Постараемся доказать, что 1759 г. стал хорошим годом для литературы. Помимо классических работ, которые сохранились до наших дней, вышла масса теперь уже давно забытых трудов, оказавших в свое время огромное влияние. Только в одной Британии шотландский представитель духовенства Александр Джерард написал «Эссе о вкусе», считавшееся в то время важным вкладом в эстетику и в дебаты о возвышенном. Труд «Моральные и политические диалоги» английского священника Ричарда Хёрда, использовавшего образы причудливых литературных героев прошлого в различных обстоятельствах, воспринимали в то время серьезно. Правда, в дальнейшем его полностью затмил Юм и его «Моральное и политическое эссе». Сара Филдинг создала своего рода протоготический роман «История графини Деллуин», где появляются мотивы, прославленные Горацио Уолполом через пять лет в «Замке Отранто». Ирландский актер и драматург Чарльз («Безумный Чарли») Маклин трудился над двумя пьесами — «Женатый распутник» и «Любовь по моде».

Еще одной фигурой, почти полностью забытой в наши дни, был поэт Эдуард Янг, который в 1759 г. написал «Рассуждения относительно оригинального сочинения», свой последний и наиболее значительный труд. Наряду со многими другими новинками этого года, стали заметными первые проявления романтизма. Янг впервые полностью сформулировал определение художника как гения, ставшее общепринятым в наше время. Его труд стал примером того, «о чем часто думали, но никогда не могли точно сформулировать». Он подчеркнул, что автор является мастером-творцом, но не простым ремесленником, владеющим техникой.

Янг популяризировал идею гения, как своеобразного механизма передачи божественного вдохновения. В следующем веке это назовут плодами работы подсознания.

«Мы вообще ничего не знаем не только о человеческом разуме, но даже о своем собственном. Едва ли можно встретить человека, который представлял бы свои возможности больше, чем устрица свою жемчужину, или скала — свои алмазы. И это — не говоря уже об обладании нераскрытыми способностям. О том, что он даже не подозревает об этом, пока его возможности не разбудят громогласные призывы или не пробудят чрезвычайные обстоятельства, свидетельствует внезапное прозрение некоторых людей из полного невежества. Их излияния вызывают всеобщее восхищение, так как они основаны на неопровержимом принципе пробужденного вдохновения. Потрясение, испытываемое таким человеком, не меньше чем потрясение, испытываемое всем миром».

Возможно, поэзия была тем единственным, чего не было в английской литературе в том году. Поуп и Томпсон уже умерли, Янг находился на закате своих дней, а романтизм оставался еще за горизонтом. В 1759 г. Оливер Голдсмит, чья «Покинутая деревня» выйдет в свет только через десять лет, был еще заурядным писакой и мучился желанием достичь чего-то большего. В феврале он уныло писал своему брату; «Если человек мог бы существовать на это, то занятие поэзией не стало бы неприятным».

Судьба Голдсмита, который обучался в Тринити-колледже в Дублине, оказалась беспорядочной. Он был студентом, неудачником-эмигрантом, неудачным приходским священником, неудачником-врачом. Некоторое время он работал ассистентом фармацевта, флейтистом-любителем, поденщиком на Граб-стрит, а в том году стал бедствующим стихоплетом. Жизнь едва ли могла обещать ему славу и состояние. Энергичность была тем единственным качеством Голдсмита, которое у него нельзя отнять. В 1759 г. он не только внес плодотворный вклад в «Бритиш мэгэзин» Смоллетта, но и основал собственное издание журнала «Би», написав злой трактат, озаглавленный «Исследование современного состояния классического образования в Европе». Там автор документально обосновал упадок искусства в Европе в результате отсутствия просвещенного покровительства, а также дурного влияния сухой критики и академического образования.

Хотя критики сочли трактат слишком коротким и поэтому не отвечающим на широкий круг поставленных вопросов, он, безусловно, был свежим, энергичным и убедительным, когда Голдсмит рассматривал проблемы лондонской Граб-стрит.

Голдсмит предвидел для себя горькую судьбу. Он говорил о разочаровании голодных писателей, стремящихся стать авторами романов, нищих поэтов, гениев, признанных слишком поздно или непризнанных вообще, меркантильную жадность и низкие стандарты издательств и книготорговцев Лондона. Автор разочаровал Дэвида Гаррика своей атакой на сентиментальную национальную комедию: «Одна из постановок, сделанная с ослиным упрямством со всеми дефектами своих противоположных родителей, к тому же, отмеченная стерильностью». Но Голдсмит проявил восторг в эпиграммах и афоризмах, что неизбежно привело его в круг Сэмюэля Джонсона. Сохраняемые «тупость и однообразие», замечал он, представляют собой «посягательство на прерогативу масштабности». Он выступил с особенными нападками на «смирительную рубашку» — тупик, в который общество загоняло поэзию.

«Если поэт говорит об абсурдной вульгарности, он низок. Если он чрезмерно преувеличивает особенности глупости, чтобы сделать их смешнее, то он очень низок. Короче говоря, они отказывают в возможности комических или сатирических размышлений представителю любого слоя общества, кроме высшего. А оно, хотя и может похвастаться таким же изобилием глупцов, как и более скромные сословия, ни в коем случае не плодовито абсурдностью».

Величайшим английским поэтом, жившим в то время, считается Томас Грей. Но его шедевр появился на восемь лет раньше. Возможно, чаще цитируют знаменитые строки из его «Элегии, написанной на сельском кладбище»: «путь славы», «подальше от безумствующих толп», «взошел на трон, убийства совершив», «ведь множество цветов красуется незримо», «какая-то деревня Хемпден» и т. д. Такие цитаты встречаются чаще, чем строки любого другого поэта (за исключением Шекспира). Грей был удивительно неудачлив в любви: его школьный друг Ричард Уэст умер в молодом возрасте, его унижал его сотоварищ гомосексуалист Горацио Уолполл. Последние годы своей жизни он провел, испытывая бесплодную и безнадежную страсть к молодому швейцарскому путешественнику Шарлю Виктору Бонштеттену.

Прославленный и впавший в депрессию Грей проявлял особый интерес к ходу Семилетней войны и расспрашивал своего друга Джорджа Таунсхенда (заместителя Вульфа) о военной кампании в Канаде. В январе 1760 г. он сообщил результаты своих бесед Томасу Уортону: «Вы интересовались Квебеком. Генерал Таунсхенд говорит, что он очень похож на Ричмонд-Хилл: река столько же прекрасна (если не больше), а долина такая же лучезарная, плодородная и столь же хорошо возделана».

Существует значительно больше доказательств интереса, проявленного Греем к военным делам. 8 августа 1759 г. он прокомментировал битву при Миндене следующим образом: «Наконец-то наступило время триумфа. Я хочу сказать — триумфа для наших союзников. Ведь пройдет очень много времени, прежде чем у нас появятся причины выступить с какими-то собственными великими начинаниями. Поэтому, как обычно, мы гордимся своими соседями. Великая армия Контада разбита наголову. Так мне сообщили совершенно точно, но подробностей я еще не знаю. И почти столь же мало известно о победах над русскими, которые теряются в великолепии столь великого военного действия».

Но существуют еще более тесные связи, соединяющие Грея с миром военных действий. Возможно, наиболее известна история о том, что генерал Вульф в Квебеке причастен к «Элегии, написанной на сельском кладбище». Джон Робинсон, позднее профессор естественной истории в Эдинбургском университете, в 1759 г. был юным гардемарином на борту корабля «Рояйл Вильгельм». Он рассказал Роберту Саути (который передал это сэру Вальтеру Скотту), что ночью 12 сентября во время ночного похода британской армии к реке Св. Лаврентия Вульф вытащил из кармана экземпляр работ Грея и начал декламировать «Элегию». Когда командующий увидел, что его офицеры встретили его чтение молчанием, он упрекнул их: «Могу сказать только, джентльмены, что если мне пришлось бы выбирать, то я скорее согласился бы стать автором этих стихов, чем одержать победу в бою, который предстоит нам завтра утром».

Согласно другой версии, один из студентов Робинсона, Джеймс Лури, вспомнил, как профессор говорил: «Элегию» читал наизусть кто-то другой. И тогда Вульф сказал: «Я скорее согласился бы сделаться автором этого произведения, чем завтра разбить французов». Это небрежно брошенное замечание помогло понять офицерам, что на следующий день состоится бой. Ведь до тех пор Вульф не сообщал об этом никому.

Эта история стала достоянием общественности после того, как Уильям Газлитт в 1823 г. повторил ее журнале «Литерари экзаминер». Самые строгие и нетерпимые в вопросах нравственности ученые всегда призывали не верить в эту историю. Они приводили три основных причины: упоминания об этом эпизоде отсутствуют в литературе восемнадцатого столетия, она не соответствует характеру и личности Вульфа, а такие строки, как о цветке, благоухающем незримо и источающем «свой аромат в пустынный воздух» едва ли могут соответствовать менталитету этого «самопублициста».

Но известно, что невеста Вульфа Катарина Лолер передала ему экземпляр стихотворных произведений Грея непосредственно перед отправлением из Англии.

По общему мнению, эта история, вероятно, правдива в основных чертах. Но ирония заключается в том, что Грей так никогда и не узнал, что один из великих военных героев Британии сделал такую честь его самому известному стихотворному произведению.

Унылый и подавленный поражением при Монморанси Вульф размышлял над вероятностью того, что ему придется отправиться в Луисбург, Галифакс или даже Лондон, оставляя весной 1760 г. свои сковывающие войска на Иль-о-Кодре до своего возвращения с другой армией. Но его злоба на французов нашла выражение в третьей листовке, выпущенной в начале августа (первая издана 27 июня). Из нее ясно следовало: неприятель отвергает его раннее предложение амнистии, поэтому теперь на него обрушится вся ярость войны. Канадцы, утверждал командующий, «отплатили такой неблагодарностью, проявив самое нехристианское варварство по отношению к войскам» при каждом удобном случае, что он больше не может отказать себе в себе и своей армии в воздаянии должного, карая их так, как они того заслуживают.

Но особенно взбесило Вульфа поведение индейцев Монкальма — в частности, племен оттава и микмаков. Например, их обычай снимать скальпы и наносить увечья военнопленным и часовым, которых они часто превосходили в силе в полной темноте на дальних британских передовых постах. Возникали подозрения, что и сами франко-канадцы снимали скальпы и наносили увечья, а затем выдавали это за работу своих невежественных союзников-индейцев, которых «к сожалению» не могли проконтролировать.

Когда Вульф официально выразил протест Водрейлю, губернатор быстро отделался от него. В связи с тем, что обе стороны всегда использовали индейцев в качестве союзников в борьбе за господство в Северной Америке, поднимать этот вопрос теперь было бы сущим вздором только потому, что у Вульфа в его армии вряд ли часто можно было встретиться с туземцем.

Зверства индейцев, о которых можно только сожалеть, стали частью «превратностей войны», которые приходилось испытывать обеим сторонам, перенося их стоически в этом ожесточенном вооруженном столкновении.

Возможно, индейцы пришли на ум Вульфу в рассматриваемом случае по ассоциации с другим противником. К началу августа его отношения с Таунсхендом опасно осложнились. Но последний пополнил свой портфель портретами, создав первое законченное изображение воина племени оттава в полном боевом снаряжении. В начале ночи 8 августа 1759 г. этот бравый воин переправился вплавь по броду ниже водопада Монморанси и вышел на берег там, где надеялся подстрелить ничего не подозревающего британского часового. Однако удача оказалась против него: индеец племени оттава обнаружил, что он сам смотрит в дуло мушкета «красного мундира».

Через несколько минут лазутчик предстал перед бригадиром Таунсхендом. Индеец делал вид, что он не понимает ни слова из всего, что ему говорили, хотя многие в военном лагере понимали язык племени оттава.

Таунсхенд, обращаясь с аристократическим высокомерием к «дикарю самого варварского вида, совершенно обнаженному, если не считать набедренной повязки», быстро набросал эскиз своего пленника.

Этот первоначальный эскиз из серии акварелей, написанных Таунсхендом во время весенней военной кампании, бесценен тем, что стал единственным известным изображением индейцев Северной Америки, созданным очевидцем событий Семилетней войны.

Несостоявшегося мастера снятия скальпов заковали в кандалы и погрузили на борт британского боевого корабля с намерением доставить в Англию в качестве подарка Георгу II. Но ловкий индеец оттава через несколько ночей избавился от своих цепей и исчез в темных водах реки Св. Лаврентия. На поиски отправили специальные отряды, но те не обнаружили даже следов беглеца. Естественно, англичане сделали вывод, что этот бесстрашный пловец смог благополучно добраться до французской линии фронта.

Согласно интерпретации законов войны Вульфом, бесконтрольное использование французами индейцев и маскировка своих собственных зверств, которые выдаются за действия раскрашенных дикарей, предоставляет ему все права расправляться огнем и мечом с жителями района реки Св. Лаврентия. Это оправдывает все его действия.

Хотя Вульф предоставил канадцам время до 10 августа для изменения своего отношения, он решил для начала подвергнуть их репрессиям. 4 августа командующий направил подразделение рейнджеров, чтобы предать огню поселение в бухте Сент-Поль на том основании, что его жители сожгли британские лодки.

Человеком, которого он выбрал в качестве руководителя группы, был один из рейнджеров Роджерса по имени Джозеф Горхем. Этот дуэлянт, ненавидевший индейцев, приступил к работе с осознанием того, что Вульф, вероятно, выбрал его, узнав о том, как он провел свое время в Шотландии с Камберлендом и «Висельником Холи». Постоянно действующий приказ Вульфа от 27 июля запрещал снятие рейнджерами скальпов. (Это один из обычаев индейцев, который они восприняли с жадностью, если противник не включал в личный состав индейцев или канадцев, переодетых таковыми). Но рейнджеры просто снимали скальпы со всех, кто им «нравился», а затем утверждали, будто противник «замаскировался» под индейцев племени оттава.

Спустя два дня Вульф сказал Монктону: если по его лодкам снова откроют огонь, то он сожжет все дома в деревне Сент-Иоаким до единого, хотя и пощадят церкви: «Я косвенно уведомил Водрейля, что таковы мои намерения».

Политика выжженной земли стала мерой отчаяния Вульфа. Он твердо надеялся на то, что господство террора заставит французов выбраться со своих укрепленных позиций для защиты собственных родственников и близких. Мирные жители в районе реки Св. Лаврентия оказались перед ужасной дилеммой: Водрейль уже предупредил их, что если они станут сотрудничать с противником, он натравит на них своих индейцев. Теперь Вульф предупреждал: если они не будут сотрудничать, он сожжет их очаги и дома — вместе с ними.

После уничтожения поселения в бухте Сент-Поль, Горхем и его мародеры направились в бухту Маль (Мюррей), где он сжег сорок домов и амбаров. Затем отряд переправился через реку в поселение Сент-Анн-де-Ла-Покатье, где сжег еще пятьдесят построек. В течение всего августа небо над рекой Св. Лаврентия было темным, словно разгорелся огромный пожар в лесу. Это дым от горящих фермерских домов застилал солнце.

На обоих берегах реки воцарилась настоящая преисподняя, когда рейнджеры Горхема сжигали любой признак человеческой цивилизации. К середине месяца они закончили разрушение всех домов, ферм и амбаров между рекой Этчемин и Ла-Шодье.

23 августа наступила очередь деревень на северном берегу между Монморанси и Сент-Иоакимом, выбранных поджигателями Вульфа согласно своему вкусу к пиромании. Остров Орлеан тоже был предан огню.

В начале сентября майор подразделение регулярных войск, а также рейнджеров и матросов под командованием майора Джорджа Скотта, направилось вниз по течению реки, приступив к уничтожению всех строений, домашних животных на пастбищах и урожая на южном берегу. Так выполнялась угроза Вульфа «выжечь всю территорию от Камараска до высот Пуэнт-Леви». На расстоянии пятидесяти двух миль, которые прошли Скотт и его разрушители, они сожгли 908 строений (Скотт вел точный учет), взяли пятнадцать пленных и убили пять канадцев за потерю двоих и горстку раненых в своих рядах.

Общим итогом разрушений в террористической кампании Вульфа стало более 1 400 фермерских домов. На их восстановление, как злорадно сообщала «Нью-Ингланд газетт», потребовалось бы полстолетия. Но это было еще не все. Британские источники обходили молчанием сопровождающие зверства. Однако тогдашний историк Фред Андерсен сделал немногословный вывод: «Никогда и никто не подсчитывал количество актов насилия, снятия скальпов, воровства и непреднамеренных убийств, произошедших в ходе этого месяца кровавого террора».

Вероятно, террористическая тактика принесла противоположные плоды, так как решила за канадцев дилемму, стоявшую перед ними. Неизбежным результатом оказалась вспышка ожесточеннейшей партизанской войны. Особенно яростные бои велись на северном берегу ниже Монморанси. Главным вождем партизан стал священник, которого звали Портнёф. Но в источниках его называют по-разному: аббат де Бопре или кюре Сент-Иоакима. Отец Портнёф, очевидно, был доверенным лицом Водрейля. Он старался сократить ужасающие зверства в партизанской войне, обращаясь с британскими офицерами, борющимися с ним, цивилизованным образом. Но офицеры, повиновавшиеся приказу Вульфа вести беспощадную войну, наотрез отвергали благородство и вежливость.

Вульф, чьи надежды не оправдывались в результате мощной обороны отрядов священника, направил на северный берег пополнение. 23 августа на арену действий прибыли свежие войска, численность которых составляла 300 солдат, а также полевая артиллерия. Непрерывный и ожесточенный сплошной огонь артиллерии по позициям Портнёфа в деревне Сент-Анн заставил защитников выйти на открытое пространство. Там они были безжалостно уничтожены. Убили и сняли скальпы у тридцати партизан и у самого Портнёфа.

Британцы воспользовались неудачной отговоркой, что защитники были переодеты индейцами. Пощады не давали никому, пленных не брали. Прапорщик Малькольм Фрэзер из Хайлендерского полка пообещал сохранить жизнь двум партизанам, но это обещание не позволил выполнить кровожадный полевой командир капитан Александр Монтгомери. Он приказал действовать хладнокровно и уничтожить всех пленных.

Монтгомери отпраздновал массовое убийство партизан Портнёфа уничтожением всех домов в деревне Сент-Анн и необоснованно испепелил Шато-Рише.

Вульф еще раз доказал, что является верным последователем Камберленда. Выражаясь словами Тацита, он создал пустыню и назвал это миром. Даже Таунсхенд, не отличавшийся состраданием, был возмущен. Он писал своей жене: «Никогда не приходилось мне служить в такой отвратительной военной кампании, как эта. Наши неравноценные вооруженные силы превратили операции в арену перестрелок, жестокости и опустошения. Это самый неприятный вид войны — бои, в которых мне совершенно не хотелось бы принимать участие. И в будущем, поверь мне, моя дорогая Шарлотта, я буду стремиться к тому, что противоположно этому».

Апологеты Вульфа, начиная с интеллектуально бесчестного Паркмена, утверждают: его политика выжженной земли и массовых убийств была лишь справедливым и равноценным возмездием за значительно более страшные военные преступления, совершенные Водрейлем, Монкальмом и их союзниками. Вряд ли это звучит убедительно. Зверства, совершенные французской стороной (например, в форте Уильям-Генри в 1757 г. и в других местах), являлись следствием того, что французы не были способны проконтролировать своих индейских союзников. А от них они зависели из-за огромного численного превосходства британцев. Приказа об общей войне на уничтожение, аналогичного тому, который отдал Вульф в августе, с французской стороны не было. Поэтому совершенно понятно: его инструкции воспринимались как вопиюще несправедливые или принимались с сильным удивлением.

Помимо отвращения, испытанного такими солдатами, как Малькольм Фрэзер и Таунсхенд, существует вопрос, поднятый Монктоном относительно драконовских инструкций Вульфа, а также цензура британским правительством депеши Вульфа, направленной Питту по этому вопросу. Самое большее, что можно сказать в оправдание командующего, заключается в том, что война в Северной Америке в восемнадцатом столетии всегда была отвратительным и варварским делом. Но из этого нельзя сделать логического вывода, позволяющего (как полагают многие сторонники и защитники Вульфа) принять его жестокость и варварство, дабы поднять их на новые высоты. Если индейцы были невежественными дикарями, то чем можно оправдать предположительно цивилизованных европейских офицеров, которые вели себя с равноценной жестокостью?

Более того, как гласит известное высказывание убийцы герцога д'Энгьена, подосланного Наполеоном, это хуже чем преступление. Это — ошибка.

Зверства Вульфа не сделали ничего, чтобы приблизить его к конечной цели, поскольку население Квебека более не могло переносить страдания соотечественников, как и «стратегические бомбардировки» своего прекрасного города.

Пока продолжалось жестокое опустошение районов, расположенных далеко от Квебека, Вульф старался захватить плацдарм или площадку для своей базы в районе реки Св. Лаврентия выше города, пытаясь также установить контакт с Амхёрстом и отрезать линии коммуникаций Монкальма. Бригадир Мюррей командовал этими операциями и игрой в кошки-мышки с французами.

Британцы временно задерживались в различных пунктах, а французы упорно преследовали их по берегу. Зверства прекратились, когда Мюррей направился вверх по течению реки. Это объясняется тем, что после того, как 8 августа Бугенвиль отразил атаку на северном берегу, которая унесла с собой 140 британских солдат убитыми и ранеными, английский бригадир переключился на поселение Сент-Антуан на южном берегу. Здесь он пригрозил жителям, что сравняет с землей все жилые дома, если они откроют по нему огонь. Он вновь погрузился на суда 18 августа, предоставляя Бугенвилю возможность уйти, затем высадился на северном берегу выше по течению реки в Дешамбо и уничтожил запасное военное имущество и снаряжение Монкальма.

Этот рейд вызвал беспокойство французского командующего и заставил его временно покинуть Квебек. Опасаясь, что его линии коммуникаций будут отрезаны, он поспешил на помощь Бугенвилю, но узнал только то, что британцы уже ушли.

Монкальм признался себе, что почувствовал облегчение. Ведь если бы Мюррей захватил крупными силами плацдарм в Дешамбо, то у французов не хватило бы войск, чтобы вытеснить его. Но его беспокоила возможность появления подобных вещей в будущем. Зато твердоголовый Водрейль не видел смысла в вылазке Монкальма, считая ее просто проявлением паники.

Августовские вылазки в верховьях реки закончились тупиковым положением: Монкальм вернулся в Бопорт, а Мюррей — на высоты Леви. Его отозвал обратно с особой поспешностью совершенно нетерпеливый Вульф.

Но Мюррей вернулся обратно с тем, что имело огромное значение: с известиями о том, что форт Ниагара пал. Оказалась ликвидированной опасность возможной контратаки французов. Когда разведка доложили об этом Монкальму, то, естественно, он был крайне обеспокоен, направив шевалье де Леви и войска численностью в 800 солдат для подкрепления разрушающегося западного театра военных действий. Ему с трудом удалось выделить людей для этого, так как они обороняли фронт, проходящий от водопада Монморанси до северного берега река Св. Лаврентия в верхнем ее течении от Квебека. Он находился в крайне тяжелом положении и был почти на грани краха еще до того, как снарядил отряд под командованием Леви.

Вульф, не предполагая, что у Монкальма появились такие проблемы, в августе сам испытывал кризис. Возможно, мы сможем понять зверства в том месяце, как фанатичные действия человека, который, в сущности, утратил видение своей цели. Перед командующим стояла двойная проблема: он болел и не ладил со своими бригадирами.

В течение большей части августа Вульф с трудом поднимался с постели. Едва придя в себя после страшного приступа лихорадки, он мучился от участившихся приступов туберкулезного кашля и ослаб от постоянных кровопусканий, которым подвергали пациента врачи.

Принимая большие дозы опиума и других болеутоляющих средств, Вульф часто не мог даже помочиться без приступов ужасной боли. Находясь в таком положении, он совершенно не справлялся с нарастающей враждебностью со стороны всех трех своих бригадиров.

Вульф совершенно испортил отношения с Таунсхендом (что, как полагают, несложно было сделать). Зашифрованная запись в дневнике от 7 июля свидетельствует о крупном скандале между тщеславным аристократом и его командующим, причем Таунсхенд угрожал направить «запрос в парламент» относительно поведения вышестоящего офицера. В течение остальной части июля напряжение увеличивалось.

Кажется, становится понятным, что Вульф в течение этого периода постепенно настраивал против себя Мюррея. Командующий в значительной мере потерял уважение к себе из-за фиаско при Монморанси 31 июля. После этого события он обнаружил, что заместитель квартирмейстера генерал Гай Чарлтон, прежний фаворит Вульфа, присоединился к его недоброжелателям.

В середине августа Вульф, ко всему прочему, испортил отношения с Монктоном. Подробности неизвестны, но 15 августа выясняется, что командующий приносил «теплые извинения» за непреднамеренно причиненную обиду, когда он отозвал солдат с постов Монктона и тем самым ослабил их.

Вульф снова написал Монктону 16 августа, почти умоляя его: «Всей душой прошу простить меня…»

Капитан Томас Белл, чей дневник является важным источников сведений о военной кампании в Квебеке, пишет: Вульф уничтожил свои записи за период после августа. Но в этом уничтоженном разделе «содержалось подробное описание позорного поведения офицеров по отношению к нему по поводу парламентского запроса».

27 августа (перед тем, как Вульф почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы собрать заседание военного совета с тремя бригадирами), командующий столкнулся с одним из серьезных выступлений против себя.

Почти наверняка Вульф не был высокого мнения о стратегических способностях своих подчиненных, но консультировался с ними. Отчасти это происходило из-за того, что таковы были культурные нормы в военной жизни восемнадцатого столетия. Частично консультации проводились потому, что позднее (возможно, в парламентском запросе?) командующего окажется невозможным обвинить в том, что он действовал своевольно и авторитарным образом.

Совет произошел место 28 августа. Вульф начал с того, что изложил краткий план возможных вариантов действий. Все они включали атаку на линии фронта в Бопорте. Основная мысль заключалась в том, чтобы захватить французские войска между двух огней, переходя на них во фронтальную атаку в этих двух пунктах, а также ударить с тыла крупными силами. Последние должны переправиться через реку Монморанси по верхнему броду.

Вторая идея, по существу, была повтором операций, выполненных 31 июля. Но чтобы вновь попытаться взять верхний редут, войска Таунсхенда должны занять прибрежный плацдарм, а силы Монктона — переправиться с высот Леви для нанесения окончательного удара.

Третий вариант представлял, по существу, комбинацию первого и второго сценариев. Все предложенные боевые действия — просто варианты прежней стратегии, которая так бесславно провалилась 31 июля.

Апологеты Вульфа, стараясь спасти его от очевидного обвинения в банкротстве идей, утверждают: командующий просто «запустил пробный шар». Якобы он уже принял решение об альтернативной стратегии, но хотел заставить своих бригадиров собственноручно подписать окончательный отказ от всех атак на линии фронта в Бопорте.

Альтернативным и более правдоподобным объяснением является то, что у Вульфа просто не было никаких соображений о том, что делать дальше. Но какими бы не оказались причины для его удивительно прозаического меморандума, определенно лишь одно: бригадиры решительно отказались от него. Вместо этого они предложили Вульфу оставить его идею форсировать линии фронта Бопорт — Монморанси, а вместо этого сосредоточиться на поисках участка в верхнем течении реки для нанесения следующего удара. Такие действия создали бы угрозу для линий снабжения продовольствием Монкальма с запада, а в конечном счете заставили бы его покинуть свои укрепленные позиции в Квебеке.

Дополнительное преимущество высадки в каком-нибудь месте выше Квебека заключается в том, что британская армия сможет сосредоточиться. Она не оставалась бы уязвимой (как это предполагалось до тех пор) для локального численного превосходства французов.

Но самое важное заключается в том, что если Монкальм будет разбит в Квебеке, у него не окажется возможности отступить на запад и продолжать там борьбу. Битва за Квебек, таким образом, в условиях новых диспозиций окончательно решит борьбу за господство в Северной Америке.

К началу сентября британцы смогли собрать грозное военно-морское соединение на реке выше Квебека. 28 августа фрегат «Лоуштофт», шлюп «Хантер» и менее крупные суда смогли пройти мимо французских береговых батарей и соединиться с горсткой кораблей, которые уже находились в верховьях реки.

Ночью с 31 августа на 1 сентября еще пять кораблей, включая фрегат «Сихорс», форсировали проход к судам, находившимся выше Квебека. Поэтому у Вульфа появилась прикрывающая артиллерия для любых вооруженных сил, которые он попытается высадить к юго-западу от города (т. е. в верховьях реки).

Теперь британским бригадирам предстояло провести умелую эвакуацию из лагеря Монморанси и перебросить войска — прежде всего, на остров Орлеан. Оставляя удерживающее подразделение на этом острове для защиты базового лагеря, госпиталя и запасов, а также еще один мощный гарнизон на высотах Леви, где уже находилась вся самая тяжелая артиллерия, британским командирам следовало перебросить всю осаждающую армию в устье реки Этчемин на южный берег (к юго-западу от высот Леви). Там их силы должны быть готовы для последнего похода в верховья.

Эвакуация оказалась еще одним крупным успехом амфибийных (десантных) операций. Монктон должен быть совершить ложный маневр в направлении правой части французских оборонительных сооружений около устья реки Сен-Шарль в то время, когда Вульф закончит последний отвод своих солдат из района Монморанси. Там оставили пять батальонов до 3 сентября в надежде, что можно спровоцировать французского командующего на поспешную вылазку.

Но Монкальма спровоцировать было невозможно. Многие наблюдатели с обеих сторон полагали, что он упустил прекрасную возможность посеять хаос во время сложного процесса посадки на борт кораблей.

Оба командующих столкнулись с проблемами. Вульф не испытывал оптимизма по поводу результата новой стратегии. Он признавался Питту, что молчаливо согласился с ней, притом — с огромными сомнениями. Из его последнего письма матери, написанного 31 августа, видно, что настроение Вульфа остается столь же пессимистичным: «Мой противник мудро спрятался в непреступных оборонительных сооружениях так, что мне не добраться до него, не пролив потоков крови. А в этом, возможно, нет смысла. Маркиз де Монкальм возглавляет огромное количество плохих солдат. Я стою во главе небольшого количества хороших воинов, которые мечтают только о том, чтобы сразиться с ним. Но многие старые бывалые осторожные солдаты избегают боевых действий, сомневаясь в поведении его армии».

В своем письме Питту, датированным 2 сентября, Вульф жаловался на трудности ведения военной кампании в Канаде, где сама местность против него, а река Св. Лаврентия усиливает превосходство неприятеля по личному составу и по военным материалам. Он также подчеркивает, что список потерь растет. С конца июня Вульф потерял 850 человек убитыми и ранеными, включая двух полковников, двух майоров, девятнадцать капитанов и тридцать четыре младших офицера. Теперь же появились признаки того, что болезни тоже возьмут свое. Это приведет к дальнейшему сокращению эффективного личного состава.

Вульф сообщал, что он крайне неохотно принял план бригадных генералов отрезать линии коммуникаций Монкальма между рекой Жак-Картье и Кап-Руж. Подтекст всех его последних донесений свидетельствовал о человеке, готовящемся к окончательному разгрому, принимающим на себя половину ответственности за это, но желающим возложить вторую половину ответственности на других. Правда, ради справедливости следует заметить: когда он попытался обвинить военно-морские силы в некоторых недостатках, а адмирал Сондерс громогласно возражал, Вульф согласился взять свои оскорбительные слова обратно.

По поводу разгрома 31 июля Вульф проявил даже великодушие, так как письмо к Сондерсу заявил следующее: «Я вполне отдаю себе отчет в своих собственных ошибках, допущенных в ходе военной кампании. Мне ясно видно, в чем я ошибался. Думаю о той вине, которая должна обязательно сокрушить человека — с вытекающими последствиями или без оных».

Водрейль, рассматривая то, что британцы покинули лагерь Монморанси и перебросили свои силы вверх по реке, учитывая то, что это происходит очень поздно для сезона, решил: ситуация означает, что Вульф наконец-то принял поражение. 1 сентября губернатор писал Бурламаку следующее: «Все свидетельствует о том, что грандиозный замысел британцев провалился».

Монкальм не был столь оптимистично настроен по многим причинам. Во-первых, Квебек продолжали обстреливать до 4 сентября. Английские батареи снова вызвали пожары в Нижнем городе, за одну ночь сгорело 167 зданий. В генеральном госпитале, который, к счастью, оказался не на прямой линии огня из больших пушек на высотах Леви, каждое место оказалось заполненным больными, ранеными, женщинами детьми, бежавшими из города, не говоря уже о группе монахинь-урсулинок.

Во-вторых, и население Квебека, и войска на линиях фронта в Бопорте сидели на голодном пайке. Только везение (урожай в Монреале оказался ранним) позволило им дожить до этого дня. Французы уже ели хлеб из пшеницы нового урожая. Темп дезертирства ежедневно увеличивался, вызывая беспокойство. Многим солдатам было все равно, кто окажется победителем и что произойдет дальше, лишь бы им наполнить свои желудки.

Монкальм был подавлен тем, что с ним не было его любимых офицеров — Бурламака и Леви. Подобно Вульфу, он уже не мог похвастаться своим здоровьем. Там, где Водрейль был всегда безрассудным оптимистом, Монкальм оставался пессимистом, он с подозрением относился к намерениям британцев. Губернатор в состоянии эйфории серьезно воспринимал преувеличения британских перебежчиков (ведь поток дезертирства оказался двухсторонним), сделанные ими из соображений целесообразности относительно того, что Королевский Флот предоставит Вульфу еще только одну неделю, оставаясь на реке Св. Лаврентия. Но Монкальм был убежден: британцы продержатся, по меньшей мере, еще целый месяц.

Письма французского командующего, адресованные Бурламаку, являются точным барометром его ухудшившегося морального состояния: «Ночь темная, идет дождь, наши войска в палатках. Все одеты, готовы к тревоге в любой момент, я — в сапогах, моя лошадь — под седлом. Фактически так происходит каждый день. Хотелось бы, чтобы Вы были здесь, потому что я не могу быть везде, хотя и стараюсь раздваиваться многократно. Не снимал с себя одежду с двадцать третьего июня… Перегружен работой. Наверное, я часто выхожу из себя. Не помню, заплатили мне или нет за Европу, за то, что не потерял ее…»

Вторая неделя сентября стала свидетелем решительных усилий британцев отрезать линии коммуникаций Монкальма от Бурламака и запада. К 7 сентября вся британская флотилия ушла с южной части высот Леви и с реки Этчемин. Начиная с 4-го числа они спустили на воду плоскодонки и багаж, проведя их беспрепятственно мимо французских пушек в Квебеке. 5 и 6 сентября Мюррей, Монктон и Таунсхенд погружали свои полки на борт опасно перегруженных кораблей. Они отправились с Кап-Руж 7-го числа, где Бугенвиль и его перехватывающее подразделение бдительно наблюдали за ним.

Ложный маневр в направлении Кап-Руж британцы выполнили 8 сентября, направляясь к своему настоящему месту назначения в Пуэнт-о-Трембль, пройдя еще с десяток миль вверх по течению реки Св. Лаврентия, где они надеялись взять плацдарм.

Пять батальонов были готовы к высадке. Но она так никогда и не последовала, поскольку сплошные проливные дожди заставили отложить операцию.

Подавленный Вульф, не видя разрыва в облаках, начал курсировать по реке, надеясь улучшить настроение. Но дожди продолжали лить как из ведра. 9 сентября пришлось отказаться от высадки в Пуэнт-о-Трембль. Усталые солдаты, стоя на борту перегруженных кораблей для транспортировки войск, начинали валиться с ног из-за плохого самочувствия. Поэтому командиры высадили 1 500 солдат с борта наиболее переполненных судов в поселке Сент-Николя на южном берегу, проинструктировав их оставаться на месте и подождать, пока их снова смогут погрузить на транспортные корабли.

Некоторые критикуют Вульфа за то, что он не начинал наступление и выгрузку на берег, несмотря на дожди. Говорится, что защитники под командованием Бугенвиля находились в сложном положении, стоя по колено в грязи, они не могли оказать эффективного сопротивления. Между тем, в тот же самый день что-то произошло. И это заставило Вульфа рассматривать весь театр военных действий при Пуэнт-о-Трембль, как неуместный.

Почти за какие-то минуты ни с того ни с сего Вульф решил высадить подразделение около Квебека, немного ниже поселения Сен-Мишель, где он планировал высадку ранее. Площадка, выбранная им, известна как Л'Ан-о-Фолон, но впоследствии названа бухтой Вульфа.

Откуда взялась эта идея? Традиционный ответ заключается в том, что капитан Роббер Стобо, колониальный офицер, который прекрасно знал Квебек после того, как сидел здесь в тюрьме, предложил данный вариант. Будучи в плену в период с 1755 до весны 1759 гг., Стобо служил вместе с Вашингтоном. Его передали в качестве заложника в форт Дюкень, а затем перевели в Квебек. Там ему не пришлось находиться даже под домашним арестом. Капитану было дозволено появляться в высшем обществе и завязывать партнерские отношения в бизнесе. После катастрофы Бреддока при Мононгахела в 1755 г. французы проверили его багаж и обнаружили детальный план форта Дюкень, составленный Стобо в нарушение условий статуса военнопленного.

Разъяренные французы судили Стобо как шпиона, нашли его виновным и приговорили к смерти. Ему удалось избежать виселицы только потому, что приговор отправили в Версаль на утверждение. А министр приказал отложить казнь.

После двух безуспешных попыток побега Стобо в итоге возглавил 1 мая 1759 г. группу из восьми заключенных. Он поплыл вниз по реке Св. Лаврентия в Луисбург, но, к сожалению, упустил Вульфа. Ему пришлось догонять командующего по следам британской экспедиции, но в итоге они встретились. Там, согласно собственному рассказу капитана, он передал Вульфу идею относительно Л'Ан-о-Фолон, подчеркивая: это единственная слабая точка во французской обороне. Это место случайно оставили с очень небольшой охраной.

История имеет ряд недоговоренностей. Если Стобо рассказал Вульфу относительно Л'Ан-о-Фолон, то он должен был сделать это в июле. Не имелось оснований хранить эти сведения в тайне. Или же он и в самом деле следовал за Вульфом по реке?

Если Стобо рассказал это Вульфу в июле, то генерал либо отбросил такую идею, либо не прислушался к совету. Вся его корреспонденция до 12 сентября пронизана неопределенностью, сомнениями и унынием. Те, кто утверждают, будто у Вульфа в рукаве все время был припасен секретный мастер-план, вероятно, абсурдно полагают: он обрек свою армию на катастрофу при Монморанси вместе со своим детальным планом захвата Пойнт-о-Трембл, не имея на то никаких серьезных причин. А ведь провал произошел в тот самый момент, когда время было на исходе в связи с приближением зимы.

Составители жизнеописания Вульфа принимают черное за белое, выхватывая некоторые изречения из его писем (и считая их «зашифрованными» или «дельфийскими») и утверждая: все они намекают на секретный план.

Но это совершенно неправдоподобно — только потому, что у нас имеется отрицание притянутых за уши теорий, сделанное самим Вульфом. В самом последнем докладе, отправленном в Лондон 9 сентября, британский командующий упоминает свое брюзгливое соглашение с предложением бригадиров искать решение проблемы в верхнем течении реки Св. Лаврентия. Он продолжал: «Я согласился с предложением, и сейчас мы здесь приблизительно с 3 600 солдат. Они ожидают возможности атаковать тогда и там, где лучше всего напасть. В течение одного или двух дней погода оказалась чрезвычайно неблагоприятной, поэтому мы не были активны. Сейчас я поправился, поэтому могу приступить к делам. Но мой организм совершенно разрушен. И не остается утешения, что я способен выполнить что-нибудь полезное и значительное для государства, или имею перспективы сделать это».

Иными словами, 9 сентября у Вульфа не было и намека на попытку проведения разведки боем в Л'Ан-о-Фолон. И Стобо не мог нашептать это на ухо генералу в то время. Да и в принципе такое неправдоподобно в столь темное позднее время. Ведь Стобо покинул осаждающую армию 7 сентября, отправленный Вульфом с письмами к Амхёрсту.

Разумеется, вполне возможно, что Вульф во время рекогносцировки внезапно увидел Л'Ан-о-Фолон и вспомнил слова Стобо, сказанные ранее. Но даже если он понял, наблюдая с помощью своей подзорной трубы, что местность, судя по всему, обороняется весьма слабо, Вульф был слишком старым воином, чтобы не представить: Монкальм мог просто устроить ловушку. В конце концов, имелась вероятность такой же военной хитрости, которой и он сам неоднократно пользовался при Монморанси, хотя так и не смог спровоцировать Монкальма.

Возникает подозрение: подробная достоверная разведывательная информация относительно Л'Ан-о-Фолон могла быть предоставлена французским дезертиром в тот самый момент, когда Вульф был почти на грани отчаяния.

Предположение о подобной «тайной работе» кажется настолько достоверным, что возникли целые теории конспирологов. Самая распространенная из таких версий гласит: Биго и Кадет, помня о том, что они были казнокрадами, наконец-то оказались на грани полного разоблачения. Они замыслили довести Квебек почти до падения, чтобы замаскировать свое собственное преступление. В итоге, заговорщики отправили к Вульфу агента, чтобы сообщить ему: Л'Ан-о-Фолон останется без охраны. Кадет, безусловно, поставил задачу отвести охрану из Фолона. Но возникает вопрос: действительно ли он добавил государственную измену к остальным своим преступлениям?

Идею о том, что Бугенвиль оказался настолько околдован чарами мадам де Венн, жены его кузена, что не смог сосредоточиться на своих военных обязанностях, следует отнести к миру романтической литературы, но не истории. Единственный убедительный довод всех проповедников теорий конспирации заключается в том, что Кадет предупредил все французские посты на реке: ночью 12 сентября по воде пройдут дружественные лодки с продовольствием. Но затем поход лодок с продовольствием отменили, не предупредив об этом часовых. Безусловно, здесь имеется какая-то тайна. Но более правдоподобным объяснением, судя по всему, следует считать простую некомпетентность, а не сложный заговор.

Самое вероятное объяснение заключается в том, что Вульфа навел на мысль относительно Л'Ан-о-Фолон французский дезертир в один из тех странных моментов непредвиденных обстоятельств, которые часто возникают в истории. Но каким бы не оказалось объяснение, идею заронили в ум Вульфа, и командующий начал действовать быстро и эффективно.

Теперь у командующего было два важных преимущества. Он знал о неохраняемом районе на участке французских линий обороны, удобном для нападения. Вульф имел возможность сосредоточить там все свои силы.

Во время проведения операций в верховьях реки в Пуэнт-о-Трембль ему пришлось оставить более 1 000 солдат для охраны базового лагеря на острове Орлеан и батарею на высотах Леви. Теперь во время атаки на таком небольшом расстоянии от Квебека Вульф мог бросить и эти силы в предстоящее предприятие, увеличив численность войск до 4 600 солдат. Подробные инструкции отправили на высоты Леви и остров Орлеан, чтобы привести солдат в состояние полной боевой готовности для крупного наступления в 4 часа утра 13 сентября, а также для сбора плоскодонных десантных лодок и эскортирующих военных кораблей.

Но Вульф ничего не рассказал своим бригадирам относительно объекта новой операции. За несколько часов до начала штурма они продолжали оставаться в полном неведении. Испытывая определенную тревогу, Монктон, Таунсхенд и Мюррей составили почтительное письмо, в котором задавали вопрос генералу о его целях и намерениях. Вульф написал скупой ответ, датированный 12 сентября (8.30 вечера), подтверждая: целью остается Л'Ан-о-Фолон. Он внушал подчиненным, что те могли бы догадаться об этом и сами после того, как 11 числа он вместе с ними провел разведку.

Такое отношение со стороны командующего, который ожидал от своих бригадиров полного участия в боевых операциях и высокого боевого духа, кажется экстраординарным. Чем же это можно объяснить? Сторонники Вульфа говорят о «соображениях безопасности» и заявляют (что выглядит еще более эксцентрично): неразглашение планов своим подчиненным является «доказательством гениальности» Вульфа.

Но правда, скорее всего, заключается в другом: это было мелким и довольно низким проявлением власти, свидетельствующим о его раздражении и неуважении к своим офицерам, которые довольно часто косвенным образом выражали сомнения в компетентности Вульфа.

Между тем, Монкальм и французы совершенно не могли догадаться о намерениях Вульфа. Слишком самоуверенный французский командующий писал Бурламаку, когда британцы уходили из Монморанси: «Относительно того, что происходит здесь, полагаю, Вульф действует как игрок в „топ-э-тинг“ [ныне забытую французскую азартную игру. — прим. автора], который, сыграв слева, затем играет справа, а [потом] — в середине. Мы должны сделать по возможности все, чтобы распрощаться с ним».

Он ожидал, что атака начнется по центру линий фронта в Бопорте, либо произойдет удар по Квебеку. Монкальм не забыл об угрозе высотам над Квебеком, но, похоже, решил: там дело ограничится попыткой отрезать линии снабжения французов, чтобы заставить их выступить.

Охватывая все эти варианты, Монкальм перебросил полк Гайена с востока Квебека (он располагался около реки Сен-Шарль) на запад (фактически, это место оказалось рядом с Л'Ан-о-Фолон). Командующий включил его в состав подвижного оборонительного подразделения Бугенвиля. Но затем, что поразительно, через двадцать четыре часа командующий приказал полку вернуться на свою бывшую позицию.

Эта запутанная ситуация привела в дальнейшем к возникновению легенды о том, что Водрейль приказал этому полку вернуться на реку Сен-Шарль — в тыл за войска Монкальма. Имеется и встречная легенда: когда Монкальм отдал приказ вернуться, Водрейль протестовал против этого во весь голос.

Эти более поздние упражнения в перекладывании вины друг на друга вполне естественны, если помнить: в течение двадцати четырех часов полк Гайена дислоцировался точно в том месте, которое разрушило бы новый план Вульфа. Некоторые исследователи пытаются найти смысл в противоречивых и путаных сообщениях. Они заявляют, что приказы от 6-го числа не изменяли, а полк Гайена, выполнявший свою роль в качестве мобильного резерва в районах выше или ниже Квебека, не находился поперек пути из Л'Ан-о-Фолон к городу Квебек, а располагался всего лишь где-то в этом районе.

Но какими бы ни были наши соображения относительно общей эффективности деятельности Вульфа в 1759 г., следует признать: погрузка на борт лодок в ночь с 12 на 13 сентября стала военным шедевром. Неизвестно, являлся ли Вульф одним из тайных первых разработчиков научного ведения войны, или Королевский Флот выполнили всю реальную часть работы за него. Но командующий смог выбрать единственную ночь в сентябре 1759 г., которая идеально подошла для всех поставленных им задач.

Британцы спуститься вниз по реке, никем не замеченные. Все произошло во время отлива. Это не могло быть только удачей, если мы немедленно не отбросим все наши соображения о вероятности, а вместе с ними — и претензию на рациональную точку зрения на космологию. Контр-адмирал Чарльз Холмс, эксперт в вождении кораблей за Квебек, ясно объяснил: имелись три основные проблемы в снятии с якоря в поселении Сент-Николя и безопасном переходе к Л'Ан-о-Фолон: расстояние до пункта высадки десанта, сила отлива, ночная темнота.

Расстояние от места погрузки на лодки до места выгрузки было вычислено абсолютно точно и составляло 7,6 морских (8,7 статутных) миль. Отрезок времени, требуемый для преодоления этого расстояния, зависел как от точного времени отлива на реке Св. Лаврентия, так и от скорости отливных течений. Поэтому совершенно ясно: Вульф выбрал ночь с 12 на 13 августа преднамеренно, чтобы воспользоваться отливом, который требовался. Командующий хотел провести в воде не более двух часов. Средняя скорость при этом составляла 3,8 узлов.

На самом деле его лодки развили максимальную скорость, равную 5,7 узлов. Отливное течение появилось вскоре после полуночи, оно значительно усилилось в 2 часа ночи за поселком Сент-Николя. Так как на берегу необходимо было оказаться перед восходом солнца (5.34 по местному времени), войска Вульфа отправились в поход в 2 часа ночи. Приблизительно в 3.45 ночи они вышли на берег в Л'Ан-о-Фолон.

На грот-мачту корабля его величества «Сазерленд» подняли два фонаря, что послужило сигналом для начала операции. Чтобы отвлечь внимание от этого сектора, адмирал Сондерс приказал своим матросам шумно грести, постоянно плавая между Бопортом и рекой Сен-Шарль, предварительно разместив буи в канале около Бопорта, будто бы маркируя маршрут для десантных судов, которые вскоре появятся. Хотя часто утверждалось, что Вульф действовал в безлунную ночь, это неверно. Его армия совершала поход по реке не в кромешной тьме, а при лунном свете. На самом деле огромная четверть луны поднялась над горизонтом 12 сентября в 9.48 вечера (по местному времени) и оставалась на небе в течение всей остальной ночи, освещая флотилию Вульфа.

Но решающим фактором стала не темнота, а направление падения лунного света. Французские часовые, глядя вверх по течению реки в направлении якорной стоянки Вульфа, могли видеть лишь небольшой участок того пространства, где переправлялись британцы, хотя остров Орлеан и высоты Леви оказались очень хорошо различимыми. Только последняя фаза четверти луны на восточном небе создавала британцам почти идеальные условия отлива и лунного освещения для подхода к Л'Ан-о-Фолон.

Не следует недооценивать разум Вульфа. В сентябрьском календаре имелась только одна дата, которая обеспечивала ему требуемый отлив (ночь с 28 на 29 сентября). Но в это время луна поднималась в полночь. Следовательно, весь поход был бы совершен почти в полной темноте.

Если бы Вульф отправился бы в поход на двадцать четыре часа раньше или на двадцать четыре часа позже, обстановка тоже была бы против него. Погружаясь на корабли ночью с 11 на 12 или с 13 на 14 сентября, он не смог бы собрать на берегу все свои войска на рассвете. Возможно, что такие технические соображения, основанные на точных научных и математических вычислениях, объясняют, почему Вульф не прислушался к совету своих командиров и не высадился значительно выше по течению реки Св. Лаврентия.

Ирония судьбы заключается в том, что сверхсекретностью Вульф испортил свою репутацию, так как события, которые произошли ночью с 12 на 13 сентября, дали новый смысл избитой фразе «военная наука». Британский командующий не дожил до того дня, чтобы точно объяснить, как ему удалось сделать свои вычисления. Но, хотя он и не был вдохновенным полководцем, Вульф поднялся на необходимую высоту в эту решающую ночь. Во время перемещения флотилии с южного на северный берег он был в авангарде, одевшись в новый военный мундир.

Его разум, безусловно, был наполнен только мыслями о смерти. На несколько часов раньше Вульф передал на хранение лейтенанту Королевского Флота Джону Джарвису завещание, личные бумаги и миниатюрный портрет своей невесты.

Хотя освещение и оказалось неблагоприятным для французов, часовые совершенно ясно заметили проходящую мимо них огромную флотилию. Они подняли тревогу, на что франкоговорящие британские офицеры ответили: они везут снабжение из Батискана и Кап-Руж. Так как часовых предупредили именно о такой возможности, они более не беспокоились по этому поводу. Французская некомпетентность в этом вопросе кажется слишком определенной. Никто не знал точно, кем отменен конвой с продовольствием и почему. Ведь, по меньшей мере, Бугенвиль, командующий западным сектором, знал об отмене. Он должен был предупредить об этом всех часовых на данном театре военных действий.

Глупость французов осложнялась еще и тем, что они не использовали пароли. В лучшем случае, когда британцам задавали вопросы, они могли произнести лишь следующие слова «lа France» («Франция») и «Vive le roi!» («Да здравствует король!») Услышав это, удовлетворенные часовые, кричали: «Пусть проходят, это наши люди со снабжением!»

Задолго до рассвета первая волна оказалась перед берегами бухты, засыпанными гравием. Здесь высота скал над рекой Св. Лаврентия достигала 175 футов. На восточном берегу небольшого потока, впадавшего в бухту, проходила дорога, направляясь вверх по поверхности скалы. Эта дорога, отличаясь от извивающихся и прерывистых троп, воспетых в легендах, оказалась вполне пригодной даже для транспортировки тяжелых орудий. Подразделение легкой пехоты под командованием полковника Уильяма Хау приступило к подъему в горы. С самого верха скалы их окликнул французский часовой. Находчивый солдат из Хайлендерского полка, владевший французским языком (источники расходятся относительно его имени — то ли Фрэзер, то ли Макдональд) ответил яростным протестом на такую неблагодарность. Он объяснил, что они — новое французское подразделение, направленное Бугенвилем для пополнения. Шотландец воспользовался возможностью и приказал часовому вернуться в свой лагерь, а заодно и отозвать всех остальных сверхретивых часовых.

Подъем возобновился. Эта задача оказалась не из легких. На глинистой поверхности люди скользили и спотыкались, часто они могли продолжать путь, лишь держась за кусты и ветви деревьев. Их первым объектом были 100 солдат под командованием месье де Верго, которые якобы охраняли Фолон. Поднявшись на вершину скалы, они легко расправились с небольшим лагерем туповатых французов и часовых, заснувших на постах.

Дело облегчалось еще и тем, что нелепый Верго разрешил некоторым солдатам разойтись по домам, чтобы поработать на своих фермах. Перед тем как командира этого отряда взяли в плен, он успел отправить гонца к Монкальму с предупреждением: британцы уже захватили высоты Авраама.

После того как войска Вульфа поднялись на вершины скал, они перехватили у французов решительное военное превосходство. Во время высадки десанта, когда французская батарея в Самосее (западнее Фолона) открыла огонь по второй волне десантников, британцы понесли небольшие потери. Но в целом операция имела потрясающий успех. Переправа по реке во время отлива и высадка на берега, засыпанные гравием, не будучи при этом обнаруженными, стала проверкой важнейших показателей амфибийного ведения войны. Высадка войск на вражеский берег в темноте с абсолютной точностью свидетельствует о военно-морском мастерстве высшего порядка. Как армия, так и военно-морской флот проявили себя хорошо: моряки — своей точной и профессиональной работой на десантных судах, армия — равномерными и гладкими действиями, в результате которых три последовательные волны десантников поднялись на вершины скал, встретив минимальное сопротивление.

Сценарий, разработанный Вульфом для самого лучшего развития событий, предусматривал возможность массированной контратаки французов после подъема войск на вершину (при условии, что британцы возьмут их). В худшем случае он предусматривал упорное сопротивление французов при высадке с последующим отступлением британцев. Некоторые ученики Вульфа видели, что в ту ночь он ждал смерти. Таковым было и его настроение: командующий ждал гибели во время нападения французов, окопавшихся у подножья утесов. Они превосходили его войска по численности. За этим должно было последовать отступление по приказу Монктона, которому пришлось бы принять командование.

Но события пошли лучше, чем Вульф мечтал в самых смелых своих фантазиях. Когда его солдаты построились спиной к реке, протекавшей внизу (слева — Силлери, справа — Квебек), признаков контратаки не было. Едва веря в свою удачу, командующий осторожно направился вперед к открытой местности на Равнине Авраама в поисках лучшего поля, на котором можно дать бой. К 8 часам утра все силы, численность которых составляла около 4 600 человек, были в состоянии полной боевой готовности.

Мифотворцы-биографы Вульфа должны однако согласиться с одним странным фактом. Когда британский командующий поднялся на вершину скалы вместе с первой волной (три бригадира все еще находились внизу, пробираясь к берегу), он потерял терпение и приказал майору Айзеку Бэйру, находящемуся в бухте, остановить операцию. Бэйр, взглянув на массу приближающихся десантных лодок, сделал вывод, что Вульф не знает об истинном положении дел внизу. Поэтому майор «интерпретировал» приказы Вульфа в том смысле, что следует сделать только временную приостановку и не создавать пробку в движении на дороге, уходящей вверх.

Но если Вульф мгновенно пришел в себя, то французов к этому времени уже охватила паника. Ложный маневр в направлении Бопорта, выполненный адмиралом Сондерсом, вызвал полное замешательство у Монкальма, а фиаско с отменой продовольственного конвоя только увеличило смятение.

Монкальм находился всю ночь в Бопорте, ожидая только там высадки британского десанта. В этом секторе все французские офицеры находились в крайнем напряжении, опасаясь, что они «пропустили» первый сигнал из Квебека, предупреждающий: к западу от города что-то произошло. Даже прибытие запыхавшегося курьера из лагеря Вергора не смогло поколебать их апломба. Когда он выпалил свое сообщение о реальной высадке британцев, один из адъютантов Монкальма решил, что этот человек просто сошел с ума.

Но вскоре прибыли другие гонцы и курьеры, которые подтвердили первоначальную «невероятную» историю. Наконец был проинформирован сам командующий, который с самого начала не мог поверить в такое. Но когда донесся грохот стрельбы из района Л'Ан-о-Фолон, Монкальм решил, что сбылись его самые страшные опасения с флотилией снабжения, которую захватили. Он набросился на своих адъютантов, допрашивая, почему те не сообщили ему об этом раньше.

Ответ, отвечали они, прост. Прибытие посланника Вергора с сообщением, что британцы уже находятся на высотах, было встречено с самого начала полным недоверием. В связи с тем, что они сами были полностью уверены в том, что в том секторе высадка десанта невозможна, то решили, что паника охватила ничем не блещущего Вергора. И он, возможно, был дезориентирован «захваченным» продовольственным конвоем. Но когда поступило следующее сообщение о том, что противник высадился крупными силами в Л'Ан-о-Фолон, «воля к тому, чтобы верить» в неуязвимость скал, расположенных западнее Квебека, оказалась такова, что проявилась далее в психологическом «отрицании».

Комендант Нижнего города выразил мнение, основанное на том, что мушкетные залпы теперь прекратились. Вероятно, британцы высаживались на какое-то непродолжительное время, а затем снова ушли. Только в ясном свете утра Монкальм понял весь ужас случившегося, когда он переправлялся через реку Сен-Шарль на Равнину Авраама. Оцепенев от ужаса и не веря своим глазам, он с полным изумлением узнал, что знаменитого полка Гайена не видно нигде около опасного района, а Водрейль дождался того, что повсюду совершенно ясно различались только солдаты Вульфа, построенные в боевом порядке.

Затем командующий сообщил Водрейлю, чтобы тот привел все свои войска в спешном порядке.

Но то, что Монкальм увидел на Равнине Авраама, угнетало его еще больше. Семь британских батальонов растянулись по Гранд-аллее (главной дороге на Квебек), находясь на расстоянии менее одной мили от западной стены города. А за ними виднелись еще пять резервных батальонов и огромное подразделение колониальных стрелков. Матросы с борта двадцати кораблей, стоявших на якоре, вручную тащили орудия из Л'Ан-о-Фолон в бухту вверх по дороге. Вульф хорошо дислоцировал войска на плато шириной в 1 000 ярдов в ожидании следующего маневра Монкальма.

По сообщениям очевидца событий, Монкальм в течение продолжительного времени сидел верхом на коне, наблюдая, словно загипнотизированный, за британскими «красными мундирами»: «Создавалось впечатление, словно он почувствовал, что его судьба решена».

Но больше всего Монкальма угнетало то, что двойная шеренга британских солдат, как казалось, стояла, будто вкопанная, под злым пчелиным жужжанием и свистом пуль. Канадские ополченцы и меткие стрелки-индейцы, засевшие в гнездах за стенами города, спокойно выбирали свои мишени. Такой уровень дисциплины превосходил все, что французский командующий мог ожидать от своих войск.

Монкальм молниеносно произвел все вычисления в уме и взвесил свои возможности. Лучший вариант заключался в том, чтобы дождаться мобильного подразделения Бугенвиля. Но учитывая, что посланца отправили в лагерь Кап-Руж только после 6.45 утра, понятно, что свежим войскам потребуется еще три часа, чтобы прибыть на поле сражения. Может ли он ждать столько времени? Военная расчетливость отвечала, что может. Но соображения морального порядка говорили, что нет.

Квебек голодал. В настоящее время британцы блокировали все возможные пути подвозки снабжения. Городские стены в этом секторе, вокруг бастиона Св. Людовика, оказались особенно слабыми и не выдерживали сравнения с сетью окопов вокруг Бопорта и Монморанси. Предполагалось, что отвесные стены скал обеспечивают значительно более прочную защиту, чем любые искусственные сооружения вокруг города.

В дополнение к этому Монкальм ошибался, думая, что британцы вели траншейные работы вокруг Буте-а-Невэ (высокого участка перед Квебеком), готовясь к открытию осады. Казалось, что необходимы незамедлительные действия. Но разве он мог победить с 4 500 боеспособными солдатами (их численность приблизительно равна численности противника), если каждый канадец значительно уступал британцу в боевых качествах?

Гренадерский полк Луисбурга и Хайлендерский полк Фрейзера составляли костяк войск Вульфа на линии фронта.

Для охвата длинной линии фронта на плато до реки Сен-Шарль, глубина шеренг составляла только два ряда. Монктон, старший бригадир, командовал правым крылом, Мюррей — левым, Таунсхенд развернул два батальона Королевских американских стрелков под прямым углом к главной линии фронта, чтобы принять удар слева канадских ополченцев и индейцев. Позднее для охраны мест высадки десантников в бухте Фолон выделили еще один батальон Королевских американских стрелков, учитывая возможность появления Бугенвиля.

Легкий пехотный полк Хау находился в арьергарде, а морские пехотинцы Королевского Флота вручную тащили шестифунтовые пушки вверх по дороге на высоты.

Посему у Вульфа имелись все основания остаться довольным диспозицией своих войск. В замешательстве у французов не было времени подумать об улучшении тактики. Но Монкальм поставил свои регулярные войска в белой военной форме в центр, ополченцев Квебека и индейцев — по флагам. Оба крыла защищали волны метких стрелков-канадцев и американских туземцев. Численность вооруженных сил воюющих сторон была почти одинаковой и составляла по 4 500 человек. Но различными оказались дисциплина, порыв, боевой дух и даже прием калорий.

Это был не просто пример борьбы британских профессионалов с дилетантами-французами. Монкальм должен был понимать: даже при равной численности личного состава его шансы очень невелики.

Приблизительно в 8 часов утра последние подразделения встали в строй. Вульф приказал своим солдатам лечь, чтобы они не стали легкой добычей снайперов. С обеих сторон (в лесах слева от британцев и на хлебных полях между правым флангом британцев и скалами) меткие стрелки из индейцев и канадцев, действовавшие с первым светом, оказались невероятно точными и эффективными.

Вульф опасался, что пули веером обрушатся на его солдат, если те останутся стоять в строю. Он склонялся к тому, чтобы ждать, пока Монкальм первым начнет действия. Тогда можно нанести ему мощный мушкетный удар с близкого расстояния, закончив сражение за несколько минут.

Легкий пехотный полк Хау сделал раньше несколько вылазок, пытаясь прогнать снайперов с их позиций. Но вместо них около восьми часов огонь открыла французская артиллерия, и британцам пришлось отойти назад. Когда пять полевых орудий Монкальма начали стрелять пушечными ядрами по британским линиям фронта, а «красные мундиры» увидели, как смертоносные снаряды почти что по траве неслись на них, словно прыгающие бомбы, было принято разумное решение — упасть на землю ничком, чтобы по возможности представлять собой наименьшие мишени.

Вульф, очевидно, ходил по линии фронта вперед и назад, словно искушая снайперов и артиллеристов убрать его. Время действовало против него: если бы в ближайшее время прибыл Бугенвиль, то британский командующий оказался бы в тройной ловушке между снайперами, Монкальмом и Бугенвилем. Единственным путем к спасению оставался бы в таком случае опасный спуск в бухту Фолон.

Так как время было на стороне Монкальма, он любой ценой должен был дождаться Бугенвиля. Его нетерпеливое ожидание этого офицера можно сравнить с тем нетерпением Наполеона, с которым император ждал маршала Груши при Ватерлоо, что случилось через пятьдесят шесть лет после этих событий.

После раздраженных расспросов, когда же появится Бугенвиль, Монкальм в 9.30 утра мрачно сказал командиру артиллерии:

— Нам не избежать боя. Противник окапывается, у него уже две пушки. Если мы дадим ему время закрепиться, то никогда не сможем атаковать его теми войсками, которые есть у нас в распоряжении.

А затем с мрачной гримасой он добавил:

— Неужели Бугенвиль мог не расслышать весь этот шум?

Если бы Монкальм понял, что Вульф не укрепляет свои позиции, он действовал бы смелее. Но французский командующий отдал фатальный приказ своим солдатам наступать.

Ничто не свидетельствует лучше о недостатках Монкальма как командира, чем приказ армии, состоящей из нерегулярных подразделений, атаковать линии фронта, занятые дисциплинированными британскими «красными мундирами». Исход этого боя мог быть только один. Так как британская линия фактически проходила от откоса реки Сен-Шарль на правом фланге Монкальма до скал на реке Св. Лаврентия с его левого фланга, то не было пространства для маневрирования. Не имелось никакой возможности окружить неприятеля или выйти ему во фланг. Предстояла ожесточенная кровопролитная битва с огнем из мушкетов и с применением штыков. И в ней «красные мундиры» Вульфа должны одержать победу.

Монкальму следовало сдержать свое нетерпение и дождаться прибытия Бугенвиля, каким бы мучительным ни было это ожидание. Поэтому совершенно справедливо можно сказать: исход сражения зависел от Бугенвиля. Что же он делал, пока развивались эти драматические события?

Трезвый ответ заключается в том, что в документированной истории нет упоминаний о передвижениях Бугенвиля в ночь с 12 на 13 сентября. Поэтому авторы исторических романов и теоретики конспиративных версий вольны делать любые догадки, особенно учитывая то обстоятельство, что размышления на основе достоверных фактов не прольют свет на этот вопрос. Согласно одной из версий, Бугенвиль направился вверх по течению реки из Кап-Руж в Пуэнт-о-Трембл. Наиболее вероятно, что он оставался пассивным и инертным в Кап-Руж.

Бугенвиль был великим человеком, как показала его последующая карьера. Однако ночь с 12 на 13 сентября не стала его звездным часом. Он должен был видеть британскую флотилию, идущую вниз по течению реки, но слишком легко принял ее за французский конвой снабжения. Поскольку невозможно представить, что он не знал об отмене этого конвоя, его бездействие кажется невероятно необъяснимым.

Традиционное объяснение заключается в том, что Бугенвиль не мог обеспечить подкрепление Монкальму, как только стало известно, что британцы высадились в бухте Фолон. Ведь его солдаты слишком устали от постоянных маршей и контрмаршей, связанных с наблюдением за британским флотом. Однако последнее перемещение британского флота в секторе Бугенвиля представляло собой прекращенную высадку в верховьях реки 9 сентября. Хотя и необязательно, чтобы его солдаты были как с иголочки, но им следовало подготовиться к форсированному маршу утром 13 сентября.

Апологеты Бугенвиля особо подчеркивают: за связь с ним отвечал Водрейль. Губернатор должен был отправить ему ясный приказ маршировать в направлении Квебека почти через три часа после высадки британцев. Это, в свою очередь, позволяет одной из фракций теоретиков конспиративных версий отвлечь внимание от Биго и Бугенвиля и вновь порассуждать о проблеме нездоровой зависти Водрейля к Монкальму.

Но разве можно представить, что Водрейль не дал такого приказа Бугенвилю потому, что просто не хотел победы Монкальма в тот день?

На самом деле, ничем невозможно оправдать Бугенвиля, как позднее невозможно было оправдать Груши. Но сколь бы ясными или туманными не оказались приказы, долг подчиненного командира заключается в том, чтобы маршировать на грохот артиллерийского огня, если нет ясного и однозначного приказа старшего командующего не делать этого.

В 19 часов утра Монкальм наконец-то дал приказ атаковать. Но еще раньше, до разгара этой битвы, на линиях фронта около реки Сен-Шарль (на левом фланге британцев) завязалось кровопролитное сражение. В нем французские колониальные регулярные войска и ополченцы столкнулись с Королевскими американскими стрелками. Вокруг двух фермерских домов завязалась стычка с переменным успехом. Она перешла в рукопашный бой, успех в котором переходил (по меньшей мере, один раз) от одной стороны к другой, пока, наконец, схватка не прекратилась. Это место стало центром ожесточенной артиллерийской перестрелки.

Несмотря на окончание этой кровопролитной стычки, Монкальм дал сигнал к наступлению. Французы закричали от восторга и пошли в бой беглым шагом, но слишком быстро (учитывая, что им пришлось преодолевать 500 ярдов до британских линий). Вскоре стало очевидно: политика Монкальма по смешению ополчения и регулярных сил в одном батальоне оказалась катастрофической. Майор Малартик из беарньского батальона объяснил это следующим образом: «Не успели мы сделать и двадцати шагов, как левый фланг слишком отстал, а центр слишком ушел вперед».

На расстоянии, равном половине дальности мушкетного выстрела (от 125 до 150 ярдов), французы остановились, опустились на одно колено и дали сокрушительный залп. Регулярные войска дали залп из мушкетов повзводно, но ополчение открыло беспорядочный огонь. Но еще хуже, что маневр выполнил каждый на свой лад.

Солдаты регулярной армии оставались стоять в шеренгах, перезаряжая мушкеты, а ополченцы, которые привыкли к боям в лесах, где до перезарядки мушкета каждый искал укрытие, бросились на землю и начали возиться со своим оружием. Но, как язвительно заметил Малартик, перезарядка в положении лежа — дело весьма непростое. Подводя итоги недисциплинированности войск Монкальма, он сообщает: «Канадцы, формировавшие вторую шеренгу, а также солдаты третьего ряда стреляли без приказа. Следуя своей привычке, они бросались на землю для перезарядки мушкетов. Это ложное движение разрушило все батальоны».

Многие из атакующих так и не продвинулись вперед с это го места. Похоже, они рассредоточились вправо, поднимаясь с земли. Те французы, которые продолжили наступление, подошли к британским линиям на сорок ярдов, где их с нетерпением ждали солдаты противника, открывшие опустошительный огонь. Командир каждого батальона сам определял свой участок боя и, сделав это, приказывал солдатам бить в цель.

Несмотря на гиперболический шовинизм сэра Джона Фортескью, заявившего, что британцы «дали самый совершенный залп из всех на поле боя», это выглядит явным преувеличением. Никто не способен скоординировать единый залп на линии фронта такой огромной протяженности. Ясно, что французы откатились под натиском.

Когда дым рассеялся, британцы пошли вперед. Пройдя несколько ярдов, они выстрелили снова. На сей раз залп оказался более скоординированным, потому что результат сравнивают с «выстрелом из пушки». На расстоянии примерно от двадцати до тридцати ярдов стрельба из мушкетов восемнадцатого столетия вызывала грозные разрушения. После ряда ужасающих минут французы не выдержали этой канонады, рассредоточились и бежали в направлении Квебека. С кличем «Палаш!» солдаты фрэзерского полка кинулись за ними с холодным оружием. Но на этот раз знаменитая атака Хайлендерского полка привела к меньшему опустошению, чем в других известных случаях. Французы отступали настолько быстро, что преследователи так и не смогли догнать их главные силы.

Вероятно, первый залп французов, данный с расстояния 150 ярдов, нанес Вульфу смертельный удар. Стоя на возвышении перед гренадерским полком из Луисбурга, он сначала получил пулю в запястье (рану командующий перевязал носовым платком), а затем смертельное ранение в правую часть груди. Возможно, ему в пах или нижнюю часть живота попала еще одна пуля на излете.

Истекая кровью, командующий оставался в сознании достаточно продолжительное время, чтобы узнать, что победил. Многие сторонники Вульфа уверены: он пошел в бой, точно зная, что жить ему осталось недолго, поэтому был решительно настроен на то, чтобы опередить болезнь славной смертью в бою. Безусловно, существует огромное количество сведений, что он преднамеренно подставил себя под пули, а его самые яростные критики даже утверждают: непреодолимое желание командующим смерти заставило пренебречь интересами своих войск, подвергая их огромной опасности на высотах Авраама. От гибели их избавила только глупость Монкальма, стремящегося к преждевременному бою.

Смерть принесла Вульфу вечную славу, к которой он страстно стремился. На одной из самых знаменитых из всех исторических картин Бенджамина Уэста мы видим, как вокруг него собрались старшие офицеры, выслушивая слова мудрости из уст павшего героя. Союзники-индейцы печально смотрят на него.

Нужно ли нам сообщать, что не было никаких союзников-индейцев, а офицеры вокруг Вульфа не собирались? В самом точном описании последних минут жизни Вульфа сообщается: он отказался от помощи хирурга на том основании, что оказался уже слишком далеко. Услышав слова «Они побежали!», Вульф спросил, кто именно побежал. Офицер ответил:

— Противник, сэр! Они бегут повсюду.

Вульф ответил:

— Пусть один из вас, друзья мои, отправится к полковнику Бертону. Передайте ему, чтобы он отправил полк Уэбба по возможности быстрее к реке Сен-Шарль, чтобы отрезать беглецам отступление через мост.

Затем он повернулся на бок и сказал:

— А теперь, хвала Господу, я умираю с миром.

Он умер в течение каких-то секунд.

По какой-то невообразимой случайности почти одновременно с ним всего через несколько минут смертельное ранение во время бегства разбитых французов в Квебек получил Монкальм. Многие спорят о том, был ли он ранен крупной картечью из британской шестифунтовой пушки или же его цинично и преднамеренно подстрелили британские снайперы. Командующий был ранен в нижнюю часть живота и бедро.

Хотя Монкальм не истекал кровью на поле боя подобно Вульфу, он умирал, зная это. Трое солдат поддерживали его в седле, когда командующий мучительно возвращался в город. Он продержался до 4 часов утра 14 сентября.

Подобно Вульфу, Монкальм тоже стал объектом мифотворчества. Полотно Жан-Антуана Ватто «Смерть Монкальма» является наглядным ответом Бенджамину Уэсту. И снова перед нами герой, погибающий на поле боя (на самом деле, Монкальм похоронен на кладбище в монастыре урсулинского ордена). Воины индейского племени могавков (которые исторически никогда не были в центре боевых действий) занимают видное место на картине.

Смерть Монткальма вызвала более непосредственные события. Так как два его бригадных генерала, Фонтбонн и Менесергю, тоже получили смертельные раны, во французской армии возник вакуум в командовании. Хаос охватил все, никто не знал ни числа своих потерь, ни числа потерь противника. Оказалось неизвестным местонахождение Бугенвиля. Водрейль до этого времен находился в лагере в Бопорте, медля и откладывая какие-либо действия.

Когда солдаты фрэзеровского полка обнажили свои палаши и отправились в погоню за разбитыми французами, вскоре за ними последовали английские полки с примкнутыми штыками. Все они наступали по полю, где рассеянный свет утра сменился яркими солнечными лучами. На этом поле боя, залитым солнцем, войска понесли самые тяжелые потери. В лесах, расположенных восточнее арены боя, по которым проходила линия фронта Монкальма, сотни канадцев, теперь оказавшихся среди мрачных деревьев, встретили своих преследователей.

Особенно кровопролитная битва завязалась между 78-м Хайлендерским полком Фрэзера и канадцами. Солдаты оказались беспощадными воинами высшего калибра. Позднее Мюррей сообщил: противник «убил и ранил множество наших солдат, а также двух офицеров. Это заставило нас отступить и реорганизовать свои ряды». Только с помощью 58-го Хайлендерского полка и Королевских американских стрелков фрэзеровцы смогли, наконец, справиться с упорным сопротивлением противника, выгнав его из одиночных окопов и отбросив вниз с холмов и за реку Сен-Шарль.

Правда, на более поздних этапах солдаты Хайлендерского полка попали под огонь, открытый с понтонов канадцами в устье реки Сен-Шарль. Но эти доблестные арьергардные операции помогли разбитой французской армии успешно бежать по мостам в лагерь в Бопорте. В это время солдаты Луисбургского гренадерского полка с правого фланга британцев тоже попали под огонь снайперов, которые засели на пшеничном поле. На этом этапе командование было возложено на Таунсхенда. Он незамедлительно приказал прекратить преследование.

Таунсхенда критиковали за чрезмерную осторожность, проявившуюся в том, что он не преследовал противника, не постояв за ценой. Но бригадир прекрасно понимал: в кровопролитии после боя его войска теряют дисциплину и превращаются в простой сброд. Важно было восстановить порядок, пока еще не появился Бугенвиль.

На восстановление дисциплины офицерам пришлось потратить значительное время. В британской армии удалось это сделать, подразделения вновь стали боеспособными и не напоминающими случайный сброд, когда прибыли подразделения Бугенвиля. Таунсхенд, при численном превосходстве противника два к одному на этом театре военных действий, разместил два батальона и два больших орудия на дороге, по которой должен пройти Бугенвиль, чтобы освободить Квебек.

Ошеломленный предусмотрительностью противника и не знающий о поражении Монкальма, Бугенвиль не задумался о том, что имеет локальное преимущество. Он повернул в леса Силлери, чтобы продумать свои последующие действия.

Действия Таунсхенда оказались правильными, так как при вакууме в командовании после смерти Вульфа британские войска сосредоточились на воодушевленных операциях по зачистке местности вместо проведения быстрых боевых действий, направленных на отрезании пути к отступлению французов. Но в течение очень важного отрезка времени руководства не было вообще. И в этот момент оказались упущенными важные возможности. Никто не выполнил указаний умирающего Вульфа о том, чтобы взять мосты на реке Сен-Шарль. В результате французская армия, хотя и понесла поражение, не была разбита.

Долгосрочным последствие этого стало то, что Британии пришлось вести военную кампанию в Северной Америке и в 1760 г. А вся вина, что крайне несправедливо, оказалась возложенной на Таунсхенда.

Битва на Равнине Авраама закончилась славной победой. Но за нее заплачено дорогой ценой. Британские потери составляли 658 человек, включая пятьдесят восемь убитых. Хайлендерский полк Фрэзера понес самые тяжелые потери — 168 убитых и раненых. Боевые потери среди офицеров оказались очень высокими. Монктон, Чарлтон и Баре — все они были ранены.

Потери Водрейля составляли около 600 солдат и сорок четыре офицера.

Как правило, потери побежденной стороны больше потерь победившей. Но в этом случае почти одинаковые цифры объясняются работой канадских снайперов перед боем и действиями колониального ополчения при кровопролитном сражении с солдатами Хайлендерского полка в лесах после битвы.

Но французы были полностью деморализованы. В тот день только в 6 часов вечера Водрейль смог собраться с мыслями, чтобы провести заседание военного совета. Его поставили в известность, что существует три варианта: он может пойти в свежую атаку на противника, капитулировать всю Новую Францию либо отступить, чтобы продолжать войну на реке Жак-Картье.

Учитывая деморализованное состояние армии и отсутствие продовольствия, смысл был только в отступлении. Бросив всю тяжелую артиллерию и почти все боеприпасы, французские солдаты тайком пробирались по восточному берегу реки Сен-Шарль и форсированным маршем отправились в Пуэнт-о-Трембль 14 сентября. А откуда они направились далее к реке Жак-Картье.

Бесполезный Водрейль, бежав вместе с армией, еще больше разрушил перспективы французов, совершив три отдельных действия. Он не смог забрать продовольствие и снабжение из лагеря Бопорт в Квебек, чтобы оказать помощь осажденному гарнизону и мирным жителям, которых там оставил. Он написал проект условий акта о капитуляции для Использования злополучным человеком, назначенным им в качестве коменданта в Квебеке — Жаном-Батистом де Рамси. И Водрейль сообщил Рамси, чтобы тот ни в коем случае он не оборонял Квебек, когда иссякнут запасы продовольствия. Это означало приказ о капитуляции через три дня.

Водрейль усугубил свою глупость, составив длинные письма в Версаль, в которых возлагал вину за недавнее поражение на Монкальма, клевеща на павшего героя и лживо предполагая: всеми успехами в военных делах тот обязан Водрейлю в тех случаях, когда он следовал его, губернатора, рекомендациям.

Так что де Рамси оставили с невыполнимой миссией — защищать Квебек, используя чуть более чем 2 000 деморализованных солдат с пораженческими настроениями, которые охватили 4 000 мирных жителей, больных и раненых. Все они находились на пороге настоящего голодания. Единственно возможным для него вариантом была игра со временем и надежда на то, что Леви, новый командующий, сможет освободить гарнизон. За стенами молчали британские пушки, но их суровая решимость была очевидна. Было ясно, что неприятель устанавливает батареи и строит редуты на расстоянии не более 1 000 ярдов от слабой и шаткой западной стены. Вскоре Рамси начали осаждать громкие протесты, последовавшие даже от ополченцев, на которых он возлагал надежды, полагая, что те будут защищать город. А они потребовали немедленной капитуляции Квебека.

17 сентября на реку Жак-Картье прибыл Леви и приступил к командованию разбитой французской армией. Он сразу же понял, что отступление было грубейшей ошибкой, и сделал строгий выговор Водрейлю за то, что тот заставил армию вернуться в Квебек. Идея Леви заключалась в том, что следует по возможности сделать все, чтобы не допустить падения Квебека. Но в том случае, если город окажется невозможно защитить, нужно стереть его с лица земли, а затем покинуть развалины. Тогда вошедшие туда британцы увидят перед собой только дымящиеся руины города.

К несчастью, Леви потребовалось еще двадцать четыре часа, чтобы доставить необходимое снабжение для армии и подготовить ее к дороге. В этот решающий отрезок времени у Рамси сдали нервы в результате пораженческих настроений внутри города и доказательств решительности британцев за его пределами. По диспозиции боевых кораблей Королевского Флота стало понятно: они готовятся разорвать на части нижний город. Батареи Таунсхенда обстреливали верхний город. В дальнейшей комедии ошибок Водрейль направил срочные депеши Рамси, приказывая ему держаться любой ценой. Но верховой курьер ухитрился потерять послания по дороге в Квебек. Когда в ночь с 17 на 18 сентября в атаку наконец-то пошло кавалерийское подразделение, удрученный Рамси сказал, что уже слишком поздно. Он предложил Таунсхенду условия капитуляции, разработанные Водрейлем. Они и были приняты.

Условия капитуляции формально подписаны в палатке Таунсхенда утром 18 сентября. Гарнизону были оказаны воинские почести и дано разрешение погрузиться (по возможности быстрее) на борт кораблей, чтобы отправиться во Францию. Было проявлено уважение к правам собственности жителей Квебека и их католической религии, британцы обеспечили полную охрану всех выдающихся персон из общества Квебека.

В определенной степени согласие было нарушено для обеих сторон. Рамси почувствовал, что совершил глупость, когда узнал, что Леви направляется ему на помощь, но сказал, что ничего не знал о том и действовал в соответствии с мольбами и проклятиями голодающего народа. Помимо всего прочего вина, если таковая была, возлагалась на Водрейля, оставившего ясные инструкции и составившего проект акта капитуляции.

Таунсхенд также предвидел, что его будут критиковать за снисходительность и терпимость. Он отметил, что и приближение зимы, и настойчивость Леви сделали его положение опасным. Затянувшаяся осада любого вида угрожала британцам атакой с тыла, а также (что более существенно и понятно) опустошительным действием зимы.

Зимняя блокада Квебека стала бы настоящим безумием, а дальнейшее промедление для флота означало, что он либо замерзнет во льдах реки Св. Лаврентия, либо должен будет с трудом вернуться в Атлантический океан навстречу зимним штормам. Таунсхенду не стоило беспокоиться: его «терпимость» простили в эйфории победы. Только Рамси, но не Водрейль (настоящий Макиавелли, которого должны были признать ответственным за случившееся) был опозорен в полной мере в Париже.

Вечером 18 сентября первые британские войска вошли в город. Таунсхенд сдержал свое слово: не было ни репрессий, ни грабежей, ни зверств. Он знал, как важно обеспечить взаимодействие с мирным населением, которое невозможно долго сохранить с помощью силы — особенно, если учесть, что весной, вероятно, вернется Леви с тяжёлой артиллерией и военным имуществом для осады. С французской точки зрения, британская оккупация Квебека даже имела ряд преимуществ. Ведь их армия, находящаяся на реке Жак-Картье, была освобождена от забот относительно продовольствия.

Между тем, в Квебеке проблему голода мирного населения должны были решать британцы, а это потребовало бы от них расхода ресурсов. Сейчас Таунсхенд сам старался избежать зимы и немедленно отправился в Англию. Так как Монктону пришлось уехать в Нью-Йорк в связи с необходимостью срочного лечения, Мюррей остался в Квебеке на зиму в качестве губернатора и военного командующего. Большая часть войск зимовала вместе с ним, но флот ушел 26-го числа на зимнюю стоянку в Галифакс. Предполагалось, что он вернется весной 1760 г. после таяния льда. Совершенно удрученный Леви отступил к реке Жак-Картье и построил форт для военной кампании в следующем году. Водрейль скрывался в Монреале, где проводил свое время, сочиняя лживые апологии и меморандумы, сваливая вину на других. Он утешал себя мыслью о том, что выполнил, по меньшей мере, минимальные требования Бель-Иля и сохранил плацдарм в Новом Свете до 1760 г. Оставалось только ждать, сможет ли военный министр Франции совершить чудо и вытащить неожиданного кролика из шляпы волшебника…

Взятие Квебека, вероятно, было самым большим успехом в год побед. Безусловно, оно имело самые важные последствия. Из этого подвига родилась легенда о Вульфе как об истинном основателе (даже более, чем Клайв в Индии) первой Британской Империи. Это был тот редкий случай, когда историческая неизбежность оказалась так вопиюще перепутана со сложившимися и побочными обстоятельствами и случайностями.

На самом деле, следует отдать должное тому, что Вульф оказался просто сверхъестественно удачливым человеком. Высадка в бухте Фолон, с объективной точки зрения, была просто глупой затеей, а не действием военного гения. Британцы воспользовались неудачным стечением обстоятельств, сложившихся в результате целой цепочки отдельных ошибок, допущенных французами. В самом глубоком исследовании событий в Квебеке в 1759 г., проведенном С.П.Стейси, основная вина возлагается на Бугенвиля: «Бугенвиль плохо справился с задачей охраны территории выше Квебека. Он не смог обеспечить надлежащую охрану ближайших к городу постов, не обеспечил их адекватные коммуникации с лагерем Бопорт и своим собственным штабом. Он не смог проконтролировать, чтобы посты предупредили об отмене приказа о проходе лодок с продовольствием в фатальную ночь с 12 на 13 сентября. Наконец, этот человек не проконтролировал события и не пришел, чтобы отразить действия Вульфа. В результате Вульф смог высадиться, не встретив никаких трудностей. Сам Бугенвиль слишком поздно начал взаимодействовать со своим руководством на Равнине Авраама в решающий момент на следующее утро. Его неэффективностью во многом объясняется катастрофа для французов».

Более поздние поколения могут подчеркнуть: Вульф, хотя он и был блестящим тактиком, оказался плохим стратегом. План его бригадиров высадить армию в Кап-Руж и поделить реку Св. Лаврентия на две части стал бы более разумной основой для боевых действий по сравнению с рискованным десантом в бухте Фолон. Но поздней осенью 1759 г. подавляющее большинство людей воспринимали этот почти невероятный факт в качестве его героической победы. Англоговорящие колонии безумствовали от восторга, звонили в колокола, жгли костры и освещали окна во всех больших городах на восточном побережье — от Бостона и Нью-Йорка до Филадельфии.

Но даже эти торжества меркнут перед вспышками восторга в конце октября в Лондоне, когда поступило известие о триумфе Вульфа. Элита, мнение которой основывалось на пессимистических донесениях Вульфа, уже распрощалась с Канадой и смирилась с тем, что нельзя ждать никаких успехов раньше 1760 г. 15 октября всегда мрачный герцог Ньюкасл писал своему стороннику графу Хардвику в особенно подавленном тоне. Заостряя внимание на фразе «без всякой перспективы» в последнем письме Вульфа в Лондон, брюзгливый Горацио Уолпол комментировал ее следующим образом: «Выражаясь самым изящным образом, он оставил всю страну в состоянии неопределенности. Неизвестно, хотел ли командующий подготовить предлог, чтобы объяснить, что он воздерживается от дальнейших действий, или объявить, что считает своим меланхолическим достоинством принести себя в жертву, не имея никакой перспективы на успех».

Но когда Питт прочитал сообщение Таунсхенда о канадском триумфе, его, а вместе с ним и весь город Лондон охватила бьющая через край безумная радость, названная коллективной истерией в документах того времени. Поднимали бокалы, наполненные до краев, палили из пушек, ликовали с возгласами «ура!», звонили в колокола, зажигали огни маяков и жгли костры на каждой лужайке или общинной пустоши. То обстоятельство, что Вульф умер в момент победы, тронул сердца английской правящей элиты и средних классов, как он тронул бы сердца их сентиментальных коллег из викторианской эпохи.

Горацио Уолпол, быстро изменив свой тон, доказывал: взятие Квебека является более удивительным, чем любая фантастика. Это столь мифическое событие, которое превосходит все, что известно из древних легенд Греции и Рима. Даже красноречие великолепного оратора Питта, полагал он, ярко выраженное в триумфальном обращении к Палате общин 21 октября, неспособно отразить все величие этого события: «Примеры драматической художественной литературы не могут вывести аудиторию из состояния подавленности и привести ее к внезапной экзальтации с большим искусством, чем то обстоятельство, которое подготовлено ради возбуждения взрыва чувств всего народа. Люди впадали в отчаяние, они ликовали, все рыдали о Вульфе, павшем в час победы… [Попытки Питта отыскать] параллели в истории Греции и Рима меркнут перед величием момента… Это ужас ночи, отвесная скала, покоренная Вульфом. Империя, добавленная им к Англии, страшная катастрофа конца жизни, который стал началом его славы… Древняя история не знает подобных примеров, а показную философию вообще можно не принимать в расчет. Ведь невозможно найти эпизод, который мог бы сравниться с тем, что совершил Вульф».

Но при всеобщем экстазе британцы просмотрели один очень неудобный факт. Французов разбили в Северной Америке, но в Европе они представляли явную и сиюминутную опасность для островной империи.