— Однако, прежде чем назвать его, — продолжал я, — мне хотелось бы рассказать вам кое-что об оптических системах, используемых, например, в фотокамерах. Если вы спросите меня, какая, черт возьми, тут может быть связь с совершенными убийствами, я вам отвечу — самая прямая. И вы в этом скоро убедитесь.

Итак, в конце пятидесятых годов одна американская фирма выпустила высокочастотную спутниковую телекамеру слежения системы Перкина-Элмера Роти, во много раз превосходящую прежнюю, изобретенную еще во время второй мировой войны, с фокусным расстоянием пятьсот дюймов, с помощью которой можно было заснять кубик сахара с десятимильной высоты. Преимущество новой камеры заключается в том, что ее можно установить на самом маленьком спутнике. Три года кропотливой работы по у совершенствованию новой оптической системы слежения не замедлили принести свои плоды. Мы не знаем точного фокусного расстояния последней модели камеры Роти — эти сведения, в числе прочих, хранятся в строжайшем секрете. Зато мы знаем, что при нормальных атмосферных условиях эта камера может отснять любой светлый объект на темной поверхности с трехсотмильной высоты, то есть из космоса.

Новую телекамеру Перкина-Элмера Роти, заряженную высокочувствительной пленкой, американцы предполагали установить на сверхмалом разведывательном спутнике Самос-III, вес которого составляет всего-навсего две тонны. Но не успели. Уникальную камеру у американцев похитили, как говорится, среди бела дня, прямо из-под носа. Позднее выяснилось, что ее в разобранном виде переправили из Нью-Йорка в Гавану на польском самолете.

А четыре месяца назад русские установили эту самую камеру на своем спутнике, который следом за тем успешно вывели на полярную орбиту. Советский спутник пролетал над территорией американского Среднего Запада семь раз на дню. И за три дня русские получили то, что им было нужно: фотографии всех американских баз, расположенных к западу от Миссисипи. Всякий раз, когда главная камера снимала сверхмалый объект на территории Соединенных Штатов, другая камера, поменьше, направленная вверх, фиксировала положение звезд. Так что русским оставалось только сверить координаты и с филигранной точностью навести свои межконтинентальные баллистические ракеты на пусковые шахты американцев. Но прежде надо было получить пленки.

Русские разработали два варианта. По первому предполагалось посадить спутник на землю, по второму, спутник должен был отстрелить капсулы с пленками. Русские, в конце концов, остановили свой выбор на первом варианте, решив приземлить спутник в двухстах милях к востоку от Каспийского моря. Но у них что-то сорвалось — наверное, не сработала тормозная система.

— И спутник перешел на другую орбиту? — неуверенно предположил Джереми.

— Совершенно верно. Его новая, причем совершенно нестабильная орбита проходила над Аляской и Тихим океаном, пересекала Землю Грэма в Антарктиде, потом южную оконечность Южной Америки, затем шла вверх через Африку и Западную Европу, после чего огибала Северный полюс, уклоняясь от него лишь на двести миль в сторону. Таким образом, русским ничего не оставалось, как прибегнуть ко второму варианту — отстрелить капсулу с пленкой и посадить ее в наиболее безопасном, хотя и труднодоступном, месте — во льдах Арктики или Антарктики. В конечном счете они предпочли Арктику, ведь она, что называется, у них под боком.

— Неужели в районе дрейфующей полярной станции «Зебра»? — тихо спросил Джолли, даже забыв назвать меня «стариной» — как видно, от волнения.

— «Зебру» еще только предполагали ввести в эксплуатацию, когда советский спутник отчего-то начал «капризничать», — продолжал я, — хотя все приготовления к тому времени уже были завершены.

Мы договорились, что для переброски в Арктику необходимого оборудования, Канада предоставит нам ледокол «Святой Лаврентий». Однако русские в порыве доброй воли предложили ледокол «Ленин», самый мощный в мире. Они, вероятно, хотели убедиться, что станция действительно будет открыта в срок.

— Выходит, вы уже тогда знали, что у русских на уме? — спросил Хансен.

— Мы-то знали, а вот русские, судя по всему, об этом не догадывались. Они, к примеру, понятия не имели, что среди прочего оборудования, доставленного на «Зебру», находилось контрольное устройство, отслеживающее движение спутников, с помощью которого майор Холлиуэлл должен был засечь радиосигнал русских для отстреливания капсулы. — Я медленно обвел взглядом присутствующих. — Готов спорить, что никто из вас об этом не знал, кроме майора Холлиуэлла и еще трех человек, живших в его домике.

Единственно, что нам не было известно, так это, кто из вас конкретно работает на русских. Перед тем, как внедрить на «Зебру» своего агента, русские снабдили его портативным электронным устройством, с помощью которого тот должен был передать на спутник специальный радиосигнал для отстреливания капсулы. Однако льды — далеко не самое удобное место посадки, даже если капсула, как и предполагалось, приземлилась бы в радиусе мили от заданного места, тем более в условиях полярной ночи. Но электронное устройство позволяло нашему приятелю определить точное местонахождение капсулы, которая после приземления продолжала подавать сигналы еще как минимум в течение суток. Так что в один прекрасный день наш таинственный незнакомец, прихватив с собой это устройство, отправился на поиски пленок. Обнаружив капсулу, он освободил ее от тормозного парашюта и принес на станцию.

Как я уже говорил, майор Холлиуэлл и трое его помощников знали о том, что был произведен отстрел капсулы: ведь они вели круглосуточное слежение за спутником. И, конечно, понимали, что в самое ближайшее время кто-то из полярников отправится ее искать. Но кто именно — они пока не догадывались. И тогда майор Холлиуэлл поставил одного из своих людей наблюдать за подходами к станции.

В ту ночь было ужасно холодно, только что улегся ледяной шторм, однако, несмотря ни на что, человек Холлиуэлла следил за подходами к «Зебре» в оба. Вскоре он то ли столкнулся лоб в лоб с нашим таинственным приятелем, возвращавшимся на станцию с капсулой, то ли — что скорее всего, — заметив в одном из домиков свет, подошел к окну взглянуть, в чем дело, и увидел, как наш приятель извлекает из капсулы пленку. Однако вместо того, чтобы потихоньку уйти и доложить обо всем майору Холлиуэллу, он вошел в домик и потребовал объяснений у того, кто находился внутри. Если все действительно так и было, человек Холлиуэлла допустил роковую ошибку, последнюю в своей жизни. Нож вошел ему аккурат между ребер. — Я по очереди посмотрел в глаза каждому из присутствующих. — Интересно, кто из вас это сделал? Во всяком случае, действовал он непрофессионально: пронзив грудь жертвы, лезвие обломилось. Там-то, в груди убитого, я его и обнаружил. — Я взглянул на Свенсона, но тот и бровью не повел. Хотя он прекрасно знал, что никакого лезвия, тем более в груди обгоревшего донельзя трупа, я не находил, а только лишь извлек из топливного бака тягача рукоятку ножа.

Итак, время шло, а дозорный не возвращался, и майор Холлиуэлл, очевидно, начал проявлять беспокойство. Наш приятель, в руках которого осталась рукоятка ножа без лезвия, решил вести себя более осмотрительно, смекнув, что кто-то наступает ему на пятки, к чему он, собственно, не был готов, потому как пребывал в твердой уверенности, что за ним никто не следит. Когда же на пути у него возник другой человек Холлиуэлла, он убил и его, поскольку тот, нагрянув к нему в домик, увидел там труп своего товарища. Кроме ножа, у нашего приятеля имелся и пистолет, им-то он на сей раз и воспользовался.

Оба убитых жили в домике Холлиуэлла, из чего убийца заключил, что их подослал майор, который непременно забьет тревогу, не вернись его помощники вовремя. Тогда убийца, не теряя времени понапрасну, — ведь все мосты уже были сожжены — взял пистолет, явился к Холилуэллу и застрелил майора и еще одного его человека, которые, судя по всему, спали. А установил я это по совершенно идентичному расположению пулевых отверстий у обоих трупов: пули вошли несчастным в голову спереди снизу и вышли в области затылка… И сейчас, я полагаю, самое время назвать вам мою настоящую фамилию. Я вовсе не Карпентер. А Холлиуэлл. И майор Холлиуэлл был моим старшим братом.

— Бог ты мой, — прошептал доктор Джолли. — Боже правый!

— Теперь, — не обратив внимания на слова доктора, продолжал я, — убийце надо было во что бы то ни стало скрыть следы преступлений, и чем скорее, тем лучше. Единственный подходящий для этого способ — сжечь тела, чтобы от них, по возможности, ничего не осталось. Тогда он притащил со склада пару канистр с горючим, облил им стены домика майора — к тому времени он уже перенес туда трупы из своего домика — и устроил пожар. А для пущей убедительности он поджег и склад горючего…

Затем, капитан Фольсом, кто-то убедил вас перенести тела майора и его товарищей в лабораторию — якобы из санитарных и чисто гуманных соображений. Однако на самом деле, тот, кто это предложил, руководствовался совершенно иными соображениями: просто ему не хотелось, чтобы посторонние лишний раз заходили в лабораторию. Я был там и под полом обнаружил много интересного: четыре десятка новеньких никелево-железистых батареек, запасы всевозможной провизии, рассчитанные не на один день, шар-зонд и к нему баллон с водородом. Увидев батарейки, я, честно признаться, не удивился — Киннэрд говорил, что они хранились в нескольких местах. А вот на остальное я наткнуться никак не рассчитывал. Но именно это и прояснило мне картину.

Убийце не повезло дважды: во-первых, его вычислили, а, во-вторых, подкачала погода. Он рассчитывал прикрепить капсулу с пленками к зонду и при благоприятных погодных условиях запустить шар в небо, где его подобрал бы русский самолет. А новые батарейки наш приятель использовал, чтобы поддерживать постоянную радиосвязь с русскими: он должен был сообщать им о состоянии погоды и о точном времени запуска зонда. С этой целью он пользовался специальным кодом: когда же дело было сделано, он сжег бумажку с кодом. Сгоревшие обрывки этой бумажки я обнаружил на стене одного из домиков — их принесло ветром от радиостанции, где наш приятель развеивал пепел, и они примерзли к стене.

Кроме того, убийца постоянно следил, чтобы радиопередатчик «Зебры», посылавший в эфир сигнал бедствия и обрывочные сообщения, которые время от времени перехватывал «Дельфин», работал на подсевших батарейках. Ему нужно было выиграть время — дождаться, когда улучшится погода, и запустить зонд.

Когда были получены первые сигналы SOS, в район бедствия вылетели русские, английские и американские самолеты. Но цель полетов была у них разная: англичане с американцами искали «Зебру», а русские — шар-зонд. Ту же цель преследовал и ледокол «Двина» — он тоже пробивался к «Зебре», только через льды. Скоро, однако, советские самолеты перестали кружить в небе Арктики: наш приятель радировал русским, что улучшения погоды в ближайшее время не предвидится, что «Дельфин» первым добрался до станции, что ему, агенту, придется взять с собой пленки на подводную лодку.

— Минуточку, доктор Карпентер, — осторожно прервал меня Свенсон. — Неужели вы хотите сказать, что сейчас эти пленки находятся у нас на борту?

— Я был бы крайне удивлен, если бы их здесь не оказалось, капитан… Кстати, нас пытались задержать всеми возможными способами — например, ударив непосредственно по «Дельфину». Когда стало известно, что ваша лодка отправляется на поиски «Зебры», по секретным каналам в Шотландии был отдан приказ вывести ее из строя. На клайдской судоверфи, как и на любой другой в Великобритании, работает немало коммунистов, тщательно скрывающих свои политические убеждения. Однако русские вовсе не собирались отправить «Дельфин» на дно вместе с экипажем, когда приказали своим людям на клайдской судоверфи устроить небольшую диверсию, открыв переднюю крышку одного из торпедных аппаратов, — в мирное время при ведении международного шпионажа все страны стараются избегать неоправданного насилия. Просто русские рассчитывали, что, обнаружив неполадку еще в доке, вы отсрочите выход в море, только и всего.

— Так кто же все-таки убийца? — едва слышно спросил Джереми. — Скажите, ради Бога. Нас здесь девять человек, и вы наверняка знаете, кто он.

— Да, знаю. Но подозрение падает только на шестерых из вас. Тех, кто после того, как случился пожар, имел доступ к радиопередатчику. Капитана Фольсома и братьев Харрингтонов придется сразу же исключить, они вообще не могли передвигаться, и каждый из вас может это подтвердить. Таким образом, Джереми, круг подозреваемых сужается до вас, Киннэрда, доктора Джолли, Хассарда, Нэсби и Хьюсона…

Итак, налицо четыре убийства и государственная измена. И приговор здесь может быть только один. Судебное разбирательство завершится очень скоро — через три недели для вас все будет кончено. Вы очень умный человек, дружище. Более того, вы на редкость изобретательны. Но, боюсь, финал разыгранного вами спектакля близок, дорогой доктор Джолли.

Никто из присутствующих не проронил ни звука. Все были просто ошеломлены. И лишь через несколько секунд эти люди, подобно марионеткам, повинующимся движению руки кукловода, разом повернули головы и безмолвно воззрились на доктора Джолли. Тот же, медленно поднявшись со стула, с широко раскрытыми глазами, сделал два шага в мою сторону. На лице у него читалось негодование, губы тряслись.

— Я?! — Голос его прозвучал низко, хрипло, неуверенно. — Я?! Да вы что… совсем рехнулись, доктор Карпентер! И как, черт возьми, такое могло прийти вам в голову, старина…

Я ударил его. Не знаю, зачем я это сделал, — глаза мне затуманила розовая пелена. И прежде чем, я успел сообразить, что произошло, Джолли покачнулся и рухнул на пол, прикрывая обеими руками разбитые губы и нос. Думаю, будь у меня в ту минуту нож или пистолет, я непременно убил бы его как собаку, гнусную тварь — без капли жалости и сострадания. Постепенно пелена, застилавшая мне глаза, рассеялась. Никто из присутствующих не шелохнулся. Джолли с трудом встал на четвереньки, затем медленно поднялся на ноги и тяжело упал в стоящее рядом кресло. В руках у него был пропитавшийся кровью носовой платок. В кают-компании воцарилась мертвая тишина.

— Это вы, Джолли, повинны в смерти моего брата и тех, кто навсегда остался на «Зебре», — проговорил я. — Знаете, на что я надеюсь? На то, что у палача оборвется веревка, и умирать вы будете долго и мучительно.

Джолли отнял платок ото рта.

— Вы безумец, — пролепетал он разбитыми и уже начавшими опухать губами, издав при этом звук, скорее, похожий на шипение. — Вы не понимаете, какую чушь несете.

— Присяжным в Оулд Бейли будет виднее. Я шел за вами по пятам, Джолли, почти шестьдесят часов.

— Что вы сказали? — воскликнул Свенсон. — Вы все знали еще шестьдесят часов назад?

— Я понимал, что рано или поздно услышу от вас гневный упрек, капитан, — устало ответил я. — Но если бы вы узнали имя убийцы раньше, вы тотчас надели бы на него наручники. А мне хотелось выяснить, куда дальше ведут его следы, выявить его связи и сообщников. Потом, однако, я понял, что следы его обрываются здесь. Но сначала, прошу вас, выслушайте меня.

Скажите, неужели никому из вас не показалось странным, что Джолли, выскочив из горящего домика, тут же упал в обморок и долго пролежал без сознания? Сам он объяснил это тем, что якобы задохнулся. Но почему, интересно знать, он не задохнулся еще в домике, где было полно дыма? Странное дело! Особенно, если учесть, что удушье у него наступило на свежем воздухе. Впрочем, ничего странного тут нет. Джолли специально разыграл эту комедию. Он хотел, чтобы всем стало ясно, что он не в силах бороться с огнем и вообще не способен на активные действия.

— Едва ли подобное поведение доказывает его виновность, — перебил меня Свенсон.

— Я не пытаюсь ничего доказать, — возразил я, — а лишь привожу факты. Итак, факт номер два. Вы, Нэсби, корили себя за то, что не добудились Фландерса и Брайса, и из-за этого они, мол, погибли. Но вы могли будить их сколько угодно, они бы все равно не проснулись. Потому что Джолли усыпил их — эфиром или хлороформом: ведь только он один имел доступ к лекарствам, в том числе, и к снотворным препаратам. К тому же, как вы сами признались, у вас с Хьюсоном было такое ощущение, будто вас чем-то одурманили. Но тут нет ничего удивительного — вы тоже оказались под воздействием паров эфира или хлороформа, правда, в значительно меньшей степени.

Факт номер три. Сегодня утром я спросил у капитана Фольсома, кто распорядился перенести трупы в лабораторию. Фольсом сказал, что это было сделано по его распоряжению, после того как он послушался совета Джолли.

Факт номер четыре. Именно Джолли заявил, что теперь не имеет никакого значения то обстоятельство, как начался пожар. С его стороны, это была грубая попытка перевести разговор на другую тему. Ведь он так же, как и все мы, прекрасно понимал — установление истинных причин пожара имеет первостепенное значение. Кстати, Джолли, это вы умышленно забили льдом почти все огнетушители перед тем, как поджечь станцию.

— Это какой-то кошмар, — слабым голосом выговорил Джолли. — Клянусь Богом, я даже не пойму, о чем вы говорите.

— Факт номер пять, — неумолимо продолжал я. — Джолли нужно было во что бы то ни стало задержать возвращение «Дельфина» в Шотландию. Он мог этого добиться, убедив нас, что Болтон и Браунелл, находившиеся в крайне тяжелом состоянии, не выдержат транспортировку на борт. Однако на «Дельфине» было еще двое врачей: Бенсон и я, — и мы могли нарушить все его планы, если бы пришли к выводу, что Болтон с Браунеллом вполне транспортабельны. И тогда Джолли попытался устранить нас обоих.

Начнем с Бенсона. В тот день стояла почти кромешная темень. Но Джолли, тем не менее, разглядел в луче прожектора Бенсона, который поднимался перед ним и уже достиг ограждения мостика. Джолли резко рванул на себя веревку — и Бенсон, поскользнувшись на обледенелом борту, тут же потерял равновесие. Всем показалось, будто он рухнул на Джолли. На самом деле все обстояло по-другому. Через секунду после того, как Бенсон упал, послышался хруст — несчастный доктор, и правда, ударился головой, но не об лед, а о сапог Джолли.

— Вы рехнулись, — чисто машинально возразил он. — Это сущий вздор. Вы все равно ничего не докажете.

— Поглядим. Джолли утверждал, будто Бенсон свалился ему прямо на голову. А для вящей убедительности он и сам кинулся головой об лед. Но сознания он не терял — просто притворялся: не успели мы принести его в лазарет, как он пришел в себя. Я нащупал у него на голове всего-навсего маленькую шишку, хотя, если удар и впрямь оказался бы сильным, он разбил бы себе голову в кровь.

Потом Джолли напал на меня. Прямых тому доказательств у меня, конечно, нет. Однако Джолли был рядом, когда я спросил у вас, капитан, где находится кладовая медицинского имущества. Он прошмыгнул следом за мной и Генри и ослабил запор на крышке люка. Но со мной ему повезло меньше, чем с Бенсоном. Тем не менее, даже после того, когда мы на следующее утро отправились на станцию, Джолли все равно пытался воспрепятствовать тому, чтобы Болтона и Браунелла перенесли на борт, уверяя, будто состояние Болтона по-прежнему крайне тяжелое. Но вы, капитан, тогда настояли на своем.

— Что касается Болтона, тут я был совершенно прав, — неестественно спокойным голосом сказал Джолли. — Болтон умер.

— Вот именно, — согласился я. — А умер он потому, что вы его убили. И уже только за одно это убийство вас следует вздернуть. Не знаю почему, но Джолли нужно было непременно остановить корабль. Или, по крайней мере, задержать. Вот он и устроил пожар, чтобы вы, капитан, отдали приказ выключить реактор. Турбинный отсек — лучшего места для поджога на корабле не сыскать. В лазарете он смастерил хитроумное устройство замедленного действия вроде дымовой шашки с бикфордовым шнуром. Но Джолли надо было найти веский повод, чтобы проникнуть в турбинный отсек, когда там никого не будет. Это можно было сделать только глубокой ночью.

И вот поздно вечером, накануне пожара, наш неутомимый доктор отправился осматривать своих пациентов. Я пошел вместе с ним. Болтон лежал в дозиметрической лаборатории, куда можно попасть только через турбинный отсек. В лаборатории за ранеными присматривал вахтенный матрос, и Джолли предупредил, чтобы он немедленно сообщил ему, если состояние Болтона ухудшится. Что тот и сделал. После пожара я опросил механиков и мотористов. В ту роковую ночь, около половины второго, один из них, тот, что нес вахту, видел, как Джолли проходил через турбинный отсек в дозиметрическую лабораторию, куда его срочно вызвал дежурный матрос. Минуя турбинный отсек, Джолли незаметно подбросил дымовую шашку, не забыв предварительно поджечь бикфордов шнур. Однако он никак не предполагал, что шашка закатится под турбину с насквозь промасленной обивкой, которая могла вспыхнуть даже от небольшого количества тепла…

Что же касается Болтона, то Джолли действительно его убил. И доказательство тому — лист фольги, сплошь покрытой отпечатками его пальцев. Именно эту фольгу Джолли положил той ночью Болтону на обожженное предплечье сразу же после того, как сделал ему обезболивающий укол: ведь Болтон сильно страдал. Однако, перед тем, как нанести на фольгу мазь, он насыпал на нее поваренной соли. Джолли знал, что обезболивающее начнет действовать через три-четыре часа и что вместе с мазью в рану Болтону попадет и соль. Болтон кричал от дикой боли. И вскоре умер от шока. По милости Джолли.

— Что ж, Джолли, — это Джолли. Кстати, доблесть и героизм, проявленные им при тушении пожара, — не более чем показуха. Когда Джолли в первый раз попал в задымленный турбинный отсек, там было настоящее пекло, ему это пришлось не по душе, и он симулировал обморок, чтобы его скорее вынесли на более или менее свежий воздух. Потом…

— Но ведь с него чуть было не слетела маска, — возразил Свенсон.

— Он сам ее сдвинул. Любой из нас сможет задержать дыхание на десять-пятнадцать секунд. Что, собственно, Джолли и сделал. Потом он буквально не вылезал из турбинного отсека. Но только потом, когда пожар уже почти потушили. К тому же на нем постоянно была кислородная маска. Так что чистым воздухом он надышался больше, чем любой из нас. Верно, Джолли?

Тот не ответил.

— Где пленки, Джолли?

— Не понимаю, о чем вы говорите, — хладнокровно сказал доктор. — Клянусь Господом, руки у меня чисты.

— В таком случае, как объяснить, что на фольге с вашими отпечатками пальцев остались следы соли?

— Ни один врач не застрахован от ошибки.

— Ошибки! Бросьте изворачиваться, Джолли. Где пленки?

— Ради Бога, оставьте меня в покое, — устало попросил он.

— Ну, как знаете. — Я взглянул на Свенсона. — На «Дельфине» ведь найдется надежное место для нашего приятеля?

— Найдется, — сурово ответил Свенсон. — И я лично препровожу его туда.

— Никто из вас не сдвинется с места! — вдруг рявкнул Киннэрд. Он буравил меня жестким взглядом, в руках у него был «люгер», нацеленный мне прямо между глаз.