Пот ручьями катился по нашим лицам. Температура воздуха повысилась примерно до 120ь по Фаренгейту, воздух был влажен и неописуемо насыщен углекислотой. Единственным звуком в этом небольшом металлическом шаре, лежавшем на дне Мексиканского залива в 480 футах от поверхности океана, было наше тяжелое прерывистое дыхание.

— Ты испортил его? — прошептал Вайленд, его глаза были полусумасшедшими от страха. — Мы останемся здесь? Здесь, в этом... — его голос прервался, он повернул голову и стал озираться с отчаянием загнанной в угол крысы, которой предстояло умереть. Да он и был крысой.

— Отсюда нет выхода, — мрачно заверил я его. — Только через этот выходной люк. Может, у тебя есть желание попытаться открыть его? На этой глубине давление примерно пятьдесят тонн. Даже если тебе удастся открыть люк, тебя раскатает по противоположной стенке в лепешку толщиной не более полдюйма. Не принимай все так близко к сердцу, Вайленд. Последние несколько минут твоей жизни будут такой агонией, которой ты себе и представить не можешь. Ты увидишь, как посинеют твои лицо и руки, потом они станут пунцовыми, перед тем как начнут лопаться сосуды в легких, и вскоре после этого...

— Прекрати, прекрати! — закричал Вайленд. — Ради Бога, прекрати!

Вытащи нас отсюда, Толбот, вытащи нас отсюда! Я дам тебе все, что ты захочешь: миллион, два, пять! Ты получишь все, Толбот, ты получишь все! Его губы, все лицо дергалось, как у маньяка, глаза вылезали из орбит.

— Я устал от тебя, — равнодушно ответил я. — Я не смог бы вытащить тебя отсюда, даже если бы и захотел. Я же сказал именно тебе, что специально оставил выключатель наверху. Нам осталось жить минут пятнадцать — двадцать, если можно назвать жизнью агонию, которая ждет нас... Или, скорее, ждет вас. — Я опустил руку, оторвал от пальто пуговицу и сунул ее в рот. — Не хочу ничего знать. Много месяцев я готовился к этому. Это не пуговица, Вайленд. Это капсула с цианистым калием. Раскушу ее и умру еще до того, как пойму, что умираю.

Это доконало его. Брызгая слюной и бормоча что-то бессвязное, он, непонятно зачем, бросился на меня. Он был слишком невменяем, чтобы давать себе отчет в своих поступках. Однако я предвидел это и держал наготове тяжелый разводной ключ. И ударил Вайленда раньше, чем он смог коснуться меня. Ударил несильно, но этого оказалось достаточно — он откинулся назад, ударился головой о стену и тяжело рухнул на пол.

Оставался Ройал. Он полусидел, полулежал на маленьком раскладном стульчике, его самоконтроль почти испарился. Он знал, что жить ему осталось всего несколько минут, и по его лицу пробегало столько эмоций, сколько он, видимо, не испытал за всю жизнь. Он чувствовал, как к нему приближалось то, на что он обрекал свои многочисленные жертвы, и страх проникал в него все глубже и глубже, достигая самых отдаленных уголков его мозга. Он еще не паниковал, как Вайленд, но его способность размышлять и анализировать была уже утрачена. Он мог думать только о том, о чем всегда думал в критических ситуациях — как воспользоваться своим пистолетом. Он держал его в руке, наставив на меня, но я знал, что это чисто рефлекторный поступок — у него не было намерения воспользоваться им. Впервые Ройал столкнулся с ситуацией, из которой нельзя выйти, нажав на спусковой крючок.

— Ты испуган, Ройал. Правда? — мягко сказал я. Даже разговор уже требовал больших усилий. Нормальная частота дыхания — около шестнадцати вдохов в минуту — подскочила у меня до пятидесяти, и требовалось приложить большие усилия, чтобы выдавливать из себя каждое слово.

Он ничего не ответил, только посмотрел на меня, и все черти преисподней были в глубине его черных глаз. Второй раз за эти двое суток, и не из-за влажности и отравленного углекислотой воздуха, я почувствовал запах свежевырытой могилы.

— Отвратительный бандюга, — прошептал я. — Ройал — убийца.

Вспоминаешь ли ты обо всех тех людях, которые трепетали да и сейчас трепещут, когда слышат твое имя? Не хочешь, чтобы они увидели тебя сейчас?

Увидели трепещущим? Не хочешь, Ройал? Дрожишь? Ты испуган так, как еще никогда в жизни. Правда, Ройал?

Он молчал. Черти все еще прыгали в его глазах, но они больше не смотрели на меня, они набросились на Ройала, проникая все глубже и глубже в тайники его черного ума. Изменившееся выражение его лица свидетельствовало о том, что черти раздирали его на части, в то же время все вместе тащили к краю пропасти, к полному развалу личности, к безумию.

— Нравится, Ройал? — язвительно поинтересовался я. — Ты уже чувствуешь, как начали болеть горло и легкие. Я чувствую боль у себя и вижу, что твое лицо начало синеть. Пока еще не все. Пока только под глазами. Ты же знаешь, Ройал, что все начинается с глаз и носа. — Я сунул руку в нагрудный карман и вытащил маленький блестящий прямоугольник. Зеркало, Ройал. Хочешь посмотреться в него? Хочешь увидеть?..

— Пошел к черту, Толбот! — Он выбил у меня зеркало. Его голос был чем-то средним между криком и всхлипыванием. — Я не хочу умирать! Не хочу умирать!

— А твои жертвы хотели, Ройал? — Я больше не мог разговаривать спокойно. Мне потребовалось четыре или пять вдохов, чтобы произнести одно это предложение. — Они ведь все собирались покончить с собой, и ты только помог им, ибо в глубине души ты очень добрый человек. Так, Ройал?

— Ты умрешь, Толбот! — выкрикнул он в бешенстве и трясущимися руками направил пистолет мне в сердце. — Сейчас же.

— Мне смешно. Я покатываюсь со смеху. У меня во рту цианистый калий.

— Грудь моя горела, обсервационная камера плыла перед глазами. Я понял, что долго не продержусь. — Давай, — сказал я. — Давай, жми на спусковой крючок.

Он посмотрел на меня сумасшедшим отсутствующим взглядом и сунул свой пистолет обратно в кобуру. Начали сказываться полученные им удары по голове. Он был даже в худшем состоянии, чем я. Он начал наклоняться и вдруг упал на четвереньки, мотая головой, как бы пытаясь разогнать туман.

Я перегнулся через него и, едва не теряя сознания, включил на максимальную мощность поглотитель углекислоты.

Потребуется, возможно, две-три минуты, чтобы произошло заметное улучшение, и минут десять, чтобы воздух внутри камеры стал хоть чуть-чуть похож на нормальный. Я склонился над Ройалом.

— Ты умираешь, Ройал, — сказал я. — Тебе нравится умирать? Скажи, пожалуйста, что ты ощущаешь? Как тебе нравится быть погребенным в могиле глубиной пятьсот футов? Каково чувствовать и знать, что никогда больше не вдохнешь прекрасного свежего воздуха? Каково чувствовать и знать, что больше никогда не увидишь солнца? Как тебе нравится умирать? Скажи мне, Ройал, что ты чувствуешь? — Я наклонился к нему еще ближе. — Скажи мне, Ройал, хотел бы ты жить?

Он не понял вопроса — был слишком погружен в себя.

— Хотел бы ты жить, Ройал? — Я был вынужден почти кричать.

— Я хочу жить. — Его голос был полон боли, сжатая в кулак правая рука слабо била по полу. — О Боже, я хочу жить!

— Возможно, я смогу подарить тебе жизнь. Возможно. Ты стоишь на четвереньках, Ройал, и умоляешь оставить тебе жизнь, правда, Ройал? Я поклялся, что доживу до того дня, когда ты будешь, стоя на коленях, молить о пощаде. Сейчас ты делаешь это, не так ли, Ройал?

— Будь ты проклят, Толбот! — с отчаянием воскликнул он. Он стоял на четвереньках и раскачивался из стороны в сторону, голова его болталась, глаза были плотно сомкнуты. Внизу, около пола, воздух должен был быть еще более насыщен углекислотой и в нем должен был практически полностью отсутствовать кислород. Лицо Ройала начало синеть. Он дышал, как загнанный пес, и каждый вздох давался ему с болью.

— Вытащи меня отсюда! Ради Бога, вытащи меня отсюда!

— Ты еще не умер, Ройал, — сказал я ему на ухо. — Возможно, ты снова увидишь солнце, а может, и не увидишь. Я соврал Вайленду, Ройал. Основной выключатель сброса балласта находится на своем месте. Я просто перепутал несколько проводов, вот и все. Вам потребуется несколько часов, чтобы выяснить — какие два. Я же могу исправить все за тридцать секунд.

Он перестал мотать головой, поднял на меня посиневшее лицо с налитыми кровью глазами, в которых затеплилась искра надежды.

— Вытащи меня отсюда, Толбот, — шепотом попросил он.

Он не понял: то ли я действительно даю ему шанс, то ли это было утонченным продолжением пытки.

— Я могу сделать это, Ройал. Смотри, вот у меня отвертка. — Я показал ее ему и улыбнулся без сочувствия. — Но капсула с цианистым калием до сих пор у меня во рту. — Я показал ему пуговицу, зажатую между зубами.

— Не надо! — заорал он. — Не раскусывай! Ты сумасшедший, Толбот! Ты не человек!

— Кто убил Яблонски? — спокойно спросил я. Дышать теперь стало легче, но не там, внизу, где находился Ройал.

— Я, я убил его, — простонал он.

— Как?

— Выстрелом в голову. Когда он спал.

— А затем?

— Мы похоронили его на огороде, — Ройал продолжал стонать и раскачиваться, но он собрал все свои силы, чтобы правильно излагать свои мысли. Его нервы были напряжены, и он знал, что говорит во спасение своей жизни.

— Кто стоит за Вайлендом?

— Никто.

— Кто стоит за Вайлендом? — повторил я вопрос.

— Никто, — он почти кричал — так страстно хотел убедить меня. — Были два человека: кубинский министр и Оурас, государственный служащий из Колумбии. Но их больше нет.

— Что случилось с ними?

— Их устранили, — ответил Ройал. — Я устранил.

— Кого еще ты устранил, работая на Вайленда?

— Больше никого. Я показал ему пуговицу между зубами, и его передернуло.

— Пилота. Пилота истребителя, сбившего этот самолет. Он... он слишком много знал.

— Так вот почему мы никак не могли найти его, — кивнул я. — Боже мой, хорошая же у вас компашка, Ройал. Но вы допустили одну ошибку, не так ли?

Вы слишком рано убрали его, до того, как он сообщил вам точное место падения «ДиСи»... Приказ об устранении пилота дал Вайленд?

Он кивнул.

— Ты слышал мой вопрос?

— Вайленд приказал мне сделать все это. Наступила тишина. Я глянул в иллюминатор и увидел в свете прожекторов странное, похожее на акулу существо, плавающее и глядящее безразлично на батискаф и самолет, затем оно исчезло в темноте, лениво вильнув хвостом. Я повернулся и схватил Ройала за плечо:

— Постарайся привести Вайленда в чувство.

Когда Ройал наклонился над своим хозяином, я дотянулся до выключателя регенерации воздуха. Я не хотел, чтобы воздух в батискафе слишком быстро стал нормальным.

Ройалу потребовалось около минуты, чтобы привести Вайленда в чувство.

Его уже охватила первая стадия нехватки кислорода, но все-таки он дышал.

Он открыл глаза и окинул все вокруг бессмысленным диким взглядом. Увидев меня со все еще зажатой между зубами пуговицей, он начал кричать ужасным, страшно действующим на нервы в этом замкнутом металлическом пространстве голосом. Я сделал шаг вперед, чтобы дать ему оплеуху и привести в чувство, но Ройал опередил меня. У него появилась призрачная надежда, и он не хотел терять ее. Он замахнулся и был не очень-то деликатен с Вайлендом.

— Прекрати! — Ройал хлестко ударил Вайленда по лицу. — Прекрати!

Прекрати!! Прекрати!!! Толбот сказал, что может починить аппарат! Ты слышишь меня? Толбот сказал, что может починить его!

Постепенно крик прекратился, и Вайленд уставился на Ройала взглядом, в котором появились проблески понимания, а страх и безумие начали отступать.

— Что ты сказал? — хрипло прошептал он. — Что, Ройал?

— Толбот сказал, что может починить аппарат, — повторил тот. — Он обманул нас. Он сказал, что выключатель, который остался наверху, не самый важный. Он может починить батискаф. Он может починить его!

— Ты... ты можешь это, Толбот? — Вайленд не смел надеяться, его разум слишком далеко ушел в Долину смерти.

— Может быть, могу, может — нет, — мой голос, несмотря на всю хрипоту, нес оттенок безразличия. — Я сказал, что скорее останусь здесь, значит, останусь. Все зависит от вас. Подойди ко мне, Вайленд.

Дрожа, он поднялся на ноги и подошел ко мне. Его ноги, все его тело сотрясала такая сильная дрожь, что он с трудом мог стоять. Здоровой рукой я схватил его за лацканы и притянул к себе.

— Воздуха осталось минут на пять, Вайленд. МОЖЕТ, меньше. Быстро отвечай мне: какую роль ты играл во всем этом деле, пока не встретил генерала? Быстро!

— Вытащи нас, — простонал он, — здесь нечем дышать, нечем дышать! Мои легкие лопаются! Мне нечем дышать. — Он вряд ли преувеличивал. — Я не могу говорить, не могу!

— Отвечай, черт побери! Отвечай! — Ройал схватил его за глотку и начал трясти так, что голова Вайленда моталась, как у сломанной куклы. Отвечай! Ты что, хочешь умереть, Вайленд? Ты думаешь, что я хочу умереть из-за тебя? Отвечай!

И Вайленд заговорил. Менее чем за три минуты, кашляя и задыхаясь, он рассказал мне все, что я хотел узнать: как он заключил сделку с кубинским министром, как заполучил самолет, как подкупил дежурного офицера радиолокационной станции слежения в западной части Кубы, как подкупил ответственного государственного служащего в Колумбии, как был выслежен и сбит самолет и как он заставил Ройала избавиться от тех, кто помог ему во всем. Он начал рассказывать о генерале, но я поднял руку:

— Все!

Достаточно, Вайленд. Отправляйся на свое место. — Я дотянулся до устройства поглощения углекислоты и включил его на максимум.

— Что ты делаешь? — прошептал Вайленд.

— Добавляю немного свежего воздуха. Вам не кажется, что здесь стало слегка душновато?

Они переглянулись, посмотрели на меня, но промолчали. Я ждал вспышки ярости и бешенства, но не дождался. Страх подавлял все — они знали, что полностью зависят от моей милости.

— Кто... кто ты, Толбот? — срывающимся голосом спросил Вайленд.

— Думаю, что вы можете называть меня полицейским. — Я сел на раскладной стул. Я не собирался начинать сложную работу по всплытию до тех пор, пока не очистится воздух и не прояснится мое сознание. — Раньше я на пару с братом работал спасателем и имел хорошую репутацию. Мой брат, или, вернее, то, что осталось от него, находится здесь, в командирском кресле, Вайленд. Мы были хорошей командой: мы перевезли золото с побережья Туниса и использовали капитал на создание собственной авиакомпании. Во время войны мы оба летали на бомбардировщиках и оба имели гражданские лицензии на право пилотирования самолетов. Дела у нас шли прекрасно, Вайленд, пока мы не встретили тебя.

— После того, как ты сделал это, — большим пальцем я ткнул в сторону разбитого самолета, — я вернулся в Лондон. Меня арестовали, поскольку посчитали, что я имею какое-то отношение к этому. Не потребовалось много времени, чтобы выяснить, что я чист, и компания Ллойда в Лондоне, которая потеряла страховку, наняла меня в качестве специального следователя. Они были готовы истратить неограниченную сумму, чтобы вернуть хотя бы один процент от пропавших денег. Поскольку США и Великобритания также потеряли на этом деньги, правительства этих стран поддерживали меня. Никто никогда не имел такой мощной поддержки. Американцы пошли даже на то, что выделили для работы со мной своего самого лучшего полицейского — Яблонски.

Это сильно потрясло их. Страх перед смертью уже несколько отпустил их, и они могли оценить происходящее, то, что я сообщил им и что вытекало из моих слов. Они переглянулись и снова уставились на меня. Мне не пришлось просить их внимания.

— Убийство Яблонски было ошибкой, не так ли, джентльмены? — продолжил я. — Этого достаточно, чтобы отправить вас на электрический стул. Судьи не любят людей, которые убивают полицейских. Возможно, это не совсем справедливо, но это так. Убейте обыкновенного гражданина — и вы сможете избежать смертной казни. Убейте полицейского — и вы никогда не избежите электрического стула. Но не в этом дело. Мы знаем достаточно, чтобы раз шесть посадить вас на электрический стул.

Я рассказал им, как мы с Яблонски провели целый год, в основном на Кубе, в поисках пропавших сокровищ; как пришли к выводу, что их еще не нашли — ни один изумруд не появился на рынках мира. Интерпол сразу же узнал бы об этом.

— И мы твердо знали, почему их еще не достали. Только по одной причине: самолет упал в море, и кто-то очень поторопился убить единственного человека, который точно знал, где они, — пилота истребителя.

Район наших поисков сузился до западного побережья Флориды.

Кто-нибудь ведь должен был искать сокровища в море. Для этого ему потребовалось бы судно. Генеральская «Темптрисс» идеально подходила для этого. Но для поисков вам также был необходим чувствительный глубиномер. И здесь вы допустили единственную, но фатальную ошибку, Вайленд. Мы попросили каждую занимающуюся производством морского оборудования крупную фирму в Европе и Северной Америке немедленно уведомлять нас о продаже любого оборудования для измерения глубины любому судну, кроме кораблей ВМС, торговых и рыболовных судов. Полагаю, вы слушаете меня внимательно?

Они слушали очень внимательно. Они почти уже вернулись в нормальное состояние, и в их глазах я читал огромное желание прикончить меня.

— За четыре месяца, — продолжил я, — только шесть таких сверхчувствительных приборов было продано частным лицам: все — владельцам больших яхт. Две яхты находились в кругосветном плавании, третья — в Рио-де-Жанейро, четвертая — в проливе Лонг-Айленд, пятая — в Тихом океане, а шестая курсировала вдоль западного побережья Флориды. Это была яхта «Темптрисс» генерала Блэра Рутвена. Все было сделано блестяще. Признаю это. Лучшего прикрытия, чтобы обшарить каждый квадратный ярд морского дна у побережья Флориды, не вызвав подозрений, не найти. Пока геологи генерала, разбрасывая свои бомбочки, составляли сейсмические карты залегающих горных пород, вы были заняты составлением с помощью глубиномера точнейшей контурной карты морского дна. Вам потребовалось почти шесть недель, поскольку вы начали слишком далеко на севере. Уже с тех пор мы следили за каждым вашим шагом и даже использовали специальное судно для ночного патрулирования. На нем я сегодня ночью подобрался к платформе. Вы нашли самолет. Вы даже потратили три ночи на то, чтобы попытаться вытащить его тралами. Но вам удалось поднять лишь небольшой обломок левого крыла. Я ткнул в иллюминатор. — Видно, что оно сломано недавно.

— Как вам удалось узнать все это? — шепотом спросил Вайленд.

— Дело в том, что я работал на «Темптрисс» сменным инженером. — Я проигнорировал ругательство и непроизвольно сжавшиеся кулаки Вайленда. Вы с генералом думали, что видели меня на борту того гаванского спасательного судна, но вы не могли видеть меня там, хотя я работал на эту фирму. Пять недель я провел на «Темптрисс», а покинув яхту, перекрасил волосы в этот дурацкий цвет, сделал пластическую операцию, в результате которой у меня появился шрам, и симулировал хромоту. Но ты был не очень-то наблюдателен, Вайленд, — даже несмотря на этот маскарад, ты должен был узнать меня.

Итак, вы нашли сокровище, но не могли достать его. Любой, кто стал бы использовать водолазные колокола и все эти сложные подъемные механизмы, необходимые для работ такого рода, сразу же накинул бы себе петлю на шею.

Затем кому-то в голову пришла другая — великолепная — идея. Держу пари, она пришла в голову нашему утонувшему другу — инженеру Брайсону. Он прочитал об испытаниях батискафов, которые проводились в Вест-Индии, и пришел к выводу о необходимости использовать батискаф в сочетании с платформой.

Воздух в обсервационной камере стал почти нормальным. И хотя было еще довольно душно и жарко, кислорода уже хватало, и дышать было легко.

Бодрость и храбрость возвращались к Ройалу и Вайленду.

— Итак, как вы видите, каждому приходили в голову великолепные идеи, — продолжал я. — Но самая блестящая — та, что привела вас к концу пути, возникла у Яблонски. Именно он предложил, что было бы весьма благородно и полезно для нас предоставить вам батискаф.

Вайленд гнусно выругался, посмотрел на Ройала, а потом опять на меня:

— Значит...

— Все было подстроено, — сказал я устало. Все это не доставляло мне удовольствия. — ВМС Франции и Великобритании проводили испытания этого батискафа в Лионском заливе, но охотно согласились продолжить испытания здесь. Мы добились, чтобы пресса подробно освещала испытания, регулярно писала о достоинствах батискафов, так чтобы даже самый большой идиот смог понять, насколько хорош батискаф для тайного извлечения сокровища со дна морского. Мы были уверены, что вы клюнете, — это лишь дело времени. И вы клюнули. Мы оставили батискаф в прекрасном уединенном месте. Но до этого я испортил его так основательно, что никто, кроме специалиста-электрика, который принимал участие в его разработке, и меня, не смог бы заставить его двигаться. Вам потребовался человек, который смог бы привести его в порядок, верно, Вайленд? Разве не счастливое совпадение, что в нужное время появился я? Кстати, интересно, что скажут наши друзья — буровой мастер и инженер-нефтяник, когда узнают, что почти три месяца они бурили скважину в нескольких милях от того места, которое рекомендовали геологи?

Думаю, что это ты и Брайсон исправили навигационные отметки на карте, чтобы приблизиться к сокровищу на кратчайшее расстояние и на многие мили уйти в сторону от нефтеносного пласта. При теперешних темпах они добурятся до Индийского океана, но нефти не найдут.

— Тебе не удастся уйти со всем этим, — сказал Вайленд. — Боже мой, ты не...

— Заткнись! — грубо прервал его я. — Заткнись, или я нажму на эту кнопку, поверну этот выключатель, и вы оба на четвереньках будете умолять сохранить вам жизнь, как это было пять минут назад.

Если бы они могли убить меня, увидеть бьющимся в агонии, то слезы радости покатились бы по их щекам. Никто и никогда не говорил с ними подобным образом, и они не знали, что ответить, не знали, что делать — их жизнь все еще находилась в моих руках. Но через некоторое время Вайленд, облокотясь на спинку стула, улыбнулся — он снова обрел способность думать.

— Полагаю, Толбот, ты обдумал план выдачи нас властям? Я не ошибаюсь?

— он ждал ответа и, не дождавшись, продолжил:

— Если так, я изменю свою точку зрения на происходящее. Для такого сообразительного полицейского, Толбот, ты оказался слепым в одном вопросе. Я уверен, что тебе не хотелось бы брать на себя ответственность за смерть двух невинных людей, Толбот?

— Что ты хочешь этим сказать? — медленно спросил я.

— Я говорю о генерале, Толбот, — Вайленд посмотрел на Ройала, и теперь в его взгляде не было страха, только торжество. — Генерале Блэре Рутвене, его жене и младшей дочери. Понял, о чем я?

— Какое отношение имеет жена генерала?..

— Боже мой! А я подумал уже было, что ты поймал нас! — На лице Вайленда было ясно написано облегчение. — Ты дурак, Толбот! Ты слепой дурак! Генерал! Ты когда-нибудь пытался понять, как нам удалось заставить его работать с нами? Тебя никогда не удивляло, почему такой человек, как он, позволил нам воспользоваться его яхтой, платформой и всем, что мы захотим? Никогда, Толбот? Никогда?

— Ну, я думал...

— Он думал! — ухмыльнулся он. — Ты дурак. Старик Рутвен вынужден помогать нам, хочет он этого или нет. Он помогал нам, ибо знал, что жизнь его жены и младшей дочери зависит от нас.

— Его жены и младшей дочери? Но... но они же официально разведены, разве нет? Генерал и его жена, я имею в виду... Я читал об этом...

— Естественно, ты читал об этом, — Вайленд, когда страх улетучился, почти развеселился. — И миллионы других тоже читали. Генерал постарался, чтобы эта история получила широкую огласку. Было бы очень плохо, если бы этого не случилось. Они заложники, Толбот, и находятся в надежном месте, где и пробудут до тех пор, пока мы не закончим наши дела здесь.

— Вы... похитили их?

— Наконец-то до тебя дошло, — Вайленд усмехнулся, — да, мы их похитили.

— Ты и Ройал?

— Я и Ройал.

— Ты признаешься в этом? Похищение — тяжкое преступление по федеральному законодательству, и ты сам признаешься в нем? Так?

— Так! Почему бы нам и не признаться?! — заорал Вайленд. Но вдруг ему стало несколько не по себе. — Так что тебе лучше забыть о полиции и своих намерениях сдать нас. Кроме того, как ты собираешься доставить нас в кессон и вообще увезти с платформы? Тебя же разорвут на мелкие кусочки.

Мне кажется, ты просто свихнулся, Толбот.

— Жена и дочь генерала, — бормотал я, будто и не слыша его, — это была неплохая идея. По окончании дела ты отпустил бы их, вынужден был бы, иначе все было бы, как в деле с Линдбергами, только в десять раз хуже. С другой стороны, вы знали, что генерал не стал бы ничего предпринимать против вас, даже потом. Доказательств никаких, а у тебя, Вайленд, в рукаве всегда припрятана козырная карта — Ройал. И пока Ройал колесит по Америке, генерал будет молчать. Вся эта операция обошлась генералу в добрый миллион. Но что для генерала миллион по сравнению с жизнью жены и ребенка.

Прекрасный замысел.

— Ты прав, Толбот. Козыри у меня.

— Да, — сказал я рассеянно, — и каждый день, ровно в полдень, ты отправлял телеграмму, зашифрованную кодом компании генерала, своим «сторожевым псам», которые охраняли миссис Рутвен и Джин. Вот видишь, Вайленд, я даже знаю имя дочери генерала. Если телеграмма не поступает в течение суток, они имели указания переправить их в более надежное место.

Боюсь, что Атланта оказалась не слишком надежным местом.

Лицо Вайленда посерело, руки снова задрожали, и он сдавленно прошептал:

— О чем ты?

— Я все понял только сутки назад, — ответил я. — Мы оказались слепцами: на протяжении многих недель проверяли каждую телеграмму, отправляемую из Марбл-Спрингз за границу, и совсем упустили из виду телеграммы, посылаемые по адресам в США. Когда я сообразил, то передал через Кеннеди записку судье Моллисону. Помнишь нашу с ним драку? Тогда-то я и сунул ему записку. Была проведена самая тщательная и безжалостная за многие годы полицейская облава. ФБР ни перед чем не остановилось, ибо погиб Яблонски. Миссис Рутвен и Джин спасены, а твои друзья, Вайленд, арестованы и сейчас выкладывают все, спасая свои шкуры. Последнее — только предположение, но думаю, оно недалеко от истины.

— Это ты выдумываешь, — просипел Вайленд. Лицо его исказил страх. Он пытался ухватиться за соломинку. — Тебя сторожили весь день и...

— Если бы ты мог подняться в радиорубку и увидеть, что сталось с твоим парнем, который пытался помешать мне связаться с шерифом, ты не говорил бы так. Кеннеди дал Ройалу по голове, именно он втащил его в комнату и исписал расчетами бумаги, лежавшие на столе, а я в это время решал свои проблемы. Видишь ли, я не осмеливался предпринимать что-либо до тех пор, пока не освободят миссис Рутвен и Джин. Но теперь они уже на свободе.

Я посмотрел на серое лицо этого измученного и загнанного в угол существа и снова отвернулся — зрелище было не из приятных.

Настало время возвращаться. Я узнал все, что хотел, получил все доказательства, которые хотел иметь. Я открыл распределительную коробку, поменял местами четыре провода, закрыл коробку и включил первый из электромагнитных механизмов сброса балласта — свинцовой дроби.

Он сработал. Два облака серой дроби промелькнули за иллюминаторами обсервационной камеры и исчезли в черном иле на дне. Механизм сработал, но уменьшение веса не дало никакого результата: батискаф не сдвинулся с места.

Я потянул второй рубильник и сбросил вторую пару контейнеров никакого эффекта. Батискаф слишком глубоко погрузился в ил, но насколько глубоко — я не знал, такого никогда не случалось раньше, во время испытаний. Я сел и начал прикидывать, не упустил ли чего. И теперь, когда напряжение исчезло, боль снова пронзила плечо и рот, не позволяя мне мыслить так же ясно, как раньше. Я выплюнул пуговицу и рассеянно сунул ее в карман.

— Это действительно цианистый калий? — лицо Вайленда все еще было серым.

— Не будь дураком. Олений рог лучшего качества. — Я поднялся и включил еще два рубильника одновременно. Механизмы сработали — но снова никакого результата. Я посмотрел на Вайленда и Ройала и увидел, как на их лицах отразился тот страх, который начал охватывать и меня. «Боже, подумал я, — как нелепо будет, если после того, что я сказал и сделал, мы действительно погибнем здесь». Я включил оба двигателя, установил рули глубины так, чтобы они обеспечивали максимальную подъемную силу, включил двигатель барабана буксирного троса и одновременно нажал кнопку аварийного сброса двух больших электрических батарей, установленных с внешней стороны батискафа. Они упали одновременно с глухим стуком, который заставил батискаф задрожать, и подняли черное облако ила. В течение двух показавшихся вечностью секунд ничего не происходило. Я делал все что мог, последняя надежда улетучилась, но еще через секунду батискаф дернулся, вырвался из засосавшего его ила и начал медленно всплывать. И услышал, как Ройал облегченно всхлипнул.

Я выключил двигатели. Мы поднимались медленно, спокойно, на ровном киле. Периодически я включал электродвигатель барабана троса, чтобы выбрать слабину. Мы всплыли примерно на сотню футов, когда заговорил Ройал:

— Значит, все это было надувательством, Толбот? У тебя никогда не было намерения оставить нас внизу? — злобно прошептал он. Здоровая часть его лица вновь обрела свое обычное выражение, то есть отсутствие всякого выражения.

— Именно так, — согласился я.

— Зачем тебе все это было надо, Толбот?

— Чтобы точно узнать, где находится сокровище, хотя на самом деле это было второстепенным. Я знал, что оно недалеко. Государственное спасательное судно нашло бы его за день.

— Зачем тебе все это было надо, Толбот? — повторил он тем же монотонным голосом.

— Мне надо было получить доказательства. Я должен был получить их, чтобы отправить вас обоих на электрический стул. До сих пор у нас не имелось никаких прямых улик. Все это время ваш след представлял собой ряд водонепроницаемых отсеков с задраенными дверями. Ройал убивал каждого, кто мог проболтаться. К сожалению, не было ни одного прямого доказательства, которым мы могли бы пригвоздить вас, не было ни одного человека, который мог бы свидетельствовать против вас, ибо все, кто мог бы это сделать, мертвы. Закрытые двери. Но вы открыли их все сегодня. Страх открывает все двери.

— У тебя нет никаких доказательств, Толбот, — сказал Ройал. — Только твои слова против наших, а тебе не жить и не свидетельствовать против нас.

— Я ожидал чего-нибудь в этом роде, — кивнул я. — Осмелел, Ройал, да?

Но ты ничего не сделаешь: без меня вы не сможете довести батискаф до платформы. Ты прекрасно знаешь это. А кроме того, у меня есть и прямые улики. В ботинке у меня пуля, которой был убит Яблонски. — Они быстро переглянулись. — Затрясло тебя? Я все знаю. Я даже нашел тело Яблонски на огороде. Пуля выпущена из твоего пистолета, Ройал. Одного этого хватит, чтобы посадить тебя на электрический стул.

— Дай ее сюда, Толбот. Сейчас же дай ее мне! — В его глазах появился блеск, рука потянулась за пистолетом.

— Не дури! Что ты будешь делать с ней? Выбросишь в иллюминатор? Ты же не сможешь избавиться от нее, ты же знаешь это. А даже если бы и смог, есть кое-что еще, от чего тебе никогда не удастся избавиться. Истинная причина нашего сегодняшнего путешествия, причина, которая приведет к вашей смерти.

Что-то в моем тоне достало их. Ройал застыл. Вайленд посерел еще больше и продолжал трястись. Они почувствовали, — не поняв почему, — что им пришел конец.

— Буксирный трос, — сказал я. — Там провод микрофона тянется обратно на платформу. Видите переключатель микрофона? Видите, он стоит в положении «Выключено»? Сегодня я изменил схему. Он включен постоянно. Вот почему я заставил вас говорить. Вот почему я заставлял вас повторять, вот почему я подтащил тебя, Вайленд, поближе к микрофону, когда ты делал признания.

Каждое слово, произнесенное здесь сегодня, каждое слово нашего нынешнего разговора дошло до того, кто слушал. Каждое слово фиксируется трижды: магнитофоном, гражданским стенографистом и полицейским стенографистом из Майами. Возвращаясь сегодня утром с платформы, я позвонил в полицию. Они прибыли на платформу еще до рассвета, что, возможно, и заставило бурового мастера и инженера-нефтяника так нервничать утром, когда мы прилетели на платформу. Двенадцать часов полицейские прятались, но Кеннеди знал — где.

А во время обеда я сообщил Кеннеди твой условный стук. Сибэтти и его люди должны были попасться на него, просто обязаны. Теперь-то уже все кончено.

Они молчали, им нечего было сказать, по крайней мере сейчас. Им нечего сказать до тех пор, пока все сказанное мной не дойдет до них полностью.

— Теперь о записи наших разговоров на магнитную ленту, — продолжил я.

— Обычно магнитофонные записи не принимаются судом в качестве доказательства, но эти записи примут. Каждое заявление, сделанное вами, добровольное. Подумайте, и вы согласитесь, что это действительно так.

Наверху, в кессоне, найдется по меньшей мере десять свидетелей, которые присягнут, что запись — подлинная, что записан именно разговор в батискафе. Любой прокурор в Соединенных Штатах потребует признать вас виновными, и присяжные наверняка вынесут этот вердикт, даже не уходя на совещание. Ты знаешь, что это значит.

— Так, — Ройал вытащил свой пистолет. Похоже, у него возникла безумная идея попытаться оборвать трос и уплыть в батискафе на свободу. Ну что же, мы ошибались насчет тебя, Толбот. Ты оказался умнее нас. Я признаю это. Ты достиг, чего хотел, но тебе не удастся дожить до того момента, когда суд вынесет нам свой приговор. Семь бед — один ответ. — Его палец на спусковом крючке напрягся. — Прощай, Толбот.

— Я бы не стал этого делать, — сказал я. — Не стал бы на твоем месте.

Разве тебе не хотелось бы ухватиться за подлокотники электрического стула обеими руками?

— Слова не помогут тебе, Толбот. Я сказал...

— Загляни в ствол, — посоветовал я. — Если у тебя есть желание остаться без руки, то ты знаешь, что делать. Когда сегодня вечером ты лежал без сознания, Кеннеди взял молоток и кернер и забил в ствол свинцовый цилиндрик. Неужели ты считаешь, что я такой идиот, чтобы пойти с вами в батискафе, зная, что у тебя заряженный пистолет? Не бери мои слова на веру, Ройал, просто нажми на спусковой крючок.

Он украдкой заглянул в ствол, и лицо его перекосила гримаса ненависти. За один сегодняшний день он использовал десятилетний запас эмоций. Его лицо выдало его намерения. Я понял, что он бросит в меня пистолет, еще до того, как он сделал это. Я увернулся, пистолет попал в иллюминатор за моей спиной и упал мне под ноги, не причинив никакого вреда.

— Но никто не испортил моего пистолета, — жестко сказал Вайленд.

Сейчас никто не увидел бы в нем элегантного, слегка напыщенного высокопоставленного чиновника. Его лицо, изможденное, удивительно постаревшее, было покрыто потом. — И ты, Толбот, в конце ошибся. — Он часто и прерывисто дышал. — Тебе не удастся...

Полузасунув руку под пальто, он выпучил глаза на дуло тяжелого кольта, нацеленного ему в переносицу.

— Где... где ты взял его? Это ведь пистолет Ларри?

— Когда-то был. Вам следовало обыскать меня, а не Кеннеди, идиоты.

Естественно, это пистолет Ларри, этого наркомана, который заявил, что он твой сын. — Я внимательно следил за Вайлендом. У меня не было никакого желания затевать перестрелку на глубине 150 футов; неизвестно, что может случиться в результате. — Я забрал у него пистолет сегодня вечером, Вайленд, окало часа назад. Перед тем, как убил его.

— Перед чем?!

— Перед тем, как убил его. Я свернул ему шею. Издав какой-то непонятный звук — нечто среднее между всхлипом и стоном, — Вайленд бросился на меня. Однако его реакция была замедленной, а движения еще более медленными, и он без звука упал на пол, получив стволом кольта Ларри по темечку.

— Свяжи его, — приказал я Ройалу. В кабине имелся большой запас гибкого шнура, а Ройал не был таким дураком, чтобы спорить в этой ситуации. Пока он занимался Вайлендом, я выпустил через клапан бензин и на глубине порядка 120 футов замедлил скорость всплытия. И не успел он связать Вайленда и выпрямиться, как я ударил его рукояткой пистолета чуть пониже уха. Если раньше можно было вести себя с ними по-джентльменски, то теперь это время прошло — я настолько ослаб, настолько растворился в этом море боли, что знал: не смогу одновременно вести батискаф и следить за Ройалом. Я вообще сомневался, смогу ли довести батискаф.

Мне едва удалось добраться до платформы. Я помнил, как отдраил люк батискафа в кессоне, как отдал в микрофон нечетким, прерывающимся и чужим голосом команду закачать воздух в резиновое кольцо, как дополз и открыл замок входного люка. Больше я ничего не помню. Потом мне рассказали, что нашли нас всех без сознания.