Было ровно два часа ночи, когда капитан Занмис ловко подал «Матепан» к деревянной пристани, от которой мы отчалили. Небо было совсем темным и ночь так черна, что трудно было различить, где море, а где суша. По крыше каюты барабанил дождь, но я должен был ехать и вернуться в генеральский дом, основательно посоветоваться с Яблонским и просушить свою одежду. Все остальные мои вещи застряли в «Ла Контессе», и кроме костюма, который был на мне, у меня больше ничего не было. А к утру он должен быть совершенно сухим. Не мог же я рассчитывать на то, что не увижу никого до вечера, как это случилось накануне. Генерал сказал мне, что объяснит мне задачу, которую я должен буду для него выполнить, через 36 часов, и этот срок истекал в восемь часов утра. Правда, команда «Матепана» одолжила мне длинную куртку на меху, чтобы я мог хоть как-нибудь закутаться и защититься от дождя. Я надел ее поверх своего дождевика — она была мне мала, и я чувствовал себя в ней как в смирительной рубашке, — пожал всем руки и, поблагодарив их за все, что они для меня сделали, отправился в путь.

В четверть третьего, сделав лишь краткую остановку у телефонной будки, я остановил машину на том же самом месте, где брал ее, и зашлепал по дороге, ведущей к дому генерала. Пешеходной дорожки тут не было, ибо немногие люди, которые жили в этой уединенной части прибрежной полосы, не нуждались в тротуарах, а придорожные канавы вздулись, как реки, и грязная вода, переливаясь через край, хлюпала у меня под ногами. Интересно, как мне удастся просушить ботинки, чтобы к утру они имели приличный вид?

Я прошел мимо коттеджа, где, по моим предположениям, жил шофер, и миновал ворота. Туннель ярко освещен, но перелезть через ограду было все равно глупо — откуда я мог знать, что наверху у них не установлен какой-нибудь электрический сигнал? От обитателей этого дома можно было ожидать всего что угодно!

Пройдя ярдов тридцать вдоль ограды, я пролез через почти незаметный просвет в густой, высотой в два с половиной метра живой изгороди, окружавшей поместье генерала. Менее чем в двух ярдах за этой изгородью возвышалась не менее великолепная стена высотой восемь футов, гостеприимно усаженная кусками битого стекла. Мощное препятствие в виде живой изгороди, скрывающей стену, и сама высоченная стена выглядели столь внушительно, что никоим образом не вдохновили бы на штурм никого, кто оказался бы слишком робким и постеснялся войти через главные ворота. Яблонский, который заранее все разведал, сказал, что ни эта изгородь, ни стена были особенностью генеральского имения. У большинства соседей Рутвена, людей обеспеченных и занимающих солидное положение, были точно такие же заборы, надежно защищающие их собственность.

Веревка, свисавшая с ветви росшего за стеной толстого виргинского дуба, была на месте. Плащ страшно мешал мне, и я с трудом перебрался через стену, отвязал веревку и закопал ее под корнями дуба. Я не думал, что мне еще раз придется воспользоваться веревкой, но кто знает. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из людей Вайленда нашел ее.

В отличие от соседей в поместье генерала за каменной стеной была шестиметровая конструкция из горизонтально натянутых пяти толстых проволок, причем три верхних ряда были не из обычной, а из колючей проволоки. Любой здравомыслящий человек приподнял бы второй снизу провод, опустил бы самый нижний и пролез бы внутрь. Но благодаря Яблонскому я знал то, чего не мог знать человек, решившийся проникнуть через проволочное заграждение: если приподнять второй ряд и опустить первый ряд проволочного заграждения, то включится сигнал тревоги. Именно поэтому я с величайшим трудом преодолел три верхних ряда колючей проволоки под аккомпанемент цепляющегося за шипы и с тонким писком рвущегося плаща. Эндрю больше не удастся поносить его, даже если он получит его назад.

Под тесно посаженными деревьями темнота была почти полной. Я не осмелился включить фонарик и надеялся только на инстинкт и удачу. Мне нужно было обойти большой сад, где расположена кухня, находящаяся слева от дома, и добраться до пожарной лестницы в глубине сада. Требовалось пройти около двухсот ярдов — это займет не более четверти часа.

Я шел такой же тяжелой походкой, как старина дворецкий, когда крался мимо двери и под его ногами скрипели половицы. Правда, у меня были определенные преимущества: я не страдал плоскостопием и мой нос не был сломан. Я шел, широко расставив руки в стороны, но, уткнувшись лицом в ствол дерева, понял, что нельзя идти, вытянув руки вперед или в стороны. Свисающие плети испанского мха все время лезли в лицо, но я ничего не мог поделать с ними, хотя прекрасно справлялся с сотнями сухих сучков и веток, валяющихся на земле. Я не шел — я скользил. Не поднимал ноги, а медленно и осторожно вытягивал их вперед, отодвигая в сторону все, что встречалось на пути. И не переносил вес на ногу, не убедившись в том, что ничто не треснет и не заскрипит под ногой.

И хорошо делал! Минут через десять после того, как я отошел от изгороди, я уже начал беспокоиться, не заблудился ли я, но вдруг мне показалось, что сквозь деревья и завесу дождя, стекающего с веток дубов, мерцает какой-то крошечный огонек — то вспыхивает, то исчезает. Он мог померещиться мне, но у меня не столь развитое воображение. Поэтому я еще больше замедлил шаг, надвинув глубже шляпу и подняв воротник, чтобы даже намек на бледное пятно лица не выдал моего присутствия. И даже в трех футах от меня вы бы не услышали шуршания моей тяжелой куртки.

Я проклинал испанский лишайник. Его длинные липкие бороды продолжали лезть мне в лицо, заставляли меня мигать и закрывать глаза, что абсолютно не входило в мои намерения, и мешали смотреть в самых трудных местах, когда впору было встать на четвереньки и ползти дальше на всех четырех. Может, я бы так и сделал, но знал, что в этом случае шорох плаща выдаст меня.

Внезапно я заметил мерцающий свет. Он вспыхнул футах в тридцати от меня, не более, и был направлен не в мою сторону, а освещал что-то лежащее на земле. Быстро и бесшумно я сделал два шага вперед, стремясь определить источник света и узнать его направление. И в ту же минуту я понял, что чутье не обмануло меня: огород был обнесен деревянным забором, оплетенным проволокой, и, сделав второй свой шаг, я очутился внутри. Калитка чуть скрипнула, как давно не смазанная дверь заброшенной подземной темницы..

В тот же момент раздался чей-то возглас, свет погас, наступила темнота, а потом появился снова, но направлен он был уже не на землю, а в сторону, освещая огород. Тот, кто держал фонарик, явно нервничал, если бы его рука была тверда, меня обнаружили бы через три секунды. Но луч света дрожал и лихорадочно прыгал по сторонам, и я успел быстро отступить — всего на один шаг, на большее не хватило времени. Если бы человек был в состоянии врасти в ствол дуба, то я бы врос в него. Я прижался к нему с такой силой, словно хотел сдвинуть его с места, и желал только одного, но желал с такой страстью, как никогда еще не желал, — чтобы у меня был пистолет.

— Дайте-ка фонарь! — Я безошибочно узнал этот холодный голос, голос Ройала. Луч покачался, окреп и снова направился на какую-то точку земли. — Ну, кончайте же быстрее!

— Но мне послышались какие-то звуки, мистер Ройал! — Это был голос Ларри, напряженный, прерывистый. — Вон с той стороны… Я точно слышал.

— Может, ты и прав, мне тоже показалось… Ладно, не беспокойся — все будет в порядке! — Таким голосом, как у Ройала, голосом, в котором было не больше тепла, чем в замороженной бутылке шампанского, едва ли можно было кого-нибудь успокоить, но Ройал старался, как мог. — Ночью среди деревьев и кустов полно всяких звуков. Жаркий день, потом холодная дождливая ночь, все сжимается, отсюда и самые разнообразные звуки… Ну, ладно, давай поживее! Или ты хочешь торчать здесь всю ночь под этим проклятым дождем?

— Послушайте, мистер Ройал, — я не ошибся… Я уверен, что слышал какие-то подозрительные звуки…

— Ты что, не успел вечером зарядиться своим белым порошком? — жестко прервал его Ройал. — О, Боже ты мой! И зачем мне только навязали такую тряпку! Заткнись и принимайся за дело!

Ларри замолчал. Я сам был удивлен участием Ларри в этом деле. Странно было и само его поведение, и тот факт, что ему позволили общаться с Вайландом и генералом. Странным было даже само его присутствие в этом доме. Крупные преступные организации, играющие на высокие ставки, — а если эта компания не играла на высокие ставки, то тогда я просто не знаю, кто и играл, — обычно подбирают своих членов с такой же тщательностью и предусмотрительностью, как и крупная промышленная корпорация. И даже еще более тщательно. Малейшая оплошность, минутная неосторожность не разорит корпорацию, но преступный синдикат может провалить. Большое преступление — это крупный бизнес, а крупные преступники — это большие бизнесмены, осуществляющие свою незаконную деятельность со всей административной тщательностью и скрупулезностью, которая свойственна и их пребывающим в рамках закона коллегам. Если — это весьма нежелательно — возникает необходимость устранить противника или человека, угрожающего их безопасности, то такое дело поручается спокойным и вежливым людям вроде Ройала. А Ларри… Ведь Ларри был в этой компании все равно что спичка в пороховом погребе.

В огороде их было трое: Ройал, Ларри и дворецкий, обязанности которого, судя по всему, были намного шире, чем они обычно бывают у человека данной профессии в лучших английских домах. Ларри и дворецкий орудовали лопатами. Вначале я подумал, что они просто вскапывают грядку, потому что Ройал прикрывал фонарь колпачком и даже на расстоянии десяти ярдов в такой дождь трудно было что-либо разглядеть, но постепенно — скорее умом, чем зрением, — я пришел к выводу, что они что-то закапывают. Я усмехнулся про себя. Я был уверен, что они хотят спрятать что-то очень ценное, нечто, что они потом отсюда когда-нибудь заберут. Ведь огород при доме — отнюдь не идеальное место для хранения какого бы то ни было клада.

Минуты через три они закончили. Кто-то выровнял землю граблями, а потом они вместе направились к сарайчику, расположенному в нескольких ярдах, и бросили там лопаты и грабли.

Вскоре они уже вышли из сарайчика, тихо переговариваясь. Они прошли через калитку совсем близко от меня, но я к тому; времени отодвинулся глубже в чащу и встал за ствол дуба. По тропинке, ведущей к дому, они быстро удалились, и вскоре звуки их шагов и голосов затихли в отдалении. Вскоре вспыхнула полоса света в открывшейся на мгновение двери, потом — звук задвигаемого запора и, наконец, тишина.

Я продолжал стоять, не сдвинувшись ни на дюйм, почти не дыша. Дождь еще более усилился, и густая листва дуба защищала меня теперь не лучше, чем какая-нибудь легкая косынка. Дождь проникал за воротник и струйками сбегал по спине и ногам, но я не двигался. Он стекал в ботинки, я не двигался. Я буквально окаменел, я представлял собой человеческую фигуру, изваянную изо льда, только более холодную. Руки окоченели, ноги замерзли, и через каждые несколько секунд по телу пробегала дрожь, унять которую я был не в состоянии. Я отдал бы все за одно лишь движение, но я не двигался.

Прислушиваться было почти бесполезно. В стонах ветра, раскачивающего верхушки деревьев, и в громком неумолчном шорохе и звоне дождя, падающего сквозь листву, звук шагов затерялся бы на расстоянии десяти футов. Но глаза через три четверти часа полностью адаптируются в темноте, и даже на расстоянии десяти ярдов вы заметите любое случайное движение. И наконец, я его заметил!

Движение отнюдь не случайное, а вполне сознательное. И вероятно, причиной тому были внезапные сильные порывы ветра и дождя. Именно они заставили потерявшую терпение тень отделиться от дерева, за которым она притаилась, и бесшумно направиться к дому. Если бы я не всматривался, напрягая зрение, в темноту, я бы, конечно, упустил ее, ибо слух мой не уловил ни одного подозрительного звука. Но я не упустил ее, эту тень, которая скользила совершенно бесшумно, как и полагается тени. Спокойный, как смерть, человек Ройал! Его слова, обращенные к Ларри, были не чем иным, как маскировкой, предназначенной для возможного слушателя. Ройал действительно услышал какой-то звук, и этот звук показался ему достаточным, чтобы заподозрить чье-то присутствие. Но только заподозрить. Если бы Ройал был уверен, что в саду кто-то есть, он бы остался сторожить здесь всю ночь, готовый в любую минуту нанести удар. Я представил себе, что было бы, если бы я, посчитав, что все трое ушли, отправился бы сразу в огород и взялся за лопату, — и мне стало еще холоднее. Я представил себе, как я наклоняюсь над ямой, а Ройал неслышно приближается ко мне… А потом — одна крошечная пуля в затылок.

Но мне все-таки придется взять лопату и выяснить, в чем здесь дело. И когда же мне это сделать, если не теперь? Дождь лил потоками, ночь была темна, как могила. В этих условиях вряд ли можно предполагать, чтобы Ройал вновь вышел из дома, хотя от этой хитрой и ловкой бестии можно было ожидать всего что угодно. Но даже если бы он снова решился на это, то, выйдя из ярко освещенной комнаты, он потратил бы по меньшей мере десять минут, прежде чем действовать в темноте. Ведь если он считал, что в саду кто-то есть, он не стал бы включать фонарь. И если бы он считал, что этот нежелательный свидетель все еще здесь, то он должен был бы прийти к выводу, что это — осторожный и опасный человек, который не колеблясь пустит в ход оружие, если заметит, что кто-то вышел из дома с фонарем в руке. Ведь Ройял не знает, что человек, спрятавшийся в саду, безоружен.

Я подумал, что десяти минут мне будет достаточно, чтобы узнать, что они там зарыли: во-первых, потому что захоронение чего бы там ни было на огороде должно быть по возможности кратковременным, а во-вторых, потому что я догадался, что ни Ларри, ни дворецкий не испытывали никакого удовольствия от физической работы и не стали бы копать ни на дюйм глубже, чем это было необходимо. Я оказался прав. Найдя нужную мне лопату в сарайчике, я отыскал место и через пять минут после того, как я проник в огород и стал снимать слой разрыхленной земли, я обнаружил в яме белый ящик из сосновых досок — из тех ящиков, что служат упаковочной тарой.

Этот ящик лежал слегка под углом, и не прошло и минуты, как дождь смыл с крышки все следы земли. Я осторожно осветил его своим фонариком — ни имени, ни каких-либо других пометок. Ничто, казалось, не указывало на заключенный внутри него груз.

На обоих концах ящика было по веревочной петле. Я ухватился за одну из них обеими руками и потянул ящик на себя, но он был больше пяти футов длиной и словно набит кирпичами. К тому же земля вокруг ямы настолько пропиталась водой, что ноги мои скользили и погружались в жидкую и мягкую массу, так что я сам, в конце концов, чуть не угодил в яму.

Я снова вынул фонарик, надвинул колпачок таким образом, чтобы кружок света, который он отбрасывал, стал меньше центовой монетки, и внимательно осмотрел крышку ящика. Никаких металлических замков, никаких крепких винтов. Единственное, что держало крышку, были, насколько я мог видеть, два обычных гвоздя с каждой стороны. Я поднял лопату и подсунул ее под один из концов крышки. Гвоздь заскрипел и завизжал, но я не отступал и продолжал извлекать его из дерева. Наконец крышка с одной стороны соскочила, я приподнял ее фута на два и направил луч фонарика внутрь.

Даже мертвый, Яблонски улыбался. Улыбка, правда, была однобокая и кривая, так же как и само тело — ведь они пытались втиснуть его в этот узкий ящик, — но тем не менее это была улыбка. Лицо было спокойным и мирным, и только между глаз фонарик мой позволил заметить крошечную дырочку. Такое отверстие могла проделать пуля из малокалиберного автоматического пистолета.

В эту ночь, находясь на открытых просторах Мексиканского залива, я дважды вспоминал о Яблонском, завидуя в душе, что он спит сном праведника в теплой постели. Он действительно спал! Спал уже многие часы, ибо кожа его была холодна, как мрамор.

Я не стал обыскивать карманы убитого — Ройал и Вайланд, несомненно, сделали это до меня. К тому же я твердо знал, что Яблонски никогда не имел при себе ничего, что могло бы выдать его или что объяснило бы его присутствие в данном месте. А также ничего говорящего о том, что мы с ним каким-то образом связаны.

Я стер с мертвого лица капли дождя, опустил крышку и тихонько забил гвозди обратно рукояткой лопаты. Раскапывал я просто яму, а закапывал — могилу. Ройалу повезло, что я не встретился с ним в эту минуту.

Отнеся грабли и лопату в сарайчик, я вышел из огорода. В коттедже у ворот было темно. Я обнаружил только одну дверь и два окна — домик был одноэтажный, — и все они были на замке. Еще бы! В этом месте все всегда будет на замке.

Но гараж был не заперт. Только сумасшедшему могло прийти в голову похитить парочку «роллс-ройсов», даже если бы ему удалось невероятное — проникнуть через ворота, где был пропущен ток. Гараж был под стать машинам: весь инструмент и все оборудование были первоклассными, мечтой всех приверженцев движения «Сделай сам!».

Я испортил пару отличных стамесок, но ухитрился все-таки открыть задвижку на одном из окон миниатюрной квартирки. Вероятно, здесь не особенно боялись взломщиков, ибо никакого сигнала тревоги не последовало. Все же, не полагаясь на удачу, я опустил верхнее стекло окна и перелез через него. Обычно специалисты считают, что домушник — раб привычки, которая заставляет его поднимать нижнюю половинку окна и пробираться под ней, и не утруждая себя, натягивают провод на уровне пояса, а не над головой. В этом домике я обнаружил, что средней руки специалист все же работал здесь: сигнализация была установлена..

Я никого не разбудил и не опрокинул полку с кастрюлями и сковородками по той простой причине, что помещение, куда я попал, не было ни спальней, ни кухней. Я намеренно выбрал окно с матовым стеклом, рассчитывая, что это — окно ванной. И я не ошибся.

В коридоре я включил свой фонарик и огляделся. Архитектура домика, если это можно было назвать архитектурой, была незатейливой. Коридор непосредственно соединял черный и парадный входы. С каждой стороны коридора находились двери в две небольшие комнаты. Вот и все. Помещение напротив было кухней. В ней я не обнаружил ничего интересного. Я прошел по коридору в своих хлюпающих туфлях, ступая как можно тише, остановился у двери слева, осторожно повернул ручку и неслышно вошел в комнату.

Тут уже другое дело! Закрыв за собой дверь, я тихо пошел вдоль стены туда, откуда доносилось ровное и спокойное дыхание. Когда до этого места оставалось фута четыре, я включил фонарик и направил его луч прямо на сомкнутые веки спящего. Он тотчас же проснулся и приподнялся, опираясь на локоть, а другой рукой заслоняя глаза от слепящего света. Я заметил, что он, даже разбуженный среди ночи, выглядел так, будто за две секунды до этого аккуратно пригладил и расчесал свои черные, отливающие блеском волосы. У меня же спросонья волосы всегда напоминают гибрид швабры с георгином, обработанный близоруким сумасшедшим, вооруженным садовыми ножницами.

Он не сделал никакой попытки к сопротивлению. Он выглядел крепким и разумным парнем, который знает, когда что можно делать, а когда нельзя. Он понял, что сейчас нельзя… Сейчас, когда он почти слеп.

— Этот фонарик соединен с пистолетом, Кеннеди, — сказал я. — А где ваш пистолет?

— Какой пистолет? — В голосе его не было страха. Видимо, он действительно не испугался.

— Встать! — приказал я. Его пижама, как я с радостью отметил, не была бордового цвета. Я бы и сам мог выбрать на свой вкус такую. — И отойдите от кровати к двери!

Он отошел. Я пошарил под подушкой.

— Вот этот! — Я достал из-под подушки маленький серый автоматический пистолет неизвестной мне марки. — А теперь снова садитесь на кровать и не двигайтесь.

С фонариком в руке и пистолетом в другой я быстро осмотрел комнату. Единственное окно было закрыто портьерой. Я подошел к двери, включил верхний свет, взглянул на пистолет и опустил предохранитель. Он щелкнул громко, отчетливо и деловито. Кеннеди сказал:

— Значит, у вас не было оружия?

— Зато теперь есть!

— Пистолет-то не заряжен, приятель!

— Такие сказки рассказывайте кому-нибудь другому, — усталым голосом сказал я. — Вы держите его под подушкой только для того, чтобы перепачкать простыню маслом, не так ли? Если бы он не был заряжен, вы бы уже налетели на меня, как Чатанугский экспресс…

Я еще раз осмотрел комнату. Уютное холостяцкое жилье, почти пустое, но комфортабельное, хороший ковер, хотя и не такой пушистый, как у генерала, пара кресел, покрытых камчатной тканью, стол, маленькая кушетка и застекленный стенной буфет.

Я подошел к буфету, открыл его и достал пару стаканов и бутылку виски. Потом взглянул на Кеннеди.

— С вашего разрешения, разумеется…

— Странный вы человек, — сказал он холодно.

Как бы то ни было, я налил себе полный стакан. Мне это было необходимо. И у виски оказался как раз тот вкус, какой нужно. Редкий случай.

Я следил за Кеннеди, а он следил за мной.

— Кто вы, уважаемый? — наконец спросил он. Я совсем забыл, что моего лица почти не было видно. Я опустил воротник куртки и снял шляпу. Волосы были мокрые и прилипли к голове, но от этого, я думаю, не стали менее рыжими. Рот Кеннеди сжался в узкую линию. По выражению его глаз я понял, что он узнал меня.

— Тэлбот, — медленно проговорил он. — Джон Тэлбот. Убийца.

— Вы правы, — согласился я. — Убийца.

Он сидел, не двигаясь, и наблюдал за мной. Скорее всего, в голове его пронесся рой самых разнообразных мыслей, но ни одна из них не нашла отражения на лице — словно выпиленном из дерева лице индейца. Его выдавали только карие умные глаза: они не могли полностью скрыть его враждебности ко мне и холодной ярости, проглядывающей из их глубин.

— Что вам надо, Тэлбот? Что вы здесь делаете?

— Иными словами, почему я не уношу ноги?

— Зачем вы вернулись? Не знаю, с какой целью они заперли вас в доме во вторник вечером. Вы сбежали так ловко, что вам не пришлось убирать кого-то с вашей дороги, иначе мне было бы известно об этом. Может быть, они не знают о побеге? Скорее всего, так, иначе я бы тоже знал это. Вы пользовались лодкой. Это я могу сказать наверняка, так как от вас пахнет морем и на вас такой дождевик, которыми пользуются моряки. Вы отсутствовали несколько часов и промокли так, что даже простояв полчаса под водопадом, не смогли бы промокнуть сильнее. И все же вернулись. Убийца, человек, которого разыскивает полиция. Весь этот спектакль чертовски подозрителен и непонятен.

— Да, все чертовски запутано, — согласился я. Виски было отличным и, впервые за многие часы, я почувствовал, что наполовину возвратился к жизни. Он был очень неглупым, этот шофер, и соображал трезво и быстро. Я снова заговорил.

— Слушайте, а что это за странная компания, на которую вы здесь работаете?

Он промолчал, но я и не ожидал ответа. Будь на его месте, тоже не стал бы тратить время на то, чтобы обсуждать своих хозяев и их дела со случайно оказавшимся в доме убийцей. Я решил пощупать его с другой стороны.

— Эта смазливая генеральская дочка, хорошенькая шлюшка, не правда ли?

Попадание в самую точку! Он вскочил с кровати, глаза загорелись яростью, руки сжались в тяжелые, как гири, кулаки. Он был на полпути ко мне, прежде чем вспомнил, что пистолет направлен ему в грудь.

— Хотел бы я, чтобы вы, Тэлбот, повторили все это, но без пистолета в руке. — тихо сказал он.

— Вот так-то лучше, — усмехнулся я и одобрительно посмотрел на него. — Наконец-то вижу у вас какие-то признаки жизни, и они совершенно явно свидетельствуют о том, что вы иного мнения о девушке. Реакция человека может сказать больше, чем слова. Если бы я спросил, какого вы мнения о мисс Мэри Рутвен, вы или вообще не проронили бы ни слова, или послали бы меня ко всем чертям. Я тоже не считаю мисс Мэри девицей легкого поведения. Более того, я знаю, что она не такая. Я считаю ее милым ребенком, действительно считаю ее отличной девушкой.

— Уж конечно, — в голосе зазвучали горькие нотки, но в глазах я впервые уловил нечто похожее на удивление. — Именно поэтому вы и напугали ее до смерти в то утро.

— Весьма сожалею об этом, искренне сожалею. Но поверьте, у меня не было другого выхода, Кеннеди. Не было выхода, хотя совершенно не по той причине, которую принимаете в расчет лично вы или любой из банды убийц, находящейся в этом доме, — я налил в стакан остатки виски, посмотрел, на него долгим пристальным взглядом и бросил ему пистолет.

— Может, поговорим?

Такого поворота он не ожидал, но быстро овладел собой. Он спокойно взял пистолет, посмотрел на него, потом — на меня, помедлил, пожал плечами и, наконец, усмехнулся.

— Думаю, что пара лишних пятен не испортит вконец моей простыни! — Он сунул пистолет под подушку, подошел к столу, наполнил оба стакана и выжидающе остановился.

— Только не подумайте, что я просто пользуюсь ситуацией, — начал я. — Я слышал, как Вайланд убеждал генерала и Мэри избавиться от вас. Я понял, что вы потенциальная угроза для Вайланда, генерала и всех остальных. Из того, что мне довелось услышать, понял, что вы не в курсе тех делишек, которыми они занимаются. А вы знаете, что здесь творятся какие-то странные дела.

— Я всего лишь шофер… А что они ответили Вайланду? — По тому, как было произнесено это имя, я понял, что он питает к Вайланду далеко не нежные чувства.

— Они уперлись и наотрез отказались!

Это ему было приятно слышать. Он, правда, постарался выглядеть равнодушным, но это ему не удалось.

— По-видимому, вы недавно оказали семье Рутвенов большую услугу, — продолжал я. — Застрелили пару бандитов, которые пытались похитить Мэри.

— Мне повезло… — Я подумал, что ему, видимо, всегда везло там, где дело шло о быстрой и энергичной реакции. — Но ведь я в первую очередь телохранитель, а не шофер. А мисс Мэри — лакомый кусочек для любого гангстера и охотника до легкой наживы… Но сейчас я уже больше не телохранитель, — закончил он отрывисто.

— Я видел вашего преемника, — кивнул я. — Валентино. Охранник хоть куда!

— Валентино? — Он усмехнулся. — Это Эл Грунтер. Но имя Валентино, пожалуй, подходит ему больше. Я слышал, вы повредили ему руку?

— А он мне ногу. Сейчас она вся сине-багровая. — Я задумчиво посмотрел на него. — Забыли, что говорите с убийцей, Кеннеди?

— Вы — убийца! — сказал он кратко.

Наступило долгое молчание. Потом он оторвал от меня взгляд и уставился в пол.

— Вспомнили о полицейском офицере Донелли? — спросил я.

Он молча кивнул.

— Донелли так же здоров, как вы и я, — сказал я. — Ему только пришлось потратить немного времени, чтобы отмыть от своих брюк, пороховые пятна. Кроме того, он не понес никакого ущерба.

— Это было имитировано, так, что ли? — спросил он тихо.

— Вы читали обо мне в газетах. — Я показал на газеты, валявшиеся на журнальном столике в углу. Я все еще фигурировал на первых страницах, и новая фотография была еще хуже прежней. — Все остальное вы слышали от Мэри. Кое-что из того, что вы читали и слышали, — правда, но кое-что не имеет ничего общего с истиной. Меня действительно зовут Джон Тэлбот и я, как говорилось в суде, являюсь специалистом по подводным работам. Я действительно был во всех тех местах, корые упоминались в суде, за исключением Бомбея, и примерно в эти же сроки. Но я никогда не был замешан ни в каких преступлениях. Однако Вайланд и генерал — ужасно осторожные птички. Они телеграфировали своим агентам в Голландию, Англию, Венесуэлу, чтобы установить мою личность. Но они будут удовлетворены — мы потратили довольно много времени, чтобы приготовить почву.

— Откуда вы знаете, что они посылали телеграммы?

— Последние два месяца все международные телеграммы из Марбл-Спрингс подвергались проверке. Генерал — а все телеграммы идут от его имени — конечно, пользуется шифром. И это — совершенно легально. Но есть один человек из Вашингтона — кстати, он живет недалеко от почты, — так он настоящий гений по части расшифровки. Он говорит, что шифр генерала — это просто детские игрушки…

Я встал и начал ходить по комнате. Действие виски уже ослабевало, я опять почувствовал, что начинаю дрожать от холода.

— Мне нужно было проникнуть в их среду. До сих пор мы работали на ощупь, в темноте, но по некоторым причинам, объяснять которые было бы сейчас довольно долго, мы предполагали, что генерал ухватится за возможность получить в свое распоряжение хорошего эксперта по подводным операциям. И мы не ошиблись — так оно и вышло.

— Вы?.. — Кеннеди все еще не совсем верил мне.

— Мои друзья… И не беспокойтесь, Кеннеди, на моей стороне все законы мира. И участвую я в этом не по своей корысти. Чтобы заставить генерала пойти на приманку, нам пришлось использовать его дочь. Она ничего не знает о том, что происходит на самом деле. Судья Моллисон находится в дружеских отношениях с семьей генерала, и я попросил его пригласить Мэри к обеду, предложив, чтобы она сперва заехала за ним в суд и подождала, пока он не покончит со своими делами.

— Судья Моллисон тоже посвящен?

— У вас есть телефон и телефонная книга? Хотите позвонить ему?

Он отрицательно покачал головой.

— Моллисон знает об этом, — продолжал я. — И около десятка полицейских тоже. Все они дали присягу молчать и знают, что одно неосторожное слово будет стоить им работы. Единственный человек, не относящийся к полиции и посвященный в тайну, — это хирург, который, как все полагают, оперировал Донелли и потом подписал свидетельство о его смерти. Сначала он отказался, ссылаясь на совесть и этику, но мне удалось его уговорить.

— Значит, все это было мистификацией, — пробормотал он.

— Так было задумано… Все сообщения международной полиции и сообщения с Кубы были фальшивкой. Но это было сделано при полной поддержке здешней полиции. И холостые выстрелы из «кольта» Донелли, и мнимые засады на дорогах, мнимые погони, мнимые…

— Но… но пробитое пулей ветровое стекло?

— Я велел Мэри пригнуть голову и сам прострелил стекло. Машина, гараж, Яблонски — все это было решено и подстроено заранее.

— Мэри рассказывала мне про Яблонски, — сказал он медленно. Я отметил: «Мэри», а не «мисс Мэри». Возможно, это ничего и не значит, а возможно, он мысленно называл ее так. — Она сказала о нем: мошенник-полицейский! Что, это тоже была маска?

— Тоже. Мы разрабатывали этот план свыше двух лет. Прежде всего нужен был человек, хорошо знающий положение в районе Карибского моря. Таким человеком был Яблонски. Он родился и вырос на Кубе. Два года назад он, будучи полицейским, участвовал в деле об убийстве в Нью-Йорке одного человека. Именно Яблонски придумал все фальшивые обвинения относительно себя самого. Очень остроумная идея: она не только объясняла исчезновение одного из лучших полицейских страны, но и давала возможность проникнуть в среду преступников, если в этом возникнет необходимость. Он работал со мной на Карибском море последние 18 месяцев.

— Рискуя, да? Я хочу сказать, что Куба — второй дом для всех преступников в Штатах, и шансы…

— Он изменил внешность, — терпеливо пояснил я. — Отрастил усы, бороду, перекрасил волосы, надел очки — родная мать не узнала бы.

Наступило долгое молчание. Потом Кеннеди поставил свой стакан на стол и пристально посмотрел на меня.

— Так что же здесь все-таки происходит, Тэлбот?

— Простите меня, но вам просто придется поверить мне на слово. Чем меньше людей знают об этом, тем лучше. Моллисон не знает, никто из представителей закона тоже ничего не знает. Они получили соответствующий приказ на этот счет и подчиняются ему.

— Это что-то серьезное?

— Очень серьезное… Послушайте, Кеннеди, никаких вопросов. Я прошу у вас помощи. Если до сих пор не боялись за здоровье мисс Мэри, то сейчас уже пришло время бояться. Думаю, что она знает об отношениях между Вайландом и генералом не больше, чем вы, но я убежден, что она в опасности. Дело может пойти и о ее жизни. Я выступаю против шайки крупных авантюристов, которые поставили на карту очень многое. И чтобы выиграть в этой игре, они совершили уже восемь убийств. А может быть, совершили и больше. Если вы выступите против них, то не исключено, что и для вас это дело закончился пулей в лоб. И все-таки я прошу у вас помощи. Я знаю, что не имею никакого права на это, но прошу. Итак, каков ваш ответ?

Его смуглое лицо слегка побледнело, но только слегка. Мои слова, конечно, не очень-то ему понравились, но если он и испугался, то я этого не заметил.

— Вы умный человек, Тэлбот, — сказал он медленно. — Может быть, даже слишком умный… Не знаю. Во всяком случае, вы не рассказали бы мне всего того, что рассказали, если бы не были уверены, что я соглашусь. Значит, они поставили на карту очень многое? Что же, я тоже не против включиться в эту игру.

Я не стал терять времени, чтобы поблагодарить его за смелость. Человек сует голову в петлю — какие уж тут могут быть благодарности! Вместо этого я сказал:

— Я хочу, чтобы вы не отходили от Мэри. Куда бы она ни пошла, вы должны идти за ней. Я почти уверен, что завтра утром — то есть это уже сегодня утром — мы все отправимся на Икс-13. Мэри почти наверняка отправится с нами. У нее не будет другого выбора. И вы поедете с ней.

Он хотел было прервать меня, но я поднял руку.

— Вы хотите сказать, что вас сняли с этой работы, я знаю это. Тем не менее найдите какой-нибудь предлог явиться в дом. Повидайте Мэри. Скажите ей, что с Валентино этим утром случилось маленькое несчастье, и она…

— Маленькое несчастье? Что вы имеете в виду?

— Не волнуйтесь, — сказал я угрюмо. — Ему это суждено так или иначе. Некоторое время он будет не в состоянии следить за собой, не говоря уже о других. Скажите ей, чтобы она добивалась вашего восстановления. Если она будет действовать настойчиво и даже устроит скандал, то она выиграет. Генерал возражать не станет, да и Вайланд — тоже. Тем более что все это — на один день. Послезавтра вопрос о том, кто ее охраняет, уже не будет его беспокоить. И не спрашивайте, откуда я это знаю. Но готов поспорить, что все будет именно так. — Я помолчал. — Во всяком случае, Вайланд может просто подумать, что она питает к вам слабость. — Он продолжал слушать с непроницаемым лицом, как у индейца, и я добавил: — Я не утверждаю, что это все так и есть на самом деле. Да мне и все равно, но я хочу вам сказать, что Вайланд именно так и может подумать и уступит, принимая также во внимание тот факт, что он не доверяет вам и что его вполне устроит, если вы со всеми вместе будете находиться на нефтяной вышке у него на глазах.

— Хорошо, — он ответил с таким хладнокровием, словно я предложил ему поехать со мной на пикник. Этот парень действительно отлично владел собой. — Я скажу обо всем Мэри. Скажу так, как вы хотите, — он на минуту задумался и потом добавил: — Вы сказали, что я суну голову в петлю. Возможно, так оно и есть. Возможно. Но я иду на это по своей воле и считаю, что это должно побудить вас быть откровеннее со мной. Быть честнее по отношению ко мне.

— А я не откровенен? — я не был раздражен, просто почувствовал смертельную усталость.

— Да. Вы не сказали мне всей правды. Хотите, чтобы я приглядел за дочерью генерала? По сравнению с тем, за чем вы охотитесь, Тальбот, безопасность Мэри для вас ничего не значит. Вы оцениваете ее жизнь не дороже двух центов. Если бы ее безопасность действительно имела для вас какое-то значение, вы могли бы спрятать ее, когда позавчера взяли заложницей. А вместо этого привезли обратно. Вместе с тем, предупредили меня, что ей угрожает серьезная опасность. Хорошо, я не спущу с нее глаз. Но знаю, что понадобился не только для того, чтобы охранять Мэри, а еще для чего-то другого.

Я кивнул.

— Да, вы действительно нужны мне. Я вступаю в это дело со связанными руками. Я — пленник и мне нужен человек, которому смог бы доверять. Я доверяю вам.

— Но вы можете доверять Яблонски, — спокойно сказал он.

— Яблонски мертв.

Кеннеди молча уставился на меня. Потом протянул руку, взял бутылку и налил в стаканы виски. Его губы сжались в тонкую линию, похожую на шрам на загорелом лице.

— Посмотрите, — я кивнул на свои залепленные грязью ботинки. — Это земля с могилы Яблонски. Я зарыл его могилу пятнадцать минут тому назад, перед тем, как пришел сюда. Ему выстрелили в голову из мелкокалиберного пистолета. Пуля угодила точно в переносицу. Он улыбался. Вы слышите? Он улыбался, Кеннеди. Человек не станет улыбаться, зная, что за ним пришла смерть. А Яблонский не видел, что за ним пришла смерть. Его застрелили, когда он спал.

Я дал краткий отчет о том, что произошло с тех пор, как ушел из дома генерала, начиная с моей поездки на Х-13 и кончая моим возвращением сюда… Выслушав все, он спросил:

— Ройял?

— Да.

— Вам никогда не удастся доказать это.

— Мне незачем доказывать, — сказал я, почти не сознавая от усталости своих слов. — Ройял никогда не предстанет перед судом. Яблонский был моим лучшим другом.

Кеннеди отлично знал, что это правда. Он тихо сказал:

— Не хотел бы я, чтобы вы стали охотиться за мной, Тэлбот.

Я допил виски. Теперь оно уже не оказывало на меня никакого эффекта. Я чувствовал себя старым, измученным, опустошенным, мертвым.

Кеннеди заговорил снова:

— Что вы намерены предпринять?

— Предпринять? Намерен занять у вас сухие носки, ботинки и белье. Потом вернуться в дом в отведенную мне комнату, высушить свою одежду, надеть на руки наручники, пристегнуть их к кровати и выбросить ключи. Утром они придут за мной.

— Вы сумасшедший! Почему они убили Яблонски?

— Не знаю, — устало ответил я.

— Вы должны знать, — настаивал он. — Почему они должны были убрать его, если не знали, кем он был в действительности и чем он занимался? Они убили его потому, что почувствовали обман. А если они разоблачили его, должны были разоблачить и вас. Они уже поджидают в комнате, Тэлбот. Им известно, что вы вернетесь, ведь они не знают, что вы нашли труп Яблонски. Как только ступите за порог, получите пулю в лоб. Неужели не понимаете этого, Тэлбот? Господи, неужели вы действительно не понимаете этого?

— Предвидел это давным-давно. Возможно, они знают обо мне, а возможно, нет. Я и сам многого не знаю, Кеннеди. Но может быть и так, что они не убьют меня. Не убьют, пока им нужен. — Я поднялся на ноги. Я уже подготовил себя. Надо возвращаться.

Какую-то секунду казалось, что Кеннеди намерен силой задержать меня. Но, видимо, выражение моего лица заставило его изменить намерения. Он дотронулся до моего рукава.

— Сколько платят за такую работу, Тальбот?

— Гроши.

— А вознаграждение?

— Никакого.

— Тогда, ради Бога, скажите, какое принуждение заставило такого человека, как вы, взяться за эту безумную работу? — его красивое смуглое лицо выражало тревогу и недоумение, он не мог понять меня.

Я и сам не мог себя понять. И я ответил:

— Не знаю… хотя нет, знаю! И когда-нибудь вам расскажу…

— Вы не доживете до того, чтобы иметь возможность рассказать об этом, — угрюмо буркнул он.

Я взял сухие ботинки и белье, пожелал ему спокойной ночи и ушел.