Ветер дул прямо с севера. Ночной воздух, колючий и холодный, над замерзшей и безлюдной равниной, протянувшейся во все стороны до самой дымки такого же пустынного горизонта. Мерцали высокие холодные звезды. Все вокруг было окутано гробовым безмолвием.

Но Рейнольдс знал – эта пустота была обманчивой. Такими же обманчивыми казались безлюдность и безмолвие. Только снег был настоящим. Снег и холод, пробиравший до костей, от головы до кончиков пальцев ног. Холодный саван окутывал его целиком, заставляя невольно сильно ежиться, словно в малярийной лихорадке. Возможно, и пробирающий его озноб был обманчивым, но он-то на себе чувствовал всю реальность холода и знал, что означает подобная дрожь. Решительно, почти с отчаянием, он отбросил все мысли о холоде, снеге, сне и сосредоточился на одной мысли: как выжить.

Медленно, очень осторожно, чтобы не делать лишнего движения и не издавать ни малейшего звука, он скользнул замерзшей рукой под куртку, вынул из нагрудного кармана носовой платок, скомкал его и засунул себе в рот... Он мог выдать себя только каким-нибудь случайным движением или звуком, а платок будет поглощать густые пары его дыхания на морозном воздухе и помешает непроизвольному дробному стуку зубов. Он осторожно перевернулся в глубоком заснеженном кювете дороги, куда свалился с не выдержавшей тяжести ветки дерева. Протянул руку в поисках шляпы. Рука от мороза покрылась белыми и синими пятнами, пальцы почти не слушались. Он наткнулся на шляпу, осторожно подвинул ее к себе. Онемевшими, окоченевшими пальцами тщательно, насколько возможно, засыпал поля шляпы толстым слоем снега, глубоко нахлобучил шляпу на выдававшую его черную копну волос и очень медленно поднял голову до края кювета, пока глаза смогли видеть все вокруг.

Несмотря на бьющую непроизвольную дрожь, тело его было напряжено, как тетива лука. Он все ожидал окрика, показывающего, что его обнаружили, или выстрела, или оглушающего удара. Для такой цели вполне годилась его поднятая голова. Но ни крика, ни выстрела не последовало. Однако ощущение опасности обострялось с каждым мгновением. Он осмотрел горизонт, убедился – там никого не видно. Ни с той, ни с другой стороны – насколько позволяла видимость.

Так же медленно, так же тщательно, делая глубокие вдохи, Рейнольдс начал выпрямляться, пока не встал на колени в кювете. Он замерз, но, продолжая сильно дрожать, уже не обращал на это внимания. Еще раз обежал взглядом горизонт. Его внимательные карие глаза не опускали ни малейшей подробности. И опять убедился: в доступном обозрению пространстве равнины никого не видно. Вообще ничего не было, кроме ледяного мерцания звезд в темном вельвете неба, белой однообразной равнины с несколькими маленькими рощицами деревьев да рядом с ним вьющейся ленты шоссе, укатанной шинами тяжелых грузовиков.

Рейнольдс вновь опустился в снежную яму, образованную падением в заметенный снегом кювет. Ему нужно время отдышаться, заставить легкие прийти в норму... Всего каких-то десять минут прошло с того момента, когда он ехал по дороге, тайно от водителя забравшись в кузов. Грузовик остановил блокпост полиции. Он напал с пистолетом в руке на двух ничего не подозревавших полицейских, осматривавших кузов. Произошла короткая схватка. Пришлось бежать за удачно открывшийся поворот дороги. Он бежал целую милю, пока не наткнулся на рощицу деревьев, под которыми теперь и лежал. Это отняло все силы. Ему понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, почему полиция так легко отказалась от преследования. Ведь они не могли не понимать, что он обязательно будет держаться дороги... Оставить дорогу и пойти в любую сторону по глубокой снежной целине – значит замедлить движение, к тому же следы сразу выдали бы его направление под этим мерцающим звездами ночным небом. Ему нужно было время, главным образом для того, чтобы обдумать и наметить свои дальнейшие действия.

Для Майкла Рейнольдса было характерным не тратить времени на ненужное самоедство, пустые рассуждения о дальнейших возможных вариантах действия. Он был научен суровой и жестокой жизненной школой, где излишние роскошества, наподобие самообвинений о невозвратном прошлом, аханья над разлитым молоком, были строго запрещены. В считанные мгновения он вспомнил все, происшедшее за последние двенадцать часов, чтобы тут же выбросить это из головы. Он бы и в другой раз поступил так же. У него имелись все основания поверить своему информатору в Вене, что путешествие в Будапешт самолетом временно исключается. Сообщалось, что предпринятые меры безопасности в аэропорту накануне Международной научной конференции были самыми жесткими из всех, когда-либо принимавшихся. То же самое относилось и к крупным железнодорожным станциям. Все пассажирские поезда дальнего следования усиленно патрулировались службой госбезопасности. Оставался только один вариант. Сначала нелегальный переход границы, что не представляло особой сложности, если имелись знающие помощники, а Рейнольдсу для успешного выполнения задания дали лучших. Затем поездка в кузове грузовика с ничего не подозревавшим водителем, едущим куда-то на восток. Дорожный блокпост, как предупредил его тот же информатор в Вене, почти наверняка будет действовать в пригороде Будапешта. Рейнольдс к этому подготовился. А вот о наличии блокпоста к востоку от Комарома его информатор не знал, этот пост оказался для Рейнольдса полной неожиданностью. Он наткнулся на пост в сорока милях от столицы. Правда, такая неожиданность могла произойти с каждым. И жребий пал на него. Рейнольдс мысленно философски пожал плечами и тут же забыл об этом досадном недоразумении.

Это было характерно для него. Вернее, типично для сурового психологического обучения, пройденного в процессе длительной подготовки. Все его мысли о будущем были направлены к одному. Остальное исключалось. Он сосредоточился на достижении одной, особой цели. Эмоциональные же окраски поступков или трагических последствий при провале не имели места в его лихорадочно работавшей голове, пока он мерз, лежа в снегу, думая, оценивая, подсчитывая шансы с холодным и спокойным расчетом, словно речь шла не о нем самом. «Работа, работа, только работа, которую нужно выполнить, – один, другой, тысячный раз повторял полковник. —Успех или провал того, чем вы занимаетесь, могут быть отчаянно важны для других, но для вас это никогда не должно что-то значить, абсолютно ничего. Для вас, Рейнольдс, последствий не существует. И нужно делать так, чтобы им никогда не позволено было существовать по двум причинам: размышления об этом нарушают спокойствие ваших мыслей и вредят здравому смыслу. По этим негативным путям ваша мысль не должна идти ни одной секунды: время нужно тратить на отработку способа выполнения вашей работы, порученного вам дела».

Порученная работа. Всегда порученная работа. Не обращая на себя внимания... Рейнольдс поморщился, ожидая, пока дыхание восстановится и станет нормальным. Никогда не выпадало больше одного шанса из сотни, а теперь это соотношение возросло астрономически. Но работа оставалась по-прежнему. Ее нужно было сделать. Дженнингс и все его бесценные знания должны быть вывезены. Только это имеет значение. Но если он. Рейнольдс, потерпит неудачу, то на этом все и закончится. А он может потерпеть неудачу уже сегодня ночью, в первый же день выполнения задания, после восемнадцати месяцев упорных и беспощадных тренировок, нацеленных только на эту задачу. Но сейчас не время думать о подобном.

Рейнольдс находился в превосходной форме – он просто обязан быть в таковой. И группа специалистов под руководством полковника – тоже. Наконец его дыхание пришло в норму. Относительно же того, что полиция установила блокпост на дороге, могло быть полдюжины причин. Он заметил еще несколько постов, которые только устанавливали, – и заметил из хижины, где отдыхал, едва перейдя границу. Ему нужно было рискнуть. Больше ничего не оставалось делать. Возможно, они останавливали идущие на восток грузовики в поисках контрабанды и не интересовались запаниковавшими пассажирами, убегавшими в ночь. Хотя очень даже вероятно, что оставленные и стонущие на снегу полицейские, от которых он убежал, могут заинтересоваться им и по более личным причинам. А относительно ближайшего будущего ясно одно: он здесь не может оставаться бесконечно и замерзать в снегу, рискуя выдать себя водителям проходящих легковых автомобилей и грузовиков, окажись те более внимательными к окружающей обстановке.

Придется добираться до Будапешта пешком. По крайней мере, первую половину пути. Мили три-четыре пройти целиком, прямо через поля. Потом опять нужно будет выйти на дорогу. Это в какой-то мере обеспечит достаточно безопасное удаление от блокпоста, прежде чем сделать попытку поймать попутную машину. Дорога на восток перед блокпостом поворачивала влево. Значит, для него легче отправиться левее и срезать изгиб дороги. Но слева, на севере, находился Дунай. Очень близко от него. И ему не очень понравилась мысль оказаться в капкане на узкой прибрежной полосе, между дорогой и рекой. Оставалось одно – отправиться на юг и обогнуть часть маршрута на безопасной дистанции. А в такую ясную ночь, как эта, «безопасная дистанция» означала весьма приличное расстояние. На обход у него уйдет несколько часов.

Снова зубы стали выбивать дробь. Он вытащил изо рта платок, чтобы втянуть в себя несколько глубоких глотков морозного воздуха. Он промерз до костей, руки и ноги окоченели, ничего не чувствовали. С трудом Рейнольдс поднялся на дрожащие ноги и стал отряхивать снег с одежды, поглядывая на дорогу в сторону полицейского блокпоста. Но сразу опять упал лицом вниз, в заметенный снегом кювет. Сердце бешено заколотилось в груди, правая рука торопливо пыталась достать из кармана куртки пистолет, засунутый туда после драки с полицейскими.

Теперь понятно, почему полицейские не спешили его искать. Они могли себе это позволить. Но как можно ошибиться, считая, что его выдаст лишь собственное неосторожное движение или звук. Он забыл, совершенно не вспомнил о собаках. Розыскной собаке, азартно водившей носом по дороге, невозможно ошибиться. Даже в полутьме. Собака-ищейка найдет его и в полной темноте.

Внезапно донесся крик одного из приближавшихся людей и возбужденный гул голосов. Он опять поднялся на ноги, пытаясь тремя короткими прыжками добраться до деревьев у себя за спиной. Слишком мало надежды, чтобы его не засекли на снежном белом фоне. Бросив последний быстрый взгляд назад, он увидел, что людей было четверо. Каждый с собакой на поводке. Три другие собаки не ищейки, он уверен.

Он затаился за стволом дерева, на ветках которого совсем недавно нашел такое короткое и такое ненадежное убежище. Вытащил из кармана пистолет и взглянул на него. Это был бельгийский пистолет, сделанный по спецзаказу. Красивый, автоматический, калибра 6,35. Точный, смертоносный маленький пистолет. Из него он мог на расстоянии двадцати шагов поразить цель размером меньше ладони в десяти случаях из десяти. Но сегодня даже с половины такой дистанции ему будет трудно попасть в человека. Онемевшие и трясущиеся руки не слушались его. Он поднял пистолет на уровень глаз и сжал губы. В слабом мерцании звезд он увидел, что ствол пистолета забит замерзшим снегом и льдом.

Он снял шляпу, держа ее за поля на уровне груди. Выглянул из-за дерева, подождал немного, нагнулся как можно ниже, пытаясь рассмотреть приближавшихся людей. Те были уже в пятидесяти шагах от него. Все четверо шли в линию, собаки рвались с поводков. Рейнольдс выпрямился, достал из внутреннего кармана авторучку и быстро, но без торопливости, принялся очищать ствол автоматического пистолета от замерзшего снега. Одеревеневшие пальцы плохо слушались. Авторучка выскользнула из пальцев и исчезла в глубоком снегу. Искать ее было бесполезно и слишком поздно.

Он слышал скрип снега под шагавшими по твердой дороге ботинками со стальными подковами. Тридцать шагов. Или меньше. Он опустил белый замерзший указательный палец на спусковой крючок, прижал тыльную сторону ладони к темной жесткой коре деревьев, готовясь скользнуть вокруг ствола. Ему придется сильно прижаться к нему, чтобы дрожащая рука могла более-менее твердо держать оружие. Левой рукой потянулся к поясу, чтобы достать нож с выскакивающим лезвием. Пистолет он предназначал для людей, нож – для собак. Шансы были примерно равны, так как полицейские приближались к нему по широкой дороге плечом к плечу, небрежно держа в руках винтовки. Это нетренированные любители, не знавшие ничего ни о войне, ни о смерти. А если сказать точнее, шансы были примерно равны, если бы не пистолет, так как первый выстрел мог прочистить забитое дуло, но мог и оторвать ему руку. В итоге шансы были против него. Но задание нужно выполнить. Оправдывался любой риск, кроме самоубийства.

Пружина ножа громко щелкнула, лезвие выскочило из рукоятки. Пять дюймов двусторонне заточенной вороненой стали зловеще блеснули в звездном свете. Рейнольдс чуть-чуть высунулся из-за ствола дерева и навел пистолет на ближайшего из идущих полицейских. Лежавший на спусковом крючке палец напрягся, потом расслабился. Через секунду он снова спрятался за стволом дерева. Опять задрожала рука, а во рту стало сухо. Он только что узнал, какие были три другие собаки.

С неподготовленными деревенскими полицейскими, как бы они ни были вооружены, он мог бы справиться. С ищейкой он тоже мог справиться, имея хорошие шансы на успех. Но только сумасшедший решит вступить в бой с тремя тренированными доберман-пинчерами, самыми злобными и страшными боевыми собаками в мире. Быстрые, как волки, сильные, как восточноевропейские овчарки, и безжалостные убийцы, совершенно лишенные чувства страха. Только смерть может остановить добермана. Рейнольдс не колебался. Единственная возможность, какую он попытался сейчас использовать, уже не была возможностью, а лишь своеобразным способом самоубийства. Работа, которую он должен сделать, это все, что имело сейчас значение. Живой, пусть даже и пленник, он все еще имел надежду, но, если его горло перегрызет один из доберман-пинчеров, ни Дженнингс, ни какой-либо из секретов профессора никогда снова не вернутся домой.

Рейнольдс прижал кончик ножа к дереву, загнал лезвие в рукоять, положил нож на голову и сверху надел шляпу. Потом бросил пистолет к ногам ошеломленных полицейских и вышел на дорогу, под звездный свет, высоко держа над головой руки.

Минут через двадцать они добрались до домика у блокпоста. Арест и длинная дорога назад прошли без всяких событий. Рейнольдс ожидал, как минимум, грубого обращения и, в худшем случае, сильных побоев прикладами винтовок и коваными ботинками. Но они вели себя спокойно, почти вежливо. Не выказывали никакой злонамеренности, никакой враждебности. Даже тот полицейский, челюсть которого переливалась фиолетово-красным синяком и сильно опухла от имевшего несколько раньше столкновения с рукояткой пистолета Рейнольдса. Помимо беглого, чисто символического обыска в поисках оружия, они его ничем не оскорбили, не задали никаких вопросов, не потребовали никаких документов. Сдержанность и педантичность полицейских заставили Рейнольдса почувствовать себя плохо: это не то, что можно было бы ожидать в полицейском государстве.

Грузовик, в который он забрался, чтобы проехать до Будапешта, все еще стоял на блокпосту. Водитель горячо спорил и жестикулировал обеими руками, стремясь убедить двух полицейских в своей невиновности. Почти точно, догадался Рейнольдс, водителя подозревали, что тот знал о присутствии пассажира в кузове грузовика. Рейнольдс остановился с намерением заговорить и высказаться в его защиту, но двое полицейских, ведущих себя строго официально, едва оказались возле своего штаба и непосредственного начальника, тут же схватили его за руки и втащили в двери домика.

Домик был маленький, квадратный, построенный кое-как. Почти без мебели, а щели в стенах забиты старыми газетами. Временная железная печурка с выходящей в крышу трубой, телефон, два стула и колченогий маленький стол – вот и все убранство. За столом сидел офицер. Жирный коротышка средних лет с красным лицом совсем непрезентабельного вида. Он старался, чтобы его маленькие свинячьи глазки смотрели холодно и проницательно, но этого у него не получалось. Ничтожество, как определил его сущность Рейнольдс. Возможно, в некоторых обстоятельствах, вроде теперешнего, при первом же столкновении с настоящей властью, это маленькое ничтожество готово выпустить весь свой апломб, как проколотый баллон. Небольшое давление не повредит.

Рейнольдс вырвался из рук державших его полицейских, сделал два шага к столу и стукнул по нему кулаком так сильно, что телефон подпрыгнул и звякнул.

– Вы офицер, который здесь командует? – резко спросил он.

Человек за столом встревоженно моргнул, поспешно откинулся назад и невольно начал поднимать руки в инстинктивном жесте самообороны, но тут же сдержал движение и взял себя в руки. Однако знал, что его люди это заметили, – красная шея и щеки стали просто пунцовыми.

– Конечно, я командую, – чуть ли не взвизгнул он и чуть тише добавил: – А как вы думаете?.. Какого черта!.. Что вы так безобразно себя ведете? Что вы имеете в виду...

Рейнольдс оборвал его на середине фразы, вынув свой пропуск и документы из бумажника и швырнув их на стол.

– Давайте! Посмотрите вот это! Проверьте фотографию и отпечатки пальцев. И побыстрее. Я уже опаздываю. В моем распоряжении нет всей ночи, чтобы спорить с вами. Давайте! Поторапливайтесь!

Маленькому человечку за столом нужно было быть гораздо менее человечным, чтобы на него не оказали воздействие демонстративная самоуверенность и справедливое негодование. А он был просто человеком. Медленно, неохотно придвинул к себе документы и взял их в руки.

– Иоганн Буль, – прочитал вслух он. – Родился в Линце в 1923 году. В настоящее время является жителем Вены. Бизнесмен. Посредник по экспорту и импорту деталей станков.

– Нахожусь здесь по настойчивому приглашению вашего министерства экономики, – скромно добавил Рейнольдс.

Письмо, которое он сейчас бросил на стол, было написано на официальном бланке министерства. На конверте стоял будапештский штемпель, поставленный четырьмя днями раньше. Рейнольдс небрежно потянулся ногой, зацепил стул, подтянул его к себе, сел и зажег сигарету. Портсигар, зажигалка, сигареты – все было австрийского производства. Его непринужденная самоуверенность не могла быть поддельной.

– Интересно, что подумают ваши начальники в Будапеште относительно проделанной вами этой ночью работы? – пробормотал он. – Это вряд ли увеличит ваши возможности к повышению по службе, как мне кажется.

– Рвение, даже неуместное рвение, не является наказуемым преступлением в нашей стране, – достаточно спокойно сказал офицер, но его пухлые белые руки слегка дрожали, когда он вложил письмо в конверт и подтолкнул документы обратно к Рейнольдсу. Он сжал руки на столе, посмотрел на них и поднял глаза на Рейнольдса, наморщив лоб. – Почему вы убегали?

– О, мой Боже! – Рейнольдс в отчаянии покачал головой. Этого очевидного вопроса пришлось ждать столь долго, что у него имелась куча времени подготовиться к ответу. – Что бы вы сделали, если бы двое громил, махая винтовками, наставили их на вас ночью? Вы бы легли и позволили избить вас до смерти?

– Они полицейские. Вы могли бы...

– Совершенно очевидно, что они полицейские, – ядовито прервал его Рейнольдс. – Теперь я это вижу, но было так темно, как ночью бывает в кузове грузовика. – Он потянулся, спокойно и расслабленно, хотя мозг его бешено работал. Побыстрее бы закончить с этими расспросами. Маленький человек за столом все же офицер полиции или что-то в этом роде. И вряд ли он был настолько глуп, как выглядел, поэтому в любой момент можно натолкнуться на неловкий вопрос. Рейнольдс быстро сообразил, что самая большая надежда – это наглость. И тотчас в манере поведения исчезла враждебность, а голос зазвучал дружелюбно: – Послушайте, давайте забудем об этом! Я не думаю, что это ваша вина. Вы просто выполняли свой долг, как бы ни складывались возможные последствия вашего рвения. Давайте заключим соглашение. Вы предоставляете мне транспорт до Будапешта, и я все забуду. Нет никаких причин, чтобы все это достигло ушей ваших начальников.

– Благодарю вас, вы очень добры, – реакция полицейского офицера на его предложение оказалась менее горячей, чем предполагал Рейнольдс. Можно даже было уловить некую сухость в ответе. – Скажите мне, Буль, почему вы оказались в грузовике? Вряд ли это является обычным вашим способом передвижения. Такой важный бизнесмен, как вы, и даже не сообщили водителю, что находитесь в его машине.

– Он мог бы мне отказать. У него была наклейка на стекле, в которой говорилось, что он не берет попутчиков. – Глубоко в мозгу Рейнольдса начал звенеть маленький тревожный звоночек. – А у меня очень срочная встреча.

– Но почему...

– Грузовик?.. – Рейнольдс криво улыбнулся. – Ваши дороги очень коварные. Я пошел юзом по обледенелой дороге, попал в глубокий кювет, и мой «боргвард» оказался со сломанной передней осью.

– Вы приехали на машине? Но для бизнесмена, который спешит...

– Знаю, знаю. – Рейнольдс позволил выразить голосом легкую язвительность и нетерпение. – Мы, как правило, летаем самолетами. Но у меня в багажнике было двести пятьдесят килограммов деталей станков. Невозможно перевезти такой груз через границу самолетом. – Он сердито затушил в пепельнице сигарету. – Этот допрос нелеп. Я назвал вам себя. И я очень спешу. Так как относительно транспорта?

– Еще два маленьких вопроса, и можете ехать, – пообещал офицер. Он удобно откинулся назад, барабаня пальцами по груди, и Рейнольдса начинало угнетать усиливающееся тяжелое предчувствие. – Вы едете прямо из Вены по главному шоссе?

– Конечно, как же еще я мог бы сюда добраться?

– Этим утром?

– Не будьте глупцом. Вена менее чем в ста двадцати милях отсюда. Во второй половине дня.

– В четыре часа? В пять?

– Позже. Если быть точным, то десять минут седьмого. Помню, что посмотрел на часы, когда проезжал ваш таможенный пост.

– Вы можете в этом поклясться?

– Если необходимо, то да.

Рейнольдс был захвачен врасплох. Кивок офицера, быстрое движение его глаз, и прежде чем он смог двинуться, три пары рук схватили его сзади, рывком поставили на ноги, вывернули руки вперед и надели на них пару блестящих металлических наручников.

– Что, черт возьми, это означает? – невзирая на шок, холодная ярость в голосе Рейнольдса вряд ли могла быть более правдоподобной.

– Это означает только то, что для успешного вранья нужно быть более уверенным в фактах. – Полицейский офицер попытался сказать это спокойно, но торжество так и светилось в его глазах, проскальзывало в голосе. Это невозможно было ни с чем спутать. – У меня для вас новость, Буль, если вас так зовут, во что я, кстати, в данный момент не верю. Австрийская граница была закрыта для всякого движения на сутки. Наверное, обычная проверка безопасности, как я полагаю. И она была закрыта с трех часов сегодняшнего дня. А вы говорите, что в шесть десять смотрели на ваши часы. Теперь, – открыто ухмыляясь, он протянул руку к телефону, – у вас будет транспорт до Будапешта. Это точно. Вы наглый притворщик. Вы поедете туда в кузове охраняемой полицейской машины. У нас давно уже не было в руках западного шпиона. Уверен, что они будут очень рады прислать за вами транспорт. Просто специально ради вас приедут сюда из Будапешта.

Он внезапно оборвал речь. Нахмурился. Несколько раз поднял и положил трубку телефона. Вновь послушал. Пробормотал что-то про себя и снова положил трубку на телефон сердитым жестом.

– Опять не работает. Этот чертов телефон вечно неисправен. – Он не скрывал своего разочарования, что не мог лично доложить о важном происшествии, а это наверняка был верный шанс на повышение.

Он подозвал к себе подчиненного.

– Где ближайший телефон?

– В деревне. Три километра отсюда.

– Отправляйся туда как можно скорее. – Он стал что-то быстро писать на листке бумаги. – Вот номер телефона и то, что нужно передать. Не забудь сказать, что доклад идет от меня. А теперь пошевеливайся!

Полицейский сложил листок бумаги, сунул его в карман, застегнул шинель до горла и вышел из помещения. В открытую на миг дверь Рейнольдс рассмотрел, что за то короткое время, которое прошло с момента его ареста, облака закрыли звезды и медленные снежинки закружили в воздухе на фоне черного неба. Он невольно поежился, опять взглянув на полицейского офицера.

– Кажется, вы здорово за это заплатите, – спокойно сказал он. – Вы совершаете очень серьезную ошибку.

– Настойчивость сама по себе является восхитительной штукой, но умный человек всегда знает, когда нужно прекратить такие попытки. – Маленький жирный человечек явно наслаждался собой. – Единственной моей ошибкой было то, что я сначала было поверил тому, что вы говорите. – Он взглянул на часы. – Через полтора часа. Возможно, через два, так как дорога занесена снегом, прибудет ваш... э... транспорт. Мы можем с пользой провести это время. Информация, если вам угодно... Начнем с вашего имени. На этот раз с вашего настоящего имени, если вы не возражаете.

– Вы его уже знаете. Вы видели мои документы.

Не спрашивая разрешения, Рейнольдс снова сел и незаметно проверил надетые на него наручники. Крепкие, хорошо подогнанные. Надежды освободиться от них не было никакой. Но даже теперь, со скованными руками, он мог бы избавиться от этого маленького человечка, ибо нож с выскакивающим лезвием все еще находился у него под шляпой. Но не стоило и думать об этом, пока трое вооруженных полицейских стояли сзади. Эта информация, эти бумаги являются точными и правдивыми, и он мог продолжать врать, чтобы только сделать им одолжение.

– Никто не просит вас лгать ради поддержания беседы, – будто угадав его мысли, проговорил офицер. – Но нужно как бы, скажем, освежить вашу память. Увы, возможно, требуется вас немного поторопить. – Он оттолкнул стул от края стола и тяжело поднялся на ноги. Он оказался короче и жирнее, чем казался, когда встал. Обошел вокруг стола. – Ваше имя, пожалуйста.

– Я сказал вам... – Рейнольдс замолк на полуслове, застонав от боли, когда получил два сильных удара в лицо. Сначала тыльной стороной ладони, потом пощечину. Он тряхнул головой, чтобы прийти в себя, поднял скованные руки и вытер кровь, выступившую в уголке рта. Лицо его осталось беспристрастным.

– Когда подумаешь, то мысли становятся мудрее, – расплылся в улыбке коротышка. – Надеюсь, что уже вижу начало мудрости. Давайте расскажите нам еще что-нибудь, кроме тех глупостей, которые вы болтали тут раньше и с которыми невозможно согласиться.

Рейнольдс его обматерил. Лицо полицейского потемнело от прихлынувшей крови, будто внезапно врубили выключатель. Человек шагнул вперед, замахнулся и неожиданно рухнул на стол, тяжело хватая ртом воздух. Рейнольдс нанес ему сильнейший удар нотой. Некоторое время полицейский офицер не двигался, оставаясь там, куда упал. Он стонал и хватал ртом воздух, полулежа, полустоя на коленях перед собственным столом. Его людей будто парализовало: пораженные внезапностью происшедшего, они стояли неподвижно. Именно в этот момент дверь резко распахнулась, и в комнату ворвался поток ледяного воздуха.

Рейнольдс повернулся на стуле. Человек, распахнувший дверь, стоял в проеме, и бледные, холодной голубизны глаза его вбирали каждую деталь открывшейся перед ним картины. Он был гибок, широкоплеч, очень высок. Его непокрытая голова с густыми каштановыми волосами почти доставала до притолоки. На нем была военная подпоясанная широким ремнем шинель с высоким воротником и погонами, неопределенно-зеленого цвета от растаявших снежинок. Шинель широкими складками закрывала голенища блестящих сапог. Лицо было под стать внимательным глазам. Кустистые брови, раздувающиеся ноздри над тонкой полоской усов, тонкие сжатые губы придавали жесткой, красивой его внешности неотъемлемую холодную властность, к которой человек, видимо, давно привык, но которая ото всех требовала немедленного и безусловного повиновения.

Ему хватило двух секунд, чтобы уяснить обстановку. Такому человеку всегда хватит двух секунд, удовлетворенно подумал Рейнольдс. Вошедший не задавал вопросов типа «Что здесь происходит?» или «Что, черт возьми, все это значит?». Он прошел в комнату, вытащил один из пальцев, засунутых под кожаный ремень, на котором висел пистолет рукояткой вперед, наклонился и поднял полицейского офицера на ноги, не обращая внимания на его побелевшее лицо и болезненные попытки схватить открытым ртом воздух.

– Идиот! – Голос вошедшего вполне соответствовал внешности: холодный, равнодушный, почти металлически. – В следующий раз, когда будете... э... допрашивать человека, держитесь на безопасном расстоянии от его ног. – Он коротко кивнул в сторону Рейнольдса. Кто этот человек? О чем вы его спрашивали и почему?

Полицейский офицер злобно взглянул на Рейнольдса, вздохнув еще раз, и хрипло пробормотал напряженным голосом:

– Его зовут Иоганн Буль, бизнесмен из Вены. Но я этому не верю. Он шпион. Грязный фашистский шпион. – Он в сердцах плюнул. – Грязный фашистский шпион.

– Естественно, – высокий мужчина улыбнулся, – все шпионы – грязные фашисты. Но я не нуждаюсь в вашем мнении. Мне нужны факты. Во-первых, как вы узнали его имя.

– Он сам так назвался. У него есть документы. Фальшивые, конечно.

– Дайте их мне.

Полицейский офицер кивнул на стол. Теперь он уже мог стоять почти прямо.

– Вот они.

– Дайте их мне. – По интонации это требование было точной копией высказанного ранее.

Полицейский офицер торопливо протянул руку, поморщившись от боли, возникшей в результате резкого движения, и передал документы.

– Отлично. Да. Отлично. – Незнакомец, как специалист, пролистал страницы. – Могут даже оказаться настоящими, но они не настоящие. Это наш человек. Тот, которого мы ищем.

Рейнольдсу пришлось сделать осознанное усилие, чтобы распрямить сжатые в кулаки пальцы. Этот человек определенно опасен. Опаснее дивизии глупых идиотов, вроде этого маленького полицейского. Попытка обмануть такого человека была бы пустой тратой времени.

– Ваш человек?.. Ваш человек?.. – Полицейский офицер совершенно растерялся и не знал, что делать, как вести себя в непривычной ситуации. – Что вы имеете в виду?

– Вопросы задаю я, коротышка! Вы сказали, что он шпион. Почему?

– Он говорит, что пересек границу этим вечером. – Коротышка на ходу усваивал уроки краткости изложения мысли. – А граница была закрыта.

– Действительно. – Незнакомец прислонился к стене, достал из плоского золотого портсигара русскую сигарету, закурил и задумчиво посмотрел на Рейнольдса.

Молчание прервал полицейский офицер, ему хватило времени прийти в себя и набраться мужества, чтобы продолжить разговор.

– Почему я должен выполнять ваши приказания? – заговорил он. – Я никогда в жизни прежде вас не видел. И здесь командую я. Кто вы, черт возьми?

Несколько секунд незнакомец изучал одежду и лицо Рейнольдса, потом лениво отвернулся и посмотрел сверху вниз на маленького полицейского офицера равнодушным, остекленелым взглядом без всякого выражения на лице. Полицейский под этим взглядом съежился, как бы пытаясь поглубже зарыться в свою одежду, прижался к столу, перед которым стоял. Незнакомец бросил:

– Я сейчас нахожусь в одном из редких приступов щедрости. Забудем, что вы только что сказали и каким тоном. – Он кивнул в сторону Рейнольдса и произнес чуть жестче: – У этого человека изо рта течет кровь. Возможно, он пытался сопротивляться аресту?

– Он не отвечал на мои вопросы, и...

– Кто уполномочил вас допрашивать или наносить раны задержанным? – спросил незнакомец так, будто выхлестал офицера кнутом. – Вы тупой идиот! Вы могли нанести непоправимый ущерб. Если еще раз выйдете за пределы своих полномочий, я лично прослежу, чтобы вы получили отдых от своих многосложных обязанностей. На морском побережье. Может быть, для начала в Константе.

Полицейский офицер попытался облизать пересохшие губы, глаза его наполнились болезненным страхом. Константа – район, через который проходил канал от Дуная до Черного моря, район трудовых лагерей, известных во всей Центральной Европе. Туда попадали многие, но еще никто никогда оттуда не возвращался.

– Я... я только думал...

– Оставьте возможность думать тем, кто способен к такой сложной работе. – Он ткнул пальцем в сторону Рейнольдса. – Пусть этого человека отведут к моей машине. Его, конечно, обыскивали?

– Конечно! – Полицейский офицер почти дрожал от желания услужить. – Тщательно, уверяю вас.

– Когда подобное заявление исходит от такого человека, как вы, делается настоятельно необходимым произвести повторный обыск, – сухо сказал высокий человек, посмотрел на Рейнольдса, и одна из его густых бровей слегка приподнялась. – Есть ли необходимость опускаться до такого взаимного неуважения... до того, чтобы мне лично вас обыскать, я имею в виду?

– Под моей шляпой нож.

– Благодарю. – Высокий человек поднял шляпу на голове Рейнольдса, забрал нож, вежливо вернул шляпу на место, нажав на кнопку, задумчиво осмотрел выскочившее лезвие, затем вернул его обратно в рукоятку, положил нож в карман своей шинели и посмотрел на полицейского офицера, у которого побелело лицо. – Нет никаких причин предполагать у вас способности подняться до самых высот вашей профессии. – Он взглянул на часы, бесспорно золотые, как и портсигар. – Давайте. Мне пора. Вижу, у вас здесь телефон. Дозвонитесь для меня до Андраши Ут. И побыстрее.

Андраши Ут. Офицеру все яснее становилась личность этого человека. Каждая новая секунда подтверждала его подозрения, но произнесенное название для него было ударом, и он почувствовал, как напряглось его лицо, хотя в эти минуты его внимательно рассматривал высокий незнакомец. Это же штаб-квартира АВО, венгерской секретной полиции, наводящей на всех ужас и считающейся в настоящее время самой жестокой и безупречно эффективной даже за «железным занавесом»! Андраши Ут было единственное место на земле, куда ему не хотелось бы попасть. Любой ценой!..

– А, вижу, это название вам знакомо. – Он улыбнулся. – Это не сулит ничего хорошего ни вам, мистер Буль, ни той личности, за которую вы себя выдаете. Андраши Ут вряд ли является названием организации, о которой знает каждый западный бизнесмен. – Он внезапно повернулся к полицейскому. – Ну?.. Что вы тут топчетесь?

– Те... телефон... – срываясь на визг от волнения, произнес офицер. Он так перепугался, что страх его уже был на грани ужаса. – Телефон не работает.

– Это неизбежно! Бесподобная эффективность повсюду. Пусть Господь поможет нашей несчастной стране. – Он вынул из кармана бумажник и распахнул его, давая возможность офицеру взглянуть. – Достаточно убедительное основание, чтобы забрать вашего пленника?

– Конечно, полковник, конечно, – запинаясь, согласился офицер. – Как прикажете, полковник.

– Хорошо. – Бумажник захлопнулся, незнакомец повернулся к Рейнольдсу и поклонился с иронической любезностью. – Полковник Жендрё, штаб-квартира венгерской секретной полиции, к вашим услугам, мистер Буль. И моя машина тоже к вашим услугам. Мы немедленно отправляемся в Будапешт. Мои коллеги и я ожидали вас уже несколько недель, и нам бы очень хотелось обсудить с вами некоторые вопросы.