У меня почти не было сомнений, что этой ночью я все-таки выйду в море. Принимая во внимание условия, при которых это могло произойти и которые нетрудно было предвидеть, не стоило забывать о возможности промокнуть перед этим до нитки. Любой нормальный человек, не чуждый предусмотрительности, выбрался бы на подобную прогулку в непромокаемом гидрокостюме, но мысль об этом так и не пришла мне в голову. И теперь выбора не было – оставалось лежать там, где лежал, и расплачиваться за свое легкомыслие.

Самочувствие подсказывало, что мне предстоит замерзнуть насмерть и ждать этого, недолго. Ночной ветер с Зейдер-Зее был достаточно пронзительным, чтобы пробрать до костей даже тепло одетого человека, если тот вынужден лежать без движения, а я был одет отнюдь не тепло. После купания в морской воде этот морозный ветер, казалось, превратил меня в глыбу льда, с той лишь разницей, что глыба неподвижна, а я трясся, словно в приступе малярии. Несколько утешало разве лишь то, что совершенно безразлично – пойдет дождь или нет, промокнуть сильнее я все равно уже не мог. Одеревеневшими пальцами я с нескольких попыток расстегнул молнии обоих карманов штормовки, вытащил пистолет и, запасной магазин из водонепроницаемых футляров, зарядил оружие и сунул его за пазуху. Мелькнула беспомощная мысль, что палец может и не послушаться, когда придется нажимать на спуск, и я спрятал было руку под промокший брезент куртки, но там ей стало еще холоднее, и пришлось отказаться от безнадежной попытки ее согреть.

Мы уже вошли в воды Зейдер-Зее, и огни Амстердама остались далеко позади. Я обратил внимание, что баржа движется по тому же самому широкому полукругу, что и «Марианна», когда входила в порт вчерашним полднем. Мы прошли совсем близко от двух буев, и когда я глянул вперед, показалось, что баржа явно намеревается столкнуться с третьим буем, находившимся примерно в четырехстах ярдах прямо перед нами. Однако шкипер, конечно, знал, что делает, и сомневаться в этом не приходилось.

Обороты двигателя уменьшились, ворчание его притихло, и из кабины на палубу вышли двое – первые члены команды, какие показались с тех пор, как мы покинули порт. Я попытался буквально втиснуться в крышу рубки, но они спокойно прошли мимо – на корму. Я повернулся головой к корме, чтобы удобнее было наблюдать за ними.

Один из них нес металлический брус с веревками-линьками на концах. Оба, встав по углам кормы, потихоньку стравливали эти линьки, так что брус должен был опуститься совсем близко к уровню воды. Я посмотрел в сторону носа. Баржа двигалась теперь очень медленно и находилась ярдах в двадцати от блестящего буя, продолжая идти по курсу, который должен был провести ее на расстояние двадцати футов от него. – Из рубки послышались резкие слова команды, и мужчины на корме начали пропускать линьки между пальцев, причем один из них что-то отсчитывал. На линьках очевидно были равномерно завязанные узелки, чтобы матросы могли удерживать брус перпендикулярно курсу баржи. Когда тот оказался точно на уровне буя, один из двоих что-то сказал, и они начали медленно и равномерно втягивать линьки на палубу. Я уже знал, что сейчас произойдет, однако продолжал смотреть, не отрываясь. В то время как оба тянули и тянули линьки, из воды выскочил цилиндрический буй длиною в два фута. Потом показался небольшой якорь с четырьмя лапами, одна из которых была зацеплена за металлический брус. От этого якорька тянулась вниз веревка. Буй, якорек и брус втащили на борт, затем оба матроса начали выбирать якорную веревку, пока наконец из воды не вынырнул какой-то предмет, который они тоже положили на палубу. Это была серая, обитая металлическими полосами железная коробка длиною около восемнадцати дюймов и высотою примерно в двенадцать. Ее немедленно унесли, но еще прежде, чем это сделали, баржа снова двинулась на всех парах, буй начал стремительно уходить назад. Вся операция была выполнена с легкостью и точностью, которые свидетельствовали о длительном знакомстве с использованной только что техникой. Время шло, и это было время пронизывающего холода, дрожи, и мучений. Мне думалось, что холоднее уже быть не может, но я заблуждался, потому что около четырех утра небо потемнело и хлынул дождь. Никогда еще дождь не казался мне таким холодным. Капля тепла, еще остававшаяся в моем теле, успела в какой-то степени высушить нательную одежду, но только до пояса, под защитой штормовки. Оставалось только надеяться, что, когда придет пора двинуться с места и снова прыгнуть в воду, не обнаружится, что паралич достиг той стадии, на которой мои способности сводятся единственно к тому, чтобы утонуть как можно быстрей и безболезненней.

Наконец на небе показался первый отблеск призрачного рассвета и стали более или менее различимы смазанные контуры берега на юге и востоке. Потом снова сделалось темно и какое-то время ничего не было видно, пока не начал бледно разливаться с востока настоящий свет, и я снова увидел берег и пришел к выводу, что мы довольно близко от северной оконечности острова Хейлер и начинаем поворачивать на юго-восток, а затем на юг, направляясь к маленькому порту. Никогда до сих пор я не представлял себе, что эти проклятые баржи движутся так медленно. При взгляде на берега Хейлера возникало впечатление, что баржа стоит на месте. Из всех моих желаний самым последним было подплыть к острову Хейлер в ясном дневном свете и дать неизбежным портовым зевакам богатую пищу для комментариев на тему, что одни из членов команды столь эксцентричен, что предпочитает ледяную крышу рубки ее теплому утру. Я подумал о тепле, но поспешно отогнал эту мысль.

Над далеким побережьем Зейдер-Зее показалось солнце, но мне оно мало помогло. Было это одно из тех особенных солнц, которые не осушают одежд. А через мгновенье я не без удовлетворения заметил, что это также одно из раннеутренних голиц, которые, как говорится, только отмечаются на службе: его тут же заслонил покров темных туч, после, чего ледяной дождь снова бодро взялся за дело, парализуя тот остаток кровообращения, что у меня еще сохранился. Но меня все это радовало: благодаря тучам снова потемнело, а дождь вполне мог склонить портовых зевак остаться дома.

Мы приближались к концу путешествия. Дождь разошелся вовсю, он больно барабанил по моему открытому лицу и рукам и вспенивал море. Видимость ограничилась несколькими сотнями ярдов, была видна лишь полоска навигационных знаков, к которым свернула баржа, но порт скрывался за плотной завесой. Вложив пистолет в футляр, я сунул его в кобуру. Вероятно, надежней было бы поместить его в карман штормовки, как при первом купании, но я не собирался брать ее с собой. Во всяком случае – на берег: так ослаб от переживаний этой долгой ночи, что липнущая к телу тяжеленная куртка попросту не дала бы мне выбраться из воды. Вместо нее сейчас пригодился бы надувной спасательный жилет, но, как уже было сказано, моя осмотрительность не простиралась так далеко.

Стянув куртку, я свернул ее и зажал подмышкой. Ветер вдруг показался мне куда более леденящим, чем когда бы то ни было, но уже не было времени обращать на это внимание. Я добрался до края крыши, тихонько соскользнул по лесенке, прокрался, пригнувшись, под открытыми теперь окнами надстройки, мельком глянул на нос, что было излишней предосторожностью, потому что ни один нормальный человек не высунулся бы в такую погоду, на палубу без крайней необходимости, швырнул брезентовый сверток за борт, потом свесился с кормы на всю длину рук, еще раз проверил, нет ли поблизости кого из команды, и разжал пальцы. В море было теплей, чем на крыше рубки, и это немного приободрило меня. По намеченному плану мне следовало оставаться в воде, пока баржа не войдет в порт либо по крайней мере не скроется в завесе дождя, но сейчас было не до умозрительных выкладок. Главная и единственная в эту минуту забота заключалась в том, чтобы остаться в живых. И я поплыл за удаляющейся кормой баржи так быстро, как только мог. Этот спортивный подвиг длился не более десяти минут и был вполне под силу прилично подготовленному шестилетнему ребенку. Не стану утверждать, что совершил невероятное, но повторить это плавание я не взялся бы ни за что на свете. Когда каменные очертания порта стали явственно различимы, я свернул, оставляя навигационные знаки по правую руку, и наконец выбрался на берег. И как по заказу: стоило мне, хлюпая набравшими воды туфлями пересечь пляж, дождь перестал. Я осторожно взобрался на небольшую возвышенность, верхушка которой находилась на одном уровне с краем портовой стены, растянулся на мокрой земле и тихонько приподнял голову.

Порт Хейлер состоял из двух маленьких прямоугольных бухточек, вроде плавательных бассейнов, соединенных узким проливом, а к внутренней бухточке сбегал словно сошедший с открытки городок Хейлер: одна длинная улица вглубь острова, две коротких – параллельно берегу, остальное – красивый лабиринт крутых закоулков с хаотичным нагромождением домов, выкрашенных главным образом в зеленое и белое и установленных на высоких фундаментах – на случаи наводнения. На первый этаж каждого дома вела с улицы деревянная лестница.

Я вернулся взглядом к порту. Баржа стояла у пристани, разгрузка шла полным ходом. Два маленьких портальных крана вытаскивали из грузового трюма ящики и мешки, вполне легальный, разумеется, груз, который ничуть меня не интересовал. Что же до металлического ящичка, поднятого с морского дна, я был твердо уверен, что это – самый нелегальный груз, какой только можно себе представить. Так что следовало все внимание сосредоточить на рубке и уповать на бога, что не опоздал, хотя и трудно было представить – как это могло произойти.

И действительно, я поспел вовремя, в самый последний момент, наблюдение за рубкой продолжалось неполных тридцать секунд, когда показались двое, один из которых нес перекинутый через плечо мешок. Содержимое мешка обозначалось выступами, и это не оставляло сомнений, что его-то я и ждал. Оба мужчины сошли на берег. Некоторое время я наблюдал за ними, чтобы составить общее представление о направлении их движения, затем сполз по грязному склону – очередной пункт в графе моих расходов, потому что одежда моя понесла этой ночью непоправимый урон, – и двинулся следом.

Следить за ними было легко. Не только потому, что у них, очевидно, не было ни малейших подозрений на этот счет. Хейлер был раем для слежки, благодаря всем этим своим узким и крутым улочкам. Наконец мои подопечные остановились перед приземистым продолговатым строением на северной окраине городка. Первый этаж – вернее подвал – был сооружен из бетона. А на следующем, куда надо было подниматься по деревянной лестнице, подобной той, за которой я укрылся на безопасном расстоянии ярдов в сорок, все окна были забраны такими густыми решетками, куда и кошка протиснулась бы не без труда. Две пары металлических скоб на дверях были заложены деревянными брусьями.

Мужчины поднялись по лестнице, тот, что шел налегке, снял засовы, толкнул двери, и оба исчезли внутри. Почти сразу же они показались снова, заперли за собой двери и ушли. Груза при них теперь не было.

Импульсивно я пожалел, что вес моего пояса с орудиями взлома вынудил оставить его этой ночью в отеле, по хотел бы я посмотреть на того, кто отправляется вплавь, опоясавшись изрядным грузом металла. Впрочем сожаление тут же прошло. Не говоря – уже о том, что на двери этого богатого решетками дома выходило с полсотни окон и любой обитатель Хейлера тут же обнаружил бы чужака. Еще не пришла пора открывать карты. Для кого-нибудь, может, и плотва – недурная пожива, но я охотился на акул, и железная коробка должна была послужить отличной приманкой.

Чтобы выбраться из городка, его плана не требовалось. Порт лежал на западе, так что конец дороги через дамбу должен быть в восточной стороне острова. Я миновал несколько похожих друг на друга тесных улочек, вовсе не будучи в настроении отдавать должное их удивительному старомодному очарованию, которое из года в год притягивало десятки тысяч туристов, и добрел до моста, дугой переброшенного через узкий канал. Тут мне впервые за все время повстречались местные жители – три матроны, одетые в свои традиционные богатые наряды. Они глянули на меня без малейшего любопытства и так же безразлично отвели глаза, словно это естественнейшая вещь на свете – наткнуться спозаранок на улицах Хейлера на человека, – который, очевидно, только что одетым искупался в море.

В нескольких ярдах за каналом неожиданно широко раскинулась автомобильная стоянка, правда, в этот час на ней отдыхало всего несколько машин да с полдюжины велосипедов, хозяева которых совершенно не опасались кражи и не тратились на колодки, цепи и тому подобные страховочные приспособления. Видимо, воровство не числилось среди социальных проблем острова Хейлер, что ничуть меня не удивило: когда почтенные местные жители – брались за преступления, они делали это на куда более высоком уровне. На стоянке не было живой души – слишком ранний час даже для обслуживающего персонала. Чувствуя себя более виноватым, чем за все вместе взятые действия, совершенные с момента посадки в аэропорту Схипхол, я выбрал самый с виду надежный велосипед, подвел его к запертой калитке, перекинул через нее, потом перелез сам и налег на педали. При этом не услышал за спиной ни возгласов «Держи вора!», ни чего-нибудь в этом роде.

Уже много лет не доводилось мне сидеть на велосипеде, а кроме того я был не в лучшей спортивной форме, чтобы снова ощутить, как некогда, прекрасное, беззаботное упоение. Тем не менее старые навыки восстановились довольно быстро. Хотя езда и не доставляла наслаждения, она была все же лучше, пешего марша, к тому же приводила в движение некоторое количество моих красных кровяных телец.

Я оставил велосипед на маленькой деревенской площади, где по-прежнему стояло полицейское такси, поглядел в раздумье на телефонную будку, а потом на часы, сделал вывод, что звонить еще рано, сел в машину и отправился в путь.

В полумиле на пути от деревни к Амстердаму показался старый овин, стоящий поодаль от хозяйского дома. Поставив машину так, чтобы овин оказался между ней и тем, кто мог ненароком выглянуть из дома, я открыл багажник, достал серый бумажный сверток, забрался в овин, который, естественно, не запирался, и переоделся в сухое. Это не преобразило меня, да и озноб никак не проходил, но все же без сковывающей движения ледяной оболочки сразу стало легче. Еще через полмили я наткнулся на придорожное строение, вроде маленького бунгало, вывеска которого зазывающе гласила, что это – мотель. Мотель или не мотель, он был по крайней мере открыт, а ничего другого мне и не требовалось. Пухлая хозяйка предложила позавтракать, но я дал ей понять, что нуждаюсь совсем в другом. В Голландии есть прелестный обычай – наполнять стаканчик виски по самые края.

Правда, хозяйка с удивлением и явной тревогой наблюдала, как мои дрожащие пальцы пытались поднести напиток к губам. На стойку пролилось не больше половины, сущий пустяк, тем не менее женщина, судя по выражению лица, раздумывала, не вызвать ли полицию или скорую помощь, чтобы кто-нибудь из специалистов занялся тяжелым алкоголиком в разгаре запоя либо – возможно – наркоманом, потерявшим свой шприц. Однако у нее хватило благородства принести мне вторую порцию виски, из которой я расплескал всего четверть, а из третьей – ни капли, зато отчетливо почувствовал, как уцелевшие кровяные тельца приходят в себя и энергично берутся за дело.

Я воспользовался электробритвой, а потом проглотил гигантский завтрак, состоявший из яиц, мяса, ветчины, сыров, четырех сортов хлеба и примерно галлона кофе. Еда была отменной. Вероятно, этот мотель совсем недавно родился, но у него было будущее. Затем я получил доступ к телефону.

До отеля «Тауринг» удалось дозвониться за несколько секунд, зато куда больше времени пришлось ждать отклика из номера Мэгги и Белинды. Наконец, отозвался заспанный голос Мэгги.

– Алло! Кто говорит?

Воображение легко нарисовало ее – сонную и позевывающую.

– Нагулялись вчера вечером? – спросил я сурово.

– Что? – она еще не пришла в себя.

– Не слишком ли вы крепко спите до полудня? – Стрелка часов только-только подбиралась к восьми. – Ни дать, ни взять, пара ленивиц в мини-юбках.

– Это… это вы?

– А кто же еще, как не хозяин и повелитель? – Несколько порции виски подействовали, хотя и с опозданием.

– Белинда! Он вернулся!

– Я так рада! – голос Белинды. – Я так рада! Ведь мы…

– Твоя радость – мелочь в сравнении с моей. Можешь возвращаться обратно в постель. А завтра утром постарайся встать до прихода молочника.

– Мы не выходили из номера, – она ужасно смутилась. – Разговаривали, почти не сомкнули глаз и думали…

– Извини, что перебиваю. Мэгги, оденься. Не трать времени на ванну и завтрак…

– Без завтрака? Держу пари, что вы завтракали! – Нет, все-таки Белинда дурно влияла на эту девушку.

– Да.

– И провели ночь в роскошном отеле?

– Таковы привилегии начальства. Возьми такси, оставь его на окраине города, вызови по телефону другое и поезжай в сторону Хейлера.

– Туда, где делают эти куклы?

– Именно. Встретишь меня, я еду тебе навстречу в желто-красном такси, – я назвал номер. – Вели шоферу остановиться. И ради бога, поспеши.

Я положил трубку, расплатился и тронулся в путь. Я радовался, что жив. Да, радовался. Минувшая ночь была из тех, которые не сулят утра. Но я был жив и радовался этому. И девушки тоже радовались. Мне было сухо и тепло. Еда вернула силы. Виски разгоняло мою кровь. Цветные нити сплетались в прекрасный узор, и к концу дня все уже должно быть позади. Еще никогда я не чувствовал себя так хорошо.

И уже никогда не суждено мне было чувствовать себя так хорошо.

Неподалеку от предместья из какого-то желтого такси мне дали знак остановиться. Я перешел на другую сторону шоссе в тот момент, когда Мэгги выходила из машины. На ней был темно-синий костюм и белая блузка. Если она и провела бессонную ночь, по ней этого не скажешь. Выглядела она прекрасно, впрочем, она так выглядела всегда, но в это утро было в ней что-то особенное.

– Ну и ну, – сказала она, – что это за призрак! Он выглядит совершенно здоровым. Можно вас поцеловать?

– Разумеется нет, – заважничал я, – Отношения между начальником и подчиненной…

– Перестань, Поль, – она поцеловала меня без разрешения. – Что я должна делать?

– Поехать на Хейлер. Близ порта есть множество кафе, где сможешь позавтракать. Есть также некое место, за которым ты должна наблюдать прилежно, но с перерывами, иначе это бросится в глаза. – Я описал ей заинтересовавшее меня строение и его расположение. – Постарайся разобраться, кто входит в этот дом и выходит оттуда и что там происходит. – И не забывай: ты – туристка. Все время держись других людей, как можно ближе к ним. Белинда еще у себя?

– Да, – улыбнулась Мэгги. – Ей звонили, когда я одевалась. Кажется, добрая весть.

– Кого же это Белинда знает в Амстердаме? – спросил я резко. – Кто звонил?

– Астрид Лимэй.

– Что ты бормочешь, черт побери! Астрид сбежала за границу. У меня есть доказательства.

– Ясное дело, сбежала, – Мэгги явно забавлялась. – Сбежала, потому что ты дал ей очень важное задание, а она не могла его выполнить: за каждым ее шагом следили. Вот она и вырвалась, вышла в Париже, получила деньги за свой билет до Афин и прилетела обратно. Теперь живет с Георгом под Амстердамом у друзей, которым можно доверять. Велела тебе передать, что последовала твоим указаниям, что была в Кастель Линден и…

– О боже! – выкрикнул я – Боже!..

Она стояла передо мной с улыбкой, медленно угасающей на губах, и в какой-то миг мне захотелось яростно броситься на нее – за легкомыслие, за глупость, за это улыбающееся лицо, за пустую болтовню о доброй вести, но я тут же устыдился этого припадка ярости, ведь вина-то была не ее, а моя. Я обнял ее за плечи и сказал:

– Мэгги, я должен сейчас же, немедленно тебя покинуть.

Она снова улыбнулась, на этот раз слабо и неуверенно.

– Извини, я не понимаю…

– Мэгги…

– Да, Поль?

– Как ты думаешь, откуда Астрид Лимэй узнала телефонный номер вашего нового отеля?

– Боже мой! – Теперь и она поняла.

Я бросился к своей машине, не оглядываясь, и с места выжал полный газ, как сумасшедший, которым, пожалуй, и впрямь стал в эти минуты. Включил полицейскую мигалку, а заодно и сирену, потом натянул наушники и начал отчаянно манипулировать кнопки рации. Никто не показал мне, как ими пользоваться, а сейчас не было времени учиться. Машину наполнил пронзительный рык надрывающегося двигателя, вой сирены, треск и помехи в наушниках и наконец то, что казалось мне самым громким – мои хриплые, бешеные и бесплодные проклятья, сопровождающие попытки запустить это чертово радио. Внезапно в наушниках стихло, и секундой позже я услышал чей-то спокойный, твердый голос.

– Комиссариат полиции? – крикнул я. – Дайте мне полковника де Графа! Неважно, кто я! Быстрее, слышите, быстрее! Наступила долгая, доводящая до бешенства тишина, во время которой я успел буквально продраться через утреннюю пробку на перекрестке, затем голос в наушниках произнес:

– Полковника де Графа еще нет на месте.

– Так разыщите его дома!

Наконец, его нашли дома.

– Полковник де Граф? Да, да, да. Не будем об этом. Та кукла, которую мы видели вчера. Я уже раньше видел такую девушку. Астрид Лимэй… – Из де Графа так и посыпались вопросы, на я прервал его: – Бога ради, все это неважно. Магазин… думаю, она в смертельной опасности. Мы имеем дело с убийцей-маньяком. Поспешите, ради бога!

Я сбросил наушники и сосредоточился на дороге и проклятиях, которыми теперь осыпал себя. Если кто-нибудь ищет человека, которого легче всего оставить в дураках, думал я в бешенстве, то Шерман как раз тот, кто ему нужен. И в то же время я отдавал себе отчет, что я несправедлив к себе. Я имел дело с превосходно налаженной преступной организацией, но с организацией, в которой был невычислимый психопатический элемент, делавший нормальное предвидение почти невозможным. Ясно, Астрид выдала Джимми Дуклоса, ей пришлось выбирать между ним и Георгом. Георг был ее братом. Потом ее послали следить за мной, ведь самой ей неоткуда было знать, что я остановлюсь в отеле «Рембрандт», а она вместо того, чтобы обеспечить себе мою помощь и сочувствие, в последнюю минуту струсила. Тем временем я приказал за ней следить – и именно тогда начались сложности, когда из приманки она превратилась в обузу. Начала встречаться со мной – либо я с ней – без ведома тех, кто желал знать о каждом ее шаге. Возможно, за мной следили, когда я тащил Георга от этой паршивой шарманки на Рембрандтплейн либо из церкви, вероятно, меня дожидались и те двое пьяниц перед ее жилищем, которые вовсе не были пьяницами…

В конце концов те пришли к выводу, что лучше ее убрать, но, так, чтобы я не подумал, что с ней произошло что-то плохое. Они полагали – и вполне справедливо, что если я допущу, будто она увезена насильно и находится в опасности, – брошу все надежды достигнуть моей конечной цели и сделаю то, что – как они теперь знали – было последним из всего, что мне хотелось бы сделать: пойду в полицию и открою все, что знаю, а у них были основания подозревать, что знаю я очень много. Как ни забавно, тут наши желания совпадали – для них это тоже было последним среди желаний: хотя, раскрываясь полиции, я отказался бы от главной задачи, я мог так серьезно повредить их организации, что понадобились бы месяцы, а то и годы, чтобы ее восстановить. Поэтому Даррел и Марсель, рискуя головой, точно сыграли свои роли вчера утром в «Новом Бали», в то время как я явно переиграл свою, и убедили меня, что Астрид и Георг улетели в Афины. И они действительно улетели, но в Париже их заставили покинуть самолет и вернуться в Амстердам. Когда Астрид разговаривала с Белиндой, к ее виску был приставлен пистолет.

А теперь, конечно, она уже стала для них бесполезна. Она перешла на сторону врага, а такие заслуживают только одного. Ну и, естественно, нечего было опасаться какой-либо реакции с моей стороны – ведь я утонул в два часа ночи в транспортном порту. Сейчас у меня был ключ ко всему происходящему, я знал, почему они выжидали. Но знал также, что ключ этот нашел слишком поздно, чтобы спасти Астрид.

Я ни во что не врезался и никого не задавил в этой гонке через Амстердам, но лишь потому, что у его жителей прекрасная реакция. Углубившись в старый квартал и не снижая скорости, я приближался к магазину ведущей туда узкой улочкой, как вдруг увидел полицейский заслон, полицейскую машину, перегородившую дорогу, и вооруженных полицейских по обе ее стороны. Тормоза еще визжали, когда я выскочил из машины. Рядом тут же возник полицейский.

– Полиция, – сообщил он на случай, если бы его приняли за страхового агента или кого-нибудь в том же роде.

– Не узнаете собственной машины? – гаркнул я. – Прочь с дороги!

– Проезд запрещен. Прошу вернуться.

– Все в порядке. – Из-за угла появился де Граф, и если полицейской машины было недостаточно, выражение его лица не оставляло сомнений. – Там не очень-то приятное зрелище, господин майор.

Не говоря ни слова, я миновал его, свернул за угол и глянул вверх. С такого расстояния похожая на куклу фигура, медленно раскачивающаяся у конца подъемной балки на фасаде магазина Моргенштерна и Муггенталера, казалась немногим больше куклы, которую я видел вчера утром, но ту я разглядывал вблизи, так что эта была больше, намного больше. Точно такая же традиционная одежда, что и на кукле, которая качалась там еще так недавно, и не надо было подходить ближе, чтобы понять, что лицо вчерашней куклы было точной копией этого лица… Я вернулся за угол, де Граф за мной.

– Почему вы ее не снимете? – Собственный голос слышался мне как бы издалека, холодный, спокойный и совершенно бесцветный.

– Наш врач только что приехал. Он пошел наверх.

– Конечно, – кивнул я невпопад и добавил: – Она, пожалуй, не может быть там давно. Жила еще неполный час тому назад. Наверно, магазин был открыт задолго до…

– Сегодня суббота. По субботам он не работает.

– Конечно, – повторил я машинально. Другая мысль пришла мне в голову, мысль, – пронзившая меня еще большим страхом и холодом. Астрид, с пистолетом, приставленным к голове, позвонила в отель «Тауринг». Но позвонила, чтобы передать мне известие, которое не имело значения, не могло, не должно было иметь значения – ведь я-то лежал на дне порта. Оно имело бы смысл, если б мне его передали. То есть в том единственном случае, если бы те, кто приставлял пистолет к голове Астрид, знали, что я по-прежнему жив. А откуда они могли знать, что я жив? Кто мог им это сообщить? Меня никто не видел, за исключением трех матрон на острове Хейлер. А с чего бы они стали заниматься чем-нибудь подобным?

Но было и еще кое-что. Почему Астрид приказали позвонить, а потом подвергали риску самих себя и свои планы, убивая ее, если совсем недавно так усиленно старались убедить меня, что она жива, здорова и невредима? Внезапно мне явился точный ответ. Они о чем-то забыли. Я – тоже. Они забыли о том, о чем забыла Мэгги: что Астрид не знала номера телефона нового отеля девушек. А я забыл, что ни Мэгги, ни Белинда никогда не разговаривали с Астрид и не слышали ее голоса. Я вернулся в переулок. Цепь и крюк под крышей магазина по-прежнему раскачивались, но уже избавленные от груза.

– Позовите доктора, – попросил я де Графа. Тот явился через несколько минут, молодой, наверно, только что получивший диплом, и, полагаю, бледнее, чем обычно. Я резко спросил:

– Она мертва уже несколько часов, не правда ли?

Он кивнул:

– Четыре-пять часов, более точно я смогу сказать позже.

– Благодарю, – я отошел в обществе де Графа. На его лице читалось множество вопросов, но у меня не было охоты на них отвечать.

– Это я ее убил, – сказал я. – Думаю, что, возможно, убил еще кое-кого.

– Не понимаю, – де Граф и впрямь выглядел растерянным.

– Видимо, я послал Мэгги на смерть.

– Мэгги?

– Извините, я вам не говорил. У меня были с собой две девушки, обе из Интерпола. Одна из них – Мэгги. Вторая сейчас в отеле «Тауринг», – я дал ему фамилию и номер телефона Белинды. – Свяжитесь с ней от моего имени, хорошо? Скажите ей, чтобы заперлась в номере на ключ и никуда не выходила, пока я ей не скажу, и чтобы не реагировала ни на какие звонки и письменные вести, которые не будут содержать слова «Бирмингем». Сделаете это лично?

– Разумеется.

Я кивнул на его машину:

– Вы можете связаться по радиотелефону с Хейлером?

Он покачал головой:

– Только с полицейским управлением.

Пока де Граф давал водителю указания, из-за угла показался мрачный ван Гельдер. В руке была дамская сумочка.

– Это сумка Астрид Лимэй? – спросил я, он кивнул. – Дайте ее мне.

– Не могу. В случае убийства…

– Отдайте ее майору, – распорядился де Граф.

– Спасибо, – поблагодарил я его и начал диктовать: – Рост пять футов четыре дюйма, длинные черные волосы, голубые глаза, очень красива, синий костюм, белая блузка и белая сумка. Должна быть в окрестностях…

– Минуточку! – Де Граф наклонился к водителю и почти сразу же выпрямился: – Связь с Хейлером мертва. Положительно, смерть ходит за вами по пятам майор.

– Позвоню вам позже! – и я бросился к своей машине.

– Я поеду с вами, – быстро вставил ван Гельдер.

– У вас и тут полно работы. Там, куда я еду, не понадобятся никакие полицейские.

Ван Гельдер кивнул:

– Это означает, что вы выходите за рамки закона.

– Какие тут рамки! Астрид Лимэй мертва. Джимми Дуклос мертв. Мэгги, возможно, тоже. Я хочу побеседовать с людьми, которые отнимают жизнь у других.

– Думаю, вы должны отдать нам оружие, – спокойно сказал ван Гельдер.

– А что, по-вашему, у меня должно быть в руке, когда я буду с ними разговаривать? Библия? Чтобы помолиться за их души? Можете забрать у меня оружие, но сперва вам придется меня убить.

– У вас есть какая-то информация и вы скрываете ее от нас? – спросил де Граф.

– Да.

– Это и невежливо, и неумно, и незаконно.

– Что до ума, то его вы оцените позже. А вежливость и законность меня не касаются.

Я запустил мотор, и в этот момент ван Гельдер двинулся ко мне, но послышался голос де Графа:

– Оставьте его, инспектор! Оставьте его…