Неожиданным литературным «хитом» 1759 г. стала книга «Жизнь и мысли Тристрама Шенди» (две части появились в том году, третья — через несколько лет). Она была написана малоизвестным сорокасемилетним священником по имени Лоренс Стерн. Всего за один год эта классическая «история пуделя» принесла Стерну славу и богатство.

1750-е гг. стали десятилетием, когда писатели экспериментировали с новым модным увлечением — «застенчивым повествованием». Но «Тристрам Шенди» — это фрагментарное изложение, отсутствие хронологической последовательности, внутренний монолог, ассоциация идей, «поток сознания», забавные экскурсы в проблемы автора, с участие читателя и фальшивый академизм, отступления и мини-эссе, прерывающие незамысловатый сюжет. Книга стала кульминацией (а кое-кто сказал бы — доведением до абсурда) всего процесса таких экспериментов. И всегда с душевной теплотой будет относиться к этой книге тот, кого охватывает трепет от самой идеи авангарда, кто в глубине души полагает, что смешение начал, середин и концовок — это последнее веяние литературы. Влияние «Тристрам Шенди» было огромным. Вспомним Джойса, Беккета и сотню их галльских последователей — от Роб-Грие до Натали Capo.

Знаменитая строка Беккета из «Мерфи» («Он проклинал день своего рождения, смело оглядываясь назад, на момент своего зачатия») — прямое заимствование из открывающей главы «Тристрама Шенди», когда автор горько жалуется на то, что его матушка думала о часах вместо того, чтобы сосредоточиться на сексуальности в момент его зачатия.

Но Стерн упивается так называемым «плагиатом», пытаясь доказать: в этом мире действительно ничто не ново под солнцем. Один из самых известных отрывков в «Тристраме Шенди» звучит следующим образом: «Неужели мы вечно будем выпускать новые книги, как аптекари делают свои микстуры, переливая всего лишь из одного сосуда в другой? Неужели мы вечно будем сплетать и расплетать одну и ту же веревку?»

Шутка, задуманная Стерном, заключается в том, что весь отрывок взят почти дословно из «Анатомии меланхолии» Роберта Бёртона. А Бёртон, в свою очередь, заимствовал ее из другого источника. Попытки избежать плагиата обычно приводят к бесконечному упадку и регрессу.

«Тристрам Шенди» представляет собой странную книгу для любого века. Но, вероятно, особенно странно ее появление в середине мировой войны. Позднее доктор Джонсон (в 1776 г.) высказал суждение, с которым соглашались многие последующие читатели: «У всего необычного короткий век. „Тристрам Шенди“ просуществует недолго».

Оказалось, что Джонсон в этом ошибался (как и в метафизике Беркли, когда доказывал ее несостоятельность, бросив в автора камень). Но трудно не заметить: великое литературное произведение Стерна является творческим тупиком. Возможно, это невероятная фантазия человека, для которого писательская деятельность важнее жизни, вероятно, это своеобразный талисман для всех, считающих искусство стоящим выше жизни.

Сторонники Стерна всегда говорили о его «двусмысленности», подразумевая, что любое ясное предположение можно всегда оспорить. Но лучше всего рассматривать его как тупик, если метод скептицизма Юма применить не в философии, а в литературе. Всегда найдутся поклонники и защитники нигилизма и релятивизма. Но Стерн, безусловно, сделался основоположником того, что, в конце концов, стало главным клише двадцатого столетия — романов о том, как писать роман.

Интересно отметить, что автор вне своего любимого дела не имел никакого отношения к релятивизму, как, безусловно, требовала от него его собственная доктрина. Когда речь заходила о его политических убеждениях, релятивизм резко заканчивался.

Его персонаж доктор Слоп (за основу был взят исторический деятель — доктор Джон Бёртон) подтверждает, что автор изливает всю свою злобу на якобитов и их движение. Неожиданно вся релятивистская точка зрения на мир вылетает в широко распахнутое окно, и мы узнаем: движение якобитов является явным злом, а власть «вигов» — ганноверцев — протестантов — безусловное добро. Но каким образом это согласуется с общей точкой зрения на мир в «Тристраме Шенди», никак не объясняется.

Для исследователя Семилетней войны в «Тристраме Шенди» интересно то, что Стерн уделяет огромное внимание военным вопросам. Помимо Парсона Йорика (в романе он представляет своего рода продолжение самого Стерна), автор с большим сочувствием говорит о другом персонаже — капитане Тоби Шенди (дядюшке Тоби). Это ветеран войны, получивший ранение в пах во время кампании в Европе, он фанатично предан военной истории и осадному искусству.

Большую часть наиболее часто цитируемых фраз из романа он вкладывает в уста дядюшки Тоби.

«Наши солдаты бранились на чем свет стоит во Фландрии, — вскричал мой дядюшка Тоби, — но не слышал ничего похожего на это».

«Хотел бы я, — промолвил мой дядюшка Тоби, — чтобы вы посмотрели, какие огромные армии были у нас во Фландрии!»

Предполагается, что Тоби сражался в войнах против Людовика XIV в период с 1689 г. до 1697 г. и с 1702 г. до 1713 г. В романе часто упоминаются сражения при Штейркирке и Намюре, а также военные кампании Мальборо во время Войны за испанское наследство, закончившейся в 1713 г. Утрехтским договором.

Для демонстрации эрудиции Тоби в военной науке Стерн приводит все самые знаменитые имена, известные в теории войн с 1650 по 1750 гг. — за целую сотню лет.

Эти имена давно покрылись туманом времени, но были хорошо известны образованной аудитории в 1759 г.: Мароли, де Вилл, ван Кохорн, Скитер, Депаган, Блондель и прежде всего маршал Вобан — самый знаменитый из всех военных инженеров до времени написания романа. Его работа по постепенной атаке крепостей и фортификациям появилась в начале 1740-х гг.

Более того, Стерн любил вставлять в текст непонятные слова и технические термины, относящиеся к наступательным и оборонительным операциям во время осад: редан, скат, параллель, передний скат бруствера, стрелковая ступень, горнверк, бастион, полубастион, сапы, эполменты, тенали, двойные тенали, равелин, равелин в форме полумесяца, контрэскарп, контрстража, дымовые завесы, габионы, кюветы, баллиста, теребра (приспособление для пробуравливания), скорпион, выход за передний край обороны, падереро, полукульверина…

Во время Семилетней войны осада крепостей и фортификации сыграли свою роль. Но, как правило, это были проблемы главных воюющих сторон. Как объясняет дядюшка Тоби у Стерна, присутствие британской армии на континенте всегда воспринималось обеими сторонами как необычное и даже исключительное событие. Ведь Королевский Флот воспринимался как армия островного королевства. К тому же, существовала естественная тенденция отправлять войска скорее в колонии, чем на европейские театры военных действий.

Но были и такие времена, когда предпочитаемой системы выплаты субсидий союзнику, базирующемуся на материке, было недостаточно. Союзник требовал фактического присутствия на полях сражений английских солдат — «красных мундиров». К 1759 г. в Семилетней войне в этом возникла необходимость. Но британская армия по многим своим параметрам устарела. Поэтому генералам пришлось учиться новым техникам, впервые введенным прусским королем Фридрихом Великим, включая движение в ногу.

Фридрих хотел быть хозяином ведения войны, а не просто слугой, детерминистически ограниченным факторами логистики, топографии, климата и даже общественного строя. В связи с тем, что численность населения Пруссия была ограниченной, максимально возможная численность ее армии составляла около 154 000 человек.

Фридрих был вынужден беречь свои ресурсы и избегать больших потерь. Помогали идеи об осаде крепостей, разработанные Вобаном. У него подчеркивалась возможность капитуляции после определенного периода сопротивления, а также постепенная атака крепостей без штурмов.

К этому Фридрих добавил дезорганизацию линий коммуникаций и быстрое перемещение, а также (по возможности) — исключение сражений. Правда, он был намного больше готов рисковать всем в одном сражении на поле боя, чем множество его современников. Решительные сражения, как правило, приводили к пирровой победе. Это показали триумфы Мальборо. Потери у него составляли 20–25 процентов.

В определенной степени большие потери объяснялись тем, что медицина находилась на примитивном уровне. Ведь один из трех раненых в бою умирал от заражения крови и других не смертельных (на бумаге) ранений.

Большие потери Фридриха при Лейтене и Россбахе в 1757 г. положили конец его ранней серии успехов, а к 1759 г. повернули ход войны против него.

Фридрих оказал влияние на многих своей системой строгой дисциплины. Говорилось, что цель заключалась в том, чтобы заставить солдат бояться собственных капралов больше, чем противника. Но имелись и иные черты: понимание значимости логистики, продовольственного снабжения и надежных линий коммуникаций, отвращение к осадам крепостей. Особое значение (и в этом случае можно с уверенностью определить влияние философов) Фридрих придавал здравому рассудку — руководящему принципу в военной науке.

Но, тем не менее, можно утверждать: реальной детерминантой у Фридриха была технология, а не человеческий фактор. Вероятно, самой важной революцией в ведении войн в восемнадцатом столетии стало повышение роли пехоты и артиллерии, а также относительный упадок кавалерии. Кремневые мушкеты и граненые штыки постепенно вытеснили пики и мушкеты с фитильным замком еще во время Войны за испанское наследство.

Следующее усовершенствование пехоты было связано с тем, что Фридрих возродил дисциплину на марше, принятую в древнем мире, и заменил маневрирование разомкнутыми колоннами на быстрые и скоординированные передвижения под музыкальное сопровождение флейт и барабанов. Прусский подход, скопированный британской армией во время Семилетней войны, заключался в том, чтобы подчеркнуть увеличенную огневую мощь. В военных академиях и офицерских столовых обсуждали преимущества развернутого строя по сравнению с колонной. Полагали, что развернутый строй (три шеренги локоть к локтю) позволит довести до максимума мушкетный огонь и превосходит французскую колонну, более благоприятную для штыкового боя, чем для огневых средств.

По мнению французов, штык намного превосходил мушкет, к которому он был примкнут. Штык длиной в двадцать один дюйм наносил колотые зияющие раны, на которые невозможно наложить швы. Тот, кто выживал от подобных ран, обычно умирал от инфекции. По иронии судьбы, это полная противоположность ролей перечисленного оружия в Войне за испанское наследство. Тогда именно французы рассчитывали на мушкетный огонь, а Мальборо и Евгений Савойский — на холодную сталь штыков.

Поэтому британская армия, направленная на войну в Европу, как было принято, шла в бой колоннами, которые перестраивались в двухшереножный строй плечом к плечу. Третья шеренга восполняла пехотинцев, убитых огнем противника. Войска, подходя к неприятелю на расстояние от двадцати до тридцати ярдов, сначала делали один или два залпа, а затем шли в штыковую атаку.

Идея заключалась в том, чтобы вызвать шок у противника, делая опустошительные выстрелы с малого расстояния, за которыми следовала штыковая атака. Так как каждый защитник прицеливал свое оружие в солдата, находившегося непосредственно перед ним, британцы пользовались преимуществом незащищенного участка под левой рукой, которую поднимали и протягивали вперед, чтобы поддержать ствол ружья. Каждый британский солдат был обучен менять оружие в последний момент и в координированном внезапном движении вонзать свой штык в сердце или в левую часть живота противника. Легенда гласит, что именно так армия «Мясника» Камберленда выиграла битву при Куллодене, хотя на самом-то деле такой прием сыграл самую незначительную роль в победе над Драммосси Муром в тот день. Важнее то, что этот прием применяли перед тем, как войска сомкнут строй. Цель британской армии заключалась в обеспечении непрерывного залпового заградительного огня, когда взводы стреляли в разное время вдоль всей шеренги. Эти взводы находились в составе обычной структуры полка — батальона — роты: батальон, состоящий из десяти рот, делился на восемнадцать взводов или «огневых подразделений», ответственных за три выстрела. Такого было достаточно, чтобы вести постоянный огонь по противнику.

На практике не удавалось достичь ни сомкнутых шеренг, изображенных на батальных картинах, ни хореографии на парадных плацах. Ведь дисциплина на войне постоянно подчинялась человеческому инстинкту самосохранения. Реалии полей сражений — это независимое ведение огня. Такое отклонение от ортодоксальности стало еще более заметным, когда британские солдаты («красные мундиры») смогли освободиться от требований, предъявляемых немецкими главнокомандующими — например, Фердинандом Брауншвейгским, вышколенным в традициях Фридриха. Следовательно, в 1759 г. война в Северной Америке стала менее структурированной и традиционной, чем сражения в Германии.

Средний темп огня из мушкета составлял два или три залпа в минуту. Процесс ускоряли с помощью металлических шомполов, заменивших старые деревянные, а также вставки запалов и заряжание при помощи одной и той же плотной бумаги для патронных гильз. Вставка запалов и зарядка представляли собой четырехэтапный процесс. Но ударные войска могли заряжать оружие и стрелять каждые пятнадцать секунд.

Основной метод заключался в том, чтобы прицелить оружие в противника в надежде, что на поле сражения, где скопилась огромная толпа солдат, массовый залп найдет свою цель по закону простой вероятности. Точность и надежность были почти невозможны для мушкетов восемнадцатого века, ведь цепная реакция установки кремня, образования искры и поджигания пороха часто не могла пожечь заряд в стволе. Сам же ствол не был идеально прямым.

На расстоянии более пятидесяти ярдов мушкет оказался плохим оружием, зато на более короткой дистанции он был смертельно опасным. Это было оружие с медленной скорострельностью. Поэтому энергия сферических круглых мушкетных пуль быстро уменьшалась в зависимости от расстояния. Тщательно прицеленный залп с короткой дистанции приводил к летальному исходу, чего не случалось при огне с большого расстояния. Если стреляли издалека, то была вероятность не убить, а только ранить противника. И наоборот, при стрельбе с малой дальности тяжелые свинцовые шарообразные мушкетные пули наносили страшные травмы.

Поля сражений восемнадцатого века представляли ужасающую арену кровавой бойни, по которой бегали солдаты, лишившиеся глаз, носов и других частей тела, оторванных мушкетными шаровидными пулями.

В восемнадцатом веке для солдат были предусмотрены и ружья с максимальной дальностью стрельбы, составлявшей 300–400 ярдов против 80-100 ярдов для мушкета. Это было связано с тем, что внутри канала ствола ружья находился спиральный паз, заставляющий пулю вращаться и лететь по более спрямленной траектории. Но так как на зарядку ружья уходило больше времени, к тому же, у него не имелось штыка, оно не стало стандартным огнестрельным средством для пехоте.

Ружье больше подходило в качестве оружия снайпера либо для дальнобойной работы в лесах Северной Америки. Для зарядки ружья требовалось больше времени, поскольку порох приходилось отмерять из рожка. Для мушкетов порох был измерен заранее, он находился в бумажных гильзах. А круглую пулю, завернутую в лоскут ткани, приходилось с силой проталкивать в узкий ствол. Туда же быстро забивали остатки пороха. Ствол требовал чистки после каждых пяти или шести выстрелов. Более того, мушкет оказывался полезным в сражениях на открытом поле боя. Его более тяжелая свинцовая круглая пуля могла остановить человека на бегу, она обычно оставалась внутри тела, вызывая страшные травмы тканей и органов, пока не теряла темп продвижения. С другой стороны, ружейная пуля, обладающая меньшим размером, проходила через тело.

Франция допустила фатальную ошибку в Семилетней войне, посвятив большую часть своей энергии континентальной войне. Эта война велась в основном от имени Марии Терезии Австрийской. Французы не смогли сосредоточиться на ключевых районах, где решалась борьба с Британией за мировое господство: на Северной Америке, Вест-Индии и Ост-Индии. Самая разумная британская политика на континенте должна была ограничиться военными действиями на периферии на суше. Так это и происходило в ходе наполеоновских войн до 1814 г.

Подобного варианта развития событий для Британии в Семилетней войне не произошло из-за ее ахиллесовой пяты — Ганновера. Для новой элиты после 1688 г., посадившей на британский трон в 1714 г. курфюрста Ганноверского, в течение сотни лет после этого события самыми близкими оказались интересы на континенте. Очевидный факт заключался в том, что с точки зрения британских интересов Георг II как король Англии и курфюрст Ганноверский, оказался помехой. Можно даже сказать, что история появления противоречивого закона об ополчении от 1757 г. стало следствием навязчивой идеи Георга, связанной с Ганновером.

В 1756 г., в связи с угрозой вторжения Франции, в Англию спешно ввели войска Гессена и Ганновера. Но как только эта угроза была ликвидирована, войска отправили обратно в Германию для защиты Ганновера. Образовавшуюся брешь должно было заполнить вновь сформированное ополчение. Противоречивое отношение британцев к ополчению выражалось в том, что они воспринимали ганноверские войска подобно собаке на сене: хотя прибытие в 1756 г. было встречено негодованием, но так отреагировали и на их отбытие.

Начиная с 1757 г. британские войска присоединились к своим ганноверским союзникам в так называемой «армии наблюдения» на западе Германии. В начале апреля того же года любимый сын Георга И, герцог Камберленд, был назначен командующим вооруженными силами, несмотря на его отвратительное поведение в сражениях против французских военных асов, маршалов Сакса и Ловендаля, в Войне за австрийское наследство.

После поражения французами при Гастенбаке 26 июля 1757 г., в сентябре того года Камберленд подписал унизительную конвенцию в Клостер-Зебене, молчаливо соглашаясь на оккупацию французами Ганновера. Это событие позорило и французского, и британского командующих. Георг II аннулировал договор, резко отчитал любимого сына и приказал ему уйти в отставку. «Мясник» впал в немилость. Французского командующего герцога Ришелье обвинили в том, что он предоставил Камберленду слишком мягкие условия. Вскоре после этого герцога отозвали со службы и отправили в изгнание в собственное поместье.

Пытаясь оправдать свои континентальные усилия, Георг II приступил к поискам замены дискредитированного Камберленда. Он остановил свой выбор на принце Фердинанде Брауншвейгском, сводном брате прусского короля Фридриха. Это был человек средних лет и ничем не примечательной наружности, ростом всего в пять футов шесть дюймов, с лицом, изъеденным оспинами. Фердинанд считался профессиональным солдатом с великолепной репутацией, офицерский чин он получил в прусской армии.

Новый командующий обладал большой силой воли и выносливостью, а также способностями к импровизациям.

Фердинанд принял назначение на пост командующего в ноябре 1757 г., предъявив строгое требование, что ему следует предоставить прямой доступ к Георгу II, а также военные, дисциплинарные, административные и финансовые властные полномочия. Название англо-германских вооруженных сил изменили на следующее: «Армия его британского величества под командованием его светлости Фердинанда, принца Брауншвейгского и Люнебургского».

Фердинанд сразу же проявил себя первоклассным администратором. Он несоизмеримо улучшил снабжение, вооружение, питание, денежное жалование, даже усовершенствовал полевые госпитали. Подражая Генриху V у Шекспира и предвосхищая Наполеона, он ввел в обычай сборы своих войск вокруг костров в морозную погоду. Командующий постоянно был на виду в своей заметной шинели, увешанной медалями. Он оказывал искреннюю сердечную поддержку и поднимал боевой дух солдат своими призывами и высказываниями, бьющими из него фонтаном.

У Фердинанда оказались в руках великолепные материалы для пропаганды, так как французские солдаты в Вестфалии и в Ганновере в 1757 г. бесчинствовали и неистовствовали. Хотя британцы и пруссаки преувеличивали размер зверств и жестокости, не вызывает сомнений: французские солдаты («пуалю») пустились в оргию воровства, грабежей, бесчинств и насилия. А ленивый и сибаритствующий французский командующий Ришелье, не расположенный ни следить за дисциплиной, ни соблюдать ее, либо вообще не обращал на это никакого внимания, либо смотрел на все сквозь пальцы. Ришелье, герой тысяч побед в спальнях, был не тем человеком, который мог бы призвать эту бесформенную и недисциплинированную толпу к порядку.

Его некомпетентность сыграла на руку Фердинанду, который смог использовать злобу и желание возмездия, накопившегося в ганноверских и гессенских войсках. Но принц Брауншвейгский был не только мастером администрирования и пропаганды. За шесть недель зимней военной кампании в марте и апреле 1758 г. он проявил свой горячий характер, прогнав французов за Рейн с огромными потерями. При этом среди его войск в списках потерь оказалось только 200 человек.

Он взял Бремен и Эмден без боя, проявив феноменальный талант в проведении зимней военной кампании. Все французские стратегические расчеты были сметены. Версаль надеялся развернуть две огромные армии протии прусского короля Фридриха с запада, а русские и австрийцы ворвались бы с восточного фланга. Теперь, судя по всему, одна из этих французских армий должна вернуться на запад Германии, чтобы разобраться с англо-ганноверскими вооруженными силами под командованием Фердинанда. Теперь более чем когда-либо Франция проклинала тот день, когда Ришелье позволил своему разгромленному противнику уйти к своим очагам и домам вместо того, чтобы взять Камберленда и его солдат в плен.

Редко военная фортуна изменяла так быстро. В сентябре 1757 г. французы думали, что они одержали решительную победу на западе Германии, что остались лишь немногие дела по окончательной зачистке. К маю 1758 г. стороны поменялись местами за столом: у Фердинанда оказалась армия, численность которой составляла 40 000 солдат, а Франция уже спотыкалась.

Командующий, сменивший Ришелье на западном фронте, оказался еще большим бедствием, чем его донжуанствующий предшественник. В свои пятьдесят лет Луи де Бурбон-Конде, граф де Клермон, принц крови, был эксцентричной персоной. Это проявлялось в том, что принц посвятил себя служению святой церкви. Но, получив папское благословение на то, чтобы стать солдатом, он сражался при Деттингене, Фонтено и Роко во время Войны за австрийское наследство. Особенность его положения заключалась в том, что Клермон сохранил свои церковные бенефиции в качестве аббата Сен-Жермен-де-Пре. В войсках его с издевкой называли «генералом-бенедиктинцем». Очевидно, Клермон обладал долей черного юмора. Говорят, он писал Людовику XV при вступлении на свой пост следующее: «Обнаружил, что армия Вашего Величества делится на три части. Часть, которая над землей, состоит из грабителей и мародеров. Вторая часть — под землей, а третья — в госпитале. Должен ли я удалиться с первой или ждать, когда ко мне присоединится одна из остальных?»

Клермон почти не преувеличивал. Потери французов в зимней военной кампании составляли более 16 000 человек — убитыми, ранеными, военнопленными и дезертировавшими. Еще 10 000 болели. Но, будучи крупным аристократом старого режима, Клермон имел преимущество. В результате умелой работы Бель-Иля в военном министерстве удалось добиться достаточно высокой численности личного состава. К маю было уже 32 000 пехотинцев и 12 000 кавалеристов.

Бель-Иль обещал: к концу июня численность армии будет увеличена в два раза. Клермон был эффективным солдатом. Возможно, ему не доставало воображения. К тому же, его застал врасплох энергичный Фердинанд, который переправился через Рейн вблизи голландской границы 1–3 июня, построив понтонный мост.

Мадам де Помпадур, в то время все еще находившаяся в полной безопасности в фаворе у Людовика XV, но всегда готовая вставить семейству Бурбонов шпильку-другую, писала Клермону уничтожающие послания: «Какое унижение, месье, позволить противнику построить мост через Рейн и высаживать по 6 000 солдат в день на другом берегу».

Но унижение Клермона еще не стало полным. Несмотря на уверения своего друга Бель-Иля, что Фердинанд теперь поставлен под угрозу, французский командующий ничего не мог с этим поделать. Но он, по крайней мере, оказал упорное сопротивление в не самом решающем сражении при Рейнберге 12 июня 1758 г.

Однако спустя девять дней Фердинанд одержал победу в тяжелом бою под Крефельдом. В связи угрозой вторжения принца Брауншвейгского в Голландию, Бель-Илю пришлось предоставить в помощь Клермону вторую французскую армию. Она, как предполагалось, должна была оказать помощь Марии Терезии и австрийцам в Богемии.

После Крефельда к Фердинанду присоединились британские войска, численность которых составляла 7 000 солдат. Но солдаты, говорящие на английском и на немецком языках, непросто притирались друг к другу. Различия в культуре и в военной традиции осложнялись языковым барьером (исключая лишь сословие офицеров, которые обычно разговаривали друг с другом на французском).

Британские солдаты были недисциплинированными, подверженными заболеваниям. У них отсутствовала гигиена, характерная для немецких союзников. А английские офицеры были очень раздражительными и высокомерными, склонными относиться к ганноверцам, как к людям, занимающим от природы низшее положение.

Между двумя стороны появилась масса расхождений и споров по мелочам. Например, немцы возмущались тем, что британцы, любящие лошадей, требовали дополнительного фуража.

Возможно, выбор британского командующего оказался особенно неудачным. 3-ий герцог Мальборо, хотя и обладал сдержанностью и щедростью, был невежественным человеком, беспечным и безразличным. Его назначение на дипломатическую службу осложнялось в огромной степени еще и тем, что в предшествующую войну он во всеуслышание жаловался на поведение немецких войск.

Но Мальборо умер еще до битвы при Крефельде. И на должность британского командующего назначили его заместителя. Как оказалось в дальнейшем, это решение стало полностью катастрофическим.

Лорд Джордж Саквилл, сын графа Корсета, в свои сорок два года был острым на язык, высокомерным, амбициозным, неуверенным в себе, депрессивным человеком, к тому же, сверхчувствительным к критике. Он обладал крупным телосложением, печальным взглядом ясных голубых глаз, выступающей нижней губой, безобразным большим носом. Это был отпрыск англо-ирландской аристократии, получивший образование в Тринити-колледже в Дублине, сражавшийся при Фонтено с Камберлендом (позднее — при подавлении восстании якобитов и в Шотландии под командованием Вульфа). Саквилл стал членом парламента от Дувра с 1754 г., он был важной политической фигурой. В 1757 г. Питт и Бьют хотели видеть его государственным военным секретарем.

Но ненависть к Саквиллу Георга II стала огромным препятствием для его политического и военного продвижения по службе. Этот человек примкнул к соперничающему двору, сгруппировавшему вокруг старшего (ненавистного королю) сына Фредерика и внука Георга (позднее — Георга III).

Напористость и энергичность Саквилла не соответствовали тактичности или его способности завоевать популярность. Его поступление в англо-германскую армию стало именно таким случаем. Лестер-хауз поддерживал военные рейды на французское побережье и был совершенно против вовлечения немцев. Но, соглашаясь на службу с Мальборо, Саквилл проявил плохой здравый смысл. Его назначение было просто тем средством, которое выбрал Питт для привлечения Лестер-хауза к взаимодействию с немцами.

Однако у принца Уэльского была совершенно другая точка зрения. Саквилл просто понизил свой статус в Лестер-хаузе, не засвидетельствовав своего почтения Георгу II. Ему удалось завести новых врагов, не заводя новых друзей.

Хотя в ретроспективе партнерство принца Фердинанда и лорда Саквилла было еще впереди, в 1758 г. последний занимался жалобами на фабиановскую политику Фердинанда с непрерывными отступлениями. Но после Крефельда он вообще закрыл рот.

Крефельд оказался потерей для Франции — почти столь же серьезной, как Россбах. В Англии, где Фердинанда прославляли как героя, Питт понял потенциальное значение Западного фронта. При правильном подкреплении англо-ганноверская армия Фердинанда могла разгромить огромные французские силы, не только не позволив им сражаться с Пруссией на Восточном фронте, но и исключая возможность послать подкрепление из Версаля воюющим гарнизонам в Индии и Северной Америке.

Парламент, искусно управляемый герцогом Ньюкаслом, проголосовал за то, чтобы отправить в Германию еще пять пехотных батальонов и четырнадцать кавалерийских эскадронов. Однако после следующей неудачи (падения Дюссельдорфа в июле 1758 г.) вместо Клермона назначили пятидесятичетырехлетнего Луи-Жоржа Эразма, маркиза де Контада. У него за плечами уже была длинная и отличная военная карьера, которая начиналась в Италии и на Корсике в 1734-35 гг., затем продолжалась в ходе всей войны 1740-48 гг. А незадолго до событий он принимал участи в битвах при Гастенбеке и Крефельде.

Контад проявлял больше уважения к Фердинанду, чем Клермон. Он играл с ним в кошки-мышки, зондируя и вступая в сражения с его авангардом, но никогда не допуская, чтобы основная армия Фердинанда приближалась к нему. С 14 по 24 июля возник тупик: обе стороны стояли друг против друга на противоположных берегах реки Эрфт. Но с каждым днем французы становились сильнее, поскольку Бель-Иль исполнил свое обещание относительно увеличения численности.

Фердинанд, продолжая ожидать британские подкрепления перед решительным маневром, решил отступить так, чтобы между ним и французами находился Рейн. Но Контад быстро ушел на север, чтобы сковать противника между слиянием рек Рур и Маас.

Теперь Фердинанд оказался в смертельной опасности и под непосредственной угрозой. Все его коммуникации были отрезаны. А Контад находился на грани потрясающей победы, но не смог захватить важный мост через Маас, что решило бы судьбу Фердинанда.

Теперь Бель-Иль понял: единственный способ покончить с Фердинандом, пока тот не стал еще сильнее в результате прибытия из Британии дополнительных контингентов, заключается в использовании против него второй армии. Этими войсками командовал потерпевший поражение при Россбахе маршал Шарль де Роган, принц де Субиз.

Еще один крупный французский аристократ, Субиз был членом влиятельной семьи Роганов, ранее состоял адъютантом у Людовика XV во время Войны за австрийское наследство. Он служил в качестве губернатора Фландрии и Геннегау.

Субиз, вариант французского Камберленда, стал печально известен в результате катастрофы при Россбахе. Но многие его сторонники при дворе преувеличивали роль незначительных действий Субиза при Люттерберге в Гессене. Но закадычные друзья принца изображали и легкую победу при Куллодене в качестве блистательного триумфа военного искусства.

Истина заключалась в том, что Субиз, которому было уже сорок три года, оказался ничтожеством — нерешительным и неуверенным командиром, не обладающим военным талантом. Он был обязан карьерой тому, что являлся фаворитом мадам де Помпадур. А та настойчиво добивалась его повышения, превосходившего все присущие этому человеку способности.

Понимая военный масштаб Фердинанда, Бель-Иль требовал внимательной и тесной координации между армиями Контада и Субиза. Завидуя друг другу и презирая друг друга, Контад и Субиз выжидали, когда другой приступит к действиям. Они отказывались сотрудничать по вопросам детальной стратегии.

Сентябрь оба командующих посвятили составлению брюзгливых писем Бель-Илю, чтобы узнать, что предполагает делать другой соперник. Маршал Бель-Иль метал громы и молнии на двух своих полководцев, поскольку те выглядели безвольными простаками перед Фердинандом. Министр предупреждал их: военная честь Франции скомпрометирована. Им сообщалось: страна становится посмешищем для всей Европы. Наконец Субиз побеспокоился, начав марш на Ганновер. Но, судя по всему, он испугался собственной решительности, опасаясь незащищенности. А заодно принц обвинял Контада за медлительность в оказании поддержки.

И Субиз отступил в Кассель. Там, поддержанный герцогом Фитц-Джеймсом, робкий Субиз наконец-то почувствовал себя достаточно сильным, чтобы дать бой. Одержав сомнительную победу при Люттенберге 12 октября (хотя некоторые критики полагают, что это было сражение с неясным исходом), он не сумел поддержать Контада, когда тот в свою очередь двинулся на Мюнстер, важную базу союзников, поставив этот пункт под угрозу.

Это была еще одна робкая попытка, предпринятая слишком поздно и при слишком небольшой численности личного состава, чтобы ее считать серьезной.

К концу 1758 г. все усилия Бель-Иля на западе Германии дали нулевой результат. Несмотря на пополнения, брошенные им на Западный фронт, французские армии вновь испытывали сокращение численного состава и недостаток оснащения. Той зимой министр Бель-Иль писал будущему герцогу де Шуазелю (затем — графу де Стэнвилю, французскому послу в Австрии): «Две трети нашей пехоты без одежды. Войска состоят либо из солдат, которые не знали отдыха уже пятнадцать месяцев, либо из новобранцев, которые настолько слабы, что не смогут выдерживать холод и дожди этого позднего сезона».

Но его бывшие, настоящие, будущие, действительные и предполагаемые генералы тратили большую часть своей энергии на интриги друг против друга и попытки либо дискредитировать, либо унизить соперника в глазах Людовика XV: Субиз, Ришелье, д'Эстре, Бролье, Сен-Жермен, Контад и Клермон — это лишь некоторые из главных полководцев, которые занимались столь постыдным и грязным делом. Даже сам дофин досаждал своему отцу просьбами заменить Клермона на посту главнокомандующего.

Правда заключалась в том, что у Людовика XV не было ни одного человека, который по масштабу личности мог бы сравниться с маршалом Саксом в прошлой войне или даже с Ловендалем. И кое-кто, словно пророк Иеремия, стенал, что военная наука Франции рухнула в неуправляемом штопоре.

Напротив, Фердинанд имел блистательный успех. В начале 1758 г. французы оккупировали большую часть Ганновера. Но к концу того года от оккупированных территорий не осталось ни дюйма. Вполне понятно, что Георг II стал защитником Фердинанда. В сентябре он назначил ему пожизненное содержание в размере 2 000 фунтов стерлингов в год, а декабре прусский король Фридрих произвел его в фельдмаршалы.

Но, по мнению некоторых критиков, Фердинанд уже исчерпал себя. Следует отметить, что в середине ноября 1758 г. он отправляется на зимние квартиры и не пытается повторить подвиги прошлого года.

4 февраля 1759 г. Субиз, назначенный командующим армии, предназначенной для вторжения в Англию, передал свои полномочия сорокалетнему герцогу де Бролье. Виктор Франсуа, герцог де Бролье, оказался более способным французским полководцем Семилетней войны. 1759 год мог бы стать более успешным для Франции, если бы его утвердили верховным командующим в Германии.

Он получил в наследство от предшественника значительно более здоровую обстановку, чем в начале 1758 г. Под энергичным руководством Бель-Иля обе французские армии в Германии были хорошо переоснащены и прошли военную подготовку. Армия Бролье на Майне состояла из пятидесяти кавалерийских эскадронов и пятидесяти пехотных батальонов с общей численностью в 31 000 человек. Армия Контада на Нижнем Рейне была значительно крупнее: девяносто один эскадрон и 100 батальонов (66 000 человек).

Бель-Иль намеривался, используя эту армию, загнать опасного Фердинанда за реку Везер. Контад при поддержке армии Бролье должен переправиться в низовьях Рейна в июне, взять Мюнстер и Липпштадт, разгромив противника на своем пути. Но сложность заключалась в том, что вначале Фердинанд должен был перейти в наступление.

Для предотвращения этого и создания надежной базы проведения операций в канун нового года французы взяли вольный город Франкфурт. Они тайком проникли туда и разгромили гарнизон, пока горожане спали мирным сном.

Франкфурт превратился в базу французских операций, существовавшую в ходе всей остальной части войны. Его было легко оборонять, снабжение доставляли по реке.

В пяти милях северо-восточнее Франкфурта французы укрепили мощную природную позицию Берген, защищающую подступы из Касселя, стремясь сделать ее неприступной. Этот единственный факт определял стратегию союзников на 1759 г.

Фердинанд укрепил свои базы в Мюнстере и в Липпштадте, а также второстепенные базы в Ниенбурге, Гаммельн-Штаде и Гамбурге. Он терпеливо увеличил общую численность личного состава почти до 72 000 человек к апрелю 1759 г., включая два новых подразделения, присланные из Англии. Первоначально командующий планировал атаковать французов в Гессе, но отказался от этого плана, когда прусский король Фридрих сообщил, что не сможет выделить ему войска.

Не имея достаточной численности личного состава для атаки на Гессе, в ходе зимней военной кампании с января по февраль 1759 г. Фердинанд играл с французами в кошки-мышки, но обнаружилось, что Бролье опережает его.

Бролье, чьим войскам Фердинанд угрожал с правого фланга, постарался резко изменить обстановку в свою пользу, пытаясь прорваться через правый фланг противника. Возможно понимая, что перед ним возник неприятель его же масштаба, Фердинанд в конце концов отступил после продолжительной и дезориентирующей войны маневров. Но эта война шла за сохранение его чести и достоинства.

Наконец командующий союзников принял решение ударить по главным силам французов во Франкфурте. 22 марта Фердинанд ушел из Мюнстера, решительно настроенный на то, чтобы до конца испытать надежность положения французов в Бергене.

Французские военные специалисты, которые составляли планы, значительно переусердствовали, когда хвастливо уверяли, что Берген — воплощение мечты о хорошо обороняемой позиции. По их уверениям, этот пункт трудно обойти во фланг, к тому же, он располагался на высоте, достаточной, чтобы увидеть любые приближающиеся войска противника, оставаясь при этом в хорошо защищенном месте.

Бролье решил приступить к сосредоточению своих сил в месте, расположенном в двух милях на северо-востоке от Франкфурта. Выбранное им поле боя находилось рядом с плоской и болотистой местностью справа, переходящей в крутой откос. Выше и был Берген.

Территория на левом фланге оказалась не такой гористой. На ней, поросшей лесом и прорезанной большим количеством водных протоков, с открытой местностью между лесом и городом, проходили две дороги — в низинах, препятствующих нападению с востока.

Сам Берген был окружен укрепленной стеной высотой в восемнадцать футов и шириной в три фута. Перед стеной находились фермы, сады и сельскохозяйственные угодья, окруженные заборами и насыпями. Впереди виднелся холм Ам-Хохен-Штайн, обеспечивающий определенную степень защиты для атакующих с восточного склона. Но западный склон, доходящий до эскарпа справа и лесов слева, не имел никакого прикрытия.

К северо-западу от Бергена на расстоянии в 1 000 ярдов и на небольшом возвышении находилась башня (Берген-Варте), доминирующая над городом и над 1 000 ярдов открытой территории между Бергеном и деревней.

К югу от Бергена эскарп проходил в западном направлении и упирался в реку Майн. Здесь Бролье с армией, численность которой составляла 30 000 солдат, поджидал прихода Фердинанда. Еще восемь батальонов находились в самом Бергене, тринадцать батальонов — в резерве. Слева за лесами располагались саксонцы, в центре за Берген-Варте — кавалерия. Артиллерия была в центре, между дорогами в низинах.

Фердинанд, полагаясь на ложную оценку численности войск противника своими разведчиками и глупо рассчитывая, что войска французов окажутся небольшими, был уверен: Бролье не сможет удержать свои позиции. Он предполагал атаковать 30 000 закаленных в боях и опытных обороняющихся, которые значительно превосходили его армию, насчитывающую от 24 000 до 27 000 солдат.

Фердинанд начал с того, что отправил силы генерала фон Гильза в сады, которые тот быстро зачистил от французов. Бролье, перед которым с его поста наблюдения на Берген-Варте открывалась панорама поля боя, приказал своим резервам контратаковать. Выскочив в облаке пыли из-за стен Бергена, французы быстро отразили атаку противника.

Бой с переменным успехом в садах еще продолжался, когда Фердинанд приказал своим брауншвейгским войскам броситься в бой. Они, в свою очередь, начали оттеснять французов.

На расстоянии одной сотни ярдов от стен французы окопались, произошла ожесточенная схватка. Чувствуя, что в этот момент необходимо ввести последний из своих резервов, Бролье подал своим ветеранам сигнал, и те решительно оттеснили брауншвейгские войска.

Затем Фердинанд приказал своей артиллерии оказать помощь брауншвейгцам. Но артиллеристы попали под смертоносный огонь французских батарей на западном конце дороги в низине. Заместитель Фердинанда, Иоганн Казимир, принц Изенбургский, бросил своих солдат в следующую атаку. Но их контратаковали по флангам. Он сам пал от смертельного ранения, ряды его войск расстроились, они бежали.

Теперь Фердинанд ожидал общей атаки, но Бролье не имел намерения наносить удар. Это предполагало, что он должен оставить свою сильную позицию и сразиться с противником на открытом пространстве. Поэтому Фердинанду была предоставлена необходимая передышка, и он смог снова сосредоточить свои войска до того, как отступил в направлении Ам-Хохен-Штайн, напрасно рассчитывая, что Бролье будет преследовать его.

После того как большие пушки Фердинанда заняли позицию, он приготовился к финальной атаке, но отменил штурм, увидев маневры на стороне французов, которые свидетельствовали о неизбежном ударе. Однако Бролье просто укреплял свой левый фланг, вводя большее количество артиллерии, и подводя последние шесть резервных батальонов из Берген-Варте.

Развивался период «странной войны», артиллерия обменивалась залпами, каждая сторона ожидала, когда вторая сделает первый шаг. Так продолжалось до сумерек. На ночь Фердинанд отошел под прикрытие, но часовые стояли на посту до рассвета, ожидая того, что казалось неизбежной атакой. Но она так никогда и не состоялась. Бролье, который остался на поле боя (его потери составляли 1 800 солдат против 2 500 у Фердинанда), провозгласил победу.

Фердинанд отступил на север, продолжая опасаться, что Бролье ударить по его медленно перемещающейся колонне. Сейчас он был особенно уязвим, имея на руках голодную, усталую и деморализованную армию союзников. Но англо-ганноверцы смогли мирно привести себя в порядок, так как Бролье даже не пытался развивать успех победы. В действительности, он в страхе скрылся перед Франкфуртом, предчувствуя, что Фердинанд снова атакует его.

Обе стороны размышляли над выводами, вытекающими из успеха французов 1759 г. в первой военной кампании. Результаты Бролье следует назвать эффективными, а не блестящими, так как он добился их, сражаясь с хорошо укрепленной и неприступной позиции, имея численное превосходство над противником в солдатах и орудиях. Его войска были свежими и не боялись Фердинанда, так как не участвовали в боях 1758 г. под командованием Клермона и Контада, закончившихся поражениями.

Неспособность Бролье преследовать Фердинанда достойна сожаления. Это еще раз продемонстрировало, что традиции Конде, Турена, Сакса и Ловендаля ушли безвозвратно.

У Бролье было много врагов при дворе, которые незамедлительно попытались распространить слухи о том, что победа в действительности оказалась поражением. Друзья принца Субиза стали самыми первыми в этом отношении, они даже распространили сенсационную выдумку, будто командующий бросил свой полевой госпиталь во время боя.

Защитницей Субиза была мадам де Помпадур. А к ней, в свою очередь, прислушивался король. Так что еще какое-то время Бролье не смог получить свой маршальский жезл.

Но если французский командующий проявил особенную медлительность, то Фердинанд торопился, но был вполне удовлетворен и чувствовал себя более чем уверенно. Возможно, победы 1758 г. привели к тому, что он страшно недооценил французов. Это, вероятно, является самым подходящим объяснением его экстраординарного решения пойти во фронтальную атаку мелкими подразделениями и без соответствующей артиллерийской поддержки. Но едва ли здесь сыграла роль ложная оценка, доставленная разведкой.

Фердинанд не испытывал удовольствия от составления докладов Фридриху. Однако прусский король на сей раз не сделал ему беспощадного выговора, сдерживая себя предположением, что его протеже немедленно пополнит свои силы тяжелыми пушками.

В душе Фердинанд обвинял Фридриха в своем поражении, так как предварительная оккупация Пруссии со стороны Западного фронта означала, что он не смог перейти в наступление в начале марта, как хотел.

Апрель-июль 1759 г. — очень плохой период для Фердинанда. Теперь впервые дала о себе знать его ахиллесова пята. Он изображал из себя профессионального и хладнокровного человека, но за маской невозмутимого спокойствия скрывалось волнение и незащищенность. Некоторые даже полагали, что он готов был поссориться с Фридрихом, поскольку Брауншвейг всегда чувствовал себя в тени Пруссии и страдал комплексом неполноценности. Подобные чувства испытывала Польша по отношению к России.

Изучение происшествий подтверждает, что Фердинанд переживал депрессию. Безусловно, важно вспомнить, что 30 июня, отправившись верхом вместе со своим адъютантом герцогом Ричмондом, Фердинанд упал с лошади в глубокую канаву, заполненную водой. Но он все же не утонул, его едва успели спасти.

Самая большая тревога охватила Фердинанда, когда французы в июне двинулись на север, начав летнюю военную кампанию. Численность французской армии в два раза превышала его силы. Трудные отношения с Фридрихом только сильнее осложняли проблемы. Когда Фердинанд попросил у короля консультации, Фридрих быстро вышел из себя из-за его «пораженчества». Ответы прусского короля были сначала сердечными, затем стали раздраженными, а под конец — просто оскорбительными.

Начало летней военной кампании усугубляло самые страшные опасения Фердинанда. Французы, наступающие медленно, но уверенно, взяли Мюнстер, а затем и Минден. Первая попытка маркиза д'Армантьера захватить Мюнстер была отражена с огромными потерями. Но он получил пополнение, вынудил защитников вернуться в цитадель. А там после небрежной обороны гарнизон в составе 3 600 солдат капитулировал.

Затем Армантьер пошел на Липпштадт, чтобы добавить свои силы к осаде, которую вел герцог де Шевро.

Минден стал еще одним французским триумфом. Бролье, узнав, что в городе очень небольшой гарнизон, направил своего брата (графа де Бролье) с войском в составе 1 500 пехотинцев и 1 200 кавалеристов, чтобы взять его. Удар оказался успешным. Затем Минден подвергся такому разграблению, которого не видели со времен Тридцатилетней войны. С огромными трудностями французскому командующему удалось восстановить порядок.

Накануне падения Миндена (11 июля) Фердинанд получил еще одно язвительное письмо от Фридриха, упрекающего его за фабиановскую тактику. Призывая вспомнить Россбах, Фридрих наставлял своего зятя: лучше вступить в бой с противником и проиграть его, чем деморализовать армию постоянным отступлением. С особенно омерзительной насмешкой прусский король называл Фердинанда «вторым Камберлендом».

В это же время Георг II крайне обеспокоился по поводу отсутствия хороших новостей из Германии, он тоже начал требовать результатов. Можно представить, какое воздействие все это оказывало на человека, который мучился сомнениями в самом себе. В текущий момент он особенно переживал, что французы будут наступать на Ганновер, отрезав его от коммуникаций с Фридрихом. Возможно, прусский король в действительности сказал больше, чем он знал. Тогда Фердинанду пришлось бы испытать такое же унижение, которое в 1757 г. пережил Камберленд.

Это происходило в то время, когда секретарь командующего Кристиан Генрих Филипп Эдлер фон Вестфален поддержал его решительность в своем известном письме, призвав Фердинанда следовать своим собственным убеждениям и интуиции, а также не соглашаться с последней персоной, с которой он беседовал.

На первый взгляд, это было похоже на дерзкую выходку секретаря. Но Вестфален уже показал, что когда этого требовали обстоятельства, он всегда готов отойти от протокола и выйти за границы формальной субординации. Этот человек, преданный Фердинанду и вместе с ним принимавший участие в битвах при Лобозице, Праге и Россбахе, был главным офицером, ответственным за планирование, а также стратегом. Он являлся сторонником смелых планов, обладал воображением, не был просто сухим чиновником, посвящающим все свое время логистике и военным справочникам.

Фердинанд доверял секретарю, прислушивался к нему и всегда серьезно относился к его советам. В этом случае реакция начальника на наставляющее письмо подчиненного оказалась настолько решительной, что секретарь мог только мечтать о том. Союзный полководец принял решение не делать попытки отобрать Мюнстер. Следовало наступать на Везер и взять плацдармы на обоих берегах реки, провоцируя Контада оттеснить его войска.

Но Контад проявил обычную инертность французских командующих 1750-х гг. в Германии. Чрезмерно осмотрительный, просчитывающий все возможные варианты, он оставил себя с войсками, численность которых была недостаточной для перехода в наступление. Даже взятие Миндена вызывало у этого человека замешательство, так как распределение войск не предоставляло ему возможности воспользоваться преимуществами. Но он решил, что город обеспечит неприступную базу, с которой можно действовать. Поэтому Контад окопался там.

Фердинанд испробовал все известные ему военные хитрости, чтобы заставить Контада оставить свою позицию в Миндене и сражаться раньше, чем он получит французские пополнения. Но противник отказался пойти на это. На берегах Везера происходили постоянные стычки, большие орудия с обеих сторон бессмысленно палили друг в друга.

Фердинанд, не сумев выманить Контада с его подготовленных позиций, попытался создать угрозу линиям коммуникаций в Миндене, наступая на Любек. Эту операцию он поручил своему любимому командиру — двадцатичетырехлетнему наследному принцу Брауншвейга Карлу Вильгельму Фердинанду, который завоевал вечное уважение и хорошее отношение к себе тем, что остался служить под его командованием после запрета своего отца (герцога Брауншвейга). По предположениям Фердинанда, Контад должен был ответить на эту угрозу либо тем, что повернет на юг, либо вступит в бой.

Когда 28 июля наследный принц с войском, численность которого составляла 10 000 солдат, выбросил французов из Любека, Контад решил, что это вызов, который он не может проигнорировать. Он направил герцога де Бриссака, чтобы перехватить союзников. Бриссака проинструктировали, чтобы он тянул время до прибытия пополнения под командованием ветерана генерал-лейтенанта графа де Сен-Жермена. Графа ожидали для гарантии численного превосходства.

Авангарды двух армий сошлись в бою 31 июля под Бюнде, но это не остановило попыток наследного принца. Вскоре он дошел уже до Кирхленгерна и Кверхайма. Контад, теперь уже глубоко встревоженный угрозой своим коммуникациям, понял, что бездействие более невозможно. Но переходить ли в отступление или в наступление?

Фердинанд разработал планы, соответствующие каждому варианту развития событий. Он направил подразделение по взаимодействию под командованием генерала Гильза, чтобы обеспечить постоянный контакт с наследным принцем, а свою армию разместил на раввине Миндена. Это было выполнено так, чтобы она могла действовать немедленно после получения указаний.

Контад находился в Миндене в течение шестнадцати дней. Численность его войск оказалась очень большой, правый фланг размещался на Везере и в Миндене, а левый прикрывали болота Бастау.

Из Миндена, расположенного в месте слияния рек Бастау и Везер, к северо-западу открывался вид на равнину, где на горизонте виднелись деревни и деревушки Гален, Штеммер, Кутенхаузен и Мюльбиркамп. Основными особенностями местности на линии горизонта были ветряная мельница и кладбище. В северном и в восточном направлениях от Галена ландшафт изменялся, нарушаясь небольшими усадьбами, сельскохозяйственными угодьями и садами, а также не самыми крупными селениями.

Контад намеривался отозвать Армантьера из затянувшейся осады Липпштадта, оставляя захват этого пункта на Шевре. Войска Армантьера и Сен-Жермена направляя на разгром Фердинанда. Контада раздражало, что принц Брауншвейгский добился того, что он после Бергена оторвался от противника. С ним командующий намеревался покончить одним ударом. Он предпочел подождать, когда Фердинанд атакует его. Но Контад испытывал точно такое же неотступное давление со стороны Бель-Иля и Версаля, какое оказывали на Фердинанда Фридрих и Берлина.

Контад хотел завоевать славу как французский командующий, окончательно захвативший Ганновер. Он помнил и о том, что Версалю требовался решительный прорыв на запад Германии, чтобы иметь возможность перебросить войска численностью около 100 000 солдат для вторжения на Британские острова.

Поэтому Контад принял решение перейти во внезапную атаку на Фердинанда. Но прежде всего ему было необходимо вызволить свои войска из теснины между болотами Бастау и Минденом — превосходного места для обороны, но не для наступления. А это, как он решил, лучше всего сделать ночью.

Учитывая труднопроходимость местности, пехота должна располагаться на флангах кавалерии вместо обычно принятой расстановки сил при нормальных обстоятельствах. Для выполнения внезапной атаки требовалось самое тщательное планирование. Ведь в то время, когда должен совершиться этот ночной маневр при неортодоксальном построении на узком фронте, войска Бролье необходимо переправить с другого берега реки.

Поэтому в 6 часов вечера 31 июля Контад созвал своих генералов и отдал приказы. Бролье должен был начать переход в сумерках, переправиться через Везер по каменному мосту, пройти через Минден и соединиться с артиллерией и восемью батальонами гренадеров. Ему, находящемуся на правом фланге Контада, на рассвете следовало перейти во внезапную атаку беспримерной жестокости, атакуя левый фланг Фердинанда. А главные силы переправятся через Бастау по мосту и подтянутся к началу дня: кавалерия в центре, пехота — по флангам. Артиллерия должна прикрывать кавалерию, открыв огонь с двух флангов.

Между войсками Бролье и правой частью главной армии поддерживать первую волну должна была третья колонна численностью в восемь батальонов под командованием генерала Николя (еще одного ветерана, которому пришлось до шестидесяти лет дожидаться маршальского жезла). Эти силы не должны допустить, чтобы противник вбил клин между Бролье и Контадом.

Николя, которому на следующий день должно было исполниться сорок семь лет, надеялся отпраздновать годовщину выдающейся победой.

Левый фланг Контада должны были защищать от флангового удара герцог де Гавр и четыре батальона. Обеспечивая соответствующий контакт с герцогом Бриссаком в обратном направлении, де Гавру следовало начать атаку, нанося отвлекающий удар по небольшой дамбе, расположенной справа от Фердинанда. Сделать это пришлось бы непосредственно перед рассветом.

План вполне мог осуществиться, если бы Фердинанд почти одновременно не решил, что он сам пойдет на французов во внезапную атаку после ночного марша. Армия готовилась выступить в час ночи, правому флангу следовало взять ветряную мельницу Галена, а левому — оккупировать деревушку Штеммер.

Лучшие исследователи отбрасывают идею о том, что Фердинанда о французских намерениях заранее предупредил крестьянин, который принес ему пакет боевых приказов Контада. Но традиционная история не объясняет, каким образом крестьянину с антифранцузскими настроениями могли доверить документы с грифом «совершенно секретно», более того, изложенные простым и ясным языком, а не закодированные.

Самое правдоподобное объяснение заключается в том, что Фердинанд просто мог интуитивно догадаться о намерениях Контада и разгромить его наголову. Возможно, к этому времени он и сам желал решительной схватки. Давление, оказываемое на него придирчивыми и досаждающими Георгом II и Фридрихом, нисколько не смягчалось чрезвычайно сложными отношениями с британским командующим лордом Джорджем Саквиллом.

Как считается, характер его отношений с Саквиллом находился в пределах от критического до откровенно угрожающего. Согласно лорду Шелборну, хорошо знавшему Саквилла, он был реальным воплощением всех пороков: некомпетентности, трусости и интриганства. Этот человек обладал мстительностью, любил низкие компании и считался неуравновешенным, пребывающим в состоянии от фальшивого оптимизма до фальшивого пессимизма.

Упоминание «низкой компании» — код для постоянных слухов о том, что Саквилл, хотя и был женат и сделался отцом пятерых детей, считался гомосексуалистом. Даже его друзья единодушно утверждали: это тяжелый человек — хладнокровный, высокомерный и социально изолированный даже в среде пэров и людей, равных ему по положению.

Отношения между Фердинандом и Саквиллом к 31 июля 1759 г. стали ледяными. Совершенно понятно, что на одном из множества совещаний, которые Фердинанд любил созывать, лорд Джордж нанес глубокое оскорбление тем, что сказал. Самое вероятное объяснение заключается в том, что Саквилл выразил неудовлетворение постоянными отступлениями перед французами и угрожал отозвать свои войска из военной кампании. Эту угрозу нельзя было считать пустой, ведь в Войне за испанское наследство великий герцог Мальборо поступил именно так со своим союзником — принцем Евгением Савойским.

Результатом двух маршей в сходящемся направлении стало то, что к рассвету 1 августа армия Контада заняла позиции вдоль линии, простирающейся от Галена до Мюльбиркампа, а вооруженные силы Фердинанда — от Гартума до Штеммера. Британские солдаты во время ночного марша увидели, что в полях и в живых изгородях расцвели красные и желтые розы, поэтому нарвали цветов и украсили ими свои головные уборы.

Силы Бролье завершили марш в назначенное время, вступив в соприкосновение с левым флангом противника приблизительно в 5 часов утра. Тогда же они открыли огонь.

Генерал-лейтенант Георг Август фон Вангенхайм, ганноверский командир, установивший превосходные отношения с британцами (в период 1756-57 гг. во время угрозы вторжения он командовал батальоном в Англии), был захвачен врасплох предрассветной страшной грозой. Ее грохот заглушал шум со стороны приближающегося противника.

Но планы французов почти сразу же стали понятны. Вместо того чтобы воспользоваться своим преимуществом, Бролье хотел, чтобы Николя пришел поддержать его. Это предоставило Вангенхайму время привести в состояние готовности свои большие орудия. Началась артиллерийская дуэль, в которой передовые подразделения Бролье из гренадерского полка понесли тяжелые потери.

К 6 часам утра артиллерия Вангенхайма уже получила преимущество. Бролье направил Николя вперед, чтобы тот попытался окружить противника и занять Кутенхаузен. Но, будучи осторожным, как все французское командование, он прежде всего провел разведку. И, похоже, убедился в неизбежной атаке немецкой кавалерии.

Контад, понимая, что его планы уже отстают от графика, направил конного гонца, чтобы выяснить, почему не наступает Бролье. А тот продолжал напрасно терять время, отправившись верхом и галопом добираясь в штаб Контада, чтобы объяснить свои опасения.

В это же время Контад, столь же медлительный, как его заместитель, встревоженный предполагаемой угрозой своему левому флангу, приказал Бролье возвращаться и сдерживать наступление противника справа, пока не наладиться обстановка на левом крыле. Он даже обсуждал с Бролье планы отступления в связи с изменением обстановки.

Всего лишь после двух часов сражения все шло уже не по плану. Вместо того чтобы пойти в атаку, Бролье теперь находился в неопределенном положении и даже подумывал об отступлении. Едва ли он мог почувствовать удовлетворение после работы, выполненной утром. Заместителю командующего следовало не ждать подхода Николя, а незамедлительно атаковать Вангенхайма. Поскольку Вангенхайма застали бы врасплох, левый фланг Фердинанда должен был бы развернуться в другую сторону.

Бролье проявил свою крайнюю нерешительность: он допустил ошибку в том, что неправильно истолковал маневр солдат Вангенхайма, когда те занимали позицию, приняв это за атаку. Поэтому он и решил ждать Николя.

Следовательно, наступление Бролье, от которого зависел весь план Контада, не состоялось. Неожиданное последствие заключалось в том, что он провел всю остальную часть боя, сдерживая Вангенхайма. Это тупик или патовое положение, совместимое с тактикой Фердинанда, но не французского командующего.

Между тем пехота Контада задерживалась на переправе через Бастау. Солдаты видели, как небо озарялось вспышками артиллерийских залпов. Они решили, что атака Бролье проходит по плану. Последствия заключались в том, что граф де Люссак на левом фланге французов, командовавший пятнадцатью батальонами саксонцев, на рассвете остановился под Галеном, в близком соприкосновении еще с шестнадцатью французскими батальонами, которые уже находились в деревне. Это происходило точно в тот момент, когда Фердинанд, не ведая, что неприятель присутствует рядом крупными силами, приказал наступать и оккупировать деревню Карлу, принцу фон Анхальт-Бернбургскому, и его войскам.

В то утро фортуна оказалась на стороне немцев. Когда они штурмом брали деревню, вполне готовые попасть в смертельную ловушку, возник пожар на западном краю селения (возможно, от зажигательных ядер). Ветер подхватил пламя и бросил его в лицо французским защитникам, которых испепеляющий жар и слепящий дым заставили вернуться на место. Теперь на поле брани появились первые британские части, сражавшиеся в серьезных боях в Германии — в частности, батальон легкой пехоты Фоя. Они столкнулись с французами перед ветряной мельницей, расположенной на севере сразу за Галеном. Фердинанд, увидев атаку своих войск справа, приказал Вангенхайму наступать слева, а также дал сигнал войскам Шпёркена справа от центра закрыть брешь, образовавшуюся в процессе наступления фон Анхальта.

Генерал Фрайгерр фон Шпёркен, которому исполнился шестьдесят один год, был старейшим офицером на поле сражения в тот день. Его считают невзрачным тружеником среди командующих, но он был весьма популярен среди своих солдат. Хотя номинально колонна номер три (Шпёркена) считалась немецкой, в действительности она состояла из британских войск, включая Королевских Уэльских фузилеров, Собственный Его Величества легкий пехотный полк (51-й пехотный) и другие подразделения под командованием генерала Колдгрейва и полковника Кингсли (всего шесть полков).

Колонна Шпёркена появилась беглым шагом. Сначала она скрывалась в лесу, а затем, с наступлением темноты, выдвинулась вперед. С тревогой Фердинанд увидел, что солдаты Шпёркена опережают остальную часть армии, и передал приказ, чтобы те замедлили шаг. Они сделали небольшую остановку всем личным составом, а затем возобновили наступление в том же быстром темпе. Разворачиваясь влево и не нанеся удар по намеченному объекту, они атаковали левый фланг французской кавалерии. Поэтому обстановка справа от Фердинанда оказалась такова, что передовая британская и ганноверская пехота не только была впереди остальных своих товарищей, но прошла через них. Никто точно не знал, почему солдаты Шпёркена решили сражаться фактически на бегу. Некоторые говорят, что приказы были искажены в процессе их передачи в результате языковых проблем. Но, поскольку командовал боем Шпёркен, это едва ли было так.

Другие считают, что британцы хотели показать остальным полкам свою отвагу, поскольку их критиковали как войска, состоящие из новобранцев. Безусловно, сочетание порыва и наивности привело почти что к разгрому. Нарушив порядок боя и оказавшись в одиночестве на открытом пространстве, эти войска должны были оказаться разбитыми — катастрофически и окончательно. Но тем утром удача сопутствовала Фердинанду на всех секторах.

Теперь битва за Гален перешла в мрачную перестрелку больших пушек французов и крупных орудий Шпёркена. Это был самый критический момент боя: по мере того, как солдаты Шпёркена наступали на французскую пехоту, она должна была взять большие орудия раньше, чем началась артиллерийская перестрелка. Совершенно необъяснимо, что французские пехотинцы не смогли сделать этого. Позднее говорили, что солдаты были ослеплены дымом и пылью на поле брани.

То, что артиллерия Фердинанда смогла вступить в бой с большими французскими орудиями, стало огромнейшим достижением. Французы не смогли атаковать противника перед собственной кавалерией. Если немецкие пушки не вступили бы в бой в тот момент, то правый фланг британской пехоты оказался бы на милости французской артиллерии. А это повлекло бы за собой огромные потери и, возможно, повлияло бы на исход всего боя.

В письме своей матери, написанном в день боя, лейтенант Хью Монтгомери из 12-го пехотного полка объяснил атмосферу, царившую в то утро: «Мы наступали более четверти мили под самым испепеляющим огнем ужасающей батареи 18-фунтовок, которые сначала открыли огонь по нашему фронту. Но по мере нашего наступления они стали бить нам во фланг, а под конец — и в тыл. Можно вообразить, что эта канонада привела бы к тому, что полки не смогут выдержать шока от вида неразбитых войск, которые заблаговременно были сосредоточены на поле боя по собственному выбору командующих. Но твердость и решительность могут преодолеть почти любые трудности».

Британские батальоны упорно наступали вперед на французскую кавалерию, численность которой составляла 7 000 всадников, не способных ничего сделать, чтобы остановить противника. Кавалеристы были вооружены саблями и пистолетами, а не мушкетами. Командующий кавалерии, видя, что она находится в опасности, превращаясь в неподвижную мишень, приказал перейти в атаку.

Кавалерией командовал герцог Фитц-Джеймс, еще один сорокасемилетний генерал в Миндене в тот день. Внук английского короля Якова II и сын герцога Бервика, воина-якобита, павшего в бою в 1734 г. при Филипсбурге (молодой Фитц-Джеймс был рядом с ним, когда отец умирал), герцог Фитц-Джеймс стал ветераном дюжины баталий — сначала в Войне за австрийское наследство, а позднее в Гастенбеке, Крефельде и Люттерберге. Теперь командующий приказал маркизу де Кастри возглавить первую волну кавалерии в составе одиннадцати эскадронов и совершить дерзкую попытку деморализовать и разбить противника.

Пехота Шпёркена только закончила первый раунд, после которого она сражалась саблями против штыков. Но имел значение каждый раунд.

Серия смертоносных залпов в высшей степени дисциплинированных британских полков вырвало сердце французской кавалерии. Те, кому удалось остаться в живых в этом сокрушительном огне и выбираться к рядам противника, погибли, заколотые штыками. По мере отступления французов их мучители перезарядили свое оружие и ждали в состоянии готовности следующей атаки.

Фитц-Джеймс теперь отдал приказ атаковать своей второй линии — двадцати двум эскадронам. Теперь, как никогда, британцы показали уровень своего масштаба, так как их потери резко увеличивались, но не было даже признаков проявления трусости и потери боевого духа.

Лейтенант Монтгомери беспристрастно подвел итоги сложившейся обстановки: «После такой расправы с этими визитерами [т. е. с первой волной французской кавалерии] нам не дали ни минуты передышки. Чтобы избежать неизбежного поражения, на нас подобно молнии вылетела слава Франции — офицеры ее армии».

И вновь смертоносный залп опустошил ряды скачущих всадников. Вновь французские кавалеристы прорвались в ряды британцев, и вновь их скосили выстрелами в упор. Снова немецкая пехота перезарядила свое оружие, стоя в состоянии готовности.

На этот раз не стали ждать третьей атаки, а бросились вперед. Но, выполняя это, англо-германцы обнажили свой правый фланг. Граф де Гёрши на левом фланге от Фитц-Джеймс увидел свой шанс.

Вынужденные развернуть свою вторую линию наполовину вправо, чтобы ответить на этот вызов, пехотинцы Шпёркена (от них к тому времени осталось три батальона), испытывающие огромное давление со стороны противника, должны были сражаться с противником, численность которого оказалась почти в три раза больше.

Пехоте пришлось бы очень трудно, если бы Фердинанд не смог заметить новое развитие событий. В поддержку пехотинцев он направил пять батальонов солдат под командованием Шиле (расположенных справа от Шпёркена), а также бригаду тяжелой артиллерии. Едва командующий успел заткнуть эту брешь, как французы пошли в следующую кавалерийскую атаку, на этот раз в составе 2 000 всадников под командованием генерала де Пойанна.

Это атака оказалась фронтальной, как у Фитц-Джеймса, но с маневром окружения левого фланга и тыла Шпёркена. Настала кульминация битвы: атака Пойанна стала самым опасным французским маневром до того времени.

Лейтенант Монтгомери продолжал свое сообщение: «Далее появились несколько полков гренадеров Франции. Это были парни такого лихого и устрашающего вида, каких мне никогда не доводилось видеть. Завязался бой с переменным успехом, но нам удалось отогнать их на расстояние, с которого они стали обстреливать нас. У них имелось нарезное оружие, а наши мушкеты не доставали до противника. Чтобы устранить это, мы перешли в наступление. Они поняли наш замысел и бежали».

Но сколько времени смогли бы британские полки противостоять этому двойному окружению: пехоты — справа, кавалерии — с тыла и слева?

Это был момент высшей славы Королевских Уэльских фузилеров, для которых Минден стал одной из самых ценных боевых заслуг начиная с того дня. Они дрались словно львы при умелой поддержке со стороны ганноверской гвардии, принимая на себя главный удар ожесточенной атака с фронта, фланга и тыла.

Самые дальние шеренги повернулись назад и осмотрелись, зная, что назад отступление невозможно. В течение какого-то мгновенья они заколебались, их ряды, похоже, были готовы рассредоточиться. Завязался яростный бой с французами, в котором в обороне образовались огромные бреши, но британцы держались стойко и быстро их ликвидировали.

Много раз пехота Гёрши пыталась прорваться, но каждый раз ее оттеснял точный ближний огонь пушек англо-ганноверской артиллерии, присоединившейся на финальных этапах титанического сражения.

Наконец-то Фердинанд смог подвести подкрепления к важнейшей арене боя. Подоспела колонна Вутгинау (из центра непосредственно на левый фланг Шиле). Ее правое крыло, состоящее из ганноверцев и гессенцев, захватило французов с фланга. Завязались ближние и частые рукопашные бои. Кавалерия Пойанна дрогнула первой. Вскоре цвет французских кавалеристов, гренадеры и карабинеры, оказались разбиты и бежали, потеряв половину личного состава.

К этому времени колонна генерала Имхоффа слева от центра англо-германских войск заняла место в строю. Они опоздали на поле боя частично из-за того, что шли всю ночь, но отчасти их задержала колонна Шпёркена, наступавшая быстро и стремительно.

Прибытие Имхоффа завершило дезорганизацию французов, которые пытались сосредоточиться после боя. Особенно опустошенной оказалась оставшаяся французская кавалерия.

Как отчаянно Фитц-Джеймс ни пытался перегруппировать и сосредоточить свои части, большие пушки наносили им дальнейший урон. Под конец Фитц-Джеймс приказал оставшимся в живых кавалеристам пойти в атаку. Но их попытка была легко подавлена армией союзников, уже уверенных в победе.

Было уже 9 часов утра, и фон Анхальт почувствовал, что появилась прекрасная возможность не просто разгромить, но и уничтожить французскую армию. Фердинанд приказал лорду Джорджу Саквиллу броситься в бой, чтобы свежими войсками, имевшимися у него в распоряжении, довести дело до конца.

Саквилл счел период ожидания слишком изматывающим, выразив неудовлетворенность задержкой и бездействием. Но теперь начался один из самых позорных инцидентов Семилетней войны. От Фердинанда прибыли два отдельных адъютанта. Но, по словам Саквилла, приказы, которые они доставили, оказались противоречивыми. В результате они не имели никакого смысла и совершенно не согласовывались с планами сражения, которые обсуждались накануне.

Дальнейшее замешательство возникло в результате того обстоятельства, что оба сообщения были доставлены независимо. Никто не мог вспомнить, какой из адъютантов прибыл первым. Наконец Саквилл отправился к Фердинанду, чтобы точно выяснить, каков его приказ.

Фердинанд, уже затаивший колоссальное раздражение на британского командующего из-за угрозы покинуть его в беде, выслушал объяснение причины прибытия лорда Саквилла с ледяной вежливостью. Затем он ответил: «Боже мой, обстановка изменилась! Мое вчерашнее распоряжение больше не имеет силы. В любом случае, вполне достаточно, что я хочу поступить именно так и прошу вас выполнить все немедленно».

Саквилл откланялся и удалился, но затем потратил невероятно много времени, чтобы собрать кавалерию на пустоши и отправить ее на позицию.

В чем же причина его медлительности? Неужели Саквилл был смущен более ранними осложнениями и до тех пор оказался потрясен словами Фердинанда? Возможно, он был некомпетентен в кавалерийской тактике? Или же, как предполагают многие его критики (и это кажется наиболее вероятным с учетом его характеристик), он специально тянул время и не спешил, разозлившись за выговор, сделанный Фердинандом публично.

Битва продолжалась без вмешательства Саквилла. К этому времени центр французов оказался уже окончательно разбит. Но Контад быстро и находчиво отреагировал, бросив свои единственные войска, которые до сих пор не участвовали в сражении. К ударной морально-психологической атаке готовились восемь батальонов Бопре в центре справа, а слева — Бролье и Николя. Но в это время начали совместный удар эскадроны прусской и ганноверской кавалерии, поддерживаемые четырьмя батальонами пехотинцев из Гессена со штыками в руках. Последние войска Контада оттеснили назад, превратив французскую кавалерию в жалкие останки.

Единственная часть на французской линии фронта, которая еще упорно продолжала держаться, оказалась осью, сформированной второй линией Бопре и десятью эскадронами кавалерии с левого фланга Бролье. Но в этот момент Вангенхайм, до сих пор остававшийся в обороне, выпустил свою кавалерию — все шестнадцать эскадронов. Они пронеслись через две бригады Николя и набросились на кавалерию Бролье. Началась упорная и беспощадная битва всадника против всадника, оказавшаяся почти что последним шансом Контада.

С левого фланга граф де Люссак и его саксонцы в это время прилагали последние усилия в бою с пехотой Шпёркена, они дрались они отважно и мужественно. Саксонцы фактически оттеснили британцев, героев ранних сражений. Они рвались вперед, но лишь для того, чтоб их разбили, когда союзники французов попали под артиллерийский огонь, открытый с севера Галена.

Контад, понимая, что он побежден, неохотно приказал начать общее отступление. Он боялся разгрома наголову и уничтожения. Все, что требовалось в данный момент — это атака двадцати четырех кавалерийских эскадронов, с которыми Саквилл продолжал маневрировать вокруг Гартума. Но они так никогда и не появились на поле боя.

Пока Саквилла не было (он получал выговор Фердинанда), его заместитель лорд Гренби, взяв на себя ответственность, приказал кавалерии идти в наступление. Она уже пошла вперед рысью, когда после вернулся раздражительный лорд, приходя в себя после «оскорбления», нанесенного Фердинандом. Он и отменил приказ.

Все остальные шансы Фердинанда уничтожить Контада тоже не привели ни к каким результатам. Пехота Вангенхайма слишком медленно выбиралась со своих укрепленных позиций. Но наконец-то по прямому приказанию Фердинанда они выбралась. Поэтому если и произошло преследование правого фланга французов, то его выполнили артиллеристы, и без того перегруженные работой.

Бролье успешно прикрывал отступление правого фланга французов. К 11 часам утра они переправились через Бастау.

Бролье занял позицию, защищенную крепостью Миндена. Но даже в этих условиях его продолжали упорно оттеснять. Вскоре он обнаружил, что уже отступает обратно через сам Минден.

Бриссак, прикрывающий отступление французского левого фланга, теоретически находился под угрозой со стороны мобильных колонн наследного принца Брауншвейгского. В намерения Фердинанда входило окружение Бриссака, отрезание дороги за ним. Так левый фланг французов оказался бы в ловушке между Минденом и Порт-Вестфалика. Но наследный принц вместо того, чтобы наступать на берег Везера, позволил себе подумать о войсках под командованием Армантьера и Шевре. Короче говоря, он опасался, что стараясь загнать Бриссака в ловушку, сам может угодить в засаду. Два французских командующих, которых не было в Миндене, могли внезапно появиться у него во флаге с войсками, превосходящим его силы в численности.

Во всяком случае, французам удалось благополучно бежать. К полудню артиллерийский огонь прекратился. Контад переправил свою армию через Везер и не останавливал отступление, пока ни добрался до Касселя.

Союзники разбили лагерь между Галеном и Фридевальде и приступили к тщательному анализу своих потерь на поле боя.

У Фердинанда имелись все основания гордиться собой: ему удалось успешно вызвать на бой Контада. Французы, вытесненные из Вестфалии и Ганновера, более не представляли никакой угрозы.

Победа под Минденом стала решающей. Так как прусского короля Фридриха русские разбили 12 августа при Кунерсдорфе, то, проиграй Фердинанд бой при Миндене, он был бы вынужден отступать на восток, в Пруссию. И Фридрих Великий оказался бы в крайне отчаянном положении. Он и без того не мог прийти в себя после поражения.

Блестящее начало баталии, когда Фридрих прорвался через левое крыло русских и взял 180 пушек, растворилось бесследно: его вначале отбросили назад, а позднее разгромили. Под самим прусским королем убили двух коней. В течение целых двух дней он едва мог разговаривать, охваченный гневом и страданием от огорчения. Своему фавориту французу д'Аргену король писал: «Смерть — счастье по сравнению с моей жизнью в настоящее время. Пожалейте меня и все мое дело. Поверьте, что я до сих пор храню у себя в душе массу порочных вещей, не желая обременять ими или вызывать отвращение у кого-либо. И я не посоветовал бы Вам покидать эту несчастную страну, если бы у меня оставался хотя бы лучик надежды. Прощайте, мой друг…»

Фридрих хандрил. Но репутация Фердинанда, которая оказалась в опасности быть растоптанной после его колебаний в первые двенадцати месяцев, теперь снова взлетела до небес. Он проявил себя хорошим генералом, способным быстро мыслить и использовать ошибки подчиненных себе во благо. Этот человек великолепно руководил артиллерией, особенно — на правом фланге (кроме больших пушек, когда войска Шпёркена могли быть искромсаны и даже «съедены»).

Берген показал Фердинанду значение артиллерии, и он хорошо выучил этот урок. Обрадованный Георг II наградил командующего 20 000 фунтов стерлингов и орденом Чертополоха, когда получил известия из Миндена.

Но для Контада битва оказалась катастрофой, его репутация была погублена. Бель-Иль писал своему другу маркизу де Кастри, который в тридцать два года добавил Минден к длинному списку военных побед (при Деттингене, Фонтено, Роко, Лавфельдте, Россбахе, Люттерберге; возможно, в восемнадцатом столетии он более всех остальных французских командующих служил на передовой линии): «Не могу понять, почему шестьдесят эскадронов в полном расцвете своих сил не смогли разбить девять или десять пехотных батальонов, учитывая то, что британская пехота обратила в бегство четыре наших пехотных бригады. А они превосходили неприятеля по численности».

Бель-Иль был встревожен и подавлен. Он официально отправил в Германию ветерана — шестидесятичетырехлетнего маршала д'Эстре, вошедшего в элитный государственный совет Людовика XV. Д'Эстре должен был стать консультантом или советником Контада, но на самом деле он выехал в войска для надзора за операциями с последующим докладом непосредственно военному министру. Можно понять, насколько Бель-Иль утратил уверенность во всем.

Так как все старшие французские командиры страшно завидовали друг другу, то нет ничего удивительного: д'Эстре обнаружил многое, что подлежит критике. Он писал в Версаль следующее: «Не могу прийти в себя от изумления, когда начинаю думать о том, что менее чем за два месяца сильная французская армия численностью в 100 000 солдат сократилась почти в два раза. Вот перед нами лучшие полки французской армии, которые едва можно узнать. Чтобы оказать помощь бедному Контаду, против которого громко и насмешливо выступают герцог де Бролье, граф Сен-Жермен и Сент-Перн, я подготовил крайне щадящий доклад двору. Но, несмотря на это, простого прочтения фактического материала о той баталии вполне достаточно, чтобы отозвать его, если ему не окажет протекцию женщина, о которой мы говорили неоднократно [т. е. мадам де Помпадур]».

Д'Эстре не понравилось то, что он увидел в Германии. И маршал предусмотрительно оказывал сопротивление давлению со стороны Версаля (и самого подавленного Контада) относительно принятия командования.

Но если Контада было необходимо заменить для восстановления морального состояния и доверия, то кем? Очевидным выбором стал Бролье. Но он не был популярен при дворе, а по званию оказался ниже многих возможных кандидатов на пост маршала, которые считали себя не менее компетентными, чем он. Наконец, решающим оказалось давление, оказанное Австрией. В ноябре Бролье утвердили на посту французского главнокомандующего в Германии.

Во многих описаниях Семилетней войны в Германии Минден упоминается значительно реже по сравнению с Россбахом и Крефельдом, а особенно — по сравнению с ужасным поражением русскими войск Фридриха на Восточном фронте. Но необходимо подчеркнуть: это стало колоссальным военным достижением. Армия Фердинанда численностью в 41 000 человек выступила против армии Контада в 51 000 человек и нанесла ей огромный урон (цифра потерь колеблется в пределах от 11 000 до 12 000 солдат). Только французская пехота потеряла убитыми шесть генералов и 438 офицеров.

Общие потери Фердинанда составляли 2 762 человека. Из этого числа 1 392 солдата были из шести героических британских полков. Удар по ним был невероятен — 30 процентов от общего боевого состава.

Эти шесть полков сражались с тридцатью шестью кавалерийскими эскадронами и сорока пехотными батальонами. Поистине, как говорили в то время, «в Миндене удалось достичь невозможного».

Хотя Минден снял давление, которому подвергался Фридрих, он не стал решающим сражением, каким мог оказаться, если бы война на западе Германии стала отдельной и самостоятельной кампанией. Фердинанд быстро очистил Гессе от французов, он хотел взять Франкфурт, а затем оттеснить неприятеля обратно к Рейну. Но командующий потерял время на празднование триумфа с исполнением «Те Деум» и фейерверком. И опоздал.

После Кунерсдорфа мольбы Фридриха о помощи стали настолько требовательными, что Фердинанду пришлось отказаться от своих более амбициозных планов. Прусский король призывал его двинуться на Лейпциг вместо Франкфурта, но Фердинанд не хотел переходить на Восточный фронт, пока не очистит Мюнстер от французов. В противном случае они сохранили бы этот пункт в качестве базы для будущих угроз Ганноверу.

Так как Мюнстер капитулировал только 22 ноября, Фердинанд лишь после этого смог перевести свои войска для Фридриха. И вновь Западный фронт сумел вернуть удачу прусскому королю. Его поражения при Максене (20 ноября) и при Мейсене (3–4 декабря), превратившие 1759 год в столь же черный для Пруссии, каким он оказался для Франции и Людовика XV, восстановили баланс удач в войне на континенте для австрийской коалиции. И так произошло даже после того, как Фердинанд (и заменивший его Вангенхайм во время частого посещения принцем Брауншвейгским совещаний с Фридрихом) нанесли поражение новому французскому командующему Бролье при его первых операциях.

Фердинанду пришлось заняться еще одним делом в 1759 г.: свести счеты с «минденским трусом» лордом Джорджем Саквиллом. Он оказался в трудном положении: учитывая, что британские войска только что одержали славную победу, жалоба на их командующего могла показаться мрачной. Однако Фердинанд решил, что Саквилл не должен пользоваться титулом «прославленный первый», чтобы с его помощью избежать последствий своего позорного поведения. Он начал с того, что восхвалял доблесть и отвагу британских полков в битве за Минден. Особенные похвалы достались на долю заместителя Саквилла маркиза Гренби. Но командующий намеренно не произнес ни слова о лорде Саквилле.

Эти выводы о битве при Миндене распространили в армии. Затем Фердинанд выпустил государственный приказ, в котором о Гренби говорилось так, словно тот командовал британскими войсками. Но вновь не прозвучало ни слова о лорде Джордже.

После этого невоздержанный лорд Саквилл обратился к Фердинанду, повторив свою историю о неоднозначных и противоречивых приказах. Но эта версия событий лишилась всяческих оснований, когда Гренби отказался поддержать столь невероятную фантазию. Фердинанд с ледяным спокойствием ответил: все его постоянно действующие приказы и инструкции остаются в силе и не подлежат изменению, он устал от споров в своей армии и отказывается продолжать дальнейшее обсуждение поведения Саквилла.

Но в письме Георгу II командующий метал громы и молнии.

«Сир,

я считаю себя обязанным доложить Вашему Величеству, что если Ваше Величество пожелает, чтобы я продолжал оставаться на столь почетном посту командующего союзной армии Вашего Величества в Германии, то Ваше Величество получит огромное удовлетворение, проведя значительные изменения в своей армии и отозвав лорда Джорджа Саквилла, командующего британскими силами. Его поведение 1-го числа не соответствовало оказанию помощи ни общему делу, ни мне. В частности, так было и в тот самый момент, когда все висело на волоске и могло оказаться потерянным. С другой стороны, успех этого дня был не столь блистательным и полным, каким он мог стать, если я сумел бы использовать все средства, имеющиеся в распоряжении. Так как этот вопрос крайне серьезный, осмелюсь настаивать на отзыве названного лорда Джорджа Саквилла. Также осмелюсь очень покорно питать надежду, что Ваше Величество уделит этому серьезное внимание, произведя замену незамедлительно. В противном случае считаю себя обязанным заявить, что не принимаю на себя ответственность за последствия. Без такого срочного изменения я более не смогу быть полезен британской армии. В силу сложившихся обстоятельств и моего рвения на службе Вашего Величества ради общего дела я вынужден был сделать это заявление. Мой долг и сознание требуют этого, но врожденный характер никогда не позволил бы мне пойти на подобный шаг…»

Судьба Саквилла теперь была только в руках Питта и Георга II, так как герцог Ньюкасл мог приложить свою руку лишь в том случае, если он был полностью уверен, что помогает выигрывающей стороне. В силу своего темперамента герцог не был способен возражать королю по такому вопросу, даже если захотел бы. Но он и не хотел. Единственными принципами, которыми руководствовался Ньюкасл, стали принципы выживания как политического ставленника королей и грязные средства, которые требовались ради достижения этой цели.

Идея о принципиальном противодействии была для угасшего интеллекта герцога тем, что он считал в сущности смехотворным. Саквиллу не на что было надеяться в руках Георга II, который ненавидел его. И сомнительные шансы лорда резко сократились, когда в Лестер-хаузе решили использовать все это неприятное дело в качестве средства для травли короля.

Принц Уэльский подлил масла в огонь, объявив: он «почти с радостью ждет того, когда незначительный немецкий принц сделает достоянием общественности любой недостаток, который обнаружит у британского командующего, не ожидая заблаговременных инструкций короля по такому деликатному вопросу».

Поэтому оставался только Питт. Для него личные соображения не имели смысла вообще: он не был способен понять дружбу и не имел настоящих друзей. Этот человек судил обо всем по строгим канонам политической целесообразности. В своем шедевре — туманном сообщении — Питт объявил: Саквиллу «предоставлен отпуск» для возвращения в Англию, словно это было тем, что запросил сам лорд Джордж.

Так ему удалось замаскировать реальность: Георг II получил огромное брутальное удовольствие, мгновенно уволив Саквилла. Увольнение из армии обошлось ему в 7 000 фунтов стерлингов в год. Но более болезненным для лорда Джорджа оказалось постепенное понимание того, что хотя его и не предали суду, он стал объектом всеобщего высмеивания.

Лорд начинает вести постоянную кампанию по лоббированию кабинета относительно «справедливости». Наконец Питт потерял всякое терпение и приказал собрать заседание генерального военного суда по тяжкому обвинению в неповиновении командующему перед лицом противника. Военный суд счел Саквилла виновным, вычеркнул его из списка тайных советников и постановил зачитывать позорящий его приговор на каждом армейском параде, что обычно делалось только в случае казни.

Общее мнение относительно Саквилла заключалось в том, что он, вероятно, скорее был глуп и некомпетентен, чем труслив в общепринятом смысле. Но даже его сторонники сочли: поведение лорда после выговора, сделанного Фердинандом на поле боя, преднамеренно замедлившее проведение маневров кавалерии, представляет собой «упрямую медлительность». Такова формулировка восемнадцатого столетия относительно того, что мы назвали бы молчаливой наглостью.