Я покинул батискаф в половине седьмого и сделал это с радостью. Поскольку мне там делать было почти нечего — единственное дело, которое я сделал на этот раз, заняло у меня ровно одну минуту, — сидеть просто так в батискафе было довольно скучно — он ведь совсем не приспособлен для развлечений и отдыха.

Предоставляя Чибатти закрыть все люки, я поднялся по ста восьмидесяти железным ступенькам в стальное помещение на макушке опоры. Там был в одиночестве Ройал.

— Кончили, Тэлбот? — спросил он.

— Сделал все, что мог. Мне нужны бумага, карандаш, инструкции по эксплуатации, и если я не ошибаюсь, а я думаю, что я не ошибаюсь, то я смогу завести батискаф минут через пять после того, как мы туда спустимся. А где Вайланд?

— Его вызвал генерал минут пять назад. Они куда-то пошли, но куда точно не знаю.

Молодец старик, не отступает ни на волосок!

— Ладно, это не имеет значения. Мне понадобится теперь самое большее полчаса. Можете сказать ему, что все будет готово в начале восьмого… А теперь мне нужна бумага и тихое место, где меня никто не побеспокоил бы…

— А здесь что, не годится? — кротко спросил Ройал. — Я велю Чибатти принести бумаги…

— Если вы считаете, что я в состоянии буду думать под холодным рыбьим взглядом Чибатти, то вы глубоко ошибаетесь! — Я на мгновение задумался. — Когда мы шли сюда, то проходили мимо какого-то кабинета. Дверь была открыта. Там стоял письменный стол и есть все, что нужно, — бумага, линейка и так далее.

— Ну что же… — Ройал пожал плечами и дал мне пройти вперед. Когда я выходил, из отверстия опоры показался Чибатти, и не успели мы пройти по коридору и десяти футов, как я услышал тяжелый лязг засова. Чибатти честно выполнял свои обязанности привратника.

Мы дошли до небольшой и довольно уютной комнаты, дверь в нее была открыта. Я огляделся и вопросительно посмотрел на Ройала. Тот кивнул, и я вошел. Похоже было, что это кабинет архитектора. Здесь были две больших чертежных доски со специальным оборудованием. Но я все-таки предпочел небольшой письменный стол с удобным креслом.

Ройал оглядел комнату так, как мог ее оглядеть только Ройал. Сейчас его интересовало, насколько эта комната пригодна для тюремной клетки. То, что он увидел, очевидно, его удовлетворило. Кроме двери наружу было окно, под которым бушевало море. Он поставил стул прямо под верхним светом, закурил сигарету, уселся и замер. Свет блестел в его гладких волосах, лицо оставалось в тени. От меня до него было не более шести футов, в руках у него ничего не было, но он успел бы выхватить маленький черный пистолет и пробуравить во мне две крошечные дырочки, прежде чем я успел бы покрыть и половину расстояния до его стула. Кроме того, нападение не входило в мои расчеты в данный момент.

Я провел минут десять, записывая на листе бумаги разные цифры и играя с линейкой, заглядывая в инструкцию, сверяясь со схемами, но ни на йоту не продвинулся вперед. Не забывал я и хмуриться, показывая всем своим видом, что у меня что-то не получается, нетерпеливо пощелкивая языком, почесывал карандашом затылок, сжимал губы и все более раздраженно поглядывал на стены, на дверь, на окно. Но еще чаще я смотрел на Ройала. Наконец он меня понял.

— Вам мешает мое присутствие, Тэлбот?

— Что?.. А! Нет, не совсем… Просто мне кажется, что у меня…

— Не все так легко, как вы думали?

Я с раздраженным видом молча смотрел на него. Если бы он сам не предложил мне этого, то это пришлось бы сделать мне. Но он избавил меня от этой необходимости.

— Может быть, мне так же, как и вам, не терпится поскорее покончить все это дело. Вы, вероятно, из тех людей, которые не выносят, чтобы их отвлекали, а я, видимо, вас отвлекаю… — Он легко встал со стула, взглянул на мои бумаги, подхватил одной рукой стул и направился к двери. — Я подожду в коридоре.

Я не ответил, лишь коротко кивнул. Он вынул из замка ключ, вышел в коридор, закрыл дверь и запер ее. Я поднялся, подошел, ступая неслышно, как кошка, к двери и стал ждать.

Ждать пришлось недолго. Через минуту я услышал быстрые шаги по коридору. Потом чей-то голос, сказавший с американским акцентом: «Прошу прощения, Мак!», и почти одновременно звук тяжелого удара, от которого даже мне стало больно.

В следующий момент ключ в замке повернулся, дверь открылась, и я помог втащить тяжелую ношу.

Этой ношей был Ройал, без сознания и холодный, как труп. Я втащил его в комнату, в то время как некто в рабочей одежде перенес его через порог, вынул ключ с внешней стороны и запер дверь изнутри. Пришелец тотчас же стал стягивать с себя шапку, сапоги, и под всем этим оказался костюм бордового цвета, безупречный, как и всегда.

— Очень неплохо сработали! — буркнул я. — И внешний вид, и американский акцент… Вы бы и меня провели, как пить дать!

— Вас — не знаю, но Ройала я провел. — Кеннеди нагнулся и посмотрел на багровый синяк на виске Ройала. — Может быть, я перестарался… — Он испытывал сейчас такое беспокойство, какое испытывал бы я, если бы нечаянно наступил на пробегающего тарантула. — Как вы думаете, выживет?

— Выживет. Должно быть, вы уже давно предвкушали это удовольствие. — Я сбросил куртку и быстро натянул на себя спецодежду. — Все готово?

— Конечно, мистер Тэлбот, — сказал он с упреком в голосе. — Ведь у меня было целых три часа.

— Что верно, то верно… А если ваш друг начнет проявлять признаки жизни?

— Тогда я опять легонечко стукну его, — мечтательно сказал Кеннеди.

Я усмехнулся и вышел. Я не имел ни малейшего представления о том, как долго генерал может задержать Вайланда, но подозревал, что не очень долго, — Вайланд уже начал беспокоиться немного, я сам виноват в этом, возможно. Ведь именно я заявил ему, что агенты ФБР только и ждут, пока утихнет шторм, а потом сразу нанесут визит генералу. Но в этот момент, когда Вайланд направил на меня свой пистолет, угрожая, что убьет меня, я был вынужден схватиться за самую длинную соломинку, которую только мог найти.

Ветер наверху выл и бушевал, как и прежде, но его направление изменилось, и мне приходилось с трудом отвоевывать у него каждый шаг вперед, ибо дул он теперь прямо в лицо. Теперь он дул с севера, и я сообразил, что центр урагана прошел, видимо, где-то севернее, завернул на Тампу. Похоже, что через несколько часов и волны начнут понемногу затихать и ослабнут. Но до этого было еще далеко, и порывы ветра были настолько сильными, что раза два мне пришлось обернуться назад, чтобы перевести дух. Когда я оборачивался второй раз, мне внезапно показалось, что за мной крадется какая-то фигура, тоже цепляясь за спасательный трос. Но я оставил это без внимания. Ведь рабочие, наверное, пользовались этим тросом день и ночь.

Время думать об осторожности и тщательно взвешивать каждую потенциальную опасность миновало. Теперь альтернатива была четкой: либо пан, либо пропал.

Перейдя через площадку, я вошел в коридор, где недавно мы с Кеннеди перекинулись репликами, и, дойдя до конца, повернул не налево, как в прошлый раз, а направо. Приостановился, чтобы сориентироваться, и направился в сторону широкого трапа, который, как сказала Мэри, вел непосредственно к буровой вышке. Мимо проскальзывали люди. Одна из дверей, мимо которой я проходил, была приоткрыта, и в комнате, которая, видимо, была комнатой отдыха, воздух был сизым от дыма, и там было много народу. Очевидно, работа прекратилась на всех участках. Бурильщиков это не волновало, ибо им уже оплатили весь срок пребывания, начиная с того момента, как они покинули берег, и до той минуты, как они вступят на него снова. Меня это тоже не волновало, так как я направился именно на рабочую площадку, и отсутствие на ней людей только облегчало мою задачу.

Повернув еще раз за угол, я чуть было не столкнулся с двумя людьми, которые, как мне показалось, с жаром о чем-то спорили: Вайланд и генерал! В ту минуту говорил Вайланд, но он прервал свою речь, чтобы бросить на меня злобный взгляд, когда я извинился, что нечаянно его толкнул. Я пошел дальше. Я был уверен, что он меня не узнал: моя клетчатая шапка была надвинута на лоб, воротник куртки поднят почти до носа, а главное: я отбросил свою хромоту. И тем не менее я почувствовал неприятное ощущение между лопаток. Наконец, я снова завернул за угол, где Вайланд уже не мог меня видеть. Я не знал, хорошо это или плохо, что генерал и Вайланд спорили. Если генералу удалось глубоко заинтересовать его каким-то спорным вопросом, важным для обоих, тогда хорошо, но если Вайланд возражал против того, что ему казалось ненужным промедлением, тогда дело могло кончиться плохо. Мне не хотелось думать, что произойдет, если он вернется на ту сторону площадки раньше, чем я, поэтому я просто отбросил эти мысли и побежал, не обращая внимания на удивленные взгляды рабочих, которые не могли понять причины такой спешки, когда можно было за эту плату вообще ничего не делать. Добравшись до трапа, я помчался наверх, перепрыгивая через две ступеньки.

Наверху, за закрытой дверью, ждала Мэри, плотно завернувшись в пластиковый плащ с капюшоном. Она тихо вскрикнула и отступила назад, когда я неожиданно вырос перед ней и на мгновение отвернул воротник, чтобы она узнала меня.

— Вы? — Она уставилась на меня. — Но… ваша нога? Вы не хромаете?

— Я никогда не хромал. Местный колорит! Верный способ обмануть самых подозрительных. Кеннеди сказал, зачем вы мне нужны?

— Быть… сторожевым псом. Стоять на страже.

— Правильно! Я не хочу, чтобы мне всадили пулю или нож в спину, пока я буду в радиорубке. Жаль, что выбор пал на вас, но больше практически некому. Как туда пройти?

— Вон в ту дверь! — она показала. — Около 50 футов в ту сторону.

— Пошли! — Я схватился за ручку двери и открыл ее. Если бы я не держался крепко за эту ручку, то полетел бы вверх тормашками к подножию лестницы. Но теперь порыв ветра прижал и дверь, и меня обратно к стене с такой силой, что весь воздух вырвался из моих легких, и, возможно, я бы лишился сознания, если бы шапка не смягчила удар. На какое-то мгновение меня словно парализовало, в голове замелькал калейдоскоп разноцветных пятен и линий, а грудь сотряслась в судорожном кашле. Потом я выпрямился и проник за дверь, увлекая за собой Мэри. Дважды я пытался плотно закрыть эту дверь, но ветер был сильнее меня, и я сдался. Возможно, и даже наверняка, придет целая бригада, чтобы запереть эту дверь, а меня ждут более важные и срочные дела.

Это был не вечер, а кошмар. Темный воющий кошмар.

Зажмурив глаза от ревущего холодного дождя, я посмотрел в черное небо. На высоте двухсот футов над моей головой мерцал, то вспыхивая, то исчезая, средний сигнальный огонь на буровой вышке, совершенно не нужный в такую ночь — ведь только сумасшедший мог поднять самолет с земли в такую погоду — и совершенно бесполезный для Икс-13, ибо он ничего не освещал. Отсутствие света создавало неудобства, но в целом было все-таки благом. Конечно, можно наскочить на какое-нибудь досадное и опасное препятствие, ибо не видишь, куда идешь, но с другой стороны, и тебя никто не видит в этой кромешной тьме. Спотыкаясь и держась друг за друга, как пара пьяниц, мы с трудом пробирались к узкой полоске света, падающего на площадку из замаскированного окна. Мы добрались до какой-то двери на южной стороне, защищенной от ветра, и я уже готов был нагнуться и посмотреть в замочную скважину, как вдруг Мэри быстро открыла дверь и вошла в тесный неосвещенный коридорчик. Чувствуя себя довольно глупо, я послушно нырнул за ней. Она неслышно притворила за собой дверь.

— Вход на другом конце справа, — прошептала она. Для этого она обхватила меня руками за шею и шептала прямо на ухо, так что голоса ее не было слышно даже на расстоянии фута. — Мне кажется, там кто-то есть!

Я замер, прислушиваясь и не снимая ее рук с шеи. При более благоприятных условиях я мог бы так простоять и всю ночь, но в данный момент условия были неблагоприятными. Я спросил:

— А они не могли оставить свет просто для того, чтобы радисту было легче добраться до рубки, если бы он услышал позывной сигнал?

— Но мне послышался какой-то шорох, — прошептала она.

— Теперь уже не до осторожности, — буркнул я. — Оставайтесь здесь. Все будет хорошо! — Я ободряюще пожал ей руки, освободился тем самым от вынужденного объятия и, с горечью подумав, что на долю Тэлбота остаются лишь внешние атрибуты удачи, ощупью открыл дверь и добрался до радиорубки.

На мгновение я остановился, зажмурившись от яркого света, однако не настолько, чтобы не увидеть крупного мужчину, сидевшего у аппарата. Он повернулся на своем стуле, как только открылась дверь, и, даже если бы я его не увидел, я бы его услышал, потому что не прошло и доли секунды, как он вскочил, оттолкнув при этом стул, и повернулся ко мне лицом с неожиданной для такого огромного человека быстротой. Именно огромного. Он был выше меня ростом, шире в плечах, тяжелее и моложе. У него было крепкое смуглое лицо и черные глаза — такие лица часто можно заметить у людей итало-американского происхождения. И он был так же похож на радиста, как я на царицу Савскую!

— Чего ты вскочил? — кратко спросил я с моим лучшим и потому ужасным, поистине американским акцентом. — Я с поручением от босса!

— Какого босса? — вкрадчиво спросил он, атлетическое сложение чемпиона-тяжеловеса не всегда означает слабоумие, и этот парень не был идиотом. — Покажи-ка лучше свое лицо, дорогой!

— Какого черта тебе еще надо? — огрызнулся я и опустил воротник куртки. — Ну что, доволен?

— А теперь — шапку, — спокойно сказал он.

Я снял шапку и швырнул прямо ему в лицо, как раз в тот момент, когда услышал короткое восклицание: «Тэлбот!» Одновременно я бросился на него и вонзился левым плечом ему прямо в живот. Ощущение было такое, будто я ударился в ствол дерева, но он не стоял на земле так же твердо, как дерево, и мой удар сбил его с ног.

Головой и плечами он грохнулся о стену, и вся радиорубка задрожала до самого ее металлического основания. Любой другой на его месте тут же отдал бы концы, но он — другое дело. Могу поклясться, что он даже не моргнул глазом. Он двинул коленом, и попади он туда, куда метил, то это было бы для меня прости-прощай. К счастью, он попал мне в грудь и предплечье, но даже этого было достаточно, чтобы свалить меня, и через мгновение мы уже катались на полу, награждая друг друга ударами, лягаясь и царапаясь. Ревнителю этикета такой бой отнюдь бы не понравился.

Против меня было два обстоятельства: толстая прорезиненная спецодежда стесняла мои действия, правда, до известной степени нейтрализуя силу его ударов, но и лишая должной силы мои удары, а, с другой стороны, он готов был разнести в щепки всю радиорубку со всем ее оборудованием, в то время как в мои планы это совершенно не входило. Все, буквально все зависело теперь от того, удастся ли мне спасти радиорубку от разрушения. А мы, как нарочно, как раз налетели на стол с радиоустановкой, и из-под моего противника я увидел, как треснула одна из ножек стола, согнувшись под двойной тяжестью нашего веса.

К этому моменту я чувствовал себя уже довольно скверно. Правда, я успел убедиться, что мой противник не имеет никакого оружия кроме собственных кулаков, но последние не уступали двум мощным кувалдам. Поэтому, когда при особо сильном ударе я вскрикнул от боли и бессильно откинулся на пол, это выглядело вполне естественно. Он воспользовался секундной передышкой, чтобы перевести дух, а потом окончательно избить меня своими кувалдами, но я совсем не расположен был дать ему перевести дух и, мгновенно выставив колено, ударил его по шее ребром ладони с такой силой, какую только позволяла моя неуклюжая одежда.

По всем правилам он должен был выключиться, но он, видимо, никогда не учил никаких правил. И тем не менее, ему здорово досталось — насколько мой вскрик был притворным, настолько его — естественным, и на какое-то мгновение он был оглушен, что позволило мне вывернуться из-под него и вскочить на ноги, как раз напротив полуоткрытой двери, через которую я вошел в рубку.

Однако он был чертовски вынослив, и, когда я обрел равновесие, он, хоть и пошатываясь, уже стоял на ногах. Видимо, он теперь уже потерял всякое желание сражаться врукопашную, ибо схватил стул и, размахнувшись, запустил его в меня. Нагнувшись, я услышал, как стул со свистом пронесся надо мной и с треском ударился о стену, тут же рассыпавшись в щепки. Я понял, что это было только артподготовкой и что настоящая атака начнется позднее. Это «позднее» означало лишь какие-то жалкие мгновения, и за эти мгновения мне надо было успеть подготовиться к его следующему натиску.

Но его не произошло. Он пригнулся и сделал пару шагов вбок, отрезав мне отступление к двери и собираясь ринуться в очередную атаку, и в этот момент в полуоткрытой двери показалась тонкая рука в белой перчатке, сжимающая тонкими пальцами сломанную ножку стула.

Каков будет удар, я мог бы заранее предсказать, это был неуверенный, экспериментальный хлопок по голове, неспособный оглушить даже таракана, но, несмотря на это, он подействовал как удар электрического тока. Мой противник судорожно повернул голову, чтобы установить источник этой неожиданной новой угрозы, и в этот же момент я одним прыжком оказался рядом с ним и со всей силой ударил его между мочкой уха и нижней челюстью.

Будучи одним из самых сокрушительных ударов в боксе, он мог запросто свернуть ему всю челюсть — и с любым нормальным человеком так бы и случилось, но выносливость этого парня была просто феноменальной. Он грохнулся о стальную переборку и начал опускаться на пол, но даже при этом сделал последнюю попытку броситься на меня и, схватив за ногу, повалить наземь. Но его глазомер, чувство времени и координация изменили ему. Я успел посторониться, и, когда его лицо оказалось у моей правой ступни, я не видел никаких причин, мешающих привести их в соприкосновение. Напротив, у меня были все основания поступить именно так. И именно так я поступил.

Теперь он уже лежал лицом вниз, беспомощный и неподвижный. Я же не был безмолвным: дыхание с хрипом вырывалось из груди, как будто я только что отмахал без тренировки целую милю. И плечи, и руки, и лицо были мокры от пота, и именно это обстоятельство заставило меня достать носовой платок и вытереть лицо. Пятен крови на платке не оказалось, да я и не ощущал никаких ссадин. Поистине повезло! Иначе как бы я объяснил Вайланду какой-нибудь дефект на моем лице, синяк или окровавленный нос?

Я сунул платок в карман и посмотрел на стоявшую в дверях девушку. Рука ее все еще держала ножку стула, глаза были круглыми от волнения, губы побелели, а то, что выражало ее лицо, даже при желании было бы трудно истолковать как первые проблески восхищения или преклонения…

— Вы… вам пришлось его сапогом? — заикаясь спросила она.

— А что же я, по-вашему, должен был сделать? Стереть пот с его чела? — спросил я в ярости. — Не ведите себя как ребенок, леди! Этот парень никогда не слыхал про маленького лорда Фаунтлероя. Он бы разорвал меня на куски и скормил акулам, будь у него хоть малейшая возможность! Поэтому встаньте-ка вот здесь с вашей дубинкой и, если он шевельнет хоть веком, ударьте его, но посильнее на этот раз. Хотя, разумеется, — добавил я поспешно, испугавшись, что она может обвинить меня в неблагодарности, — я очень вам признателен за то, что вы уже сделали.

Я повернулся. Уже одна драгоценная минута была потеряна, зато я почти сразу нашел то, что нужно. На нескольких крючках в стене висели мотки проволоки для ремонта антенн и других деталей радиоаппаратуры. Я выбрал симпатичный моток, и через минуту радист был уже связан по рукам и ногам, как цыпленок, подготовленный к обжариванию. Напоследок, обмотав шнур вокруг его шеи, я закрепил его узлом на ручке шкафа… Теперь, если бы он захотел дотянуться до какого-нибудь звонка или сигнала, он бы сразу отказался от этой мысли, уразумев, что в этом случае шнур его просто задушит. О кляпе я подумал лишь мельком. Есть специалисты, которые умеют находить счастливую середину между двумя крайностями — или задушить человека, или оставить ему слишком много свободы, но я не отношусь к таким людям. Кроме того, его крик все равно никто не услышал бы в вое ураганного ветра, даже если бы он докричался до ларингита.

Я подтянул к столу единственный оставшийся стул и сел перед радиопередатчиком. Это был стандартный передатчик, какие используют в авиации, и я умел с ним обращаться. Я включил его, настроил на волну, переданную шерифом через Кеннеди, и надел наушники. Я знал, что долго ждать не придется: полиция дежурила на радиостанции все двадцать четыре часа в сутки. Через три секунды после моего позывного сигнала в наушниках послышался легкий треск.

— Штаб полиции. Шериф Прендергаст слушает! Прошу продолжить передачу.

— Докладывает дежурная машина номер 19. — Собственно говоря, этот заранее согласованный камуфляж был сейчас не нужен, ибо всем полицейским машинам было запрещено выходить в эфир и шериф знал, что это могу быть только я, но в наше время, когда энтузиазм радиолюбителей перешел все границы, развелось много охотников подслушивать, настроясь на какую-нибудь волну, и не исключалось, что организация Вайланда ведет постоянную слежку за радиопередатчиками, поэтому я продолжал: — Человек, отвечающий описанию, задержан на перекрестке близ Вентура. Доставить его?

— Не нужно. — Пауза. — Преступник задержан. Освободите задержанного…

У меня было такое чувство, будто мне подарил кто-то миллион долларов. Как во сне, я откинулся на спинку стула, напряжение последних 48 часов оказалось сильнее, чем я предполагал, и поэтому чувства облегчения и удовлетворения сейчас превзошли все, что я когда-либо раньше испытывал.

— Машина 19, - сказал я, даже не заметив, что голос мой звучит нетвердо. — Повторите, пожалуйста, ваши распоряжения.

— Освободите подозреваемого, — медленно и отчетливо сказал Прендергаст. — Мы уже задержали преступника. Повторяю: задержали…

Передатчик отбросило в сторону, и в центре его появилась большая дыра, и вся радиорубка, казалось, взорвалась с оглушительным грохотом. Все это было следствием выстрела из большого пистолета в этом маленьком и тесном помещении.

Меня тоже отшвырнуло, но не более чем на два фута, и, приземлившись, я встал и принял нормальное положение: я не хотел слишком действовать кому-то на нервы, ведь и без того кто-то по-глупому только что нажал на курок, нервничая сверх меры, иначе он выстрелил бы более метко и не разбил бы передатчик. А так он дал понять полиции, что что-то случилось. Несомненно, этот некто был слишком взволнован, так же как я сам, особенно когда повернулся и увидел, что за гость сюда пожаловал.

Это был Ларри, и, насколько ему позволяла его трясущаяся рука, «кольт» его был направлен мне в лицо, в какую-то точку между глаз. Темные пряди гладких волос, мокрые от дождя, прилипли ко лбу, а черный как уголь глаз, выглядывающий из-за трясущегося револьвера, дергался и горел, как у сумасшедшего. Один глаз… Другого мне не было видно. Я ничего не видел, кроме половины его лица, руки, державшей револьвер, и другой руки, которой он, словно крючком, обхватил шею Мэри. Все остальное скрывалось за спиной девушки.

Я с упреком посмотрел на нее.

— Хорош сторожевой пес! — сказал я кратко.

— Заткнись! — зарычал Ларри. — Значит, из лягавых? Ну и гад! Грязный, ползучий, лживый человек! — Он обозвал меня еще несколькими словами, уже совершенно непечатными, а его голос превратился в визг, ядовитый и полный ненависти.

— Ты находишься в присутствии молодой леди, приятель! — оборвал я его.

— Леди? Это не леди, а б…! — Он посильнее сжал ее шею, словно находил какое-то удовольствие в этом, и я догадался, что когда-то он наверняка пытался сблизиться с ней, но получил резкий отпор. — Считали, вы умнее всех нас тут, да, Тэлбот? Думали, что знали ответы на все вопросы, и надеялись нас одурачить, так, лягавый? Но меня-то вам не одурачить, Тэлбот! Я за вами следил! И не отставал от вас ни на шаг, с тех пор как вы здесь… — Нервы у него были настолько взвинчены, что он весь трясся и подпрыгивал, словно у него пляска святого Витта, а в голосе его звучало злобное и мстительное торжество, какое всегда испытывает ничтожество, когда понимает, что оказалось правым, в то время как те, кто его презирал, оказались неправыми. Это был его «звездный час», и он не собирался упустить ни одной минуты из этого часа.

— Думали, будто я не знаю, что вы сговорились с Кеннеди, а, фараон? — продолжал он, беснуясь. — И с этой потаскухой? Я следил за вами, когда вы вышли из батискафа, я видел, как этот прилизанный шофер трахнул Ройала по голове…

— Откуда же вы узнали, что это был Кеннеди? — прервал я его. — Ведь он был переодет…

— Я подслушал за дверью, ты, олух! Я мог бы пристукнуть вас на месте, но я хотел знать, что у вас на уме… — Внезапно он умолк и выругался, так как девушка, покачнувшись, упала на него. Он попытался удержать ее, но героин это не протеин и мышцы не укрепляет. Даже ее небольшой вес оказался ему не под силу. Правда, он мог бы мягко опустить ее на пол, но вместо этого он резко пошатнулся, а она упала на пол.

Я шагнул в его сторону, сжав руки в кулаки, так что рукам даже стало больно. Как мне хотелось расправиться с ним! А Ларри усмехался мне в лицо.

— Хочешь заработать по шее? — прошипел он. Я посмотрел на него, потом на пол, потом снова на него, и пальцы мои разжались.

— Ага, испугался, фараон? Испугался? Тоже втюрился в нее, как и этот Кеннеди? — Он засмеялся пронзительным смехом, каким смеются только безумные. — Боюсь, что и Кеннеди несдобровать, как только я вернусь туда! Кто посмеет обвинить меня, если я убью его как собаку за то, что он сделал с Ройлэом?

— Ну, хватит! — сказал я устало. — Вы герой дня и великий сыщик. Пойдем поищем Вайланда и покончим со всем этим делом.

— Вот именно, покончим! — согласно кивнул Ларри. Голос его внезапно зазвучал совершенно спокойно, и это понравилось мне даже меньше, чем его недавние вопли. — Только Вайланда вы больше не увидите… Вы вообще больше никого не увидите. Я убью вас, Тэлбот! И убью прямо здесь, на месте!

Во рту у меня был такой привкус, словно мне кто-то сунул туда сверхчувствительную промокашку. Я чувствовал, как учащенно бьется мое сердце, а ладони покрываются потом. Ларри говорил совершенно серьёзно. Он намеревался в действительности нажать курок своего массивного «кольта» и испытать при этом величайшее наслаждение всей своей жизни. Игра была проиграна! Тем не менее мне удалось унять дрожь в голосе и сказать:

— Значит, вы намерены меня убить? Почему?

— Потому что я ненавижу вас, Тэлбот! — прошептал он прерывающимся шепотом, от которого у меня по спине побежали мурашки. — Потому что вы издевались надо мной с первой же нашей встречи… Наркоманишка, шприц и тому подобное! Потому что вы влюбились в эту женщину. И если я не могу получить ее, то и вы ее не получите! Потому что я ненавижу фараонов!

Да, я ему явно не нравился, это было ясно видно. Даже когда он молчал, рот его дрожал и дергался, как у эпилептика. Он только что выложил мне то, что никогда бы не сказал другому человеку, и я понял, почему он это сделал: мертвые молчат. А он смотрел на меня как на мертвеца. Меня ждет такая же участь, как и Германа Яблонски, с той лишь разницей, что того зарыли в землю, а меня сбросят в море с высоты в сто тридцать футов. Но какая разница, где спать вечным сном, если все кончено? Да и тот факт, что убьет тебя не настоящий противник, а трепещущая масса одурманенных нервов, не сделает смерть легче.

— Вы прямо сейчас и собираетесь прикончить меня? — Мои глаза не отрывались от дрожащей руки.

— Прямо сейчас! — Он хмыкнул. — Пущу вам пулю прямо в живот, да пониже, чтобы полюбоваться, как вы будете корчиться… Вы будете кричать, выть, плакать, и ни одна душа вас не услышит! Ну, как вам нравится это, фараон?

— Жалкий ты наркоманишка, — тихо сказал я, мне нечего было терять.

— Что ты сказал? — Он с таким удивлением и недоверием посмотрел на меня, что даже как-то скорчился, держа в руке револьвер. При других обстоятельствах его поза показалась бы смешной. — Что ты сказал, фараон?

— Наркоманишка! — сказал я отчетливо. — Ты так пропитался своим зельем, что уже больше и не ведаешь, что творишь! Куда ты денешь труп? — Я впервые подумал о себе как о трупе, и мне даже сейчас не хочется говорить, что я при этом почувствовал. — Даже пара таких, как ты, не смогла бы вытащить меня отсюда, а если меня найдут застреленным в этой комнате, все сразу поймут, кто убийца, и тебе достанется не меньше, чем мне, ведь им нужны мои услуги. И сейчас даже больше, чем раньше! Так что тебя по головке не погладят, Ларри, мой мальчик!

Он с хитрым видом закивал, словно соглашаясь с моими словами.

— Ты прав, фараон, — пробормотал он. — Я не могу пристрелить тебя здесь. Значит, нам придется выйти и пойти к краю, чтобы я мог пристрелить тебя и сбросить в море.

— Вот именно, — согласился я. Какая нелепость заботиться о ликвидации следов собственного убийства! Но, в отличие от Ларри, я был все-таки в своем уме и не терял надежды, ставя все на последнюю ставку. Конечно, игра эта была чертовски рискованной.

— Вот уж они набегаются, разыскивая тебя! — мечтательно сказал Ларри. — И я тоже буду бегать и делать вид, что разыскиваю, а сам буду все время смеяться в душе и представлять себе, что на самом деле ты сейчас покоишься на дне в обществе акул и водорослей и что я умней любого из них.

— У вас богатое воображение, Ларри, — сказал я.

— Вы так считаете? — Он опять тонко захихикал, и я почувствовал, что у меня волосы встают на голове. Он пнул Мэри ногой, но она не шевельнулась. — Ничего, долежит до моего возвращения! Я ведь недолго, так, фараон? Пошли! Ты — впереди. И не забудь: у меня фонарик и револьвер!

— Об этом трудно забыть.

Ни Мэри, ни радист не шевелились. Насчет радиста я был спокоен, у меня до сих пор горели кулак и ступни. Но насчет Мэри… Я даже подумал, а не притворяется ли она, она дышала слишком учащенно и отрывисто, что совсем не характерно для человека, лишившегося чувств.

— Ну, пошли, пошли! — нетерпеливо сказал Ларри и ткнул меня револьвером в спину. — Выходи!

Я вышел. Сперва прошел по коридору, потом вышел еще через одну дверь и очутился на атакуемой ветром и дождем площадке. Пока мы еще находились у стены, она нас защищала, но еще один шаг — и мы примем на себя всю силу урагана. Я понимал, что единственный шанс или сейчас, или никогда. Я выбрал сейчас.

Подгоняемый ветром и револьвером в спину, я свернул за угол радиорубки и сразу пригнулся, наклонив голову. Ларри же был застигнут врасплох непогодой. Он не только ослаб физически, но и держался прямо, с высоко поднятой головой. Поэтому встречный ветер чуть не сбил его с ног. Еще ниже наклонив голову, я ринулся вперед, сразу оторвавшись от Ларри, как спринтер отрывается от устремившихся за ним бегунов.

Почти тотчас я понял свою ошибку, я не рассчитал силы ветра. Бежать навстречу ураганному ветру это все равно что пытаться бежать в бочке с патокой. Не учел я также, что если ветер мешает движениям человека, то он отнюдь не мешает движению свинцовой пули, вылетающей из «кольта» с первоначальной скоростью 600 метров в секунду.

Я сделал, быть может, ярдов восемь, когда мечущийся луч фонарика настиг меня и засветил. И в тот же момент Ларри выстрелил. Как известно, гангстеры и другие бандиты — самые плохие стрелки в мире. Их обычная манера — приблизиться на расстояние двух ярдов, а потом уже стрелять или же осыпать данную местность свинцом, чтобы по закону больших чисел какая-нибудь из пуль все-таки достигла цели. Я слышал сотни раз, что эти молодчики не могут попасть даже в амбарные ворота, если они стоят от них на расстоянии десяти шагов. Но, возможно. Ларри об этом никогда не слышал, или же правило это применимо лишь к амбарным воротам.

Пуля угодила мне в левое плечо, и я описал полный круг, прежде чем упасть. Но именно это обстоятельство и спасло меня, ибо вторая пуля задела лишь воротник моей куртки. Ларри давал не предупредительные выстрелы — его цель была убить меня.

И он бы добился своего, если бы я остался лежать на площадке хотя бы на пару секунд дольше. Последовал еще один выстрел. Звук его едва донесся до меня сквозь вой ветра, но я увидел, как искры вспыхнули и отскочили от площадки в нескольких дюймах от моего лица.

Я вскочил и снова побежал. Я не видел, куда бегу, но не это было самое главное. Самым важным было то, что я знал, от кого я бегу. Слепящий резкий порыв ветра бросил мне в лицо потоки дождя, заставив меня закрыть глаза, и я обрадовался. Ведь если я закрыл глаза, то и Ларри был вынужден это сделать.

Все еще с закрытыми глазами я налетел на какую-то металлическую лестницу и вцепился в ступеньки, чтобы удержать равновесие, и, прежде чем я успел осознать, что делаю, очутился на высоте десяти футов и инстинктивно лез все выше и выше. Возможно, подтолкнул меня на это вековой инстинкт человека, побуждавший его взбираться повыше, спасаясь от грозящей опасности. Но теперь я уже понимал, что лестница ведет на какую-то площадку, с которой я смогу легче отразить натиск Ларри.

Это был самый трудный и изнурительный подъем. В нормальных условиях, даже при таком ветре, я бы преодолел эту лестницу без особого труда, но сейчас мне приходилось действовать лишь одной рукой. Левое плечо, правда, не причиняло мне особой боли, оно как будто онемело, и настоящая боль еще ждала меня впереди, но вся левая рука была словно парализована, и всякий раз, как я оставлял предыдущую ступеньку и хватался за следующую, ветер грозил сорвать меня с лестницы.

Когда я поднялся таким образом на сорок ступенек, правая рука и плечо от напряжения горели как в огне. Я перевел дух, перекинул руку крючком через ступеньку и посмотрел вниз. Одного взгляда было достаточно, чтобы забыть и боль, и усталость и полезть вверх еще быстрее, чем прежде. Внизу, у подножия лестницы, бесновался Ларри, направляя свой фонарик во все стороны, и в любое мгновение даже в его курином мозгу могла появиться мысль посветить наверх.

Это была самая длинная лестница в моей жизни. Казалось, ей не будет конца. Теперь я уже понимал, что она составляет часть буровой вышки и что она ведет на узкую площадку, где находится человек, руководящий установкой полутонных секций нефтепровода. Единственное, что я помнил об этой площадке, был тот безрадостный факт, что она не имеет перил. Внезапно лестница загудела и задрожала, словно от удара кузнечного молота, — этим своеобразным сигналом Ларри возвещал о том, что он обнаружил меня. И тотчас же в ступеньку, на которой я стоял, ударилась пуля. На мгновение мне показалось, что она ударила меня в ногу. А когда я понял, что этого не случилось, я еще раз бросил взгляд, вниз.

Ларри карабкался по лестнице. Его самого я не видел, но зато я хорошо видел его фонарик, зажатый в руке, и повторяющееся прыгающее движение луча, отмечающее движение Ларри со ступеньки на ступеньку — и это с быстротой, которая втрое превышала мою скорость… Это было так непохоже на Ларри, ведь его никто не мог бы обвинить в излишней храбрости. Одно из двух: или он нагрузился сверх мочи своим зельем, либо им управлял страх. Боязнь, что я ускользну от него и Вайланд узнает, что он пытался меня убить. А может быть, ему просто не давала покоя мысль, что в его «кольте» осталось еще два патрона, и он с настойчивостью маньяка стремился истратить все до конца.

Внезапно я заметил, что наверху вокруг меня становится все светлее. Сначала я подумал, что это, должно быть, свет сигнального огня на вершине буровой башни, но тут же понял, что ошибаюсь. До конца еще оставалось футов сто.

Я перевел дух и закрыл глаза. Потом вгляделся в мутную пелену над головой. Меньше чем в десяти футах над головой у меня находилась площадка, и с правой стороны ее струился слабый свет. И при этом слабом свете я увидел темные переплетения стальных балок, составляющих вышку, и что-то вроде крошечной кабины справа. А потом фонарь Ларри послал вертикальный луч, и я разглядел то, что сразу вызвало у меня чувство легкой тошноты: площадка была не из сплошного металла, а представляла собой крупную решетку, сквозь которую можно следить за каждым движением того, кто на ней находился. Прощай, моя надежда подождать пока голова Ларри не покажется на уровне площадки, чтобы потом сбросить его вниз. Между тем Ларри был уже не более чем десяти футах, держа меня в свете своего луча и под прицелом револьвера. Я даже видел, как поблескивает черный ствол и темнеет круглое отверстие, где прячется смерть. Одно легкое движение пальца, и эта темная дыра превратится в длинный язык пламени во тьме ночи. И Тэлбоу — крышка! Смутно шевельнулась мысль, успеют ли мои глаза увидеть это яркое пламя, прежде чем пуля и заключенное в нее небытие закроют их навеки… А потом я внезапно сообразил, что Ларри не был настолько безумным, чтобы стрелять в том положении, в котором мы находимся по отношению друг к другу. Стовосьмидесятифунтовый вес моего тела смахнул бы его с лестницы, как муху, и ни один из нас, упав с высоты десятого этажа на стальную поверхность внизу, не оставил бы после себя ничего, кроме мокрого места.

Я добрался до площадки. Если бы это был сплошной металлический лист, мне едва ли удалось бы взобраться на него при таком ветре. Моя единственная рука скреблась бы и скользила по гладкой поверхности, пока я же выбился бы из сил и не упал бы с лестницы. Теперь же мои пальцы крепко вцепились в решетку, я подтянулся и оказался наверху.

Ларри был уже совсем близко. Он помахал фонариком, и я понял его жест. Я обошел кабинку на углу, где укрепленная в стене лампа бросала тусклый свет, не достигающий даже пола, и стал ждать.

Медленно и осторожно, не спуская глаз с моего лица, Ларри выбрался на площадку и выпрямился. Я отошел еще дальше, медленно пятясь и следя за Ларри. Уголком глаза я увидел край платформы, никаких перил, только резкий обрыв на сто футов вниз. Я остановился, площадка переходила в незащищенную галерею, которая, видимо, огибала буровую вышку, и, конечно, Ларри хотелось загнать меня на северную сторону, откуда независимо от ветра хороший толчок или пуля могли бы сразу сбросить меня в море с высоты ста пятидесяти футов.

Ларри подошел ко мне почти вплотную. Теперь он даже выключил фонарик, света лампы, хотя он и не достигал до пола, было вполне достаточно, а Ларри не хотел рисковать, ведь кто-нибудь мог все-таки заметить свет его фонаря и удивиться, что за сумасшедший взобрался в такую погоду на вышку… В такую погоду, когда ураганный ветер заставил вообще прекратить работу.

В трех футах от меня он остановился. Он тяжело дышал, но на лице опять была волчья усмешка.

— Иди, иди дальше, Тэлбот! — прокричал он.

Я покачал головой: «Дальше не пойду!» Собственно, я не расслышал его слов, и ответ мой был чисто машинальный, ибо я увидел нечто, отчего мне стало холодно. Гораздо холоднее, чем от резкого, как нож, дождя. Не зря я подумал еще в радиорубке, что Мэри Рутвен притворялась, и я оказался прав. Она не теряла сознания и, должно быть, почти сразу отправилась вслед за нами. И это не галлюцинация — темно-русые волосы с отблеском, туго заплетенные в косы, которые внезапно возникли в ночной мгле, там, где лестница выходила на площадку.

«Глупая девчонка! — подумал я в ярости и отчаянии. — Глупая сумасшедшая девчонка!»

В эту минуту я не думал о том, какое мужество надо иметь, чтобы совершить этот подъем, какой страшный кошмар она должна была пережить и какую надежду несло ее появление. В эту минуту я почувствовал лишь горечь и гнев, а также отчаяние и убежденность в том, что в этом мире для Мэри Рутвен все потеряно.

— Иди же! — снова крикнул Ларри.

— Чтобы ты столкнул меня в море? Нет!

— Повернись!

— Чтобы ты ткнул меня в спину револьвером, а потом бы меня нашли внизу? Несчастный случай и никаких подозрений?

Теперь его отделяли от меня всего два ярда.

— Нет, так не пойдет, Ларри, мой мальчик! Посвети-ка лучше на мое левое плечо, на левое!

Щелкнул фонарик, и я снова услышал хихиканье маньяка.

— Значит, я все-таки тебя умучил, Тэлбот, да?

— Умучил… — Она уже была за его спиной. Ветер относил все звуки, и он ничего не услышал. До этого я следил за ней лишь уголком глаза, но теперь я открыто взглянул на нее через плечо Ларри взором, полным надежды.

— Можешь не стараться, фараон! — хихикнул Ларри. — Второй раз ты меня на этом не проведешь!

«Обхвати его за шею или за ноги! — молился я. — Или набрось ему на голову свой жакет! Но не вздумай, не вздумай схватить его за ту руку, в которой он держит револьвер!»

Но именно это она и сделала. Она схватила его за руку справа. Я даже видел, как рука ее сомкнулась на его запястье.

На какое-то мгновение Ларри замер. Если бы он отпрянул, дернулся или вздрогнул, я бы ринулся, как экспресс, на него. Но он словно окаменел от шока. Рука, державшая револьвер, тоже застыла…

Он все еще продолжал целиться в мое сердце, а его левая рука уже схватила руку Мэри. Резкое движение — и он освободился. Потом он отступил немного влево и вытолкнул Мэри вперед, пригвоздив ее к стене будки. Теперь, когда он знал, с кем имеет дело, на его лице снова появилась волчья усмешка и его черные как уголь глаза, так же как и револьвер, вновь устремились на меня.

Пять или десять секунд они стояли друг против друга в напряженном противоборстве. Страх и отчаяние придали девушке силы, каких у нее никогда не было в нормальных условиях, но и Ларри тоже дошел до крайности, к тому же он был намного сильнее. Из ее груди вырвался сдавленный возглас боли и отчаяния, и она упала на колени, а потом — на бок, а Ларри все еще не выпускал ее руки. Сейчас я видел только ее блестящие волосы, все остальное было в тени, но зато я хорошо видел безумное выражение на лице человека, стоявшего передо мной.

Я оторвал правую ногу от пола и левой ногой стал осторожно стаскивать ботинок. Но особых надежд я уже не питал.

— Ну, подойди сюда, фараон! — резко сказал Ларри. — Подойди сюда, если хочешь сказать своей подруге последнее прости… — Он не шутил. Он знал, что теперь он должен убить и ее — она слишком много знала.

Я приблизился на два шага. Мне удалось снять правый ботинок. Он приставил дуло своего «кольта» к моему рту, прижав его с такой силой, что я ощутил во рту привкус крови. Я отвернул лицо и сплюнул кровь. А потом ствол револьвера оказался буквально у меня в глотке.

— Боишься, фараон? — тихо прошептал он, но я тем не менее его услыхал. Может быть, и правда, что у человека перед смертью появляется обостренная чувствительность. А я как раз находился в таком положении.

Мне действительно было страшно. Мне было так страшно, как никогда в жизни. Плечо мое болело, и я чувствовал, что меня начинает тошнить, проклятый револьвер давил на гортань. Я оттянул правую ногу несколько назад, насколько мог, и зацепил пальцами ботинок.

— Вам нельзя этого делать, Ларри, — прохрипел я. — Если вы убьете меня, они никогда не получат своего сокровища.

— Не смеши меня. — Он действительно рассмеялся мерзким хихикающим смехом безумца. — Видишь, фараон, я смеюсь! Мне ведь все равно не видать этих богатств. Наркоман Ларри ничего не получит. Белый порошок — вот все, что мой старик когда-либо давал своему нежно любимому сыну! — Он вытащил револьвер из моей гортани и держал его теперь перед самым моим носом.

— Вайланд? — спросил я. Я догадался об этом еще несколько часов назад.

— Да, мой отец, будь трижды проклята его душа! — Револьвер переместился и уткнулся мне в живот. — Прощай, фараон!

Я потянул ногой ботинок незаметно для Ларри, ведь внизу было темно, выдвигая его вперед.

— Я передам ему ваш прощальный привет, — сказал я. В этот момент ботинок заскрежетал по гофрированной поверхности металлической стенки кабины.

Ларри судорожно повернул голову, чтобы поймать источник новой угрозы. На какую-то долю секунды его левая рука оказалась перед моими глазами. И я ударил его. Ударил с такой силой, будто собирался выбросить его на орбиту, превратив в спутник земли. Ударил его так, словно от этого удара зависела жизнь последних мужчины, женщины и ребенка на этой земле. Ударил его так, как никогда раньше никого не бил. И я знал это. Я просто был не в состоянии ударить кого-либо так, как сейчас ударил Ларри.

Он лишь глухо и отрывисто крикнул, «кольт» выпал из его руки и ударился о край площадки у моих ног. Две-три секунды Ларри держался на ногах, а потом как-то неестественно, медленно, так медленно обычно начинает падать фабричная труба, покачнулся и полетел в пропасть.

Не было ни вскрика, вызванного внезапным страхом, ни отчаянных взмахов рук или ног — Ларри умер от перелома шейных позвонков еще до того, как начал падать с высоты ста футов на металлическую палубу вниз.