Глава 25
Олив
18 августа 2015 года
– До сих пор не могу поверить, что ты встретилась с Дикки, – сказал Майк, качая головой. Олив не встречалась с ним после того визита; мать Майка завалила его разными делами, а сама Олив была глубоко обижена на него за трусливое бегство. При первой же встрече он попросил как можно подробнее рассказать обо всем, что произошло после того, как она поднялась по ветхой лестнице на второй этаж отеля. Олив рассказала в общих чертах, но не стала останавливаться на самых важных открытиях.
– А я не могу поверить, что ты бросил меня и убежал, – сказала она. – Ты повел себя как последний трус; по крайней мере, ты мог дождаться меня снаружи. Ведя я искала тебя, когда вышла оттуда. Думала, ты стоишь на страже, или как это еще называется?
Майк промолчал, глядя на свои грязные кроссовки.
Они встретились на болоте, неподалеку от старого дома Хетти. Лягушки-быки завели странный тревожный хор, повышая голоса, словно старались перекричать друг друга.
У Элен и Ната все было тихо. Утром Олив помогала им заполнять стены рулонами розового стекловолоконного утеплителя. Даже при работе в перчатках, в куртке с длинными рукавами и джинсах, заправленных в сапоги, кусочки утеплителя проникали под одежду и вызывали невыносимую чесотку, точно так же, как в тот раз, когда Олив помогала отцу укладывать утеплитель. Она надеялась, что Нат с его любовью к натуральным материалам воспользуется растительным волокном или переработанным патагонским флисом, но ей не повезло. Возможно, эти материалы были слишком дороги. Потом Олив сходила домой, вымылась под душем и встретилась с Майком. Элен и Нат надеялись сегодня покончить с утеплением и приступить к навешиванию внутренней обшивки из гипсокартонных листов.
– Что, если кто-то видел, как ты вошла туда? – спросил Майк и наклонился, чтобы сорвать стебель осоки. – Что, если твой отец узнает об этом? Он страшно разозлится.
– Но он же не знает, верно? В последнее время мой отец почти не обращает внимания, куда я хожу и чем занимаюсь.
Майк нахмурился и начал отщипывать от стебля маленькие кусочки.
– Наверное, ему следовало бы знать. Я хочу сказать, что этот Дикки – настоящий безумец. Он живет с призраками и постоянно носит заряженный револьвер. Только не рассказывай мне, что тебе понравилось в этом жутком месте.
Олив рассказала Майку только то, что услышала от Дикки: ее мать не приходила в отель. Подслушанный телефонный разговор она решила сохранить при себе и только сейчас поняла, как умно поступила. Она ни за что не скажет о своем намерении вернуться туда в следующем месяце и выяснить связь между своей матерью, Дикки и его «призрачным клубом».
– У него было при себе оружие, когда он встретился с тобой?
– Разумеется, – ответила Олив.
– Вот блин! – Майк плюхнулся на траву и уставился на нее с деланым изумлением, которое вскоре превратилось в хмурую укоризну раздосадованного отца. – Олив, ты хоть понимаешь, как это опасно?
– Да, как будто он собирался застрелить меня за то, что я посреди дня пришла в его магазин, – сказала Олив. – Прекрати изображать моего отца.
– Я этого не делаю! – возмутился Майк.
– Правда? Но ты ведешь себя очень похоже.
– Я не хочу быть твоим отцом, – заявил он.
– Тогда кем же ты пытаешься быть? Может быть, моим ухажером? Но я не нуждаюсь в ухажерах.
Его щеки стали пунцовыми, и он встал, гневно глядя на Олив.
– Я пытаюсь быть твоим другом, Олив. – Он немного задыхался, что придавало его словам свистящий призвук, словно у сказочного говорящего койота с большими и грустными глазами. – И вроде бы я твой единственный друг. Если ты слишком несообразительная, чтобы понять это, то, наверное, нам вообще не стоит дружить.
Майк смотрел на нее, ожидая ответа. Кровь зазвенела у нее в ушах.
– Может быть, и не стоит, – сказала она, глядя на него в упор.
Он отвернулся и пошел прочь.
Олив опустилась на один из старых камней фундамента, прислонив металлоискатель рядом с собой и глядя на удалявшуюся спину Майка.
– Трусливая задница! – прокричала Олив вслед, когда он почти скрылся из виду. – Считаешь себя умником, но ты ни хрена не знаешь!
Потом она взяла металлоискатель и начала равномерно обрабатывать участок, все еще подрагивая от гнева.
Ей не нужен Майк. Ей вообще никто не нужен.
Олив утерла кулаком подступившие слезы и положила металлоискатель.
Она даже не знает, что именно хочет найти.
Да, сокровище. Конечно.
Но еще больше она хотела получить ответы.
Что замышляла ее мать? Что она нашла в Льюисбурге? Что-то, связанное с Джейн? Нечто такое, что привело ее к сокровищу? А может быть, из-за этого она попала в беду? И что она делала с Дикки и его друзьями в старом отеле? Что означал рисунок подвески на мамином ожерелье?
Фрагменты головоломки были разложены перед Олив, словно разрозненные нити, из которых предстояло сплести осмысленный узор. Может быть, если бы она все рассказала Майку, он бы помог ей решить эту задачу.
Теперь уже слишком поздно. Он, так или иначе, прибежит к ее отцу и все разболтает.
У Олив болела голова; в глаза как будто насыпали песку. Она тяжело опустилась на низкую каменную кладку фундамента Хетти.
Олив потянула за шнурок и достала из-под рубашки мамину подвеску. Посмотрела на глаз в центре, который как будто подмигнул ей, когда поймал луч света. Олив представила ожерелье на маминой шее; представила ее ноги в сказочных туфлях, медленно танцующие над болотом, плывущие над водой и оставлявшие венерины башмачки в тех местах, где волшебные туфли касались земли.
Подвеска, висевшая на шнурке, слегка покачивалась сама по себе, словно вспоминая движения вместе с матерью.
«Вращайся», – подумала Олив, и подвеска начала вращаться.
«Быстрее», – велела она, и подвеска набрала скорость, вертясь в воздухе.
«Это делаю я, – подумала Олив, продолжая сидеть неподвижно. – Я делаю это силой разума».
Она посмотрела на подвеску и сосредоточилась.
«Двигайся по часовой стрелке», – подумала Олив. Подвеска перестала вращаться и начала описывать небольшие круги по часовой стрелке, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее.
«Стоп», – приказала Олив, и подвеска замерла, словно подхваченная и удерживаемая невидимой рукой.
– Прыгай вверх-вниз, – вслух сказала Олив, поскольку серебряный амулет вдруг показался ей живым существом, в разговоре с которым не было ничего странного.
Амулет затанцевал, дергаясь вверх-вниз, как кукла на нитке.
Темная, сомневающаяся часть ее личности подумала: «Идиотка, ты сама это делаешь. Разумеется, ты двигаешь ее вручную и даже не сознаешь этого».
Олив подумала об учителе биологии и географии мистере Помпри, который рассказывал им о естественном отборе. В этом году они проходили научную методологию. Делай наблюдения, задавай вопросы, придумывай гипотезу, потом проверяй ее.
Олив посмотрела на подвеску.
«Серебряный амулет дергается вверх-вниз, как будто кто-то регулярно дергает его, словно шарик на резинке, – заметила Олив. – Сейчас нет ветра. Я держу руку совершенно неподвижно. Значит, что-то еще двигает подвеску. Какая гипотеза может объяснить этот феномен? Я предполагаю, что владею телекинетическими способностями, как герои комиксов».
Может, она сходит с ума?
Это было невозможно. Люди не умеют делать такие вещи. Этого не бывает в реальной жизни, только в выдуманных историях.
Ее мысли становились бессвязными, виски ломило от боли. Олив устала и хотела пить.
Хетти умела заставлять вещи двигаться одной лишь силой мысли. Она заставляла предметы вращаться в воздухе. Так говорила тетя Рили, и, может быть, само это место сейчас помогает Олив. Само болото делает это возможным.
А может быть, это Хетти помогает ей?
У Олив еще сильнее разболелась голова.
– Это я двигаю подвеску? – спросила Олив вслух, глядя на амулет. Движение сразу же прекратилось. Шнурок вытянулся, и подвеска повисла неподвижно.
«Нет, дурочка, – как будто говорил амулет. – Это вовсе не ты. Как ты могла даже подумать об этом? Ты всего лишь Странный Оливер. Какие сверхъестественные силы ты можешь иметь?»
– Хетти? – пересохшими губами прошептала Олив. – Ты здесь? Это ты заставляешь ее двигаться?
Подвеска начала описывать большие круги по часовой стрелке.
У Олив закололо кончики пальцев. Казалось, что ее тело гудит, наполняясь странным электричеством. Значит, ее тело было проводником для появления Хетти в этом мире.
– Ну ладно, – сказала Олив. – Значит, вращение по часовой стрелке означает «да»?
Амулет снова заходил по часовой стрелке.
Да! Да, Хетти разговаривала с ней. Они могли общаться!
– А что такое «нет»?
Амулет остановился, а потом начал медленно вращаться против часовой стрелки.
– Хорошо, я поняла, – сказала Олив. Ее ладони вспотели, сердце гулко билось в груди.
Итак, Олив могла задавать простые вопросы и получать односложные ответы. Ее ум работал так быстро, что она с трудом сформулировала первый вопрос.
– Это на самом деле Хетти Брекенридж?
«Да», – ответил амулет, вращаясь по часовой стрелке.
«Разумеется, – подумала Олив. – Кто еще это может быть?»
Олив попыталась успокоить свои мысли и сосредоточиться. Что она больше всего хотела узнать?
– Сокровище настоящее?
«Да», – ответил амулет.
Олив громко рассмеялась.
– Я это знала! – воскликнула она и обратилась к подвеске: – Ты можешь показать, где оно находится?
На этот раз амулет задвигался против часовой стрелки. «Нет».
– Моя мать нашла его?
«Да».
– Она забрала его с собой, когда ушла из дома?
«Нет».
– Моя мать действительно уехала? Она сбежала с другим мужчиной?
«Нет».
Олив затаила дыхание, глядя на подвеску, которая почти остановилась.
– Ты знаешь, где она находится?
«Да».
– Ты поможешь мне найти ее?
Серебряный амулет помедлил и начал вращаться по часовой стрелке.
«Да. Да. Да».
Глава 26
Элен
19 августа 2015 года
Элен находилась в новом доме, лежала, свернувшись калачиком, на полу в гостиной. Стенной каркас был заполнен пушистым розовым утеплителем. С закрытыми дверями и окнами в доме стало гораздо тише. Вчера во второй половине дня они закончили работу с утеплителем и даже начали устанавливать гипсокартонную внутреннюю обшивку. Навешивание плит было медленным и трудоемким процессом: они с Натом осторожно заносили в дом тяжелые листы четыре на восемь дюймов. Потом Нат удерживал их на месте, а Элен прикручивала их к стенам с помощью беспроводного шуруповерта. Нижняя ванная была обшита сероватыми листами, прикрученными к каркасу и готовыми к изоляции, заливке и первичной обработке. Хорошо было иметь хотя бы одну комнату со сплошными стенами вместо клетки два на четыре ярда.
Сейчас Элен заморгала в темноте. Ее голова была тяжелой, мысли ворочались медленно. Она легла в постель в фургоне рядом с Натом. Снаружи опять лил дождь, и крыша снова протекала. Они установили кастрюли и миски под капелью, и Элен ворочалась в кровати под монотонный перестук воды, падавшей в металлические кастрюли, жестяные миски и пластиковые тазики. В сочетании со стуком по металлической крыше это создавало тревожную и сердитую симфонию дождя, иногда прерываемую раскатами грома. Элен так и не смогла заснуть, поэтому пошла на кухню и снова принялась читать «Общение с миром духов». Она прочитала книгу уже несколько раз и все равно возвращалась к тексту.
В час ночи Элен отказалась от мысли вернуться в постель, надела кроссовки и толстовку и отправилась на болото. В начале лета она не осмеливалась гулять в лесу по ночам и вздрагивала от любого шума. Но теперь она хорошо освоилась с местной обстановкой и ночными звуками. Да, Элен все еще нервничала, но влечение к Хетти пересиливало страх. И было иррациональное ощущение, что Хетти не позволит ничему плохому случиться с Элен. Хетти защитит ее.
Дождь ослабел до мелкой мороси с темного неба. Элен прошла по двору, хлюпая по лужам, пока сумрачный дом и фургон не остались позади. Она спустилась по тропе через небольшую рощу, прислушиваясь к звукам капели с лесных крон, кваканью лягушек и всплескам на болоте. Наконец деревья расступились, и Элен увидела болото. Над водой расстилалась бледная мгла, которая слегка колыхалась, словно пытаясь обрести форму.
– Хетти? – тихо позвала Элен. Единственным ответом было кваканье одинокой лягушки. Элен стояла, глядя на воду и думая о том, что творится в глубине. Дождь полил сильнее, проникая под толстовку. Тогда Элен вернулась в недостроенный дом и уселась на полу рядом с каминной полкой, ожидая и надеясь. Но ничего не произошло, и в конце концов Элен заснула.
Теперь она села и потянулась. На улице по-прежнему лило. Элен слышала, как дождь барабанит по рубероиду на крыше, которая еще не была покрыта настоящей кровлей.
(«Потому что ты не нашла кровельные материалы. Ты съездила за кирпичами и каминной доской и узнала о Хетти и ее семье вместо того, чтобы привезти материалы, действительно необходимые для твоего дома».)
Элен услышала у себя в голове голос Ната: «Я беспокоюсь за тебя, Элен».
Потом Элен посмотрела на каминную доску – на свою последнюю победу. Они завернули ее в брезент и положили на пол до окончания работ с внутренней обшивкой. Теперь Элен сдвинула брезент и посмотрела на доску.
Элен не ошиблась: это была идеальная вещь для гостиной, еще один способ наделить их дом ощущением истории.
– Но нам не нужна каминная полка, – сказал Нат, когда впервые увидел доску. Он заглянул в салон. – А где корм для оленей?
– Прости, я забыла об этом.
Нат вздохнул и провел ладонью по лицу.
– Зачем нам каминная доска? У нас нет камина.
– Я подумала, что мы можем сложить небольшой камин, – сказала Элен. – Пусть он будет в самом центре дома. Тогда это будет больше похоже на классическую «солонку», плюс дополнительная теплоемкость…
– Элен, это не входило в наши планы. Это не импровизированный проект… ты знаешь, сколько стоит работа опытного печника? Мы и так превысили бюджет!
– Хорошо, – сказала Элен. – Мы обойдемся дровяной плитой и металлическим камином. О кирпичной кладке можно поговорить потом. Но сейчас мы поставим эту полку над дровяной плитой.
Нат прищурился, пытаясь представить это, и покачал головой:
– Труба от плиты пройдет прямо перед полкой. Это будет выглядеть нелепо.
– Мы можем вывести трубу сзади, через стену, а потом установить металлический камин в гостиной, – предложила Элен. – Это будет выглядеть получше, согласен? Вместо блестящей трубы, проходящей через потолок?
Нат заморгал:
– Не знаю, Элен. Мне нужно свериться с планами и посмотреть, насколько это удобно. Возможно, придется переделать план кладовой за этой стеной. Мы же не хотим согревать дом от плиты в кладовке, верно? Мы потеряем место для хранения, и тепло пропадет впустую. Это не входило в наши планы, – с расстроенным видом заключил он.
– Этой полке больше ста лет, Нат, – сказала она. – И она сделана из цельной кленовой доски. Когда я почищу ее, ты увидишь, какая она красивая.
– Я хотел бы, чтобы ты посоветовалась со мной, – сказал он. – Этой полки не было предусмотрено в наших планах и в нашем бюджете.
– Она обошлась в семьдесят пять долларов, Нат. – Ее голос прозвучал резче, чем она намеревалась.
– На эти деньги мы могли бы приобрести необходимые материалы для кровли, которые нам действительно нужны. – Нат немного повысил голос. – Я думал, что сегодня ты займешься этим и найдешь подержанные материалы для крыши.
Элен отвернулась, вздохнула и велела себе успокоиться. Еще одна маленькая ложь.
– Ничего не вышло, – сказала Элен. – Материалы оказались хуже, чем было указано в рекламном объявлении.
Нат вопросительно посмотрел на нее. Догадывался ли он, что она лжет?
Когда ей стало так легко лгать своему мужу? Элен никогда не лгала ему в Коннектикуте. Тогда они рассказывали друг другу обо всем. Прошло лишь несколько месяцев, но казалось, что целая жизнь осталась позади.
Тогда Элен посмотрела на него, на его отросшую бороду, усталые глаза и подумала, насколько этот человек отличается от того, за которого она вышла замуж в Коннектикуте. Все изменилось.
– Мне жаль, Нат. Если я вскоре не найду нужные материалы, придется заказать в строительном магазине.
Нат кивнул, все еще хмурясь на каминную полку.
– Нат, давай мы просто повесим ее на стену и посмотрим, как она выглядит. Пожалуйста!
– Хорошо, – сказал он, и Элен ощутила мгновенное удовольствие от этой маленькой победы.
Нат согласился, что полка отлично смотрится в гостиной. Он провел кое-какие расчеты и решил, что они могут вывести печную трубу за дровяной плитой, так что полка не будет загорожена. Потом Элен очистила ее и натерла поцарапанные места лимонным полиролем, пытаясь представить все, что видела эта полка: празднование Рождества, дней рождения и семейных юбилеев, появление телевидения, упадок фермы, семейные ссоры, убийство и самоубийство.
* * *
Сегодня ночью каминная полка как будто светилась изнутри в полутьме пустого дома.
Но дом не был совершенно пустым. Элен понимала это.
Она неподвижно сидела, ждала и прислушивалась. Она слышала звук шагов на черновом фанерном полу и чувствовала, как холодеет воздух вокруг нее. Кожу пощипывало, как от слабого электричества. Сосредоточившись на каминной полке, Элен смотрела, пока не заслезились глаза, и наконец увидела фигуру, стоявшую рядом с ней. Элен медленно подняла голову.
Женщина была в джинсах. На лоб падала темная челка, остальные волосы были собраны в узел на затылке. Розовый свитер был усеян кровавыми пятнами на груди. Элен ощущала запах пороха и металлический привкус свежей крови.
«Этого не может быть, – подумала Элен. – Я сплю».
Она крепко зажмурилась, потом открыла глаза, но женщина осталась на месте. Элен видела коробку гвоздей, оставленных Натом на полу под каминной полкой. Рядом лежал его молоток и остатки рулона стекловолоконного уплотнителя.
Это был не сон.
– Где дети? – спросила женщина, с лихорадочным видом оглядывавшаяся вокруг. Она говорила громко, почти кричала, но Элен едва слышала ее; слова доносились как стрекот цикад. Потом женщина посмотрела на свой свитер, подняла руку, прикоснулась к пулевым отверстиям и закричала. Это был самый мучительный и протяжный крик, который когда-либо слышала Элен.
– Пожалуйста, – проговорила она, пытаясь поднять отяжелевшую голову. – Все в порядке.
Пока Элен говорила, женщина исчезла, как клуб дыма, рассеявшийся от резкого порыва ветра.
Она пропала, но звук остался.
Крики снаружи продолжались.
Это был тот самый звук, который Элен слышала в первую ночь. Тот звук, который Нат называл криком пекана-рыболова или лисицы.
Элен свернулась в клубок, закрыла уши ладонями и попыталась отгородиться от криков.
Глава 27
Мэри-Энн Уайткомб
23 мая 1980 года
Миссис Вера с голубыми волосами и жестким перманентом приходит каждую пятницу в три часа дня, просит меня погадать на чайных листьях, посмотреть в пророческий кубок и увидеть, что готовит для нее будущее и нет ли для нее сообщений из потустороннего мира.
– Что ты видишь, Энн? – спрашивает она. – Что духи показывают тебе?
Я сосредоточенно гляжу в темную воду, хмурю лоб и делаю глаза стеклянными и немигающими.
– Мой дорогой Алан пытается связаться с нами? – спрашивает Вера.
– О да, – говорю я и вглядываюсь в кубок, словно Алан – это золотая рыбка, кружащая в мутной воде. – Он взывает из Великого Далека. Он хочет сказать, что у него все в порядке и он еще сильнее любит вас, чем прежде.
Разумеется, я не вижу ничего подобного, но научилась говорить местным дамам то, что они больше всего хотят услышать. Особенно старым и одиноким. Бедная миссис Вера совсем сгорбилась, ее распухшие пальцы искривились от артрита. Алмазное обручальное кольцо и платиновое свадебное кольцо были изготовлены для пухлых молодых пальцев, а не для их жалкого нынешнего подобия. И хотя сейчас я не вижу никаких духов, но могу ясно представить картину из прошлого: молодая Вера стоит у алтаря рядом со счастливым Аланом. Он надевает кольцо ей на палец, обнимает и целует ее, и этот поцелуй преодолевает время и пространство и материализуется в воздухе прямо сейчас, шестьдесят лет спустя. Поцелуй, который был до всего остального: четырех детей, старший из которых погиб в автокатастрофе, рака груди у Веры, который она пережила, и рака легких у Алана, который он не пережил.
– Сейчас он здесь, – говорю я, глядя в хрустальный кубок, наполненный водой с черным красителем – всего лишь несколько капель из пузырька.
– Что он говорит? – спрашивает старуха. – У него есть известие для меня?
Я щурюсь, глядя в чашу, и поражаюсь увиденному. На меня смотрит не лицо Алана (реальное или воображаемое) и не мое отражение.
Это снова она. Та женщина. Она возвращается ко мне во снах и кошмарах. Иногда я думаю, что это лишь часть меня: темная сторона, откуда происходит моя сила. Я понимаю, что она дает мне прозрение и те знания, которые у меня есть. Это мой духовный проводник. Она кажется знакомой: ее лицо не такое, как у моей матери, но имеет черты сходства. У нее такие же темные глаза, но более продолговатое лицо, такие же темные кудри, но более длинные, а не коротко стриженные, как у моей матери. Эта женщина носит ожерелье со странным узором: круг, треугольник, квадрат и снова круг с глазом в центре. Она снилась мне с самого детства. С тех пор, как моя мать погибла при пожаре, – еще до того, как мой отец повторно женился и отвез нас с Марком в Спрингфилд к своей новой жене Маргарет, которую нас заставляли называть мамой, и целой куче сводных братьев и сестер, таких же светловолосых, голубоглазых и веснушчатых, как и их мать. Ради отца они делали вид, будто любят нас, но всегда опасались наших темных глаз и волос, а также воспоминаний о трагедии, последовавших за нами.
Теперь женщина из моих снов пытается мне что-то сказать, но я не слышу ее. Я ниже наклоняюсь над кубком и чувствую щелочной запах черного красителя. От моего дыхания на поверхности появляется легкая рябь, искажающая ее образ.
Женщина в воде говорит настойчиво, хотя и беззвучно. Она что-то держит в руках, какой-то блестящий предмет, который я сначала не могу распознать. Потом образ проясняется, и я вижу, что это такое.
Пистолет. Маленький и серебристый, точно такой же, как у Сэма.
Милая Мелисса. Так он называет свой пистолет. Глупо давать имя пистолету и относиться к оружию как к любовнице. Но, возможно, это дает странную власть над предметом, наполняет холодный металл эмоциональной теплотой.
Сейчас Сэм работает на пашне, но к ужину он вернется домой. Если миссис Вера щедро заплатит мне, сегодня вечером у нас будет отличный ростбиф. Не «спагетти от Альфредо» и не рис с бобами по-каджунски; красивое название не делает блюдо сытнее и не маскирует дешевизну.
У нас нет денег на мясо, зато всегда есть деньги на бурбон для Сэма. Он заботится об этом.
На самом деле он неплохой человек, просто ему не везет в жизни. Он не оставляет себе выбора. В прошлом году мы продали тридцать акров земли, чтобы оплатить налоги. Сейчас мы снова едва сводим концы с концами.
Я слышу голос Сэма в своей голове так же ясно, как церковный колокол, хотя знаю, что сейчас он распахивает поля на востоке, готовясь к посадке кукурузы.
«С нами покончено, – говорит он. – Мы все обречены».
Я гляжу в воду, но теперь вижу там собственное отражение с распускающимися на груди кровавыми цветами.
Я тихо ахаю и пячусь назад, едва не свалившись со стула.
– Что такое? – спрашивает Вера. – Это мой Алан?
– Да. – Я собираюсь с силами и смотрю на грудь своего свитера – чистого, без единого пятнышка.
– Он позвал меня с такой силой, что застиг врасплох, – говорю я. – Он очень сильно любит вас и тоскует по вашей выпечке.
Это была всего лишь догадка, но я неплохо умею угадывать, и довольная улыбка Веры подтверждает мою правоту.
– О! – восклицает она. – Конечно, пирог с коричневым сахаром! Я уже так давно не готовила его! Думаю, когда вернусь домой, сразу же займусь этим.
– Ему понравится, – заверяю я и снова заглядываю в кубок, где вижу только свое тусклое отражение. – Он улыбается вам. Вы это чувствуете?
– Да, – отвечает она. – Да, я чувствую это.
Она начинает шарить в своей кожаной сумочке и достает сорок долларов. Потом берет еще десятку и сует мне в руку.
– Спасибо, Энн, – говорит Вера. Ее рука кажется сухой и безжизненной. – Это очень много значит для меня.
В такие моменты я думаю: «Так ли уж плохо то, что я делаю? Я лгу, притворяюсь, пользуюсь мелкими выдумками, основанными на случайных озарениях». Я вижу, как счастлива миссис Вера, какой энергичной походкой она уходит готовить свой пирог, и снова думаю: «Я делаю доброе дело. Благодаря мне люди видят мир в лучшем свете».
* * *
Я готовлю ужин на кухне, когда Сэм возвращается с работы. «Папа!» – кричат дети, обступая его, как голодные птенцы. Я вижу, что Сэм уже выпил, хотя сейчас всего лишь начало шестого. Он пошатывается и кренится то в одну, то в другую сторону, пытаясь сохранить равновесие. Одну бутылку он прячет в амбаре, другую – в мастерской. Он регулярно пополняет запас, так что источник не иссякает.
– Не приставайте к отцу, – говорю я детям. – Он целый день работал. Отправляйтесь в гостиную, я позову вас, когда ужин будет готов.
Мои дети ведут себя очень хорошо. Они быстро учатся.
Они научились побаиваться своего отца и держаться поодаль, когда он выпивает. Когда дети уходят, я смотрю Сэму в глаза и спрашиваю:
– Все в порядке?
Ненавижу, как робко звучит мой голос. Как быстро я превращаюсь в серую мышку рядом с Сэмом.
А он смеется. Это горький и безрадостный смех; жаркое алкогольное дыхание наполняет кухню и превращает воздух в опасную горючую смесь. Достаточно одной спички, и все взлетит на воздух.
Шатаясь, Сэм выходит из кухни, по пути сбивает стул и ударяется об стену, когда пытается завернуть за угол к своей спальне. Я слышу, как Сэм открывает ящики. Может быть, он собирается надеть пижаму? Может быть, он устал, ему тошно и просто хочется прилечь, чтобы этот день наконец закончился?
Но потом я слышу его шаги в гостиной. И голос Джейсона:
– Папа, что ты делаешь с «Милой Мелиссой»?
И снова смех, этот пустой призрачный смех в коридоре. Я срываюсь на бег из кухни в гостиную; я двигаюсь быстрее, чем когда-либо в своей жизни. Из кухни, мимо кладовой, спален и ванной с подтекающими кранами, в гостиную, где Сэм стоит у каминной полки с маленьким серебристым пистолетом в руке. Его смех превращается в монотонный напев, в котором я начинаю различать слова.
– С нами покончено, – говорит Сэм. – Мы все обречены.
Я шагаю к нему с распахнутыми руками.
– Сэм, – говорю я. – Мой дорогой Сэм.
Он поднимает пистолет и начинает стрелять.
Глава 28
Олив
23 августа 2015 года
– Папа, – сказала Олив через респиратор. Они очищали старую штукатурку и обивку в ее спальне, и в воздухе плавали облака пыли. Это было как-то странно, поскольку вчера Олив весь день помогала Нату и Элен навешивать внутреннюю обшивку в их доме. Сегодня они приступили к изоляции и первичной отделке. А сейчас Олив уничтожала старую, вполне нормальную стену. Это была единственная стена, которую она надеялась сохранить, но отец настоял на переделке: было бы нелепо иметь ровные контуры трех стен и старую бугристую штукатурку на четвертой. Олив говорила ему, что сохранить старую стену – это нормально и даже здорово (она даже предложила подчеркнуть разницу, выкрасив ее в другой цвет), но отец сказал:
– Твоя мама всегда говорила: «Нет смысла браться за работу, если ты делаешь ее не до конца».
Кто стал бы спорить с ее мамой?
Олив решила работать как можно быстрее, чтобы разобрать свою комнату и поскорее собрать ее обратно. Но работа затянулась. И пришлось снести стену ванной и заново проложить водопроводные трубы, которые начали протекать. Потом отец решил, что пора выкрасить гостиную, и они нанесли уже два слоя краски, когда он решил, что маме это совсем не понравится, а потом попробовали голубой оттенок, который он тоже не одобрил. Олив настояла на том, чтобы сделать перерыв в гостиной и вернуться к работе над ее спальней. Если отец не захочет помогать, она сама закончит работу. После окончания школы Олив ночевала на просевшем диване в гостиной и желала вернуть свою комнату обратно. Олив могла жить в доме с постоянным ремонтом, только если имела собственное убежище, где все находилось на месте. «Глаз бури».
– В чем дело, Олли?
– Просто я думала. Знаешь, о… – Олив помедлила, не уверенная, что стоит продолжать. Это знание было наиболее болезненным для ее отца. Он тоже хотел знать правду. – …о маме. О том, как обстояли дела перед ее уходом.
Отец стиснул зубы. Он не надевал респиратор, когда работал, поэтому Олив видела жесткие мышцы лица, ходившие под туго натянутой, небритой кожей, покрытой тонким слоем известковой пыли. Отец выглядел как призрак.
– И что? – Он занес кувалду для очередного удара.
– Думаю, ей пришлось многое пережить. Она рассказывала тебе, куда она ходила и с кем встречалась?
– Нет, Олли. А когда рассказывала, то очень смутно, в самых общих чертах. Вместе с Рили или с ее «друзьями». – Отец немного помедлил. – Отчасти я понимал, что она лжет, но не хотел правды.
– А в чем тут правда?
Он скривился и покачал головой, явно не желая говорить об этом.
– Но что, если это неправда? Если это обычные слухи?
– Прекрати, – сказал он.
– Но, папа… что, если ничего плохого не было? Что, если она…
– Она уходила из дома в одной одежде, а возвращалась в другой! – Глаза отца гневно блеснули. – Она говорила мне, что находится вместе с Рили, хотя я прекрасно знал, что это ложь, поскольку сама Рили звонила нам домой, искала ее и удивлялась, почему она не пришла на встречу. Иногда она вообще не ночевала дома, Олли. Я заставал ее, когда она тайком приходила на рассвете. Как еще это можно объяснить? – Он покачал головой. – Мне очень жаль, Олли. Мне действительно жаль, но это правда.
– Я поговорила с Сильвией, маминой подругой, которая работает в баре «Таверны Рози», и теперь знаю, что мама по меньшей мере один раз ночевала у нее.
Отец повернулся к стене и отодрал рукой кусок отслоившейся штукатурки.
– Это правда?
– Сильвия также упоминала о клубе, в котором тогда состояла мама. Тебе что-нибудь известно об этом?
Олив размышляла, стоит ли упоминать имя Дикки Барнса, но решила, что это плохая идея; она уже знала, что отец думает о Дикки, и не хотела лишний раз расстраивать его.
– Возможно, она имела в виду танцевальный клуб или что-то в этом роде, – с отвращением произнес отец. – Громкая музыка и дешевая выпивка, твоей маме нравятся такие места.
Он снова выпятил челюсть, как будто что-то крепко держал в зубах и старался не уронить это.
Олив знала, что когда-то ее родители проводили вечера в городе: ужинали в стейк-хаусе Бэра, потом иногда ходили в кино, заглядывали в «Таверну Рози», чтобы посмотреть матч «Рэд Сокс» на большом экране, или встречались с друзьями отца из городской команды после игры в футбол. Он раньше играл в футбол, но перестал из-за больного колена. Но Олив не могла припомнить ни одного раза, когда они отправлялись на танцы или в какой-то клуб. Такие визиты были типичны для вечерних встреч матери и Рили, либо мама уезжала одна и встречалась со старыми знакомыми. Может быть, даже с прежними ухажерами, если верить слухам.
Олив покачала головой:
– Думаю, Сильвия имела в виду что-то другое.
– Ну, хорошо: твоя мама никогда не говорила мне о каком-то клубе. Она была не из тех, кто вступает в разные общества, понимаешь? – Отец повернулся к Олив и посмотрел ей в глаза.
Олив кивнула. Она прекрасно понимала, что он имеет в виду. Ее мать никогда не вызывалась добровольцем в общества взаимопомощи и не пекла пирожные для распродаж школьной выпечки. Когда Олив умоляла о вступлении в группу герлскаутов в третьем классе, потому что ее лучшая подруга Дженна записалась туда, мать ответила отказом: «Что ты собираешься там делать, Олли? – спросила она. – Сидеть и плести ожерелья из макарон или продавать печенье с группой девочек в одинаковой форме? Соревноваться за значки? В таких группах детей учат отказываться от своей индивидуальности и быть такими же, как все. Но ты же этого не хочешь, правда?»
Тогда Олив покачала головой, но это была ложь. Втайне ей хотелось быть похожей на других девочек, смешаться с ними, испытать ощущение принадлежности к обществу.
Мама была независимой личностью, яркой индивидуалисткой, которая любила сиять и блистать в любом обществе. А Олив просто хотела вписаться в окружение и слиться с фоном.
– Ты представляешь, Олли, какая ты особенная? – спросила мама однажды вечером, незадолго до ухода.
Олив пожала плечами и подумала: «Только не я. Я вообще не особенная». Но перечить не хотелось. Мама сидела на краю ее кровати и укладывала дочку спать, хотя Олив была уже слишком взрослой для этого.
– У некоторых людей волшебство растворено в крови. Ты – одна из них. Ты и я, мы с тобой похожи в этом. Разве ты не чувствуешь? – Потом она коснулась ожерелья со всевидящим оком и широко улыбнулась.
* * *
Теперь, когда Олив смотрела на отца, покрытого гипсовой пылью, она понимала, что должна двигаться дальше. Он мог что-то знать, даже не сознавая того, владеть фрагментом жизненно важной информации, который поможет сложить головоломку.
– Ты помнишь серебряное ожерелье, которое мама постоянно носила перед уходом? – спросила Олив.
– Думаю, да. А что?
– Это твой подарок?
Отец вздохнул:
– Нет, я его не дарил.
– А ты знаешь, откуда оно появилось?
– Не знаю, Олли. Наверное, чей-то подарок. Возможно, это его подарок.
Олив тяжело сглотнула. Ей не нужно было спрашивать, о ком говорил отец. Это был загадочный мужчина, другой мужчина, ради которого мама якобы бросила их обоих.
Но что, если это неправда?
– Думаю, тебе лучше забыть об этом ожерелье, – сказал отец.
Олив ощущала серебряную подвеску у себя на груди. Хотелось поднять руку и прикоснуться к ней, но Олив не могла навлечь на себя подозрение.
– Думаю, сейчас тебе нужно сосредоточиться на других вещах. – Он продолжал смотреть на нее и хмурился, как будто чувствовал подступающую головную боль. – Школьные занятия начинаются на следующей неделе, – добавил отец.
– Знаю. – У Олив вдруг пересохло в горле. Она все лето старалась не думать об этом.
– В этом учебном году твое положение изменится. – Теперь он тяжело дышал и раскраснелся, как будто с трудом сдерживал себя. – Ты думала, будто ловко дурачишь своего старика, но это не так. Я получал звонки и письма из школы. Твой табель успеваемости. Я знаю, сколько раз ты прогуливала занятия в прошлом году, сколько уроков ты пропустила. Ты проползла в девятый класс буквально на зубах, Олли. Я даже ходил в школу и встречался с директором и со школьным психологом.
– Что? – ахнула она.
– Они понимают, что прошлый год был тяжелым для тебя. Что у тебя были смягчающие обстоятельства. Но теперь положение изменится, Олли. В этом году они не будут так снисходительны к тебе. Они знают, что ты способна на большее, и я совершенно согласен с ними.
– Извини, папа, я не хотела…
Отец медленно покачал головой, как будто у него болела шея.
– Мне не нужны извинения. Я просто хочу, чтобы в этом году все было по-другому. Чтобы ты ходила в школу и шевелила мозгами, наверстывала упущенное за прошлый год. Чтобы я и твоя мама могли гордиться тобой.
Он смотрел на Олив покрасневшими глазами.
– Да, сэр, – тихо сказала она.
– Знаешь, что еще? – спросил отец, помахивая кувалдой, словно тяжелым маятником. На его руках были кожаные рабочие перчатки, настолько ветхие, что указательный и средний пальцы на правой руке выглядывали наружу. – Думаю, тебе следует держаться подальше от «Таверны Рози». Я больше не хочу, чтобы ты разговаривала с этой Сильвией Карлсон. – Он выплюнул имя так, словно оно оставило дурной привкус во рту. – Не общайся с ней. Большую часть времени она находится в подпитии. Если там и был какой-то клуб, то именно Сильвия могла втянуть твою маму в это дело. Я бы не удивился, если бы узнал, что Сильвия познакомила твою маму с… – Отец замолчал и еще сильнее покраснел под бледным слоем гипсовой пыли.
Олив все поняла. Опять он, человек, который увел ее маму.
Олив едва не задала вопрос, который снова и снова звучал в ее голове с тех пор, как она нашла мамино ожерелье. «Что, если все было не так? Что, если мама не сбежала с каким-то мужчиной, с которым она познакомилась в баре?»
Но ответы на эти вопросы были труднее и болезненнее, чем мысль о том, что мама оказалась неверной женой и имела любовника, который подговорил ее уехать из города.
– Давай вернемся к работе. – Отец отвернулся от Олив, взмахнул кувалдой и со всей силы ударил в стену, так что штукатурка брызнула в сторону, а тонкие рейки с хрустом разломились. Он продолжал колотить стену с такой яростью и остервенением, что Олив показалось, будто он готов разнести на части весь дом.