Восемь минут спустя после смерти Ларри и ровно через двадцать минут после того, как я покинул Кеннеди к Ройала в кабинете, я был уже там, предварительно постучав в дверь условным стуком.

Дверь открылась, и я быстро вошел. Кеннеди сейчас же запер дверь снова, а я тем временем бросил взгляд на Ройала, распростертого на полу.

— Как наш пациент вел себя? — спросил я. Мне все еще трудно было дышать, сказывалось напряжение последних двадцати минут. И то, что всю обратную дорогу я бежал, не улучшило моего состояния.

— Спокойно, — Кеннеди усмехнулся. — Пришлось дать ему еще одну дозу транквилизатора. — Потом он взглянул на меня попристальнее, и улыбка погасла на его лице, когда он увидел кровь, капавшую у меня изо рта, и рану на плече. — У вас плохой вид… Вы ранены? Что-то случилось?

Я кивнул.

— Но теперь все позади. Я об этом позаботился. — Я выбрался из своей спецодежды с живостью, на какую еще-был способен, а это было совсем не так легко. — Я связался с ними по радио. Все идет отлично. Во всяком случае — пока.

— Прекрасно! — Слова прозвучали почти автоматически. Кеннеди был рад моему известию, но крайне обеспокоен моим состоянием. Мягко и осторожно он помог мне освободиться от одежды, и я даже услышал, как у него перехватило дыхание, когда он увидел окровавленную рану с газовым шарфиком. Мэри заткнула рану газовым шарфиком с обеих сторон, ибо пуля пробила плечо насквозь и хотя не задела кость, но вырвала половину дельтовидной мышцы. — Господи, да ведь вам больно!

— Не очень…

Это было сказано слишком бодро. Пара человечков, усевшись по обе стороны моего плеча, трудилась над моей раной со скоростью сдельщиков, зашивая ее крест-накрест такими крепкими стежками, как будто от этого зависела моя жизнь. Да и во рту было не лучше: в зубе, сломанном дулом пистолета, обнажился нерв, который каждую минуту посылал в лицо и голову токи страшной боли. В нормальных условиях я бы лез на стенку, но сейчас условия были ненормальными.

— Так дальше нельзя, — решительно сказал Кеннеди. — Вы теряете много крови…

— Кто-нибудь может подумать, что мне дали в зубы? — резко перебил я его.

Он подошел к умывальнику, смочил носовой платок и стер кровь с моего лица.

— Не думаю, — сказал он, поразмыслив. — Завтра у нас распухнет губа, но пока ничего не видно. — Он невесело улыбнулся. — И пока рана на плече не заставит вас смеяться во весь рот, никто не заметит, что у вас сломан зуб.

— Отлично, это все, что мне нужно. Вы же понимаете, что обратной дороги нет.

Кеннеди заметил у меня револьвер.

— Ларри?

Я кивнул.

— Это он вас?

Я снова кивнул.

— А Ларри?

— Ему больше не понадобится героин… — Я с трудом натянул куртку, радуясь, что, перед тем как уйти, я ее стянул и оставил здесь. — Я свернул ему шею.

Кеннеди, уже облаченный в спецодежду, посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом.

— Вы не очень-то церемонитесь, Тэлбот, не так ли?

— На моем месте вы бы церемонились еще меньше, — угрюмо сказал я. — Он заставил Мэри стать на четвереньки там, на вышке, и предложил ей спуститься с высоты ста футов без помощи лестницы.

Он замер, потом быстро шагнул ко мне и схватил меня за плечо. Я вскрикнул от боли.

— Простите, Тэлбот, я просто дурак. — Лицо его побледнело, глаза и губы выражали тревогу. — Она… С ней все в порядке?

— В порядке, — сказал я устало, — через десять минут вы ее увидите… Вам лучше идти, Кеннеди. Они того и гляди вернутся.

— Тоже верно, — пробормотал он. — Генерал сказал «через полчаса». Время почти истекло. Вы… вы уверены, что с ней все в порядке?

— Конечно уверен! — сказал я с раздражением, но тут же пожалел о своем тоне — этот человек мне очень нравился. Я дружески улыбнулся ему: — Никогда я еще не видел, чтобы шофер так беспокоился о своей хозяйке.

— Ну, я пошел, — сказал он. Ему было не до смеха. Он подхватил блокнот, лежащий на столе рядом с моими расчетами, и сунул его во внутренний карман. — Хорошо, что вспомнил… Кстати, загляните в коридор, нет ли там кого…

Я открыл дверь и убедился, что путь свободен, и кивнул ему. Он подхватил Ройала под мышки, перетащил его через порог и бесцеремонно бросил в коридоре рядом с опрокинутым стулом. Ройал шевельнулся и застонал. Теперь он может прийти в себя в любую минуту. Пару секунд Кеннеди смотрел на меня, будто подыскивал какие-то слова, потом протянул руку и слегка похлопал меня по здоровому плечу.

— Удачи вам, Тэлбот! — тихо сказал он. — Видит Бог, как бы я хотел быть сейчас с вами рядом!

— Я тоже хотел бы этого! — сказал я с чувством. — Но не беспокойтесь — теперь уже недолго…

Я понимал иллюзорность этого утешения, и Кеннеди понимал все не хуже меня. Я кивнул ему еще раз, вернулся в кабинет и услышал, как Кеннеди закрыл дверь, оставив ключ в замке. Но я не услышал, как он удалился. Для человека такого крепкого сложения он двигался удивительно быстро и бесшумно.

Теперь, когда я остался один и делать мне было нечего, боль ощущалась гораздо сильнее. Боль и тошнота накатывали на меня словно волнами, и я чувствовал, что берега сознания то приближаются, то удаляются. Как хорошо было бы сбросить все и отключиться. Но я не мог отключаться, во всяком случае сейчас. Я зашел слишком далеко. Я готов был отдать все за одну инъекцию, которая убила бы эту боль, хотя бы на ближайшее время — пару часов. И я почти обрадовался, когда через пару минут после ухода Кеннеди в коридоре послышались шаги. Здорово мы с ним успели все провернуть! Я услышал, как кто-то вскрикнул, шаги ускорились, а я сел за стол. Я взял в руки карандаш. Выключив верхний свет, я наладил боковое освещение таким образом, чтобы мое лицо оставалось в тени. Может быть, мой рот и не выдавал меня, как сказал Кеннеди, но ощущение было такое, будто все сразу поймут, в чем дело. А я рисковать не хотел.

Ключ в замке резко повернулся, дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о стену, и в комнату вошел чем-то похожий на Чибатти, но незнакомый мне бандит. Голливуд научил его, как нужно открывать дверь в подобных случаях. И если выпали панель или дверные петли, то какое это может иметь значение? Платить будет владелец помещения, такая уж у него судьба. В данном случае, однако, поскольку дверь была из металла, единственное повреждение бандит нанес большому пальцу собственной ноги, и не нужно быть знатоком человеческой натуры, чтобы понять, что больше всего в мире в эту минуту ему хотелось разрядить автоматический пистолет, которым он размахивал. Но увидел он только меня, да еще с карандашом в руке и со слегка вопросительным выражением на лице. На всякий случай он злобно поглядел на меня, а потом повернулся и кивнул кому-то в коридоре.

В комнату вошли Вайланд и генерал, поддерживая уже пришедшего в сознание Ройала. Он тяжело опустился на стул, и при виде его мне даже стало немного веселее. Мы с Кеннеди отлично над ним потрудились. Синяк, которым мы его наградили, обещал стать самым большим из синяков, какие я когда-либо видел на человеческом лице. Сидя за столом и наблюдая за ним с отчужденным интересом — я теперь не мог себе позволить глядеть на Ройала безразлично, — я спрашивал себя, донесет ли он этот синяк до электрического стула. Я понадеялся, что донесет.

— Вы выходили из этой комнаты, Тэлбот? — Вайланд говорил отрывисто и резко. Очевидно, отдыхала в данный момент его учтивость.

— Разумеется! Это было очень просто сделать. Дематериализоваться и проскочить через замочную скважину! — Я с интересом взглянул на Ройала. — Что это с ним приключилось? На него что, упала буровая вышка?

— Тэлбот тут ни при чем. — Ройал оттолкнул рукой Вайланда, который поддерживал его, пошарил под курткой я вытащил свой пистолет. Тот самый смертоносный пистолетик, который всегда был первой мыслью Ройала. Он уже собирался спрятать его, но тут какая-то мысль пришла ему в голову, он раскрыл магазинную коробку. Все в порядке. Все смертоносные патроны на месте. Он сунул магазин обратно в пистолет и спрятал его под курткой. Затем, как будто вспомнив о чем-то, похлопал себя по карману, и в его — единственном здоровом глазе появилось выражение, которое только при самой богатой фантазии можно было назвать досадой. Скорее даже облегчение чувствовалось в его голосе, когда он сказал Вайланду:

— Мой бумажник… исчез!

— Ваш бумажник? — Ошибиться было невозможно: в голосе Вайланда прозвучало облегчение. — Ну и ловкий же вор!

— Украли бумажник? — возмущенно спросил генерал. — У меня на Икс-13? Это возмутительно! Просто возмутительно. — У старика даже усы дрожали от гнева. — Откровенно говоря, я, конечно, не обязан вас опекать, Роайл, но честь моего предприятия… Я сейчас же распоряжусь насчет поисков, а виновный…

— Можете не трудиться, генерал! — сухо сказал я. — Виновный, как вы выражаетесь, уже спокойно положил деньги из бумажника в карманы своих штанов, а бумажник выбросил за борт! Кроме того, человек, которому удалось выкрасть деньги у Ройала, заслуживает медали, а не наказания…

— Много болтаете, приятель! — холодно произнес Вайланд и посмотрел на меня подозрительным взглядом, который мне совсем не понравился. Потом он мягко добавил: — Это могло быть сделано для отвода глаз. Возможно, Ройала пристукнули по какой-то другой причине. И эту причину, возможно, знаете вы, Тэлбот?

У меня мурашки побежали по коже. А Вайланд, оказывается, не дурак. Его трудно провести. И если у них возникнут подозрения, они меня начнут обыскивать, обнаружат пистолет Ларри и рану на плече. И тогда — прощай, Тэлбот! А в следующую минуту мурашки на моей коже забегали еще интенсивнее. Ройал сказал:

— Может быть, это действительно все подстроено… — С этими словами он неуверенно поднялся со стула, подошел к столу и уставился на мои чертежи с расчетами.

«Ну, все, моя песенка спета!» — подумал я. Я вспомнил преувеличенно небрежный взгляд, брошенный Ройалом на эти листы, перед тем как он вышел из комнаты. Тогда я успел исписать буквально половину страницы и после того, естественно, не добавил ни одной закорючки. Это и будет уликой, которая нужна Ройалу. Я смотрел ему в лицо, не отваживаясь смотреть на записи и спрашивая себя, сколько пуль успеет Ройал всадить в меня до того, как я успею вытащить из-под куртки пистолет Ларри. И вдруг — я едва поверил своим ушам:

— Не на того зверя идем, Вайланд! Тэлбот тут ни при чем. Он работал… Не покладая рук, можно сказать…

Я осмелился бросить взгляд на лежащие передо мной листы. Там вместо оставленной мной половинки листа красовались уже две с половиной испещренных различными знаками и цифрами страницы. Они были написаны тем же пером, и только очень пристальный взгляд мог бы обнаружить, что писаны они были не той рукой, — тем более что Ройал до этого видел писанный текст вверх ногами. Эти цифры и буквы были такой же бессмысленной чепухой, как и мои расчеты, но этого было достаточно, это был вид на жительство, выданный мне Кеннеди, который оказался в этом случае гораздо дальновиднее меня. Я пожалел, что не повстречался с Кеннеди намного раньше.

— О’кей! Видимо, это действительно был кто-то, кому позарез понадобились деньги, — Вайланд был удовлетворен и перестал об этом думать. — Ну как, сделали все расчеты, Тэлбот? Время не ждет!

— Можете не беспокоиться, — сказал я. — Все готово. Полная гарантия. Достаточно пяти минут в батискафе, чтобы нажать на нужные кнопки, — и мы тронемся в путь!

— Чудесно! — Вайланд выглядел довольным. Но это было только потому, что он не знал того, что знал я. Он повернулся к бандиту, распахнувшему дверь: — Дочь генерала и шофер… Вы найдете их в генеральской приемной. Они должны тотчас же явиться сюда. Готовы, Тэлбот?

— Готов… — Я встал из-за стола немного нетвердо, но по сравнению с Ройалом я выглядел настоящим молодцом, и никто ничего не заметил. — У меня был трудный день, Вайланд. Я бы не отказался от чего-нибудь подкрепляющего, прежде чем спуститься вниз.

— Я был бы очень удивлен, если бы Чибатти и его друг позабыли позаботиться о баре. — Вайланд уже видел перед собой конец пути и был в данный момент воплощением добродушия. — Пошли!

Мы все потянулись в коридор, а оттуда в помещение, где был вход в кессон. Вайланд постучал своим особым стуком, и меня поразил тот факт, что код не изменился. Нас впустили.

Вайланд был прав — Чибатти и его друг действительно оказались на высоте по части напитков, и к тому времени, когда я влил в себя на три пальца крепкого шотландского виски, пара человечков на моем плече отказались от сдельщины и перешли на поденную работу. Теперь мне уже не хотелось биться головой о стену.

Логика подсказывала, что целесообразно принять еще одну дозу болеутоляющего средства, я как раз успел это сделать, когда дверь открылась и третий бандит ввел в помещение Мэри и Кеннеди. В эту ночь сердце мое подвергалось неоднократно тяжелым испытаниям, включая и несвоевременную дозу горячительного, к чему я не привык, но достаточно мне было бросить взгляд на Мэри, как оно снова затрепетало. Тем не менее, ум мой был спокоен, а в голове пронеслись приятные мысли о том, каким образом я расправился с Ройалом и Вайландом. Под глазами у нее были синие круги, и она выглядела бледной, изможденной и почти больной. Я готов поклясться, что за последние полчаса, проведенные со мной, она пережила такой страх и потрясение, каких никогда не испытывала до сих пор.

Ройал и Вайланд, тем не менее, не заметили в ее облике ничего особенного, — видимо, они скорее удивились бы в том случае, если бы заметили, что люди, вынужденные общаться с ними, этого страха не испытывают.

Кеннеди, напротив, не выглядел ни испуганным, ни потрясенным — он сохранял все тот же облик идеального шофера. Тем не менее, Ройала это не обмануло. Впрочем, так же как и меня. Он повернулся к Чибатти и его подопечному и сказал:

— Прощупайте-ка эту птичку и посмотрите, нет ли у него чего-нибудь недозволенного.

Вайланд вопросительно взглянул на него.

— Может быть, он и в самом деле такой смирный, как выглядит, но я что-то сомневаюсь, — объяснил Ройал ему. — Сегодня днем он шатался там, наверху, и, чего доброго, подцепил какой-нибудь пистолет. А тогда ему не представит труда подстрелить Чибатти и остальных, пока они смотрят в другую сторону. — Ройал кивнул в сторону двери в вогнутой стене. — Я бы, например, не хотел оказаться на той железной лестнице под дулом пистолета!

Они обыскали Кеннеди и, конечно, ничего не нашли. Ройал был проницателен, но не до конца. Ему следовало бы обыскать и меня.

— Мы не хотим торопить вас, Тэлбот, — сказал Вайланд с настоящим сарказмом.

— Сию минуту! — сказал я и принял последний глоток болеутоляющего. После этого я с глубокомысленным видом посмотрел на исписанные листы бумаги у меня в руке, аккуратно сложил их и сунул в карман, повернулся к двери, ведущей в кессон. При этом я старательно избегал смотреть на генерала, Мэри и Кеннеди.

Вайланд тронул меня за раненое плечо, и, если бы не принятая доза болеутоляющего, я бы взвыл от боли. Теперь же я только отскочил на пару дюймов, а пара человечков на моем плече снова перешла на сдельщину.

— Нервничаем? — издевательски произнес Вайланд. Потом кивком указал на оставленный на столе механизм — простой переключатель, который я нарочно захватил из батискафа. — Вы кое-что забыли!

— Нет, он нам больше не нужен!

— Тогда пошли! Вы впереди… Следи за ними хорошенько, Чибатти, слышишь?

— Да, босс, — ответил тот. Уж он-то действительно будет следить и не замедлит опустить свой пистолет на голову того, кто осмелится вздохнуть глубже, чем обыкновенно. Пока Вайланд и Ройал будут находиться в батискафе со мной, генерал и Кеннеди не сдвинутся с места. Они будут сидеть не шелохнувшись под дулом пистолета, до тех пор пока мы не вернемся. Я был уверен, что Вайланд даже предпочел бы взять генерала с собой в батискаф, как гарантию безопасности. Но, во-первых, в батискафе свободно могли себя чувствовать только трое, а во-вторых, старый генерал все равно не мог бы преодолеть этот спуск вниз на 180 ступенек.

Я и сам с трудом преодолел эту проклятую лестницу. Я не спустился еще и наполовину, как все плечо и шея словно налились расплавленным свинцом, волны огненной боли забили в голову, а когда она отливала, растекаясь в груди и вниз, появлялась тошнота.

Несколько раз боль и тьма грозили потопить меня, и мне приходилось отчаянно цепляться за лестницу здоровой рукой, ожидая, пока молнии уйдут и сознание прояснится. С каждой ступенькой периоды темноты перед глазами становились все длиннее, а просветления — короче, и последние тридцать ступенек я, должно быть, преодолел автоматически, руководимый инстинктом и какой-то непонятной силой воли, скрывающейся в подсознании. Единственным моим преимуществом было то обстоятельство, что они по обычной своей «учтивости» отправили меня первым, так что мне не приходилось бороться с желанием сбросить что-нибудь тяжелое им на голову, а им не было видно, как я страдаю. К тому времени, когда спустился последний, друг Чибатти, которому надлежало закрыть за нами люк, я мог по крайней мере стоять на ногах, не шатаясь. Мое лицо, должно быть, было белым, как бумага, и покрыто потом, но освещение в этой цилиндрической гробнице было таким тусклым, что ни Вайланд, ни Ройал не заметили во мне ничего необычного. К тому же я подозревая, что Ройал тоже не очень хорошо себя чувствует, — ведь прошло всего пять минут после того, как он пришел в себя после сокрушительного удара. Что касается Вайланда, то у меня было-такое чувство, что он изрядно трусит и слишком озабочен этим обстоятельством, чтобы обращать внимание на какие-то детали в моей внешности.

Нижний люк был открыт, и мы проникли через входной отсек в батискаф. Я делал все возможное, чтобы щадить свое плечо, но все равно путешествие предстояло мучительное. И Вайланд и Ройал были поражены, увидев перепутанную массу беспорядочно висевших проводов. Не меньшее впечатление произвела на них и та скорость, с какой я, почти не сверяясь с моим листком, привел все в рабочее состояние. К счастью, работать можно было на уровне пояса — вся левая рука уже была так плоха, что я мог двигать ею только от локтя вниз.

Приведя в порядок проводку, я начал проверять сеть. Вайланд нетерпеливо следил за мной, а у Ройала было такое лицо, которое можно было сравнить только с лицом бесстрастного сфинкса. Нетерпение Вайланда меня мало трогало — я ведь тоже находился в батискафе и не собирался рисковать. Я осмотрел также контрольные реостаты для двух двигателей, получающих питание от батарей, повернулся к Вайланду и указал ему на пару мерцающих циферблатов.

— Двигатели… Их едва слышно, но они работают как надо. Вы готовы тронуться в путь?

— Да… — Он облизывал губы. — Готовы, если вы готовы.

Я кивнул, произвел необходимые манипуляции и, указав на микрофон, поставил рычажок на позицию «включено».

— Не угодно ли отдать ваш приказ, чтобы из резинового кольца выкачали воздух?

Вайланд отдал необходимые распоряжения. Я выключил микрофон и стал ждать. Батискаф слегка покачивало, но внезапно движение прекратилось. Я взглянул на глубиномер. Стрелка судорожно прыгала, мы были слишком близко от поверхности, и большие волны оказывали определенное влияние. Тем не менее не было сомнения в том, что мы погружаемся.

— Мы оторвались от опоры, — сказал я Вайланду и включил вертикально падающий прожектор, направив его луч сквозь стекло иллюминатора. До песчаного дна было не более десяти футов. — Направление, живо! Я не хочу, чтобы мы здесь застряли.

— Прямо вперед, как раз как вы держите! — Вайланд смотрел на листок бумаги, который он уже достал из кармана. — Курс почти точно на юго-запад. — Двести двадцать два {3}    градуса.

— Точно?

— Что вы имеете в виду под словом «точно»? — огрызнулся он. Теперь, когда его желание исполнилось, он начал нервничать еще сильнее. Возможно, он страдал клаустрофобией.

— Только по карте или по этому компасу?

— По этому компасу.

— С поправкой?

Он снова посмотрел на свой листок.

— Да. Брайтон говорил, что, если мы пойдем в этом направлении, металл опор на компас не повлияет.

Я промолчал. Брайтон, инженер, умерший от кессонной болезни, где он теперь? Я был более чем уверен, что не более ста футов от нас. Чтобы пробуравить на этой глубине нефтяную скважину, потребовалось, по крайней мере, шесть тысяч мешков цемента, а для того, чтобы Брайтон остался навсегда на дне моря и превратился в обезличенный скелет, прежде чем кто-либо заметит его отсутствие, хватило и двух ведер.

— От опоры до самолета — пятьсот двадцать ярдов, — говорил между тем Вайланд (Первое упоминание о самолете!) — Это по горизонтали. Делая поправку на глубину, около шестисот двадцати. Во всяком случае, так сказал Брайтон.

— Где начинается эта впадина?

— Через две трети расстояния… Примерно. На расстоянии четырехсот футов приблизительно одна и та же глубина, на которой стоит и Икс-13, а потом дно резко понижается под углом примерно в тридцать градусов и доходит до глубины около 480 футов.

Я кивнул, но не сказал ни слова. Я часто слышал, что человек не может одновременно ощущать два источника сильной боли, но это неверно! Еще как может! Рука, плечо, спина превратились в сплошное море боли, и через эту боль летели остроконечные стрелы боли из верхней челюсти. У меня не было желания разговаривать, не было желания слушать. И я старался забыть про боль, сосредоточив свое внимание на том, что каждую, секунду делали мои руки.

Как я увидел, буксирный трос, соединяющий нас с опорой, был намотан на барабан с электроприводом. Но движение было односторонним — трос предназначался только для подтягивания батискафа обратно к опоре. Сейчас же он разматывался, и число вращений барабана регистрировалось внутри наблюдательной камеры, давая довольно точное представление о расстоянии, которое мы проходили. Там же отмечалась скорость движения. Максимальная скорость батискафа составляла два узла, но незначительное натяжение, возникающее при разматывании троса, сводило ее до одного узла. Однако этого было вполне достаточно, предстоящий путь был недалек. Вайланд с удовольствием предоставил мне вести батискаф. Большую часть времени он смотрел с некоторым опасением в боковой иллюминатор. Ройал же не отрывал от меня своего единственного здорового и немигающего глаза. Он отмечал все малейшие движения с моей стороны, но действовал он так скорее по привычке, его невежество относительно принципов устройства и вождения батискафа было абсолютным. Даже когда я отключил, точнее, почти отключил поглощающее устройство, сведя его работу до миниума, то и это мое действие не вызвало у него никакой реакции.

Мы медленно шли футах в десяти над морским дном со слегка поднятым носом, задевая разматывающимся позади нас тросом коралловые образования или карьеры губок. Вокруг было совершенно темно, но два прожектора высвечивали нам путь. За иллюминатором лениво проплыли два-три групера, рассеянно направляющиеся по своим делам. Похожая на змею барракуда, извиваясь своим узким серым телом, ткнулась в боковое стекло своей зловещей головой и какое-то мгновение смотрела на нас немигающим взглядом. Некоторое время нас сопровождала стая рыб, напоминающих скумбрию, а потом и она внезапно исчезла, подняв водоворот струй, а в поле нашего зрения величественно появилась носатая акула. Двигалась она с помощью почти неуловимых на глаз движений своего огромного хвоста. Но вообще-то большей частью море было пустынно. Возможно, бушующий наверху шторм заставил всех уйти в более глубокие слои воды.

Ровно через десять минут после того, как мы тронулись в путь, морское дно внезапно начало понижаться и вскоре исчезло. Я понимал, что это лишь обман зрения. Вайланд наверняка десять раз промерял  дно, и если он сказал, что угол наклона приблизительно 30 градусов, то, значит, так оно и есть. Тем не менее впечатление, что под нами разверзлась бездна, было ошеломляющим.

— Здесь, — сказал Вайланд вполголоса, и на его гладком лощеном лице заблестели капельки пота. — Спуститесь вниз, Тэлбот!

Я покачал головой.

— Позднее. Если мы сейчас начнем погружаться, то трос вздернет наш хвост. Прожекторы светят не вперед, а только вниз. Хотите, чтобы мы трахнулись носом о какую-нибудь подводную скалу? Или чтобы разорвало резервуар с бензином? Не забывайте, что стенки этого резервуара сделаны из тонкого металла. Мы потеряем плавучесть и уже никогда не поднимемся отсюда. Надеюсь, вы все это понимаете, Вайланд?

Его лицо и губы блестели от пота. Он облизнул губы и сказал:

— Вам виднее, Тэлбот. Поступайте как знаете.

Я и поступил по своему усмотрению. Я держался курса 222, пока глубиномер не показал глубину 600 футов, а потом остановил двигатели и свел к минимуму подъемную силу. Медленно, но с роковой неумолимостью мы стали погружаться вниз. Вскоре наши прожекторы вновь осветили морское дно. Ни кораллов, ни выступов породы, ничего кроме серого песка и длинных темных полос ила. Я снова включил оба двигателя и медленно пополз вперед. Двигаться пришлось всего несколько ярдов. Расчет Брайтона был почти точен — когда стрелка показала 620 футов, я заметил слева нечто, возвышающееся над морским дном. Это был хвост самолета. Его нос был обращен в ту сторону, откуда мы приплыли. Я снова выключил двигатели. Медленно и неуклонно батискаф опускался на морское дно.

Прошло всего 25 минут с тех пор, как я выключил поглощающее углекислоту устройство, и воздух в кабине стал значительно тяжелее. Правда, ни Вайланд, ни Ройал ничего этого не замечали. Или, возможно, считали, что так и должно быть при данных условиях: Как бы то ни было, оба они были сильно увлечены тем, что можно было разглядеть при ярком свете наших прожекторов.

Видит Бог, я и сам был поглощен этим. Сотни раз я пытался представить себе, что почувствую, когда, наконец, увижу, если вообще увижу, то, что лежало на дне, наполовину затянутое илом. Я думал, что меня охватит гнев, ярость или вообще какой-нибудь душевный срыв, а может быть, просто страх, но сейчас в моей душе ничего подобного не было. Я чувствовал только печаль и жалость, огромные, которых доселе еще никогда не испытывал. Возможно, что моя реакция была не той, какую я ожидал, потому что мозг мой был затуманен непрекращающейся болью? Но нет, я знал, что это происходит не потому, и мне было ничуть не лучше от сознания того, что объектом этой жалости и печали были уже не другие, а я сам. Это была печаль о безвозвратно ушедшем прошлом, жалость к навсегда потерянному, жалость к самому себе, безнадежно потерявшемуся в пустыне одиночества.

Самолет ушел в ил фута на четыре. Правого крыла не было — должно быть, обломилось при ударе о водную поверхность, у левого не хватало кончика, но хвост и фюзеляж сохранились полностью. Только передние стекла были разбиты.

Мы сейчас находились возле фюзеляжа, корма батискафа нависла над кабиной самолета, а наблюдательная камера была в каких-нибудь шести футах от разбитых стекол кабины и почти на одном уровне с ней. Внутри я различил два скелета — один, на месте пилота, все еще сохранял вертикальное положение (его удерживали привязные ремни), а другой — рядом с ним — сильно подался вперед и был почти не виден.

— Чудесная картина, не правда ли, Тэлбот? — Забыв про свои страхи, Вайланд буквально потирал руки от удовольствия. — Сколько времени я потратил на это дело, но игра стоила свеч! И главное — все цело! Я боялся, как бы море не разметало все по морскому дну… Для такого специалиста-подводника это, — сущие пустяки, Тэлбот, не правда ли? — Не ожидая ответа, он снова, повернулся к окну, пожирая самолет глазами. — Чудесно! — повторил он. — Просто чудесно!

— Да, чудесно, — согласился я, и твердый, безразличный тон моего голоса удивил меня самого. — Не считая британского фрегата «Де Браен», потонувшего во время шторма в 1798 году у берегов Делавера, это, вероятно, самое большое сокровище под, водой в западном полушарии. Десять миллионов пятьдесят тысяч долларов в золотых слитках, изумрудах и алмазах…

— Да, сэр, — Вайланд на мгновение забыл свою роль рафинированного светского администратора и вернулся к старым временам охоты за сокровищем. — Десять миллионов двести… — Голос его дрогнул, и он замер. — Откуда… Откуда вы это знаете, Тэлбот? — прошептал он.

— Я знал об этом еще раньше вас, Вайланд, — заметил я спокойно. Оба отвернулись от иллюминатора и уставились на меня. Вайланд — со смешанным выражением удивления, подозрения и страха, а Ройал — своим единственным, холодным, плоским, мраморным глазом, который казался больше, чем когда-либо. — Боюсь, Вайланд, что вы не столь проницательны, как генерал. Да и я тоже, если говорить откровенно. Сегодня он меня раскусил. И я понял почему… А вы знаете почему, Вайланд? Хотите знать — почему?

— О чем это вы? — хрипло выдавил он.

— Он очень проницательный, наш генерал, — продолжал я, сделав вид, что не заметил, как меня прервали. — Когда мы прибыли сегодня утром на Икс-13, он подметил, что я прятал свое лицо только до тех пор, пока не убедился, что среди присутствующих нет опасного для меня человека, а потом я уже лица не прятал — мне было все равно. Это с моей стороны было, разумеется, неосмотрительно, но зато это навело его на мысль, что я — не убийца, иначе я прятался бы от всех, и что я уже побывал на Икс-13 и боюсь только кого-то, кто может меня узнать. И в обоих своих предположениях он был прав: я действительно не убийца, и я уже побывал на Икс-13. Сегодня перед рассветом.

У Вайланда словно отнялся язык. Мои слова и скрывающиеся за ними самые мрачные перспективы выбили его из равновесия и привели в смятение, которое лишило его дара речи.

— Генерал заметил еще кое-что, — продолжал я. — Он заметил, что, когда вы рассказывали об этой подводной экспедиции, я не задал самого естественного вопроса, который должен был задать: что это за сокровище и на каком судне или самолете оно затонуло. А ведь я не задал вам ни одного из этих вопросов! Беспечность с моей стороны, не правда ли, Вайланд? Но вы ничего не заметили, а генерал Рутвен заметил и понял, что тут ответ может быть только один: я обо всем знаю!

Секунд десять длилось молчание, а потом Вайланд с трудом выдавил из себя:

— Так кто же вы, Тэлбот?

— Во всяком случае, не ваш друг, Вайланд… — Я улыбнулся, насколько мне позволяла боль в верхней челюсти. — Вы умрете. Вы умрете в мучениях, и, когда вы будете испускать последний вздох, вы проклянете мое имя и тот день, когда вы меня встретили!

Снова молчание, еще более глубокое, чем прежде. Мне очень хотелось курить, но в кабине этого делать было нельзя. Мы и так уже дышали с трудом, и пот покрывал наши лица.

— Мне хочется рассказать вам одну маленькую историю, — снова начал я. — И хотя это не сказка, я начну ее со сказочной фразы: «В некотором царстве, в некотором государстве».

Итак, в некотором царстве, в некотором государстве существовал очень маленький военный флот — всего пара эсминцев, фрегат да канонерская лодка. Маловато для военного флота, не так ли, Вайланд? И тогда правители решили увеличить его вдвое. Они неплохо зарабатывали на вывозе нефти и кофе и считали, что могут себе это позволить. Хочу обратить ваше внимание, что они могли бы истратить эти деньги на сотни более выгодных дел, но в этой стране часто происходили революции, и позиция каждого очередного правительства зависела от силы армии, которой они располагали. «Удвоить наш флот!» — сказали они. Кто это сказал, Вайланд?

Он хотел было ответить, но из горла его вырвалось лишь какое-то карканье. Он облизал губы и сказал:

— Колумбия…

— Интересно, откуда вы это знаете, Вайланд? Правильно, Колумбия. Они договорились о покупке пары подержанных эсминцев в Британии и нескольких фрегатов, миноносцев и канонерок в Соединенных Штатах. Хотя все это корабли были уже в эксплуатации, они оставались почти новыми. Их купили, как говорится, по дешевке — всего за двадцать с четвертью миллионов в переводе на доллары. И вдруг — загвоздка. В Колумбии возникла угроза революции и гражданской войны. Курс песо стал резко падать за границей, и Британия и Соединенные Штаты отказались от сделки. Ни один международный банк даже и смотреть не хотел на Колумбию. Тогда решили заплатить натурой. Какое-то из предыдущих правительств импортировало из Бразилии для промышленных целей на два миллиона долларов алмазов, которые так и не были использованы. К этому добавили колумбийского золота на два с половиной миллиона долларов — почти две тонны слитков по 28 унций каждый. Но основную массу все же составили отшлифованные изумруды — ведь вы хорошо знаете, Вайланд, что россыпи в восточных Андах — самый известный и крупный источник изумрудов в мире. Или, быть может, вы этого не знаете?

Вайланд ничего не ответил. Он вынул свой изящный носовой платок и обтер лицо. Вид у него был совершенно больной.

— Впрочем, это не так уж и важно… А потом встал вопрос о транспортировке. Предполагалось, что ценности доставит самолет, но в начале мая 1958 года все рейсы на национальных линиях были временно отменены из-за предстоящих выборов. Тем не менее, некоторые члены администрации стремились как можно быстрее избавиться от этих ценностей, боясь, как бы они не попали в чужие руки. Поэтому они решили обратиться к иностранной авиакомпании, совершающей только внешние рейсы. Они договорились с Транскарибской авиакомпанией. А фирма Ллойда согласилась застраховать груз. Был разработан маршрут: из Баракквилла на Тампу через Юкатанский пролив, и самолет вылетел.

В этом самолете, Вайланд, летели только четыре человека: пилот, родной брат владельца Транскарибской авиакомпании; второй пилот, выполняющий также обязанности штурмана; женщина и маленький ребенок, которых сочли благоразумным захватить с собой на тот случай, если бы при неудачном исходе выборов выяснилась роль Транскарибской авиакомпании в вывозе ценностей из страны.

Как я уже сказал, был разработан фиктивный маршрут, но тем не менее это их не спасло, Вайланд! Ибо один из благородных администраторов, так стремящихся уплатить долг Британии и Америке, который занимал крупный пост, оказался также и крупным мошенником. Он знал о настоящем маршруте и радировал вам. Вы были в Гаване и ждали этого звонка… Не так ли, Вайланд?

— Откуда вы все это знаете? — прохрипел тот.

— Потому что я и есть… был… владельцем Транскарибской авиакомпании… — Я чувствовал невыносимую усталость, но только не знал от чего: то ли от боли, то ли от сознания, что для меня жизнь уже практически кончилась. — В то время я находился в Балайзе, — продолжал я. — В Британском Гондурасе, но мне удалось связаться с ними по радио после того, как они починили рацию. Они передали мне, что кто-то пытался взорвать самолет, но теперь я знаю, что это было вовсе не так. Была сделана только попытка вывести из строя рацию и тем самым отрезать самолет от внешнего мира. Им это почти удалось — почти, но не совсем. Ведь вы так и не узнали, Вайланд, что прежде, чем самолет был сбит, кое-кому удалось связаться с ним по радио. Я говорил с ними всего две минуты, две короткие минуты, Вайланд. Но эти две короткие минуты и решили вашу судьбу! Сегодня к вечеру вы умрете!

Вайланд смотрел на меня глазами, полными ужаса и отчаяния. Он знал или предполагал, что последует дальше. Теперь ему было известно все: и кто я, и что значит встретить человека, который потерял в этом мире все и для которого такие понятия, как жалость и сострадание, перестали существовать даже как слова. Медленно, словно ему было больно это делать, он повернул голову, чтобы посмотреть на Ройала. И впервые за все время, что я их знаю, он не встретил с его стороны ни успокоения, ни поддержки, ни тем более уверения в том, что все кончится хорошо. Ибо в эти мгновения случилось невероятное: Ройал сам испугался.

Я немного повернулся к иллюминатору и показал на разбитую кабину самолета:

— Посмотрите хорошенько, Вайланд! — сказал я спокойно. — Посмотрите хорошенько, что вы натворили, и можете гордиться своими успехами! Вон тот скелет, что находится на месте пилота, был когда-то человеком по имени Питер Тэлбот, моим братом-близнецом. Другой скелет — это то, что осталось от Элизабет Тэлбот, моей жены! В хвосте самолета вы можете обнаружить скелет маленького ребенка, Джона Тэлбота, моего сына! Ему было три с половиной года. Тысячи раз я думал о том, какой страшной смертью умер мой маленький сын, Вайланд. Пули, убившие жену и брата, не могли поразить его, и он, должно быть, был еще жив, когда самолет ушел под воду. А две или три минуты, когда самолет, кувыркаясь в воздухе, падал в залив, малыш наверняка, обезумев от страха, кричал и плакал, звал свою мать, но мать не приходила. Он звал ее снова и снова, но она не могла прийти… так ведь, Вайланд? А потом самолет ударился о воду, и даже тогда, возможно, даже тогда Джонни был еще жив. Возможно также, что фюзеляж не сразу ушел под воду — это часто бывает, и вы это знаете, Вайланд. И может быть, в нем оставался еще воздух, когда он тонул. Кто знает, сколько времени прошло, пока волны не сомкнулись над ним… Неужели вы не можете представить себе эту картину, Вайланд? Трехлетний ребенок кричит, плачет от страха, зовет мать, но рядом с ним никого нет. А потом и он затихает — мой мальчик умирает…

Я долго смотрел на разбитую кабину самолета. А может быть, мне просто казалось, что долго. И когда я отвернулся, Вайланд схватил мою руку. Я оттолкнул его, и он упал, не отрывая от меня широко раскрытых от ужаса глаз. Рот его приоткрылся, он дышал учащенно и отрывисто, и все тело его дрожало. Ройал еще владел собой, но и только. Его побелевшие в суставах руки лежали на коленях, а глаза шныряли вокруг, как у затравленного зверя, который ищет какую-нибудь лазейку.

— Я долго ждал этого часа, Вайланд, — продолжал я. — Я ждал его два года и четыре месяца, и все это время не было и пяти минут, чтобы я подумал о чем-нибудь другом.

У меня не осталось ничего и никого, ради кого я мог бы жить. Вы можете это понять, Вайланд? Мне ничего больше не нужно в этом мире. Возможно, мои слова покажутся вам жуткими, Вайланд, но я хотел бы остаться здесь, рядом с ними. Я больше не обманываю себя относительно смысла жизни. И поэтому мне все равно — жить или остаться здесь. Только клятва заставила меня жить эти два с лишним года — клятва, — которую я дал 3 мая 1958 года. Я поклялся, что не успокоюсь до тех пор, пока не найду и не уничтожу того человека, который лишил меня жизни. И вот теперь я добился своего… Правда, мне противна мысль, что вы тоже останетесь здесь, но с другой стороны, в этом есть какая-то справедливость. И убийцы и их жертвы — все вместе.

— Вы сошли с ума! — прошептал Вайланд. — Вы сошли с ума! Что такое вы говорите!

— Помните тот переключатель, Вайланд, который я оставил на столе? Вы им еще поинтересовались, и я сказал, что он больше не понадобится? Он действительно больше не понадобится! Теперь не понадобится. Это был контрольный рычаг для сбрасывания балласта. Без него этот механизм не действует. А не сбросив балласт, мы никогда не сможем подняться на поверхность. Мы пришли к могиле, и здесь мы и останемся, Вайланд. Останемся навеки!