— Прошу прощения за то, что приходится беспокоить вас расспросами, — учтиво начал я, — но в сложившихся обстоятельствах это просто необходимо. Я буду вам крайне признателен за посильную помощь и содействие. Прежде всего, мне хотелось бы знать, что каждый из вас думает по поводу случившегося пожара.

Я надеялся, что вопрос мой прозвучал вполне естественно. А для вящей убедительности еще прибавил, что выполняю поручение Министерства социального обеспечения, которое-де и направило меня сюда, чтобы выяснить подробности происшествия, повлекшего за собой жертвы. Мои слова, похоже, произвели на присутствующих должное впечатление.

— Кажется, я первый заметил огонь, — нерешительно, с ярко выраженным йоркширским акцентом сказал Нэсби, повар с «Зебры». Он был все еще слаб, но уже не так, как вчера. Ему, как и остальным восьмерым полярникам, что собрались в то утро в кают-компании, теплая постель и хорошая пища пошли явно на пользу.

— Было, наверное, часа два после полуночи, — продолжал Нэсби. — Да, где-то около того. Домик уже горел вовсю. А точнее, полыхал, как факел. Тогда я…

— Какой домик? — перебил его я. — Где вы спали в ту ночь?

— В кухне. Она одновременно служила и столовой. Это самый крайний домик с западной стороны, в том ряду, что смотрит на север.

— Вы были один?

— Нет, там еще спали Хьюсон, Фландерс и Брайс. Фландерс и Брайс — наши лаборанты. Хьюсон и я лежали в самой глубине домика, там еще стояли два больших шкафа, напротив друг друга. В них хранилась вся провизия. А Фландерс с Брайсом спали прямо в столовой, в углу, ближе к кухне.

— Значит, у самой двери?

— Вот-вот. Я встал и тут же закашлялся от едкого дыма. Меня здорово повело. Потом я увидел, что огонь прожег восточную стену домика. Я разбудил Хьюсона и побежал за огнетушителем — он висел снаружи, возле двери. Но он почему-то не работал. Наверное, промерз насквозь. Хотя черт его знает. Тогда я снова вбежал внутрь. И тут меня прямо ослепило — в жизни не видел столько дыма. Я кинулся поднимать Фландерса и Брайса — кричал, чтобы они скорее выбирались оттуда. Потом я наткнулся на Хьюсона и велел ему бежать быстрее и будить капитана Фольсома.

Я посмотрел на Хьюсона.

— Вы разбудили капитана Фольсома?

— Я пошел его будить. Но идти пришлось в обход. Весь лагерь полыхал, как один огромный костер. Пламя поднималось вверх футов на двадцать и закрывало проход между двумя рядами домиков. От гари не было видно ни черта. Чтобы не угодить в огонь, пришлось сделать крюк с северной стороны.

— Откуда дул ветер, с востока?

— Не совсем. В ту ночь, кажется, дуло с юго-востока. А точнее — с востока-юго-востока. В общем, я в обход добрался до генераторной станции — она стояла сразу же за столовой, в том же ряду — и оттуда попал в основное жилое помещение. В то самое, где вы нашли нас потом.

— И разбудили капитана Фольсома?

— Его уже там не было. Не успел я выбежать из столовой, как начали взрываться топливные баки в складе горючего — он стоял южнее жилого домика. Загрохотало так, как будто рвались огромные бомбы, — тут и мертвый бы проснулся. Во всяком случае, капитан Фольсом был уже на ногах. Он и вот Джереми, — Хьюсон кивнул на парня, сидевшего за столом напротив, — взяли из спальной огнетушитель и кинулись к домику майора Холлиуэлла.

— Он стоял к западу от склада горючего?

— Вот-вот. Но там уже все полыхало, как в аду. Огнетушитель работал исправно, но толку-то: капитан не мог приблизиться к домику ни на метр — с такого расстояния потушить огонь было просто невозможно. А воздух до того раскалился, что, казалось, — даже пена того и гляди вспыхнет.

— Стоп, стоп, — прервал я Хьюсона. — И все-таки мне хотелось бы знать: как начался пожар?

— Мы и сами пытались это выяснить, причем не раз, — устало проговорил доктор Джолли. — Но все дело в том, старина, что на этот счет у нас нет ни малейшего предположения. Точно мы знаем только одно: где именно вспыхнул пожар; если же учесть, что домики в ту ночь загорались со стороны, противоположной направлению ветра, пожар начался в складе горючего. Но как все произошло — остается только догадываться. Однако сейчас я не вижу в этом особого смысла.

— Не уверен. Это как раз очень важно. Знай мы причину пожара, можно было бы принять все необходимые меры, чтобы подобная трагедия не повторилась еще раз. Именно поэтому меня и послали сюда. Хьюсон, вы же заведовали складом горючего и генераторной станцией. Что скажете?

— Ничего конкретного. Не исключено, что это связано с электричеством. Возможно, произошла утечка горючего из топливных баков и в воздухе скопились пары бензина. В складе круглосуточно работали два обогревателя, чтобы постоянно поддерживать температуру на нуле градусов по Фаренгейту: это было необходимо для непрерывной подачи топлива. При коротком замыкании от первой же искры пары бензина могли воспламениться. Но это, конечно, только мое личное предположение.

— А может, возгорание произошло от тлевшей ветоши или непогашенных окурков?

Хьюсон побагровел.

— Послушайте, мистер, свою работу я знаю. Ветошь, окурки… Я всегда следил в оба, чтобы на этом чертовом складе был порядок…

— Не кипятитесь, — остановил его я. — Не надо обижаться. Я только выполняю свою работу. — Я снова обратился к Нэсби. — Что было потом, после того, как вы послали Хьюсона будить капитана Фольсома?

— Я помчался в радиорубку — она стояла на южной стороне, прямо напротив столовой и к западу от домика майора Холлиуэлла…

— А как же те двое лаборантов — Фландерс и Брайс, кажется? вы точно разбудили их, прежде чем выскочить из столовой?

— Боже мой, не помню. — Нэсби весь как-то сжался и сумрачно уставился в пол. — Они погибли. По моей вине. Но вы не представляете, что там творилось. Огонь ворвался через восточную стену — все тут же наполнилось едким дымом — не продохнуть, я ни черта не видел, чуть не задохнулся. Я принялся трясти их обоих и крикнул, чтобы они скорее убирались прочь. Я тряс их и орал, что было мочи.

— Что верно, то верно, — спокойно подтвердил Хьюсон. — Я был рядом и все видел.

— Я не стал ждать, — продолжал Нэсби. — О своей собственной шкуре я тогда не думал. Мне казалось, с Фландерсом и Брайсом будет все в порядке, и они выскочат наружу следом за мной. Я кинулся будить остальных. И… только через какое-то время я вдруг понял, что их больше нет. Но… словом, было уже слишком поздно.

— И вы побежали в радиорубку. А там спали вы, Киннэрд, верно?

— Да, верно. — Его рот искривился. — Я и Грант, мой друг, он умер вчера. Еще там был доктор Джолли, он спал в восточном крыле домика, за перегородкой — там находилась комнатушка, где он исследовал пробы льда и хранил свои причиндалы.

— Значит, это крыло, судя по всему, загорелось первым? — обратился я к Джолли.

— Судя по всему, так оно и было, — согласился он. — Но, если честно, старина, я почти ничего не помню — это был какой-то кошмар. Я чуть не задохнулся во сне. Помню только, как этот парень, Грант, тряс меня и что-то кричал. Не скажу точно, но, кажется, он кричал, что у нас пожар. Не помню, что я ему ответил, но, вероятно, ничего вразумительного, потому как следом за тем он принялся хлестать меня по щекам, причем совершенно не по-джентльменски. Но, черт возьми, это здорово сработало! Я тут же вскочил на ноги, и Грант потащил меня из лазарета в радиорубку. Так что я обязан Гранту жизнью. Чисто интуитивно я вспомнил про сумку-аптечку экстренной помощи, которая у меня всегда под рукой, и прихватил ее с собой.

— А кто разбудил Гранта?

— Нэсби, — сказал Киннэрд. — Он так орал и колотил в дверь, что разбудил нас обоих. Если бы не он, мы с доктором Джолли были бы покойниками. Весь домик наполнился удушливой гарью, больше похожей на ядовитый газ, так что, если бы Нэсби не закричал и не начал барабанить в дверь, мы бы уже точно никогда не проснулись. Я велел Гранту разбудить доктора, а сам бросился открывать наружную дверь.

— Она была заперта?

— Ее как назло заклинило. Впрочем, ничего странного тут не было. Днем, когда обогреватели работали на полную катушку, чтобы поддерживать внутри нормальную температуру, лед снаружи вокруг двери начинал подтаивать. А ночью, когда мы убавляли мощность обогревателей и забирались в спальные мешки, талый лед в расщелинах двери снова замерзал, и дверь оказывалась как бы зацементированной. И так каждую ночь, почти во всех домиках. Так что с утра приходилось обычно пробивать себе путь наружу. Но в ту ночь я, поверьте, вышиб дверь буквально с ходу.

— Что было потом?

— Я выскочил наружу, — сказал Киннэрд. — В клубах черного едкого дыма не было видно ни зги. Я отбежал, может, ярдов на двадцать в южную сторону, чтобы разглядеть, что же происходит. Весь лагерь в самом деле полыхал, как один огромный костер. Когда вскакиваешь среди ночи, полусонный и к тому же полуослепший от копоти, соображаешь туго, но тут я, слава Богу, живо смекнул — единственное, что нас тогда могло спасти, это рация. И я что было духу бросился обратно в радиорубку.

— Все мы обязаны жизнью Киннэрду, — впервые подал голос Джереми, плотный рыжеволосый канадец, работавший на станции старшим механиком. — Не окажись я тогда попроворнее, всем нам была бы хана.

— Да замолчи ты, ради Бога, — проворчал Киннэрд.

— Не буду я молчать, — бесстрастно сказал Джереми. — И потом, доктору Карпентеру ведь нужен полный отчет. Из домика я выбежал сразу же за капитаном Фольсомом. Как уже сказал Хьюсон, мы пытались сбить пламя с домика майора Холиуэлла. Хотя это было совершенно безнадежно, мы должны были попытаться: ведь в огненном плену оказались четверо наших товарищей. Капитан Фольсом крикнул, что пойдет за другим огнетушителем, и велел мне посмотреть, как там в радиорубке.

— Та уже полыхала вовсю. Приблизившись, насколько можно, к двери с западной стороны, я увидел Нэсби — он склонился над доктором Джолли, который, оказавшись на свежем воздухе, сразу же потерял сознание и упал. Нэсби крикнул мне, чтобы я помог ему оттащить доктора Джолли в безопасное место, подальше от огня. Я уже было собрался ему пособить, как вдруг заметил Киннэрда — он бежал прямо к двери радиорубки. — Джереми горько улыбнулся. — Я решил, он совсем спятил, и кинулся ему наперерез. Но Киннэрд крикнул, чтобы я убирался прочь. Я посоветовал ему одуматься, а он заорал, — приходилось именно орать, чтобы перекричать страшный рев огня, — что надо, мол, вытащить портативную рацию, что все топливо сгорело и уже горят генераторная станция и кухня. Он сшиб-таки меня с ног, и в следующее мгновение я увидел, как он исчез к дверном проеме, откуда валил дым и вырывались языки пламени… Я до сих пор ума не приложу, как ему вообще удалось выбраться оттуда живым.

— Это там вы так здорового обожгли лицо и руки? — невозмутимо спросил капитан Свенсон. — Он стоял в дальнем углу кают-компании и до сих пор не принимал участия в разговоре — только внимательно слушал. Потому-то я и попросил его прийти: он ничего и никогда не пропускал мимо ушей.

— Наверное, сэр.

— А вы отчаянный малый и вполне заслужили бесплатную экскурсию в Букингемский дворец! — гневно выпалил Киннэрд. — А как насчет моего друга? Как насчет Джимми Гранта? Может, и ему заодно сходить в Букингемский дворец? Ну теперь, он, бедняга, уже ничего не сможет… Когда я вернулся в радиорубку, он все еще был там — сидел за главным передатчиком и посылал сигналы SOS на нашей постоянной частоте. На нем уже дымилась одежда. Я стащил его со стула и крикнул, чтобы он хватал никелево-железистые батарейки, сколько сможет унести, и выбирался наружу. Сам я схватил портативный передатчик и коробку с батарейками, благо она оказалась под рукой, и пулей выскочил в дверь. Я думал, Грант бежит следом за мной, но попробуй разобрать, что происходит у тебя за спиной, когда кругом бушует огонь и с оглушительным грохотом взрываются цистерны с горючим. Не побывав там, даже невозможно себе этого представить. Я отбежал подальше от рубки, спрятал рацию и батарейки в безопасном месте и кинулся назад. Нэсби все еще приводил в чувство доктора Джолли, и я спросил его, выскочил ли Джимми Грант. Он сказал — нет. Я снова бросился к двери… в общем, это все, что я помню.

— Я оглушил его, — с мрачным удовлетворением объяснил Джереми. — Сзади. Я был вынужден.

— А я готов был тебя прикончить, когда очухался, — угрюмо сказал Киннэрд. — Хотя ты и спас мне жизнь.

— Это уж точно, братишка. — Джереми скорчил гримасу. — В ту ночь я, кажется, только и занимался тем, что колотил кого ни попадя. Нэсби наконец привел доктора Джолли в чувство и вдруг как закричит: «Где Фландерс с Брайсом? Где Фландерс с Брайсом?» Это те двое, что спали в столовой вместе с ним и Хьюсоном. К тому времени из жилого домика успели выскочить еще несколько человек, но через минуту-другую выяснилось, что ни Фландерса, ни Брайса среди них нет. Тогда Нэсби как ошпаренный рванулся к двери в столовую, откуда вырывались огромные языки пламени. Когда Нэсби поравнялся со мной, я сшиб его с ног, и он грохнулся об лед. — Джереми покосился на Нэсби. — Прости меня еще раз, Джонни, но ты тогда совсем сдурел.

Нэсби потер челюсть и вымученно усмехнулся.

— До сих пор ощущаю. Но, видит Бог, ты был прав.

— Затем появились капитан Фольсом и Дик Фостер — тот тоже спал в главном жилом домике, — продолжал Джереми. — Капитан Фольсом сказал, что использовал все огнетушители, имевшиеся в лагере, но они все замерзли. Узнав, что Грант в радиорубке и вот-вот сгорит заживо, он вместе с Фостером собрался ему на выручку — у них обоих были с собой мокрые одеяла. Я попробовал их остановить, но капитан Фольсом приказал мне не соваться не в свое дело. — Джереми едва заметно улыбнулся. — А когда капитан Фольсом приказывает, тут уж нечего сказать, приходится подчиняться.

— Они с Фостером накинули на головы мокрые одеяла и скрылись в радиорубке. Капитан Фольсом появился через несколько секунд, на руках он нес Гранта. Я в жизни ничего подобного не видел — они оба горели, как два факела. Не знаю, что случилось с Фостером, но он так и не вышел. К тому времени крыши домика майора Холлиуэлла и столовой обвалились. А подойти близко к полыхавшим вовсю остовам никто из нас не решился. Да в этом и не было необходимости. Майор Холлиуэлл и те трое, что были вместе с ним, а также Фландерс с Брайсом, которые остались в столовой, скорее всего, были уже давно мертвы. Доктор Джолли вот считает, что они мучились недолго — задохнулись от дыма еще до того, как до них добрался огонь.

— Ну что ж, — медленно проговорил я, — получить более полное и ясное представление о пережитом вами страшном кошмаре я, признаться, и не рассчитывал. Значит, к домику майора Холлиуэлла, по вашим словам, нельзя было приблизиться ни на фут?

— Не больше, чем на пятнадцать футов, да и то с риском для жизни, — просто сказал Нэсби.

— А что было дальше?

— Я взял командование на себя, старина, — ответил Джолли. — Хотя командовать было и не нужно — все, что надо, мог сделать только я один: я имею в виду — оказать первую помощь пострадавшим. Я велел всем оставаться на льду и ждать, пока огонь не потухнет и не исчезнет опасность, что еще что-нибудь взорвется. Потом мы укрылись в главном жилом домике, и там я начал осматривать всех, кто пострадал больше всего. А Киннэрд, хотя ожогов у него было не меньше, чем у других, мне помогал, да еще как. Тех, кто не мог ходить, мы внесли в домик на руках и уложили на пол. Грант был в ужасном состоянии, и уже тогда стало ясно, что он долго не протянет.

— И потом на несколько дней и ночей вы остались без пищи?

— Вот именно, старина. И без тепла, не считая запасных ламп Кольмана, мы нашли их в уцелевших домиках. С помощью этих самых ламп мы умудрились растопить немного льда, вот и все. По моему указанию все должны были лежать, закутавшись, кто как мог, чтобы сохранить тепло и энергию.

— Несладко же вам пришлось, — обратился я к Киннэрду. — Добытое потом и кровью тепло вы теряли через каждые два часа, когда передавали в эфир сигналы SOS.

— Не только мне одному пришлось несладко, — сказал Киннэрд. — От холода я страдал не больше других. Доктор Джолли настоял, чтобы все, кто был в силах, время от времени сменяли меня за рацией. Это было несложно. Все, что от них требовалось — это посылать наши позывные и внимательно прослушивать эфир. Когда проходило сообщение, я тут же мчался на метеостанцию. На самом деле связь с радиолюбителем из Бодо установил Хьюсон, а Джереми вышел на траулер в Баренцевом море. А уж после, естественно, за дело брался я. Кроме того, я всегда рассчитывал на помощь доктора Джолли и Нэсби, так что особых трудностей не было. Хассарду, когда он через несколько дней оклемался, тоже пришлось поработать радистом — ночью во время пожара он чуть не ослеп.

— А вы, доктор Джолли, все это время, значит, командовали? — спросил я.

— Нет, Боже упаси. Состояние капитана Фольсома вызывало серьезные опасения лишь в первые сутки, когда ему стало легче, он вновь принял командование на себя. Ведь я всего лишь врач, старина. И на роль предводителя, эдакого лихого супермена, совсем не гожусь.

— Вы и так действовали как нельзя лучше. — Я оглядел всех собравшихся. — Так что, не окажись рядом доктора Джолли, который буквально выходил вас, хотя работать ему пришлось далеко не в самых подходящих условиях, быть бы большинству из вас калеками на всю оставшуюся жизнь. Что ж, на этом все. Должно быть, вам не хотелось бы пережить такую ночь еще раз. Я думаю, мы вряд ли сможем установить истинную причину пожара — похоже, это один из тех многочисленных случаев, который любая страховая компания квалифицировала бы как не подвластное человеку стихийное бедствие. И я убежден, Хьюсон, что пожар произошел не по вашей вине, и вы, пожалуй, совершенно правы: тут речь, скорее всего, идет о самовозгорании. Но, что бы там ни было, мы получили слишком дорогой урок и теперь всем стало ясно — склад с горючими материалами нужно ставить на расстоянии не менее ста ярдов от лагеря.

Разговор на этом закончился. Джолли поспешил в лазарет, где его ждала напряженная работа: ему надо было обработать ожоги и сменить повязки у наиболее пострадавших, осмотреть Бенсона, сделать ему рентген и наложить новый гипс на лодыжку Забрински.

Я вернулся к себе в каюту, открыл чемоданчик, достал небольшой бумажник, после чего, снова заперев чемоданчик, отправился в каюту Свенсона. Я заметил, что сейчас он улыбался уже не столь часто, как при первой нашей встрече в Шотландии. Взглянув на меня так, будто он давно ожидал моего прихода, Свенсон без лишних предисловий начал:

— Если тех двоих, на станции, уже можно переносить, я хочу, чтобы их немедленно доставили на борт. Чем скорее мы вернемся в Шотландию и передадим это дело в руки закона, тем спокойнее будет у меня на душе. Я предупреждал — ваше расследование ничего не даст. И только один Бог знает, сколько еще пройдет времени, прежде чем на кого-то из нас снова будет совершено покушение. Господи, Карпентер, ведь убийцу уже ничто не остановит.

— Уясните себе три вещи, — сказал я. — Покушений больше не будет — почти наверняка. Это — во-первых. Во-вторых, правосудие к расследованию этого дела, как вы выразились, допущено не будет. И в-третьих, сегодняшний разговор состоялся с пользой — из числа подозреваемых можно вычеркнуть, по крайней мере, троих.

— Наверное, в отличие от вас я что-то упустил.

— Да нет. Просто я узнал нечто такое, что вам было неизвестно. Например, что под полом в лаборатории хранятся около сорока никелево-железистых батареек в отличном состоянии, хотя ими уже пользовались.

— Вот оно что, — мягко проговорил Свенсон. — И вы вроде как забыли мне рассказать.

— При такого рода обстоятельствах я предпочитаю никому ничего не говорить, пока не удостоверюсь, что человек, которому я собираюсь сообщить нечто важное, будет мне полезен.

— Таким образом, вы, должно быть, завоевываете себе уйму друзей и на стольких же людей оказываете влияние, — сухо заметил Свенсон.

— Все не так-то просто. Итак, кто мог использовать батарейки? Только тот, кто время от времени покидал основной жилой домик, чтобы посылать в эфир сигналы бедствия. Значит, капитан Фольсом и близнецы Харрингтоны автоматически исключаются — никто из них не мог выйти из жилого домика, потому что им это было просто не по силам. Так что остаются Хьюсон, Нэсби, доктор Джолли, Джереми, Хассард и Киннэрд. Вот вам и весь выбор. И один из них — убийца.

— Да, но зачем им были нужны эти запасные батарейки? — спросил Свенсон. — И раз у них были эти самые батарейки, зачем они рисковали жизнью, полагаясь на старые, которые уже сели? Какой, по-вашему, в этом смысл?

— Смысл есть во всем, — уклончиво ответил я, после чего достал свой бумажник и разложил перед ним несколько удостоверений. Он взял их, внимательно изучил, после чего я убрал все обратно в бумажник.

— Ну вот, кажется, теперь все ясно, — спокойно сказал он. — А то все крутимся вокруг да около, верно? Я имею в виду правду. Оказывается, вы у нас из военной разведки. А вернее — контрразведки. Состоите, так сказать, на правительственной службе? Что ж, я не собираюсь поднимать шумиху по этому поводу, Карпентер. Я еще вчера понял, кто вы такой, никем другим вы быть просто не можете. — Свенсон взглянул на меня в спокойном раздумье. Ведь парни, вроде вас, сами никогда не раскалываются, покуда не припрет. — Однако вытекающий из этой фразы логический вопрос он не задал — промолчал.

— Я решил поговорить с вами по трем причинам. Вы человек, вполне заслуживающий доверия. И мне бы очень хотелось, чтобы вы были на моей стороне. Потом, то, что я вам сейчас скажу, вы все равно рано или поздно узнали бы сами. Вам когда-нибудь приходилось слышать о спутниковой или ракетной телекамере слежения системы Перкина-Элмера Роти?

— Сразу и не выговоришь, — пробормотал он. — Нет.

— А о системе «Самос» или спутнике «Самос-III»?

— Системе спутникового и ракетного наблюдения? — он кивнул. — Слышал кое-что. Только какое это имеет отношение к мерзавцу, совершившему злодейские убийства на дрейфующей станции «Зебра»?

И тогда я принялся объяснять ему что к чему. Свенсон слушал меня очень внимательно, не прерывая, а когда я закончил, он откинулся на спинку стула и кивнул:

— Кажется, тут вы совершенно правы. Вопрос только в том, кто этот негодяй. Мне просто не терпится взять его под строгий арест и приставить вооруженную охрану.

— Вы что, собрались прямо здесь надеть на него наручники?

— Боже правый! — он уставился на меня. — А вы как бы поступили?

— Не знаю. Во всяком случае, как-нибудь по-другому. Я не стал бы его трогать. Думаю, наш приятель — лишь звено в длинной цепочке и, если мы дадим ему в руки побольше веревки, он не только затянет петлю на своей шее, но и приведет нас к остальным звеньям этой цепочки. Кроме того, я почти уверен, что он действовал не один: как известно, капитан, у всякого убийцы обычно есть сообщник.

— По-вашему, их двое? Вы полагаете, на борту моего корабля — двое убийц? — Капитан сжал губы и стиснул рукой подбородок. Затем решительно покачал головой. — Нет, убийца может быть только один. И если так, если я узнаю, кто он, я немедленно его арестую. Не забывайте, Карпентер, нам предстоит пройти сотни миль подо льдом, прежде чем мы выйдем в открытое море. Мы не в состоянии денно и нощно следить за всеми шестерыми. Существуют тысячи способов вывести корабль из строя, и любой, кто хоть мало-мальски знаком с устройством подводной лодки, способен сделать такое, что всех нас погубит. То, что еще можно исправить в открытом море, подо льдом неминуемо приведет к гибели.

— А вы не учли тот факт, что, если убийца задумает что-то сделать с нами, он подпишет смертный приговор и самому себе?

— Я не до конца разделяю вашу веру в его благоразумие. Все убийцы немного чокнутые. Если они готовы убивать, какие бы побуждения ими ни руководили, значит, в них нет ничего человеческого — это ненормальные люди.

— Что ж, — сказал я с сомнением в голосе. — Возможно. — Наверное, вы правы. — Однако я не стал уточнять, в чем именно. — И кого же вы подозреваете в первую очередь, капитан?

— Будь я проклят, если знаю. Я прислушивался к каждому слову, сказанному сегодня утром. Я наблюдал за лицами тех, кто говорил, и тех, кто молчал. С тех пор я думаю об этом ежечасно — но, черт возьми, у меня нет ни одной зацепки… Может, Киннэрд?

— На роль подозреваемого он подходит больше, чем другие, не так ли? И только потому, что он опытный радист. Но за пару дней можно кого угодно обучить азбуке Морзе. И после этого, даже не имея ни малейшего представления об устройстве радиопередатчика, он сможет, пусть медленно, неуверенно, передавать в эфир и принимать информацию. Любой из них мог более или менее легко пользоваться рацией. А тот факт, что Киннэрд — опытный радист, вполне возможно, свидетельствует даже в его пользу.

— В таком случае, кто перенес никелево-железистые батарейки из радиорубки в лабораторию? — настаивал на своем Свенсон. — Только Киннэрд имел к ним прямой доступ. Не считая доктора Джолли: ведь он работал и спал в том же домике.

— Значит, подозревать следует Киннэрда или Джолли?

— А что, разве нет?

— Ну да, разумеется. Особенно если учесть, что консервы, которые я нашел под полом в лаборатории, мог туда спрятать Хьюсон либо Нэсби — ведь они спали в столовой, где хранились все продукты, не говоря уже о шарах-зондах и баллонах с водородом, которые мог припрятать Джереми или Хассард, метеоролог и лаборант: ведь только они имели прямой доступ к этим аппаратам.

— Правильно, давайте всех валить в одну кучу, — с досадой проговорил Свенсон. — У нас и так концы с концами не сходятся, а вы только еще больше запутываете дело.

— Я ничего не запутываю. Просто хочу сказать, что, допуская одну возможность, не следует пренебрегать другой, равно как и причинно-следственными связями. Кроме того, в пользу Киннэрда говорит очень многое. Он рисковал жизнью, когда вернулся в радиорубку за портативным радиопередатчиком. Он шел на верное самоубийство, когда пытался проникнуть туда еще раз, чтобы спасти своего помощника Гранта; он бы наверняка погиб, если бы Джереми его вовремя не остановил. Вспомните, что случилось с Фостером — он следом за тем проник в радиорубку, укрывшись мокрым одеялом, и больше не вышел оттуда.

И потом, с какой стати Киннэрду было упоминать про никелево-железистые батарейки, раз он сам их и спрятал? А он ведь упомянул. Ведь это он велел Гранту вынести из радиорубки запасные батарейки, которых там уже не было; Грант искал долго, но так ничего и не нашел, только здорово обгорел, отчего потом и умер. И последнее: Нэсби сказал, что дверь радиорубки обледенела так, что ее пришлось чуть ли не вышибать. Но, если б Киннэрд несколькими минутами раньше устроил поджог, дверь по времени просто бы не успела заново покрыться льдом.

— Сбрасывая со счетов Киннэрда, — медленно проговорил Свенсон, — вы так или иначе должны исключить и доктора Джолли. — Он усмехнулся. — Не могу себе представить человека вашей профессии, доктор Карпентер, который вдруг решил бы гробить людей, вместо того, чтобы их спасать. Гиппократу бы это явно не понравилось.

— А я вовсе не сбрасываю со счетов Киннэрда, — возразил я. — Но мне также не хотелось бы навешивать на него бездоказательное обвинение в убийствах. Что же касается морально-этической стороны дела применительно к представителям моей профессии, я мог бы назвать вам десятки имен великолепных врачей, которые по тем или иным причинам оказались на скамье подсудимых в Оулд Бейли. У нас нет ничего и против Джолли. В событиях той ночи он не участвовал: единственное, на что у него хватило сил, — это выйти, едва держась на ногах, из радиорубки, после чего он упал на лед и пролежал в бесчувствии до тех пор, пока не закончился пожар. Конечно, Джолли мог что-нибудь натворить и до того, как начался пожар. Но он не покидал домик — об этом свидетельствует обледеневшая дверь. Кроме того, если б Джолли что-то замыслил, Киннэрд с Грантом непременно бы это заметили, поскольку кровать Джолли стояла в дальнем конце радиорубки, и, чтобы выйти из домика, ему пришлось бы пройти мимо них, не говоря уже о том, что, прежде чем вынести батарейки, он должен был сначала их взять, а сделать это незаметно было просто невозможно. К тому же в пользу Джолли говорит еще один факт, причем совершенно очевидный. Хотя я по-прежнему считаю, что Бенсон упал не случайно, мне, однако, трудно понять, как к этому мог быть причастен Джолли: ведь он тогда стоял на льду, возле корпуса лодки и еще только собирался идти наверх. Но самое странное — почему он не отскочил в сторону, когда на него рухнул Бенсон, и принял весь удар на себя?

— Вы строите безупречную линию защиты для Джолли и Киннэрда, — сказал Свенсон.

— Вовсе нет. Я лишь говорю то, что на моем месте сказал бы любой адвокат.

— Хьюсон, — медленно проговорил Свенсон. — Или Нэсби, повар. Или они оба. Получается чертовски странная штука, вам не кажется? Они оба спали в дальнем конце восточного крыла столовой, куда огонь перекинулся в первую очередь, и все же умудрились выскочить наружу, тогда как двоим другим, — Фландерсу и Брайсу, так? — которые спали в средней комнате, спастись не удалось — они задохнулись? Нэсби сказал, что он тряс их и кричал что было сил. Но он мог это делать хоть всю ночь, без всякого результата. Возможно, к тому времени они уже были без сознания или мертвы. Может, Фландерс с Брайсом видели, как Нэсби или Хьюсон или они оба выносили запасы продовольствия и их заставили замолчать. А может, им заткнули рот еще раньше. И не забудьте про пистолет. Его спрятали в бензобаке тягача — странное место, не так ли? Только не для Хьюсона, верно? Ведь он — водитель тягача. Следовательно, он вполне мог сунуть пистолет в бензобак, когда ушел будить капитана Фольсома. Он говорит, что ему пришлось сделать большой крюк, чтобы не попасть в пламя, которое, по его словам, уже бушевало вовсю, хотя Нэсби утверждал, что, когда он шел в радиорубку, пожар еще не успел разгореться во всю силу.

А вот вам еще одна, на мой взгляд, странная штука: Хьюсон сказал, что баки с горючим на складе начали взрываться в тот момент, когда он шел к основному жилому домику. Но, если они взорвались только тогда, как могло случиться, что все домики к тому времени уже были охвачены огнем, причем пять из них сгорели дотла? Потом, во время пожара, Хьюсон особенно не перетрудился: единственное, что он сделал, так это пошел предупредить о случившемся капитана Фольсома, который и без него уже все знал.

— Ну что ж, капитан, а вы, в свою очередь, успешно выступили в роли обвинителя. Однако, не кажется ли вам, что ваши доводы против Хьюсона слишком легковесны? Неужели умный человек оставил бы после себя столько улик? Вы, очевидно, полагаете, что в довершение всего ему следовало бы проявить героизм и участвовать в тушении пожара, чтобы привлечь к себе внимание?

— Нет. А вам не кажется, что он попросту не предполагал, что кто-то потом начнет проводить расследование, чтобы выяснить, почему возник пожар? И что ему придется оправдываться за свои действия в том случае, если против него будут выдвинуты обвинения?

— Я уже говорил вам и повторю еще раз: такие люди никогда не рискуют и всегда готовы к тому, что их могут разоблачить.

— А как их разоблачишь? — возразил Свенсон. — Откуда они могут знать, что на них пало подозрение?

— Стало быть, по-вашему, они не догадываются, что мы их подозреваем?

— Вот именно.

— А прошлой ночью, когда меня чуть не прибили крышкой люка, вы говорили совсем другое, — подчеркнул я. — Тогда вы были твердо убеждены, что меня пытались убрать.

— Слава Богу, мне приходится только командовать подводной лодкой, — тягостно вздохнул Свенсон. — Скачать по правде, я теперь даже не знаю, что и думать. А как насчет этого малого — повара Нэсби?

— Вы думаете, он был сообщником Хьюсона?

— Если, как мы уже говорили, надо было заткнуть рот свидетелям, спавшим в столовой, значит, это вполне мог сделать Нэсби — он должен был это сделать, ведь так? Но тогда, черт побери, как объяснить, что он потом бросился спасать Фландерса и Брайса?

— Возможно, Нэсби рисковал, но с умыслом. Он видел, как Джереми сбил с ног Киннэрда, когда тот попытался проникнуть в радиорубку во второй раз и, очевидно, решил, что Джереми остановит и его, кинься он туда же.

— А что, если Киннэрд тоже на это рассчитывал? — предположил Свенсон. — Ведь Джереми уже раз его остановил.

— Может, и так, — согласился я, — но в таком случае зачем Нэсби понадобилось говорить, что дверь в радиорубке обледенела так, что ему даже пришлось ее вышибать? Ведь тем самым он обеспечил железное алиби Киннэрду и Джолли — настоящий же убийца вряд ли допустил бы такой промах.

— Это безнадежное дело, — невозмутимо сказал Свенсон, — говорю вам, давайте посадим всю эту чертову компанию под замок.

— Думаю, это не самое разумное решение, — ответил я, — поскольку в таком случае нам никогда не вычислить убийцу. Все куда сложнее, чем вам кажется. Так вы исключаете двух наиболее вероятных подозреваемых — Джереми и Хассарда, парней весьма неглупых. Будь они убийцами, у них хватило бы ума замести за собой следы. Может, это они убрали Фландерса и Брайса, может, именно поэтому Джереми остановил Нэсби, когда тот было рванулся в столовую. Так или нет?

Свенсон пронзил меня испепеляющим взглядом. Потом сказал:

— Прекрасно. В таком случае пускай убийца разгуливает себе по кораблю, а мы будем сидеть и ждать, когда он всех нас отправит на дно.

— Впрочем, что тут говорить. Я полностью доверяю вам, доктор Карпентер, и считаю, что рано или поздно вы остановите его. Но объясните мне напоследок вот что: почему сегодня утром вы, первоклассный следователь, не задали этим молодцам один, на мой взгляд, очень важный вопрос?…

— Кто распорядился перенести тела погибших в лабораторию? Ведь он прекрасно сознавал, что тогда к его тайнику с запасами продовольствия и прочим никто не подкопается.

— Прошу прощения, — Свенсон едва заметно улыбнулся, — но, может, у вас на то были свои причины?

— Конечно. Вы даже не знаете, догадывается убийца о том, что мы его подозреваем, или нет. А я знаю — не догадывается. Но задай я тогда этот вопрос, — он бы наверняка все понял. Как бы то ни было, я допускаю, что именно капитан Фольсом отдал такое распоряжение, однако истинные соображения на этот счет я, с вашего позволения, оставлю при себе.

Если бы описываемые события происходили несколькими месяцами раньше, когда в небе Арктики сияло летнее солнце, день был бы восхитительный. Однако зимой в этих широтах солнца быть не могло, и все же, несмотря ни на что, погода радовала своим поразительным спокойствием, совершенно необычным для этого времени года. Пронзительный восточный ветер полностью утих. А вместе с ним улегся и шальной ледяной шторм. Температура воздуха резко подскочила минимум градусов на двадцать, и видимость стала почти идеальной, что в царстве полярных льдов, особенно в зимнюю пору, случается крайне редко.

Капитан, который целиком и полностью разделял точку зрения Бенсона по поводу того, что команда «Дельфина» ведет крайне малоподвижный образ жизни, а также учитывая тот факт, что погода наладилась, посоветовал всем свободным от вахт воспользоваться представившейся возможностью малость поразмять ноги на свежем воздухе. Тем более, что и самим морякам не терпелось собственными глазами взглянуть на дрейфующую полярную станцию «Зебра» — а вернее, на то, что от нее осталось, — ради чего они, собственно, забрались на самую макушку земного шара.

Я занял место в конце небольшой очереди из членов команды, которых перед выходом наружу осматривал доктор Джолли. В полдень черед наконец дошел и до меня. Несмотря на ожоги и обморожения, Джолли пребывал в прекрасной форме и бойко суетился в лазарете, будто у себя дома.

— Итак, обратился я к нему, — у вас почти не осталось конкурентов по части врачевания, не правда ли? Я очень рад, что у нас появился еще один доктор. Как продвигаются дела на медицинском фронте?

— Не так уж плохо, старина, — радостно сообщил он. — Бенсон быстро идет на поправку. Пульс, дыхание, давление почти в норме. Так что, думаю, скоро он придет в себя. А вот с капитаном Фольсомом дело по-прежнему обстоит неважно, хотя серьезной опасности, конечно, нет. У остальных же состояние улучшилось на сто процентов, и совсем не по милости медицины: отличная пища, теплые постели и чувство безопасности принесли им гораздо больше пользы, чем можно было предположить. Во всяком случае, лично мне все это здорово помогло, ей-богу! Так что теперь осталось осмотреть только Браунелла и Болтона, двух парней, что застряли на «Зебре».

— Я пойду с вами, — предложил я. — Капитан Свенсон с нетерпением ожидает нашего решения — что с ними делать. Он хочет сняться отсюда как можно скорее.

— Я тоже, — с жаром сказал Джолли. — Но отчего это он вдруг так заторопился?

— Чтобы нас, не дай Бог, не зажало во льдах. Или, может, вы желаете остаться здесь на год или два?

Джолли осклабился, потом, малость поразмыслив, вдруг посерьезнел и с опаской спросил:

— Сколько нам плыть под этими проклятыми льдами? Прежде чем мы выйдем в открытое море, я имею в виду?

— По словам Свенсона — сутки. Да вы не тревожьтесь, Джолли. Поверьте, идти подо льдами куда безопаснее, чем в них застрять.

С явным недоверием на лице он взял медицинскую сумку и вышел из лазарета. Свенсон ждал нас на центральном посту. Выбравшись через люки наружу, мы спустились на лед и двинулись к станции.

За последние сутки, после того как температура воздуха резко подскочила, да еще при работавших на полную мощность обогревателях, главный жилой домик так прогрелся, что лед, покрывавший толстым слоем внутренние стены и потолок, растаял. Один из двух парней, оставшихся на станции, Браунелл, пришел в сознание и сидел, потягивая какое-то варево из рук нашего матроса, который к тому же еще и поддерживал несчастного, чтобы тот вдруг не упал.

— Ну вот, — обратился я к Свенсону, — один готов к транспортировке.

— Это уж точно, — живо согласился Джолли. Он склонился над вторым парнем, Болтоном, потом выпрямился и, покачав головой, сказал:

— А этот плох, капитан, очень плох. Я бы не рискнул переносить его прямо сейчас…

— Тогда, очевидно, мне придется взять ответственность на себя, — резко проговорил Свенсон.

Одарив Джолли извиняющимся взглядом, я с недоумением пожал плечами, наклонился к Болтону и осмотрел его, действуя только одной здоровой рукой. Потом я выпрямился и сказал:

— Джолли прав. Болтон действительно очень плох. Но транспортировку на корабль, я думаю, выдержит.

— Выдержит? Да разве это нормальное обращение с пациентом? — возразил Джолли.

— Понимаю вас. Однако обстоятельства, в которых все мы оказались, тоже никак нельзя назвать нормальными.

— Я беру всю ответственность на себя, — еще раз повторил Свенсон. — А вам, доктор Джолли, я был бы весьма признателен, если бы вы лично проследили за транспортировкой этих двоих на борт. Я немедленно предоставлю вам столько людей, сколько нужно.

Джолли, в конце концов сдавшись, занялся перевозкой Браунелла и Болтона на «Дельфин» и проделал это, надо заметить, с завидной сноровкой. Я же, ненадолго задержавшись на станции, подождал, пока все уйдут, и в одиночестве направился окольным путем к ангару.

Нож со сломанным лезвием лежал все там же, в топливном баке тягача, а вот пистолет с парой запасных обойм бесследно исчез. Кто-то их взял, только не доктор Джолли, поскольку с той минуты, как мы покинули «Дельфин», он ни на мгновение не пропадал у меня из поля зрения.

В тот же день, часа в три пополудни, мы погрузились под лед и двинулись на юг — к открытому морю.