Мы помчались почти прямо на север по белой, пыльной ленте шоссе, приподнятого над окружающей местностью на несколько футов. Слева от нас, переливаясь как изумруд, сверкал и искрился на солнце Мексиканский залив. Между дорогой и морем тянулась низменная полоса поросшего мангровыми деревьями побережья, а справа — болотистые леса, не пальмовые, какие ожидаешь встретить в этих местах, а сосновые, и к тому же удручающе чахлые на вид.

Поездка не доставляла мне особого удовольствия. Я гнал машину на предельной скорости, но ее мягкое покачивание совершенно не успокаивало меня. У меня не было темных очков, и, хотя солнце не било прямо в глаза, слепящее отражение субтропического солнца от белой дороги вызывало резкую боль в глазах. И хотя это была открытая машина, ее огромное и сильно изогнутое ветровое стекло исключало всякое дуновение прохлады, несмотря на то, что ветер свистел у нас в ушах. В зале суда, защищенном от солнца, температура достигала почти ста градусов, а сколько градусов было здесь, на открытом воздухе, я даже не мог и решить. Во всяком случае, было жарко, как в доменной печи. Нет, эта поездка решительно не доставляла мне удовольствия.

То же самое, очевидно, испытывала и девушка, сидевшая рядом со мной. Она даже не спрятала обратно в сумочку выброшенные мною вещи, а просто сидела, крепко сжав руки. Время от времени, на особенно крутых поворотах, она хваталась за верхний край дверцы, и это было единственное движение с ее стороны с той минуты, как мы покинули Марбл-Спрингс, если, конечно, не считать того, что она повязала голову белой косынкой. Она ни разу не взглянула на меня, и я даже не знал, какого цвета у нее глаза. И конечно, она ни разу не пыталась заговорить со мной. Раз или два я взглянул на нее, но каждый раз она упрямо смотрела вперед на дорогу — с бледным лицом и плотно сжав губы. Только на левой щеке горело красное пятнышко. Ею все еще владел страх — может быть, даже сильнее, чем раньше. Видимо, она думала о том, что ждет ее впереди. Я и сам задавал себе этот вопрос.

Когда мы проехали восемь минут, отмахав за это время восемь миль, случилось то, чего я опасался. Кто-то, несомненно, думал и двигался еще быстрее нас. Впереди на дороге возникла преграда. Это случилось на том месте, где какая-то предприимчивая фирма засыпала участок справа от шоссе щебенкой и ракушником, асфальтировала его и строила бензоколонку и закусочную для водителей.

Прямо поперек дороги стояла большая черная полицейская машина. Слева от нее почва резко обрывалась, образуя нечто вроде канавы футов пяти глубиной. С этой стороны проезд был невозможен. Справа, где дорога расширялась, ответвляясь к бензоколонке, красовался ряд тяжелых бензобаков на пятьдесят галлонов каждый, и эта стена из гофрированного железа тоже блокировала пространство между полицейской машиной и первой линией бензоколонок, расположенных параллельно шоссе.

Все это я отметил в своем мозгу за четыре-пять секунд, которые понадобились мне для того, чтобы снизить скорость нашего содрогающегося «шевроле» с 70 миль до 30-ти. Пронзительный визг тормозов прозвучал в моих ушах, словно сигнал бедствия, а за нами по белой дороге потянулся черный след расплавленной резины. Увидел я и троих полицейских. Один прятался за кузовом машины, другой высунул голову и правую руку. Оба были вооружены револьверами. Третий полицейский был почти скрыт бензоколонкой, но ничто не могло скрыть его автомата — этого смертоносного оружия, особенно если стреляешь из него на таком близком расстоянии.

Я снизил скорость до двадцати миль в час. Теперь до полицейской машины оставалось не более сорока ярдов. Полицейские, целясь мне в голову, уже поднимались и выходили из своих засад, и в этот момент я заметил, что девушка собирается распахнуть дверь и выскочить из машины. Не говоря ни слова, я нагнулся, схватил ее за руку и притянул к себе с такой силой, что она вскрикнула от боли. В то же мгновение, держа ее частично перед собой, а частично рядом — так чтобы полицейские не решились стрелять, я вновь нажал акселератор. Линия баков ринулась нам навстречу.

— Сумасшедший! Мы погибнем!

Долю секунды она смотрела на быстро приближавшийся ряд пятидесятигаллонных бочек, а затем с криком уткнулась лицом в мою грудь, впившись ногтями мне в плечи.

Мы врезались во вторую слева бочку. Подсознательно я еще крепче прижал девушку к себе, уперся в руль и приготовился к страшному удару, который бросит меня на руль или выбросит через лобовое стекло, когда пятисотфунтовая бочка срежет болты крепления и двигатель окажется в салоне. Но страшного удара не последовало, раздался лишь скрежет металла, и бочка взлетела в воздух. На мгновение я оцепенел, решив, что она перелетит через капот, пробьет лобовое стекло и размажет нас по сиденьям. Я резко повернул руль влево, снова оказался на шоссе, выправил машину и дал полный газ. Бензиновый бак оказался пустым! И ни один человек не выстрелил.

Девушка медленно подняла голову, посмотрела назад, через мое плечо на преграду, от которой теперь мы стремительно удалялись, а потом остановила свой взгляд на мне. Руки ее все еще продолжали судорожно держать меня за плечи, но она, казалось, этого не замечала.

— Вы действительно сумасшедший! — Я едва мог расслышать ее хриплый шепот сквозь нарастающий гул машины. — Настоящий сумасшедший!

Если раньше она испытывала страх в той или иной мере, то сейчас она была охвачена ужасом.

— Отодвиньтесь немного, леди, — попросил я. — Вы мешаете мне следить за дорогой.

Она немного отодвинулась, но глаза ее, полные страха, по-прежнему были прикованы к моему лицу. А тело ее сотрясала дрожь.

— Вы — сумасшедший! — повторила она. — Прошу вас, выпустите меня!.. Очень прошу вас…

— Я совсем не сумасшедший! — Мне приходилось делить свое внимание между лентой дороги впереди и зеркальцем заднего обзора. — Просто я кое-что смыслю и умею наблюдать. Ведь у них было не больше двух минут в распоряжении, чтобы перекрыть дорогу, но для того, чтобы привезти со склада шесть баков с бензином и расставить их в нужном порядке, потребовалось бы гораздо больше времени, чем две минуты. Поэтому я предположил, что баки пустые! А насчет того, чтобы высадить вас… Ну, на это у меня просто нет времени. Оглянитесь-ка назад и посмотрите!

Она оглянулась.

— Они… Они гонятся за нами…

— А вы что же, решили, что сейчас они отправятся в ресторан выпить по чашечке кофе?

Теперь дорога приблизилась к морской глади, и ее изгибы были следствием изгибов побережья. Движение на шоссе было слабым, но вполне достаточным, чтобы замедлить нашу скорость на поворотах, и полицейская машина явно нас догоняла.

Ее шофер знал свою машину лучше, чем я свою, а дорога была ему так же знакома, как собственная ладонь. В течение десяти минут ему удалось сократить расстояние между нами на 150 ярдов.

Последние несколько минут девушка неотрывно смотрела на следующую за нами машину. Но потом она повернулась и посмотрела на меня. Она старалась говорить спокойным голосом, и это ей почти удалось:

— Что… Что же будет теперь?

— Все что угодно! — лаконично ответил я. — Теперь они церемониться не станут. Вряд ли они довольны тем, что произошло у бензоколонки…

И верно — не успел я договорить, как сзади, быстро следуя один за другим, раздались три резких звука, похожих на щелканье бича и отчетливых, несмотря даже на пение шин и рев мотора. По лицу девушки я догадался, что комментарии излишни, она и сама прекрасно поняла, чем были вызваны эти звуки.

— Ложитесь! — приказал я. — Прямо на пол! И нагните голову! Это ваш единственный шанс на спасение!

Как только она скорчилась на полу, так что мне были видны лишь ее плечи и затылок, я выхватил из кармана револьвер, быстро снял ногу с акселератора и резко затормозил.

Этот маневр нашего «шевроле» был для преследователей полной неожиданностью, и скрежет шин и визг их машины подсказали мне яснее всяких слов, что водитель растерялся. Я быстро выстрелил, и почти одновременно раздался звон, после которого в ветровом стекле машины появилось звездообразное отверстие — след пули. Я выстрелил вторично, и полицейская машина дико рванулась в сторону и стала поперек дороги, повиснув передними колесами над канавой справа. По тому, как ее занесло, я понял, что попал в одну из передних шин.

Полицейские остались невредимыми и через пару секунд уже были на дороге, выпуская нам вслед пулю за пулей. Но к тому времени мы уже были опять ярдах в 150 от них, и, как ни хороши были их револьверы и даже автомат, стрелять из них на таком расстоянии — это все равно, что бросать в нас камнями. Через несколько секунд мы сделали поворот и вообще скрылись из вида.

— Отлично! — сказал я. — Война закончена. Можете сесть снова, мисс Рутвен.

Она выпрямилась и снова села рядом со мной. Пряди ее темно-русых волос упали ей на лицо, она сняла косынку, привела волосы в порядок и снова повязала косынку. Вот уж эти женщины! — подумал я. Даже если бы они падали с утеса, но знали, что внизу их ждет компания, то и на лету сделали бы себе прическу.

Завязав косынку под подбородком, она сказала вполголоса и не глядя на меня:

— Спасибо, что заставили меня лечь… Ведь меня… меня могли убить…

— Могли бы, — равнодушно ответил я. — Но в тот момент я подумал не о вас, леди, а о себе. Ведь ваше здоровье тесно связано с моим. Не будь рядом со мной живой гарантии в вашем облике, они бы пустили в ход все что угодно, начиная от ручной гранаты и кончая 14-дюймовым морским орудием. И все для того, чтобы задержать меня.

— Они и так старались нас убить… Ведь старались… — Голос ее снова дрогнул, когда она показала на отверстие, пробитое пулей в ветровом стекле… — А я сидела как раз на уровне…

— Все это верно… Но, наверное, им было приказано не стрелять как попало. И тем не менее, будучи взбешенными тем, что произошло у бензоколонки, они позабыли, наверное, про этот приказ. Но не исключено, что они просто целились в передние колеса. Трудно попасть в цель, стреляя из быстро идущей машины. А может быть, они вообще стрелять не умеют…

Встречное, движение все еще было большим — две-три машины на милю, но и такое движение было слишком интенсивным, чтобы я мог чувствовать себя спокойным. Большей частью навстречу попадались семейные машины. Люди ехали отдыхать и развлекаться, и, как у всех праздных людей, у них было достаточно времени, чтобы проявлять, а главное — в полной мере удовлетворять свое любопытство. При встрече с нами каждая машина замедляла ход, и в зеркальце заднего обзора я видел, как водители трех или четырех машин оборачивались и смотрели нам вслед. Благодаря Голливуду и тысяче телефильмов пробитое пулей ветровое стекло превратилось в предмет массового интереса и вызывало вполне определенные ассоциации.

Это, конечно, внушало беспокойство. Но еще хуже была уверенность в том, что каждую минуту какая-нибудь местная радиостанция, действующая в радиусе ста миль, начнет передавать сообщение о том, что произошло в зале суда в Марбл-Спрингс, а также передаст подробное описание «шевроле», моей особы и девушки, сидевшей рядом со мной. Вполне возможно также, что у половины проезжающих мимо машин приемники были настроены на местную волну, где бесконечным потоком шли выступления гитаристов, концерты сельской музыки и тому подобные программы. Достаточно дать одну передачу последних новостей, чтобы какой-нибудь болван за рулем решил повернуть свою машину вслед за нами, желая показать своей жене и детям, какой он храбрый, — особенно если раньше они этого не подозревали. Я схватил все еще пустую сумочку девушки, надел ее на руку и ударил кулаком по ветровому стеклу, прямо в центр пробитого пулей отверстия. Теперь на его месте красовалась большая дыра. Но эта дыра уже больше не была так интересна — в те дни разбитые ветровые стекла не были такой уж редкостью — пущенный камень, резкое изменение температуры, даже громкий звук на пределе частоты — любое из этих обстоятельств могло повредить ветровое стекло.

Но этого оказалась недостаточно. И я это понимал. И когда в какую-то очередную лирическую песню ворвался возбужденный быстрый голос и красочно, хотя и кратко описал мое бегство, призывая всех, кто находится на шоссе, смотреть в оба и сообщить о встрече с «шевроле», я понял, что придется расстаться с этой машиной, и причем — немедленно. На этой главной магистрали, объединяющей юг и север, избежать опознания было практически невозможно. Необходимо было найти другую машину, и сделать это надо было незамедлительно.

Найти ее удалось почти сразу. Мы проезжали через один из новых городов, которые, как грибы, расплодились по всему побережью Флориды, когда я снова услышал экстренное сообщение о себе, и сразу же за чертой города мы наткнулись на стоянку на левой стороне шоссе. Здесь стояли три машины, которые, очевидно, принадлежали одной компании, ибо в просвете между деревьями и кустами, которые окаймляли площадку, я увидел группу из семи-восьми человек, спускавшихся к морю. Они тащили с собой шашлычный вертел, плитку и корзину с провизией. Похоже было, что они собираются устроить пикник.

Я выскочил из «шевроле», вывел за собой девушку и быстро осмотрел все три машины. Две из них были с поднимающимся верхом, третья — спортивная, и все три были открыты. Я не нашел ни одного ключа зажигания, но владелец спортивной машины держал, как делают многие, в «бардачке» запасной комплект, прикрытый лишь кусочком лайковой тряпочки.

Я бы мог сразу уехать, бросив полицейскую машину, но это было бы глупо с моей стороны. Сама по себе пропажа спортивной машины, похищенной, возможно, обычным автомобильным вором, не привлечет особого внимания. Но если «шевроле» найдут на этой стоянке, то внимание всего штата сразу переключится на спортивные машины.

Тридцать секунд спустя мы уже снова были на окраине маленького городка. Подъехав к почти застроенному участку у шоссе со стороны моря, я замедлил ход. Вокруг — ни души, и я не колебался. Я свернул на бетонированную дорожку, ведущую к первому же дому, проехал через открытую подъемную дверь гаража, заглушил мотор и быстро закрыл за собой дверь.

Когда через две-три минуты мы вышли из гаража, ни у кого, кто нас разыскивал, не возникло бы, по крайней мере с первого взгляда, подозрения, что мы именно те люди. По случайному совпадению на девушке была верхняя кофточка с короткими рукавами совершенно такого же зеленого цвета, как и мой костюм. Эту подробность радио подчеркнуло дважды: броская примета, которая тотчас же нас выдала бы. Но теперь кофточка исчезла, а открытую белую блузку, которая была на ней, носили в тот жаркий день тысячи девушек. Поди отличи одну от другой! Зеленую кофточку я спрятал в своем пиджаке, вывернув его подкладкой наружу и перебросив себе через руку. Галстук я тоже сунул в карман. Косынку я у девушки забрал и повязал ее, как носовой платок, вокруг своей головы, спустив справа свободный конец и скрыв таким образом свой шрам. Поскольку рыжие волосы на висках меня тоже могли выдать, я постарался закрасить их смоченным косметическим карандашом, который нашел в ее сумочке. И если мои волосы и приняли необычный вид и цвет, какого я ни у кого не видел, то они уж во всяком случае не казались рыжими.

Под кофточкой и пиджаком я держал револьвер. Идя неторопливо, чтобы скрыть хромоту, мы тем не менее уже через три минуты были снова на площадке для машин. Спортивная машина была тоже марки «шевроле», с таким же точно мотором, но на этом сходство и кончалось. Перед нами был двухместный автомобиль с кузовом из пластика. Я водил такую машину еще в Европе и знал, что ее скорость действительно достигает 120 миль в час, как указывают в рекламе.

Я выждал, пока мимо нас не проехал, громыхая, тяжелый грузовик, направляющийся на юг, и завел под его шум мотор спортивной машины. Хотя группа людей, которую я видел раньше, была уже на берегу моря, они все-таки могли услышать звуки знакомого мотора и заподозрить неладное. Я быстро развернул машину носом к югу и поехал вслед за грузовиком. Когда девушка увидела, что мы направляемся в ту же сторону, откуда бежали, она с изумлением уставилась на меня.

— Я знаю, сейчас вы опять скажете, что я сумасшедший, — сказал я. — Что же, валяйте, говорите! Только я не сумасшедший. В северном направлении нас наверняка ожидает вторая засада, и она будет посерьезнее первой — не пропустит и пятитонку! Они могут решить, что я свернул на какую-нибудь дорогу, идущую на восток, через болота. Во всяком случае, на их месте я подумал бы так. Ну, а на болотах любая машина увязнет по самое брюхо… Так что мы поедем прямо на юг! На это они не рассчитывают. А потом мы где-нибудь спрячемся на несколько часов…

— Спрячемся? Где? Где можете вы спрятаться? — Поскольку я ничего не ответил, она продолжала: — Пожалуйста, отпустите меня! Теперь… Теперь вы уже в безопасности. Наверняка вы и сами так считаете. Иначе бы вы не поехали в эту сторону. Прошу вас, отпустите меня, пожалуйста!

— Только не прикидывайтесь наивной! — устало сказал я. — Если я отпущу вас, то через десять минут все фараоны в штате будут знать, в какой машине и куда я еду. Вы, наверное, и в самом деле считаете, что у меня не все дома!

— Клянусь вам, я никому ничего не скажу! Можете мне поверить!

За последние двадцать минут я никого не застрелил, и она не боялась меня больше, но не настолько, чтобы страх не мешал ей думать. Она продолжала настойчиво:

— А почему вы уверены, что я не стану делать людям знаки или не закричу, когда вы остановите машину, например, у перекрестка перед светофором? Или, например, не ударю вас, когда вы смотрите в другую сторону? Откуда вы можете быть уверены в этом?

— Тот полицейский Донелли, — сказал я без всякой видимой связи, — интересно, успел ли доктор вовремя оказать ему помощь?

Но она поняла. Краска, которая только что оживляла ее щеки, вновь отхлынула от лица.

— Отец мой влиятельный человек, мистер Тэлбот. — Она впервые назвала меня по имени. Я оценил также и слово «мистер». — И я ужасно боюсь, что с ним будет, когда он услышит… у него… у него очень больное сердце и…

— А у меня жена и четверо детей, которые умрут с голоду! — прервал я ее. — Так что мы можем только посочувствовать друг другу. А теперь сидите смирно.

Она ничего не ответила и продолжала хранить молчание даже тогда, когда я остановился у аптеки и вошел внутрь, чтобы позвонить по телефону. Она оставалась близко и далеко. Далеко, чтобы слышать разговор по телефону, но достаточно близко, чтобы видеть очертания револьвера под моим пиджаком. Выходя из аптеки, я купил сигарет. Продавец посмотрел на меня, а потом — на стоявшую на улице машину.

— Уж больно жарко сегодня, чтобы сидеть за рулем, — сказал он. — Издалека едете?

— Да нет, с озера Чиликут… — Я обратил внимание на указатель с таким названием в трех или четырех милях к северу. Зато мои усилия по части американского акцента заставили меня даже содрогнуться. — Рыбачили.

— Рыбачили? — Его тон был достаточно нейтральным, чего нельзя было сказать о похотливом взгляде, которым он окинул девушку. Но на сегодня мне было не до рыцарских побуждений, и я не обратил внимания на это. — И что-нибудь поймали?

— Кое-что… — Я не имел понятия, какая рыба водится в местных озерах и есть ли в них вообще какая-нибудь рыба. К тому же, подумал я сразу, едва ли кому-нибудь могло прийти в голову отправиться на эти мелководные заболоченные озера, когда, можно сказать, прямо за порогом лежит весь Мексиканский залив. — Но все, конечно, без толку! — Мой голос звенел словно вновь вспыхнувшим гневом. — Буквально на минуту оставляю корзинку на дороге, как вдруг является какой-то сумасшедший и наезжает на неё. Рыба и завтрак — все к чертям! А пыли-то на этих дорогах — я даже номер не смог разобрать!

— Бывает, — сказал он, а потом его глаза словно уставились в одну точку за сотню миль отсюда, и он спросил быстро:

— А какой марки машина, успели заметить?

— Синий «шевроле»… С разбитым стеклом. Что с вами? В чем дело?

— В чем дело? — повторил он. — Он еще спрашивает! Неужели вы… Вы обратили внимание на парня за рулем?

— Нет… Слишком быстро промчалась машина… Разве что его рыжие волосы, но…

— Рыжие волосы? Озеро Чиликут! Ну, брат… — И с этими словами он повернулся и побежал к телефону.

Когда я подошел к девушке, она сказала:

— Вы ничего не упускаете… Как вы можете быть таким хладнокровным? Ведь он мог узнать, догадаться…

— Догадаться? Он был слишком занят, разглядывая вас. Портной крепко сэкономил на вашей блузке.

Мы поехали дальше. Проехав четыре мили, мы добрались до места, которое я еще раньше приметил. Это была большая автостоянка, расположенная в тени пальм, между дорогой и побережьем. На временно воздвигнутой арке была прибита вывеска, гласившая: «Строительная компания Кодел», и ниже — более крупными буквами: «Добро пожаловать».

Я въехал. На площадке уже стояло пятнадцать, а может быть, и все двадцать машин. Люди сидели: кто на скамейках, предусмотрительно расставленных по краям площадки, кто в своих машинах — таких было большинство. Все они наблюдали за строительством будущего приморского района города. Четыре драги — мощные ковши на гусеничном ходу — медленно и тяжело ползали туда и сюда, отрывая от морского дна скрытую водой коралловую породу и воздвигая прочный и широкий фундамент, потом ползли дальше по только что воздвигнутому молу и поднимали со дна новые порции породы. Одна из машин укладывала широкую полосу нового района. Две другие сооружали небольшие пирсы, отходящие от главного пирса под прямым углом, — участки для будущих домов, каждый дом со своей собственной пристанью. Четвертая выкладывала большую петлю, идущую на север и вновь возвращающуюся на сушу. Это, очевидно, будет гавань для яхт.

Зрелище завораживало. Процесс создания города из дна морского. Только я не в состоянии был отдаться во власть этого волшебства. Я поставил машину между двумя автомобилями со снятым верхом, вскрыл пачку только что купленных сигарет и закурил. Девушка повернулась в мою сторону и недоверчиво посмотрела на меня.

— Это и есть место, где мы можем спрятаться?

— Оно самое, — спокойно ответил я.

— И вы собираетесь здесь остановиться?

— А оно вам не нравится?

— Среди всех этих людей? Где каждый может вас опознать? И причем — в двадцати ярдах от дороги, где любой полицейский патруль…

— Дело в том, леди, что всякий будет думать так же, что ни один человек в здравом уме не спрятался бы здесь от преследования. Поэтому я и считаю это место идеальным. Поэтому-то мы здесь и остановимся.

— Но вы не можете оставаться здесь ночью, — твердо сказала она.

— Конечно нет, — согласился я. — Только до темноты. Сядьте поближе ко мне, мисс Рутвен. Совсем рядом… Представьте себе, что какой-то человек вынужден спасать свою жизнь. Какая картина рисуется вам при этом? Наверное, вы видите обессиленного человека с диким взглядом, который пробирается сквозь чащу, ломая ветки, или проваливающегося по самую шею в какое-нибудь роскошное болото Флориды. И уж конечно, меньше всего вы сможете представить себе человека, сидящего под пальмой рядом с хорошенькой доверчивой девушкой. Никакое другое место на свете не было бы так далеко от подозрения, не правда ли? Придвиньтесь ко мне поближе, леди!

— Как бы мне хотелось, чтобы этот револьвер был у меня, — тихо сказала она.

— Несомненно!.. Придвиньтесь же!

Она придвинулась. Я почувствовал, как она невольно вздрогнула, когда ее обнаженное плечо коснулось моего плеча. Я попытался представить, что бы чувствовал, будь я красивой молоденькой девушкой и окажись в компании убийцы, но быстро бросил это занятие — я не девушка, уже не молод и совсем не красив. Я продемонстрировал девушке револьвер, спрятанный под пиджаком у меня на коленях, и откинулся на спинку сиденья, наслаждаясь легким морским ветерком, который смягчал жару знойных лучей, пробивавшихся сквозь шелестящую листву пальм. Однако похоже было, что солнце не долго будет нас допекать, — морской ветерок, притягиваемый раскаленной землей, был насыщен влагой.

И действительно, крошечные хлопья облаков, проплывавших по небу, уже сбивались вместе, сгущаясь в серые тучи. Мне это не очень нравилось, мне не хотелось расставаться с косынкой, прикрывающей голову.

Прошло минут десять после нашего прибытия, когда на шоссе с южной стороны появилась черная полицейская машина. В зеркальце заднего обзора я увидел, как она замедлила ход и из нее высунули головы два полицейских, обводя стоянку быстрым взглядом. Этот осмотр был настолько же беглым, как и быстрым, — по всему было видно, что они не ожидали обнаружить здесь что-нибудь интересное, — и машина укатила, так и не остановившись.

Надежда в глазах девушки — теперь я увидел, что они серые, холодные и ясные, — вспыхнула и погасла, как пламя задуваемой свечи. Выпрямившиеся было плечи снова поникли. Я отлично понял, что это значит.

Через полчаса у нее вновь вспыхнула надежда. Два фараона на мотоциклах, в шлемах и перчатках, подтянутые и самоуверенные, одновременно промчались под аркой, одновременно остановились и одновременно приглушили свои моторы. Несколько секунд они сидели, упираясь в землю сверкающими сапогами, потом слезли с мотоциклов, растолкали ближайших к ним людей и начали обходить машины. Один из них держал в руках револьвер.

Они начали с машины, стоявшей ближе всех у арки, но обратили внимание не столько на машину, сколько на ее пассажиров. Они ничего не объяснили и не приносили извинений, они вели себя так, как ведут себя полицейские, узнав, что один из их собратьев ранен и умирает… или уже умер.

Внезапно они проскочили две-три машины и устремились прямо к нам. По крайней мере, мне так показалось сначала. Но они и нас миновали и остановились у «форда», стоявшего немного впереди и слева от нас. Когда они проходили мимо нас, я заметил, что девушка как бы вся собралась и сделала быстрый вдох…

— Не делайте глупостей! — Я обхватил ее рукой и с силой прижал к себе. Крик, который был готов вырваться вместе с выдохом, превратился в тихий всхлип от боли. Полицейский, стоявший ближе, оглянулся и увидел, что она сидит, уткнувшись лицом в мое плечо. Увидев то, что, по его мнению, он и должен был увидеть, он повернулся к своему напарнику и высказал замечание отнюдь не тихим голосом и такого характера, которое при нормальных обстоятельствах вызвало бы с моей стороны немедленный отпор. Но обстоятельства нормальными назвать было нельзя, поэтому я и промолчал.

Когда я отпустил девушку, ее лицо и вся шея до блузки пылали. Разумеется, когда я прижал ее к себе, дышать ей было довольно трудно, но я думаю, не это было причиной того, что она покраснела, а скорее неподобающее замечание полицейского. Тем не менее в глазах ее появился какой-то дикий блеск. Впервые она отбросила всякий страх и с безумной решимостью ринулась в борьбу.

— Я все равно сейчас вас выдам! — Она говорила тихо и неумолимо. — Лучше сдавайтесь!

Полицейский проверил «форд». На водителе этой машины была надета зеленая куртка — того же цвета, что и мой костюм, и панама, сильно надвинутая на лоб. Я приметил его еще тогда, когда он въехал на стоянку. У него были черные волосы, а на круглом загорелом лице красовались усы.

Однако полиция медлила с отъездом. Они стояли не более чем в пяти ярдах от нас, но шум строительных работ заглушал их тихие голоса.

— Не дурите! — сказал я. — Ведь у меня револьвер!

— А в нем всего одна пуля!

Она была права. Две пули потрачены в здании суда, одна пробила шину судейского «студебеккера», и две были выпущены, когда нас преследовала полицейская машина.

— Неплохо считаете! — буркнул я. — Но вам лучше уж будет заниматься математическими расчетами в больнице, когда хирурги будут вас чинить… Если только починят…

Она приоткрыла рот, взглянула на меня, но ничего не сказала.

— Одна маленькая пулька — а сколько дел она может наделать! — Не вынимая револьвера из-под пиджака, я приставил его к ее бедру. — Вы слышали, что может сделать одна пуля? А дуло револьвера сейчас у вашего бедра. Понимаете, что это значит? — Я говорил совсем тихо — и я угрожал. — Она до основания раздробит вам кость. А это значит, что вы никогда не сможете ходить, мисс Рутвен! Вы никогда не сможете больше ни бегать, ни танцевать, ни плавать, никогда больше не сядете на лошадь. Всю жизнь вам придется таскать ваше красивое тело на костылях. Или кататься в коляске для инвалидов. И всю жизнь вы будете мучиться! Всю жизнь, до самого последнего дня. Ну как, вы все еще намерены позвать полицейских?

Она сперва ничего не ответила. В лице ее не было ни кровинки, даже губы побелели.

— Вы мне верите? — спросил я.

— Верю…

— Итак!

— Итак, я сейчас позову их, — сказала она просто. — Возможно, вы и сделаете меня калекой, но зато они наверняка вас схватят. И вы уже больше никого не убьете! Я просто должна это сделать…

— Ваш благородный порыв делает вам честь, мисс Рутвен, — насмешка в моем голосе была прямо противоположна мыслям, проносящимся в голове. Она собиралась сделать то, чего я, будь на ее месте, не сделал бы. — Ну что ж, зовите их. И смотрите, как они будут умирать.

Она не сводила с меня глаз.

— Что… что вы хотите этим сказать? Ведь у вас всего одна пуля…

— И она уже не для вас. При первом вашем крике, леди, этот коп с пушкой в руке получит пулю. Выстрелю ему прямо в грудь. Я неплохо управляюсь с кольтом. Вы же собственными глазами видели, как я выстрелом выбил пистолет из рук шерифа. Рисковать не стану. Выстрелю в грудь. Потом схвачу другого полицейского — это сделать проще простого, так как его пистолет находится в застегнутой кобуре. Полицейский знает, что я убийца, но ему неизвестно, что моя пушка пустая. Отниму у него пистолет, обезврежу его и смоюсь. Не думаю, чтобы кто-то попытался остановить меня.

— Но… но я скажу ему, что вам нечем стрелять. Я скажу…

— Вы же будете первой жертвой, леди! Один удар в солнечное сплетение — и вы по крайней мере пять минут никому не сможете сказать ни слова!

Наступило тягостное молчание. Полицейские все еще не уходили. Потом она спросила тихим шепотом:

— И вы действительно это сделаете?

— У меня просто нет другого выхода.

— О, как я вас ненавижу! — Она сказала это без всяких эмоций, но ее ясные серые глаза потемнели от отчаяния и бессилия. — Вот уж никак не думала, что вообще могу так возненавидеть человека. Это ужасно!

— Считайте это ужасным, зато останетесь живой! Полицейские, наконец, закончили обход стоянки, подошли неторопливо к своим мотоциклам и уехали.

День медленно клонился к вечеру. Драги рычали и тарахтели и неумолимо ползли все дальше в море. Дорожные смотрители приезжали и уезжали, и вскоре на стоянке осталась только пара машин — наша и «форд», принадлежащий человеку в зеленой куртке. А потом темнеющее небо окончательно приняло зловещий цвет индиго, и пошел дождь.

Он начался бурно, как всегда начинаются дожди в субтропиках. И пока я возился с машиной, стараясь поднять непривычный для меня верх, моя тонкая хлопчатобумажная рубашка промокла так, будто ее выстирали в Мексиканском заливе. Когда я поднял ветровое стекло и посмотрел в зеркало, я увидел, что у меня через все лицо — от висков до подбородка — тянутся черные полосы: дождь совершенно смыл карандаш с моих волос. Я вытер, как мог, носовым платком эти полосы и взглянул на часы. Из-за туч, закрывших все небо, от горизонта до горизонта, темнота пришла раньше времени. Машины, с шумом проносившиеся по шоссе, шли с включенными фарами, хотя скорее еще был день, а не вечер. Я завел мотор.

— Вы же собирались здесь ждать до темноты? — Голос девушки прозвучал встревоженно. Возможно, она надеялась, что сюда приедут еще какие-нибудь полицейские, более проницательные и шустрые.

— Собирался, — ответил я. — Но к этому времени мистер Чарльз Брукс устроит хороший концерт там, на шоссе! И его выступления будут весьма красочны!

— Мистер Чарльз Брукс? — Судя по ее тону, она подумала, что я окончательно свихнулся.

— Мистер Чарльз Брукс из Питсбурга, штат Калифорния! — Я постучал пальцем по удостоверению водителя, подвешенному у руля. — Далековато пришлось бы ему пройтись и просить собственную машину, чтобы она его подвезла. — Я поднял глаза, прислушиваясь к пулеметной симфонии, которую исполнял дождь на парусиновой крыше машины. — Уж не думаете ли вы, что он все еще жарит шашлыки на берегу? Это в такой-то ливень?

Я проехал под аркой и свернул на шоссе направо. Когда девушка снова заговорила, я понял, что теперь она уверена, будто я окончательно свихнулся.

— В Марбл-Спрингс? — Пауза. Затем: — Вы возвращаетесь в Марбл-Спрингс? — Это было одновременно и вопросом и утверждением.

— Угадали, леди! В мотель «Ла Контесса». Туда, где меня арестовали. Я там кое-что оставил и теперь хочу забрать.

На этот раз она ничего не сказала. Может быть, она подумала, что «свихнулся» — это слишком мягко сказано.

Я стянул с головы косынку — в наступающих сумерках белое пятно на моей голове еще сильнее бы бросалось в глаза чем мои рыжие волосы. Потом я развил свою мысль:

— Уж там-то никому не придет в голову меня искать. Там я заночую, возможно, проведу там даже несколько дней, пока не попаду на борт подходящего мне судна. И вы тоже. — Я не обратил никакого внимания на ее невольное восклицание. — Об этом я и говорил по телефону из аптеки. Я поинтересовался, свободен ли четырнадцатый номер, они сказали — да, после чего я попросил забронировать его за мной. Дескать, друзья, которые останавливались там проездом, рекомендовали мне этот номер, ибо из него открывается самый красивый вид на окрестности. Фактически так оно и есть на самом деле. К тому же — это самый уединенный номер, в той части блока, который выходит на море, а рядом — чулан, в котором был спрятан мой чемодан, когда меня сцапала полиция. При номере есть даже маленький отдельный гаражик, куда я смогу упрятать машину, и никто там не задаст ни единого вопроса.

Мы проехали милю, потом — еще одну и еще, а она все молчала. Она снова надела свою зеленую кофточку, но это, видимо, мало ей помогло, ибо, когда я поднимал верх машины, она успела так же промокнуть, как и я, и сейчас ее время от времени передергивало от озноба. Дождь сильно охладил воздух. Она заговорила лишь тогда, когда мы подъехали к Марбл-Спрингс:

— Вы не сможете этого сделать! Не сможете! Ведь вам придется предъявить документы, или расписаться в книге, или получить ключи, пойти в ресторан, наконец, не можете же вы…

— Могу… Я договорился, что номер для нас откроют заранее и выдадут ключи, и что мы зарегистрируемся позже. Я сказал, что мы едем издалека, выехали на рассвете и будем благодарны, если нам принесут еду прямо в номер и не будут нас беспокоить. — Я кашлянул, прочищая горло. — Я также сказал дежурному администратору, что мы только что поженились и у нас медовый месяц. Она вполне поняла мое желание побыть с вами наедине.

Прежде чем она нашлась, что ответить, мы уже были на месте. Я въехал в разрисованные и покрашенные в лиловый цвет ворота и остановился у центрального блока, неподалеку от входа в административное здание, остановив машину прямо под мокрым прожектором, который бросал такие черные тени, что мои рыжие волосы стали почти невидимыми под крышей машины. У входа стоял негр в форме лилового и синего цветов, с позолоченными пуговицами — не иначе как форму придумал дальтоник, носивший к тому же дымчатые очки.

Я подозвал негра.

— Как проехать в четырнадцатый номер?

— Мистер Брукс? — Я кивнул, и он продолжал: — Я приготовил ключи. Туда, пожалуйста.

— Спасибо. — Я посмотрел на него. Седой, согбенный и тощий, а выцветшие старческие глаза — словно затуманенные зеркала, отражающие тысячи горестей и поражений. — Ваше имя?

— Чарльз, сэр.

— Я бы хотел немного виски, Чарльз. — Я дал ему денег. — Только не бурбона, а шотландского. И бренди. Это можно организовать?

— Конечно, сэр.

— Спасибо. — С этими словами я нажал на акселератор и поехал вдоль блока к номеру 14. Он находился как раз на конце узкого полуострова, между заливом слева и плавательным бассейном справа. Дверь гаража была открыта, и я въехал прямо внутрь, выключил фары, закрыл дверь, так что стало почти совсем темно, и только тогда включил верхний свет.

Слева находилась дверь, которая вела из гаража в маленькую кухоньку, чистенькую и прекрасно оборудованную, если все, чего вы хотели, ограничивалось чашкой кофе и в вашем распоряжении была целая ночь, чтобы его приготовить… Из кухни мы попадали в комнату, которая одновременно была и спальней, и гостиной. Лиловый цвет обоев, лилового цвета ковер, лиловые портьеры, лиловое покрывало на кровати, лиловые абажуры, лиловые чехлы на креслах и стульях — куда бы вы ни посмотрели, повсюду вас встречали этюды в лиловых тонах. Видимо, кто-то очень любил лиловый цвет. Из комнаты выходили две двери. Одна находилась в той же стене, что и дверь кухни. Она вела в ванную, на противоположной стене — дверь в коридор.

Не прошло и десяти секунд, как я был уже в этом коридоре, таща вслед за собой девушку. Чулан, находившийся не более чем в шести футах от двери, был открыт, и мой саквояж стоял на том же месте, где я его и оставил. Я внес его в комнату, раскрыл и собирался выложить на кровать кое-какие вещи, как вдруг раздался стук в дверь.

— Это Чарльз, — буркнул я. — Откройте дверь, отступите на приличное расстояние, возьмите у него бутылки и скажите ему, что сдачу он может оставить себе. Не пытайтесь шептать, делать знаки или выскочить в коридор. Я буду следить за вами в дверную щель из ванной, и мой револьвер будет направлен вам в спину.

Она и не пыталась ничего этого сделать. Думаю, она слишком устлал, намучилась от напряженных переживаний целого дня и обессилела, чтобы отважиться на какие-либо действия. Старик вручил ей бутылки, взял сдачу, удивленно пробормотав какие-то слова благодарности, и удалился, мягко прикрыв за собой дверь.

— Вы простыли и вся дрожите, — сказал я девушке. — А я совсем не хочу, чтобы мой страховой полис схватил воспаление легких. — Я поставил на стол два стакана. — Немного бренди, мисс Рутвен, а потом — в горячую ванну. Возможно, в моем саквояже найдется кое-что, во что вы могли бы переодеться.

— Вы очень добры, — сказала она с горечью в голосе, — но бренди я попробую.

— А ванну принять не хотите?

— Нет… — Неуверенная пауза, блеск, промелькнувший в глазах, и я понял, что ошибся, вообразив, что она совсем выдохлась и ни на что более не способна. — Хотя, пожалуй, ванну тоже приму…

— Вот и отлично! — Я подождал, пока она не выпила бренди, бросил свой чемодан на пол ванной и отступил, давая ей пройти. — Только не сидите там весь вечер. Я проголодался.

Дверь за ней закрылась. Щелкнул ключ, повернувшись в замке, послышался шум лившейся воды. Потом — плеск и все другие характерные звуки, которые производит человек, моющийся в ванне. Все это было рассчитано на то, чтобы усыпить мои подозрения. Потом я услышал шорох полотенца и бульканье выпускаемой из ванны воды. Я быстро прошел через кухню — как раз в то время, когда окно ванной комнаты открылось, выпустив облачко горячего пара. Я схватил ее за руку в тот момент, когда она спускалась на землю, заглушил свободной рукой готовый сорваться с ее губ крик и привел обратно на кухню.

Закрыв дверь, я посмотрел на нее. Она выглядела посвежевшей и чистой, и даже более юной. На ней была одна из моих рубашек, которую она перехватила поясом. Слезы унижения выступили у нее на глазах, на лице было написано огорчение от того, что затея не удалась, но при всем том лицо это заслуживало внимания. Несмотря на многие часы, проведенные с ней вместе в одной машине, я увидел ее по-настоящему только сейчас. У нее были удивительные волосы — густые и блестящие, и она расчесывала их на пробор направо и заплетала косы, как это делают многие девушки в Восточной Прибалтике. Но она никогда бы не выиграла конкурс «Мисс Америка» — для этого у нее было слишком много индивидуальности. Но она и не была бы «Мисс Марбл-Спрингс» — в ее лице было нечто славянское — слишком широкие скулы, полные губы, спокойные серые глаза, слишком широко посаженные, и слегка вздернутый носик. Лицо подвижное и умное, лицо, если стереть с него слезы и выражение усталости, могло выражать доброту, чувство симпатии и юмора. В те дни, когда я мог еще мечтать о собственных домашних туфлях и о собственном домашнем очаге, это лицо вполне отвечало бы моим грезам. Она принадлежала к числу людей, личность которых переживает моду и продолжает жить в вашей памяти даже тогда, когда со всех стен вам улыбаются синтетические полированные блондинки, рекламирующие на хромированных щитах изделия косметических фабрик.

Я стоял, охваченный каким-то чувством жалости к себе и к ней, как вдруг почувствовал на затылке холодное дуновение. Оно проникало через дверь ванной, которая десять секунд тому назад была закрыта и заперта на ключ с внутренней стороны. Но теперь эта дверь открылась. Я сразу понял, что это не могло предвещать ничего хорошего.