Глава 1

НЯНЯ НА ПРОДАЖУ

— Привет, это Алексис из Лиги Родителей. Я звоню, чтобы проверить, получили ли вы разосланные нами руководства…

Блондиночка, добровольно отбывающая время за столом справок, поднимает окольцованный пальчик, делая мне знак подождать, пока она распространяется по телефону.

— Да, верно, в этом году мы хотели бы видеть ваших девочек в юбках подлиннее, по меньшей мере до двадцати дюймов. Мы по-прежнему получаем жалобы от матерей из школы для мальчиков рядом с… Прекрасно. Рада это слышать. До свидания.

Она размашисто вычеркивает фамилию Спенс в списке из трех пунктов и обращает свой взор на меня:

— Простите, что заставила вас ждать. С началом учебного года у нас тут просто головы кругом идут.

Она обводит второй пункт — «Бумажные полотенца» — и рассеянно спрашивает:

— Чем могу вам помочь?

— Я хотела оставить объявление насчет няни, только вот доска, похоже, куда-то исчезла, — объясняю я слегка смущенно, поскольку пользуюсь этой доской с тринадцати лет.

— Нам пришлось стащить ее вниз, пока красили фойе, да так мы и не собрались принести обратно. Давайте я вас провожу.

Она ведет меня в центральную комнату, где мамаши, примостившись за партами, наводят справки о частных школах. Передо мной открывается все многообразие Верхнего Ист-Сайда: половина женщин в костюмах от Шанель и туфлях от Маноло Бланика, другая половина — в шестисотдолларовых твидовых жакетах, имеющих такой вид, словно их обладательниц в любую минуту могут попросить организовать благотворительные кухни.

Алексис показывает на доску для объявлений, водруженную на месте портрета Мэри Кассарт, прислоненного к стене.

— Сейчас здесь некоторый хаос, — извиняется она, когда другая женщина поднимает голову от цветочной аранжировки, с которой возится поблизости, — но не волнуйтесь. Множество прелестных девушек приходят сюда в поисках работы, так что вы без труда найдете кого-нибудь.

Она начинает теребить нитку жемчуга.

— Ваш сын, случайно, не учится в Бакли? У вас такое знакомое лицо. Я Алексис…

— Привет, — перебиваю я. — Я Нэнни. Собственно говоря, я присматривала за девочками Глисонов. Кажется, они жили рядом с вами.

Приподняв брови, Алексис окидывает меня оценивающим взглядом:

— Вот как… няня? Верно, — бормочет она, прежде чем ретироваться за свою парту.

Я отключаюсь от назойливой, бессмысленной трескотни женщин, чтобы пробежать глазами объявления, вывешенные другими нянями:

Приходящая няня нуждается в детях.

Очень любит малышей.

Пылесосит.

Я смотреть за вашими детьми.

Много лет работы.

Вы мне звонить.

Доска до того пестрит листочками, что я, борясь с угрызениями совести, прилепляю свой лист поверх чьей-то розовой бумажки с нарисованной фломастерами каймой, но при этом честно стараюсь убедиться, что закрыты только маргаритки, а сама информация осталась нетронутой.

Жаль, что я не могу объяснить этим женщинам простую истину: секрет объявлений кроется не в украшательстве. Все дело в пунктуации: главное — побольше восклицаний. И хотя мое объявление представляет собой скромную карточку три на пять и даже без ухмыляющейся рожицы, я щедро усеяла его восклицательными знаками, заканчивая описание каждого из своих завидных качеств обещанием сияющей улыбки и непоколебимой положительности.

Няня на старте!

Выпускница школы Чапина свободна по будням

(неполный рабочий день)!

Превосходные рекомендации!

Специализация в области дошкольного воспитания! (NYU) [11] .

Единственное, чего мне не хватает, — летающего зонтика.

Я наскоро проверяю орфографию, застегиваю рюкзак, прощаюсь с Алексис и, бодро спустившись по мраморным ступенькам, окунаюсь в несусветную жару.

Бреду по Парк-авеню. Солнце все еще не поднялось настолько чтобы положить конец параду колясок. Я прохожу мимо множества маленьких человечков, обливающихся потом на своих липких сиденьях. Беднягам до того жарко, что они на время забыли о своих обычных дорожных спутниках: одеяльцах и игрушках, засунутых в боковые карманы колясок. Я не выдерживаю и хмыкаю при виде малыша, который небрежно отмахивается от протянутой коробки с соком, словно хочет сказать: «Сейчас мне не до этого!»

Остановившись на переходе из-за красного света, я лениво разглядываю магазинные витрины — глаза Парк-авеню. С точки зрения плотности населения — это Средний Запад Манхэттена. Все, что высится надо мной, — комнаты, комнаты и комнаты. И все пустые. Туалетные, гардеробные, музыкальные, гостевые, и где-то в вышине, правда, затрудняюсь сказать точнее, кролик по имени Артур имеет шестнадцать квадратных футов в полном своем распоряжении.

Я пересекаю 72-ю улицу, прохожу под сенью голубого навеса Поло-Мэншн и сворачиваю в Центральный парк. Помедлив перед детской площадкой, где неугомонные ребятишки из кожи вон лезут, несмотря на жару, я достаю из рюкзака бутылочку воды. Как раз в эту самую минуту что-то врезается мне в ногу. Я опускаю глаза и хватаю нарушителя покоя — старомодный деревянный обруч.

— Эй, это мое!

Малыш лет четырех скатывается с пригорка, где чуть раньше вместе с родителями позировал для портрета. Его матросская шапочка катится по траве.

— Это мой обруч! — объявляет он.

— Ты уверен?

Он озадаченно смотрит на меня.

— Похоже на колесо от фургона. — Я верчу обруч в руках, возношу его над белокурой головкой. — Или на нимб? А может, на большую пиццу?

Протягиваю обруч мальчику, знаком показывая, что тот может его взять. Он широко улыбается мне и стискивает обруч.

— Ты глупая!

И тащит игрушку обратно на пригорок, не обращая внимания на мать, наклонившуюся, чтобы подобрать шапочку.

— Простите, — говорит она, стряхивая пыль с возвращенного трофея, — надеюсь, он вас не побеспокоил?..

Она прикрывает ладонью светло-голубые глаза.

— Нет, что вы, вовсе нет.

— Ой, ваша юбка…

Она с ужасом смотрит вниз.

— Ничего страшного, — смеюсь я, смахивая следы, оставленные обручем. — Я работаю с детьми, так что привыкла ко всяким неожиданностям.

— О, правда?

Она поворачивается спиной к мужу и белокурой женщине, стоящей чуть в стороне от фотографа с коробкой сока для мальчика. Няня, так я полагаю, где-то поблизости?

— Понимаете, семья уехала в Лондон на лето, так что…

— Мы готовы! — нетерпеливо окликает отец.

— Иду! — весело отзывается она и снова оборачивается ко мне. — Видите ли, — объясняет она, понизив голос, — нам как раз необходима женщина, которая согласилась бы помочь, хотя бы неполный день…

— В самом деле? Неполный день — это замечательно, потому что у меня в этом семестре большая нагрузка…

— Как с вами связаться?

Я роюсь в рюкзаке, пытаясь выудить ручку и обрывок бумаги, на котором и пишу номер телефона.

— Вот… готово!

Я отдаю ей ключ, и она незаметно сует его в карман платья, прежде чем поправить головную повязку в длинных темных волосах.

— Превосходно, — любезно улыбается она. — Была рада познакомиться. Я позвоню.

Она делает несколько шагов вверх по склону и тут же останавливается.

— О, до чего же глупо с моей стороны! Я — миссис N.

Я возвращаю улыбку, прежде чем женщина успевает занять свое место в затеянной фотографом живой картине. Солнце пробивается сквозь листву, бросая рябую тень на три силуэта. Ее муж, в белом костюме из ткани в крепированную полоску, величественно возвышается посредине, опустив руку на голову сына. Жена жмется к нему.

Блондинка выступает вперед с расческой, и малыш машет мне рукой, заставляя ее повернуться и проследить за его взглядом. Пока она подносит руку к глазам, чтобы получше меня разглядеть, я показываю ей спину и продолжаю свое путешествие через парк.

Бабушка приветствует меня в дверях. Сегодня на ней полотняный китель в стиле Мао Цзэдуна и жемчуга.

— Дорогая! Заходи! Я как раз заканчиваю свои тай-чи!

Она целует меня в обе щеки, крепко обнимает и качает головой:

— Солнышко, да ты вся мокрая! Хочешь принять душ? Нет ничего лучше, чем слушать, как бабушка перечисляет все прелести современного быта.

— Может, просто холодное обтирание?

— Я знаю, что тебе нужно.

Она берет меня за руку, сплетает свои пальцы с моими и ведет в ванную комнату для гостей. Я всегда любовалась, как маленькие лампочки антикварной хрустальной люстры освещают мебельный ситец глубокого персикового цвета. Но мои любимицы — бумажные французские куклы в рамках. В Детстве я устраивала под раковиной салон, для которого бабушка поставляла не только настоящий чай, но и темы для бесед с моими прелестными французскими гостьями.

Она сует мои руки под кран и поливает запястья холодной водой.

— Точки теплового равновесия, — объясняет она, садясь на унитаз и скрещивая ноги. И оказывается права: мне тут же становится прохладнее. — Ты ела?

— Завтракала.

— Как насчет обеда?

— Сейчас только одиннадцать, бабушка!

— Разве? Я на ногах с четырех. Спасибо Господу за Европу, иначе и поговорить было бы не с кем.

— Как поживаешь? — улыбаюсь я.

— Вот уже два месяца, как мне семьдесят четыре! Так и поживаю!

Бабушка становится в балетную позицию и приподнимает штанины.

— Это называется «сафо». Сделала сегодня утром педикюр в салоне Арден. Как по-твоему? Не чересчур ли?

Она шевелит пальчиками с коралловыми ноготками.

— Фантастика! Ужасно сексуально! Ладно, как бы мне ни хотелось провести здесь остаток дня, придется тащиться в город и приносить жертвы Богам Обучения!

Я закрываю кран и театрально отряхиваю руки над тазиком. Бабушка протягивает мне полотенце.

— Знаешь, когда-то я была в Вассаре, но что-то не припомню таких бесед, какие вы, нынешние, ведете сейчас.

Она имеет в виду мою бесконечную историю тет-а-те-тов с администрацией Нью-Йоркского университета. Я плетусь за ней на кухню.

— Сегодня я готова. Захватила карточку социального страхования, водительские права, паспорт, ксерокопию свидетельства о рождении, все письменные извещения, полученные от них, и сообщение о приеме в университет. В этот раз мне никто не посмеет сказать, что я не хожу на лекции,

не сдала экзамены за последний семестр, не заплатила за последний год обучения, за пользование библиотекой, не имею правильного ИНН, номера социального страхования, адреса, нужных документов и что скорее всего попросту не существую.

— О-хо-хо… — бормочет она, открывая холодильник. — Бурбон?

— Неплохо бы апельсинового сока.

— Дети! — Бабушка закатывает глаза и тычет пальцем в стоящий на полу старый кондиционер. — Дорогая, позволь мне позвать швейцара, чтобы он помог тебе его вынести.

— Нет, ба, сама справлюсь, — заверяю я, отважно пытаясь подхватить прибор. — Ладно, что поделать, придется вернуться с Джошем и забрать это.

— Джошуа? — вопрошает она, поднимая брови. — Твой маленький синеволосый дружок? Он весит пять фунтов, да и то в мокром виде!

— Ну, если мы не хотим, чтобы па опять надорвался, все-таки придется обратиться за помощью к нему. Других знакомых мужчин у меня нет.

— Я каждое утро распеваю за тебя буддистские молитвы, дорогая, — заверяет бабушка, потянувшись к стакану. — Давай я наскоро приготовлю тебе яйца «бенедикт»!

Я смотрю на старые стенные часы.

— Времени нет, бабушка. Нужно добраться до университета, пока очередь к секретарю не протянулась по всему кварталу.

Она снова целует меня в обе щеки.

— В таком случае приводи своего Джошуа к семи, и я накормлю вас нормальным обедом, а то ты скоро превратишься в привидение!

Джош стонет и медленно переворачивается на спину, едва не теряя сознание после того, как роняет кондиционер У моей двери.

— Ты соврала! — натужно хрипит он. — Сказала, что это на третьем этаже!

— И что же? — удивляюсь я, привалившись к перилам и отряхивая руки.

Джош ухитряется приподнять голову ровно на дюйм.

— А то, что пролетов всего шесть. Два пролета на этаж, что, формально говоря, и составляет шесть этажей.

— Ты помогал мне переехать из обще…

— Да, и как это… а-а, вспомнил, там был лифт!

— Хочешь хорошую новость? Заруби себе на носу: я не собираюсь никуда уезжать отсюда. Ни сейчас, ни после. Можешь навестить меня, когда мы оба состаримся и поседеем. — Я вытираю пот со лба.

— Забудь! Я буду вечно торчать у твоей двери, сверкая лысиной с остатками синих волос!

Он откидывает голову.

— Вперед, — кряхчу я, подтягиваясь на перилах. — Холодное пиво ждет!

Отпираю все три замка и открываю дверь. Квартира представляет собой нечто вроде машины, долго жарившейся на солнце, и мы поспешно отступаем, чтобы выпустить в коридор первую волну спертого воздуха.

— Чарлин, должно быть, захлопнула окна перед уходом, — поясняю я.

— И оставила плиту включенной, — добавляет он, входя за мной в крохотную прихожую, носящую заодно и гордое звание кухни.

— Добро пожаловать в мой полностью упакованный чулан. Можно приветствовать тебя крендельком?

Я роняю ключи рядом с двухконфорочной плитой.

— Сколько платишь за это местечко? — интересуется Джош.

— Лучше тебе не знать, — отмахиваюсь я, и мы дружно принимаемся потихоньку толкать кондиционер через всю комнату.

— А где знойная сожительница?

— Джош, не все стюардессы — знойные создания. У некоторых вполне почтенный вид.

— Она из таких? — удивляется Джош.

— Не останавливайся. Вперед!

Мы возобновляем процесс.

— Нет… она действительно знойная девушка, но мне не нравится, что ты заранее предполагаешь это, даже не видя ее. Утром она улетела во Францию, Испанию или что-то в этом роде, — объясняю я, пока мы огибаем угол, направляясь к моей половине комнаты, изогнутой буквой L.

— Джордж! — восклицает Джош при виде моего кота, в полном отчаянии распростертого на теплом деревянном полу. Кот едва поднимает серую взлохмаченную голову и жалобно мяучит.

Джош распрямляется и подолом футболки вытирает пот со лба.

— Куда поставить эту дрянь?

Я показываю на верх оконной рамы.

— ЧТО? У тебя крыша поехала!

— Этому трюку я научилась на авеню. По крайней мере не заслоняет вид. Те, у кого не имеется центрального отопления, готовы из кожи вон лезть, чтобы это скрыть, дорогой, — объясняю я, сбрасывая босоножки.

— Какой еще вид?

— Если вжать лицо в стекло и взглянуть налево, можно увидеть кусочек реки.

— Эй, ты права.

Он отходит от окна.

— Послушай… вся эта затея, именуемая «Джош-прилаживает-тяжелую-штуковину-над-стеклянным-листом», не состоится, и не проси, нянюшка. Я иду за пивом. За мной, Джордж!

Он направляется на кухню, а Джордж крадется следом. Я пользуюсь моментом, чтобы выхватить из открытого ящичка чистый топ и стянуть пропотевший. Прячась за коробками, чтобы переодеться, мельком ловлю лихорадочное подмигивание красного глазка своего автоответчика, стоящего на полу. О, да в нем кончилась лента!

— Снова включила свою машинку?

Джош протягивает мне запотевшую банку «Короны».

— Пришлось. Повесила сегодня объявление насчет работы, и мамаши потеряли покой.

Я делаю глоток, проскальзываю между коробками и нажимаю на кнопку «play».

Комнату заполняет женский голос:

— Привет, это Мими ван Оуэн. Видела ваше объявление в Лиге. Нужна помощница для ухода за сыном. Неполный рабочий день… ну, вы понимаете. Может, два, три, четыре дня в неделю, по полдня или дольше. Иногда ночи или уик-энды, или и то и другое. Когда у вас найдется время. Но предупреждаю, ребенок находится под моим постоянным надзором!

— Что же, это очевидно, Мими, — кивает Джош, садясь рядом на пол.

— ПриветяЭннСмитищунянюкотораямоглабыприсмот-ретьзамоимпятилетнимсыномоченьспокойныймальчикихо-зяйствоунаснебольшоеноналаженное…

— Фу-у-у!

Джош загораживается руками, и я перехожу к следующему сообщению.

— Привет. Я Бетти Поттер. Видела ваше объявление в Лиге Родителей. У меня пятилетняя дочь Стантон, трехлетний мальчик Тинфолд, десятимесячный Джейс, и я нуждаюсь в срочной помощи, поскольку снова беременна. Правда, в объявлении вы не упоминали о жалованье, но я плачу шесть.

— Шесть американских долларов? — потрясенно спрашиваю я у аппарата.

— Эй, Бетти, я знаю чокнутую шлюху на Вашингтон-сквер, которая делает это за четвертак, — сообщает Джош, потягивая пиво.

Привет, это миссис N. Мы встречались утром в парке. Позвоните мне, когда сумеете. Я хотела бы подробнее побеседовать о той работе, которую вы ищете. У нас есть няня… Кейтлин, но она собирается сократить часы работы, а кроме того, вы произвели большое впечатление на нашего сына Грейера. С нетерпением жду разговора. До свидания.

— Эта похожа на нормальную. Свяжись с ней.

— Считаешь? — спрашиваю я, и тут трезвонит телефон, да так пронзительно, что мы оба подскакиваем. — Алло? — изрекаю я деловым официальным тоном истинной няни, пытаясь всего двумя слогами донести до слушателя собственную респектабельность.

— Алло? — передразнивает мать мне в тон. — Как прошла операция «Кондиционер»?

— Ой, это ты? — вздыхаю я облегченно. — Прекрасно…

— Подожди минуту.

Я слышу шарканье.

— Пришлось отодвинуть Софи: она упорно садится в двух дюймах от кондиционера.

Я улыбаюсь, представляя нашего четырнадцатилетнего спрингера с длинными, развевающимися ушами.

— Да отойди же, Софи… Теперь она придавила задом представленные на гранты работы.

Я припадаю к банке.

— Как там у вас?..

— Хм-м… это слишком угнетающе. Лучше расскажи что-нибудь веселенькое.

С тех пор как к власти пришли республиканцы, материнская Коалиция за Организацию Женских Убежищ получает еще меньше денег, чем обычно.

— У меня несколько забавных посланий от жаждущих помощи мамаш, — сообщаю я.

— Я думала, мы это уже обсудили.

Откуда только взялся прежний адвокатский тон!

— Стоит только начать, и через несколько дней снова станешь вскакивать в три утра, боясь, что маленькая принцесса провалит урок степа или джем-сейшн с далай-ламой…

— Мама! Ма! Я еще даже не ходила на собеседования! Кроме того, в этом году я собираюсь работать неполный День, потому что у меня диплом…

— Именно! Именно диплом! В этом году у тебя диплом, точно так же как в прошлом была интернатура, а в позапрошлом — социологическое исследование. Не понимаю, почему ты не подумаешь об академической работе? Могла бы спросить своего руководителя, не нужны ли ему ассистенты! Или поискать что-нибудь подходящее в научной библиотеке!

— Мама, это мы уже проходили, причем не один раз! — кричу я, закатывая глаза. — На такие должности устроиться почти невозможно: у доктора Кларксона уже есть аспирант на полной стипендии, и этого вполне хватает. Кроме того, они платят всего шесть долларов в час, причем «грязными»! Мама, любая моя легальная работа принесет одни гроши, пока я не получу диплом, если, разумеется, не попробовать себя в стриптизе!

Джош начинает крутить бедрами и стягивать воображаемый лифчик.

Матери повезло получить должность ассистента, которая и оставалась за ней все четыре года аспирантуры. Но в те времена квартира около Коламбас-авеню стоила столько же, сколько я теперь плачу за коммунальные услуги.

— Ну что, в который раз потолкуем о ценах на недвижимость?

— В таком случае, Господи Боже мой, проще торговать косметикой в «Блумингдейл». Пробиваешь время прихода, мило улыбаешься, смотришься куколкой и получаешь денежки.

Она и представить себе не в состоянии, что такая девица способна в три утра просыпаться в холодном поту, гадая, наложен ли на ночь увлажняющий крем.

— Ма, мне нравится работать с детьми. И кроме того, для споров на улице чересчур жарко.

— Пообещай мне, что подумаешь, прежде чем соглашаться выполнять работу. Не хочу, чтобы ты пачками глотала валиум только потому, что какая-то особа, не знающая, куда девать деньги, бросила своего ребенка на тебя, а сама по мчалась развлекаться в Канны!

Я честно думаю об этом, пока мы с Джошем прослушиваем все сообщения, пытаясь по голосу определить мамашу, не слишком склонную к подобным приключениям.

В понедельник, по пути на свидание с миссис N., я успеваю забежать в свой любимый магазинчик канцелярских принадлежностей, чтобы пополнить запас клейких листочков для записей. Сегодня в моей записной книжке лежат только два таких: крохотный розовый, с напоминанием купить пачку листков, и зеленый, на котором начертано: «Кафе, миссис N., 11.15».

Я отрываю розовый листочек, бросаю его в урну и продолжаю путь на юг, к кондитерской «Вкус месяца», где назначена встреча. На Парк-авеню мне начинают попадаться шикарные дамы в осенних костюмах, держащие в отягощенных кольцами ручках листки почтовой бумаги с монограммами. Каждую сопровождает энергично кивающая темнокожая женщина ростом поменьше.

— Ба-а-а-а-ле-е-е-ет! По-ни-ма-е-те? — грубо орет на кивающую спутницу проходящая мимо особа. — По понедельникам уДжозефины ба-а-а-а-ле-е-е-е-е-ет!

Я сочувственно улыбаюсь женщине в униформе, дабы показать свою солидарность. Что тут скрывать: такая вот дрессировка — штука поганая. И становится еще поганее в зависимости от того, на кого приходится пахать.

Работа няни бывает трех типов.

Тип А — обеспечить «время парочкам», иначе говоря, несколько ночей в неделю дать отдохнуть людям, работающим днем и воспитывающим детей по вечерам.

Тип В — обеспечить «время продыха», то есть несколько дней в неделю помогать женщине, которая день и ночь не спускает с ребенка глаз.

Тип С — тяжелее всего — двадцать четыре часа в сутки (а если можно, и дольше) обеспечивать «свободное время» для женщины, которая не желает ни работать, ни воспитывать ребенка. При этом для всех остается загадкой, чем занимается она сама.

— В агентстве сказали, вы умеете готовить. Умеете вы готовить? — допрашивает на следующем углу женщина, облаченная в костюм от Пуччи, очередную потенциальную няню.

Мать, поручающая вам работу типа А, сама женщина деловая, относится ко мне как к профессионалу, то есть уважительно. Она знает, что я пришла выполнять свои обязанности, и поэтому, проведя по квартире, оставляет список телефонных номеров, по которым следует звонить в экстренных случаях, и срочно улепетывает. Это наилучший вариант, на который может надеяться няня. Ребенок рыдает по матери самое большее минут пятнадцать, после чего не успевает оглянуться, как мы уже заняты игрой.

Мать, которой требуются услуги типа В, может и не работать в офисе, зато она бывает со своим ребенком достаточно времени, чтобы понять, какой это труд, и после одного дня, проведенного со мной и детьми, предоставляет мне полную свободу действий.

— Это номер химчистки, а это — цветочного магазина и поставщика провизии.

— А как насчет доктора для детей? — тихо спрашивает стоящая рядом со мной мексиканка.

— А… это… получите на следующей неделе.

Достаточно сказать, что коэффициент причуд и капризов резко увеличивается в приближении к типу С. Единственная вполне предсказуемая вещь матери типа С — это ее способность распространять неуверенность в собственных силах на всех окружающих, усложнять самые простые вещи и делать период привыкания почти невыносимым.

Я толкаю тяжелую стеклянную дверь кондитерской и сразу вижу миссис N.. занятую собственным списком. Увидев меня, она встает, открывая лиловую юбку до колен, идеально совпадающую по тону с кардиганом, накинутым на плечи. Без своего молодежного белого платья она выглядит старше, чем мне показалось в парке. Несмотря на легкомысленный конский хвост, ей можно дать лет тридцать пять.

— Здравствуйте, Нэнни, огромное спасибо за то, что согласились встретиться так рано. Хотите кофе?

— С удовольствием, спасибо, — киваю я, садясь спиной к деревянной панели стены и расстилая на коленях салфетку.

— Официант, еще один кофе с молоком и корзинку с булочками.

— О, это совсем ни к чему, — скромничаю я.

— О нет, так будет лучше. Вы сможете выбрать все, что хотите.

Официант приносит корзинку, набитую булочками и маленькими корытцами джема. Я цепляю бриошь.

— Здесь чудесная выпечка, — сообщает она, беря круассан. — Кстати, я предпочитаю, чтобы Грейер воздерживался от очищенной муки.

— Разумеется, — мямлю я с полным ртом.

— Хорошо провели уик-энд?

Я поспешно сглатываю непрожеванный кусок бриоши.

— Сара, моя подруга по Чапину, вчера устроила небольшую прощальную вечеринку, перед тем как все разъедутся по колледжам. Теперь остались только я и друзья из Калифорнии, у которых каникулы до октября! Посоветуйте Грейеру поступать в Стэнфорд!

Я смеюсь. Она улыбается.

— Так почему вы перевелись из Брауна? — спрашивает она, отламывая кончик круассана.

— В Нью-Йоркском университете программа детского воспитания гораздо сильнее, — отвечаю я, стараясь тщательно подбирать слова на случай, если имею дело с ярой приверженкой Брауна. Предпочитаю не упоминать о куче дерьма в комнате для отдыха по соседству с моей спальней и не пересказывать миллион не менее очаровательных анекдотов, которыми могла бы поделиться.

— Я так хотела учиться в Брауне, — вздыхает она.

— Вот как?

— Но я получала стипендию в Коннектикутском университете.

Она забывает о круассане и принимается играть с бриллиантовым сердечком, свисающим с ожерелья.

— Потрясающе, — бормочу я, пытаясь представить то время, когда ей могла понадобиться стипендия.

— Собственно говоря, я из Коннектикута, так что…

— О, там очень красиво!

Она опускает глаза в тарелку:

— Да, но это был Нью-Лондон, так что… Зато после окончания я переехала сюда и стала директором картинной галереи Гагошн.

— Вот это да! Вам можно позавидовать.

— Да, было ужасно весело, — кивает она, — но когда у тебя ребенок, о таком занятии можно сразу забыть: оно требует всего твоего времени. Вечеринки, поездки, выпивка, поздние возвращения…

Женщина в темных очках а-ля Джеки Онассис случайно натыкается на наш столик, едва не сбив на пол чашки.

— Бинки? — спрашивает миссис N., касаясь руки женщины, пока я поспешно хватаю чашки.

— О Господи, не заметила! — восклицает та, поднимая очки. Глаза ее распухли и покраснели от слез. — Прости, что не приехала на день рождения Грейера. Консуэла сказала мне, все было просто сказочно.

— Я собиралась позвонить, — отвечает миссис N. — Что я могу для тебя сделать?

— Ничего, если только не знаешь подходящего киллера.

Она вытаскивает платок из сумочки от Тода и громко сморкается.

— Этот адвокат, которого рекомендовала Джина Цукерман, совершенно беспомощен. Оказывается, все наше имущество записано на компанию Марка. Он получает яхту, дом в Ист-Хэмптоне. Мне остается квартира за четыреста тысяч долларов, и это все.

Миссис N. ахает, а Бинки со слезами продолжает:

— И мне предписано предоставлять квитанции на каждый цент, потраченный на содержание детей. И что прикажете? Ходить к детскому косметологу?

— Возмутительно!

— Подумать только, у этого судьи хватило наглости рекомендовать мне вернуться на работу! Он и понятия не имеет, каково это быть матерью!

— Откуда им? — поддакивает миссис N., для пущего эффекта постукивая пальцами по списку. Я скромно смотрю на бриошь.

— Знай я, что он зайдет так далеко, притворилась бы, что ни о чем не подозреваю… — Голос Бинки срывается. Сжав блестящие от помады губы, она откашливается и злобно шипит: — Ладно, нужно бежать. Везти Консуэлу к хирургу. Ну, знаешь, насчет замены тазобедренного сустава. Клянусь, это уже третий раз за месяц! Поверь, просто никакого терпения не хватит! Ну, рада была повидаться.

Она снова насаживает очки на нос и с воздушным поцелуем исчезает в толпе, ожидающей, пока освободятся столики.

— Итак… — Миссис N. смотрит ей вслед и, поморщившись, вновь обращает взгляд на меня. — Итак, перейдем к делу. Я все здесь напечатала, так что можете прочесть позже. Сейчас пойдем в школу, чтобы Грейер увидел нас вместе и усвоил, что я вам доверяю. Это его успокоит. У него встреча с другом в час тридцать, так что у вас как раз хватит времени на ленч в парке. Завтра вы и Кейтлин можете провести с ним день, чтобы ознакомиться с его режимом. Пусть видит, что вы обладаете одинаковой властью. Буду очень благодарна, если пока не станете обсуждать с ней условия найма. Конечно, — заверяю я, силясь осмыслить все сразу: бриоши, ее инструкции, Бинки. — Спасибо за завтрак.

О, не за что Она встает, вытаскивает из сумочки от Гермеса синюю папку с надписью «НЯНЯ» и изящно посылает ее мне по столу.

— Я так рада, что вы свободны по вторникам и четвергам! Думаю, для Грейера будет большой радостью поиграть с кем-то молодым и энергичным. Он наверняка устал от своей скучной старой мамочки.

— Грейер молодец, — объявляю я, вспоминая его хихиканье в парке.

— Ну… у него свои недостатки, как у всякого ребенка.

Я закрываю сумочку, опускаю глаза и впервые вижу ее лиловые шелковые лодочки.

— Боже, до чего красиво! Они от Прады?

Эти серебряные пряжки ни с чем не спутаешь!

— Спасибо.

Она поворачивает щиколотку, любуется туфлями.

— От Прады. Вам они действительно нравятся? Не считаете их слишком… кричащими?

— О нет, — уверяю я, провожая ее к выходу.

— Моя лучшая подруга только что родила, и ее ноги увеличились на целый размер. Она позволила мне выбрать все, что хочу, но… не знаю.

Пока мы стоим на переходе, она сокрушенно оглядывает туфли:

— Наверное, я просто привыкла носить низкие каблуки.

— Нет, они шикарные. Вам определенно стоит оставить их себе.

Довольная, она улыбается и надевает темные очки.

Миссис Баттерс, преподавательница Грейера, улыбается мне и пожимает руку.

— Рада познакомиться, — говорит она, с обожанием глядя вниз. — Вы обязательно полюбите Грейера. Он совершенно особенный.

Она одергивает вельветовое платье-фартук, болтающееся поверх блузки с пышными рукавами. Со своими круглыми щечками в ямочках и пухлыми ручками она сама выглядит четырехлеткой.

— Привет, Грейер! — восклицаю я, гладя белокурую головку. На нем белая спортивная рубашечка с расстегнутым воротом, хранящая свидетельства бурной утренней деятельности: следы смывающейся краски для рисования и одинокую макаронину. — Как сегодняшние занятия?

— Грейер, помнишь Нэнни? Сегодня вы пообедаете на детской площадке, — сообщает мать.

Он цепляется за ее ногу и неприязненно бурчит мне:

— Уходи!

— Милый, мы могли бы перекусить вместе, но у мамочки дела. Вы так хорошо проведете время без меня! А теперь прыгай на свой самокат, и няня даст тебе что-то вкусненькое.

По дороге на детскую площадку мы с Грейером внимательно слушаем длинный список Симпатий и Антипатий Грейера.

— Он любит детские горки, но лестницы быстро его утомляют. Не позволяйте ему ничего подбирать с земли, он это обожает. И пожалуйста, не пускайте его к питьевому фонтанчику у часов.

— Э-э-э… а куда идти, если ему захочется в туалет? — спрашиваю я, когда мы проходим под пыльными деревянными арками детской площадки на 66-й улице.

— Да куда угодно.

Я уже собралась уточнить этот немаловажный пункт, но тут зазвонил мобильник.

— Ну все, мамочке пора, — объявляет она, захлопывая крышечку. Ее уход сильно напоминает попытки рубить собаке хвост по частям. Каждый раз, когда миссис N. отходит на несколько футов, Грейер закатывается рыданиями, и она спешит назад, увещевая его на ходу:

— Да будь же ты большим мальчиком!

Только когда Грейер окончательно впадает в истерику, она смотрит на часы и с очередным: «Вот теперь мамочка опоздает», — растворяется в воздухе.

Мы сидим на единственной свободной скамейке в тени и едим сандвичи с чем-то вроде овощной пасты и, похоже, с колбасой. Когда он засучивает рукав, чтобы вытереть нос, я впервые замечаю, что с его ремня свисает нечто похожее на визитную карточку.

— Грейер, — говорю я, — что это у…

— Не трогай! — кричит он, отбрасывая мою руку. — Это моя карточка!

Бумажный прямоугольничек почернел от грязи, погнут и, очевидно, не раз побывал в переделках, но я вроде бы различаю выцветшее имя мистера N.

— Чья это карточка, Грейер?

— Говорю же, моя! — Он стучит кулаком себе по лбу, явно возмущенный моей тупостью. — Моя карточка. Иисусе! Покачай меня на качелях!

К тому времени как мы доели сандвичи и немножко покачались на качелях, оказывается, что нам пора идти в гости. Я провожаю его до дома и машу на прощание рукой.

— До свидания, Грейер! До завтра!

Он замирает как вкопанный, оборачивается, показывает мне язык и убегает.

— Желаю хорошо повеселиться!

Я улыбаюсь другой няне, словно хочу сказать: «Ах это? Это просто такая игра!»

Оказавшись в вагоне метро, я вытаскиваю синюю папку, к которой изнутри прикреплен конверт с почасовой оплатой.

Миссис N.

Парк-авеню, 721, кв. 9В

Нью-Йорк, шт. Н.-Й., 10021

«Дорогая няня!

Добро пожаловать!

К записке прилагается график внешкольных занятий Грейера.

Кейтлин расскажет вам подробнее, но я уверена, что вы уже бывали в большинстве этих мест. Если возникнут какие-то вопросы, дайте мне знать.

Спасибо. Миссис N.

P.S. Я оставила также список возможных развлечений.

P.P.S. Предпочитаю, чтобы Грейер днем не спал».

Я просматриваю график. Она права: я настоящий эксперт в подобного рода занятиях.

ПОНЕДЕЛЬНИК

2.00-2.45: Урок музыки. «Диллер Куэйл», 95-я улица, между Парк — и Мэдисон-авеню.

(Родители платят астрономические суммы за эту престижную музыкальную школу, где четырехлетки обычно сидят в каменном молчании, пока их няни, встав в кружок, поют детские песенки.)

5.00-5.45: «Мамочка & Я». Угол 92-й улицы и Лексингтон-авеню.

(Судя по названию, ожидается присутствие матерей. Тем не менее половину группы составляют няни.)

ВТОРНИК

4.00-5.00: Урок плавания в «Эсфелт-Грин», угол 90-й улицы и Ист-Энд-авеню.

(Одна истощенная женщина в купальнике от Шанель и пять нянь в парео, тщетно уговаривающие младенцев идти в воду.)

СРЕДА

2.00-3.00: Физическое воспитание в «Кэтс», угол Парк-авеню и 64-й улицы.

(Погружение в чрево холодной, промозглой церкви, воняющей грязными носками, чисто балетные выверты для четырехлетних атлетов.)

5.00-5.45: Карате, угол 92-й улицы и Лексингтон-авеню.

(Трясущиеся от страха дети делают для разминки по пятьдесят отжиманий от пола. Единственные занятия, которые посещаются папочками.)

ЧЕТВЕРГ

2.00-2.45: Урок фортепьяно с мистером Шрейдом (дома).

(Несчастная музыка!)

5.00-6.00: Французский. «Альянс Франсез», 60-я улица, между Мэдисон — и Парк-авеню.

(Стандартные факультативы, проводимые на другом языке.)

ПЯТНИЦА

1.00-1.40: Катание на коньках. «Айс стьюдио», Лексингтон-авеню, между 73-й и 74-й улицами.

(Холодная, как хрен моржовый, и сырая. Нужно полчаса переодеваться только затем, чтобы сорок минут повертеться на льду, увертываясь от летящих мимо острых металлических лезвий, и снова идти переодеваться.)

Я дам вам знать, когда у него назначены визиты:

К офтальмологу.

К ортодонту.

Примерка скоб для исправления прикуса.

К физиотерапевту.

К специалисту по аюрведе.

В случае отмены занятий допустимы следующие незапланированные посещения:

Выставка Фрика.

Метрополитен-музей.

Музей Гупенхейма.

Библиотека Моргана.

Институт французской кулинарии.

Оранжерея орхидей в Ботаническом саду.

Зал торговых операций Нью-Йоркской фондовой биржи.

Художественная галерея (предпочтительно залы немецких экспрессионистов, но возможны и другие направления при наличии соответствующих табличек).

Я пожимаю плечами, распечатываю конверт и с радостью обнаруживаю, что мне заплатили не за два часа работы, как полагалось бы, а за целый день. Конверт — самое большое преимущество в нашем деле. Обычно мы не ведем никаких записей, берем строго наличными, что всегда заставляет надеяться на лишнюю двадцатку. Моя знакомая работала няней с постоянным проживанием в одной семье, где отец регулярно подсовывал несколько сотен под ее дверь всякий раз, когда его жена напивалась и «устраивала сцену». Это все равно что служить официанткой: сроду не узнаешь, когда клиент вдруг начнет изнемогать от благодарности.

— Кейтлин? Привет. Я няня.

Миссис N. рассказала, что моя коллега — блондинка из Австралии, ее легко заметить в море лиц тех, кто уже закончил работу и кто еще работает. Я узнаю ее, поскольку раньше уже видела в парке.

Она сидит на ступеньках детского сада. Одета довольно практично: в блузку от Изод и джинсы. Рукава теплого свитера завязаны на талии. В руках яблочный сок для Тренера с заранее вставленной соломинкой. Впечатляет.

Едва она поднимается, чтобы ответить на мое приветствие, во двор выбегает наш подопечный с одноклассниками, и сразу становится шумно. Грейер бежит к Кейтлин, но замирает при виде меня. Его энтузиазм испаряется прямо на глазах.

— Грейер, сегодня няня пойдет с нами в парк. Правда, это здорово?

По ее тону чувствуется, что сама она не слишком в этом уверена.

— Грейер обычно немного не в себе, когда кончаются уроки, но все образуется, стоит ему немного перекусить.

— Разумеется.

В воцарившемся хаосе няни разбирают детей, а последние договариваются о встречах.

Я поражена искусством, с которым Кейтлин управляет Грейером. Пока он влезает в свитер, одновременно разговаривая на повышенных тонах с тремя одноклассниками, рюкзак открывается, листок с домашним заданием отшпиливается от лацкана, и самокат уже наготове. Настоящий кукольник, ни на минуту не прекращающий дергать за веревочки. Я серьезно подумываю о конспекте: «Правая рука на руле самоката, левой — поправляешь свитер, два шага влево и присесть».

Мы направляемся к парку. Эти двое не перестают болтать. Поразительно, как ловко Кейтлин помогает Грейеру маневрировать, хотя это не слишком легкий груз вместе с формочками для песка, школьными учебниками и пакетом сандвичей.

— Грейер, кто твой лучший друг в саду? — спрашиваю я.

— Заткнись, поганка! — шипит он, пиная меня в коленку. Остаток пути я стараюсь держаться от самоката подальше.

После ленча Кейтлин знакомит меня с другими нянями, большинство из которых ирландки, филиппинки или уроженки Ямайки. Каждая окидывает меня быстрым холодным взглядом, и у меня возникает ощущение, что я не наживу здесь друзей.

— А чем вы занимаетесь на неделе? — спрашивает Кейтлин с подозрением.

— Заканчиваю Нью-Йоркский университет.

— Понять не могу, как это ей удалось найти человека, который согласился работать только по уик-эндам.

Что? Какие уик-энды?!

Поправляя свой конский хвостик, она продолжает:

— Я бы сама согласилась, но по субботам и воскресеньям работаю официанткой, а к пятнице просто голова кругом идет, так что мне позарез необходима хоть какая-то передышка. Я думала, они наймут девушку, которая по субботам и воскресеньям работает в пригороде, но, похоже, та не подошла. Вы намереваетесь по пятницам ездить с ними в Коннектикут? И как — на машине или поездом?

Она многозначительно смотрит на меня. Я отвечаю недоумевающим взглядом.

И тут нам обеим становится ясно, почему хозяйка запретила «обсуждать условия найма». Я не подмена. Я замена.

Ее лицо становится грустным, и я спешу сменить тему:

— А что там с карточкой?

Она морщит нос:

— А-а, эта засаленная гадость? Он повсюду таскает ее с собой. Требует, чтобы ее прикалывали к штанишкам и пижаме. Миссис просто на стенку лезет, но иначе он отказывается натянуть даже трусики.

Она несколько раз моргает и отворачивается.

Мы возвращаемся к песочнице, где расположилась целая семья; судя по одинаковым жилеткам и неукротимой жажде жизни — это туристы.

— Такой умненький. Это ваш единственный ребенок? — спрашивает мать с монотонным среднезападным выговором.

Мне двадцать один. Ему четыре.

— Нет, я его…

— Я же велел тебе убираться отсюда! Ты плохая! — во весь голос вопит Грейер, швыряя в меня самокат.

Кровь бросается мне в лицо, но я с фальшивой уверенностью парирую:

— А ты… глупый…

Клан туристов подчеркнуто сосредоточивается на грандиозном проекте песчаного замка. Я размышляю, не стоит ли устроить блиц-голосование по вопросу: следует ли мне «убраться», а если решу, что не стоит, говорит ли это о степени моей испорченности?

Кейтлин поднимает самокат, словно нападение Грейера было частью нашей милой игры.

— Похоже, у кого-то избыток энергии. И этот кто-то прямо напрашивается, чтобы его поймали!

Заливисто смеясь, она гоняется за Грейером по всей площадке. Он скатывается с горки, и она его ловит. Прячется за лесенку, и она его опять ловит. Я принимаюсь носиться за ней, пока она преследует его, но сдаюсь, когда он умоляюще смотрит мне в глаза и стонет:

— Хва-а-а-атит.

Я шагаю к скамье и смотрю, как они играют. Нужно отдать Кейтлин должное. Она довела до совершенства магическое искусство, называемое уходом за детьми, создав иллюзию легкого дружеского общения. Мало того, она вполне могла бы быть его матерью.

Наконец Кейтлин с летающей тарелочкой в руке подтаскивает Грейера ко мне:

— Ну, Грейер, почему бы нам не научить Нэнни играть в тарелочку?

Мы становимся треугольником, и она бросает тарелочку мне. Я ловлю игрушку и перекидываю Грейеру, который показывает мне язык и поворачивается к нам спиной. Я поднимаю валяющуюся у его ног тарелочку и кидаю Кейтлин. Она передает тарелочку ему, он ловит и отправляет обратно к ней. Это продолжается, кажется, целую вечность, и игра неизменно прерывается, когда дело доходит до моего общения с Грейером. Он просто отрицает мое существование и на все попытки доказать обратное высовывает язык. Мы играем и играем, поскольку она желает исправить положение и, вероятно, считает, что, утомив мальчика, сможет заставить его швырнуть мне тарелочку. Думаю, однако, что мы слишком многого хотим.

Три дня спустя, как раз когда я нагибаюсь, чтобы поднять замызганную маленькую кроссовку, которую Грейер зашвырнул на мраморную лестничную площадку квартиры, за моей спиной с оглушительным грохотом хлопает входная дверь. Я нервно дергаюсь, не выпуская из рук кроссовки.

— Дерьмо!

— Я слышал! Ты сказала «дерьмо»! Так и сказала! — доносится из-за тяжелой двери злорадный голосок Грейера.

Я стараюсь овладеть собой и требую негромко, но властно:

— Грейер! Открой дверь!

— Нет! Я могу просунуть в щель пальцы, и ты их не увидишь! И язык тоже высунуть.

Очевидно, он мгновенно привел свою угрозу в исполнение.

Ладно, какие могут быть варианты?

Первый: постучать в дверь живущей напротив сварливой дамы. Допустим, а потом? Позвонить Грейеру? Пригласить на чай?

Из-под двери вылезают маленькие пальчики.

— Няня, попробуй поймать мои пальцы! Давай! Давай!

Ну же, лови!

Я напрягаю все мышцы и собираю всю свою волю, чтобы не наступить на них.

Вариант второй: спуститься к швейцару и взять запасные ключи.

Ну да, как же! К тому времени как он закончит расписывать все случившееся миссис N., меня не наймет даже Джоан Кроуфорд.

— Ах, ты даже играть не хочешь? Тогда пойду купаться! Так что больше не возвращайся, ладно? Ма говорит, тебе ни к чему возвращаться.

Голосок постепенно затихает, по мере того как мальчишка удаляется от двери.

— Сейчас залезу в ванну.

— ГРЕЙЕР! — истерически ору я, не успев опомниться. — Не уходи от двери! Э-э-э… у меня для тебя сюрприз!

Вариант третий: подождать, пока миссис N. вернется, и выложить печальную истину, что ее сын — социопат.

Но прежде чем я останавливаюсь на последнем варианте, двери лифта скользят вбок и на площадке появляются миссис N., ее соседка и швейцар.

— Няня! Ня-я-яня! Не хочу никакого сюрприза! Убирайся! Честночестно, убирайся отсюда!

Что ж, по крайней мере теперь все в курсе.

Соседка, многозначительно кашлянув, входит к себе. Швейцар отдает пакет, который, по всей видимости, помогал нести, и исчезает в кабине лифта.

Я поднимаю кроссовку Грейера.

Миссис N., словно она в телестудии позирует перед зрителями, вынимает ключи, бросаясь исправлять ситуацию…

— Ну давайте откроем эту дверь!

Она смеется и вставляет ключ в скважину. Но она распахивает дверь слишком быстро, и Грейер не успевает убрать пальцы.

— А-а-ай! Няня сломала мне руку! Ой-ой-ой, моя рука сломана! Проваливай отсю-ю-ю-да! Ухо-о-о-ди!

Он, рыдая, бросается на пол и стучит ногами. Миссис N. нагибается, словно для того, чтобы поднять его, но тут же выпрямляется:

— Ну, похоже, он слишком набегался в парке. Няня, вы можете идти. У вас наверняка целая куча своих заданий. Надеюсь увидеть вас в понедельник.

Я осторожно переступаю порог, обмениваю его кроссовку на свой рюкзак и пытаюсь объяснить:

— Он только бросил кроссовку, и я…

При первом же звуке моего голоса Грейер начинает вопить с новой силой:

— А-а-а-а! Убира-а-а-айся!

Мать с широкой улыбкой наблюдает, как ее малыш извивается на полу, и знаком показывает, что мне стоит вызвать лифт.

— Кстати, няня, К-е-й-т-л-и-н больше не вернется. Но Я уверена, что вы успели освоиться.

Я закрываю дверь и остаюсь в уже знакомом вестибюле. Жду лифта и слушаю вопли Грейера. Такое чувство, что весь мир показывает мне язык.

— Не лезь не в свои дела, нянюшка, — советует отец, с шумом втягивая в рот последние капли супа вон-тон. — Откуда тебе знать? Может, эта Кейтлин нашла работу получше?..

— Мне так не кажется…

— Ребенок тебе по душе?

— Да, если не считать истории с дверью.

— Так вот: тебе за этих людей замуж не выходить. Ты просто работаешь на них… сколько… пятнадцать часов в неделю?

Официант ставит на стол блюдо печений с предсказаниями и берет чек.

— Двенадцать, — поправляю я, беря печенье.

— Пусть двенадцать. Так что нечего из кожи вон лезть и на ушах стоять.

— Но что делать с Грейером?

— Детей приручить не так-то легко. Они не сразу оттаивают, — объясняет отец. Кому, как не ему, знать, с его восемнадцатилетним опытом преподавания английского. Он хватает печенье и берет меня за руку. — Пойдем, поговорим на ходу. Софи и так слишком долго терпит. Больше ей не выдержать.

Мы выбираемся из ресторана и шагаем к Вест-Энд-авеню. Я беру отца под локоть. Он сует руки в карманы спортивной куртки.

— Будь для него Глиндой — Доброй Колдуньей, — предлагает он задумчиво.

— Можно немного подробнее?

Он бросает на меня взгляд:

— Дай доесть печенье. Ты внимательно слушаешь?

— Да.

— Пойми, это наилучшая политика. В сущности, ты и есть Глинда. В тебе присутствует все необходимое: легкость, простота, искренность и чувство юмора. А он — неодушевленный предмет с нелепо болтающимся языком. Если снова зайдет слишком далеко — я имею в виду хлопанье дверьми, физическое насилие или что-то грозящее ему опасностью, — КРИБЛЕ-КРАБЛЕ-БУМС! Перед ним Злая Колдунья Запада! Мгновенно приседаешь на корточки, глаза в глаза, и шипишь, чтобы никогда, никогда в жизни больше не смел делать этого. Он не успеет и глазом моргнуть, как ты снова превращаешься в Глинду. Даешь понять, что у него могут быть свои чувства, но для всего есть определенные границы. И что на этот раз он их преступил. Поверь мне, ему сразу легче станет. А теперь жди, пока я схожу за Софстер.

Он исчезает в подъезде, а я поднимаю голову к оранжевому небу, просвечивающему между зданиями. Через несколько минут из подъезда вырывается натянувшая поводок Софи. Виляет хвостом, на морде улыбка. Я приседаю, обхватываю ее за шею и зарываюсь лицом в коричнево-белый мех.

— Я выгуляю ее, па. — Обнимаю его и беру поводок. — Мне хочется побыть рядом с кем-то, кто не выше трех футов и при этом не огрызается.

— И высовывает язык исключительно из биологической необходимости, — добавляет отец.

В понедельник я стою на тротуаре перед детским садом Грейера. Пришлось, следуя строгим инструкциям миссис N., приехать на десять минут раньше, так что остается время пролистать записную книжку и определить крайний срок представления следующих двух статей. На углу визжит тормозами такси, и остальные машины разражаются такой какофонией гудков, что я поднимаю глаза. Прямо напротив, под навесом, неподвижно стоит блондинка. Машины снова возобновляют бег, и она исчезает.

Я вытягиваю шею, пытаясь рассмотреть женщину и удостовериться, что это Кейтлин. Но противоположная сторона Парк-авеню уже пуста, если не считать рабочего-ремонтника, протирающего медный пожарный гидрант.

— Опять ты!

Грейер медленно тащится по двору, словно направляясь навстречу своей неминуемой смерти.

— Привет, Грейер. Как дела в саду?

— Фигово.

— Фигово? Что именно?

Я отстегиваю листочек с домашним заданием, отдаю ему сок.

— Ничего.

— Ничего фигового?

— Не хочу с тобой разговаривать.

Я встаю на колени перед прогулочной коляской и смотрю мальчику в глаза:

— Послушай, Грейер, я знаю, ты не очень меня любишь.

— Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ!

Я светлая. Я легкая. Я одета в широкое розовое платье.

— Немудрено, ведь мы знакомы совсем недолго. Но мне ты ужасно нравишься.

Он пытается лягнуть меня.

— Я знаю, ты скучаешь по Кейтлин.

При звуках этого имени он замирает, и я успеваю поймать его ногу.

— Я понимаю. Мне тоже грустно без Кейтлин. Если скучаешь по человеку, значит, любишь. Но своими выходками ты обижаешь меня, а Кейтлин наверняка не хотела бы, чтобы ты ранил чьи-то чувства. Поэтому, раз уж мы вместе, Давай хорошенько повеселимся.

Его глаза становятся круглыми, как блюдца. Едва мы выходим со двора, дождь, собиравшийся все Утро, наконец разражается, и мне приходится так энергично подталкивать Грейера в спину, словно мы участвуем в Олимпийских играх для детей в прогулочных колясках.

— Здо-о-о-орово! — визжит он, и я, изображая вой гоночной машины, резво огибаю лужи. К тому времени как добрались до подъезда, мы оба насквозь промокли, и я молюсь про себя, чтобы миссис N. не было дома. Не дай Бог увидит, как я подвергаю ее ребенка опасности подхватить пневмонию!

— Ох, какая же я мокрая! А ты, Грейер?

— Еще бы! Еще бы не мокрый!

Он улыбается, но зубы начинают стучать.

— Немедленно идем наверх, и в горячую ванну. Ты когда-нибудь обедал в ванне, Грейер?

Я доставляю его в лифт и уже хочу нажать кнопку…

— Подождите! — раздается из-за угла мужской голос. Пытаясь откатить ходунок от двери, я ударяюсь ногой.

— Ой… черт!

— Спасибо, — благодарит он.

Я поднимаю глаза. Каштановые длинные волосы прилипли ко лбу, поношенная футболка облепила торс. А голова… макушка едва не касается потолка! Вот это да!

Как только дверь закрывается, он, наклонившись, обращается к мальчику:

— Эй, Грейер, как ты?

— Она мокрая, — объясняет Грейер, тыча пальцем куда-то за спину.

— Привет, мокрая девушка. Вы подружка Грейера?

Он улыбается мне, заправляя блестящую от воды прядь за ухо.

— Он еще не уверен, что готов к столь серьезным отношениям.

— Ну, Грейер, только не упусти ее.

«Если ты попытаешься поймать меня, обещаю бежать очень медленно».

Слишком, слишком скоро мы добираемся до девятого этажа.

— Желаю хорошо провести время, приятели, — говорит он нам вслед.

— Вам того же! — кричу я в закрывающуюся дверь. «Кто ты?»

— Грейер, кто он? Влажная рубашка уже стянута.

— Он живет наверху. Ходит в школу для взрослых мальчиков.

Прочь туфли, прочь штаны, хватаем коробку с ленчем.

— Вот как? В какую?

Тащу голого малыша в ванную, и мы включаем воду. Грейер на секунду задумывается:

— Туда, где ходят корабли. С маяком. «О'кееей… Два слога, похоже на…»

— Гавань?

— Да. Он ходит в Гарбад.

«Здравствуйте! Ну что ж, я вполне могу ездить в Бостон, особенно экспрессом. Мы могли бы чередовать уик-энды… Иисусе!»

ЗЕМЛЯ — НЭННИ! ОЧНИСЬ, НЭННИ!!!

— Давай в ванну, Грейер!

На секунду отрешившись от гарвардских фантазий, усаживаю его в ванну.

— Грейер, у тебя есть прозвище?

— Что такое прозвище?

— Другое имя, которое дают тебе люди.

— Меня зовут Грейер. Грейер N.

— Значит, можно подумать и о прозвище.

Я делаю воду чуть погорячее и вручаю ему сандвич с натуральным арахисовым маслом и айвовым желе. Энергично жуя, он болтает ногами и, судя по всему, испытывает совершенно необычные ощущения. Я оглядываю комнату и вижу его голубую зубную щетку из «Улицы Сезам».

— А как насчет Гровера?

Он обдумывает предложение, склонив голову набок, делая Серьезное Задумчивое Лицо, потом кивает:

— Попробуем.

 

Глава 2

КУЧА ОБЯЗАННОСТЕЙ

Няня!

Когда поведете сегодня Грейера поиграть с Алексом, пожалуйста, спросите мать Алекса, кто занимался подготовкой ее последнего ужина. И передайте, что смесь кейджанской [18] кухни с азиатской — просто гениальная находка!

Кстати, должна сообщить, что родители РАЗВОДЯТСЯ. Так грустно. Пожалуйста, постарайтесь, чтобы Грейер не сказал что-нибудь невпопад. Я заеду к Агексу в 4.30, чтобы отвезти Грейера к ортодонту. Увидимся.

— Няня! Няня! — раздается бесплотный голос миссис N., когда я одолеваю квартал, оставшийся до детского сада.

— Что?

— Сюда!

Я оборачиваюсь. Из распахнутой дверцы «линкольна» мне машет холеной ручкой миссис N.

— Как я рада, что вы приехали, — пыхчу я, наклоняясь, чтобы получше разглядеть миссис N., восседающую в роскошной полутьме среди магазинных пакетов. — Мне необходимо спросить…

— Няня, я всего лишь хотела напомнить, что просила вас приходить за десять минут до конца занятий.

— Разумеется.

— Но сейчас без пяти двенадцать!

— Мне очень жаль, но я пыталась найти классный список Грейера. Не могу понять, какой именно Алекс…

Но она уже деловито достает из сумочки кожаный блокнотик.

— Я хотела бы немного поговорить о вечеринке, которую устраиваю в конце месяца для чикагского филиала компании мистера N.

Она то и дело скрещивает и разводит ноги; лиловые туфли от Прады описывают яркие дуги на темном фоне обивки лимузина.

— Там будет вся администрация; это очень важное событие, и я хочу, чтобы все прошло идеально.

— Звучит чудесно, — бормочу я, не совсем понимая, какое отношение имею ко всему этому.

Она поднимает глаза в темных очках, желая убедиться, что я ловлю каждое ее слово.

Следует ли мне отнести в чистку свой деловой костюм?

— Поэтому я просила бы вас выполнить в этом месяце несколько поручений. Беда в том, что со всеми этими приготовлениями я кручусь как белка в колесе, а Конни мне не помощница. Если что-то потребуется, я оставлю вам записку. Это ведь не слишком обременительно.

Мы обе слышим тяжелый стук двойных дверей, сопровождаемый нарастающим детским смехом.

— Мне нужно ехать, иначе он увидит меня и расстроится. Скорее, Рикардо! — окликает она водителя, еще не успев захлопнуть дверцу. Машина сорвалась с места.

— Подождите, миссис N., я хотела спросить… — взываю я к удаляющимся габаритным огням.

В классе Грейера имеются четыре Александра и три Александры. Я знаю. Я проверяла.

И теперь, когда миссис N. удрала с бешеной скоростью, я окончательно запуталась и совсем не представляю себе, кого именно она имела в виду.

Однако Грейер прекрасно знает, о ком идет речь.

— Это не он, а она, — поясняет он, показывая туда, где сидит на корточках малышка, явно занятая чем-то интригующим. Я хватаю Грейера и направляюсь к ней.

— Привет, Алекс. Сегодня мы будем играть с тобой! — с энтузиазмом сообщаю я.

— Меня зовут Кристабель. На Алекс рубашка, — отвечает она, ткнув пальцем в толпу детей в рубашках. Грейер равнодушно смотрит на меня.

— Грейер, мамочка велела тебе играть с Алекс, — напоминаю я.

Он пожимает плечами:

— Как насчет Кристабель? Кристабель, хочешь, поиграем вместе?

Значит, для него нет особенной разницы.

— Гровер, милый, мы можем поиграть с Кристабель в другой раз. Согласен?

Девочка удаляется. Даже в четыре года она, похоже, уже понимает, что если свидание откладывается, значит, возможно, оно вообще не состоится.

— Так, Гровер, думай. Что сказала мама сегодня утром?

— Сказала, чтобы я выдавливал на щетку больше пасты.

— Алекс Бранди… тебе это ни о чем не говорит? — спрашиваю я, пытаясь припомнить все имена из списка.

— Он в носу ковыряет.

— Алекс Кашман?

— Она плюется жвачкой.

Я вздыхаю, оглядывая оживленный двор. Где-то в этом хaoce толчется другая пара, с такими же планами на сегодняшний день. Я немедленно представляю что-то вроде встречи в аэропорту — себя в шоферской фуражке, с Грейером на плечах и с большой табличкой, на которой написано: АЛЕКС.

— Привет, я Мернел. — Перед нами появляется женщина постарше и в униформе. — Это Алекс. Простите, никак не могли оторваться от красок. Нужно было докончить рисунок.

Я замечаю следы синей краски на ее нейлоновой куртке.

— Алекс, поздоровайся с Грейером, — наставляет она с сильным вест-индским акцентом.

Познакомившись, мы толкаем наших подопечных к Пятой авеню. Они развалились на своих сиденьях, как маленькие старички в инвалидных креслах. Осматриваются и перебрасываются репликами.

— Мой «Пауэр-рейнджер» своим субатомным автоматом может снести твоему голову!

Мернел и я в основном молчим. Несмотря на то что наши должности называются одинаково, по ее мнению, у меня с Грейером гораздо больше общего. И немудрено: между ней и мной по меньшей мере пятнадцать лет разницы, а также долгое путешествие на метро из Бронкса.

— Сколько времени вы у них служите? — спрашивает она, кивком указывая на Грейера.

— Месяц. А вы?

— О, почти три года. Моя дочь присматривает за Бенсон, Кузиной Алекса, на Семьдесят второй улице. Знаете Бенсон?

— Не думаю. Она в их классе?

— Нет, ходит в школу около парка. Сколько вам лет?

— В августе исполнился двадцать один, — улыбаюсь я.

О-о, как раз ровесница моего сына. Нужно бы вас познакомить. Хороший мальчик! И такой способный! Недавно открыл свою закусочную у Ла-Гуардиа. У вас есть бойфренд?

— Нет, я еще не встретила такого, от которого был бы хоть какой-нибудь толк, а не одни неприятности.

Она согласно кивает.

— Должно быть, это совсем нелегко… я имею в виду управлять рестораном.

— Да, но он у меня труженик. Весь в мать пошел, — гордо объявляет она, нагибаясь, чтобы поднять пустую коробку из-под сока, брошенную Алексом на тротуар. — Мой внук тоже молодец, а ведь ему только семь. Едва ли не лучший в классе.

— Здорово!

— Моя соседка говорит, он такой старательный! Она сидит с ним днем, то есть часов до девяти вечера, пока моя дочь не приедет от Бенсон.

— Няня! Я хочу еще сока!

— «Пожалуйста», — наставляю я, сунув руку в боковой карман коляски.

— Пожалуйста, — мямлит Грейер, когда я протягиваю ему вторую коробку с соком.

— «Спасибо», — поправляю я, и мы с Мернел обмениваемся понимающими улыбками.

Я замыкаю процессию, которая входит в квартиру Алекса. За годы работы няней я многое повидала, но тут ошеломленно хлопаю глазами при виде длинной тесьмы, разделяющей прихожую надвое.

Согласно закону штата Нью-Йорк, если один из супругов перебирается в другое место, второй может предъявить иск об оставлении жены и ребенка и почти наверняка получит квартиру. Порой такие гнездышки стоят от пятнадцати до двадцати миллионов, что приводит к затяжным многолетним сражениям не на жизнь, а на смерть, когда каждый супруг старается измотать противника, поселив, скажем, в доме полуголого инструктора по гимнастике и любовника по совместительству.

— Мальчики, играйте только здесь, — объявляет Мернел, показывая на левую сторону.

— Няня, а почему здесь лен…

Под моим Смертоносным Взглядом Грейер замолкает. Я расстегиваю пряжку прогулочной коляски, затем, дождавшись, когда Алекс окажется у меня за спиной, прикладываю к губам палец и показываю на ленту.

— Мама и папа Алекса так играют. Поговорим об этом дома, — шепчу я.

— • Мой па не хочет делиться! — поясняет Алекс.

— Кто хочет жареного сыра? Алекс, пойди покажи Грейеру свое новое фотонное ружье, — вмешивается Мернел и, когда дети убегают, выразительно закатывает глаза: — Будьте как дома!

Я бреду в гостиную: смесь поддельного Людовика XIV и Джеки Коллинз, — которой хорошенькая широкая полоса изоляционной ленты, протянутой по полу, придает несколько легкомысленный вид. Я сажусь на диван, в котором сразу распознаю работу Антонио. Он помощник одного из самых популярных декораторов, и его предупредительность простирается так далеко, что сам частенько наведывается к заказчикам «взбить подушки». По сути своей он профессиональный взбиватель подушек.

Я пытаюсь втащить двадцатифунтовый том «Тосканских домов», ставший за последнее время настольной книгой богатых квартир, себе на колени и при этом не покалечиться. Через двадцать минут после начала перелистывания страниц с изображениями вилл я замечаю маленький нос, упирающийся в подлокотник дивана.

— Эй! — тихо окликаю я нос.

— Эй! — отвечает он, обходя диван, чтобы рухнуть лицом в подушку.

— Что случилось? — спрашиваю я, глядя на его спину, такую узенькую на фоне широких полос черного бархата.

— Я должен был принести игрушки.

— Ну да?

Он забирается ко мне на колени, прячется под «Тосканскими домами» и помогает мне переворачивать страницы. Мягкие волосы щекочут мне подбородок, и я слегка сжимаю его щиколотку. Почему-то мне совсем не хочется напоминать ему об игре.

— Ленч! — слышим мы издалека голос Мернел. — Что вы тут делаете? Алекс!

Мы встаем.

— Я забыл принести игрушки, — признается Грейер.

Мернел грозно подбоченивается:

— Ах, этот негодный мальчишка! Пойдем, Грейер, сейчас все уладим.

Мы с Грейером проходим мимо кухни, где что-то громко жужжит.

— Погодите, погодите, — вздыхает Мернел, направляясь к домофону, маленькой коробочке над подносом, заставленным тарелочками с нарезанными фруктами и сандвичами с жареным сыром. — Да, мэм? — спрашивает она, нажимая кнопку.

Из коробочки с треском вырывается женский голос:

— Говнюк звонил?

— Нет, мэм.

— Мать его за ногу! С тех пор как он заморозил мою гребаную карточку, приходится ждать долбаные чеки. И что теперь? Тварь! Как мне кормить Алекса? Вы захватили мое платье из «Ла Мер»?

— Да, мэм.

Мернел поднимает поднос, и мы молча следуем за ней в комнату Алекса. Я, как всегда, плетусь в хвосте. Половина комнаты совершенно пуста. Цепочка моделей машинок посредине служит импровизированной разделительной линией. Алекс, босой и без рубашки, обходит гору своих сокровищ, наваленных в другой половине. Увидев нас, он останавливается и поднимает голову:

— Я сказал говнюку, чтобы он принес свои игрушки, а мои не трогал.

Няня!

Пожалуйста, позвоните в фирму, обслуживающую вечеринку, и еще раз проверьте, какую посуду и столовое белье они собираются привезти. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы они завезли все столовое белье заранее, иначе Констанс не успеет его перестирать.

У Грейера сегодня собеседование в школе Святого Давида, после которого я должна бежать в цветочный магазин. Поэтому за ним приедет мистер N. и доставит его вам ровно в 1.45 на угол Северо-Западной 95-й улицы и Парк-авеню. Пожалуйста, постарайтесь встать как можно ближе к обочине, чтобы водитель вас увидел. Прошу вас быть там в 1.30 на случай, если они подъедут раньше. Само собой разумеется, что мистеру N. не обязательно выходить из машины. А пока я хотела бы, чтобы вы купили следующие предметы для подарочных наборов. (Если не считать шампанского, все остальное можно найти в «Грейшес-Хоум».)

Мыло «Энник гоутел».

«Пайпер хайдсик», маленькую бутылочку.

Дорожную сафьяновую рамку для фотографии, красную или зеленую.

Ручку «Монблан» — маленькую.

ЛАВАНДОВУЮ ВОДУ.

Встретимся в шесть!

Я перечитываю записку, размышляя, следует ли вытащить свое волшебное кольцо, чтобы отгадать, какое количество вышеуказанных предметов мне нужно купить.

Ее сотовый не отвечает, поэтому я решаю позвонить в офис мистера N., предварительно узнав его телефон из списка, висящего на внутренней стороне двери кладовки.

— Что? — бросает он в трубку.

— Э… мистер N., это няня.

— Кто? Откуда у вас этот номер?

— Няня Грейера…

— Кто?

Не совсем представляя, как прояснить ситуацию без того, чтобы не показаться наглой, я все же продолжаю:

— Ваша жена просила меня купить подарки для вечеринки…

— Какая вечеринка? Что вы несете, черт возьми? Кто вы?

— Двадцать восьмого. Для чикагского филиала…

— Моя жена велела вам позвонить мне? — рассерженно цедит он.

— Нет. Мне просто нужно узнать, сколько приглашено гостей, чтобы…

— О, ради всего святого!

Уши сверлит пронзительный писк коротких гудков.

Зашибись.

Я бреду к Третьей авеню, пытаясь на ходу сообразить, сколько всего нужно купить, словно решаю задачку на сообразительность. Это ужин за столом, следовательно, народу не должно быть слишком много… ну, скажем, больше восьми человек, если она звонит в фирму, обслуживающую званые обеды, и берет напрокат столики. За каждым усядется человек шесть или восемь, значит, всего будет восемнадцать или двадцать четыре. Так что сегодня вечером я приду либо с пустыми руками, либо выполню поручение.

Двенадцать!

Я останавливаюсь перед винным магазином. Двенадцать. Как-то сразу легче стало. Возвращается уверенность.

Я тащу двенадцать бутылок «Пайпер хайдсик» в «Грейшес-Хоум» — хозяйственный магазин, два основных отделения которого, как ни странно, находятся друг против друга на Третьей авеню. Там есть все: от предметов роскоши по роскошным ценам до вещей повседневного обихода, также по роскошным ценам. Любая женщина может войти, купить десятидолларовую бутылку очистителя и затем выйти с модной хозяйственной сумкой и сознанием, что она неплохо провела время.

Я начинаю выгребать с полок рамки и мыло, но никак не соображу, где находится лавандовая вода и что это вообще такое. Смотрю на список. Как и другие женщины, на которых я работала, миссис N.. не задумываясь, употребляет заглавные буквы, но мне сейчас кажется, что эти два слова просто кричат! Словно сама ее жизнь зависит от ЛАВАНДОВОЙ ВОДЫ, или МОЛОКА, или ЭДАМСКОГО СЫРА.

Так и хочется заткнуть уши, но буквы поднимают свои головки, как в «Терминаторе-2», и вопят: ХЛОРОКС!!!

Я продолжаю прочесывать полки в поисках лавандовой воды и обнаруживаю, что фирма «Касвелл-Масси» производит только воду «Фризия», но она определенно хотела лаванду. «Крэбтри и Эвелин» выпускает лавандовые саше, но это совсем не то. «Роджер и Галлет» делает лавандовое мыло, а «Риго», как мне сообщили, «не занимается лавандой». Но тут, когда Грейер должен появиться и выкатиться из лимузина ровно через пять минут, я вижу на самой нижней полке, с другой стороны «Душистый туман». Лавандовый освежитель воздуха от «Тайме лимитед». Наверняка это то, что мне нужно. Единственное, что ближе всего по смыслу к лавандовой воде. Я возьму «туман». Двенадцать флаконов.

Няня!

Не пойму, почему у вас создалось впечатление, что вам разрешено беспокоить моего мужа.

Я поговорила с ним, и мы решили купить вам сотовый. Будем крайне благодарны, если впредь при каких-либо затруднениях вы станете звонить прямо мне.

Джастин из офиса мистера N. сообщит вам точное число приглашенных. Не помню, сколько их, но уж никак не двенадцать человек. Скорее около тридцати.

Пожалуйста, найдите сегодня время поменять то, что купили вчера, на ЛАВАНДОВУЮ ВОДУДЛЯ БЕЛЬЯ от Л'Осбитана. Нам нужна только одна бутылка, поскольку это отдушка и никак не годится для подарков.

— Привет, ма.

— Да?

— Я говорю с тобой по сотовому. Знаешь почему?

— Потому что ты теперь одна из них?

— Нет. Я настолько не одна из них, что мне нельзя даже дать самое простое поручение, например, купить лавандовую воду.

— Лавандовую что?

— Наливаешь ее в утюг, и взятые напрокат скатерти начинают пахнуть югом Франции.

— Полезная штука.

— И мне ткнули в нос этой водой, заставили почувствовать себя полной иди…

— Цветочек!

— Что?

— Не желаю слышать никаких жалоб от умнички-с-собственным-сотовым-телефоном.

— Ла-а-адно.

— Целую, до свидания.

Девушка с собственным сотовым звонит лучшей подруге Саре.

«Привет, вы позвонили Саре, порадуйте меня. Би-и-ип…»

— Эй, это я. В настоящий момент бреду по улице и говорю с тобой. Совсем как из поезда, с корабля и даже из косметического отдела «Барниз», потому что… у меня есть сотовый. Она дала мне сотовый! Видишь, не то что жалкие надбавки, которые ты получаешь как ассистент профессора! Пока!

Потом я звоню бабушке.

«Простите, меня нет дома, не могу поболтать с вами, но все равно расскажите что-нибудь захватывающее. Би-и-ип».

— Привет, о, c'ect moi. Гуляю по улице и говорю с тобой по моему новехонькому сотовому. Остается заиметь бикини от Донны Каран, и можно покорять модные курорты! Йо-хо-о-о! Поболтаем позже! Удачи!

Еще один звонок домой, узнать, нет ли чего для меня.

— Алло? — отвечает голос моей соседки по комнате.

— Чарлин?

— Да.

— Просто хотела спросить, мне ничего не передавали?

— Абсолютно.

— Ладно, спасибо. Представляешь, я говорю по сотовому! Она подарила мне сотовый!

— И при этом предупредила, кому можно звонить? — неожиданно спрашивает Чарлин.

— Нет, а в чем дело?

Я лихорадочно роюсь в сумочке в поисках указаний миссис N.

— В том, что внеплановые звонки стоят семьдесят пять центов за минуту, а в телефонных счетах подробно расписаны все входящие и исходящие звонки, так что она будет точно знать, с кем ты говорила и во сколько это ей обойдется.

— Прости, нужно бежать…

И на этом мой короткий роман с сотовым безжалостно обрывается.

Миссис N. принимается названивать по двадцать раз на день, и все с новыми поручениями насчет вечеринки, которые я благополучно проваливаю одно за другим: покупаю подарочные пакеты не того цвета, не те ленты к ним, а заодно и сиреневую оберточную бумагу для подарков не того оттенка. И в довершение всего приобретаю карточки для приборов неверного размера.

Но при этом она упорно отказывается поговорить с Грейером, несмотря на его отчаянные мольбы, потому что, видите ли, «это его расстроит». А потом он плачет. Иногда, правда, она звонит именно ему, и тогда он жадно вслушивается, словно получая полную сводку с поля боя.

СРЕДА

Звонок… «воздействие на мозжечок»… Звонок… «может быть описано здесь как»… Звонок.

— Алло? — шепчу я, пряча голову под письменный стол.

— Няня?

— Да.

— Это миссис N.

— Э… видите ли… я на консультации…

— О… вот как. Но беда в том, няня, что бумажные полотенца, которые вы выбрали для гостевой ванной, не совпадают по цвету с туале…

Няня!

Я приеду к трем, чтобы отвезти Грейера к художнику. Пожалуйста, искупайте его, почистите зубы, оденьте в костюмчик, который я оставила на кровати, но постарайтесь, чтобы он его не помял. Отведите достаточно времени на подготовку, но не настолько, чтобы он успел выпачкаться. Может, стоит начать в 1.30.

Кроме того, на столе протоколы вчерашнего собрания Лиги Родителей на тему «Ты слушаешь, мамочка? — Живое общение и ваш дошкольник». Я выделила несколько абзацев. Обсудим ?

После художника мы едем в «Тиффани» выбирать подарок для отца Грейера.

Кому-то может показаться, что бельэтаж для обслуживания посетителей в «Тиффани» обставлен достаточным количеством стульев, чтобы разместить всех нас, так называемую обожающую публику. Однако неяркое освещение и свежие цветы мало помогают скрыть тот неприятный факт, что здесь толкается больше народу, чем в аэропорту Кеннеди в канун Рождества.

— Грейер, ты пачкаешь стены своими кроссовками. Немедленно прекрати, — говорю я.

Мы ждем, пока выкликнут имя миссис N. и она сможет наконец получить золотые часы с гравировкой, которые предполагает подарить мистеру N. на вечеринке. Прошло уже больше получаса, и Грейер не находит себе места.

Сама она успела занять свободный стул, но предложила мне «не спускать глаз с Грейера», который по ее настоянию должен оставаться там, «где ему всего удобнее», то есть на одном месте, причем в легкой прогулочной коляске. Сначала я стоически подпираю стену, но когда блондинка с сумочкой от Фенди плюхается на пол, чтобы как следует изучить свой «Таун и кантри», не выдерживаю и соскальзываю вниз.

Миссис N. перманентно виснет на сотовом, так что я не спускаю вышеуказанных глаз, а заодно и руки с Грейера. Того самого Грейера, который вздумал отталкиваться своими двухцветными туфлями от кремовой стены с пестрым рисунком, чтобы посмотреть, как далеко можно откатиться, прежде чем врезаться в очередного клиента.

— Няня, ну пойде-ем!

— Гровер, я три раза просила тебя прекратить. Давай лучше поиграем в «Я вижу». Я вижу что-то зеленое…

«Я вижу лица посетителей».

Он пытается дотянуться туда, где лежит моя рука, служащая тормозом для правого колеса коляски. Его мордочка багровеет, и мне понятно, что он вот-вот взорвется. Сначала она заставила его после занятий позировать для портрета, а потом мы колесили по всему городу, занятые очередным раундом приготовлений к вечеринке. Бедняга целое утро провел в саду, несколько часов щерился деланной улыбкой в студии художника и в довершение всего сидит на привязи в шумном и жарком помещении. Стоит ли винить его за начинающуюся истерику? Похоже, он сейчас перейдет все границы и будет прав.

— Ну же, давай! Держу пари, что не угадаешь! Я вижу что-то зеленое! Найди где!

Я крепче сжимаю колесико, но Грейер в слепой решимости освободиться пытается выскочить из коляски. Ремни тянут его обратно. Те, кто стоит поблизости, жмутся к соседям, подальше от опасной зоны. Я с застывшей улыбкой на лице стоически терплю боль в придавленных колесом пальцах. Начинаю понимать, что испытывал Джеймс Бонд, держа в руках тикающую бомбу, и лихорадочно ищу возможные пути отступления в менее людное место, где можно будет переждать надвигающуюся грозу. Пять… четыре… три… два… один…

— Я ХОЧУ УЙТИ, — повторяет он, подчеркивая каждое слово очередным рывком.

— N? Миссис N., мы ждем вас за столом восемь.

Девушка моего возраста, с которой в этот момент я с величайшей охотой поменялась бы местами, жестом приглашает миссис N. следовать за ней к находящемуся за углом длинному ряду столиков из красного дерева,

— ПОЙДЕМ! Я хочу выйти! Не хочу играть! Не хочу сидеть!

Перед тем как завернуть за угол, миссис N. зажимает ладонью микрофон телефона, поворачивается ко мне, расплывается в улыбке и шепчет, показывая на Грейера:

— Эмоциональность. Он проявляет эмоции, чтобы донести до нас свои переживания.

— Верно, — шевелю я губами в ответ, наклоняясь, чтобы расстегнуть ремни, пока он не поранился. Она исчезает в темно-синем коридоре, а я тем временем вывожу нашего Эмоционального Грейера на лестницу, где он сможет доносить до нас свои переживания, пока новым часам отца уделяется то внимание, которого они заслуживают.

Няня!

Фирма, обслуживающая вечеринку, сегодня должна установить столики, так что, пожалуйста, держите Грейера подальше от них. Глава чикагского филиала приедет сегодня, чтобы обсудить, куда кого посадить. Я хотела бы попросить вас приготовить что-нибудь на скорую руку и покормить Грейера, поскольку меня не будет до восьми. Он любит кокийе «сен-жак» [21] . Кроме того, по-моему, у нас в холодильнике лежат какие-то овощи. Так что ничего сложного. Увидимся в восемь. Не забудьте сделать ему цветные карточки. Заранее благодарю.

Кокийе… что? Что плохого в макаронах с сыром и брокколи?!

В отчаянных поисках поваренной книги я открываю буфет тикового дерева, пытаясь не оставить следов на стеклах, но там нет ни одной книги, даже традиционных «Радость стряпни» и «Тонкий вкус».

Судя по ценам на рождественской распродаже в «Уильяме и Сонома», она, по-моему, владеет кухонной утварью тысяч на сорок, и все выглядит так, словно только что вынуто из заводской упаковки. Все лучшего качества, от окрашенной по спецзаказу плиты «Ла корню ле шато», с электрической и газовой духовками (самое меньшее — пятнадцать штук), до полного набора медной посуды за тысячу девятьсот двенадцать долларов. Но единственный прибор, которым здесь явно пользовались, — это кофеварка «Капрессо-С3000»: две четыреста на распродажах. Нет, за эту цену мужчину не найдешь. Я спрашивала.

Я заглядываю во все шкафчики и ящички, пытаясь привыкнуть к каждому предмету, словно, подержав нож из Вест-хофа, можно узнать секрет «сен-чего-то там». Того, что мне поручено приготовить.

Поиски рецепта приводят меня в ее кабинет, где нет ничего, кроме каталога от «Неймана Маркуса» с пометками и Конни, домоправительницы N-ов, на коленях полирующей дверную ручку зубной щеткой.

— Привет, не знаете, где миссис N. держит поваренные книги?

— Миссис N. не ест и не готовит, — бурчит она, опуская зубную щетку в банку с полиролью. — Она велела вам стряпать для вечеринки?

— Нет… только ужин для Грейера.

— Не пойму, что такого особенного в этой вечеринке! Она ненавидит гостей. С тех пор как она появилась здесь, у нас было три званых ужина, не больше.

Продолжая энергично отскребать накладку вокруг замочной скважины, она говорит:

— Во второй комнате для гостей целая куча книг — поищите там.

— Спасибо.

Я продолжаю бродить по бескрайним пространствам комнат, пока не дохожу до гостевой спальни. Старательно читаю заглавия книг в шкафу от пола до потолка.

Почему вам следует родить ребенка ? Стресс и миф плодовитости.

Это и ваши груди. Новое руководство для кормилицы.

Раньше или позже мы все спим в одиночку: как помочь ребенку не просыпаться по ночам.

Режутся зубки ? Это еще не трагедия.

Дзэн ходьбы — каждое путешествие начинается с первого шага.

Идиотское руководство для приучения к горшку.

Преимущества метода Сузуки в развитии левого мозгового полушария вашего ребенка.

Экологическая диета для вашего малыша.

Программа дошкольного воспитания.

Добиться или испортить: что допустимо в воспитании дошкольника.

И так далее и тому подобное. Все, что только можно найти в этом жанре, стоит на полках шкафа.

Городским детям нужны деревья. Преимущества обучения в закрытых школах — определить дорогу для ребенка на всю его оставшуюся жизнь.

Я молча стою с раскрытым ртом, совершенно забыв о кокийе и овощах. Ха!

— Очень опасаюсь, что ты собираешься бросить университет и до конца дней своих готовить ужины посторонним людям. Это уже предел всему, Нэнни! Если память мне не изменяет, ты бралась ухаживать за ребенком этой женщины. И это все, верно? Она что, приплачивает тебе за сверхурочную работу?

— Нет. Ма, сейчас не время…

— По-моему, ты могла бы провести этот день на кухне убежища. Получить некоторое представление…

— Возможно, но сейчас не время…

— По крайней мере помогла бы людям, которые действительно в этом нуждаются! Может, тебе следует остановиться, задуматься, заглянуть в свою душу…

— Мам!!! — Я прижимаю сотовый подбородком к плечу, одновременно хватая другой рукой кастрюльку с кипящими овощами. — Я не могу заглянуть в себя прямо сейчас, поскольку звоню, чтобы узнать, как готовятся эти чертовы кокийе!

— Я помогу! — объявляет Грейер.

Маленькая ручка переползает через край стола и пытается схватить разделочный нож, который я только что выпустила.

— Мне нужно идти.

Я успеваю поймать нож, сбив одновременно двадцать ракушек на пол.

— Здорово! Как на пляже, няня! Не поднимай, оставь! Пойду принесу ведерко!

Он вылетает из кухни, а я, бросив нож в раковину, принимаюсь ползать по полу и собирать моллюсков. Поднимаю одного, потом другого, но когда тянусь за третьим, первый выскальзывает из пальцев и летит под высокий каблук из змеиной кожи. Я вскакиваю и вижу высокую рыжеволосую женщину, намертво утвердившуюся в дверях.

Из-за угла несется Грейер с песочным ведерком в руках, но, увидев мое лицо, замирает у нее за спиной.

— Простите, могу ли я чем-то помочь? — мямлю я, делая знак Грейеру подойти.

— Да. Я приехала, чтобы обсудить, как лучше рассадить гостей.

Она вплывает на кухню, стягивает шарф от Гермеса и завязывает вокруг ручки своего сланцево-серого портфеля от Гуччи. Потом встает на колени, чтобы подобрать ракушку, и вручает ее Гроверу.

— Это твоя?

Он смотрит на меня.

— Все в порядке, Грейер, — киваю я, беря у нее ракушку. — Здравствуйте, я Нэнни.

— Лайза Ченовит, главный менеджер чикагского филиала, — отвечает она, опуская портфель. — А ты, должно быть, Грейер.

— Я помогаю, — объясняет он, подгребая ведерком оставшиеся морепродукты.

— Мне помощник не помешает, — улыбается она. — Ищешь новую работу?

— Угу, — гудит он в ведерко.

Я бросаю ракушки в дуршлаг и включаю плиту.

— Если дадите минутку, я провожу вас в столовую.

— Готовите к вечеринке? — спрашивает она, показывая на раковину, забитую сковородками.

— Нет… это его ужин, — вздыхаю я, отскребая пригоревшие овощи от дна кастрюли.

— А что случилось с арахисовым маслом и желе? — смеется она, ставя портфель на стол.

— Няня, я хочу арахисовое масло и желе!

— Прошу прощения, я не собиралась затевать революцию, — извиняется она. — Грейер, я уверена, что твоя няня прекрасно готовит!

— Собственно говоря, «арахисовое масло» и «желе» звучит идеально, — решаю я, вытаскивая арахисовое масло из холодильника.

Усадив Грейера на банкетку, я веду ее в столовую, где длинный стол орехового дерева заменили на три круглых.

— Ну и ну, — бормочет Лайза, шагая за мной. — Она велела установить их за день до вечеринки: все, должно быть, обошлось в несколько тысяч.

Мы обе рассматриваем столы, покрытые пахнущими лавандой скатертями, уставленные блестящим серебром, сверкающим хрусталем и тарелками с золотой каймой.

— Жаль, что меня тут не будет.

— Не будет?

— Мистеру N. я нужна в Чикаго.

Она обходит комнату, восхищается Пикассо над камином и Ротко над буфетом. Я веду ее в гостиную, а потом в библиотеку. Она осматривает переливающиеся всеми цветами радуги комнаты с таким видом, словно оценивает их для аукциона.

— Прекрасно, — констатирует она, щупая занавески из натурального шелка, — но несколько кричаще, вам так не кажется?

Привыкнув к тому, что в этом доме моим мнением не интересуются, я стараюсь подыскать точные слова.

— Э… у миссис N. вполне сложившиеся вкусы. Кстати, раз уж вы здесь, не скажете, как вам эти пакеты? — спрашиваю я, наклоняясь к столу миссис N., чтобы вытащить из-под него образец.

— Что это? — удивляется она, откидывая волосы.

— Подарки для гостей. Я завернула их сегодня утром, но не уверена, что все сделала как надо, потому что не смогла найти подходящую оберточную бумагу, а ленты, которую просила найти миссис N., нет в магазине…

— Няня! — перебивает она. — Что-то горит?

— Простите?.. — растерянно говорю я.

— Это всего лишь подарки. Для кучи старых болванов, — смеется она. — Все просто идеально. Расслабьтесь!

— Спасибо, но похоже, что для миссис N. это очень важно.

Она оглядывается на полку с фамильными фотографиями.

— Сейчас позвоню в офис и надпишу карточки для приборов. Миссис N. скоро придет?

— Обещала в восемь.

Она берет трубку и наклоняется над столом красного дерева, чтобы получше рассмотреть снимок мистера N. с Грейером на плечах у подножия заснеженной горы.

— НЯНЯ, Я ЗАКОНЧИЛ!!!

— Я пойду. Скажете, если что-то понадобится, — говорю я с порога.

Она снимает сережку с черной жемчужиной, набирает номер, говорит одними губами «спасибо» и оттопыривает большой палец.

Няня!

Мне обычно не нравится, если Грейер получает перед сном слишком много карбогидратов. Сегодня я оставила на разделочном столе еду для него. Порция уже отмерена. Вам остается только положить морковь, капусту и кольраби в пароварку на двенадцать минут, но, пожалуйста, старайтесь держаться подальше от официантов.

Вам, наверное, стоит покормить Грейера в детской. Дело в том, что мне, возможно, придется привести гостей в его комнату, когда я буду показывать квартиру. Так что вам обоим, вероятно, лучше всего поужинать в ванной на случай, если что-то прольется.

P.S. Я рассчитываю, что вы останетесь, пока Грейер не уснет, и постараетесь, чтобы он не явился в столовую во время ужина.

P.P.S. Завтра я просила бы вас забрать костюм Грейера для Хэллоуина.

— Мартини, чистый, без оливки.

Доведя ужин воспитанника до массы неопределенного цвета, я сильно обожглась в процессе стряпни и едва не ошпарила Грейера несколько раз, а потом, устроившись на сиденье его туалета, мечтала только об одном: немного выпустить пар. И сейчас ерзаю на высоком табурете, гадая, могла бы я работать на эту рыжую из Чикаго: переехать в Иллинойс, заняться банковскими инвестициями и проводить дни, готовя ей сандвичи с арахисовым маслом и желе.

Я роюсь в сумке, достаю конверт с жалованьем и выуживаю двадцатку для бармена. На этой неделе конверт значительно потолстел, я насчитала уже свыше трех сотен наличными. Осознаю, что, хотя устала, вымоталась и очень зла, оборотная сторона медали моих неприятностей заключается в том, что, работая в три раза больше условленного времени, я получаю тоже в три раза больше. Вторая неделя месяца, а за квартиру, считай, уже уплачено. А кроме того, я присмотрела себе черные кожаные брючки…

Теперь посидеть с полчасика в покое, прежде чем возвращаться домой к Чарлин и ее волосатому бойфренду-пилоту. Не хочу говорить, не хочу слушать и совершенно определенно не желаю готовить. Господи Боже, приводить своего волосатого бойфренда на ночь в однокомнатную квартирку, которую делишь с соседкой! Нехорошо. Совсем нехорошо. Я считаю дни до той благословенной минуты, когда ее переведут на азиатские маршруты.

— Эй, смотрите-ка!

Блондинчик в ансамбле от «Брукс бразерс» машет своей банде, приглашая полюбоваться новым наладонником на угловом столике. Отпад.

Обычно я как чумы избегаю «Доррианс» и богатеньких молокососов, толкущихся здесь. Но этот бар недалеко от моего дома, а бармен делает потрясающий мартини. И мне нужно выпустить пар. Кроме того, в несезон здесь абсолютно безопасно, поскольку все разъезжаются по колледжам.

Я насчитываю пять белых бейсболок, склонившихся над новой игрушкой приятеля. Несмотря на то что все они студенты, каждый успел обзавестись новеньким сотовым телефоном, свисающим с модного ремня. Годы идут, и вельветовые куртки семидесятых уступают место поднятым воротничкам восьмидесятых, клетчатым рубашкам девяностых и «гортекс» нового тысячелетия, но их мышление остается столь же неизменным и банальным, как скатерти в красно-белую клетку.

Я так увлечена своими мыслями, что, когда они оборачиваются к двери, невольно следую их примеру. В довершение ко всем ужасам сегодняшнего дня в бар входит не кто иной, как мой герой Гарвард Страстный, без chapeau bland. И он знаком с ними. Фу-у-у! Я делаю большой глоток, с сожалением понимая, что образ подвижника, исцеляющего тибетских детей, который так грел мне душу, прямо на глазах трансформируется в молодого брокера, стоящего посреди Нью-Йоркской фондовой биржи.

— Вкусно? Вам нравится?

О Боже, один из них стоит прямо за спиной. Налетайте, детки, налетайте!

— Что? — переспрашиваю я, отмечая его южнокаролинскую бейсболку, с гордой надписью «COCKS» трехдюймовыми ярко-красными буквами.

— Ма-ар-ти-и-и-ни-и-и. Довольно крепкая штука, не находите?

Он придвигается слишком близко к моему лицу и неожиданно орет прямо над ухом:

— Эй, вы там! Пошевелите своими задницами и помогите мне с выпивкой, ленивые суки!

Г.С. подходит, дабы помочь с транспортировкой пива.

— Кажется, мы знакомы. Подружка Грейера, не так ли? — широко улыбается он.

Значит, помнит! Нет, плохая няня! Фондовая биржа, фондовая биржа! И все же не могу не заметить почти полное отсутствие всяких прибамбасов на его «ливайсах».

— Счастлива сообщить, что он отключился после одного чтения «Доброй луны», — против воли улыбаюсь я.

— Надеюсь, Джоунз не слишком вам надоедает. Иногда его тяжело вынести, — продолжает он, сверля неодобрительным взглядом вышеупомянутого Джоунза. — Не хотите к нам присоединиться?

— Нет, я немного устала.

— Пожалуйста, хоть ненадолго. Выпейте с нами.

Я скептически оглядываю его компанию, но сердце так и тает при виде его свалившихся на лоб волос. Он подхватывает кружки, и я иду следом. Потеснившись, парни освобождают мне место. Он представляет поочередно каждого, и мне приходится пожимать их влажные руки.

— Откуда вы знаете нашего приятеля? — спрашивает одна бейсболка.

— Мы сами знакомы уже сто лет, — поясняет другая.

— Еще с тех самых времен, когда…

— Со старых времен…

Они кивают головами, как заводные цыплята, тысячу раз повторяя «со старых времен».

— Они считают, что это были счастливые деньки, — тихо поясняет Г.С, поворачивая голову ко мне. — Ну, как работа?

— Работа? Бейсболки навостряют уши.

— Где вы работаете?

— Кем? Аналитиком?

— Нет…

— Моделью?

— Нет, я няня. Начинается взволнованное перешептывание.

— Пижон! — восклицает один, толкая Г.С. в плечо.

— Пижон, ты никогда не говорил, что знаком с ня-я-яней.

Судя по сальным улыбочкам, они уже успели представить меня во всех порнофильмах на тему нянь, которые смаковали тайком в подвалах студенческих обществ.

— Ну, как папочка? — интересуется самый пьяный из всех. — Горяч?

— Он хоть раз на вас набрасывался?

— Э… нет. Я вообще его еще не видела.

— А мамаша? Горячая штучка? — допрашивает другой.

— Ну… Не думаю.

— А как насчет ребеночка? Горяч? Он когда-нибудь к вам клеился?

Теперь уже все кричат хором.

— Ему всего четыре, так что…

Но их тон слегка меняется, становясь все назойливее и лишаясь всякого подобия добродушия. Рассеивая иллюзию пьяного веселья, я поворачиваюсь к джентльмену, который привел меня сюда, но он, казалось, застыл. Щеки пламенеют, карие глаза опущены.

— А вообще бывают горячие папики?

— Наверное. Прошу извинить…

Я встаю.

— Бросьте, — вступает Джоунз, пригвоздив меня взглядом. — Хотите сказать, что никогда не трахались ни с одним папиком?

Мое терпение лопается.

— До чего же оригинально! Жаждете узнать, какими бывают папики? Точно такими, какими станете вы года через два. И они не трахают нянь. Они не трахают своих жен. И вообще никого. Потому что толстеют, лысеют, теряют аппетит и много пьют. По обязанности. По необходимости. Не из желания. Так что веселитесь, мальчики, пока можете. Нет-нет, пожалуйста, не вставайте.

Я с колотящимся сердцем натягиваю свитер, хватаю сумочку и иду к двери.

— Эй, подождите!

Г.С. нагоняет меня уже на улице. Я поворачиваюсь, ожидая, пока он скажет, что у всей его компании рак в последней стадии и царство террора — это их предсмертное желание.

— Послушайте, они ничего такого не хотели… — начинает он.

— Вот как?

Я киваю.

— Интересно, они с каждой девушкой позволяют себе нечто подобное? Или только с теми, кто работает в их домах?

Он скрещивает голые руки и ежится от холода.

— Послушайте, это просто школьные приятели. Теперь я почти не встречаюсь с ними…

И тут во мне просыпается Злая Ведьма.

— Неужели? Какой стыд!

— Они просто пьяны… — лепечет он.

— Нет. Они просто мудаки.

Мы смотрим друг на друга, и я жду, что он скажет еще что-то. Но его, похоже, парализовало.

— Что же, — наконец выдавливаю я, — мне пора.

Я едва держусь на ногах и еще острее ощущаю пульсирующую боль в обожженной ладони.

Бреду по улице и заставляю себя не оглядываться.

Няня!

Вечеринка прошла прекрасно. Огромное спасибо за помощь.

Эти туфли действительно не в моем стиле, а мистеру N. не нравится цвет. Если размер ваш, буду очень рада, если же нет, пожалуйста, отнесите их в магазин распродаж «Анкор», на углу Мэдисон-авеню и 84-й улицы. У меня там открыт шет.

Кстати, вы видели рамку от Лалик, которая стояла на письменном столе мистера N ? Ту самую, где Грейер с отцом в Аспене? Она куда-то подевалась. Не могли бы вы позвонить в фирму, обслуживавшую вечеринку, и спросить, не захватили ли они ее по ошибке?

Я собираюсь приходить в себя в «Блисс» и поэтому отключаю телефон до конца дня.

ПРАДА! П-Р-А-Д-А!

Как у Мадонны! Как будто бы в «Вог»! Эй вы, смотрите, как я гордо вышагиваю! Вы, напялившие хаки, обвешанные пейджерами, играющие в гольф, смакующие «Уолл-стрит джорнал», слушающие «Хэнст хип-хоп», поклоняющиеся Говарду Стерну, хвастающиеся белыми-бейсболками-надетыми-задом-наперед, спесивые жлобы!

 

Глава 3

НОЧЬ ПРАЗДНИКА МЕРТВЫХ

Выбрав по пути домой несколько маленьких тыковок для украшения подоконников, мы с Грейером возвращаемся в квартиру, где я как раз успеваю подписать счет-фактуру на четыре тысячи долларов. Мы с Грейером благоговейно взираем на доставщика, который провозит через кухню пару шестифутовых деревянных ящиков и размещает их в холле. После ленча мы играем в «Угадай, что в ящике».

По догадкам Грейера, там скрываются: собака, горилла, гигантский грузовик и маленький братик. Я предполагаю антиквариат, новую сантехнику для ванной и маленькую клетку для Грейера (последнее я держу при себе).

Оставляю Грейера в опытных руках учителя музыки в четыре пятнадцать и возвращаюсь, как мне было велено, в пять. Для вечеринки в честь Хэллоуина, имеющей место быть в офисе мистера N., я одета как взрослая: в кожаные брюки и новые туфли от Прады. Вхожу и оказываюсь лицом к лицу с ящиком и миссис N., которая лихорадочно пытается взломать его мясницким ножом и вантузом.

— Не хотите, чтобы я позвала управляющего? — спрашиваю я, осторожно протискиваясь вперед. — У него наверняка есть ломик. Или что-то в этом роде.

— О да, не могли бы вы… — пыхтит она.

Я иду на кухню и нажимаю кнопку переговорного устройства. Смотритель обещает прислать рабочего.

— Сейчас придут. Что в этих ящиках?

Она тяжело отдувается, но стараний не прекращает.

— Я… уф… заказала копии костюмов короля Муфасы и его жены Сараби… о дьявол!., из бродвейской постановки «Короля-льва»… фу-у… для этой идиотской вечеринки.

Она наливается краской.

— Как здорово! А где Грейер? — робко спрашиваю я.

— Он ждет вас, чтобы начать одеваться. Нужно спешить. Все должны быть готовы к выходу в шесть.

Все?

Под трели звонка черного хода я поворачиваюсь и медленно шагаю по длинному коридору в комнату Грейера, у которого хватило ума скрыться от размахивающей вантузом матери. Осторожно приоткрыв дверь, я обнаруживаю не один, а два костюма телепузиков, вздымающихся на постели Грейера подобно двум полуспущенным воздушным шарам с парада «Мэйси» в День благодарения.

Господи Боже! Она, должно быть, шутит!

— Няня, мы будем как братик и сестричка!

Пожелай я разгуливать в эксцентричных костюмах, наверняка зарабатывала бы больше денег, чем сидя с чужими детьми!

С тяжелым вздохом я принимаюсь втискивать Грейера в желтый костюмчик, одновременно пытаясь убедить его, что это все равно как пижамные штаны, только круглее.

По квартире разносятся вопли миссис N.:

— У нас есть щипцы? Няня, вы не видели щипцы? Костюмы закреплены проволокой!

— Простите! — ору я по направлению к голосу, который постоянно изменяется, как у сирены проезжающей мимо «скорой помощи».

БАМ!

Минуту спустя, с растрепанными волосами, она врывается в комнату — удивительно похожая на глиняную хижину дикаря.

— Как по-вашему, нужен тут макияж? Нужен тут макияж?!

— Э… возможно, что-нибудь в нейтральных тонах. Вроде той милой помады, которая у вас вчера была за ленчем.

— Нет… я имею в виду что-нибудь… туземное! — Грейер в полнейшем недоумении таращится на мать:

— Мамочка, это твой костюм?

— Мамочка еще не закончила, зайчик. Дай няне загримировать тебя, а то она не успеет помочь мне.

Она выпархивает из комнаты.

Миссис N. купила нам раскраску для лица «Крей-Па», и я принимаюсь делать из нас Блинки и Тигги-Вигги, или как там они, черт возьми, называются. Но как только я принимаюсь за физиономию Грейера, у него начинается приступ чесотки.

— Лаа-Лаа, няня. Я Лаа-Лаа!

Он чешет нос обеими руками, прямо в варежках.

— Ты Тинки-Винки…

— Гров, умоляю, не дотрагивайся до своего лица! Я пытаюсь сделать из тебя телепузика.

Глиняная хижина снова врывается в комнату.

— Господи, он кошмарно выглядит! Что вы делаете?

— Он размазывает краску, — сбивчиво объясняю я. Она грозно взирает на него сверху вниз. Стебельки соломы возмущенно дрожат.

— ГРЕЙЕР АДДИСОН N.. НЕ СМЕЙ КАСАТЬСЯ СВОЕГО ЛИЦА!

И она снова исчезает.

Его подбородок дрожит: наверное, он никогда больше не притронется к лицу… никогда…

— Здорово выглядишь, Гров, — подбадриваю его я. — Только давай доделаем до конца. Хорошо?

Он кивает и наклоняет голову, чтобы мне было удобнее.

— Это нагума матото? — кричит она из холла.

— Акуна матата, — хором отвечаем мы.

— Верно! Спасибо! Акуна матата, акуна матата… Телефон звонит, и я слышу, как она отвечает по второму аппарату, стараясь говорить спокойно:

— Алло? Да, дорогой. Мы почти готовы… но я… Да, но я… заказала костюмы, которые ты хотел. Нет, я… Да, понимаю, но дело в том… Да нет, мы сейчас выходим.

Медленные шаги по мраморному полу по направлению к крылу Грейера. Потом прическа снова появляется в дверях.

— Папочка немного опаздывает, поэтому просто заедет за нами через десять минут и заберет всех. Прошу быть в холле через девять минут.

Девять минут (вползание в вонючий неудобный фиолетовый костюм и натирание физиономии белым жиром) спустя мы, неловко переваливаясь, собираемся в холле вокруг ящиков: маленький желтый Лаа-Лаа, большая фиолетовая кретинка и миссис N. в достойном брючном костюме от Джил Сандер.

Швейцару N-ов требуются обе руки, чтобы впихнуть меня в лимузин, где я плюхаюсь у ног супругов. Пока водитель включает зажигание, я ухитряюсь кое-как забраться на сиденье.

— Где моя карточка? — спрашивает Грейер, едва машина отчаливает от обочины.

То ли из-за слоя неопрена на ушах, то ли из-за последствий шока голос Грейера звучит словно откуда-то издалека.

— Моя карточка! Где она? Где-е-е-е?!

Он начинает раскачиваться взад-вперед на сиденье лимузина, едва не падая на сидящих напротив родителей. Голос миссис N. живо приводит меня в чувство:

— Няня! Грейер, объясни няне, что ты хочешь!

Я изгибаюсь всем телом в направлении Грейера, поскольку фиолетовый пузырь у меня на голове отсекает периферическое зрение.

— Э… что?

Его лицо под гримом краснее свеклы, дышит он тяжело, закатывает глаза и ревет:

— НЯНЯ! МОЯ КАРТОЧКА! КАРТОЧКА ПРОПАЛА!

Иисусе!

— Няня, он требует, чтобы карточка всегда была приколота к одежде…

— Мне очень жаль.

Я перемещаю свою сбрую к нему поближе.

— Грейер, мне очень жаль…

— Моя ка-а-а-а-А-А-АРТОЧКА! — трубит Грейер.

— Эй, — звучит низкий бестелесный голос, — немедленно замолчать!

Ми-и-и-и-и-сссс-ттттер И-и-и-и-и-ккккс, наконец-то мы встретились!

Весь лимузин затаил дыхание. Этот таинственный человек, которому до сих пор удавалось избегать не только меня, но и, осмелюсь сказать, остальных моих спутников, заслуживает полномасшабного стоп-кадра. Темный костюм, очень дорогие туфли. Он сидит лицом ко мне, вернее, к «Уолл-стрит джорнал», полностью закрывающей обзор, вплоть до поблескивающего редеющего пробора, освещенного лампочкой для чтения, нависшей в нескольких дюймах от его головы. Между ухом и подбородком зажат телефон, но он до сих пор только слушал. «Эй» — это первое междометие с тех пор, как мы вошли. Правда, кое-кто вошел, а кое-кого и впихнули.

Вне всякого сомнения, за этой газетой скрывается ГА семейства.

— Какая карточка? — спрашивает он свою газету.

Миссис N. многозначительно смотрит на меня, и становится очевидным, что ответственность за эмоциональный всплеск Грейера падает на мои плечи, поскольку мое место в доме где-то между средним управленческим звеном и горничной.

Тут мы выезжаем на Мэдисон-авеню и направляемся обратно, в верхнюю часть города, к апартаментам N., где все тот же швейцар принимается с энтузиазмом отрывать мне руки и ноги, пытаясь извлечь из лимузина.

— Подождите здесь, — отдуваясь, прошу я. — Сейчас вернусь.

Я поднимаюсь наверх, и целых десять минут, потея и задыхаясь, переворачиваю вверх дном комнату Грейера. Приходится обновить грим, прежде чем я нахожу Карточку в корзине для грязного белья. Зато я осталась жива и готова танцевать рок-н-ролл, в основном — ролл.

Дверь лифта открывается, и там, разумеется, стоит Г.С., мой Гарвард Страстный.

При виде меня у него вытягивается лицо.

Лучше просто убей.

— Что? Никогда не видел хэллоуинского костюма? — раздраженно шиплю я, вваливаясь в кабину с высоко поднятой головой.

— Нет! То есть да, сегодня тридцать первое октября, но…

— Но???

— Я… э-э-э… да, конечно, но… — заикается он.

«Привет! Похоже, ты за словом в карман лезешь, да еще как!»

Я пытаюсь извернуться так, чтобы стать лицом к стене. Конечно, в этой коробке пять на семь особо не развернешься.

— Послушайте, — начинает он, немного помолчав, — мне очень жаль насчет того вечера. Иногда парни становятся совершенными мудаками, когда выпьют. Я знаю, это не оправдывает их поведение, но я уже говорил, что они всего лишь школьные приятели…

— И?.. — обращаюсь я к стене.

— И… — Он словно обмяк. — И вам не следует составлять мнение обо мне по одному пьяному вечеру в «Дор-рианс».

Я делаю пируэт и оказываюсь лицом к нему.

— Да, по одному пьяному вечеру, когда ваши «дружки по старым временам» назвали меня шлюхой. Поймите, иногда мне приходится общаться с друзьями, взгляды которых не совпадают с моими, но только до определенной степени. Если, скажем, на повестке дня стояло бы групповое изнасилование, я нашла бы что сказать по этому поводу!

— Ну…

— Ну?

— Ну, для человека, не любящего поспешных суждений о себе, с вашей стороны довольно лицемерно с ходу судить меня по поведению других!

— Достаточно справедливо.

Я набираю воздуха в грудь, стараясь выпрямиться в полный рост.

— Поэтому позвольте уточнить. Мое мнение о вас основано на том факте, что вы и пальцем не пошевелили, чтобы их заткнуть.

Он смотрит мне в глаза.

— Ладно, я должен был вступиться. Жаль, что тогда все вышло из-под контроля.

Он заправляет волосы за ухо.

— Послушайте, пойдемте сегодня куда-нибудь, и я заглажу все свои промахи. Будет целая компания: мои друзья по колледжу. Это совершенно другие люди. Даю слово.

Дверь снова открывается. И женщина в кашемировом пончо и ее пудель оглядывают нас с одинаковой досадой, потому что мой костюм занял все пространство. Дверь снова закрывается. Я вдруг понимаю, что нам осталось всего два этажа.

— К сожалению, мне предстоит пуститься в разгул, — говорю я, показывая трехпалой рукой на свой фиолетовый торс, — но все же попробую заглянуть часам к десяти.

— Здорово! Сам еще не знаю, куда мы пойдем. Подумывали о «Хаосе», о «Затем», но до одиннадцати точно будем в «Соловье».

— Постараюсь успеть, — киваю я, несмотря на то что не уверена, в какое место из его списка я должна успеть. Лифт прибывает в вестибюль, и я, изображая сексуальную походочку, ковыляю к лимузину, при этом то и дело напоминая себе о необходимости вилять бедрами.

Жду, пока Г.С. благополучно окажется за углом, и, после очередного пинка в зад от швейцара, машина отбывает. Некоторое удовольствие доставляет то обстоятельство, что миссис N. вынуждена наклониться и собственноручно пришпилить карточку на костюм Грейера: в отличие от меня у нее действуют все десять пальцев.

— Милый, я наконец узнала, кто устраивал Брайтманам сафари, — начинает она, однако мистер N. показывает на телефон и качает головой.

Но разве она допустит, чтобы ее затмили?

Она вынимает сотовый из сумочки в виде тыквы от Джудит Лейбер и начинает нажимать кнопки.

Надутые, пухлые, ярко раскрашенные пассажиры сидят в скромном молчании.

— …не думаю, что ее декоратор очень уж постарался…

— …приглядитесь получше к этим цифрам…

— …и розовато-лиловый?

— …при таком положении на бирже? Да он спятил!

— …бамбук для кухни?

— …в следующие три года вернуть десять миллиардов вложений…

Я смотрю на Грейера, тычу фиолетовым пальцем в желтый животик. Он поднимает голову и тычет меня в ответ. Я сжимаю его толстый палец, он сжимает мой.

— Итак…

Мистер N. с громким щелчком закрывает телефон и обращает на меня взор:

— А в Австралии празднуют Хэллоуин?

— Да, кажется. По-моему, у них есть что-то, называемое Днем поминовения усопших, но ряженые… вряд ли. И обычая ходить по домам и выпрашивать сладости тоже нет.

— Милый, — вмешивается миссис N., — это Нэнни. Та, что сменила Кейтлин.

— Ах да, да, конечно. Изучаете законы?

— Я хочу сесть рядом с мамой! — внезапно взрывается Грейер.

— Гров, оставайся со мной, составишь мне компанию, — прошу я, глядя вниз.

— Нет, я хочу сесть с мамой.

Миссис N. смотрит на мистера N., который тут же прикрывается газетой.

— Нельзя же, чтобы твой чудесный грим запачкал мамину шубу. Оставайся с няней, солнышко.

После нескольких раундов он наконец изнемогает, и все мы сидим в каменном молчании, пока машина скользит к самому дну города, где тесные узкие улочки Нижнего Манхэттена уступают место впечатляющим башням Финансового района. Соседние кварталы кажутся опустевшими, если не считать похоронной процессии лимузинов, выстроившихся перед офисом компании мистера N.

Мистер и миссис N. выходят и дружно вышагивают по направлению к зданию, оставив нас с Грейером своими силами выбираться из машины на тротуар. Но мое сферическое тело безнадежно застряло в дверце.

— Няня, скажи «три», и я тебя вытолкну. Скажи «три», няня! Скажи «ТРИ»!!!

Грейер с силой упирается ножонками мне в зад, и поскольку я почти лежу лицом на тротуаре, неудивительно, что он не слышит, когда я ору «Три!».

Поэтому я поворачиваю голову налево и вижу, как Грейер вытягивает губы в щель окна.

— Не хочешь, няня? Не хочешь?

Своими разбухшими боками я ощущаю бурную деятельность, сопровождаемую обрывочными восклицаниями, указывающими на работу его гениального ума.

— Ладно, теперь я Кролик, а ты… ты Пух… и мы… ты считаешь. И… и после того как весь мед… прилип к дереву… ТРИ, НЯНЯ, НА СЧЕТ «ТРИ»!

Не исключено, что он сотворил катапульту из бумажных салфеток…

— ПЛЮХ!

— Получилось, няня, получилось!

Я выпрямляюсь, беру трехпалой рукой его ручонку, и мы гордо шествуем вперевалку к парадному входу. Мистер и миссис N. любезно придержали для нас лифт, и мы едем на сорок пятый этаж с еще одной парой, дети которой не смогли приехать в «Домашние задания».

Мы все выходим в похожую на пещеру приемную, превращенную в декорации к фильму Тима Бертона: мраморные стены покрыты вырезанными из картона летучими мышами и паутиной. Каждый дюйм потолка увешан лентами, пауками и скелетами. По всей комнате с равными интервалами расставлены ресторанные столики. На каждом сияют вставленные в тыквы свечи.

Похоже, каждый безработный актер во всех трех соседних штатах был призван развлекать войска. Франкенштейн у стойки секретаря делает вид, что отвечает на звонки, Микки-Маус проходит мимо с бокалами на подносе, а Мэрилин в углу поет для небольшой толпы коллег мистера N. «С днем рождения, мистер президент».

Грейер с некоторым трепетом оглядывается, но тут же успокаивается при виде Гарфилда, разносящего сандвичи с ореховым маслом и желе.

— Можешь взять один. Давай, Грейер, — подбадриваю я.

Рукой в перчатке брать сандвич нелегко, но он справляется. И начинает медленно жевать, постепенно все крепче прижимаясь к моей ноге.

Дальняя стеклянная стена открывает головокружительный вид на Статую Свободы. Похоже, только я одна могу оценить его по достоинству: дело в том, что у очень немногих нянь лица открыты. Очевидно, идея нарядить няню принадлежит не только миссис N. Все няни облачены в громоздкие, взятые напрокат костюмы не менее трех футов в окружности. Если ребенок — маленькая Белоснежка, няня — большой Гном. Крошечного фермера ведет за руку огромная корова, сказочного Крысолова — крыса-великан. Однако пальму первенства держат, естественно, телепузики. Я обмениваюсь слабыми улыбками с двумя Тинки-Винки с Ямайки.

К нам подплывает пара с маленьким Вудстоком и большим Снупи.

— Лапочка, ты выглядишь просто сказочно, — говорит жена то ли миссис N., то ли Грейеру.

— Поздравляю с Хэллоуином, Жаклин, — отвечает миссис N., посылая приятельнице воздушный поцелуй.

Жаклин, в черном костюме от Армани и миниатюрной розовой шляпке-таблетке, набрасывается на мистера N.:

— Дорогой, вы не в костюме? Нехороший мальчик! На ее супруге — капитанская фуражка, поразительно гармонирующая с костюмом в тонкую полоску.

— Я одет адвокатом, — поясняет мистер N., — но на самом деле я инвестиционный банкир.

— Перестаньте! — хихикает Жаклин. — Сейчас лопну от смеха! А нашим дорогим малышам следовало бы посмотреть на уголок игр: там просто восхитительно!

Я смотрю на Снупи, поникшего под весом гигантской головы.

— На этот раз нам удалось найти прекрасную фирму для организации вечеринок. Прием у Блекстоунов в День независимости был просто незабываемым!

— Я слышала что-то подобное. Митци Ньюмен только об этом и говорит! Велела установить у себя в Коннектикуте парашютную вышку. Ну же, Грейер, пойди поиграй, — теребит сына миссис N.

Он озирает весь этот чудовищный муравейник и, похоже, в данную минуту не слишком хочет разлучаться с родителями.

— Давай, парень, если будешь молодцом, поведу тебя посмотреть столовую для администрации, — обещает мистер N., чем побуждает Грейера взглянуть на меня.

— Комната, где папочка обедает, — поясняю я и, взяв его за руку, следую за нашими арахисовыми орешками в отведенный для детей сектор, отгороженный низким заборчиком. Увидев, что гостей встречает Барби, я радостно киваю: — Хорошая идея! Давайте не впускать сюда взрослых!

Вся двадцатифутовая площадка заполнена игровыми столами и играми, по большей части заключающимися в бросании предметов.

«Чья-то явная недоработка», — отмечаю я, когда сверху падает маленький вертолетик.

Я очень быстро замечаю, что подносы с напитками для взрослых здесь не циркулируют, и перегибаюсь через заборчик, чтобы немного передохнуть. Время от времени сюда приходят родительницы и в манере метрдотеля осведомляется, весело ли ребенку.

— Настоящее привидение. О-о-о, как страшно!

А потом делятся друг с другом:

— Вы представить не можете, сколько стоил наш ремонт, просто с ума сойти! Но Билл захотел кинозал!

Обе в унисон пожимают плечами, закатывают глаза и качают головами.

Появляется миссис N. вместе с Салли Киркпатрик, чей сын занимается плаванием в одной группе с Грейером. Ей приспичило понаблюдать, как ее трехфутовый Бэтмен пытается уничтожить свою швыряющую кольца противницу. Я останавливаюсь сзади, выжидая момента спросить, когда Грейер ляжет сегодня спать.

— Тебе повезло с новой девушкой! Стоит ей слово сказать, и Грейер сам идет в бассейн! — завидует миссис Киркпатрик.

— Спасибо. Жаль, что не могу сама его возить, но вторник — мой день в Лиге Родителей, а с его фигурным катанием по пятницам, французским по четвергам и физкультурой по средам мне позарез необходим хотя бы один свободный день для себя.

— Как я тебя понимаю! У меня то же самое. В этом сезоне я сама в четырех различных комитетах. Кстати, насчет конкурса на лучшую грудь… Оставить за тобой столик?

— Конечно.

— А что случилось с Кейтлин? Твоя новая девушка, похоже, не знает.

— Салли, это был настоящий кошмар. Мое счастье, что удалось сразу найти другую няню! Кейтлин, чью работу кстати, я никогда не считала образцовой, но мирилась, потому что… да потому что так уж получается! Так или иначе, у нее хватило наглости попросить дать ей последнюю неделю августа! И это после того, как я отпустила ее на целых две недели в январе, когда мы ездили в Аспен.

— Ты шутишь!

— Я сразу почувствовала, что она пытается сесть мне на шею…

— Райан, играй честно: это кольцо Иоланты! — орет Салли своему Бэтмену.

— Но я положительно не знала, что делать, — продолжает миссис N., прихлебывая перье.

— Поэтому ты ее уволила? — жадно допрашивает Салли.

— Сначала я поговорила с профессиональным консультантом по проблемам семьи…

— И с кем же?

— С Брайаном Свифтом.

— Я слыхала, что он просто бог.

Более того! Помог мне увидеть вещи в перспективе. Дал ясно понять, что затронут мой авторитет хозяйки дома и мне необходимо немедленно найти замену, чтобы довести свою позицию до ее сведения.

— Блестяще. Не забыть взять у тебя телефон. У меня такая же беда с Розаритой. Вчера я попросила ее сбегать в Средний Манхэттен, купить кое-что, пока у Райана хоккей, а она заявила, что не желает! Вроде бы ей не хватит времени, чтобы успеть обратно. Можно подумать, я не знаю, сколько на это требуется времени!

— Возмутительно! В конце концов, пока дети на занятиях, они ничего не делают! Просиживают стулья за наши же деньги!

— Ты уже покончила с собеседованиями?

— Нет, во вторник едем в Колледжиет, но я еще не уверена, что хочу возить Грейера в Вест-Энд, — отвечает миссис N., покачивая головой.

— Но это такая хорошая школа! Мы будем на седьмом небе, если Райан туда попадет! Надеемся, что скрипка даст ему преимущества.

— О, Грейер играет на пианино… Я и понятия не имела, что это имеет какое-то значение.

— Зависит от уровня подготовки. Райан уже выступает на региональных конкурсах…

— Неужели?! Фантастика!

Опасаясь, что под влиянием двух порций водки с тоником я ляпну что-нибудь неподходящее, потихоньку отхожу и замечаю Грейера, все еще швыряющего детские погремушки с меткостью истинного профессионала, что позволяет мне схватить с подноса очередной стаканчик и спокойно понаблюдать за взрослыми. Все в черном. Мужчины высоки, женщины стройны, и все держат левую руку поперек живота. Пальцы поддерживают правый локоть, чтобы было свободнее жестикулировать стаканом со спиртным. По мере того как свечи в тыквах медленно догорают, длинные тени ложатся на банкиров и банкирских жен, делая их похожими на героинь комиксов Чарлза Аддамса.

Я понимаю, что захмелела от жары и алкоголя, но мой фиолетовый зад не вмещается в узкие пластиковые стульчики. Поэтому я сажусь на пол в нескольких футах от стола с тортами, куда пришел Грейер, чтобы переждать, пока от дохнет его вбрасывающая рука. Вокруг нас так лихорадочно суетятся официанты и прочая наемная сила, что мне приходится не спускать глаз с Грейера. Тот увлеченно украшает уже четвертый торт. Я прислоняю голову к стене и с гордостью наблюдаю, как он смело хватает спринклеры и серебряные шарики, в то время как другие дети, словно готовящиеся к операции хирурги, ждут, чтобы няни, сгрудившиеся за их спинами, подали им тубы с глазурью.

Постепенно бурная деятельность Грейера замедляется. Он уставился остекленевшими глазами на центральное украшение: черную с оранжевым картонку. Липкие ручонки неподвижно лежат на столе. Лицо покрыто мелкими капельками пота: должно быть, он просто плавится от жары в этом костюме. Я подкрадываюсь ближе и шепчу ему на ухо:

— Эй, приятель, почему бы тебе не отдохнуть от тортов и немного не прогуляться со мной?

Он ложится лбом на стол, едва не задев свой сладкий шедевр.

— Пойдем, Гров, — зову я, обнимая его и отползая на коленях к стене. Расстегиваю его капюшон и вытираю салфеткой грим, капающий со лба, и глазурь с ладошек.

— Хочу ловить зубами яблоко, — бормочет он, когда я кладу его себе на колени.

— Конечно, но сначала полежи немножко. Закрой глазки и помолчи.

Я снова прикладываюсь к стакану, после чего все окружающее теряет резкие очертания. Одновременно обмахиваю себя и Грейера проспектом, найденным под ближайшим шкафом. Очевидно, Грейер задремал: маленькое тельце заметно потяжелело. Закрыв глаза, я пытаюсь представить себя в этой комнате, во главе длинного стола с подчиненными, но перед глазами так и вертится сцена совета директоров, проводимого Тинки-Винки.

Должно быть, я тоже забылась, потому что вдруг вижу миссис N. в норковом костюме Лаа-Лаа, пытающуюся убедить меня позволить ей потолковать с компашкой Г.С. насчет «этой истории со шлюхой», поскольку ее призвание — «определение границ». Тут на сцене появляется мистер N., танцующий под мелодию «Монстр Мэш». Он снимает голову и оказывается моим Г.С, требующим отвести его в ванную. Я просыпаюсь.

— Няня, хочу писать!

«Монстр Мэш» сверлит уши. Я наконец различаю часы, полускрытые искусственной паутиной.

Половина, дьявол его побери, десятого. Ладно, что теперь? Двадцать минут до квартиры N., десять — чтобы избавиться от этой штуки, и еще двадцать, чтобы добраться до «Соловья»? Ведь он все еще будет там, верно?

— О'кей! Пора сворачиваться. Найдем ванную и направимся домой!

— Няня, я не могу так быстро!

Я подхватываю едва волочащего ноги Грейера, сажаю на свой фиолетовый загорбок и лавирую между павшими и ранеными, находящимися в разных стадиях гипергликемии.

— Скорее, скорее. Не знаете, где ванная? — осведомляюсь я у миниатюрной индианки в костюме очередного телепузика, пытающейся утешить такого же телепузика поменьше, которому, по всей видимости, так и не удалось откусить привязанный за нитку пончик. Бедняга истерически орет, и оглушенная няня тычет пальцем в бесконечную очередь, исчезающую за углом. Я осматриваюсь в поисках уединенного растения в горшке побольше размером, готовясь заодно объяснить, что «это просто игра такая». Но Грейер показывает куда-то в сторону.

— Ванная комната там, в офисе папы.

Я ставлю его на ноги, требую показать дорогу и при этом бежать так, «будто за нами гонятся».

Он мчится по пустому коридору, прижимая ручонки к известному месту. Здесь почти совсем темно, и приходите; бежать, чтобы не упустить его из виду. Наконец он толкает какую-то дверь, я лечу следом и едва не сбиваю с ног застывшего в дверях малыша.

— Привет, Грейер!

Мы оба растерянно моргаем. Мистер N. включает лампу, а навстречу к нам идет она — в черных чулках, короткой юбочке и котелке. Я сразу же узнаю ее.

— Здравствуйте, няня, — говорит она, заправляя выбившиеся из-под котелка рыжие волосы.

Мы с Грейером безмолвствуем.

Мистер N. выходит из-за стола, наспех приводя себя в порядок и украдкой вытирая помаду с губ.

— Поздоровайся, Грейер.

— Мне нравится твой костюм, — жизнерадостно объявляет она, прежде чем Грейер успевает ответить. — Помнишь, я — Чикаго, потому что там наш самый большой рынок сбыта!

— На ней нет трусиков, — тихо говорит он, показывая на ее сетчатые ноги и вопросительно взирая на меня.

Мистер N. поспешно поднимает Грейера, не глядя ни на кого из присутствующих, включая собственного сына, и. бросив: «Пора на покой, парень. Сейчас найдем твою маму», — направляется к выходу.

— Э… мы должны найти ванную. Грейер хочет… — пытаюсь объяснить я, но он не оборачивается.

Я смотрю на мисс Чикаго, но она уже протискивается мимо и удаляется, стуча каблуками, в противоположном направлении.

Мать твою!

Янехочуничегознатьянехочуничегознатьянехочуничего-знать!..

Хватаю рюмку с забытого на журнальном столике подноса с ледяной водкой и быстренько опрокидываю ее.

Слава Господу милосердному, уже через несколько минут семейка N. и я летим по ФДР, а Грейер полностью отключился, положив голову мне на колени. Подозреваю, что, когда мы выйдем, на сиденье окажется пятно, но, черт возьми, я предупреждала!

Миссис N. откидывает голову на кожаный подголовник и закрывает глаза. Я опускаю окно (всего на дюйм, не больше), чтобы подставить лицо свежему ветру с Ист-Ривер. Я немного пьяна. Вернее, немного больше, чем немного.

Откуда-то издалека доносится нерешительный щебет миссис N.:

— Я говорила с матерью Райана, и она утверждает, что Колледжиет — одна из лучших школ в стране. Завтра же позвоню и запишу Грейера на собеседование. Кстати, она сказала, что они с Беном решили этим летом снять домик в Нантакете. Уоллингтон и Сьюзен отдыхали там последние четыре года, и Салли уверена, что это может оказаться приятным разнообразием после Хэмптона. Она считает, что иногда полезно уехать подальше от Мейдстоуна, да и детям необходимы новые впечатления. А у Кэролайн Хорнер там дом. Салли говорит, что брат Бена отбывает на лето в Париж, так что ты можешь временно воспользоваться его членством в теннисном клубе. И няня тоже может поехать! Нэнни, не хотели бы вы провести несколько недель на океанском побережье? Такой прекрасный отдых!

Я навостряю уши при упоминании своего имени — и с нескрываемым энтузиазмом восклицаю:

— Совершенно верно! Прекрасный отдых! И так весело! В-Е-С-Е-Л-О!

Разумеется, я согласна.

Пытаясь оттопырить фиолетовые большие пальцы, я представляю себя наедине с океаном и своим Гарвардом Страстным.

— Наааантакет! Пляж, волны и прибой. Как можно отказаться от этого? Считайте, я уже подписалась.

Сквозь полуопущенные ресницы я вижу, как она вопросительно поднимает брови, прежде чем повернуться к храпящему мистеру N.

— Что же, тогда… — Она закутывается в норку и возвещает мелькающему за окном городу: — Значит, решено. Завтра же звоню риелтору.

Полчаса спустя мое такси со свистом летит назад по ФДР, в противоположном направлении, к Хьюстон-стрит. Я придирчиво смотрю в зеркальце пудреницы, выискивая остатки грима. Потом подаюсь вперед, и глаза слепят ярко-зеленые циферки на часах таксиста. 10.24. Давай, давай, давай!

Сердце бешено стучит, и адреналин невероятно обостряет чувства. Я ощущаю каждый толчок на каждой рытвине и обоняю дым от выкуренной сигареты предыдущего пассажира. Сочетание сюрреалистического настроя вечера, бесчисленных порций поглощенного мной спиртного и кожаных штанов, в которые я втиснута, а также обещание потенциальной интрижки с Гарвардом Страстным только усиливают эмоциональное напряжение. Передо мной, говоря без обиняков, стоит нелегкая задача. Все принципы, какие у меня имелись ранее: политические, моральные и т.д., — растаяли, утекли, похоронены.

Такси подъезжает к 13-й улице, останавливается на крайне сомнительном отрезке Второй авеню, я швыряю водителю двадцать баксов и захожу внутрь. «Соловей» — одно из тех мест, куда я поклялась не совать носа с того дня, как окончила школу. Пиво подают в пластиковых чашках, пьяные клиенты, вооруженные «дротиками», делают поход в туалет миссией почти невыполнимой, а если вам все-таки удалось туда пробиться, дверь не закрывается. Словом, вы оказываетесь в типичной выгребной яме, которую давно уже не выгребали.

Две секунды уходит на то, чтобы повертеть головой и обнаружить отсутствие Гарварда Страстного. Думай. Думай. Они собирались начать с «Хаоса».

— Такси!

Я выпархиваю на углу Западного Бродвея и занимаю очередь за людьми, которые, как ни странно, явились сюда добровольно. Однако вскоре меня вместе со стайкой скудно одетых девиц теснят за канаты, пока толпа распаленных парней безуспешно штурмует вышибалу.

— Давайте-ка посмотрим ваше удостоверение личности.

Я лезу в сумочку и вручаю шестифутовому вышибале коробку с соком, пачку печенья и пачку влажных салфеток. И только потом открываю бумажник.

— Двадцать баксов.

Прекрасно! Просто прекрасно!

Я швыряю ему эквивалент двух часов, проведенных в костюме телепузика, и поднимаюсь по темной лестнице, обрамленной непристойными черно-белыми снимками обнаженных женщин с лилиями в руках. Басовый ритм, несущийся из музыкального автомата, вполне можно назвать акустическим насилием, и «бам-бам» барабана толкает меня вперед, напоминая о старых мультиках, где музыка Тома неизменно выталкивает Джерри из спичечного коробка, служащего ему постелькой.

Я начинаю проталкиваться сквозь толпу людей, выглядывая… что? Каштановые волосы? Гарвардскую футболку? Здесь в основном тусуются туристы, студенты Нью-Йоркского университета, приехавшие из штата Юта, и геи — лысеющие женатые геи из Айленда. Не слишком привлекательная смесь. И все они ищут развлечений. Нервная пульсация гитар словно выставляет их передо мной напоказ в доступ-Ном лишь мне одной диафильме: уроды, уроды, уроды.

Я пытаюсь пробиться на танцпол, за который тоже приходится платить свою цену. Толпа не только крайне неприятна, но и чрезвычайно нескоординированна. И полна энтузиазма. Нескоординированна и полна энтузиазма: летальное сочетание.

Я осторожно маневрирую через беспорядочно болтающиеся конечности на другой конец зала, к бару, делая усилия, чтобы постоянно оставаться в движении. Нежелательные знаки внимания грозят вам, только если стоите неподвижно или, не дай Бог, танцуете; в таком случае вам гарантировано, что уже через секунду незнакомый пах бесцеремонно прижмется к вашей заднице.

— Мартини, чистый, без оливок.

Мне необходима некоторая поддержка, чтобы снять стресс и вселить силы.

— Мартини? Довольно крепкая штука, вы не находите?..

О Боже! Это мистер COCKS! А мне казалось, что Г.С. сегодня тусуется со своими дружками по колледжу.

— Как на вкус? Вам нравится?

— ЧТО?! НЕ СЛЫШУ, — шепчу я одними губами, выискивая взглядом Г.С. поверх его белой бейсболки.

— МАРТИНИ! КРЕПКАЯ ШТУКА! Верно.

— ПРОСТИТЕ! НИ СЛОВА!

Я нигде его не вижу, значит, придется напомнить Крепкому Мартини насчет «Доррианс».

— КРЕПКАЯ!

Конечно, парень! Все, что скажешь.

— ПОСЛУШАЙТЕ, МЫ ВСТРЕЧАЛИСЬ В «ДОРРИАНС»! Я ИЩУ ВАШЕГО ДРУГА!

— ТОЧНО! ЭТО НЯЯЯЯЯНЯЯЯ. Именно я и есть.

— ОН ЗДЕСЬ? — кричу я.

— НЯЯЯЯЯЯНЯЯЯЯ.

— ДА, Я ИЩУ ВАШЕГО ДРУГА. ОН… ЗДЕСЬ?..

— УГУ… БЫЛ С КАКИМИ-ТО ПРИЯТЕЛЯМИ ИЗ КОЛЛЕДЖА КУЧА КИСОК ИЗ ШКОЛЫ ИСКУССТВ…

УЕХАЛИ В КАКУЮ-ТО ГРЕБАНУЮ ГАЛЕРЕЮ: ТО ЛИ КАРТИННУЮ, ТО ЛИ ПОЭТИЧЕСКУЮ. ТО ЛИ «ТУДА». ТО ЛИ «ПОТОМ»…

— «ЗАТЕМ»? — ору я ему в ухо в надежде оглушить навсегда.

— УГУ, ИМЕННО. ВЫВОДОК ЦЫПЛЯТ В ЧЕРНЫХ ВОДОЛАЗКАХ ГЛУШИТ ГРЕБАНЫЙ ИМПОРТНЫЙ КОФЕ…

— СПАСИБО!

И меня нет.

Я вылетаю в холодный вечер и с облегчением взираю на вышибалу, отвязывающего канаты. Вынимаю бумажник и наскоро провожу инвентаризацию. Конечно, можно добраться туда за десять минут и сэкономить денежки, но эти туфли…

— Хелло!

Я поднимаю глаза и вижу… себя во фланелевой пижаме, на диване Чарлин. Рядом возлегает Джордж. Телевизор переключен на образовательный канал.

— Хелло! Не могли бы мы поговорить секундочку? Сегодня утром ты встала в половине шестого. Ты хотя бы поела как следует? Когда ты в последний раз выпила стакан воды? Твои ноги, вероятно, тебя убивают!

— И что? — спрашиваю я себя, пыхтя вниз по Спринг-стрит.

— Да то-о-о, что ты устала, пьяна и, не обижайся, выглядишь не так уж классно. Поезжай домой. Даже если отыщешь его…

— Слушай, фланелевая душа, вечно греющая диван пожирательница китайской лапши, перманентная неудачница, ты сидишь дома одна. Я знаю, что это такое, ясно? Да,

мои ноги кровоточат, я едва передвигаюсь, не могу как следует вдохнуть из-за чертовых кожаных штанов, а перемычка трусиков натирает между ягодицами, но я заслужила это свидание. И оно состоится, потому что у меня за ушами до сих пор еще остался грим. Я заработала это!!! Что, если я больше не смогу найти его… никогда? Да, я хочу домой.

Хочу разлечься на диване. Но сначала мне нужен он! А потом — смотреть телевизор хоть до конца жизни.

— Да, но ты вовсе не кажешься так уж…

— Конечно, нет! И кто бы казался в такой-то час?! Дело не в этом! Я должна выиграть!!! А он должен увидеть меня в кожаных брюках! Он не может, не может, не может лечь сегодня спать, представляя меня в гнусном фиолетовом костюме телепузика!!! Ни в коем случае. Спокойной ночи.

Я набираюсь решимости, сворачиваю на Мерсер и подхожу к швейцару: художественная галерея со швейцаром? Он даже не дает мне открыть рот.

— Простите, леди, сюда нельзя. Закрытый прием.

— Но… но… но… — ошарашенно бормочу я.

— Простите, леди. И на этом все.

— Такси!

Я одалживаю сигарету у водителя и выдыхаю дым, глядя, как город мелькает уже в обратном направлении. И думаю о том, что через много лет именно эта поездка воскресит память о моей молодости.

И если кто хочет меня видеть, пусть назначает точное место!!!

Я стряхиваю пепел в окно. Что же, синдром шведского стола… Для нью-йоркских мальчиков Манхэттен — это все, что можно проглотить. Зачем привязываться к одному месту, когда за углом может оказаться более классное? Зачем увлекаться одной моделью, когда в любую минуту в дверь может войти лучше (выше, тоньше)?

Итак, чтобы избежать необходимости выбирать, принимать решение, эти парни делают религию из хаоса. И, как следствие, их жизнь управляется эксцентричной потребностью в счастливых открытиях. Целое поколение с девизом «Посмотрим, что случится». А на Манхэттене может случиться и так, что оказываешься в тусовке Кейт Мосс в четыре утра.

Значит, если мне повезет столкнуться с ним три уикэнда подряд, имеется некоторая возможность стать его подружкой. Но проблема в том, что их преклонение перед анархией вынуждает тех, кому случилось завязать с ними некие отношения, не пускать на самотек ни одной мелочи, иначе ничего не случится вообще. Мы становимся их матерями, наставницами, няньками. И на руках оказывается весь спектр детских капризов и непостоянств: от Г.С., неспособного сидеть весь вечер в одном клубе, до мистера N., всегда опаздывающего, приходящего слишком рано или вообще не приходящего.

Я затягиваюсь одолженным «Парламентом» и думаю о костюмах из «Короля-льва», чулках в сеточку, кожаных брюках, надеждах, канувших в ночь.

Такси выезжает на 93-ю улицу, и я лезу за последней смятой двадцаткой. Машина уезжает, и внезапно становится очень тихо. Несколько минут я стою на тротуаре: воздух обжигающе холоден, но почему-то становится легче. Я сажусь на крыльцо, смотрю на далекие огоньки Куинса, подмигивающие на другом берегу Ист-Ривер. Жаль, что нет еще одной сигареты.

Поднимаюсь наверх, расстегиваю брюки, сбрасываю туфли, тянусь к воде, пижаме и Джорджу. На девятом этаже знакомого здания миссис N. все еще сидит без сна в мягком кресле, напротив своей бежевой кровати, наблюдая, как с каждым негромким всхрапыванием поднимается и падает одеяло. А где-то мисс Чикаго стягивает свои сетчатые чулки и ложится в постель одна.

 

Глава 4

ПРАЗДНИЧНЫЕ ПОЗДРАВЛЕНИЯ ЗА ДЕСЯТЬ ДОЛЛАРОВ В ЧАС

Я поворачиваю ключ и по заведенной привычке налегаю на тяжелую входную дверь семьи N., но она с трудом приоткрывается и тут же застревает.

— Ха, — бормочу я.

— Ха, — отзывается Грейер из-за спины.

— Что-то загородило дверь, — поясняю я и, просунув руку внутрь, принимаюсь слепо шарить в надежде преодолеть преграду. Но у Грейера свой метод.

— МАААААА! ДВЕРЬ НЕ ОТКРЫВАЕТСЯ! — вопит он.

Я слышу шорох шагов миссис N.

— Да, Грейер, мамочка уже идет! Я просто не смогла унести всю свою добычу за один заход.

Она тянет за ручку и предстает перед нами по колено в грудах пакетов от Гуччи, Феррагамо, Шанель, Гермеса и бесчисленных серебряных коробках, перевязанных фиолетовой лентой: фирменная подарочная упаковка «Бергдорфа». Она держит под мышкой то, что, по-видимому, не давало двери открыться: синий сверток от Тиффани.

— Представляете, у людей хватает ума обручиться в это время года?! Можно подумать, что мне делать нечего, как только бежать к Тиффани и выбирать серебряный поднос! Могли бы поиметь совесть и подождать до января: всего один месяц, не так уж и долго. Прости, Грейер, что не могла прийти на твой праздник. Уверена, ты прекрасно провел время с няней!

Я кладу рюкзачок в шкаф для пальто и снимаю сапоги, прежде чем помочь Грейеру расстегнуть куртку. Он неуклюже старается уберечь игрушку, которую мы делали целых три часа вместе с его одноклассниками (и их нянями) на школьном Семейном Празднике Рождества. Он плюхается на пол, чтобы мне было легче стянуть с него мокрые ботинки.

— Грейер сотворил настоящий шедевр, — говорю я. — Просто чудеса делает с пластиком и блестками!

— Это снеговик. Его зовут Эл. Он простудился и теперь должен принимать много витамина С, — объявляет Грейер с таким видом, словно представляет почетного гостя.

— Вот как, — рассеянно роняет она, прижимая пакет от Тиффани к бедру.

— Почему бы тебе не присмотреть место, где можно повесить Эла?

Я помогаю ему встать, и он плетется в гостиную, выставив перед собой свое бесценное произведение, словно это яйцо Фаберже.

Я тоже поднимаюсь, отряхиваюсь и оборачиваюсь к миссис N., готовая дать ей отчет.

— Как жаль, что вы не видели его сегодня утром. Он был полностью в своей стихии. Он так старательно вырезал блестки! Кстати, вы знаете Гизелу Ратерфорд?

— Дочь Жаклин Ратерфорд? Еще бы… о, ее мать — это нечто! Когда была ее очередь делать ленч, она привезла шеф-повара и установила в углу стойку для омлетов! Честное слово! Дело в том, что по правилам вы должны привозить с собой уже готовую еду. Ну, рассказывайте, рассказывайте!

— Так вот, мисс Гизела потребовала, чтобы Грейер раскрасил снеговика по ее цветовой схеме, оранжевым, поскольку она проводит это Рождество на Саут-Бич.

— О, какая безвкусица! — охает она, широко раскрыв глаза.

— Она выхватила Эла из рук Грейера и швырнула прямо на кучу оранжевых блесток. Я думала, Грейер расплачется, но он только взглянул на меня и заявил, что оранжевые блестки — это просто крошки от всех витаминок С, которыми он лечился от простуды.

— Думаю, у него есть чувство цвета, — кивает она, начиная собирать свои пакеты. — Как ваши выпускные экзамены?

— Не могу дождаться, когда все закончится.

Она встает и выгибает спину, издавая при этом устрашающее потрескивание.

— Как же я устала! Похоже, список с каждым годом все растет! У мистера N. огромная семья и так много коллег! А сегодня уже шестое! Не могу дождаться Лайфорда Кея, чтобы отдохнуть и погреться. Я совершенно измучена. До какого у вас отпуск?

— До двадцать шестого января.

«Еще две недели, и я совершенно свободна от занятий и от тебя!»

— Вам следовало бы отправиться в Европу, пока вы еще студентка и можете не думать о Реальной Жизни.

Ну да, разумеется! Может, мой рождественский бонус как раз покроет стоимость авиабилетов до Европы? Шесть часов в костюме телепузика показали, насколько это реально!!!

— Увидеть Париж в снегу, — продолжает она. — Ничего более очаровательного просто и быть не может.

— Если не считать Грейера, разумеется.

Мы дружно смеемся. И тут звонит телефон.

Миссис N. хватает еще несколько пакетов, прижимает покрепче сверток от Тиффани и направляется к своему кабинету.

— Кстати, няня, елку уже установили. Хорошо бы вам с Грейером спуститься в подвал и принести украшения.

— Сейчас, — киваю я и иду в гостиную.

Дерево, великолепная ель Дугласа, выглядит так, словно вырастает из пола. Я закрываю глаза и несколько секунд вдыхаю аромат хвои, прежде чем обратиться к Грейеру, занятому оживленной беседой с Элом, висящим на самом кончике нижней ветки.

— Эй, похоже, твой Эл вот-вот спрыгнет.

Я тянусь к погнутой скрепке, служащей спасательным тросом для Эла.

— НЕТ!!! Он не хочет, чтобы ты дотрагивалась до него. Только я! — настаивает он.

Следующие утомительные четверть часа мы продолжаем перевешивать Эла с ветки на ветку с тем расчетом, чтобы всю работу делали только руки Грейера. Я оглядываю футы и футы тянущихся до потолка зеленых ветвей и гадаю, заметит ли кто, что в этом году остальные украшения так и не появились на елке. Судя по скорости, с которой мы действуем, процедура может затянуться еще лет на пятнадцать.

Он продолжает что-то шептать Элу.

— Ладно, приятель, — говорю я, — пойдем в подвал и принесем остальные украшения. Нужно же составить компанию Элу! Они присмотрят за ним и не дадут упасть, если он окажется слишком близко от края.

— В подвал?

— Угу. Давай!

— Нужно подготовиться. Надеть шлем и пояс. Иди к двери и подожди меня. Я достану фонарик…

Грейер бежит к себе, а я вызываю лифт. Не проходит и минуты, как он снова появляется. На скейтборде!

— О Боже, Гров! И это все для подвала? — ахаю я.

Он тормозит ногой в носке как раз перед дверью лифта. Велосипедный шлем слегка сбился набок, за поясом штанишек торчит огромный фонарь вместе с йо-йо и чем-то похожим на украшенную монограммой махровую салфетку из своей ванной.

— Теперь пора, — непререкаемым тоном заявляет он.

— Но не стоило ли сначала надеть туфли?

— Нет, они нам не нужны.

Он въезжает внутрь, и дверь закрывается.

— Там, внизу, так здорово! О Господи, о Господи…

Он возбужденно кивает закованной в шлем головой. Последнее время он пересыпает свою речь обращением «О Господи» — это явное влияние Кристиансона, четырехлетнего обаяшки, возвышающегося над всем классом на добрый фут. Даже когда бедняга Эл погрузился в судьбоносные оранжевые блестки, Гизела и Грейер воскликнули в унисон:

— О Господи!!!

Лифт замирает в вестибюле, и Грейер катится вперед, отталкиваясь одной ногой и не забывая придерживать штанишки со всем снаряжением, дабы они не поддались закону притяжения. К тому времени как я его нагоняю, он уже потребовал от Района показывать путь к решетчатому служебному лифту.

— А-а, мистер Грейер! У вас сегодня внизу важные дела? Грейер хлопотливо поправляет свои инструменты и удостаивает Рамона только рассеянным «угу».

Рамон улыбается мальчику и заговорщически подмигивает мне:

— Наш мистер Грейер — очень серьезный человек. У вас уже есть девушка, мистер Грейер?

Лифт, дернувшись в последний раз, останавливается в подвале. Рамон открывает двери, и мы входим в ярко освещенный холодный коридор, пропахший ароматом сохнущих простыней.

— Кладовая сто тридцать два… по правой стороне. Осторожнее, не заблудитесь, иначе мне придется вас искать.

Он снова подмигивает и, многозначительно дернув бровью, закрывает дверь. Я остаюсь одна под свисающей с потолка лампочкой.

— Грейер!

— Няня! Я жду. Иди сюда!

Я иду на звук его голоса, пробираясь в лабиринте клетушек, закрывающих обе стены от пола до потолка. Некоторые забиты больше остальных, но в каждой имеются чемоданы, лыжное снаряжение и различные предметы мебели, прикрытые пузырчатой упаковкой.

Я сворачиваю за угол и вижу Грова, лежащего животом на скейтборде.

— Вот здорово будет, когда па придет домой и начнет украшать елку! В прошлом году Кейтлин начала снизу, а па встал на стремянку и вешал игрушки на верхние ветки! А потом мы пили шоколад в гостиной.

— Повезло тебе! Погоди, сейчас найду ключ.

Грейер нетерпеливо подпрыгивает, пока я открываю клетушку, и, бросившись вперед, ловко лавирует между ящиками. Я не иду за ним: очевидно, он уже не раз проделывал этот путь, а мне не отличить коробки с украшениями от электрической духовки. Поэтому сажусь на холодный цемент и прислоняюсь головой к клетушке напротив. Хорошо, что можно хоть минутку отдохнуть!

Мои родители частенько грезили о своей кладовой, сидя с поднятыми ногами на сундуке, до отказа набитом нашей летней одеждой и служившем заодно журнальным столиком. Иногда мы позволяли себе поговорить о том, для чего употребили бы лишний чулан: совсем как фермеры из Вайоминга, мечтающие выиграть джек-пот в лотерее.

— Ты хоть знаешь, что ищешь, Гров? — кричу я в груды ящиков, поскольку вот уже несколько минут не слышу ни звука. Тишину нарушает громкое лязганье. — Грейер! Что там происходит?

Я было поднимаюсь, но тут из темноты к моим ногам катится фонарик.

— Вытаскиваю вещи, няня! Посвети мне! Нужно достать голубую коробку!

Я направляю яркий луч на клетушку, освещая два грязных носка и тощий, облаченный в хаки зад, вбуравливающийся в середину груды.

— Уверен, что это безопасно? Я могла бы…

— Нашел! Тут полно всего! Мои лыжи! Это мои лыжи, няня, для Аспирина.

— Аспена?

— Аспена. Вот оно! Сейчас передам! Готовься? Готова, няня? Лови!

Он зарылся в коробки. Я слышу возню, и тут откуда ни возьмись в меня летит стеклянный шар. Я роняю фонарик и ловлю игрушку. Ручной работы, с маркой Стьюбена и красным колечком! Прежде чем я успеваю опомниться, за первым шаром следует второй!

— ГРЕЙЕР! ЗАМРИ!!!

Похоже, я позволила Микки-Маусу править бал! Фонарь катится по полу, бросая причудливые отблески на горы коробок.

— Ну-ка сюда, мистер, и немедленно! Твоя очередь держать фонарь.

— Неееет…

— Грейер! — восклицаю я голосом Злой Колдуньи.

— ЛАДНО!

Он лезет обратно задом наперед. Я отдаю ему фонарик.

— Давай попробуем снова. Только на этот раз поменяемся местами.

Когда мы возвращаемся наверх, Грейер марширует вперед, чтобы составить план атаки, пока я неохотно оставляю коробку с украшениями в переднем холле.

— Няня? — доносится слабый голосок.

— Что, Грейер?

Я следую за ним в гостиную, где неотразимый юноша в стиле Джонни Кэша возвышается на стремянке, украшая елку Грейера.

— Передайте мне коробку с голубками, — бросает он, даже не оборачиваясь, чтобы взглянуть на нас.

Мы с Грейером, продолжая стоять у двери, обозреваем пол, усеянный голубками, золотыми листьями, викторианскими ангелами и жемчужными нитями.

— Слезай! Мой папа сам украсит верхние ветки.

— Погоди секунду, Грейер, — прошу я, протягивая птичек человеку в черном. — Я сейчас вернусь.

— Лучше слезай, или папа тебе наподдаст! — слышу я предупреждение Грейера.

Подхожу к кабинету миссис N. и стучу.

— Войдите.

— Привет, миссис N. Простите, что побеспокоила… Обычно безлико-аккуратная комната завалена пакетами и пачками рождественских открыток.

— Ничего-ничего, входите… что случилось?

Я открываю рот.

— Видели Джулио? Ну разве он не гений? Какая удача, что он согласился приехать. Джулио — лучший эксперт по украшению елок. Видели бы вы, что он сделал для Эгглстоунов! Дух захватывает!

— Я…

— Кстати, пока вы здесь, можно спросить? Как по-вашему, клетчатая юбка из тафты не слишком банально для шотландской рождественской вечеринки? Не могу решить сама…

— Я…

— О! Вы должны видеть эти миленькие двойки, которые я купила сегодня для племянниц мистера N.! Надеюсь, цвет им подойдет. А вы надели бы кашемир в пастельных тонах?

Она вытаскивает пакет с эмблемой TSE.

— Может, лучше обменять…

— Я пришла сказать, — вставляю я, — что Грейеру очень хочется самому украсить елку. Он говорит, что они с Кейтлин и мистером N. сами все сделали в прошлом году. Вот я и подумала, может, стоит поставить ему в комнату маленькую елочку, чтобы он смог повесить пару игрушек, просто для развлечения…

— Не думаю, что сорить елочными иглами по всему дому — такая уж хорошая идея. Если он хочет украшать елку, почему бы вам не отвезти его в Рокфеллеровский центр?

— Ну… Да… нет, да… прекрасная мысль, — бормочу я, открывая дверь.

— Спасибо! Извините, я ужасно занята.

Я возвращаюсь в гостиную как раз в тот момент, когда Грейер протягивает Джулио детскую серебряную ложечку на нитке.

— Эй, как насчет этого? Куда вешать? Джулио брезгливо оглядывает ложку.

— Это не совсем совпадает с моим видением… Глаза Грейера наполняются слезами.

— Ладно, если уж так хочешь… куда-нибудь назад. В самый низ.

— Грейер, у меня есть план! Хватай Эла, а я пойду за твоей курткой.

— Бабушка, это Грейер. Грейер, это бабушка.

Перед тем как присесть на корточки, моя бабушка чуть подтягивает пижамные штаны из черного атласа. Жемчужины на ее шее еле слышно позвякивают, ударяясь друг о друга.

— Рада познакомиться, Грейер. А это, должно быть, Эл.

Грейер густо краснеет.

— Ну, празднуем Рождество или как? Входи каждый, кто хочет отведать праздничного пирога!

— Огромное спасибо, ба. Нам крайне необходимо украсить любую свободную поверхность.

— Поверхность? Обижаешь!

Звонят в дверь, и пока я снимаю с Грейера куртку, бабушка идет открывать. На пороге появляется гигантское дерево, по какой-то прихоти судьбы обзаведшееся двумя руками.

— Сюда, — показывает она. — А ты, Грейер, закрой Элу глаза ладонями. Сюрприз!

Мы сбрасываем сапоги и следуем за бабушкой. Нужно отдать ей должное: она вынудила-таки посыльного установить ель прямо посреди гостиной. Потом бабушка провожает его и возвращается.

— Ба, тебе ни к чему было покупать…

— Если собираешься делать что-то, дорогая, делай с размахом. А теперь, Грейер, позволь мне включить спецэффекты, и начнем праздник.

Грейер старательно прикрывает ладошкой глаза Эла, пока бабушка ставит кассету с Фрэнком Синатрой.

— Не смогла найти Бинга Кросби, — жалуется она, выключая свет и зажигая свечи, отбрасывающие мягкое сияние на наши семейные фотографии. Фрэнк мурлычет «Эта леди — бродяжка», и всё вместе просто душу греет.

Час спустя мы двое возлегаем на подушках под зелеными ветвями и наслаждаемся горячим шоколадом. Грейер все еще не может найти места для Эла.

— Итак, как твой роман с Г.С.?

— Не могу его понять. С одной стороны, хочется, чтобы он оказался не таким, как эти мальчишки, но с чего бы это ему отличаться от них. Впрочем, какая разница, если я никогда больше его не увижу?

— Продолжай ездить в лифте, дорогая. Вы обязательно встретитесь. А что там с твоими выпускными?

— Остался еще один, и все! Настоящее сумасшествие: N. каждый вечер уезжают на очередную рождественскую вечеринку. Я могу заниматься, только когда Грейер засыпает. Впрочем, это куда лучше, чем пытаться сосредоточиться под те звуки, что издают Чарлин и ее волосатый приятель…

Она вопросительно смотрит на меня.

— Даже говорить об этом не хочу.

— Только не изводи себя. Оно того не стоит.

— Знаю. Но бонус в этом году обещает быть неплохим: она упоминала о Париже.

— О ла-ла, tres bien.

— Няня, Эл хочет знать, почему папа не украшает верхние ветки? — тихо спрашивает Грейер из-за ели.

Я смотрю на бабушку, не зная, что ответить.

— Грейер, — ободряюще улыбается мне она, — хочешь быть христославом?

Заинтересовавшийся Грейер вылезает на свет божий, подходит и кладет ей руку на колено.

— Что вы сказали?

— Христослав, дорогой. Когда славишь Христа, именно ты зовешь Рождество. Ты, маленький Грейер, и есть лучший подарок на праздник! Все, что тебе нужно сделать, — постучать в чью-то дверь, дверь того, с кем ты хочешь разделить радость Рождества, а когда этот кто-то откроет, излить свое сердце в песне. Попробуй!

Он ложится рядом со мной, и мы смотрим вверх, сквозь ветви, устроив головы на одной подушке.

— Бабушка, покажите мне. Спойте что-нибудь, — просит он.

Я поворачиваюсь и улыбаюсь ей. Окруженная свечами, она словно озаряется внутренним светом. И начинает петь вместе со своим Фрэнком: «Ты так прекрасна сегодня».

Грейер закрывает глаза, и я еще чуточку больше влюбляюсь в нее.

Неделю спустя я бодро шагаю вслед за миссис N. и своим воспитанником по тому же коридору, который нам пришлось пробежать в вечер Хэллоуина. Искусственная паутина сменилась зелеными ветками и подмигивающими цветными огоньками. Миссис N. толкает тяжелую дверь офиса мистера N.

— Входи, дорогая. Мистер N. встает, четко освещенный заходящим солнцем, льющимся в огромные, от пола до потолка, окна позади его письменного стола. Я снова потрясена его способностью излучать спокойную силу независимо от того, темно или светло в этой комнате.

Он смотрит в сторону Грейера, но как бы сквозь него:

— Привет, парень.

Грейер пытается отдать пакет с рождественскими подарками, собранными для благотворительной организации, которую поддерживает фирма его отца, но мистер N. уже схватился за нервно заверещавший телефон.

Я беру пакет и наклоняюсь, чтобы расстегнуть сложные застежки на куртке Грейера.

— Джастин говорила что-то насчет печенья в конференц-зале. Почему бы вам пока не отвести Грейера туда? Я поговорю и тут же приду, — распоряжается мистер N., прикрыв рукой микрофон.

Миссис N. роняет свою норку на диван, и мы идем на звуки рождественских гимнов, доносящиеся из-за двойных дверей в конце коридора.

Миссис N. — сказочное видение в зеленом костюме от Мое кино, украшенном ягодками остролиста и пуговицами в форме листочков омелы. В довершение всего каблуки ее туфель представляют собой миниатюрные снежки, с оленем в одном и Санта-Клаусом в другом. Я тихо радуюсь, что меня не заставили одеться снеговиком и прицепить красный нос.

С королевской улыбкой миссис N. открывает двери конференц-зала, в дальнем конце которого сидит небольшая компания женщин, по всей видимости, секретарш. Перед ними открытая банка печенья. Из магнитофона несется бодрая мелодия.

— О, простите. Я думала, тут рождественская вечеринка, — говорит миссис N., останавливаясь у стола.

— Хотите печенье? Я сама пекла, — предлагает жизнерадостная краснощекая особа с сережками в виде елочных лампочек.

— О… — бормочет сконфуженная миссис N.

Дверь снова распахивается, едва не ударив меня и Грейера. Я растерянно моргаю при виде мисс Чикаго. Она как ни Похоже, Грейер помнит.

— Ты не носишь трусов.

О Иисусе сладчайший!

Но в этот момент двери распахиваются, и проем заполняет солидная фигура мистера N.

— Звонит Эд Стросс. Хочет уточнить кое-что в контракте, — обращается он к мисс Чикаго.

— Прекрасно, — кивает она с улыбкой и медленно идет к выходу мимо миссис N., бросив на прощание: — Всем веселого Рождества. — И, оказавшись рядом с мистером N., добавляет: — Так приятно познакомиться наконец со всей вашей семьей.

Мистер N., стиснув зубы, быстро поворачивается и захлопывает за собой дверь.

— Папа, подожди!

Грейер пытается догнать отца, но чашка с виноградным соком выскальзывает из рук, фиолетовые капли падают на рубашку, а на бежевом ковре расплывается огромное пятно. Немедленно поднимается суматоха. Множество пальцев тянется к Грейеру с бумажными салфетками, смоченными минеральной водой. Он жалобно хнычет.

— Няня, буду вам крайне благодарна, если вы станете повнимательнее приглядывать за ним. Пойдите умойте его. Я буду ждать в машине, — цедит миссис N., ставя нетронутую чашку с кофе на стол, словно отказавшаяся от яблока Белоснежка.

Она величественно плывет к двери, но оборачивается и растягивает губы в сияющей улыбке, предназначенной секретаршам:

— До следующей недели!

На следующий день, после обеда, Грейер, слезая со стульчика, объявляет о своих планах:

— Славить Христа.

— Что?

в чем не бывало подплывает к миссис N. Облегающий фланелевый костюм оставляет ровно столько простора воображению, сколько наряд, бывший на ней в вечер Хэллоуина.

— Я что-то слышала о печенье, — объявляет она, но тут в зал врывается приземистая брюнетка, подтолкнувшая всех нас почти к самому столу.

— Миссис N., — бормочет брюнетка, слегка задыхаясь.

— Джастин! Веселого Рождества! — приветствует миссис N.

— Привет, веселого Рождества, не хотите пойти на кухню? Выпить кофе?

— Что за глупости, Джастин! — улыбается мисс Чикаго. — Кофе и здесь есть.

Она подходит к столику с хромированным чайником и пластиковыми чашками.

— Не узнаешь, с чего это они так тянут с этими цифрами?

— Уверены, что не хотите пойти со мной, миссис N.?

— Джастин?

Мисс Чикаго поднимает бровь, и Джастин медленно бредет к двойным дверям.

— Мы не слишком рано? — справляется миссис N.

— Рано? — удивляется мисс Чикаго, наливая две чашки кофе. — О чем вы?

— О семейной рождественской вечеринке.

— Но это же на следующей неделе! Странно, разве муж не сказал вам? Какой стыд! — Она со смехом протягивает ей чашку.

Грейер протискивается мимо голых коленей мисс Чикаго с явной целью пробраться к другому концу стола и выманить у секретарш парочку печений.

— Э… да… должно быть, муж перепутал даты… — лепечет миссис N. заикаясь.

— Мужчины! — фыркает мисс Чикаго.

Миссис N. перекладывает пластиковую чашку в левую руку.

— Простите, мы с вами знакомы?

— Лайза. Лайза Ченович, — улыбается мисс Чикаго. — Исполнительный директор чикагского филиала.

— Вот как… очень рада.

— Простите, что не смогла быть на вашем званом ужине: я слышала, что все было замечательно. К сожалению, ваш муж — настоящий рабовладелец! Настоял, чтобы я немедленно вернулась в Иллинойс.

Она наклоняет голову набок и сыто улыбается, словно кошка, сожравшая канарейку.

— Подарочные пакеты — просто чудо. И всем ужасно понравились ручки.

— Вот как…

Миссис N., словно защищаясь, поспешно прикрывает рукой ключицы.

— Вы работаете с моим мужем?

Я немедленно решаю, что моя святая обязанность — помочь Грейеру выбрать обсыпанного сахаром оленя.

— Я возглавляю команду, занимающуюся слиянием с «Мидвест мьючел». Ну не ужас ли?.. Впрочем, вы, конечно, уже все знаете.

— Совершенно верно, — кивает миссис N., но голос выдает ее неуверенность.

— Поверьте, было совсем нелегко заставить их согласиться на восемь процентов. Такой успех! Должно быть, эта история доставила вам немало бессонных ночей, — продолжает она, сочувственно покачивая своей тициановской головкой. — Но я сказала ему, что, если отодвинуть дату распродажи и сэкономить издержки на ликвидацию, они могут дрогнуть. Они в самом деле дрогнули. Подняли лапки и уже не сопротивлялись.

Миссис N. стоит очень прямо, крепко сжимая чашку.

— Да, он очень много работает.

Мисс Чикаго направляется к нашему концу стола, бесшумно ступая лодочками из кожи ящерицы по мягкому ковру.

— А ты — Грейер. Помнишь меня? — спрашивает она наклоняясь.

— Я хочу славить Христа. Устрою свое собственное Рождество. Я стучу в дверь, ты открываешь, и я изливаю сердце в песне.

Удивительно, что он все запомнил! Целая неделя прошла с того вечера у бабушки, но она, очевидно, каким-то образом умеет оставаться в душах и памяти встреченных на долгом пути людей.

— Ладно, за какую дверь мне встать?

— Моей ванной, — бросает он на ходу, решительно устремляясь к своему крылу. Я иду следом и, как велено, встаю за дверью ванной. Слышится тихий стук.

— Да? Кто там?

— НЯНЯ, ты должна просто открывать дверь! Ничего не говори, открывай, и все!

— Есть, сэр! Слушаюсь!

Я сажусь на край ванны и принимаюсь изучать волосы в поисках посеченных концов, подозревая, что игра, похоже, сильно затянется.

Снова стук. Я подаюсь вперед и толкаю дверь, едва не сбив Грейера с ног.

— НЯНЯ, как не стыдно! Ты меня чуть не ударила! Нехорошо! Давай снова.

Одиннадцать стуков спустя я наконец все делаю правильно и вознаграждаюсь оглушительным воплем, призванным изобразить «С днем рождения» и сотрясающим оконные стекла.

— Гровер, почему бы тебе заодно не потанцевать? — спрашиваю я, когда последние звуки затихают. — Им понравится!

При этом я надеюсь, что благодаря движениям он немного истощит свою неутомимую энергию, устанет и скорее успокоится.

— Христославы не танцуют. Они изливают сердце в песне, — наставительно поясняет он, подбочениваясь. — Закрой дверь, и я постучу.

Значит, все сначала!

Мы славим Христа примерно с полчаса, пока я не вспоминаю о присутствии домоправительницы Конни и не посылаю Грейера к ней. Он мчится по квартире, во все легкие распевая «С днем рождения», перекрывая ревущий пылесос, а после пяти раундов с Конни снова возвращается терзать меня.

— Хочешь поиграть в карты?

— Нет. Хочу славить Христа. Идем в ванную.

— Только если ты будешь танцевать.

— Ну уж нет, НИКАКИХ танцев, пока я славлю Христа!

— Пойдем, мистер, позвоним бабушке.

Один короткий звонок, и Грейер уже и танцует, и поет: «Пришли Христа мы славить средь зелени ветвей». Меня осеняет чудесная идея.

Пока я в последний раз осматриваю христославский наряд Грейера перед выходом на большую сцену (водолазка в зеленую и красную полоску, фетровые оленьи рога, яркие подтяжки), врывается миссис N. в сопровождении нагруженного коробками Рамона. Ее щеки раскраснелись, глаза блестят.

— О, что там только творится! Зоопарк, настоящий зоопарк. Я едва не подралась с женщиной в «Хамачер Шлеммер», — положите сюда, Рамон, — из-за последнего штопора. Но все же вовремя опомнилась и уступила: не стоит опускаться до ее уровня. По-моему, она приезжая. Кстати, я нашла у Гуччи изумительные бумажники. Интересно, в Кливленде поймут, что это Гуччи?.. Спасибо, Рамон. Надеюсь, им понравится. Грейер, что ты делал, пока меня не было?

— Ничего, — бормочет он, шаркая тапочкой у стойки для зонтиков.

— До обеда мы пекли печенье без сахара, украшали его, а потом разучивали гимны, и я читала ему «Ночь перед Рождеством» на французском, — поясняю я, пытаясь освежить его память.

— О, замечательно! Хорошо бы кто-нибудь почитал мне!

Она снимает свою норку и едва не вручает Району.

— Это все, Рамон, спасибо. А ты, Грейер, чем займешься?

— Я собиралась позволить Грейеру попрактиковаться в пении гимнов…

— Хочу славить Христа!

— …петь для пожилых людей, тех, кто живет в этом доме и кому не хватает праздничного веселья.

Миссис N. ослепительно улыбается:

— О, превосходно! Какой у меня хороший мальчик! И кроме того, это его з-а-й-м-е-т. У меня столько дел! Развлекайтесь!

Я позволяю Грейеру нажать кнопку лифта.

— Какой этаж, няня?

— Давай начнем с твоего друга на одиннадцатом!

Приходится позвонить трижды, прежде чем из квартиры слышится «Иду!». И когда дверь открывается, я понимаю, что не зря терпела полуторачасовую «практику». Г.С. возникает на пороге в выцветших зеленых шортах и поношенной футболке, протирая заспанные глаза.

— ВОТ ПРИШЛИ ХРИСТА МЫ СЛАВИТЬ, ВОТ ПРИШЛИ ХРИСТА МЫ СЛАВИТЬ СРЕДИ ЗЕЛЕНИ ВЕТВЕЙ!

Покрасневший от натуги Грейер раскачивается, дирижируя себе так усердно, что рога кивают в такт. На какую-то секунду мне даже показалось, что вот сейчас он в самом деле изольет свое сердце в песне.

— ПУСТЬ РАДОСТЬ И ЛЮБОВЬ ПРИДУТ К ВАМ!

Его голосок разносится по вестибюлю, отражаясь от любой поверхности, так что кажется, здесь собрался хор темпераментных христославов. Нет… что-то вроде буйства. Ошибочно предположив, что гимн подходит к концу, Г.С. наклоняется и открывает рот.

— И ГОСПОДЬ БЛАГОСЛОВИТ ВАС!!!

Беспечность дорого стоила Г.С., поскольку Грейер, потея от усилий и брызжа слюной, выдает еще более громкий финал.

— Что же, Грейер. И тебе доброго утра.

Грейер бессильно плюхается на пол, пытаясь отдышаться. Я очаровательно улыбаюсь. Будем откровенны: у меня тут своя цель имеется. Я здесь, чтобы назначить Свидание. Настоящее Свидание со временем, местом и всем остальным.

— Мы ходим по квартирам с рождественскими гимнами… — начинаю я.

— Славим Христа, — пищит тонкий раздраженный голос откуда-то с пола.

— Славим Христа по всему дому.

— А можно мне теперь печенье?

Грейер садится, исполненный решимости получить награду.

— Конечно, — кивает Г.С. — Входите. Не обращайте внимания на мой вид.

Так и быть, если ты настаиваешь.

Мы следуем за облаченным в шорты хозяином в точно такую же квартиру, как и у N., только двумя этажами выше. То есть расположение комнат такое же, но обстановка… никогда бы не подумала, что мы находимся в одном и том же здании. Стены в прихожей выкрашены в кирпично-красный цвет и декорированы в стиле «Нэшнл джиогрэфик», то есть черно-белыми снимками, развешанными между расписными циновками. На полу выстроились кроссовки, весь ковер в собачьей шерсти. Мы проходим на кухню и едва не спотыкаемся об огромного седеющего желтого Лабрадора, растянувшегося на полу.

— Грейер, ты ведь знаешь Макса, верно?

Грейер садится на корточки и с нехарактерной для него нежностью гладит уши Макса. Собачий хвост дружелюбно барабанит по кафелю. Я оглядываюсь: вместо пустого пространства посреди кухни, как у миссис N., здесь стоит старый обеденный стол, с одного конца загроможденный выпусками «Тайме».

— Печенье? Кто-нибудь хочет печенья? — спрашивает ГС, размахивая расписанной рождественскими сюжетами банкой печенья от Дейвиса, которую выхватил из горы праздничной выпечки на буфете. Грейер немедленно мчится к нему, а я вынуждаю себя сосредоточиться.

— Только одно, Гровер.

— О Господи!

— Хочешь молока?

Г.С. лезет в холодильник и наливает полный стакан.

— Большое спасибо, — говорю я. — Эй, Грейер, может быть, ты хочешь что-то сказать нашему хозяину?

— Спасибо, — мямлит он с полным ртом.

— Нет, парень, это тебе спасибо. Самое малое, что я могу сказать после такого мощного исполнения. — Он улыбается мне: — Даже вспомнить не могу, когда мне пели в последний раз, если не считать дня рождения.

— Я и сейчас могу! Могу спеть «С днем рождения».

Грейер ставит стакан на пол и складывает перед собой руки, готовясь начать.

— Погоди-ка! Здесь мы уже все спели, — вмешиваюсь я.

— Грейер, сегодня у меня не день рождения. Но обещаю пригласить тебя, чтобы ты спел.

«Надеюсь, и меня тоже».

— Ладно. Пойдем, няня. Пора славить Христа. Пойдем.

Грейер вручает Г.С. пустой стакан, вытирает губы рукой в перчатке и направляется к двери.

Я без всякой охоты поднимаюсь из-за стола.

— Простите, что так и не добралась до вас той ночью. Вечеринка затянулась допоздна.

— Пустяки, вы ничего не потеряли. В «Затем» был закрытый прием, так что мы просто пошли поесть пиццы в «Рубин».

В тот «Рубин», что находится ровно в двадцати футах от моего крыльца?! Что за невезение!

— Сколько вы пробудете дома? — спрашиваю я не моргнув глазом.

— НЯ-НЯ! Лифт пришел!

— Всего неделю. А потом мы летим в Африку.

Лифт ждет, мое сердце колотится.

— Что же, если будете свободны в этот уик-энд, я пока никуда не уезжаю, — бормочу я, ступив в кабину.

— Договорились, — отвечает он от двери.

— Договорились!

Я киваю головой, и дверь закрывается.

— ДОГОВОРИЛИСЬ, — распевает Грейер, разогреваясь к следующему концерту.

Едва сдерживаясь, чтобы не написать свой телефон на клочке бумаги и подсунуть под его дверь, я покидаю дом 721 на Парк-авеню, зная, что шансы увидеть Г.С. до того, как он отправится в Африку, равны нулю. Черт!

Вечером я заставляю Сару, приехавшую домой на рождественские каникулы, сопровождать меня на праздничную вечеринку, которую устраивают мои однокурсники. Вся квартира увешана яркими фонариками в форме перца-халапеньо, и кто-то наклеил вырезанный из бумаги огромный пенис на изображение Санта-Клауса в гостиной.

Меньше пяти минут уходит на то, чтобы решить, что нас не прельщают светлый «Будвайзер», охлаждающийся в ванне, горсть кукурузных чипсов в прозрачной мисочке, а также великодушные предложения быстрого орального секса от мальчиков из студенческого братства.

Мы встречаем Джоша на лестнице.

— Тоска? — осведомляется он.

— Это как посмотреть, — поясняет Сара. — Конечно, я, как и все девушки, обожаю играть в стриптиз, но…

— Сара! — восклицает Джош, обнимая ее. — Вперед, я уже облизываюсь!

Несколько часов спустя я, ослабевшая от мартини и переживаний, сижу в угловой кабинке «Затем» и пересказываю Саре историю с рождественскими песнями, пока Джош клеит какую-то модную девицу у стойки бара.

— А потом… он дал ему печенье. Это должно что-то означать, верно?

Мы обсасываем каждый нюанс пятиминутной беседы, пока окончательно не лишаем встречу всякого смысла, даже если таковой до этого и присутствовал.

— А потом он сказал «договорились», и я ответила «договорились».

Субботнее утро я встречаю лежа в туфлях на кровати, с жутким похмельем и ужасным сознанием того, что у меня остался всего один день, чтобы купить подарки для родных, семейства N. и тех малышей, за которыми я присматривала все эти годы. Девочки Глисонов уже прислали две позолоченные ручки и камешек, на котором краской выведено мое имя. Пора ответить тем же. Нужно собраться и встать.

Я пожираю тост с томатным соусом, выпиваю литр воды, заглатываю двойной эспрессо в угловом кафе, и тру-ля-ля! Жива, готова к подвигам и полна Праздничного Духа.

Час спустя я вываливаюсь из «Варне энд Ноубл джуни-ор», облегчив бумажник на добрых сто пятьдесят долларов. Волей-неволей приходится заняться математикой. Шагая по Парк-авеню, я складываю, делю, умножаю… Черт с ним, с Парижем, мне позарез необходим этот дурацкий бонус, чтобы выкрутиться и оплатить радости Рождества!

Направляюсь вниз, по Мэдисон-авеню, в «Бергдорф», купить свечу от Риго для миссис N. Пусть самую крошечную, но она по крайней мере поймет, что это не дешевка.

Стоя в очереди за самым главным — серебряной оберткой, я стараюсь сообразить, что подарить четырехлетнему Малышу, у которого все есть. Что может сделать его по-настоящему счастливым, кроме появления отца, согласившегося украшать верхние ветки? Ну… может, ночник? Потому что он боится темноты. Или рамку для автобусного билета, в которую можно положить знаменитую карточку, прежде чем она распадется на молекулы.

Поскольку я как раз нахожусь на углу 55-й улицы и Пятой авеню, логичнее всего перейти улицу, где в «Сворсе» имеется гигантская секция «Улицы Сезам», и отыскать там ночник в виде Гровера, но я не могу, не могу, не могу.

И спорю с собой, что быстрее: поехать на поезде в Куинс, в другой магазин игрушек, или рискнуть окунуться в бедлам, творящийся на площади в несколько тысяч футов, всего в квартале отсюда. Вопреки здравому смыслу тащусь через Пятую авеню, чтобы встать в очередь, где, похоже, мерзнет целое население штата Небраска, прежде чем высокий игрушечный солдатик помогает мне миновать вращающиеся двери.

— Добро пожаловать в наш мир. Добро пожаловать в наш мир. Добро пожаловать в наш мир, — монотонно и неустанно бубнят скрытые динамики, отчего звуки словно теряют реальность и превращаются в пискливое пение, как будто исходящее у меня из головы. И даже оно не в силах заглушить надсадные вопли:

— Но я это хооооочу! Кууупи!!!

А ведь на этом этаже только плюшевые игрушки!

Зато наверху царит полный хаос: дети стреляют из лазерных автоматов, швыряются игрушками, спортивным снаряжением, толкаются, дерутся… Я смотрю на родителей. На их лицах такое же смиренно-мученическое выражение, как у меня: «Ничего не поделаешь, придется через это пройти» Продавцы, отправляющиеся на ленч, осторожно пробираются сквозь толпу, очевидно, надеясь выйти из испытания без видимых физических увечий. Я почти ползу в угол «Улицы Сезам», где распростерлась на полу маленькая девочка лет трех, громко рыдающая от несправедливости всего сущего.

— Может, Санта принесет это тебе, Салли.

— НееееЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ! — воет она.

— Чем могу помочь? — спрашивает продавщица, нацепившая красную блузку и застывшую улыбку.

— Ищу ночник-Гровер.

— По-моему, мы продали всего Гровера.

После получасового стояния в очереди что-то подсказывает мне, что это не совсем так.

— Давайте посмотрим.

— Да, давайте.

Мы идем в секцию ночников, где перед нами предстает целая стена Гроверов.

— Простите, все сразу же ушло, — говорит она, качая головой, и поворачивается, чтобы отойти.

— Да вот же он, — произношу я, поднимая ночник.

— А-а, этот синий парень?

Именно синий!

Нет, не стоит заводиться. Никто в «Варне энд Ноубл джуниор» даже не слышал о «Дил-дил-крокодил». Да и тут то же самое. Не драться же теперь с ней!

Стоя в очереди на упаковку подарков, я пользуюсь возможностью попрактиковаться на рыдающих детишках в трансцендентальной медитации.

В понедельник утром миссис N. просовывает голову в кухню, где я режу фрукты.

— Няня, вы мне очень Нужны. Я ездила в «Сакс» за подарками для обслуги и, как последняя дурочка, забыла чеки на бонус. Я оставила пакеты в камере хранения и поэтому прошу вас вложить туда чеки. Только, умоляю, не перепутайте. На конверте написаны имена. Джастин получает сумочку от Гуччи, миссис Баттерс — хозяйственную сумку, домоправительница — спортивную, а бумажники — для преподавателей музыки и французского. Обязательно потребуйте подарочную обертку и скорее возвращайтесь домой, лучше на такси.

— Без проблем, — откликаюсь я, взволнованно прикидывая, куда впишусь сама. Между Гуччи и спортивной сумкой?!

Во вторник Грейер пригласил в гости Эллисон, очаровательную китаяночку из своего класса, которая с гордостью объявляет всем любопытным, что у нее два папы!

— Здравствуйте, няня, — неизменно приветствует она, приседая. — Как ваши занятия? У вас шикарные туфли.

Она просто убивает меня!

Стоит мне приняться за мытье кружек из-под горячего какао, как звонит телефон.

— Алло? — говорю я, аккуратно вешая полотенце на дверку духового шкафа.

— Нэнни? — нерешительно шепчет кто-то.

— Да, — отвечаю я растерянно.

— Это Джастин, из офиса мистера N. Я так рада, что застала вас! Не могли бы вы сделать мне одолжение?

— Разумеется, — отвечаю я.

— Мистер N. просил меня выбрать кое-что для миссис N., а я не знаю точно, какого дизайнера и какие цвета она предпочитает.

Похоже, бедняжка в полной панике.

— Не знаю, — бормочу я, озадаченная. И почему не смогла запомнить вкусы и размеры работодательницы? — Погодите немного.

Я иду в хозяйскую спальню и беру отводную трубку.

— Джастин!

— Да? — шепчет она.

«Интересно, где она прячется? Под столом или в дамской комнате?»

— Ждите, сейчас пойду в чулан.

На самом деле «чулан» — это большая шоколадно-коричневая гардеробная с длинной бархатной скамьей. Паранойя миссис N. дошла до такой степени, что она твердо убеждена, будто я не только ежедневно шарю здесь, но и прямо в эту минуту надеваю ее нижнее белье. На самом деле я обливаюсь холодным потом и гадаю, не стоит ли попросить Джастин перезвонить через несколько минут, а самой пока связаться с миссис N. и убедиться, что в данный момент она далеко-далеко от дома.

Но несмотря на все страхи, я принимаюсь ворошить содержимое шкафов и отвечать на вопросы Джастин:

— Размер два… Эррера… Ив Сен-Лоран… Обувь — семь с половиной, Феррагамо, Шанель… Сумочки все от Гермеса, никаких внешних карманов, и она ненавидит «молнии»… Не знаю, может быть, жемчуг? Она любит жемчуг.

И так далее и тому подобное.

— Вы моя спасительница! — изливается Джастин. — Да, еще одно. Грейер занимается химией?

— Химией?

— Мистер N. велел купить ему набор для химических опытов и туфельки от Гуччи.

— Да ну?

Мы дружно смеемся.

— «Король-лев», — поясняю я. — Он обожает все, что имеет отношение к «Королю-льву», «Аладдину», «Винни-Пуху». Ему ведь всего четыре.

— Еще раз спасибо, Нэнни. Веселого Рождества!

Повесив трубку; я оглядываю гору кашемировых свитеров. Подумать только, для каждого выделены отдельная обертка и чистый ящичек! Целую стенку занимают туфли, в которые втиснуты атласные треугольнички. На вешалках-тремпелях висят ряды осенних, зимних и весенних костюмов, рассортированных слева направо по оттенкам, от светлых к темным. Я нерешительно выдвигаю ящичек. Каждая пара трусиков или чулок, каждый лифчик лежат в застегивающихся на «молнию» мешочках с этикетками: «Лифчик, Анро, белый», «Чулки, Фогал, черные».

С ума сойти!

В дверь звонят, и я подскакиваю футов на шестнадцать, Немного прихожу в себя, только когда Грейер впускает Генри, отца Эллисон. Закрываю ящичек и спокойно выхожу в холл, где Генри ошеломленно наблюдает, как Грейер и Эллисон пытаются удушить друг друга новыми шарфами.

— О'кей, Элли, я начинаю готовить ужин. Пойдем со мной, поможешь.

Ему наконец удается поймать ее, зажать между коленями и завязать шарф.

Я снимаю с вешалки ее маленькое суконное пальтишко. Генри нахлобучивает на нее шапку, берет на руки и тащит в вестибюль.

— Попрощайся с Эллисон, Грейер, — приказываю я, и он принимается энергично махать руками.

— До свидания, Грейер. Спасибо за прекрасный день. Au revoir, няня! — кричит она, как только двери лифта открываются.

— Спасибо, няня, — кивает Генри, разворачиваясь и случайно въезжая ботиночком Эллисон прямо в еще одного члена семьи N.

Миссис N. охает и отскакивает.

— Мне так жаль, — извиняется Генри, видя, что Эллисон от страха зарылась личиком в его шею.

— О, ничего страшного, все в порядке. Весело было?

— Да! — дружно орут дети.

— Что же, — бормочет Генри, — пора готовить ужин. Ричард скоро вернется. А мне нужно еще снять с антресолей украшения.

— Ваша няня выходная? — спрашивает миссис N. с понимающей улыбкой.

— О, у нас нет няни…

— Зато у нее целых два папы, чтобы вешать игрушки, — вмешивается Грейер.

— Боже, — поспешно вмешивается миссис N., — как же вы справляетесь?

— Ну… вы понимаете, детство бывает только раз.

— Да, — сухо цедит она. — Грейер, попрощайся.

— Я уже, ма. Ты опоздала. Двери смыкаются.

Этим же вечером, только гораздо позже, я еду вниз, полусонная, мечтающая о прогулке по набережной Сены под звуки «Жизни в розовом цвете». Двадцать второе декабря, двадцать минут первого ночи. Еще двадцать четыре часа, и впереди целый свободный месяц с денежками в кармане.

— Спокойной ночи, Джеймс, — прощаюсь я со швейцаром как раз в ту минуту, когда он открывает дверь для Г.С., розовощекого, с пакетом из бакалеи.

— Привет. Только с работы? — спрашивает он улыбаясь.

— Угу.

Ох, только бы продержаться, не стоять перед ним с собачьими глазами и высунутым языком!

— Здорово вы Христа славили! Это ты его научила?

— Впечатляет? — осторожно спрашиваю я, стараясь не улыбаться.

«Довольно трепотни, где мое свидание?!»

— Слушай, — начинает он, разматывая шарф, — ты сейчас свободна? Мне нужно сбегать наверх. Ма на ушах стоит с этой рождественской выпечкой, а у нас ваниль кончилась.

«Ох! Сейчас?!»

«Ладно, я на все согласна».

— Да, конечно.

Пока цифры на маленьком табло бегут от одиннадцати и обратно, я быстро подлетаю к зеркалу и начинаю с безумной скоростью прихорашиваться. Надеюсь, я не окажусь занудой. Надеюсь, и он не зануда.

Я пытаюсь вспомнить, брила ли ноги утром. «Черт, я с ума сойду, если он все-таки зануда. И хорошо бы отказать ему в эту ночь. Нельзя же сразу укладываться с ним в постель».

Заметив, что лифт почти спустился, я наскоро накладываю блеск на губы.

— Эй, ты уже поела? — спрашивает он, когда Джеймс открывает нам дверь.

— Спокойной ночи, Джеймс! — восклицаю я не оборачиваясь.

— Это зависит от того, что ты подразумеваешь под едой. ЕСЛИ назвать ужином горсть крекеров и пару тортеллини без соуса, тогда я сыта по горло.

— Куда пойдем?

— Ну…

Я задумываюсь.

— Единственные заведения, где кухни еще открыты, — это кафе при гостиницах и пиццерии. Выбирай.

— «Пицца» звучит неплохо. Как по-твоему?

— Все, что не в этом здании, звучит потрясно!

— Садись на мою куртку, — предлагает он, закрывая пустую коробку из-под пиццы. Ступеньки Метрополитен-музея заледенели, и холод просачивается сквозь джинсы.

— Спасибо.

Я подкладываю под себя голубую ткань с начесом и провожу взглядом вдоль Пятой авеню, пока не натыкаюсь на мерцающие огоньки отеля «Стенхоуп». Г.С. вытаскивает из бумажного пакета мороженое в белой коробочке.

— Ну, как работается на девятом этаже?

— Тоскливо и странно. В этой квартире столько же праздничного тепла, сколько в морозилке, а снеговик бедняги Грейера в одиночестве висит в его шкафу, потому что она не позволяет ему повесить игрушку где-то еще.

— Да, она всегда казалась мне слишком нервозной.

— Ты и понятия не имеешь, каково это, а с проклятыми праздниками… уж лучше каждый день заниматься строевой подготовкой под началом сержанта…

— Да ну, неужели все так плохо? — удивляется он, подталкивая меня коленом.

— Прости?

— Я часто сидел с детьми именно в этом доме. Покормишь их, поешь сам, поиграешь в игры…

— О Господи, какое отношение это имеет к моей работе? Я провожу с этим ребенком больше времени, чем его собственные родители!

Я чуть отодвигаюсь от Г.С. и обиженно шмыгаю носом.

— А как насчет уик-эндов?

— У них кто-то есть в Коннектикуте. Они остаются с ним наедине только по пути туда и обратно, да и то по ночам, когда он спит! И никогда не собираются всей семьей. Я думала, они ждут праздника, чтобы побыть вместе, но нет! Миссис N. целыми днями в бегах, а нас гоняет по всему городу, лишь бы выпихнуть собственного ребенка из дома!

— Но сейчас повсюду столько классных развлечений, особенно для малышни!

— Ему четыре года! Он заснул на «Щелкунчике», «Рокетс» напугали его до смерти, а пока мы три часа ждали в очереди, чтобы посмотреть на Санту в «Мэйси», бедняга весь покрылся крапивницей. Но в основном мы торчим в очередях в туалет. Повсюду. И такси не найдешь, и…

— По-моему, ты определенно заслужила мороженое, — объявляет Г.С, вручая мне ложку. Меня одолевает смех.

— Извини, но за последние сорок восемь часов я впервые говорю с человеком, не нагруженным пакетами. Просто это Рождество меня немного достало.

— Не говори так! Подумай, какое это чудесное время года! И нам определенно повезло жить в большом городе: столько огней и людей вокруг.

Он показывает на сверкающие рождественские украшения вдоль Пятой авеню.

Я тычу ложечкой в мороженое и гоняюсь за карамельным завитком.

— Ты прав. Еще две недели назад я бы сказала, что это мой любимый праздник.

Мы передаем друг другу мороженое и любуемся рождественскими венками в окнах «Стенхоупа» и маленькими белыми лампочками, горящими над навесом.

— Похоже, ты из тех, кто любит праздники.

Я краснею.

— Ну… День древонасаждений, пожалуй, единственный, когда я отрываюсь на всю катушку.

Он придвигается ближе.

— Все еще считаешь меня мудаком?

— Я никогда не говорила, что ты мудак, — улыбаюсь я в ответ.

— Вернее, мудак по ассоциации.

— Скорее…

АААААААА!!! ОН МЕНЯ ЦЕЛУЕТ!!!!!!

— Привет, — тихо говорит он, почти касаясь моего лица губами.

— Привет.

— Не можем мы, ну пожалуйста, начать сначала и навсегда-навсегда забыть «Доррианс»?

Я снова улыбаюсь.

— Привет, я Нэн…

— Няня! Няня!

— Она самая. Что?

— Твоя очередь!

Бедный Грейер, ему в третий раз приходится возвращать меня со ступенек Метрополитен-музея, где мой мозг, кажется, постоянно обосновался.

Я передвигаю пряничного человечка из оранжевого квадрата в желтый.

— Так и быть, Гров, но это последняя партия, а потом придется примерить одежду.

— О Господи!

— Ну же, не капризничай, это очень весело. Можешь устроить для меня небольшой показ мод.

На кровати громоздится весь гардероб Грейера, оставшийся с прошлого лета, и мы пытаемся определить, что еще годится для носки: нужно же как следует снарядить его к каникулам. Я понимаю, что ему вряд ли захочется проводить таким образом свой последний день со мной, но приказ есть приказ.

Убрав игру, я становлюсь на колени и помогаю ему надевать и снимать шорты, рубашки, плавки и самый крохотный в мире синий блейзер.

— Ой! Слишком мала! Больно! — ноет он, оглядывая ручонки, перехваченные, как сосиска в булке, резинками белой футболки «Лакост».

— Ладно-ладно, я уже снимаю, потерпи.

Я извлекаю его из футболки и протягиваю крахмальную сорочку от «Брукс бразерс».

— Эта мне не слишком нравится, — говорит он, покачивая головой, и медленно добавляет: — Думаю… из нее я уже вырос.

Я осматриваю пуговки на рукаве и жесткий воротничок.

— Тут ты прав. Действительно вырос. Наверное, тебе больше не следует ее носить.

Я заговорщически подмигиваю, складываю отвергнутую одежку и присоединяю к груде таких же.

— Няня, мне скучно, — хнычет он, сжимая ладонями мои щеки. — Больше никаких рубашек. Давай поиграем в «Кэнди лэнд»!

— Ну пожалуйста, еще разочек, Грейер!

Я натягиваю на него блейзер.

— А теперь пройдись по комнате, туда и обратно! Давай посмотрим, какой ты шикарный!

Он смотрит на меня как на сумасшедшую, но все же отходит, оглядываясь каждые несколько шагов, дабы убедиться, что тут нет никакого подвоха.

— Ну же, малыш, жми! — ору я, когда он доходит до стены.

Грейер оборачивается и с подозрением взирает на меня, пока я не вскидываю воображаемую камеру и начинаю делать снимки.

— Давай, малыш, давай! Ты просто класс! Покажи, на что способен.

Он картинно раскидывает руки.

— Йо-хо! — визжу я, словно Арнольд Шварценеггер, который уронил свое полотенце, выходя из ванной.

Грейер хихикает и принимает театральные позы.

— Ты веикоепен, даагой, — картавлю я театрально и, наклонившись, чтобы снять блейзер, чмокаю воздух возле его щек.

— Ты правда скоро вернешься, няня? Завтра?

— Давай еще раз взглянем на календарь, чтобы проверить, сколько времени у тебя уйдет на Багамы…

Мы склоняемся над Календарем Няни, сделанным мной собственноручно.

— А потом Аспен, где будет настоящий снег и ты сможешь кататься на санках и лепить снежных ангелов и снеговиков. Вот увидишь, как там будет весело!

— Где вы? — окликает миссис N.

Грейер мчится в холл, а я задерживаюсь, чтобы сложить последнюю рубашечку, и только потом иду следом.

— Как прошел день? — жизнерадостно осведомляется она.

— Грейер очень хорошо себя вел. Мы примерили все, — сообщаю я, прислонившись к косяку. — Те вещи, что на постели, можно брать с собой.

— Превосходно! Большое вам спасибо.

Грейер подпрыгивает перед миссис N. и дергает ее за шубу из норки.

— Пойдем смотреть мое шоу! Скорее!

— Грейер, о чем мы договаривались? Ты помыл руки? — спрашивает она, уклоняясь от объятий.

— Нет, — признается он.

— Как же в таком случае можно трогать мамину шубу? А теперь посиди спокойно. У меня для тебя сюрприз от папы!

Она принимается рыться в пакетах и вытаскивает ярко-синий тренировочный костюм.

— Ты ведь знаешь, что в будущем году пойдешь в школу для больших мальчиков? Папе очень понравился Колледжиет.

Она вертит в руках костюм, чтобы показать ярко-оранжевые буквы. Я выступаю вперед и помогаю Грейеру натянуть его через голову. Она отступает, пока я закатываю рукава вокруг запястий аккуратными пончиками.

— О, папа будет так счастлив!

Грейер в полном восторге, он разводит руками и принимается выламываться, как в спальне.

— Милый, не маши руками, — сокрушенно замечает мать, — это неприлично.

Грейер вопросительно смотрит на меня. Она замечает его взгляд.

— Грейер, пора прощаться с няней.

— Не хочу! — упрямится он, вставая перед дверью и скрещивая руки.

Я снова встаю на колени:

— Всего на несколько недель, Грейер.

— НЕЕЕЕЕТ! Не уходи! Ты пообещала поиграть со мной в «Кэнди лэнд»! Сама обещала!

По его щекам уже катятся слезы.

— Эй, хочешь свой подарок сейчас? — спрашиваю я. Подхожу к чулану, набираю воздух в легкие, изображаю сияющую улыбку и вынимаю пластиковый пакет, который еще утром принесла с собой. — Это для вас. Веселого Рождества! — говорю я миссис N., протягивая сверток из «Бергдорфа».

— О, что вы, не стоило, — произносит она, кладя сверток на стол. — У нас тоже кое-что есть для вас.

— Неужели? — ахаю я с притворным удивлением.

— Грейер, пойди принеси подарок для няни. Он убегает. Я отдаю ей еще один сверток.

— А это для Грейера.

— Няня, вот твой подарок, няня! Веселого Рождества, няня! — тараторит Грейер, отдавая мне коробочку с эмблемой «Сакса».

— Большое спасибо.

— А где мой? Где мой? — подпрыгивает он.

— У твоей мамы, и можешь открыть его, когда я уйду.

Я торопливо накидываю пальто, поскольку миссис N.

уже держит лифт.

— Веселого Рождества, — говорит она на прощание.

— До свидания, няня! — кричит Грейер, беспорядочно размахивая руками.

— До свидания, Грейер! Веселого Рождества.

У меня не хватает терпения дождаться, пока лифт спустится вниз. Я воображаю Париж, и сумочки, и бесконечное множество поездок в Кембридж. Но сначала раскрываю открытку и читаю:

Дорогая няня! Не знаю, что бы мы делали без вас!

С любовью, семья N.

Я разрываю упаковку, вскрываю коробочку и начинаю рыться в цветных бумажных салфетках.

Никакого конверта. О Боже, никакого конверта!

Я переворачиваю коробочку. Тонны салфеток разлетаются в разные стороны, и наконец на пол лифта с легким стуком падает что-то черное и мохнатое. Я падаю на колени и набрасываюсь на это черное, как собака на кость. Разгребаю яркую груду салфеток, нахожу свое сокровище, и… и… и… это меховые наушники. Всего лишь наушники.

Только наушники.

Наушники!

НАУШНИКИ!!!!!

 

Глава 5

ПЕРЕДЫШКА

— Бабушка повсюду тебя ищет! Пора разрезать торт, — объявляю я отцу, входя в бабушкину гардеробную, где он наслаждается краткой передышкой от шумного празднования Нового года, совмещенного на этот раз с его пятидесятилетним юбилеем, устроенного бабушкой для «единственного сына, которым одарил Господь».

— Быстро закрой дверь! Я еще не готов: слишком много народа.

Несмотря на раскованно-богемную обстановку вечеринки, большинство художников и писателей, собравшихся здесь, сочли нужным надеть смокинги, единственное, что, как настоятельно подчеркивал отец, он никогда на себя не напялит. Ни за что. Ни ради кого!

— Кто мы, спрашивается, чертовы Кеннеди? — последовал вполне резонный ответ на попытку бабушки убедить его в необходимости надеть вечерний костюм.

А вот меня не нужно дважды просить влезть в платье, наоборот, я безумно рада редкой возможности отдохнуть от /Своих свитеров с джинсами и выглядеть истинной леди.

— Правда, я не слишком сильна в уговорах, зато явилась с дарами, — говорю я, протягивая ему бокал с шампанским.

Он улыбается, делает большой глоток и ставит бокал на зеркальный туалетный столик, рядом со своей задранной ногой. Откладывает кроссворд из «Тайме», который все это время разгадывал, и знаком приглашает меня сесть. Я, в облаке черного шифона, плюхаюсь на мягкий кремовый ковер и пью из своего бокала. Из гостиной доносятся приглушенный смех и оркестровая музыка.

— Па, тебе следует выйти к гостям, поверь, все не так уж плохо. Тот парень, писатель, который приехал из Китая, тоже не надел галстук. Можешь общаться с ним.

Он снимает очки.

— Если уж общаться, так с дочерью. Как дела, фея? Успокоилась?

Новая волна ярости окатывает меня, унося праздничное настроение, владевшее мной почти весь вечер.

— Уф, эта баба! — шиплю я, сразу обмякнув. — Последний месяц я работала по восемьдесят часов в неделю, и ради чего? Не знаешь? Так я скажу! Ради наушников!

Волосы падают мне на глаза, но я, не откидывая их, продолжаю смотреть на сцену, где ряд черных лодочек сменяется многоцветной радугой китайских шлепанцев.

— Ах да, я и забыл! Прошло целых пятнадцать минут с тех пор, как мы в последний раз говорили на эту тему!

— Какую тему? — интересуется мать, проскальзывая в дверь с тарелкой закусок в одной руке и бутылкой шампанского — в другой.

— Могу дать подсказку, — сухо предлагает он, поднимая бокал, — ты носишь их вместо шляпы.

— Боже! Опять?! Хватит, Нэн, сегодня Новый год! Почему бы тебе не отдохнуть?

Она падает в шезлонг, подбирает под себя ноги и отдает отцу тарелку.

Я приподнимаюсь и тянусь к бутылке.

— Ма, я не могу! Не могу забыть об этом! С таким же успехом она могла плюнуть мне в лицо и извалять в грязи! Все знают, что на Рождество полагается солидный бонус. Так было, есть и будет! Иначе с чего бы мне тратить на нее столько времени?! Должна же я получить сверхурочные! Каждый идиот, который на них работал, получил бонус и сумочку! А я…

— Наушники, — доканчивают они хором, пока я наливаю себе очередной бокал.

— Знаете, в чем моя проблема? Я из кожи вон лезу, воспитывая ее сына, пока она просиживает у маникюрши, да еще делаю все, чтобы такое положение выглядело естественным! Все эти истории, которые я рассказываю, все поручения, которые выполняю по первому ее требованию, просто ее развращают. Ей уже кажется, что я живу в этом доме, живу ее интересами. Она забывает, что это всего лишь моя работа. Эта особа твердо убеждена, что позволила мне прийти поиграть с ее сыночком!

Я хватаю тарталетку с икрой с тарелки отца.

— Как по-твоему, ма?

— Думаю, что ты должна поговорить с этой женщиной и расставить все точки над i или сразу уйти. Послушай себя! Вот уже несколько дней ты ни о чем другом говорить не можешь! Терзаешь себя и родных, а ведь кто-то из семьи, кроме твоей бабушки, должен воспользоваться случаем и хотя бы потанцевать!

Она многозначительно смотрит на отца, доедающего последний слоеный пирожок с крабами.

— Я хочу! Хочу расставить точки, но не знаю, с чего начать.

— Как это с чего? Объясни, чем ты недовольна, и добавь: если она хочет, чтобы ты и дальше присматривала за Грейером, кое-что должно измениться.

— Как же, как же! — фыркаю я. — Она спросит, как я провела каникулы, а вместо ответа услышит негодующую тираду! Да она просто даст мне по физиономии!

— Что же, тогда тебе повезет, — вставляет отец. — Ты подашь в суд за оскорбление действием, и никому из нас в жизни больше никогда не придется работать.

Но мама, уже увлеченная темой, не слушая его, летит на всех парах:

— В таком случае просто тепло улыбнись, обними ее за плечи и скажи: «Ну и ну! Похоже, на вас нелегко работать!»

— Мааааа! Ты понятия не имеешь, на кого я работаю. Представить немыслимо, что эту женщину можно обнять! Настоящая Снежная королева!

— Ладно! Будем репетировать! Брось ей норку! — командует мама.

Эти репетиции когда-то легли в основу моего воспитания и помогали мне отточить мастерство общения во всех важных случаях жизни: от собеседований в колледже до разрыва с моим бойфрендом из шестого класса. Отец швыряет мне висящий рядом палантин и разливает шампанское по бокалам.

— Итак, ты миссис N.. а я — ты. Давай!

Я откашливаюсь:

— Рада снова видеть вас, няня. Вы не против взять мои грязные трусики в бассейн? Как раз успеете постирать их, пока Грейер будет плавать. Огромное спасибо, говорят, хлорка просто творит чудеса!

Я плотнее закутываюсь в норку и фальшиво улыбаюсь.

— Я хочу помочь вам, — спокойным, рассудительным тоном отвечает мать. — И помочь Грейеру. Но и мне необходима ваша помощь, иначе я не сумею выполнять работу в полную меру своих способностей. А это означает, что мы вместе должны постараться, чтобы я проводила с вашим сыном ровно столько времени, сколько оговорено условиями.

— Так вы работаете здесь? А мне казалось, мы вас приняли в семью.

В притворной тревоге я подношу ко рту мизинец.

— Что ж, хотя родство с вами — большая честь, но я здесь для того, чтобы ухаживать за Грейером, и если хотите, чтобы у меня оставалась возможность продолжать свое дело, надеюсь, впредь вы будете с большим уважением относиться к моему труду.

Отец аплодирует. Я снова падаю на пол и громко стенаю:

— Это никогда не сработает!

— Нэн, эта женщина не Бог, а всего лишь человек! Тебе необходима мантра. Бери пример с Лао Цзы! Скажи «нет», чтобы сказать «да». Повторяй за мной!

— Я говорю «нет», чтобы сказать «да». Я говорю «нет», чтобы сказать «да», — бормочу я вместе с ней, глядя в потолок, оклеенный обоями в цветочек.

Едва мы достигаем высшей точки накала, как дверь распахивается и в комнату врывается музыка. Лениво повернув голову, я вижу бабушку, щеки которой пламенеют ярче алого атласного платья.

— Дорогие! Очередная бесподобная вечеринка, а мой сын прячется в чулане! Что в пять лет, что в пятьдесят, все одно! Пойдем, потанцуй со мной!

Она подплывает к отцу в облаке духов и целует его в щеку.

— Ну же, именинник, можешь оставить здесь галстук и пояс, но хотя бы раз сплясать с матерью мамбу до того, как часы пробьют двенадцать.

Отец красноречиво закатывает глаза, но шампанское на этот раз сломило его упрямство. Он снимает галстук и встает. Бабушка смотрит на меня, распростертую у ее ног:

— Бери с собой норку и пойдем танцевать буги.

— Прости, что исчезла, ба. Все эти наушники.

— Господи Боже! Если не твой папаша со своим смокингом, значит, ты со своими наушниками! Больше никаких разговоров о предметах туалета до следующего Рождества! Вставай и покажи им, звезда моя, танцпол ждет! — Мама помогает мне подняться и шепчет на ходу: — Скажи «нет», чтобы сказать «да». Видишь, твой па повторяет это даже сейчас.

Уж не помню, сколько танцев и бутылок шампанского спустя я вплываю в хмельном тумане в свою каморку. Едва дверь открывается, как Джордж начинает тереться о мои ноги, и я отношу его в свой угол.

— С Новым годом, Джордж, — мямлю я, пока он нежно мурлычет.

Сегодня утром Чарлин улетела в Азию, и я пьяна от предвкушения трех недель всех маленьких свобод, ожидающих меня. Сбрасывая туфли, я замечаю мигание лампочки автоответчика, которая кажется мне расплывчатым красным пятном.

Миссис N.

— Как по-твоему, Джордж, рискнем?

Я опускаю его на пол и нажимаю кнопку «новые сообщения».

— Привет, это Нэн? То есть это сообщение для Нэн. Если, конечно, номер правильный, — заполняют комнату невнятные звуки голоса Г.С.

— О Господи! — взвизгиваю я, быстро поворачиваясь, чтобы проверить свое отражение в зеркале.

— Правильный. Так что… э… да… звоню, чтобы поздравить с Новым годом. Э… я в Африке. И погоди… который там час? Семь часов… это десять… одиннадцать… двенадцать! Ну… так вот, мы тут всей семьей сейчас направляемся в буш. А пока пьем пиво с проводниками. И это последняя деревня, в которой имеется телефон… Но я только хотел сказать… бьюсь об заклад, неделя у тебя выдалась тяжелая. Видишь… я знал, как много ты работаешь, и хотел, чтобы ты знала… э… э… что я знаю… что ты… много трудишься, вот и все. Э… и желаю счастливого Нового года. О'кей, ладно… надеюсь, это твой автоответчик. Точно. В общем, это все… только хотел, чтобы ты знала. Э… до свидания.

Я в полнейшей эйфории валюсь на постель и попадаю на седьмое небо.

— О Господи! — бормочу я снова в темноте с улыбкой, разлившейся по всей физиономии, и намертво отключаюсь.

Дзинь. Дзинь. Дзинь. Дзиииинь! «Привет, вы звоните Чарлин и Нэн. Пожалуйста, оставьте сообщение после длинного гудка. Биииип».

— Здравствуйте, няня. Надеюсь, вы дома. Уверена, что вы, возможно, дома. Что ж, с Новым годом!

Я приоткрываю один глаз.

— Это миссис N. Надеюсь, вы хорошо отдохнули. Я звоню, потому что…

Иисусе, всего восемь утра!!!

— Понимаете, наши планы изменились. Мистеру N., очевидно, необходимо вылететь в Иллинойс по делам. А я… то есть Грейер… все мы очень этим расстроены. Так или иначе, мы не едем в Аспен, и я хотела справиться, чем вы намереваетесь заниматься до конца месяца.

И это в первый день Нового года?! Я высовываю руку из-под одеяла и принимаюсь нащупывать телефон. Снимаю трубку и швыряю на пол. Ну вот. Я опять отключаюсь.

Дзинь. Дзинь. Дзинь! Дзинь!!!

«Привет, вы звоните Чарлин и Нэн. Пожалуйста, оставьте сообщение после длинного сигнала. Биииип».

— Здравствуйте, Нэн, это миссис N. Я оставляла сообщение утром.

Я приоткрываю один глаз.

— Не знаю, упоминала ли я, но если бы вы могли дать мне знать сегодня…

Иисусе, половина десятого утра!!! В первый день Нового года!

Я снова высовываю руку из-под одеяла и принимаюсь нащупывать телефон, но на этот раз умудряюсь вытащить вилку из розетки. Вставляю ее на место

Дзинь. Дзинь. Дзинь! Дзинь!!!

«Привет, вы звоните Чарлин и Нэн. Пожалуйста, оставьте сообщение после длинного сигнала. Биииип».

— Здравствуйте, няня, это миссис N.

Иисусе! Десять утра! Да что за люди?!

На этот раз фоном к разговору служит тихий плач Грейера. «Не моя проблема… не моя проблема… наушники». Я высовываю руку из-под одеяла и принимаюсь нащупывать автоответчик. Нахожу регулятор громкости.

— Поскольку вы ничего не сказали о своих планах, я подумала…

Аххх, благословенная тишина!

Дзинь. Дзинь. Дзинь! Дзинь!!!

КАКОГО ХРЕНА?!

«О Господи, это мой сотовый! Мой чертов сотовый!»

Дзинь. Дзинь. Дзинь. Дзинь!!!

Аааааааа!

Я встаю с кровати, но не могу найти источник проклятого звона. Что за геморрой?!

Дзинь. Дзинь. Дзинь. Дзинь!!!

Под кроватью! Он под кроватью! Я, так и не сняв вечернее платье, ползу под кровать, где Джордж затеял забивать голы сотовым. Я вытягиваю руку, хватаю исходящую звоном трубку и швыряю в корзину с грязным бельем, наваливая поверх все, что лежит на полу.

Ох… Спать.

Дзинь. Дзинь. Дзинь! Дзинь!!!

Я снова встаю, марширую к корзине, вытаскиваю телефон, иду на кухню, открываю холодильник, бросаю туда телефон и снова засыпаю.

И просыпаюсь пять часов спустя под бдительным оком терпеливого Джорджа, ждущего, пока ему соизволят дать завтрак. Завидев, что я пошевелилась, он наклоняет голову и мяукает.

«Похмелье?» — словно сочувственно спрашивает он. Я босиком, прямо в измятом черном шифоне, топаю на кухню — покормить Джорджа и сварить кофе себе. Открываю морозилку и замечаю зеленый глазок телефона, мигающий из-за корытец со льдом.

«Число звонков: 12», — высвечивается на экране.

Ну и ну!

Я варю кофе и сажусь на постель, чтобы прослушать автоответчик.

«Здравствуйте еще раз. Надеюсь, что я не повторяюсь. Итак, мистер N. решил, что не сумеет поехать в Аспен, а я не желаю оставаться тут одна. Конюх и садовник живут достаточно далеко, и я… чувствую себя очень одиноко. Поэтому я возвращаюсь в город. Во всяком случае, я была бы крайне признательна, если бы вы могли приходить к нам несколько дней в неделю. Как насчет понедельника? Сообщите мне. Здешний номер телефона…»

Я даже не задумываюсь и не повторяю мантру. Просто включаю телефон и набираю номер «Лайфор кей инн».

— Алло?

— Миссис N.? Это няня. Как вы поживаете?

— О Боже, погода здесь просто ужасная! Мистер N. едва успел сыграть партию в гольф, а теперь вот придется забыть и о лыжах. Грейер почти все время сидит взаперти. Они обещали нам няню на целый день, как в прошлом году, но что-то у них не получилось. Не знаю, что мне делать!

Из трубки доносятся диалоги из «Покахонтас».

— Так вы получили мое сообщение?

— Да.

Я сжимаю раскалывающиеся виски большими и указательными пальцами

— По-моему, с вашим телефоном что-то не так. Вам бы следовало вызвать мастера. Я все утро пыталась дозвониться. Но так или иначе, мистер N. сегодня улетает. Я останусь тут до конца недели и вернусь только в понедельник. Наш самолет прилетает в одиннадцать, так что не могли бы вы встретить нас на квартире, в полдень?

— Собственно говоря (наушники!), у меня свои планы, поскольку я не собиралась возвращаться до последнего понедельника месяца.

— Вот как? Не могли бы вы по крайней мере уделить мне неделю-другую?

— Дело в том…

— Минутку.

По-моему, она зажимает рукой микрофон.

— У нас нет другого видео.

Мистер N. что-то неразборчиво бубнит.

— Значит, поставь кассету снова, — шипит она.

— Хм… миссис N.!

— Да?

Я понимаю, что этот разговор может затянуться еще на тридцать шесть часов, если я не «разъясню», как она когда-то сказала, «свою позицию».

— Я послушалась вашего совета насчет Парижа. Так что не смогу быть у вас, пока не приеду. Это… скажем… недели через две, начиная с понедельника. Числа восемнадцатого.

«Нет», чтобы сказать «да».

— Кроме того, перед вашим отъездом у нас не было времени обсудить, сколько я буду получать в этом году.

— То есть?..

— Видите ли, обычно каждый январь мне повышают плату на два доллара. Надеюсь, для вас это проблемы не составит?

Ну… то есть разумеется. Я поговорю с мистером N. Кроме того, буду крайне благодарна, если вы заедете завтра к нам домой — между делом, конечно, — и нальете воды в увлажнители.

— Собственно говоря, я собиралась быть на Вест-Сайда, так что…

— Великолепно! Увидимся через две недели. Но, пожалуйста, дайте знать, не сможете ли начать пораньше.

Джеймс вежливо придерживает мне дверь.

— С Новым годом, Нэнни. Почему вы так быстро вернулись?

Похоже, он очень удивлен моему приходу.

— Миссис N. просила наполнить водой увлажнители.

— Вот как? — лукаво улыбается он.

Первое, что я замечаю, войдя в квартиру, — включенные обогреватели. Я медленно ступаю в тишину, чувствуя себя кем-то вроде воришки. Но не успеваю снять пальто, как из стереосистемы несется голос Эллы Фицджералд, поющей «Сожаления мисс Отис».

Я замираю. Потом робко окликаю:

— Эй, кто там?

Хватаю рюкзак и бреду по стеночке на кухню, надеясь вооружиться ножом. Я слышала о швейцарах подобных домов, пользующихся квартирами в отсутствие жильцов. Распахиваю дверь кухни.

На разделочном столе красуется бутылка «Дом Периньон». На плите шипят сковороды. Что за псих пробрался в квартиру, чтобы стряпать?!

— Еще не готово, — объясняет мужчина с сильным французским акцентом, выходя из ванной горничной и вытирая руки о клетчатые штаны. На нем белый поварской колпак.

— Кто вы? — стараюсь перекричать я музыку и делаю шаг к двери. Он поднимает голову.

— Qui est vous? — повторяет он по-французски мой вопрос и вызывающе подбоченивается.

— Я здесь работаю. Так кто вы?

— Je m' appelle Pierre. Ваша хозяйка наняла меня готовить обед.

Он принимается резать укроп. Кухня превратилась в арену бурной деятельности и восхитительных ароматов. Она никогда еще не выглядела такой уютной.

— Почему вы стоите здесь как замороженная рыба? Идите, — приказывает он, взмахнув ножом.

Я покидаю кухню и отправляюсь на поиски миссис N.

Неужели она действительно вернулась? Трудно поверить… Зачем в таком случае звонить няне? Можно подумать, мне больше нечего делать, кроме как создавать микроклимат для ее картин! Если она задумала подобным способом заставить меня работать сегодня, ничего не выйдет! Вероятно, это просто ловушка, чтобы заманить меня сюда. Наверное, подвесила Грейера в сетке над увлажнителем и собирается сбросить его мне на голову, едва я налью воду.

— ОНА СБЕЖАЛА С ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ ТАК ДАЛЕКО ЕЕ ЗАВЕЛ… — надрывается стерео, преследуя меня своей музыкой, пока я перехожу из комнаты в комнату.

Что ж, дам ей знать о своем приходе и немедленно уберусь отсюда.

Вот она!

Я едва не выпрыгиваю вон из кожи.

Выплывает из спальни!

Шелковое кимоно небрежно завязано на талии. Изумрудные серьги переливаются в свете ламп. Мое сердце катится в пятки.

Это мисс Чикаго.

— Привет, — говорит она дружелюбно. Совсем как в конференц-зале три недели назад. И скользит мимо меня, к кухне.

— Привет, — лепечу я, топая за ней и на ходу разматывая шарф. Заворачиваю за угол как раз в тот момент, когда она распахивает высокие стеклянные двери в столовую, где уже накрыт романтический ужин на двоих. Гигантский букет пурпурно-черных пионов стоит в кольце горящих свечей. Она перегибается через блестящий стол красного дерева, чтобы поправить серебряный прибор. — Я здесь из-за увлажнителей, — пытаюсь объяснить я.

— Подождите, — просит мисс Чикаго и, подойдя к скрытой в книжном шкафу панели, умело регулирует громкость и высоту тембра. — Ну вот. — Она поворачивается ко мне и мирно улыбается. — Что, вы сказали?

— Увлажнители! Вода испарилась. А картины… могут пострадать, если холст пересохнет. Я должна была только налить воду. Всего один раз. Именно сегодня, потому что в этом случае воды хватит до… не важно. Поэтому я сейчас все сделаю и уйду.

— Спасибо, няня. Уверена, что мистер N. это оценит, да и я тоже.

Она берет с буфета забытый бокал с шампанским. Я встаю на колени, отключаю увлажнитель и тащу его на кухню.

Один за другим я наполняю все десять резервуаров, шлепая в прачечную и обратно, пока Элла перебирает весь свой репертуар, от «Всего одна из тех вещей» до «Почему я не могу вести себя как надо» и «Я всегда верна тебе, дорогой». У меня голова идет кругом. Это не ее дом. Не ее семья. И ко всему прочему вышла она определенно не из своей спальни!

— Вы закончили? — спрашивает она, когда я подключаю последний прибор. — В таком случае не могли бы вы сбегать для меня в магазин?

Я устремляюсь в прихожую и поспешно натягиваю пальто, но она не отстает.

— Пьер забыл купить густой крем. Заранее спасибо.

Она протягивает двадцатку.

Я смотрю на деньги, на маленький зонтик-«лягушку» Грейера в стойке с двумя огромными выпученными глазами, которые выскакивают, как только нажмешь кнопку.

И протягиваю бумажку ей.

— Не могу… видите ли… мне к доктору… И ловлю свое отражение в зеркале.

— Говоря по правде, просто не могу.

Мисс Чикаго продолжает улыбаться, но уже не так дружелюбно.

— В таком случае это вам, — не повышая голоса, продолжает она.

Двери лифта раздвигаются как раз в тот момент, когда она пытается с небрежным видом прислониться к косяку.

Я кладу банкноту на столик в холле. Ее глаза вспыхивают,

— Слушайте, Нэнни, или как вас там! Можете бежать домой и насплетничать хозяйке, что вы нашли меня здесь! Избавите меня от необходимости оставить под подушкой грязные трусики!

Она возвращается в квартиру, и дверь со стуком захлопывается.

— Так и сказала «трусики»? — допытывается Сара на следующий день, пробуя очередной оттенок розовой помады у прилавка «Стайла».

— Слушай, может, поискать их? Я просто чувствую, что должна это сделать!

— Сколько платят тебе эти люди? У тебя есть граница? Я имею в виду ту границу, которую они могут перейти?

Сара сосредоточенно вытягивает губы.

— Слишком яркий?

— Я бы сказала, бабуинов зад.

— Попробуйте сливовые тона, — советует косметолог за прилавком.

Сара тянется к салфетке и начинает сначала.

— Миссис N. возвращается завтра. Я считаю, что просто обязана что-то предпринять, — досадливо объявляю я, облокачиваясь на прилавок.

— То есть уволиться?

— Нет, сделать что-то в реальном мире, где я плачу за квартиру.

— ТУУУУТСИ!

Мы цепенеем и поворачиваемся к крытому портику, где две груды магазинных пакетов окликают Сару школьным прозвищем, рифмующимся с «бутс». Пакеты дружно направляются в нашу сторону и распадаются, обнаружив Александру и Лэнгли, наших однокурсниц по школе Чапина.

Мы с Сарой переглядываемся. В старших классах они жили в общежитии и были преданными фанатками «Дед». Теперь же великанша Александра и коротышка Лэнгли стоят перед нами в дубленках, кашемировых водолазках, увешанные цацками от Картье.

— ТУТС! — восклицают они, и Александра хватает Сару в объятия, едва не треснув ее по голове одним из пакетов. — Туте, как дела? — спрашивает она. — Нашла себе мужчину?

Сара поднимает брови:

— Нет. То есть один был, но…

На ее лбу выступают капли пота, катятся вниз.

— У меня скааааазочный мужчина. Грек. Просто фантастика! На следующей неделе мы летим на Ривьеру, — мурлычет Александра. — Ну а ты как?

Она смотрит на меня.

— Все то же самое. По-прежнему работаю с малышами.

— Ха, — тихо вставляет Лэнгли. — А что собираешься делать в будущем году?

— Надеюсь заняться программой внешкольного обучения. Они разом прищуриваются, словно я неожиданно заговорила на неизвестном языке.

— Сосредоточиться на детском творчестве как способе самовыражения. А может, открою свою школу.

На меня смотрят две пары пустых глаз. Я делаю последнюю попытку доказать… что?

— В моем проекте участвует школа Кэти Ли.

— Вот как? А что насчет тебя? — почти шепчет Саре Лэнгли.

— Собираюсь работать в «Аллюре».

— О Господи! — визжат они хором.

— Вот это да! Я. Обожаю. «Аллюр», — объявляет Александра.

— Ну а вы чем займетесь? — спрашиваю я.

— Буду всюду ездить за своим мужчиной, — объясняет Александра.

— «Дурью», — тихо бормочет Лэнгли.

— Что же, пора бежать! Мама ждет нас в час в «Коте Баск». Ох, Туте!

Александра снова пытается удушить Сару, после чего девицы удаляются к своим салатам из морепродуктов.

— Ну ты и шутница, — говорю я Саре. — «Аллюр»?

— Пошли они! Лучше пойдем съедим-ка что-нибудь шикарное.

Мы решаем, что заслужили роскошный обед с красным вином и пиццей с сыром робиола в ресторане «У Фреда».

— Вот скажи, неужели ты оставила бы свое нижнее белье в чужом доме?

— Нэн! — наставительно заявляет Сара. — Не пойму, какое тебе до этого дело? Миссис N. гоняет тебя в хвост и гриву, а вместо бонуса дарит наушники из меха мертвого животного! Откуда такая преданность?

— Сара, независимо от характера и качеств моей хозяйки, она по-прежнему остается матерью Грейера, а эта женщина занимается сексом с ее мужем и в ее же постели. И в доме Грейера. Меня просто тошнит при мысли об этом. Никто не заслуживает такого! А эта извращенка! Видите ли, хочет, чтобы ее застали! Да что это такое, я вас спрашиваю?

— Ну, если бы мой женатый бойфренд подумывал бросить жену, я, наверное, тоже была бы не прочь, чтобы нас застали на месте преступления!

— Значит, если я все расскажу, мисс Чикаго только выиграет, а миссис N. будет вне себя от горя. Если же промолчу… это слишком унизительно для миссис N.

— Нэн, это никоим образом тебя не касается и касаться не должно. И ты совершенно не обязана что-то говорить. Поверь, это не предусмотрено условиями твоей работы.

— А что, если она действительно оставила трусики и миссис N. их найдет? Обнаружить измену мужа подобным способом… Фу! До чего ужасно! О Господи, а если узнает Грейер? Она такая стерва, что не удивлюсь, если специально подсунет их в его комнату!

— Нэн, у тебе крыша поехала? Откуда он узнает, чьи это трусики?

— Она скорее всего носит черные, кружевные «танга», и пусть сейчас он ничего не поймет, в один прекрасный день все же сообразит, и это просто уббббьет его! Бери пальто!

Сара с бокалом вина встречает Джоша в переднем холле.

— Добро пожаловать на Охоту за Трусиками, где мы выдаем сказочные призы, включая наушники и путешествие в чулан с метлами и тряпками. Кто наш первый участник?

— Это я, я! — восклицает Джош, снимая куртку.

Я стою на четвереньках у шкафа для одежды, просматривая карманы пальто и ботинки. Ничего.

— Иисусе, Нэн, это место просто поражает! Чисто гребаный Метрополитен-музей!

— Да, и примерно такой же уютный, — кивает Сара, но я уже мчусь в гостиную, бросая на ходу:

— У нас нет времени толочь воду в ступе! Выбирайте себе комнаты!

— Подойдет любое белье, или на нем должна быть алая буква «А»?

— Лишние очки за прорезь в промежности, а уж если окажутся съедобными, то это самое оно! — объясняет Сара правила игры, в которой я ничего забавного не вижу.

— Ладно! — вступаю я. — Слушайте! Самое главное в нашем деле — методичность. Начнем с комнат, которые используются чаще всего. Там скорее всего и обнаружатся трусики. Джошуа, берешь хозяйскую спальню, гардеробную и кабинет миссис N. Сара Энн!

— Слушаюсь, сэр!

— Тебе кухня, библиотека, комнаты горничных. А за мной гостиная, столовая, кабинет мистера N. и прачечная. Договорились?

— По рукам. Начну отсюда.

Проходя по комнатам, я включаю все лампы, даже верхний свет, который здесь не в ходу. Зато теперь каждый темный уголок дома ярко освещен.

— Нэн, ты не можешь утверждать, что мы не старались, — объявляет Джош, передавая мне сигарету. После трудов праведных мы сидим на лестнице черного хода в обществе мусорных ведер и курим.

— Она, возможно, блефовала, понадеявшись, что ты обязательно расскажешь миссис N. и можно будет заново обставлять дом.

Джош все еще держит фарфорового пекинеса, найденного в процессе поисков.

— Повтори, что ты сказала.

— Не знаю, две, может быть, три тысячи долларов, — покорно повторяет Сара.

— Невероятно! Почему? За что? Скажите, что я упустил в жизни?

Он в сотый раз ошарашенно оглядывает собачку.

— Погодите, я еще что-нибудь добуду.

— Уж лучше поставь это в точности на то место, где брал, — бормочу я, слишком уставшая, чтобы пойти следом и проверить, послушался ли он. — Прости, что заставила тебя потратить целую ночь на дурацкие трусики.

Я гашу сигарету о металлические перила и встаю.

— Эй, — утешает она, обнимая меня за плечи. — Все будет хорошо. Пусть семейка N. сама улаживает свои дела. Не волнуйся, они в полном порядке.

— А Грейер?

— У него есть ты. А у тебя — Г.С.

— Значит, я не осталась с пустыми руками. И то утешение. Храню кассету автоответчика в шкатулке с драгоценностями, а одноразовую ложечку ношу в сумке как сувенир, вот это пока и все.

— Да, да, конечно! Могу я упомянуть об одноразовой ложечке на свадьбе? Пойдем захватим с собой Джоша, а по пути к двери сотрем все отпечатки наших пальцев.

Когда я возвращаюсь домой, автоответчик снова мигает.

— Здравствуйте, няня, это миссис N. Не знаю, улетели ли вы в Париж. Не могу дозвониться вам по сотовому. Придется купить вам новый, с большим роумингом. Я звоню Потому, что мистер N. подарил мне на Рождество неделю в «Золотой двери». Ну разве не восхитительно? «Лайфорд кей инн» так ужасен, а я все еще не оправилась от праздников. Ужасно измучилась и поэтому решила лететь на следующей неделе. Мистер N. останется в городе, но я надеюсь, что вы к тому времени вернетесь, чтобы, если понадобится, сообщить ему, что вы свободны. Вечером я буду в своей комнате. Позвоните.

Мой первый порыв — немедленно связаться с ней и посоветовать никогда больше не покидать дом.

— Миссис N.? Это няня.

— Да?

Я глубоко вздыхаю.

— Что вы решили? Сможете?

— Конечно, — бормочу я, радуясь, что она не спрашивает, как обстоят дела с увлажнителями.

— Прекрасно. Значит, увидимся в понедельник: через неделю, начиная с завтрашнего дня. Мой рейс в девять, так что вам следует приехать к семи. Нет, на всякий случай лучше к шести сорока пяти.

Я переворачиваюсь с боку на бок. В восьмой раз за последние четверть часа. Я так устала, что тело словно свинцом налито, но только собираюсь задремать, как по квартире разносится лающий кашель Грейера.

Придвигаю к себе часы и смотрю на светящиеся цифры. Всего 2.36 утра. Иисусе!

Я поправляю матрац, ложусь на спину и смотрю в потолок спальни для гостей. Пытаюсь сообразить, сколько всего часов я спала за последние три ночи, и результат отнюдь не обнадеживает. Я вымоталась до последнего, пытаясь развлечь все более мрачнеющего Грейера, пока не обнаружила, что у него подскочила температура.

Когда я приехала, она встретила меня у лифта со списком в руке. Чемоданы уже лежали в лимузине. Оказалось, она всего лишь хотела «упомянуть», что у Грейера «чуточку болит ухо», что его лекарство в ванной комнате на раковине, и там же телефон педиатра, «если вдруг понадобится». И тут же очередная оплеуха:

— Мы оба хотели бы, чтобы Грейер не торчал все время перед телевизором. Желаю хорошенько повеселиться тут без меня!

Я сразу поняла, что повеселиться нам вряд ли удастся, как только увидела его на полу рядом с игрушечной железной дорогой. Бедняга неохотно вертел в руках товарный вагончик и выглядел ужасно бледным.

— Не знаете, когда мистер N. вернется сегодня? — спросила я вытиравшую пыль Конни.

— Надеюсь, вы захватили с собой пижаму, — ворчит она вместо ответа, неодобрительно покачивая головой.

Я поймала себя на том, что последние дни каждое утро жду прихода Конни: спокойнее, если рядом с тобой кто-то есть, пусть даже этот кто-то с утра до вечера орудует тряпкой и пылесосом. Поскольку температура на улице упорно держится на семи градусах по Фаренгейту, со дня моего прихода мы находимся под домашним арестом. И это можно считать вполне терпимым, мало того, идеальным, если бы только Г.С. не пришлось вернуться в университет на период лекций. Он сказал, я могу водить Грейера наверх, на свидания с Максом, но я не думаю, что у кого-то из нас останутся на это силы. «Небольшая» боль в ухе, может, и прошла, зато кашель усилился.

Думаю, мне не стоит упоминать, что его отец пропал без вести. Первую ночь он вообще не пришел ночевать. Бесчисленные звонки Джастин всего-навсего позволили удостовериться, что в люксе отеля «Четыре времени года» включен автоответчик. Администрация же курорта так ретиво охраняет покой миссис N.. словно я пытаюсь связаться с самой Шарон Стоун.

Сегодня я снова возила Грейера к врачу, но он только посоветовал закончить курс амоксиллина и ждать, пока не станет лучше.

Очередной приступ раздирающего легкие кашля: по-видимому, ему еще хуже, чем вечером. Здесь так темно и страшно, что мне кажется, будто никто и никогда не вернется за нами.

Кутаясь в кашемировый плед, я плетусь к окну. Отодвинув тяжелые шторы из мебельного ситца, впускаю немного света с Парк-авеню и прислоняюсь лбом к холодной раме. К зданию на противоположной стороне подкатывает такси, откуда выбираются парень с девушкой в высоких сапогах и короткой куртке. Пока они идут к дому, она зябко жмется к своему спутнику. Должно быть, замерзла.

Мой лоб быстро леденеет, и я отхожу, потирая его рукой. Штора падает на прежнее место, отсекая свет.

— Няяяяня? — доносится едва слышный хриплый голосок.

— Да, Гровер, иду.

Мой голос эхом отдается в большом помещении. Я шагаю сквозь темноту, освещаемую причудливыми отблесками от фар проезжающих машин. Захожу в комнату Грейера. Меня встречают теплый свет его ночника и мерное жужжание воздушного фильтра. Но при взгляде на Грейера я чувствую, что у меня опускается сердце. Он плох. Очень плох. Дыхание затруднено, и глаза слезятся. Я сажусь на угол кровати.

— Привет, солнышко, я здесь.

Кладу руку ему на лоб. Ладонь обжигает. Стоило мне коснуться его, как тут же он начинает хныкать.

— Все в порядке, Гровер, ты просто сильно заболел, а я знаю, как это паршиво.

Но на самом деле я больше ничего не понимаю. И его кашель меня пугает.

— Сейчас возьму тебя на ручки, Гровер.

Я пытаюсь поднять его. Кашемировый плед падает на пол. Грейер плачет уже по-настоящему. Я лихорадочно пытаюсь сообразить, что делать. Педиатр. «Скорая помощь». Мама.

Несу его к телефону в холле и, прислонив к стенке, набираю номер. Мама берет трубку после второго звонка:

— Ты где? Что случилось?

Мама, объяснять нет времени, но я с Грейером. У него было воспаление среднего уха и кашель, ему велели пить антибиотики, но кашель становится все сильнее, а я не могу дозвониться миссис N., поскольку администратор утверждает, что она провела весь день в чем-то вроде барокамеры, а он дышит все тяжелее, и я не пойму, стоит ли везти его в больницу, потому что температура повышается, а я не спала две ночи, и…

— Дай мне послушать его кашель.

— Что?

— Поднеси трубку к его рту, чтобы я услышала, как он кашляет, — спокойно объясняет мама.

Я подношу трубку к губам Грейера, и он тут же разражается страшным кашлем. Его грудка, прижатая ко мне, сотрясается от напряжения.

— О Боже, ма, не знаю, что…

— Нэн, это круп. У него круп. А ты должна взять себя в руки. Нельзя распускаться. Дыши со мной, вдох…

Я сосредоточиваю внимание на ее голосе, глубоко вдыхая и за себя, и за Грейера.

— …и выдох. Слушай, ничего страшного. У него в груди скопилось много мокроты. Ты сейчас где?

— Парк-авеню, семьсот двадцать один.

— Нет, где именно в квартире?

— В холле.

— У тебя радиотелефон?

— Нет, ей не нравится, как они выглядят.

Грейер снова хнычет, и я панически вздрагиваю.

— Ладно, идите в его ванную и включите душ, теплый, но не слишком горячий. Садись на край ванны и держи малыша на коленях. Дверь закрой, чтобы набралось побольше пара. И оставайся в ванной, пока он не перестанет кашлять. Вот увидишь, пар ему поможет. Температура спадет, и утром он будет здоров. Все обойдется. Позвони через час, хорошо? Я буду ждать.

Мне сразу становится легче от сознания того, что я могу хоть что-то сделать для него.

— Ладно, ма. Я тебя люблю.

Я вешаю трубку и несу мальчика по темным комнатам в Ванную.

— Закрой глазки, Грейер, я включу свет, — предупреждаю я.

Он прячет потное личико у меня на шее. После полной тьмы свет слепит глаза, и мне приходится долго мигать, прежде чем я различаю блестящее серебро крана. Включаю душ, сажусь на край ванны и устраиваю Грейера на коленях. Когда вода доходит до ног, он начинает плакать.

— Знаю, милый. Знаю. Но нам придется сидеть, пока чудесный пар не вылечит твою грудку. Хочешь, чтобы я спела?

Но он прижимается ко мне, рыдает и кашляет. Постепенно пар заволакивает яркий кафель, которым выложены стены.

— Я хочу… мамуууууу…

Он дрожит от усилий выговорить последнее слово, похоже, даже не замечая, что я здесь. Мои пижамные штаны промокли. Я прижимаюсь лбом к его лбу и медленно покачиваюсь. Слезы тревоги и усталости капают из глаз и падают ему на волосы.

— О, Гров, я тоже очень хочу свою маму…

Солнечные лучи пробиваются сквозь жалюзи. В окружении плюшевых игрушек Гровера мы дружно жуем тосты с корицей.

— Скажи еще раз, няня. Скажи: «тост с курицей».

Я смеюсь и нежно тычу пальцем в его животик. Глаза у него ясные и блестящие, и я едва не падаю в обморок от облегчения, увидев 36, 8 градусов на термометре.

— Нет, Грейер, корица. Повторяй за мной.

— Лучше назвать это «женский тост». Повторяй за мной.

Его рука рассеянно гладит меня по голове, отчего по всему ковру разлетаются крошки.

— Вот сумасшедший ребенок! «Женский тост»? А что дальше? «Мужские яйца»?

Гровер заливается смехом.

— Ага! Мужские яйца! Я такой голодный, няня! Просто умираю. Можно мне яиц… мужских яиц?

Я ползу к нему, хватаю его тарелку и встаю.

— Привет! Привет! Мамочка дома!

Я застываю. Грейер смотрит на меня и, как обрадованный щенок, слетает с кровати и встречает ее у двери.

— Привет. Почему это у тебя все лицо в крошках?

Отчитав его, она оборачивается ко мне. Я вижу комнату ее глазами. На полу валяются подушки, одеяла, мокрые полотенца: после того как Грейер наконец заснул в шесть утра, я без сил рухнула рядом.

— Грейер очень сильно заболел. Прошлой ночью мы не спали…

— Да? А по мне, он прекрасно выглядит, если не считать крошек, которыми он весь усыпан. Грейер, иди в ванную и умойся, чтобы я смогла показать тебе твой подарок.

Широко раскрыв глаза, он поворачивается ко мне, но послушно исчезает в ванной. Удивительно, что он вообще может туда входить после всего, что было!

— Разве он не принимал лекарств?

— Да, разумеется, но осталось еще два дня. А вот кашлял он ужасно. Я пыталась вам дозвониться.

Она раздраженно кривит губы.

— Няня, по-моему, мы обсуждали, где полагается есть Грейеру. Можете идти, я сама всем займусь.

Я стараюсь улыбнуться:

— Хорошо, пойду переоденусь.

Прохожу мимо нее с тарелкой в руке, едва узнавая квартиру, наполненную солнечным светом. Запихиваю как попало вещи в сумку, надеваю джинсы и свитер и, в порыве возмущения, оставляю постель незастеленной.

— Пока! — окликаю я, открывая дверь, и слышу, как босые ножки Грейера шлепают по мрамору. Он мигом подскакивает ко мне в своей пижаме и слишком большой для него ковбойской шляпе.

— Пока, няня.

Он раскидывает ручонки, и я крепко обнимаю его, пораженная переменами к лучшему. Всего несколько часов, а он уже совершенно свободно дышит!

— Миссис N.! Врач велел ему принимать антибиотики еще два дня, так что…

С другого конца холла появляется миссис N.

— Но у нас сегодня куча дел! Нужно подстричься и ехать в «Барнис», выбирать подарок для папочки. Пойдем, Грейер, пора одеваться. До свидания, няня.

Намек понят. Нужно убираться.

Он идет за ней в свою спальню, а я, постояв немного, беру сумку, едва преодолевая соблазн положить упаковку таблеток рядом с ее сотовым.

— Пока, партнер.

Я тихо закрываю за собой дверь.

 

Глава 6

ЛЮБОВЬ В СТИЛЕ ПАРК-АВЕНЮ

Нажимаю клавишу «backspace» и наблюдаю, как мой пятый вариант вводного предложения стирается буква за буквой. Жан Пьяже… Что сказать, что сказать?

Я откидываюсь на спинку, перекатывая голову по истертой коже, и смотрю, как серые тучи медленно плывут над крышами особняков на другой стороне улицы. Джордж игриво цапает лапкой мою свисающую руку.

— «Пьяже», — громко повторяю я, ожидая, пока меня посетит вдохновение, и шевелю пальцами, чтобы подбодрить Джорджа. Звонит телефон, но я не беру трубку. Пусть автоответчик потрудится. Либо это миссис N., которой не терпится проверить, осталась ли во мне еще кровь, которую она не успела высосать, либо матушка, горящая желанием прояснить ситуацию.

«Привет, это Чарлин и Нэн. Оставьте сообщение».

— Эй, труженица! Я только хотел…

Комнату наполняет мой любимый голос, и я мгновенно хватаю трубку:

— Привет.

— Эй, что ты делаешь дома во вторник, да еще в час сорок три?

— А с чего это ты вздумал мне звонить из Гааавааада, во вторник, да еще в час сорок три?

Я отталкиваюсь в кресле и обвожу ногами в носках большие круги на полу.

— Я первый спросил.

— Видишь ли, миссис N. заказала на Валентинов день места в «Жан Жорж», а они то ли что-то перепутали, то ли просто не записали ее имени, поэтому она немедленно отослала меня домой со списком четырехзвездочных ресторанов и с требованием немедленно позвонить по всем номерам и добиться столика.

Я оглядываюсь на рюкзачок, где лежит сложенный список.

— Почему бы ей не позвонить самой?

— Я давно перестала задавать подобные вопросы.

— Так куда ты их определила?

Никуда! Валентинов день завтра. По-моему, она не понимает, что столики резервируются не менее чем за месяц и что она уже заставила меня провести четырнадцатое января, воскресенье, огромное ей спасибо, с телефонной трубкой в руках. Но все равно я смогла достать им столик только на десять вечера, да и то пришлось для этого поклясться администратору здоровьем моего первенца, что к одиннадцати они уберутся. Не пойдет-с! Повезет, если они получат кабинку в «Бургер кинг».

Я представляю, как миссис N. рассеянно обмакивает в кетчуп соломинки жареного картофеля, пока он читает деловой раздел в газете.

— Так ты нашла трусики?!

— Нет.

— Ты, должно быть, облачишься в траур, когда мы перестанем обсуждать чужие трусики, верно? — смеется он.

— Собственно говоря, — перебиваю я, — вчера у нас была ложная тревога, и ваша покорная служанка в нерассуждающеи панике быстренько нырнула в волшебный плащ Снупи.

— Они совсем не обязательно черные. Тебе следует мыслить шире: они могут оказаться пастельными, или с тигровым рисунком, или прозрачными…

— Вот видишь! Ты слишком увлекаешься подобными темами! — упрекаю я.

— А чем ты занимаешься, когда не резервируешь столики и не охотишься за трусиками?

— Пытаюсь написать статью о Жане Пьяже.

— Ах да, Жан.

— Как, ты о нем не слышал? И они еще называют эту груду кирпича «Лигой плюща»!

— Не просто «Лига плюща», даагаая, а «ЛИГА ПЛЮЩА», — поправляет он, намеренно утрируя аристократический выговор.

— Верно. Так вот, он, если так можно выразиться, отец-основатель науки, называемой детской психологией. Я пишу реферат по его теории эгоцентризма: о том, что дети видят физический мир исключительно в собственной, крайне ограниченной перспективе.

— Очень похоже на твою хозяйку.

— Да, и что интересно, она даже не может сама вымыть голову. Тема, вероятно, достойная изучения. Уф! Я впала в полнейшую прострацию. Неожиданно свалившаяся роскошь в виде свободного дня вызывает у меня ложное ощущение, что можно вволю побездельничать. А вот на это как раз нет совершенно времени. Но хватит обо мне: чему я обязана удовольствием неожиданного звонка?

Телефон громко пищит, заглушая его.

— …насчет этой интернатуры. Сегодня выступал один парень и говорил потрясающие вещи. Он…

БИИИИП.

— …Военные преступления в Хорватии. Гаагский трибунал собирается судить военных преступников…

БИИИП. И автоответчик не может меня защитить.

— Прости, не подождешь секунду?

Я нажимаю мигающую кнопку и замираю.

— Няня! Я так рада, что застала вас!

Голос миссис N. возвращает меня к действительности.

— Я подумываю о «Петросяне», потому что там в основном подают икру, а большинство людей ожидают в этом случае полного ужина. Но я на все согласна. Вы уже звонили им? Вам следует позвонить им в первую очередь. Вы можете связаться с ними прямо сейчас?

— Да. На другом канале у меня «Цирк», поэтому…

— О! Замечательно. Посмотрим! Если они предложат дежурные блюда, соглашайтесь!

— Обязательно. Я дам вам знать.

— Подождите! Няня! Только не говорите сразу о дежурных блюдах, узнайте у них, может, есть что-то получше, а уж если нет, спрашивайте о дежурных.

— Обязательно. Позвоню вам, как только что-то найду.

— Хорошо. На сотовый тоже можете звонить.

Я чувствую, что она намеревается в который раз дать мне номер своего сотового.

— Договорились. Ваши номера у меня перед глазами.

До свидания.

Я переключаюсь на Г.С.

— Извини, на чем мы остановились? Что-то насчет преступников…

Я ложусь на постель и пристраиваю Джорджа у себя на животе.

— Да, так вот я думаю добиваться интернатуры в Гааге на это лето. После лекций о конфликте в Хорватии неплохо бы познакомиться с этой историей поближе, верно? Суметь что-то сделать. Понимаю, претендентов и без меня достаточно, но попробовать стоит.

Умереть не встать.

— Я просто в обмороке.

— Рад это слышать.

Следует многозначительная пауза.

— Во всяком случае, как только лекции закончатся, я позвоню и все расскажу.

— А вот эта часть мне особенно нравится.

— Хреново, что тебе приходится работать в Валентинов день. Я предпочел бы куда-нибудь с тобой пойти.

— Да, но ведь это не я еду в Канкан на весенние каникулы!

— Брось, как я мог предположить, что встречу тебя?

— Даже не пытайся оправдаться своим полным отсутствием интуиции!

Несмотря на бесчисленные телефонные звонки, дальше того, что было на ступеньках музея, мы пока не продвинулись. Сначала у нас были экзамены, потом болезнь Грейера — не слишком сексуальная обстановка. Два уик-энда назад он приехал на ночь, но у Чарлин отменили полеты и пришлось готовить романтический ужин на четверых. Я подумывала приехать к нему, но у него в комнате еще три человека, а я отказываюсь проводить первую ночь с ним а) под вопли Мэрилина Мэнсона, несущиеся из-за стены в три часа ночи, и б) наблюдать, как утром они варят кофе, используя в качестве фильтра свое нижнее белье. Подобные вещи меня убивают. БИИИП.

— Черт! Прости, еще минуту.

Я нажимаю кнопку и готовлюсь к очередному раунду.

— Алло?

— Ну что? Дежурные блюда? — нетерпеливо спрашивает она.

— Что? Нет… э… я еще не выяснила.

— «Петросян»?

— Нет, «Цирк». Сообщу, как только дозвонюсь.

— Хорошо, но помните, не начинайте с дежурных блюд. Может, стоит попробовать «21»? Вдруг у них что-то есть? Значит, потом «21». Нет, сначала «Петросян», а потом «21». Да, это идет третьим номером.

— Прекрасно. Начнем с «Цирка».

— Да-да. Позвоните сразу же, как только что-то прояснится.

— Пока.

Глубокий вздох. Щелчок.

— Пусть теперь ждет. И я немного передохну.

— Рад слышать. Ладно, нужно бежать на лекцию. Слушай, к апрелю я точно приеду на несколько дней. И мы что-нибудь придумаем. Удачи с Жаном.

— Эй, — успеваю крикнуть я, прежде чем он отключается, — Гаага — это потрясно!

— А я думаю, что это ты потрясная! Позвоню позже. Бай!

— Бай.

Я вешаю трубку, и Джордж немедленно спрыгивает с моего живота на пол.

Телефон снова звонит. Я смотрю на автоответчик. «…Чарлин и Нэн. Пожалуйста, оставьте сообщение.

Это твоя мать. Ты можешь не узнать меня, поскольку сейчас не два часа ночи и на твоих коленях не сидит задыхающийся ребенок, но заверяю тебя, это я самая. Слушай, цветочек, сегодня, завтра или через неделю, но мы должны поговорить. А пока я оставляю тебе два мудрых слова, относящихся к твоей работе: «совсем неладно». Я очень тебя люблю. Пока».

Да, кстати, о работе. Что делать с ресторанами?

— Бабушка!

— Да, дорогая!

— Мне нужен столик на двоих в Валентинов день, в любом месте, где не стелют бумажные скатерти. Что ты можешь сделать для меня?

— Вижу, ты сразу берешь быка за рога. Нельзя ли начать с чего-нибудь попроще, вроде разрешения носить драгоценности короны?

— Ба, это мать Грейера. Длинная история, но она будет донимать меня, пока я не найду ей столик.

— Особа с наушниками? Она не заслуживает крошек с твоей тарелки!

— Знаю, но не можешь ли ты взмахнуть для меня своей волшебной палочкой?

— Хм-м… позвони Морису в «Лютецию» и скажи, что на следующей неделе я пришлю ему рецепт сладкой ватрушки.

— Ты моя надежда и опора, ба.

— Нет, дорогая, всего лишь старая женщина. Я тебя люблю.

— И я тебя.

Еще один звонок, и назад, к маленьким эгоцентрикам.

Город охватила Валентинова лихорадка. Я то и дело отмечаю новые признаки этой болезни по пути в салон Элизабет Арден, где ждет меня бабушка. С тех пор как в январе сняли последние рождественские декорации, во всех витринах обыгрывается Валентинова тема. Даже в хозяйственном магазине выставлено красное сиденье для унитаза. В прошлые феврали я бы с досадой ждала в длинной очереди мужчин и женщин, покупающих устрицы (шампанское), кондомы, в то время как мне приходилось платить только за грейпфрут (пиво), бумажные салфетки и жить дальше. В этом году на мою долю приходится одно лишь терпение.

Это первый Валентинов день, когда я не одинока. Однако, следуя привычной традиции, когда быть-одной-в-та-кой-день-просто-стыд-и-срам, мы с Сарой послали друг другу постеры из «Тайгер бит», и я сопровождаю бабушку на наш ежегодный праздник тела.

— Дорогая, правило номер один от святого Валентина, — наставляет она, пока мы пьем нашу лимонную воду и восхищаемся отлакированными ноготками на ногах, — «Куда важнее проявить к себе немного любви, чем иметь мужчину, который подарит тебе что-то не того цвета и размера».

— Спасибо за педикюр, ба.

— Не за что, дорогая. Пойду наверх делать маску из морских водорослей. Будем надеяться, что на этот раз они про меня не забудут. Им следовало бы прикреплять таймеры на руки клиентам. Представляешь, какая-то бедная уборщица находит тебя, покрытую морскими водорослями и обернутую клеенкой! Правило номер два: «Никогда не соглашайся на последний в этот день сеанс. Тебя обязательно бросят одну».

Я рассыпаюсь в благодарностях, собираю вещи, прощаюсь с ней и иду на любовное свидание со своим поклонником из детского сада. В полдень он выбегает во двор, держа большое кривоватое сердце, разбрызгивающее шлейф красных блесток.

— Что это у тебя, приятель?

— Валентинка. Я сам сделал ее. Можешь взять.

Я беру сердце и отдаю ему коробочку с соком, которую все это время согревала в кармане. Пока он устраивается в коляске, я разглядываю сердце, по-видимому, предназначенное для миссис N.

— Миссис Баттерс мне все написала. Я говорил слова, а она писала. Прочти, няня, прочти.

Я лишаюсь дара речи.

Я ЛЮБЛЮ НЯНЮ. ОТ ГРЕЙЕРА АДДИСОНА N.

— Угу. Так я и сказал.

— Какая прелесть! Спасибо, Гровер, — бормочу я, шмыгая носом.

— Можешь подержать его, — предлагает он, вцепившись в коробку с соком.

— Знаешь что? Я лучше положу его в карманчик коляски, чтобы оно не помялось. У нас сегодня особый день.

Несмотря на то что сегодня один из самых холодных дней года, мне даны строгие указания привести Грейера домой только после урока французского. Поэтому я принимаю судьбоносное решение отправиться на ленч в «Калифорния пицца китчен», а потом на Третью авеню, посмотреть новый мультик. Я боялась, что он испугается темноты, но Грейер поет и аплодирует в продолжение всего фильма.

— Это было так смешно, няня! Так смешно! — твердит он, пока я застегиваю пряжки ремешков коляски, и по пути к учительнице французского мы всю дорогу мурлычем главную мелодию.

Оставив его у мадам Максим делать валентинки, я перебегаю Мэдисон и влетаю в «Барниз» за какой-нибудь безделушкой для Г.С.

— Чем могу помочь? — полуспрашивает-полуцедит знакомая блондинистая стерва за прилавком. Век ей гореть в аду за то, что обвинила Сару в краже тонального крема, который та пыталась вернуть.

— Нет, спасибо. Просто смотрю.

Я подхожу к другому продавцу, высокому евразийцу в дорогой на вид черной сорочке.

— Привет, я ищу сувенир для моего бойфренда.

Мне нравится, как звучит это слово. Бойфренд, бой-френд, бойфренд. Да, у меня ужасно умный бойфренд. Мой бойфренд не любит шерстяных носков. Кстати, мой бойфренд к тому же работает в Гааге.

— О'кей, какую парфюмерию он предпочитает?

Да, действительно, какую?

— О, не знаю. От него хорошо пахнет. Он бреется. Может, крем для бритья?

Он показывает мне кремы, более, на мой взгляд, подходящие для начинающей модели.

— Э… в самом деле? Карандаш для губ? Видите ли, он играет в лакросс…

Покачивая головой, он показывает мне еще более эзотерические кремы и лосьоны, известные, по-видимому, только посвященным.

— Я не хотела бы намекать, что у него что-то не в порядке, знаете… дать понять, что с ним что-то неладно. Он не нуждается ни в чем подобном.

Я наконец выбираю бритву из нержавеющей стали и наблюдаю, как ее заворачивают в ярко-красную бумагу и обвязывают черную коробочку красным бантом. Parfait.

Я приветствую Грейера за дверью классной комнаты.

— Bonsoir, monsier N. Comment 9a va?

— С;а va tres bien. Merci beaucoup. Et vous? — спрашивает он, помахивая своими волшебными пальцами.

— Oui, oui, tres bien.

Максим высовывается из двери классной комнаты и дружелюбно кивает:

— Грейер прекрасно выучил глаголы. Но если у вас найдется время повторять каждую неделю список существительных, это было бы замечательно. Вдруг вы или ваш муж…

— Я не его мать.

— Ah? Mon Dieu! Je m'exuse!

— Non, non, pas de problem!

— Alors, до следующей недели, Грейер.

Я стараюсь идти как можно быстрее, потому что по Парк-авеню разгуливает ледяной ветер.

— Как только поднимемся наверх, — объявляю я в лифте, присев на корточки, чтобы развязать его шарф, — намажем тебе щеки вазелином. Они обветрились.

— Ладно. Что мы будем делать сегодня вечером? О, давай полетаем?

Я несколько раз ставила его к себе на ноги, и мы «летали» по комнате.

— Только после ванны, — предупреждаю я, вкатывая ходунок в холл. — Что желаете на ужин?

Пока мы вешаем пальто, появляется миссис N. в вечернем красном платье до пола и бигуди на «липучках». Очевидно, мы застали ее в самый разгар подготовки к романтическому ужину с мистером N.

— Привет, друзья. Хорошо провели время?

— С Валентиновым днем, мамочка! — радостно орет Грейер.

— И тебя тоже. Поосторожнее с мамочкиным платьем! Пила!

— Вы такая красивая, — бормочу я, снимая сапоги.

— Вы так считаете?

Она растерянно смотрит на свою талию.

— У меня еще есть немного времени: самолет мистера N. прибывает из Чикаго только через полчаса. Не могли бы вы мне помочь?

— Разумеется. Только сначала нужно приготовить ужин. По-моему, Грейер проголодался.

— Ах да… почему бы вам не заказать что-нибудь на дом? Деньги в ящике.

Вот это да!

— Здорово! Грейер, идем, поможешь мне выбрать.

На такие случаи у меня в прачечной спрятаны меню из различных ресторанчиков, доставляющих еду на дом.

— Пицца! Хочу пиццу. Пожааааалуйста, няня!

Я только брови поднимаю. Ну и негодник! Не могу же я упомянуть в присутствии его матери, что мы уже ели пиццу на ленч и он прекрасно это помнит!

— Вот и хорошо. Закажите пиццу, включите ему видео и приходите мне помочь, — приказывает она, удаляясь.

— Ха-ха-ха, пицца! Няня, мы будем есть пиццу! — смеется он, бурно аплодируя, еще не веря такой удаче.

— Миссис N.! — окликаю я, толкая дверь.

— Я здесь, — отзывается она из гардеробной. Она уже стоит в другом красном платье до пола, а сзади висит третье.

— О Боже, какая красота!

На этом бретельки пошире, а юбка отделана аппликациями из бархатных листьев. Цвет поразительно гармонирует с ее густыми черными волосами.

Она смотрит в зеркало и качает головой:

— Нет, не то.

Я присматриваюсь к ней и только сейчас понимаю, что никогда не видела ее обнаженных рук и шеи. Она выглядит как балерина — миниатюрная, но мускулистая. И бюста у нее совсем нет, платье висит мешком.

— Наверное, оно слишком велико в груди, — нерешительно роняю я.

Миссис N. кивает.

— Вот что значит грудное вскармливание, — брезгливо бросает она. — Давайте примерим третье. Хотите вина?

Тут я замечаю на туалетном столике открытую бутылку «Сансерре».

— Нет, спасибо, не стоит.

— Да бросьте! Бокалы на стойке бара.

Я прохожу через музыкальную комнату, куда из библиотеки доносятся звуки: «Я Мадлен! Я Мадлен».

Когда я возвращаюсь, она уже стоит в третьем платье в стиле ампир из шелка-сырца и удивительно напоминает Жозефину.

— О, это гораздо лучше. Вам идет завышенная талия.

— Да, но оно не слишком сексуально, правда?

— Вероятно… нет, оно прекрасно, но все зависит от того, как вы хотите выглядеть.

— Ослепительной, няня. Неотразимой.

Мы улыбаемся друг другу, и она, зайдя за китайскую ширму, объявляет:

— У меня еще одно.

— Вы собираетесь оставить все? — спрашиваю я, разглядывая нули на болтающихся бирках,

— Нет, конечно, нет! Только одно, которое надену сегодня. Остальные верну. Кстати, не могли бы вы отвезти их завтра утром в «Бергдорф»?

— Без проблем. Съезжу, пока Грейер будет у приятеля.

— Верно! Застегните мне «молнию».

Я отставляю бокал и помогаю ей влезть в сногсшибательно сексуальное платье, напоминающее моду тридцатых годов.

— Да! — восклицаем мы, когда она смотрит в зеркало.

— Потрясающе! — добавляю я, и притом вполне искренне. Это единственное платье, которое показывает ее фигуру в самом выгодном свете. В нем она кажется не тощей, а грациозно-неземной. Глядя на ее отражение, я вдруг сознаю, что переживаю за нее. Переживаю за них.

— Как по-вашему, нужны тут серьги? Я должна надеть колье, которое подарил мне муж.

Она вынимает бриллиантовую нитку.

— Ну разве не прелесть? Но выглядеть кричаще мне тоже ни к чему.

— У вас есть маленькие «гвоздики»?

Она роется в шкатулке с драгоценностями, а я тем временем сажусь на бархатную скамью и попиваю вино.

— Эти?

Она показывает небольшие бриллиантовые серьги на «гвоздиках».

— Или эти?

Такие же, но рубиновые.

— Нет, определенно бриллианты, иначе будет слишком много красного.

— Я заехала сегодня к Шанель, купила помаду точно такого же оттенка, и вот!

Она вытягивает ногу. Ногти покрыты лаком «Шанель редкот».

— Идеально, — киваю я.

Она надевает серьги и накладывает помаду.

— Как по-вашему? О, подождите!..

Она подходит к сумке с этикеткой «Маноло Бланик» и вытаскивает коробку с изящными черными шелковыми босоножками.

— Не чересчур?

— Нет-нет! Они восхитительны! — протестую я, когда она надевает босоножки и вновь поворачивается ко мне.

— Ну как? Чего еще недостает?

— Ну… я бы сняла бигуди. Она смеется.

— Вы само совершенство.

Я быстро оглядываю ее напоследок.

— Только вот…

— Что?

— У вас есть «танга»?

Миссис N. снова смотрит в зеркало.

— О Боже! Вы правы.

Она принимается рыться в пластиковых пакетах, сложенных в ящичке с бельем.

— По-моему, мистер N. подарил мне пару во время нашего медового месяца. Блестяще! Просто блестяще! Вот они!

Она поднимает шикарные тонкие черные трусики от Ла Перла, с кремовой шелковой вышивкой. От души надеюсь, что это ее собственные.

В дверь звонят.

— НЯЯЯНЯ! Пиццу принесли.

— Спасибо, Грейер, — откликаюсь я.

— Сойдут и такие. Я готова. Большое спасибо.

Когда мы с Грейером умяли половину средней пиццы, я достала из рюкзака маленькую картонную коробочку.

— А сейчас десерт в честь Валентинова дня!

В коробочке лежат два шоколадных кекса, украшенных красными сердечками. Грейер тихо ахает при виде такого отступления от нарезанных фруктов и соевых печений. Я наливаю два стакана молока, и мы принимаемся за дело.

— А что это у вас?

Мы застываем, не донеся кексы до ртов.

— Няня пвинесла ошобые кексы на Ваентинов день, — оправдывается Грейер, принимаясь тем не менее жевать.

Миссис N. собрала длинные волосы в свободный узел и наложила косметику. И стала почти красавицей.

— О, как мило! Ты поблагодарил няню?

— Спашибо, — шепелявит он, обдавая меня фонтаном крошек.

— Машина должна подъехать с минуты на минуту.

Она присаживается на край банкетки, натянутая как струна, напряженно прислушиваясь, не раздастся ли жужжание домофона. И при этом очень похожа на меня — старшеклассницу, разодетую, ожидающую звонка, чтобы узнать, чьи родители уехали за город, где мы встречаемся и где будет он.

Мы смущенно доедаем кексы, пока она изнывает от волнения.

— Что ж… — Она встает, как только я начинаю вытирать мордочку Гровера. — Подожду в кабинете. Не позовете ли меня, когда зазвонит домофон?

Она уходит, украдкой оглядываясь на домофон.

— Давай полетаем, няня, ну пожалуйста!

Он поднимает руки и принимается описывать круги вокруг меня, но я стоически мою тарелки.

— Грейер, по-моему, ты немного переел. Лучше достань свои раскраски, и мы посидим здесь, чтобы услышать звонок домофона.

Следующий час мы молча раскрашиваем книжки, передавая друг другу фломастеры, то и дело поглядывая на безмолвный домофон.

В восемь часов миссис N. зовет меня в кабинет. Она сидит на краю офисного кресла. На столе — старый «Вог». На подлокотнике — норка.

— Няня, не позвоните Джастин? Может, она знает что-то. Телефон — в списке самых неотложных, в кладовой.

— Конечно, сейчас.

В офисе никто не отвечает, поэтому я набираю номер сотового.

— Алло?

Где-то на другом конце звякают столовые приборы, и мне стыдно, что я мешаю праздничному ужину.

— Алло, Джастин? Это Нэн, няня Грейера. Простите, что беспокою вас, но мистер N. запаздывает, и я хотела бы спросить… может, вы знаете номер его рейса.

— Все осталось там, в офисе…

— Миссис N. немного тревожится, — настаиваю я, пытаясь донести до нее всю безотлагательность ситуации.

— Няня! Не могу найти красный фломастер! — взывает Грейер с банкетки.

— Послушайте… я уверена, что он скоро даст о себе знать. Следует пауза, в продолжение которой я слышу нарастающий шум ресторанного веселья.

— Простите, няня, я ничем не могу вам помочь…

И тут меня осеняет. Я знаю, просто нюхом чувствую, Что происходит!

— Няяяня! Мне нужен красный фломастер! Без него не получается!

— Ладно, спасибо.

— Ну? — спрашивает миссис N. из-за спины.

— Джастин не на работе и не помнит, когда он должен прилететь.

Я поспешно отхожу и принимаюсь рыться в ведерке с фломастерами. Грейер усердно корпит над раскраской.

Может, я не то делаю? Может, нужно сказать что-то? Но что? Какие у меня факты? Предположим, я знаю, что мисс Чикаго месяц назад была здесь, но с тех пор все могло измениться. Откуда мне известно, что дело не в опоздании?

— Почему бы вам не включить канал «Погода»? — предлагаю я, наклоняясь, чтобы поднять закатившийся под скамью красный фломастер. — Может, О'Хара не принимает самолеты?

Я кладу фломастер рядом с кулачком Грейера и выпрямляюсь.

— Сейчас я позвоню в аэропорт. Рейсом какой компании он летел?

— Джастин знает. И заодно позвоните в «Лютецию» и предупредите, чтобы они никому не отдавали наш столик.

Она почти бежит к библиотеке. Грейер вскакивает и мчится за ней.

Трижды мне сообщают, что абонент недоступен, но поскольку Джастин бросила меня на произвол судьбы, продолжаю звонить до тех пор, пока она не откликается. В трубке бьется раздраженный голос:

— Алло?!

— Джастин, мне ужасно жаль, но рейсом какой компании он летит?

— «Американ». Только, Нэн… я на вашем месте не стала бы… — Ее голос обрывается.

— Что?!

— Он обязательно позвонит. Я не стала бы беспокоиться…

— Поняла. Что же, спасибо, до свидания.

Я получаю номер по справочной, потому что не знаю, как дальше быть.

— Здравствуйте, спасибо за то, что позвонили в «Американ эрлайнз». С вами говорит Венди. Чем могу помочь?

— Здравствуйте. Я хотела бы узнать, задерживались ли сегодня вечером какие-нибудь рейсы из Чикаго в Нью-Йорк и не изменил ли номер рейса пассажир N.?

— Простите, но мы не даем информации по отдельным пассажирам.

— В таком случае скажите хотя бы, все ли самолеты вылетели по расписанию?

— Минутку. Я проверю.

Включается другой канал.

— Здравствуйте, это квартира N. Могу я спросить, кто звонит?

— Кто это? — звучит мужской голос.

— Привет, это няня…

— Кто?

— Няня…

— Не важно. Послушайте, передайте миссис N., что в Чикаго снегопад и самолеты не выпускают. Позвоню завтра.

— Но она наверняка хотела бы поговорить…

— Сейчас не могу.

Короткие гудки.

Я переключаюсь на другой канал.

— Алло, мисс! Сегодня рейсы не задерживались. Все самолеты принимались строго по расписанию.

— Спасибо, — вздыхаю я, вешая трубку. Черт! Черт!! Черт!!!

Я медленно прохожу через гостиную и подсматриваю из-за двери библиотеки, как миссис N. и Грейер, сидящие на синем кожаном диване, изучают погоду на Среднем Западе.

«Оставайтесь с нами, потому что после перерыва на рекламу мы свяжемся с Синди из Литл-Спрингс, которая расскажет, что делается на ее заднем крылечке», — вещает из телевизора задорный голосок.

Мне становится дурно.

— Няня!

Она летит ко мне, едва не сбивая с ног.

— Меня только сейчас осенило: позвоните Джастин и узнайте телефон его отеля. Погода хорошая; может, совещание затянулось?

— Э… собственно говоря, мистер N. только что позвонил по другой линии, пока я ждала ответа справочной авиакомпании, и сказал именно это — совещание затянулась. Передал, что позвонит завтра вечером и… э…

Она повелительно поднимает руку, чтобы заставить меня замолчать.

— Почему вы не пришли за мной?

— Э… он сказал, что должен идти…

— Понятно, — цедит она, поджимая губы. — И что еще он сказал?

Я чувствую, как по спине катится пот.

— Он сказал… э… что проведет ночь в Чикаго.

И поспешно отвожу глаза. Она делает шаг навстречу.

— Няня. Я хочу. Услышать от вас. Дословно. Что он сказал. «Пожалуйста, не заставляй меня делать это…»

— Итак?

Она ждет ответа.

— Он сказал, что в Чикаго снег и что он позвонит вам завтра, — тихо отвечаю я.

Она содрогается. Я вскидываю голову, но у нее такой вид, словно я только что ударила ее по лицу. Поэтому я поспешно опускаю глаза и начинаю рассматривать пол. Она идет в библиотеку, поднимает пульт и выключает телевизор, ввергая комнату в темноту и немоту. И эта стройная фигурка долго остается без движения, освещенная лишь огнями Парк-авеню. Красное шелковое платье чуть поблескивает, едва оттененное синей мебелью. Ее рука все еще стискивает пульт.

Грейер не сводит с меня широко раскрытых вопроси тельных глаз, и я спохватываюсь:

— Пойдем, Грейер. Тебе пора спать.

Я протягиваю ему руку, он сползает с дивана и без единого слова протеста следует за мной. Пока мы чистим зубы и надеваем пижаму, он кажется необычайно притихшим. Чтобы немного подбодрить его, я читаю «Мейзи ложится спать», историю о маленькой мышке.

— Мейзи почистила зубы. А Грейер почистил зубы?

— Да.

— Мейзи умылась. А Грейер умылся?

— Да.

И так далее и тому подобное, пока он не зевает и не закрывает глаза. Я встаю, целую его в лоб и, вдруг сообразив, что он вцепился в мой свитер, осторожно разгибаю маленькие пальчики.

— Спокойной ночи, Гровер.

Закрываю дверь, нерешительно выхожу в холодный серый свет мраморного фойе.

— Миссис N.! Я ухожу. Вы слышите?

Молчание.

Я бреду длинным темным коридором, через бесконечные жаркие озерца света, озаряющего картины, к ее спальне. Дверь открыта.

— Миссис N.?

Я вхожу в спальню и слышу приглушенный плач из гардеробной.

— Э… миссис N., Грейер спит. Вам ничего не нужно? Молчание.

— Я должна идти.

Я стою прямо напротив двери и слушаю тихие всхлипывания. Сердце сжимается, как представлю ее, свернувшуюся комочком на полу в своем нарядном вечернем платье.

— Няня, — доносится вымученно-жизнерадостный голос, — это вы?

— Да.

Я собираю пустые бокалы, стараясь не звякнуть стеклом.

— Вы уже уходите? Хорошо, увидимся завтра.

— Э… тут еще осталась пицца. Хотите, разогрею?

— Нет, не стоит. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Я иду длинным бежевым коридором на кухню, кладу бокалы в раковину и на всякий случай вынимаю фруктовую тарелку. Пожалуй, лучше сначала спуститься вниз, прежде чем отменить заказ в ресторане.

Возвращаюсь в холл, хватаю куртку и ботинки и вынимаю из кармана коляски сердце Грейера, роняющее красные блестки. Встаю на колени, собираю блестки и вместе с сердцем сую в рюкзак.

Ее тихие рыдания сменяются тонким жалобным воем, и я осторожно закрываю за собой дверь.

 

Глава 7

С ПРИСКОРБИЕМ УВЕДОМЛЯЕМ ВАС

В понедельник, в полдень, я стою во дворе детского сада, наблюдая, как миссис Баттерс гладит по головкам своих закутанных питомцев, прежде чем передать ожидающим няням. Где же Грейер?

— Миссис Баттерс, — зову я.

— Да?

— Грейер был сегодня в саду?

— Нет, — сообщает она, широко улыбаясь.

— Ладно, спасибо.

— Не за что.

— Что же, тогда…

Она кивает, показывая этим, что продуктивный обмен мнениями закончен, и вперевалочку ковыляет в здание. Ветер развевает шарф, составленный из бархатных лоскутков. Я нерешительно переминаюсь, не зная, как поступить. Лезу в карман за сотовым и едва не падаю от сильного удара по ноге. Поворачиваюсь и вижу миниатюрную женщину, почти карлицу, укоризненно качающую головой в адрес очень крупного мальчишки, скорчившегося в грозной стойке карате.

— Нет, Дарвин, так нельзя! Нехорошо драться с людьми!

— Где Грейер? Я хочу поиграть с его игрушками!

— Простите, чем могу помочь? — спрашиваю я, потирая ногу.

Няня осторожно отрывает пальцы мальчишки от своего лица.

— Я Сайма. А это Дарвин. Сегодня мы должны были играть с Грейером.

— Я хочу увидеть его игрушки. СЕЙЧАС!!! — орет ее питомец, яростно демонстрируя приемы карате.

— Рада познакомиться, Сайма. Я Нэн. Похоже, Грейер остался сегодня дома, но я не знала, что к нему должны были прийти. Сейчас позвоню его матери.

Я набираю номер, но слышу автоответчик и отключаюсь.

— В таком случае едем домой, — решаю я, пытаясь улыбнуться, хотя на сердце тревожно. Кто знает, что мы увидим дома?!

Я помогаю Сайме нести сумку Дарвина, и мы пробираемся через слякоть к дому 721. Я с первого взгляда проникаюсь к Дарвину искренней неприязнью, и хотя провела в его обществе всего три минуты, то и дело морщусь. Сайма же, по-видимому, обладает бесконечным терпением и делает все возможное, чтобы уклониться от его ударов.

Я сую ключ в замочную скважину, медленно открываю дверь и зову:

— Привет, я здесь, с Дарвином и Саймой!

— О Господи! — ахает Сайма, оглядываясь. Аромат роз почти невыносим. После неудавшегося Валентинова дня, когда мистер N. не вернулся из деловой поездки, ставшей самой длинной в истории семьи, он в свое отсутствие каждое утро посылает жене две дюжины роз на длинных стеблях. Миссис N. отказывается ставить их в своих комнатах, но и выбрасывать, похоже, не собирается. Более тридцати ваз теснятся в гостиной, столовой и кухне. Несмотря на то что кондиционер включен, он только разносит навязчивый запах по квартире. Судя по тому, что я почерпнула из прилагаемых к букетам карточек, мистер N пообещал на этот уик-энд отвезти жену и ребенка к родным в Коннектикут, а это означает, что у меня было бы два божественных выходных. Первых с того памятного Валентинова дня.

— ГРЕЙЕР!!! ГРЕЙЕРРР!!! — завопил Дарвин во все горло, прежде чем сорвал с себя пальтишко и ринулся к комнате Грейера.

— Пожалуйста, снимайте куртку и садитесь. Я пойду узнаю, где мать Грейера, и дам знать, что мы пришли.

Я кладу сумку Дарвина рядом со скамьей и снимаю сапоги.

— Ничего, спасибо, я останусь в куртке.

Судя по улыбке, мне нет нужды объяснять ей, как в доме появилась оранжерея. Я с трудом пробираюсь между ваз к кабинету миссис N., но там никого нет. Следую на звук гиеньего хохота в комнату Грейера, где его кровать служит баррикадой в войне между одетым в пижаму хозяином и Дарвином.

— Привет, Гровер.

Но он сосредоточенно бомбардирует гостя плюшевыми игрушками и так увлекся, что почти не замечает меня.

— Нэн, я есть хочу. Где мой завтрак?

— Хочешь сказать, ленч? А где твоя мама? Он ловко уклоняется от летящей лягушки.

— Не знаю. И не ленч, а завтрак. Ха!

Я нахожу Конни в кабинете мистера N., где она превращает в диван бывший форт Грейера. Такого разгрома в этой квартире я еще не видела. На полу выстроились тарелочки с объедками пиццы, а рядом разбросаны вынутые из футляров кассеты с диснеевскими мультиками.

— Привет, Конни, как ваш уик-энд?

— Сами видите. — Она красноречиво обводит комнату рукой. — Эти два дня я просидела здесь. Мистер N. так и не появился, а она не хотела быть одна с Грейером. Представляете, заставила меня проделать такой путь из Бронкса, в пятницу, в одиннадцать! Пришлось отвезти детей к сестре. А она даже за такси не заплатила. И весь уик-энд словом не перемолвилась с бедным мальчишкой.

Она принимается собирать тарелки.

— Прошлой ночью я наконец сказала, что должна ехать домой, но это ей не понравилось.

— О Боже, Конни! Мне очень жаль. Как ужасно! Ей следовало бы позвонить мне — я по крайней мере смогла бы сменять вас по вечерам.

— Что? И позволить таким, как вы, знать, что она не способна заманить домой собственного мужа?

— Где она?

Она показывает на хозяйскую спальню:

— Ее высочество заявилось домой час назад и закрылось в своей комнате.

Я стучу в дверь:

— Миссис N.?

Тишина. Я толкаю ручку и несколько секунд отчаянно моргаю, привыкая к темноте. Она сидит на ковре цвета сурового полотна, окруженная магазинными пакетами. Из-под норковой шубы выглядывает фланелевая ночная сорочка. Тяжелые шелковые занавеси задернуты.

— Не могли бы вы закрыть дверь?

Она прислоняется головой к бюро, глубоко дыша в лиловую скомканную салфетку, очевидно, вынутую из пакета. Вытирает нос и смотрит в потолок. Боясь, что любой заданный мной вопрос может показаться бестактным, жду, пока она начнет первая.

Она смотрит в темноту и глухо бормочет:

— Как ваш уик-энд, няня?

— Неплохо.

— Мы замечательно провели время. Коннектикут прекрасен зимой. Катались на санях. Видели бы вы Грейера с отцом! Так трогательно! Чудесный уик-энд.

О'кеееей.

— Нэнни, не могли бы вы завтра прийти пораньше и… — она с трудом роняет слова, — …и отвести Грейера в школу? Он так… хотел найти свои розовые штаны, а у меня не было сил…

— Я ПРИСТРЕЛИЛ ТЕБЯ! ПАДАЙ!

— НЕТ! ЭТО ТЫ МЕРТВ! УМРИ! УМРИ!

Шум нарастает. Оглушительные вопли сопровождаются глухим стуком ударяющихся об пол игрушек.

— Няня, уведите их из дома. В музей… или куда-нибудь еще. Я не могу… мне нужно…

— УМРИ СЕЙЧАС! Я СКАЗАЛ, УМРИ!

— Конечно-конечно. Мы сейчас же уйдем. Не принести вам…

— Нет. Пожалуйста, только уходите, — срывающимся голосом просит она и хватает еще одну салфетку.

Я неохотно выхожу в коридор. С другого конца немедленно прибегает Грейер и переводит взгляд с двери на меня.

И швыряет мне в голову Винни-Пуха. Немного сильнее, чем следовало бы…

Я делаю вид, что не замечаю.

— Ладно, крутой парень, давай одеваться.

И возвращаю его и Винни-Пуха в детскую.

— На тебе пижама, болван, — ободряюще замечает Дарвин, когда я подталкиваю Грейера к шкафу.

Кроме своей любимой униформы, тренировочного костюмчика от Колледжиет, который Грейер с самого Рождества почти не снимает, он стаскивает с крючка один из галстуков отца и обматывает вокруг шеи.

— Нет, Гров, так нельзя, — говорю я. Дарвин пытается выхватить у него галстук. — Нет, Дарвин, это галстук Грейера.

— Видишь? Видишь? — победоносно объявляет Грейер. — Он мой. Ты сама сказала! Мой галстук! Мне мама дала!

Не желая возвращаться в ее комнату и выяснять подоплеку всей этой истории, я наскоро завязываю узел, оставляя галстук болтаться под его карточкой.

— Ладно, парни, шевелите ногами. У нас полно дел! И полно мест, где мы еще не бывали. У меня много сюрпризов, но первый, кто наденет пальто, будет первым, кто узнает, что нас ждет!

Мальчишки бегут в холл, обходя цветочные препятствия. Я хватаю с пола охапку игрушек и по пути к выходу швыряю на кровать.

Тем временем в холле Сайма пытается помешать Дарвину удушить прижатого к двери Грейера.

— Ему нужно дышать, Дарвин!

— Я подумываю о «Плей-спейс». Согласны вы? — спрашиваю я, наконец сообразив, что так и не сняла пальто. Дарвин мигом выпускает Грейера.

— УРА! — хором визжат они, подпрыгивая едва ли не до потолка.

— О'кей, — кивает Сайма. — Неплохо звучит.

Я вручаю ей куртку Дарвина и надеваю сапоги. Поблизости есть два «Плей-спейс», один на Восточной 85-й улице, а другой на Бродвее, в районе 90-х, но мы идем на Ист-Сайд, там гораздо чище. Эти закрытые площадки для игр обычно представляют собой манхэттенский вариант полностью оборудованного подвального тренажерного зала. И, как все остальное в большом городе, удовольствие это недешевое. Поэтому, подобно мотелям с почасовой оплатой, ты и твои питомцы получают за двадцатку добрых два часа, чтобы довести друг друга до полного изнеможения.

Сайма вместе с мальчиками стоит на тротуаре, пока я вынимаю коляску из багажника такси.

— НЕ ХОЧУ!

— И Я НЕ ХОЧУ!

— Вам помочь? — спрашивает она, увертываясь от пинка Дарвина.

— Нет, — пыхчу я. — Все в порядке.

Какое счастье, что не я его няня!

Я вкатываю коляску на тротуар, и мы с Саймой разбираем своих питомцев.

Возможно, для того, чтобы извращенцы не подглядывали за детьми, «Плей-спейс» размещается на втором этаже, куда ведет невероятно длинная, покрытая ковром лестница с узкими ступеньками, которая, похоже, простирается бесконечно высоко, до того самого места, куда попадают после смерти няни. Но Грейер как ни в чем не бывало хватается за нижний поручень и принимается взбираться наверх.

— Дарвин, идем, идем, — требует Сайма. — Не вниз. Наверх.

Дарвин, не обращая на нее внимания, скачет лягушкой, угрожая сбросить вниз педантичного Грейера. Я стараюсь держаться поближе, волоча за собой коляску. Каблуки опасно свисают с краев ступенек.

Когда мы все-таки добираемся до верхней площадки, я паркую наши транспортные средства в Загоне для колясок и встаю в очередь за билетами. Как всегда в плохую погоду, здесь полно посетителей: чересчур тепло закутанных детей, раздраженных нянь и случайных мамаш, выполняющих родительский долг.

— Элизабет, мне нужно сначала войти сюда. Погоди минутку, сейчас поболтаем.

— Здравствуйте, и добро пожаловать в «Плей-спейс». Кто к нам пришел? — спрашивает из-за ярко-красной стойки неестественно оживленный мужчина лет тридцати пяти.

— Он, — объявляю я, показывая на Грейера.

Мужчина недоумевающе смотрит на нас.

— То есть мы, — поправляюсь я, предъявляя членскую карточку миссис N. Он просматривает картотеку, находит ее имя, и как только получает свои двадцать долларов, нам выдают собственные бейджики, и еще один — на коляску, на случай, если и ей захочется с кем-то подружиться.

«Привет, меня зовут Грейер. Я здесь с Нэнни», — стоит на его бейдже.

«Привет, меня зовут Нэнни. Я здесь с Грейером», — напечатано на моем.

Нам велено не снимать их, и я помещаю свой непосредственно над левым желудочком. Грейер предпочитает носить свой под воротничком, над болтающейся карточкой, поближе к отцовскому галстуку. Дождавшись, пока Сайма и Дарвин получат такие же удостоверения личности, мы оставляем верхнюю одежду и обувь в шкафчиках. В буфете я отдаю еще одну двадцатку за наш ленч: два маленьких сандвича с арахисовым маслом и желе и две коробочки с соком.

— УМРИ! УМРИ!

— ВЫШИБИ ЕГО ЧЕРТОВЫ МОЗГИ!

— Довольно, я сказала.

У Злой Колдуньи болит голова.

— Если вы, двое, не можете есть ленч как подобает приличным миролюбивым молодым джентльменам, Дарвину и Сайме придется сесть за другой стол!

До конца обеда они умудряются ссориться вполголоса, пока мы с Саймой обмениваемся улыбками. Она нехотя жует сандвич с колбасой, и едва я пытаюсь начать беседу, как Дарвин выбирает момент, чтобы швырнуть Сайме в лицо крекер.

Прежде чем отпустить их на площадку, мы идем мыть руки. В отделанных ярким кафелем ванных комнатах — маленькие раковины, низкие унитазы и высоко расположенные защелки.

Грейер писает, как настоящий чемпион, и позволяет мне засучить ему рукава, прежде чем подставить руки под воду.

— НЕТ! НЕ ХОЧУ! САМА ПИСАЙ! — надрывается Дарвин в соседней кабинке.

Я наклоняюсь, целую Грейера в макушку и протягиваю бумажное полотенце.

— О'кей, Грейер, идем покорять склоны гор!

— Так папа говорил в Аспирине.

— Правда? Пошли.

Я отбираю у него полотенце, протягиваю руку, но он не двигается.

— Когда папочка возьмет меня в Аспирин?

— О, Гров… — Я присаживаюсь на корточки. — Не знаю. Врядли тебе удастся покататься на лыжах в этом году.

Он продолжает вопросительно смотреть на меня.

— А ты спрашивал маму?

Гров отодвигается и ладонями прижимает галстук к груди.

— Мама велела не говорить о нем, поэтому давай не будем говорить о нем.

— Идем, Грейер! — вопит Дарвин, пиная дверь.

— Эй, и другим людям нужно писать! — вторит какая-то женщина, тоже принимаясь колотить в дверь.

— Гровер, если у тебя есть вопросы, ты всегда можешь… — шепчу я, вставая и поворачивая задвижку.

— Не говори со мной, — повторяет он, пробегая мимо и догоняя Дарвина.

— Какая наглость! — шипит женщина, толкая своего ребенка в кабину. — Бессовестно заставлять маленькую девочку ждать так долго.

Она подозрительно щурит свои сильно подведенные глаза.

— На кого вы работаете?

Я одним взглядом вбираю жесткие от лака волосы, длинные острые ногти, блузку от Версаче.

— Я спрашиваю: на кого вы работаете?

— Боже, — бормочу я, протискиваясь мимо.

Мы с Саймой сажаем мальчиков на ярко-синюю горку. По ее лицу я пытаюсь определить, из тех ли она нянь, что предпочитают ни на секунду не отходить от питомца.

— Думаю, им вполне можно… — начинает она, очевидно, тоже пытаясь сообразить, с кем имеет дело.

Я киваю, ожидая знака.

— …побыть вдвоем. Как по-вашему?

— Разумеется, — с облегчением вздыхаю я, учитывая настроение Грейера и агрессивность Дарвина. — Могу я угостить вас десертом?

Едва мы устроились за столом, с таким расчетом, чтобы видеть горку, я передаю Сайме пирожное и салфетку.

— Я рада, что вы не возражаете против того, чтобы дети играли сами. Приходя сюда, я обычно стараюсь предоставить Грейеру свободу, а сама сажусь так, чтобы наблюдать за ним и одновременно делать свои задания. Но всегда найдется няня, которой позарез нужно сунуть нос в чужие дела.

— Ой, няня, Грейер в песочнице!

И мне приходится лететь через всю комнату с воплем:

— ТОЛЬКО НЕ ПЕСОЧНИЦА!

— Вчера, — хихикает Сайма, — мы тоже ходили в гости, и мамаша потребовала, чтобы я раскрашивала рисунки вместе с Дарвином, но он заходился криком, стоило мне только опустить фломастер на рисунок. А она все равно заставила меня сидеть весь день и держать фломастер над альбомом. Вы давно присматриваете за Грейером?

— Семь месяцев. С сентября. А вы?

— Я служу у мистера и миссис Цукерман уже два года. Она кивает, и темные волосы падают на лицо. По моим подсчетам, ей не более сорока.

— Раньше у Грейера была другая няня. Очень милая девушка. Как ее звали?

Она улыбается и делает глоток молока из миниатюрной коробочки.

— Кейтлин. По-моему, она вернулась в Австралию. Там у нее сестра. Очень больная. Лежит в больнице. Кейтлин копила деньги на поездку домой.

— Какой ужас! Я понятия не имела. Чудесный человек. Грейер все еще тоскует по ней.

Краем глаза я замечаю Дарвина, стоящего чуть повыше Грейера и с силой дергающего за галстук, все еще болтающийся на шее бедняги. На какой-то момент Грейер начинает задыхаться. Лицо краснеет, руки судорожно хватаются за горло.

Но тут узел, к счастью, развязывается, Дарвин срывает галстук, со смехом бежит на другой конец зала и исчезает за тренажером. Мы с Саймой вскакиваем и мчимся восстанавливать справедливость.

— Гров, все в порядке! — кричу я на ходу.

Но он выпускает по Дарвину такой заряд ярости, что все находящиеся в зале потрясенно замолкают.

— ОТДАЙ! ЭТО ПАПИН! ОТДАЙ! МОЙ ПАПА ТЕБЕ ПОКАЖЕТ! ОН ТЕБЕ ПОКАЖЕТ!

Он начинает всхлипывать, трястись и падает как подкошенный, бормоча:

— Мой па так разозлится, так разозлится!

Я сажаю его на колени и принимаюсь укачивать.

— Ты такой хороший мальчик. Никто на тебя не разозлится. Ни мама. Ни папа. Мы все так любим тебя, Гров.

Он слегка успокаивается, и я несу его к буфету, где уже ждет Сайма с галстуком.

— Я хочу, — захлебывается он, — мою… мамочку.

Я не туго завязываю ему галстук и укладываю на скамейку, подложив под голову свой свитер.

— Сай-ма… Вы Сай-ма? — спрашивает женщина из туалета.

— Да?

— Ваш Дарвин на горке. Один, — объявляет она.

— Спасибо, — вежливо улыбается Сайма.

— Один, — повторяет женщина, словно глухой.

— Я слышала, спасибо.

Сайма закатывает глаза, но все же идет удостовериться, что Дарвин не покалечился на трехфутовой горке. Я растираю Грейеру спинку, пока он не засыпает, а сама смотрю, как она протягивает руку, чтобы помочь Дарвину свесить ноги на склон горки. Но он, не тратя лишних слов, бьет ее по голове и, хихикая, скользит вниз. Несколько секунд она стоит неподвижно, держась обеими руками за голову, а потом медленно возвращается к нашему столу и садится.

— Дарвин, похоже, немного резок, — говорю я.

На самом деле в моем представлении он просто потенциальный маньяк, но у нее, должно быть, есть доводы, по которым она остается в этом доме, хотя десять долларов в час — это еще не причина подвергать себя таким унижениям.

— О нет. Он просто злится, потому что у него появился младший брат.

Она продолжает потирать голову.

— Вы никогда не жаловались родителям, что он бьет вас? — нерешительно спрашиваю я.

— Нет. Видите ли, они столько времени уделяют младенцу. А Дарвин иногда бывает очень хорошим мальчиком.

Она тяжело дышит, морщась от боли. Что же, я не впервые вижу нечто подобное. На каждой детской площадке найдется няня, которой достается от рассерженного питомца. Но она, очевидно, не хочет говорить об этом, и я поспешно меняю тему.

— У вас такой красивый акцент, — говорю я, складывая обертку от пирожного в крошечный квадратик.

— Два года назад я приехала из Сан-Сальвадора, — поясняет она.

— У вас там остались родственники?

— Мой муж и сыновья. Она моргает и отводит глаза.

— Вот как…

— Да, мы приехали вместе. Решили найти работу. В Сан-Сальвадоре я была инженером. Но там совсем не стало работы, и мы надеялись скопить немного денег здесь. Мужу отказали в выдаче «зеленой карты». Ему с сыновьями пришлось вернуться назад, потому что я не могла одновременно работать и заботиться о них.

— И часто вы с ними видитесь?

— Только две недели на Рождество, но в этом году мистер и миссис Цукерман потребовали, чтобы я поехала с ними во Францию, — признается она, складывая и разворачивая свитер Дарвина.

— У вас есть с собой фотографии детей? Бьюсь об заклад, они очень красивые.

Я не уверена, что стоит продолжать беседу в таком ключе. И ни к чему хорошему она не приведет. Будь здесь моя мать, наверняка бы устроила Сайме интервью в газетенке «Стори тайм» и перетащила бы ее в первое же надежное убежище, которое только смогла бы отыскать.

— Нет… это слишком… тяжело. — Она улыбается. — Когда Грейер придет к Дарвину поиграть, я покажу вам. А вы? У вас есть дети?

— У меня? Слава Богу, нет. Мы дружно смеемся.

— А бойфренд?

— Я над этим работаю.

Я коротко рассказываю о Г.С. Мы делимся друг с другом обрывками своих жизней, о которых никогда не узнают, да и не захотят узнать ни Цукерманы, ни N. Говорим и говорим, сидя среди водоворота ярких цветов и красок, окруженные какофонией воплей. За окном медленно падает снег, и я поджимаю под себя ноги в теплых чулках. Сайма ложится подбородком на вытянутую руку и блаженно закрывает глаза. Сегодня я провожу день с женщиной, имеющей степень более высокую, чем я когда-нибудь надеюсь получить, в области, которую мне никогда не осилить. С женщиной, которая за последние двадцать четыре месяца сумела вырваться домой едва ли на две недели.

Все последние дни я приезжаю в семь, чтобы одеть Грейера к школе, прежде чем оставить на попечение миссис Баттерс и помчаться на лекции. Миссис N. по утрам не выходит из комнаты, а днем вообще отсутствует. Тем больше я была поражена, когда Конни сообщила мне, что она ждет меня в своем кабинете.

— Миссис N.! — окликаю я, постучавшись.

— Войдите.

С душевным трепетом я приоткрываю дверь, но обнаруживаю, что она сидит за письменным столом в кашемировом кардигане и слаксах. Несмотря на эксперименты с румянами, выглядит она осунувшейся и измученной.

— Что вы делаете дома в такой ранний час? — спрашивает она.

— Грейер не поладил с зеленой краской, поэтому я привела его домой переодеться перед катком…

Звонит телефон, и она знаком просит меня подождать.

— Алло? О, это ты, Джойс… нет, письма еще не пришли. Не знаю… должно быть, неправильно указан почтовый индекс…

Ее голос по-прежнему звучит глухо и безжизненно.

— Все школы, куда вы подавали заявления? В самом Деле? Какое счастье!.. И что вы выбрали? Ну… я не слишком много знаю о женских школах… уверена, что вы сделаете правильный выбор. Превосходно! До свидания. Она кладет трубку и поворачивается ко мне:

— Ее дочь принята во все школы, куда они обратились. Не понимаю, она даже не умна… Так что вы говорили?

— Краска… не беспокойтесь, на нем не было фуфайки Колледжиет, когда это произошло. Зато он чудесно нарисовал дерево…

— Разве в саду у него нет сменной одежды?

— Да… простите, она понадобилась на прошлой неделе, когда Гизела опрокинула на него клей и я забыла принести новую.

— Что, если бы у него не было времени переодеться?

— Простите. Завтра принесу.

Я собираюсь уходить.

— Кстати, Нэнни, пока вы еще здесь, я должна поговорить с вами о школе Грейера. Где он?

— Смотрит, как Конни вытирает пыль. «Резные узоры на стульях. Зубной щеткой».

— Прекрасно. Садитесь.

Она показывает на прикрытый чехлом стул напротив письменного стола.

— Мне нужно сказать вам нечто ужасное.

Она опускает глаза на лежащие на коленях заломленные руки.

Я начинаю задыхаться, готовая услышать трагическую повесть о трусиках.

— Сегодня утром мы получили очень неприятные новости, — медленно сообщает она, выдавливая слова. — Грейера не приняли в Колледжиет.

— Нет! — ахаю я, поспешно убирая с лица улыбку облегчения. — Не верю!

— Знаю… какой кошмар! И в довершение всего его внесли в список в Сен-Дэвиде и Сен-Бернарде. В список очередников.

Она сокрушенно качает головой.

— Теперь мы надеемся на Тринити, но если по какой-то причине это тоже не сработает, остаются только запасные варианты, и мне они совсем не по душе.

— Но он такой чудесный малыш! Умница, рассудительный. Остроумный. Дружелюбный. Ничего не понимаю!

Как могли отказать такому замечательному ребенку в приеме?

— Я целое утро ломала себе голову, пытаясь осознать, в чем тут дело.

Она смотрит в окно.

— Репетитор, который подготовил нас к собеседованию, уверял, что Грейер пройдет в Колледжиет на ура!

— Мой отец утверждает, что в этом году было на редкость много поступающих. Конкурс настолько вырос, что им, вероятно, подчас трудно делать выбор.

Особенно если учесть, что абитуриентам по четыре года и вы не можете спросить, какого они мнения о дефиците федерального бюджета и какими видят себя лет эдак через пять.

— Мне казалось, вашему отцу понравился Грейер, — многозначительно замечает она, имея в виду тот дождливый день, когда я взяла его к своим родителям поиграть с Софи.

— Так оно и есть. Они вместе пели «Радужный мост».

— Хм… Интересно.

— Что именно?

— Нет, ничего. Просто интересно, вот и все.

— Мой отец не имеет отношения к приемной комиссии.

— Совершенно верно. Так вот, я хотела сказать, что, наверное, не стоит одевать Грейера в форму Колледжиет. Это может породить в нем неоправданные надежды, а я хочу удостовериться, что…

Снова звонок.

— Подождите. Алло? О, привет, Салли… нет, наши письма еще не пришли. О, Колледжиет! Поздравляю, какая удача! Что же, Райан — очень способный мальчик. Да, просто замечательно. О, вчетвером? Я проверю ежедневник мужа. Поговорим после уик-энда… Хорошо. Пока. Она набирает в грудь воздуха и спрашивает:

— Так о чем мы?

— О надеждах Грейера.

— О да. Меня тревожит то обстоятельство, что ваше поощрение его привязанности к Колледжиет может привести к потенциально пагубной коррекции его самооценки.

— Я…

— Нет, пожалуйста, не стоит упрекать себя. Это моя вина. Нужно было тщательнее контролировать вас.

Она снова вздыхает и качает головой.

— Но сегодня утром я говорила с педиатром, и он предложил консультанта по перспективному развитию, который специализируется в том, что помогает родителям и няням облегчить переход к адекватной оценке действительности. Она приедет завтра, когда Грейер будет занимается музыкой, и хочет поговорить с вами отдельно, чтобы оценить вашу роль в его развитии.

— Потрясающе! Превосходная мысль! Кстати, сегодня не нужно разрешать Грейеру надевать ее?

— Что?

Она тянется к чашке с кофе.

— Фуфайку.

— А… нет, сегодня пусть носит, а завтра мы попросим консультанта объяснить, как лучше справиться с ситуацией.

— О'кей.

Я иду к Грейеру. Он полулежит на банкетке, наблюдая, как Конни полирует плиту, и рассеянно играет с галстуком. Похоже, миссис N. сетует не по тому поводу. Ей скорее нужно бы обратить внимание на другой предмет туалета.

Я сижу на стуле рядом с письменным столом миссис N., ожидая консультанта, и пытаюсь украдкой читать заметки, нацарапанные в блокноте миссис N. И хотя это, возможно, всего лишь список продуктов для Конни, тот факт, что меня оставили одну, заставляет проявлять особую осторожность. Будь у меня камера, вмонтированная в пуговицу свитера, я лихорадочно пыталась бы сфотографировать все, что лежит на столе. От этой мысли мне становится смешно, но тут в дверях появляется сначала портфель, а потом женщина.

— Нэнни!

Она крепко жмет мне руку.

— Я Джейн. Джейн Гулд. Как поживаете?

Она говорит немного громче, чем нужно, и, обозревая меня поверх очков, кладет портфель на стол миссис N.

— Спасибо, прекрасно. А вы?

Я вдруг становлюсь чрезмерно жизнерадостной и тоже чересчур шумной.

— Неплохо. Спасибо, что спросили.

Она скрещивает руки поверх клюквенно-красного блейзера и ритмично кивает мне. У нее очень пухлые губы, накрашенные помадой того же оттенка, въевшейся в морщинки вокруг рта.

Я киваю в ответ. Она смотрит на часы.

— Итак, Нэнни, я достаю блокнот, и мы начинаем.

Она и далее комментирует каждое свое действие до тех пор, пока не усаживается за стол с ручкой наготове.

— Нэнни, наша цель — за сорок пять минут оценить степень восприятия и ожидания Грейера. Мне хотелось бы, чтобы вы разделили со мной понимание своей роли и ответственности на критическом этапе жизни Грейера перед его переходом к следующей ступени обучения.

— О'кей, — отвечаю я, снова и снова проигрывая в мозгу ее вопрос, чтобы разобраться в смысле.

— Нэнни, как вы охарактеризуете свою работу по отношению к академической деятельности Грейера за время первой четверти срока пребывания в этом доме?

— Как хорошую. То есть я брала его из сада, но, честно говоря, особенной академической деятельности…

— Насколько я понимаю, вы не считаете себя активной, динамичной участницей процесса. Как вы опишете свою работу во время запланированного свободного, предназначенного для игр времени?

— Сейчас… Грейер очень любит играть в паровозики. Да, и наряжаться в маскарадные костюмы. Поэтому я стараюсь занять его теми играми, которые ему больше всего нравятся. Я не знала, что мне нужно создавать какой-то распорядок игр.

— Вы собираете с ним паззлы?

— Он не слишком любит паззлы.

— Проблемы с математикой?

— Он еще достаточно мал…

— Когда в последний раз вы рисовали окружности?

— На прошлой неделе, когда вынимали фломастеры…

— Вы проигрываете кассеты Сузуки?

— Только когда он принимает ванну.

— Вы читаете ему «Уолл-стрит джорнал»?

— Собственно говоря…

— «Экономист»?

— Не совсем…

— «Файнэншл тайме»?

— А следовало бы?

Она тяжело вздыхает, яростно царапает что-то в блокноте и начинает снова:

— Сколько двуязычных обедов в неделю вы ему сервируете?

— Мы говорим по-французски по вторникам вечером, но я обычно сервирую ему овощные бургеры.

— Какова ваша основная цель посещения Гуггенхейма?

— Мы предпочитаем Музей естественной истории: ему нравятся камни.

— Какой методологии вы следуете, одевая его?

— Одежду выбирает или он сам, или миссис N. Главное — чтобы ему было удобно…

— Значит, вы не используете График Предметов Туалета?

— Не совсем…

— И, полагаю, не составляете вместе с ним список выбранной одежды согласно Схеме Расположения в Шкафу?

— Да, то есть нет.

— И не заставляете его переводить цвета и размеры на латинский?

— Может, позже, в конце года…

Она снова смотрит на меня и многозначительно кивает. Я ерзаю на сиденье и улыбаюсь. Она подается вперед и снимает очки.

— Нэнни, здесь я должна, как говорится, поднять флаг.

— О'кей.

Я, в подражание ей, тоже подаюсь вперед.

— Я обязана спросить: используете ли вы свои лучшие качества, чтобы повысить успехи Грейера?

Выпустив кота из мешка, она откидывается на спинку кресла и складывает руки на коленях. Я чувствую, что должна оскорбиться. «Используете свои лучшие качества»? Хммм, а кто-то не использует?

— Мне неприятно слышать это, — серьезно отвечаю я, поскольку тут очевидно одно: мне просто должно быть неприятно.

— Нэнни, насколько я понимаю, вы должны получить диплом педагога, но я, откровенно говоря, изумлена отсутствием глубины ваших познаний в этой области.

Вот теперь я твердо знаю, что меня оскорбили.

— Видите ли, Джейн…

Услышав свое имя, она поспешно выпрямляется.

— Меня учили работать с детьми, имеющими куда меньше возможностей, чем у Грейера.

— Понятно. Значит, вы не осознаете своего шанса оказаться на поприще, в котором ваша ценность как работника может повыситься?

Что?!

— Я хочу сделать для Грейера все, но сейчас он переживает сильнейший стресс…

— Стресс? — скептически повторяет она.

— Совершенно верно. И я считаю… кстати, я еще не получила диплома, Джейн, так что уверена, вы воспримете это скептически, но самое главное, что я могу ему дать, — возможность передышки. С тем чтобы его воображение не получило принудительного развития в ту или иную сторону.

Кровь бросилась мне в лицо. Я сознаю, что зашла слишком далеко, но просто невозможно терпеть, когда очередная дама средних лет, в этом же кабинете, в очередной раз делает из тебя идиотку!

Она снова что-то пишет в блокноте и растягивает губы в улыбке.

— Что же, Нэнни, советую вам уделять побольше времени на размышления, если вы и далее собираетесь работать с Грейером. Сейчас я дам вам документы, в которых собран опыт других воспитателей, считающихся лучшими в своей области. Предлагаю вам прочитать, усвоить и законспектировать. Это превосходные примеры, Нэнни, содержащие важнейшие сведения, полученные от старших собратьев по оружию, если можно так выразиться, и они должны стать для вас неписаными законами, если стремитесь, чтобы Грейер достиг своего оптимального состояния.

Она вручает мне пачку бумаг, закрепленных большой скрепкой, встает и снова надевает очки.

Я тоже встаю, ощущая, что должна каким-то образом прояснить ситуацию.

— Я не собиралась оправдываться. Я прекрасно отношусь к Грейеру и свято следовала инструкциям миссис N. Последние несколько месяцев именно она настаивала на том, чтобы он почти каждый день носил фуфайку Колледжиет. Она даже купила ему еще несколько таких фуфаек, на смену. Поэтому я просто хочу, чтобы вы знали…

Она протягивает мне руку:

— Понимаю. Спасибо, что уделили мне время, Нэнни.

Мы обмениваемся с ней рукопожатиями.

— И вам спасибо. Я прочту сегодня же вечером. Уверена, что они очень мне помогут.

— Ну же, Гров, доедай, и поиграем.

Последние пять минут Грейер упрямо ковыряет вилкой тортеллини. Сегодняшний день получился очень утомительным для нас обоих: спасибо за это Джейн. Светлая головка Грейера лежит на руке: очевидно, он устал.

— Что случилось? Не голоден?

— Нет.

Я тянусь к его тарелке, но он хватается за край, и вилка со звоном падает на стол.

— О'кей, Грейер, просто скажи: «Няня, я еще не доел». Могу и подождать.

Я снова сажусь.

— Нэнни!

В комнату врывается миссис N. и уже хочет что-то сказать, но, увидев Грейера, осекается.

— Ты хорошо поел, Грейер?

— Да, — бормочет он, по-прежнему уткнувшись в руку. Но она уже не замечает его.

— Не могли бы вы пойти со мной?

Я следую за ней в столовую, где она останавливается и поворачивается так резко, что я едва не наступаю ей на ногу.

— Простите, все в порядке?

— В полном, — роняет она морщась. — Я только что закончила разговор с Джейн. Крайне важно, чтобы мы собрались всей семьей и вместе сообщили Грейеру о его п-р-о-в-а-л-е. Поэтому я прошу вас позвонить в офис мистера N. и узнать, когда он прилетает. Номера в кладовой.

— Миссис N., — окликает Джейн, выходя в холл.

— Конечно. Сейчас. Без проблем.

Я поспешно ныряю на кухню. Грейер все еще водит вилкой по тарелке. Тортеллини снова на орбите. Я ненадолго задерживаюсь, слушая разговор Джейн и миссис N.

— Да, я только что говорила с няней. Собираюсь узнать, как скоро мой муж сможет приехать, — поясняет миссис N. тоном профессионала.

— Его присутствие вовсе не обязательно, если Грейер вовремя осознает, что рядом с ним его главный воспитатель. Вы вполне можете сами объяснить ему.

Голос Джейн постепенно удаляется в направлении входной двери, и я иду к телефону.

— Офис мистера N. Джастин у телефона. Чем могу помочь?

— Джастин? Это я, Нэнни.

— Привет. Как вы? — спрашивает она, перекрикивая вой принтера.

— Торчу здесь. А как насчет вас?

— Дел по горло, — вздыхает она. — С этим слиянием у нас просто сумасшедший дом. Последние две недели я ни разу не пришла домой раньше полуночи.

— Паршиво.

— Остается только надеяться, что мистер N. получит гигантский бонус и поделится с нами.

Я бы на это не рассчитывала.

— Так миссис N. понравились цветы?

— Что?

— Розы. Я посчитала, что это уже перегиб, но мистер N. велел сделать постоянный заказ.

— Да, это чувствуется, — подтверждаю я.

— Я позабочусь о том, чтобы внести в завтрашний букет некоторое разнообразие. Какой цветок у нее любимый?

— Пион, — шепчу я, поскольку миссис N. впархивает в комнату и становится прямо с выжидательным видом передо мной.

— Интересно, где это я найду пионы в марте?

Джастин снова вздыхает, очевидно, оглушенная клацаньем принтера.

— Черт, неужели эта штука опять сломалась? Простите, не важно, я все сделаю. Что-то еще?

— Ах да! Миссис N. хочет устроить семейный сбор по случаю… — Я оглядываюсь на игрока в тортеллини и продолжаю: — Это насчет малыша. Когда мистер N. может быть дома?

— Сейчас посмотрим… Я могла бы передвинуть совещание…

Слышен шорох переворачиваемых страниц.

— Так, так, так… Да, я могу вызвать его в Нью-Йорк в среду, к четырем. Так и сделаем.

— Здорово. Спасибо, Джастин.

— Для вас — что угодно.

Я вешаю трубку и оборачиваюсь к ней:

— Джастин сказала, что он будет здесь в среду, к четырем.

— Что же. Если раньше нельзя… придется потерпеть.

Она поправляет свое сверкающее обручальное кольцо.

— Джейн считает, что его присутствие совершенно необходимо, так что…

Ну да. Как же.

— Именно «Уолл-стрит джорнал»! Но ему всего четыре!

— Иисусе! — восклицает отец. Софи, воспользовавшись моментом, тычется носом между наших ног. — Твоя мама считает, что ты должна уволиться.

— Я справлюсь.

Я делаю несколько шагов, и Софи обгоняет меня, готовая к следующему забегу.

— И я никак не могу сейчас оставить Грейера. Отец спускается к подножию холма.

— Софи! Ко мне!

Софи нерешительно оглядывается.

— Сюда! — зовет он.

Софи разворачивается на сто восемьдесят градусов и мчится к нему, преодолевая холодный ветер, так что длинные уши бодро реют за ней, как два флажка. Едва Софи подбегает к отцу, я в свою очередь зову ее, и она летит ко мне, а потом мы вдвоем скатываемся по склону, пока не оказываемся рядом с отцом на главном променаде, тянущемся вдоль окраинной части Риверсайд-парка.

— Готова к завтрашнему собеседованию? — спрашивает отец, гладя жмущуюся к его ногам Софи.

— Немного нервничаю. Но профессор Кларксон вчера нас натаскивал. Хотелось бы к следующему году определиться с работой.

Я зябко ежусь под очередным порывом ледяного ветра.

— Ты их всех убьешь наповал. Пока.

Я снова взбираюсь на холм, к цепочке деревьев, и оглядываюсь как раз в тот момент, когда зажигаются уличные фонари, и от этого кажется, что вокруг сразу стемнело.

Я смотрю в их желтые глаза и сочиняю желание в ритме «Звездочка яркая, звездочка ясная»: «О электрические боги округа трех штатов, я прошу всего лишь нормальную честную работу с нормированным рабочим днем и офисом, где белье босса не сушат в ванной. Когда-нибудь я сумею помочь сразу нескольким, а может, и многим детям, таким, у кого не бывает собственных консультантов. Благодарю вас. Аминь».

Солнечный свет внезапно заливает вагон метро: мы вынырнули на поверхность высоко над улицами Южного Бронкса. Я остро ощущаю волну возбуждения, поднимающуюся в людях всякий раз, когда поезд движется над землей, летит над городом на тонких рельсах, словно в парковом аттракционе.

Я вынимаю из рюкзачка план урока и в миллионный паз просматриваю. Возможность войти в группу разрешения конфликтов в городских школах — именно та работа, о которой я мечтала.

Поезд останавливается, я выхожу и попадаю в море холодного солнечного сияния. Спускаюсь по ступенькам платформы на улицу и обнаруживаю, что нахожусь не в четырех, а в четырнадцати кварталах от места, где назначено собеседование. Должно быть, я не так поняла секретаршу. Сверяюсь с часами и ускоряю шаг. Сегодня утром я слишком волновалась, чтобы поесть, но полуторачасовая поездка пробудила во мне угасший было аппетит. Я почти бегу по длинным улицам, понимая, что если немедленно чего-нибудь не съем, то попросту упаду в обморок посреди урока.

Окончательно задохнувшись, я вбегаю в крошечный газетный киоск, хватаю пакетик с арахисом и сую в рюкзак. Еще одна дверь, и я нажимаю кнопку звонка, рядом с которым прилеплен раскрашенный вручную листок с надписью: «Общественность против конфликтов».

Чей-то голос едва пробивается сквозь треск помех, и дверь щелкает, открываясь. Я поднимаюсь по лестнице, когда-то выкрашенной зеленой краской и окаймленной постерами, где дети серьезно смотрят в камеру на фоне игровых площадок. Я внимательно рассматриваю каждый. Судя по прическам и штанам-клешам, снимки относятся к началу семидесятых, времени основания организации. На верхней площадке я звоню снова, и прежде чем эта дверь чуть приоткрывается, изнутри слышится громкий лай.

— Снежок, стоять! СТОЯТЬ, я сказала!

— Я на собеседование, — сообщаю я, выискивая взглядом другую дверь и предполагая, что случайно потревожила жильцов. В щели появляется бледное лицо.

— Да, «Общественность против конфликтов». Вы попали по адресу. Заходите. Только поосторожнее со Снежком: он всегда пытается вырваться.

Я протискиваюсь в приоткрытую дверь, тут же оказавшись лицом к лицу с гигантской черной пастушьей овчаркой и такой же огромной женщиной в комбинезоне, с гривой длинных светлых, но уже седеющих волос. Я с улыбкой наклоняюсь, чтобы погладить Снежка, который сосредоточенно пытается прошмыгнуть между ее широко расставленными ногами.

— НЕТ! — вопит она.

Я дергаюсь.

— Он не слишком-то расположен к людям. Верно, Снежок?

Она грубовато треплет собаку по голове свободной рукой. В другой зажата пачка скоросшивателей. Решив, очевидно, что я предупреждена, она позволяет Снежку обнюхать меня. Я стараюсь не шевелиться.

— Я — Рина, исполнительный директор «Общественности против конфликтов». А вы?

Она сверлит меня напряженным взглядом. Я пытаюсь разгадать ее мысли, понять, какой бы она хотела видеть меня.

— Нэн. Я договорилась встретиться с Ричардом. Стараюсь быть солидной и вежливой, без щенячьей жизнерадостности.

— Нэн? Мне казалось, вас зовут Неминия. Черт. РИЧАРД! — орет она так оглушительно, что я едва не пускаюсь в бега. — Сейчас он будет. РИЧАРД!!!

Она начинает рыться в каталожном шкафу.

— Ничего, я пока посижу.

Нужно показать ей, что я вполне могу позаботиться о себе, тем более что, похоже, независимость здесь высоко ценится. Поворачиваюсь и обнаруживаю, что два стула, предназначенных для тех нескольких футов, что служат зоной ожидания для посетителей, завалены коробками, набитыми пожелтевшими брошюрами. Я решаю постоять у стенки и не мешать Рине, что, по всей вероятности, тоже будет оценено по достоинству.

В дальнем конце комнаты распахивается дверь, и появляется бледный мужчина с одутловатой физиономией, чем-то похожий на Рину. По всей видимости, это и есть Ричард. Он подслеповато щурится на меня сквозь очки и тяжело дышит в усилии обогнуть Рину и пса. Лицо блестит от пота. За ухо засунута помятая сигарета.

— Неминия!

— Нэн, — бурчит Рина.

— О, Нэн! Я Ричард, художественный директор. Вижу, вы уже знакомы с Риной и Снежком. Почему бы нам не перейти к делу? Удалимся в Комнату Чувств и начнем, пожалуй.

Он жмет мою руку и переглядывается с Риной.

Я следую за ним в Комнату Чувств примерно того же размера, что и офис, но без такого количества письменных столов.

— Садитесь сюда, Нэн.

Что я и делаю, готовая поведать мою чудесную длинную историю. Убить их наповал.

— А теперь позвольте мне рассказать о себе, — начинает Ричард, развалясь на пластиковом складном стуле и пускаясь в длинное повествование о десятилетиях, проведенных на работе в сфере социальных проблем. О том, как он повстречался с Риной на митинге против суперинтендента полиции, о годах, проведенных в путешествиях по всему миру для сбора методик разрешения конфликтов, и о целой армии детей, которых он лично научил «сделать мир лучше». Кроме того, он подробно рассказывает о своем несчастном детстве, незаконном сыне, который больше ему не звонит, и тщетных попытках бросить курить. Я почти дремлю, изредка ловя обрывки фраз и сохраняя сияющую улыбку на лице. При этом все мои мысли устремлены к пакетику орешков, мирно лежащему в рюкзачке.

Примерно через час он наконец спрашивает:

— Вижу, вы занимались также проблемами пола. Что это означает?

Он пробегает глазами мое посланное по факсу резюме, с трудом разбирая бледные строчки. Я читаю заголовок и обнаруживаю, что меня именуют «Неминией с угла Восточной 4-й и 90-й Какой-то там улицы». Аххх, Неминия…

— Видите ли, мой основной предмет — развитие ребенка в условиях семьи, но я крайне заинтересована в дополнительной работе…

— Так, значит, вы не феминистская стервоза, — перебивает он и смеется, долго, заливисто, от души, вытирая потный лоб извлеченной из кармана бумажной салфеткой.

Я изображаю слабый смех.

— Как уже было сказано, я пишу диплом у профессора Кларксона и в этом семестре проходила практику в бруклинской группе, разработавшей программу внешкольных занятий…

— Вот как? Ну что же, поднимайтесь, и вперед! Сейчас позову Рину и начнем наше испытание.

Он встает.

— РИИИИИНА!

Громкий лай в соседней комнате.

Я вынимаю из рюкзака план урока. В комнату врывается Снежок в сопровождении Рины. Я отхожу в конец комнаты, пишу заметки на вращающейся доске и, набрав в грудь воздуха, объявляю:

— Я пыталась воссоздать следующую ситуацию: давление со стороны сверстников в среде четырнадцатилетних подростков из девятого класса. Как видите, на доске указаны ключевые термины. Я начала бы с того, что попросила группу вместе создать…

— Учительница! Учительница! — кричит Ричард, яростно размахивая руками.

— Простите, вы не готовы начать? — бормочу я, не понимая, что происходит.

Он скатывает шариком клочок бумаги и швыряет в Рину, которая начинает притворно рыдать.

— Учительница! Рина сказала плохое слово!

Рина продолжает шмыгать носом, чем провоцирует заливистый лай Снежка.

— Простите, Ричард, мне казалось, что мы всего лишь пытаемся составить общее впечатление…

Но они уже где-то в собственном мире: бросаются бумагой и увлеченно подвывают. Я откашливаюсь:

— О'кей, вы просили меня подготовить урок для подростков, но я могу приспособиться к уровню понимания детей дошкольного возраста.

Я просматриваю заметки, лихорадочно пытаясь сообразить, как упростить план для другой возрастной группы. Поворачиваюсь и вижу двух взрослых великанов и одного громадного пса, прячущихся за спинками стульев и играющих бумажными комками.

— Э… простите… Простите, нельзя ли… КЛАСС, ТИХО! — не выдерживаю я, давая волю раздражению.

Они оборачиваются ко мне. Рина, явно выходя из образа, встает:

— Что вы сейчас чувствуете?

— Простите? — повторяю я.

Ричард достает записную книжку.

— Что вы испытываете к нам в эту минуту? Что чувствует ваша душа?

Они выжидающе таращатся на меня.

— Думаю, что не так поняла указания…

— Черт побери! Неужели в вас не бушует ярость? Вы нас ненавидите? Мы-то к вам любви не питаем! Я хочу услышать это от вас. Каковы ваши отношения с матерью?

— Рина, откровенно говоря, я не совсем понимаю, какая тут связь с моими способностями…

Рина упирается кулаками в широкие бедра. Снежок кружит у ее ног.

— Мы здесь — одна семья. В Комнате Чувств нет границ, сюда следует приходить с любовью и доверием и пытаться завоевать любовь и доверие. В этом все дело, Нэн.

Кроме того, именно сейчас мы не собираемся нанимать белых женщин.

Она так спокойно это заявляет, что меня прямо подмывает спросить, сколько вакансий у них имеется для белых стервоз-феминисток. И почему субъекту с цветной кожей будет легче обсуждать отношения со своей матерью в присутствии совершенно незнакомых людей. Мало того, белых.

Ричард встает, исходя потом и захлебываясь лающим кашлем курильщика.

— У нас чересчур много резюме от белых девушек. Вы, случайно, не знаете корейского?

— Нэн, мы здесь стараемся смоделировать многообразие ситуаций, создать идеальное общество. СНЕЖОК, К НОГЕ!

Снежок поспешно отходит от моего рюкзачка и с виновато опущенной головой бредет к хозяйке, дожевывая на ходу остатки орехов.

Я смотрю на мучнисто-белые лица, выделяющиеся пятнами на фоне ярких радуг, нарисованных на облупленной стене.

— Что же, спасибо за предоставленную возможность, у вас здесь очень интересная организация.

И поспешно собираю вещи. Они провожают меня до двери.

— Что же, может, в следующем семестре. Мы проводим работу по сбору благотворительных средств на Ист-Сайд. Не хотите ли присоединиться?

Я представляю, как знакомлю Рину с миссис N. в Метрополитен-музее. Может, Рина захочет узнать у нее насчет ярости?

— Благодарю, но я ищу практическую работу. Спасибо за предложение.

Я вылетаю из двери и бегу прямиком в «Бургер кинг» за самой большой порцией жареной картошки и колы. Устроившись на твердом красном сиденье, я глубоко вздыхаю и почему-то сравниваю Рину и Ричарда с Джейн и миссис N. Где-то все-таки должны быть люди, считающие, что существует некая умеренная позиция между требованиями к детям «почувствовать собственную ярость» и превращением их в запрограммированных на определенные действия роботов, которых и детьми-то назвать нельзя. Но если таковые люди и имеются в природе, я их еще не скоро отыщу.

— Смотри, у меня два желейных боба, а у тебя один. Всего будет три.

В подтверждение своих слов я показываю три конфеты.

— Мне нравятся белые и те, у которых банановый вкус. Как они это делают, няня? Как они делают банановый вкус?

Грейер выстраивает цветные конфетки в одну линию, как железнодорожные рельсы, на ковре в его спальне.

— Не знаю. Может, толкут бананы, добавляют желе, смешивают все вместе и готовят в похожей на боб формочке?

— Да! В такой формочке! Совсем как боб! Вот тебе и математика!

— Нэнни, съешь одну!

Вчерашний сноп пионов прибыл вместе с жестянкой конфет в рост Грейера.

— А как насчет зеленых? Как они их делают?

Стук двери. Всего на три часа позже, не так уж плохо.

— ПАПОЧКА!

Он выбегает из комнаты. Я иду следом.

— Привет, парень. Как мама?

Он гладит Грейера по голове и одновременно ослабляет галстук.

— Я здесь.

Мы оборачиваемся. Нежно-голубая прямая юбка, каблуки рюмочкой, кашемировый свитер с треугольным вырезом, тени для глаз, тушь и румяна. Вот это да! Если бы мой муж явился домой впервые за три недели, я бы тоже прифрантилась. Но губы, покрытые розовой помадой, чуть дрожат в нерешительной улыбке.

— Что же, приступим к делу, — объявляет он, почти не глядя на нее, и круто сворачивает в гостиную, где Джейн оставила свои графики и диаграммы. Грейер и миссис N. семенят следом. Я остаюсь в холле и усаживаюсь на скамью, полностью войдя в роль придворной дамы.

— Дорогой, — начинает миссис N. с несколько преувеличенным радушием, — хочешь выпить? Или кофе? КОННИ!

Я подскакиваю фута на три, а Конни мгновенно материализуется из кухни, вытирая мокрые руки о передник.

— Иисусе, что за визг? К тому же я только что обедал, — бросает мистер N.

Конни замирает у самого порога. Мы переглядываемся, и я подвигаюсь, давая ей место на скамье.

— О… вот как? Ну, не важно. Видишь ли, Грейер, мама и папа хотят поговорить с тобой о том, куда ты пойдешь учиться в следующем году, — делает вторую попытку миссис N.

— Я пойду в Колледжиет, — подсказывает Грейер.

— Нет, зайка. Мамочка и папочка решили, что ты пойдешь в школу Сен-Бернарда.

— Бурнурда? — озадаченно спрашивает он.

Следует напряженная пауза.

— А можно мы поиграем в паровозики? Па, у меня новый поезд. Красный!

— Поэтому, зайка, тебе больше нельзя носить синюю фуфайку, понимаешь? — снова вступает миссис N. Конни сокрушенно качает головой.

— Почему?

— Потому что на ней написано «Колледжиет», а ты идешь в школу Сен-Бернарда, — с некоторым раздражением поясняет миссис N.

— Но мне она нравится!

— Да, зайка. Мы купим тебе другую. С надписью «Сен-Бернард».

— Мне хочется синюю.

Я наклоняюсь и шепчу Конни:

— О, ради Господа Бога, да выверни ты ее наизнанку и пусть носит! Кому какое дело?

Она воздевает руки к небу. Миссис N. откашливается.

— Хорошо, зайка, поговорим об этом позже.

Конни поспешно исчезает на кухне.

— Па, пойдем, посмотришь паровозики. Я покажу тебе новый! Он красный и ездит быстро-быстро!

Грейер пролетает мимо меня и мчится в свою комнату.

— Пустая трата времени! Ему абсолютно все равно, — констатирует мистер N.

— Да, но Джейн посчитала это важным, — оправдывается она.

— Кто такая Джейн, черт побери? Слушай, ты хоть понимаешь, что это такое — оторваться от дел в самый разгар слияния фирм?! У меня нет времени на такие…

— Прости, но…

— Мне что, теперь еще и этим заниматься? Единственное, что я поручил тебе, — следить за его образованием, да и это ты ухитрилась изгадить! Профукать такое чепуховое дело!

— Но в этом году было слишком много желающих! — восклицает она. — И Грейер не играет на скрипке!

— Какое отношение имеет ко всему этому скрипка, мать ее так?

— Возможно, если бы ты потратил хотя бы час своего драгоценного времени на собственного сына, он выглядел бы куда лучше на собеседованиях! — шипит она.

— Мое драгоценное время? Мое драгоценное время?! Я не щажу себя, как последний идиот торчу на работе по восемьдесят часов в неделю, ломаю мозги, чтобы ты восседала тут в своих жемчугах, со своими восьмисотдолларовыми занавесками и «благотворительной работой» и допрашивала, как я провожу свое время? Интересно, кто будет оплачивать школьные счета? Ты?

— Милый, — мгновенно смягчается она, — я знаю, тебе нелегко приходится. Послушай, раз ты уже все равно дома, почему бы не поговорить об этом за тихим, романтическим ужином? Я заказала столик в том ресторанчике у реки, который ты любишь. — И уже шепотом добавляет: — Мы могли бы снять номер в отеле «Пьер», может, тот, с двойной джакузи? Я так по тебе соскучилась.

Тишина. Потом звуки поцелуев. В коридор доносится тихий смех.

Я уже собираюсь тайком проскользнуть в комнату Грейера, но тут миссис N. снова принимается ворковать:

— Как по-твоему, может, кроме чека на обучение, послать в Сен-Бернард еще и пожертвование, чтобы сразу найти к ним нужный подход?

— Нужный подход?! — негодующе восклицает он. — Поправь, если ошибаюсь, но разве они его уже не приняли?

— Да, но если будет еще один мальчик…

— Знаешь, мне пора в офис. Внизу ждет машина. Позвоню позднее.

Мистер N. поспешно направляется к порогу, и я замечаю, что он так и не снял пальто. Дверь громко хлопает.

— Папочка! ПОДОЖДИ!!! — отчаянно кричит Грейер, выбегая с красным вагончиком в руках. — ПАПОЧКА!!!

Поздно.

Он с криком колотит в дверь.

Миссис N. медленно входит в холл и еще несколько секунд стоит неподвижно, злобно глядя сквозь Грейера, пока ее глаза не стекленеют. Она проплывает мимо нас в спальню.

— ПАПОЧКА!

Грейер сотрясается в рыданиях, согнувшись в три погибели, но не выпускает дверной ручки.

— ХОЧУ ПАПОЧКУ!!!

Я сажусь на пол и протягиваю к нему руки. Он опускает голову и отодвигается.

— НЕЕЕЕТ! ХОЧУ ПАПУ!!!

Мы слышим, как сдвигаются двери лифта.

— НЕ УХОДИ!!!

— Ш-ш-ш… я знаю, как тебе сейчас.

Я тащу его к себе и усаживаю на колени.

— Знаю, Гров…

Мы сидим на полу, и на моих джинсах расплывается темное мокрое пятно. Я поглаживаю ему спинку и тихо говорю:

— Все будет хорошо, Гров. Ш-ш-ш, иногда не мешает и погрустить. Посидим здесь и немного погрустим вместе.

— О'кей, — всхлипывает он в мою штанину.

— О'кей.

 

Глава 8

ГЛАЗИРОВАННЫЙ ТОРТ

Конни!

Вместо того чтобы гладить сегодня рубашки Грейера, я попрошу вас уложить для мистера N. следующие вещи:

его костюмы,

сорочки,

галстуки,

нижнее белье,

носки.

И все остальное, что ему понадобится. Все это должно быть упаковано и оставлено у швейцара к трем часам. Пожалуйста, воспользуйтесь его чемоданами (см. монограмму).

— Нэнни, вы не видели бабочку Грейера? Я вынимала ее вчера вечером.

Миссис N. и Грейер собираются на Апрельский Чай, который устраивается для новых учеников Сен-Бернарда. Они уже через двадцать минут должны быть на месте. Миссис N. роется в комоде Грейера, пока я пытаюсь впихнуть его в накрахмаленную, жесткую как картон, рубашку с воротничком на косточках. Конни, как я полагаю, орудует в шкафу мистера N., наполняя чемоданы с его монограммой.

— Мне нужен слон, — объявляет Грейер, тыча в альбом для рисования на своем маленьком столике.

— Секунду, Грейер, — прошу я. — Позволь сначала застегнуть ремень…

— Нет, не этот. — Она высовывает голову из большого стенного шкафа.

— Тот самый, что вы вчера доставали. Простите, но именно он лежал на постели, — сообщаю я.

— Не пойдет!

Я встаю на колени и в последний раз осматриваю Грейера: голубая рубашка в полоску, штанишки цвета хаки, белые носки, коричневый ремень. Не вижу, в чем проблема, но послушно расстегиваю пряжку.

— Этот, — говорит она, протягивая мне зеленый с красными полосами брезентовый ремень.

Я показываю ему пряжку.

— Видишь, буква «Г» — Грейер.

— «Г»? — переспрашивает он. — А где моя карточка?

Я тянусь к рамке для автобусного билета, в которой до сих пор хранятся остатки визитной карточки мистера N.

— Нет, — объявляет она, выступая из шкафа. — Не сегодня. Это что-то вроде собеседования. Помнишь собеседования? Никаких карточек.

— Хочу карточку.

— Можешь носить ее в кармане, как будто ты — секретный агент, — советую я, пряча карточку ему в карман.

— Где же все-таки его бабочка?

— Няня, мне нужен слон.

Я хватаю серый фломастер и рисую кляксу неопределенных очертаний, дополненную большими ушами и хоботом, — верх моих художественных талантов. Она начинает швырять галстуки на пол.

— Я хочу надеть свой галстук! — восклицает Грейер, имея в виду тот, что свисает до пола.

— Нет. Не сегодня.

Она вихрем выскакивает в холл, где я слышу, как ее голос эхом отражается от мрамора.

— КОННИ! КОННИ!

— Да, мэм?

Грейер притих, я же продолжаю орудовать фломастером.

— Я только сейчас полчаса искала гребаную бабочку Грейера. Не знаете, случайно, где она?

— Нет, мэм.

— Неужели так трудно держать в порядке вещи Грейера? Почему мне одной приходится следить за всем? Единственное, что я поручала вам…

Она тяжело вздыхает. Снова пауза.

— Почему вы тут стоите? Идите ищите!

— Простите, но я не знаю, где она может быть, мадам. Я положила бабочку в его комнату, вместе с остальными вещами.

— Ну так вот: ее там нет. Это уже вторая пропажа за месяц! Но если считаете, что ответственность для вас слишком велика, я могу пересмотреть вашу роль в этом доме!

— Нет, мэм. Я поищу. Просто вы велели сложить одежду к трем, а сейчас два тридцать. Если мистеру N. понадобится…

— Кажется, вы еще не поняли, на кого работаете? На меня. И я приказываю вам немедленно найти эту бабочку.

Но если это вас смущает, пожалуйста, дайте мне знать. Насколько я помню, деньги вы получаете из моих рук.

Я встаю и дрожащими руками принимаюсь шарить в шкафу. Грейер подходит и прислоняется головой к моему бедру. Появляется Конни и начинает мне помогать.

— Конни, я посмотрю здесь, — шепотом говорю я. — Идите в прачечную.

— Можете позвонить мистеру N., — продолжает тем временем миссис N. — Посмотрим, что для него важнее: одежда или гребаная бабочка, которую сын должен надеть в новую школу. А вдруг он поговорит с вами? Возьмет трубку и ответит?

— Простите, мэм.

Пять минут отчаянных, лихорадочных поисков ни к чему не приводят.

— Ну? — вопрошает миссис N.. поднимая покрывало.

— Ничего, — отвечаю я из-под кровати.

— Черт бы все это побрал! Грейер, давай быстрее, нам пора. Наденьте ему галстук, ну тот, что в зеленый горошек.

Я выползаю на животе и иду к шкафу.

— Хочу папин галстук!

Он старается дотянуться до крючка, на котором висит отцовский галстук.

— Нет, Грейер, наденешь позже.

Я осторожно отвожу его руки и подталкиваю к двери.

— Хочу сейчас!

Он начинает всхлипывать. Лицо покрывается красными пятнами.

— Ш-ш… Гров, пожалуйста, не надо!

Я целую его влажную щеку. Он не двигается. Только слезы непрерывно капают на крахмальный воротник. Поправляю галстук, обнимаю его за плечи, но он отталкивает меня, вырывается и бежит к двери.

— Нет!

— Нэнни! — визгливо зовет миссис N.

— Да?

— Мы вернемся в четыре, до занятий на катке. Конни!

Из прачечной появляется Конни, но миссис N. молча качает головой, словно слишком расстроена и разочарована, чтобы говорить.

— Просто не знаю, что сказать. С некоторых пор мне кажется, что подобные проблемы возникают постоянно, и я прошу вас серьезно подумать о том, как вы относитесь к своим обязанностям, и о вашей преданности этому дому…

Сотовый миссис N. испускает пронзительный звон.

— Алло? — отвечает она, одновременно делая мне знак помочь ей надеть норку. — Да, будут внизу к трем… Да, можете сказать, что она уложила все…

Она неспешно выходит в вестибюль.

— Да, Джастин! Не могли бы вы узнать телефон его комнаты в Йель-клубе?.. На случай, если Грейеру срочно понадобится его помощь. Вдруг понадобится срочно его разыскать?! Интересно, почему это я вдруг должна звонить вам?!

Глубокий вздох.

— Ну, я рада, что для вас это тоже не имеет никакого смысла. Честно говоря, ваши извинения мне ни к чему. Мне нужен телефон мужа… я отказываюсь обсуждать это с вами!

Она с такой силой хлопает крышечкой телефона, что он падает на мраморный пол.

Обе женщины моментально становятся на колени, одновременно открывается дверь лифта. Миссис N. успевает первой. Трясущейся рукой она подхватывает трубку и бросает в сумочку. Опирается другой рукой о пол, чтобы не упасть, и стылые как лед голубые глаза оказываются на одном уровне с карими.

— Похоже, мы не понимаем друг друга, — шипит она. — Так что позвольте мне быть откровенной: я желаю, чтобы вы уложили свои вещи и убрались из моего дома. Повторяю: укладывайте вещи, и вон из моего дома. Это все, чего я хочу!

Она резко встает, отряхивает норку и вталкивает потрясенного Грейера в лифт. Двери смыкаются.

Конни, опираясь на стол, поднимается и проходит мимо меня назад, в квартиру. Несколько минут я собираюсь с духом, прежде чем медленно закрыть входную дверь.

Прохожу через кухню и вижу Конни в комнате для прислуги. Ее широкие плечи вздрагивают.

— Господи, Конни. Ты в порядке? — шепчу я.

Она поворачивается ко мне. В лице столько нескрываемой боли и ярости, что я немею. Она почти падает на старый раскладной диван и расстегивает верхнюю пуговицу белой униформы.

— Я пробыла здесь двенадцать лет, — говорит она покачивая головой. — Работала здесь до нее и думала, что буду работать после.

— Хотите выпить? — спрашиваю я, ступая в узкое пространство между диваном и гладильной доской. — Может, сока? Я попробую открыть бар.

— Она желает, чтобы я ушла? Чтобы я ушла?

Я сажусь на пароходный кофр миссис N.

— Я хотела уйти с первого дня, как она тут появилась, — фыркает Конни, поднимая наполовину выглаженную футболку и вытирая ею глаза. — Позволь мне объяснить кое-что: когда она уезжает в свой Лайфор… да куда угодно, — мне не платят. Никогда не платят, если их нет дома. Разве моя вина, что им взбрело отдохнуть? Я-то не отдыхаю. У меня трое детей и куча неоплаченных счетов. А в этом году… в этом году она уговорила его подать декларацию от моего имени. Раньше такого никогда не было. Разве можно Жить на эти деньги? Мне пришлось взять у матери в долг, чтобы заплатить все эти налоги.

Она садится поудобнее и снимает передник.

— Когда миссис N. и Грейер в прошлом году улетали на Багамы, я собралась уехать, повидать родных. Так она заставила меня лететь с ними. При взлете Грейер вылил на себя весь сок, а она не захватила для него смену. Он сидит мокрый, замерзший, плачет, а она надвинула на глаза маску и весь полет не обращала на него внимания. А мне ни цента не заплатили. О, как я обозлилась! Вот поэтому я не хочу быть няней. Ты слыхала о Джеки? Я качаю головой.

— Джеки нянчила его с рождения, но оставалась в доме до тех пор, пока Грейеру не исполнилось два года.

— И что с ней случилось?

— Завела дружка. Вот что случилось.

Я вопросительно посмотрела на нее.

— Эти два года она только работала, не имея ни близких, ни друзей. Поэтому почти не выходила из дома и потому-то ладила с миссис N. лучше некуда. Словом, тишь да гладь. По-моему, они и сошлись на том, что мистер N. вечно в отъезде, а Джеки одинока. Но тут она встретила парня — копия Боба Марли — и заявила, что не может работать вечерами в пятницу, а также по уик-эндам, если N. не едут в Коннектикут. Миссис N. стала сетовать, мол, до чего же это неудобно, и все такое. Но на самом деле она просто завидует. Джеки прямо-таки сияла вся, ну ты понимаешь, просто светилась. А уж этого миссис N. вынести не могла. Ну и выставила Джеки в два счета. Сердечко Грейера едва не разорвалось. После этого он превратился в настоящего дьяволенка.

— Ну и ну! — ахаю я.

— Ты еще не знаешь худшего. Джеки позвонила мне полгода спустя. Оказалось, что миссис N. не дала ей рекомендаций. Ну а раз нет рекомендаций, все думают, что Джеки воровка или еще хуже. В ее резюме пропущено два года. Она не может объяснить, почему не получила рекомендаций. А агентство по найму отказывается направлять ее на собеседования.

Она встает и неспешно вытирает руки о юбку.

— Это женщина — чистая змея. За четыре месяца они сменили шесть нянь, пока не появилась Кейтлин! Им никто не угодит! Одну уволили за то, что она дала Грейеру кукурузную лепешку в парке. И ты не корми его, если не хочешь, чтобы выгнали, поняла? А мистер N. держит порно в своем шкафу для обуви. Сплошная грязь!

Я пытаюсь осмыслить слова Конни и не могу.

— Конни, мне ужасно жаль.

— Не стоит.

Она бросает смятую футболку на диван и решительно марширует к кухне.

— Позаботься лучше о себе.

Я иду за ней. Она открывает одну из банок дельфтского фаянса, вынимает пригоршню черного кружева и швыряет передо мной.

ТРУСИКИ!

— Я нашла это под кроватью…

— Прямо под кроватью? — не выдерживаю я. Она наклоняет голову:

— Угу. Теперь он привел другую. Разгуливает здесь, распоряжается, как в собственном доме. У меня два дня ушло на то, чтобы проветрить дом от ее духов, пока миссис N. не вернулась. Такая вонь стояла!

— Может, нужно рассказать ей обо всем? Как по-вашему, кто-то должен рассказать миссис N. об этой женщине? — шепчу я, ослабев от облегчения. Наконец-то можно посоветоваться со знающим человеком!

— Ты что? Неужели тебе еще мало? Или не была здесь час назад? Это не моя проблема, и ты не взваливай ее на себя. Все это не наше дело. А теперь начинай укладывать вещи мистера N. Я ухожу.

Она роняет передник на стол.

— Но что же вы будете делать?

— Ничего, моя сестра работает в соседнем квартале и знает, кому требуется экономка или горничная. Я найду что-нибудь. Денег скорее всего будет меньше, но я обойдусь.

Она идет в комнату горничной и принимается собирать вещи, оставив меня тупо смотреть на черные шелковые «тан-га», выделяющиеся непристойной надписью на нежно-розовом мраморе стола.

Нэнни!

Сегодня после тенниса Грейер идет поиграть к Картеру. Пожалуйста, будьте там к трем. Милтоны живут в доме 10 на 67-й Восточной, и, думаю, вы там и поужинаете. Я обедаю в «Боло».

Я так и не смогла найти бабочку Грейера. Может, вы захватили ее домой? Проверьте, пожалуйста.

Спасибо.

Когда мы наконец садимся в такси, Грейер все еще плачет. Хотя мне не позволено водить его по боковым улочкам, мимо домов без швейцаров и охраны, внешкольные занятия обычно проходят в заброшенных, довольно подозрительных районах, где никогда не найдешь такси и где я жду, что в любую минуту придется выбирать между Грейером и собственной жизнью. Я сажаю его в машину, забрасываю туда же теннисную ракетку и тащу за собой сумку с остальным снаряжением.

— Шестьдесят седьмая улица и Мэдисон, пожалуйста. Гров, как твоя голова? Получше?

— Все о'кей.

Рев сменяется хныканьем, но, похоже, хныканьем затяжным. Он неосторожно повернулся и попал прямо под подачу мяча.

— Как насчет гольфа, Гров? Думаю, нам следует попробовать гольф. Мячи поменьше, значит, и шишки тоже.

Он смотрит на меня мокрыми глазами.

— Иди сюда.

Он тянется ко мне и кладет голову на мои колени. Я глажу его по голове и тереблю уши, совсем как моя мама когда-то. Должно быть, покачивание машины успокаивает его, потому что он засыпает. Совершенно измучился. Жизнь была бы другой, если бы ему только позволили спать днем.

Я приподнимаю рукав плаща и смотрю на часы. Пятнадцать минут ничего не решают.

— Водитель! Можете вы проехать до 110-й, а оттуда назад по Вест-Сайду и через 68-ю?

— Будет сделано, леди. Как скажете.

Я смотрю в окно, на серое небо, и кутаюсь в плащ. По лобовому стеклу барабанят тяжелые капли, и как-то совсем не верится, что апрельские ливни закончатся майскими цветами.

— Гровер, проснись. Мы приехали.

Он все еще никак не может прийти в себя и трет кулачками глаза, когда я звоню у дверей особняка, одновременно поправляя висящую на плече ракетку.

— Кто там? — звучит голос с английским акцентом.

— Привет! Это Нэнни и Грейер.

Не получив ответа, я снова нажимаю кнопку домофона и сообщаю:

— Мы пришли поиграть с Картером.

— В самом деле? Следует пауза.

— Что же, тогда входите.

Раздается жужжание, я толкаю тяжелую стеклянную дверь, и мы вваливаемся в мраморное фойе. Проходим мимо широкой парадной лестницы в конец дома и оказываемся в солярии, высокие окна которого выходят в сад. Дождь неустанно наполняет чашу каменного фонтана.

— Здравствуйте.

Я на время прекращаю борьбу с «молнией» куртки Грейера и поднимаю глаза. На лестничной площадке стоит мальчик возраста Грейера со светлыми кудрявыми волосами.

Маленькая рука просунута через перила и опирается на столбик.

— Привет, я Картер.

Я никогда не видела его раньше и сейчас понимаю, что и Грейер его не знает.

— Я Грейер.

— Послушайте, — раздается тот же голос с английским акцентом, — оставьте ваши вещи где хотите и поднимайтесь.

Я бросаю мокрую одежду и теннисное снаряжение на пол.

— Иди, Грейер.

Он бежит к Картеру. Я начинаю взбираться по лестнице. На втором этаже прохожу мимо венецианской гостиной и столовой в стиле ар-деко. На третьем — спальня в стиле ампир и кабинет, напоминающий об Африке: куча голов антилоп и ковры из шкур зебры. У меня появляется одышка. Лестничная площадка четвертого этажа встречает меня огромным изображением Винни-Пуха. Очевидно, здесь и живет Картер.

— Иди сюда, — зовут меня сверху. — Не останавливайся!

— Еще выше?

— Ты почти пришла, Нэнни. Лентяйка!

— Большое спасибо, Гров, — откликаюсь я и, отдувающаяся, вспотевшая, доплетаюсь до пятого этажа, где сразу попадаю в большую семейную комнату, служащую одновременно и кухней.

— Привет, я Лиззи. Высоковато, верно? Хотите воды?

— С удовольствием. Я Нэнни.

Я хватаюсь одной рукой за живот, а другую протягиваю Лиззи. Судя по виду, она на несколько лет старше меня. Одета в серую фланелевую юбку, небесно-голубую блузку из рубашечной ткани и синий, накинутый на плечи кардиган. Я тут же отношу ее к классу высококвалифицированных нянь, импортируемых из Британии. Такие считают свою профессию благородной, требующей специальных знаний и дипломов; они и одеваются соответственно.

Мальчики уже устроились в углу, где выстроена целая деревня из пластиковых домов «Плейскул», и занялись какой-то непонятной для меня игрой.

— Пейте на здоровье, — говорит Лиззи, протягивая мне стакан. — Думаю, нужно позволить им немного выпустить пар, а потом посадить их перед «Книгой джунглей».

— Звучит неплохо.

— Не знаю, что буду делать, когда Картер научится произносить слова по буквам. Наверное, освою язык жестов.

Я оглядываю кухонные шкафчики в стиле рококо, французский кафель, багет и лепнину.

— Удивительный дом. Вы приходящая няня или живете здесь?

— У меня маленькая квартирка на верхнем этаже.

Я поднимаю глаза и понимаю, что да, здесь есть и еще один этаж.

— Должно быть, вы в прекрасной форме.

— Попытайтесь сохранять ее с уставшим четырехлетним малышом на руках.

Я смеюсь.

— Знаете, мы впервые видим Картера. В какой садик он ходит?

— В «Кантри дей», — объясняет она, забирая у меня пустой стакан.

— Вот как? Я присматривала за девочками Глисонов, так они тоже туда ходили. Приятное местечко.

— Да… Картер, слезь с него!

Я оглядываюсь как раз в тот момент, когда смертельная хватка на горле Грейера ослабевает.

— Вот здорово, Картер, как ты это делаешь? Покажи мне, покажи! — Глаза Грейера блестят азартом.

— Вот это молодцы! — восклицаю я. — Теперь он будет набрасываться на меня, чтобы показать захват.

— Быстрый пинок в пах, и они валятся как спелые груши, — объявляет Лиззи, подмигивая.

Где же она была весь этот год? Все это время мы могли бы вместе ходить на детскую площадку!

— Эй, хотите посмотреть террасу?

— Конечно.

Вслед за Лиззи я выхожу на каменный балкон с видом на сад и задние фасады особняков на другой стороне квартала. Мы стоим под навесом. И дождевые капли разбиваются о наши шубы.

— Как прекрасно, — говорю я, и при каждом слове изо рта вырываются облачка пара. — Настоящий анклав девятнадцатого века.

Лиззи кивает.

— Сигарету?

— Вам позволено курить?

— Разумеется.

— И мама Картера не возражает?

— Прошу вас!

Я беру одну.

— И давно вы тут работаете? — спрашиваю я, когда она чиркает спичкой.

— Около года. Обстановка немного сумасбродная, но по сравнению с другими домами, где я работала… Я имею в виду когда живешь постоянно… ну, вы понимаете.

Она качает головой и выдувает кольцо дыма в серую морось.

— Они считают, что, поселив вас в закутке около кухни, имеют право распоряжаться вашей жизнью. Здесь по крайней мере у меня просторное жилье. Видите круглые окна? Это моя спальня. А рядом — гостиная. В ванной установлена джакузи. Все это великолепие предназначалось для гостей, но, видите ли… боюсь, о гостях не может быть и речи.

— Вот это да! Ничего себе!

— Но я должна быть с Картером двадцать четыре часа в сутки.

— А хозяева добрые?

Она разражается смехом.

— Можно сказать, что он не так уж плох… только его никогда не бывает дома, отчего у нее немного едет крыша. Поэтому им и нужна постоянная прислуга.

— Йо-хо! Лиззи! Вы здесь?

Я замираю, пытаясь не выдыхать. Из ноздрей тянутся тонкие струйки дыма.

— Да, миссис Милтон.

Лиззи спокойно тушит сигарету о перила и бросает в сад. Я пожимаю плечами и следую ее примеру.

Миссис Милтон, пергидрольная блондинка, сидит на полу в персиковом шелковом халате, пошмыгивая и деликатно вытирая нос. Мальчишки крутятся вокруг.

— А это кто? — спрашивает она с легким южным выговором.

— Я Нэнни, — объясняю я, протягивая руку.

— О, Грейер! Грейер! Я видела твою маму у «Свифта». Каждый раз, когда мы оказываемся у Лотты Берк, идут разговоры о том, что надо бы познакомить наших детишек. А потом мы обедаем вместе и толкуем между собой, что не мешало бы назначить день, и вот вы здесь! Грейер!

Она подхватывает его, переворачивает и держит головой вниз, носом в пушистых шлепанцах. Грейер явно пытается поймать мой взгляд, не совсем понимая, как реагировать на этот внезапный порыв симпатии. Наконец она опускает его на пол.

— Лиззи, дорогая, у вас, кажется, сегодня свидание?

— Да, но…

— Разве вам не пора готовиться?

— Еще только четыре.

— Вздор. Пойдите расслабьтесь. Я хочу побыть со своим Картером. Кроме того, Нэнни поможет мне.

Она присаживается на корточки.

— Мальчики, хотите испечь торт? У нас есть смесь для тортов, Лиззи?

— Всегда.

— Класс!

Она вскакивает и так стремительно пересекает кухню, что ее халат развевается, обнажая длинные загорелые голые ноги. Когда она поворачивается, я вдруг понимаю, что под халатом она совершенно… как бы это выразиться, au naturel.

— А теперь… посмотрим… молоко… яйца…

Она все вытаскивает и кладет на разделочный стол.

— Лиззи, где формы?

— В ящичке под плитой, — объясняет Лиззи и, схватив меня за руку, шепчет: — Присмотрите, чтобы она не подожгла себя.

Прежде чем я успеваю спросить, почему такое возможно, она бежит наверх.

— Я люблю шоколадный торт, — провозглашает Грейер.

— У нас только ванильный, котик, — вздыхает миссис Милтон, показывая красную коробку.

— Я люблю ванильный, — кивает Картер.

— Йо-хо! А где же музыка?

Она нажимает кнопку стереосистемы «Банг и Олафсен» над разделочным столом, и оттуда рвется голос Донны Саммерс.

— Иди ко мне, солнышко. Потанцуй с мамочкой.

Картер потрясает руками и сгибает колени. Грейер осторожно подергивает головой в такт, но к тому времени как дело доходит до «По радио», уже успевает разойтись и скачет козликом.

— Здорово, парни!

Она берет их за руки, и вся троица от души наслаждается лучшими хитами Донны Саммерс, от начала и до «Ей трудно давались деньги».

Тем временем я спокойно разбиваю яйца и смазываю форму. Ставлю торт в духовку и, повернувшись в поисках таймера, вижу, как миссис Милтон извивается в танце у игрушечной деревни. У меня возникает недоброе предчувствие.

— Пойду попудрю носик, — говорю я, ни к кому в особенности не обращаясь, и бреду по коридору, открывая каждую дверь в надежде найти ванную.

Включив свет в маленькой комнате, я обнаруживаю четыре манекена в платьях с блестками и с лентами наискосок груди: «Мисс Тусон», «Мисс Аризона», «Мисс Юго-Запад», «Мисс Южные Штаты». Каждый снабжен тиарой, скипетром, вырезками из газет в рамке и жезлом капельмейстера. Каждый стоит в отдельной стеклянной витрине.

Я медленно изучаю детали и перехожу к стене, увешанной глянцевыми, забранными в рамки снимками миссис Милтон: шоу-герл из Вегаса, куда, я полагаю, отправляются все бывшие мисс Южные Штаты. Ряды фотографий, где она — в различных костюмах с блестками и в головных уборах, с толстым слоем макияжа на лице и накладными ресницами — сидит на коленях у какой-нибудь знаменитости от Тони Беннета до Рода Стюарта. И только потом мне удается разглядеть в самом углу моментальный снимок: миссис Милтон в коротком обтягивающем белом платьице, мистер Милтон с поднятыми к небу глазами и священник. Подпись гласит: «Ночная Церковь Любви. Август, 12, 199…»

Я выключаю свет и нахожу ванную. А когда возвращаюсь, застаю миссис Милтон у плиты, обреченно смотрящей в духовку.

— Вы это сделали.

— Да, мэм.

Я только что сказала «мэм»!

— Вы это сделали.

Похоже, она с трудом воспринимает информацию.

— Он почти готов, — заверяю я.

— О, здорово! Кто хочет глазировки?

Она вытаскивает из холодильника шесть туб с разными сортами глазировки.

— Картер, достань пищевой краситель.

Картер и Грейер, прыгая и корча рожи, приносят требуемое. Она выхватывает из шкафчиков пульверизаторы, серебряные шарики и сладкое конфетти и начинает выдавливать из тюбиков пищевой краситель.

— Оууууиии! — вопит она, заливаясь истерическим смехом.

— Миссис Милтон, — встревоженно бормочу я, — думаю, нам с Грейером пора домой.

— Тина!

— Простите?

— Зовите меня Тина! Вы не можете нас бросить! — кричит она не оборачиваясь и сует в рот пригоршню глазировки.

— НЕ ХОЧУ ДОМОЙ! — паникует Грейер, крепко сжимая букет пластиковых ложек.

— Видите, никому не нужно уходить. А теперь… кто… хочет… глазировки?

Она сует руки в миску с глазировкой и горстями швыряет в мальчиков.

— Бои с глазировкой!

Вручает по тубе каждому, и начинается схватка. Я пытаюсь спрятаться за столом, но Тина попадает мне прямо в грудь. В последний раз я участвовала в подобных драках еще в средней школе, но сейчас хватаю тубу с розовой глазировкой и швыряю в нее… совсем немного, меньше столовой ложки. Только отплачу ей за новый свитер, и я — вне игры.

Троица заливается громким хохотом. Мальчики катаются по полу, втирая глазировку в волосы друг другу. Тина подбрасывает в воздух серебряные шарики, и они, словно снежинки, летят в детей.

— Что здесь происходит? — раздается сверху строгий голос Лиззи.

— Ой, сейчас нам попадет, — шепчет Тина. — Картер, мы, кажется, влипли!

Они снова закатываются смехом. На кухне появляется Лиззи. В шлепанцах и махровом халате.

— О Господи! — ахает она, оглядываясь.

Стены, полы, окна — все залито глазировкой. Разноцветные капли падают с карниза.

— Тина! — восклицает Лиззи тоном Злой Колдуньи. — Немедленно в ванну.

Тина с удрученным видом начинает плакать, она кутается в халатик, облепивший ее впечатляющую фигуру.

— Но я… мы… мы просто играли. Пожалуйста, не говорите Джону. Вам ведь было весело, правда, мальчики?

— Очень. Не плачь.

Грейер осторожно гладит ее по голове, размазывая розовую глазировку.

Тина смотрит на Лиззи и вытирает рукавом нос.

— Ладно, ладно, — бормочет она, присаживаясь перед мальчиками. — Мама пойдет и примет ванну, о'кей?

Она в свою очередь гладит каждого по голове и идет к лестнице.

— Приходи еще раз, Грейер, и поскорее, хорошо? — говорит она, прежде чем исчезнуть внизу.

— До свидания, Тина! — кричит Грейер.

Я жду, что Картер начнет протестовать, просить ее вернуться, но он молчит. Мы раздеваем мальчиков, и Лиззи дает мне пижаму Картера и пластиковый пакет для вещей Грейера. Включаем кассету с «Книгой джунглей» и пытаемся отчистить кухню.

— Черт бы все это побрал! — шипит Лиззи, ползая с тряпкой на четвереньках. — Что, если мистер Милтон заглянет сегодня домой?! Если он все это увидит, то непременно отошлет ее в Хейзлден. Для Картера наступает ужасная пора, когда она исчезает на несколько недель, тем более что отца вечно не бывает на месте. Бедняга совершенно теряется. Лиззи энергично выжимает губку.

— Он просил меня поехать с ней в Хейзлден. Это для того, чтобы я могла, сами понимаете, сообразить, что она употребит на этот раз, и вовремя вмешаться.

— На чем она сидит? — спрашиваю я, хотя и без того уже догадываюсь.

— Кока. Спиртное. Снотворное.

— И сколько это продолжается?

— О, много лет, — роняет она, опуская губку в ведро. — Думаю, с тех пор, как попала в Нью-Йорк. Тусуется с какими-то отвязными торчками, знаменитостями, звездами и тому подобное. Он постоянно оставляет ее одну, так что ей приходится паршиво. Но брачного контракта они, по-моему, не заключали, так что, похоже, он просто ждет, пока она загнется от передозировки.

Что же, кажется, в перспективе маячат очередные трусики.

— Мне, конечно, следовало бы уволиться, но продление визы зависит от этой работы. Оставить Картера — означает вернуться домой, а мне хотелось бы остаться в Америке.

Я молча выкручиваю губку, не зная, что сказать.

— Ну вот, почти все в порядке. Почему бы вам, ребята, не смыться, пока она в ванной? Я сама здесь все закончу.

— Уверены?

— О да. Завтра жди чего-нибудь новенького.

Грейер и Картер не хотят расставаться, но нам удается спуститься вниз и выйти на улицу.

— До свидания, Картер! — орет он, пока я ловлю такси. — До свидания, Тина!

Поскольку до нашего дома всего четыре квартала пешком, затея кажется идиотской, но, кроме спортивного снаряжения, теперь мне приходится нести пакет с одеждой Грейера и еще один с плащом, чтобы пятна глазировки на свитере не запачкали подкладку.

— Что это с вами? — удивляется Джеймс, помогая нам выйти из такси.

— Кидались глазировкой в Тину, — сообщает Грейер, шествуя впереди меня в пижамке тигровой расцветки.

Оказавшись наверху, я набираю воду в ванну и ставлю на плиту соевые сосиски. Грейер тем временем мирно играет у себя.

— Кто там? — окликает меня незнакомый голос из комнаты для прислуги. — Кто там?

Из темноты выплывает незнакомая женщина, одетая в униформу Конни.

— Хелло, я Мария, — говорит она с южноамериканским акцентом. — Я дожидалась миссис N. и, должно быть, заснула. Не хотела уходить в свой первый день не попрощавшись.

— О… привет. Я Нэнни. Няня Грейера, — представляюсь я в третий раз за сегодняшний день. — Видите ли, миссис N. ужинает в ресторане и, возможно, приедет поздно. Поезжайте домой, а я скажу, что вы ждали ее возвращения.

— О, большое спасибо.

— Кто вы? — спрашивает Гровер, стоя в двери в одних трусиках.

— Грейер, это Мария.

Грейер высовывает язык, поворачивается и бежит к себе.

— Грейер! Простите, — извиняюсь я. — И пожалуйста, не принимайте это на свой счет. Он очень устал.

С легкой улыбкой я показываю на свою пропитанную масляным кремом особу.

— Я как раз собиралась его искупать. А вы можете идти, и ни о чем не волнуйтесь.

— Спасибо, — кивает она, перекидывая пальто через руку.

Я иду в комнату Грейера, где тот все еще танцует перед зеркалом шкафа.

— Идем, Барышников, — зову его я и тащу в ванную.

— Вот здорово было, няня! Помнишь, когда она швырнула глазировку и попала мне прямо в зад?

Он снова корчится от смеха. Я сижу на унитазе, пока он украшает мыльными узорами стену, играет с пластиковыми игрушками и напевает что-то из репертуара Донны Саммерс.

— Грейер, ты уже закончил? — спрашиваю я, устав отскребать детской расческой глазировку со свитера.

— Тра-ля-ля. Тру-ля-ля. Пум-пум. Там-там, — поет он, виляя в воде намыленным задиком.

— Вылезай, уже поздно.

Я протягиваю ему полотенце.

— А что делают девочки?

— Кто?

— Плохие девочки. Знаешь, Нэнни, ужасно плохие девочки, — поясняет он, продолжая покачивать бедрами. — А почему они плохие?

— Потому что не слушаются своих нянь.

Миссис N., пролетая мимо в свою спальню, очевидно, не замечает, что я стою в одной футболке, хотя на улице проливной апрельский дождь. Свитер и плащ пока лежат в пакете.

Дожидаясь лифта, я волей-неволей надеваю свитер, чтобы окончательно не замерзнуть. По дороге к двери я успела забежать в прачечную и выковырять из волос большую часть кусочков засохшей глазировки, но когда дверь лифта открывается, я все еще выгляжу ужасно.

— О черт! — досадливо бурчит он. — Привет.

— Привет! Глазам не верю!

— Что ты здесь делаешь?

— Дьявол, — удрученно твердит он, — а я хотел сделать тебе сюрприз! Такой роскошный был план, с цветами и всем прочим…

— Что ж, миссия завершена! А что случилось с Канканом?

Я вхожу в лифт, дрожа от восторга при виде неожиданного дара богов: моего Г.С. в грязных джинсах и фуфайке с эмблемой Нью-Йоркского университета.

— Это чтобы сбить тебя со следа. Я собирался завтра вечером ждать в подъезде… в костюме. И пригласить тебя на танцы.

Я не могу сдержать улыбку. Он рассматривает меня и качает головой:

— Похоже, вы с Грейером устраивали художественный перформанс.

— Просто вернулась из ада, где детишки под предводительством шизанутой мамаши швырялись глазировкой. Повторяю, шизанутой. И нисколько не преувеличиваю. То ли наширялась, то ли нанюхалась, разыграла идиотский спектакль и втянула нас…

— Господи, как я скучал! — перебивает он, растягивая рот до ушей.

Лифт останавливается, он наклоняется, чтобы осторожно вытереть остатки глазировки с моего лба, и я, потеряв голову, тянусь к кнопке одиннадцатого этажа. Дверь услужливо смыкается.

Какое-то плотское, глазировочное неистовство.

Завернутая в его синюю фланелевую простыню, я ерзаю на краю кухонного стола, пока он загружает сушилку моей одеждой и закрывает металлическую дверцу.

— Голодна? — спрашивает он, поворачиваясь, озаренный светом из соседней кухни.

— А что у тебя есть? — интересуюсь я, едва он открывает холодильник.

— Мама обычно оставляет гору еды, когда знает, что ее мальчик собирается пожить здесь один. Тортеллини? — ухмыляется он, размахивая пачкой.

— Фу, я в жизни больше не посмотрю не тортеллини…

Я подбираюсь к холодильнику и жадно заглядываю внутрь.

— Тогда лазанью?

— О-о-о, да, пожалуйста!

— Как насчет вина?

Я киваю, хватаю бутылку красного и бедром захлопываю дверь. Прислоняюсь к холодильнику и наблюдаю, как он, в одних трусах в горошек, вытаскивает тарелки и ставит на стол. Ох!

— Подогреть? — смеется он, целуя мое голое плечо.

— Возможно. Помощь нужна?

— Нет, сиди.

Он вручает мне бокал, вынимает приборы и кладет на стол.

— У тебя сегодня тяжелый день, глазированная девочка.

— А где твои родители?

— Повезли брата на каникулы в Турцию.

— А ты почему остался?

— Потому что я здесь.

— Это хорошо.

Я наливаю второй бокал и протягиваю ему.

— Какая ты красивая… — шепчет он, не сводя с меня глаз.

— А, эта старая тряпка? Тога из коллекции Л.Л. Бина.

Он смеется.

— Знаешь, теперь я занимаюсь с Грейером латынью. Сколько лет было тебе, когда ты начал учить этот язык?

— Э… четырнадцать.

Он вытаскивает лазанью из микроволновки и вооружается двумя вилками.

— Должно быть, ты поздний цветочек, потому что ему всего четыре. Я тебе не говорила, он носит галстук. Отцовский. Один из тех, которые едва не волочатся по полу.

— А что говорит его мать?

— Она этого не замечает. Последнее время совершенно с катушек съехала: без всяких причин уволила Конни, а Конни была здесь еще до рождения Грейера.

— Да, этот мужчина обладает способностью доводить своих жен до ручки.

— Погоди… что?

— Ну да, когда мистер N. изменял первой жене, она набросилась на Джеймса прямо в вестибюле. В присутствии нескольких жильцов.

Кусочек лазаньи попадает не в то горло. Я судорожно кашляю.

— Его первая… кто?!

— Первая жена… Шарлотта, кажется. — Он изумленно смотрит на меня. — Ты не знала?

— Нет, я не знала. Он раньше был женат? Встаю, таща за собой простыню.

— Да, но это было очень давно. Я думал, тебе сказали.

— Кто? Я ни с кем здесь не общаюсь. О Господи! А другие дети у него есть?

Я начинаю возбужденно бегать вокруг стола.

— Нет… по-моему, нет.

— Какая она? Красивая? Похожа на миссис N.?

— Понятия не имею. Хорошенькая. Блондинка.

— Молодая?

— Пойми же, я был ребенком. Мне она казалась совсем взрослой.

— Вспомни хорошенько. Они долго жили вместе?

— Да… лет семь-восемь…

— Но детей не было, так?

— Если только они не держали их в кладовой.

Я останавливаюсь у раковины, на секунду представив себе сидящих в кладовке малышей.

— А почему они разбежались?

— Миссис N.. — отвечает он с набитым ртом.

— То есть как «миссис N.»?

— Не могли бы мы вместо всего этого обсудить, как тебе идет простыня? — предлагает он, пытаясь схватить меня.

— Нет. Так при чем же тут миссис N.?

— У них была связь.

— ЧТО?!!!

Я едва не роняю простыню.

— Пожалуйста, сядь и поешь немного, — требует он, показывая вилкой на стул.

Я сажусь и залпом выпиваю вино.

— Заметано, но тебе придется начать сначала и ничего не упустить.

— О'кей, если верить моей матушке, Шарлотта N. была страстной коллекционеркой предметов искусства. И все покупала у Гагосяна, где работала нынешняя миссис N. Как-то раз Шарлотта попросила миссис N. приехать к ней домой, оценить очередное приобретение… и они спелись.

— С миссис N.?! Невозможно представить миссис N., спевшуюся с кем-то. Точка.

— Да, иногда он приводил ее сюда, когда жена бывала в отъезде. Швейцары начали сплетничать, и скоро об этом узнал весь дом.

Он задумчиво смотрит в бокал, прежде чем сделать глоток.

— Не могу. Просто не в силах, не в силах, не в силах этому поверить.

— Ну… это чистая правда. Я видел сам, собственными двенадцатилетними глазами. Знойная женщина.

— Заткнись! — захлебываюсь я.

— Говорю же: красная помада, узкие платья, каблуки, все при ней. Зно-о-о-йная особа.

— И чем все кончилось?

Легенды 721-го дома гласят, что Шарлотта нашла не принадлежащий ей чулок, схватила его, вылетела в вестибюль и накинулась на Джеймса, вынуждая его сказать, кто был в тот день в квартире. Несколько недель спустя она выехала, а твоя миссис N., наоборот, въехала. Я отставляю бокал.

— Как же ты мог не рассказать мне об этом?

Почему-то в простыне сразу становится холодно, особенно когда высокий накал эмоций на девятом этаже водоворотом захватывает меня.

— Ну… ты так воспринимаешь подобные вещи.. — мямлит он, откладывая вилку.

Я резко отталкиваюсь от стола и иду к сушилке.

— Значит, чего я не знаю, то меня и не трогает?..

Вытаскиваю влажную одежду и раскладываю ее на стуле.

— Какая долбаная мальчишеская логика! Прости, кажется, я утомила тебя рассказами о своем жалком занятии?

— Послушай, Нэн, я сказал, что мне очень жаль. Он тоже встает.

— Не сказал. Не сказал, что тебе жаль.

Теплые слезы наполняют глаза, и я пытаюсь неуклюже натянуть непросохший свитер, не сбросив при этом простыню.

Он обходит стол и осторожно берет у меня свитер.

— Нэн, мне очень жаль. Урок усвоен: ничего не скрывай от Нэн.

Он обнимает меня за талию.

— Просто ты единственный человек в моем углу ринга, и я узнаю, что ты от меня что-то скрываешь…

— Эй, да брось ты, — бормочет он, притягивая меня к себе. — Я главный человек в твоем углу ринга.

Я утыкаюсь лицом в его ключицу.

— Прости, но мне так паршиво. Ты прав, я слишком поглощена этой работой. И мне действительно все равно, первый у него брак или нет. И не желаю тратить сегодняшний вечер на разговоры о них.

Он целует меня в макушку.

— В таком случае как насчет музыки?

Я энергично киваю, и он идет к музыкальному центру.

— Как я полагаю, Донна Саммерс сегодня не котируется?

Я смеюсь, заставляя себя вернуться на одиннадцатый этаж. Подкрадываюсь сзади и заворачиваю в простыню нас обоих.

Я допиваю уже третью чашку кофе, стараясь не заснуть, пока готовится ужин Грейера. Несмотря на греющие душу воспоминания, двух часов сна оказалось явно недостаточно.

Я засучиваю рукава выцветшей серо-лиловой фуфайки, пожертвованной Г.С. сегодня утром, дабы никто не подумал, что я два дня подряд прихожу на работу в одной и той же одежде. Лично мне кажется, что люди не обратили бы внимания, даже заявись я в этот дом, напялив клоунский нос и сверкая фальшивыми драгоценностями.

Не успеваю я положить сваренную на пару капусту на тарелку Грейера, как он соскальзывает с детского стульчика животом вниз и куда-то направляется.

— Ты это куда, малыш? — интересуюсь я, сунув в рот паровую морковь.

Он добирается до холодильника и наставительно объявляет:

— Я же просил не называть меня так! Никаких «малышей»! Открой холодильник.

Поза его при этом самая что ни на есть вызывающая. Поверх воротничка пижамы болтается галстук.

— Пожалуйста, — напоминаю я.

— Пожалуйста, открой! Я хочу сока!

Сейчас особенно заметно, насколько утомили его ежедневные занятия. Похоже, начинает сказываться усталость. Я открываю холодильник и тянусь к молоку.

— Ты же знаешь, за обедом сок нельзя. Соевое молоко или вода, решай.

— Соевое молоко, — кивает он.

— Сейчас достану. А ты пока садись на стульчик. Беру пачку соевого молока и возвращаюсь к столу.

— Нет! Я сам! Я сам. Не ходи за мной. Я сам…

Он так капризничает, когда приближается время моего ухода, что последние часы превращаются в пытку.

— Эй, не сердись. Пойдем нальем вместе, — жизнерадостно предлагаю я.

Он становится рядом со мной, так что голова оказывается на одном уровне с чашкой. Миссис N. терпеть не может, когда я позволяю ему самому наливать молоко. Не то чтобы мне самой это очень нравится: мало того что процедура длится целую вечность, так потом чаще всего приходится ползать на четвереньках с губкой. Но, учитывая его дурное настроение, лучше всего уступить, чем успокаивать потом бьющегося в истерике ребенка, тем более что мне еще нужно успеть на восьмичасовую лекцию.

— Ловко сделано, ма… Гровер. А теперь взбирайся на свой стульчик и принимайся за ужин.

Он садится и нехотя тычет вилкой в водянистые овощи. Я смотрю на часы и решаю, что мытье посуды — наиболее продуктивный способ провести последние несколько минут в этом доме, поскольку Грейер, кажется, не расположен болтать.

Я кладу последнюю кастрюльку в сушилку и поворачиваюсь к Грейеру как раз в тот момент, когда он преспокойно поднимает чашку и выливает молоко на пол.

— Грейер! — кричу я, хватая губку. — Грейер, почему ты так сделал?

Он смущенно опускает голову и кусает губы, очевидно, сам несколько шокированный своей выходкой. Я присаживаюсь на корточки рядом со стульчиком.

— Грейер, я задала тебе вопрос. Почему ты вылил молоко на пол?

— Оно мне не нужно. Пусть эта тупица Мария убирает!

Он откидывает голову и смотрит в потолок.

— И больше не разговаривай со мной.

Соевое молоко капает на мои руки, туда, где задрались рукава свитера. Волна усталости накрывает меня с головой.

— Грейер, так нехорошо. Нельзя разбрасываться едой. Немедленно слезай и помоги мне вытереть пол.

Я отталкиваю его стул, и он лягает меня, едва не попав в лицо. С трудом увернувшись, я встаю, отворачиваюсь и считаю до десяти, чтобы не сделать того, о чем я позже пожалею. Смотрю на часы. Иисусе, она опаздывает уже на четверть часа! До лекции остается сорок пять минут.

Поворачиваюсь к Грейеру и спокойно говорю:

— Прекрасно. Оставайся на месте. Я сейчас вытру пол и уложу тебя в постель. Ты нарушаешь правила, и это говорит о том, что тебе сегодня не до историй. Ты слишком устал.

— Я НЕ ГОЛОДЕН!

Он разражается слезами, жалко съежившись на стуле. Я вытираю молоко, стараясь не запачкать свитер Г.С., и выжимаю губку в его тарелку.

К тому времени как я уложила оставшиеся тарелки в посудомоечную машину, Грейер уже успокоился и готов забыть о случившемся. Я вешаю галстук ему на плечо и несу в детскую, отмечая, что теперь у меня остается двадцать минут, чтобы спокойно добраться всего лишь до Вашингтон-сквер, на лекцию Кларксона, и при этом мать ребенка даже не позаботилась позвонить. Я постоянно прислушиваюсь к жужжанию лифта, готовая сорваться с места, как только она войдет в дом, взять такси и мчаться на лекцию.

Раздеваю Грейера догола.

— А теперь иди в туалет, пописай, чтобы мы могли надеть пижамку.

Он бежит в ванную, а я киплю от возмущения: ведь предупреждала же, что по четвергам должна уходить до восьми! Могла бы уж уделить мне один вечер из пяти!

Дверь ванной распахивается, и Гровер появляется на пороге во всем своем великолепии. В довершение эффекта на шее болтается галстук, нависая как раз над его интимным местом. Он пробегает мимо меня к постели и хватает пижамную курточку.

— Если я ее надену, мы сможем почитать книжку? Всего одну?

Он так старается натянуть полосатую одежку, что мое сердце тает.

Я сажусь на кровать и поворачиваю его лицом к себе.

— Грейер, почему ты вылил молоко на пол?

— Мне так захотелось, — честно отвечает он, положив ручонки мне на колени.

— Гров, ты очень меня обидел, тем более что именно мне пришлось за тобой убирать. И нехорошо зря оскорблять людей, особенно Марию. Я так расстроилась, когда ты назвал ее тупицей, потому что она мой друг и целый день старается сделать нам приятное.

Я обнимаю его, и он гладит меня по голове.

— Нэнни, спи здесь на полу, ладно? А утром поиграем в паровозики.

— Не могу, Гров. Нужно ехать домой и кормить Джорджа. Ты же не хочешь, чтобы Джордж остался голодным? А теперь выбери книгу, и мы почитаем. Одну.

Грейер идет к книжному шкафу, но тут, к счастью, хлопает входная дверь, и он бежит в холл. Пять минут! До лекции пять минут!

Я следую за ним, и мы оба перехватываем миссис N., облаченную в тренч от Берберри, в нескольких шагах от ее кабинета. Судя по сгорбленным плечам и быстрой походке, она не намеревалась заходить в комнату Грейера.

— Мамочка! — налетает на нее Грейер сзади.

— У меня лекция, — говорю я. — Нужно идти. Видите ли, по четвергам в восемь…

Миссис N. поворачивается ко мне, одновременно стараясь оторвать от себя Грейера.

— Вы наверняка успеете, если возьмете такси, — отвечает она рассеянно.

— Да… но уже восемь, так что… пойду надену туфли. Спокойной ночи, Грейер.

Я мчусь в холл, лихорадочно одеваюсь и надеюсь, что лифт еще не ушел. И слышу, как она вздыхает.

— Мамочка устала, Грейер. Ложись в постель, я прочитаю тебе одно стихотворение из шекспировской хрестоматии и потушу свет.

Спускаюсь вниз, пробегаю мимо швейцара и бешено машу руками, останавливая такси. Хоть бы успеть к заключительной части!

Сажусь в машину, открываю окно, обещая себе, что обязательно поговорю с миссис N. насчет четверга, но в глубине души сознаю, что скорее всего я промолчу.

Несколько дней спустя я обнаруживаю в почтовом ящике, кроме обычных рекламных листков и каталогов, два конверта, заставивших меня призадуматься. Первое послание написано на кремовой бумаге миссис N., которой она обычно пользуется для работы в своем комитете.

Апрель, 30.

Дорогая Нэнни, мне бы хотелось поделиться с вами своими тревогами, которые разделяет также и отец Грейера. Мы обнаружили, что после того, как вы в такой спешке покинули наш дом, под маленькой мусорной корзиной в ванной Грейера оказалась лужа мочи.

Понимая, что занятия в университете отнимают у вас много сил, должна откровенно сказать, что встревожена вашей полной неосведомленностью о вышеуказанной ситуации. В соответствии с нашим соглашением время работы должно быть целиком и полностью посвящено вашему подопечному. Такое пренебрежение обязанностями заставляет усомниться в вашей профессиональной пригодности.

Прошу вас не только вспомнить, но и следовать следующим правилам:

1. Грейер должен ложиться спать в пижаме.

2. Грейеру нельзя пить сок после пяти часов вечера.

3. Вам следует постоянно наблюдать за ним.

4. Вам необходимо знать, где находятся чистящие средства, и при необходимости ими пользоваться.

Надеюсь, вы учтете мои пожелания и позаботитесь о том, чтобы подобное больше не повторялось, в противном случае я не считаю себя обязанной платить вам за этот час. Хочется думать, что нам не придется это обсуждать дважды.

Сегодня Грейер идет играть к Алексу. Желаю вам хорошо повеселиться. Прошу вас забрать мое пальто у портного. Оно должно быть готово после двух.

Искренне ваша

Миссис N.

Так мне и надо.

Второй конверт окантован помидорно-красной рамкой. Я вынимаю пачку стодолларовых банкнот, скрепленных серебряным зажимом для денег с выгравированной буквой N.

Дорогая Нэнни!

Я возвращаюсь из Чикаго на третьей неделе июня.

Буду крайне благодарна, если сумеете купить:

Трюфели «Тьючер» с шампанским — одна коробка.

«Лилле» — шесть бутылок.

Паштет из гусиной печенки — шесть штук.

Стейки — два.

Мороженое с шоколадом «Тодива» — две пинты.

Устрицы — четыре дюжины.

Омары — два.

Лавандовую воду для белья.

Сдачу оставьте себе.

Спасибо. Мисс Ч.

Почему эти женщины помешались на лавандовой воде?

 

Глава 9

О… МОЙ… БОГ!

Сара приоткрывает дверь, насколько позволяет цепочка, выставляя напоказ темно-серую фланелевую пижаму и карандаш, скрепляющий узел светлых волос.

— Так и быть, полчаса. То есть тридцать минут. Я приехала домой подзубрить конспекты к завтрашнему экзамену, а не затем, чтобы рыться в грязном белье N.

— С чего это ты вдруг потащилась через весь город ради какого-то экзамена? — удивляется Джош, когда Сара милостиво снимает цепочку и впускает нас в переднюю фамильного обиталища Энгландов.

— Ты когда-нибудь видел Джил, мою соседку по комнате?

— Вряд ли, — с сомнением качает головой Джош, снимая пиджак.

— Не волнуйся. Много ты не потерял. Она будущая актриса, и ее выпускной экзамен заключается в пятиминутной рольке с несколькими словами, — бросайте вещи прямо на скамью, — поэтому она постоянно торчит посреди комнаты и, сказав: «Черт бы все это побрал», гордо садится на стул и берет журнал. Можете представить, как сложно сидеть и целых пять минут читать журнал. И эту чушь она репетирует денно и нощно!

Сара поднимает глаза к небу.

— Хотите выпить, ребятки?

Мы идем за ней на кухню, обклеенную все теми же обоями с желтыми маргаритками, что и семнадцать лет назад, когда мы с Сарой еще были в детском саду.

— «Сингапур слингс», — требую я фирменный коктейль Сары.

— Будет сделано, — кивает она, дотягиваясь до шейкера и газированной воды для коктейлей, и показывает на длинный зеленый стол у окна. — Садитесь.

— Жаль, что это не круглый стол. Вот было бы классно! Мы могли бы называть себя рыцарями Круглого Стола и носить на гербе трусики, — замечает Джош.

— Джош, — возражаю я, — главное сейчас не трусики, а письмо.

— У нас есть круглый журнальный столик в гостиной, — сообщает Сара.

— Значит, садимся за круглый стол, — решает Джош.

— Нэн, ты знаешь дорогу, — говорит Сара, вручая мне пакет с «пайрит бути».

Я веду Джоша в гостиную и плюхаюсь на ковер рядом с журнальным столиком. Вплывает Сара с подносом «Сингапур слингс».

— О'кей, — объявляет она, осторожно ставя поднос на столик. — Часики тикают — валяй выкладывай.

Я сую руку в рюкзачок, вытаскиваю прозрачный пакет на «молнии» вместе с письмом мисс Чикаго и церемонно выкладываю на середину стола. Несколько секунд мы сидим в молчании, глядя на улики как на яйца, которые необходимо немедленно разбить.

— Черт, как ни говори, а это в самом деле гребаный Круглый Стол с трусиками, — бормочет Джош, потянувшись к пакету.

— Нет! — протестую я, шлепая его по руке. — Трусики остаются на месте: это одно из условий Круглого Стола. Усек?

Джош вздыхает и чинно складывает руки на коленях.

— Как скажешь. Суд просит огласить факты.

— Четыре месяца назад я обнаружила мисс Чикаго, можно сказать, в постели мистера N., а теперь ни с того ни с сего получаю письмо на свой домашний адрес…

— Свидетельство «А», — вставляет Сара, помахивая письмом.

— Следовательно, она знает, где я живу. Выследила! Неужели мне нигде от нее не скрыться?

— Согласитесь, это странно. Переходит все границы, — подтверждает Сара.

— О, так у Нэн есть границы? — хихикает Джош.

Я немедленно впадаю в легкую истерику.

— Вот именно, есть! И проходят как раз через Восемьдесят шестую улицу. Нечего вламываться в мой дом! Мне нужно писать диплом! Сдавать экзамены! Искать работу! А вот чего у меня нет, так это времени! Не могу же я бегать по университету с нижним бельем любовницы мистера N. в рюкзаке!

— Нэн, послушай, — мягко говорит Сара, кладя руку мне на спину, — все зависит от тебя. Не вмешивайся в это дело. Отдай их и забудь.

— Отдать? Кому? — осведомляюсь я.

— Уродине. Пошли по почте это дерьмо, да еще и напиши, что в такие игры не играешь.

— А миссис N.? Если все всплывет наружу и она пронюхает, что я знала и промолчала…

— И что она сделает? Убьет тебя? — удивляется Сара. — Засадит в тюрьму на всю жизнь? — И, подняв стакан, заключает: — Отошли их и увольняйся.

— Нельзя мне увольняться. У меня нет времени искать другую работу, а Настоящая Работа, в той школе, где я сумею убедить их нанять меня, не начнется до сентября. Кроме того… — Я распечатываю пакет чипсов с сыром и, забывая о жалости к себе, признаюсь: — Я не могу покинуть Грейера.

— Рано или поздно придется покинуть, — напоминает Джош.

— Да, если я хочу остаться в его памяти, нельзя уходить со скандалом. Но вы правы. Я отошлю это дерьмо, как выражается Сара.

— И смотри: на все про все у нас ушло двадцать минут, — восхищается Сара. — Десять минут остается на то, чтобы проверить шпаргалки для завтрашнего экзамена.

— Смотрю, в этом доме веселье идет в ритме нон-стоп, — хмыкаю я.

Джош перегибается через столик и обнимает меня.

— Не расстраивайся, Нэн, все обойдется. Подумай только, ведь именно ты предвидела, что трусики мисс Чикаго окажутся черными «танга», причем за несколько месяцев до того, как их нашли. С таким талантом можно денежки загребать!

Я допиваю коктейль.

— Что ж, если знаете игровое шоу, превращающее дар предвидения в наличные, дайте мне знать.

Я обозреваю разъезжающиеся стопки книг, груды фотокопий и пустые коробки из-под пиццы, раскиданные по всей комнате. Все это накопилось с пятницы, когда я вернулась с работы и засела за диплом. Сейчас четыре часа утра, значит, я не разгибаясь писала все сорок восемь часов, что значительно меньше того срока, который первоначально отвела сама себе. Но иного выхода, кроме как оставить Грейера одного в квартире и уйти, просто не нашлось.

Я поглядываю на прислоненный к принтеру конверт из оберточной бумаги. В таком положении он находится уже неделю, со времени исторического совещания рыцарей Круглого Стола. Запечатанный, с наклеенными марками, он дожидается церемонии торжественного опускания в почтовый ящик… после того, как через четыре часа я представлю диплом. И тогда Нью-Йоркский университет и мисс Чикаго имеют все шансы остаться всего лишь полузабытым воспоминанием.

Хватаю очередную пригоршню конфет «M&M's» из пакетика. Мне, вероятно, осталось не больше пяти страниц, но глаза закрываются сами собой. Из-за ширмы вырывается громкий храп. Гребаный волосатый пилот-идиот!

Я потягиваюсь, открываю рот, чтобы зевнуть, но мешает новый булькающий храп, от которого Джордж крадется в угол и зарывается в охапку грязной одежды.

Я так устала, что у меня ощущение, будто мне в глаза песку насыпали. В отчаянной попытке продержаться на плаву еще чуть-чуть я осторожно обхожу завалы, беру в руки наушники и включаю стерео. Потом надеваю на голову и кручу ручку настройки, чтобы найти разухабистую танцевальную музыку. Качаю головой в такт, увеличивая громкость, пока не ощущаю, что рваный ритм просверливает меня насквозь, до самых красновато-серых, надетых на счастье носков. Не выдерживаю, вскакиваю и танцую на маленьком пятачке, насколько позволяет провод наушников. В ушах бьется бой барабанов бонго, и я самозабвенно извиваюсь среди книг с закрытыми глазами, дожидаясь, пока адреналин взбодрит меня.

— НЭН!

Я открываю глаза и отскакиваю при виде Мистера Волосатого Идиота в футболке и трусах.

— КАКОГО ДЬЯВОЛА! СЕЙЧАС И ЧЕТЫРЕХ НЕТ! — ревет он.

— Прости?

Я снимаю наушники, отмечая, что громкости это действие отнюдь не убавило. Он раздраженно тычет пальцем в стерео. Похоже, я увлеклась и не заметила, что во время танца штекер вылетел из гнезда.

Я бросаюсь к музыкальному центру.

— Господи, мне ужасно жаль! Завтра защита диплома. А я на ногах не держусь. Пыталась не заснуть.

Он топает на другой конец студии, ворча в темноту:

— Да что бы там ни было…

— Лишь бы тебя не трогали, — одними губами добавляю я, продолжая про себя: «Пока ты счастлив, доволен и дрыхнешь тут, даже когда Чарлин летает в Йемен ночными рейсами. И пока моя особа, имеющая право посещать ванную только днем, хотя и платит за половину комнаты, тебя не тревожит».

Я пожимаю плечами и возвращаюсь к компьютеру. Четыре часа, пять страниц и еще одна пригоршня конфет. Поехали, Нэн.

Будильник звенит в шесть тридцать, но требуется немало его усилий и злобное «КАКОГО ЧЕРТА!» с другого конца комнаты, чтобы моя налитая свинцом голова приподнялась с подушки. Я смотрю на часы: шестидесяти минут сна за сорок восемь часов вполне должно хватить. Я с трудом разворачиваю туго свернутый клубок тела и беру с пола джинсы.

Розоватый свет пробивается в окно, освещая жуткий беспорядок. Выглядит все так, как будто бы здесь целую ночь на всю катушку гуляли библиотекари.

Громкому жужжанию компьютера вторит птичий щебет. Я перегибаюсь через стул и кликаю мышью, готовясь распечатывать диплом. Выплывает табличка. Я даю команду «ОК», довольная, что компьютер по крайней мере дважды советуется со мной перед принятием важнейших решений. Слышу, как шуршит бумага, вползая в принтер, и, пошатываясь как пьяная, тащусь в ванную почистить зубы. Возвращаюсь и обнаруживаю, что за это время ничего не изменилось.

— Иисусе, — бормочу я, лихорадочно работая мышью. Проверяю состояние печати, смотрю, что в очереди на печать. На экран выплывает сообщение, извещающее, что допущена Ошибка Номер Семнадцать и что я должна либо перезагрузить компьютер, либо вызвать сервис-центр. Превосходно!

Нажимаю кнопку записи и выключаю машину, не забыв предварительно вытащить дискету, на которой находится окончательный вариант, записанный в пять тридцать утра. Снова включаю компьютер, одновременно натягивая ботинки и завязывая свитер вокруг талии. Шесть пятьдесят. Всего час десять до того, как я должна подсунуть это чудище под дверь Кларксона. Нажимаю все клавиши подряд, но экран остается темным. Сердце бешено колотится. Никакие старания не могут воскресить машину. Я хватаю дискету, бумажник, ключи, конверт для мисс Чикаго и вылетаю из квартиры.

Бегу вверх, ко Второй авеню, размахивая руками над головой, в тщетной попытке остановить такси. Вскакиваю в первое же, которое вальяжно подкатывает к обочине, и стараюсь вспомнить, где в лабиринте студенческого городка скрывается компьютерный центр. По какой-то причине память мне отказывает. Подозреваю, что существует некая фрейдистская связь между логистикой и моим страхом перед бюрократией.

— Думаю… это между Западной Четвертой и Бликером… поезжайте в том направлении, и я скажу точнее, когда подъедем ближе.

Водитель отъезжает, резко тормозя перед каждым светофором. Улицы почти пусты, если не считать мусорщиков и мужчин в костюмах и пальто, спускающихся по ступенькам подземки вперед портфелями. Совершенно не понимаю, почему необходимо принести диплом именно к восьми. Некоторые студенты просто посылают дипломы по почте. Ох, кого я дурачу? Получи я такую возможность, сейчас мчалась бы со всех ног в почтовое отделение.

Я выскакиваю из такси на Уэверли-плейс и едва успеваю забрать вещи, прежде чем девица в блестящем платье, со смазанной косметикой отталкивает меня, чтобы занять такси. Я улавливаю безошибочное благоухание хорошо проведенной ночи: пива, бесчисленных сигарет и «Драккар нуар». Утешаюсь тем, что мне в этот момент могло быть куда хуже, окажись на ее месте я, да еще в шкуре первокурсницы!

К тому времени как я едва ли не по запаху нахожу компьютерный центр, расположенный на пятом этаже учебного здания, на часах уже семь пятнадцать.

— Ваше удостоверение личности, — мямлит девица с зелеными волосами и белыми губами из-за большой чашки от «Данкин донатс», поднятой на уровень подбородка. Я роюсь в бумажнике, прежде чем вспоминаю, что упомянутая карточка покоится на дне моего рюкзака, в котором, вероятно, мирно спит Джордж.

— Забыла дома. Но мне всего лишь нужно кое-что распечатать. Пять минут, не больше… Клянусь!

Я хватаюсь за стойку и пристально смотрю на нее. Она возводит вверх сильно накрашенные глаза и неохотно тычет пальцем в висящий на стене список правил.

— Не могу.

— Ладно… видите, вот мои студенческий и читательский билеты. Тут сказано «старшекурсница».

— А снимка нет, — твердит она, перелистывая книжку комиксов.

— ПОЖАЛУЙСТА, умоляю! Умоля-ю! У меня двадцать восемь минут, чтобы распечатать и отдать диплом. Вся моя будущая карьера висит на волоске. Можете следить за мной, пока я печатаю…

Я начинаю задыхаться.

— Мне нельзя оставлять стойку без присмотра. Она отодвигает стол, но не поднимает головы.

— Эй, эй, ты там, в лыжной шапочке! Жердеобразный парнишка с бейджем, свисающим с цепочки на шее, в голубых штанах из лакированной кожи, который все это время возился у ксерокса, лениво оборачивается.

— Хочет распечатать бумаги, а удостоверения нет, — сообщает девица за стойкой справочной.

Парнишка вразвалочку подгребает к стойке. Я касаюсь его руки и напрягаю глаза, пытаясь разобрать имя на бейдже.

— Дилан! Дилан, мне нужна ваша помощь! Проводите меня к принтеру, чтобы я смогла распечатать диплом, который необходимо сдать через двадцать пять минут, за четыре квартала отсюда.

Я стараюсь дышать равномерно и не сходить с ума, пока эти двое совещаются. Он скептически оглядывает меня.

— Беда в том, что многие приходят сюда со стороны. Не студенты, а хотят получить бесплатное обслуживание…

— В половине восьмого утра? Неужели?

Только не сорваться. Только бы не сорваться!

— Послушайте, я даже заплачу за бумагу. Давайте договоримся: вы следите, как я печатаю, и если мы вместе обнаружим что-то постороннее, не относящееся к диплому, можете вышвырнуть меня.

— Ну… — Он прислоняется к стойке. — А если вы из Колумбийского или еще откуда-то?

Со студенческим Нью-Йоркского? — Я помахиваю перед его носом пластиковой карточкой. — Думайте, Дилан! Для чего вам голова? И с какой радости я вдруг примчусь сюда с утра пораньше распечатывать диплом, если свой компьютерный центр находится в трех футах от моей комнаты в кампусе? О Господи, у меня нет больше ни минуты, чтобы спорить с вами! И что теперь? Меня из-за вас выгонят из колледжа или я получу инфаркт прямо здесь, на этом месте, если вы не дадите мне ПЯТИ ГРЕБАНЫХ МИНУТ НА ОДНОМ ИЗ МИЛЛИАРДА ВАШИХ СВОБОДНЫХ КОМПЬЮТЕРОВ!

Для пущего эффекта я стучу в такт словам ключами по стойке. Они тупо глазеют на меня, пока Лакированные Штаны взвешивают все «за» и «против».

— Ладно… так и быть… но если это не ваш диплом, придется его порвать.

Но я уже протискиваюсь к компьютеру, вталкиваю дискету в терминал номер шесть и как сумасшедшая кликаю мышью.

Медленно выплываю из глубин сна и отвожу свитер от лица, чтобы посмотреть время. Я отключилась почти на два часа. Слишком измученная, чтобы добраться до Джоша, каким-то образом, в полном тумане, я нашла этот убогий диван в дальнем углу вестибюля Бизнес-школы, где наконец меня окончательно свалила усталость.

Я сажусь, вытираю натекшую из уголка губ слюну, ловлю похотливый взгляд мужчины, листающего «Уолл-стрит джорнал» в соседнем кресле. Игнорирую его, вынимаю бумажник и ключи из импровизированного сейфа, а именно из-под собственной задницы, где они все это время пролежали в оранжевых подушках, и решаю побаловать себя настоящим кофе-эспрессо.

Иду по Ла-Гуардиа-плейс, где вовсю бушует весна. Майское небо ясно и безоблачно, а деревья перед «Ситибанк» усыпаны бутонами. Я улыбаюсь прохожим. Вот идет женщина, которая взяла быка за рога! Женщина, которая, несмотря на все бюрократические препоны, возможно, окончила Нью-Йоркский!

Я отношу пятидолларовую чашечку кофе на скамейку в парке на Вашингтон-сквер, чтобы понежиться на солнышке, и кладу голову на блестящую черную спинку скамьи из литого железа. В этот час в парке почти нет народу, разве что дети и торговцы наркотиками, но никто не в силах нарушить моего покоя.

К скамье направляется женщина, толкающая клетчатую прогулочную коляску с малышом и сжимающая под мышкой пакет из «Макдоналдса». Садится, поворачивает ребенка к себе лицом, вынимает два макмаффина с яйцом и отдает один питомцу. У наших ног сгрудились голуби, что-то выклевывая в кирпиче. Целый час остается до того, как нужно забирать Грейера из детского сада. Может, поискать в магазинных витринах какой-нибудь миленький сарафанчик, который можно надеть в теплый летний вечер, когда так хорошо пить с Г.С. мартини на берегу Гудзона.

Я наблюдаю, как женщина достает из пакета коробочку с яблочным пирожком, представляю восхитительный вкус, рассеянно смотрю на маленький рюкзак, висящий на ручке коляски. Да… пирожок и молочный коктейль, возможно, шоколадный…

Пытаюсь разобрать рисунок на рюкзачке. Маленькие грушевидные фигурки разных цветов… да это… это же телепузики!

Кофе попадает не в то горло, и я кашляю, выплевывая коричневую струю на добрых три фута.

О Господи. О МОЙ БОГ!

Я пытаюсь отдышаться. Испуганные голуби вспархивают. Перед глазами вспыхивает кадр за кадром: Хэллоуин, поездка домой, норковый воротник миссис N., дремлющий Грейер. Храп мистера N., и что-то непрерывно щебечущая миссис N. Я покрываюсь липким потом. Растираю рукой лоб, стараясь подстегнуть память.

— О мой Бог! — говорю я, отчего испуганная женщина собирает еду и пересаживается на ту скамью, что поближе к улице. В эти последние семь месяцев я каким-то образом ухитрялась начисто выбросить из головы, что, сидя в лимузине, согласилась на поездку в Нантакет! И что несколько порций водки с тоником побудили меня «подписаться» на эту авантюру!

«О. Мой. Бог!»

Я колочу кулаками по скамейке. Дерьмо! Не хочу, не хочу жить с ними в одном доме! Достаточно и того, что я терплю здесь, в городе, когда все-таки могу в конце дня удрать домой! И что теперь? Лицезреть мистера N. в пижаме? В нижнем белье? Да и увидим ли мы его вообще?

На что она надеется? На милый семейный отдых? Или они собираются разделить спальню ширмой? Избить друг друга до полусмерти веслами от каноэ? Поместить мисс Чикаго в домик для гостей?

Мисс Чикаго…

«МАТЬ ТВОЮ!»

Я вскакиваю, охлопывая себя. Мать твою, мать твою, мать твою! Ключи, кофе и бумажник на месте. Нет только гребаного конверта!

Я повторяю свой маршрут, мечусь по тем местам, где могла его оставить: в кафе, на оранжевом диване, около почтового ящика доктора Кларксона…

Стою, задыхаясь, вся в поту, перед справочной компьютерного центра.

— Слушай, ты, вали отсюда, иначе позову охрану, — шипит Дилан, стараясь принять грозный вид.

Я не могу говорить. Мне дурно. Я хотела обрести самостоятельность и сохранить достоинство. А вместо этого оказалась жалкой воровкой, укравшей восемьсот долларов и грязное белье. Я кретинка и преступница.

— Слушай, я не шучу, катись поскорее. С полудня здесь дежурит Боб, а он не такой пушистый, как я.

Точно полдень. Нужно бежать за Грейером и волочь его на день рождения Дарвина.

— ОТСТАНЬ! МНЕ ЭТО НЕ НРАВИТСЯ! — вопит Грейер, лицо которого почти расплющено о металлические поручни, окаймляющие верхнюю палубу прогулочного катера.

Я присаживаюсь на корточки и шепчу в ухо его мучителю:

— Дарвин, если ты немедленно не отойдешь от Греиера, я вышвырну тебя за борт.

Дарвин поворачивается и потрясенно таращится в мое улыбающееся лицо. Добрая Колдунья/ Злая Колдунья после трех часов сна и восьмисот ухнувших в небытие долларов говорит: «Эй, парень, не стоит со мной сегодня связываться!»

Он нерешительно отступает на несколько футов, и Грейер, на щеке которого остался ярко-красный отпечаток железной трубы, цепляется за мою ногу. Грейер стал одним из последних объектов издевательств именинника, как ранее остальные пятьдесят гостей, оказавшихся пленниками на взятом напрокат прогулочном катере.

— Дарвин! Милый. Пора подавать именинный торт! Иди к столу, и Сайма поможет тебе со свечками.

К нам скользит миссис Цукерман в изящных балетках от Гуччи. Сказочное видение в розовом и золотом, залитое бриллиантами, сверкающими нестерпимым блеском на жарком солнце.

— Ну, Грейер, что с тобой? Не хочешь торта?

Она направляет свое трехсоттысячедолларовое сияние в сторону Грейера и опирается о поручень рядом со мной. Я слишком устала для светской беседы, но все же в состоянии нацепить на физиономию то, что, надеюсь, можно назвать очаровательной улыбкой.

— Чудесный праздник, — бормочу я, сажая Грейера себе на бедро подальше от беды, чтобы он мог увидеть белоснежный торт.

— Мы с Саймой планировали его несколько месяцев. Пришлось поломать головы, чтобы превзойти прошлогоднее празднество в Грейси-Мэншн, но я сказала: «Помните, Сайма, творчество — это часть той особенной атмосферы, которую вы принесли в нашу семью, так что дерзайте!» И, позвольте заверить, она оказалась на высоте!

С кормы доносятся вопли, и Сайма в панике мчится мимо нас. Ее преследует Дарвин с горящей зажигалкой от Тиффани.

— Дарвин, — небрежно журит его мать. — Я просила тебя лишь помочь Сайме, а не сжигать ее!

Весело смеясь, она берет у него зажигалку, опускает крышечку и отдает покрасневшей Сайме.

— Смотрите, — строго наказывает она, — чтобы в следующий раз он не бегал с ней. Надеюсь, не стоит напоминать вам, что это подарок его деда!

Сайма, не поднимая глаз, принимает серебряный цилиндр. Потом берет Дарвина за руку и деликатно тянет назад, к торту.

Миссис Цукерман наклоняется ко мне, и золотые буквы на ее очках сверкают.

— Мне так повезло! Мы почти как сестры.

Я улыбаюсь и киваю. Она кивает в ответ.

— Пожалуйста, передайте привет маме Грейера и обязательно скажите, что я добыла для нее потрясающего адвоката по бракоразводным делам. Он выиграл моей подруге Элис десять процентов сверх оговоренного в брачном контракте.

Я инстинктивно кладу руку на голову Грейера.

— Что же, желаю приятно провести время.

Она перекидывает волосы на другое плечо и возвращается к свалке вокруг торта. Полагаю, пребывание мистера N. в Йель-клубе стало общеизвестным достоянием.

— Ну, Гров, как насчет торта?

Я перебрасываю его на другое бедро, поправляю галстук и касаюсь щеки, на которой все еще пламенеет отпечаток.

У него совершенно мутные глаза. Очевидно, бедняга измучен не меньше меня.

— Живот болит. Мне нехорошо, — бормочет он.

Я лихорадочно вспоминаю, где видела туалет.

— Как именно болит? — спрашиваю я в надежде отличить симптомы морской болезни от страданий четырехлетнего ребенка.

— Няня, я…

Он стонет, прежде чем рвануться вперед и согнуться в приступе рвоты. Я едва успеваю направить струю за борт, в воды Гудзона, так что на мой свитер попадает едва ли треть.

— Гровер, ты очень устал, — шепчу я, гладя его по спине. Вытираю его рот ладонью, и он согласно кивает в ответ.

Два часа спустя Грейер держится за ширинку и нетерпеливо притопывает кроссовками в вестибюле собственной квартиры.

— Гров, пожалуйста, продержись хотя бы еще секунду. Я изо всех сил толкаю дверь, и она наконец поддается.

— Давай же! Беги!

Он пулей проскакивает мимо меня.

— Ой!

Слышится грохот. Я открываю дверь чуть шире и вижу Грейера, распростертого на груде пляжных полотенец. Рядом валяется картонка для шляп.

— Грейер, ты в порядке?

— Вот было классно, Нэнни! Тебе следовало бы видеть это, приятель! Стой здесь, я сейчас повторю.

— Ну уж нет.

Я сажусь на корточки, стаскиваю с него «найки» и загаженную ветровку.

— В следующий раз тебе может не повезти. Иди писай.

Он убегает. Я осторожно переступаю через картонку, гору полотенец, два пакета с эмблемой «Лилли Пулитцер» и мешок с брикетами древесного угля. Значит, мы либо отправляемся в Нантакет, либо переезжаем в предместье.

— Нэнни, это вы?

Я оглядываюсь и вижу, что обеденный стол полностью завален летней одеждой мистера N. То есть теми вещами, которые мы с Конни не запаковали.

— Да. Мы только что приехали, — откликаюсь я, отодвигая два пакета от Барниз.

— Вот как?

Появляется миссис N. с охапкой кашемировых свитеров в пастельных тонах. При виде меня она слегка морщится.

— Почему вы так испачканы?

— Грейеру стало плохо…

— Мне хотелось бы, чтобы вы лучше следили за тем, что именно он ест на этих праздниках. Как миссис Цукерман?

— Передает вам привет…

— Она так изобретательна. Устраивает лучшие дни рождения во всем городе!

Она выжидающе смотрит на меня, очевидно, желая услышать подробности, вплоть до театра марионеток и комедии дель арте. Но я слишком измотана.

— Она… э… просила сказать…

— Да?

Я собираюсь с духом.

— Она… говорит… что знает… очень хорошего адвоката…

— Нэнни, — ледяным тоном заявляет она, — это одежда моего мужа для поездки в Нантакет.

Она отворачивается от меня, и ее голос мгновенно становится задорно-жизнерадостным.

— Я сама еще не начала собираться. Никто не может объяснить, какая ожидается погода. Некоторые наши друзья сварились, другие же едва не превратились в сосульки.

Она бросает свитера на стол, посылая во все стороны мячики свернутых теннисных носков.

— Мария!

Из кухни немедленно возникает Мария:

— Да, мэм?

— Не могли бы вы сложить это?

— Да, мэм. Сейчас.

Она снова исчезает на кухне.

— Не собираюсь брать с собой гору чемоданов, но и не желаю стирать, пока я там, и к тому же понятия не имею, есть ли на острове приличная химчистка. Кстати, хорошо, что вспомнила. Мы улетаем пятнадцатого, ровно в восемь утра.

— Это пятница?

Она непонимающе смотрит на меня.

— Простите, не собиралась перебивать вас, но пятнадцатое — день окончания университета.

— И?..

— Следовательно, я не смогу уехать в восемь…

— Вряд ли из-за вас мы сможем задержаться в городе, — бросает она, направляясь к валяющимся в холле пакетам.

— Нет, но дело в том, что моя бабушка устраивает вечеринку в мою честь, так что до субботы я должна оставаться в городе, — продолжаю я, следуя за ней.

— Но аренда начинается в пятницу, так что нам нельзя откладывать отъезд, — отвечает она, словно объясняя очевидную истину Гроверу.

— Понимаю и наверняка сумею прибыть автобусом в субботу. Часам к пяти или около того.

Я тащусь за ней в столовую, где она прибавляет пакеты к общей груде.

— То есть вы хотите сказать, что из четырнадцати дней, которые вы должны были провести с нами, два дня будете заняты в другом месте? Не знаю, Нэнни. Просто не знаю. В пятницу мы приглашены на ужин к Блюверам, а в субботу — на барбекю к Пирсонам. Просто не знаю. — Она вздыхает. — Мне нужно подумать.

— Мне искренне жаль. Будь это что-то другое… но не могу же я пропустить церемонию выдачи дипломов!

Я наклоняюсь, чтобы подобрать раскатившиеся носки.

— Наверное, вы правы. Но все же мне нужно обсудить это с мистером N., и я дам вам знать.

«Что обсудить? Могу я пропустить собственный праздник или нет?»

— Кроме того, я хотела бы поговорить насчет жалованья: на этой неделе мне нужно платить за квартиру.

«И я вот уже три недели ни цента от тебя не вижу! Мало того, должна подружке твоего муженька восемь сотен!»

— Я была ужасно занята. Попробую на этой неделе добраться до банка. Как только вы подсчитаете, сколько часов отработали, и я просмотрю цифры…

Миссис N. осекается, заметив выглядывающего из-за угла голого Грейера.

— ГРЕЙЕР! — визжит она. Мы оба замираем. — Ты помнишь главное правило этого дома?

Грейер шмыгает носом и говорит:

— Никаких пенисов в доме.

— Верно. Никаких пенисов в доме. Где остаются пенисы?

— Пенисы остаются в спальне.

— Именно в спальне. Нэнни, позаботьтесь, чтобы он оделся.

Грейер торжественно шествует передо мной, скользя по мрамору босыми ступнями.

На полу ванной валяется скомканная одежда.

— Со мной случилась неприятность. Он толкает ногой деревянную машину.

— Ничего страшного.

Я собираю одежду и включаю теплую воду.

— Давай помоем тебя, приятель, ладно?!

— О'кей, — соглашается он и протягивает мне руки. Я снимаю грязный свитер и подхватываю его. Пока наполняется ванна, я хожу взад-вперед, укачивая Грейера. Его головенка лежит у меня на плече. Заснул он, что ли?

Я подхожу к зеркалу, набрасываю на Грейера полотенце, чтобы не замерз, и вижу, что он сосет большой палец.

Нэнни!

Не знаю, включи, ™ ли вы в свои расчеты паром, но я должна заметить, что это увеличивает общее время поездки не менее чем на час. И мне пришло в голову, что вы могли бы: а) уехать в пятницу одиннадцатичасовым автобусом, что позволило бы прибыть в Нантакет в шесть утра субботы, или б) выехать в шесть утра в субботу. Таким образом, вы как раз успели бы до начала барбекю.

Дайте мне знать.

Дорогая миссис N.!

С вашей стороны очень любезно позаботиться о моем своевременном прибытии в Нантакет, и хотя я никоим образом не хотела бы причинять вам неудобства, все же считаю, что будет крайне непрактично выехать ранее определенного времени, поскольку в пятницу вечером я должна посетить несколько мероприятий, связанных с вручением дипломов. Я буду в Нан-такете к семи часам вечера и, разумеется, не ожидаю, что мне оплатят пропущенные дни.

Кстати, об оплате: не найдется ли у вас времени заглянуть в банк, поскольку мне необходимо внести деньги за квартиру? К записке, как вы просили, прилагается подсчет отработанных часов. Еще раз позвольте поблагодарить вас за заботу. Спасибо.

Нэнни.

Нэнни!

Я несколько сбита с толку вашим негативным отношением к нашему отъезду. Однако я все же надеюсь, что мы придем к компромиссу. Может, вы сумеете прибыть к трем и возьмете такси до дома Пирсонов?

Дорогая миссис N.!

Поскольку я готова сделать для вас все на свете, вполне возможно, что сумею успеть к шести.

Нэнни.

Нэнни!

Ничего страшного. Можете не беспокоиться. Горничная, которую прислало агентство по найму прислуги, согласилась присмотреть за Грейером до вашего приезда.

P.S. Я хотела бы обсудить с вами вопрос, касающийся нескольких обозначенных в вашем списке часов (третья среда). По-моему, в тот день я брала Грейера за покупками.

Дорогая миссис N., я вполне согласна с вами насчет третьей среды. Кроме того, как было уже упомянуто, в четверг я должна уйти в два, поскольку у меня защита диплома.

Спасибо, Нэнни.

Дорогая миссис N.!

Всего лишь краткое напоминание о том, что завтра у меня защита диплома и я должна уйти ровно в два. Было бы очень неплохо, если бы вы сумели заплатить мне.

Дорогая миссис N.!

Встречаемся в два!

— Где она?

Я в миллионный раз за последние пять минут смотрю на вмонтированные в плиту часы. Два двадцать восемь. Ровно через сорок семь минут начинается защита. Моя академическая карьера достигнет кульминации без меня, потому что профессорской комиссии придется спрашивать о развитии детей у пустого стула!

— Не кричи! — просит Грейер, хмуря брови.

— Прости, Гров. Отпустишь меня на секунду?

— Хочешь писать?

— Да. Не забудь свое молоко.

Я оставляю его расправляться с дыней, бегу в ванную для прислуги, поворачиваю кран, закрываю дверь, спускаю воду и ору в полотенце:

— МАТЬ ТВОЮ!!!

Махровая ткань заглушает крик.

— Где она шляется, тварь этакая! Мать ее за ногу! Я сажусь на пол. В глазах саднит от слез.

— Мать твою.

Мне следовало помадой написать «два часа» на каждом зеркале в доме! Приколоть огромную двойку к краю ее паш-мины, когда сегодня утром она входила в лифт!

Меня так и подмывает схватить Грейера и ринуться на Мэдисон-авеню, выкрикивая ее имя в стиле Марлона Брандо.

Напряжение выливается в молчаливый истерический смешок. Слезы уже так и льются по лицу.

Я глубоко вздыхаю, легонько шлепаю себя по щекам, вытираю глаза и стараюсь взять себя в руки. Ради Гровера. Но все еще тихо хихикаю, когда возвращаюсь на кухню и вижу склонившуюся над Грейером миссис N.

— Нэнни, я буду крайне благодарна, если вы не будете оставлять Грейера одного с обеденным прибором!

Я смотрю на ложку, мирно лежащую на подставке рядом с тарелкой.

— Простите…

— Боже, какая вы нарядная!

Она берет кусочек дыни с тарелки Грейера.

— Спасибо, но у меня сегодня защита диплома, которая начинается через тридцать пять минут.

Я направляюсь к двери.

— А-а, верно. Я что-то припоминаю.

Миссис N. неторопливо ставит на разделочный стол сумку от Келли из кожи аллигатора.

— Сегодня утром я успела заехать в банк. Сядем в моем кабинете и просмотрим список, который вы мне отдали…

Она вытаскивает конверт.

— Здорово, спасибо, но мне пора бежать, — отвечаю я не оборачиваясь. Она вопросительно вскидывает брови:

— А мне казалось, что это нужно сделать сегодня.

— Да, но если я не уйду сейчас, наверняка опоздаю, — откликаюсь я из холла, где оставила заметки.

Она громко вздыхает, отчего я немедленно вновь оказываюсь на кухне.

— Будь умницей, няня! — наказывает Грейер, приподнимаясь на стульчике. — Будь умницей!

— Спасибо, Гров.

— Я чрезвычайно занята, и поэтому сейчас самое подходящее время обсудить этот вопрос. Боюсь, другого случая уже не подвернется. Не знаю, смогу ли я поговорить с вами в другой раз. Я специально добиралась до банка…

— Прекрасно. Давайте сейчас. Спасибо.

Я выхватываю из стопки бумаг напечатанный, сто раз проверенный подсчет всех часов, проведенных с Грейером, за последние пять недель.

— Итак, как видите, в среднем сумма колеблется от четырех до пяти сотен в неделю.

Она несколько минут изучает бумагу, пока я переминаюсь с ноги на ногу.

— Это немного больше, чем мы обсуждали ранее.

— Да, но первый список я отдала вам две недели назад, и с тех пор набралось еще больше шестидесяти часов.

Она снова вздыхает и принимается отсчитывать двадцатки и пятидесятки, медленно ощупывая каждую, дабы убедиться, что банкноты не слиплись. Потом протягивает мне. Браслеты лиможского фарфора от Гермеса негромко позвякивают.

— Довольно большая сумма, не находите?

Я улыбаюсь в ответ.

— Набралось за пять недель.

Поворачиваюсь и иду к выходу, мимоходом погладив Грейера по голове.

— Желаю хорошо провести день, ребята.

Шлепаю сгустки кондиционера на волосы и втираю в голову идею о немедленном увольнении. Живо воображаю, как стою под навесом перед домом 721 по Парк-авеню и награждаю мистера N. и миссис N. добрым старым мультяшным пинком, от которого оба летят в живую изгородь. Заманчиво. Но при воспоминании о Грейере кадры начинают расплываться. Гровер, в своем длинном галстуке, выжидающе смотрит на меня, пока родители барахтаются в аккуратно подстриженных кустах.

Я пожимаю плечами и подставляю лицо под горячую воду. А деньги? Меня тошнит при мысли о необходимости отправить мисс Чикаго почти половину того, что наконец соизволила отдать миссис N.

Нить моих размышлений прерывает тихое мяуканье. Откинув занавеску, я вижу Джорджа, чинно стоящего возле ванны в ожидании, пока я брызну на него. Я лью ему на головку несколько капель воды, и он прячется.

По крайней мере у меня есть спокойная ночь, чтобы отпраздновать успешную защиту диплома. А впереди еще одиннадцатичасовое телефонное свидание с Г.С.

Я заворачиваюсь в полотенце, подбираю одежду, гашу свечу. Открываю дверь ванной и замираю, услышав голоса, доносящиеся из дальнего конца квартиры. Моей части квартиры, чтобы быть точной.

— Хелло! — окликаю я, жмурясь от яркого света. Сразу можно понять, когда Чарлин дома: она всегда включает каждую лампу в квартире.

— Это я, — глухо отзывается Чарлин.

Сердце у меня падает. Я покрепче закутываюсь в полотенце, прохожу мимо ее ширмы на свою сторону комнаты. Моя настольная лампа бросает отблески на свечу, которую я зажгла перед тем, как идти под душ. Чарлин вместе с Волосатым Пилотом измеряют мою кровать.

— Что это тут творится, Нэнни? — замечает она, нажимая кнопку рулетки. — Иди сюда, и обмерим этот угол.

Волосатый протискивается мимо меня, едва не наступив на Джорджа, и становится рядом со стерео.

— Сегодня я защищала диплом, так что все вечера проводила в библиотеке.

Я отступаю с дороги, наспех сворачивая белье в комочек и запихивая под мышку.

— Простите, я ничем не могу помочь?

Она отдает ему конец рулетки и шагает к противоположной стене.

— Я хотела посмотреть, войдет ли сюда диван.

В животе у меня неприятно сосет. Вот тебе и спокойный вечер, о котором я мечтала!

Она встает, отряхивая синюю юбку.

— Нэнни, я хотела поговорить с тобой на этой неделе, но ты не отвечала на звонки.

— Срок моей аренды кончается. В конце месяца переезжаю сюда! — спешит меня обрадовать Волосатый.

Фантастика!

— У тебя две недели, чтобы найти что-то еще. По-моему, времени достаточно, — вторит она, хватая карандаш, чтобы записать результаты измерений на клейком листочке. — Джули и ее жених придут через час, чтобы поиграть в карты. Не возражаешь? Господи, как здесь душно! Опять принимаешь душ в темноте? Чудачка!

Она укоризненно качает головой. Я сохраняю спокойствие, хотя дается это нелегко. Чарлин уходит. Волосатый следует за ней, едва избежав атаки Джорджа.

— Я как раз ухожу, — бормочу я в пол. Джордж становится на задние лапы, чтобы поймать падающие с моих волос капли. Я тянусь к телефону в надежде, что Джош будет рад меня слышать.

Наутро я роюсь во всех карманах, пока не нахожу салфетку, на которой Джош записал телефон риелторов. Наскоро произношу молитву всех бездомных и набираю номер.

— Э-э-ллоу… — отвечает ужасающий нью-йоркский акцент после седьмого звонка.

— Алло, я ищу Пэт.

— Она здесь больше не работает.

— Вот как? Что же, может, вы сумеете мне помочь? Мне нужно снять однокомнатную квартиру к первому июля.

— Невозможно.

— Что?

— Никак невозможно. Сейчас начало месяца. Если вы хотели квартиру к июлю, то нужно было показаться в конце месяца да еще с пачкой бабок… скажем, с двенадцатью сотнями для начала, тогда и поговорить было бы о чем.

— Наличными?

— Наличными.

— Простите, двенадцать сотен наличными?

— Именно. Для домохозяина. Аренда за первый год наличными.

— За весь первый год?

— Кроме того, вы должны принести подтверждение того, что ваш годовой доход в сорок четыре раза превышает сумму годовой арендной платы, а также заявления ваших гарантов…

— Моих кого?

— Гарантов, людей, которые гарантируют, что плата будет вноситься вовремя, даже если вы умрете. Обычно гарантами выступают родители. Но они должны жить в регионе трех штатов, чтобы их доходы не только поддавались проверке, но и по меньшей мере в сто раз превышали бы годовую арендную плату.

— По-моему, это уж чересчур. Мне необходима всего лишь однокомнатная квартирка, ничего роскошного.

— О Господи! Это июнь! Июнь, когда каждый американец в возрасте до тридцати заканчивает что-то и перебирается сюда.

— Но все это наличными?

— Милочка, ребятки с Уолл-стрит выпрашивают денежки на переезд у своих компаний. Хотите обскакать их, гоните монету.

— Иисусе!

Она шумно вздыхает.

— Сколько собираетесь потратить?

— Ну… не знаю… шесть, семь сотен.

— В месяц?

В трубке слышится хриплое кудахтанье.

— Милочка, сделайте нам всем одолжение, купите «Войс» и поищите такую же бедолагу, которая захочет снять квартиру на паях.

— Но я собиралась жить одна…

— В таком случае я бы сняла квартиру в Куинсе и запаслась бы газовым баллончиком.

— А в Бруклине ничего нет?

— Мы не имеем дел с окраинами.

Она вешает трубку.

Я покрываюсь мурашками, слыша со стороны ширмы Чарлин отчетливый хруст разрываемой упаковки с презервативами. Брр! Бросаюсь на кровать и сую голову под подушки. Какое, к черту, увольнение! Ко дню выдачи дипломов я стану на коленях умолять миссис N. позволить мне пожить у нее!

Г.С. в последний раз кружит бабушку на танцевальном пятачке под звуки сальсы в исполнении оркестра, нанятого ею на этот вечер в любимом мексиканском ресторанчике. Сегодня ее квартира залита светом цветных бумажных фонариков.

— Он еще и танцевать умеет! — кричит она в нашу сторону, подхватывая широкую испанскую юбку. Мы с родителями сидим на террасе и пьем шампанское. Мама наклоняется ко мне:

— Он ужасно милый.

— Знаю, — гордо киваю я.

— Эй, поосторожнее в присутствии отца, — шутит па.

Вечер выдался теплым, и бабушка накрыла столы прямо здесь и пригласила всех друзей — и моих, и семейных, так что праздник получился довольно оживленным.

— Вон тот парень хочет заплатить мне за то, что вылепит мои локти! — поражается Сара, подходя к столу с двумя кусочками торта на тарелочках и вручая одну моей матери.

— Ну да… конечно… начинается с локтей… — предостерегает па.

Песня заканчивается, Г.С. и бабушка аплодируют музыкантам.

— Дорогая! — восклицает бабушка, подплывая к нам под руку с Г.С. — Ты попробовала торт?

— Да, ба.

— Ты! — Бабушка тычет пальцем в растянувшегося на шезлонге сына. — Растряси жирок и потанцуй с женой!

Мама встает, протягивая руку отцу, и они начинают лениво покачиваться в такт музыке.

— Как тут мои дорогие? Еды и выпивки достаточно?

— Божественная вечеринка, Френсис, — благодарит Сара. — Прошу простить, но мне нужно присмотреть за Джошем. Как бы он не распростился со съеденной паэльей!

Она исчезает за толпой танцующих. Я откидываюсь на спинку стула и смотрю на звезды.

— Как странно, что больше не нужно ходить на лекции…

— Жизнь — это постоянная учеба, дорогая, — поправляет бабушка, доедая остатки папиного торта.

Значит, я учусь общаться с риелторами, — жалуюсь я, берясь за вилку и помогая ей. — После того как вернусь из Нантакета, у меня остается всего один уик-энд, чтобы найти жилье и вывезти вещи от Чарлин.

— Для тебя — миссис Волоссато, — вмешивается Г. С. Бабушка сжимает мои пальцы рукой, унизанной браслетами.

— Ужасно жаль, что ты не можешь пожить у меня, я уже переоборудовала гостевую комнату для гончарного круга Орва.

Орв собирается жить у бабушки вот уже второе лето. Это давняя ее традиция: принимать у себя начинающих художников со всех концов света. В обмен на щедрый стол и крышу над головой они учат ее своим ремеслам.

— Уверена, ты обязательно что-нибудь найдешь.

— Я тоже, дорогая, — вторит Г.С., подражая ликующему тону бабушки.

Она подмигивает ему, встает, и я замечаю блеск чего-то синего у нее на шее.

— Новое ожерелье, бабушка? Очаровательно.

— Правда? На прошлой неделе я была в «Бенделе» и увидела эти маленькие лакированные буквы.

Она приподнимает крошечные F и Q, свисающие с золотой цепочки.

— Остались только они. Остальной алфавит, должно быть, распродали. Неплохая шутка, верно? «FQ»! Только нужно произносить как можно быстрее.

Она громко смеется, возвращается к гостям, и я впервые за этот вечер остаюсь наедине с Г.С.

— Пойдем, — тихо говорит он мне, беря за руку и подводя к каменной балюстраде, выходящей на парк. — У тебя классная семья.

— Веришь или нет, но я не жалуюсь, — отвечаю я, обнимая его за плечи, и мы вместе смотрим на город.

— Я буду ужасно скучать, — признается он, стискивая меня.

— Еще бы! Пока ты весело проводишь время в Амстердаме с порнозвездами, забиваешь косячки…

— Это Гаага! Добрых двадцать минут от всей этой роскоши! Ни порнозвезд, ни косячков. Только я, тоскующий по тебе, и толпа политических заключенных со своими бедами.

Я поворачиваю голову, встаю на цыпочки и тянусь поцеловать его.

— Эти политические заключенные… нытье, нытье и нытье.

Он чмокает меня в кончик носа, а потом в лоб.

— А как насчет тебя? Загораешь на пляже с телохранителями, парнями из бассейна, лодочных станций…

— О Боже мой! Какие там пляжи! Я ведь еду не на Ривьеру, а в какой-то вонючий Нантакет! — взрываюсь я, ударяя кулаком по перилам. — Черт! Я забыла проверить автоответчик.

— Нэн! — стонет он, закатывая глаза.

— Погоди, погоди, погоди… это всего две минуты. Позвоню к себе и узнаю, в какое время они собираются встретить меня завтра с парома. Не шевелись, сейчас вернусь.

Я иду в спальню бабушки, поднимаю трубку семужно-розового телефона на ночном столике и сдвигаю вышитые подушки, чтобы устроиться на атласном покрывале. Набирая на клавиатуре код автоответчика, оглядываю комнату. Мягкий свет напоминает мне детство, когда я часто ночевала у бабушки и она всегда оставляла лампу включенной, пока не усну.

Голос миссис N. Слова ледяными кубиками падают за вырез моего платья.

— О, Нэнни, хорошие новости! Наши друзья Хорнеры вылетают завтра в девять и любезно предлагают взять вас с собой. Так что вы будете в Нантакете к девяти тридцати утра. Видите ли, Нэнни, это очень близкие друзья, поэтому я рассчитываю, что вы будете пунктуальны. Приезжайте в аэропорт округа Уэстчестер, в зону частных самолетов. Для этого нужно сесть на семьдесят пятый маршрут Метро-Норт, а потом такси, или что-то в этом роде, чтобы добраться до аэропорта. У Хорнеров три девочки, так что вы сразу их увидите. Поймите, они делают нам одолжение, так что вы просто не можете опоздать. Я считаю, что лучше всего быть на вокзале Гранд-Сентрал без десяти семь, чтобы осталось достаточно времени…

Биип.

— Ваш автоответчик меня прервал. Пожалуйста, заодно заберите статью о болезни Лайма, которую я оставила для вас у Джеймса. Ужасно. Кроме того, обязательно найдите репеллент от комаров для четырехлетнего ребенка. Убедитесь предварительно, что он гипоаллергенный, иначе у Грейера появится раздражение на коже. И будьте добры заглянуть к Поло и купить шесть пар белых хлопчатобумажных гольфов. Возьмите туфельку Грейера, чтобы подобрать нужный размер. Я оставила пару у Джеймса, так что захватите их вместе со статьей. Кажется, все… Увидимся завтра.

Бииип.

— Нэнни…

Я не сразу узнаю голос.

— Что касается моего письма с инструкциями: завтра я приезжаю в Нью-Йорк и буду жить на Парк-авеню. Надеюсь, вы без особых трудностей нашли паштет из гусиной печенки. Желаю хорошо провести время в Нантакете. Пожалуйста, передайте Грейеру привет от меня.

 

Глава 10

И МЫ УСТРОИЛИ ЕЙ ОПЛАЧЕННЫЙ ОТПУСК

— До свидания! — кричат Хорнеры из машины, отъезжающей со стоянки нантакетского аэропорта.

Я остаюсь одна на обочине, у края бетона.

Сажусь на свой рюкзак, подавляя рвотные спазмы: вполне естественное состояние для того, кто сейчас провел двадцать пять минут в шестиместном самолетике, преодолевшем проливные дожди, неумолимый туман и страшную болтанку в компании четырех взрослых, троих детей, золотой рыбки, морской свинки и золотистого ретривера. Только тревога за девочек Хорнеров мешала мне дико орать при очередном провале в воздушную яму.

Я кутаюсь в свитер, морщась от соленого ветра, и жду.

И жду.

И жду.

— О нет, все в порядке, все преееекрасно. Нет, я не гуляла допоздна на вечеринке в честь окончания университета! Нет, не спешите, я спокойно посижу здесь, под ледяной моросью. Нет, самое главное, что я здесь, в Нантакете, и что вы и ваша семья могут вздохнуть спокойно, зная, что я где-то здесь, в пределах десяти миль. А важнее всего то, что я не живу своей жизнью и не занимаюсь тем, чем должна бы заниматься, а перманентно виляю хвостиком, прислуживая тебе и твоей гребаной семейке…

Подкатывает «ровер» и, едва сбрасывая скорость, делает поворот. Миссис N. приглашающе машет рукой.

— Нэнни! — вопит Грейер. — У меня кокичу!

Едва я открываю дверь, он сует мне под нос желтую японскую игрушку. Из полуоткрытого багажника выглядывает длинное каноэ, нависающее над пассажирским сиденьем.

— Нэнни, поосторожнее с лодкой. Она антикварная, — гордо объявляет миссис N.

Я пролезаю под каноэ, ставлю рюкзак между ногами и подаюсь вперед, чтобы в знак приветствия похлопать Грейера по ноге.

— Эй, Гров, я по тебе скучала.

— Здесь изумительный антиквариат. Я надеюсь найти круглый столик для гостевой комнаты.

— Мечтать не вредно, крошка, — ворчит мистер N. Она, не обращая внимания, смотрит на меня в панорамное зеркало.

— Расскажите скорее, что там было в самолете?

— Э… коричневые кожаные сиденья, — бормочу я, опустив голову на грудь.

— Вам подавали что-то?

— Спросили, хочу ли я арахиса.

— Вам так повезло! Джек Хорнер — знаменитый дизайнер обуви. И я просто обожаю Кэролайн! В прошлом году помогала проводить избирательную кампанию ее брата. Какая жалость, что они живут в Уэстчестере, иначе мы могли бы стать лучшими подругами.

Она проверяет свои зубы в зеркале.

— А теперь насчет плана на сегодняшний день. Оказалось, что барбекю у Пирсонов, в сущности, официальный прием, так что, думаю, вам, ребята, неплохо бы провести время дома. Расслабьтесь и наслаждайтесь.

— Здорово. Можно спокойно повеселиться.

Я пытаюсь заглянуть в лицо Гровера, представляя, как мы лежим на газоне в одинаковых шезлонгах.

— Кстати, Кэролайн хотела позвонить насчет ужина, так что просто дайте ей номер моего сотового. Я оставила его рядом с телефоном на кухне.

Огромное спасибо, потому что у меня обычно уходит около десяти с половиной месяцев, чтобы запомнить десять цифр номера.

Мы сворачиваем с шоссе на дорогу, вьющуюся между густых деревьев, и я, к своему удивлению, вижу, что на многих еще нет листьев.

— Здесь выдалась холодная зима, — поясняет миссис N., словно читая мои мысли.

Дорога делает поворот, и перед нами вырастает странноватое сооружение, которое нельзя назвать иначе, как длинным ветхим бунгало неопределенного стиля начала пятидесятых. Белая краска отслаивается, в сетчатой двери зияет дыра, а с водосточного желоба опасно свисает кусок покрытия.

— Ну вот мы и прибыли. Добро пожаловать. Каса-Крэп, — объявляет мистер N., выходя из машины.

— Дорогой, по-моему, мы договорились…

Она выскакивает и бежит за ним, оставляя меня вытаскивать Грейера и мои вещи. Я придерживаю для Грейера то, что осталось от сетчатой двери, хотя он, возможно, вполне сумеет пролезть в дыру.

— Милый, не моя вина, что фотографии риелтора устарели!

— Я просто хочу сказать, что за пять тысяч долларов в неделю ты могла бы постараться побольше узнать о том месте, где собиралась провести лето!

Миссис N. с сияющей улыбкой поворачивается к нам:

— Грейер, почему бы тебе не показать Нэнни ее комнату?

— Пойдем, Нэнни, это правда-правда здорово!

Я следую за ним на второй этаж, к маленькой комнатке в конце коридора. Две двуспальные кровати стоят рядом под скошенным низким потолком, и на одной лежат вещички Грейера.

— Ну ведь классно, Нэнни, верно? Мы здесь будем ночевать! Все время!

Он плюхается на кровать и весело подпрыгивает. Я сгибаюсь в три погибели, боясь удариться головой. И выуживаю свитер и джинсы: в Нью-Йорке настоящее лето, и я оптимистически напялила шорты.

— О'кей, Грейер. Я только хотела переодеться.

— И я увижу тебя голую?

— Нет, я пойду в ванную. Подожди здесь. Где тут ванная?

— Там.

Он показывает на дверь напротив. Я толкаю ее.

— ААААААаааааааааааааа!

И оказываюсь перед сидящей на унитазе маленькой рыжеволосой девочкой.

— Как ты смеешь?! Это моя частная жизнь! — визжит она, а я так теряюсь, что бормочу:

— Прости…

Захлопываю дверь и перевожу дух.

— Грейер, кто это?

— Карсон Спендер. Она останется у нас на уик-энд.

— О'кей.

Внизу слышен шум колес. Я подхожу к окну и вижу, как мистер N. отводит машину за дом. Иду в коридор, к пыльному маленькому оконцу, выходящему на океан, и вижу, как «рейндж-ровер» встает рядом с еще четырьмя автомобилями, запаркованными у разросшейся живой изгороди. На заднем газоне бегают с десяток ребятишек.

— Гровер! — зову я.

Громко топая, он бежит ко мне. Я поднимаю его повыше, чтобы он мог взглянуть в окно.

— Кто эти дети?

— Не знаю. Просто дети.

Я целую его в макушку и ставлю на пол. Дверь ванной открывается, и Карсон, окинув меня злобным взглядом, марширует вниз.

— Грейер, подожди меня, я в два счета переоденусь.

— Хочу с тобой, — упрямится он и тоже идет в комнату.

— Ладно, постой за дверью. Я пытаюсь закрыть дверь.

— Нэнни, ты знаешь, я этого не люблю.

Я осторожно прикрываю дверь и снимаю шорты.

— Нэнни! Ты меня слышишь?

— Да, Гров.

Он просовывает пальчики под дверь.

— Поймай пальцы! Поймай, Нэнни!

Несколько мгновений я смотрю на них, прежде чем встать на колени и осторожно пощекотать. Он восторженно хихикает.

— Знаешь, Гров, — говорю я, вспоминая первую неделю, когда он закрыл меня в вестибюле, — я тоже высунула палец, а ты его не видишь.

— И вовсе нет, глупышка.

— Откуда ты знаешь, что я не высунула?

— Ты так не умеешь, Нэнни! Скорее, я покажу тебе бассейн. Вода там ужасно-ужасно холодная.

На заднем газоне собрались мужчины в летних костюмах и женщины, дрожащие в легких платьях. Все изображают из себя дорожные конусы. Вокруг хаотично вьются дети.

— Мамочка! Она лезла в мой туалет, — жалуется Карсон, показывая на меня.

— О, Нэнни, вот и вы! — восклицает миссис N. — К шести мы должны вернуться. В холодильнике полно еды, так что ленч вам обеспечен. Веселитесь!

Ей вторит нестройный хор восклицаний:

— Не скучайте, ребята! Развлекайтесь!

Взрослые направляются к машинам. Один за другим автомобили срываются с места.

Я смотрю на дюжину выжидающих лиц. Прекрасные видения спокойного дня в шезлонгах быстро исчезают.

— Ладно, приятели. Я Нэнни. И хочу сразу сообщить вам свои основные правила. Первое: НИКТО не подходит к бассейну. Это ясно? Попробуйте зайти вон за то дерево, и до конца дня просидите в темном чулане. Ясно?

Двенадцать голов торжественно кивают.

— А если случится война и единственное безопасное место будет у бассейна, и…

— Как тебя зовут? — спрашиваю я веснушчатого брюнета в очках.

— Роналд.

— Роналд, больше никаких глупых вопросов. Если начнется война, мы спрячемся в убежище. О'кей, ВСЕМ ИГРАТЬ!

Я бегу в дом, поглядывая в окна, дабы убедиться, что никто не крадется к бассейну, и ищу набор для рисования.

Кладу на садовый столик фломастеры, скотч и плотную цветную бумагу.

— А теперь слушайте! Я хочу, чтобы вы по одному подходили ко мне и называли имена.

— Арден, — пищит маленькая девочка, одетая в «Ошкош би гош».

Я пишу «Арден» и большую цифру «1» на импровизированном бейдже и прикрепляю скотчем к ее юбке.

— Итак, Арден, ты номер один. Каждый раз, когда я закричу «Счет по головам!», отвечаешь: «Один!» Поняла? Запомни только, что ты — номер первый.

Малышка взбирается мне на колени и становится моим ассистентом, передавая по очереди скотч и фломастеры.

Следующий час все носятся по траве. Одни занимаются игрушками Грейера, другие просто бегают друг за другом, пока я любуюсь окутанным туманной дымкой океаном. И каждые пятнадцать минут я ору:

— Счет по головам!

И они откликаются:

— Один!

— Два!

— Три!

Молчание. Я уже готовлюсь бежать к бассейну.

— Джесси, дурочка, ты четвертая!

— Четыре! — щебечет звонкий голосок.

— Пять!

— Шесть!

— Семь!

— Грейер!

— Девять!

— Десять!

— Одиннадцать!

— Двенадцать!

— О'кей, пора обедать!

Я обозреваю свое войско. Очень не хочется оставлять их во дворе, пока я проверяю запасы.

— Все в дом.

— Ойййй!

— Ничего страшного, поиграем после ленча. Я закрываю непрочную стеклянную дверь за номером двенадцать.

— Нэнни, а что на ленч? Я правда-правда голоден! — спрашивает Грейер.

— Не знаю. Давай посмотрим.

Грейер идет за мной на кухню, оставляя седьмого, девятого и тринадцатого превращать диван в форт.

Открываю холодильник. М-м-м… три обезжиренных йогурта, коробка «Чириоз», буханка обезжиренного хлеба, горчица, сыр бри, местный джем и цуккини.

— О'кей, солдаты! Слушайте!

Двенадцать пар голодных глаз смотрят на меня из разных углов гостиной, которую, похоже, их обладатели твердо вознамерились разгромить.

— Предлагаю на выбор: можно сделать сандвичи с джемом, но вам вряд ли понравится хлеб. Или сандвичи с сыром, но вам вряд ли понравится бри. Или «Чириоз», но без сахара. Итак, подходите в кухню по одному, чтобы попробовать хлеб и сыр, и решить, что будете есть.

— Я хочу арахисовое масло и желе! — кричит Роналд. Я поворачиваюсь и пригвождаю его к месту своим Убийственным Взглядом.

— Это война, Роналд. А на войне ты ешь то, что приказывает старший офицер.

Я салютую ему.

— Поэтому будьте хорошими солдатами и съешьте весь сыр.

Я делаю последний сандвич, когда по стеклам ползут первые капли дождя.

— Бай, Карсон! — кричим мы с Грейером, провожая Спендеров в воскресенье вечером.

— Бай, Грейер, — откликается она из окна, а мне показывает нос. Несмотря на мои усилия, за весь уик-энд я так и не смогла вернуть ее расположение, после того как случайно вторглась в ее личную жизнь.

— Грейер, ты готов?

Миссис N. выходит во двор в зеленом с кремовым шелковом пальто, жемчужине весенней коллекции Прады, вдевая в правое ухо сережку.

— Мамми, можно взять мою кокичу?

Мы приглашены к Хорнерам на «семейный ужин в узком кругу», и Грейер считает, что должен внести свою долю в развлечения, тем более что у Элли, его ровесницы, есть морская свинка.

— Почему бы и нет? Оставишь свою кокичу в машине, когда мы туда приедем, а потом я скажу тебе, стоит ли нести ее в дом. Нэнни, почему бы вам не пойти наверх и переодеться?

— Я переоделась, — протестую я, оглядывая себя, чтобы удостовериться в чистоте брюк из хлопчатобумажного твида и белой водолазки.

— О… да, думаю, сойдет. Так или иначе, вы все равно почти все время будете с детьми во дворе.

— О'кей, все в машину! — восклицает мистер N., подхватывая Грейера и перекидывая его через плечо, как мешок с картошкой.

Как только мы садимся в машину, мистер N. вставляет штекер сотового в приборный щиток и начинает надиктовывать инструкции голосовой почте Джастин.

Остальные сидят тихо. Грейер сжимает свою кокичу, я свернулась под каноэ, взирая на свой пупок.

Мистер N. отключает сотовый и вздыхает:

— Мне не стоило сейчас уезжать и оставлять офис без присмотра. Столько дел!

— Но ты же говорил, что начало июня будет спокойным… — замечает жена.

— Предупреждаю, что в четверг мне, вероятно, придется лететь на совещание.

Она громко сглатывает слюну.

— Так, а когда же ты вернешься?

— Трудно сказать. Похоже, придется остаться на весь уик-энд, развлекать руководство из Чикаго.

— Мне казалось, что твои дела с чикагским офисом завершены, — сухо цедит она.

— Все не так просто. Идет реорганизация, создаются и ликвидируются отделы. Нужно, чтобы колесики вертелись.

Она не отвечает.

— Кроме того, я пробуду здесь целую неделю, — продолжает он, сворачивая влево.

Мы никак не можем найти дом, поскольку, согласно указаниям, он находится на внутренней стороне шоссе.

— Просто поверить невозможно, что у них нет вида на океан, — твердит миссис N., вынуждая мужа в третий раз проезжать одну и ту же кольцевую транспортную развязку. — Дай мне схему!

Он сминает бумагу в комок и швыряет в нее, не отрывая взгляда от дороги. Она тщательно разглаживает бумагу на коленях.

— По-моему, ты двигался в обратном направлении.

— Давай будем психами и просто последуем гребаным указаниям: посмотрим, куда это нас приведет, — цедит он.

— Есть хочу! Сейчас умру, если не поем, — стонет Грейер.

Сумерки уже сгущаются, когда мы наконец подъезжаем к крытому черепицей трехэтажному дому Хорнеров. Ферди, золотистый ретривер, мирно спит на длинной террасе под гамаком, громко, приветственно трещат кузнечики. Джек Хорнер открывает сетчатую дверь, одетый в выцветшие джинсы и клетчатую рубашку.

— Снимай галстук! Быстро! — шипит миссис N.

— Ставьте машину где хотите! — кричит он, широко улыбаясь.

Мистера N. поспешно лишают блейзера, галстука и запонок, после чего позволяют выйти из машины.

Я разминаю затекшую спину и выуживаю из холодильника пирог с ревенем, купленный миссис N. сегодня утром в супермаркете.

— Подождите, сейчас возьму у вас пирог, — говорит она, шествуя позади мистера N., несущего бутылку вина. За ними плетется Грейер, выставив вперед кокичу. Ну прямо-таки три волхва с дарами!

— Джек!

Мужчины обмениваются рукопожатиями и хлопают друг друга по плечу.

Из-за двери выглядывает Элли.

— Мамочка! Они уже здесь!

Джек провожает нас в уютную гостиную, где одна стена полностью завешана детскими рисунками, а на журнальном столике красуется скульптура из пластилина.

Из кухни, вытирая руки о передник, выходит Кэролайн в джинсах и белой блузке.

— Привет! Простите, руки не протягиваю: только что мариновала стейки.

Элли немедленно цепляется за ногу матери.

— Ну как, ребята, легко нашли дом?

— Разумеется, вы нам все прекрасно разъяснили, — торопливо заверяет миссис N. — Это вам.

Она вручает коробку с пирогом.

— О, спасибо. Элли, покажи Грейеру свою комнату, — просит Кэролайн, мягко подталкивая девочку бедром.

— Хочешь посмотреть моего кокичу?

Грейер выступает вперед, протягивая пушистый шарик. Элли смотрит на комок желтого меха и убегает. Грейер мчится следом, и оба исчезают наверху.

— Нэнни, почему вы не смотрите за детьми? — недовольно спрашивает миссис N.

— Да ничего с ними не случится. Я отобрала у Элли все кинжалы, так что Грейер в полной безопасности, — смеется Кэролайн. — Нэнни, не хотите вина?

— Кстати, что будете пить? — вторит Джек.

— У вас есть скотч-виски? — оживляется мистер N.

— А я с удовольствием выпью вина, — улыбается миссис N.

— Красное? Белое?

— Мне все равно. Что будете вы, — кивает миссис N. — А где остальные девочки?

— Накрывают на стол. Прошу простить меня, нужно закончить приготовление ужина.

— Помощь не нужна? — интересуюсь я.

— Я буду рада.

Джек и мистер N. выходят на улицу, чтобы заняться мужским делом: разжечь жаровню. Дамы отправляются на кухню, где Пулу и Кэти, восьми и шести лет, сидят за столом, свертывая салфетки и продевая их в кольца.

— Нэнни!

Завидев меня, они вскакивают и бегут обниматься, к крайней досаде миссис N. Я подхватываю Кэти и, покружив, принимаюсь за Лулу.

— Займетесь салатом? — просит Кэролайн, протягивая мне миску и банку с заправкой.

— С удовольствием.

Начинаю резать латук и, потянув носом, ощущаю приятный аромат пекущегося теста.

— А мне что делать? — спрашивает миссис N.

— Ничего. Жаль будет, если испортите свое чудесное пальто.

— Солнышко! — зовет Джек с заднего двора.

— Лу, беги и узнай, что нужно папе.

Девочка мигом срывается с места и быстро возвращается.

— Он говорит, гриль готов.

— Ладно, выноси стейки, но поосторожнее, иначе на ужин придется есть сыр на гриле.

Лулу поднимает металлический поднос и медленно шагает к двери, не спуская глаз с горы мяса.

— А где будут есть дети? — мимоходом спрашивает миссис N.

— С нами.

— О, разумеется, — бормочет она, сникая.

— Хотела попросить вас об одолжении, — говорит Кэролайн, просительно дотрагиваясь до руки миссис N. — На следующей неделе приезжает моя подруга по колледжу. Она развелась и перебирается из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк. Не могли бы вы на время взять ее под свое крылышко?

— О, с удовольствием…

— Дело в том, что, живя в Уэстчестере, я немногим могу ей помочь. Кроме того, если вы знаете хорошего риелтора… она ищет квартиру.

— В нашем доме есть одна, с тремя спальнями.

— Спасибо, но ей нужна однокомнатная. Ситуация просто ужасная. Хотя ей изменил именно муж, на его счетах ничего не значится. Он юридическое лицо, являющееся корпорацией или чем-то в этом роде, словом, она не получит ничего.

— Какой ужас! — ахает миссис N.

— Так что я была бы вам очень благодарна, если сумеете что-то сделать для нее. Позвоню, когда она приедет.

Когда все собираются за столом, я восхищенно смотрю на сделанные детьми карточки из листьев, имена на которых написаны серебряной пастой и тремя различными почерками. Кэти и Лулу просили меня сесть между ними.

Миссис N. устроили между Грейером и Элли, и большую часть времени она проводит, разрезая мясо и отвечая на вопросы Элли насчет пальто.

Прибегает Ферди и трется у ног Джека, выпрашивая остатки.

— В детстве у меня был ретривер, — замечает мистер N., намазывая горчицей второй стейк.

— Ферди из местных, — объясняет Кэролайн. — Один из лучших заводчиков живет недалеко от нас, так что, если подумываете завести щенка…

— Какой чудесный дом! — восклицает миссис N., меняя тему разговора и лениво ковыряясь в салате.

— Его построил дед Кэролайн, — кивает Джек.

— Собственными руками, без единого гвоздя, под проливным дождем, если, конечно, можно ему верить, — смеется Кэролайн.

— Вам бы следовало увидеть безумно дорогую лачугу, которую выбрала моя жена. Повезет, если потолок не рухнет нам на головы, — бурчит мистер N., грызя початок кукурузы.

— Нэнни, а вы где учитесь? — поворачивается ко мне Джек.

— Нью-Йоркский… собственно говоря, в прошлую пятницу я получила диплом.

— Поздравляю! — восклицает он, намазывая маслом початок для Лулу. — У вас уже есть какие-то планы на следующий год?

— Настоящий заботливый папаша, — шутит Кэролайн. — Нэн, вам необязательно отвечать на этот вопрос.

Она встает.

— Кто хочет пирога?

— Я! Я! — хором кричат маленькие Хорнеры и Грейер.

Едва за ней закрывается дверь, я поднимаюсь, чтобы собрать посуду, но Джек меня останавливает.

— Ну же, — театрально шепчет он, — она ушла! Так какие планы?

— Собираюсь работать над совместной программой детской организации в Бруклине, — отвечаю я в том же тоне.

— Солнышко! — орет он. — Все о'кей! У нее есть план! Появляется улыбающаяся Кэролайн с коробкой мороженого и девятью мисками.

— Джек, ты безнадежен, — притворно вздыхает она, ставя на стол коробку и миски.

— Лулу, принимай заказы на кофе.

Как любезная хозяйка, она подает оба пирога, но никто не притрагивается к давно остывшему, в алюминиевой фольге.

— Мамочка, хочу морскую свинку, — сонно требует Грейер. Он отключается почти немедленно, пока N. перебирают события вечера, а я пытаюсь устроиться под каноэ.

— Пока мы готовили гриль, он говорил, что в этом году сумел пробиться на двенадцать новых рынков, — восхищается мистер N., пораженный деловой хваткой Джека.

— Знаешь… — Она слегка поворачивается к нему и кладет руку на плечо. — Я подумываю полететь с тобой в четверг: мы могли бы провести романтический уик-энд.

Мистер N. дергается и сворачивает влево.

— Я же сказал тебе: придется развлекать кучу клиентов. Тебе все это надоест до смерти.

Он подключает сотовый и принимается набирать номер свободной рукой. Она вынимает записную книжку и листает пустые страницы.

— Нэнни, я хотела бы упомянуть… — укоризненно начинает она.

— Да? — бормочу я, клюя носом.

— За обедом вы слова никому не дали сказать. Не считаете ли, что это не совсем прилично? Вам стоило бы над этим призадуматься.

Дорогой, я уехала к Стернам на чай. Вернусь к пяти. Кстати, не мог бы ты вернуться на остров в воскресенье утром? Хорнеры пригласили нас на обед. Желаю победы в матче! Люблю, целую.

Надеюсь, партия в гольф закончилась удачно. На случай, если забеспокоишься, что мне будет одиноко, Кэролайн обещала в твое отсутствие составить мне компанию, так что не волнуйся за меня. Хотя они люди занятые, но все же найдут время подумать обо мне. Встретимся в клубе в шесть. Люблю, целую.

Дорогой, не хотела тебя будить. Я еду в город. Позвонила риелтору, и она сказала, что дом достаточно безопасен и что она очень удивится, если что-то произойдет со мной и с Грейером, пока мы здесь совсем одни, так что, пожалуйста, занимайся своими делами в городе и не тревожься об оставшихся здесь и любящих тебя…

В среду вечером, в канун отъезда мистера N., мы трое сидим в «ровере» в ожидании миссис N. Первоначально планировалось оставить нас с Грейером одних, «расслабиться и отдохнуть», пока они ужинают в «Иль-Конильо» с Лонгейк-рами. Но когда они стали переодеваться, Грейер принялся истерически вопить, пока мистер N. не настоял взять сына с собой, чтобы тот, как он выразился, «наконец заткнулся».

После пяти дней руководства виртуальным детским центром, спешно созданным семейством N. для всех своих друзей, и соответственно пяти ночей, в продолжение которых мне удавалось спать чуть ли не по пять часов, я начинаю дремать, едва очутившись под каноэ.

Мистер N. на миг отрывается от телефона и раздраженно бросает:

— Мы потеряем столик. Узнайте, что она так долго копается?

Я открываю дверцу как раз в ту минуту, когда миссис N., оступаясь на сверхвысоких каблуках, выходит из дома в черном платье без бретелек, с красным кашемировым палантином на озябших плечах. Мистер N., едва взглянув на нее, включает зажигание.

— Милый, в какое время отвезти тебя в аэропорт завтра утром? — спрашивает она, надевая ремень безопасности.

— Не стоит… я лечу шестичасовым. Вызову такси.

— Я хочу лететь с папой! — капризничает голодный Грейер, ерзая на сиденье.

— Миссис N.! Э… э… вы, случайно, не привезли с собой ничего от комариных укусов? — доносится мой голос из-под каноэ.

— Как, вас все еще кусают? Не понимаю, с чего бы это! Никого из нас не трогают.

— Как по-вашему, я успею забежать в аптеку и быстренько купить какой-нибудь «Афтербайт»?

— Вряд ли у нас будет время, — роняет она, подкрашивая губы в желтом свете панорамного зеркала.

Я ожесточенно чешу ногу сквозь брюки. Кожа горит. Я вся в волдырях и не могу забыться даже в те счастливые минуты, когда Грейер или мистер N. не храпят. Я. Всего. Лишь. Хочу. Забежать. В аптеку.

После напряженной двадцатидвухминутной езды мы въезжаем на автостоянку (сувенирный магазинчик знаменитого ресторана), фирменный знак которого — силуэт кролика — стал изображаться на футболках как некий общенациональный символ определенного статуса. И я, разумеется, тоже хочу такую.

Миссис N. ведет нас в ресторан — прославленное заведение, модный магнит для богатеньких, где двадцатипятидолларовые тарелки с пастой ставят на неструганые выщербленные столы.

— Дорогая, как ты? — набрасывается на миссис N. женщина с длинными светлыми волосами, которые, похоже, могут легко выдержать самый свирепый нантакетский ветер — Ты такая нарядная, Господи, а я выгляжу просто фермершей!

Она поплотнее запахивает твидовый жакет от Аква Скату м.

Мужчины обмениваются рукопожатиями, и миссис N. представляет Грейера.

— Грейер, помнишь миссис Лонгейкр?

Миссис Лонгейкр рассеянно гладит мальчика по голове.

— Как же он вырос! Милочка, давайте сядем за стол!

Нас провожают к угловому столику на самом сквозняке и приносят зеленый детский стульчик, в который Грейер тщетно старается втиснуться.

— Миссис N., по-моему, он слишком мал.

— Вздор!

Она смотрит на сына, сидящего боком. Бедняга честно старается впихнуть попку в узкое сиденье, но это плохо ему удается.

— Пойдите и спросите, нет ли у них телефонного справочника.

Мне удается добыть три грязных нантакетских справочника и сунуть Грейеру под зад, пока взрослые заказывают коктейли. Вынимаю из сумки фломастеры и начинаю рассказывать Грейеру сказку, сопровождая ее рисунками на бумажной скатерти.

— Да, мне, конечно, здесь нравится, но я не знаю, как бы обошлась без факса, — заявляет миссис Лонгейкр. — Просто не понимаю, как это люди могут отправляться куда-то без факса и сотового… Сейчас я организую небольшой ужин на сотню человек на ту неделю, когда мы вернемся домой. Знаешь, я спланировала отсюда всю свадьбу Шелли прошлым летом!

— Слыхала! И жаль, что не подумала захватить наш из дома, — кивает миссис N., кутаясь в палантин. — Я запросила совет дома: может, разрешат купить одну из однокомнатных квартир на втором этаже?

— В вашем доме есть однокомнатные квартиры?

— Ну… первоначально они предназначались для прислуги и в основном принадлежат людям, имеющим в этом доме большие квартиры. Я хотела бы иметь местечко, где можно спокойно передохнуть. Когда Грейер дома, никому нет покоя. Я, конечно, хочу побольше бывать с ним, но нужно же когда-нибудь заниматься работой в комитете.

— О, душечка, как ты права! Наша старшая дочь только что сделала то же самое: у нее двое ребятишек, и иногда необходимо иметь что-то для себя. Уделять время своим делам и в то же время быть достаточно близко, чтобы за всем следить. Прекрасная мысль!

К нам приближается официантка с шестью стаканами на подносе, но она не успевает поставить его на стол, как какой-то малыш подкатывается ей под ноги, едва не выбив поднос. Только чудом три хайбола не вылились на голову миссис N.

— Эээээндрююю… Иди к маааамочке, — зовет ноющий голос, но живой клубок уже катится под столы, лавируя между обедающими.

Метрдотель умоляюще взирает на равнодушных родителей, пытаясь взглядом заставить их утихомирить своих чад.

— О, душечка, смотрите, это не Клифтоны?

Миссис N. извиняется и встает, чтобы обменяться воздушными поцелуями и приветствиями.

— Нэнни, нарисуй цыпленка, — просит Грейер, пока мужчины сравнивают свои достижения в гольфе.

— Какая удача! — заявляет миссис N., возвращаясь. — Они здесь с сыном, поэтому я сказала Энн, что наша няня выведет детей на стоянку, пока не подадут еду.

Всех? Неужели придется просить миссис Клифтон продекламировать «Майкл, греби к берегу» в романтическом окружении мусорных баков?

Я с неохотой поднимаюсь, беру Грейера и вертящегося дервиша поиграть на холодной, темной, засыпанной песком стоянке. Они несколько раз карабкаются вверх и спускаются по старому бревну, и Эндрю предлагает лепить из песка человечков.

— Не стоит. Как насчет того, чтобы вымыть руки перед едой?

Я подталкиваю их к дамской комнате.

— Нет! — визжит Эндрю. — Я мальчик! Не хочу в девчачий туалет! Ни за что!

Из-за угла выходит мистер Клифтон, явно направляющийся в заведение для мужчин.

— Я возьму их, — говорит он и уводит мальчиков, даря мне две минуты покоя в дамской комнате.

Я только что повернула задвижку, как за дверью слышатся голоса миссис N. и миссис Лонгейкр. Приятельницы согласно щебечут о чем-то. Я невольно прислушиваюсь.

— Абсолютно! — восклицает миссис Лонгейкр. — В наше время любая осторожность не помешает! Знаешь Джину Цукерман? У нее тоже мальчик, ровесник Грейера. Кажется, Дарвин. Представляешь, та женщина, его няня, откуда-то из Южной Америки, посмела схватить его за руку! Джина все видела своими глазами по «нэнникам»! Она, конечно, немедленно отослала эту особу в ту деревню «третьего мира», из которой та выползла.

Я стараюсь не дышать, пока миссис Лонгейкр писает в соседней кабинке.

— Мы установили «нэнникам» всего несколько недель назад, — сообщает миссис N. — У меня не было времени просмотреть ленты, но отрадно сознавать, что виртуально я всегда рядом с сыном.

Заткнись! Да заткнись же ты!

— Еще не выходишь? — спрашивает миссис Лонгейкр из кабинки.

— Нет, я только хотела вымыть руки.

— Нэнни! — кричит Грейер, барабаня в дверь.

— Что… Грейер! Что ты здесь делаешь?

Слышу, как она удаляется: наверное, ждет, пока миссис Лонгейкр тоже вымоет руки. Подождав еще немного, я крадучись выбираюсь из кабинки.

«НЭННИКАМ»?! «НЭННИКАМ»???!!! Что дальше? Регулярные тесты на наркотики? Личные обыски? Детектор металла в холле? Да кто же они, эти люди?!

Я плещу в лицо холодной водой и в миллионный раз стараюсь выбросить из головы своих шестифутовых нанимателей, чтобы сосредоточиться на нуждах трехфутового.

Возвращаюсь к столу. Миссис N. старается устроить Грейера на телефонных справочниках. Случайно поднимает голову, видит меня и с откровенной злобой шипит:

— Няня, где вы были? Я нашла Грейера одного и считаю, что подобное поведение непо…

Неожиданно для меня самой мое лицо искажается такой яростью, что она мгновенно замолкает. Я усаживаю Грейера, разрезаю ему курицу и беру вилкой картофельное пюре.

— В таком случае, Нэнни, почему бы вам не вывести детей на улицу, пока мы не поедим? — мило спрашивает она.

И остаток обеда я провожу на сыром ветру, скармливая Грейеру пересыпанного песочком цыпленка из пластиковой коробочки. Скоро к нам присоединяется Эндрю, а потом и еще трое. Я играю в «Голова, плечи, колени и пальцы». Я играю в «Матушка Мэй». Я играю в «Красный свет, зеленый свет». Но на этом мое терпение иссякает. Что еще можно делать с детьми на темной парковке? Ужасно хочется распродать всех, оптом и в розницу.

Уложив Грейера в постель, я иду на кухню поискать нашатырный спирт. Пока я шарю под раковиной, в кухне слышатся шаги миссис N. Она начинает открывать шкафчики, неуклюже двигаясь в темноте.

— Что это вы тут делаете? — удивляется мистер N., появляясь на кухне с газетой в руках.

— Ищу нашатырный спирт, чтобы смазать укусы, — объясняю я, извлекая бутылку отбеливателя.

— А я — скотч-виски. Может, захочешь выпить на ночь?

Нетвердо стоящие на линолеуме ноги поворачиваются,

и палантин медленно скользит на пол, ложась алой горкой у ее посиневших от холода щиколоток.

— Нашатырный спирт? — переспрашивает он. — Ха! Его тяжелые шаги постепенно удаляются. Каблуки стучат по дереву коридора.

— Милый! — шепчет она хрипловато. — Почему бы нам не почитать в постели?

Я слышу шелест газеты, которую он передает ей.

— Мне нужно подтвердить завтрашний рейс. Приду, когда закончу дела. Не жди. Спокойной ночи, няня.

Свободно свисающие руки миссис N. сжимаются в кулаки.

— Спокойной ночи и счастливого полета, — говорю я.

«Передайте привет мисс Чикаго».

Она уходит, оставляя меня рыться под всеми раковинами в доме. Но вся моя добыча — несколько бутылок «Мистер Мускул» и средство для мытья посуды.

Час спустя, выключая свет в ванной, я вижу, как мистер N. медленно открывает дверь спальни. Тонкий луч падает в коридор.

— Дорогой! — доносится до меня.

Дверь неохотно закрывается.

— Папа, ты здесь?

Позднее утро. Телевизор включен на полную громкость. Грейер подпрыгивает перед «Улицей Сезам», увидев входящего в гостиную отца.

— Привет, — растерянно произношу я. — А я думала, что вы…

— Привет, парень! — улыбается он, садясь на диван.

— Где мамочка? — спрашивает Грейер.

— Мама в душе, — сообщает он, улыбаясь во весь рот. — Ты уже завтракал?

— Хочу овсянку, — объявляет Грейер, выписывая круги вокруг дивана.

— Что же, неплохо бы чего-нибудь посущественнее. Я бы не прочь пожевать яичницу с колбаской.

Сегодня точно четверг? Не среда? Потому что я уже вычеркнула среду из маленького календаря, собственноручно вырезанного ножом на стене у кровати.

Вплывает миссис N. в бикини, саронге и милях голой гусиной кожи. Щеки раскраснелись, вид самый победоносный.

— Доброе утро, Грейер. Доброе утро все!

Она вальяжно подходит к мужу со спины и принимается массировать ему плечи.

— Дорогой, не сходишь ли за газетой?

Он откидывает голову, чтобы взглянуть на нее, и она с улыбкой наклоняется и целует его.

— Сейчас.

Он обходит диван, на ходу касаясь губами ее плеча. Что до меня, то я нахожу, что неприятнее этой сцены только та, когда они скандалят.

— Не возражаете, если я поеду с мистером N. в магазин, за «Афтербайтом»? — спрашиваю я, решив извлечь выгоду из ее посткоитального довольства.

— Нет. Лучше последите за Грейером, пока я одеваюсь.

Мистер N. хватает ключи со стола и выходит. Едва раздается шум мотора, она спрашивает:

— Грейер, ты хотел бы сестричку или братика?

— Хочу братика! Хочу братика!

Он бежит к ней, но она быстро разворачивает его и направляет ко мне, как теннисный мячик.

Мистер N. не успевает выехать со двора, как раздается телефонный звонок. Прежде чем взять тяжелую оливково-зеленую трубку, миссис N. натягивает свитер, висевший до этого на спинке дивана.

— Алло? — выжидающе спрашивает она. — Алло? Очевидно, не получив ответа, она вешает трубку и поправляет саронг.

— Надеюсь, вы никому не давали этот телефон?

— Нет, кроме моих родителей, на крайний случай.

Миссис N. уже почти у лестницы, когда телефон снова звонит. Она мгновенно оказывается в гостиной.

— Алло? — раздраженно бросает она в трубку. — А, это вы… здравствуйте. Нет, его сейчас нет дома. Нет, он решил не лететь сегодня, но я попрошу перезвонить вам, когда вернется… Ченович, верно? Вы в Чикаго или в Нью-Йорке? О'кей, пока.

Никаких вам трюфелей «Тьючерс» с шампанским, мисс Чикаго!

Когда мистер N. возвращается, я иду на кухню, чтобы помочь ему вынуть и уложить в холодильник обычный ассортимент канцерогенных йогуртов без сахара, соевых сосисок и «Чириоз».

— Мне звонили? — спрашивает он, вытаскивая для себя единственное пирожное из маленького пакета.

— Нет, — отвечает за меня миссис N.. появляясь на кухне. — Ты ждал звонка?

— Нет.

Что же, по крайней мере это улажено.

Дзинь! Дзинь! Дзинь!

На следующий день я просыпаюсь под пронзительный звон телефона, надрывающегося где-то в доме. Опять.

Шлепая комаров, пирующих на моей голой ноге, я отлепляюсь от ветхого шезлонга и встаю, чтобы побрести в дом. Опять.

Утром я стояла на крыльце, настороженно наблюдая, как какой-то старик выгружает из грузовика три больших прокатных велосипеда. Меня не покидало тяжелое предчувствие: неужели придется ехать куда-то с Грейером на плечах?! Я дошла до того, что, вероятно, и глазом не моргну, если мне предложат сунуть его себе в матку, чтобы освободить место в «ровере».

Грейеру пришлось объяснить отцу, что он может ездить только на десятискоростном велосипеде, с двумя дополнительными колесиками. Так я до сих пор не поняла, то ли его папаша настолько бесхитростен, то ли чересчур оптимистичен касательно способностей сына. Так или иначе, взрослый велосипед был обменен на тот, что поменьше, и, к моему удивлению, меня освободили от экскурсии. Они направились к городу, оставив меня мечтать о длинной прогулке, долгой роскошной ванне и блаженном сне, но я успела только добрести до шезлонга и рухнуть в него, прямо в шортах и спортивном лифчике. Нагнулась, чтобы надеть кроссовки… и очнулась от звонка. Что же, одно из трех удовольствий — не так уж это и плохо.

Я нашариваю под шезлонгом часы, морщась, когда заноза впивается мне под ноготь. Достаю часы и сую в рот пострадавший палец. Их нет уже больше часа.

Иду в дом, открываю в кухне кран с горячей водой и протягиваю под кран руку. Наконец-то у меня выдалась свободная минута, и я сделаю все, чтобы изгнать чертов дом из своих мыслей.

Дзинь. Дзинь. Дзинь.

Я даже не даю себе труда оторваться от раковины. Она сдается после пятого звонка. Похоже аовеяент до крайности.

Горячая вода не помогла, так что пришлось искать другие средства. В холодильнике обнаруживается забытая бутылка водки. Я ставлю ее на стол и долго, тупо смотрю на потрескавшийся зеленый линолеум. Как жаль, что нельзя позвонить и заказать подругу на дом. Представьте только роскошную молодую особу с коробкой «Кул Ранч Доритос», двумя порциями «Маргариты» и последним выпуском журнала «Хизерс». Или хотя бы со старыми изданиями «Джейн». Если придется еще раз пролистать «Гуд хаускипин» от восемьдесят восьмого года, начну с горя печь яблочные пироги.

Я тянусь к бутылке и замираю, услышав скрежет гравия на подъездной дорожке, возвещающий об их возвращении. Быстро скручиваю крышечку, наливаю немного в стакан для сока и с наслаждением ощущаю, как холодная водка прокатывается по языку. Ставлю стакан на стол и переворачиваю вверх дном, как ковбой в кино.

Замечаю старый обшарпанный приемник и включаю его в сеть.

Дзинь. Дзинь. Дзинь.

— Его здесь нет! — ору я не оборачиваясь. И, положив голову на руку, начинаю вертеть ручку настройки. Проскакиваю обрывки новостей и передачи местных станций, жужжащие в древних динамиках сквозь крошечные взрывы помех. Верчу медленно, как астронавт, надеющийся найти признаки жизни на чужой планете, пытаюсь отыскать в мешанине песню Билли Джоэла. И поднимаю голову. Это не Билли… это Мадонна!

Я подкручиваю ручку на миллиметр, подскакивая от возбуждения при первых звуках «Холидей». Хватаю спичку, подсовываю под ручку, включаю радио на полную громкость и подпеваю вместе с той, что ничем не хуже воображаемой подруги по заказу! За пределами этой дыры есть другая жизнь, напоминает мне ясноглазая светловолосая забияка и задира, жизнь без них!

— Если мы устроим праздник, ооуа…

Я извиваюсь всем затянутым в лайкру телом, швыряя на ходу водку в морозилку, напрочь забывая о своем пальце, комариных укусах и целой неделе бессонных ночей. Сейчас я рядом с ней, моей Мадонной, которая считает, что мне нужно забыть обо всем и веселиться (ооуа), ворвавшись в гостиную, схватив вместо микрофона чудовище, которое Грейер считает грузовиком, и орать в него что есть мочи.

Когда мистер N. распахивает решетчатую дверь, я как раз слезаю со спинки дивана и застываю в неприличной позе, но он, едва заметив меня, швыряет сотовый на расшатанное кресло и устремляется к лестнице. Я вскакиваю, смотрю во двор, где на подъездной аллее возникает силуэт миссис N. с Грейером на руках, перескакиваю через игрушки, бегу на кухню, вытаскиваю спичку, выключаю радио и мчусь назад, в гостиную. Миссис N. неодобрительно смотрит на мою голую талию.

— Переоденьте Грейера, Нэнни. Его пригласили в гости. Он твердит, что поцарапал колено, но я ничего не вижу. И успокойте его: у моего мужа болит голова.

Она пролетает мимо меня, потирая виски.

— Кстати, с его сотовым что-то случилось. Проверьте, пожалуйста.

— Где мой чемодан? — орет мистер N. сверху. — Что ты сделала с моим чемоданом?

Аккорды рыданий Грейера плывут по дому. Я тянусь к своим тренировочным брюкам. Палец снова пульсирует, напоминая о себе. Поднимаю сотовый мистера N. Судя по записям вызовов, все звонки идут из квартиры N.

Дзинь. Дзинь. Дзинь.

Я стараюсь разлепить тяжелые веки в темноте. Дзинь. Дзинь.

«Не знаю, почему он просто не позвонит ей и не скажет, что не собирается приезжать!»

— Нэнни! — плачет Грейер, которого телефон будит уже в третий раз за ночь. Я едва удерживаюсь, чтобы не позвонить самой и не посоветовать, куда она может засунуть свой телефон вместе со своим паштетом из гусиной печенки.

Дотянувшись до Грейера через те два фута, что разделяют наши кровати, я стискиваю потную ручонку.

— Монстр… — шепчет он. — Жутко страшный… Он съест тебя, Нэнни.

Во тьме блестят белки его глаз. Я перекатываюсь на бок, лицом к нему, не выпуская его руки.

— Ну-ка подумай хорошенько, какого цвета монстр? Я хочу знать, потому что дружу кое с кем из них.

Он довольно долго молчит.

— Синий.

— А-а, этот? Похож на монстра Куки из «Улицы Сезам». А что, он пытался меня съесть? — спрашиваю я сонно.

— Думаешь, это Куки?

Его смертельная хватка мгновенно ослабевает. Он явно успокаивается.

— Угу. По-моему, Куки просто хотел поиграть с нами, но случайно испугал тебя и хотел сказать мне, что извиняется. Хочешь посчитать овец? Или кольца?

— Нет. Лучше спой песню.

Я зеваю.

— Девяносто девять пивных бутылок на стене, девяносто девять, — тихо мурлычу я, чувствуя его теплое дыхание на своем запястье. — Сними одну, передай по кругу, девяносто восемь пивных бутылок на стене…

Его ручка тяжелеет, и к девяностой бутылке он снова засыпает. На несколько часов. И то хорошо.

Я переворачиваюсь на правый бок и долго смотрю, как мерно поднимается и опускается его грудь. Кулачок подпирает подбородок. Лицо такое мирное и спокойное.

— О, Гров, — едва слышно шепчу я.

Наутро, насладившись тремя чашками крепкого кофе и купив бутылку «Афтербайта», я бегу к единственному телефону-автомату в городе и лихорадочно набираю цифры с пластиковой карточки.

— Алло? — отвечает Г.С.

— О, слава Богу! Я думала, не застану тебя перед отъездом.

Я мигом обмякаю и прислоняюсь к стенке будки.

— Да я еще только собираюсь! Вылет в восемь. А где ты?

— В телефонной будке. Они оставили меня в городе, а сами поехали к заводчику собак.

Я выуживаю пачку сигарет, купленных заодно с карточкой, и срываю целлофановую обертку.

— Заводчику собак?

— Мистер N. надеется приобрести маленькую мохнатую замену себя самого. Он улетает сегодня днем. По-моему, одной недели семейного отдыха оказалось более чем достаточно.

Я сую в рот сигарету, зажигаю и глубоко затягиваюсь.

— В этом городе, должно быть, правит закон, запрещающий продавать что бы то ни было, кроме душистых свечей, корабликов в бутылках и сливочной помадки всех сортов. Представляешь свечку в виде яхты…

— Нэн, ты только приезжай поскорее.

Мимо шествует семья: у каждого в руке рожок с мороженым в различных стадиях исчезновения. Я поворачиваюсь к ним спиной, виновато пряча сигарету.

— Но мне нужны деньги! Уф, как подумаю о тех временах, когда я спускала у «Барниз» половину жалованья, только чтобы немного поднять настроение, просто убила бы себя!

Делаю последнюю затяжку и тушу сигарету о ближайший забор.

— Я так несчастна, — тихо признаюсь я.

— Знаю. По голосу слышно.

— Здесь все смотрят сквозь меня, — продолжаю я, смаргивая слезы. — Ты не понимаешь! По ее мнению, я не имею права ни с кем заговорить, и все ведут себя так, словно я должна руки им целовать за то, что оказалась здесь. Можно подумать, до этого дня я понятия не имела, что такое свежий воздух! Я так одинока.

Теперь я уже плачу по-настоящему.

— Мое уважение к тебе безгранично! Протянуть целых семь дней! Да ты настоящая героиня! Кстати, что на тебе надето?

Начинается!

Я невольно улыбаюсь знакомому вопросу и сморкаюсь в пакет из оберточной бумаги.

— Бикини с трусиками «танга» и ковбойская шляпа, что же еще? А как насчет тебя?

Я застегиваю верхнюю пуговку кардигана и поднимаю повыше ворот водолазки: в лицо снова ударил порыв ледяного ветра с Атлантики.

— Спортивные штаны.

«Господи, как же я истосковалась по нему!»

— Счастливого полета и помни: никаких косячков в компании порнозвезд! Повторяй: цветочному рынку и Музею Анны Франк — да. Порнозвездам — нет!

— Усек, партнер, береги свою шляпу и смотри не…

Голос резко обрывается, и уши сверлит длинный гудок, возвещающий о безвременной кончине моей телефонной карточки. Я колочу трубкой о плексиглас. «Черт, черт, черт!»

Отворачиваюсь от телефонной будки, исполненная решимости накупить гору ирисок, но старенький сотовый взрывается трелью звонков. Я от неожиданности подскакиваю и больно ударяюсь локтем о деревянную ограду, окаймляющую дорожку.

Глаза снова наполняются слезами, пока я торжественно марширую к «Эннз Кэндл Шэк», тому месту, куда должны прибыть мои работодатели. Сую в карман джинсов сигаретную пачку и, обернувшись, вижу, как на стоянку въезжает «ровер». Из багажника несется лай, из окна уныло смотрит Грейер.

— Давайте двигаться. Я не хочу пропустить дневной рейс, — объявляет мистер N. Я привычно залезаю под каноэ, и в ветровое стекло немедленно ударяют первые дождевые капли. По салону проносится звонкий лай.

— Заставь ее замолчать, Нэнни, — ворчит Грейер. — Мне это не нравится.

Мистер N. выключает зажигание, и взрослые идут в дом, сгибаясь под мелкой моросью и забыв об остальных. Я долго вожусь, отстегивая Грейера и вынимая из машины хнычущий ящик. Ставлю его на коврик в прихожей, вытаскиваю щенка ретривера. И тут из кухни появляется пожилая женщина с седыми волосами до плеч. — Бабушка! — кричит Грейер.

— А вот и вы. Я уже думала, что ошиблась адресом, — говорит она вместо приветствия, развязывая шарф и осторожно маневрируя к двери, чтобы ненароком не коснуться сырых заплесневелых стен.

— Мама…

Мистер N. застывает с таким видом, словно стал жертвой электрошокера. Впрочем, он довольно быстро приходит в себя и направляется к родительнице, чтобы механически клюнуть ее в щеку.

— Что ты здесь делаешь?

Ничего не скажешь, радостная встреча! Сразу видно любящего сына! Твоя очаровательная жена позвонила мне вчера и пригласила насладиться жизнью в лагере для беженцев, за который вы, вероятно, заплатили целое состояние, — презрительно фыркает она, оглядывая облупившуюся краску. — Впрочем, не понимаю, почему я не могла приехать завтра. Едва успела на рейс девять тридцать. Пыталась позвонить с парома, но линия была занята, и, как бы ни было забавно подождать под дождем и съесть то изделие из поджаренного хлеба, которое предлагают пассажирам на вашей прелестной станции, я решила взять такси.

Я стою чуть поодаль треугольника, рассматривая гранд-даму и фактическую главу этого семейства. Я встречала женщин, подобных Элизабет N., только однажды, когда бабушка потащила меня на встречу выпускниц Вассара 1962 года. Настоящая Бостонская Браминка, смесь Кэтрин Хепберн и Оскара Ворчуна.

— Элизабет! Добро пожаловать!

Миссис N. выдвигается вперед, чтобы подарить свекрови сдержанный поцелуй.

— Можно взять ваше пальто?

Звоните в профсоюз — миссис N. предложила принять у кого-то пальто!

Элизабет выскальзывает из бежевого пальто военного покроя, оставшись в синем в белый горошек платье с юбкой в складку.

Миссис N. сообщает мистеру N., который все еще выглядит несколько ошарашенным:

— Ты вечно жаловался, что недостаточно времени проводишь с матерью, вот я и решила устроить тебе небольшой сюрприз.

— Я сказал: привет, бабушка! — нетерпеливо повторяет Грейер.

Она слегка сгибает колени, упираясь кулаками в бедра.

— Ну просто копия своего папы! А теперь беги!

И тут, выпрямляясь, замечает меня.

— Кто это? И что это?

— Элизабет, это Нэнни. Она присматривает за Грейером.

Я перехватываю щенка левой рукой и протягиваю ей правую.

— Очень мило.

Проигнорировав мой жест, она вынимает из сумочки пачку сигарет.

— Это собачка Грейера! — жизнерадостно объявляет миссис N.

— Я ее ненавижу, — ноет Грейер с дивана.

— Хочешь коктейль, мама?

— Скотч и сода, дорогой. Спасибо.

— О, по-моему, у нас только водка, Элизабет, — вставляет миссис N.

— Пошли… простите, как вас зовут? — спрашивает меня Элизабет.

— Нэн.

— Я сам могу съездить, мама.

— Я только что провела три часа под проливным дождем, чтобы увидеться с сыном. Со своим сыном, которого, судя по физиономии, в любую минуту может хватить инфаркт.

Она бесцеремонно похлопывает его по брюшку и повторяет:

— Пошли Нэн,

— Но, мама, страховка не покрывает… Она поворачивается ко мне:

— Нэн, вы водите машину?

— Да.

— И носите при себе водительские права?

— Да.

— Сынок, дай ей ключи. Нам нужно что-то еще? — спрашивает она миссис N.

— Нет, по-моему, у нас есть все, Элизабет.

— Завтра приезжают Кларки и Хейвмейеры, а зная тебя, дорогая, с уверенностью могу сказать, что холодильник набит кроличьей едой. Нэн, идемте со мной на кухню. Составим список.

Не выпуская клетки, я послушно следую за ней на кухню цвета незрелого авокадо, паркую клетку у стола и осторожно сажаю щенка на коврик. Стоит задвинуть засов, и тявканье возобновляется.

Элизабет открывает шкафчики. А я тем временем вырываю из блокнота листок.

— Не дом, а какая-то выгребная яма, — бормочет она про себя. — О'кей. Слушаете? Скотч, джин, тоник, томатный сок, табаско, вустерширский соус, лимоны, лаймы.

Она открывает холодильник и брезгливо морщится:

— Что это еще за соевое молоко? Черт возьми! Или у соевых бобов вымя выросло? Да, я ничего не пропустила? Крекеры «Каррз» и еще бри. Может, вы что-нибудь добавите?

— Э-э… соленые орешки, крендельки и картофельные чипсы?

— Превосходно.

Бабушка учила меня, что, когда развлекаешь важных шишек, главное — насыпать в крошечные серебряные чашечки всего понемногу, и тогда даже «Принглз» неожиданно приобретают класс!

— Сынок, ты не можешь отнести в гараж чертова пса? От его скулежа у меня мигрень начинается! — кричит она.

— Иду, мама.

Миссис и мистер N. входят на кухню.

— Совершенно с вами согласна, Элизабет. Нэнни, помогите мистеру N. отнести клетку в гараж, — наставляет она.

Я берусь за передний конец ящика и, пока мы тащим щенка в неотапливаемый гараж, пытаюсь издавать ободряющие звуки. Карие глаза умоляюще смотрят на меня. Тонкие лапки разъезжаются во все стороны.

— Молодец, молодец, хорошая девочка, — шепчу я.

Мистер N. смотрит на меня так, словно не совсем понимает, к кому я обращаюсь. Миссис N. спускается за нами по шатким деревянным ступенькам, едва мы успели поставить ящик на сырой цементный пол.

— Нэнни, я принесла ключи, — сообщает она, позванивая связкой и с некоторым пренебрежением взирая на клетку. — Вы уже устроили щенка? Думаю, здесь ему будет гораздо лучше…

Мистер N., не дав ей договорить, хватает ее за локоть и тащит в угол, к бойлеру.

— Как ты посмела пригласить ее без моего ведома? — рычит он сквозь зубы.

Так и не получив ключей, я присаживаюсь на корточки, чтобы поправить подстилку щенка, стараясь при этом сделаться как можно более незаметной.

— Но, милый, говорю же. Это сюрприз. Я всего лишь пыталась…

— Я прекрасно понимаю, чего именно ты добивалась. Что ж, надеюсь, теперь ты счастлива.

Он круто разворачивается и устремляется в кухню. Миссис N. продолжает стоять в углу, спиной ко мне, лицом к ржавым мусорным бакам.

— О, я счастлива.

Она поднимает руки и старательно разглаживает лоб.

— Счастлива. Настоящее долбаное счастье, — тихо повторяет она в темноту.

И, чуть спотыкаясь, идет мимо меня к кухонной лестнице. Забытые ключи по-прежнему сжаты в руке.

— Э… миссис N., — лепечу я, вставая.

Миссис N. уже успела добраться до обшарпанной двери. И теперь оборачивается, поджав губы.

— Что?

— Э…Э, ключи.

— Да, точно.

Она швыряет мне ключи и исчезает за кухонной дверью, чтобы воссоединиться с семьей.

 

Глава 11

УДАР И ВИЗГ

Впав наконец в беспамятство, я через секунду просыпаюсь под тихие всхлипы. Вскакиваю с постели и ложусь рядом с мечущимся Грейером. Похоже, бедняга снова сражается с чудовищами, лишившими нас сна.

— Шшшш… Шшшш…

Я пытаюсь обнять его, но не раньше, чем беспомощно болтающийся кулачок попадает мне прямо в глаз.

— О черт!

Я сажусь.

— Буду крайне благодарна, если вы не станете употреблять при Грейере подобные выражения.

Я оглядываюсь. В двери маячит силуэт миссис N. в ночной сорочке с рукавами-фонариками.

— Ну? — спрашивает она, не пытаясь подойти ближе.

— По-моему, у него кошмар.

— Вы так думаете? Не важно, постарайтесь его успокоить. У мистера N. сегодня теннисный турнир.

Она исчезает в коридоре, оставляя нас наедине.

— Тише, Гров, я с тобой, — шепчу я, гладя его спинку. Он трясется, уткнувшись носом мне в шею.

— Нет, ты тоже уйдешь.

И принимается рыдать у меня на плече.

— Гров, я здесь. Я никуда не денусь.

Он слегка отстраняется, приподнимается на локте, прижимает пальчики к моей щеке, поворачивает к себе мое лицо и долго смотрит в глаза при тусклом свете ночника-Гровера. Я не отвожу взгляда, пораженная сковавшим его напряжением. Он будто пытается запечатлеть меня в памяти. Немного погодя он снова ложится. Его тельце постепенно расслабляется, пока я прижимаю его к себе и прогоняю монстров тихими заклинаниями.

Сегодня, похоже, мне уже не уснуть. Я глубоко затягиваюсь, тушу окурок в мокрой траве и оглядываюсь на дом, обрамленный лунным светом. — Тяв! Все еще безымянный щенок жмется к моим ногам.

— Тише, ты, — шиплю я, наклоняясь, чтобы подхватить его на руки, как ребенка. Крохотные коготки царапают мне подбородок. Я осторожно пробираюсь к задней двери, медленно тяну за ручку и съеживаюсь от неизбежного скрипа. Сбрасываю теннисные туфли и иду на кухню.

Щенок рвется на волю, но я сую его в клетку и, дрожа от усталости и возбуждения, таращусь на холодильник. Потом не выдерживаю, на цыпочках подхожу ближе, открываю дверцу, чтобы вытащить бутылку водки. Господи, скорее бы надраться и отключиться!

Но при свете маленькой лампочки сильно заметно, что мои постоянные ночные путешествия к холодильнику во имя выживания значительно поуменьшили запасы. Несколько минут я держу бутылку под краном, прежде чем возвратить на место, под пакет с замороженными овощными бургерами. До чего же я низко пала! И до чего же ненавижу себя за то, что сделала со мной эта поездка! Клянусь, еще неделя, и я начну готовить крэк в ванной!

По пути наверх я замечаю, что кто-то наконец снял трубку телефона в гостиной. Давно пора.

Я забираюсь под колючее шерстяное одеяло и в ожидании сна, полубессознательно, представляю мисс Чикаго, спускающуюся на парашюте прямо на передний газон.

Просыпаюсь через два часа от того, что Грейер, пыхтя, перелезает через меня по пути в туалет.

— Нэнни, пора завтракать.

— Где пора? Во Франции?

Я так устала, что глаза не открываются. Держась за стену, следую за ним в ванную и помогаю снять пижамные штанишки. Пока он облегчается, я поднимаю жалюзи и зажмуриваюсь: ванная купается в оранжевом свете. Натягиваю фуфайку на пижаму, и мы ползем вниз.

— Что хочешь на завтрак? — спрашиваю я, нагибаясь, чтобы поднять щенка.

— Нет, Нэнни, оставь, — хнычет он, поворачиваясь спиной к клетке. — Оставь его!

— Грейер, что ты хочешь на завтрак?

— Не знаю. «Фрут лупе», — мямлит он.

Я поднимаю собачку. Она лает и лижет мое лицо.

— Прости, приятель, сам знаешь, у нас только «Сой флейкс».

— Ненавижу «Сой флейкс»! Я же сказал, хочу «Фрут лупе»!

— А я хочу немного личной жизни, Гров. Невозможно, к сожалению, всегда иметь то, что хочешь.

Он кивает. Я даю ему «Сой флейкс», он начинает гонять их по тарелке, а я выношу щенка прогуляться.

В восемь я снова просыпаюсь от звука шагов на лестнице. Вниз спускается миссис N. в очередном нантакетском наряде, приобретенном в «Сэрле», и небрежно кладет трубку на место.

— Грейер, давай выключим телевизор. Что ты хочешь на завтрак?

— Он уже… — начинаю я.

— «Фрут лупе»! Я просил, но Нэнни не дала!

— Нэнни, почему вы не покормили Грейера? — спрашивает она, выключая телевизор.

— ХОЧУ! МНЕ НУЖНЫ «ФРУТ ЛУПС»!!! — вопит он прямо в темный экран, чем повергает собаку в состояние лихорадочного возбуждения.

— Прекрати, — спокойно говорю я, и он на секунду затыкается, пока не вспоминает, что это не мое шоу. Пронзительный ор возобновляется и не смолкает, пока не съеден второй шоколадный пончик и не включен телевизор. Я зеваю. Интересно, приведут ли ему шлюху, если будет выть по этому поводу достаточно долго и громко?

— По-моему, я достаточно ясно дала понять, — объявляет она, глядя на ретривера так, словно обнаружила в доме змею, — что терпеть не могу собак в гостиной. Пожалуйста, отнесите ее обратно в гараж.

Я поднимаю щенка.

— Вы собрали Грейеру сумку для занятий в клубе?

— Нет, я составляла ему компанию.

— По-моему, в данный момент он достаточно занят.

Я киваю и свободной рукой беру сумку.

— Кстати, вы купили носовые платки?

«Интересно, каким образом? Или меня снабдили личным водителем? Да я не могу до аптеки добраться, гребаная ты уродка!»

— Э… разве мистер N. не вспомнил о них, когда был в магазине? — спрашиваю я, но тут звонит телефон.

Миссис N. поднимает трубку.

— Алло?

Она пристально смотрит на меня.

— Алло!

Она с такой силой бросает трубку, что бамбуковый столик сотрясается.

— Не знаю. Вы вписали платки в список покупок?

— Я вообще не видела никакого списка. Миссис N. тяжело вздыхает и спрашивает у мужа:

— Милый! Ты не купил платки?

Молчание. Мы все выжидающе смотрим на потолок. Наконец на лестнице раздаются медленные шаги. Возникает мистер N. в белых теннисных шортах и немедленно направляется на кухню.

— Ты купил платки? — спрашивает вновь она у его спины. — Милый! Ты знаешь… те маленькие салфеточки, которые я кладу в карманы Грейеру?

Он продолжает идти, но у самой двери поворачивается ко мне и объявляет:

— Передайте моей жене, я купил все, что было в списке. Едва он исчезает на кухне, миссис N. медленно выдыхает:

— Пре-вос-ход-но.

Леди и джентльмены, до конца спектакля роль мальчика для битья будет играть Нэнни!

— Во имя Господа Бога, что за гам? — В дверях стоит старшая миссис N. в халате от Гуччи с застежкой «молния» и небрежно машет унизанной кольцами рукой в сторону телевизора: — Неужели нельзя заткнуть этого омерзительного фиолетового динозавра?

— Нет, — заявляет Грейер, плюясь на диван шоколадными крошками.

— Простите, Элизабет, — стонет миссис N., растирая виски. — Хотите кофе?

— Черный. Как чернила.

Ни одна не двигается с места, очевидно, подразумевая, что именно я должна подать им этот самый чернильный кофе.

— Элизабет, присядьте пока на диван, а Нэнни принесет нам кофе сюда.

— Хотите, чтобы я схватила воспаление легких?

— В таком случае как насчет кухни? — осведомляется миссис N., застегивая кардиган.

— Насколько я понимаю, мой лентяй сын еще не привез газет?

— Нет, но вчерашняя все еще на столе.

— Вчерашняя газета годилась вчера. Откровенно говоря, не знаю, почему вы так рвались провести отпуск здесь, в этой… хижине, вместо того чтобы пожить у меня на Кейп. Сейчас Сильвия подавала бы нам яйца, и…

— На будущий год, Элизабет. Обещаю.

Вернув собаку в клетку на кухонном полу, я сыплю кофе в кофеварку. Стоило миссис N. появиться на кухне, как мистер N.. все это время изучавший «Экономист» за столом, вскакивает и выходит через черный ход. Она снова резко выдыхает, кусая губы. Открывает холодильник, берет йогурт, держит несколько минут и ставит обратно. Хватает буханку хлеба, читает этикетку и кладет ее обратно на полку. Закрывает холодильник и берет пачку «Сой флейкс».

— У нас нет грейпфрута?

— Вряд ли мистер N. его купил.

— Не важно. Поем в клубе, — решает она, возвращая на место пачку. Направляется ко мне, медленно ведя пальцем по разделочному столу. — Кстати, несколько дней назад вам звонил какой-то парень. Правда, связь была ужасная…

— В самом деле? Извините…

— Это не тот мальчик, что живет на одиннадцатом?

— В обшем… да.

Я достаю из буфета кофейную чашку, молча умоляя ее замолчать.

— Я узнала имя, но очень долго соображала, где его слышала. Интересно, как вы познакомились? Встретились в доме? И Грейер был с вами?

Она недоговаривает, позволяя многозначительному молчанию повиснуть между нами. По всей видимости, она уверена, что мы не только занимались сексом на ее постели, но и облегчали себе вышеуказанную задачу, позволяя Грейеру спать днем. Трудно сказать, что ее тревожит больше.

— Да… забавно… Как это вам удалось его подцепить?

Она подходит к окну и смотрит на мистера N., стоящего спиной к дому.

— Его последняя девушка была просто красавицей. Каждый раз, встречаясь с ней в лифте, я говорила, что ей стоит пойти в модели. Всегда такая собранная, хорошо одетая.

Она поворачивается и обозревает мою пижаму.

— Так или иначе, она только что уехала в Европу по программе Фулбрайта. Вы не подумывали о том, чтобы попытаться попасть в эту программу? Впрочем, студенты Нью-Йоркского университета вряд ли имеют право на получение поощрений такого достоинства.

— Видите ли… я хотела работать после окончания… то есть меня мало интересуют международные программы…

Но она уже вышла. Я, тяжело дыша, опираюсь на тумбу, покрытую зеленым линолеумом. Щелкает кофеварка.

— Дорогая миссис N., вы вонючка, — бормочу я, наливая кофе.

— Простите?

Я оборачиваюсь.

Позади, запихивая в рот пончик, стоит мистер N.

— Ничего. Э… чем могу помочь?

— Моя мать сказала, что вы варите кофе.

Я, продолжая страдать от небольшого приступа Фулбрайта, вытаскиваю еще одну выщербленную чашку.

— Вашей матери с сахаром и молоком?

— Нет, черный, черный, черный.

— Может, не следовало вставлять фильтр?

Он смеется, и я вдруг вижу взрослого Грейера.

— Нэнни? Где ваш кофе?

Я спешу назад в гостиную, стараясь не расплескать кофе.

— Так вот, я и говорю, что, если он вздумал меня обуть, пусть не надеется.

Миссис N. слушает трагическое повествование Элизабет о плохо вычищенном бассейне с сочувственной гримасой.

— Нэнни, почему вы его не одеваете? Мы едем в клуб. Солнышко, сегодня ты проведешь целый день с мамочкой. Будем вместе смотреть, как папа играет в теннис.

Грейер едва поднимает глаза от телевизора. Я опускаюсь на колени прямо перед экраном.

— Нет, няня, я хочу рубашку с Пухом. Эта противная, — ноет он, когда я выбираю рубашку с «Пауэр-рейнджер».

— Рубашка с Пу? Омерзительно! — восклицает Элизабет, вставая и направляясь к лестнице.

— С Винни-Пухом, — поясняю я, принимаясь заправлять ненавистную рубашку в шорты.

Миссис N. выходит из кухни.

Звонок. Она останавливается, чуть приподнимает трубку и снова швыряет на аппарат.

— Нет, так не пойдет! — объявляет она, повелительно взмахнув рукой. — Мы едем в клуб. Принесите рубашку от Лакосты, которую я ему купила.

— Нет! Хочу эту! — визжит Грейер, готовясь к новой истерике.

— Грейер, эта рубашка не годится, — повелительно говорит она, берет свою сумку и дожидается, пока я впихну его в новую рубашку и причешу. — Нэнни, его шорты помяты… а-а, все равно, скорее всего они еще больше помнутся по дороге.

Уж не собирается ли она заставить его стоять всю дорогу и держаться за переднее сиденье до самого нантакетского яхт-клуба?

— Грейер, оставайся у машины, пока мамочка и Нэнни принесут пляжные вещи, — окликает она, как только Грейер бежит на поле для гольфа, которое расположилось у самой автостоянки клуба. Но он игнорирует призывы матери. Поэтому та вздыхает, открывает багажник и принимается нагружать меня. Мистер N. и Элизабет уже отправились на корт готовиться к первому сету.

Ну вот, кажется, все. С моего правого локтя свисает мешок из соломки со сменами одежды для всего семейства, рюкзак, полный лосьонов и игрушек, с левого — спортивное снаряжение, в руках — гигантская груда полотенец и одеял, к которым она добавляет спущенные надувные круги.

— ГРЕЙЕР АДДИСОН N., кому было сказано подождать?! — вопит она мне в лицо и куда-то поверх моего плеча. Поправляет маленькую желтую сумочку от Кейт Спейд, хватает Грейера за руку и тащит вперед. Желтый шелковый саронг развевается на прохладном ветру. Я крепче сжимаю руки, боясь что-то уронить, и ковыляю за ней. По пути она приветствует всех и каждого, называя по имени. Я тащусь в хвосте, радуясь, что круги так подпирают подбородок, что никто не видит выражения моего лица. Мы сбрасываем босоножки и идем к песку по выложенной досками дорожке.

Она долго выныривает из-под зонтиков, прежде чем кивком показать на кусочек пляжа, где я, по всей видимости, должна разбить лагерь. Принимаюсь расстилать одеяла. Гоейер нетерпеливо прыгает вокруг меня.

— Пойдем! Пойдем купаться! Скорее!

Придавливая одеяло мешком, я смотрю на миссис N.,

но она уже погружена в разговор.

— Давай сначала наденем твой костюм, Гровер.

Я беру его за руку и веду к пляжному домику, который кто-то, именуемый братом Бена, сдал нам на неделю, пока он сам пребывает в Париже. Закрываю деревянную дверь и оказываюсь в сыром полумраке, который немного разгоняют узкие солнечные лучики, пробившиеся сквозь щели. Едва я сняла с него шорты, как он пулей летит к двери.

— Погоди, Гров! А крем?

Я достаю детский крем от загара, которым постоянно должна его мазать.

— Ненавижу эту штуку!

Он пытается улизнуть, но я успеваю схватить его за руку.

— Давай так: я намажу тебя, а ты — меня, — предлагаю я.

— Чур, я первый! — сдается он.

Я выдавливаю немного белого крема на его пальцы, и он принимается за мой нос. Я осторожно делаю то же самое, стараясь захватить его щеки, иначе мы до самого заката не выберемся из домика.

— Нэнни, сейчас моя очередь. Чур, не жульничать, — упрекает он, щедро покрывая жирной массой мои уши.

— Прости, Гров. Я только хотела поторопить тебя, давай выйдем поскорее отсюда, чтобы немного поплавать, — объясняю я, намазывая его уши и грудь.

— Тогда я сам все сделаю.

Он небрежно проводит ладонями по рукам и ногам и кидается к выходу. Я пытаюсь его поймать, но передо мной вырастают ноги с десятью наманикюренными ноготками.

— Няня, не забудьте посадить его под зонтик. Кстати, сегодня было предупреждение о медузах, так что вам лучше перенести все вещи к бассейну. Пока.

Я перетаскиваю наши пожитки к бассейну только для того, чтобы увидеть, как вода медленно уходит: видите ли, тут с одним малышом приключилась «неприятность». Мы топаем к детской площадке: слишком пышное название для ржавых качелей, установленных на голом, огороженном клочке песка. Солнце жарит немилосердно, но Грейер все же пытается играть с еще семью детишками, едва научившимися ходить. Становится все жарче, и после того, как Грейер пригрозил сбросить с качелей двухлетнюю малышку, не пожелавшую отдать свою коробочку с соком, я оставляю вещи и веду Грейера к кортам, чтобы попросить у мистера N. денег на водичку. Некоторое время мы скитаемся между кортами, рассматривая играющих, но никак не можем выделить его из толпы мужчин средних лет с защитными козырьками на головах.

— Это он! Это мой папа! — кричит Грейер, то и дело тыча пальцем в очередного игрока в теннисных шортах, и разочарованно вздыхает при виде обескураживающе незнакомого лица. Мистера N. мы обнаруживаем только на последнем корте. Грейер бросается грудью на ограду, вцепляется в проволоку и истошно орет, как Дастин Хофман в «Выпускнике»: — ПааАААААпООООчкАААА!!!

Элизабет неодобрительно шипит на нас. Мистер N. с убийственным видом направляется к сыну: очевидно, Грейер в роли «политзаключенного» не вписывается в имидж, который кропотливо создавался все утро.

— Ну же, парень, не плачь, — гремит он во всеуслышание.

Я мягко тяну Грейера за плечо.

— Уберите его отсюда, — яростно шепчет мистер N., едва успев подойти поближе к нам и подальше от любопытных ушей. — И возьмите это! — Он отстегивает от ремня сотовый и сует мне сквозь ограду со словами: — Заберите с собой эту чертову штуку!

Не успеваю я попросить денег, как он возвращается к игре. Я смотрю на Элизабет, но она уставилась прямо перед собой и преспокойно курит, словно ничего не замечая. Сую телефон в карман, поднимаю вопящего Грейера и транспортирую на стоянку, поскольку понятия не имею, куда еще идти.

Когда я уже почти решилась научить Грейера пить из фонтанчиков, мы сталкиваемся с миссис N. на поле для гольфа.

— Ах вот вы где! — восклицает она, словно все это время искала нас. — Грейер, ты голоден?

Он, так и не выпустив моей руки, падает на траву.

— Скорее, он хочет пить, и…

— Но Беннингтоны пригласили несколько семей к себе на барбекю. Хоть развлечемся немного.

Грейер приподнимается и опять плюхается на газон, красный, потный, злой, вынуждая меня снова поднять его и следовать к машине за миссис N., спокойно прикладывающейся к бутылочке с перье.

Первое, что я замечаю во дворе Беннингтонов, — коротышку филиппинца в белой куртке, прогуливающего пуделя у фонтана. Второе наблюдение — не менее пятнадцати машин, стоящих чуть в сторонке. Как можно устроить импровизированное барбекю для пятнадцати семей, если Беннингтоны покинули клуб за четверть часа до нас?

Но стоит мне пройти через белые ворота сбоку от дома и очутиться в зоне бассейна, как ответ становится ясен. Вы просто звоните по сотовому и мобилизуете весь штат прислуги.

Я стою, ошеломленно моргая, потрясенная снизошедшим на меня откровением: никогда-никогда моя свадьба не будет столь роскошной, как это маленькое скромное барбекю. Дело совсем не в том, что безупречно подстриженный газон спускается к самой воде, и что все вокруг цветет и благоухает, и что еще один человек в белой куртке стоит за стойкой бара, накладывая в стаканы кубики льда с замороженными внутри виноградинками, пока третий раздает бургеры с филе-миньон, и даже не в том, что расставленные по газону столы накрыты крахмальными скатертями с цветочным рисунком, нет! Окончательно достает меня зрелище арбузов, вырезанных в форме бюстов бывших президентов!

Грейер, полностью оправившийся от контрабандной банки с колой, по рассеянности врученной ему отцом, роняет сосиску у моих ног. Он уже успел вымазаться кетчупом с ног до головы, включая рубашку от Лакосты, чем не мог доставить мне большей радости.

— Пойдем, Гровер, добудем тебе другую сосиску.

После плотного ленча я раздобыла себе стакан водки с тоником и наслаждаюсь передышкой, пока Грейер бегает по газону с другими ребятишками. А я, наученная горьким опытом, теперь избегаю разговоров с гостями.

Наконец появляются Хорнеры в обществе привлекательной загорелой женщины. Кэролайн знакомит ее с миссис N., а Джек ведет девочек к грилю. Я с любопытством наблюдаю, как на глазах меняется миссис N.: пальцы теребят нитку жемчуга, лицо — сплошная маска сострадания. Должно быть, это и есть разведенная подруга Кэролайн из Калифорнии. Через несколько минут миссис N. теряет запал, поднимает пустой стакан, требуя повторения, и удаляется.

Джек доставляет женщинам сосиски и мистера N. Некоторое время все четверо оживленно беседуют, пока не подбегает Лулу и не уводит родителей. Мистер N. и загорелая женщина направляются к тому месту, где сижу я. Я поспешно откидываюсь на спинку стула и закрываю глаза, хотя готова поклясться, что мистер N. ни за что не узнает меня среди отдыхающих.

— Видите ли, — слышу я, — у меня есть сезонные билеты, так что если захотите поехать…

— А разве ваша жена не ездит с вами?

— Раньше — да, и очень часто, но последнее время она так занята нашим сыном…

— Вашим… кем?!

Я оглядываюсь по сторонам, чтобы проверить, заметила ли миссис N. маневры своего муженька, но она поглощена беседой с миссис Лонгейкр. Мой карман начинает вибрировать.

Какого чер…

Я вытаскиваю содрогающийся телефон мистера N. и начинаю нажимать на все кнопки подряд, пытаясь его выключить и одновременно не пролить водку.

— Алло! — окликает голос из ладони.

— Алло?

Я инстинктивно подношу телефон к уху.

— Кто это? — требовательно спрашивает женщина.

— Нэнни.

Нет нужды интересоваться, кто со мной говорит.

— Нэнни? Похоже, она плачет.

— Нэнни. Он там?

— Нет.

Я вытягиваю шею, стараясь разглядеть, что творится у воды, но мистер N. и его новая приятельница уже исчезли.

— Простите, но мне пора бежать…

— Нет, только не выключайте… Пожалуйста. Пожалуйста, скажите, где он, — со слезами молит она.

Я снова вытягиваю шею.

— Погодите секунду.

Прижимаю телефон к бедру, быстро бегу к дому и захожу в первую же стеклянную дверь. Закрываю ее за собой, не выпуская Грейера из поля зрения, глубоко вздыхаю и снова подношу телефон к уху.

— Слушайте, я просто не знаю, что вам сказать. Не хочу быть банальной, но я всего лишь здесь работаю.

— Но почему он все еще там? Не берет трубку, не отвечает на звонки, не…

— Он… он… — Я действительно не знаю, что ответить, но продолжаю: — Насколько я знаю, он играет в теннис и ест пончики…

— Но он же ненавидит ее! Ненавидит эти совместные поездки! Не может же он в самом деле спокойно отдыхать и развлекаться…

— Тут вы правы. Судя по виду, ему не до развлечений.

— Правда? — спрашивает она с надеждой.

Я смотрю в окно и внезапно вижу собравшихся в истинном свете: лысеющие грузные мужчины со вторыми или даже третьими женами, у которых только и забот, какой салон красоты посетить и какие платья будут модны в следующем сезоне. И все абсолютно безразличны к своим детям, бегающим по газону и наслаждающимся короткими минутами свободы от своих монстров.

И няни, тихо сидящие на влажной траве в ожидании нового приказа.

— Нет, — подтверждаю я, — никто особенно не развлекается.

— Что? Что вы сказали?

— Послушайте, мне необходимо спросить, поскольку вы, похоже, так и рветесь попасть сюда. Что вам здесь нужно? Что так вас привлекает?

Я невольно показываю на окно, словно она может меня видеть.

— Вы понятия не имеете, о чем говорите. Сколько вам? Восемнадцать?

Ее тон сразу изменяется: очевидно, слезы уже успели высохнуть.

— А я вообще не понимаю, какое вам до этого дело?

— Ах вот как? Представьте, я тоже не думаю, что мне есть до этого дело!

Меня так и подмывает швырнуть телефон в окно, прямо в бутылку перье в руках миссис N.

— Это вы полезли в мой дом. Зачем навешивать на меня свои проблемы? Если уж спишь с женатым мужчиной, само собой подразумевается, что окружающие не должны об этом знать. К чему еще целая орда помощников?

Я тупо смотрю на телефон и спрашиваю:

— Вы еще там?

— Да.

— Так вот, если хотите знать, я здесь уже девять месяцев, сыта по горло и могу дать слово: ничего хорошего тут нет и быть не может…

— Но я…

— И не думайте, что причина в ней, потому что это не так. Разве не знаете, что когда-то она была вами? Так что можете применять все известные приемы, ублажать его всеми возможными способами, лезть из кожи вон, все равно кончите тем, что станете гоняться за ним, пытаясь вернуть, как и все в этой квартире.

Я снова смотрю на ребятишек, играющих в догонялки на газоне.

— Господи, что за впечатляющая лекция на тему морали, и притом от девушки, укравшей у меня восемьсот долларов…

Грейер неожиданно спотыкается и летит на землю, целую вечность, как в замедленной съемке. Мое сердце уходит в пятки.

— Вы слушаете? — кричит она. — Алло! Нэнни! Я жду, когда вы…

— Может, мне выразиться на испанском? Порвите с ним, пока все еще можно исправить. Пока еще есть силы. И этот совет стоит куда дороже восьми сотен, так что можете считать — мы квиты!

Я закрываю телефон.

Следует бесконечная пауза. Потом душераздирающий крик. Все гости замирают, словно пораженные громом. Никто не двигается.

Я бегу к крыльцу, а оттуда — на газон. Лавирую между застывших льняных сорочек и штанов хаки, немедленно определив миссис N. в раздавшейся толпе.

— Нэнннни! — кричит он.

Но миссис N. добегает до него первой.

— Нээээнни!

Она пытается наклониться к нему, но он отбивается от нее кулачками, а меня обнимает окровавленной рукой за ноги.

— Нет! Я хочу Нэнни!

Я опускаюсь на траву и сажаю его себе на колени. Подходит миссис Беннингтон с аптечкой. Остальные взрослые столпились вокруг и наблюдают.

— Послушай, Гров, дай маме посмотреть, что у тебя, — прошу я.

Он протягивает матери ручонку, но при этом утыкается лицом в мое плечо.

— Спой бутылочную песню, — просит он со слезами, пока миссис N. неуклюже мажет царапину йодом.

— Девяносто девять бутылок на стене, — тихо пою я, по привычке растирая его спину. — Девяносто девять бутылок пива…

— Сними одну и передай по кругу, — мямлит он в мое плечо.

— Где мой муж? — вдруг спрашивает она, и в этот момент из-за кустов живой изгороди появляется мистер N., обнимающий за талию подругу Кэролайн. Оба немного раскраснелись и, очевидно, не предполагают, что их возвращение привлечет столь пристальное внимание окружающих.

Я держу перебинтованную руку Гррва, пока тот плещется в ванне, и постоянно напоминаю о том, что нельзя мочить пластырь с изображением Бэтмена. Он откидывает голову на мою ладонь.

— Вот вырасту и куплю корабль. Голубой, с бассейном.

— Надеюсь, там будет теплее, чем в бассейне клуба, — бормочу я, намыливая ему спину свободной рукой.

— Вот увидишь, там будет ужасно жарко! Как в этой ванне! И ты сможешь прийти и поплавать со мной.

— Спасибо за приглашение, Гров! Но когда ты станешь взрослым и заведешь много друзей, я-то буду совсем старенькой…

— Слишком старой, чтобы поплавать? Нэнни, ты врешь.

— Тут ты прав, Гров, вру, поэтому едем в круиз вместе.

Я прислоняюсь подбородком к холодному фарфору.

— И Софи тоже приводи! У нее будет свой бассейн. Бассейн для животных. А Кэти пусть приносит свою морскую свинку. О'кей, Нэнни?

— А как насчет твоего щенка, Гров? Ты уже придумал ей имя? — спрашиваю я в надежде, что, если мы назовем ретривера, бедняжку больше не оставят во дворе на целый день.

— Я хочу морскую свинку, Нэнни. Пусть щенка возьмет Элли.

— У них уже есть один.

— Ладно, значит, никаких собак на корабле. Только морские свинки. И мы все будем плавать, плавать и плавать.

Он пускает в плавание свой пластиковый авианосец и увлеченно жужжит. Я трусь носом о его волосы и закрываю глаза, пока он продолжает возиться с корабликом.

— Заметано.

Я жду, пока Грейер окончательно заснет. Элизабет уходит к себе. Мистер и миссис N. читают газеты, молча сидя друг против друга в потертых креслах по обе стороны дивана. Оба подносят свои блоки к тускло мигающим бра на стенах. Я сажусь посреди дивана, но ни один, ни другой N. не дают себе труда поднять глаза.

Набрав в грудь побольше воздуха, я спрашиваю самым проникновенным голосом, какой только смогла изобразить:

— Э… я только хотела узнать… можно ли мне, вместо того чтобы возвращаться в субботу…

Миссис N. опускает газету.

— Я беременна, — спокойно объявляет она. Его газета не дрожит ни единой страницей.

— Что ты сказала? — переспрашивает он равнодушно.

— Я беременна, — повторяет она стальным, ровным тоном.

Его газета падает.

— Что?

— Беременна.

— Ты уверена? — Он смотрит на нее, вытаращив глаза. Голос тонкий и неуверенный. — Поскольку ты уже однажды ждала ребенка, то нетрудно распознать все признаки.

Выложив на стол флеш-рояль, она медленно растягивает губы в улыбке.

— Боже мой! — шепчет он. На лбу выступает пот.

— Утром, за завтраком, мы скажем об этом твоей матери. Они пялятся друг на друга, неохотно признавая, что расстановка сил примерно одинакова. Очки сравнялись. Я мечтаю только о том, чтобы провалиться между подушек дивана.

— Итак, Нэнни? — Она с холодной усмешкой поворачивается ко мне. — Что я могу для вас сделать?

Я встаю.

— Знаете, в общем, это не важно. Мы поговорим об этом позже. Мои поздравления, — запоздало прибавляю я.

— Нет, сейчас самое время, не так ли, милый?

Она снова ему улыбается. Он продолжает молча на нее смотреть.

— Садитесь, Нэнни, — приказывает она.

Я судорожно сглатываю.

— Ну… видите ли, мне нужно срочно снять квартиру, так что если бы вы нашли время подвезти меня к парому в пятницу вечером, по пути на вечеринку… дело в том, что в субботу всегда такое ужасное движение, а я даже не начинала складывать вещи, а к понедельнику нужно все вывезти, вот и подумала, что если это не слишком вас обременит… Разумеется, если я вам нужна, буду рада остаться, только вот…

Жесткий взгляд миссис N. заставляет меня замолчать.

— А вот у меня идея получше. Нэнни, почему бы вам не уехать сейчас? Мистер N. отвезет вас к парому. Элизабет здесь, так что за Грейером есть кому присмотреть.

— О нет-нет, я вовсе не хотела бы уезжать сегодня. Только вот подумала, что в субботу так много машин… я счастлива остаться… я хочу остаться…

Мое сердце готово выскочить из груди, когда я вспоминаю о том, что в действительности стоит на кону. Перед глазами возникает Гровер, вскочивший с постели среди ночи, одинокий и напуганный, среди неведомых монстров.

— Глупости, — обрывает меня миссис N. — Милый, когда следующий паром?

Он откашливается.

— Не знаю точно.

— Не важно, можешь отвезти няню на пристань: они ходят достаточно регулярно.

— Сейчас возьму куртку.

Он встает и выходит. А она снова поворачивается ко мне:

— А теперь можете пойти наверх и сложить вещи.

— Но, миссис N., мне совсем не обязательно уезжать. Я всего лишь хотела найти квартиру до понедельника.

Откровенно говоря, — улыбается она, — мне больше не кажется, что вам интересна ваша работа, и, по-моему, Грейер тоже это чувствует. Нам нужен кто-то, кто мог бы полностью посвятить себя Грейеру, вы не согласны? То есть за те деньги, что мы вам платим, нам следует иметь в семье человека с профессиональными навыками и, уж разумеется, более опытного, тем более что у нас скоро появится еще один ребенок.

Она медленно поднимается.

— Я помогу вам, иначе Грейер может проснуться.

Она провожает меня к лестнице. Я механически переставляю ноги, лихорадочно изобретая способ каким-то образом попрощаться с ним. Но она тащится за мной в комнатушку и становится между кроватей с решительно сложенными на груди руками, неотступно наблюдая, как я поспешно запихиваю одежду в рюкзак и неуклюже лавирую мимо нее, стараясь не задеть в темноте.

Грейер стонет во сне и переворачивается. Мне ужасно хочется разбудить его.

Собираю последние вещички в ее тени, вешаю рюкзак на плечо, завороженная видом сжатой в кулачок, свесившейся с кровати руки Гровера. Из-под задравшегося рукава пижамки выглядывает пластырь с Бэтменом.

Она знаком велит мне пройти мимо нее к двери. Я, не успев сдержаться, тянусь, чтобы откинуть с его лба влажные волосы, но она успевает схватить меня за руку, шепча сквозь зубы:

— Не стоит его будить.

И подталкивает меня к лестнице. Я, спотыкаясь, с глазами, полными слез, бреду вниз, и кажется, ступеньки одна за другой проваливаются подо мной. Приходится хвататься за перила, чтобы не полететь головой вперед. Она с размаху налетает на меня.

— Я… я… я только хотела… — выдавливаю я крошечными порциями и поворачиваюсь лицом к ней.

— Что? — шипит она, угрожающе подавшись вперед.

Я дергаюсь, рюкзак всем весом тянет меня назад. Теряю равновесие и начинаю падать. Она инстинктивно хватает меня за руку и толкает на перила. Я кое-как прихожу в себя. Мы стоим на одном уровне, глаза в глаза.

— Что? — вызывающе повторяет она.

— Она была в квартире! — выпаливаю я. — Я только думала, что вам нужно знать. То есть…

— Ты, дрянная девчонка!

Она набрасывается на меня в этом тесном пространстве со всей силой бесконечно долго подавляемой ярости и унижения.

— Ты. Не имеешь представления. О чем говоришь. Ясно?

Каждое слово падает тяжелой пощечиной.

— И. На твоем месте. Я была бы поосторожнее. Когда. Говоришь. О нашей семье.

Мистер N. нетерпеливо сигналит во дворе, пугая щенка, который в ответ разражается звонким лаем. Мы уже стоим у подножия лестницы, когда шум будит Грейера.

— Нэнни! — кричит он. — НЭЭЭЭННИИИИ!!!

Миссис N. проталкивается мимо меня.

— Черт, эта собака! — бормочет она, маршируя на кухню. Толкает дверь, и собака с ожесточенным тявканьем вырывается на волю.

— Возьмите ее, — требует она, грубо поднимая щенка за шиворот.

— Но я не могу…

— НЭННИ, ИДИ СЮДА! Я БОЮСЬ ТЕМНОТЫ! ВКЛЮЧИ СВЕТ! НЭННИ, ГДЕ ТЫ?

— Я сказала: возьмите собаку!

Миссис N. сует щенка мне в руки. Лапы его беспомощно болтаются в воздухе в поисках опоры, и я инстинктивно подхватываю собачку, прежде чем она успевает упасть. Миссис N. распахивает входную дверь, хватает со столика сумочку, вынимает чековую книжку и принимается яростно черкать пером, пока я нерешительно смотрю наверх.

— Возьмите!

Она протягивает чек.

Я поворачиваюсь и прохожу мимо нее, на гравийную дорожку, под все усиливающиеся истерические вопли Грейера:

— НЭЭЭЭЭНННИИИИ! ХОЧУ НЭЭЭЭЭНННИИИИ!!!

— Приятной поездки, — кричит она вслед, когда я, пошатываясь, плетусь по дорожке, освещенной фарами «ровера», и усилием воли переставляю ноги.

Сажусь на переднее сиденье и прыгающими руками застегиваю ремень безопасности на себе и щенке.

— Вот как? — удивляется мистер N., глядя на него. — Да, наверное, Грейер еще слишком мал. Может, через несколько лет…

Он включает зажигание, выезжает со двора, и, прежде чем я успеваю обернуться и запечатлеть в памяти дом, все заслоняют деревья, и машина мчится по тихим проселочным дорогам.

Мистер N. останавливается у опустевшей паромной переправы, и я открываю дверцу.

— Ну, — произносит он с просветленным видом, словно его только что осенило, — желаю успеха с MCATs — говорят, это чистое убийство.

Не успевает дверца захлопнуться, как машина срывается с места. Я медленно вхожу в почти безлюдный терминал и смотрю расписание. Следующий паром почти через час.

Щенок извивается у меня под мышкой, и я оглядываю зал ожидания в поисках чего-то вроде сумки. Обращаюсь к парню, закрывающему прилавок с пончиками «Данкин донатс», и прошу пластиковые пакеты и веревочку для поводка. Вытаскиваю из рюкзака всю одежду, рассовываю по пакетам, устилаю рюкзак оставшимися тряпками и сую туда собачку.

— Ну вот, лежи.

Она смотрит на меня и тявкает, прежде чем принимается жевать пластик. Я почти падаю на облупленное оранжевое сиденье и пристально рассматриваю лампу дневного света на стене.

В ушах все еще звенят его вопли.

 

Глава 12

БЫЛА ОЧЕНЬ РАДА

— Эй, леди!

Спросонок я подскакиваю.

— Последняя остановка — Порт-Оторити! — орет водитель автобуса.

Я торопливо собираю поклажу.

— И на вашем месте, девочка, я больше не пытался бы протаскивать животных на транспорт! Или в следующий раз пешком будете шагать обратно в Нантакет! — добавляет он, с плотоядной ухмылкой щерясь на меня из-за баранки.

Щенок испускает тихое негодующее рычание, и я сую руку в рюкзак, чтобы успокоить его.

— Спасибо, — бормочу я.

«Жирнопузый!»

Спустившись в вонь терминала, я зажмуриваюсь от яркого света, отражающегося в оранжевом кафеле коридора. Часы «Грейхаунда» показывают 4.33. Я осматриваюсь, чтобы немного прийти в себя, и соображаю, что мой адреналин полностью растрачен. Опускаю рюкзак на пол и стаскиваю фуфайку. В туннеле уже стоит влажная жара, распространяющая запах застарелого пота. Я поскорее выбираюсь на улицу, двигаясь мимо закрытых газетных и кондитерских киосков, чтобы только найти такси. У выхода на Восьмую авеню терпеливо дожидаются проститутки и водители. Я выпускаю собачку на поводке, и она немедленно орошает ближайшую мусорную урну.

— Куда? — спрашивает таксист, когда я лезу внутрь вслед за своими мешками.

— Угол Второй и Девяносто третьей улиц, — отвечаю я, опуская стекло. Роюсь в рюкзаке в поисках бумажника, и оттуда немедленно показывается пыхтящая рыжая голова.

— Мы почти дома, малышка. Скоро приедем.

— Верхний Ист-Сайд, говорите?

— Да, Девяносто третья.

Из открытого бумажника выпархивает чек миссис N. и опускается на пол.

— Черт, — бурчу я, принимаясь шарить в темноте.

«Выплатить: Нэнни. Сумма: пятьсот долларов».

Пятьсот долларов. Пятьсот долларов?

Десять дней. Шестнадцать часов в день. Двенадцать долларов за час. Ближе к шестнадцати сотням… нет, восемнадцати… нет, девятнадцати!

ПЯТЬСОТ ДОЛЛАРОВ!

— Погодите! Мне нужно на Парк-авеню, семьсот двадцать один.

— Как скажете, леди. — Он делает резкий разворот и говорит: — Платить вам.

«Ты и понятия не имеешь сколько».

Отпираю дверь квартиры и осторожно вхожу. Темно и тихо. Кладу рюкзак, и щенок немедленно выбирается оттуда, пока я бросаю остальные пакеты на мраморный пол.

— Писай где захочешь.

Тянусь к реостату, регулирующему освещение, и центральный стол озаряет узкий круг света. Единственная лампа льет нежные желтые волны на хрустальную чашу. Я наклоняюсь и опираюсь руками на стекло, придавившее круглую бархатную салфетку. Даже сейчас, даже в нынешнем полубезумном состоянии я отвлекаюсь от мыслей о семействе N., увлеченная убранством квартиры N. И, как меня вдруг осеняет, разве не в этом все дело?

Я отстраняюсь, дабы обозреть два идеальных отпечатка ладоней, оставленных на стекле. Решительно шагая из комнаты в комнату, включаю медные лампы, надеясь, если я озарю дом, то пролью свет истины на так и не решенную загадку: почему чем больше работаешь, тем больше ненависти к себе возбуждаешь?

Открываю дверь в кабинет.

Мария старательно сложила почту миссис N. на письменном столе именно так, как она любит: конверты, каталоги и журналы, все в отдельных стопках. Я перебираю их, листаю календарь.

Маникюр. Педикюр. Шиатсу. Декоратор. Ленч.

— Вице-президент по перекидыванию дерьма с места на место, — ворчу я.

Понедельник. Десять утра. Собеседование: «Няни — это мы».

Собеседование? Я быстро просматриваю записи за последние недели.

Май, 28. Собеседование с Росарио. Июнь, 2. Собеседование с Ингой. Июнь, 8. Собеседование с Малонг.

И это началось назавтра после того, как я сказала, что не смогу ехать в Нантакет из-за выдачи дипломов! Я с мгновенно пересохшим ртом читаю пометки на полях календаря.

NB: завтра же позвонить консультанту по семейным проблемам. Поведение Н. совершенно недопустимо. Крайне эгоцентртна. Не заботится о ребенке. Никакого уважения к профессиональным принципам. Пытается воспользоваться своим положением.

Я захлопываю тетрадь, судорожно втягивая в себя воздух, словно только что получила удар в солнечное сплетение. Перед глазами почему-то мелькает сумка миссис Лонгейкр из крокодиловой кожи, стоящая у моих ног под перегородкой между кабинками туалета «Иль-Конильо», а внутри что-то словно рвется.

Я мчусь к комнате Грейера, распахиваю дверь и сразу вижу его — плюшевого медведя, неожиданно появившегося на полке после Валентинова дня.

Беру игрушку, поворачиваю ее и снимаю заднюю панель. Под ней обнаруживается маленький ролик видеопленки и пультик управления. Перематываю ленту, пока собачка с веселым лаем прячется в шкафу Грейера.

Нажимаю кнопку записи, ставлю медведя на комод Грейера и верчу до тех пор, пока не попадаю в кадр.

— Это л крайне эгоцентрична? Это мое поведение недопустимо? — ору я в медвежью морду и глубоко вздыхаю, стараясь успокоиться и выпустить пар. — Пятьсот долларов! Что это для вас? Пара туфель? Полдня в салоне красоты? Цветочная аранжировка? Не пойдет, леди. Кажется, в колледже вы специализировались в области искусства, так что, вероятно, вам сложно следить за ходом моих мыслей, но за десять полных дней абсолютного беспросветного ада вы заплатили мне по три доллара за час! Поэтому, прежде чем вы превратите год моей жизни в анекдот, над которым можно посмеяться на очередном благотворительном сборище в пользу очередного музея, не забудьте, что я ваша собственная личная рабыня. У вас есть норка, модная сумочка и рабыня!

И это я пользуюсь своим положением?

Вы. Понятия не имеете. Что я делаю. Для вас.

Я мечусь туда-сюда перед медведем, пытаясь облечь девять месяцев не высказанных вслух колкостей в некое подобие связной речи.

— О'кей, слушайте. Если я говорю: «Два дня в неделю», — ваш ответ должен звучать таким образом: «Хорошо, два дня в неделю». Если я говорю: «В три мне нужно на занятия», — это означает, что где бы вы ни были — у маникюрши, педикюрши, на заседании крайне важного комитета, — бросаете все и летите домой, чтобы я могла уйти: не после ужина, не на следующий день, а ровно в три часа. Я говорю: «Конечно, я дам ему перекусить». Это означает пять минут на вашей проклятой кухне. Это означает микроволновку. Сюда не входят резка овощей, готовка на пару и все, что имеет какое-то отношение к суфле. Вы пообещали заплатить в пятницу. Так вот это означает только одно: вы не Цезарь, и поэтому не вам переписывать календарь. Каждую. Неделю. Именно. В пятницу.

Теперь меня понесло по-настоящему.

— Так вот: некрасиво захлопывать дверь перед лицом собственного ребенка. Некрасиво запираться, когда твой сын дома. И уж определенно некрасиво покупать однокомнатную квартиру, дабы иметь местечко для уединения. Кстати, как насчет поездки в санаторий, пока твой сын лежит с отитом и температурой сорок? Так вот, последние известия: подобные поступки характеризуют вас не только как плохого человека, но и как ужасную мать! Не знаю, конечно, я никого не рожала, так что не могу быть экспертом, но если мой ребенок мочится на всю мебель, как гребаная дряхлая собака, я бы немного призадумалась. И наверное… из чистого каприза, ужинала бы с ним хоть раз в неделю. И еще одно: вам не страшно, что люди вас ненавидят? Ваша же экономка ненавидит вас так, что могла бы придушить во сне.

Я стараюсь выговаривать слова как можно отчетливее, чтобы она ничего не упустила.

— А теперь давайте вернемся назад. Я спокойно шла по парку, никого не трогала и знать вас не знала. Еще пять минут — и я стираю ваше нижнее белье и хожу с вашим сыном на родительские собрания. Как это вам удается, леди? Я искренне хочу знать: откуда вы набрались такой наглости, чтобы попросить совершенно незнакомую женщину стать суррогатной матерью вашему сыну?

И ведь вы не работаете! Чем вы занимаетесь весь день? Строите космический корабль в здании Лиги Родителей? Помогаете мэру начертить план нового транспортного кольца в потайной комнате «Бенделз»? Нет, поняла! Размышляете над решением конфликта на Ближнем Востоке за стенами своей спальни! Так вот, пора выходить на свет, леди: миру просто не терпится услышать, каким образом ваши светлые идеи приведут нас прямиком в двадцать первый век и к таким фантастическим открытиям, что некогда уделить минутку даже своему единственному сыну.

Я подаюсь вперед и гляжу прямо в стеклянные глаза медведя.

— Кажется, вы чего-то недопоняли, так что позвольте пояснить. Эта работа… именно р-а-б-о-т-а, которой я занимаюсь, крайне тяжела. Воспитывать вашего ребенка — • тяжелая работа, что, конечно, можно понять, если заниматься ею больше пяти минут в день.

Я отхожу и принимаюсь нервно хрустеть суставами, готовая идти до конца.

— А мистер N.? Кто вы?

Я делаю паузу, чтобы мои слова дошли до сознания.

— Вероятно, вы никак не можете понять, а кто же я. Вот вам подсказки: а) я не вхожу в предмет обстановки, б) не явилась, подобно фее, по доброте душевной, умоляя вашу жену позволить мне делать всю черную работу по дому. Итак, мистер N., угадайте, кто я?

Еще одна пауза для пущего драматического эффекта.

— ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ Я ВОСПИТЫВАЛА ВАШЕГО СЫНА! Учила говорить. Бросать мячик. Смывать ваш итальянский туалет. Я не изучаю медицину или бизнес, я не актриса и не модель и, уж разумеется, не способна стать другом той психопатке, на которой вы женились! Или купили, или что еще там…

Я брезгливо усмехаюсь.

— Так вот, для вашего сведения, большая шишка, тут не Византийская империя, а о верблюдах и гаремах приходится только мечтать. Где та война, на которой вы сражались? Где тот деспот, которого свергли? Приклеиться жирной задницей к креслу и делать миллионы — это не героизм, и хотя в качестве трофеев можно получить жену-другую, это, очевидно, не дает вам права на приз лучшего отца года! Попытаюсь объяснить это в тех терминах, которые вам наиболее понятны: ваш сын не аксессуар. И ваша жена не заказала его по каталогу. Его нельзя убрать с глаз по вашему желанию и отправить на хранение в подвал!

Я перевожу дыхание, оглядывая игрушки, за которые он так много заплатил и которыми ни разу не поиграл с сыном.

— На свете есть люди… в вашем же доме, человеческие существа, умирающие от желания взглянуть вам в глаза. Вы создали эту семью. И все, что от вас требуется, — это проводить с ними время. Относиться с симпатией. Это называется родством. Поэтому постарайтесь хоть иногда бывать дома, и если в вашем представлении отцовство — это постоянные отчаянные попытки завоевать и купить вашу привязанность, значит, вы зря тратите вашу никчемную ЖИЗНЬ!

— Тяв!

Щенок носом открывает дверь шкафа, держа в зубах пластиковую рамку для проездного билета.

— Ну-ка отдай, — мягко приказываю я, вставая на колени, чтобы забрать у него рамку. Он бросает ее и игриво переворачивается на спину. Я смотрю на грязные обрывки бумаги, придавленные пластиком: это все, что осталось от карточки Грова,

Моргаю, еще раз оглядываю комнату, такую знакомую, что кажется моим домом. И вижу Гровера, позирующего в нашем рождественском показе мод, славящего Христа, изливающего сердце в песне, засыпающего у меня на коленях, пока я дочитываю сказку.

— О, Гровер…

И тут я начинаю плакать, свернувшись в комочек у изножья его кровати. Прерывистые всхлипы раздирают меня при мысли о том, что я больше никогда его не увижу. Что для меня и Грейера все кончено. И думать об этом невозможно.

Немного отдышавшись, я крадусь к комоду и останавливаю запись. Сажаю медведя на пол, прислонив к кровати, и нежно почесываю мягкий животик щенка. Собачка потягивается, положив лапу на мою руку, довольная лаской.

И тут я осознаю.

Ничто из сказанного мной не заставит их дать Грейеру ту любовь, в которой он нуждается.

И не позволит мне покинуть этот дом с достоинством.

Я слышу голос Грейера: «Будь умницей, Нэнни! Ты будешь умницей».

Я перематываю пленку на начало. Нажимаю кнопку записи и сажаю медведя перед собой на ковер.

— Привет. Это Нэнни. Я здесь, в вашей квартире. И сейчас… — я смотрю на часы, — пять утра. Я открыла дверь ключом, который вы мне дали. И в моем распоряжении все те ценности, которыми вы так дорожите. Но в этом все и дело. Я не желаю вам зла хотя бы потому, что у вас есть главная ценность: вам выпала честь стать родителями Грейера.

Я утвердительно киваю, потому что говорю чистую правду.

— Поэтому я собиралась просто уйти. Но не могу. Честно, не могу. Грейер любит вас. Я была свидетельницей его любви к вам. И ему наплевать на то, что он носит и что вы ему покупаете. Он хочет только одного: быть с вами. С отцом и матерью. Но время бежит. И такая чистая, беззаветная любовь не вечна. Сначала он начнет задумываться. Анализировать ваше отношение к нему. А потом он вообще перестанет любить. И если я и могу дать вам что-то этой ночью, так это совет получше узнать сына. Он такой поразительный малыш: забавный и умница. Быть рядом с ним — это огромная радость. Я нежно его любила. И хочу для вас того же. Для обоих… потому что это — бесценно.

Я тянусь к медведю, выключаю запись и несколько минут держу его на руках. И вдруг замечаю маленькую фотографию Кейтлин в рамке, засунутую за игрушечный гараж.

Все верно.

Снова включаю запись и плюхаю медведя на пол.

— А если нет, то вы по крайней мере обязаны оказывать мне, да и всякой другой, которую вовлекли в эту историю и заставили гнуть на вас спину, хоть какое-то гребаное уважение!

Беру медведя и вынимаю пленку.

Возвращаюсь в холл, выключая по пути все лампы. Щенок подбегает ко мне, когда я снова стою над стеклянным столом. Кладу пленку между отпечатками своих ладоней и придавливаю ключами.

Поднимаю пакеты и в последний раз открываю дверь квартиры N.

— Гровер! — тихо говорю я свое заветное желание, словно стоя над именинным тортом со свечками. — Знай только, что ты чудесный мальчик. Редкостный. И надеюсь, ты поймешь, что я всегда буду болеть за тебя — пусть и издалека, заметано?

Выключаю очередную лампу и поднимаю щенка.

— Прощай, Грейер.

Солнце как раз встает, когда я веду его в парк. Он туго натягивает поводок, когда мы идем по тропе к бассейну. Первые бегуны уже крутятся вокруг воды по привычной орбите. Небо светлеет, гася оставшиеся звезды. Возвышающиеся над верхушками деревьев небоскребы купаются в розовом свечении. Вода тихо шуршит о камни. Я стою у проволочной ограды, впитывая красоту зеленого пространства посреди большого города. Сую руку в пакет и достаю сотовый телефон, подаренный миссис N. Взвешиваю его на руке, прежде чем швырнуть в воду. Щенок прыгает передними лапами на проволоку и возбужденно повизгивает, услышав громкий всплеск.

Я смотрю на него.

— И как тебе такое в качестве завершающего штриха? Надеюсь, мы удалились с достоинством?

Щенок согласно лает, подняв ко мне головку. Карие глаза преданно смотрят на меня.

— Грейс. Радостный лай.

— Грейс, — повторяю я. Радостный лай.

— Понятно. Ну что ж, Грейс, пойдем домой.