Понедельник

Из сада, со стороны бассейна, еще окутанного утренним туманом, доносились глухие ритмичные всплески, разбудившие Карен Уэлфорд: она проснулась как от толчка, с испариной на лбу, и успокоилась, только когда, протянув руку, обнаружила, что в постели она одна.

Карен сняла повлажневший наглазник и прислушалась.

Том… традиционный утренний заплыв. По характерным звукам она узнала пловцовский стиль своего мужа. Краткое затишье перед идеально выполненным поворотом — и шлепок откатной волны, когда он снова ринулся вперед, энергично рассекая воду. Было около восьми тридцати. В любой другой понедельник, не могла не отметить Карен, муж был бы уже на работе.

Она распахнула сетчатую дверь и, прикрываясь ладонью от неожиданно яркого света, шагнула в тихое безветренное утро. Дом на поросшей зеленью скале, обращенной к проливу Лонг-Айленд, был уже весь залит солнцем — словно распластанная на алтаре жертва гнетущей жаре, которую сулил день. Кутаясь в стянутую с постели простыню, Карен, пошатываясь, подошла к балконной ограде.

— Нед, солнышко, няня с тобой?

Сын играл внизу на террасе; сидя на корточках и высунув язык, он деловито засыпал в кузов деревянного грузовичка гальку и мох, с головой погруженный в свое занятие.

— Нед, солнышко!

Ноль внимания.

— Нед!

Карен умела быть настойчивой, но делала это нежно, избегая умоляющих ноток, которые нет-нет да и прокрадывались в голос, когда она говорила с сыном. Сложнее было не показаться терпеливой.

— Кто-то уже позавтракал? — спросила она, словно имела все основания ожидать ответа.

Мальчик посмотрел на нее и улыбнулся; его реакция была такой естественной и беспечной — эта ангельская чистота огромных обсидиановых глаз, прищуренных от яркого сияния неба и вобравших в себя чуточку его наглой синевы, пронзившей ее до самого сердца, — что на какое-то мгновение она почти поверила, что получит желанный ответ. Затем взгляд мальчика помрачнел, снова стал серьезным, настороженным. Карен почувствовала в нем укор. Она знала, как сыну хочется впустить ее в свой герметичный мир, в свое царство детских наказаний, и знала, что он не сможет простить ее так легко.

— Один тик-так — и я спущусь, — проговорила Карен с призраком веселости в голосе, только сейчас обратив внимание, что плеск воды в бассейне утих. — А вот и Брэкен, солнышко, смотри-ка! — добавила она, заметив престарелого бурого Лабрадора, бредущего внизу по газону.

Значит, и Том на подходе.

Нед поискал глазами собаку, потом вернулся к своей одинокой игре и моментально ею увлекся. Откуда-то из глубины дома мальчика окликнула его няня Хейзл. Карен решила подождать и посмотреть, ответит он или заставит ее выйти его искать. Когда девушка появилась на другом конце террасы и, присев на корточки, протянула мальчику руки, он побежал к ней. Сзади подбрел пес и меланхолично обнюхал ее босые ноги.

Не желая быть замеченной, Карен отступила в тень балконного навеса в бело-зеленую полоску и на мгновение замерла, позволив своему взгляду соскользнуть с края скалы и затеряться у размытого горизонта. Местами солнце прожгло мглистую пелену, затянувшую пролив за ночь, и обнажило островки темно-синей воды.

Прислонясь к теплому камню стены, Карен закрыла глаза; на веках отпечатался белый треугольник парусника, стоявшего на рейде у берегов Коннектикута в ожидании первого ветра.

— Почаще бы так! — возгласил Том Уэлфорд со своего места во главе накрытого для завтрака стола, откинувшись на спинку стула и сцепив руки на затылке.

Это был рослый сорокалетний мужчина с волосами цвета сланца, крупным мальчишеским лицом, подвижными глазами и тонкой линией рта, который, при мягких чертах уроженца Среднего Запада, создавал впечатление подпорченной породы. У Карен вскормленная на кукурузе красота мужа ассоциировалась с Джеймсом Стюартом в одном из этих фильмов — «Окно во двор» или «Головокружение» — где его персонаж преодолевает невероятные препятствия.

— Ну, что скажешь, Док?

Мальчик поднял взгляд от миски с хлопьями.

— Том… — взмолилась Карен.

Ожидая, пока прислуга нальет ему кофе, Том слегка раскачивался то к солнцу, то от солнца, струящего жаркие лучи в распахнутые настежь окна.

— Я имею в виду — завтракать вместе. Был еще такой комедийный телесериал в шестидесятые — как его? — о каком-то совершенно безумном провинциальном семействе. Спасибо, Дарлина.

— Прекрати, Том.

— Что бы ни случилось, они всегда завтракали вместе. Вафлями с сиропом. И отец с ними… Каждое утро! Тебе бы это понравилось, правда, Док?

— Ты шутишь? Зачем вселять в него надежду?

— Так понравилось бы, Док? — упорствовал Том. — Док?

Открытый немигающий взгляд.

— Ау-у! Есть кто дома?

— Как ты можешь, Том!

— «Отцу виднее», мистер Уэлфорд? — робко подсказала горничная.

— Точно! Спасибо, Дарлина. Ты слишком молода, радость моя, чтобы это помнить. Да, «Отцу виднее».

Когда мальчик снова опустил взгляд, Карен поняла, что глаза его, в миниатюре отражавшие белую льняную скатерть, не выдали тайну. Он принялся выкладывать вдоль обсаженного кроликами ободка миски бордюр из разбухших хлопьев «Будьте здоровы!».

Столовая была залита светом.

— Нед все понимает, правда, золотце? — Карен улыбнулась. — Папочка у нас ранняя пташка и должен приходить на работу раньше всех, чтобы поймать всех-всех-всех червячков.

— Я проспал, — сказал Том, потягиваясь. Под его хрустящей лиловато-синей «оксфордской» рубашкой лениво перекатывались огромные валуны хорошо натренированных мышц. — Не слышал даже этого чертова будильника. Такого со мной еще не бывало.

— Ты позвонил на работу?

— А ты как думаешь? — Большая голова Тома, еще лоснящаяся после бассейна, резко подалась вперед и оказалась вне досягаемости солнечных лучей.

— Надо было нам остаться в городской квартире.

— Чем меньше говорить на известную тему, тем лучше. Какова на сегодня повестка дня, Док? Детский сад? — Том встал, обеими руками оттолкнувшись от стола, и, опираясь на костяшки пальцев, навис над мальчиком.

Нед кивнул, не поднимая головы.

— А как дела с плаванием?

О господи, ну что он к нему прицепился!

— Мальчик делает поистине блестящие успехи, мистер Уэлфорд, — решила проявить инициативу Хейзл, и ее нескладная антиподная импровизация несколько разрядила обстановку. — Вчера он проплыл от бортика до бортика без страховочных наплечников.

— Браво! — Накинув пиджак, Том наклонился поцеловать сына и, глядя поверх его головы на Карен, сказал: — Знаете что? В субботу мы все отправимся на пляж, проведем целый день вместе. Идет?

Нед нахмурился и сложил домиком выкупанные в молоке пальцы.

Карен отделалась скупой улыбкой.

— Тебе ведь хочется, правда, Нед? — подольщалась к мальчику Хейзл, но удостоилась его внимания, только когда лукаво добавила: — Не исключено, что Мистер Мэн тоже поедет.

Нед метнул на нее свирепый предостерегающий взгляд.

— Уж он-то точно захочет искупаться в океане.

— Мистер Мэн? — услышала Карен эхо своего голоса.

Ладошки мальчика вспорхнули к губам.

— Я давно собиралась вам сказать…

— Что сказать, Хейзл?

— У Неда появился новый друг — воображаемый.

Карен почувствовала стеснение в груди.

— Боже правый, вот так новость! — Том развернулся в дверях и медленно прошел в комнату. — Ты знала, дорогая?

Карен покачала головой: нет. Сделав над собой усилие, чтобы сохранить спокойствие, она ровным голосом спросила у Хейзл:

— Это Нед рассказал тебе о своем новом «друге»? Он что, с тобой разговаривает?

— Со мной — нет. А вообще разговаривает, в смысле — сам с собой в моем присутствии. И довольно откровенно, миссис Уэлфорд.

За улыбкой девушки Карен углядела гнусный намек в свой адрес. Или ей пригрезилось?

— Нед называет его Мистер Мэн, а иногда Джордж — в честь обезьянки из книжек о Любопытном Джордже. Верно, малыш? И тут совершенно нечего стыдиться…

Мальчик чуть не плакал.

— Они часто беседуют.

Стеснение в груди подступило к горлу. Карен хотела броситься к Неду и увести его прочь из комнаты, но Том уже стоял за стулом сына, расплываясь в широкой блаженной улыбке.

— И давно это у него? — спросил он, обнимая мальчика за плечи. — Это же… это же просто чудесно!

Раздели его радость, твердила себе Карен, покажи ему, что ты испытываешь те же чувства, что и он. Ведь он вполне мог все подстроить, и его опоздание на работу не случайно совпало с решением Хейзл именно сегодня пуститься в откровения. Может, они все знают и это была проверка? Раздели его радость!

Карен всплеснула руками.

— Чудесно, чудесно! О боже, Том…

Она знала, что Нед сверлит ее взглядом.

Зардевшись, Хейзл продолжала:

— Однажды — недели две назад, мистер Уэлфорд, — я случайно услышала, как Нед вовсю щебечет сам с собой в ванной. Я никому не сказала, потому что, как мне кажется, он не горит желанием, чтобы о его друге узнал кто-то еще. Это был наш маленький секрет. Только я все равно сочла своим долгом вас уведомить.

— Две недели!

— И правильно сделала, — похвалил ее Том. — То-то будет, когда эта угрюмая мымра доктор Мискин узнает, какие у нас замечательные новости.

Нед повеселел, довольный столь бурным проявлением внимания к своей персоне.

— Я ей позвоню. — Карен вышла из-за стола, сверкнув глазами в сторону Тома. — Мы не могли бы обсудить это позднее, в узком кругу? Хейзл, отведи, пожалуйста, Неда почистить зубы. Мы не хотим опоздать в садик.

Но Том уже сгреб сына в охапку, подбросил в воздух и, закинув на плечо, как трофей, потащил его из комнаты. Нед был вне себя от восторга и помимо воли громко смеялся впервые за бог знает сколько времени.

Карен на мгновение задержалась, глядя, как Хейзл убирает за Недом остатки завтрака.

— Займешься Недом, когда закончишь уборку, — добавила она вместо того, что хотела сказать, а хотела она сказать что-нибудь вроде «ты уволена».

Из опасения, как бы чего не пропустить, она последовала за мужем.

— И о чем только, скажи на милость, вы там секретничаете с этим Мистером Мэном? — долетел до нее громкий от избытка чувств голос Тома, гулко разносившийся по всему холлу. — А, Док?

Карен понимала: главное — вести себя как обычно.

Жизнь ее в Эджуотере была подчинена определенному ритму: ей надлежало заниматься домашним хозяйством, выполнять постоянные обязанности, соблюдать множество мелких правил — в противном случае, предупреждал Том, она рискует все развалить. По понедельникам она всегда расписывала с поваром меню на неделю, затем обсуждала с Домиником, смотрителем парка, новые проекты, связанные с садом; еще надо было напоить-накормить лошадей, выгулять Брэкена… Хорошая форма — это всего лишь вопрос регулярного повторения, внушал ей Том.

По дороге в детский сад Нед не проронил ни слова.

На мутной фотографии (из последовательного ряда кадров, отснятых в то утро дальнобойным объективом с противоположного берега пролива) Карен в матроске и безупречно сидящих брючках для верховой езды, с завязанными в хвостик волосами, стоит на ступенях увитого плющом особняка; его видавший виды фасад в духе Beaux Arts, расчлененный белыми арками и зелеными кровельными желобами, надежной цитаделью высится за ее спиной. На этом снимке идеально схвачена оттененная хрупкой красотой Карен аура денег и элитарности, окружающая ее в Эджуотере, меланхоличное очарование подвешенности в мире, существующем вне времени.

Хуже всего было ожидание.

Следующие двадцать четыре часа и без того — без «прорыва» Неда, если уж они пожелали так это назвать, — обещали быть критическими. Но что такое день, два, ну максимум три, когда ждешь годами… Карен попыталась точно вспомнить тот момент, когда она решила — уже месяц как, — что больше ждать нельзя.

Она съездила по делам в поселок, она повидалась с флористом на предмет аранжировки цветов для званого ужина, до которого оставалось две недели, она встретилась с миленькой, но туповатой женой одного из друзей Тома — они сыграли партию в теннис, а потом позавтракали на террасе в Пайпинг-Рок. Ее соперница, одна из немногих женщин в клубе, не относившихся к ней как к самозванке, нанесла ей поражение в честном бою, выиграв несколько сетов подряд.

Главное — не привлекать внимания.

За столом, когда они с Перрьер удалились в тень зонтиков клюнуть по салатику и глотнуть белого вина, Карен сказала, что они отлично провели время и что, когда спадет эта проклятая жара, надо будет непременно устроить матч-реванш, — втайне упиваясь мыслью о том, что она уже вряд ли когда-нибудь переступит порог этого заведения.

После клуба на пути домой идея провести остаток дня в Эджуотере, сидя у бассейна с Недом и Хейзл, — теперь, когда «наш маленький секрет» вышел наружу, — показалась Карен более чем невыносимой.

Вместо того чтобы свернуть на шоссе Пайпинг-Рок, ведущее через Долину Акаций прямо к морю, она продолжала ехать вперед, на юг; по радио, настроенному на местную волну, гоняли хиты десятилетней давности. Карен пробежалась по шкале, притормозила на сводке погоды и транспорта, потом снова вернулась к «машине времени», прибавив громкость на песне «Вызывает Лондон» группы «Клэш», напомнившей ей о ее первом знойном августе в Нью-Йорке, когда у нее не было денег доехать до Джонс-Бич, где компания «Кока-кола» устраивала серийные концерты джаза и рэгги.

Она отчаянно сопротивлялась ностальгической силе музыки, откатной волной увлекавшей ее в прошлое. Разве не Том избавил ее от всего этого? В своем чувстве долга по отношению к нему она усматривала реальную опасность. Из страха не выдержать и пойти на попятный она решила сейчас же поехать в город и забрать кейс на Центральном вокзале — просто чтобы хоть что-то сделать. Резкий звон в ушах стал понемногу затихать. Середина дня — довольно опасное время суток.

У выезда на шоссе А-25, с облегчением оставив позади скрытые листвой анклавы подъездных аллей с воротами, конными манежами и питомниками, служившие границей ее мира, Карен зарулила на заправку «Суноко» глотнуть чего-нибудь холодненького, никак не предполагая, что после того единственного раза, когда она заезжала туда пополнить запасы горючего — обычно этим занимается Терстон, — служащий узнает машину. Так или иначе, его почтительное «Как поживаете, миссис Уэлфорд?» расстроило ее планы. Заметив, что, протирая ветровое стекло, парнишка тайком посматривает на нее сквозь солнцезащитный козырек «вольво», она подумала, как скоро, должно быть, разлетится весть о ее побеге, но потом до нее дошло, что мальчишка всего лишь пытается заглянуть под завернувшийся подол ее теннисной юбочки.

Карен газанула и, слегка взвизгнув шинами, влилась в транспортный поток, движущийся в восточном направлении. Она катила, потягивая через соломинку кока-колу и предоставив мыслям лететь вместе с раскручивающейся кнутом полосой, которая, светофор за светофором, вынесла ее на обсаженное деревьями шоссе Норден-Стейт-Паркуэй. Комок боли между плечами потихоньку рассасывался.

Она ехала сама не зная куда — ехала, просто чтобы ехать, — наслаждаясь пустынностью дороги и шипучим потрескиванием перегретых шин по расплавленному гудрону. В городе, пока Том не положил этому конец, тревожась за ее безопасность, Карен любила подолгу гулять в одиночестве, затерявшись в толпе. Притормозив у придорожного лотка с фруктами, она купила фунт черных вишен «морель», расплатившись случайно завалявшейся мелочью. Последний доллар ушел на колу. Как всегда, Карен была без денег.

Она могла бы ехать так вечно.

Синий «бьюик» чуть не целую милю проторчал у нее в зеркале заднего вида, прежде чем она заподозрила, что за ней следят.

Проехала еще пару миль — «бьюик» был на месте. Далековато, водителя не разглядеть. Ветровое стекло, в котором отражалось голубое небо, только предполагало уловку.

Тогда Карен ушла на скоростную полосу; она не спускала глаз со стрелки спидометра, пока не выжала семьдесят пять, ничуть не заботясь о том, что ее могут тормознуть за превышение скорости. «Бьюик» отстал на пару машин, исчез из виду, потом снова вынырнул по другую сторону «ю-холовского» трейлера и съехал на дорогу к озеру Ронконкома.

Лезет в голову невесть что. Она посмеялась над собой, поворачивая зеркальце посмотреть, не отразилось ли на лице испытанное ею облегчение.

Разноцветные буквы огромной вывески магазина «Игрушки — это мы!» маячили на фоне неба обещанием исцеления верой. Нед, пока не перестал разговаривать, вечно устраивал истерики, требуя, чтобы его свозили в этот магазин. Карен почувствовала мучительный укол совести. Снизив скорость, она подождала, когда ее обгонит шедший теперь за ней трейлер, и пропустила последний выезд с трассы.

За пустырем, окаймленным чахлыми сосенками и рядом ветхих каркасных домишек, раскинулся торговый центр — огромный, сияющий белизной город без единого окна, куда, казалось, ведут все пути — даже та вроде бы тупиковая дорога, на которую свернула Карен. Оказавшись на просторной полупустой автостоянке, мерцающей в этой феерической жаре, словно солончаки Юты, она отказалась от своего намерения.

Если она привезет Неду подарок, это будет смахивать на попытку его подкупить или, что еще хуже, — успокоить собственную совесть.

Карен медленно вырулила со стоянки, приняв решение проехаться назад длинной дорогой вдоль берега. Возвращаться к родным пенатам она не спешила.

По всему дому гулял знойно-соленый запах моря.

Стол в детской, под плавно вращающимся потолочным вентилятором, был накрыт для полдника с чаем. Нед, распластавшись на ковре и уперев подбородок в ладошку, играл с няней в шашки; она лежала лицом к нему в той же детской позе, задрав над задницей скрещенные в лодыжках ноги. Стройная двадцатидвухлетняя блондинка, Хейзл была в мягких кожаных мокасинах, бледно-зеленом «поло» и хрустяще белых шортах.

Карен остановилась в дверях, приложив палец к губам, чтобы девушка не выдала ее присутствия. Она хотела застать Неда врасплох — доктор Мискин как-то предложила им опробовать такой способ его разговорить, — но мальчик, не услышав, как мать прошла через холл, понял это по изменившемуся выражению лица Хейзл и быстро вскочил на ноги.

Не проронив ни звука, он засеменил к ней.

Карен подхватила его и закружила по комнате под надменными взорами Джереми Фишера и его друзей — персонажей сказок Беатрис Поттер на пастельном бордюре, который первая жена Тома протянула по всему детскому крылу особняка. Карен все еще мучило воспоминание о том, что, когда она была беременна Недом, ей не разрешили декорировать детскую на свой вкус. Ее не волновали другие помещения, которые Том захотел оставить в прежнем виде, потому что «у Хелен, видите ли, был изумительно тонкий вкус», но детская, где Хейзл с важным видом стояла сейчас у чайного столика и без всяких на то оснований приказывала Брэкену слезть с дивана, — эта детская была ее законной территорией.

Пес, обычно игнорировавший команды, исходившие от женщин, на сей раз повиновался и, обследовав для порядка лодыжки Карен, неслышно проследовал мимо.

Детьми Том с первой женой так и не обзавелись.

— В чем дело, Брэкен? Тебя что, сегодня не выгуливали?

Карен обернулась, придерживая Неда, оседлавшего ее бедро, и увидела, как бурый Лабрадор плюхнулся на ковер у ног хозяина.

Том… В кресле за дверью.

Галстук развязан, пиджак и портфель — рядом на полу; на коленях — кипа газет.

Карен крепче прижала к себе Неда.

— Привет, детка, — сказал Том, улыбаясь. — Я заезжал в клуб, застал там Нэнси, но ты уже упорхнула.

Она отпустила мальчика, и он соскользнул на пол.

— Мы не ждали тебя так рано… Правда, Нед?

Окна детской, оборудованные защитной решеткой, были распахнуты настежь, чтобы уловить малейшее дуновение прохлады с пролива. Жалюзи теней на дымчато-голубом ковре у ног Карен подрагивали, будто легкая зыбь на море. Но не было ни ветерка. Дом словно заштилел.

— Мне просто захотелось прокатиться — было невыносимо жарко. Я не могла даже…

Карен запнулась, не в силах продолжать.

— На службе возникли кое-какие дела, — сказал Том. Он стоял перед женой и сыном, с важным видом расставив ноги и проделывая свой излюбленный трюк с перекатыванием и балансированием на внешних краях подошв башмаков. — Мне нужно в Чикаго. Я должен быть там не позднее сегодняшнего вечера. Но это всего на пару дней.

— И вот так всегда! — На лице Карен заиграла дерзкая улыбка.

Том смягчился.

— Ну ладно, ладно… По крайней мере у меня появился шанс провести вторую половину дня дома, с тобой и Доком.

— Очень мило!

Споры паранойи размножались.

— Не угодно ли чаю, миссис Уэлфорд? — спросила Хейзл.

— Так что же все-таки произошло? — поинтересовался Том через дверь своей гардеробной, упаковывая вещи.

— Сколько можно повторять! Я вышла из клуба около двух часов, потом поехала в торговый центр. Мне…

— Я по поводу Неда и его «друга», — терпеливо пояснил он. — Что сказала Мискин?

— Ее не было. — Карен закрыла глаза и набрала полную грудь воздуха. — Она в отпуске, где-то в Европе. Август, Том. Все ведущие врачи Манхэттена разъехались по побережью. Мне даже не дали талон.

— Господи боже мой, могла бы поговорить с кем-нибудь еще.

— С кем, например? — Карен сбросила теннисную юбочку и включила воду в душе. — С няней?

— Я не мог вытянуть из него ни слова.

— А чего ты ожидал?

Чуть раньше, после чая, она смотрела, как они вместе играли в мяч на лужайке, и Том на удивление весело резвился с мальчиком. Вполне естественно, убеждала она себя, что ему захотелось побыть с сыном после столь драматичного откровения Хейзл. Хотя Том никогда этого не показывал, Карен знала, как сильно беспокоило его молчание сына. Так же глубоко, как и ее, хотя и по-другому.

— От Мистера Мэна ни слуху ни духу.

— Это повод радоваться?

— Дорогой, просто у Неда сейчас такой период, — мягко проговорила Карен. — У них это называется «избирательной» немотой, потому что так оно и есть. Это его выбор. Когда он решит, что готов заговорить, он заговорит.

Стоя под душем в старинной никелированной душевой кабине, похожей на птичью клетку, она с остервенением терла себя перчаткой из люффы. Кожу засаднило, но тошнота, это сосущее чувство под ложечкой, так и не прошла. Почему Том не поехал в аэропорт прямо из городской квартиры, как он обычно поступал, когда ему приходилось совершать срочные деловые поездки? Из-за «прорыва» Неда? Или он и правда хотел ее проверить?

— Что-то я не пойму, — сказал Том, входя в ванную. — Наш сын впервые за полгода делает попытку с нами пообщаться, а ты так себя ведешь, как будто тебе это до лампочки.

— Просто я не хочу, чтобы ты обманывался.

— Не уклоняйся от темы.

— Мы не можем поговорить о чем-нибудь другом? — Она подставила лицо под струи и на несколько секунд задержала дыхание.

— Пожалуйста, отчего же. Не хочешь рассказать, почему ты вчера на целый час опоздала к ужину?

— Я уже все объяснила.

— Твое объяснение показалось всем чересчур надуманным.

— Может, я должна была сказать, что в воскресный вечер нью-йоркское метро — далеко не самый надежный вид транспорта? Представляю, как повеселились бы твои сановитые английские друзья, услышав, что твоя жена не смогла взять такси, потому что у нее кончились карманные деньги.

— Не смеши.

— Миссис Том Уэлфорд не в состоянии заплатить за паршивый кеб!

— Могла бы и попросить, — огрызнулся Том. — Разве я тебе когда-нибудь в чем-то отказывал? Ведь это для твоего же блага.

— Да меня тошнит от такой жизни — отчитываться за каждый потраченный цент. Просто унизительно!

— Ты знала, когда придут гости. Не понимаю, куда пропал этот час. Если, как ты утверждаешь, ты вышла из квартиры в шесть тридцать…

— Мне захотелось чего-нибудь выпить, и я заглянула в бар на Лексингтон-авеню. Удовлетворен?

Глаза Тома сузились.

— Слушай, отстань, а? Я пила только кока-колу. Должно быть, я потеряла счет времени. Это что, допрос?

— Не забывай, что сказали нам в Силверлейке. Мы должны думать о Неде — о его безопасности. И ты сама дала согласие на контроль.

Она вышла из душа, не выключив воду.

— Но это было так давно. Почему ты так упорно мне не доверяешь?

Том стоял у окна спиной к жене.

— Насколько я помню, это была твоя идея — оставить все под моим контролем. «Не спускай с меня глаз, пока я не буду в норме», — не твои ли это слова?

Карен презрительно хмыкнула.

— Я что, все еще внушаю тебе опасения?

Она стояла перед ним, вызывающе уперев правую руку в мокрое бедро.

— Да, пожалуй, ты вправе упрекать меня в излишней озабоченности, — спокойно проговорил Том, оборачиваясь и протягивая ей белое полотенце с монограммой.

— Ты всю жизнь будешь мне напоминать?

Он улыбнулся.

— Что плохого в том, чтобы женщина была в долгу у своего мужа? Неужели испытывать благодарность стало зазорным только потому, что его угораздило спасти ее никчемную жизнь?

— Это было пять лет назад, — сказала она, понимая, что зашла слишком далеко, чтобы отступать. — Нечего затягивать меня в те времена, когда я была другим человеком.

Карен сидела за туалетным столиком в ванной и сушила волосы, когда в дверях появился Том с портфелем и дорожной сумкой в руках. Он подошел к ней сзади и, наклоняясь поцеловать ее в затылок, спросил, не желает ли она поехать с ним в аэропорт.

Она выключила фен.

— По дороге мы могли бы еще немного поговорить.

— Если ты так хочешь… — Карен знала, что об отказе не может быть и речи. Ее недавняя злополучная вспышка, которая вовсе не входила в ее планы, может только усилить подозрения. — То есть я хотела сказать, с радостью. Дай мне пять минут.

— Что-то не так, детка?

— Да нет, все нормально. Правда.

Их взгляды коротко встретились и разминулись в зеркале — триптихе в серебряной раме, отражавшем незащищенный профиль Тома. То, что Карен увидела во взгляде мужа — смутное обещание отпущения грехов, — заставило ее на мгновение подумать, что еще не поздно ему довериться и все рассказать. Другого шанса не будет.

— Я хочу, чтобы ты надела то же платье, в котором была вчера на ужине, — сказал Том хорошо знакомым ей тоном.

— В аэропорт?! — воскликнула Карен с напускной беззаботностью. — Тебе не кажется, что я буду выглядеть слишком разряженной? — Она уже натянула поверх лифчика и трусиков свободную футболку; джинсы лежали на шезлонге.

Он не улыбался.

— Платье, нижняя юбка и те же туфли. Ничего лишнего. Ты знаешь правила.

Карен ощутила резкий прилив страха. Так вот почему он не поехал прямо в Ла-Гардиа, вот для чего ему понадобилось сделать крюк!

— Прошу тебя, Том! Мне как-то…

— Я не ослышался? — Он осторожно взял у нее фен. — Минуту назад ты сказала, что чувствуешь себя прекрасно. Кстати, ты не досушила волосы. Тут мокрая прядь.

— Просто… наверное, это от жары.

Карен закрыла глаза. К тому времени, как он вернется из Чикаго — всего через два дня, увещевала она себя, ничего этого уже не будет. Она услышала, как снова заработал фен, и струя горячего воздуха взметнула влажные волосы у нее на затылке.

— Ничего лишнего!

Эта фраза саданула по ушам, как звук хлопнувшей двери.

 

Вторник

Было за полдень, когда Карен приехала забрать Неда из детского сада Младенца Иисуса в Долине Акаций. Через несколько минут она нашла его во дворе, где он в одиночестве возился у качелей. Воспитательница, которая за ним присматривала, вышла на крыльцо и помахала ей из-за кустов бирючины, словно желая с ней поговорить. Этот подзывающий жест всколыхнул в Карен детский страх, что ей придется отчитываться: они, конечно, все знают… наверное, кто-нибудь случайно услышал, как Нед разговаривал со своим воображаемым другом, и теперь этой тетке не терпится обсудить свершившееся чудо. Но как только Карен открыла калитку, воспитательница крикнула:

— Я только хотела убедиться, что это вы, миссис Уэлфорд. Лишняя осторожность нынче не помешает.

По дороге на парковку (Нед, волочивший за собой «защитное» одеяльце, поминутно останавливался, разглядывая чуть не каждую травинку, каждую букашку, попадавшуюся ему на пути) Карен приходилось сдерживать раздражение и доходившую до неприличия торопливость. В машине она принялась рассказывать Неду, где они проведут вторую половину дня, но мальчик, казалось, это уже знал — похоже, это он всегда знал. Когда Карен склонилась застегнуть ремень детского креслица и замешкалась, не попадая в защелку, личико сына вдруг осветилось, и она его приласкала.

До Уитли-Хиллз они добирались окольными путями: пересекли в Олд-Уэстбери скоростное шоссе Лонг-Айленд, затем, сделав крюк по служебной дороге, вырулили на Тридцать девятое южное. Карен понимала, что после вчерашнего, даже только вообразив, что за ней следят, она не может позволить себе рисковать. Проехав еще одну милю и глянув предварительно в зеркальце заднего вида, она свернула на развязку скоростного шоссе, и они с Недом очутились в тех местах, которые Том любил называть первой настоящей провинцией к востоку от Нью-Йорка.

С недавних пор он пристрастился ездить в город этой дорогой, петляя по старым, выложенным голубоватым песчаником проселкам обширных, большей частью заброшенных поместий северного побережья, — сглаживает однообразие, объяснял он. Карен с сомнением относилась к столь неожиданной страсти мужа к живописным прогулкам. Последние несколько недель все мелкие городки и деревушки Норт-Хемпстеда и Ойстер-Бея лежали приплюснутые и опустелые под суровым, нивелирующим гнетом солнца. Тенистые усадьбы богачей и те, казалось, утратили очарование уединенности из-за томительного зноя засушливых дней. Новейшие роскошные дома, не избежав участи опоясывающих их колоний разноуровневых предместий, тоже превратились в душные, зловонные, кишащие насекомыми халупы, скрытые бахромой поникшей листвы, и казались одичалыми и небезопасными, словно это новосветское воспроизведение некоего милого зеленого уголка Англии перенеслось на малярийные берега Белиза или Занзибара.

Карен вспомнила, как прошлым вечером на пути в аэропорт Том с туманной, несвойственной ему меланхолией говорил, что надо наслаждаться красивыми вещами, пока они у тебя есть, — и ее передернуло от отвращения.

У края ложбины, проскочив под стоп-сигнал, она сбросила скорость и медленно поползла, высматривая в подлеске справа бесхозный почтовый ящик. Нашла она его довольно легко, хотя он все лето простоял укутанный плотной зеленой шалью ползучих растений, и, как обычно, когда она увидела, что флажок находится в вертикальном положении, пульс у нее участился.

Она съехала с дороги под сень рододендронов и решила переждать, попросив Неда помочь ей сосчитать проезжающие машины — он считал молча, на пальцах, растопырив ладошки морскими звездами, — и только пропустив двадцатую, Карен почувствовала некоторую уверенность, что хвоста за ними нет.

Потом они отсчитали еще с десяток машин — просто для надежности.

Мягкая классическая музыка, тонированные стекла и перегородка, отделяющая водителя, создавали впечатление изолированности салона лимузина от внешнего мира. Объятая мраком, с задранным вместе с подолом платья черным файдешиновым подъюбником, которые Том стянул узлом у нее на голове и, словно рогожный мешок, замотал веревкой на запястьях, Карен сидела на полу «мерседеса», упираясь лбом в динамик под откидным сиденьем. Музыка ее убаюкивала. Она остро ощущала свою наготу ниже талии — абсолютную наготу, не считая черных лакированных лодочек, выставленных перед Томом подошвами вверх, как поднос; он же сидел, уютно расположившись в кожаных креслах, то переговариваясь с ней, то обсуждая деловые вопросы по телефону — тихим, доверительным тоном.

Сначала она должна была попросить у него прощения, еле ворочая языком в этом душном чехле, а потом, когда он начинал щекотать ее оправленным в серебро кнутовищем, — умолять его, чтобы он поскорее начал.

Карен свернула на подъездную аллею; руль скользил под влажными от пота ладонями.

На полпути к главному зданию, не видному за выступом холма, она круто взяла влево и покатила напрямик через открытую луговину к группе белых каркасных строений на опушке леса. Под расширяющимся куполом голубого неба, когда ее легкую эйфорию обуздал страх встретить кого-то, кто может узнать ее или ее «вольво», Карен чувствовала себя бегущим к укрытию затравленным зверьком, который окажется в безопасности, только достигнув святая святых поместья.

Она медленно развернулась вокруг огромного виргинского дуба, стоявшего в центре круглой гравийной площадки, и опасливо просунула нос своего фургона в ворота пустого гаража, которые закрылись за ней, отгородив ее от палящих лучей послеполуденного солнца.

В ослепившей ее на мгновение полутьме она услышала, как на массивных деревянных дверях загремели засовы. Джо уже здесь. Карен откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

Она хотела сразу же сообщить ему приятную новость, но его ладонь легла на ее рот, не давая вымолвить ни слова до поцелуя. Карен высунулась в окно и подставила губы возлюбленному. Они не виделись больше недели — что может быть важнее? О мальчике было забыто, пока Джо помогал ей выйти из машины и пока они стояли обнявшись в душной тьме, провонявшей соляркой и прелой листвой. Наконец Карен, почувствовав дурноту, отстранилась от него.

— Скоро все уладится, — сказала она.

— То есть? Что-то случилось?

— Он уехал в Чикаго.

— Слава тебе господи! И когда вернется?

Джо держал Карен на расстоянии вытянутой руки и со смехом крутил ее из стороны в сторону, оглядывая с головы до ног. Он был в армейских шортах, мокасинах на босу ногу, в камуфляжной оливковой майке «тэнк» и плюсовых очках, — отлично выглядит, подумала Карен. Джо всегда выглядел отлично.

— Если не сегодня, то совсем скоро. Через двое суток.

— Извлечем из этого максимум пользы.

— Джо, нам… нас больше ничто не держит.

— В смысле?

— Том выложил необходимую сумму.

Карен почувствовала легкое замешательство.

— Ну и дела, — медленно проговорил Джо, поводя головой. — Вот уж чего не ожидал.

Вообще-то она рассчитывала на другую реакцию.

Ей пришлось самой вытаскивать Неда из пристяжного детского креслица на заднем сиденье «вольво», но потом она отдала мальчика Джо, и тот понес его наверх по лестнице, ведущей из гаража прямо в апартаменты. Поначалу Нед, как обычно, закочевряжился — от стеснительности, которая моментально улетучилась, как только Джо поставил его на ноги и он засеменил по коридору, переходящему в неожиданно просторную комнату — бывшую гостиную коттеджа, когда-то принадлежавшего шоферу владельцев поместья. Карен с одобрением отметила, что любимые игрушки Неда лежат на виду, заботливо приготовленные к его приезду.

Вот уже два года как Джо по ее настоянию снял этот дом, чтобы им было где встречаться помимо мотелей.

— Что побудило его изменить решение? — спросил он.

— Я сказала, что если у меня не будет своих денег — не подачек на содержание, а личного счета на небольшую сумму, — то я уйду.

Джо посмотрел на нее с нескрываемым интересом.

Она прошла в кухню и сделала им по бутерброду, обходя гору грязной посуды в раковине и столы, не убиравшиеся с ее прошлого визита. После трапезы Карен отвела Неда поиграть во дворе, потом вернулась в гостиную и плюхнулась на диван рядом с Джо.

— Сдался без боя, — сказала она, обвивая рукой его шею. — Поскольку я снова в норме и способна себя контролировать, то — цитирую слово в слово — он готов признать, что я справлюсь с такой ответственностью. Вчера вечером он сообщил мне, что «в знак доверия» открыл в «Сити-банке» счет на мое имя. Без всяких ограничений. Могу снять любую сумму, как только…

Карен запнулась, откинув назад прядь волос, темным крылом упавшую ей на глаза: она вдруг поняла, что не продумала, что говорить дальше.

— Сколько?

— Сколько я просила, даже больше.

— Это надо отметить.

— Не только это, — добавила она с легкой улыбкой.

Джо неторопливо привлек ее к себе и стал изгиб за изгибом покрывать поцелуями ее длинную шею. Карен послушно откинула голову, зная, что устоять перед его настойчивостью будет труднее.

— Иди в спальню, — прошептал он ей в самое ухо, — А я принесу нам выпить чего-нибудь холодненького.

— Подожди, — проговорила Карен, поймав его руки, скользнувшие под ее колени. — Я еще не все тебе рассказала.

Она встала с дивана и склонилась над Джо; ее ноги под бледно-голубой «вареной» юбкой были все еще переплетены с его, словно не желая отделяться.

— Меня беспокоит Нед. В общем-то, ничего страшного. Просто мне кажется, что для него все это будет слишком.

Джо вздохнул.

— Обязательно обсуждать это именно сейчас?

— Мы не можем позволить себе проколоться. Особенно после всего, что нам пришлось пережить.

— Может, надо было оставить его дома?

— У няни сегодня выходной, — проговорила она раздраженно. — Впрочем, я в любом случае хотела взять его с собой. Если мы собираемся всю оставшуюся жизнь провести вместе… Джо, он снова начал говорить.

— Еще более подходящий повод отпраздновать.

— Боюсь, он нас выдаст.

— Ты слишком многого боишься. Как всегда.

— Это совсем другое.

Джо дал ей выговориться, но слушал ее с таким видом, будто делает ей одолжение. Карен знала, как болезненно он воспринимает разговоры о Неде. Если она постоянно терзалась из-за того, что их отношения могли стать причиной всех проблем с мальчиком, то Джо отвергал всякую мысль о такой возможности. Не разделял он и ее чувства вины по поводу того, насколько их устраивало молчание мальчика. Он спокойно отреагировал на вести о прорыве Неда. Мистер Мэн.

— Мы всегда знали, что когда-нибудь это произойдет.

— Учитывая, как все складывается, ему достаточно обронить одно лишь слово, отпустить какую-нибудь невинную реплику. Я даже не уверена, что он этого еще не сделал. Давай уедем, Джо?

— Не надо опережать события.

— Да? А чего мы ждем?

— У меня работа. Не могу же я вот так вот взять и уехать, бросив человека с недостроенным домом. Не забывай, я все-таки зарабатываю на жизнь.

— Так это все из-за денег? Но у нас есть деньги. Ты что, не понял? Все встает на свои места.

— Возможно, — уклончиво ответил Джо.

— Мне нужно только наведаться в банк. — Карен засмеялась и весело добавила: — С чемоданом.

— Думаешь, это так просто?

Если бы вчера вечером на Центральном вокзале у нее не сдали нервы, деньги были бы уже у них. И обошлось бы без пререканий. Карен собиралась сообщить Джо номер ячейки в камере хранения и отдать ему ключ, чтобы во второй половине дня он мог забрать кейс. Но теперь она решила, что лучше повременить, дать ему возможность свыкнуться с этой мыслью.

— Мне нужно еще немного времени, чтобы кое-что уладить, — сказал Джо. — Может, пару недель, вот и все.

— У нас только два дня. Даже меньше. Том вернется завтра вечером.

— Ты все утрируешь. Подумаешь, воображаемый друг! Возможно, пройдет несколько месяцев, прежде чем Нед заговорит по-настоящему. Кто знает, может, своим молчанием он хочет сказать, что мы должны действовать в открытую. Пойти другим путем.

— Когда-то мы уже пытались пойти другим путем. Ты знаешь, что он никуда не ведет. Мы же договорились!

— Никто и не отрицает, но мы всегда рассматривали побег как последнее средство. Не вредно взглянуть на все с другой стороны, с точки зрения закона. Я мог бы еще раз поговорить с Хербом.

— И услышать от него, что в Нью-Йорке нет ни такого суда, ни такого судьи, который гарантировал бы мне опекунство? Да если бы и был, представляешь, какую баталию затеет Том?

Если бы я выложил Хербу все начистоту и рассказал нашу историю от начала до конца, глядишь, он бы и смог найти лазейку. Есть, правда, одно «но»: он никогда не возьмется вести дело, если не будет уверен, что имеет все шансы его выиграть.

— Вот спасибо! — сказала она холодно. — Большое спасибо.

— И все же я думаю, игра стоит свеч.

— Почему, интересно, у меня вдруг появилось ощущение, что я говорю с каким-то задолбанным и совершенно чужим мне человеком? Чего ты добиваешься, Джо? — Окинув его презрительным взглядом, Карен запустила пальцы в волосы, сгребла их на затылке и отвернулась, но через мгновение снова набросилась на него: — Ты чертовски хорошо знаешь, что твое «последнее средство» — это наш единственный выход, наша единственная надежда. И вот теперь, когда она почти сбылась, ты вдруг поджимаешь хвост, идешь на попятный! Пусти! — крикнула она, пытаясь вырваться из его объятий.

Джо разжал руки.

— Это неправда, — тихо проговорил он.

— Скажи это чертовой бабушке!

Оттолкнув его, она подошла к сетчатой двери и выглянула во двор. Нед сидел по-турецки в тенечке и, зажав ладонями уши, рассматривал книжку. Боже мой, подумала она, что мы делаем с бедным ребенком! Надо было предвидеть, что Джо попытается увильнуть. Он и раньше увиливал — он всю жизнь увиливал! Легкий ветерок всколыхнул деревья на зеленом холме за границей поместья.

Мелькнула вспышка.

Там, за оградой из белого штакетника, Карен заметила что-то странное, какой-то непорядок. Она вглядывалась в спутанные заросли подлеска. Крутила головой, отыскивая источник отражения, если он вообще там был. С полянки на опушке леса вспорхнула птица и виток за витком стала набирать высоту, сверкая белыми подкрылками.

Весь день наперекосяк.

Том продержал ее в унизительном ожидании почти до самого аэропорта. Там он приоткрыл окно, впустив с волной теплого вечернего воздуха рев авиамоторов и летучий запах бензина. Чехол скрадывал ее глухие стоны; боль, довольно сильная боль, не была нестерпимой. В перерыве между раундами Карен исследовала языком внутреннюю часть кляпа — шелкового носового платка с горьковатым привкусом одеколона Тома. Она оцепенела от отвращения, но власть изящного хлыста ее мужа над ее телом постепенно вернула ей уверенность в справедливости его приговора. Она уже готова была признать, что была виновна и заслужила наказание, понимая, что боль причиняется ей по доброте и ради ее же блага.

Пока существует доверие, говорил он.

Когда у Тома наступил критический момент, ее сомкнутые ладони, торчавшие из раструба черного узла у его ног, разъединились и сомкнулись, как будто она лениво проаплодировала.

Ее передернуло.

— По-моему, Том что-то подозревает.

Джо подошел к ней сзади и обнял за плечи.

— Я только хотел сказать, что мы должны прозондировать все возможные варианты.

— Именно этим ты всю жизнь и занимаешься — вечно уходишь в сторону.

— Да нет, просто стараюсь не упустить из виду ничего важного.

— Всю свою жизнь, Джо! Как ты можешь так со мной поступать? С нами?

Она развернулась в его объятиях и заглянула ему в глаза, синие, спокойные, чуть косящие.

— Мы созданы друг для друга — все остальное не важно. И мы обязательно будем вместе, совсем скоро, клянусь Богом.

— Просто я больше так не могу: таскаться сюда, жить в его доме, быть с ним рядом. Если бы ты только… кто-нибудь, что-нибудь… — Карен снова прибегла к спасительной бессвязности речи. — Слава богу, у нас теперь есть деньги. Давай просто…

— Не надо об этом.

Ее губы почти касались его уха.

— Я так его ненавижу, Джо, ты не представляешь.

— Представляю, — сказал Джо. — И понимаю.

Карен уткнулась лицом в его плечо, позволяя ему себя утешать, подчиняясь неизбежному. Она была уже не в силах сопротивляться, когда он снова уложил ее на подушки. У нее даже появилось дерзкое желание поторопить его руки, сдвинуть их вниз, подальше от груди. И когда он кончиками пальцев исследовал припухлости у нее на коже между бедер и обводил каждую царапинку крошечным обжигающим вопросительным знаком (Том впервые нарушил обещание никогда не оставлять следов), она не хотела его останавливать, хотя ей было больно, адски больно. Теперь она готова была рассказать ему все. Пусть знает.

И тут она почувствовала, как он отпрянул, ощутила постыдное отсутствие резко отдернутой руки, и только когда они оторвались друг от друга, до нее дошло, что звонит телефон.

Они переглянулись.

Джо вскочил на ноги и подошел к белому аппарату, стоявшему на книжном шкафу рядом с телевизором.

— Это тебя, — сказал он, не снимая трубку.

— Ты уверен?

— Вторая линия. Ты что, переключила перед отъездом?

Она кивнула.

— Он сказал, что позвонит, но не раньше сегодняшнего вечера.

— Возьмешь трубку?

Карен встала и принялась неторопливо разглаживать юбку на бедрах, пытаясь собраться с мыслями. Сосредоточиться. Сейчас два тридцать — на час больше, чем в Чикаго. Если он спросит — ты только что вошла… была в саду, поливала цветы в кадках… нет, играла с Недом, когда услышала звонок и побежала в дом, потому и запыхалась. На улице такая жара — просто пекло. Если он спросит…

Она сняла трубку.

— Привет, детка, — сказал Том, прежде чем она открыла рот. — Все нормально?

Карен закрыла глаза… Она в Эджуотере, стоит в передней у мраморного столика на львиных лапах, на нем — ваза с букетом лилий, ремингтоновская статуэтка и книга посетителей в сафьяновом переплете; над лестницей — огромная картина с наездниками на конях — «Паддок в Бельмонте», этого, как его… никак не запомнить имя художника; она даже ощутила запах этих чертовых лилий, приторный, благотворный… Она в Эджуотере.

— Том! Надо же, какое совпадение. Мы как раз говорили о тебе. — Она весело засмеялась, повернув голову так, чтобы Джо, с противоречивыми чувствами наблюдавший за этим достойным «Оскара» представлением, мог поймать ее взгляд. — Я рассказывала Неду о Чикаго, о том, как ты жил там, когда был маленьким. И что самое умилительное, он надул щечки — мол, он знает, что в народе Чикаго называют Городом Ветров, а когда я сказала ему, что там есть своя футбольная команда… Милый, если бы ты смог завтра выкроить время…

— Планы изменились. Вся эта затея с Гудричем — дело, над которым я работал, — провалилась. Ладно хоть шкура цела осталась — так, одна-две заплатки. Возвращаюсь сегодня вечером.

У Карен пересохло во рту.

— Хочешь, я пошлю Терстона тебя встретить?

— Наверное, будет поздно. Давай я позвоню тебе из О'Хары?

— Ты… у тебя усталый голос.

— Скорее бы уж домой. Как там мой мальчик? Выдал что-нибудь новенькое?

— Пока нет, — бодро ответила она. — Но мы отлично проводим время. Вдвоем. У всех выходной. Я забрала его из детсада, потом… потом мы немного покатались.

— Дай-ка мне его на пару слов.

— Неда?! — Она аж вздрогнула. — Тогда подожди, он на террасе, пойду позову. Подождешь?

— Подожду.

Никогда еще он не просил ее позвать сына к телефону.

Дрожащей рукой Карен положила трубку рядом с аппаратом. Теперь можно было не опасаться смотреть на Джо; они обменялись короткими, суровыми взглядами, сознательно смягчая их смысл, словно их могли выдать даже их мысли. Она чувствовала на себе его взгляд, когда приблизилась к сетчатой двери, когда осторожно открыла ее, избегая шумов, которых Том мог не узнать. Она молчала, пока не оказалась во дворе, и, только отойдя на приличное расстояние от дома, окликнула Неда, сказав ему, что отец хочет поговорить с ним по телефону.

Когда они вошли, Джо удалился.

Она смотрела, как Нед забирается на стул, как берет трубку и со знанием дела приставляет ее к уху — правда, не тем концом. Она тут же бросилась ему помогать.

— Что новенького, Док? — донесся до нее из Чикаго голос Тома.

Лицо Неда озарила улыбка узнавания — по-другому он ответить не мог. Глаза его округлились, взгляд стал серьезным — он слушал. Карен ждала, затаив дыхание, не сводя глаз с губ сына.

— Все по-старому, — сказал Том, когда она снова взяла трубку. — Не достучаться.

Москит прицелился в потную складку кожи над воротником Эдди Хендрикса. Сдерживая желание его прихлопнуть, Эдди завел руку за голову и потер шею пучком листьев, которыми зажимал рану, потом осторожно потрогал нос — может, хоть кровотечение прекратилось. Он поморщился, и глаза снова заслезились. Кровь была на рубашке, кровь на траве, кровь на спрятавшейся ветке, которая с безжалостной точностью саданула его по лицу, когда он проползал под перегородкой у края насыпи, забираясь поглубже в тень.

В носу гудело, и, по ощущению, он раздулся до размеров карликового ананаса. Эдди отшвырнул импровизированный компресс, сделал пару глотков из пристяжной фляжки и ретировался на исходную позицию за разрушенным сараем, оплетенным плющом и вьюнками, где была установлена его аппаратура.

Сарай находился ярдах в полутораста от штакетника, но в бинокль оттуда хорошо просматривалась задняя половина дома. На данный момент там не наблюдалось никакого движения. В наушниках, служивших для контроля магнитофонной записи, тоже было тихо, если не считать помех от ветра, чьи легчайшие дуновения, попадая по зарешеченному рыльцу микрофона, направленного на сетчатую дверь, били по ушам, как мини-торнадо.

Пока что на пленке были слышны главным образом шумы, заглушавшие все, кроме двух-трех дразнящих фрагментов жаркой перепалки между мужчиной и женщиной. О том, что в доме ссорились, Эдди догадался и по поведению мальчика, брошенного во дворе и предоставленного самому себе: в какой-то момент малыш вдруг зажал уши руками, словно ему тяжело было слушать продолжение того, что так упорно старался расслышать Эдди. Хендрикс питал странную для шпика-любителя еретическую ненависть к техническим новшествам.

Прислонившись к углу сарая, он взял меньший из двух магнитофонов, ткнул пальцем на «запись» и приставил встроенный микрофон вплотную к губам.

«Два двадцать три. Продолжаю наблюдение в Овербеке по адресу: Уитли-роуд, 1154. Пять минут назад объект вышел во двор и направился к мальчику, сидящему у ограды, и сообщил ему, что отец хочет поговорить с ним по телефону. Отец, повторяю. Из чего следует, что Уэлфорд знает, где его жена и сын проводят вторую половину дня.

Для памяти: получил увечье, принимая меры для уклонения от встречи с противником. Издержки работы у черта на куличках. Также есть вероятность, что меня засекли. Ребенок (в красной футболке с Микки-Маусом и бейсболке „Янки“) то и дело поглядывал на деревья и махал тощей ручонкой в мою сторону. Благо, он не разговаривает.

Вопрос: почему, если объекту нечего скрывать, он сделал такой крюк, тщательно заметая следы?»

Хендрикс подождал, держа большой палец на кнопке «пауза».

«Два двадцать восемь. Никаких признаков движения. Поправка. Ребенок только что вышел во двор, на этот раз в сопровождении белого мужчины: рост под метр девяносто, вес около восьмидесяти, лет тридцати пяти, ушлый бабник, загорелый, в шортах, шатен, волосы полудлинные, растительность на лице отсутствует, глаза… навскидку — голубые в сраку».

Следуя биноклем за мужчиной, Хендрикс видел, как он вслед за Недом подошел к тенистому дереву и, присев на корточки возле наваховской циновки, предпринял неловкую попытку включиться в его видеоигру. Он делал это только для того, чтобы успокоить ребенка, явно считая минуты, когда сможет вернуться в дом. Как тут не задуматься, зачем Карен взяла с собой ребенка, — это во-первых. И зачем ей надо было идти на риск? Если, конечно, она не использовала ребенка для прикрытия.

Нечего скрывать…

Отложив бинокль, Хендрикс взял «Никон» с 200-миллиметровым объективом, навел резкость и сделал пару снимков на пленке 125 единиц, но опоздал. Мужчина уже поднялся — Нед на него даже не взглянул — и, повернувшись спиной к объективу, зашагал к дому. Нужен хотя бы один четкий снимок. Да оглянись же ты наконец, посмотри хоть разок на мальчишку! Ну давай, мудила!

Дверь захлопнулась.

Хендрикс навел объектив на окно слева от входа проверить, где находится спальня: в задней или передней части дома. Но был вынужден положить камеру на траву. Пот затек в глаза, их защипало. Да, жара в лесу — не подарок. Зато этим голубкам теперь лафа.

Скукоженная фигурка мальчика под деревом — свидетельство весьма красноречивое.

В два сорок три, старательно записывал детектив, Карен Уэлфорд показалась у окна рядом с кухней. Он следил за ней в камеру, запечатлевая ее размытый силуэт, пока она беспокойно сновала туда-сюда за сетчатой дверью, потом остановилась и нагнулась, приняв позу человека, снимающего нижнее белье.

Через несколько секунд в наушниках зазвучал пронзительно ясный, раздраженный мужской голос: «Как ты могла позволить ему вытворять с собой такое?!»

«Он сегодня возвращается», — сказала Карен.

Молчание.

«Обещай никогда больше не касаться этой темы…»

Хендрикс увидел, как всколыхнулась высокая трава у ограды, повеяло прохладой, и в уши ему ворвался нахлынувший следом рев прибоя.

«…мы никогда об этом не говорили, хорошо?»

Вероятно, она убедила его изменить решение.

Долгая пауза. В спешке отматывая пленку назад — вдруг удастся компенсировать что-нибудь из того, что он пропустил, — Хендрикс услышал наконец голос Карен: «У нас нет выбора».

Затем показалась чья-то рука и закрыла окно.

 

Среда

В город Карен отправилась пораньше. На выезде из Долины Акаций она забеспокоилась о том, как вписать в график визит в парикмахерскую, поскольку в данном случае он займет меньше времени, чем ей было отведено после полудня. Имея в запасе два с лишним часа, которые можно было убить до возвращения Тома с работы, Карен решила рискнуть проехаться в центр. Под вымышленным предлогом она попросила Терстона высадить ее у магазина «Братья Брукс» на Мэдисон-авеню и оставшийся путь до Центрального вокзала прошагала бодрым шагом, бросая вызов жаре.

В квартиру Карен вернулась на такси.

Послонявшись по городу инкогнито — в джинсах, обвислой футболке и темных очках, — она остановилась под зеленым навесом на углу Восемьдесят пятой улицы и оглянулась посмотреть, нет ли за ней хвоста. Пожилая пара в абсурдных для этого времени суток вечерних туалетах протиснулась сквозь вращающиеся двери ее дома и в темпе фуги зашаркала под ручку к ожидавшему у обочины кебу. Считая нужным поспешить, Карен вихрем пронеслась мимо них в вестибюль дома номер 1180 по Пятой авеню, как будто у нее уйма неотложных деловых встреч и весь день расписан по минутам.

Поднимаясь в пентхаус, все еще взвинченная беспредметной гонкой, она поинтересовалась у швейцара Алекса, все ли в порядке с лифтом, а то он слишком медленно едет. Не поворачивая головы, швейцар дал ей более исчерпывающий ответ, чем требовалось, погасив ее нетерпение своей литовской меланхоличностью: он возложил вину за похоронную скорость «этого труповоза» на перегрузку решетки, вызванную тепловой волной, и предрек очередное отключение, как в семьдесят седьмом, с грабежами и бесчинствами, похлеще, чем в Американском легионе.

Лифт вползал в небо. Карен почувствовала, как холодеет пот у нее между лопатками и на боках под руками. Дрожь от необъяснимого страха унялась. Чемодан был на месте, только в качестве дополнительной предосторожности она переложила его в другую ячейку. Теперь оставалось только ждать.

* * *

Очутившись в своей прихожей, Карен приперла спиной входную дверь, словно в нее ломился враг, и закрыла глаза.

Она никогда не чувствовала себя уютно, ночуя в городской квартире, претендующей на то, чтобы именоваться домом, но оформленной в духе роскошной стерильности — вроде «люкса» фешенебельного отеля, где идеально оборудованная кухня практически не используется, а диваны и кресла в сверхэлегантной гостиной никогда не примяты. Хотя у Неда здесь была своя комната, она не вызывала у него желания остаться. На столике в холле Карен заметила букет свежих цветов, составленный со знанием дела и помещенный в высокую восточную вазу, которой она раньше не видела. Рядом лежала аккуратная стопка нераспечатанных конвертов и записка Тому от уборщицы Эльвиры. После двух-трехдневного отсутствия у Карен появлялось чувство, что она внедрилась в чью-то чужую жизнь.

Она сбросила туфли и пошла наверх, ведя рукой по перилам лестницы, круто поднимавшейся вдоль обшитой деревом стены холла высотой в два этажа, стараясь не встречаться с лакированными взглядами тех, кого Том называл своими лжепредками. Стены были, как в мастерской художника, снизу доверху увешаны портретами, которые Том с его первой женой штабелями скупали на аукционе. Том утверждал, что ему любопытны люди на картинах. Верхом наслаждения, с упоением трактовал он всякий раз, когда у них собирались гости, было бы обнаружить какой-нибудь старый семейный фотоальбом, дошедший до нас из глубины веков, а не десятилетий. Для Карен они были скорее немыми свидетелями.

На площадке она стянула футболку и с некоторым вызовом бросила ее на богато украшенные резьбой перила балюстрады. Она еще не думала, что надеть. Том только вчера вечером объявил ей, что она должна сопровождать его на благотворительном вечере в Публичной библиотеке. Обычно он не ставил ее перед фактом. В других обстоятельствах она, возможно, нашла бы в себе силы сказать, что ей не хочется туда идти: тащиться в Нью-Йорк в самый разгар дня, оставить Неда одного в такое время!

Выхлоп холодного воздуха из кондиционера в хозяйской спальне слегка припахивал лавандой. Карен опустила плотные парусиновые шторы на окнах, ликвидируя панорамный вид на Манхэттен, из-за которого эту квартиру принято было считать пределом мечтаний. Стало не так жарко, городские шумы снизились до невинного басового гула. Карен вытянулась поперек кровати, расстегнула молнию на джинсах и закрыла глаза. Но уже через минуту-другую потянулась за маской для сна, которую она, как и в Эджуотере, держала в ящичке ночного столика.

Карен проспала, наверное, час с небольшим.

Стоя возле ванной, она смотрела на воду, хлеставшую из крана, и удивлялась со сна, почему та льется почти беззвучно. Потом уселась на плетеную позолоченную корзину для белья и выпила апельсинового сока — прямо из пакета, который она нашла в маленьком холодильнике в гардеробной Тома. Когда ванна наполнилась, Карен вернулась в спальню.

Открыв дверцы стенного шкафа с решеткой типа «жалюзи», она стала рыскать по вешалке с вечерними туалетами, удостаивая внимания только те из них, которые могли удовлетворить вкусам Тома. Ему нравились простые платья классического покроя — ничего такого, по чему ее можно было бы слишком легко опознать или что могло бы вызвать кривотолки. Она нашла коротенькое узкое черное платье без лямочек и, приложив к груди, повертелась перед зеркалом «псише» у противоположной стены.

Не вполне удовлетворенная своим видом, Карен взяла платье двумя пальчиками и милостиво позволила ему упасть к ее ногам, внезапно устыдившись того, что она все еще старается заслужить одобрение мужа.

Но это еще не все. В зеркале над своими голыми плечами она увидела, что верхний ящик ее письменного стола был чуть выдвинут. Он должен быть заперт! Она резко развернулась, удивляясь, как это не бросилось ей в глаза, когда она вошла в комнату.

Письменный стол, точнее изящный секретер эпохи королевы Анны, который Карен превратила в склад, был забит бумагами: разрозненные письма, старые счета, неоплаченные квитанции за парковку, театральные программки, пригласительные билеты — сумбурная хроника ее нью-йоркской жизни, ее супружества, ее превращения в светскую львицу, ее все более редких выездов в город. Верхний ящик, в котором хранились семейные медицинские карты, она всегда держала под замком. Служанка, разумеется, знала, где лежит ключ, но подозрение, что Эльвира копалась в ее столе, было абсурдным.

Это мог быть только Том.

А почему нет? После «прорыва» Неда он, что вполне естественно, захотел просмотреть записи доктора Мискин. Карен выдвинула ящик целиком и обнаружила, что искомая папка лежит на самом верху. Но Том за всю неделю ни разу не ночевал в городской квартире, ему пришлось бы выкраивать время, чтобы заехать сюда с работы. Но и это, каким бы добросовестным отцом он ни был, казалось маловероятным.

Она достала папку Неда, которая всегда вызывала у нее чувство вины своей объемистостью, и пролистала машинописные страницы с психоаналитическим отчетом Лии Мискин. Ничто в ее записях не помогло Карен понять, почему ее сын спустя пять месяцев после того, как ему исполнилось три года, перестал разговаривать, как будто это было одним из факультативных приложений к жизни. Впрочем, Мискин не вполне владела информацией. Карен сказала ей — в присутствии Тома, — что не было никаких предвестий. Но это не соответствовало действительности. Вскоре после того, как она стала брать Неда с собой в Овербек на свидания с Джо (исключительно в те дни, когда у няни был выходной), мальчик выдал ей как снег на голову: «Мам, я совсем не хочу учиться говорить».

Ну, с ним-то все как-нибудь утрясется, и, прости меня господи, совсем скоро, подумала Карен.

В конце папки ей попалась бумажка, затесавшаяся среди рецептов и карт развития, которые давным-давно следовало бы выбросить, но которые она хранила из сентиментальности. Это был номерок на прием к врачу из клиники на Леннокс-Хилл — той самой больницы, где родился Нед. Прием был назначен на 16 июня 1990 года, на 10.30 утра.

Прием, на который она так и не явилась.

Узнав подпись доктора Голдстона, Карен судорожно захлопнула папку, сунула ее назад в ящик и села на постель. Беспокойство, охватившее ее, как только она переступила порог квартиры, нахлынуло с новой силой.

Не этот ли документ искал Том в папке Неда — и, по всей вероятности, нашел?

Она как сейчас видела часы на стене палаты, видела себя, лежащую под ними на хирургическом столе: ноги пристегнуты ремнями, на колени наброшена простыня.

Семь минут…

Доктор велел ей лежать в этой позе семь минут, а сам удалился в кабинет, присел за письменный стол с кожаным верхом и принялся заполнять какие-то бумаги. Дверь он оставил открытой, и, чтобы его увидеть, достаточно было повернуть голову и чуть-чуть вытянуть шею. Рядом суетится сестра: заглядывает под простыню, приговаривая, что «там» все идет как по маслу.

Ей страшно, дико страшно. Такое чувство, что она в ловушке, что она никак не может очнуться от безумного кошмара. Уйти ей мешает не то, что исчезла одежда, аккуратно развешанная ею на стуле у кушетки, а присутствие доктора Голдстона, который то и дело поднимает лицо от своей писанины и улыбается ей ободряющей отеческой улыбкой, словно внушая ей, что она должна быть здесь, должна пройти через это тяжкое испытание («Осталось каких-то пять минут, Карен») только для того, чтобы доставить ему удовольствие.

Загорелый, привлекательный пожилой мужчина с густой шевелюрой тронутых серебром волос, с убаюкивающим, как виски с медом, голосом, доктор Голдстон немного напоминает ей Уолтера Кронкайта, словно созданного для триипостасной роли отца, мужа и профессионала. Она переводит взгляд с часов на доктора и видит, как тот достает из ящика стола миниатюрный пульверизатор и брызгает им в рот, после чего, послюнив пальцы обеих рук, пошленько приглаживает непослушные лохмы (там, где они гуще и серебристее — над ушами), выбившиеся из-под лака. Видит, как он встает, поправляет белый халат с вышитой над сердцем монограммой и, посмотревшись в невидимое зеркало (явно не предполагая, что за ним наблюдают), одобрительно улыбается своему отражению гаденькой улыбочкой.

Потом достает черную пластиковую шкатулочку размером с контейнер для школьных завтраков, торопливо исследует ее содержимое, захлопывает крышечку и выходит из кабинета.

А что, если Том пытался связаться с доктором Голдстоном? Вдруг он уже с ним переговорил?

Нет, это не в его духе.

Что-либо выяснять у какого-то долбаного призрака.

Или все-таки…

Да нет, на самом деле не о чем беспокоиться.

Карен лежала в остывшей воде, лишь наполовину убежденная, и все же твердо решила не давать волю беспочвенным подозрениям. Никакого доктора Голдстона не существует — по их обоюдному соглашению, его вообще никогда не существовало.

Она уцепилась за мысль о том, что известие о фантазийном друге Неда вызвало у Тома желание перечитать записи Мискин. И вот он выкроил время в своем плотном деловом графике, приехал сюда и порылся в письменном столе; это лишь доказывает, насколько искренен он в заботе о мальчике. Возможно, Тому было неприятно сознавать, что его сына водят лечиться к какой-то «психичке» (он называл ее не иначе как «угрюмая мымра Лия», но испытывал к ней трогательное доверие). И думать нечего, что он заглянул бы дальше плотно исписанных листов ее пространных записей.

«Нед явно весьма желанный ребенок, — прочитала Карен в одном из первых отчетов Мискин, — чей мир начинается и кончается острым осознанием того, что он — центр крепкой, заботливой, любящей семьи».

Вода бесшумно падала из золотистого крана.

Карен разбалтывала горячую струю по всей ванне, проверяя невидимый поток пальцами ноги, пока случайно не повернула кран, и сразу стал слышен шум — скорее даже рев, на ее слух, — воды, бьющей по воде.

Время сомнений миновало.

Подтянув блестящее колено чуть не к самому подбородку, Карен осторожно смыла с ноги пузыристую пену, чтобы можно было осмотреть царапины на внутренней и задней поверхности бедер. Сеточка царапин, видневшаяся над ватерлинией, уже начала бледнеть; когда-то жесткие рубцы, теперь почти неразличимые на ощупь, были чувствительными, только когда она нажимала на них кончиками пальцев.

От горько-сладкого ощущения, воскресившего в ней чувство стыда и злости, на глазах выступили слезы. Но она была не в состоянии отделить эти эмоции от рабской убежденности в том, что получила по заслугам.

Прошлой ночью усталый с дороги и ко всему безразличный Том милостиво избавил ее от повторения урока. То, что он расширил границы до крови (без всякой мысли о том, что его жена могла принадлежать кому-то кроме него), служило ей предостережением — в этом она никогда не сомневалась. Но почему теперь он счел необходимым нарушить им же установленные правила безопасности — не должно быть ни увечий, ни ран, ни боли, причиняемых по злобе или из каких-либо мстительных побуждений, — если у него не было веских оснований подозревать, что у нее есть другой?

Она вспомнила, какое выражение лица было у Джо — у Джо, когда он говорил, что готов убить подонка, который такое с ней вытворял, вспомнила дикий кельтский огонь в его глазах, когда он грозился пристрелить Тома Уэлфорда как собаку, и вспомнила много чего другого, к чему Джо готов не был. Теперь она поражалась той смелости, с которой поведала ему об этой стороне ее отношений с Томом, чего он никогда бы не смог понять. Нечего было удивляться, что, когда запал прошел, Джо уже не столько ненавидел Тома за то, что тот с ней делал, сколько винил ее в том, что она ему это позволяла.

И когда он заговорил об уличении ее мужа в жестокости и извращениях, Карен поняла, что ее план обернулся против нее самой: вместо того, чтобы подстегнуть Джо к решительным действиям, она дала ему лишний повод поднять безнадежный вопрос о разводе, лишний предлог увильнуть.

А ведь когда-то ей казалось, что она так хорошо его знает.

Карен закрыла глаза.

Бог его знает, может, будь у нее другой выход, она бы давно им воспользовалась. Но она позволила Джо убедить себя в том, что от судьбы не уйдешь. «Чему быть, того не миновать», — повторял он слова своего деда.

Это был все тот же слащавый вздор, которым он опутывал ее, когда они познакомились, когда впервые влюбились друг в друга… все тот же пленительный бред о том, что они родственные души, отмеченные судьбой, созданные друг для друга. Господи, да знал ли он вообще своего деда-то? — думала она иногда.

И все же она ему верила.

Это его живое и яркое впечатление от нее помогло ей закрепить в памяти, как она выглядела в тот вечер: платье, прическу, темно-красный китайский лак на ногтях, особенные духи, те несколько украшений, что Том разрешил ей надеть…

Карен уже не помнила, кто привел Джо на ту вечеринку в Эджуотере.

Они с Томом стояли в холле, встречая гостей (большинство из них она видела впервые), когда он материализовался в июньских сумерках и был ей представлен.

Споры о том, кто кого первый увидел и кого больше потрясла эта встреча, продолжаются у них до сих пор. Джо говорил, что никогда не забудет ее взгляда, не забудет, как вдруг расширились ее зрачки — это видел только он, — когда она молча умоляла его не разглашать обстоятельств их знакомства в прошлой жизни, не забудет, как на протяжении всего этого мучительного вечера она всячески давала ему понять, что ее брак с Томом, заключенный всего несколько месяцев назад, уже перестал быть счастливым.

Джо клялся, что не знал о ее замужестве. Последнее, что он слышал о ней за четыре года, прошедшие с тех пор, как они разбежались, — это что она живет где-то в центре, у подруги. Он вовсе не был готов столкнуться с ней в ее нынешнем положении. Но Карен не убедила его история о том, что один «покровительствующий» журнал заказал ему серию статей об особняках лонг-айлендского Золотого Берега — тогда Джо подрабатывал случайными журналистскими заказами — и он воспользовался счастливой возможностью, побывав на вечеринке, провести разведку в Эджуотере. Она как раз разыгрывала шарады, показывая ему дом, терпеливо перенося иронию ситуации с осмотром хозяйской спальни. Помнится, он тогда остановил ее у двери и сказал, что не сможет выполнить задание, но что должен увидеться с ней еще раз. Ей оставалось только сделать вид, что она этого не слышала.

Они говорили на залитых светом газонах как чужие среди чужих, глядя на огоньки, подмигивавшие им с берегов Коннектикута за бледнеющей синью пролива. В общении с ним она была по-дружески сдержанна, а когда он предпринимал попытки воскресить прошлое, грациозно переводила разговор на другую тему. Или же порывалась вернуться к мужу и занять свое место рядом с ним. Она сердцем чувствовала, что их встреча не была случайной: Джо ее выследил, он специально явился сюда увидеться с нею, — и боялась, что ее волнение будет заметно.

На самом деле ее взволновала не судьба и не верность бывшего возлюбленного — однажды Джо ее уже бросил, и у нее не было оснований полагать, что это не повторится снова, — ее взволновало то, что он вернулся к ней в самый подходящий момент.

Он появился, когда был нужен ей больше всего.

Хлопнула входная дверь.

Карен ждала, что Том, как обычно, окликнет ее из прихожей, но ничего не услышала.

Представила, вылезая из ванной, как он стоит у столика в прихожей и просматривает почту…

Закутавшись в его необъятный белый махровый халат, она быстро обошла спальню, попутно открывая шторы и впуская в комнату вечерний свет.

Если, конечно, он… О господи! — она замерла, глядя на солнце, огненно-красным зверем присевшее над Хобокеном. Если, конечно, он не изучает содержимое ее сумочки, которую она по дурости оставила открытой на одном из стульев в холле.

Ключ от камеры хранения… в сумочке… среди прочего хлама. Черт! Еще эта оранжевая бирка… Постарались дизайнеры — с такой уж точно не затеряется.

На лестнице послышались шаги. Том!

Делать нечего… Раньше надо было думать.

— А я уже забеспокоилась, — сказала Карен, когда Том наконец появился.

С минуту он постоял, улыбаясь ей в ярком зареве заката.

— Как у тебя прошел день?

Бросив на кровать портфель и номер «Нью-Йорк пост», Уэлфорд подошел к жене и поцеловал ее.

— У меня? День?

Он притянул ее к себе за отвороты халата и еще раз поцеловал. Нежно.

— А мы не опоздаем, дорогой?

— Ты хоть представляешь, как ты прекрасна?

— Том…

Он зарылся носом в ее ухо.

— У нас уйма времени.

— Прошу тебя, Том… — Она рассмеялась, заглядывая ему в глаза, но не обнаружила в них ни проблеска осуждения, ни тени тайного умысла — он просто дурачился. — Я даже еще не одета.

— Целая вселенная времени! — Он благодушно вздохнул и отпустил ее, легонько шлепнув по заду. — Ладно, пока ты будешь думать, что надеть, я хоть смогу узурпировать ванную и принять душ.

— Желательно холодный! — услышала она свой голос.

Развязав галстук, Том сел на край постели и стал стягивать башмаки и носки.

Карен подошла к гардеробу, зная, что Том будет смотреть на нее, когда она нагнется, надевая нижнее белье, и из-под распахнутого халата выглянет грудь. Она повернулась к нему спиной.

— Знаешь, за что я тебя люблю? — спросил он. — За твою скромность, за твою непреоборимую стыдливость.

— Ради бога, Том…

Она подняла с пола отвергнутое ранее черное платье и, приложив к себе, повертелась перед мужем. Этот маленький жест был им одобрен.

Он в рубашке и шортах отправился в ванную.

Карен почувствовала себя предательницей.

— Ты думала, я его не найду?

Вопрос застал ее врасплох.

— Не найдешь что?

Она подошла к туалету, сняла заколки и, встряхнув головой, распушила волосы. Спину сверлил взгляд Тома.

— Как будто не знаешь!

Сердце пустилось в галоп.

— Представь себе, нет.

— Карен, любимая… — Он выжидал, наблюдая за ней: интересно, как она выпутается?

— Что? — Она оглянулась.

Том стоял в дверях ванной, расставив ноги и раскачиваясь на внешних краях голых ступней, — вылитый колосс в детстве. В руке он вертел крохотный треугольник битого стекла.

Карен рассмеялась, наморщив брови.

— Что это?

Фух, он ничего не нашел!

— Очередной экспонат из твоей личной коллекции. — Он метнул стеклышко, по размеру и форме напоминающее острие стрелы, на письменный стол жены.

— Ради всего святого, Том, какой еще экспонат? — Карен стоило немалых усилий скрыть свою радость, что это не ключ от ячейки. — Я в жизни не видела этой стекляшки!

— Она лежала в ящике, вот здесь. Дорогая, я очень хорошо понимаю, как нелегко признаваться в подобных вещах. — Теперь Том смотрел на нее спокойно и ласково. — Я не могу тебя заставить.

— В каких еще вещах, черт побери?

— Ну ладно, ладно, все нормально. — Том подошел и обнял ее за талию. — Просто я хочу, чтобы ты знала, — сказал он, словно лаская ее голосом, — что если тебе когда-нибудь захочется все рассказать… Помнишь, что говорили нам в Силверлейке? Отпираться — не самая удачная идея. Я был глубоко разочарован, снова увидев эти жуткие порезы у тебя на бедрах.

— Так нечестно, Том.

— Видимо, я заблуждался, полагая, что это осталось в прошлом.

— Ты первый нарушил правила.

— Разве? Ну, теперь ты меня совсем запутала.

— Можно, мы на этом закончим? Пожалуйста. — Карен почувствовала стеснение в груди, как будто невидимая рука подбиралась к горлу. — Прошу тебя.

Она попыталась вырваться. Это всего лишь игра, уговаривала она себя. Он меня провоцирует. Но Том удержал ее, приблизив ее лицо к своему.

— Знаешь, в последнее время ты стала какая-то не такая. Я не перестаю беспокоиться за тебя с тех самых пор, как Нед…

Карен аж вся изогнулась.

— Не будем приплетать сюда Неда.

Том промолчал. С его точки зрения, одно от другого неотделимо. Наконец он сказал:

— У меня хорошие новости.

Высвободившись из объятий мужа, Карен подошла к кровати забрать платье.

Он последовал за ней.

— Неужели тебе не интересно? Сегодня мне удалось дозвониться до Мискин — я отследил все ее передвижения вплоть до какого-то пансиона в Братиславе с унылым названием.

— Надо же, какая предприимчивость! — съязвила Карен, натягивая через голову узкое черное платье-«футляр». Пряча лицо. Вот оно — невинное объяснение. Так значит, она была права: Том и впрямь рылся в ее столе в поисках папки Неда. Просто он хотел как следует подготовиться к разговору с Мискин.

— А где еще угрюмая мымра Лия может проводить отпуск? — Он улыбнулся. — Я рассказал ей о воображаемом друге Неда.

— И как она отреагировала? — Карен сжала губы, ощутив на спине прикосновение руки Тома, помогавшего ей застегнуть молнию и крючки.

— Сказала, что ждать осталось недолго. Она хочет осмотреть его сразу по возвращении в город. По ее профессиональному мнению, если Нед вдруг заговорит, то это произойдет совершенно неожиданно… — Том развернул жену лицом к себе и, взяв за плечи, заставил ее посмотреть ему в глаза. — Как будто он и не переставал.

— Когда она вернется?

— В ближайшие выходные.

— Надеюсь, она не ошибается.

— «Прорвет, как плотину», говоря ее словами.

— Ах, Том… — Карен даже прослезилась. — Новость и впрямь чудесная.

— Я знал, что тебя это обрадует.

Они проехали отель «Плаза» и, вклинившись для отвода глаз в гирлянду рубиновых подфарников, покатили по Пятой авеню в сторону центра.

Их «мерседес» выполз на левую полосу и пристроился в тыл доставочного фургона. Эдди Хендрикс газанул, обогнал «мерс» по средней полосе и опять сбавил скорость, глядя в зеркальце заднего вида, как тот пытается снова влиться в транспортный поток.

Хендрикс уже оторвался на приличное расстояние, когда увидел, что водитель «мерса» включил поворот, готовясь вырулить на Сорок пятую западную. Тогда он попытался обойти «каприс» и перестроиться в правый ряд, рассчитывая на следующем перекрестке проскочить на Шестую авеню, но лазейка, в которую он хотел сунуться, была уже занята. Хруст… жгуче пронзительный лязг взрезаемого металла… а когда Хендрикс нажал на тормоза — истошный вой клаксонов.

Сдернув куртку с крючка над задним сиденьем, он со вздохом вылез из машины осмотреть повреждения. На белом «катлас-сьерра», который зацепил буфером крыло его «шевроле», похоже, не было ни царапины. Нет смысла искать лишнюю вмятину на покореженном боку его автомобиля.

В соседнем «олдсе» водитель с побелевшими костяшками пальцев все еще налегал на руль, продолжая сигналить. Хендрикс решил не ввязываться. Он выскочил на ослепительную Пятую авеню и, размахивая синтетической курткой, пошел наперерез встречным автомобилям, пока перед ним с визгом не остановился кеб.

— Ты что, рехнулся? — крикнул таксист.

Хендрикс ткнул ему под нос удостоверение частного сыщика и сказал, что ему придется проскочить пару светофоров, если они хотят догнать «мерседес».

— А не пошел бы ты, а? Не хватало еще, чтобы я лишился медальона, угодил за решетку! Чего ради?

— Азарт погони, — бросил Хендрикс, отстегивая купюру из свернутой в трубочку пачки, которую он держал в кармане штанов.

Наклейка на подголовнике водительского кресла гласила: «Благодарим за поездку на желтом. За рулем — человек превосходных моральных качеств».

— Повезло тебе, умник, что сегодня спокойный вечер, — добавил он и просунул двадцатку в «глазок» пуленепробиваемой плексигласовой перегородки.

Водитель не проявил должной расторопности.

— А если подумать — зачем спешить? — сказал Хендрикс, вытягивая купюру назад. — Подбрось-ка меня лучше к Центральному вокзалу.

 

Четверг

1

Они обедали в пропахшей камнем прохладе купальни с унылыми стенами, на которых за облупившимися, но по-прежнему веселыми фресками джазовой эры проглядывала холодная средиземноморская синева. Меню состояло из охлажденного вишисуаза, сандвичей с тунцом и хрусткого, как щебень, карамелевого мороженого. Все три блюда — каждое Дарлина приносила из кухни — исключительно пастельных тонов. Трапеза протекала в оцепенелом молчании. Женщины отказались от застольной беседы ради мальчика, сморенного одуряюще знойными ароматами сада, дремотным гудением пчел и трескотней машинки для сбора мячей на соседском теннисном корте. Хейзл посоветовала Неду хотя бы с полчасика передохнуть перед купанием, и он сидел, с тоской взирая на лазурную гладь бассейна и куда-то вдаль.

В августе Карен всегда овладевала охота к перемене мест. Выросшая в пыльном захолустье среди цитрусовых плантаций Флориды, девочкой она мечтала каждое лето улетать вместе с дроздами-рябинниками куда-нибудь в более цивильные северные края, завидуя детям, чьи родители могли позволить себе отправлять их в летние лагеря на озеро Мичиган, в Нантакет и Бар-Харбор, в Мэн, ну и конечно же, в Адирондаки — горы у берегов Онтарио.

По иронии судьбы, с тех самых пор, как она вышла замуж за Тома Уэлфорда и приехала разделить с ним сказочную жизнь в Долине Акаций, они так ни разу никуда и не съездили в августе. Ни в отпуск, ни на выходные — даже в Хэмптонс. Том его терпеть не мог — по причинам, в которых Карен усматривала скрытый снобизм. Не помогало ни то, что Эджуотер, построенный в 1912 году магнатом предприятий общественного пользования как осенне-весенний приют, не был предназначен для жизни в жаркие летние месяцы, ни то, что особняк (относительно скромный по стандартам Золотого Берега) закрывался на мертвый сезон. То есть пока Том восемь лет назад не приобрел «этот коттедж», как он его называл, для своей первой жены и не превратил его в семейный дом для круглогодичного проживания.

Долго же пришлось ему ждать семьи… ждать, когда появление ребенка наполнит старый дом смехом и любовью. Но Том всегда знал, что в этом и состоит истинное предназначение особняка, о чем он с благодарностью говорил Карен.

Но и это не помогло.

Снова зашипели-зафыркали водометы, нижний газон расплылся за радужной пеленой водяной пыли, затем вновь переместился в фокус, где более высокая трава под величественными деревьями сбегала к берегу — правильному полумесяцу сероватого, перемешанного с галькой песка. В пирс на дальнем конце волнолома, образующего рукав пролива, легонько ткнулась остроносая соседская моторка, качнувшись на внезапной волне от катера береговой охраны, который уже скрылся из виду.

Карен оглянулась на главный дом и увидела, как на краю террасы на мгновение появилась Дарлина в белой форме горничной и, полагая, что ее никто не видит, перегнулась через перила и плюнула в воду.

Было всего без четверти два.

На территории кэрской лечебницы, оформленной в духе английского парка (Карен достаточно было только закрыть глаза, чтобы представить озеро, величественные деревья, акры вытянутых газонов), казалось, всегда стояла вторая половина дня. Там тоже не было ни оград, ни четких границ, ни зон, объявленных внетерриториальными. Парк тянулся вдоль линии отеля в сельском стиле, где проживающим предлагалось чувствовать себя как дома, заводить — или не заводить — знакомства… словом, делать все что душе угодно. Ни у одной двери не было замка.

Почему же тогда ее никогда не оставляли одну — ни на минуту, даже когда она умывалась или одевалась? Отсутствие уединения — вот с чем приходилось учиться жить в «Силверлейке», или в «Кэр-Паравеле», как она окрестила эту престижную клинику в горах Адирондак (первоклассную имитацию этакого баварского охотничьего домика), где она провела свое пропавшее лето.

Каждое утро она прислушивалась к шагам идущей по коридору сестры Макайвер: остановится или не остановится у ее двери, чтобы вручить желанный «Кэрский паек»? Она помнила, как заливались птицы в лесу, когда единственное, что ласкало ее чуткий слух росомахи, это приближающееся дребезжание крошечных пластиковых чашечек с прописанными лекарствами — серебряными пулями для избранных счастливцев.

В своих снах, в своих грезах наяву в эти жаркие, душные августовские дни Карен иногда снова видит себя в Кэре. Как она до одури гуляет у озера — первое время либо с кем-нибудь из персонала, либо с мужем, когда тот ее навещал, а потом и одна. Как ее готовят к жизни вне лечебницы.

Естественно, где-то поблизости неотлучно присутствует некто невидимый — так, для надежности.

Сомлевшая от удушливой послеполуденной жары, Карен лежала возле бассейна с книгой в руках, но не могла на ней сосредоточиться, зорко следя из-за солнечных очков за Хейзл, которая учила Неда плавать.

Девушка стояла в мелкой части бассейна по пояс в воде; ее золотистый, чуть тяжеловатый торс был усыпан водяными бисеринами, по спине змеились мокрые концы белокурых волос. Со знанием дела придерживая мальчика за костлявые плечи, она кружила его по воде, заставляя работать ногами, как «ножницами».

— Смотри-ка, Нед! — воскликнула Хейзл, жестом указав на улыбающегося Флиппера — одного из надувных обитателей бассейна, занесенного к ним в фарватер поднятой мальчиком попутной волной.

Они так непринужденно смеялись, так весело плескались в своей пенно-искристой стихии, что Карен стало до боли обидно.

Тут она услышала, как к дому подъехал автомобиль, услышала, как неуверенно гавкнул и тут же умолк Брэкен, будто успокоенный знакомым запахом. Ах да, ведь сегодня у его друга садовника день стрижки газонов.

Едва ли она завидовала Хейзл в том, что ей удалось наладить столь теплые отношения с ее сыном, а если уж на то пошло, и с мужем, чье безоговорочное доверие она так быстро заслужила. Она появилась у них, когда Неду было два года. Опрятная, добросовестная, трудолюбивая дочь новозеландского фермера-овцевода, вымуштрованная в английской престижной школе Норленд-Плейс, Хейзл Уизерз, по их общему убеждению, оказалась настоящей находкой — сокровищем! Что и говорить, она всей душой полюбила мальчика. А за это Карен могла простить ей практически все, что угодно, закрывая глаза на разные мелочи, раздражавшие ее в Хейзл: бойкую придирчивость (няня лучше знает!), которая совсем не вязалась с ее миловидностью; то, что, когда никого не было рядом, она слишком вольно обращалась с Недом; дешевые духи, которыми она обливалась по выходным; несносную привычку повторять: «Будь я на вашем месте, миссис Уэлфорд…»

Строчки расплылись перед глазами Карен, когда она попыталась найти в книге то место, где остановилась. У нее мелькнула мысль присоединиться к сыну и Хейзл — просто чтобы освежиться… Как и подобает почтенной даме, она была в сплошном темно-зеленом купальнике в горошек, с юбочкой, прикрывающей верхнюю часть бедер.

Со вздохом откинувшись на спинку плетеного ротангового шезлонга, она увидела на террасе Дарлину, но на сей раз горничная направилась к дерновым ступеням, ведущим к берегу и в зону бассейна.

Нельзя сказать, что Карен предпочла бы сама заниматься воспитанием сына. Если временами она и чувствовала ностальгию по той простоте и свободе, в которых росла сама — когда ей разрешали без присмотра шастать по тенистым рощам и берегам хрустальных озер Полк-Каунти, — то ей хватало ума ни с кем не делиться своими переживаниями. Том ни за что бы этого не допустил, но его настоятельное требование нанять «добропорядочную» няню во многом объяснялось его сомнениями в моральной устойчивости Карен, в ее материнских способностях. Ей не хотелось наводить его на мысль, что она считает привилегированное детство Неда в Эджуотере далеко не идиллическим.

Сердце Карен забилось чуть быстрее, когда она увидела, что горничная с опаской пробежала сквозь строй водометов на газоне и потом, умерив шаг, свернула на тропинку к бассейну.

Было время, когда она чувствовала себя спокойнее, зная, что у них есть Хейзл, чтобы присматривать за мальчиком. Может, отчасти это и задевало ее гордость, но она даже была благодарна Неду, понимая, почему он избрал себе в наперсники человека, не принадлежащего к их семейному кругу, — человека, которому он мог без риска открыть тайну о существовании у него разговорчивого друга, Мистера Мэна.

Просто она ей не доверяла.

— К вам гость, миссис Уэлфорд, — возвестила Дарлина, едва переведя дух. На ее широком, спокойном лице играли отблески пляшущей голубой воды.

Карен поискала глазами халат.

Как она могла доверять Хейзл, если знала, что той, как и всей прислуге в Эджуотере, вменено в обязанность за ней следить?

Он ожидал ее в длинной, залитой солнцем галерее, протянувшейся чуть не во весь фасад первого этажа, стоя у портрета кисти Тиссо, на котором была изображена дама с крошечным пуделем в руках. Крепкий мужчина среднего роста, лет под шестьдесят. Когда Карен вошла в дом с террасы, незнакомец продолжал стоять к ней спиной, засунув руки в карманы помятого, но дорогого белого льняного костюма.

— Знаете, в ней столько безмятежности. Не то что у нынешних женщин. Что-что, а это они утратили. И все же я готов поклясться, что и у нее в жизни проблем хватало. Прекрасная живопись, настоящий шедевр, — сказал он, отступая от картины и в восхищении поводя плечами.

— А может, просто мужчинам хотелось видеть нас такими?

— Приятно, должно быть, жить в таком доме, в окружении красивых вещей. — Он медленно развернулся и, улыбаясь, окинул Карен оценивающим взглядом. — Если вы простите мне эти слова, миссис Уэлфорд.

— Вы очень любезны. Мы очень счастливы. Не помню, чтобы мы с вами встречались, мистер…

— Серафим. — В низком голосе с россыпью нью-джерсийского гравия слышался какой-то непонятный акцент, который то появлялся, то исчезал. — Но не шестикрылый…

— О! — воскликнула она и нервически засмеялась, когда гость пожал ей руку.

— Не из тех ангелов, знаете ли, что окружают престол Господа и чьи голоса гораздо мощнее, чем у ребят из группы «Масл Шоулз». — Он широко улыбнулся, и Карен заметила, что в зубах у него застряло что-то зеленое. — Виктор Серафим.

Необычное имя, которое Дарлина все пыталась вспомнить по дороге от бассейна к дому, постоянно его перевирая, ничего не говорило Карен.

— Вы случайно не друг Тома… моего мужа? Его сейчас нет, он в Нью-Йорке, на работе.

Гость покачал головой.

— Не могу сказать, что имел удовольствие.

— О, а я подумала… — Она не желала допустить даже возможность того, что этот человек явился по ее душу.

— Но как знать, может, теперь, когда я приобрел здесь дом… Мы ведь с вами соседи.

Улыбка то гасла, то снова, как прожектор, озаряла лицо гостя, которое между вспышками утрачивало всякую выразительность. Строгое лицо, изборожденное глубокими морщинами и рытвинами. Внушительный нос и высокие острые скулы говорили о наличии в его жилах либо славянских, либо индейских кровей. Длинные седые волосы — без залысин на лбу — были гладко зачесаны назад, а темные узкие глаза за стеклами очков в тонкой металлической оправе смотрели прямо, отчего Карен в своем халате и шлепанцах почувствовала себя неодетой.

— Что, прямо здесь, на Лэттингтон-роуд? — спросила она и тут же пожалела о нотках недоверия в голосе.

— Ну, мы практически соседи… — Мужчина простодушно рассмеялся, то ли проигнорировав, то ли не заметив пренебрежения хозяйки дома. — Я только что приобрел имение в Олд-Уэстбери, прямо на берегу пролива. Дом в колониальном стиле, с четырьмя спальнями, выходит на первую площадку для гольфа. Вам непременно надо там побывать — райский уголок!

— Боюсь, мужа не будет допоздна.

— Ценю! Должно быть, он деловой человек. Просто я подумал, что сейчас самое время отдать дань уважения, если вы меня понимаете.

Карен взглянула на него, не уловив смысла его слов, не зная, как реагировать.

— Признаться, не очень, мистер Серафим…

— Друзья зовут меня Виктор.

Она стянула отвороты халата под самым горлом.

— Не хотите чего-нибудь выпить? Эта жуткая погода… — Карен подошла к столику с телефоном и набрала номер кухни, собираясь попросить Дарлину принести поднос с прохладительными напитками; руки у нее дрожали. — Чай со льдом?

Он кашлянул у нее за спиной; где-то заиграло радио. Выглянув в окно, Карен оторопела: она узнала его, этот автомобиль, стоявший на подъездной аллее, — должно быть, автомобиль Виктора Серафима. Внутри у нее все оборвалось.

Брэкен радостно обнюхивал белые шины.

А чему тут удивляться? Рано или поздно они бы все равно дали о себе знать. К ней в любом случае должны были прислать «сборщика податей». Она знала, что к чему, Сильвия все ей объяснила. Но кто мог предположить, что они заявятся так скоро, — черт, еще ведь и недели не прошло!

— Спасибо, не надо чаю, — ответил он с упреждающим жестом руки.

Вот уж не думала, что у них хватит наглости заявиться прямо к ней домой.

— Слушаю, миссис Уэлфорд.

— Нет, ничего, Дарлина. — Карен положила трубку.

Это был все тот же «линкольн-таункар», который она видела в воскресенье вечером, когда приходила за деньгами на Пьера, 11. За рулем — все та же парочка молодых амбалов, она узнала навороченные рубашки фирмы «Лакосте» одинакового серого цвета — как ливреи. Вон, обернулись в ее сторону, отчаянно работая губами и руками: они переговаривались друг с другом на шквально-изысканном языке жестов.

Карен была вынуждена ухватиться за край стола, чтобы не упасть.

— Если без формальностей, — проговорил Серафим совсем другим тоном, — то нам с вами надо обсудить одно дельце.

— Да, я знаю. Но не здесь. Как только у вас ума хватило заявиться прямо сюда, в этот дом? Муж может вернуться в любой момент. Господи, ведь у меня маленький сын!

— Да ладно, не переживайте. — Голос Серафима потеплел. — У меня у самого два пацана. Я человек семейный. Вам не о чем беспокоиться. Будьте умницей, делайте что положено, и ни одна душа не узнает о нашей сделке, никто никому не причинит зла.

— Боюсь, мне придется попросить вас покинуть дом, и немедленно. Вы не должны больше сюда приходить. Никогда. Это ясно?

— Я уйду, когда сочту нужным, — ответил Серафим. — Это ясно? Позвольте вам кое-что объяснить. — Он подошел к ней и, взяв со столика книгу посетителей, начал ее листать.

— Вы знакомы с известными людьми, — сказал он, кивая головой, как будто его это впечатлило. — Хотите, я впишу сюда свое имя? Да ладно, успокойтесь, я пошутил. Но у меня со всеми так — с клиентами, считающими себя вправе презирать меня за то, чем я зарабатываю на жизнь. Ростовщик, Шейлок, жид! Все так про меня думают. Это несправедливо по отношению к евреям и еще более несправедливо по отношению ко мне. Но у меня с ними разговор короток. Скажи кому в наше время, что ты из Боснии — а в моем случае это так и есть, хотя вырос я здесь, в Бруклине, — сразу хвост подожмет.

— Я всего лишь вежливо попросила вас уйти. Вы не имеете права здесь находиться.

— Моя профессия ничем не отличается от… — Серафим возвел глаза к потолку. — Ведь когда вы идете в банк, ипотеку или кассу взаимопомощи, вы рассчитываете, что доверие, которое вы им оказываете, будет взаимным. Правильно? Ты мне — я тебе. Вы хотите править миром — прекрасно, дерзайте, но вы должны понимать, что я слишком давно кручусь, чтобы меня все это впечатляло. — Он обвел ладонью дом, парк и весь привилегированный мир вокруг, потом захлопнул книгу посетителей и швырнул ее на столик. — Ну раздвинули вы ножки, разбили пару яиц, захомутали богатого мужика, и что? Я слишком много о вас знаю, принцесса. Я знаю вашу историю. Знаю женщин вашего типа. Вы не в том положении, чтобы разговаривать со мной как с последним дерьмом.

— Я всего лишь хотела сказать, что ваше появление здесь ставит меня под удар. Мне обещали, что все останется в строжайшем секрете. Если мой муж что-то узнает, он… он меня просто убьет, вот и все.

— Ничего он не узнает. Если вас беспокоят такие пустяки, то вам тем более лучше поспешить… Старина Том, доложу я вам, Карен, пребывает в полном неведении.

— Вы ведь за мой следили?

— Нам приходится защищать наши капиталовложения. Тут ничего личного. У меня ваши секреты в безопасности.

— То есть?

— Мы никому не даем по полмиллиона долларов за так и не всучаем бесплатных тостеров — даже привилегированным клиентам. Ростовщичество, Карен, — это серьезный бизнес. В нем задействовано много народу: банкиры, бизнесмены, люди вроде вашего мужа, пользующиеся уважением в финансовом мире, — они не в бирюльки играют.

— Кажется, я знаю, что делаю.

— Ведь если вы просрочите ипотечные платежи, то у вас отнимут дом, правильно? Вот и у нас так.

— Понимаю.

— Все, что от вас требуется, — это отдать мне деньги, и я буду счастлив удалиться восвояси.

— Какие деньги?

— Какие? Она еще спрашивает! Вы режете меня без ножа, Карен, вы хоть это понимаете? Разве Морроу не сказала вам, что мы берем шесть с пяти? Половину вы платите сейчас, остальное — в конце недели.

— По-моему, здесь какая-то ошибка. Мне дали семь дней. Таков был уговор.

— Речь идет о необычайно крупной сумме. Если бы мы не знали, что ваш муж ворочает такими деньгами, мы бы и разговаривать с вами не стали. И теперь моим инвесторам кое-что нужно — доказательство порядочности, только и всего.

— Ну, это уж слишком. Никто не говорил мне ни о каком доказательстве порядочности.

— Слишком? Карен, я пытаюсь все уладить добром, и не важно, берете вы пять долларов или пять «лимонов», капитал… впрочем, пес с ним, с капиталом: главное — интерес, проценты. Это навар, Карен, это сок, часть вас… и чего-то вашего, что теперь принадлежит мне.

Серафим сделал шаг в ее сторону, и она отшатнулась, испугавшись, что он хочет к ней притронуться, но он прошел мимо и взял со столика бронзовую ремингтоновскую статуэтку.

— Тяжелее, чем кажется. Сколько, по-вашему, стоит такая штуковина? Пятьдесят, семьдесят пять, сто тысяч долларов? А знаете, я мог бы конфисковать ее в качестве дополнительного залога. Мой младшенький, Рональд, просто балдеет от Дикого Запада.

Это была статуэтка ковбоя в классической позе — верхом на необъезженной лошади; он размахивал миниатюрной широкополой шляпой, откинув другую руку назад. Одна из любимых вещиц Тома.

— Из-под какого бы камня вы не выползли, мистер Серафим, боюсь, ваше путешествие было напрасным. Денег у меня нет.

— Не это я ожидал от вас услышать, Карен. Вот смотрю я на ваш прекрасный дом, похожий, блядь, на дворец… ведь одно то, что висит тут на стенах, раз, наверное, в десять-двадцать больше, чем… Я пришел сюда сегодня не для того, чтобы оскорбляли мои умственные способности. Я, блядь, пришел забрать то, что вы мне должны!

— Вы все получите в воскресенье.

— По воскресеньям, сударыня, я хожу в церковь, я провожу весь день дома, с женой и детьми. По воскресеньям — все дела побоку.

— Самое раннее — в субботу. Быстрее мне не управиться.

Он не ответил. Казалось, его больше занимала статуэтка, которую он рассматривал на свет, взвешивал на ладони, играл ею, заставляя маленького ковбоя скакать по воздуху, как ребенок играет с бумажным самолетиком, воображая, что он настоящий.

— Поставьте, пожалуйста, на место.

— Жду до завтра, принцесса. В вашем распоряжении двадцать четыре часа. Вы ведь знаете парковку за кафе «Деннис» на Глен-Коув-роуд? Ждите меня там где-нибудь около трех. Если вы не явитесь, я буду считать, что вас больше устроит, если я обращусь с этим делом к вашему мужу.

— Можете не волноваться, я приду.

— Тогда по рукам? — Он улыбнулся ей и, выворачивая запястье, как официант, поскакал статуэткой к столику. — Вы случайно не видели «Одинокого голубя»? Его очередной раз крутили на прошлой неделе. Как вам нравится этот персонаж, как его… Роберт Дювалл, что ли…

Отвлеченная на мгновение приглушенным шумом голосов на газоне, Карен услышала глухой «тюк» бронзы о паркет и только потом, словно в замедленной съемке, увидела, что статуэтка выпала из рук Серафима. Слишком поздно для ее «О нет!».

— …нет, не Дювалл — другой, Томми Ли Джонс.

Слабо вскрикнув, Карен опустилась на колени. Глаза ее наполнились слезами, когда она поняла, что статуэтка, слава богу, не разбилась. Только что-то в ней было не так. К горлу подступила тошнота: рука со шляпой у ковбоя выгнулась назад под немыслимым углом.

— Как я объясню это Тому? — запричитала Карен.

Серафим развел руками.

— Несчастный случай, — сказал он, присев рядом с ней на корточки. — Да ладно вам! Бог свидетель, она просто выскользнула у меня из рук. Мне очень жаль. И не такое бывает, Карен. Дайте-ка взглянуть. — Он взял у нее статуэтку и, скривившись от усилия, более-менее выправил руку ковбоя. — Прошу! Никто и не узнает, что наш капитан сделал маленький «бряк». Видите: цел и невредим.

Он водрузил статуэтку на постамент и подал Карен руку, желая помочь ей подняться. Она хотела проигнорировать его жест: не хватало еще, чтобы этот наглый холуй к ней прикасался, — пока не заметила, что на среднем пальце протянутой руки отсутствует верхняя фаланга, и постеснялась ее не принять. Теплый обрубок вдавился ей в ладонь.

— А теперь уходите, прошу вас. Пожалуйста.

Она вглядывалась в его крупное, отнюдь не враждебное лицо и видела лишь отраженную в стеклах очков неподвижность комнаты: голубой персидский ковер, окна, утопленные в белые арки, повторяющиеся по всей длине галереи… но тут в них мелькнула тень, и Карен поняла, что взгляд Серафима устремился куда-то за ее плечо.

— Буду рад сделать это для вас, миссис Уэлфорд, — проговорил он с улыбкой, предназначавшейся отнюдь не ей. — А не представите ли вы меня остальным членам вашей чудесной семьи?

Карен обернулась, все еще придерживая рукой отвороты халата, и увидела Хейзл, стоящую в бикини в проеме арки, выходящей на террасу. Девушка держала за руку Неда и спрашивала ее, не возражает ли она, если они с мальчиком пойдут в детскую посмотреть телевизор.

— Это Нед и…

— Приветствую вас, молодой человек, — сказал Серафим. — Как поживаете?

Нед смущенно поежился и застенчиво уткнулся головой в золотистое бедро Хейзл.

Сборщик податей засмеялся.

— Что, кошка откусила тебе язык, Док?

2

Пока Джо расплачивался за номер, Карен ждала на парковке «A&S» на бульваре Квинс через дорогу от мотеля — этакого борделя под названием «Ковер-самолет», которым они раньше пользовались в экстренных случаях, когда для Карен было небезопасно приезжать к нему домой.

Не спуская глаз с бюро регистрации, Карен поминутно поглядывала в зеркальце заднего вида — убедиться, что за ней не следят. Она позвонила Джо сразу же после ухода Виктора Серафима, но по телефону ничего не сказала. У них был условный сигнал, основанный на предпосылке, что звонящий ошибся номером, — она могла только обозначить, что ей надо срочно его увидеть и что времени у них в обрез.

Карен прислушивалась к биению сердца, отмерявшего драгоценные секунды. Услышала, что оно забилось чаще, когда Джо вышел из здания бюро и, бросив мимолетный взгляд в ее сторону, свернул на тропинку, ведущую к апартаментам, зарезервированным для краткосрочных визитов. Ей было противно бывать в подобных местах, включаться в их безжалостный «клиентооборот», приумножая эту неизбывную вонь, количество этих мелких вороватых измен. Но сейчас, быть может, потому что она боялась, а может, потому что знала, что это будет их последняя встреча перед тем, как они соединятся навеки, ей было все равно. Она испытывала какое-то неистовое возбуждение оттого, что находилась здесь.

Увидев, как Джо скрылся в одном из коттеджей, Карен выждала пару минут, потом вывела свой темно-синий фургон на дорогу и, пролетев мимо куполов и минаретов бурлескного фасада «Ковра-самолета», въехала во двор мотеля.

Она поставила машину в положенном месте напротив номера 1002, не позаботившись воспользоваться преимуществом дощатого забора, возведенного понятливым руководством для защиты автомобилей и их номерных знаков от любопытных. Джо был в черной «кегельбанке» пятидесятых годов — футболке с длинными рукавами и его именем на спине, вышитым большими фиолетовыми буквами. Карен отыскала ее в «комке» и подарила ему на их первое Рождество в Нью-Йорке. Приятный штрих, если учесть, что эта «кегельбанка» никогда ему не нравилась. Значит, он хотел доставить ей удовольствие.

Дверь открывается раньше, чем Карен подносит руку к звонку.

Она видит, как взгляд Джо устремляется мимо нее — проверить, чисто ли на горизонте; потом она не успевает его перехватить в нестерпимом желании оказаться в объятиях возлюбленного. У нее вырывается легкий стон, даже всхлип, словно родной уют его объятий — это еще не настоящее убежище. Потом он целует ее, накрывая ее губы своими, и она испытывает блаженное чувство освобождения от всего того, что стальным обручем сжимало ей горло, — чувство столь сильное, что она никак не может унять дрожь.

— Что с тобой?

— Да ничего, просто перепугалась. Обними меня.

Ей хочется смеяться — до чего же хорошо просто быть с ним!

— Что случилось?

— Ну не на пороге же!

— Все будет нормально. Не надо волноваться.

— У нас не так много времени. Я должна вернуться к шести.

— Если хочешь, мы можем просто поговорить.

Она улыбается.

— Я бы не прочь, Джо, но посмотри на себя.

Еще с минуту они, раскачиваясь, стоят на пороге — беспечные, как молодожены на фото, — в рамке дверного проема на омерзительно пунцовом фоне вестибюля, омываемые струями спермацетово-холодного, хвойно-свежего запаха, просачивающегося из номера в грохочущий день.

— А сама-то я, господи, — ты только потрогай! — шепчет она ему на ухо вибрирующим от нетерпения голосом. — Кажется, я умру, если ничего не будет.

И тут она вспрыгивает на него, как ребенок, оседлав его стоймя, обхватив его голыми руками и ногами и пытаясь найти опору в узком простенке, пока он, удивившись, но не замедлив ответить, не понес ее в спальню, подхватив обеими руками за ляжки под юбкой, стаскивая с нее чуть не насквозь промокшие трусики и ногой захлопывая дверь, к которой был вынужден сразу прислониться, потому что Карен уже расстегивала пуговицы и молнии; с носа у нее сползают очки, но у него хватает соображения продолжать покусывать ее уже гордо торчащие соски, пока ей до боли не захотелось провалиться с ним сквозь розоватый сумрак и рухнуть на постель, заколыхавшуюся под ними, словно море, словно запертая в клетку волна, которая перенесет их из Квинса на пустынные берега какого-нибудь райского острова в Аравийском море… о чем упорно напоминал ей Джо, когда она должна была вот-вот кончить, готовая поверить чему угодно.

Бездыханные, они лежали, со смехом разглядывая множество своих крохотных отражений в зеркальной мозаике диско-шара, висевшего над все еще колыхавшимся водяным матрасом.

С Джо всегда было так — уютно, весело, вольготно. Его желание никогда не утрачивало безотлагательности. Ее же просыпалось только в ответ на его. Они не пытались притворяться, что все было как в первый раз, когда они влюбились друг в друга. Но в отличие от Тома, чьей навязчивой потребностью было срывать с нее слой за слоем, отыскивая ядро ее сущности, как будто он надеялся найти там ответ, бог знает на что, Джо научился позволять ей быть самой собой и выказывать ей нежность, которая была так ей необходима.

У нее не получалось спать одновременно с двумя мужчинами.

Довольно часто — а в последнее время, с тех пор как Том стал более настойчив, чуть ли не всегда — Карен притворялась с Джо. Она не считала, что в этом есть что-то нечестное или зазорное, и не стыдилась этого, потому что была абсолютно уверена, что, когда все их перипетии кончатся и они будут вместе, все в их отношениях придет в норму.

Просто она не думала, что он догадывается.

Хорошо бы, если бы ты хоть иногда кончала, сказал он как-то раз, чем очень ее удивил.

Потерпи, Джо, прошептала она, в блаженстве прижимаясь к нему. Ломается, как школьница на первом свидании, ворчал он, понимая, однако, что она имеет в виду.

Начало их романа восходит к моменту эксгумации Карен, когда Джо вытащил ее из Зимней Гавани — «кладбища с блуждающими огоньками», как он окрестил заштатный городишко в центральной Флориде, где они с матерью жили в вагончике на берегу озера Люсиль. Тогда и началась ее жизнь.

В свои восемнадцать лет Карен, окончив католическую школу Святого Иосифа (это было летом 1981 года), работала сразу на двух работах: по будням в лавке художника, а по выходным — экскурсоводом в Кипарисовом парке, чтобы иметь возможность платить за обучение в колледже. С ворчливого согласия матери — которая вот уже десять лет, с тех пор как их бросил отец, искала утешения в Христе и бутылке, — она собиралась осенью поехать на юг Флориды.

Джо свалился на нее как снег на голову. В один из воскресных августовских дней он отыскал ее в парке, когда она, в старинном наряде красавицы-южанки, показывала группе японских туристов один из главных парковых аттракционов — плавательный бассейн, построенный в пятидесятые годы для Эстер Уильямс, чтобы после окончания голливудской карьеры она могла устраивать там показательные выступления по водному спорту. Остановив экскурсию, Джо отвел Карен в сторону и спросил, не помнит ли она, что, когда они познакомились (это было на пляжной вечеринке в Дейтоне в самом начале весны), ее заинтересовало его предложение как-нибудь съездить с ним в Калифорнию, осматривая по дороге разные интересные места. «Ну вот, — Джо слегка приподнял плечи, — после полудня я выезжаю. Так как?»

Она залилась румянцем и от смущения уронила в бассейн имени Эстер Уильямс букет азалий, который должна была держать в руках как часть костюма. Джо выудил его, после чего объяснил улыбающимся японцам, что не для того гнал без остановки от самого Нью-Йорка, чтобы оставить здесь любимую девушку. «Ты что, спятил? Меня же уволят», — сказала она. Туристы зааплодировали и сфотографировали их, пока они препирались. Как бы ей хотелось сейчас взглянуть на ту фотографию! Она тогда так обалдела от Джо, что не могла связать и двух слов, но это не помешало ей залезть в его «форд»-пикап, прямо во всем своем снаряжении из тюля, расшитого цветами персикового дерева, и, захлопнув дверцу, пуститься в путь через всю Америку с человеком, которого она едва знала, но не могла устоять перед взглядом его небесно-синих глаз.

Добрых два года кочевали они по пыльным проселкам, дрейфуя от одного выжженного солнцем городишка к другому, объехав через Техас и Нью-Мексико весь юго-запад и Южную Калифорнию. Раз в две-три недели они останавливались в каком-нибудь населенном пункте — обычно, когда кончались деньги, выбирая места, где можно было найти работу. Задерживались не надолго, самое большее — на три месяца. Как только они начинали приобретать имущество или заводить знакомства, Джо говорил, что пора двигаться дальше. Дескать, они вольные духи и не нуждаются ни в чем таком, что способно затормозить их полет. Уникальные сердца… Еще одна из его красивых фраз.

Она была влюблена в Джозефа Ская Хейнса, и ее веселили его фантазии в стиле кантри, вроде той, когда они изображали парочку провинциальных бандитов, скитающихся по американскому Западу. Один раз они даже отважились на преступление, правда несерьезное. Угнали смеха ради машину, «кадиллак-седан-де-вилль» 1976 года — большую золотистую колымагу, которую, когда она сломалась где-то на трехсотой миле, они бросили на обочине пустынного шоссе, оставив владельцу записку с извинениями.

На сильно пересеченной территории Аризоны они, по предложению Карен, сделали крюк через индейскую резервацию Папаго, чтобы посмотреть миссионерскую церковь Сан-Ксавьер-дель-Бак, построенную францисканцами в восемнадцатом веке. Приехали они после захода солнца, и церковные ворота оказались запертыми. Вечер был теплый, так что они стояли на улице и слушали, как хор Папаго в сопровождении гитар и жестяных труб разучивает техасско-мексиканскую версию «Веры наших отцов», пока над заалевшими горами Санта-Каталина не появились первые звезды. Карен решила, что если Джо когда-нибудь сделает ей предложение, то они обвенчаются именно здесь. Во всяком случае, ей так хотелось. Но у нее хватило ума не выставлять свои фантазии на посмешище.

Летом следующего года они отправились в Скалистые горы, а оттуда в Вайоминг, Монтану, Орегон и дальше на восток.

Карен позвонила матери в Зимнюю Гавань и сообщила, что хочет повидать Нью-Йорк. Она рассказывала об их общих планах и мечтах, пока не уловила упрека в молчании на другом конце провода. «Когда ты приедешь домой, доченька?» — спросила мать. «Я дома, мам», — чуть не сорвалось у нее с языка.

Именно в Нью-Йорке их вольное, бесшабашное, а зачастую и полное опасностей житье-бытье пошло расползаться по швам. Они прожили вместе без малого пять лет, как вдруг Джо в один прекрасный день объявил, что он уходит, что ему еще рано остепеняться. Полная решимости не повторять ошибку матери — Карен никогда бы не позволила убедить себя в том, что спасение лежит в обреченном сожительстве по обязанности, — она могла лишь вырвать Джо из своего сердца, из своей вселенной.

— Ну как, теперь ты готова рассказать, что произошло?

— Он знает, Джо. Он все о нас знает, — проговорила она, отвернувшись и с трудом выдавливая слова. — Вот что произошло.

— О господи, — вздохнул Джо. — Ты уверена?

— Он организовал за мной слежку.

— Он что-нибудь говорил?

— Да в общем-то нет. Том никогда бы… я не могу объяснить… он постоянно на что-то намекает. До того дошло, что лучше бы уж он высказался.

— Значит, ты не можешь быть уверена на все сто.

— В последний раз снова была эта машина — разные машины, они всегда стояли на другой стороне улицы, где бы я ни оказалась. Это не просто ощущение, Джо. Я засекла их в зеркало заднего вида. А как только слежка становится слишком очевидной, первая машина исчезает и на ее месте появляется другая.

— Так бывает только в кино, в реальной жизни иначе. — Улыбнувшись, он наклонился поцеловать ее в лоб, и поверхность водяного матраса вновь заколыхалась. — Слушай, может, ты просто напридумывала…

— Ради бога, Джо! Ты уже говоришь, как он. Именно это он и делает — постоянно… Все твердит мне, что я не в себе, что у меня паранойя, что я все придумываю…

— Ну хорошо, хорошо, успокойся.

— Успокоиться? Когда я живу в этом блядском кошмаре?

— Сегодня хвоста не было?

Она покачала головой: нет.

— И то ладно.

— Но неужели ты не понимаешь, что это значит? Нам предстоит все переиграть. И мы должны сделать это прямо сейчас, иначе я не знаю… — Она не отрепетировала, что говорить дальше, благодаря чему лгать было легче. Если она должна убедить Джо, что теперь у них нет выбора, что у них не осталось места для маневра, для заднего хода, то ее слова прозвучат спонтанно, как будто от души. — Скажем, в выходные.

— Что? Подожди-ка…

Карен разрыдалась.

— Я больше этого не вынесу, Джо! Так разрываться…

— Разрываться? — Он смотрел на нее во все глаза. — И это при том, что он так с тобой обращается? Говнюк чертов! Ты ему попустительствуешь, вот в чем дело. Позволяешь пудрить себе мозги.

— Нет, я всегда хотела быть только с тобой. Я люблю только тебя, — сказала она, закрывая глаза и орошая слезами подушку.

Она хотела, чтобы Джо принял решение за нее. Хотела, чтобы он проявил настойчивость и решимость, тогда она смогла бы поверить, что поступает правильно. Чтобы ей не надо было ни о чем думать. Она так привыкла, что Том постоянно ее контролировал, предусматривал все мелочи в ее жизни, заботился о ней. Она боялась, что Джо снова обманет ее, как это уже не раз бывало в прошлом.

— Я хочу с этим покончить, чтобы мы могли быть вместе, вот и все.

— Думаешь, я этого не хочу? — спросил он ласково, привлекая ее к себе и вытирая краешком простыни ее мокрые от слез лицо и шею. — Только потому, что я способен смотреть на вещи с разных сторон и говорю, что не стоит сгоряча принимать решение, с которым нам придется жить всю оставшуюся жизнь? На самом деле никто не может поручиться, что после развода ты получишь опекунство над сыном.

— Не надо, Джо, не надо! Слишком поздно так говорить, слишком поздно, неужели ты этого не понимаешь?

— Может, все не так уж далеко зашло. Такой тип, как Том, знаешь, — богатый, известный, уважаемый в деловых кругах, которому приходится думать о своей репутации… только не говори, что он о ней не думает, — не может не относиться к своей личной жизни как к чему-то святому. Он прекрасно понимает, что на суде выплывет куча грязи и интимных подробностей, а этого вполне достаточно, чтобы убедить его прекратить дело.

— С кем ты говорил?

— Ну хорошо, с Хербом. Я рассказал ему нашу историю. Разумеется, только как гипотетический случай. Он считает…

— Мне не интересно, что он считает. Том пойдет на крайности. Ему на все наплевать. Он сделает все возможное, чтобы превратить нашу жизнь в ад, независимо от того, выиграет он или проиграет. Но дело не в этом, речь даже не об опекунстве, просто мне претит самая мысль о том, что Нед может получить эмоциональную травму — я имею в виду огласку… Чтобы в четырехлетнем возрасте тебя протащили через самый жуткий теле-радио-газетный кошмар! И это помимо всего остального. Ты хоть представляешь, что с ним после этого будет?

— А если нас поймают? Как это поможет Неду?

— Никто нас не поймает — если мы будем действовать быстро. Как и планировали. К воскресному утру…

— Но нам не хватит времени.

— На что не хватит? На то, чтобы Том все выяснил? Он же меня убьет, понимаешь? Как только он узнает, он тут же нас вычислит. У нас есть сорок восемь часов, даже меньше.

Это было недалеко от правды — или от того, что могло бы стать правдой, если бы они еще немного потянули с принятием решения. До Карен вдруг дошло, что ее страстное желание со всем этим покончить было в той же мере связано с отрицанием собственной вины и нерешительностью, продиктованной ее двойственным чувством по поводу отказа от спокойной и обеспеченной жизни в Эджуотере ради запоздалой тяги к простой жизни, — как и с необходимостью уговаривать Джо.

Но визит Серафима положил конец долгим сомнениям. Его угрозы, взгляд, брошенный на нее, когда он разговаривал с Недом, его «Тебе что, кошка язык откусила, Док?» испугали ее до потери пульса. Откуда он мог узнать о молчании Неда и о ласкательном прозвище, которое Том дал сыну?

Если кто-то ему не сказал.

— Подожди, подожди… — Джо нахмурился. — Что значит — как только он узнает? Ты вроде сказала, что Том уже все знает. Тут что-то не так. Ты чего-то не договариваешь.

— Просто сегодня утром я забрала деньги из банка, вот и все. Закрыла счет в «Сити-банке», то есть «закрыла» в чемодан, прямо там, на полу в кабинете какого-то мелкого служки. Потом доехала на такси до Центрального вокзала и положила кейс в камеру хранения — чтобы мы были наготове.

— Ты что, оставила полмиллиона наличными в камере хранения?

— А что мне было делать? Привезти их тебе в Овербек? Тогда мне пришлось бы сначала привезти их домой. Оставить в банковской ячейке? Я пыталась. Во всех нью-йоркских банках имеется лист ожидания. Кроме того, мы должны быть уверены, что можем взять деньги в любой момент, а не только в рабочее время. Кстати, я привезла тебе ключ от камеры хранения, усек? Я могла бы забрать их сама, Джо, но знай: если за мной действительно следят…

— Ладно, я заберу. Только мне бы чертовски не хотелось, чтобы ты вообще принимала от него эти проклятые деньги. Тоже мне, маленькое соглашение.

— Теперь это мои деньги. Даже Тому пришлось это признать. Неужели так важно, откуда они появились? Я их заработала, Джо.

— Уж это точно. — В его голосе звучали и бешенство, и горькая нежность. — Как подумаю, чего ты натерпелась от этого… от этого долбанутого козла… Во всяком случае, это хоть что-то проясняет.

— Не надо так о нем. Да, я мечтала об этом, но никогда не хотела, чтобы это произошло. Просто он получит то, чего заслуживает. — Она закусила нижнюю губу, сообразив, что ляпнула лишнее. — То есть если кто-то вообще чего-то заслуживает.

— Почему же тогда у меня так гадко на душе?

— Все уладится, — сказала она со спокойной уверенностью, зная, что теперь Джо у нее в руках. — Мы все делаем правильно. Мы должны верить в это. Всегда! Быть вместе — это наш моральный долг. Я верю, что Господь видит нас, верю, что все, что мы делаем, мы делаем с Его благословения. Мы семья, Джо. И нам ничего не остается, кроме как узнавать друг друга все лучше и лучше… Иного выбора у нас нет. Уникальные сердца, как ты сам всегда говорил.

— Видно, судьба, — проговорил Джо, улыбаясь (слишком уж дерзко, подумала она), как вдруг его взгляд потемнел и, скользнув мимо нее, вспорхнул на лазурных крыльях к аляпистому потолку псевдошатра.

Карен часто задумывалась, не выбрала ли она Джо Хейнса только потому, что он, как и ее отец, был одним из дезертиров по жизни.

Но тут он ее поцеловал, и она успокоилась.

Автомобильный гудок, перекрывший своим воем гул транспорта на бульваре Квинс в час пик, вернул Карен к реальности, оживил ее собственное притуплённое чувство безотлагательности. Чем ближе, тем настойчивее — испуская вопли разъяренной банши. Должно быть, водитель застрял у светофора к северу от «Ковра-самолета». Посмотри на часы, Джо, нам надо идти, подумала она, но сказать не сказала, пытаясь сообразить, сколько времени ей потребуется, чтобы добраться до дому, если воспользоваться любимой дорогой Тома напрямик через Долину.

— Мне правда надо идти. — Карен засмеялась каким-то безумным, хриплым, неконтролируемо резким смехом. — Прекрати… — Она слабо отпихнула его руку.

Потом села на край постели и стала глазами искать одежду, разбросанную по всему полу. Попыталась подняться. Но Джо уже встал на колени, прижавшись к ее спине, ловко просунул руки ей под мышки и внахлест накрыл ладонями ее пышные белые груди. Она почувствовала, как его отвердевший член уперся ей в крестец. Обреченно вздохнув — только побыстрее, пожалуйста, — она положила свои руки поверх его, что навело ее на мысль о крестоносцах, и снова покорно упала на постель.

— Если двигаться быстро-быстро, — предположила Карен, — то можно догнать прошлое. Правда же?

— Тут мы с тобой заодно, — прошептал он, и она, раздвинув занавес своих волос, накрывших его лицо (что, как она где-то вычитала, предвещало беду), стала языком искать улыбку в уголке его рта.

— Вечером в субботу мы приглашены к Дэвенпортам, — сообщила Карен через открытое окно фургона. Наперекор здравому смыслу она все-таки позволила Джо проводить ее до парковки. — Это совсем рядом с нами, в соседнем доме. Они закатывают вечеринку, точнее благотворительный бал. Там будут все.

— Это и есть твой «самый удобный момент»?

— Плюс ко всему Терстон с женой собираются провести выходные на побережье в Джерси. Прислуга уходит в шесть вечера, и в доме останется только Хейзл. Ее я беру на себя.

— А собака?

— Брэкен не помеха. Тем более если с нами будет Нед. А пес обожает Неда.

Образ тоскующего Лабрадора отозвался в ее сердце резким уколом совести. Чем дешевле чувство, в чем Карен убедилась на собственном опыте, тем больше можно на него положиться, чтобы обнаружить брешь в обороне. Для мальчика, для ее обожаемого Неда, потеря Брэкена будет тяжелым, а возможно, и самым тяжелым ударом из всех, но со временем он, конечно же, с ней свыкнется. Она еще не решила, что сказать ему об отце.

— А вдруг этот сукин сын проснется? Конечно, это может произойти в любом случае…

— У Дэвенпортов он одной рюмкой не отделается. И, как я тебе уже говорила, он спит как сурок. У тебя есть ключ от террасы. Я встречу тебя внизу. Надо только назначить время.

Карен не переставала смотреть по сторонам, желая убедиться, что за ними не следят.

— Я позвоню, когда мы будем готовы к отъезду.

— Не нравится мне все это, — сказал Джо, качая головой, — шастать по дому среди ночи… Мало ли что может случиться. Почему не подождать до утра?

— Нам нужно выиграть как можно больше времени. Ты сам так говорил, говорил, что хочешь до завтрака проехать четыре штата плюс Нью-Йорк.

— Несколько часов погоды не сделают.

— Не начинай, пожалуйста. Тебе придется самому уладить дело с квартирой. Если я не смогу завтра выбраться.

Карен включила зажигание. Бухнуло радио, но она его не выключила.

Джо наклонился к окну.

— А как быть с деньгами? — Он подбадривал ее взглядом, но его честное, расстроенное лицо все еще выражало сопротивление.

Надо же, каким Джо может быть хорошим, если на него надавить, подумала Карен.

Она пригладила ему волосы.

— Можешь оставить их у себя.

— Если мы и впрямь выдвинемся в субботу… — он замялся, — то мне придется сегодня вечером сгонять в Коннектикут закрыть фирму, привести в порядок кое-какие дела. А чемодан я всегда могу забрать утром. Как раз в час пик.

Она кивнула.

— Час пик — это хорошо.

Он начал было говорить что-то еще, но она поцеловала свои пальцы и прижала их к его губам.

— Мы уезжаем, Джо.

 

Пятница

1

Было восемь тридцать утра, когда Том Уэлфорд размашистым шагом продефилировал по вестибюлю «Берлингтон-хауса» — длинной плиты тонированного стекла, возвышавшейся над отелем «Хилтон» в западной части Шестой авеню. Он был в сизоватом шерстяном костюме фирмы «Хантсмен», оксфордской голубой рубашке и ярко-синем йельском галстуке, катастрофически не подходивших для адской августовской жары, зато придававших, по его мнению, завершенность образу истинного джентльмена, убежденного, что лишь варвары способны находить удовольствие в раскрепощенности.

Он собирался пригласить их на ланч в «Двадцать одно». Весь совет директоров корпорации «Гремучий гром» с их красными, как глина в Джорджии, шеями. Разумеется, в зависимости от исхода встречи.

С признательностью внимая почтительному хору швейцаров и охранников, пропевших «Доброе утро, мистер Уэлфорд», он коротко кивнул на едва ли менее уважительное соло «Как жизнь, Том?» пробегающего мимо коллеги, задержался у газетного киоска просмотреть заголовки, затем прошел к секции лифтов, обслуживающих пять верхних этажей.

— Завтра опять будет жарко, — предсказал чей-то голос, когда Том присоединился к толпе ожидавших лифта лоботрясов, главным образом секретарш и курьеров, которые сжимали в руках дымящиеся бумажные пакеты с кофе и пончиками. Он сохранял дистанцию.

Том никогда не ставил себя на одну доску с этими людьми, не заигрывал с ними — он предпочел бросить все свои природные ресурсы и патрицианское чувство превосходства, выработанное за годы жизни, посвященной упорному труду, на завоевание рычагов управления, что предполагает наличие барьера.

— Ну и пекло, едрена вошь! На улице и то прохладнее.

— Думаете, в метро уже зашкалило за пятьдесят? — прогнусавил тоненький голосок у него за спиной.

Но Том не обернулся — он стал внимательно изучать бронзовую панель, отражающую положение скоростных кабин, которые сновали вверх-вниз по зданию. Раздраженный проволочкой, ощущая дискомфорт в неприятно липнущей к спине рубашке, он пожалел, что прошел пешком десять кварталов после бизнес-ланча в отеле «Ройялтон». Под стремительным натиском дня ему едва хватило времени ополоснуться под душем и разобрать бумаги.

— Это они не от жары ошалевают, — просипел все тот же простуженный голос одного из экспертов по погоде. — Когда на улице за сорок да в печурке припекает, у них просто нет никаких сил начать что-то делать. Одна забота — где бы урвать лишний глоток воздуха. Одна мысль — о первой холодной ночи.

Дверцы лифта разъехались. Том пропустил вперед толпу ожидающих в надежде, что его разговорчивый сосед войдет в лифт вместе с ними. Дверцы закрылись. Еще раз нажав кнопку сорок пятого этажа, он отступил назад, засунул руки в карманы и уставился на свои украшенные витым орнаментом мокасины.

— Одна мысль — о первой холодной ночи, не правда ли, мистер Уэлфорд?

Том повернул голову, и его взгляд уперся в темные совиные очки, сидящие на сизом распухшем носу дебелого коротышки в легком полосатом костюме.

— Это меня дерево приласкало. — Толстяк предпринял попытку изобразить обезоруживающую улыбку. Из его фиолетовой ноздри торчал ватный тампон, который, с отвращением отметил Том, давно пора было сменить.

— Мы знакомы?

— Эдди Хендрикс. Я независимый следователь, мистер Уэлфорд. — Он достал из внутреннего кармана складной бумажник и раскинул его на весу, показывая удостоверение восемь на двенадцать в целлулоидном окошке, с печатью штата Нью-Йорк и своей фотографией в левом верхнем углу.

— Уберите, — бросил Том, зыркнув по сторонам. — Что вам нужно?

— Я пришел уведомить вас, что мой клиент располагает информацией, которую вы затребовали при вашей последней встрече. Он прекрасно понимает, что вы человек занятой, но, учитывая деликатность вашего дела… — Хендрикс умолк, выпучив на него поверх темных стекол очков «баккара» слезящиеся рыбьи глаза. — Вы же сами говорили, что не хотите никаких телефонных звонков.

— Передайте своему клиенту, что я ему позвоню.

— Это займет всего несколько минут вашего драгоценного времени. Если вы хотите переговорить с ним лично, то он ждет вас прямо сейчас тут неподалеку. У меня внизу кеб.

— Сожалею, но вам придется меня извинить.

Том отвернулся, спасенный прибывшим, как по заказу, следующим лифтом. В ту же секунду, оглашая мраморный вестибюль кастаньетным цоканьем каблучков, к ним подошли две девушки, в которых он узнал машинисток из отдела объединения и приобретения. Полагая, что он задержал лифт ради них, они поблагодарили его и, пристроившись у задней стенки кабины, вполголоса возобновили важный разговор.

— Если бы вы знали, мистер Уэлфорд, что имеет сказать мой клиент, — Хендрикс, чье нестерпимое сопение продолжало преследовать Тома, поставил ногу между дверей лифта, не давая им закрыться, — думаю, вы бы согласились, что дело и правда не терпит отлагательства.

Голоса в кабине смолкли.

Том спиной ощутил, как девушки обменялись взглядами и навострили ушки. Он сопоставил вредоносность женского любопытства (мало ли что взбредет в голову этому мелкому холую) с возможностью пятиминутного опоздания на встречу и просчитал, что успеет увидеться с «клиентом» Хендрикса и, вернувшись, подготовиться к лобовой атаке на совет директоров «Гремучего грома». Он старался не допускать вторжения личной жизни в сферу бизнеса — это шло вразрез с его принципами. Но иногда приходилось делать исключения.

— Это далеко?

Лицо Хендрикса скривилось от боли, когда автоматические дверцы с легким стуком уперлись в его маленькую, даже можно сказать, изящную ножку.

— В трех минутах езды.

— Имя Хуан Перес ничего вам не говорит?

— Перес? — Том отрицательно покачал головой.

— Тот пуэрториканский мальчонка, который лет семь-восемь назад залез в клетку с медведем в Проспект-парке.

— Это вы к чему?

— Вы не водите сына в зоопарк? Я-то своих частенько водил, когда они были поменьше, — сказал Виктор Серафим, вытягивая ноги и нежась в тусклых лучах палящего солнца. — Тогда все было иначе.

— Мне сказали, что у вас ко мне что-то срочное. Я пришел не разговоры разговаривать, мистер Серафим.

— Не колготитесь, дружище. Я вас не задержу.

Они сидели на парковой скамейке перед площадью, как раз напротив вольера с белым медведем — полой горы с плексигласовой стенкой, за которой зазывно зеленело медвежье каровое озеро. Зрелище мохнатого зверя, плавающего взад-вперед под водой, напомнило Тому, что, хотя он и выделял немалые средства на очистку зоопарка, Неда он туда и впрямь никогда не водил. Сколько раз собирался, да все не мог выкроить время.

— Копы прибыли слишком поздно, так что спасти его не удалось, — продолжал Серафим, — но медведей все равно усыпили, пальнув по ним через решетку дробовиками тридцать восьмого и двенадцатого калибра. Тедди и Люси. Имен полицейских так и не обнародовали. Их так забомбардировали возмущенными телефонными звонками, что пришлось отключить коммутатор полицейского участка. Мать мальчика жаловалась, что никому не было дела до смерти ее сына. Но маленький Хуан дразнил медведей, швырял в них кирпичи и бутылки. Там висела табличка с надписью на испанском и английском: «LOS OSOS SON PELIGROSOS NO ENTRE A LA JAULA. МЕДВЕДИ ОПАСНЫ, НЕ ВХОДИТЕ В КЛЕТКУ». Может, крошка Перес не умел читать, а может, не очень соображал. Несомненно одно — медведи не приглашали его в…

— Поясните, какое отношение это имеет к делу?

— А такое, что, по моему разумению, нынешних детей слишком оберегают от понимания того, что дурные или глупые поступки могут иметь зловещие последствия. — Серафим улыбнулся. — Это назидательная история, Том.

— И кто же должен извлечь из нее урок?

— Когда жена баснословно богатого человека берет у такого типа, как я, ссуду в полмиллиона баксов, мужу надо крепко задуматься.

— Вы мне угрожаете?

— Чего ради? — Рябое лицо пожилого мужчины приняло пародийно-страдальческое выражение. — Вы прекрасно знаете, что в первую очередь побудило меня вовлечь вас в это дело. Исключительно бизнес, дружище. Я лишь проявляю заботу о своих капиталовложениях. А если за те же деньги я еще и смогу вам помочь — просто как человек человеку, — тем лучше.

— Пока что вы предлагаете мне одни басни.

— Да нет, уже больше. — Он улыбнулся. — Гораздо больше.

Том сделал глубокий вдох и резко выпрямился. В насыщенном органикой воздухе зоопарка стоял сильный трупный запах, исходивший от пропыленных, разогретых солнцем животных. Однако не по себе ему стало не от запаха, а от близости этого человека. Даже просто разговаривая с подобными людьми, подумал он, рискуешь подцепить заразу.

Прошла ровно неделя с того дня, как Серафим сделал свой первый заход — подманил Тома во время пробежки вокруг бассейна и — совершенно посторонний человек! — заявил, что у него есть все основания полагать, что Карен попала в беду. Черт дернул его остановиться! Не надо было ничего слушать. Но в последнее время Карен так себя вела, что слова Серафима не были для него полной неожиданностью. Он не мог позволить себе проигнорировать вероятность того, что ее опять начинает потягивать на старое.

Том осторожно навел кое-какие справки. У него были знакомые на Уолл-стрит, у которых были знакомые — и так далее по нисходящей цепочке сарафанного радио, — которые время от времени прибегали к помощи ростовщиков. Его знакомые были наслышаны о Викторе Серафимовиче, этом «Ангеле королей», этом крутом парне с Балкан, которого «крышевал» один из бруклинских криминальных синдикатов. Но сами они никаких дел с ним не имели.

— Так что там у вас? — спросил Том через силу.

— Вы хотели, чтобы я кое-что проверил. — Снова эта кривая улыбка. — Вот мы и проверили. Но работа, доложу я вам… «Дан и Брэдстрит» отдыхают. У вашей жены нет даже завалящего счета в банке.

— Она получает приличную сумму на карманные расходы…

— Да, под отчет! Ей хочется тратить, а это всего лишь кредит или плата. Верно?

— В прошлом у Карен были кое-какие проблемы. Боюсь, это ни для кого не секрет. Просто я держу ее под присмотром.

— Я узнал это не из светской хроники. О вашей жене я наслышан от ее старой подруги Сильвии Морроу, которая когда-то приторговывала наркотиками в клубах центрального района, — «Ночная Звезда», как называли ее на улице, — пока не заделалась наводчицей у людей, на которых я работаю. Сильвия и устроила этот заем. — Он помолчал. — А они не в бирюльки играют.

— Я тоже.

Серафим окинул его изучающим взглядом.

— Я пытаюсь упростить вам задачу. Вы плохо ориентируетесь в собственном мире.

Том пожал плечами.

— На пол-лимона можно накупить очень много вредных веществ, Том. Вы случаем не находили у нее ключа от камеры хранения?

Том покачал головой.

— Я не искал.

Он чувствовал, как любопытный, безжалостный взгляд Серафима пытается взять его на мушку. На самом деле Том при первом удобном случае обыскал сумочку Карен и почти сразу же наткнулся на ключ с номером 129 на оранжевой бирке. Но не видел необходимости посвящать в это своего собеседника. Ключ могли и подбросить.

— Вы не спрашивали ее, что она делала в прошлое воскресенье около шести тридцати? Или где провела вечер во вторник?

— Не спрашивал, — отрезал Том. — Я не имею обыкновения допрашивать свою жену. В тот раз, когда, по вашим словам, у нее было свидание с этим парнем — как там его, — я говорил с ней из Чикаго, с Недом тоже. Они были дома.

— Звонок с переключением. Просто он подвел к телефону вторую линию, чтобы, уезжая из дома, Карен могла к ней подсоединиться.

Том прокашлялся.

— Есть одна деталь, о которой вам, пожалуй, следовало бы знать… — Он помедлил, опасаясь, как бы не ляпнуть лишнего; главное — защитить Карен. — Перед тем как мы поженились, я подключил жену к реабилитационной программе в Силверлейке. Когда она вернулась, врачи посоветовали мне… Дело в том, что она еще не совсем поправилась, и временами ее поведение бывает сумбурным.

— Это продолжается довольно долго, Том. С тех пор как ее парень снял квартиру при гараже на Уитли-Хиллз, ваша жена частенько туда наведывается.

— Откуда такая уверенность, черт возьми?

Серафим развернулся и махнул рукой детективу, ожидавшему в тени у турникета:

— Эдди, шагай сюда!

— Вы говорили, что придете ко мне с доказательствами.

Том смотрел, как этот жирный колобок с идиотской раной в носу пробирается к ним сквозь толпу школьников.

— Это убожество, этот ваш карманный сыщик — совсем не то, чего я ожидал, — добавил он.

— Он хорошо поработал. Вот увидите. Эдди — профи.

— Пожалуй, это скорее ваша профессия, мистер Серафим, — наживаться на чужих проблемах с… То есть надо быть полным идиотом, чтобы не понять, что это всего лишь пустая интрига.

— Вы бы не пришли, если бы так думали. — Серафим улыбнулся. — А доказательства вы получите.

Том посмотрел на часы. Еще десять минут — и ему надо будет идти. Если со стороны Виктора и впрямь имела место тщательно продуманная попытка вымогательства, то остается только пожалеть, что он не обратился к своим адвокатам или даже в полицию. Инстинкт подсказывал ему, что чем меньше шума, чем меньше посвященных, тем лучше. Хронометраж у Карен, как всегда, ни к черту. Но несомненно одно — провалив дело с Атлантой, он рискует потерять гораздо больше полумиллиона долларов.

Детектив подошел к скамейке, вытирая лоб платком. Волосы у него, вернее, то, что от них осталось, были так замысловато зачесаны на один бок, что это только привлекало внимание к его лысине. Уэлфорду вспомнилась старая шутка: живет в Нью-Джерси, а пробор делает в Бронксе. У подмышек его горчичного костюма в полоску расплывались пятна пота.

— Эдди, что ж ты не расскажешь мистеру Уэлфорду, что у тебя есть на Джозефа Ская Хейнса?

— Сей момент. Что вас интересует? — Хендрикс стоял перед ними, мусоля записную книжку. — Тридцать пять лет, холост, кавказец, ездит на внедорожнике «шевроле» с наклейкой на бампере «Подвожу диких лошадок», что отнюдь не возвышает его в моих глазах.

— Нет, давай без этой ерунды — говори, что ты нарыл.

— Ладно, вчера около полудня я совершил незаконное проникновение в дом номер тысяча сто пятьдесят четыре на Уитли-Хиллз и по-быстрому все обшмонал. Я не знал, что в настоящее время в его квартире проживает какой-либо другой, извините за выражение, объект — иначе говоря, ваша жена, мистер Уэлфорд. Там полный шкаф женской одежды, большей частью неношенной (вся — ее размера), личные принадлежности, чемоданы, письма школьных лет… как будто у нее там полноценная вторая жизнь.

— Прерванная жизнь, Том, ожидающая продолжения.

— У них там и игрушки имеются — на тот случай, когда у няни выходной и вашей жене приходится брать сына с собой.

— С какой стати я должен вам верить? — перебил Том.

Детектив посмотрел на него поверх темных очков.

— До того как Хейнс переехал на Лонг-Айленд, у него в Коннектикуте было имение на побережье неподалеку от Олд-Лайма. Он и сейчас еще арендует там пару садовых сараев, откуда руководит своим бизнесом. Именует себя консультантом по спасению архитектуры. Покупает старые колониальные особняки, которые в любом случае подлежат сносу, разбирает их и продает втридорога желающим поставить их где-нибудь в Огайо. Во всяком случае, такова идея.

Том чуть приподнял плечи. Ему вдруг смутно вспомнился давнишний разговор с Карен о чем-то в этом роде. Подрядчик по спасению…

— Где она откопала этого парня?

Имя Хейнса ничего ему не говорило. Возможно, это кто-то из ее старых знакомых. У них с Карен был уговор не обсуждать то, что она называла «древней историей»: Том никогда не поднимал тему своего первого брака, а она никогда не говорила о бывших любовниках. Да они и не представляли собой никакой угрозы. Это была случайная встреча.

— Его бизнес лопнул еще до рецессии, — продолжал детектив. — Хейнс остался без денег и без имущества. Я провел банальную кредитную проверку. Парень — откровенный неудачник. Где они встретились — не знаю. Черт, я и пробыл-то там всего…

— Эдди, скажи ему, что у тебя есть еще, — перебил Серафим.

Хендрикс стыдливо хмыкнул.

— Вчера в пять вечера я проводил объект до одного мотеля в Квинсе, этакого рассадника разврата, притона под названием «Ковер-самолет». Стены в номерах — сплошной картон, никакой изоляции. Декор гасит, но у меня на пленке такая четкость — прямо-таки выдающаяся, Слышно гораздо больше, чем скрип пружин.

— Вы хоть понимаете, как вы отвратительны?

— Не колготитесь, дружище, — вступил Серафим. — Просто он хочет сказать, что тут нечто большее, нежели… речь совсем не о том, что они вытворяют в постели.

— То есть?

— Эдди, скажи-ка ему, как беспристрастный наблюдатель, что они, по-твоему, замышляют?

— Ну, на все сто я, конечно, не уверен, но…

— Да рожай же ты наконец!

Детектив пожал плечами.

— Простите, мистер Уэлфорд, но похоже, ваша жена платит Хейнсу из денег, которые она одолжила у фирмы с целью вас убить — или чтобы вас убили.

— Убить? — Тому показалось, что из него внезапно выпустили воздух, и когда он засмеялся — на вдохе, смех его прозвучал как предсмертный хрип. — Вы что, серьезно? Карен — убить меня? За что?

— А жетоны на метро? Как вам такой мотив? — спросил Серафим.

— Но это же безумие. Если дело в деньгах, то ей достаточно получить развод. Я подписал добрачное соглашение, щедрость которого, по словам моих адвокатов, переходит всякие… Да нет, Карен знает. При разводе она остается в выигрыше. Если же я умираю раньше нее, все переходит к Неду.

— Что же тогда она с вами не разведется?

Том не ответил.

— Боится, что не сможет получить опекунство над сыном, — предположил Хендрикс. — Вся эта история с злоупотреблением наркотиков, реабилиториями, умственным… — Внутри у него что-то запиликало. — Простите, я сейчас. — Он расстегнул пиджак и, пошарив рукой где-то под обильными складками жира, выудил оттуда пейджер «Моторола». — Ну, что я вам говорил? Любовничек на марше. — Окинув их профессиональным взглядом, Хендрикс прицепил пейджер к ремню и подтянул штаны. — Прошу прощения, но мне надо бежать.

— Спасибо, Эдди, дальше я как-нибудь сам, — сказал Серафим.

— За Хейнсом мы тоже следим, мистер Уэлфорд, — пояснил детектив. — И вот как раз сейчас он приближается к Мидтаунскому тоннелю. Вчера в мотеле миссис У. передала ему ключ от камеры хранения и велела забрать чемодан. Похоже, кое-кто собирается забрать свое жалованье.

— Хорошо бы, вы рассказали мне все без утайки, — сказал Серафим, когда они с Уэлфордом снова остались одни. — Тут много неясного.

С минуту Том сидел, вперив взгляд в стеклянную стену, за которой медведь только что неуклюже исполнил очередное подводное сальто: его длинная белая шерсть расплющилась, как щетки на ветровом стекле автомобиля в мойке, и он исчез в зеленом мраке.

— Да тут и рассказывать нечего. Так, ерунда. Когда Неду было около года, он упал. Сломал руку. Карен тогда собиралась сама с ним сидеть. Но в тот раз она много выпила, надралась до потери памяти.

— Свидетели есть?

— Няня… прежняя, не та, что сейчас… Она их и обнаружила, когда вернулась.

— Давайте начистоту. Если бы ваша жена затеяла бракоразводный процесс, вы бы стали бороться за опекунство над сыном, правильно? Дали бы адвокатам указание раскопать эту историю, чтобы выставить Карен нерадивой матерью?

— Были и другие эпизоды… Однако мне надо возвращаться на службу.

— Минуточку… — Ладонь Серафима легла на его руку. — Вы бы стали бороться за сына?

Том замялся.

— Разумеется.

— Тогда, в качестве возможного решения, она будет вынуждена удалить вас со сцены.

— Решения?

Серафим печально покивал.

Несмотря на то что Тому претило общение с людьми такого сорта, он понял, чем был примечателен этот человек. Он излучал ауру первозданной энергии, игнорировать которую, судя по всему, было бы ошибкой.

— Сказать по чести, я откровенничаю с вами об этих сугубо личных вещах только потому, — высокопарно проговорил Том, — что не верю, что Карен хочет развода. Кроме того, мне представился случай узнать, что она не обладает качествами, необходимыми для совершения убийства. Я слишком ей нужен. Я нужен ей практически во всем.

— У нее есть мотив.

— Что-то я не уверен.

— В чем? В том, что она встречается с этим парнем? Что она занимала эти деньги? Хотите сказать, что это все фантазия? Ей-богу, мы застукали их горяченькими…

Серафим достал из кармана пиджака желтый конверт и положил его на скамейку.

— Здесь все, Том.

— Позвольте мне кое-что вам объяснить, — сказал Уэлфорд. — Моя жена имеет склонность обвинять себя в том, в чем она вовсе не виновата, даже в том, чего не было, — просто невезение, нескоординированность. Возможно, поскольку она воспитана в католической вере, ей кажется, что она должна нести наказание за «грехи». Я говорю о болезни, которой она страдает с малых лет.

— И что? Вы будете ссылаться на ее невменяемость?

— Она начала заниматься самоистязанием еще в детстве, тайком раздирая себе руки и ноги щепками, ножами, стрелками компаса и не знаю уж чем еще. Стала, что называется, «резчицей». Конечно, она всегда это отрицала. Был один доктор, с которым она однажды беседовала. Он сказал мне, что у девочек ее происхождения это не редкость — он употребил выражение «дисфункциональное расстройство». Отец вечно в разъездах: продавал страховки, торговал по мелочи в рассрочку — что угодно, лишь бы подальше от дома. А если возвращался — начинал пить, дебоширить. В конце концов он ушел навсегда. Ей было тогда восемь лет. Мать отыгрывалась на Карен, Карен — на себе…

— Том, — мягко сказал Серафим, — по долгу службы я выслушиваю много историй о горькой судьбе. Но я, хоть убей, не понимаю, почему люди вроде вас женятся на таких женщинах.

— Думаете, вы один? — Том засмеялся, чувствуя, что разговаривать стало легче. — Когда я начал за ней ухаживать (мы познакомились на одной вечеринке в центре города), все наперебой кинулись меня предупреждать, что эта связь до добра не доведет. Красивая, мозговитая, с норовом, но не та девушка, с которой стоит заводить серьезные отношения.

На самом деле Том увидел Карен уже после вечеринки: она стояла на краю тротуара, дрожа от холода, в черном жакетике из шелка «марабу» и в темных очках. Была морозная февральская ночь, и он решил ее подвезти. «Вам куда?» — спросил он. На горизонте, насколько он помнил, — ни одного такси. «Шизик! — пробормотала она, грациозно скользнув на заднее сиденье его лимузина. — Тогда уж не жалей лошадей!»

Но всегда находились люди, утверждавшие, что их встреча не была случайной.

— С Карен было опасно. Может, в этом и состояла ее привлекательность. Она ловила кайф, выставляя себя исчадием ада. Дело не только в наркотиках и пьянстве. Она любила «прошвырнуться по городу», целыми ночами таскаясь по самым жутким кварталам Нью-Йорка — одна! Поверьте, я не идиот, чтобы гоняться за каждой несчастной девчонкой. Но я организовал за ней слежку — просто чтобы знать, что с ней ничего не случилось.

— И вы продолжаете за ней следить, продолжаете платить сыщикам. Так вы на это смотрите?

— О том, что она занимается самоистязанием, я узнал только после ее возвращения из клиники. Стал замечать у нее на теле эти следы — ровненькие сеточки царапин и порезов, как правило, в тех местах, где их не видно. Она всегда находила вполне правдоподобные объяснения. И вот однажды, вскоре после того, как мы поженились, мне попался детский пластиковый контейнер для завтраков, спрятанный в углу ее шкафа в нашей спальне. На крышке были выцарапаны инициалы К. С. Контейнер сохранился у нее со школьных лет, тогда она носила фамилию Стро, Карен Стро. Чего там только не было: бритвочки, лезвия, гвозди, четки, осколки стекла.

— Иисус Мария! — Серафим в ужасе отшатнулся.

— Портативный жертвенный алтарь. Вам это может показаться странным, но я понял тогда, как сильно я ее люблю. Я убедил ее пройти повторный курс лечения, и около двух лет, пока Нед был маленький, все вроде бы шло нормально. В клинике нам объяснили, что Карен практикует самоистязание как способ подавить душевную боль, снять невыносимое эмоциональное напряжение. Да, она была счастлива. Я давал ей все, что можно пожелать, и в награду она подарила мне сына. Кратковременное обострение наступило около шести месяцев назад, когда Нед перестал говорить. В одну из последних ночей я обнаружил, что царапины появились снова.

— Вы чего-то не договариваете, Том.

— В последнее время ее что-то очень гнетет.

— Что же — если не то, что я думаю? Зачем ей понадобились деньги?

— Не имею ни малейшего представления.

— И почему надо было обращаться именно ко мне? Занимать деньги у ростовщиков… Знаете, как это у нас называют? «Самострел», иными словами, членовредительство.

— О чем я вам и говорю. Как раз по ее профилю. Карен бывает довольно изобретательна, когда дело касается самоистязания, — возможно, все это просто очередной способ подвергать себя опасности.

Серафим повернул голову и посмотрел на него.

— Это вас подвергают, мистер Уэлфорд. Послушайте пленку. Тогда вы, возможно, измените мнение о «профиле» вашей жены. А парень, с которым она кувыркается? Она вкладывает в это всю душу и сердце — сами услышите.

Том посмотрел на свои руки. У него вдруг возникло дикое желание сцепить их на глотке Серафима. Но он усилием воли заставил себя сохранить спокойствие и переменил тему разговора, спросив как бы вскользь:

— Ваш человек случайно не выяснял историю болезни Хейнса?

— Пытается. Медицинские записи не так-то легко добыть. А что вас беспокоит — СПИД? Господь с вами, они просто собираются вас замочить.

— Прежде всего, мне надо показать Карен докторам, что я и сделаю, как только пойму, что происходит. — Том взял со скамейки желтый конверт и сунул его в карман пиджака. — А там, возможно, мы с вами придем к какому-либо соглашению.

— Но только на тех же условиях, что и с вашей женой.

— Если я смогу удостовериться, что сделка действительно имела место, то вы получите назад свои деньги. — Том поднялся. — Надеюсь, после этого мы с вами больше никогда не увидимся.

Он коротко кивнул ростовщику и, взглянув на часы, зашагал к выходу из зоопарка. Серафим перехватил его у турникетов напротив Арсенала.

— Мы говорим об основной сумме, плюс проценты за ту неделю, что мои деньги не работали, плюс то, что набежит, если заем не будет возвращен раньше оговоренного срока, что в случае вашей жены составляет один месяц. При шести с пяти еженедельно это будет еще четыреста тысяч. Вас устроит, если в сумме — гонорар за слежку я отметаю — мы сговоримся на миллионе ровно?

— У вас чертовски крепкие нервы, — бросил Том на ходу.

— Мы с вами деловые люди. Мы понимаем друг друга.

Том резко развернулся.

— Только давайте проясним одно: у нас с вами нет абсолютно ничего общего.

Серафим усмехнулся и возвел очи к небу.

Они вместе вышли из парка и молча остановились в тени деревьев на западной стороне Пятой авеню. Том вспотел, чувствуя теперь жару: за то короткое время, что они провели в зоопарке, температура доползла до тридцати пяти. Он нетерпеливо озирался в поисках такси.

— Вас не подвезти? — спросил Серафим, махнув рукой в сторону серого «линкольна-таункара» с затемненными стеклами, припаркованного на противоположной стороне улицы. У автомобиля, прислонившись к капоту и сложив на груди длинные пухлые руки, стоял молодой амбал.

Том не ответил.

Серафим пожал плечами и сошел с тротуара, но вдруг остановился, как будто что-то забыл. Потом раскинул руки и, взвесив на ладонях воздух, спросил:

— Знаете, что я еще принимаю в расчет? То, что человек вашего положения не может позволить себе впутываться в подобные дела. Это будет некрасиво.

— Хотите взять меня шантажом?

— Помилуйте, Уэлфорд, — я предлагаю вам покровительство.

2

Кабинет Тома, из которого с севера открывался вид на парк, был похож на подвешенный в небе капитанский мостик: узкий и скромный, с двумя застекленными снизу доверху стенами, он казался большим, как сам Нью-Йорк. Подперев подбородок сложенными пирамидкой пальцами, Том взирал на изометрическую расчеркнутость города, борясь с желанием позвонить Карен и предъявить ей доказательства — прежде, чем он что-нибудь предпримет, и даже прежде, чем сам с ними ознакомится. Толстый желтый конверт, врученный ему Серафимом в зоопарке, лежал нераспечатанный под замком в ящике стола. Вызревал.

Подавшись вперед в рабочем кресле, Том сгреб фотографии жены и сына в серебряных рамках и положил их на стол лицом вниз. У него оставалось двадцать — нет, уже меньше — минут, чтобы подготовиться к выступлению перед советом директоров «Гремучего грома», и он не мог позволить себе отвлекаться на посторонние мысли.

Секретарше было велено ни с кем его не соединять.

Том не видел причин волноваться по поводу исхода сделки с «ГГ». Но, следуя своему принципу во всех предыдущих баталиях, он рассматривал ее как сражение, которое необходимо выиграть. В противном случае, полагал он, любой, кто захочет затеять с ним битву в будущем — пусть даже без единого шанса на успех, — сочтет себя не только вправе, но и обязанным бросить ему вызов.

Год назад он набрал двадцать процентов привилегированных акций этой компании из Атланты, занимающейся лизингом контейнеров и шасси, с тем чтобы в итоге получить полный контроль. Будучи председателем, он вскоре начал агитировать за перемены — отнюдь не из жажды крови, но проблемный бизнес не раскрутишь, не подставив пару подножек и не ударив по чьим-либо чувствам. Когда стало очевидно, что он может добиться своего, большинство директоров взбунтовались и на спешно созванном собрании сняли его с поста председателя. Том как сейчас видел лица этих бравых удальцов из Атланты, с трудом сдерживающих ликование по поводу успешной засады — ни дать ни взять пещерные люди, исполняющие ритуальный танец вокруг хищника, которого им удалось заманить в яму с кольями.

Том не таил на них зла. Что ему эти мелкие сошки, занятые борьбой за выживание в столь изменчивом мире! Но после поражения в Атланте он стал где только можно скупать акции «Гремучего грома». На прошлой неделе его доля в компании доросла до тридцати шести процентов. Совет директоров потребовал провести внеочередное собрание. Намеченное на сегодня, на десять утра.

У него не было никаких сомнений, что они сдадутся.

Он снова развернулся к окну и откинулся на спинку кресла, сцепив руки на затылке, закинув одну ногу на подставку небесного глобуса семнадцатого века, подаренного ему первой женой «в пандан» к бронзовому телескопу на треноге, стоявшему в противоположном углу. Не лучше ли было бы убрать эту железяку с глаз долой? Послушать, что ли, пока пленку или хотя бы кусок, чтобы понять, подлинная она или нет? В оконном стекле зеленело отражение экрана «Квотрона», выплевывающего курс акций; над ним, на филенчатой стене позади письменного стола, висела небольшая картина Мане с черным пароходиком, бороздящим воды Ла-Манша, — единственная по-настоящему ценная вещь в его хозяйстве. Других произведений искусства в кабинете не было. Мебели тоже.

Ночь, когда он вернулся из Чикаго…

О деньгах к тому времени он, разумеется, знал. Это послужило одной из причин его поездки, но и без проверки было очевидно: что-то не так.

В его памяти четко запечатлелось довольное, пофигистское выражение в глазах Карен, ее негромкий, самоуничижительный смех, когда она описывала свой небогатый событиями день, и весьма убедительно, — хотя бы потому, что она всегда умела убедить самое себя. Именно так все начиналось в последний раз — с маленькой лжи.

Но убийство?

В кабинете было совсем тихо.

Вопрос стоял не о возмездии, а о том, как внушить этим довоенным остолопам (Том встал и, словно это могло помочь ему собраться с мыслями, начал ходить по кабинету), что и в наши дни, когда стремление к богатству подвергается моральной опале… иначе говоря, господа, когда голова Америки настолько возвысилась над задницей, что не видит собственного дерьма, мир вынужден меняться; время идет, и убыточные предприятия вроде вашего… — да, он гордился тем, что доныне никто не мог сказать о Томе Уэлфорде, что он оставляет после себя разрушения.

Том снова подошел к письменному столу, сел, достал ключ и открыл ящик. Потом, перегнувшись через него, нажал кнопку внутренней связи и наказал миссис Стрейхорн, чтобы его не беспокоили ни по какому поводу.

Дрожащими руками он вставил кассету в магнитофон.

Поначалу Том с трудом узнал голос женщины, и это вселило в него надежду. В студии голоса можно клонировать, изменять «хирургическим» путем, делать их похожими на чужие. Ему хотелось думать, что Серафим имел доступ к такого рода технике и подделал запись, что он все это сфабриковал.

Он прокрутил пленку, останавливая наугад, позволяя себе вслушиваться, только когда попадал на диалог, пропуская длинные куски недвусмысленного молчания.

Благо, он знал, что искал.

Можно было не обращать внимания на сверхчеткие звуковые эффекты аппаратуры Хендрикса: вскрики и завывания, совсем не характерные для той Карен, которую он знал, ритмичное пошлепывание плоти о плоть, ускоряющееся к предсказуемой развязке. Это не в ее духе. Карен была пассивна по природе. Девица же на пленке с таким упоением доходила до крайней степени распутства, что ее голос то и дело срывался на басовую хрипотцу протяжного южного говора — южного, черт подери; а иногда она разражалась грязным смехом грошовой шлюхи.

Да, разыграно как по нотам.

Но чем больше он слушал, тем труднее ему было притворяться, что он не знает, что даже представить себе не может, чей голос звучит на пленке: какая-то совершенно незнакомая ему женщина томно мурлычет на ушко какому-то прощелыге в гостиничном номере, что она любит только его.

К тому времени, когда он дошел до известного пассажа, у него уже не оставалось никаких сомнений. Она изъяснялась иначе, но так странно, что Том не стал анализировать; его Карен говорила на другом языке — на каком-то чужом языке, которым она воспользовалась с единственной целью — уничтожить его, унизить, предать.

Том отмотал пленку назад и еще раз прослушал этот фрагмент.

Карен : Я мечтала об этом, но никогда не хотела, чтобы это произошло. Просто он получит то, чего заслуживает.

Чего же, интересно, я заслуживаю? Том улыбнулся. Жестокий удар. И это после всего, что он для нее сделал… что ж, Карен всегда имела склонность к мелодраматичности. Пленка крутилась дальше.

Хейнс : Почему же у меня тогда так гадко на душе?

И ты еще спрашиваешь, пизденыш? Тому стало понятно, откуда у Серафима и «Эдди» с приставленным к стене ухом появилась мысль о том, что Карен и Хейнс собираются его убить.

Карен : Мы все делаем правильно. Мы должны в это верить. Всегда. Быть вместе — это наш моральный долг. Я уверена, что Господь видит нас, верю, что все, что мы делаем, мы делаем с Его благословения. Мы семья, Джо. И нам ничего не остается, кроме как узнавать друг друга все лучше и лучше… как ты сам всегда говорил.

Похоже, она все-таки рехнулась, совсем рехнулась, подумал Том.

Хейнс : Видно, судьба.

Нет, вы только послушайте! Господи, и где ж она такого откопала? Том нажал на «стоп» и сбросил наушники. «Мы семья» — вот отчего у него скрутило кишки… Тошнотворный душок праведности…

Перед глазами у него возникло лицо Карен: на верхней губе капельки пота, темно-медовые волосы разметаны по подушке.

Боль застала его врасплох — режущая боль, такая жуткая, что он весь скрючился.

Так он и сидел, пока ему не полегчало, в ошеломлении поглаживая колени и пытаясь понять, что делать. Затем медленно выпрямился. Пришло время встречать народ из «Гремучего грома». Но приоритет был отдан другому. Сняв трубку, Том набрал общий номер госпиталя на Леннокс-Хилл и попросил, чтобы его переключили на клинику доктора Голдстона.

В ожидании ответа он, отбивая такт устричным ножом эпохи Георга III, служившим ему для вскрытия писем, изучал содержимое конверта. Помимо отчета Хендрикса там было пять фотографий, отснятых дальнобойным объективом. Том разложил на столе цветные снимки: Карен за рулем «вольво», сворачивающего на подъездную аллею; Нед, играющий во дворике белого каркасного дома; смазанный профиль Джозефа Ская Хейнса; а вот и все вместе: Джо с Карен стоят обнявшись, а Нед возюкает в грязи свое «защитное» одеяльце.

Лицо Хейнса показалось ему знакомым. Жаль, расплылось, не попав в фокус. Боль в животе обострилась. Том даже подумал, что сейчас упадет в обморок, но ледяной спазм прошел.

Нет, на все сто он не уверен.

— Кабинет доктора Голдстона. Чем могу служить?

Протянув руку к опрокинутым фотографиям жены и сына, Том вернул их в вертикальное положение, словно это были иконки, обладающие защитной силой.

— У меня назначен прием на завтра на одиннадцать тридцать. Я бы хотел его перенести. Моя фамилия Уэлфорд.

— Пожалуйста, мистер Уэлфорд. Когда вам удобнее? Есть два-три окна на следующей неделе. Так, посмотрим…

— Я буду у вас через десять минут.

— Через десять минут? Простите, мистер Уэлфорд, но у доктора Голдстона очень плотный…

Том положил трубку и после секундного колебания позвонил своей секретарше и сказал ей, что произошло нечто непредвиденное. Он вынужден отлучиться по срочному делу. Не будет ли она любезна уведомить об этом Джерри? Пусть он принесет атлантцам искренние извинения от его имени и заменит его на боевом посту.

— Но они уже прибыли и ожидают вас в приемной. Мистер Тербиди тоже с ними.

— Отвлеките их, миссис Стрейхорн. У вас получится.

Том сел, обхватив голову руками.

Они вовсе не собирались его убивать. Нет необходимости. Все гораздо хуже — они намерены отнять у него сына. Чего подспудно он всегда страшился. При нулевых шансах она все-таки его нашла.

Своего Мистера Мэна.

Но Тому нужно было удостовериться.

Он встал из-за стола и подошел к окну, прижимая к груди тоненький черный кассетник, как проповедник стискивает в руках молитвенник. Потребность услышать их вместе была чересчур велика, чтобы ей противостоять. Том отмотал пленку в начало и, устремив взгляд за зеленый прямоугольник парка, туда, где в дымке, словно разлитая ртуть, поблескивало озеро Гарлем-Мир, включил звук.

Громыхание колес на одной из верхних платформ сменилось дробью бегущих шагов. Когда шаги смолкли, процокотав над головой Хендрикса, он представил себе состояние какого-нибудь обладателя сезонной карточки, у которого из-под носа ушел поезд. Здесь, внизу, в недрах вокзала, путешествующих было меньше, меньше жизнеспособных людей вокруг.

Хендрикс подождал, пока можно будет разговаривать без необходимости повышать голос, потом сказал:

— Похоже, он пытается от нас оторваться. Ну, знаешь: входит в кабак, проходит насквозь и выходит с другой стороны. Избитый трюк.

Детектив говорил из телефона-автомата под черепичными арками у входа в «Устричную» на нижнем уровне Центрального вокзала. Он увидел, что Хейнс поднимается по лестнице, ведущей в обшитый деревом ресторанный зал «Устричной» — закуток с клетчатыми скатертями на столиках, чучелом меч-рыбы, дугой нависшим над неоновыми каракулями, и чуть более интимной атмосферой. Значит, ему придется пересечь главный зал и, сделав большой крюк по Сорок второй улице, выйти через подземные переходы на нижний уровень. Он уже битый час парился на своем посту, но никаких признаков движения пока не наблюдалось. Оттуда, где он стоял, хорошо просматривалась похожая на пещеру главная столовая, но ресторан находился вне поля зрения. Его дублер Фрэнк Чичероне сидел в машине на Вандербилт-авеню и держал под наблюдением вход в ресторан с улицы.

В трубке пулеметной очередью затрещали знакомые помехи, и в разговор вклинился робот телефонной компании:

— Опустите, пожалуйста, еще десять центов.

— Черт!

— Десять центов, пожалуйста…

Он полез в карман за мелочью и тут вдруг увидел, как из ресторана выходит троица посетителей. Старый чумазый вояка в прозрачном полиэтиленовом дождевике с детского плеча — внештатный швейцар «Устричной» — услужливо распахнул перед ними стеклянную дверь. Троица не глядя продефилировала мимо, как будто бедняга был еще и невидим.

— …иначе вас разъединят.

Хендрикс дал Фрэнку номер телефона-автомата, заставил повторить и велел перенабрать.

— Ты можешь сказать, что происходит?

— Повесь трубку, Фрэнк.

— Эдди, ты уверен, что это обычные матримониальные дела?

— Вешай трубку, — оборвал его Хендрикс.

Он нажал на кнопку разъединения, но продолжал делать вид, что говорит, так как в поле зрения показался очередной посетитель. Этот был один, он притормозил у стеклянной двери посмотреть на свое отражение. Упитанный, с маленькими латиноамериканскими усиками не гуще девичьих ресниц, в шелковом кремовом костюме, кремовых же рубашке и галстуке, в узконосых ботинках с плетеным верхом, тоже кремовых. Бросив брезгливый взгляд на съежившееся у его ног «социальное бедствие», он похлопал по карманам своего двубортного пиджака.

Кто-то легонько тронул Хендрикса за плечо.

— Вы еще долго?

Это была сбитненькая толстушка с него ростом, в синем льняном деловом костюме и кроссовках. Она нетерпеливо размахивала портфелем.

— Боюсь, что да, — сказал Хендрикс и отвернулся.

Он увидел, как «латинос» наклонился бросить десятидолларовую купюру в одноразовый «стайрофомовский» стаканчик швейцара, и безошибочно различил очертания пистолета, уютно расположившегося в кобуре у него под мышкой. «Латинос» выпрямился; оружие не нарушало силуэт костюма. Теперь этот тип смотрел на Хендрикса в упор. Что-то в нем показалось ему знакомым.

Профи с филантропическими инстинктами.

— Простите, но мне нужно срочно позвонить. Это действительно очень важно, — напирала девица.

Хендрикс не обращал на нее внимания. Его волновало одно: вдруг Фрэнк неправильно записал номер. С него станется.

Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда Хендрикс увидел, что из ресторана выходит Карен Уэлфорд, которую провожает сам шеф — коренастый улыбчивый итальяшка в смокинге и парике. Внештатный швейцар растворился во мраке. Эдди отпустил кнопку.

— Я только что его засек, Эд, — сказал Фрэнк. — Он на улице, смотрит по сторонам, сейчас — в мою сторону. Черт, по-моему, он меня вычислил — почесал назад к своей тачке.

Карен была одна и чувствовала себя неловко, возбуждая к себе, как и все модницы, повышенный интерес, осматриваясь в роскошном подземном зале, кишащем грязными нищими, словно пыталась сориентироваться на какой-нибудь феерической светской тусовке. Мастурбирующая газель, спрятавшаяся за этими темными очками в стиле Джекки Онассис, и та привлекла бы к себе меньше внимания. Детектив вжался в колонну и продвинулся за нее, насколько хватило телефонного шнура.

— Они блефанули, Фрэнк. Оставайся с Хейнсом.

Девица с портфелем продолжала наседать.

— И дураку ясно, что вы никуда не звоните! — проговорила она нарочито громким голосом.

— Ходи мимо, сестренка.

— Чего, чего?

Хендрикс прикрыл рукой микрофон, как будто абонент оставался на линии.

— Послушай, ягодичка…

— Никакая я тебе не ягодичка, мудак! — рявкнула девица и, круто развернувшись, гордо зашагала прочь, загребая мощными икрами, похожими на рояльные тумбы, втиснутые в розовые кроссовки «Рибок».

— Во, сучка! — крикнул ей вслед чернокожий парнишка, наблюдавший за их перепалкой. — С виду красавица, а копнешь — уродка до мозга костей!

Хендрикс покачал головой — дела шли из рук вон плохо — и тут вдруг встретился взглядом с записным благодетелем в кремовом костюме; чуть улыбнувшись, мужчина неторопливо зашагал к пандусу, ведущему на верхний уровень вокзала.

Эдди так и не вспомнил, кто это такой. Если, конечно, он не из людей Виктора.

Шлейф дорогих духов повис в воздухе, рассекая густой запах жареных кренделей, хот-догов и потных тел, заполнявший подземные переходы. Краешком глаза Хендрикс увидел, что «объект» — Карен — движется в противоположном направлении.

Он смотрел, как она петляет по залу — теперь почти в самом конце, — пробиваясь сквозь обтрепанную толпу обитателей тоннеля, не обращая внимания на свист и улюлюканье, отводя потенциальную помеху в лице глазастой девчушки, прижимавшей к груди что-то похожее на крысу. Наконец, бросив взгляд через плечо, она быстро подошла к камерам хранения, втиснутым в отсек за сводчатым проходом в глубине зала.

Эдди видел, как она что-то достала из сумочки — скорее всего, ключ; правда, стояла она спиной, и с такого расстояния трудно было разглядеть, что именно. Он не сомневался, что Карен пришла за чемоданом. Хейнса использовали просто как приманку.

Дольше оставаться детектив не мог, он лишь отметил время для отчета: десять минут одиннадцатого.

Кто-то прошел в отсек с камерами хранения и остановился прямо за ее спиной. Решительный шаг и тяжелое шлепанье башмаков на каучуковой подошве, явно мужских, вызвали у нее сердцебиение. Карен с трудом сдерживалась, чтобы не оглянуться. Заправив волосы за ухо, она сделала вид, что роется в сумочке в поисках ключа с оранжевой биркой, который был уже у нее в руке. В одну из соседних ячеек положили что-то мягкое, щелкнула железная дверца, зазвякали четвертаки. Карен выжидала.

Боже мой, да что же он не уходит!

Она возвела очи к величественному карнизу, который отнюдь не показался бы неуместным в преддверии храма, потом снова медленно перевела взгляд на ячейки. Сто двадцать девятая была прямо перед ней. Она могла бы найти ее с завязанными глазами. Мужчина стоял все там же и дышал ей в спину. Ртом.

Он вежливо кашлянул, и Карен закрыла глаза. Что ему нужно? Решил, что ли, завязать разговор и попытаться ее закадрить?

Каучуковые подошвы зашлепали назад.

Она прерывисто вздохнула. Но это еще не конец. Они могут ждать, когда она выйдет с деньгами. Они могут быть где угодно — ходят по всему вокзалу, вынюхивают… она ведь не знает их в лицо.

Карен покрутила головой — никого.

На пути из-за города был один белый «додж» фургон с пустынным пейзажем на зеркальном заднем стекле, он держался в двух машинах позади внедорожника Джо.

Она сунула ключ в замочную скважину.

Тот же белый фургон, что стоял сейчас у вокзала на Вандербилт-авеню. Но они следили не за ней, а за Джо. В последний момент Карен решила поехать в город на своей машине. Просто чтобы удостовериться, что все идет по плану.

Камера не открылась.

Карен попробовала повернуть ключ в другую сторону, но он не поддавался. Ее бросило в жар, потом в холод. Трясущимися руками она вытащила ключ и проверила номер на бирке. Двести двадцать девять. Над щелкой в дверце стояло сто двадцать девять… Маленькая оплошность. Просто в среду она вытаскивала чемодан и по рассеянности запихала его в соседнюю ячейку снизу.

На сей раз ключ повернулся, лаская слух приятным пощелкиванием сувалки. Пятьсот тысяч мелкими купюрами. Она очень хорошо помнила, какая это тяжесть.

— Не подбросите немного мелочи, леди?

Карен повернулась, прижимая спиной дверцу незапертой ячейки.

В проходе стояла та самая девчушка из зала, с грудным ребенком на руках, которую она опасливо обошла по пути сюда. Теперь та сверлила ее взглядом обвинителя.

— Мне нужны деньги на молочную смесь.

— Что, простите?

— Хотя бы пару долларов. — Девчушка прошла вперед и встала у первого ряда камер. — Он у меня искусственник.

— О! — Карен через силу улыбнулась. — А сколько ему? — спросила она участливо, глядя на ее огромные галоши, и засомневалась, та ли это девушка, что цеплялась к ней в зале.

— Восемь недель. Не берет грудь. — Ее худенькие плечики сжались под незастегнутой блузкой. — Все плачет и плачет… денно и нощно. Никак его не успокоить, в конце концов кто-нибудь здесь избавит меня от этой обузы.

Она погладила ребенка по прикрытой головке, так крепко прижав его к себе, что изгиб невидимой детской щечки вспучил ее убогую, тощую грудь. Карен с сочувствием выслушала складные байки о бездомном житье-бытье, о вечном страхе, нужде и лишениях.

И все же в ней явно было что-то…

— Да, вам с малышом и впрямь здесь не место.

— Шш! Он спит, — прошептала девица, поднеся палец к губам.

В этот момент из обтрепанного свертка, который она баюкала на руках, вылезла крохотная ножка. С жесткими слитными пальчиками китайской куклы.

То, что испытала Карен при виде этого зрелища, впору было поместить в ячейку на хранение.

— Слушай, я правда хотела бы тебя выручить, — сказала она ласково, пытаясь подавить нотку встревоженной жалости в голосе. — Сколько тебе нужно?

— Да пошла ты… — взревела вдруг девушка, срываясь на рыдания, и, отвернувшись, стукнула кулаком по стойке с ячейками. — Убийца!

— Постой! Подожди, пожалуйста! — крикнула ей вслед Карен, но она уже быстро шагала по мраморному залу — только галоши взвизгнули на повороте к тоннелям.

У меня есть деньги — куча денег…

Карен открыла дверцу ячейки и сунула туда руку.

Сердце бешено забилось о ребра.

Три минуты спустя, когда она вернулась на верхний уровень, Хендрикс ее уже ждал. Изучая расписание поездов, он стоял под часами «Мерил Линч», за тройкой костюмов от «Барни», чьи обладатели были слишком поглощены бегущей строкой финансовых новостей, чтобы заметить, что их используют в качестве прикрытия. Что-то было не так. Детектив сразу понял это по лицу Карен, когда она резко повернулась в его сторону — бледная, с обезумевшим взглядом (темных очков не было), слепая ко всему. В этот момент он почувствовал, что между ними установилась невидимая связь.

«Объект», пометил он для отчета, ведет себя неадекватно: движется по залу, время от времени переходя на мелкую рысь, постоянно оглядывается, а иногда встанет и стоит, глядя на подвесные часы, как будто ей остались считаные секунды…

Именно так и вело бы себя большинство людей, проходя по Центральному вокзалу с полмиллионом долларов в чемодане. Но Карен была без чемодана.

Опасаясь, что она побежит к поезду, Хендрикс снялся с поста и поспешил к выходу на платформы, но в последний момент заметил, что где-то на границе обзора Карен внезапно повернула назад. Теперь, когда он вышел из укрытия, сразу же угодив в ловушку, ему оставалось только одно: подняться по эскалаторам к зданию «Панамерикэн», разглядывая зимний зодиак на синем сводчатом потолке вокзала, как тупой турист.

Тут он обнаружил, что «объект» исчез.

Вроде Карен только что была на месте: ее силуэт маячил на фоне пустой северной стены, где раньше висела колорама «Кодака» — самый большой слайд в мире, — освещая будни постоянных пассажиров, пока какой-то недоделанный комитет не признал это эстетически некорректным; и вот однажды картинка изменилась, как по волшебству, прямо на глазах детектива: была осень в Вермонте, и вдруг — великолепный вид на гору Рашмор.

В следующее мгновение Карен стала прошлым.

3

Все они стопроцентные американцы, эти участники медицинской тусовки, гримасничающие перед камерой на гнусной «морской» зелени старой площадки для гольфа в колледже Сент-Эндрю, с чем-то вроде призового кубка у их ног; Царственные и Почтенные смутно маячат на заднем плане. Том поднялся и подошел поближе, чтобы лучше рассмотреть фотографию. Он не сразу узнал Голдстона среди парней в причудливых шляпах, с улыбками, цепочкой растянутыми в одну линию. Виделись они лишь однажды, пять лет назад, в течение двадцати минут: сидели вместе с Карен в этой самой комнате и обсуждали наиинтимнейшие детали их супружеской жизни, после чего Том навсегда выкинул этого сукина сына из головы, или хотя бы надеялся, что навсегда.

А сейчас он хотел знать, как могло случиться, что два совершенно посторонних человека в восьмимиллионном городе… случайность здесь просто немыслима. Надо было проявить тогда более пристальное внимание, но вся процедура внушала ему такое отвращение, что он предпочел ни во что не вникать.

Он даже никогда ни о чем ее не расспрашивал — ни разу.

Им предстоит все лучше и лучше узнавать друг друга, сказала Карен на пленке. Иного выбора у них нет. Интересно, что она имела в виду? В одном Уэлфорд был точно уверен: что бы здесь ни произошло, — о господи, она-то ведь наверняка решила, что ее встреча с Джо была чудом! — он не выйдет отсюда, пока не получит ответ.

Вычислить Голдстона оказалось не так уж трудно: вот он, в самом центре, самый голубоглазый, самый загорелый, самый белозубый. Стены его кабинета, освещенные галогеновыми лампами, вмонтированными в потолок для создания мягкой светотени, были увешаны дипломами в рамках и множеством других фотографий, на которых директор Репродуктивно-генетического центра красуется в разных спортивных позах: на лыжах с семьей; за рулем «паккарда» 1937 года с открытым верхом и откидными сиденьями; пристегнутый ремнями к креслу рыболовного катера, оснащенного для охоты на тарпона, — все с той же великолепной, ободряющей улыбкой.

С наслаждением вкушающий все блага жизни.

Дверь в обшитой дубом стене позади письменного стола отворилась, и в приемную вошел осанистый, хорошо сохранившийся мужчина лет шестидесяти с шапкой серебристых, аккуратно уложенных волос. Он был в серых брюках в тонкую светлую полоску и белом двубортном пиджаке с монограммой «ХГ» над сердцем, вышитой красным шелком.

— Мистер Уэлфорд? Благодарю вас за терпение.

Все тот же глубокий мелодичный голос — Том хорошо его помнил. Голос и волосы.

— Харви Голдстон. — Доктор протянул через стол худую загорелую руку. — Прошу прощения, что моя секретарша пыталась вас отфутболить… она бывает не в меру усердной, когда дело касается защиты моего графика.

Сухое, жесткое рукопожатие доктора оставило легкий запах дезинфектора.

— Понимаю. Вы прекрасно знаете, что я не пришел бы сюда, не имея серьезных оснований.

Том был вынужден пригрозить секретарше, что ради этой пятиминутной аудиенции он готов вдребезги разнести дверь директорского кабинета.

— Присаживайтесь, мистер Уэлфорд. Ну-с, чем могу служить?

Том продолжал стоять руки в брюки, раскачиваясь на широко расставленных ногах.

— Постараюсь быть кратким, — сказал он, заметив, какую мину состроил Голдстон, опускаясь на вращающееся кресло за письменным столом. — Когда мы с женой приходили к вам в первый раз…

— Маленькое предупреждение. Никогда не играйте с внуками в теннис, — Голдстон скорбно улыбнулся, — а не то пощады не жди. Простите, я вас перебил. Так о чем вы?

— Когда мы с женой приходили к вам в первый раз, — повторил Том, — до того, как она начала здесь лечиться…

— Имя я, разумеется, знаю, но у меня дырявая память на даты. Когда примерно это было?

— Пять лет назад.

— Пять? Так, хорошо.

— Вы заверили нас, что все, что произойдет в этом кабинете, будет содержаться в строжайшей тайне.

— Ваша жена забеременела в результате лечения?

Том не спешил с ответом.

— У нас сын. Его зовут Нед. — Он сел, потом резко встал и, опираясь на руки, навис над столом доктора. — Вы никогда не отступаете от своих слов?

— Одной из наград в работе по моей специальности является то, что никогда не бывает поздно для поздравлений. — Лицо Голдстона осветилось лучезарной улыбкой. — Я правда очень рад, я как нельзя более счастлив за вас, мистер Уэлфорд. — Его глаза мерцали, как звезды. — Беременность наступила после донорского оплодотворения или от вас?

— Вы не ответите на мой вопрос?

— Охотно, только сядьте. — Он подождал, когда Том вернется на свое место. — Все, чем мы здесь занимаемся, подчинено принципу анонимности. Главное положение нашего устава гласит, что донор не должен знать о своих детях, а дети — о доноре. Без этого залога секретности, как я всегда говорю, наша работа в «Репрогене» никогда бы не…

— Однако утечка все-таки произошла.

Голдстон нахмурился.

— Вы хотите сказать, что кто-то кроме вас и вашей жены знает, каким образом она забеременела?

— Меня это всегда беспокоило. А теперь… — Том повел плечами.

— Можете быть абсолютно уверены, что никакая информация о наших клиентах никогда не выносится из этих стен.

— Знаете, мне трудно было свыкнуться с мыслью о том, чтобы назвать чужого ребенка своим сыном. Это потребовало немалых усилий, но я себя преодолел — совершил тот самый «эмоциональный скачок», который вы советовали мне совершить, чтобы полностью с этим примириться.

— Если говорить начистоту, мистер Уэлфорд, я даже не помню вашего дела. Более того — забывать я считаю своей святой обязанностью.

— В таком случае предлагаю вам обратиться к записям.

— Ха! — Голдстон оторвал ладони от стола и поочередно соединил кончики пальцев. — Вот оно — доказательство и гарантия нашей щепетильности, если угодно. Мы не храним записей.

— Это правда?

— Экономим на канцелярских расходах. — Доктор с хохотком откинулся на спинку стула. — Нет, если серьезно, большинство считает искусственное оплодотворение этаким новым славным рубежом в развитии современной медицины. Чушь! Оно существует с незапамятных времен. Вторая древнейшая профессия, как я всегда говорю. Еще древние шумеры пользовались услугами анонимных доноров, когда над какой-нибудь династией нависала угроза вырождения. Они обеспечивали анонимность доноров, предавая их смерти. Нам же приходится довольствоваться более доступными мерами предосторожности, избирая из них самые надежные.

— Меры предосторожности! — повторил Том, кивая головой. — Если вы хотите избежать иска о преступной халатности врача, доктор Голдстон, рекомендую вам либо найти какое-то объяснение тому, что здесь произошло, либо срочно подлатать вашу «дырявую» память.

Голдстон опешил.

— Простите, я, кажется, чего-то недопонял, — сказал он. — В чем конкретно состоит ваша жалоба?

— Вы утверждали, что вероятность случайной встречи моей жены с биологическим отцом ребенка лежит за гранью возможного.

— Совершенно верно, я всем говорю что-то в этом роде. — Доктор смущенно улыбнулся. — Мужьям нужны гарантии. Вариантов, конечно, тьма. Но за это я готов голову отдать на отсечение. Не раздумывая!

— Ну а я пришел вам сказать, что случилось именно невозможное.

Голдстон покачал головой.

— Это какая-то ошибка.

— Они не только знакомы. Они еще и любовники.

— Быть того не может.

— Так докажите мне это! Докажите, что ничего не было, или я засужу вас к чертовой матери.

Все с той же профессиональной улыбкой Голдстон медленно поднялся из-за стола.

— Я уверен, что должно быть какое-то разумное объяснение. Как я уже говорил, абсолютная конфиденциальность, которую мы гарантируем нашим пациентам, обусловлена ведением неполных записей, но в особых конкретных случаях…

— Вот так номер! Что же это получается? Малейшая угроза судебного разбирательства, а возможно, и лишения лицензии на медицинскую практику — и тут же всплывают «особые случаи»!

— Едва ли я смогу вам помочь, мистер Уэлфорд. Есть лишь ничтожный шанс. Извините, я сейчас.

Доктор выскользнул за дверь в дубовой панели.

Том проводил его взглядом, пока он не скрылся в соседнем помещении, обойдя рабочий край блестящего стального стола с креплениями для ног. Увидев этот стол, он представил, как Карен лежала на нем, голая, беззащитная, с ремнями на лодыжках… Потом ее ноги, каким-то чудом освободившиеся от оков, взметнулись вверх и охватили торс человека, ростом, лицом и сложением похожего на него; вслепую нащупав пятками расселину между идиотически дергающимися ягодицами мужчины, она стала его пришпоривать. Том закрыл глаза. Он еще не научился отгораживаться от вспыхивающих в мозгу сиюминутных переигровок, навязчивых фрагментов из бравурного представления его жены в мотеле — нет, столь глубокие и болезненные раны можно прижечь только равносильной ненавистью. Это он понял, прослушав пленку.

Ему все еще слышалось легкое позвякивание браслета на лодыжке жены, незаглушимое, как звон в ушах.

Голдстон вернулся через пару минут с тонкой серой папкой в руках.

— Повезло вам! — возвестил он, глядя на Тома поверх полумесяцев плюсовых очков. — Случай и впрямь неординарный. Я даже его помню. И очень хорошо.

— Сколько же в вас дерьма! — сказал Том. — Так что там с донором? Кто он?

— Все, что я могу, — проговорил доктор, изучая содержимое папки, — это предоставить вам грубый словесный портрет. Мы фиксируем только основные данные: сложение, цвет волос, глаз и т. д., — чтобы можно было подобрать по ним потенциального отца. Имени же донора мы не записываем никогда. Вот, пожалуйста, если не верите. — Он пододвинул Тому лист из папки. — У нас были трудности с подбором. Вы ведь, мистер Уэлфорд, не вполне стандартный экземпляр. А мы дизайнерством детей не занимаемся. Когда, кстати, родился ваш сын?

— Двадцать первого июня тысяча девятьсот девяносто первого года, — ответил Том, взяв в руки бумагу. Он сразу понял, что имел в виду Голдстон. Описание донора почти не совпадало с его внешними данными, но что еще интереснее — Том почувствовал, как у него колыхнулось сердце, — Джозеф Скай Хейнс вовсе не был кареглазым блондином.

— Если все так, как здесь написано, — тихо сказал он, — то я должен принести вам извинения. Это не тот парень.

— Как явствует из моих записей, ваша жена подвергалась искусственному оплодотворению три дня подряд в период ее первого цикла после того, как был решен вопрос о методе лечения. Она не могла забеременеть по причине бесплодия семени мужа.

Том улыбнулся.

— Хотелось бы услышать то, чего я не знаю.

— Сдается мне, что именно это вы сейчас и услышите. Не знаю, известен ли вам термин «трансдукция». Это теория, согласно которой душа вселяется в ребенка в момент зачатия. Она идет дальше старого аргумента «единой плоти», предполагающего, что соитие является актом духовным. Так считает и ваша жена. Она сказала мне об этом, когда приходила на прием в конце первого месяца — еще не беременная.

— Ну да, она католичка. А что?

— Она была очень расстроена. Сказала, что все обдумала и решила, что нехорошо «идти наперекор природе». У меня сложилось такое впечатление, мистер Уэлфорд, что в ее намерении зачать имелась определенная доля принуждения. Она рассказала, как вы «спасли ей жизнь» и как она поняла, что самое меньшее, что она может сделать, — это подарить вам сына и наследника.

— Что за ерунда! Если у меня и были какие-то скрытые причины хотеть, чтобы Карен забеременела, то это объясняется тем, что, по мнению ее докторов, рождение ребенка могло бы помочь ей обрести душевное равновесие. Она ведь девушка с прошлым.

— В конце нашей беседы она заявила, что хочет прекратить лечение. Что вся эта затея была ужасной ошибкой. Я не стал ее переубеждать. — Голдстон умолк и внимательно посмотрел на Тома. — Тут у меня есть пометка, что с мужем она это уже обсудила.

— Лжет! Не может не лгать! — Том уставился на свои руки. — А вас я попрошу не юлить. Говорите прямо.

— Последний раз я осматривал вашу жену тридцатого мая тысяча девятьсот девяностого года — выходит, больше чем за год до рождения ребенка. Иными словами, зачатие не было результатом ее визитов в этот кабинет.

Минута молчания.

— Понятно. — Том кашлянул, поднял глаза к потолку и ослабил галстук, потом приложил руку ко лбу. — Извините меня. Я признаю, что… что это нечто большее, чем маленький конфуз.

Выдержав паузу, Голдстон сказал:

— Мне очень жаль. Могу себе представить, что вы сейчас чувствуете. Должно быть, вам очень тяжело. — Он еще немного помолчал, ерзая в кресле. — Может, мне все-таки надо было постараться… — Он закусил нижнюю губу. — В смысле, постараться убедить вашу жену, что в «Репрогене» мы не просто играем с природой. В нашем деле присутствует и моральная составляющая. Мы не можем претендовать на высшее место, но в наш атеистический век…

Он пожал плечами, потом провел пальцем по столу, механически проверяя наличие пыли.

— Нам больше нет необходимости это обсуждать. Я не имел права вас отчитывать и приношу свои извинения. Я отнял у вас время. — Том отодвинул стул, собираясь встать из-за стола.

— Минуточку! — остановил его Голдстон. — Не будем торопиться с выводами. Вы случайно не знаете, какая группа крови у вашего сына?

— Знаю. Та же, что и у меня. Я всегда считал, что это часть вашей работы по «подбору». У нас у обоих первая, как и у нескольких миллиардов других. А что?

— Как насчет теста на ДНК?

— Это вы к чему?

— Когда вы в последний раз делали полный анализ спермы? Знаете, Том, всякое бывает.

— Нет, — Том покачал головой, — теперь вы отнимаете у меня время. — Он подвинул доктору листок из папки, но тут же передумал и, вставая, забрал его себе. — Полагаю, ваш принцип строгой конфиденциальности еще действует?

— Разумеется.

— В таком случае вы без этого переживете, — Том взял со стола серую папку с именем его жены в окошечке в левом верхнем углу и вложил в нее страничку с записями по ее делу, — коль скоро, по сути, ничего этого и не было.

Легкая заминка.

— Как вам будет угодно.

С печальной улыбкой директор «Репрогена» обошел стол и, проводив Тома до двери, протянул ему руку.

— Возможно, это не мое собачье дело, Том, — от волнения в его елейном голосе появилась хрипотца, — но не судите ее слишком строго. Желание иметь ребенка порой толкает людей на… на отчаянные поступки.

— Вы правы, — перебил Том, — это не ваше дело.

Для начала ему было необходимо выпить, а уж потом подумать о встрече с деятелями из Атланты.

На полпути в контору он велел таксисту развернуться и высадить его у входа в «Карлайл» на Мэдисон-авеню. В силу привычки его вдруг страшно потянуло в милый старосветский ресторанчик, куда он так любил водить Карен еще до рождения сына. Но едва Том переступил порог отеля, рассчитывая в надежном постоянстве его атмосферы: стенная роспись «арт-деко» в приглушенных тонах, аромат дорогих цветов, тихий, улыбчивый голос гардеробщицы, которая, здороваясь с ним, называла его по имени и любезно справлялась о миссис Уэлфорд, — найти временное убежище от бури («А крошка Нед… должно быть, ему уже… сколько же ему сейчас?»), он понял свою ошибку.

Заметив у стойки сгорбленную фигуру, показавшуюся ему подозрительно знакомой, Том без задержки проследовал по ходу вращения двери и вышел на улицу.

Десять кварталов он прошел пешком.

На углу Шестьдесят шестой и Мэдисон у него снова прихватило живот. Боль была такая сильная, что ему пришлось остановиться и, изобразив внезапный интерес к витрине ювелирного магазина, прислониться к ее зарешеченному стеклу, чтобы немного раздышаться. Лоб был холодным и липким на ощупь. Том испугался, что его может вырвать прямо на тротуаре. Неужели придется пережить такое унижение? Молоденькая азиатка в белой форме няни, еле сдерживая веер поводков с тявкающими собачонками, спросила его: «Вам плохо?» Том поблагодарил ее с неизменной учтивостью, сказав, что это просто от жары.

На спине выступил пот — спазм прошел, а Том так и остался стоять, пялясь на свое туманное отражение в стекле, из-за которого на него смотрело главное украшение витрины Фреда Лейтона — колье в виде высокого ошейника из рубинов цвета голубиной крови с пропущенным по нему зигзагом крошечных алмазов, похожих на ряд заостренных зубов. Табличка на зеленой бархатной подставке гласила: «Женщине, чья цена превосходит добродетель».

Том невесело фыркнул. Он закрыл глаза. Внутри у него все сжалось, как только он попытался вернуться к своим мыслям. Пять лет быть женатым и ничего не знать! Срок немалый. Значит, она изменяла ему почти с самого начала, жена с пятилетним стажем. В памяти всплыл образ Карен, лежащей у бассейна в Эджуотере, когда она была беременна Недом: ее шелковистая кожа без единого пятнышка, свет ленивого довольства в ее прикрытых глазах, который зажег не он. «Все получится, Том. — Она сжала его руку. — Все будет просто чудесно». И все это время, время близости, обладания, растущего доверия, она ему изменяла, перечеркивая каждую минуту наслаждения, которое они дарили друг другу, все счастье, которое принес им Нед!.. А если учесть, что он для нее сделал, как рисковал, чем жертвовал… в голове не укладывается, честное слово.

Том глубоко вздохнул и, сунув руки в карманы брюк «хантсменовского» костюма, двинулся дальше по Мэдисон-авеню, умудряясь даже в таком состоянии производить внушительное впечатление. Высокий рост и широкий, размашистый шаг уроженца Среднего Запада придавали ему непобедимый вид человека, привыкшего смотреть на мир с горного пика. Другие «пользователи» тротуара инстинктивно отходили в сторону и уступали ему дорогу, даже не подозревая, что за этим парадом самоуверенности, за этим нарочито естественным превосходством может скрываться внутреннее ощущение собственной ничтожности, банальные приступы бешенства и паники, грозившие его погубить.

Бывают дни, когда все в жизни кардинально меняется, думал он, дни, когда становится ясно, что больше ничто и никогда не будет как прежде.

Раньше он, естественно, ревновал. У него были свои сомнения насчет Карен, были подозрения, которые внушает любая красивая женщина. Как, например, в тот раз, когда он обнаружил в ванной саше с противозачаточными таблетками, — противозачаточные, радость моя, но зачем? — и она сказала, что доктор прописал их, чтобы отрегулировать месячные. Если он ей и поверил, то лишь потому, что она сама постоянно его испытывала, неудержимо попирая границы доверия. Тогда это не помешало ему покопаться в ее прошлом. Но он уже научился воспринимать ее увертки, паранойю, безобидную ложь как проявление болезни. В клинике ему посоветовали предоставить ей «больше простора».

Том никак не мог пережить, что она обманывала его именно в то время, когда он всеми силами пытался ей помочь.

Но это еще не самое худшее. Если бы она просто трахнулась с каким-нибудь парнем, забеременела, а потом во всем призналась, он, пожалуй, смог бы ее простить и брак был бы спасен. Ведь у всех людей половина знакомых на поверку оказываются не теми, кем их считали. Но в той шутке, которую она с ним сыграла, был холодный расчет, умысел, нашептанный самим дьяволом. Стараясь полностью принять Неда как родного сына, он каждый свой цент вкладывал в их совместный проект «создания человека». Он честно сделал этот чертов эмоциональный скачок, прописанный доктором Голдстоном. И она это знала.

Он по-настоящему любил мальчика. Нед был, был его сыном, черт подери!

Том на ходу позвонил по мобильнику в контору и узнал, что встреча с атлантцами началась только в десять тридцать. Он сказал миссис Стрейхорн, что идет домой, хотя на языке вертелось совсем другое. Было десять сорок восемь. Выпить время есть. Он прошел еще три квартала, увидел какой-то бар в подвальчике — это была безлюдная, плохо освещенная таверна — и заказал двойной скотч. Неразбавленный.

Надо было обдумать кое-какие юридические аспекты; кроме того, есть, что называется, социальный формат. Безусловно, ему нужно переговорить со своими адвокатами: с Бозом Гиэри о возможности изменения завещания, а с Филом Циммерманом — по поводу развода, и хорошо бы успеть сделать это до конца дня. Чтобы за выходные спокойно просчитать возможные варианты с учетом всех фактов, имеющихся в его распоряжении. Том знал, что по закону штата Нью-Йорк он является юридическим отцом Неда, но то, что мальчик родился вовсе не в результате донорского оплодотворения, неминуемо усложнит дело. Он мог только предполагать, что если дойдет до борьбы за опекунство, то это увеличит шансы Карен и ее любовника. Но в таком случае ей наверняка было бы выгоднее начать бракоразводный процесс.

«Просто он получит то, чего заслуживает…»

Том достал мобильник и выбил номер их семейной адвокатской конторы. Оператор ответил как раз в тот момент, когда подошел бармен и спросил, не надо ли повторить. Том отрицательно покачал головой, но, передумав по обеим позициям, захлопнул телефон и дал налить себе еще глоток виски.

Ему нужно было еще немного подумать.

Хейнс был прав в одном. Тома ужасала перспектива обнародования всего этого в суде. Он хорошо представлял, как поживится за его счет пресса, скармливая истекающей слюной публике интимные подробности его супружеской жизни, тайные визиты в банк спермы (трубя о его бесплодии, которое неизбежно будут смешивать с импотенцией), выставляя мученицей его проблемную красавицу-жену, находящую утешение и реализацию в… Боже правый!.. и в эпицентре всего этого кошмара — невинное дитя, которое ничего не знает, ничего не говорит… — даже подумать страшно.

Воспитанный в старых традициях, Том предпочитал избегать любой огласки. Его отец, не обмолвившийся с ним почти ни словом с тех пор, как он женился на Карен, внушил ему, что джентльмен никогда не выставит на посмешище ни себя, ни свою семью. Хольман Уэлфорд, грубоватый миссурийский скотовод с квадратной челюстью и бывший сенатор в администрации Форда, не мог ни понять, ни простить старшего сына за то, что тот бросил свою первую жену с ее аристократической внешностью, с безупречной восточноамериканской родословной, с европейским образованием, и через год женился на проститутке, охотившейся за денежным мешком, — «на какой-то дикарке, размалеванной губной помадой», как этот старый живодер назвал однажды Карен, — которая не может не запятнать имя Уэлфорда. По иронии судьбы, рождение внука поспособствовало некоторому сближению Тома с семьей, но мысль о том, чтобы доставить отцу — чье «тавро» отеческого послушания было бичующим, несомненным, карающим — удовольствие оттого, что он оказался прав, была еще одной причиной, в силу которой он не мог допустить, чтобы это произошло.

Нет, Хейнс попал в самую точку. Том действительно всегда считал, что частная жизнь — это святое. И если хоть что-то выплывет наружу — а они были достаточно сообразительны, чтобы это понимать, — то его это просто убьет.

Том попросил бармена налить еще порцию виски и принести чек. Он нащупал во внутреннем кармане пиджака портмоне, поискал во внешних бумажку с номером телефона Виктора Серафима, которую тот вручил ему в зоопарке. Найдя бумажку, он разгладил ее, положил на стойку возле портативного телефона и только тогда выпил виски.

Если надо будет заново вычертить карту жизни, подумал Том, — раз уж прошлое и будущее больше не являются континентами надежности и надежды, как он когда-то считал, — то он ее вычертит. Чего бы ему это ни стоило.

Он набрал номер и, когда Виктор ответил, сказал:

— Мы говорили с вами сегодня утром…

— Так теперь вы мне верите?

Том прокашлялся.

— Думаю, нам есть что обсудить.

— Я знал, что вы одумаетесь. Бизнес есть бизнес, не так ли? Слушайте, я сейчас не один. Давайте я вам перезвоню.

— Нет, я сам перезвоню.

Серафим тихо хмыкнул.

4

Они приняли физические очертания на глазах у Хендрикса, а он и не заметил. Только что — никого, и вдруг — на тебе: стоят на тротуаре через дорогу, восстановились молекула за молекулой, как тот мужик в «Терминаторе-2», и тупо пялятся на него сквозь береговой поток транспорта.

Незаметными ребят Виктора не назовешь. Высокий и тощий Донат был в ярко-красных трениках, белой майке и новехоньких кроссовках со скрипом — скрипа Эдди, конечно, не слышал, но все-таки. Рой-Рой пониже, зато с туловищем штангиста, в мешковатой футболке с надписью «DEF PREZ NOW» поперек выпуклой груди. Ниже болтались зеркальные очки на золотой цепочке.

Хендрикс испугался, не теряет ли он бдительность. Отвлекся на секунду — и хана. Его это беспокоило больше, чем напряжение, которое, как ему казалось, было написано на его лице.

Он понятия не имел, сколько времени находился у них на виду до того, как их заметил. За те пятнадцать минут, что он проторчал на станции Кони-Айленд, туда прибыл только один поезд — «D». Он смотрел, как его в основном пустые вагоны, размалеванные граффити, медленно змеились по кругу надземки за кондоминиумами на Стилуэл-авеню. Но не видел, чтобы ребята выходили, а если они воспользовались лестницей, то опять же не заметил, как они входили в здание станции с улицы.

Присутствия Виктора не наблюдалось.

Чуть раньше Эдди видел его серый «линкольн» возле итальянского ресторана на противоположной стороне улицы. У него не было времени объехать вокруг квартала и установить личность владельца по номерам двух «лимузов» на компьютеризованной ресторанной парковке. Люди, с которыми обедал Виктор, явно не оценили бы демонстрации мускулов со стороны тщедушного ростовщика. Из уважения тот, должно быть, велел своим амбалам найти себе занятие по их усмотрению.

Но вот они осторожно двинулись через дорогу: для начала понюхали воздух, потом быстро посмотрели налево, потом направо, синхронно поворачивая головы на девяносто градусов, и наконец преодолели транспортный поток на Серф-авеню. Их можно было принять за провинциальных юнцов, приехавших в город развлечься, подцепить девочек, пошляться по кабакам, словом, оттянуться по полной программе. Хендрикс отметил, что раньше никогда не видел их одних. Вот так, спущенными с поводков. На мгновение он забеспокоился, а вдруг Виктор вообще не появится.

Ребята подошли к нему, добродушно улыбаясь, — Рой-Рой еще и пританцовывал, боксируя воздух, — готовые обменяться рукопожатиями, но одна пятерня у детектива была занята аппетитным «натановским» хот-догом с двойным чили, а другая — пластиковым стаканчиком светлого «миллера». От беспомощности он тупо пожал плечами, выставив свой завтрак, как предложение: мол, вы не голодны?

Донат без разговоров взял у него хот-дог и целиком засунул в рот.

— Какого… — начал было Эдди и умолк, от удивления не в силах скрыть растерянности, глядя, как Донат работает челюстями, наклонившись вперед, чтобы не закапать соусом одежду. Его острый кадык дрыгался, как у индюка.

Рой-Рой, развеселившись, заодно конфисковал у Хендрикса и пиво и передал его напарнику.

— Вот сукины дети, тетери глухие! Я не для вас…

Ошибка.

Вытерев рот тыльной стороной ладони, Донат приложил палец к губам и заулыбался, продолжая жевать.

— Ну да, конечно. Когда я ем, я глух и нем. — Хендрикс раздосадованно фыркнул. — Извините, запамятовал.

«Изделие номер один» и «Изделие номер два» — так он их называл.

Эдди не имел ни малейшего представления, много ли они понимают, умеют ли читать по губам. Просто разговаривал с ними, как со всеми людьми.

— А сам-то как, придет? — Бумажной салфеткой, милостиво оставленной ему от завтрака, он промокнул пот на лбу.

Ребята переглянулись. Страх они чуяли с ходу.

Рой-Рой что-то прохаркал гортанью и указал на «натановскую» вывеску над их головами: «Мы с вами с 1916 года». Потом кивнул головой в сторону Луна-парка, простирающегося от станции до океана, куда вела проложенная меж пустырей безлюдная дорожка с цепной оградой по бокам и десятком заколоченных павильонов. Опасное место. Сюда и средь бела дня лучше не соваться.

— Хорошо с вами, девчонки, но я уж здесь подожду.

Рой-Рой с Донатом перекинулись на пальцах парой слов. Когда они снова посмотрели на Хендрикса, тот понял, что они о чем-то договорились. Пауза означала, что разговор окончен. Потом их взгляды скользнули куда-то мимо него.

— Эдди, ты никогда не пробовал мягкопанцирных крабов?

Детектив обернулся и увидел Виктора Серафима. Вырос будто из-под земли, как и его ребята.

Он отрицательно покачал головой.

— Хотя еще один хот-дог я бы прикончил, — сказал он, догадываясь, что все и так решено.

— Лучшие в городе, Эдди.

— Издеваетесь? — Окончательно успокоившись, Хендрикс округлил руки, словно защищая свой живот. — У меня аллергия на дары моря — на все, что ползает и плавает.

— Знал бы ты, чего ты себя лишаешь!

Сквозь мерное буханье рэпа, доносившееся из аркад, прорвались фанфары охотничьих рожков, возвещавшие о начале забега на том самом ипподроме, где он, помнится, проматывал всю свою наличность двадцать лет назад. Где делал первые ставки на механических лошадок.

— Я знаю, чего я себя лишил.

Виктор улыбнулся:

— Мальчики тебя не обижали?

Он казался совсем безобидным в своем помятом костюме, проволочных очках и белых плетенках. Соломенная шляпа молодцевато сдвинута на затылок, открывая загорелый лоб. Посмотришь — чей-нибудь любимый дядюшка.

— Да нет. Мы просто стояли, болтали, а тут — вы.

— Обжареные в масле, с острым соусом, с нежными рулетиками… Трудно устоять, Эдди.

— Не травите душу, а?

Виктор обхватил детектива за короткую шею и слегка пригнул его, словно желая показать, что для дурных эмоций оснований нет.

— Ладно, идем!

Он работал на Виктора уже три с лишним месяца, с тех самых пор, как начал катастрофически задерживать платежи. Полоса невезения в Атлантик-Сити — и будущее померкло. Тогда-то Виктор и предложил то, что показалось Эдди простым выходом. Возможность отработать долги, перейдя к нему на службу. От него требовалось главным образом осуществлять проверки по кредитам, иногда — слежку, ну и где-то, может, незаконное проникновение, где-то — прослушивание телефона. Работа непыльная. У него были друзья в департаменте, которые понимали, что частнику иногда приходится заниматься подобными вещами, чтобы добиться результатов. В течение двадцати лет оставаясь на вольных хлебах, он платил все взносы как следователь по делам мошенничества при страховой компании в Гэри, штат Индиана. Ему не впервой было работать по ту сторону полицейского значка, но он хорошо понимал, что настанет день, когда не так-то просто будет дать задний ход. Достаточно переступить черту.

Примерно об этом он и собирался переговорить с Виктором, когда покончит с новостями о Карен Уэлфорд.

Эдди Хендрикс хотел вернуть себе независимость.

Он точно знал, что нужно сказать. Время, потраченное на отработку дела Уэлфорда, накопленная информация, растущие доказательства преступного умысла — тут уж хочешь не хочешь, а придется идти к копам: он и так слишком глубоко увяз. Вся хитрость в том, чтобы сказать это, не вызывая подозрений, не создавая впечатления, что он угрожает чьим-то интересам. С Виктором лишняя осторожность никогда не помешает. Виктор человек непредсказуемый. Но он не любит перемен и своего не упустит.

Принимая деньги от ростовщика (а Хендрикс отнюдь не питал иллюзий), ты как бы заранее накидываешь себе на шею удавку: ты не выходишь из игры — просто оттягиваешь собственную казнь. И неважно, наличными или натурой: не заплатил — пеняй на себя!

Помимо них по дощатому променаду пляжа Риджелмен прогуливались и другие праздношатающиеся, но обычного августовского столпотворения не было. Люди стремились укрыться в тени, находя день слишком жарким, чтобы получать удовольствие, не имея возможности освежиться. С тех пор как на городских пляжах ожил и прочно обосновался панический страх больничных отходов, мало кто отваживался залезать в воду.

Солнце, все еще высоко стоявшее над Бруклином, было похоже на сверкающее лезвие топора, застрявшего в небе. Можно было бы догадаться, что Виктор будет настаивать на пешей прогулке, зная, как Эдди ненавидит пляжи.

Босс развил бешеную скорость, пара его дрессированных динго трусила немного позади, чуть не наступая Хендриксу на пятки. Тот изо всех сил старался не дать им себя перегнать.

Через пять минут детектив стал задыхаться, в носу снова запульсировало, от пота щипало глаза.

— Мы можем поговорить?

— Запросто. — Виктор остановился, поджидая его под ржавой вышкой — бывшим ярмарочным аттракционом «Прыжки с парашютом», который достаточно давно вышел из строя, чтобы его объявили ориентиром. — Слышишь этот звук?

Паутинообразная конструкция жалобно постанывала прерывистым металлическим стоном, как покачивающийся на волнах бакен.

— При нагревании металл расширяется, — сказал Виктор, зашагав дальше, как только Хендрикс его догнал. — Этот звук напоминает мне, как брат Солдо, наш приходской священник, звонил «Ангелюс», когда я был маленький.

Эдди приготовился выслушать одну из историй босса о том, как он рос в Бруклине после Второй мировой войны. Осиротелый беженец из коммунистической Югославии, Виктор Серафимович воспитывался в доме сестры его отца то ли в итальянском Бенсонхерсте, то ли в одном из этих нищих латиноамериканских кварталов. Хендрикс ее уже слышал. Слышал, как он рыл могилы, зарабатывая на жизнь, месил тесто в пиццериях, состоял мальчиком на побегушках у местных гангстеров — старорежимных шепелявых парней, которые помогли ему встать на ноги, когда ростовщичество было самым крутым бизнесом, на котором хорошо наживалась, поддерживая его, организованная преступность.

— Нам правда надо поговорить, — пыхтел Хендрикс. Ему не нравилось, что они удаляются от людных мест. Поговорить можно было где угодно.

— Этот звук напоминает мне о том, что такое голодать — голодать и бояться, когда, блядь, тебе всего пять лет от роду.

— По-моему, Карен с Хейнсом готовятся к отъезду.

— Жара стояла, как сегодня, — продолжал Виктор, игнорируя его реплику. — Я отправился на поиски еды в лес за нашей деревней Гудовац. Было лето сорок первого, тогда все голодали и все боялись. Сербы и хорваты так давали просраться друг другу, что на этом фоне последняя разборка выглядит как долбаный пикник. Представь. Пятилетний мальчишка… Суп из сапога да редкая белка — вот и весь его рацион. А тут — целая россыпь грибов под деревом. И так от них сладко пахнет… До сих пор в ноздрях стоит этот запах.

Виктору снова пришлось остановиться, чтобы Хендрикс смог его догнать и отдышаться. Донат и Рой-Рой держали дистанцию.

— Слышу — наверху какой-то скрип, поднимаю глаза, вижу — все ветки на дереве согнулись под тяжестью тел повешенных… Висят, качаются… Я насчитал девятнадцать, в основном из Гудоваца. Среди них два моих старших брата, Антон и Младин, и дед. Языки наружу, черные, как ягоды, и такие длинные… Я и не знал, что они так далеко высовываются. Грибы, должно быть, вылезли ночью, сообразил я, когда бандиты ушли. А то бы они их повытоптали. И знаешь, Эдди, что самое смешное? Я собрал все до последнего и только тогда побежал домой, чтобы сообщить матери печальную новость.

— А за что их так? — осторожно полюбопытствовал Хендрикс, хотя его интересовало совсем другое: зачем он ему все это рассказывает?

— Их заподозрили в предательстве.

Виктор никогда ничего не рассказывал без задней мысли.

— Тугомир Солдо донес на них усташам — хорватской католической милиции, после чего стал открыто носить их форму. Но креста все-таки не снял, он болтался у него на шее вместе со вторым ожерельем — из глаз и языков православных сербов.

— Матерь Божья! — Детектив невольно отвернулся.

— Я не мог говорить. Но она уже знала. Моя мать была сербиянка, отец — хорват. Смешанные браки тогда не приветствовались. — Виктор зашагал дальше. — Да и сейчас тоже. Знаешь, что такое раздельное вероисповедание, Эд?

Он засмеялся. Хендрикс молчал.

— А что с вашей матерью? С другими родственниками?

— Усташи вернулись и угнали нас в лагерь в Ясеноваце. Будучи католиком и уважаемым местным бизнесменом, мой отец имел какое-никакое влияние. И воспользовался этим, чтобы спасти свою шкуру, отрекся от нас, сказал, что мы ему никто. В лагере ему поручили важную работу — переоборудовать старый кирпичный завод под крематорий.

— Вот говнюк, прости господи! А дальше что?

— Как будто тебе интересно!

— Тогда за каким хреном было все это ворошить? Или это как-то связано с делом Уэлфорда?

Виктор пожал плечами.

— Может, и нет. Одно скажу: грибы я с тех пор видеть не могу.

Они были на полпути к Сигейту, поселку состоятельных пенсионеров, ютившемуся за надежными стенами на западной оконечности Кони-Айленда, когда Виктор наконец перешел к расспросам.

— Фрэнк принес новую запись, — сказал детектив.

— Вот как?

Виктор присоединился к Хендриксу у деревянных перил, предназначенных для того, чтобы, облокотившись на них, любоваться пейзажем.

— Сегодня утром Карен, забрав мальчишку из детского сада, заезжала к Хейнсу. На пятнадцать минут. Они поругались, потрахались и вместе поехали в город. В разных машинах. Все не так, как мы считали. Они вовсе не собираются никого убивать.

— И ты проделал такой путь, чтобы мне это сообщить?

— Не только, есть кое-что еще.

— Надеюсь, дружище. — Виктор зевнул. — Потому что я ни минуты не сомневался, что они хотят его прикончить.

— Вы же слышали записи — те же, что и я. И сказали…

— Не еби мне мозги, Эдди. Я сказал, что никому не повредит, если Уэлфорд будет думать, что, возможно, его жизнь в опасности.

— Слушайте, я только поставляю информацию. Как вы ею распорядитесь, меня не касается. Вам нужна правда — я предпочитаю не знать.

— Ты сам там был. И сам ему сказал.

— Я сказал то, что думал тогда.

Мимо проползла патрульная машина; доски щелевого настила променада затряслись и запели, когда она покатила назад той же дорогой, по которой они только что прошли. Виктор свесился с перил, рассматривая что-то внизу на пляже.

— Теперь-то я понимаю, — продолжал Хендрикс, — что все это время они готовились к отъезду. Собирались взять мальчишку и просто исчезнуть. Начать где-нибудь новую жизнь. Только Хейнс все оттягивал, пока Карен не начала на него давить. Если подумать: одежда, чемоданы, личные вещи, которые она держала у него в коттедже, деньги, — то факт налицо.

— Ты детектив, — сказал Виктор, поискав глазами Доната и Рой-Роя; те наконец оставили в покое береговой телескоп, из которого пытались вышибить мелочь, и теперь скучали на скамейке, раскуривая одну сигарету на двоих.

— Хейнс уже забрал деньги?

— К чему я и веду. Но сразу скажу: нет никакой гарантии, что они их вернут.

Патрульная машина остановилась возле скамейки, где сидели немые. Когда открылось окно, Эдди услышал потрескивание рации. После чего машина вдруг резко рванула с места и понеслась, вспыхивая синей мигалкой.

— Кто тебя спрашивал? — прошипел Виктор, пристально глядя на Хендрикса.

— Что?

— Кого, блядь, интересует твое мнение? — В его голосе было столько бешеной ярости, что Эдди похолодел до мозга костей.

— Что это с вами? Ничего не понимаю.

— Ты мне тут не залупайся. Будешь залупаться, мудак жирный, — урою в три секунды ровно.

Он отошел. Сделал пару шагов и остановился.

— Остыньте, Вик. Я вам всего лишь… сообщаю факты. — Выбитый из равновесия демаршем Виктора, напуганный им, Хендрикс взбрыкнул. — Не забывайте, я на вас работаю.

— Это ты не забывай, — отрезал Виктор. Потом, медленно развернувшись, снова подошел к нему. Лицо его расплывалось в широченной улыбке дядюшки Джека.

— Эй! — Он потрепал детектива по щеке. — Ну, погорячился малость, спустил пары, вот и все. Ты хорошо поработал, Эдди.

— Об этом я и хотел с вами поговорить, — сказал Хендрикс, хватая быка за рога: более удобный случай вряд ли подвернется. — Дело в том, Вик, что за последнее время я не раз отказывался от выгодных предложений. Вынужден был отказываться. Работа в открытую, для службы внешней информации. А это хорошие деньги. Очень хорошие.

— Ты ничего не забыл?

— Я бы хотел иметь шанс выйти из дела и снова начать работать на себя.

— Ты должен мне, ты должен фирме… сколько там у нас — тринадцать? Двенадцать с половиной? А ты хочешь соскочить.

— Я слишком глубоко увяз. Если Уэлфорд грешным делом сунется к копам, у меня могут отнять лицензию. Я вам больше не нужен, Вик. Как насчет того, чтобы отыграть назад, когда я сидел на вольных хлебах и производил регулярные платежи? Как это было раньше.

— Да, Эдди, с тобой не соскучишься. Регулярные платежи! Последние три месяца ты каждый раз норовил увильнуть, когда я приходил за деньгами. Нынешний вариант — для твоего же блага. Я оказал тебе очень большую услугу. Будь у меня желание разговаривать с тобой, как с каким-нибудь отморозком, я бы сказал: «Запомни, Эдди, ты мне, блядь, должен — и точка!» Я пытался облегчить тебе задачу.

— Вот спасибо! Нет, я правда вам благодарен.

— Хочешь, чтобы снова все вышло из-под контроля? Достаточно одного слова — и тебе труба. С этими ребятами шутки плохи. Сегодня за ланчем они справлялись о твоем здоровье. У тебя большие проблемы. Одно слово — и капут, терпение у них на пределе. Они готовы остановить часы.

— И за это спасибо. — Хендрикс нервно хмыкнул, хотя он не очень-то верил, что друзья Виктора вообще знают о его существовании. — Просто это… черт, ну вы ж меня знаете — последний из независимых.

— Ты хоть понимаешь, насколько глупо это звучит?

— Все зависит от того, чего ты хочешь от жизни.

Виктор наклонил голову и стал растирать себе затылок, словно углубившись в размышления. После чего он заговорил более ласковым, более доверительным тоном:

— Вот как я себе это представляю, Эдди: возможно, передряга, в которую попал Уэлфорд, — ладно, пусть его втравила в нее жена, но если уж женился на такой безбашенной стерве, пеняй на себя, — это и есть тот самый удобный случай, которого мы так долго ждали. Я пошел на большой риск, сделав ставку на Карен, но я всегда знал, что в итоге буду иметь дело с ее мужем. Сейчас главное — проявить терпение. Подождем, посмотрим, как будут развиваться события, а там я сделаю свой ход.

— И слышать об этом не желаю.

— Придется, Эдди. Ты в деле, ты вел его с самого начала. Скажи мне, блядь, еще, что ты не предвидел потенциального развития событий.

— Ха! Еще как предвидел — полный мрак. Мэрион, супружница моя, предупреждала, чтоб я не лез в это дело… мол, что-то у меня там в гороскопе не так. Она астролог.

— Вот как? Послушай меня. — Виктор положил руку ему на плечо. — Это дело сулит баснословные барыши. Возможно, для меня это последний шанс сорвать достаточно большой куш, чтобы навсегда покончить с рэкетом. И я не намерен этот шанс упустить. Мне пятьдесят девять лет. Мне остопиздел этот сраный бизнес. Теперь все не так, как раньше. Теперь Нью-Йорк держит какой-то черномазый сопляк-наркодилер с «хлопушкой». Я не хочу сгнить в груде мусора на свалке у Фаунтен-авеню. Надо и о семье подумать. На самом деле мы с тобой очень похожи, Эдди. Но это не единственная причина, почему я решил предложить тебе сделку. Это лишь одна из них.

— Какую еще сделку? — Он чуть было не ляпнул Виктору, что они с женой собираются перебраться в Форт-Лодердейл, но вовремя одумался.

— Возможно, у тебя есть шанс выйти из дела, только доведи его до конца.

— Вы хотите сказать, я могу выйти чистым?

— Благоухая розами, свободным от всех обязательств.

— Давайте по порядку. Если я продолжаю работать на вас по делу Уэлфорда, вы согласны списать мне все долги, так?

Виктор улыбнулся.

— Капитал и проценты.

— И после этого я свободен?

— Как птица.

Хендриксу не понадобилось производить сложные арифметические действия. По одним процентам он, так или иначе, выплачивал Виктору больше пятидесяти тысяч в год. Исходная же сумма займа не уменьшалась. Виктор знал, что вся жизнь Хендрикса была подчинена стремлению выбраться из долгов и хотя бы на время перестать думать о деньгах. Эдди не мог отказаться от такого предложения. И в то же время не хотел показывать, что горит желанием его принять.

— Что ж, при таких условиях жить можно.

Они ударили по рукам.

— Только осторожно. Пока между нами существует взаимопонимание. Если что сорвется, Эдди, все шишки повалятся на тебя. В случае чего тебя пустят в расход.

— А вторая причина? — Хендрикс вспомнил историю, которую рассказал ему Виктор. О дереве с повешенными.

— Мне нужна еще пара дней, чтобы все устроить. Твоя задача — раздобыть свежую информацию.

— Зачем оттягивать? Карен от страха может сбежать в любой момент.

— Я с ней сегодня встречаюсь, чтобы получить проценты. Могу поговорить с ней, попробовать ее вразумить.

— Я бы на это не рассчитывал.

— Ты хочешь сказать, что Хейнс не забрал деньги?

— Она пошла сама. Я вел ее до камер хранения. Даже пришел туда первым, но не смог подобраться достаточно близко, чтобы увидеть, что произошло. Могу только сказать, что вышла она без чемодана.

— Без чемодана, говоришь?

— Она приходила за деньгами.

— Может, она взяла только на уплату процентов. А кейс оставила, чтобы Хейнс забрал его позже.

— Видели бы вы ее лицо! Я думал, ее хватит инфаркт.

Виктор прислонился к перилам, потом снова посмотрел на Хендрикса.

— Черт бы меня побрал! — Он опустил поля шляпы, чтобы солнце не било в глаза. — Их облапошили. Ты это понимаешь?

— Если деньги взяли не вы… — проговорил Хендрикс как бы полушутя, в порядке рабочей гипотезы. — Думаете, может, Уэлфорд?

Виктор улыбнулся ему в ответ, не проронив ни звука.

— Вдруг он решил проверить, — начал или, вернее, продолжил Хендрикс, — правда ли то, что вы рассказали ему о жене? Он мог по-тихому выкрасть у нее ключ от камеры. Сделать копию. Ему это раз плюнуть. И вот, открыв дверцу ячейки, он обнаруживает добычу и думает: а какого черта, деньги-то все равно мои! Забери он деньги, это, мягко говоря, осложнило бы дело для Карен и ее дружка, которые, как он считает, собираются его убить.

— Уэлфорд начисто отрицает, что нашел ключ.

— Еще бы!

— Всех их, на хер, облапошили.

За морем на всей линии горизонта сгустилась мгла, белый вал медленно дрейфовал к берегу, приближая видимый край света.

— Я любил приходить сюда, когда жил в Бруклине. Прогуляться вдоль океана, — сказал Виктор.

— Да, вы говорили, я помню.

— В те времена, когда эта территория была пригодна для человеческой жизни. И каждый раз я, как в молитве, благодарил судьбу за то, что она занесла меня в США. Я никогда не воспринимал то, что дала мне эта страна, как нечто само собой разумеющееся.

— А вы больше никогда туда не ездили? В Боснию, то бишь.

— И ты еще спрашиваешь? — Виктор сощурился. — После всего, что я тебе только что рассказал?

— Виктор, мне надо идти. Дел невпроворот.

— Нет уж, подожди. Я хочу, чтобы ты дослушал. Ты спрашивал, что произошло в Ясеноваце. На следующий день после нашего приезда туда пригнали толпу сербских женщин и детей из окрестных деревень. Усташи велели им сесть на землю. Потом взялись за дело.

— Да что вы все об этом! — Хендрикс визгливо хохотнул.

— Они накинулись на толпу с тесаками, дубинками и железными прутьями — кого зарезали, кого забили до смерти. Там же, на месте. Среди убийц были и женщины, симпатичные такие девахи в униформе и жестких нарукавниках с прикрепленными к ним ножами, чтобы легче было перерезать жертвам горло. Народу было — тьма-тьмущая, так что до моей матери добрались только к вечеру. Она крепко прижимала к груди мою трехлетнюю сестричку Надю. Так они и умерли. На глазах у отца, которого привязали к столбу у кирпичного завода и заставили смотреть. Хотели проверить, правду ли он говорит.

— Послушайте, Вик, я что-то не пойму… в смысле… черт, вы ведь неспроста все это рассказываете?

— Все это время я не сводил глаз с отца. Он был как кремень. Меня подвели к нему и велели ему откусить мне палец. Папуля сделал это без колебаний. Он смотрел на меня невидящим взглядом, как будто я для него никто — не сын и даже не человек. Сказал, что я не могу быть его сыном, потому что я наполовину серб. Я никогда не смогу ни забыть этот взгляд, ни простить отца, но это спасло ему жизнь. Да и мне, знаешь, тоже.

— А вас почему не убили?

Виктор устремил взгляд на сплющенное море.

— Ты прав, Эдди, — сказал он, не мигая, — это дело прошлое. Там, на родине, где огонь прожигает до мозга костей, ничто не остается похороненным надолго. А здесь… здесь Америка.

— Что же вам пришлось пережить, боже мой! Простите, Вик, я и представить не мог… — Хендрикс понял, что Виктор не собирается отвечать на его вопрос. — Вы перебрались сюда, и это главное.

— Друзья моего отца из усташей вывезли нас через хорватский Красный Крест. После войны отца посадили на пароход в Парагвай, где был большой спрос на квалифицированных рабочих-иммигрантов и не задавали никаких вопросов. Меня же отправили к его сестре в Нью-Йорк. Он обещал ей за мной приехать, но с тех пор о нем не было ни слуху ни духу.

Хендрикс засмотрелся на молоденькую испанку в бикини, которая поднималась с пляжа, подтрунивая над двумя карапузами, волочившими зонтики, матрасы и холодильник для пива величиной с ванну.

— И все-таки зачем вы мне все это рассказываете? — спросил он напрямик.

— В лагерях, — Виктор улыбнулся, — я, чтобы выжить, прикидывался немым и отвык разговаривать. К тому времени, как я снова начал говорить — тетя на пару лет поместила меня в Бруклинский институт для глухонемых, — я уже мечтал по-американски.

Испанка, поджидая, пока ее догонят дети, стояла, свесив голову набок, и встряхивала волосы, чтобы их подсушить. Ее тяжелая грудь соблазнительно приплясывала. Эдди заметил, как Донат и Рой-Рой обменялись похотливыми улыбочками и непристойными жестами.

— Думаете, маленький Уэлфорд… — Хендрикс замялся: Виктор сам напросился на сравнение, и все же оно казалось каким-то неуместным и даже дерзким. — Думаете, у него был некий отрицательный опыт?

Виктор засмеялся и сдвинул шляпу на затылок.

— Не-е, просто богатеньких деток легче обломать, вот и все. Кстати, мне звонил Том Уэлфорд, и у нас состоялся любопытный разговор.

— Да? И о чем?

— Он, как и ты, считает, что его жена и Хейнс вот-вот сбегут. Он хочет их остановить, Эдди.

— С чего это вдруг мне стало так муторно на душе?

— Дайте мне ребенка до семи лет, говаривал бывало брат Солдо, — Виктор повернулся, просительно вытянув руку ладонью вверх, — и он мой навеки.

Хендрикс нахмурился.

— Все-таки я не понимаю.

Они дошли до границы Луна-парка. Виктор положил руку ему на плечо.

— Скажи-ка мне вот что.

Детектив снял солнечные очки. Он ощутил легкое дуновение с моря — теплый, просоленный ветерок хотя бы охладил пот на коже.

— Будь ты на их месте, Эдди, что бы ты сейчас сделал?

5

Даже с выдвинутыми задними сиденьями внедорожник оказался недостаточно просторным, чтобы вместить весь скарб. Джо очень гордился тем, что всегда путешествовал налегке, раз поклявшись, что никогда не позволит вещам осложнять ему жизнь; у него была музыкальная коллекция, несколько картин, стоивших, по его прикидкам, один-два доллара, были книги, бумаги. Остальное, говорил он, можно хоть взять, хоть бросить. Он бы с радостью взял лучшие из своих архитектурных проектов, старый судовой рундук с инструментами и стерео, из которого, пока они упаковывали вещи, на полную громкость звучал Вэн Моррисон, — но только если хватит места.

Он был готов на жертвы.

Карен слушала его вполуха, пока они бок о бок копошились среди ненужного хлама, сваленного в кучу на полу в гостиной. В косых лучах солнца кружились пылинки.

Разрозненные вещи пошли в картонные коробки, которые Карен загодя привезла с местного рынка, хотя заполненных было уже больше, чем может поместиться в фургон. Джо все еще ратовал за то, чтобы нанять «ю-холовский» трейлер, что входило в первоначальный план. Она сказала, что нет времени.

— Что изменит какая-то пара часов?

Ее личные чемоданы были упакованы и ждали, когда их спустят в гараж. Но Джо настоял, чтобы сначала их измерили, чуть не доведя Карен до безумия своими методичными вычислениями. Она была бы рада выбросить за борт все, что угодно, только бы не откладывать отъезд. А как с игрушками Неда? У них у всех есть вещи, с которыми жаль расставаться, брюзжал Джо, всю жизнь они только об этом и говорят. А как с ее вещами? Или то, от чего отказалась она, в расчет не идет? А она скольким пожертвовала? Карен вдруг начала на него кричать — сказывалось нервное перенапряжение. Скольким она рисковала? У нее даже не было времени попрощаться с лошадьми. Он лишь молча смотрел на нее. Застывшую в темноте.

Джо тут ни при чем.

Она взглянула на часы.

До рандеву с Виктором Серафимом оставалось меньше десяти минут. У нее сдавило голову. Будь хотя бы малейшая надежда как-то с ним договориться, выторговать побольше времени, она бы сдержала слово и заехала на парковку кафе «Деннис» в Глен-Коув по дороге за Недом…

Очередной прилив страха.

Карен потянулась к ручке чемодана и замерла на полпути. У нее не было багажа, она шла по Центральному вокзалу с пустыми руками… какая-то ошибка… Она стояла в оцепенении, с полными слез глазами, медленно поводя головой, когда снова нахлынули видения. Вот она на нижнем уровне, открывает дверцу ячейки… далее шок, сомнение, сменившиеся возмущенным несогласием после того, как она еще раз сунула руку в неумолимую пустоту. Обшарила и ощупала каждый дюйм металлических стен, как внезапно ослепший человек, — но ошибки не было.

Еще немного — и Серафим поймет, что она не появится. Вопрос лишь в том, поедет ли он сразу в Эджуотер или догадается заглянуть сюда.

Искать ее. Она резко обернулась, как будто на плечо ей легла незнакомая рука. Сзади стоял Джо.

— Не бери в голову! Все будет хорошо. — Он обнял ее за талию, накрыв ладонями ее руки. — И без денег проживем. Главное — у нас есть мы.

— Ты не понимаешь, — сказала Карен.

— Это не конец света. Деньги — это еще не все.

— Я тебя умоляю, Джо.

Ей не хотелось ничего обсуждать. Какой смысл? Деньги исчезли, так что теперь делать нечего — надо упаковываться и уезжать. Она не могла точно сказать, кто их взял. Надо было раньше забирать кейс, сетовала она. Хотя это все равно ничего бы не изменило. За нами следили, Джо. С самого начала.

А он и не настаивал; пропажа, казалось, не огорчила его и даже не удивила. Ей стало любопытно, верил ли Джо вообще, что деньги на самом деле существуют?

— Хочешь правду? — спросил он. — Я рад, что нам не придется строить наше будущее на деньги Тома. Они все равно встали бы между нами — рано или поздно.

— Нам действительно надо срочно уезжать.

— Я смотрю на это как на освобождение.

Ей никак не удавалось убедить его в безотлагательности отъезда. Дальше тянуть некуда. Она планировала объяснить все позднее, когда они будут в безопасности.

— Это были мои деньги, — сказала она тихо. — Они не от Тома. У него и вшивых двадцати баксов не выпросишь, не отчитавшись за каждый потраченный цент.

— Подожди, как это — твои?

— Я тебе солгала. — Она повернулась к нему лицом, остановив взгляд на уровне верхней пуговицы его рубашки. — Я солгала тебе, Джо. Прости, но другого выхода не было. Меня пугала перспектива снова остаться без гроша. Я сделала это для нас, для Неда, для нашей семьи.

— Что сделала?

— Без денег в этой стране — смерть, — сказала она, подняв глаза и печально оглядывая милое ей лицо.

— Ты что, грабанула банк?

Вот он, Джо… с его легкой улыбкой, с его глазами, похожими на кусочки неба, — итоговая строка в ее приходно-расходной ведомости.

Теперь он был ее второй половиной, и в радости и в горе, — вот почему, хотя Карен никогда бы в этом не призналась, она почувствовала себя обязанной подстраховаться, сделать заначку на путешествие.

— Помнишь Ночную Звезду? — спросила она.

Джо отошел выключить стерео.

Карен рассказала ему, как недели две назад встретила в Нью-Йорке Сильвию Морроу у входа в «Бонуит-Теллерс» и поддалась на ее уговоры закатиться в центр города, где они немного побалдели за бутылочкой «Абсолюта» и парой «дорожек» — просто в память о старых временах, а под конец она заявила, что, как ни безумно это прозвучит, но ей нужно занять крупную сумму.

Рассказала, как просто было раздобыть деньги (Сильвия кое-кого знала и все устроила), как она собиралась выплачивать проценты по займу из основной суммы, пока они с Джо будут готовиться к отъезду. Это люди деловые, услышала она свой голос, эхом повторивший слова Серафима. После ее отъезда они догадаются связаться с Томом и произведут все расчеты с ним.

— Ты собиралась повесить свой долг на него?

— А почему нет? Он может позволить себе роскошь его оплатить. Развод обошелся бы ему в двадцать раз дороже. Так что он еще легко отделался.

— Да нет, ты права. Просто… просто я тебе удивляюсь. Как-то я обалдел от всего этого.

— По-твоему, Том переплатил?

— Никто тебя не осуждает.

— Если мы когда-нибудь отсюда выберемся, я напишу Тому и все ему объясню. Про Неда, про тебя, про эти деньги. Он имеет право знать, почему мы забираем у него Неда. Ведь он тоже любит его. И не думай, что мне было легко. Я каждую ночь молила Бога, чтобы Он помог Тому постараться понять нас и простить.

Джо молчал.

Тогда она рассказала о «сборщике податей» Викторе Серафиме, о его угрозах, о взносе, который надлежало погасить во второй половине дня, — не оставив Джо никаких сомнений ни в серьезности их положения, ни в том, что дальше оттягивать некуда.

Он принялся вышагивать по комнате.

— Что ж ты раньше-то молчала, ей-богу! Между любящими людьми не может быть никаких тайн.

— Но ты стал бы меня отговаривать. Тебе вовсе не обязательно было это знать.

— Он же наш сын.

— Прости, — сказала она, заливаясь слезами. — Прости, что я все испортила.

— Думаешь, мне легко? — Он взял ее за плечи. — Ведь мы оба знаем, что это из-за меня мы вляпались в эту историю. Если бы мы тогда не расстались, если бы у меня хватило мужества взять на себя ответственность, когда ты этого хотела, тебе бы не пришлось так… ничего бы этого не было.

— Джо, мы теряем время.

— Может, стоит обратиться в полицию? Еще не поздно изменить планы… Можно позвонить Хербу, посоветоваться с ним.

— Слушайся меня, Джо.

Она оставила его загружать внедорожник в гараже за закрытыми воротами, спуская вещи по внутренней лестнице — на тот случай, если за домом следят.

А сама взяла «вольво» и поехала в Эджуотер забрать Неда.

Денег на путешествие у них было достаточно — или будет достаточно после того, как Джо закроет свой скромный счет в Сбербанке «Кемикал» в Уэстбери. До юга — по крайней мере, до Роли в Северной Каролине — доехать хватит, а там они в любом случае собирались продать фургон.

То-то они разбогатеют, сказал Джо. Карен не была до конца уверена, что это он так пошутил.

К вечеру, по его прикидкам, половина личного состава полицейского департамента страны будет брошена на поиски Карен и Неда. Чем больше миль им удастся отмотать от Нью-Йорка засветло, тем лучше. Но ей не о чем беспокоиться. Он разработал хитрый план (эта часть игры — процесс исчезновения — всегда его увлекала), как лучше замести следы.

По телефону Карен предупредила Хейзл, что она будет дома через десять минут, и, как бы между прочим, но приказным тоном, попросила ее собрать Неда для прогулки. Дескать, она решила взять его с собой в клуб поплавать и съесть мороженое. Нет, ей ехать с ними необязательно. Но все равно спасибо.

Потом задумалась, не рискнуть ли ей заскочить наверх в детскую — захватить «защитное» одеяльце Неда и кое-что из мелких вещей; но как это сделать, чтобы сучка Хейзл не забила тревогу?

У выезда на дорогу она сбросила скорость.

Но перед самым поворотом пришлось резко нажать на тормоза: путь ей перегородил серый «линкольн», который как раз выруливал с Уитли-роуд на подъездную аллею Хейнса.

Карен, не раздумывая, дала задний ход, но тут же вспомнила, что другого выезда нет. Тогда она заблокировала дверцы, включила на полную громкость радио, кондиционер и нажала на сигнал. Задняя дверца «таункара» открылась, и из-за нее показался Виктор Серафим. Медленно обойдя машину, он подошел к «вольво» и постучал в окно. Она продолжала смотреть прямо перед собой. Сердце оборвалось.

— Опоздаете, Карен, — услышала она его голос, на секунду оторопев от того, что он прозвучал подозрительно ясно, — если мы не вызволим вас из этой переделки.

Серафим стоял, пригнув голову к открытому окну «вольво», чуть не касаясь губами ее уха.

«Яркость не убавить?» — спрашивали обычно в Кэре, где постояльцы часто смотрели телевизор в дневное время.

В сумрачно сером салоне «линкольна» пахло сигарами и затхлым потом с примесью чего-то сладковатого — Карен никак не могла понять, чего именно, — замаскированного дешевым цветочным освежителем воздуха, да еще отдающего лекарствами, — запах, вызывающий тошноту, когда к нему принюхиваешься.

Застыв от напряжения, Карен сидела по другую сторону мягкого кожаного подлокотника, отделявшего ее от Виктора Серафима, который протягивал ей хрустальный бокал «Чиваса», обернутый пикейной салфеткой. Она была слишком напугана, чтобы отказываться от виски. Джо, зажатому на переднем сиденье между Донатом и водителем, выпивки из мини-бара не предложили. Время от времени она встречала его взгляд в параболическом зеркале заднего вида, вытянутом во всю ширину лобового стекла, но информации для обмена у них не было. За Джо Карен боялась больше, чем за себя.

Виктор не стал говорить, куда их везут, пообещав только, что поездка будет иметь «сугубо воспитательный характер». После того как они выехали из Интерборо у Хайленд-парка, Карен перестала искать ориентиры. Заштатные жилые кварталы Бруклина и Квинса (она понятия не имела, в каком из этих районов они находятся) мало чем отличались один от другого.

За полчаса езды никто не проронил ни слова.

Донат, чуть не лежавший на переднем сиденье, закинув ногу на приборный щиток, поглядывал в длинное зеркало на Виктора и Карен; его колючие маленькие глазки, словно говорившие «Ха, так я тебе и поверил!», щурились на них из-под паруса жирных волос.

— Будь добр, выключи эту херню, — сказал Серафим в зеркало.

Глухарь подался вперед и вырубил самый крутой хит Мэла Торме, разрывавший динамики.

— Собираются отвалить тебе кусок?

Серафим говорил по телефону.

— С кого поиметь?

— Хочешь совет, Хэролд? Затихарись-ка у себя в Бруклине, пока не получишь бабки.

— Я люблю, чтобы у меня все было честь по чести — по чести, приятель. А ты мурыжишь меня уже больше трех недель. У меня тут все записано, Хэролд. Хэролд, я начеку.

Во время беседы он не сводил глаз с Карен: мало ли, вдруг она не поймет, что отчасти он разыгрывает это представление для нее.

— Навар? А каковы шансы, что ты будешь при деньгах?

— Ты меня огорчаешь, Хэролд.

Виктор прикрыл рукой микрофон.

— Он Д-О-М-А, — по буквам произнес он глазам в зеркале.

Потом отставил трубку в сторону, как бы показывая Карен, что чего бы Хэролд ни наговорил, это ровным счетом ничего не изменит.

— Как вам нравится это пресмыкающееся? Вот с кем приходится иметь дело. Так и проходит жизнь — в разговорах со всякими слизняками.

Карен покачала головой, снова уловив тот же медицинский запах, только теперь более сильный.

— Он приносит мне свои извинения, Карен, — закрутился, мол, совсем… вот, послушайте. — Виктор на секунду приставил трубку к уху Карен, так чтобы она могла расслышать скорбную литанию на том конце провода, после чего вернулся к разговору. — Это что, «бензиновые» деньги? Кого ты обманываешь, Хэролд? Или я не знаю, что ты покупаешь власть?

Потянуло какой-то гнилью, как от грязных бинтов.

Машина теперь еле ползла.

— Хэролд, даю тебе срок до полудня, иначе, сучий потрох, тебя будут избивать каждую неделю, пока я не получу свои деньги. Каждую неделю я буду отрезать по куску от твоей жирной туши, педрила вонючий. Жирный вонючий педрила.

Он отключил телефон и с довольным видом откинулся на спинку сиденья, легонько похлопывая рукой по подлокотнику.

— Приехали, Рой?

«Линкольн» вырулил на обочину и остановился напротив обветшалого викторианского особняка, затененного платанами; заросший передний двор был похож на свалку: брошенные игрушки, заржавелые инструменты, останки хозяйственно-бытового оборудования. Старая рама для лиан, оккупированная сорняками, вернула мысли Карен к Неду. Должно быть, он уже собрался за прошедшие тридцать минут и стоит на парадной лестнице в Эджуотере, с нетерпением ожидая услышать шум ее автомобиля.

На почтовом ящике значилась фамилия НЕСПАСИБО.

Водитель глянул в зеркало заднего вида и кивнул: приехали.

— Так чего же вы ждете?

Рой-Рой что-то прогукал, и в зеркале быстро-быстро замельтешили его толстые пальцы.

— Он никуда не денется, — заверил его Виктор. — Правда, мистер Хейнс?

Джо только покачал головой.

— А теперь послушаем музыку. М-У-З-Ы-К-У!

Донат врубил звук. Его напарник извлек откуда-то свинцовый прут длиной сантиметров тридцать и вложил его в номер «Нью-Йорк таймс», свернув газету трубочкой.

Потом парни вышли из машины и поспешили к парадной двери.

На звонок вышел мужчина средних лет, в плавках, с банкой пива в руке. Карен видела, как выражение удивления на его пухлом, красном лице сменилось страхом, когда он узнал гостей и попытался захлопнуть дверь, но оказался недостаточно расторопным.

Вытащив хозяина дома во двор, ребята повалили его на землю. Рой-Рой уселся ему на спину, пихая его лицом в траву, а Донат занялся его руками. Градом посыпались тупые короткие удары газеты с «начинкой». Донат бил по одному и тому же месту, чуть выше пухлого, в ямочках, локтя жертвы.

Так рубят дрова.

Карен, оцепеневшая от ужаса, чуть вздрогнула, когда на ее колено легла рука Виктора. Бравурные звуки хита Мэла Торме почти полностью заглушали крики. Она видела, как Донат вывернул мужчине руку, бросил ее и взялся за другую.

— Они всегда в выигрыше, когда кому-то надо дать по рогам. Не зная, как звучит боль, бить гораздо проще. Сам я не выношу даже детского плача.

Карен отвернулась и вжалась в кресло, почувствовав, что обрубок среднего пальца Виктора осторожно ощупывает складку у нее под коленкой. Она молила Господа, чтобы Джо ничего не заметил и не начал возникать.

— Семейный мужик, четверо детей и закладная, — Виктор наклонился совсем близко к ее уху, — слишком часто увиливает от платежей… Как еще заставить такое пресмыкающееся выполнять свои обязательства?

— Клянусь, я достану деньги, — сказала Карен, увидев, что Донат и Рой-Рой возвращаются к машине. — Просто мне нужно еще пару часов.

— Хэролд сам напросился. Нечего было лезть на рожон.

— Хэролд? То есть тот человек, с которым вы только что говорили по телефону? Но вы же дали ему срок до завтра.

Виктор пожал плечами.

— Приходится иногда, приходится… С ничтожеством по-хорошему нельзя. Бывает, такого поучишь разок — тут же раскошелится. — Он резко подался вперед и взялся за подголовник переднего сиденья. — Не правда ли, мистер Хейнс?

Дверцы с боков Джо захлопнулись, и «линкольн», взвизгнув шинами, снялся с обочины.

— Эй, Джозеф! Я к тебе обращаюсь.

— Не знаю, не пробовал, — ответил Джо.

— Ах, не пробовал? — Оглянувшись на Карен, Виктор гаденько подмигнул ей с видом сообщника. — Очевидно, я недостаточно ясно выразился. Ну-ка, Донат, продемонстрируй этому засранцу свою коллекцию «фантов».

Карен думала, ее сейчас вырвет. Но «фанты» Доната, от которых вонь стояла до небес, оказались в багажнике. Демонстрацию пришлось отложить.

— Ко мне по другой дороге, — сказал Джо.

Они подъезжали к перекрестку Северного бульвара с Глен-Коув-роуд. Карен увидела, что Рой-Рой включил левый поворот: значит, они взяли курс либо на Кедровое болото, либо на Утиный пруд, а оттуда один путь — в Долину Акаций.

— Куда вы нас везете?

— Домой, принцесса.

— О нет! Бога ради, только не в Эджуотер! — Она заглотила остатки виски и поставила стакан на поднос.

— Мне нужны мои деньги, Карен.

— Там денег нет.

— Ничего, появятся. — Виктор улыбнулся и похлопал ее по коленке. — Мы зарулим к дому и подождем, пока ваш муж не вернется с работы. А потом сядем вместе и немного поболтаем. Расставим все по местам.

— Не надо, это пустая затея, — умоляла Карен. — Ну, пожалуйста! Я достану вам деньги.

— Однажды вы уже попытались меня продинамить. Чего мне вас слушать? Я знаю, что у вас проблемы.

Карен почти не сомневалась, что чемодан из камеры забрал Виктор — украл то, что сам дал ей в долг, — но обвинить его не посмела: вдруг она ошибается, и он даже не знает, что деньги исчезли. Тогда они потеряют последний шанс.

— Я достану их к вечеру, клянусь Богом.

— Откуда? — Виктор засмеялся, пробежавшись пальцами по внутренней стороне ее бедра. — Этим наторгуете?

Он что, совсем?..

Джо хотел было обернуться, но глухари, зажав его в «клещи», не дали ему такой возможности.

— Попробуйте только троньте ее…

— Это что, угроза?

Оба парня засмеялись. Во всяком случае, Донат скривил рот в однобокой ухмылке, быстро-быстро вдыхая и выдыхая воздух, а Рой-Рой издал короткий звук, похожий на «тсс, тсс».

— Я заплачу вдвое больше, чем должна, — просила Карен.

— Еще немного, и у меня лопнет терпение. Похоже, дорогие мои, вы плохо понимаете, в каком серьезном положении оказались.

— Перестаньте, очень вас прошу!

Виктор откинулся на спинку сиденья. Снял очки, подышал на линзы и потер их о рукав пиджака. Без очков было заметнее, что у него раскосые глаза, а в лице обнаружилась некоторая мягкость, даже уязвимость. Карен отвернулась.

— Возможно, мы сумеем что-нибудь придумать. Возможно, мы сумеем решить все к общему удовлетворению.

— Хорошо, — с ходу согласилась она, полагая, что Виктор хочет повысить процентную ставку, выжать из займа еще немного сока. — Только давайте с этим покончим.

— Дело потребует лишних расходов. Но если это поможет вам выбраться из этой передряги, я больше не возьму с вас ни гроша. — Он посмотрел очки на свет проверить, нет ли пятен. — При разумном подходе у вас на этот счет не будет никаких неприятностей. Все будет сделано без вашего участия. Вы даже не будете знать, как и когда.

Карен нахмурилась.

— О чем это вы?

Она увидела, как Донат ставит другую запись, и удивилась, откуда глухой узнал, что пора поменять пленку.

Серафим дождался, когда заиграет музыка и когда Сара Воган запоет «Что изменит один день», и только тогда ответил:

— О контракте.

— О каком еще контракте?

— Том.

— Должно быть, вы спятили, — подал голос Джо.

— «Всего двадцать четыре коротких часа…» — пропел Серафим вместе с несравненной Сарой.

Он что, шутит?

— Вы же сами об этом мечтали. — Виктор улыбнулся ей, надевая очки. — Уж я-то знаю. Откуда, по-вашему, я почерпнул эту идею?

Карен в ужасе отпрянула, отрицательно качая головой.

— Разговор, записанный вчера во второй половине дня в мотеле на выезде с бульвара Куинс…

— О боже, нет, это неправда!

— «Просто он получит то, чего заслуживает…» Знакомые слова, а, Карен?

— Просто у вас в мозгу провода переклинило, — отпарировал Джо.

— Неужели? Тогда не у меня одного.

У Карен закружилась голова.

— Я только имела в виду, что если я брошу Тома… и ему придется разбираться со всякими долгами…

Джо кивнул.

— Правильно. Платить по счетам пришлось бы ему. И вы бы имели дело с ним.

Виктор проигнорировал это предложение — он над ними не сжалился.

— Представьте, — сказал он мягко, — все ваши беды останутся позади. Никому не придется никуда уезжать. Я получу назад свои деньги, а вы… дьявол, да вы получите все! Ребенка, дом, друг друга. И сколько там — семьдесят пять? сто миллионов долларов? Ласкает слух, а, Джозеф?

Джо промолчал.

— Можете не говорить ни «да», ни «нет». Вы даже ничего не узнаете, если, конечно, не вздумаете сделать ноги.

Карен покачала головой.

— Вы понятия не имеете… — Она поискала в зеркале взгляд своего любовника. — Скажи ему, Джо! Скажи, что произойдет. Деньги все будут помещены в опекунские фонды до тех пор, пока Нед не достигнет совершеннолетия. Я же останусь при пиковом интересе и практически ничего не унаследую. — Она повернулась к Виктору. — Если вы нам не верите, я могу предоставить вам копию соглашения, которое Том заставил меня подписать, когда родился его сын и наследник. Вы зря теряете время.

Виктор не слушал.

— Вы вместе это задумали, вы оба в этом замешаны.

— Ей-богу, мы не убийцы!

— Мы просто хотели вместе уехать.

— Так будет лучше. — Он помолчал. — Так вы можете быть уверены, что ребенку не будет причинено никакого вреда.

— Послушайте, вы нас неправильно поняли, мы даже не готовы обсуждать… — И тут до нее дошло. — На что это вы намекаете?

Ей казалось, она стоит на сильном ветру, который налетел внезапно. Защищаясь, она вытянула руки, словно боялась упасть.

— Всякое бывает. Мало ли какой несчастный случай…

— Какая же вы мразь! Мы обратимся в полицию, мы поговорим с… мы на все пойдем! — разорялся Хейнс.

— Не пищи, Джо. Я прекрасно знаю людей твоего типа, так что заткни хайло, а то у тебя сердце не выдержит. Отсосыш!

— Я хочу пойти в полицию, — тихо сказала Карен. — И пойду. И все им расскажу.

— Все! — повторил Виктор и покачал головой. — А что все-то? Что я угрожал? Если я говорю вам, что знаю, в какой детсад ходит Док, и что на той улице, где он находится, слишком оживленное движение, то это что — угроза, преступление? Или я просто, как заботливый сосед, советую вам соблюдать осторожность?

Посмотрев в окно, Карен увидела, что они уже на Лэттингтон-роуд. Меньше чем в полумиле от ворот Эджуотера.

— Хорошо, хорошо, — проговорила она, задыхаясь от рыданий.

— Я же предупреждал вас, принцесса: брать деньги в долг — дело серьезное.

— Думаю, мы сможем обсудить ваше предложение, — сказала Карен, стараясь не смотреть в зеркало, чтобы не встретиться взглядом с Джо.

— Разворачивайся, Рой-Рой.

До Уитни-Хиллз они доехали молча.

Глядя, как приближается круглая металлически-голубая цистерна водонапорной башни, маячившей над деревьями в мерцающей дымке жары, Карен думала о том, как глупо рассчитывать, что подобное уродство можно скрыть на фоне неба.

Когда «линкольн» остановился у поворота на подъездную аллею дома Джо, Виктор перегнулся через сиденье Карен и открыл дверцу.

— Только не пытайтесь уехать из города или что. — Он улыбнулся. — Даже ненадолго. Это будет некрасиво.

6

Ритуал летних уик-эндов в Эджуотере начинался в пятницу вечером, когда Том возвращался из города. Как бы поздно он ни приезжал, как бы ни был измотан, они всегда, лил дождь или светило солнце, выпивали вместе по бокалу шампанского в старой беседке на мысу.

Храм, как называли эту беседку, стоял в платановой роще почти на самом краю лесистого мыса, служившего буфером между уединенной бухтой Эджуотера и муниципальным пляжем парка Дозорис. Там в пролив выдавался старый пирс, а над ним нависала со скалы верхняя терраса разрушенной купальни двадцатых годов, где в прежние времена гости собирались на пикники с купаниями, спускаясь к морю по деревянной лестнице, ведущей из изразцовых раздевалок, и где летними лунными ночами устраивались танцы. Большая часть небезопасного ныне сооружения обвалилась и лежала теперь на берегу беспорядочной грудой камней, успешно перекрывая публике доступ в имение — ограждая от тех, кого Том не так чтобы в шутку называл «грязным сбродом» или «ордами вандалов».

Вызов поступил в семь тридцать с робким стуком Терстона в дверь их супружеской спальни и каким-то странным мягким укором в его голосе («Мистер Уэлфорд желает знать, не найдете ли вы время присоединиться к нему в Храме, чтобы выпить перед ужином»), в котором Карен уловила нечто большее, нежели привычно неодобрительное отношение к ней шофера.

Можно было и не напоминать.

Эти рандеву были у них сентиментальной традицией. На ступенях Храма Том сделал ей предложение, и здесь же, под платанами, четыре месяца спустя они сыграли свадьбу. Скромная церемония проходила в присутствии служащих имения и нескольких друзей Тома (по взаимному согласию, членов семьи они не пригласили). Никого из них Карен не знала, если не считать врача из Кэра, который с пьяных глаз посоветовал ей считать «эту свадьбу» первым днем ее оставшейся жизни.

— Спасибо, Терстен. Передай ему, что я сейчас спущусь.

Именно эти скорбные нотки в голосе дворецкого, его выбор слов — «не найдете ли время» — вонзились в мозг Карен, заставив ее осознать неотвратимую реальность того, на что было дано согласие на заднем сиденье «линкольна». Ее вдруг замутило от страха: а что, если чувство вины уже отпечаталось у нее на лице, ясно видное всему свету. И теперь оно будет проявляться во всем, что бы она ни сделала — или не сделала.

Чередование приливов и отливов — фразочка Тома.

Ей вдруг представилось ведерко для шампанского: опрокинутое неловким движением руки, оно катилось из-под ног Тома, подпрыгивая на мраморных ступенях вслед за потоком вина, воды, кубиков льда, осколков стекла.

Главное — не привлекать внимания, вести себя как обычно… — все ее предосторожности обрели какой-то новый, омерзительный смысл. Интересно, долго ли еще она сможет удерживать разошедшийся шов?

Долго ли? — прежде чем прольется кровь…

Выйдя из детской, где она читала Неду перед сном, Карен обнаружила, что на площадке ее ждет Хейзл. Ах, это вы, миссис Уэлфорд! Девушка демонстрировала свою враждебность, как медаль за боевые заслуги. Не вправе потребовать от Карен извинений или хотя бы объяснений, почему та не приехала домой, когда обещала, она удовольствовалась колкостью:

— Нед — просто ангел, учитывая, как он мечтал о прогулке в Пайпинг-Рок…

— Будь добра, дочитай ему главу. — Дрожащей рукой Карен передала Хейзл сборник сказок, но потом, не в силах себя побороть, ринулась вслед за злобной блондинкой, чтобы украсть у сына еще один последний поцелуй на сон грядущий.

— Не сердись на мамочку, — прошептала она.

Ей почудилось? Или в пузыре, который вздулся и лопнул у ее уха, и впрямь содержалось слово? Или мальчик и впрямь цеплялся за нее, как будто от этого зависело что-то большее, чем его жизнь?

— Я исправлюсь, солнышко, обещаю тебе… Завтра же.

Печальный взгляд, который он устремил на нее, перед тем как мирно улегся на подушку с изображением Человека-паука и защитным ободком из мягких игрушек, должен был дать ей понять, что завтра его отец повезет их всех на пляж. Уж он-то не забудет!

Однажды, когда у Неда был трудный период, она рассказала ему об Ангеле, который записывает добрые дела и грехи каждого человека.

Карен увидела Тома. Он сидел под одной из классических арок беседки, похожий на статую в нише; его голова и плечи отчетливо вырисовывались на фоне сизого неба. Она чувствовала на себе его взгляд, поднимаясь по тропинке, ведущей от дома к Храму.

Она помахала ему рукой — и ужаснулась этому простому жесту.

Когда она подошла, Том поднялся, и его внушительная фигура, уменьшенная в силуэте, медленно отделилась от коромысла света.

— Я уж и не чаял тебя дождаться, — сказал он с улыбкой, спускаясь по ступеням ей навстречу с бокалами в руках. — Ну, как он?

— С нетерпением ждет завтрашнего дня. Ты не забыл?

Том поцеловал ее в лоб.

— Я постараюсь, радость моя. Эта канитель с Атлантой все никак не закончится. Я сказал ему, что сделаю все возможное.

— Мы все знаем, что это значит.

Она вошла первой и присела на одно из обитых ситцем плетеных ротанговых кресел. Внутри ротонда была белая, с аквамариновым куполом и четырьмя арками, открытыми морскому бризу. В центре, на выложенном плиткой полу, стоял каменный алтарь эпохи Возрождения, вывезенный «в спасательных целях» из разрушенной церкви в Виченце. После свадьбы Том подверг алтарь секуляризации (ради Карен), превратив его в бар с маленьким холодильником, установленным на месте дарохранительницы. В былые времена, когда на северном побережье в моду вошли садовые храмы, первый владелец имения обычно там медитировал или же, по слухам, устраивал сеансы, на которых пытался установить контакт с сыном, пропавшим без вести в результате несчастного случая на море.

— У тебя был тяжелый день? — спросила Карен; легкое эхо выдало вымученную непринужденность тона.

— Тебе же это совсем не интересно. — Том вытянулся на соседнем кресле. — Нью-Йорк скоро меня доконает… Должно быть, мне нужен отпуск. Как у Неда в других отношениях? Не было новых прорывов в достославной плотине докторессы Лии?

— Ради бога, Том!

— Думаешь, я не знаю, что происходит? — Он сидел, прикрыв глаза и сцепив руки на затылке. — Знаю, дорогая, знаю.

— Да? — У Карен заколотилось сердце. — Это ты о чем?

— Прежде всего о том, почему Нед перестал говорить. В последнее время мы ведь стараемся не обсуждать эту тему. Но я наконец понял, в чем причина.

Карен сделала глоток шампанского и тут же поставила бокал, опасаясь, как бы Том не заметил, что у нее дрожат руки.

— Сегодня утром на Мэдисон-авеню, когда я проходил мимо «Карлайла», меня вдруг осенило. Помнишь, как раньше ты постоянно твердила, что мы слишком мало времени проводим всей семьей? Что я весь ушел в работу? Что я не забочусь о Неде, потому что мне трудно принять его как родного сына?

— Давай не будем об этом.

Том наклонился к ней и положил ладонь на ее руку — так нежно, что она не смогла не посмотреть на него.

— Да нет, ты совершенно права.

Лицо его стало серьезным, беспокойный взгляд присмирел под глянцем искренности, усомниться в которой Карен себе не доверила.

— Он перестал говорить в знак протеста, — сказал Том, многозначительно понижая голос. — Мальчику не хватает внимания отца, и он замыкается в себе. Он видит, какую власть над нами дает ему его молчание, — мало того, ему это нравится. И толкает его на разные хитрости. Дальше — больше. Взять хотя бы «Мистера Мэна». Только это никакой не воображаемый друг. Это вполне реальное лицо.

— Не понимаю. И кто же? — У нее пересохло во рту.

— Существо из плоти и крови. — Том выжидал, пристально глядя на жену. — Разве это не очевидно?

В беседке что-то зашевелилось, и Карен догадалась, что под диваном лежит Брэкен.

— Ты смотришь прямо на него, детка.

На какое-то абсурдное мгновение ей показалось, что Том имеет в виду собаку.

— Да? — Она изобразила слабое подобие улыбки. — Я в этом не уверена.

— Он придумывает себе такого отца, каким хотел бы видеть меня. Я и есть его Мистер Мэн. По крайней мере, я хочу попытаться им стать.

Карен следовало бы почувствовать облегчение, но она даже не была уверена, что теперь уже не важно, насколько Том осведомлен. Она знала только одно: ей нельзя его жалеть.

— Боюсь, все гораздо сложнее.

Том потянулся за бутылкой шампанского и щедро наполнил оба бокала по второму разу. Ее обычной нормой был один бокал.

— Что ж, во всяком случае, я сделал кое-какие выводы. Нам всем — и тебе, и мне, и Неду — нужно сменить обстановку. Я решил взять пару месяцев отпуска. Так что после Дня труда я становлюсь праздным человеком. Я подумал, что здорово было бы отправиться в путешествие — может, съездить в Европу.

Вот так номер! Это было так непохоже на того Тома, каким Карен его знала, что она растерялась, не понимая, как реагировать.

— А как же работа? Ты всегда говорил, что все развалится, если ты оставишь их хотя бы на один день.

— Ничего, переживут. Еще и спасибо скажут. — Он рассмеялся, и его грубый, ернический смех вернул ее к реальности. — Мы объедем всю Европу, побываем в Крийоне, Киприани, Конно — во всех лучших местах… может, даже снимем где-нибудь дом. Только мы втроем, детка. Можешь составить список. Мы наверстаем все, о чем столько говорилось и на что вечно не хватало времени. Ну, что скажешь?

Карен встала, сделала несколько шагов и остановилась за спинкой его кресла. Ее тонкая рука на мгновение задержалась на плече мужа, когда она наклонилась поцеловать его в щеку.

— Что я могу сказать, — тихо проговорила она, касаясь губами его уха, — кроме того, что… что, по-моему, идея чудесная. Даже очень. Только дай мне немного времени, я должна все обдумать.

Том потянулся губами к ее руке, но Карен ее уже убрала.

В легкой апатии она прошла к арке с видом на запад и осталась там стоять, опершись рукой на увитую плющом колонну, разделявшую арку, и устремив взгляд на едва различимую в сумерках береговую линию Американского континента. Задержав дыхание, она осушила бокал; шампанское ударило ей в голову, но не настолько, чтобы отключиться. В этом чертовски совершенном мире не было необходимости что-либо обдумывать. Карен чуть не рассмеялась — какая глупая ирония! Из страха, что ей придется анализировать скрытый смысл сказанного Томом или потревожить собственную совесть, она не могла позволить себе смотреть дальше того факта, что его предложение опоздало. Оно было как вид — как этот всегда прекрасный вид с кормы океанского лайнера, уходящего в последнее плавание.

— Когда, говоришь, мы можем уехать?

Вечер вдруг огласился пением цикад, кваканьем лягушек, шуршанием обсохших крыльев — словно невидимый оркестр вновь заиграл после затянувшегося антракта.

Не дождавшись ответа, Карен обернулась и увидела, что Том возится с Брэкеном, помогая ему выбраться из плетеного поддиванника. Старый бурый пес, не стерпев столь жестокого унижения чувства собственного достоинства, сконфуженно зашлепал по ступеням в душный сумрак, на несколько секунд опережая телефонный звонок, на который его хозяин ответил после второго сигнала:

— Том Уэлфорд.

По его тону, по тому, как он на нее смотрел, Карен поняла, что сказала то, что нужно, и что ей это еще аукнется.

— Завтра? — Том вздернул одну бровь.

До нее не сразу дошло, что его вопрос адресован ей: он говорил с ней, как с абонентом на другом конце провода.

— Правда, было бы здорово? Слушай, если это вообще возможно… — произнес он прямо в трубку, забивая велеречивое сообщение Терстона о том, что ужин подан, — почему бы нам не наметить отъезд, скажем, на конец будущей недели? — Он прикрыл рукой микрофон. — Я люблю тебя.

— Да, Терстон, я все еще слушаю.

— Ты плачешь? — спросил Том.

— Я этого не заслуживаю, ты слишком добр ко мне.

— Еще как заслуживаешь, — сказал он серьезно и обнял ее.

Они пересекли площадку для крокета и, нагнав Брэкена, двинулись к дому, как вдруг прощальный луч света, озарив черно-розовый кирпичный фасад, окрасил все выходящие на море окна в купоросно-синий цвет пролива.

— Кто уходил последним?

Оглянувшись, Том обратил внимание жены на свет в Храме: должно быть, кто-то забыл потушить один из фонарей. Свет переместился, и Карен объяснила, что это всего лишь палубные иллюминаторы парохода справа от мыса: из-за деревьев они казались ближе, чем на самом деле. Том посмеялся над своей оплошностью.

— Пусть это будет счастливая случайность.

Они сидели друг против друга по разные стороны длинного, освещенного свечами стола. Терстон, щеголяя в белом хлопчатобумажном пиджаке, подавал им изысканные и не очень блюда, приготовленные его женой. Карен едва притронулась к еде.

— Я рад, что мы никого не пригласили, — тихо проговорил Том, когда Терстон вышел из столовой. — К тому же мне хотелось, чтобы мы сегодня вечером побыли вдвоем. Тебе нездоровится?

— Нет, просто я не очень голодна.

С гостями или без, Том всегда настаивал, чтобы, когда он был дома, ужин подавали в столовой. Какой смысл жить в роскошном доме, выговаривал он Карен всякий раз, как она предлагала перекусить что-нибудь на подносе в библиотеке, если не наслаждаться этим в полной мере? Только соответствующая обстановка, отпустил он ей однажды избитый комплимент, охватив широким жестом китайские обои восемнадцатого века, резной камин работы Адама, георгианское серебро с матовым блеском, способна вечером оттенить ее красоту.

Том рассчитывал, что она переоденется к ужину. Если он давал ей указания, как одеться или как уложить волосы, значит, ужин — это лишь прелюдия к следующему, очень длинному ритуалу, который начнется, только когда они поднимутся наверх.

Однако никаких указаний не последовало.

В этот вечер он был как нельзя более галантен и обходителен, а о Неде говорил с нежной лаской и трогательной гордостью. Он придумал весьма соблазнительный маршрут для предстоящего путешествия (с постоянным рефреном «только мы втроем»), обрисовал новые планы и проекты переустройства Эджуотера, заверив ее, что по возвращении из-за границы он собирается больше, гораздо больше времени проводить дома.

Все это Карен уже слышала, и не раз. Как много они — его семья — для него значат, как он любит свой дом, как он хочет оставить Неду что-то большее, чем просто деньги. Он тешил себя мыслью, что Эджуотер (возможно, его единственное прочное достижение) еще сможет стать святилищем, островом в наступающем море хамских предместий, аванпостом непрерывного развития с более цивилизованным полувековым и даже вековым прошлым. Для нее не было ничего необычного в том, что он так говорил.

Карен изо всех сил старалась разделять его энтузиазм.

Том все продолжал подливать ей вина, будто к данному случаю обычные правила были неприменимы. Она оставалась подавленной, оцепенело напряженной, он же с течением вечера становился только мягче.

И вдруг ни с того ни с сего настроение у него изменилось.

Они пили кофе в библиотеке. Терстон зашел спросить, не надо ли им чего, прежде чем пожелать спокойной ночи. Дворецкий с женой, занимавшие скромные апартаменты во флигеле с конюшней (из слуг в самом особняке жила только Хейзл), собирались провести выходные в Джерси на побережье и надеялись выехать пораньше.

— Нет, ну что за человек! — проворчал Том, когда слуга вышел. — Вечно берет выходной в самый неподходящий момент.

— Я не думала, что… Миссис Терстон давно у меня спрашивала, будет ли это удобно. У нас же не будет гостей, Том. Да и нас самих завтра целый день не будет. Не забыл?

— Все дело в безопасности. Место у нас открытое. Господи боже мой, да кто угодно может войти и… а старина Брэкен, добрая душа, еще и бросится навстречу, виляя хвостом.

— Том, я тебя умоляю!

Он сидел и молча пил виски.

В самом начале одиннадцатого Карен сказала, что хочет спать и пойдет ляжет. К тому же на тринадцатом канале будет фильм, который она хотела посмотреть. Том нахмурился и в наигранном раздражении погасил недокуренную сигару.

— Ты уже решила, что надеть? Я хочу, чтобы ты выглядела… Я хочу, чтобы можно было сказать, что ты ослепительна.

— Зачем, прости?

Карен тупо уставилась на мужа. Что надеть? Он ведь не давал никаких указаний — или давал? Она опустила глаза и попыталась вспомнить, как выбирала кремовый шелковый топ с открытой спиной, который сейчас на ней, золотистые пояс и босоножки, темно-вишневую юбку длиной почти до щиколоток.

Он улыбнулся.

— Есть причина.

У нее помутилось в голове.

— А в этом разве плохо?

— Я говорю о завтрашнем вечере — Дэвенпорты… прием, черт подери!

— О боже! — Карен закрыла глаза. — Но ведь… Ты шутишь? Завтра… Быть того не может. Ты уверен? — переспросила она, прекрасно зная ответ.

— Они уже и шатер раскинули — размером с Центральный вокзал. Возвышается за бухтой. Неужели не заметила?

Завтра вечером Джо как раз должен пробраться в дом, забрать Неда и ждать ее поблизости во внедорожнике. Теперь же, когда планы изменились, идея пойти с Томом на благотворительный бал казалась абсурдной.

— Просто я думала, что… что бал будет в следующую субботу.

Карен опустила голову. Через неделю… Прижав ладони к вискам, она пыталась отогнать непроизвольную мысль о том, что через неделю Уэлфорд скорее всего будет мертв.

— Приглашение на каминной полке. Когда уж мы его получили — месяц назад?

— Прости, дорогой. Я постараюсь что-нибудь подобрать. В чем бы ты хотел меня видеть?

— Есть одна маленькая сложность, — сказал Том, опуская на стол стакан с виски. Потом подошел к жене и встал над ней, расставив ноги, спиной к камину. — Как-то это все несерьезно. Они ведь наши соседи.

— Я же извинилась.

— Не слышал, детка.

— Прости, — повторила она, не повышая голоса.

— По-моему, мы договорились исключить из нашего лексикона это ни к чему не обязывающее слово.

— Что ты хочешь услышать? Я ошиблась, иногда у меня все путается.

— По-моему, ты врешь.

— Нет, не вру.

— Последствия тебе известны.

— Это больше не повторится, обещаю тебе. — Карен заглянула в его глаза и поняла, какую ловушку он ей уготовил.

Она глубоко вздохнула.

— Ну, хорошо, я солгала. Я знала, что бал завтра. Если честно, я бы предпочла остаться дома и просто побыть с тобой. Еще ведь не поздно принести извинения?

— Некоторые вещи ты, похоже, никогда не усвоишь, — сказал Том, качая головой. Потом, расстегнув смокинг и засунув большие пальцы под ремень, добавил: — Я знаю, Карен, в последнее время у тебя голова забита разными проблемами, но… но их вполне можно было избежать.

— Просто мне не хочется туда идти. — Она понизила голос до шепота. — Прошу тебя! Впрочем, как скажешь.

— Ты опережаешь события, детка. Не будем портить вечер. У меня для тебя кое-что есть — маленький сюрприз.

Он помог Карен подняться и, нежно поддерживая под локоть, провел ее в холл. Они остановились перед первым из высоких венецианских зеркал, висевших на одинаковом расстоянии друг от друга по всей длине галереи. Зеркало было освещено двумя парными канделябрами с тусклыми лампочками в форме пламени, вставленными в искусственные свечи с имитацией стекающего воска. Потускневшая амальгама пошла пузырями и местами не давала отражения.

Том стоял за спиной Карен, вплотную к ней, но в зеркале его лицо казалось далеким и расплывчатым.

— А теперь закрой глаза руками и не убирай их, пока я не скажу.

Как в детстве…

* * *

В то редкое рождественское утро, когда ее отец случайно оказался дома, он сыграл с ней в ту же игру. Так же велел ей закрыть глаза и заставил ждать чуть не целую вечность, пока наконец ее любопытство и волнение не взяли верх. Новенький, блестящий, как леденец, красный велосипед с белыми сиденьем, насосом и обмотками на руле ждал ее в холле, а отца и след простыл — сбежал как тать в нощи.

Карен почувствовала, как пальцы мужа развязали тесемку у нее на шее. Она едва удержалась, чтобы не подхватить тонкую ткань топа, когда он, соскользнув с груди, передником повис на талии. Потом она услышала легкое позвякивание и вздрогнула, когда кожа у горла прореагировала на прикосновение чего-то холодного, которое стало затягиваться, как удавка, все туже, туже… Карен узнала это ощущение и не волновалась. Такое уже бывало.

— Ну все, можешь смотреть!

Она покачнулась и наверняка упала бы, не будь рядом Тома, который вернул ей устойчивость, поддержав за плечи.

— Боже правый! Какая красота! — Карен приложила руку к горлу. — Том… Я этого не заслуживаю.

По всей длине рубинового колье цвета голубиной крови пробегал зубчатый узор из бриллиантов. Крохотные камешки сияли глубоким лучистым блеском, а это (даже неопытному взгляду Карен) говорило о том, что они настоящие. У нее забилось сердце. Должно быть, колье стоит тысяч сто, а то и больше, подумала она, может, даже достаточно, чтобы откупиться от Виктора Серафима.

— Ну вот, теперь тебе есть что надеть завтра вечером.

— Не надо было этого делать. Мне так стыдно. Тебе ведь не нравится, когда я в драгоценностях. — Она расплакалась.

Как-то, вскоре после свадьбы, Том сказал ей, что никогда не покупал своей первой жене ни солидных украшений, ни мехов, ни ценных картин. К чему обеспечивать врага оборотными средствами? — отшучивался он, повторяя слова адвоката. Но, судя по тому, как все обернулось (через два года — развод, а кто знал, что милая, благородная Хелен превратится в сварливую бабу и попытается ободрать супруга как липку?), Том не зря внял совету своих адвокатов. С Карен он придерживался другой тактики, внушая ей, что ее красота не нуждается в украшении.

Интересно, что заставило его изменить себе? — мелькнуло у нее в голове.

В самом начале их романа Карен спрашивала Тома о его браке — из-за чего он распался.

«Просто я проснулся в одно прекрасное утро, — ответил он с искренностью, в которой она никогда не сомневалась, — и понял, что еще не встретил тебя».

В зеркале пропало его отражение. Потом она увидела сквозь призму слез, что он просто нагнулся, расстегивая крючки на юбке, после чего медленно потянул вниз молнию. Она почувствовала, как его руки легли на ее обнаженные бедра, когда юбка соскользнула на пол и шелковой лужицей легла вокруг лодыжек; почувствовала между лопаток изощренные ласки его губ, и в тот же миг — она чуть не вскрикнула от ужаса — что-то влажное лизнуло ее в загривок между застежкой колье и линией волос.

Она резко развернулась, но, кроме Тома, никого не было.

Музыка — перед уходом он поставил диск — была достаточно громкой, чтобы заглушить и его приближающиеся шаги, и предательский скрип сетчатой двери. О том, что муж вернулся, Карен узнавала либо по его тени на стене, либо по первому удару хлыста. Слышать она ничего не слышала.

Маска, которую он выбрал для нее на этот раз, была тесная. Карен приходилось дышать ртом, прижатым к маленькому отверстию в перьях под клювом чудовища. Пот ручьями струился по скулам и, поскольку голова у нее была запрокинута назад, затекал в уши. Сквозь слишком широко расставленные щелки для глаз ей была видна лишь верхняя часть согнутых в коленях ног и веревка между ними, темной стрелкой раздваивающаяся на лобке. Одной веревкой Том связал ей ноги в лодыжках и еще раз — под самыми коленями, потом обмотал ее над и под грудью, а вторую завязал вокруг талии, пропустив между ног и укрепив на запястьях, потом связал руки с ногами «калачиком», чтобы она не могла пошевельнуться — «как у утки в желудке», по его выражению, — и отправил ее на небеса. Ей было видно железное кольцо в потолке, на котором когда-то крепилась люстра, а теперь висела она, раскачиваясь над кроватью в непотребной позе: вверх тормашками, с раскоряченным голым задом.

Потом он вышел на балкон, бросив ее одну.

Поскольку обычную мольбу можно было истолковать превратно, Том ввел спасительное слово «Домой!», которое Карен могла употребить, если ситуация выходила из-под контроля или по какой-либо причине ей надо было его остановить.

Впрочем, Том не всегда играл по правилам.

Ей еще ни разу не доводилось использовать это слово, но ее успокаивало сознание того, что такое слово есть. Домой!

Поначалу, когда Том ее «объезжал», когда боялся, что она еще может взбрыкнуть, он проявлял осторожность. Нельзя сказать, что Карен была шокирована, узнав о вышеописанных пристрастиях мужа. Они казались вполне невинными, к тому же ее заинтриговывал контраст между холеным, сдержанным, здравомыслящим мужчиной, каким Том представал перед миром, и этой другой стороной его натуры. Его игры не подразумевали причинения серьезной физической боли. Как-то он признался ей, что не находит удовольствия в том, чтобы идти на поводу у своих страстей, что искусство любви требует дисциплины, что его кредо — сдержанность во всем. Но со временем его потребность муштровать и контролировать жену — всегда для ее же блага — переросла в нечто такое, над чем он, как ей казалось, все больше и больше терял контроль. Особенно после того, как она забеременела Недом.

В клинике Карен предупреждали, что, возможно, ее муж будет проявлять признаки неуверенности в себе. Доктор Голдстон дал ей отеческий совет: попытайтесь взглянуть на все с его точки зрения. Вы забеременели от семени другого человека, пусть даже из пробирки, поэтому со стороны вашего супруга вполне вероятна некая подсознательная реакция, риск иррациональной ревности. Это пройдет… когда ребенок будет постарше. Как и следовало ожидать, в поведении Тома появились перемены: недоверие, одержимость, растущее желание подвергать ее наказаниям, вплоть до такой вот неспецифической злобы.

Он боялся ее потерять.

Однако Нед рос, а это все не проходило. Но Карен знала: если у Тома и бывают «иррациональные» страхи, то они вполне обоснованны, и поэтому ей ничего не оставалось, как повиноваться его требованиям, — продолжая встречаться с Джо и строя с ним совместные планы на будущее, — как бы ненавистны ей эти требования ни были.

Том отсутствовал целый час, а может, и больше, — она утратила чувство времени. Эти несколько мотков веревки вполне могли сойти за железные оковы — так неотвратимо было рабство. Ей показалось, узлы были крепче обычного, обвязки жестче, но она полагалась на здравый смысл мужа. Она все еще ему доверяла. Беспомощность, необремененность какой бы то ни было ответственностью давали ей некоторое ощущение свободы.

Легкий бриз всколыхнул маркизу над балконом. Ночной воздух, напитанный ароматом сирени, холодил кожу. Карен стало казаться, что не веревки Тома, а сам дом держит ее на привязи, не давая сбежать. На какой-то безумный миг она позволила себе представить, каково было бы жить в Эджуотере с Недом и его родным отцом. Они, конечно, ни за что здесь не останутся — после того, как это случится, — даже ради мальчика, но, как справедливо заметил Серафим, ничто не помешает им уехать.

После того, как это случится? Будто она уже приняла этот кошмар как данность. После того, как это случится… в календаре день еще не отмечен, но место в аду уже забронировано.

Том никогда не заставлял ее ждать так долго.

Он стегал ее зеленым кожаным хлыстом для верховой езды в виде изящно сходящей на нет косички с петлей на конце. Самыми жгучими были удары, попадавшие по старым ранам. Всякий раз как ее плоть содрогалась от боли, веревка между ног резала еще сильнее. Может, до крови. Карен стонала, но не возмущалась. Эту боль она могла бы назвать благостной.

Потом он спустил ее вниз и положил поперек кровати. Развязал веревки, снял маску, натер мазью ноющие суставы и затекшие члены, чтобы восстановить кровообращение. Временами Карен казалось, что Тому необходимо ее наказывать, потому что так ему было удобнее выражать свою несомненную любовь к ней. Он чуть ли не ласково спросил ее, готова ли она сделать все, что он ей прикажет.

Не услышав ответа, он схватил ее одной рукой за запястья, а другой с размаху хлестнул по лицу. Она повалилась набок и скатилась с кровати на пол. Он встал над ней, занеся руку для очередного удара, и она испуганно съежилась, притянув колени к подбородку.

— Ты же знаешь, что да, — прорыдала она.

Он помог ей подняться на ноги, но только для того, чтобы снова ударить ее — еще больнее, на сей раз по затылку, где не остается синяков. Она покачнулась, но не упала.

Как-то это мало походило на игру.

Во рту появился сладковатый привкус. Карен подумала, не пора ли прибегнуть к спасительному слову, но побоялась потратить его впустую — хуже того, обнаружить, что в данных обстоятельствах оно утратило способность предотвращать жестокость.

Что ж, так ей и надо.

Он велел ей встать на колени. Почтительно поклонившись, жалкая в своем желании подвергаться унижениям с его стороны, она опустилась перед ним на колени и дрожащими, влажными пальцами развязала пояс на его халате.

Наконец он ее оттолкнул, и по его взгляду она поняла, что это была месть, что он все знает и теперь собирается ее убить.

Он вдруг наклонился — она почувствовала, как его руки сомкнулись на ее лодыжках, — и рывком поднял ее вверх ногами. Голова у нее запрокинулась, когда голое горло, перерезанное рубиновым колье, на мгновение уперлось в край матраса, и тут он швырнул ее на кровать. Продолжая держать ее за лодыжки, он перевернул ее на живот, медленно подтянул к себе и стал целовать ее ноги, постепенно подбираясь губами к горящим рубцам под ягодицами.

— Просто я хочу, чтобы ты была счастлива, вот и все, — сказал Том, переходя от дела к словам (Карен хотелось умолять его не останавливаться). — Я хочу, чтобы ты пообещала мне, что больше не будешь заниматься этими жуткими вещами.

— Прошу тебя, Том…

Не слушая ее, он отошел включить стерео.

Карен узнала мощное звучание хорала из «Навуходоносора» Верди — единственного музыкального произведения, как сказал однажды Том, которое неизменно поднимает ему настроение, когда он не в духе.

— О боже, не надо, прошу тебя, — проговорила она, увидев по тени на стене, что Том надевает наглазник, но даже не попыталась пошевелиться.

Она лежала, уткнувшись лицом в подушку, скрестив руки на затылке в неопровержимо покорном жесте защиты и в то же время напрашиваясь на неизбежный финальный удар. Пальцы нащупали твердую алмазную застежку рубинового колье. Она напряглась всем телом, когда Том перевернул ее и раздвинул бедра. Что-то щелкнуло, горло вдруг перестало сдавливать, и рубины разлились на простыне темной блестящей лужицей.

Карен охнула, и в следующий же момент Том вошел в нее. Она закрыла глаза — боль была такой сладкой мукой! — почувствовав, еще до того как он начал двигать, что она вот-вот кончит и что ничто на свете не сможет ее остановить.

К тому времени как она вернулась из ванной, небо на востоке стало бледнеть. Том уже спал. Он лежал на боку, подложив руку под голову. Карен с минуту постояла у постели, разглядывая его. В его пухлом порочном лице проступили мальчишеские черты. Он снова стал похож на ребенка, доверчивого, беззаботного.

Она отвернулась, удивляясь своей способности усмирять его беспокойных демонов… как и своих. Ей захотелось разбудить его и все ему рассказать, обнажить душу. Она даже тронула его за плечо, но он не пошевельнулся, и тогда она восприняла это как очередной знак.

Том уже все за нее решил. Он собрал с постели рубины и вместе со сломанной застежкой положил их в сейф. Сказал, что знает одну мастерскую на Семьдесят четвертой улице, где колье смогут починить к завтрашнему вечеру.

Карен забралась в постель, села, подперев спину подушками, и стала ждать, когда подействует секонал. От тела спящего рядом Тома повеяло виноватящим теплом, и она закрыла глаза. Навязчивым кошмаром замелькали старые кадры: как Нед упал с кроватки, а она тогда так надралась, что не могла и пальцем пошевелить. Потом — как головорезы Виктора Серафима выворачивают руки мистеру Неспасибо… вонь из багажника «линкольна».

Выхода нет.

 

Суббота

1

Теплый порыв ветра с бухты взбудоражил тени акаций, задрал парусом угол газеты на коленях у Тома, который сидел в простеньком адирондакском кресле, упершись ногой в каменный парапет, венчающий скалу, и оглядывая золотистые просторы пролива. Солнце на мгновение озарило его лицо, когда он наклонился выпить остатки кофе, бросив мимоходом взгляд в сторону дома. Шторы на окнах спальни были еще задернуты.

Том поднялся и подошел к тому углу террасы, откуда было достаточно хорошо видно пляж, чтобы убедиться, что рыбу снова выбросило на берег. Утром он уже обсудил со смотрителем территории проблему ограничения ущерба от «бурой волны». Все лето на всем протяжении нездоровой, раскисшей приливно-отливной полосы пролива, задыхающейся от недостатка кислорода, заваленной рыжими водорослями, не затихали разговоры о загрязненных устричных банках, о дельфинах, выброшенных на городские пляжи, о купальщиках, пострадавших от водяных вирусов. Внизу, под самым домом, Уэлфорд обнаружил затерянные армады мечехвостов, этих пугливых первобытных «ископаемых» с небесно-голубой кровью, лениво патрулирующих тепловатые отмели. По ночам иногда слышалось мягкое легкое шебуршение — это дышали и размножались цветущие водоросли.

Все это: что в проливе не хватает кислорода для поддержания жизни, что цветущие водоросли, которые, как и любое другое растение, выделяют кислород днем, но с лихвой поглощают его ночью, потому что им нужно плодиться, — Том пытался простым научным языком растолковать старому Доминику, потомственному жителю прибрежной полосы из рода Бейменов. И в результате вышел на свою излюбленную тему: что из-за нерадивого отношения населения к природным богатствам Лонг-Айленд вскоре утратит способность поддерживать всякую жизнь, кроме жизни пассажиров общественного транспорта, которым приходится ездить на работу в город, — а разве ж это жизнь?

Он посмотрел на часы. Если Карен не спустится до его отъезда в Нью-Йорк, придется позвонить ей из машины или с работы. Нехорошо, конечно, так завершать любовное свидание, но не будить же ее после вчерашнего перепоя. В последнее время он забыл об осторожности и перестал держать спиртное под замком.

Пусть даже отчасти он сам виноват в ее прегрешении, но ей все равно потом потребуется профессиональная помощь. Разумеется, она будет это отрицать, как отрицала все и всегда. Но на сей раз он покажет ей, что она с собой сделала, заставит потрогать порезы собственными руками, даже если она, стоя перед зеркалом, будет твердить: какие еще порезы? о чем это ты? ничего не вижу…

Абсолютная убежденность в своей правоте. Вот что позволяло ей так ловко все скрывать. Так она и хранила свою тайну… все то время, что наставляла ему рога. И трахалась со своим Мистером Мэном.

Волна от катера — Том даже не заметил, как он подлетел, — с глухим шумом разбилась о скалы внизу; гул моторов, удаляющиеся звуки смеха и музыки шлейфом разнеслись над водой. Не связаться ли ему сейчас с ее докторами в Силверлейке — так, на всякий случай, — вот о чем надо хорошенько подумать.

То, что произошло между ними ночью, ничего не изменило. Теперь он понимал, что потребность Карен подвергать себя наказанию — это нечто большее, чем расстроенная фантазия. Эта потребность была мотивирована. Но со временем, даст бог, раны — все раны — затянутся. Когда человека любишь, ты можешь простить ему все, что угодно.

Разве не так получилось?

Он смотрел, как длинная сеть из водорослей, нагруженная мусором, подкатывает к пляжу верхом на маслянистой волне. Одно хорошо в Карен — она прекрасно поддается лечению.

Доминик отклонил его сценарий катастрофы, объяснив, что воспринимает заботу своего хозяина о царстве природы как прихоть богатого человека, — сам он все валил на погоду. На той неделе ему трижды пришлось расчищать пляж, ворчал слуга, но какие бы залежи рыбы он ни выгребал, ее, казалось, приносило еще больше.

— Прямо как в вашей притче из Нагорной проповеди, — присовокупил он с хитрецой.

Том хотел было возразить Доминику, что если бы пляж принадлежал ему, то черта с два его бы порадовало, что берег постоянно украшает серебристая кайма из вонючей раздувшейся рыбы. Но слуга его опередил, сказав, что если чем и пахнет, то дождем, дождем перед выходными.

Была суббота, а на небе ни облачка.

Кавалькада остановилась у парадной двери, под естественной аркой, образованной двумя разросшимися кустами глицинии, старыми, как сам дом: Нед цеплялся за корявые ветви, а Том хохотал, потому что на самом деле мальчик вовсе не хотел слезать с его плеч. Когда пришло время кончать игру, Том, казалось, с некоторой неохотой передал Неда матери. «Попрощайся с папочкой, — сказала Карен сыну, — до вечера». Уэлфорд обнял их обоих в неуклюжем проявлении любви и сбежал по ступенькам к ожидавшей внизу машине.

Незнакомый шофер в перламутрово-серой ливрее и темных очках, вызванный из агентства на подмену Терстона, угрюмый и потный, держал дверцу наготове.

Карен невольно поднесла руку к губам, но тут же ее уронила, словно раздумала говорить то, что хотела. Как ей предупредить мужа, что в город ехать небезопасно? Проведи они, как и планировали, весь день вместе, ему бы ничто не угрожало. Но в городе, без прикрытия, он был отличной мишенью для кого угодно.

Нагибаясь, чтобы нырнуть на заднее сиденье лимузина, Том заколебался. Он поднял голову и помахал жене и Неду, крикнув ему, словно только что вспомнил:

— За мной должок, Док!

Мальчик помахал ему в ответ и, когда «мерседес» тронулся с места, горестно отвернулся.

— Ничего, солнышко. Мы все равно поедем на пляж, — проговорила Карен с явным усилием, — мы что-нибудь придумаем.

После вчерашнего вечера ее хоть и разочаровало, но почти не удивило решение Тома не ехать с ними. Утром, увидев из окна спальни, как он сидит на террасе, с портфелем у ног, глядя на его могучую шею, на его гладкий, как у тюленя, незащищенный затылок, она поняла, что надеяться не на что. Она сделала все возможное, чтобы отговорить его ехать в город. Нед расстроится, убеждала она, ведь он дал слово мальчику. Но Том ничего не хотел слушать.

Это был день сдачи «Гремучего грома». Южане начинали визжать. Он таки схватил этих голодранцев за яйца.

«Не забудьте напоить лошадей» — была его парфянская стрела.

— Да, Хейзл, — Карен резко повернулась к девушке, стоявшей в тени позади них с Недом, — почему бы тебе не взять выходной на остаток утра? К парикмахерше я иду только после четырех, так что почему бы не… — Она улыбнулась и развела руками. — Почему бы нет?

— Благодарю вас, миссис Уэлфорд, но если вам все равно, то я бы уж тогда поехала с вами. Вы же знаете, как я люблю океан.

— Нет, я настаиваю. Лучше немного отдохни. Ты это заслужила.

Она присела на корточки рядом с Недом, который уже вернулся к видеоигре; его большие пальцы быстро-быстро молотили по кнопкам, в то время как ежик Соник отщелкивал свой умопомрачительный электронный реприз. Выражение упрямой сосредоточенности не сошло с лица мальчика, даже когда Карен его поцеловала.

— Нам будет хорошо вдвоем. Мы отлично проведем время, правда, Нед?

Малыш на мгновение оторвался от игры и стрельнул глазами в сторону няни. Она была в белой хлопчатобумажной английской блузке, белых джинсах и темных очках в белой оправе. Собралась на пляж.

— Думаю, Неду было бы приятнее — да и мистеру Уэлфорду тоже, — если бы я была рядом, чтобы его поддержать. В воде, я имею в виду.

Карен поднялась и уставилась на девушку, разглядывая ее вызывающе вздернутый подбородок, жесткую линию блестящих розовых губ.

Она подавила приступ гнева.

— Благодарю за заботу. Я буду очень внимательна. Ну что, Нед, пойдем за вещами?

Хейзл выступила на полшага вперед. Не зная, куда девать руки, она сунула их в карманы и хмуро вперилась в землю. Ковырнула что-то носком кроссовки.

— На самом деле, миссис Уэлфорд, вы как бы, э-э-э, ставите меня в затруднительное положение. — Ее голос скрипел, как наждак по стеклу. — Простите, что я вам это говорю, но мистер Уэлфорд… в общем, вчера вечером он строго-настрого наказал мне в ближайшие два-три дня не спускать глаз с Неда.

— Вот как? — Карен улыбнулась, стараясь сохранять спокойствие. — В таком случае, Хейзл, мы сейчас ему позвоним и объясним, что, поскольку ты себя неважно чувствуешь, мы с тобой решили, что сегодня утром тебе лучше отдохнуть.

— Это неправда, — возразила она, откидывая назад прядь белых, как кость, волос. — Я чувствую себя отлично. У меня все тип-топ.

— Но у тебя же месячные, — не без сочувствия проговорила Карен, входя с Недом в дом и предоставляя блондинке следовать за ними. — Я уверена, что мой муж все поймет, — бросила она через плечо, — он этого не переносит. Сомневаюсь, чтобы он хотел вообще лишить Неда удовольствия провести день на пляже. Тому это даже важнее, чем нам с тобой.

Худой лысый мужчина в гавайской рубашке отошел от ограды алтаря и, опираясь на две клюки, зашаркал по проходу в их сторону. Только когда калека дотащился до их скамьи, Карен поняла, что он не намного старше нее, и учуяла больничный запах. Она успела остановить его жестом руки и спросила, принимает ли еще святой отец исповеди. Мужчина молча кивнул и, улыбнувшись Неду, который сидел рядом с матерью, играя в видеоигру с выключенным звуком, продолжил свой мучительно медленный путь.

Она слышала, как в ящик для пожертвований упало несколько монет, как заскрипели, удаляясь, палки калеки, как на петлях качнулись створки двери, после чего в церкви стало тихо и пусто. Прохладный сумрак припахивал свечным салом и эфиром.

Святая святых.

Карен осенила себя крестом и, шепнув Неду, что она ненадолго, зашагала по проходу. У подножия алтаря она преклонила колена, еще раз перекрестилась и прошла в дальний конец трансепта, где, словно караульная будка у входа в боковую капеллу, стояла исповедальная кабинка. Прежде чем включить сигнальную лампочку и раздвинуть бархатные шторки, Карен оглянулась убедиться, что Нед на месте.

Присев на край жесткого сиденья, она стала ждать священника, сама не зная, хочет ли, чтобы это был кто-то незнакомый или отец Майкл. В прошлый раз, когда Карен поведала отцу Майклу о своих проблемах — в надежде получить и совет, и прощение, — она поняла, что старый приходской священник был просто ошеломлен ее историей. Но его, по крайней мере, не пришлось бы вводить в курс дела.

Вот уже два года как она призналась ему — помнится, она даже понизила голос из иррационального страха, что Том каким-то образом может ее услышать, — что ее муж сказал ей это только после свадьбы. «Что сказал, дитя мое?» Она приникла к самой решетке. Причина, прошептала она тогда на ухо исповеднику, в силу которой она потакала прихотям Тома, состояла в том, что он якобы очень хотел создать семью. Поначалу ей казалось, что она сможет это выдержать. Но потом — должно быть, Господь сжалился над ней — внутри у нее что-то вдруг взбунтовалось. Муж отправил ее в клинику. Она лежала там на столе — до чего же унизительно было рассказывать священнику о подобных вещах! — с этими жуткими креплениями на ногах, чувствуя себя как в капкане, в неотвратимой кабале, как вдруг, впервые в жизни, услышала хлопанье крыльев.

Старик в смущении заерзал. Карен почти услышала, как он подумал: может, эта особа не совсем… может, ей нужно нечто большее, чем духовная поддержка?

Труднее всего было убедить духовника, что она слишком боится своего мужа, чтобы его ослушаться. «Я не могла сказать Тому, что отказалась от лечения в „Репрогене“, никак не могла. Я не пытаюсь оправдаться, святой отец, но вы должны понять, — сказала она, озираясь в полумраке исповедальни, — что мой муж из тех людей, которые способны на все».

Где-то хлопнула дверь — наверное, в ризнице, подумала Карен; потом из другой части церкви донеслось попискивание резиновых подошв по камню — шаги приближались. Она соединила ладони в молитве.

Понимаю, проговорил отец Майкл, должно быть, вам было очень трудно. Затем внушительно напомнил ей о церковной доктрине, касающейся искусственного оплодотворения. Как будто в такой момент ей надо было говорить, что это нехорошо. Как будто она нутром не понимала, как будто не знала по собственному постыдному опыту, что сосулька замороженной спермы способна лишить «супружеское плодородие» присущих ему единства и чистоты.

Она ведь старалась поступить правильно, не так ли?

Отец Майкл, казалось, никак не мог уразуметь, что она сознательно пошла на адюльтер со старым любовником, чтобы забеременеть. Что она сделала это только для того, чтобы исполнить желание мужа завести ребенка и тем самым сохранить брак. Что у нее и в мыслях не было кому-либо об этом рассказывать. Во всяком случае, не сразу. Предполагалось, что это будет ее секрет, ее личный секрет.

Ей казалось, что она выдержит.

Сердце у нее затрепыхалось, когда она привстала задернуть бархатные шторки, вытягивая шею проверить, как там Нед. Вылитый ангелочек, сокровище мое, подумала она, глядя на сгорбленную фигурку сына, неподвижно сидевшего на скамье.

Звук шагов смолк, потом стал удаляться. И вот снова приблизился.

Она опустилась на колени и склонила голову, готовясь совершить акт покаяния. Сколько же времени прошло с последней исповеди? Сколько времени потребовалось, чтобы проделать этот путь: от того, что когда-то казалось невинным обманом, бесплодной жертвой ради мужа, которого она никогда не любила, но с которым ее связывал долг благодарности, — до соучастия в его убийстве? Она закрыла глаза, сжимая бедра, пока боль не вызвала слезы, уравновешивающие эту боль.

Руки у нее задрожали, когда она открыла крохотный молитвенник, подаренный матерью. Прозрачные страницы, усеянные точечками плесени, обладали нежелательной властью навевать воспоминания о прошлом — об унылых годах прозябания после ухода отца из семьи, когда они с матерью жили на стоянках жилых автоприцепов по берегам кипарисовых болот и в жутких городках Флориды, чьи названия она так старается забыть. Мать, которая в последнем из этих городишек окончательно повредилась умом, воспитывала ее в католической вере, внушала, что единственный путь к Богу лежит через страдания и самопожертвование, учила ее жить по закону, который, возможно, местами и был подпорчен, но все же позволял Карен считать себя более или менее порядочным человеком.

Даже теперь, как нельзя более готовая признать свою вину, она не могла не задать себе вопрос: что же все-таки она сделала неправильно? Брать в долг деньги вовсе не преступление. Равно как и любить.

Только по слабости, призналась Карен, она продолжала видеться с Джо. Как-то раз, вскоре после рождения Неда, она поддалась если не любопытству, то безудержному порыву приехать к нему с ребенком; потом, когда их сын подрос, она обнаружила, что все устраивает таким образом, чтобы при малейшей возможности побыть втроем. Хотя она решительно продолжала держать Джо в неведении, такие встречи давали ей ощущение полноты, какого она раньше не знала. То, что с ними происходило, убеждала она отца Майкла, казалось естественным, правильным и, уж конечно, более любезным Господу, чем брак, основанный на страхе, жестокости и лжи… ведь это они были настоящей семьей — в глазах Бога, разумеется.

Но приговор был бескомпромиссным. Отец Майкл сказал, что она должна прекратить внебрачные отношения, и предупредил, что если она скажет своему возлюбленному, что он отец ребенка, то это принесет больше вреда, чем пользы. Тогда, убежденная, что у старого священника допотопные, путанные, попросту извращенные взгляды, Карен его не послушалась. Теперь же ее одолевали сомнения. Может, все-таки надо было последовать его совету?

Карен вздрогнула, услышав вежливое покашливание за стеной кабинки. По ту сторону зашторенной решетки она разглядела силуэт невысокого, остролицего мужчины, затем неожиданно глубокий голос проговорил нараспев:

— Господи Иисусе Христе, возлюбленный душ наших…

Это был не отец Майкл. Ей бы почувствовать облегчение. По крайней мере, она могла бы воспользоваться удобством анонимности. Вместо этого ее охватила паника — смутный наплыв страха и раскаяния, который она вдруг ощутила с такой остротой, будто изголодавшийся хорек впился зубами в ее нутро.

— Из глубины взываю к Тебе в скорби моей, возлюбленнейший мой Господь и Спаситель, Кому бесконечно неприятен всякий грех; Который так возлюбил меня, что не пожалел для меня крови Своей, терпя муки жестокой смерти. Во имя Отца…

Когда рука священника вознеслась в жесте благословения, Карен заметила, что на запястье у него блеснули часы, и тут же поняла, что здесь что-то не так. Она открыла рот, собираясь ответить, но у нее вдруг вылетели из головы все слова; даже покаянная молитва, которую она заранее приготовила, не шла на ум. Исповедь. Словно хорек уже просунул пушистую голову ей в глотку и, сверкая маленькими красными глазками, принялся глодать ее язык.

Карен стала задыхаться и была вынуждена выскочить из кабинки — ей не хватало воздуха. Задернув шторки, она пошатываясь двинулась по проходу, и тут ее пронзила ледяная стрела осознания, что Неда нет на той скамье, где она его оставила.

Она выбежала на середину церкви. Быстро обвела глазами пустые ряды скамеек. Мальчика нигде не было. Заставив себя успокоиться и поискать получше, она окликнула его по имени — тотчас же обретя голос. В отчаянии, снова и снова повторяя про себя: «Молю Тебя, Господи, не допусти, чтобы это случилось!» — она опять заметалась по церкви, окликая Неда все громче и громче, попутно озираясь по сторонам, стуча по скамейкам и получая в ответ только эхо.

Из исповедальни с опаской выглянул похожий на птицу священник; он был в черной футболке, с кожаным шнурком на шее, на котором болтались деревянный крест и круглый значок с желтой улыбкой.

— Вам нужна помощь? — раздался его гулкий голос.

В церкви было множество укромных уголков, тысяча закутков, где можно было спрятаться, но, не обращая внимания на священника, Карен распахнула двери и через вестибюль выбежала на залитую солнцем улицу, откуда исходила непосредственная опасность. Козырьком приставив ладони ко лбу и сощурив глаза, она стала осматривать мирную провинциальную улочку, круто спускающуюся к гавани Глен-Коув. Под деревьями стояло несколько машин. Проехала на велосипедах молодая пара с собакой. Вроде ничего необычного. Но тут она увидела, что с обочины медленно съезжает помятый «додж-трейдсмен» с картинкой на зеркальном заднем стекле. Пустыня, кактусы с вытянутыми вверх побегами, похожие на полицейских автоинспекторов, череп лонгхорна, белеющий на солнце.

Легкий трепет узнавания исчез за доли секунды, как только Карен поняла, что Нед не может находиться в фургоне. Под ногу попало что-то мягкое. На ступенях церкви, словно попранное знамя, лежало зеленое «защитное» одеяльце мальчика. Она развернулась и увидела сына: поглаживая колени, он сидел в тени каменного контрфорса в противоположном конце двора и спокойно смотрел на нее. Когда он помахал рукой… Карен не могла сказать наверняка.

Но она услышала, как он что-то сказал…

Подойдя к мальчику, она коротко вскрикнула и присела на корточки рядом с ним, смеясь сквозь слезы, которых она не могла сдержать, давая волю чувству облегчения.

— Слава Богу!

Она закрыла глаза, не сказав больше ни слова, благодарная за то, что ее вернули на твердую почву. Ни более ясного знака, ни какой-либо другой причины для нее и быть не могло.

— Эй! — Карен притянула сына к себе. — У меня идея. Почему бы нам перед пляжем не заехать к Мистеру Мэну?

Нед не ответил.

— Сука!

Справочная служба снова поставила ее в режим ожидания. Карен шваркнула трубку. Впрочем, это не проблема; необходимая информация у нее уже есть: мисс Морроу уехала на выходные… нет, номера, по которому можно было бы с ней связаться, она не оставила. Как правило, она заходит за сообщениями по воскресеньям, во второй половине дня.

У меня экстренный случай, канючила Карен.

Все так говорят, милочка.

— Ничего не выйдет, Джо. — Она принялась ходить взад-вперед по опустевшей комнате. — Ничего не выйдет. Мы опоздали.

До этого Карен уже пыталась связаться с Виктором Серафимом по телефону, но он либо числился под другим именем, либо наврал, что купил дом на Лонг-Айленде. Она помнила, как он сказал, что позвонит. Почти наверняка это означало — после того, как работа будет кончена. Она уже ничего не могла сделать, чтобы его остановить. Передать Виктору послание через ее подругу мисс Морроу по прозвищу Ночная Звезда было их последней надеждой.

— Ты ничего не забыла?

Карен посмотрела на Джо, который лежал на кушетке смурной, небритый и курил сигарету, стряхивая пепел в стеклянную пепельницу, балансировавшую у него на животе. Почти месяц, как он пообещал ей бросить курить — ради мальчика.

Она вытерла лоб тыльной стороной запястья.

— Ты о чем?

— О том, что он пригрозил разделаться с Недом, если мы заартачимся.

— Это даже хорошо, пока у Серафима на нас что-то есть.

— Ты должна этому мужику полмиллиона долларов.

— Мы не можем это так оставить, Джо. И ты и я это знаем. У нас нет выбора. Я звоню в полицию.

— В полицию? — фыркнул Джо. — Ты спятила. Что ты им расскажешь? Историю о том, что заняла денег у какого-то бруклинского ростовщика? Миссис Том Уэлфорд, жена одного из богатейших людей в округе Нассау… Брось, они, скорее всего, отправят тебя в психушку в Стилвел-Вудс.

— Я знаю, как заставить их слушать.

— Неужели? — Он жадно затянулся и выпустил дым в потолок. — Ладно, положим, ты скажешь им, что, по твоим подозрениям, кто-то собирается убить твоего мужа, — и тут происходит «несчастный случай». Как, по-твоему, это будет выглядеть? Дьявол, мы даже не уверены, что этого еще не случилось.

— Я вовсе не хотела тебя втягивать. Идея была исключительно моя. И я скажу это кому угодно.

— Не забывай, мы действуем сообща. — Джо погасил сигарету и сел. — Тебе никогда не приходило в голову, что Серафим может блефовать? Этот тип — всего лишь мелкий мошенник. Да, он знает, как дать продристаться ничтожным людишкам, которые не отдают долги в срок, но он не мокрушник. Зачем ему усложнять свою жизнь?

— Он говорил, что за ним стоят другие люди.

— Они уже выбили свои деньги. Нет-нет, что-то здесь не так, я это нутром чую. Мне кажется, надо на все плюнуть и уехать, как мы и планировали.

Карен покачала головой.

— Слишком поздно.

— Ну, уедем мы сейчас, прямо сейчас, — что они смогут сделать? Знаешь, когда я увидел, что ты привезла Неда, я подумал: вот здорово! Сядем сейчас в машину — и вперед. Карен, послушай меня. Никто нас не будет искать. Помнишь Нью-Мексико, ту приграничную деревушку на задворках лошадиной страны апачей?

— Не очень… Смутно. Столько времени прошло.

Она подошла к сетчатой двери и стала смотреть на Неда, игравшего во дворе. Небо над лесом заволокло белой дымкой, и Карен засомневалась, что на пляже будет солнечно. Они должны вернуться к двум, если она хочет успеть к парикмахерше. Она чувствовала себя чужой в этой комнате, среди коробок, чемоданов и нехитрых пожитков Джо, сваленных в кучу на том же месте, где они оставили их после неудавшегося побега.

— Ты знаешь, что я тебя люблю, — заговорила Карен, облизнув пересохшие от волнения губы. Она уже приняла решение, и теперь надо было его озвучить. — Я только о том и мечтала, чтобы мы были вместе. Мы втроем. Чтобы жить одной семьей. Но мечты не всегда сбываются.

— В чем дело, Карен? — Джо вскочил с дивана и подошел к ней. — Что ты несешь?

— В жизни бывает только один шанс, — продолжала она, пряча глаза. — Можно принять только одно решение. И я его приняла. Вернее, его за меня давно приняли — тебе ли этого не знать? — Она чуть заметно улыбнулась. — Так что будет правильно, если я вернусь к Тому. Это единственное, что мне остается, и… я не могу просто предупредить его, Джо, — я должна все ему рассказать.

— Ты хоть понимаешь, о чем ты говоришь?

Она набрала полную грудь воздуха.

— О тебе и о Неде.

— Как дело доходит до выбора между нами, ты даже не колеблешься, — с горечью сказал Джо. — К тому все и идет.

— Выбора у нас нет.

— О господи! — Джо свесил голову и провел рукой по волосам. Потом отошел от Карен, но тут же вернулся. — Деньги, да? Вот оно что. Деньги. Больше тебя ничего не волнует — ни я, ни мальчик, ни «настоящая» семья… черт, ты даже стала думать, как он. Тебе нужно одно: жить в этом большом доме с газонами, лошадьми, теннисом в клубе, светскими раутами и целой армией обслуживающего персонала под боком, чтобы ты могла чувствовать себя в безопасности. Деньги.

— Ты знаешь, что это неправда.

— Я тебя не обвиняю. Да и кто бы обвинял! Так почему бы это не признать?

— Моя семья — это ты, Джо. Был, есть и будешь. У меня сердце разрывается при мысли… Джо, я готова была уехать с тобой в любую точку этого долбаного мира. И никто мне не нужен, кроме тебя и Неда. Ты тоже этого хотел, Джо, у нас была одна мечта — дом, полный детей и смеха… не деньги. Не деньги.

— Он тебя схавал, малыш. Никуда ты от него не денешься. Никогда не отвыкнешь.

Карен заправила волосы за уши, вспомнив события прошлой ночи. Она не собиралась до этого доводить, ее подвела собственная совесть. Ее бросило в дрожь.

— Мы должны поступить правильно, — сказала она. — Так, как лучше для Неда. Мы говорим о возможности убийства человека, которого он считает своим отцом. Как мы сможем после этого жить семьей?

— Этот подонок ему не отец. И будь он сейчас здесь, я бы с радостью придушил его собственными руками.

— Не говори так, Джо. Ты тут вообще ни при чем. Это я все затеяла.

— Нет, это я виноват, что послушал тебя, что согласился на то, что всегда считал ошибочным. Мне надо было настоять на том, чтобы ты подала на него в суд. Может, он и имеет право на Неда в глазах закона, и, конечно, поскольку он при деньгах, у него есть все шансы выиграть битву за опекунство, — но я имею на Неда право по крови, а также потому, что очень его люблю. Нед — мой сын.

— Знаю, что любишь. Знаю, что твой. — Карен заглянула в его глаза и заплакала. — Но ты не настаивал. Ты был бы только рад оставить все как есть — навсегда.

— Просто я пытался наладить свою жизнь. Отложить немного денег, чтобы мы могли начать с чистого листа. Но тебя это не очень устраивало. — Он помолчал, поводя головой. — Что ж, давай, расскажи Тому правду; посмотрим, как он это воспримет. Надеюсь — исключительно ради тебя, — что он стерпит.

— А какая альтернатива? — спросила она. — Даже если мы уедем на другой конец света, он рано или поздно нас найдет.

— Я все равно буду пытаться, Карен. Я пройду эту дистанцию. От начала до конца, до Верховного суда, если придется.

— Все кончено, Джо. — Она отвернулась, захлебываясь слезами, которые затекали в рот, мешая говорить. — Прости, но мне надо идти, я обещала Неду отвезти его на пляж.

Джо рассмеялся.

— Пляж. Пляж. Идеальный день для пляжа. О! Я поеду с вами.

— Нет, Джо. — Она почувствовала, как его ладонь легла на ее руку — узы первой любви еще не распались. — Не прикасайся ко мне… умоляю, Джо. Всем будет легче, если мы порвем одним махом. Помнишь, как в прошлый раз? — Она печально, через силу улыбнулась. — Мы не можем допустить, чтобы это повторилось.

Его рука упала.

— Тогда позволь мне попрощаться с Недом.

Она заколебалась.

— Хорошо, то есть ты, конечно, должен с ним попрощаться. Просто… даже не знаю, как сказать, бедный мой Джо, но постарайся не сделать ничего такого, что может его огорчить, ладно?

— Например, сказать, кто я на самом деле, и разрушить его жизнь?

Стоя у белого штакетника рядом с мальчиком, возившимся в траве у их ног, они казались прекрасной парой: молодые, здоровые, полные оптимизма… быть может, немного печальные, но Хендрикс ведь знал историю их отношений.

Фотографии были сделаны с обычного места, около десяти утра. На одной из них, самой выразительной, Нед вытаскивает с заднего сиденья внедорожника что-то похожее на мягкие игрушки. На другой «семья» прощается, от камеры не укрылась натянутая веселость Карен (старается ради сынишки); Хейнс смотрит мимо нее, отсутствующий взгляд прикован к горизонту. На последнем кадре они обнимаются — Джо с Карен, прислонившись к откидному заднему борту машины, стоящей на середине подъездной аллеи.

Стикер «Подвожу диких лошадок» на бампере частично скрыт за их длинными, тесно сплетенными ногами. Оба такие самовлюбленные, отметил Хендрикс, как будто позируют для рекламы какого-нибудь долбаного Ральфа Лорана, ностальгирующего по безоблачному американскому будущему. Эдди понял, почему боги могут хотеть взять реванш.

Понял он и кое-что еще.

То, что особенно беспокоило его на этих фотографиях. Три жизни, упакованные в багажник фургона. На них запечатлено, как близки они к отъезду.

Хендрикс знал, что несет ответственность за то, чтобы их остановить, расстроить их планы; он не гордился этим, но ему надо было сделать работу, надо было думать о собственной жизни. О собственном побеге. А на этой — смотрите-ка… Бледное небо за их головами и группа скелетообразных деревьев с уничтоженной июньским нашествием шелкопряда листвой создают впечатление преждевременно наступившей зимы.

Но на ней схвачен момент.

Мальчик и Хейнс церемонно пожимают друг другу руки…

Мэрион первая его надоумила. Взглянула на одну из более ранних их фотографий и, не зная, что это за люди, отметила между ними семейное сходство. Будучи сам не в состоянии это увидеть — вероятно, весь фокус тут в женской интуиции, — он все же не исключал возможность, что Хейнс был родным отцом Неда Уэлфорда. На магнитофонных пленках это никак не озвучено. А стало быть, не было и убедительной причины с кем-либо делиться своими догадками. Иначе с какой стати женщина будет таскать четырехлетнего сына на свидания со своим любовником?

Спустя полчаса после отъезда Карен система наблюдения Хендрикса засекла Хейнса, отправившегося на одинокую прогулку по лесным угодьям за Овербеком. В десять тридцать пять зазвонил телефон. Звонивший оставил сообщение на автоответчике, которое также было зафиксировано записывающим устройством Хендрикса, хотя запись уже не контролировалась.

— Слыхал, вы меня ищете.

Это был голос Виктора Серафима.

2

Она была как тигрица в течке, проговорил Эдди Хендрикс, когда серый «линкольн-таункар» свернул с Пайпинг-Рок-роуд на обсаженную дубами дорогу, ведущую в Долину Акаций. Детектив рассказывал своим спутникам, как ему подфартило с одной рассерженной женушкой, с которой они чуть не всю ночь прокуковали на заднем сиденье семейного автомобиля возле дома в Квинсе, выслеживая ее изменника-мужа. Нет, серьезно, он обвел слушателей многозначительным взглядом, я уж думал, света белого не взвижу.

Есть, мол, еще порох в пороховницах.

Никто не раскололся даже на улыбку: глухари на переднем сиденье ориентировались по лицу босса, сидевшего с обычной кислой миной, а может, они просто не могли уследить за губами Хендрикса, который трещал как сорока. Одно из преимуществ держать при себе громил с поврежденным слухом, объяснил ему как-то Виктор, состоит в том, что при них можно свободно говорить. Но только если они не видят губ. Этакая невинная прелюдия… век не забуду, сказал Хендрикс, вытирая пот с лица.

Виктор сидел в глубине кресла и, приглушив звук, смотрел по телевизору баскетбольный матч с участием команды «Никс». Он был в белом кашемировом свитере поверх голубой рубашки, темно-синих брюках и белых лакированных штиблетах. Донат жевал зубочистку и пялился в окно, время от времени поглядывая на босса с детективом в удлиненное зеркало заднего вида. Рой-Рой вел машину.

— Зря ты так волнуешься, Эдди, — сказал Виктор, не отрывая глаз от крошечного экрана.

— В смысле? — Хендрикс нервно захихикал.

— Мы едем на экскурсию.

Оставив слева торговый центр «Тюдор-Виллидж», они медленно вползли на холм и въехали в Долину Акаций. За последние две недели Хендрикс хорошо изучил эту зажиточную «слободку» с ее компактным провинциальным очарованием и волшебными бутиками — комфортабельными магазинами для богатых, где сбываются самые заветные желания, стоит лишь махнуть солидной купюрой или пластиковой картой. Не самое удобное место для ведения наблюдения: ни о какой попытке слиться с толпой или закорешиться с местными жителями не могло быть и речи — он бы торчал там, как яйца под хвостом у кота. Был субботний день, и главная улица кишела туристами и отдыхающими. Толпа — это, конечно, хорошо, но какую бы «экскурсию» ни задумал Виктор, Хендрикса беспокоило, что в случае провала его-то уж точно кто-нибудь узнает.

У него появилось дурное предчувствие.

Они свернули на Ойстер-Бэй-роуд, а у продолжения шоссе 107 свернули еще раз, теперь на Фикс-роуд, потом — в переулок, окаймленный живой изгородью из кустов бирючины, отбрасывающих на дорогу четкие геометрические тени. Ярдов через тридцать они остановились напротив детского сада Младенца Иисуса.

— Почему мы остановились? — спросил Хендрикс, стараясь казаться непринужденным, но голос его предательски хрипел. Он прокашлялся. — Тут и смотреть не на что.

Детсад был закрыт, короткая улочка пустынна, спокойна, как канал в предвечерней синеве.

— Ты никогда не бывал в подобных заведениях? А вот мне приходилось. Я отвозил туда наших мальчиков, — тихо проговорил Виктор, закидывая пятку на колено; под задравшейся штаниной Хендрикс увидел желтый носок с узором из перекрещенных клюшек для гольфа. — Чертов бардак! Жена мне всю плешь проела своим бесконечным нытьем, что у нее совсем не остается времени на себя. А по-моему, в таком возрасте детей нужно держать дома… от греха подальше. — Виктор засмеялся, откинув назад голову. — Не в этот ли садик ходит младший Уэлфорд?

Хендрикс кивнул.

— И каков распорядок дня?

— Он есть в моем отчете.

— Освежи мою память, Эдди.

— Шофер высаживает мальчика вон там, прямо у калитки. По будням — в районе девяти тридцати утра. А в полдень забирает.

— А этот тип, как его… Терстон… выходит из машины?

— Нет необходимости.

— То есть?

— С ними ездит няня, Хейзл, — продолжал Хендрикс с явной неохотой. — Она всегда отводит мальчика в здание, а на обратном пути заходит за ним и ведет к лимузину — кроме ее выходного, когда Карен Уэлфорд привозит и увозит его сама, в «вольво». Они очень осторожны.

Виктор рассмеялся.

— Еще бы!

— Послушайте, если это то, что я думаю, то я в этом участвовать не собираюсь.

— Эдди, Эдди, — мягко проговорил Виктор. — Мне нужны всего лишь факты. Разве я не за это тебе плачу?

— Я знаю свои границы.

— Мы говорим о пустяковом деле, о простом похищении. И не хуй мне вкручивать, что ты никогда не занимался подобными вещами.

— Всего один раз, да и то в связи с делом об опекунстве — в открытую и вполне законно. Даже правоохранительные органы были на нашей стороне.

— Да? Так ведь и у нас дело об опекунстве.

— Ой, не знаю. — Хендрикс покачал головой. Он не желал знать. Ему хотелось заткнуть уши. — Я о похищении младшего Уэлфорда… не понимаю я, Вик. А в перспективе что? Самоубийство?

— Это уже моя забота. А ты лучше подумай, как найти брешь. Любое место, где Нед Уэлфорд остается без присмотра, где переходит от одного стража к другому, менее загерметизированному.

— Я же говорил: они избегают рискованных ситуаций. Район такой. У богатых, когда они заводят детей, развивается чувство безопасности, как только их чада вступают в реальную жизнь. Ей-богу, они все еще говорят о полете Линдберга, как будто это было вчера. Девица не отстает от Неда ни на шаг.

— И на старуху бывает проруха.

Детектив поднял глаза и увидел, что Донат и Рой-Рой, которые были в одинаковых белых рубашках и узких клубных галстуках, затягивают крепления на ремнях безопасности. И пялятся на него в зеркало. Ему так захотелось сказать им: рад был с вами познакомиться, джентльмены, — вылезти из машины и уйти. Пока не поздно.

Но вместо этого он проговорил:

— Одна надежда — на понедельник.

Он бы не дотянул и до конца улицы.

Виктор улыбнулся.

— У кого-то прорезался голос?

— По понедельникам, — продолжал Хендрикс, — няня остается в детском саду на все утро. В полдень они здесь, у дороги ждут лимузин, который обычно опаздывает, потому что Терстон никогда не отказывает себе в удовольствии заехать в деревню выпить капучино. Есть там такое кафе, «Конюшня» называется. Вроде у него там шуры-муры с одной из официанток.

— Надолго опаздывает?

— На прошлой неделе им пришлось ждать пять минут.

— Это то, что надо, Эд. — Виктор наклонился к нему. — Теперь все получится. Ты сядешь впереди с Рой-Роем. Машина будет другая, но поведет Рой-Рой. Он подъезжает к ним, и ты начинаешь забалтывать девицу.

— Минуточку! Минуточку, черт побери! Никто никогда не говорил мне, что я должен ехать в какой-то машине…

Эдди сглотнул, у него пересохло во рту.

— Все, что от тебя требуется, это завести с ней разговор. Ну, ты знаешь — спросить дорогу или что-нибудь в этом роде. Донат, который будет случайно проходить мимо, подкрадывается сзади, хватает мальчишку и запихивает его в машину. — Сжатые ладони Виктора раскрылись, как книжка. — Чего проще!

Он должен был это предвидеть. Должен был понять, к чему все идет, догадаться, что именно это Виктор и замышлял с первых дней. Как же он мог так лопухнуться? Его подрядили на эту роль с самого начала.

— Нет-нет, это безумие. Я никогда не ввязываюсь в подобные дела. Не хочу быть замешанным ни в какой уголовщине. Господи, твою мать, это же статья, Вик! По федералке вам светит от двадцати пяти до пожизненного.

Виктор откинулся на спинку сиденья.

— Мы всегда знали, что в этой ситуации заложен потенциал, она может принять любой оборот.

— На глазах у толпы свидетелей? — продолжал детектив, но не так резко. — На тротуарах роем вьются мамаши, дети, воспитатели… это как потревожить осиное гнездо. И почему именно я, черт возьми? Я вам не нужен. Лучше уж в должниках ходить.

— Я оказываю тебе очень большую услугу, Эдди, я предлагаю тебе кусок, долю в добыче. Восемьдесят на двадцать — как тебе такой расклад?

— Пустой номер. — Хендрикс ослабил галстук.

Он подумал, не сказать ли Виктору, что Нед, возможно, не является сыном Тома Уэлфорда? Если босс об этом еще не знает, это придаст некоторую весомость его аргументу. Но Виктор — человек непредсказуемый, а Хендрикс не хотел, чтобы у того создалось впечатление, что он от чего-то отказывается.

— Не пустой, Эдди, — терпеливо гнул свое Виктор. — Вчера я опять встречался с Уэлфордом. Считай, деньги у меня в кармане. Он согласен позаботиться о долгах жены. Плюс кое-что еще. Когда такой законопослушный человек дает слово, Эд, на него можно положиться. Мы достигли взаимопонимания.

— Что это значит? — Хендрикс понимал, что его единственный шанс — согласиться, но хотел создать видимость, что ему нелегко принять предложение Виктора. — Вы доверяете ему, потому что он учился в Хотчкиссе и Йельском университете, потому что он заметная фигура в финансовых кругах?

Чем убедительнее он изобразит нерешительность, полагал детектив, тем больше шансов будет у него выпутаться из этой ситуации.

— Это значит, что Том Уэлфорд не побежит в полицию, получив в понедельник письмо о выкупе. Раз уж его жена снюхалась с сомнительными личностями… нет, его это убьет, он не захочет поднимать шум.

— Возможно, — задумчиво проговорил Хендрикс, — но в таких делах ничего не бывает так гладко, как предполагаешь. Всегда что-то срывается.

— Мы давно ждали такого фарта, Эдди.

— А жена? Ей-то что помешает пойти в полицию?

Виктор снял очки, подышал на стекла, протер их краем свитера и проверил на свет.

— Видишь ли, Эдди, они с Хейнсом очень переживают из-за пропажи денег из камеры хранения. Они не смогут заплатить процент. Они сами в жопе. — Он с улыбкой посмотрел на Хендрикса и надел очки. — Я предложил им найти выход, я предложил Карен — нельзя сказать, что она и сама не рассматривала такой вариант, — контракт по устранению ее мужа. Наш разговор записан. У меня даже есть свидетели. Правда, ребята?

Донат и Рой-Рой, внимательно следившие через зеркало за их беседой, закивали головами.

— Вы хотите сказать, они все-таки согласились его прикончить?

— Умница! Пришлось, конечно, их уговаривать, но недолго. Недолго, Эдди.

— Но вы ведь это не всерьез?

— Это был единственный способ помешать голубкам смыться. Они ведь собирались взять мальчишку с собой, а это спутало бы нам все карты. Что же касается Уэлфорда, то какая разница? Если ребенка забирает мать — ладно, мы получаем сердца, обливающиеся кровью, но как только они пересекают границу штата, то это уже становится похищением несовершеннолетних, это киднеппинг, Эдди. А если его забираем мы, то Уэлфорд, по крайней мере, будет знать, что если он заплатит, то сможет снова увидеть сына.

— Пожалуй, вы правы. Я никогда не думал в эту сторону.

— Как ты считаешь, сколько нам попросить — десять, двадцать?

— Почему вы так уверены, что он заплатит?

— Заплатит, заплатит, куда он денется? Она об этом позаботится. Ты же знаешь цену этому типу: ты сам анализировал его доходы, проверял чеки по кредитам… Эдди, двадцать миллионов для него — капля в море. Пара телефонных звонков — и все дела.

— Двадцать миллионов долларов… — проговорил Хендрикс, поводя головой.

— Послушай, когда они получат ребенка, им будет плевать, во сколько им это обойдется, для них это будет как Рождество в августе — все довольны, все счастливы. И знаешь, я думаю, это даже поможет им спасти брак. Стать ближе друг к другу. В каком-то смысле мне это даже нравится.

— Ну вы и фрукт!

Виктор усмехнулся.

— Надо просчитывать все варианты, Эд. Надо учиться быть гибким, приспосабливаться, если хочешь всегда быть в выигрыше.

Он подал в зеркало знак Рой-Рою, исполнив двумя пальцами нехитрую пантомиму: заводи! — и «линкольн» съехал с обочины.

— Вы так говорите, будто оказываете им услугу.

— Я всегда стараюсь мыслить позитивно. Представляешь, как мы разбогатеем? Ну что, надумал?

Хендрикс замялся.

— Эдди?

— Да вроде. — Он уже высчитал свою долю, и это на время отвлекло его от размышлений о том, с чего вдруг Виктор так расщедрился.

— У меня есть для тебя еще одно поручение.

Всю дорогу до вокзала в Минеоле, где час назад Хендрикс оставил свой «каприс», музыка играла на полную громкость — безопасная смесь новых и старых хитов на волне 97 FM.

Детектив, сгорбившись на сиденье, наблюдал за Виктором и его ребятами, которые продолжали урывками переговариваться на языке жестов, словно его тут не было. Кто знает, может, они собирались открутить ему яйца и сделать из них шашлык. В бешеном порхании рук и говоре пальцев — лепете, он бы сказал, — Хендрикс выискивал жесты и выражения лиц, по которым можно было бы хоть что-нибудь понять, но так ничего и не выискал, и это усилило его подозрения, что от него намеренно что-то утаивают.

Только когда они спланировали по пандусу на парковку, до него дошло, что Виктор уже разговаривает с ним — дает указания. Музыка играла так громко, что Хендрикс не слышал даже собственных мыслей. Он смотрел прямо перед собой, оглядывая машины, вспоминая, где оставил свою.

Виктор приблизил губы вплотную к его уху.

— Я говорю, мои люди хотят получить назад свои деньги, Эд.

— Что? Какие деньги? Не понимаю, — со смехом прокричал он в ответ, стараясь не выдать своего смущения. — Вы ведь вроде сказали, Уэлфорд согласился оплатить долг жены.

— Да, но она этого не знает.

— Ни хрена подобного!

— Я хочу, чтобы ты съездил к Хейнсу и поговорил с ним.

Хендрикс нервно захихикал.

— Вот как? И о чем?

— Тебе нехорошо, Эдди? На тебе лица нет.

— Лучше не бывает. — Хендрикс сглотнул. — Хотите, чтобы я смотался в коттедж? Ладно. А что делать, если Хейнса нет дома? По последним сведениям, он уехал. Мы его больше не пасем.

— Ждать — вот что делать.

— А что, если он приедет не один?

— Скажи ему, что тебе нужно сказать ему пару слов наедине.

— Это не по моей части. Не думаю, что я сгожусь для такой роли. Уже поздно, я обещал Мэрион быть сегодня вовремя… — Другого оправдания он придумать не мог.

— Ты ничего не забыл?

— Нет, с меня хватит! — взорвался он вдруг. — Я ухожу.

Не сводя глаз с Виктора, он нащупал дверную ручку. Дернул за рычаг — дверь была заблокирована. Виктор положил руку ему на плечо.

— Держи себя в руках, Эдди, мужик ты или кто? Ты не можешь уйти. Помни: ты пока что мне должен; я и сам могу остановить твои часы — в любой момент.

Детектив поежился под мягкой, тяжелой лапой Виктора.

— Вы с меня и так хорошо имеете за ваши деньги.

— Ты мне не хами, — посоветовал Виктор. — Эй, чудилы, приглушите эту херню!

Донат, который прищелкивал костлявыми пальцами под «Могу ли я тебе солгать?» группы «Юритмикс» — правда, не попадая в ритм, — потянулся вперед вырубить радио.

Хендрикс опустил глаза и уставился на свои любимые, изрядно стоптанные «доксайдеры»… представил, как их обмотают цепью и сбросят якорь за борт. По телефону Виктор говорил, что хочет показать ему свой корабль — десятиметровый полукаютный катер, который он держит на причале в Гленвуде. Можно совершить морскую прогулку, если будет время.

Но повторного предложения не последовало.

— Пришлось нам как-то преподать урок одному типу, — рассказывал Виктор, — не помню, как его звали. Я ему: «Сделай себе доброе дело, приятель, — отдай долг, иначе мы разметаем тебя по пустырю». Он давай скулить: я, мол, то, я, мол, се, тогда я сказал: «Мать твою так, еще раз пасть разинешь — Донат, вон, тебе мигом накостыляет». Мужик слова больше не сказал, но ты ведь знаешь, как у Доната со слухом. Бац! Врезал ему прямо в долбаный глаз, а потом как пошел ногами мутузить — у того только кости хрустели.

— Ладно, ладно, вам не придется натравливать на меня вашего громилу, я все слышал.

По едва уловимой редукции света за стеклами очков Виктора Хендрикс понял, что переступил черту.

— Его поколотили ни за что, Эдди. Видел бы ты его рот — такой весь… живого места не было. Он считает себя красавцем, вроде этого… Рока Хадсона. Ты знаешь этих типов — выбьешь такому пару его поганых зубов, так он ночами спать не будет. Когда этих обормотов бьешь, они сразу делают так… — Для наглядности Виктор поднял руки, заслоняя лицо. — Защищай живот, жизненно важные органы, печень, почки, самую важную часть тела. А у этих… — Он перегнулся через подлокотник и ласково ткнул Хендрикса двумя пальцами в надежно прикрытые жиром ребра. — Хрен с ним, с лицом, что уж такого важного в твоем лице?

— Никогда не лезь в драку с уродами — им нечего терять, — прохрипел Хендрикс. — Я правильно понял?

— Ах ты, отсосыш! — С этими словами Виктор ударил его по носу ребром ладони — достаточно сильно, чтобы открылась старая рана и хлынула кровь.

— Вот черт! — заверещал Хендрикс, доставая носовой платок. — Зачем вы так?

— Будешь рыпаться, получишь еще.

— Вы что, охренели? Или я похож на Рока Хадсона? — Глаза у него слезились.

— Уже нет.

Донат и Рой-Рой были в восторге.

Глядя на них, и не скажешь, да? Они ведь родственники, вроде даже братья — точно никто не знает. Не разлей вода! У них все было общее: деньги, шмотье, девочки… и талант, который даром пропадает при их нынешней профессии, рассказывал ему Виктор. Астрономия. Без шуток. Ночное небо, усыпанное звездами, было музыкой для их глаз. Рой мог вычертить карту звездного неба на текущий момент с названиями далеких созвездий; о лунных горах и морях он знал больше, чем какой-нибудь долбаный астронавт.

Вон он, перебил Хендрикс, указывая на свой «каприс», — самый уродский драндулет на стоянке, ха-ха. Зато на месте, а?

Что касается Доната, продолжал Виктор, то у него было хобби изучать расположение планет в знаменательные дни американской истории. Если Донат не знал чего-то о транзитах Юпитера или оппозициях Марса в августе, значит, этого и не стоило знать.

Вот как? Вам бы с Мэрион встретиться, хотел было сказать Хендрикс: никогда еще он не испытывал большей радости при виде своего «шевроле».

Учителей в бруклинском приюте для глухих (где Виктор провел первые годы в Штатах и куда потом не раз возвращался набирать персонал) поражали способности этих мальчуганов, и они прочили им светлое будущее. Еще до того, как Донат научился свистеть (если можно так выразиться) о бескрайних небесных просторах, они с Рой-Роем 7 июня 1986 года под холодным огнем метеоритного дождя до полусмерти избили своего первого землянина. Какого-то простого пьянчугу, валявшегося на улице…

До этого момента в истории вселенной — он хохотнул — у них была реальная возможность выбиться в люди.

Уж куда там, прогундел Хендрикс в прижатый к носу окровавленный платок, стараясь укрыться от недоброго взгляда Доната в зеркале.

Парни должны были сопровождать его в Овербек.

Машину, Эд, можешь вести сам, ты знаешь дорогу, а мальчики поедут в качестве вооруженной охраны, пошутил Виктор. Всем было известно, что ни тот ни другой не носят оружия. Донат и Рой-Рой оказывали личные услуги. Оружие здесь не годилось. Эти парни специализировались по мордобою, применяя все, что под руку попадется, — они были мастерами импровизации. Впрочем, в большинстве случаев им вообще не требовалось ничего делать — только появиться. Хватало одного их присутствия.

Они зарулили на свободное место рядом с «шевроле». Все четверо вышли из «линкольна-таункара». Виктор пересел на водительское кресло. Хендрикс распахнул дверцы своей машины и на минуту оставил их открытыми, включив двигатель и кондиционер. В шесть тридцать — на улице все еще стояла страшная жара — воздух был такой густой, что хоть ложкой ешь.

— Надеюсь, ты справишься, Эдди, — напутствовал Виктор, сидя за рулем «линкольна», где он выглядел до странного нелепо.

— Зачем они мне тогда? — Он мотнул головой в сторону ребят.

— Мог бы и поблагодарить за компанию.

— Должно быть, это надолго? — Хендрикс вытер нос тыльной стороной ладони, и на ней осталась ржавая полоса. — Не возражаете, если я позвоню жене, предупрежу, что буду поздно?

— Почему бы мне не сделать это самому?

— Хотите оградить меня от тяжелой артиллерии? — Хендрикс кивнул. — Ради бога. Действуйте. И не забудьте сказать ей… а, хрен с ним, она знает причину.

— Я скажу ей, что ты ее любишь, Эд.

— Не повредит. — Детектив подмигнул. — А что сказать Джо Хейнсу?

— Это никогда не повредит, — ответил Виктор.

— А он ждет этого… визита? — Эдди помнил о сообщении, которое Виктор оставил Хейнсу на автоответчике, и ему важно было понять, связался ли тот с ним после этого, а если связался, то что ему сказать. Но на самом деле он хотел спросить Виктора, имеет ли предстоящая поездка отношение к намеченному на понедельник похищению младшего Уэлфорда.

Его задействовали через его голову.

— Рано или поздно Хейнсу придется вернуться в коттедж, и тогда ты скажешь ему, что планы изменились, и потребуешь деньги, которых у него нет.

— Зачем же тогда к нему ехать?

— Это часть плана.

— Дьявол!

Хендрикс хотел сесть в машину, но ему пришлось с минуту подождать, пока со стоянки не выкатится автомобиль местной полиции. Небо на востоке помрачнело, тучи, широкой плотной шторой надвигавшиеся с океана, несли на хвосте ночь, и непонятно было, то ли собирается гроза, то ли просто темнеет.

— Начнет вопить, — крикнул на прощание Виктор, — скажи ему, простите, мол (мальчики тебя поддержат), но у мистера Серафима лопнуло терпение.

Донат и Рой-Рой уже сидели на своих местах, пристегивая ремни.

3

Карен стиснула лицо крепкими тонкими руками. Слезы сгладили морщинки, которые она высматривала в зеркале в серебряной оправе, и ей оставалось только привести в порядок размазанные глаза — самое привлекательное в ее наружности, как всегда говорил Том.

Ей хотелось для него хорошо выглядеть.

Она окунала глаза в специальную ванночку из синего стекла, наполненную травяным настоем, повторяя эту процедуру, пока белки полностью не очистились. Такое ощущение, будто плаваешь под водой без маски.

Потом выпила «Абсолюта» из зубного стаканчика.

Час назад кто-то позвонил с работы Тома и передал, что он задерживается. Пусть она идет одна — они встретятся прямо там, на вечере.

Раздевшись в их общей ванной, преисполненная благодарности за это известие, она ходила по ней, трогая личные вещи Тома: халат, зубную щетку, одеколон, бритву, — и невольно вспомнила молитву для узников, получивших отсрочку смертного приговора, которая начиналась словами: «Иисус милосердный, сокрой меня в ранах Твоих». Сердце ее готово было выпрыгнуть из груди.

Она долго стояла в душевой кабине, напоминавшей птичью клетку, продлевая за ее решеткой приятное ощущение успокоенной совести. Холодные, соленые водяные иглы оживили саднящее граффити — следы прошлой ночи, оставленные на самых нежных местах ее тела. Она подставляла их под мощные струи, обжигавшие сладчайшим огнем, пока наконец, вся горя, не почувствовала себя очищенной.

Облегчение, которое она испытала, узнав, что с Томом ничего не случилось, притупило чувство благодарности к этому человеку.

Человеку, который был способен так с ней поступить.

Как бы теперь ни развивались события, когда она все ему расскажет, он сумеет найти выход из положения. Сумеет сделать так, как лучше для нее.

Желая ему угодить, Карен решила не злоупотреблять косметикой, чтобы лицо сохранило природную бледность. Но маникюр и губной макияж она уже сделала в городе, в салоне «Красная дверь», где девушка, по ее описанию, покрасила ей губы и ногти в тон рубиновому колье. Зеленое шелковое платье вкупе с темно-медовыми волосами, чуть впалыми щеками и длинными, стройными ногами делало ее похожей на женщину-вамп сороковых годов. Платье Карен тоже выбрала в пандан к отсутствующему подарку мужа. Она даже не знала, успеют ли починить застежку. Пока что никто ничего не передавал и не присылал. И в то же время ничто не противоречило указанию Тома одеться скромно, но чтобы шея была открытой.

Более или менее удовлетворенная своим внешним видом, Карен вышла на балкон подышать свежим воздухом. Она допила прямо из горла остатки водки и, завинтив серебристую пробку, швырнула бутылку в темноту, подождав, когда она шмякнется на крокетную площадку, где утром ее, конечно же, найдет Доминик и предъявит как вещественное доказательство мародерства хулиганов из соседнего дома. В Нонсач уже съезжались гости — до нее доносился шум подъезжающих автомобилей, вереница которых, судя по звуку, тянулась аж до Лэттингтон-роуд.

Возвращаясь в комнату, Карен засмотрелась на балконный фонарь. Его матовый чашеобразный плафон потемнел изнутри от собранного за лето урожая дохлых насекомых. Она вошла в стеклянную дверь и задернула за собой шторы.

А ведь сегодня Джо должен был заехать за ней и Недом.

Карен приоткрыла дверь детской.

Нед сидел в постели, обложенный подушками. Волосы аккуратно причесаны, личико сияет чистотой, глазки смущенно бегают — как мышки, ищущие укрытия. Ей показалось, она слышала голоса.

Когда Карен вошла, мальчик на нее даже не взглянул.

Она присела на край его узенькой кроватки, чувствуя себя незваной гостьей. Выжидая, когда комната перестанет вращаться. Стараясь не помять платье из жесткого, шуршащего шелка.

— Солнышко! — Она тронула его за руку, вяло лежавшую поверх простыни.

Нед посмотрел на нее, всю такую расфранченную. Ни тени восторга! Он снова напомнил ей Джо.

— Мы будем совсем рядом, в соседнем доме. — Ладно хоть голос ее прозвучал естественно. — Слышишь оркестр? — Звуки музыки волнами докатывались из-за бухты.

Мальчик взял в рот большой палец и стал его сосать.

— Это не из-за того, что вы уходите, — услышала Карен за спиной голос Хейзл.

Девушка стояла у окна. Книги в ее пухлых руках не было — значит, они не читали.

И все же Карен была уверена, что ей не послышалось.

— Нед грустит, потому что мы не можем найти его «защитное» одеяльце. Без него он не уснет. Мы подумали, что, может, где-нибудь, когда вы путешествовали…

— Такое уже бывало, — прервала ее Карен. — Я абсолютно уверена… Солнышко, а оно не осталось в машине, когда мы ездили на пляж?

Она повернулась к Хейзл.

— Вы не проверили в «вольво»?

— Мы все обыскали, — ответила девушка. — Нед полагает, что он, скорее всего, забыл его в доме у своего друга.

— У своего друга? — Карен рассмеялась, глядя на висевший на стене плакат с изображением слоненка Бабара. — У какого такого друга?

— «Они» сегодня общались — Нед и его воображаемый друг, — с лукавым видом сообщила Хейзл. — Как раз перед вашим приходом, миссис Уэлфорд.

Приглушенные голоса, обеспокоенный взгляд мальчика… ему пришлось спрятать от нее Мистера Мэна, срочно его удалить. А вдруг Хейзл тайными путями проникла в «их» частный мир? Вдруг удостоилась чести уже не просто подслушивать «их» беседы, а задавать вопросы и получать ответы?

Девица все знала. Она выстраивала против нее дело.

— У воображаемых друзей не бывает домов, — холодно проговорила Карен. — Должно быть, он имел в виду церковь. Мы заезжали по пути в церковь Девы Марии, и он… — Она ясно увидела, как сама подбирает со ступеней церкви истрепанное зеленое одеяло. — Нед, солнышко мое, утром мы съездим туда и проверим. Если кто-то занес одеяльце в церковь, то можешь быть спокоен, у отца Майкла оно не пропадет.

Карен стиснула ладошку сына. Обращенный на нее взгляд мальчика был полон укора. Неду она готова была простить что угодно.

— Я тебе почитаю, солнышко. Мамочка побудет с тобой, пока ты не заснешь. Все в порядке, Хейзл, ты можешь идти.

Няня пожала плечами, отвернулась поправить шторы, затем обошла кроватку с другой стороны и присела на корточки поцеловать Неда и пожелать ему спокойной ночи. Он в нее так и вцепился.

— Я никуда не ухожу, — шепнула ему Хейзл.

— Если это поможет, то Мистер Мэн сказал ему, что он оставил одеяло во дворе под деревом, где он обычно играет, — выдала она Карен с невинным видом, будто от лица мальчика.

— Вот как? — Карен заставила себя улыбнуться. Давно ли Хейзл все знает, подумала она, кому еще она рассказала?

— Это реальное место. Он вовсе его не выдумал.

Впрочем, скоро это не будет иметь значения.

— Мне нужно тебя на пару слов, — сказала Карен.

Вот сучка, еще улыбается!

Когда девушка встала, осторожно отрываясь от Неда, который все еще удерживал ее за футболку, Карен вышла вместе с ней из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Прислонилась к ней спиной и глубоко вздохнула.

— Я хочу, чтобы утром ты собрала вещи и уехала. Ты уволена, — спокойно проговорила она.

Хейзл уставилась на нее в недоумении. Потом закрыла глаза и снова открыла.

— Я в чем-то провинилась?

— Полагаю, причина тебе известна.

— Я не уверена, миссис Уэлфорд. — Рука, взлетевшая с бедра, крутила прядь белесых волос; Хейзл показала бровями на дверь детской. — А нельзя, э-э, обсудить это где-нибудь в другом месте? У мальчика острый слух.

Карен прошествовала с ней по холлу до открытого окна, находившегося вне пределов слышимости от спальни Неда. Она успела утратить преимущество.

— Я напишу тебе рекомендацию, — снизошла она и, шурша шелками, обрушилась на Хейзл: — Лишь бы ты убралась из этого дома. Ты здесь не для того, чтобы за мной шпионить!

Девушка покачала головой.

— Но я, честное слово, понятия не имею, о чем вы говорите.

— Чего тебе надо? Денег?

— О, это уже забавно! — Хейзл издевательски хохотнула. В полумраке холла ее лицо казалось пепельно-серым.

Воцарилось молчание.

Начиная сомневаться в своих подозрениях, Карен приложила запястье ко лбу, пальцы у нее дрожали. Она никак не могла вспомнить, приняла ли она таблетки, которые оставил ей Том, помнила только, что нашла заначенные на черный день полбутылки «Абсолюта», чтобы их запить. Она уже сожалела о том, что затеяла этот разговор с девицей. Надо было просто поцеловать Неда и сразу отправиться на вечер.

— Ваш муж предупреждал меня, что это может случиться, — тихо сказала Хейзл. — Он ввел меня в курс дела, когда принимал на работу. Рассказал, как Нед в грудном возрасте сломал руку. Вы уверены, что справитесь без меня, миссис Уэлфорд? Для начала мы должны обсудить это с ним. — Она провела языком по верхней губе. — Возможно, утром. Сейчас вы, извините за выражение, кажется, не в себе.

— Так это он тебя на это подбил. То-то ты себе так много позволяешь.

— На что подбил? — Она нахмурилась. — Все, все, чем я занимаюсь, — это моя работа. Неужели вы всерьез, спустя два года, ставите мне в вину то, что меня волнует все, что происходит с Недом?

Хейзл подняла глаза к потолку, за ее белесыми ресницами стояли слезы.

— Да, я всего лишь его няня, но это не значит, что я не могу его любить. Он такой необыкновенный мальчик, если бы вы только… он такой ранимый. — Она сгорбила свои плечи пловчихи. — Я знаю, что он ваш. Только иногда я задумываюсь, хорошо ли вы понимаете… Он нуждается во всяческой поддержке, он нуждается в друзьях, он нуждается в защите.

— От кого? — Карен аж рассмеялась. — От кого его нужно защищать? Можешь говорить, Хейзл, я не буду тебя упрекать. Ты ведь просто выполняешь свою работу, — глумилась она, хотя уже начала сомневаться в правильности своего впечатления о девушке.

— Я всего лишь пытаюсь сказать, миссис Уэлфорд, что, будь я на вашем месте, я бы ни за что не стала осложнять Неду жизнь, тем более что ему и так нелегко. Я нужна ему здесь, сейчас. — Она смахнула слезу. — Я вам обоим нужна.

Рука Хейзл влажно упала на обнаженное плечо хозяйки.

— Извини, — бормочет Карен и, не зная, как реагировать на речи Хейзл, проходит мимо нее к открытому окну.

Должно быть, она выпила лишнего.

Высунувшись в бездонную, беззвездную ночь, она фокусирует взгляд на соседской подъездной аллее за деревьями, очерченной трепещущими факелами, как взлетно-посадочная полоса в джунглях. С легкими порывами теплого ветра до нее докатываются буруны оживленных голосов, всплески смеха и музыки. Вечер в полном разгаре.

Карен, которую всегда приводило в волнение пламя зажженной свечи, вдруг занервничала, боясь что-нибудь пропустить.

— Ты не почитаешь Неду? — В поисках опоры, она хватается за руку Хейзл и отступает назад. — Я уже опаздываю.

Перед лестницей Карен остановилась, вцепившись в качающиеся перила, и прислушалась. В доме было тихо, шепот стоял у нее в голове.

Подобные вещи требуют времени, думала она, со временем все утрясется. Через день-другой они уедут в Европу. Нед оправится от всех потрясений. У детей короткая память, это она вычитала в одном из пособий для родителей — о том, как те переживают детство. Он напрочь забудет о своем Мистере Мэне, и когда они вернутся… Ее взгляд упал на стрелки часов внизу в холле.

Она медленно спустилась по лестнице. У нее появилось смутное чувство, что она что-то забыла — что-то, что собиралась сделать. Но так и не вспомнила. Снова прислушалась, но услышала лишь частый, неровный пульс собственного сердца.

Выйдя из дому, она решила, что вечер слишком теплый для палантина, который она захватила с собой, и бросила его на шляпную вешалку у парадной двери.

4

— Дорогая! — воскликнула Тамара Дэвенпорт, взяв Карен за обе руки и старательно чмокнув ее сначала мимо одной щеки, потом мимо другой. — Ну до чего же ты божественно выглядишь! — На ее властном обветренном лице, когда она отстранилась, было написано вежливое недоумение. — Как это ты отважилась прийти одна? Где же Том?

— А его еще нет? — весело спросила Карен, изо всех сил стараясь казаться беззаботной. — Ты ж его знаешь. Всегда приходит последним. Том ни за что на свете не пропустит это мероприятие.

Тамара срочно препоручила ее заботам своего мужа Чипа, загорелого, жилистого коротышки шестидесяти с лишним лет, которого Карен встречала иногда во время пробежки по берегу перед завтраком. Он галантно сопроводил свою соседку в сад и поднес ей бокал. В толпе гостей она узнала всего несколько знакомых лиц.

Необычное сборище, учтиво заметил Чип Дэвенпорт. Она так и не поняла, нравилось ему или нет, что люди «из всех слоев общества», как он выразился, в поддержку благого дела топтали его доведенные до совершенства газоны.

Украшенный белой колоннадой фасад Нонсача позади них, самонадеянно названного так в честь разрушенного дворца Генриха VIII в Саррее и являющего собой один из немногих еще сохранившихся на побережье поистине роскошных особняков, был весь в огнях.

Хозяин дома не отпускал от себя Карен ни на шаг, рассказывая ей о замечательной коалиции, созданной его женой для борьбы против строительства в Хемпстедской гавани мусоросжигательной печи. Тридцатиэтажную дымовую трубу, способную отравить все окрестности от Сэндз-Пойнта до Ойстер-Бэя, иначе как потенциальным злодейством не назовешь. Карен согласилась. И присовокупила, что Тома тоже страшно возмущает эта затея.

Наконец ей удалось укрыться от него в шатре, где гости уже начинали рассаживаться за обеденные столы, восхищаясь роскошными украшениями из цветов, и, под взрывы смеха и канонаду пробок от шампанского, подписывали не облагаемые налогом чеки для «военной» казны Тамары Дэвенпорт.

Усаживаясь за стол в необнадеживающей компании, Карен развернула свой стул так, чтобы ей было видно главный вход в палатку.

Она почувствовала на середине спины ободряющее подталкивание его ладони, когда он повел ее к переполненной танцплощадке, пробиваясь на свободный пятачок рядом с оркестром.

— Дай хоть я на тебя посмотрю, — проревел Том, стараясь перекричать музыку, и крутанул жену от себя на расстояние вытянутой руки.

— Это единственное, что у меня нашлось для данного случая, — сказала она, имея в виду темно-зеленое, почти черное шелковое платье.

Взгляд одобрения.

— Царица бала. Любой скажет. Одно совершенно незнакомое мне лицо указало мне на тебя как на самую очаровательную женщину на этом вечере.

— Я тебя умоляю, Том, — она покачала головой, — должно быть, оно имело в виду кого-то другого.

Надо же, «незнакомое лицо».

Том улыбнулся.

— Она была чертовски права.

— Скорее, чертовски пьяна.

Карен заметила, какую гримасу он скорчил, когда саксофонисты переднего ряда — замшелые старики в белых смокингах — торжественно поднялись со своих мест, чтобы исполнить бьющий на эффект пассаж из «Мастера Бластера» Стиви Уандера. Спотыкающийся звук, достаточно сильный, чтобы волоски на руках у Карен встали дыбом. Том что-то пробурчал.

— Что-что? — Она засмеялась.

Он снова ее покрутил.

— Вне конкуренции.

— Ты серьезно?

— Солнце и рядом не стояло.

— Ну вот, теперь ты меня смущаешь. — Карен поднесла руку к горлу и дотронулась до изящной ямочки между ключицами, усомнившись на мгновение, то ли ей кажется, то ли шею действительно что-то стягивает. — Оно еще там?

— Пожалуй, ты единственная, — прошептал Том, касаясь губами ее уха, — кому не стоит злоупотреблять горячительными напитками.

— Теперь, когда ты рядом, со мной все будет хорошо, — сказала она, стиснув его руку. — Я так за тебя рада!

— Это всего лишь деньги, — ответил он рассеянно, шныряя взглядом по толпе.

Ее щека снова легла на широкое плечо мужа. Карен собиралась с духом, чтобы все ему рассказать.

До середины обеда она сидела как на иголках, пока не убедилась, что он жив и здоров. Не в состоянии притронуться к пище, она постоянно пила и наконец, подняв глаза, увидела, как он пробивается к ней с противоположной стороны шатра, остановившись принести извинения хозяйке, вызывая оживление за столами, расточая самые искренние любезности ничего не значащим людям. Том умел быть невероятно обаятельным. Она наблюдала за ним с возрастающей уверенностью, что приняла верное решение.

Наклонившись из-за спинки стула чмокнуть ее в щечку, он шепотом сообщил ей хорошую новость: Атланта совсем «спеклась», малыш; ты правильно сделала, что начала праздновать, — затем без лишних слов накинул ей на шею рубиново-бриллиантовое колье, которое починил у того самого мужичонки на Сорок седьмой улице. Повторение вчерашней церемонии перед зеркалом, только на сей раз он сделал это так, как надевают ошейник на собаку, словно публично заявляя, что Карен — его собственность.

И опять она вздрогнула от холода камней, расширив глаза и очаровательно сложив губки в большое «О» в шаблонном выражении восторга и смущения, потом завела руки назад, чтобы помочь Тому с застежкой, не переставая всасывать воздух, — трофейная жена, которую невозможно унизить.

Карен это не задевало. Это было всего лишь очередное напоминание — как и чувствительность ее саднящих бедер к плетеному сиденью позолоченного стула, — что она заслужила любое наказание, какое бы ей ни грозило.

Ей пришлось до конца выдержать конфузливые овации своих сотрапезников, затем заставить их рассмеяться шуточке Тома (будто она впервые ее слышала) о том, как рискованно дарить женам ценные подарки, которые можно перепродать. Один пучеглазый мужчина поинтересовался происхождением рубинов, и Карен вместе с остальными узнала, что они поступили с Могокских копей на самом севере Мандалая в Бирме. Их никогда не подвергали ни обжигу, ни тепловой обработке для удаления «шелка» — прожилок вторичных минералов, замутняющих менее ценные камни. Том обнаружил специальные познания химика-лаборанта, что другим женщинам за столом — Карен видела это по их расплавленным глазам — могло бы показаться романтичным, будь следующим гвоздем программы объявление стоимости рубинов.

Не потому ли он купил ей это ожерелье? Издевательский намек на цену ее добродетели? Карен не могла не задаться вопросом (когда Уэлфорд услышал из ее уст то, о чем, по ее подозрениям, он уже знал), во сколько можно было бы оценить ее жизнь.

Какую же цену назвать Тому?

После обеда он, откатив стул от стола, выкурил сигару, согреваемый воспламенившимися слухами о его успехе. Мужчина, в котором Карен узнала какого-то деятеля с Уолл-стрит, подошел пожать Тому руку; к нему присоединился тучный розовощекий адвокат, изредка заезжавший к ним на партию в теннис, которого она знала просто как Боза. Он отвесил ей изысканный комплимент, а в разговоре с Томом на каждое его слово реагировал неестественно громким смехом.

Потом последовали другие, попроще. Эти, проходя мимо, либо похлопывали его по руке, либо ограничивались скромным «Том!». И каждый раз он бросал на жену веселый взгляд. Жабоеды, как он их называл.

Не было никакой возможности рассказать ему о Неде.

Том слегка косил на один глаз, что особенно проявлялось, когда он уставал. Она заметила завернувшуюся ресничку. Он поймал ее двумя пальцами, как насекомое.

Карен бросила через стол, что ей хочется танцевать.

Ей пришлось чуть не силком вытащить мужа на танцплощадку — так он наслаждался льстившим ему вниманием.

— Мне нужно тебе кое-что рассказать.

Она закрыла глаза, словно отдаваясь музыке.

— Тебе нехорошо?

Карен и Том были парой, о которой все только и говорили. Они и впрямь выделялись на фоне других пар, скользивших по танцплощадке под мелодию «Нашвиллские соловьи». Оркестр отдавал дань Гершвину.

— Нет, у меня к тебе разговор. О нас.

— Вот те на! А это не может подождать, дорогая? То есть сейчас совсем не…

Он куражился в духе Джимми Стюарта.

— Том!

Гримаса притворной озадаченности моментально сменилась обеспокоенной миной.

— Что-то случилось? Док?

Она отрицательно покачала головой.

— Я должна исповедаться.

— Во имя Отца и Сына… — На его торжественном лице снова заиграла мальчишеская улыбка. — Что ж, вперед. Я слушаю.

— Том, прошу тебя!

— Что ты натворила на этот раз?

— Не здесь, — сказала она, отпуская его руку.

Она прихватила бокал шампанского с проплывающего мимо подноса и стала пробираться к выходу из шатра на залитую светом лужайку, предоставив Тому следовать за ней.

Толпа знакомых грозила перекрыть им дорогу, но в последний момент рассосалась. Карен прошла вперед, спустившись по каменным ступеням в сад, где под деревом, увешанным японскими фонариками, располагался второй бар с дополнительными столиками для желающих посидеть на открытом воздухе. Там она дождалась Тома, и они, взявшись за руки, двинулись по тропинке, ведущей к пляжу.

Карен вдруг почувствовала, что страшно пьяна.

— Том, ты ведь… ты ведь на меня не рассердишься, правда? — спросила она, ненавидя себя за игривый тон, когда, опершись на Тома, снимала туфли, чтобы походить босиком по песку.

Том не ответил.

Это была та самая дорожка, по которой они часто гуляли с Брэкеном перед сном. От воды, поблескивающей у их ног, исходил сильный морской запах, такой противный, что казалось, от него можно подцепить заразу, но Том обошелся без комментариев. Они не возвращались к разговору, пока лодочная пристань, служившая границей между Эджуотером и имением Дэвенпортов, не осталась далеко позади.

На роге полумесяца их бухты, на своей территории, Карен сказала Тому о любовнике. В темноте трудно было рассмотреть ее лицо.

Том наклонился за камешком и, развернувшись с атлетической грацией, пустил его скакать по воде. Потом повторил. На третий раз молчание мужа стало ее пугать.

— Иногда я об этом подумывал, — сказал он наконец. — Наверное, это должно было произойти. И давно?

— Год, даже меньше, — соврала она не стыдясь, полагая, что так ему будет легче это пережить. — Но все уже кончено, Том, клянусь. Все это было жуткой ошибкой. Это один человек, которого я знала до знакомства с тобой. Старый друг. Он…

Том положил руку ей на плечо.

— Если я позволю тебе продолжать, ты назовешь мне имя. А я бы предпочел не знать лишних деталей. — Он прокашлялся. — Это случилось впервые?

— Да.

— Но почему? — мягко спросил он.

— Это не было чем-то… — Карен понимала, что должна представить свою измену как незначительный эпизод. — Наверное, мне стало скучно. Скорее даже одиноко. Тебя никогда не было дома. Я чувствовала себя узницей.

Она смотрела на огни Эджуотера, на очертания дома, темневшие на скале над ними.

— Возможно, я слишком многого от тебя ждала.

Она заплакала.

— Ты имел право… хотя бы на каплю верности. Боже мой, мне так стыдно.

— Извинений тоже не надо.

— Я не прошу тебя простить меня. Просто… мне надо было это сделать, чтобы у меня открылись глаза, и теперь, когда я поняла, что в моей жизни действительно важно, оказалось слишком поздно.

— Тебе не обязательно было мне это рассказывать.

— Есть причина, Том.

— Ты чувствуешь себя виноватой, — сказал он. — Разве ты не для того ходишь в церковь, чтобы вываливать все это на священника? — Затем добавил, понизив голос: — Ты ведь не беременна?

Она отрицательно покачала головой.

— Я не хотела сделать тебе больно, просто не могла больше держать это в себе. Видит Бог, я пыталась.

— Я рад, что ты мне доверилась. Я правда хочу тебе помочь.

Карен молча плакала. Она ожидала, что он разозлится и, может, даже рассвирепеет. Она не заслужила его сочувствия.

— Да ладно, не бери в голову.

Он остановился и, повернувшись к ней лицом, взял ее за руки.

— Тебе никогда не приходило в голову, что если бы ты смогла избавиться от чувства вины, то перестала бы подвергать себя этим жутким экзекуциям?

— При чем здесь… — Она замялась, не желая уводить разговор в сторону. — Возможно, у меня и были проблемы в прошлом, но с этим давно покончено, я не сумасшедшая. Ты же знаешь.

Он привлек ее к себе, обхватив рукой за голую спину. Потом запустил ладонь под пышный шелковый бант у нее на поясе, ослабил его и скользнул под юбку, между шелком и кожей.

— Что ты делаешь?

Карен робко попыталась его оттолкнуть.

— Почему? — Он прижал ее крепче. — Тебе неприятно?

— Перестань, я не могу. Так нехорошо.

— Это не то, что ты думаешь. Позволь мне кое-что тебе показать.

— У меня был роман, Том, я спала с другим мужчиной, неужели не понятно?

— Я могу с этим жить, пока можешь ты.

Другая рука Тома легла на ее грудь.

— Ты что, мне не веришь? — Она дрожала, внезапно испугавшись. — Боже мой, ты решил, что я все это выдумала!

— Конечно, я тебе верю, — прожурчал Том, целуя ее плечо, шею, ухо. — Просто я тебя знаю, я знаю, как ты винишь себя в том, перед чем ты бессильна.

— Я тебя обманывала.

— Не ты одна. Я должен сполна ответить за то, что совсем забросил вас с Недом. Больше это не повторится, обещаю тебе.

Он поцеловал ее в губы.

— Не надо, прошу тебя, — простонала она в смятении от своих чувств, стыдясь невольной реакции своего тела, когда сосок вздернулся в ответ на грубо-настойчивое треньканье по нему ногтя Тома.

— Где-нибудь в безопасном месте. Хотя бы до нашего отъезда в Европу.

— О чем это ты? — Карен резким движением отвернула от него лицо.

— Я подумал, — продолжал Том, — что, возможно, тебе не помешает наведаться в Силверлейк — не ложиться, а так, на день-другой, просто чтобы ты могла с кем-нибудь обо всем этом поговорить.

— О нет, пожалуйста, прошу тебя!

— Ты знаешь тамошних докторов, они знают тебя; там есть этот, как его… который тебе нравится, — Дэвид, не помню фамилию. Он ничего.

— Не надо так со мной, — рыдала она.

— Просто я думаю о том, что лучше для тебя, — сказал Том.

Ноги у нее словно налились водой, она была беззащитна против доброты, которая давала ему власть над ней. Но разве не за этим она к нему вернулась? Сбросить с себя бремя. Она вспомнила, как спокойно было в Кэре, где каждый час каждого дня был как последний миг перед сном. Она вспомнила, что почувствовала, когда Том вскоре после их знакомства заявил, что хочет заботиться о ней вечно.

Карен передернуло. Она знала только один способ поменять кожу — это слепое повиновение.

— Чувствуешь, какой он? — спросил Том, крепче прижимая ее к себе той рукой, что была под юбкой.

— Ничего не могу с собой поделать, — проговорила она, всхлипывая. — Я люблю тебя.

— Я разговаривал с ним сегодня по телефону… с Дэвидом Бекуортом. Сказал ему, что искренне беспокоюсь за тебя.

Карен почувствовала, что он забирается глубже. Его пальцы ощупывали порезы, читая по ним, как по шрифту Брайля. Она охнула.

— Тебе не больно?

Она закусила губу изнутри.

— Ты в этом уверена, прелесть моя? Точно? — Он еще крепче сжал ее истерзанную плоть, затем развернул ее так, чтобы отблески огней дома Дэвенпортов падали на ее лицо.

— Если бы ты согласилась, Карен, — его губы вытянулись в тонкую линию, — нам обоим было бы легче понять, когда ты говоришь правду.

Ресницы ее задрожали, и она закрыла глаза.

— Домой!

Но Том уже убрал руку.

Карен почувствовала себя покинутой. Когда она открыла глаза, он уже отошел на некоторое расстояние. Стоял у самой воды, сунув руки в карманы и устремив взгляд в морскую даль.

— Можешь сообщить им о нашем разговоре, — бросил он через плечо. — Скажи, что ты допустила некую бестактность и я тебя простил. Но что касается меня, то я буду считать, что ничего этого не было. Если когда-нибудь эта тема возникнет снова, я просто не пойму, о чем ты говоришь.

На руку ей шлепнулось что-то влажное и теплое. Это была первая капля дождя.

— Есть еще одна причина, — еле слышно проговорила она, — о которой я тебе еще не сказала.

В воздухе не было ни ветерка.

Эдди Хендрикс нажал металлическую пипочку на корпусе своих часов. Высветились красно-рыжие циферки цвета и размера паучков-монетников. Он выставил запястье в темноту и постукал по стеклышку циферблата.

— Видите, который час?

Помигав цифрами еще пару секунд, детектив отпустил кнопку.

— Выходим на финишную прямую, ребята, — сказал он, не отступая от своей привычки разговаривать с немыми, как с нормальными людьми. Даже в условиях светомаскировки.

В комнате, совершенно пустой, не считая элементарной мебели и двух-трех упаковочных коробок, его слова отдавались легким эхом. Всякий раз после того, как он что-нибудь говорил — как бы самому себе, — комната, казалось, проваливалась в еще более глубокую тишину.

Донат и Рой-Рой, чьи силуэты лишь едва угадывались на фоне противоположной стены, горбились на стульях по обе стороны двери, похожие на каменных псов у ворот храма. Они находились в какой-нибудь дюжине шагов от Хендрикса, с большим комфортом расположившегося в кресле у камина, где он сидел, вслушиваясь в тишину, чтобы не пропустить момент, когда внедорожник вывернет с Уитли-роуд на подъездную аллею дома номер 1154. Благо, у них хватило ума загнать машину Хендрикса в гараж и закрыть двери, чтобы Хейнс, подъезжая, не догадался, что у него гости.

Знали ребята Виктора или нет, но детектив заключил с ними пари — десять кусков за то, что вышеупомянутый Джо Хейнс не вернется домой раньше полуночи.

Дверь в квартиру оказалась не заперта. В холодильнике — пусто, разве что кусок заплесневелого сыра и упаковка из шести банок пива «Коорс», которым он поделился с партнерами, что несколько разрядило обстановку, не считая того, что, когда Хендриксу понадобилось в туалет, Донат пошел с ним — выяснить, насколько можно ему доверять. Кроме чемодана со шмотьем Хейнса и кое-каких личных принадлежностей, сваленных в кучу на кровати (бритва, будильник, семейные фотографии в рамках), все указывало на то, что он съезжает.

— Войдет он в ту дверь в ближайшие двадцать минут — ваша взяла, — сказал детектив, — получите десять кусков. А нет, так и хрен с ним, может, он вообще не вернется, поставим тогда на этом точку, и по домам. Идет?

Он подождал, вглядываясь во мрак, — не ответа, но какого-нибудь знака, что они хотя бы понимают, что с ними разговаривают. Ему вспомнились слова Виктора о том, как при глухоте обостряется зрение — природный способ компенсации… Надо было выяснить, насколько хорошо его недоделанные астрономы видят в темноте.

— Так и быть, повысим ставку, — заговорил он наконец, — пусть будет сто тысяч долларов.

Ребята не отреагировали и на сто тысяч — казалось, они даже не дышат. Эдди вытер тыльной стороной ладони пот с лица. Все окна были нараспашку, но в гостиной стояла удушающая жара.

— Глухари сраные, — выругался он, зная, что, будь посветлее, он бы на это не отважился. — Думаете, я шучу? Думаете, я не тяну на такие деньги? Что ж, хрен с вами, читайте по моим губам.

Услышав, как под одним из них скрипнул стул, он подумал, уж не нашел ли он нужную частоту?

5

Назад они шли молча.

Карен подобрала юбки, то и дело стряхивая с лодыжек москитов. С каждым шагом у нее все сильнее горела и саднила кожа на внутренней стороне бедер, но она не показывала виду, что ей больно, все еще ожидая успокаивающего действия эндорфинов, выброс которых произошел с облегчением от исповеди.

…Бобби Шефто! Все вместе: душка Бобби Шефто…

Бурная волна аплодисментов звезде эстрады с ревом прокатилась по парку. Том поднял руку, и они остановились послушать обворожительно хрипящий голос певца, его прощальное слово: я люблю вас всех, желаю всем чудесного вечера, да благословит… да благословит Господь Америку, — сопровождаемое ликующим заключительным проигрышем на джазовом фортепьяно, предоставляющим публике возжаждать продолжения.

— Этот парень — живая легенда, — нарушил молчание Том, покачав головой, словно («Невероятно», — подумала Карен) он расстроился из-за того, что пропустил номер, который тысячу раз слышал.

Сияющий шатер впереди, за темными вязами, казалось, парил над дэвенпортовским газоном. Он напомнил Карен космическую станцию с рисунка, принесенного Недом из детского сада.

Оказывается, я люблю Нью-Йорк, проквакала «легенда» на бис.

Карен ужасала перспектива снова окунуться во всю эту хренотень с бурным весельем, когда единственное, чего она сейчас хотела, — это чтобы муж увел ее домой.

— Меня беспокоит одно, — сказал Том, потирая затылок. — Твой друг, этот гольфист с «линкольном», рассчитывает, что я отдам ему деньги после того, как со мной произойдет несчастный случай?

— Я знаю, знаю, что это звучит бредово. — Карен смущенно хихикнула. — Он вовсе не друг, Том.

Уэлфорд подождал, пока она наденет туфли.

— Среди присутствующих есть люди, — продолжал он, — люди, которых я считаю своими близкими друзьями и которым очень хотелось бы иметь возможность растрезвонить о том, что я тебе сказал, если бы они об этом узнали. Они предупреждали, чего можно от тебя ожидать, когда я на тебе женился. Мол, рано или поздно она покажет себя в истинном свете. Воспитание много значит, Том, говорили они. Да, я не купился на эту ерунду тогда и не куплюсь сейчас. Но будь я проклят, если дам им или моей семье хоть один шанс позлорадствовать. Если ты должна этому Виктору какие-то деньги, я улажу все прямо в понедельник.

Том набрал полную грудь воздуха и с важным видом посмотрел по сторонам, словно полагая, что его речь, несмотря на приватный характер, должна была собрать аудиторию.

— Спасибо тебе, — тихо проговорила она. — Я этого не заслуживаю. После того, как я с тобой поступила, я не достойна…

— Эй, расслабься, хорошо? — Он обнял ее за плечи. — Пойдем поищем чего-нибудь выпить.

Они свернули на лестницу в парк. Оглянувшись, Карен заметила парочку, стоявшую на пирсе, перегнувшись через деревянные перила с фонариками, уходящими далеко в море. Мужчина стоял лицом к девушке в белом декольте и золотых босоножках. На вид она была, наверное, вдвое младше него. До Карен донесся ее низкий гортанный смех, которым она отреагировала на его слова. Он сунул ей палец в рот.

Дождик все никак не мог собраться.

Не в состоянии заснуть, она подошла к окну и, выглянув на улицу, увидела, как он тенью скользнул за руль своего «бьюика» с открытым верхом. Потом, не зажигая фар, отъехал по не слишком заезженному проселку, бегущему через цитрусовые плантации вдоль еще темной кромки озера. Она помнила эту водную гладь — стеклянно-спокойную, такого же заморенного голубого цвета, как небо, — в которой так четко отражался редкий ряд сереющих пальм на горизонте, что если долго смотреть, то бывает трудно различить, где верх и где низ. В памяти у нее сохранилось, что он махнул ей на прощание, в чем сейчас она отнюдь не уверена.

Так она в последний раз видела отца.

— У нее нет друзей — одни гостевые карточки, — проворчала Тамара Дэвенпорт, пожалуй, громче, чем намеревалась, взявшись за руку Карен, чтобы преодолеть полосу препятствий из парочек, беседующих на ступенях лестницы.

Вечер перешел в новую, свободную фазу и теперь даже отдаленно не напоминал те модные северобережные светские приемы, которые кончаются, едва начавшись, — как только все увидят, кто был и кого не было.

Женщина, обруганная Тамарой, соперничающая королева благотворительных кругов, только что прошествовала мимо них вниз, игнорируя решительное «фру-фру» в облаке радужного тюля, напитанного духами «Джой», — как вдруг вернулась к схватке.

— Я все слышала, Тэм, — пропела она, не оборачиваясь.

Карен могла лишь сделать вид, что ничего не заметила.

— Спасибо, что спасла меня от мистера Абогадо, — сказала она хозяйке дома.

— А, это тот мужчина? — Тамара остановилась, чтобы отдышаться, когда они добрались до площадки. — Дорогая, на тебе лица нет. Ты точно хорошо себя чувствуешь? — Она показала Карен дверь в ванную для гостей и взяла с нее обещание, что она ее подождет, чтобы спуститься вместе.

— Это пройдет, — ответила Карен, теряя терпение. — Правда.

Что бы ни задержало Тома — он уже минут двадцать как ушел наполнить бокалы, — она хотела быть на месте, когда он вернется. Он оставил ее на попечение одного бразильского риэлтера по имени Абогадо — этакой «масленки» с конским хвостом и в расстегнутой рубашке, который пытался заинтересовать ее «пляжным домиком ее мечты» на Шелтон-Айленде. Тамара обнаружила, что Карен «чахнет», как она выразилась, подпирая стену под изгибом двойной лестницы, и тотчас же увлекла ее наверх «кое о ком посплетничать в комнате для девочек».

Угроза интимной беседы исчезла, как только женщины оказались вдвоем.

— Это же форменное безобразие: живем нос к носу — и никогда не общаемся! — игриво проговорила Тамара. — Когда вся эта суета уляжется — после Дня труда, давай мы с тобой состыкуемся и подготовим заговор.

— Давай, — ответила Карен с улыбкой, закрывая дверь.

И запираясь.

Она села на пол рядом с ванной, собрав юбки на талии и расставив ноги перед настенным зеркалом, доходившим до самого пола. Смочила ватный тампон в водном растворе кокаина и стала протирать вскрывшиеся раны. Возблагодарив Абогадо за то, что он расщедрился для нее на флакон и ложку, которые отстегнул от золотой шейной цепочки, Карен втянула носом остатки драгоценного порошка и облизала ложку. Потом заглотила розоватую гущу болеутоляющего, разведенного в зубном стаканчике. В старые времена она высосала бы и окровавленный тампон, чтобы ни капли не пропало даром.

Закончив процедуру, Карен встала на колени перед тем же зеркалом и, перекрестившись, прочитала молитву. Она сделала все возможное, чтобы убедить мужа в реальности грозящей ему опасности, хотя и сомневалась, что он воспримет эту угрозу всерьез. Ее беспокоило, что он задавал так мало вопросов, что выслушал ее сумбурный, не всегда связный рассказ о том, как она заняла денег у Виктора Серафима, почти не перебивая. Он даже не поинтересовался, для чего ей понадобилось полмиллиона долларов. Только опять повторил, что не хочет знать лишних подробностей.

— Так говоришь, он забрал деньги? — Том посмотрел на нее все с тем же искренним, чуть насмешливым недоверием.

— Я не могу этого доказать.

— Возможно, этот парень не так уж глуп.

— Он делец, Том. Не надо его недооценивать. Я сама нарвалась. Дурак набитый и то догадался бы, что единственной причиной, почему Виктор согласился дать мне денег, была возможность подобраться к тебе… к твоему состоянию.

— Я таких слов не употребляю.

Карен отвернулась.

— Думаю, теперь он хочет иметь дело напрямую с тобой.

— Сколько, говоришь, ты должна?

— Полмиллиона долларов, я же сказала.

— Эта сумма значительно подрастет, если присовокупить доход с капитала. Какая у него такса — четыреста, пятьсот процентов? — Том покачал головой. — Обратилась бы лучше ко мне, детка, я бы дал тебе денег на более мягких условиях. — На его лице заиграла улыбка. — Все мы совершаем ошибки.

Ей хотелось верить, что одними насмешками дело не ограничится.

— Он сказал, что убьет тебя.

— Эти ребята всегда угрожают. Так они делают бизнес. Меня не слишком заботит твой мистер Серафимович.

— Он это сделает, Том, если не получит денег. Я все видела собственными глазами. Он спускает на людей своих псов и не может их отозвать. Они глухие, немые, и взгляд у обоих зашоренный…

— Как с ним связаться?

— Он сказал, что сам позвонит.

— В этом городе нет ни одного человека, до которого я не мог бы добраться, сделав пару телефонных звонков. Если у нас ничего не выйдет — черт с ним, передадим дело в полицию. Там умеют быть тактичными.

— Это я втянула нас в эту гнусную историю, Том. Ты достоин лучшего. Возможно, твои друзья были правы.

— Но ведь все в прошлом, не правда ли? — мягко проговорил Том. — Выше нос! — Обняв жену одной рукой за плечи, он достал из нагрудного кармана шелковый платок и предложил ей вытереть слезы, прежде чем она вернется к гостям.

— Только не отсылай меня в Силверлейк, — просила она, вытирая глаза, — мне нужно быть здесь, с тобой. Я должна остаться дома, чтобы присматривать за Недом.

Запах его одеколона напомнил ей ощущение от кляпа во рту, когда они ехали в аэропорт, — его горьковатый привкус. Как у кокаина, только послаще.

— Все будет отлично, не надо беспокоиться, — сказал Том, успокаивая ее. — Переживем как-нибудь. Я по-прежнему люблю вас, миссис Уэлфорд. И ничто этого не изменит. Никогда. К тому же ты нам нужна.

— Так ты мне веришь? Том, посмотри на меня.

Его глаза, когда она в них заглянула, были похожи на два черных озерца, в каждом из которых отражалось ее умоляющее лицо.

— Богом клянусь, я ничего не придумала.

— Я это уже понял, — спокойно проговорил он.

Перед зеркалом в ванной, моля Бога возместить изъяны в ее исповеди своей неизбывной благодатью, Карен попросила Его ниспослать ей милость сохранять способность к подлинному раскаянию и днесь и впредь.

Если она в чем-то и солгала мужу, то это была ложь недосказанности: она сделала то, что велел ей отец Майкл.

Карен вернулась в приподнятом настроении, с другим выражением лица; онемение в верхней части бедер ощущалось как морозное дыхание заснеженной мостовой. Она в некоторой нерешительности встала у края балкона. Над запруженным гостями вестибюлем нависала огромная многоярусная люстра, похожая на перевернутый свадебный торт. Она была не зажжена. Сквозь ее тусклые подвески, подрагивающие от тяжелого буханья басовых ударных в шатре, Карен могла, оставаясь невидимой, наблюдать за тем, что происходило внизу.

Кроме Тома, там не было ни одного человека, с которым ей хотелось бы поговорить.

Из-за кокаина сердце реагировало на каждый пустяк. Она прислушалась к музыке. Оркестр, в предсказуемом чесе по шестидесятым, исполнял «Мы с Бобби Мак-Ги», которая напомнила Карен, как Джо говорил ей, что это была свадебная песня его родителей — он был у них шафером. «Свобода — это когда нечего больше терять», — ревели в палатке подвыпившие богатеи, разменявшие шестой десяток. Карен не знала, смеяться ей или плакать. Они помнили все слова песен «Держись за ищейкой» и «Мустанг Сэлли». Она не завидовала им, их ностальгии по утраченной юности, которую сменили более невинные времена.

Наконец Карен увидела Тома. Он стоял в толчее у парадного входа, держа над головой два бокала с шампанским и озираясь по сторонам в поисках ее. Она помахала ему, но он даже не догадался взглянуть наверх, и она с сознанием долга двинулась к лестнице.

— Вот ты где, дорогая! — налетела на нее сзади Тамара. — Ты не поможешь мне вот с этим? Я весь вечер шастаю полуголая, а никто вроде и не заметил.

Принужденная улыбкой хозяйки бала, Карен, сгорбившись, стала застегивать крючки, разошедшиеся на ее могучей спине.

— Эй, Том! — проорал кто-то под ними. — Сюда!

Карен глянула вниз сквозь люстру и увидела вытянутую над толпой руку: очередной «жабоед» пытался привлечь к себе внимание ее мужа, продираясь к нему. Ей была видна лишь часть спины плотного мужчины с прямыми волосами, доходившими до воротника. В какой-то момент она подумала, что это Боз, — до того как образ раздробился паутиной из проволоки с хрусталем.

— Сюда, Том! — Он продолжал проталкиваться.

Смеясь над чем-то, что сказал ему стоявший рядом с ним мужчина, Том повернулся спиной к ней, и тут на его плечо по-братски легла знакомая рука. Карен чуть не вскрикнула.

Это не мог быть он… здесь-то уж точно.

У нее заколотилось сердце. На фоне черного бархатного смокинга Тома непристойно розовел кургузый средний палец.

Том обернулся, расплескав шампанское. На его лице отобразились сначала удивление, потом более мрачная вспышка то ли раздражения, то ли тревоги — Карен не могла сказать наверняка, — когда он увидел, что попал в яркий луч светской улыбки Виктора Серафима.

— Так где же ваш богоподобный муж? — прожурчала Тамара, величаво проплывая мимо нее к перилам. — За весь вечер я не смогла приблизиться к нему меньше чем на милю.

Он хочет убить его прямо здесь.

Карен похолодела, чувствуя свою беспомощность.

— Слишком поздно.

Виктор в смокинге и белом шелковом поло. Одна рука — в кармане.

Том что-то сказал, пятясь назад.

— О чем это ты, дорогая? Да вон он, бедняга, застрял у двери. О, силы небесные…

Должно быть, в кармане у него пистолет, нацеленный на Тома. Совсем спятил — при всем честном народе…

— Смотри-ка, кто схватил его за пуговицу!

Карен, разинув рот, рванулась к перилам. У нее екнуло сердце, когда она увидела, что Виктор медленно вынимает руку из кармана. Вынул — ладонью вверх и невинно взвесил воздух. Упреждающий крик замер у нее в горле.

Неизвестно, что сказал Том, но Виктор, похоже, слушал его не без интереса. Она увидела, как ее муж взял Виктора за плечо и стал подталкивать его вперед, пытаясь выставить этого незваного гостя за дверь, но тот не сдавал позиций. Я имею такое же право находиться здесь, как и вы, говорил он всем своим видом. Виктор явно был рад этой встрече и болтал без умолку, Том же с напряженной, дергающейся улыбкой постоянно озирался по сторонам, словно ему не терпелось от него отвязаться, словно он боялся, что его увидят в нежелательной компании. Он делает это слишком нарочито, подумала Карен. Так себя ведет, как будто они незнакомы.

Тут есть над чем подумать, но вряд ли это случайное стечение обстоятельств. Карен вдруг стало нехорошо. Если они знакомы, это может значить только одно.

— С кем это Том говорит? — спросила она через силу.

У нее застучало в голове, и она отступила от края балкона, словно перед ней разверзлась бездна.

— О, это наш падший ангел, мистер Серафим, — изрекла Тамара. — Все мне талдычат, что он, знаете ли, связан с «Коза ностра», но он внес такой щедрый вклад в наше маленькое дело, что мне было неловко его не пригласить. Он как раз купил здесь дом, где-то у площадки для гольфа. Не пора ли нам двинуться вниз спасать Тома?

Теперь идея идти спасать Тома казалась комичной.

Это может значить только то, что все было с точностью до наоборот.

Сочувствие Тома, то, что он охотно поверил в ее историю, что так легко отпустил ей грехи, отнесясь к ним как к очередному симптому ее «болезненного состояния», — беспокоился о ней, а если и злился в душе, то совсем чуть-чуть: надо же было дать ей понять, что он ревнует. Мне не нужны лишние подробности, сказал он. О боже, ей ведь тогда и впрямь стало его жалко, она ему поверила. Но слишком уж часто он это повторял. Можно было предполагать, что Том будет преуменьшать угрозу его жизни. Но чтобы он не хотел знать подробностей финансовой сделки, в которой задействованы его деньги… Это обретало новый, пугающий смысл. У нее снова заколотилось сердце.

Ведь Джо ее предупреждал. А что, если его подозрения справедливы?

— Вот идиотка! — Карен разыграла маленький спектакль: порылась в сумочке и резко ее захлопнула. — Должно быть, я оставила в ванной пудру. Ты иди, а я через минуту догоню.

Надо было срочно найти телефон. Судя по всему, Том не знает, что она видела их вместе. Другое дело Виктор — тут она ничего не могла сказать наверняка. Времени было в обрез. Тамара, когда подойдет к ним, обязательно что-нибудь ляпнет.

Карен спокойно продефилировала через площадку, потом свернула в коридор со спальнями, который, насколько она помнила, ведет к занавешенному зеленым сукном выходу на черную лестницу. Оказавшись вне поля зрения хозяйки дома, она припустила бегом.

Первая дверь, в которую она ткнулась, оказалась заперта. Вторая вела в пустую комнату для гостей, обитую бледно-желтым ситцем в цветочек. Карен закрыла за собой дверь и повернула ключ. Ей не пришлось включать свет, чтобы найти телефон, стоявший возле кровати.

Руки у нее так дрожали, что ей пришлось набирать дважды.

Ну скорее, Джо… возьми трубку.

Карен прослушала четыре гудка, пять… барабаня по столику накрашенными ногтями… шесть. Она ясно видела, как он сидит в гостиной Овербека, вперившись в пустоту.

Да ответь же, черт тебя подери!

6

«Джо? Это я, Джо».

Приглушенный нервный шепот доносился из автоответчика на полу возле ног Хендрикса. Наклонившись вперед, детектив опустил руку за подлокотник кресла.

«Происходит что-то странное…» Небольшая заминка в голосе, как будто она ждет, что Хейнс в любой момент может снять трубку. «Виктор появился на приеме, я только что видела, как он разговаривал с Томом. Сначала я подумала, что… Джо, ты слушаешь?»

Рука Эдди лежала на трубке. Он мог бы незаметно сдвинуть ее и подать голос, предупредить Карен, сказать, чтобы она позвонила в полицию и черт знает что еще.

«Только они так себя ведут, как будто давно друг друга знают».

Мог бы. Пока телефон звонил. А теперь, когда сработал автоответчик, он понял, что слишком долго ждал.

«Джо, прошу тебя, сними трубку».

Встревоженный зеленым огоньком сигнальной лампочки — первый телефонный звонок за весь вечер, — один из глухарей — Донат, догадался Хендрикс, — метнулся через комнату и занял позицию за его креслом.

«Зря я тебя не послушала. Но как бы то ни было, тебе небезопасно там оставаться. Сваливай, Джо. Немедленно! Уходи прямо сейчас».

Донат дал Эдди легкого тычка в левое плечо. Так, на всякий случай, а то мало ли что взбредет ему в голову. Потом просунул руку под воротник его рубашки.

«Мне надо уходить… кто-то идет».

Щелчок. Хендрикс нажал кнопку воспроизведения — пленка взыкнула, как рывком застегнутая молния, потом заурчала перемотка. Он перевел дух, вытягиваясь в кресле. Шанс был упущен, но если посмотреть оптимистически, то что-то — будь это хорошая интуиция или недостаток мужества — уберегло его от неверного шага. Попытайся он стать героем — и все бы кончилось морем слез, в лучшем случае его бы просто избили, а ради чего? Он все равно не смог бы сказать Карен больше того, что она уже знает. Ее муж снюхался с теми же отморозками, что и она.

Утреннее сообщение Виктора все еще было на автоответчике.

«Я слышал, вы меня ищете».

Он дал указание стереть запись. Эдди сразу в этом что-то не понравилось. Избавиться от свидетелей. А теперь и подавно. Что Виктор делал на этом гребаном благотворительном балу, думал он, если не обеспечивал себе алиби?

Он крутанул головой.

— Эй, может, хватит уже?

Костлявые пальцы Доната мастерски разминали шею Хендрикса. Господи боже… Не подозревая, что его просят прекратить, глухарь продолжал делать свое дело, присвистывая от натуги, словно конюх, чистящий коня скребницей. Хендрикс почувствовал, что помимо его воли напряжение у него пошло на спад.

— А знаешь, это даже приятно, — сказал он, поводя плечами. — Эх, Донат, вот бросишь когда-нибудь свою нынешнюю работу, а так на всю жизнь и останешься костоломом.

Слева от двери Хендрикс увидел круг света, нимбом воссиявший над бритой головой Рой-Роя. Зажав в зубах карандаш-фонарик, тот сидел, склонившись над стопкой бумаги, похожий на краснощекую горгулью, и что-то писал.

Потом подошел к Хендриксу и вручил ему записку. Массажист продолжал работать, теперь его большие пальцы упирались в болезненные точки за ушами детектива. Ощущение было не из приятных.

Рой-Рой светил ему фонариком, и пока он сочинял ответ на вопрос «ЧЕГО ЕЙ НАДО?», по-детски накорябанный печатными буквами, оба парня в нетерпении подглядывали из-за плеча.

Ну, молодцы ребята! И как только они догадались, мать их ети?

«Это был Виктор, — написал он без колебаний. — Велел передать вам, что Хейнса сегодня не будет. Мы можем отправляться ПО ДОМАМ».

Должно быть, это как-то связано с вибрациями…

Завершив массаж, Донат дал детективу не слишком дружеский подзатыльник.

Тсс, тсс… — это Рой-Рой, забирая у него клочок бумаги, выдал свою версию смеха.

Свет погас. Детектив потер ухо, в котором все еще звенело, глядя, как силуэты глухарей, возвращающихся к своим постам на стульях у стены, растворяются в темноте. Через минуту послышалось характерное шуршание, и он понял: бумажку скомкали и швырнули в угол.

Попытка — не пытка.

— Я об этом думала, — вещала девушка в лавандовом платье. Этакая коренастенькая блондиночка с бойкими, уверенными манерами, лет восемнадцати, не больше, — чья-нибудь дочка… У Тома Уэлфорда появилось неловкое чувство генетического déjà vu. — Мне многие говорили, что я способна вдохновлять других. Вот где настоящая жизнь.

— Нью-Йорк — умирающий город, — жеманно проговорил ее юный кавалер, так похожий на нее, что их можно было принять за близнецов; его уже порядком развезло. — Какая, в задницу, настоящая!

— Не думаю, что кто-то из вас, молодые люди… — попытался вмешаться Том.

— При нынешнем положении вещей, — с жаром продолжала девушка, — я туда особенно и не рвусь. Люди утратили всякий пиетет к жизни, да и вообще ко всему. И все же надо верить, что мир становится лучше… — Она подняла на Тома глаза в цвет платья. — Привет, меня зовут Кассандра. Вы согласны? Согласны? Что он становится лучше, я имею в виду?

— Хотелось бы надеяться, — уклончиво ответил Том.

Они стояли у мраморных ступеней бассейна, вокруг которого образовалась альтернативная вечеринка; там в основном тусовался молодняк: одни сидели на газоне, покуривая травку, другие болтались как неприкаянные. Кто-то сказал ему, что пару минут назад вроде бы видели, как Карен пошла сюда.

— Я ищу свою жену. Знаете, высокая такая, с темными…

— В таком столпотворении легко потеряться, — перебила Кассандра. — Надо же было пригласить столько народу! Сама не знаю, что я здесь делаю. — Она покачала головой. — Вряд ли мы с ней встречались.

— В Нью-Йорке есть лишь два-три человека, с которыми я встречаюсь, — вставил невпопад ее «близнец». — Они там вообще почти все вымерли.

— Ну сколько можно, Бомон! — Кассандра обдала его раздраженным взглядом. — И откуда в тебе столько негатива?

Потом подцепила Тома под ручку и спросила, не хочет ли он потанцевать. Лучший способ кого-то найти, сказала она со смехом, в каком-то неуемном энтузиазме увлекая его за собой, — это дать ему возможность найти тебя.

Том неуклюже высвободился и быстро зашагал через газон назад к дому. Дождь пока так и не собрался, но пошли разговоры о том, чтобы перенести фейерверк на час раньше — так, от греха подальше.

Пробираясь сквозь битком набитый шатер, где под звуки джаз-квартета накрывали второй ужин, он искал глазами Карен, а сталкиваясь с друзьями, коротко бросал им: «Кажется, я где-то потерял свою жену», не желая показаться излишне озабоченным.

Когда какой-то незнакомец подкатил к нему и спросил, не имел ли он счастья и т. д., Том понял, что пора уходить. Он поднялся по ступеням украшенного гирляндами крыльца и прошел непосредственно в дом, решив напоследок пробежаться по опустевшим гостиным.

Карен как в воду канула.

Вероятно, она просто «устала» — в старые времена она употребляла это слово, когда сильно напивалась, — и вернулась в Эджуотер. Дело близилось к полуночи.

В худшем случае, рассуждал Том, поднимаясь по лестнице, она могла увидеть, как он разговаривал с Виктором Серафимом. Черт его дернул сюда притащиться. Совсем спятил мужик. Да еще в этом дурацком обезьяньем костюме. Он, видите ли, получил приглашение. А как он его поприветствовал — прямо как бывший однокашник… Господи Иисусе! Ладно хоть, он долго не задержался — сказал, что хотел, и был таков. Кроме Тамары, которой не терпелось услышать лишний комплимент ее чувству стиля в том, как она открыла простому люду двери в зачарованный мир Нонсача, никто о нем не упомянул. Если Карен и в самом деле была свидетельницей их встречи, то надо отыскать ее и все объяснить, пока она не сделала скоропалительных выводов, пока не перевернула все с ног на голову.

Это всего лишь вопрос урегулирования отношений, но отнюдь не конец света, убеждал он себя.

Именно Тамара поведала ему, как они с Карен, ее «новой лучшей подругой», некоторое время назад поднялись наверх припудрить носики, как немного поболтали на площадке, а потом непонятным образом разминулись. Вроде бы без всякой задней мысли, подумал Том, и все же… и все же он что-то заметил — какой-то проблеск жалости в глазах пожилой женщины, что его и взбесило.

Он подождал, пока хозяйка дома, отдышавшись, проследует дальше, и только потом поднялся на второй этаж, где находились спальни.

В одной из комнат для гостей ему показалось, что в воздухе витает едва уловимый аромат духов Карен; он остановился как вкопанный, словно почуяв, что она рядом, что след кончается там, но, проведя по губам тыльной стороной ладони, обнаружил, что, как это ни смешно, источником ее мускусного запаха были его собственные пальцы, все еще благоухавшие ее враньем после прогулки по пляжу.

Едва ли он мог ее осуждать — она просто спасала свою шкуру.

Выслушав ее «исповедь», Том задумался, не будет ли разумным и порядочным отпустить ее, отпустить их обоих. Хотя, конечно же, это не так-то легко. У него есть определенные обязательства. Никто не сможет дать им то, что давал он, никто не будет заботиться о них так, как он. Они зависят от него. А он — от них. Не это ли значит быть частью крепкой, надежной, любящей семьи?

Чем больше он об этом думал, тем больше убеждался: ее Мистеру Мэну — как и всякому благодетелю — следовало бы сохранять анонимность.

Из ванной донесся шум льющейся воды. Там кто-то был. Восторженно захихикала женщина… И был не один. Том без лишних размышлений обошел кровать, стоявшую рядом с раздвижной дверью, которая — теперь ему это стало видно — была чуть-чуть приоткрыта. Он отодвинул створку еще на дюйм, и в комнату ворвались любовные стоны, смешанные с шипением душа, бранным шепотом, комичным пошлепыванием мокрых тел… наконец они раскочегарились до поросячьего визга.

Он мог бы рассмеяться, но его раздирало от ревнивой убежденности, что там его жена. Трахается как ошалелая.

Требовательные вскрики на пленке из мотеля, задорное позвякивание браслета на лодыжке были все еще свежи в памяти Тома. Он перешагнул через плиточный порожек и хотел было отдернуть шторку душа, но тут увидел на полу газово-синее платье и белые трусики, сброшенные впопыхах, но это были не ее вещи. Не Карен.

— Я страшно извиняюсь, — пробормотал Том, отступая.

Он немного постоял в коридоре, дрожа от волнения, понимая, что надо постараться взять себя в руки.

Проползло еще пять минут.

Хендрикс встал с кресла размять ноги — никто не сделал ни малейшей попытки ему помешать. Подойдя к окну, он обвел взглядом круглую гравийную площадку с дубом посередине и надворные постройки за ней; ночного сияния неба было в самый раз, чтобы охватить контуры предметов. Движение на Уитли-роуд почти замерло. Детектив пытался просчитать, сколько времени у него будет на овладение ситуацией, когда он услышит, что внедорожник свернул на подъездную аллею. Десять, пятнадцать, самое большее — двадцать секунд, прежде чем его партнеры увидят свет фар.

Он все еще делал ставку на то, что Хейнс не вернется.

Второе сообщение на автоответчике было от приятеля Хейнса, адвоката Херба Мелцнера; тот предупреждал, что ему придется проторчать в конторе еще пару часов. Ссылка на предыдущий разговор. В меру недовольным тоном Херб проговорил, что, возможно, ему удастся найти какого-нибудь алчного адвоката, который охотно возьмется вести его дело ради рекламы… Не иначе как в ответ на вопрос Хейнса относительно его шансов добиться через суд права на отцовство и опекунство — еще и без поддержки со стороны матери. «Никаких шансов, приятель. Проще в аду в снежки поиграть».

Он вспомнил разговор в номере мотеля, когда Карен запретила Джо даже заикаться о законных альтернативах их плану совместного побега. И вот этот «рожденный свыше» неудачник решил сражаться в одиночку. Впрочем, надо отдать ему должное за то, что он ни в какую не хочет отказываться от сына.

Херб Мелцнер предложил ему встретиться часов в семь в кафе «Хайетт» на Сорок второй улице и пропустить по рюмочке. Джо наверняка с ним встретился, выслушал плохие новости, а потом? Закатился к какой-нибудь бывшей зазнобе поплакаться или решил махнуть на все рукой — что скорее в его духе — и укатить куда глаза глядят?

За каким хреном ему снова тащить сюда свою пропащую задницу? Только вот Карен была чертовски уверена, что он дома.

Хендрикс отвернулся от окна и пошел к своему креслу у камина. Оно стало казаться ему таким уютным — верный знак того, что он устал. Устал сидеть, пытаясь придумать, как в нужный момент использовать то мизерное преимущество над его глухими партнерами, которое дает ему слух.

Он был мастер бороться со сном.

Он ждал.

Что-то заставило его вздрогнуть — какой-то сухой, скребущий звук там, в ночи. Вероятно, крысы, а может, енот — рыскают вокруг мусорных баков в сарае. Хендрикс никогда не любил животных, питающихся отбросами и падалью.

До этого он наблюдал, как Донат и Рой-Рой готовились к приему Джо Хейнса, собирая с помощью миниатюрного фонарика провод, кухонный нож, скотч, пластиковые мешки для мусора и декораторский пистолет для укладки уплотнителя, найденный ими в гараже. Все это они сложили в фирменный пакет из магазина «Джей-Си-Пеннис» и оставили его под рукой на кухонной стойке.

Стар он уже для такого дерьма.

Вряд ли Виктор послал бы его с ними, если бы идея состояла в постоянном присмотре за Джо. Или послал бы? Просто прижми его чуток — так он сказал. Передай этому отсосу, что мне нужны мои деньги. Он был нужен им, чтобы было кому вести переговоры. И ни для чего другого.

Хендрикс почувствовал, что его начинает клонить в сон, веки отяжелели. Интересно, сдержал ли Виктор обещание передать Мэрион, что он будет поздно? Он пытался растирать себе виски, щипать губы — старые штучки, которым он научился, чтобы не терять бдительность во время длительных наблюдений. Потом представил, как жена сидит в постели перед телевизором, смотрит ночной фильм и ждет не дождется телефонного звонка.

Том стал звать Карен еще до того, как открыл дверь, замешкавшись с ключами под темной аркой глицинии: руки его плохо слушались.

В холле горел свет. Он увидел ее накидку, висевшую на шляпной стойке, поискал глазами связку ключей, которую она обычно бросала на латунный поднос на козлах тут же у входа. Но не в этот раз.

По небольшой лестнице Том поднялся в галерею; свет лампы в библиотеке в дальнем конце вселил в него надежду.

— Ты здесь, детка? — Ему даже не пришлось повышать голос — так тихо было в доме.

Никакой реакции.

Должно быть, она сразу пошла спать.

Том снял галстук-бабочку, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Потом открыл ключом мини-бар под лестницей и налил себе выпить перед сном. Только теперь он отметил, что Брэкен не поднялся со своей подстилки и не подбрел его поприветствовать. Из-за двери столовой донеслось глухое ворчливое подскуливание. Том с улыбкой поспешил ее открыть, гадая, сколько времени пес просидел взаперти и не могла ли Карен — взгляд его упал на недопитую бутылку диетической кока-колы на буфете красного дерева — запереть его по ошибке: такое с ней не впервой.

Он склонился потрепать Лабрадора по голове, но тот гордо прошествовал мимо, всем своим видом выражая оскорбленное достоинство. Впрочем, не прошло и минуты, как Брэкен смилостивился и подошел к протянутой руке, неистово виляя хвостом.

Том выпустил его в балконную дверь на террасу, где гулял легкий ветерок. Пес задрал ногу возле урны, потом расшвырял камешки и, нюхая землю, пошел нарезать зигзаги в ночную темень. Том вышел следом; отхлебнув бренди с содовой, он пробежался глазами по верхним окнам. Балкон супружеской спальни был освещен. Теперь он не сомневался, что Карен дома, жива и невредима. Ему даже стало ее жалко. Представив, как она, полусонная, сидит в постели спиной на подушках и ждет его, Том почувствовал, что у него встает член.

Он заставил себя сосредоточиться на том, что ответить ей, если она спросит о Викторе Серафиме. Как этот тип, которого раньше он в глаза не видел, подошел к нему и потребовал полмиллиона баксов. Конечно же, он сразу догадался, кто это такой, но, помня, что она рассказала об исходящей от него угрозе, не стал поддерживать с ним разговор.

Не повредит слегка попенять жене за то, что она создала ему лишние проблемы.

На самом же деле — он сделал большой глоток бренди — Виктор подошел к нему сообщить, что все намечено на сегодняшний вечер. Том предпочел бы этого не знать. Но теперь он увидел преимущество в том, чтобы намекнуть Карен, что он послал Серафима к черту (что было не так уж далеко от правды), что заявил этому холую, что он никогда не смешивает бизнес с удовольствием… нет, лучше — что он не получит от него и гроша ломаного.

Том хотел было войти в дом, напрочь забыв о Брэкене, как вдруг услышал рычание со стороны цветника. Он подозвал пса тихим свистом. Тот гавкнул разок и почти тотчас же неслышно выбежал из темноты. И только когда оба они оказались в доме, Том обратил внимание, что Брэкен что-то держит в зубах. Крольчонок, подумал он, пока пес, исполненный сознания долга, не положил к его ногам детский шлепанец.

Он узнал шлепанец Неда.

Хендрикс проснулся как от толчка, когда по окнам пробежал свет фар, осветив сначала пустые стулья у двери, отчего у него мелькнула надежда, что парни смылись. Но когда комната озарилась снова, он увидел Рой-Роя, застывшего у кухонной стойки.

Теперь он сомневался, что выиграл бы больше времени, если бы его не сморил сон. Шум мотора, перекрывший шуршание шин по гравию, он услышал только сейчас, когда подкативший фургон остановился под окнами. Хендрикс подождал, пока водитель выключит фары, и только тогда поднялся с кресла. Понимая, что Донат где-то сзади, он все-таки не ожидал, что тот схватит его за шкирку и приставит к его губам зубчатое лезвие «кухонного дьявола».

Рой-Рой уже прошмыгнул в холл.

Детектив услышал, как хлопнула дверца автомобиля и кто-то зашагал к главному входу в дом. Должно быть, гость припарковался у самой дальней из гаражных дверей. Хейнс обычно не загонял внедорожник. Хендрикс прислушивался к его шагам, надеясь, что он хотя бы заглянет в гараж и обнаружит там чужой «каприс», но ритмичный хруст башмаков по гравию так и не прервался. Заскрипела, потом хлопнула сетчатая дверь.

У лестницы, ведущей в квартиру, шаги смолкли. Что-то было не так. Может, он почуял опасность? После долгой паузы в холле зажегся свет. Хендрикс не сводил глаз с белой полоски под дверью гостиной. Шаги возобновились — только какие-то слишком легкие и осторожные. Господи боже мой! Нет, этого нельзя допустить. Если бы он пихнул ногой в бок, ему бы, возможно, удалось дотянуться до автоответчика: малейшего шума было бы достаточно, чтобы предупредить пришельца, но стоило ему выдвинуть вперед левую ногу, как Донат осадил его, прижав нож к губам так сильно, что его зазубренное лезвие корябнуло ему по зубам.

На верхней ступеньке лестницы Том обнаружил второй шлепанец. Он поднял его и, отнюдь не успокоенный, неслышно прошел по коридору в детскую.

Подойдя к спальне Неда, Том прислушался. Он взял себе за правило каждый день заглядывать к мальчику перед сном. В такие часы ему было легче с ним разговаривать. Когда они оставались вдвоем, молчание сына успокаивало его, вселяло в него уверенность, что между ними существует особое взаимопонимание.

«Кролики» были его любимыми шлепанцами.

Том повернул ручку и приоткрыл дверь. В приглушенном свете ночника он увидел, что кровать пуста.

Внутри у него все напряглось. И все же он продолжал уверять себя, что этому должно быть простое объяснение.

Простыни были сдернуты, красно-черная подушка с человеком-пауком и часть мягких игрушек валялись на полу. Том повернул выключатель возле двери и быстро осмотрел все закутки, гардеробную, ванную, даже заглянул под кровать, чтобы убедиться, что мальчик не прячется. И тогда размашистым шагом прошел к комнате няни, на ходу окликая девушку по имени.

Теперь он уже не боялся разбудить прислугу.

На стук никто не ответил. Том открыл дверь и, нерешительно войдя в темную комнату, уловил легкий запах лосьона для загара и «джонсоновской» присыпки. Хейзл!

Он бросил взгляд на кровать, успев обозреть обнаженное тело цвета нильской зелени с более светлыми треугольниками на месте бикини, пока его обладательница натягивала на себя простыню. Флюоресцентная лампа в аквариуме на комоде — единственный источник света — все вокруг окрашивала в тошнотворно-зеленый цвет. Том вспомнил, что Хейзл держит морских коньков: она спросила у него разрешения, прежде чем заказать по почте из Сан-Диего то ли свой первый набор, то ли партию — черт его знает, как это у них называется.

Девушка была в наушниках. Сдвинув их на шею, она протянула руку выключить CD-плейер на ночном столике.

— Мистер Уэлфорд? — Глаза ее встревоженно расширились. — Что-то случилось?

— Неда нет в спальне.

— Боже мой! Как? — Она села, опершись спиной на подушки, зажав простыню у горла. — Но он там был… Я проверяла, перед тем как включить музыку.

— Давно?

— Около одиннадцати. Он спал как сурок. А вы уверены? То есть, если бы он проснулся и что-то было не так, он бы сразу прибежал ко мне… Должно быть, здесь какая-то ошибка.

Вид у нее был озадаченный.

— Не думаю, что есть реальные причины для беспокойства, — спокойно проговорил Том, желая верить, что это так. Ничто не указывало на вторжение незваных гостей, не было никаких следов борьбы. Раз мальчик не заходил к няне, значит, его забрала Карен…

Дома ее не было. Теперь он это понял.

Вернулась с вечеринки, забрала Неда и снова исчезла.

Козе ясно! Вопрос лишь в том, сделала ли она это из-за того, что произошло на вечере, поддавшись сиюминутному порыву, или спланировала все заранее?

— Ты не слышала, как пришла моя жена?

— Ваша жена. — Хейзл провела рукой по волосам. — Ммм… не думаю. Какая-то машина была. Я решила, что это она или вы оба вернулись с вечеринки… — Она запнулась, явно стесняясь. — Мистер Уэлфорд, вы не могли бы оставить меня на минутку — я должна что-нибудь накинуть.

Больше ему и не понадобилось, чтобы убедиться, что Карен не ждет его в их спальне. Он вернулся в детское крыло и увидел, что Хейзл в синем японском кимоно уже стоит в холле. Босиком. Она хотела осмотреть все комнаты в доме, но Том ее остановил.

— В котором часу ты слышала шум машины?

— Может, полчаса назад. Вообще-то я видела только свет фар. Я… Простите, но я слушала музыку. И как-то не обратила особого внимания. Там кипела такая активная деятельность.

— Так, значит, ты ничего не слышала? Не волнуйся, Хейзл, тебя никто не обвиняет. Просто я хочу, чтобы ты рассказала все, что знаешь. Ты не заметила, когда машина уехала?

— Я не уверена.

— То есть?

— Я уже засыпала. И знаете, когда отблески как бы скользят по потолку, не всегда можно сказать, откуда они исходят. По-моему, я видела свет минут пять спустя. Мне и в голову не пришло, что это была та же самая машина. Казалось, что свет идет откуда-то издалека.

— Потому что ты была уверена, что миссис Уэлфорд дома.

— Наверное. — Она посмотрела на свои босые ноги, зарывшиеся пальцами в густой ворс ковра. — Возможно, я что-то слышала, но здесь, в доме. То ли дверь хлопнула, то ли что.

— Домой спать… — Том нахмурился. Он вспомнил о Брэкене, запертом в столовой. — А ты не слышала, собака не лаяла?

Хейзл покачала головой.

— Мистер Уэлфорд, что происходит? У меня такое жуткое чувство. Если с Недом что-то случилось…

— Я уверен, что не о чем беспокоиться, — ответил он. — Думаю, жена вернулась, а потом, наверное, решила поехать в город и взяла Неда с собой. Вероятно, они остались ночевать в квартире.

— Но почему же тогда она вас не предупредила? — спросила девушка довольно резко. — Простите, но мне кажется, я вправе об этом спросить.

— Я понимаю. — Уэлфорд поймал себя на том, что любуется грудью Хейзл, и отвел глаза. — Как тебе известно, Карен… моя жена… человек не совсем здоровый. К тому же в последнее время она сильно перенервничала, и ее поведение бывает сумбурным.

Хейзл покивала.

— Вечером мы повздорили, как раз перед ее уходом, — она обвинила меня в том, что я за ней шпионю. — Девушка туже стянула полы кимоно, оставив сжатую ладонь на сердце. — Она велела мне собирать вещи. Сказала, что я уволена. Непонятно, что на нее нашло. Может, она приревновала меня к Неду, не знаю. Надеюсь только, что в том, что произошло, нет моей вины.

— Не надо ни в чем себя обвинять. Ты отлично работаешь, Хейзл, я очень тебе благодарен. Об увольнении не может быть и речи.

— Она вела себя как-то странно.

— Карен не сделает Неду ничего плохого, мы оба это знаем. Она любит его… как может любить только мать. Благодарю тебя за заботу, но в сущности беспокоиться не о чем.

— Может, стоит позвонить в полицию?

— Не думаю. — Том улыбнулся и похлопал ее по плечу. — Прости, что я тебя разбудил. А теперь возвращайся к себе и постарайся заснуть.

— Я не смогу заснуть. Дайте мне знать, если будут какие-нибудь новости, хорошо? — Она хотела было пойти к себе, но потом замялась, будто что-то вспомнила. — Мистер Уэлфорд?

— Все будет хорошо. Не беспокойся.

— Даже не знаю, говорить вам или нет… — тихо сказала она, потупившись. — Сегодня вечером Нед впервые со мной заговорил. Он расстроился из-за того, что оставил свое «защитное» одеяльце «в доме у Мистера Мэна». Он это так сказал… Это не фантом, мистер Уэлфорд, это вполне реальное лицо.

По щеке ее покатилась слеза.

— Главное — что он заговорил, — ответил Том.

7

Белый каркасный дом был погружен в темноту.

Карен стояла в дверях, ощупывая стены узкой прихожей в поисках выключателя. Хотя она часто бывала у Джо, ей никогда не доводилось приезжать ночью. Пальцы проползли по рейке вешалки, обогнули угол картинной рамы, нащупали знакомую дыру на обоях, оборванный звонок… Сориентировавшись, она вступила в еще более густую темень лестницы.

Под ноги попалось что-то твердое — стопка журналов, вспомнила она, которые Джо отказался выбросить за борт.

Карен почти не сомневалась, что он был здесь, когда она звонила, — а трубку не снял из тупого упрямства. Сзади печально заскрипела сетчатая дверь. Внедорожника на подъездной аллее не было. Если Джо прослушал ее сообщение, то они с ним, должно быть, разминулись на считаные минуты.

Одной рукой держась за перила, другой — подхватив подол вечернего платья, она взбиралась по крутой деревянной лестнице, ведущей в квартиру. Из-за темноты у нее появилось такое чувство, будто она совершает незаконное проникновение в чужое жилище. Дом, где она проигрывала свои фантазии о побеге, казался ей теперь каким-то неродным. Знакомую гаражную вонь машинного масла и пыли пронизывал запах чего-то такого, что она никак не могла определить, — а также чего-то еще, что витало где-то на пороге узнавания.

Карен списала это на странность возвращения туда, где она больше никогда не собиралась появляться.

Пока она поднималась — по одной ступеньке, — начиная привыкать к темноте, в голове у нее всплыла какая-то мелодия. Виктор Серафим… он напевал эту песенку на заднем сиденье «линкольна».

«Двадцать четыре коротких часа…» Эти слова прозвучали в шуршании шелка по ногам — обвиняюще громко, внезапно. Используй свой единственный шанс, прими единственно верное решение.

Только сегодня утром, уезжая, она смотрела на уменьшающееся отражение Джо в боковом зеркале. Он стоял, облокотившись на перекладину старой изгороди, с незажженной сигаретой в уголке рта. Нед, сидевший с ней рядом в детском автомобильном креслице, еще долго махал ему рукой после того, как он скрылся из виду.

А казалось, прошла целая вечность.

Джо уверял ее, что они вернутся. С улыбкой глядя ей в глаза, изо всех сил стараясь выглядеть спокойным после недавней перепалки. Типично в его духе. Нам никогда уже не стать чужими, слышишь?

И вот она сорвалась с вечеринки, чтобы его предупредить.

Откуда-то сверху донесся короткий скребущий звук, который оборвался так же внезапно, как возник. Белка на крыше…

Карен запнулась у отсутствующей ступеньки; сердце ее пустилось вскачь, когда она нащупала выключатель.

Ей пришлось заслониться от неожиданно яркого света. Дверь в гостиную в конце коридора была закрыта. Но Джо когда-то говорил, что он всегда оставляет ее на ночь открытой для циркуляции воздуха. Одно у них с Томом было общее — они не доверяли кондиционерам. Карен осторожно двинулась вперед, попутно распахивая двери и заглядывая в каждую комнату.

В комнате Джо ей сразу же бросились в глаза неубранная постель, неупакованный чемодан и «защитное» одеяльце Неда, наброшенное на спинку стула, — словно оставленное специально для нее. Не это ли он имел в виду, когда с такой уверенностью говорил, что она вернется? Но Джо никогда бы не пал так низко, чтобы отпустить Неда, зная, что тот забыл захватить самое ценное свое сокровище.

Или все-таки?.. Она ощутила резкий прилив страха.

В коридоре за ее спиной погас свет.

Она развернулась.

— Джо?

Кроме нее в комнате был кто-то еще.

В темноте дверного проема нарисовалась черная громада. Теперь Карен узнала его — запах дешевого освежителя воздуха, маскировавшего в «линкольне» вонь затхлого пота. И разлагающейся плоти. Она вскрикнула, но ладонь Рой-Роя тут же накрыла ей рот. Другой рукой громила обхватил ее за талию.

Сопротивляться было бессмысленно.

Ее препроводили в гостиную и пихнули на деревянный стул рядом с дверью. Тощий — Донат — бегло осветил ее фонариком; широкая ухмылка на его физиономии говорила: «Смотрите-ка, кто к нам пожаловал!»

Карен почувствовала, как рука Рой-Роя скользнула ей на загривок и нащупала застежку колье. Но тут он, словно передумав, запрокинул ей голову и смачно поцеловал в губы, после чего, хихикая, удалился. Из кухни донесся хлопок рукопожатия. Небось поздравляют друг друга с удачей. Загремела посуда… то ли кто-то рылся в ящике, то ли вытряхивал содержимое магазинного пакета.

Она с содроганием вытерла рот — торопливо, не желая демонстрировать отвращение, и села, обхватив себя руками. У нее сбилось дыхание.

Кто-то за ней наблюдал.

Света с улицы было достаточно, чтобы разглядеть третьего мужчину. Карен было подумала, что это, наверное, Виктор, но тип, стоявший у камина, был другого сложения и по меньшей мере на голову ниже его.

— Не обращайте внимания на Рой-Роя: этот парнишка не сделает ничего плохого, просто его не обучили хорошим манерам — рос без отца, без матери.

Коротышка подошел поближе и присел на корточки перед стулом Карен, спиной к глухарям. Она рассмотрела лысину, просвечивающую сквозь тщательно зализанные волосы, маленькие глазки на толстом лице, пухлые лиловатые губы. Светлую спортивную куртку. Раньше она его не видела.

— Где Джо? — спросила она.

— Мы надеялись узнать это от вас, — любезно ответил он, протянув ей маленькую ладошку. — Эдди Хендрикс, частный следователь, миссис Уэлфорд. Я работаю на Виктора Серафима. Приятно наконец с вами познакомиться.

— Я тоже о вас наслышана, холуй сраный. — Ее негодование было вызвано намеками на осведомленность, проскользнувшими в его вкрадчивом тоне. А Джо еще заявил, что у нее паранойя, когда она в мотеле стала уверять его, что за ней следят. — Что вы здесь делаете?

— Дверь была не заперта… Я решил, что никто не будет возражать, если мы будем чувствовать себя как дома. — Детектив опустил непожатую руку на колено. — Нам очень нужно с ним поговорить, миссис Уэлфорд. — Он прокашлялся. — Мы можем подождать, если понадобится — всю ночь.

— Напрасная трата времени. Джо не будет ни сегодня, ни вообще. Он здесь больше не живет.

— Почему же тогда вы приехали?

— Мы поссорились, — спокойно ответила Карен, пытаясь вспомнить, что она наговорила на автоответчик. — Джо не всегда берет трубку, и я думала… Он собирался к своей сестре, на север. Я думала, может, застану его до отъезда. Очевидно, я опоздала.

— Вы меня обманываете, миссис Уэлфорд. Я не смогу вам помочь, если вы будете лгать, — мягко проговорил Хендрикс. — Не возражаете, если я сяду?

Он встал, пододвинул стул, стоявший по другую сторону двери, развернул его и сел на него верхом, обхватив руками спинку.

— Меня прислали сказать вашему другу Хейнсу, что планы изменились. Мистер Серафим требует возврата займа, он останавливает часы.

— Так бы сразу и сказали. — Карен откинулась на спинку стула.

— Он хочет, чтобы ему вернули деньги.

— Это не проблема. Если хотите знать, я целый день пыталась до него дозвониться. Мои планы тоже изменились. Том уже знает о… в общем, он знает все. Но это ничего не меняет. Он обещал позаботиться о моем долге.

— Боюсь, у мистера Серафима лопнуло терпение.

— Но я только что видела Виктора на вечере: он мирно беседовал с моим мужем — двадцать минут назад. Возможно, они уже обо всем договорились. На вашем месте я бы позвонила вашему хозяину, прежде чем что-либо предпринимать.

— Мы в любом случае должны поговорить с Джо, миссис Уэлфорд. Где он?

— Джо не имеет к этому никакого отношения.

— Мистер Серафим думает иначе.

— Слушайте, клиент — я. Вы можете поговорить со мной.

— Я же сказал: у мистера Серафима лопнуло терпение, — гнул свое Хендрикс. — Искренне сожалею.

— Что значит «сожалеете», черт побери?

— Вы ведь пытались его «кинуть», не так ли? — Карен заметила, как его взгляд метнулся в сторону Доната, который вернулся из кухни и теперь стоял посреди комнаты. Рой-Рой, сгорбившись над стойкой, светил себе фонариком и что-то писал. — Я хочу, чтобы вы знали, миссис Уэлфорд: если бы мне представился случай, я бы сделал то же самое.

В его голосе чувствовалась напряженность.

— С какой стати я должна вам верить?

— Деньги — это ерунда, — продолжал Хендрикс тем же натянутым тоном. — Они намерены убрать Джо, что бы ни случилось. Только, пожалуйста, без лишних эмоций. Наши глухие друзья обладают чем-то вроде шестого чувства. Это лишь часть плана. Виктор задумал сорвать большой куш… Ради бога, миссис Уэлфорд, смотрите на меня. Он собирается похитить вашего сына.

— О боже! — Карен закрыла глаза. — Я знала… знала, что это случится. — Теперь она пожалела, что не поддалась импульсу притормозить у Эджуотера и проверить, как там Нед, прежде чем помчаться сюда. — Когда?

— В понедельник, когда он будет выходить из детского сада. Они подъедут туда и схватят мальчика, пока шофер… надо поспешить, а то кое-кому начинает не нравиться, что его отстранили от участия в беседе.

К ним сутулясь подошел Рой-Рой.

— Трудно сказать, как они теперь себя поведут — ваше появление здесь все осложняет. Не волнуйтесь, я помогу вам отсюда выбраться. Только не поддавайтесь ни на чьи уговоры не обращаться в полицию.

— Мой муж ведь тоже в этом замешан?

— О мальчике он не знает.

— Но он приказал убить Джо.

— Не исключено.

Она увидела, как Хендрикс улыбнулся и покачал головой, но не ей. Глядя на Рой-Роя, он продолжал:

— Дверь в задний дворик не заперта. Секунд через тридцать я делаю свой ход, вы бежите туда, выходите — и вперед. До машины добраться не пытайтесь — бегите в лес. Используйте ваше единственное преимущество.

— Почему вы так поступаете?

Хендрикс со смехом протянул руку взять записку у Рой-Роя. Немой посветил ему фонариком.

— Что там у тебя, Рой? Очередная поэма?

Они понимают, что Рой-Рой отклонился от сценария.

Дело не только в записке. Судя по тому, как близко Донат встал за его спиной, Хендрикс догадывается, что парни готовят какой-то сюрприз. Не переставая говорить — «Нам придется отпустить миссис Уэлфорд домой, Рой», — он медленно поднимается со стула, вытаскивает его из-под себя, затем, швырнув скомканную бумажку, перехватывает руки на его спинке, все так же улыбаясь Рой-Рою и глядя в его по-кошачьи суженные глаза, — «А то из-за нее все сорвется. Ясно тебе, хер глухой?»

Фонарик гаснет. Хендрикс поднимает стул над головой и, развернувшись, обрушивает его на лицо Доната.

Удивленно крякнув, парень пятится назад.

Детектив кричит Карен, чтобы она уходила, и от