Глава: Ход Питерса (часть III)

Штаб-квартира ЦРУ, Лэнгли, август 2008 года

«На КВ частотах продолжает работу ранее выявленная радиостанция. Осуществляется частичный её перехват. Расшифровка невозможна. Независимость».

Джонатан Питерс вертел в руках июльскую радиограмму, поступившую с корабля «Индепендент», и его одолевали мрачные мысли.

– Что ты задумал, Константин? – обращаясь сам к себе, пробурчал Питерс. – Какую игру ты затеял?

Щелкнул интерком и выдернул директора ЦРУ из задумчивости.

– К вам господин Джек Ричард, сэр, – доброжелательным голосом сказала секретарь Маргарет.

– Пропустите, – коротко отдал распоряжение Питерс.

Ричард не просто вошёл, он буквально ворвался в кабинет Питерса, радостный.

– Это прекрасно! – воскликнул он, направившись к другу, однако удивленный задумчиво-мрачным выражением его лица, остановился на полпути.

– Что с тобой, Джонатан? – спросил Ричард.

Питерс не ответил, только положил перед Джеком радиограмму с корабля «Индепендент».

– И что? – спросил он, быстро пробежав глазами по документу.

– Это русские, – ответил Питерс, взяв радиограмму со стола и убрав в сейф.

– Какие русские? – пребывавший в бодром настроении Джек Ричард не понимал мрачного настроения товарища. – Брось забивать себе голову всякой ерундой. Главное, что операция «Тандерклеп» идет точно по плану и без непредвиденных осложнений. Грузия поддалась на нашу провокацию по поводу спорной территории Осетии, развязав боевые действия, чем вовлекла Россию в конфликт.

– М-да, – пробурчал в ответ Джонатан Питерс, – как-то это благополучие меня настораживает.

– Джонатан, – не унимался Ричард, – ты даже успеху порадоваться не можешь. Русские полностью сконцентрировались на Грузии, день-два и её размажут. МИД России разорвал все дипломатические отношения, колонны русских танков стоят у Рокского туннеля и ждут только команды. Твое хвалёное ФСБ по указанию Президента России взялось за маленькую Грузию, как бульдог, и им дела нет до какой-то кучки чеченских бандитов, которые всё ещё носятся по горам с идеей отделения от России. К тому же, и это не может тебя не порадовать, «Араб» вошёл в контакт.

– Ты прочёл радиограмму, Джек, – сказал Питерс, – и она тебя нисколько не озадачила?

– Я ему говорю, что всё идёт, как задумано и без сбоев, а он замкнулся на какой-то бумажке. Хочешь знать моё мнение? Эта радиограмма – полная и ничего не значащая ерунда, бумажка, которой разве что можно подтереть одно место.

Однако Джонатан Питерс мнения своего друга по поводу, как он выразился «бумажки», совсем не разделял.

 

Глава: Ход Кривошеева (часть III)

г. Москва, здание 3–1 ФСБ России, в это же время

Сидевший в приёмной у руководителя 2 Службы ФСБ России и ожидавший вызова, капитан Максим Викторович Доментьев заметно нервничал. Он никак не мог и предположить, что будет приглашён на аудиенцию к самому генералу армии Лаптеву. В книгах и кино такое встречалось, конечно, сплошь и рядом, когда «главный герой» перед важной миссией по очередному спасению мира или вселенной удостаивался такой высокой чести, но в жизни никогда или почти никогда.

Максим не нервничал с того самого времени, когда будучи ещё молодым оперативным работником, встретил некую Лену, молодую сотрудницу секретариата. Дикая страсть, что вспыхнула между Леной и статным, щеголеватым лейтенантом, хотя и погасла так же быстро, как и возникла, но оставила неизгладимый шрам в душе.

«Эта женщина сломала тебя», – говорил Разум, когда Максим каждый вечер напиваясь в хлам, выкуривал не по одному кальяну в «Чайхане на Киевской».

«Время лечит!» – парировала критическое замечание Нижняя Чакра. – «Мы молоды и красивы!»

В конечном итоге время вылечило всё. Максим повзрослел, заматерел, в движениях появилась неторопливая вальяжность, на смену отрицанию галстуков пришли классические костюмы и «Амбре от Балдессарини». Только одно не смогло вылечить время: любовь к кальяну.

Пока позволяло время, Максим судорожно перебирал в уме возможные недоработки и косяки, которые могли явиться причиной вызова к самому руководителю, минуя даже начальника Управления, но так и не нашёл, что нервировало ещё больше.

В приёмной стояла тишина, иногда нарушаемая разве что негромкими звуками нажимаемых референтом руководителя Службы – молодой девушкой лейтенантом – клавиш.

– Не задался день, – пробормотал Максим себе под нос в тот момент, когда в интеркоме референта раздался голос Лаптева.

– Он подошёл? – подразумевая под «он» Максима Доментьева, спросил генерал.

«Он?» – вопросительно и с явным оттенком недовольства отозвался в голове Максима голос Разума.

– Так точно, – бросив из-под длинных ресниц беспристрастный взгляд на сидевшего на стуле капитана, ответила девушка-референт.

Доментьев сглотнул слюну.

– Попросите пройти, – закончил Лаптев, и интерком, щелкнув, отключился.

Встав из-за стола, референт подошла к двери кабинета руководителя Службы и, открыв, пригласила Доментьева войти.

Мысленно попросив у Господа помощи, чтобы всё закончилось гладко и как можно быстрее, Максим вошел в кабинет.

Дверь за его спиной закрылась, и Максим почувствовал себя маленькой мышкой, оказавшейся по воле злой судьбы и ученого-экспериментатора в огромной клетке, где ждала незавидная участь.

За длинным столом друг напротив друга сидели двое, о чем-то горячо споря. Генерала армии Лаптева Алексея Петровича Доментьев узнал сразу. Второго Максим видел впервые, но предположил: раз позволено на равных вести диалог с руководителем 2 Службы, не из последних лиц в органах.

– Товарищ генерал армии! Старший оперуполномоченный по особо важным делам 5 отдела УБТ капитан Доментьев по Вашему приказанию прибыл! – отчеканил Максим, встав по стойке смирно.

Лаптев и второй мужчина, обернулись.

– Капитан, – обратился Лаптев, – проходите, присаживайтесь, пожалуйста.

Максим чуть неуверенно прошёл вглубь кабинета, отодвинул крайний стул и сел.

– Максим Викторович, – отозвался второй мужчина, которого Максим не знал, – присаживайтесь поближе, вам там будет неудобно.

Максим пересел ближе.

– Я – Кривошеев Константин Сергеевич, – продолжил второй мужчина, – руководитель 1 Службы ФСБ России.

От навалившегося разом дискомфорта, причиной которому стали руководители первых служб «конторы», Доментьев заёрзал на стуле.

– Вы смотрите новости? – спросил Кривошеев, на что Максим кивнул, и Константин Сергеевич продолжил. – Значит, вы в курсе небольшой заварушки, в которую оказалась втянутой наша страна?

Кривошеев говорил о главной мировой новости, что крутилась не только по сотням новостных каналов всех государств мира, но и на устах миллионов людей – о развернувшемся на территории Южной Осетии военном столкновении России и Грузии.

«Неужели ради этого меня вызвали?» – пронеслась в голове Доментьева шальная мысль.

И вслух лаконично ответил:

– Столкновение с Грузией, товарищ генерал армии.

Кривошеев улыбнулся.

– Президент дал указание Директору ФСБ России принять адекватные меры в отношении Грузии, – говорил руководитель 1 Службы. – Директор, само собой, отдал распоряжение об активизации деятельности и легализации имеющихся оперативных материалов, изобличающих разведывательную и террористическую деятельность Грузии, – он бросил короткий взгляд на Лаптева. – Что благополучно исполняется. Внимание всех правоохранительных органов и спецслужб России обращено в сторону Грузии, при этом оголяются другие направления.

Доментьев ровным счётом ничего не понимал в происходящем.

«Меня вызвали, чтобы всё это рассказать?»

– Конечно, мы вас пригласили не для того, чтобы пересказывать скучные политические решения «топ менеджмента» страны, – между тем продолжил Кривошеев, – на сложившуюся ситуацию мы смотрим иначе. И наше видение не укладывается в общую систему координат.

Лаптев недовольно поправил Кривошеева:

– Твоё видение, Константин Сергеевич.

– Так вот, чтобы не загружать вас, Максим Викторович, ненужными умозаключениями, скажу: данная ситуация в Южной Осетии – это лишь отвлекающий маневр, который придуман нашим противником для достижения гораздо более далеко идущих целей, чем покорение грузинами непокорного осетинского народа.

Новость ошеломила Доментьева.

– Но, тогда каких? – спросил он.

– А вот это, молодой человек, – ответил Кривошеев, лукаво улыбнувшись, – самый главный вопрос, на который и необходимо найти ответ.

– Максим Викторович, – вступил в разговор Лаптев, – именно для этого я вас и пригласил. Вы являетесь членом внештатной оперативной группы по розыску лидеров бандгрупп, действующих на территории Чеченской Республики.

– Так точно, – ответил Максим, хотя ответа и не требовалось.

Лаптев слегка кивнул.

– Задание, которое вам поручается, будет заключаться в работе по конкретной персоне – полевому командиру Гагкаеву Сулиману Вахаевичу, амиру Ножай-Юртовского района Чечни. Основная цель – не сам Гагкаев и его физическое устранение, а его «правая рука» – Кхутайба. Конечно, если складывающаяся оперативная обстановка не потребует принятия иного решения.

– Всё, что мы можем вам сказать, – продолжил Кривошеев, – это то, что буквально полтора месяца назад Кхутайба встречался на территории Украины с американским гражданином под оперативным псевдонимом «Араб». «Араб» – это не просто подозреваемое в причастности к спецслужбам лицо, это один из лучших разведчиков, которые когда-либо работали на ЦРУ. Его поимка – как карточный долг, дело чести.

«Вот чёрт!» – выпалил в ужасе разум Доментьева.

– Конкретизирую задание: вам поручается выяснить, кто такой «Араб», и ликвидировать Кхутайбу, как его источника, – говорил Кривошеев. – Одного мы вас там не оставим, на месте вам окажет содействие полковник Смирнитский Анатолий Иванович. Он не знает всех подробностей дела и, само собой, знать не должен. Однако его нацеленность на ликвидацию Гагкаева сыграет на руку в достижении поставленной цели.

– И учтите, капитан, – подытожил Лаптев, – задание не имеет официальной санкции руководства Федеральной службы, так что будьте предельно внимательны и бдительны.

– Есть! – ответил Максим и вышел из кабинета.

– Думаешь, правильно без согласования и санкции директора бросать сотрудников на поимку мифического «Араба»?

– Правильно или неправильно: вопрос этики, – ответил Кривошеев. – А этика и государственная безопасность не совместимы. Больше всего меня заботят не нарушаемые инструкции и приказы, а жизни ребят, которые готовы пожертвовать своими жизнями за только одно право остаться собой, чтобы страна чувствовала себя в полной безопасности.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Константин.

Кривошеев не ответил.

 

Глава 1

г. Грозный, весна следующего года

Максим Доментьев взял со стола маркер красного цвета с толстым пером и жирным крестиком зачеркнул вчерашний день, как не принесший никаких результатов, а стало быть, потраченный впустую. Очередной день в бесконечной череде таких же безрезультативных и бесцельно проведенных дней.

– М-да, – только и пробормотал себе под нос Доментьев.

Бесчисленное множество организованных оперативно-боевых и разведывательных мероприятий, лично проведенных допросов, счёт которым он потерял, ни на шаг не приблизили Максима к достижению поставленной цели.

– Снова посылать пустой отчёт, – пробормотал себе под нос Максим.

Кем являлся «Араб», и что его связывало с бандгруппой Гагкаева, кроме давнего и больше не подтвердившегося контакта с Кхутайбой на Украине, Доментьев так и не выяснил.

Редкие моменты отчаяния давили грузом сомнения: а существует ли «Араб»? Как человеку, пусть и самому искусному шпиону, удаётся продолжительное время оставаться незамеченным? Но сомневаться в компетентности руководителей двух первых служб «конторы» не хотелось. И Максим старался гнать панику подальше.

– Так, – отбросив в сторону эмоции, начал рассуждать Максим, – установлено, что Гагкаев за последний год стал уважаемым полевым командиром, численность бандгруппы значительно возросла. Обеспеченность новым современным вооружением и различными техническими устройствами связи и шифрации свидетельствуют о значительной финансовой поддержке.

Усаживаясь удобнее, Максим включил рабочий ноутбук и, собрав полученные за неделю оперативные материалы, принялся составлять телеграмму. Немного подумав, он всё же решил включить в отчёт только что полученные сведения о появлении в окружении Гагкаева некоего Амира Загоева, приходящегося первому «многоюродным» племянником.

– На сем откланяюсь, ваш покорнейший слуга! – отпустил саркастическую шутку Максим, завершив отчёт.

Закодированный специальным ключом, документ ушёл на имя лично генерала армии Лаптева Алексея Петровича.

– А теперь в душ.

Вода в Грозном была не очень хорошая, мутноватая. Как говорили местные, с примесями извести и нефтепродуктов. Если верить слухам, когда в Чечне нашли месторождения нефти, то при их разработке больше заботились не о соблюдении требований технологической безопасности, а о сулившей от продажи прибыли. Потому в какой-то момент произошли сдвиги слоёв почвы, и в некогда чистые подземные воды попали эти самые нефтяные примеси и известь.

Но в борьбе с изматывающей жарой годилась даже такая вода. Прохладный несильный напор смыл с тела Доментьева пот, а из головы – нервозную суету первой половины текущего дня.

«Только освежающего махито с ромом сейчас не хватает!» – пронеслась секундная мысль в его голове, которую некстати прервал звонок мобильного телефона.

«Это моя жизнь!» – на звонке стояла надрывная песня Бон Джови.

Вообще, если говорить откровенно, то побыть наедине с мыслями стало для Доментьева непозволительной роскошью с того самого момента, как он прилетел в Грозный.

Наскоро обтершись и обмотавшись полотенцем, Доментьев нажал на кнопку ответа в телефоне.

– Да, – недовольно выпалил он в трубку.

На другом конце телефона напарник Костя Антонов, приставленный в помощь полковником Смирнитским, сообщил нечто такое важное, что единственным ответом Максима стало восклицание:

– Да иди ты!

Придерживая плечом телефон, Максим сбросил полотенце, надев на мокрое тело джинсы, а затем футболку.

– Так, – коротко отреагировал Доментьев на сообщение Костика, глазами выискивая носки, но так и не найдя их, решил надеть ботинки на босу ногу. – Через десять минут забери меня в Управлении, – резюмировал он, отключая мобильник и убирая телефон в задний карман джинсов.

Застегнув на поясе облегченную кобуру с заряженным пистолетом Макарова и заправив футболку в джинсы, Максим пулей вылетел на улицу, куда уже минут через пять должна была подъехать служебная машина.

«Надо было надеть носки», – недовольно пробубнил оскорблённый спешкой Разум.

Всё же кожаные мокасины неприятно натирали ноги.

Подъехала чёрная тонированная «Приора» и остановилась около подъезда здания Управления, где стоял Максим.

Сев справа от водителя, он сразу же обратился к Константину, расположившемуся с кипой разных документов на заднем сиденье служебной «Приоры».

– Ты выписал задание на «Эдиков»?

– Да, сразу, как только прошла информация.

Доментьев утвердительно кивнул.

– Хорошо.

Покинув территорию чеченского Управления ФСБ, машина свернула направо и выехала на главную дорогу. Оттуда, минут через семь, проскочив с включенным СГУ все светофоры, она ушла налево через «две сплошные» в небольшой переулок, заканчивающийся метров через тридцать оборудованным КПП, возле которого постоянно несли дежурство пять «вованов» – бойцов внутренних войск МВД России.

Максим наполовину приоткрыл тонированное окно и показал, не раскрывая, «ксиву». Старший по наряду утвердительно кивнул в ответ, тем самым показав своим, что всё в порядке, можно пропускать.

Они столкнулись почти лоб в лоб на пороге КПП объекта «Ласточка». Максим с силой и размашисто открыл железную дверь, когда с той стороны пропускного пункта с папкой под мышкой, «упакованный» в черную форму, чуть не вывалился Эдик.

Эдик был «вертолётчиком», личностью весьма засекреченной – настолько, что он и сам не знал, чем должен заниматься.

– Твою… – хотел было ругнуться Эдик, но вовремя остановился. Мало ли кто мог это быть, если такой же оперативный сотрудник, как и он, то нормально, а если начальник, то проблемы появятся до конца командировки.

Лёгкое замешательство.

– …мать! – закончил фразу Эдик, видя перед собой ухмыляющуюся физиономию Максима Доментьева. – Я думал, что москвичи держатся подальше от опасной республики.

Чечня в 2009 году представляла собой «нервную» республику с намёком на ее политическую нестабильность. Война уже не война. Ничто не делилось на «чёрное» и «белое», как во времена, когда всё начиналось. Всюду царил мир, но мир условный.

– Ну-ну, – отмахнулся Максим, – как видишь, и москвичи довольно часто приезжают в Чечню.

Они обнялись. Крепко, по-мужски, по-дружески.

– Я тут закончу дела, – проходя на объект, бросил Максим, – будет время, забегай вечером в 49 комнату второго корпуса.

Эдик довольно улыбнулся.

– Только я приду не один, я с кузнецом приду.

* * *

– Вот смотри, Максим, – ткнул указательным пальцем на карте около с. Даттах Ножай-Юртовского района Чечни «вертолётчик» Эдик, – здесь мы стали фиксировать новый радиосигнал. Связь осуществляется в одно и то же время, в пять вечера, и длится ровно три минуты: ни секундой больше, ни секундой меньше. Но самое интересное в другом – сигнал выдается зашифрованным трафиком и не маскируется. Такое ощущение, что тот, кто его передает, специально хочет «засветиться» перед нами.

Доментьев чуть свёл брови, недоверчиво покосившись на Эдика, который грузно плюхнулся на стоявший рядом со столом с картой республики стул; тот напряжённо скрипнул, дав понять, что в следующий раз может не выдержать.

«Недовольство» стула Эдик оставил без внимания, откинувшись на спинку.

– Хм, – хмыкнул Максим и обратился к Антонову, – что скажешь?

– В этом районе стоит «тройка», – ответил он, – 3 отдел службы ЗКС, то есть. Место их дислокации неподалеку от Ножай-Юрта.

– Командир? – поинтересовался Доментьев.

– Командир – мужик нормальный, но жесткий, – чуть улыбнувшись, ответил Костя, – собственно, ты его знаешь. Смирнитский Анатолий Иванович.

– Жесткий? – недоверчиво переспросил Максим.

При первой и, по сути, единственной встрече на территории Управления этот крупный и улыбающийся полковник не показался ему жёстким начальником. Но внешность часто бывает весьма обманчивой.

– Ну да, – сказал Константин Антонов, – здесь в Управлении его не любят: прямой, без всякого налета дипломатии и субординации. Сам понимаешь, начальство под боком таких людей долго терпеть не может. Вот, фактически, и «сослали» его подальше. Как говорится: «С глаз долой, из сердца вон».

– А как же работа? – поинтересовался Максим.

– А что работа? – ухмыльнулся Костик. – Минимум бумаги, весь документооборот в Управлении. Основную массу справок передают по «Баяну», а так раз в месяц наведывается узнать, что творится. Только потому, что пункт дислокации его подразделения находится вне Управления, даже работу с агентами упростили.

– Как это? – переспросил Доментьев.

– Упрощённая схема. Чуть ли ни единственный начальник в системе, кому дали на это официальное директорское добро.

– О, как?! – удивился Максим.

Антонов пожал плечами.

– Так говорят. Ну, а потом прибавь к характеру и отношению к нему руководства Управления ещё и перипетии его личной жизни, то тут только сам чёрт не очерствеет.

Прочитав на лице друга неподдельное удивление, смешанное с интересом, Костя добавил:

– Я, конечно, сам не знаю всего, но, говорят, он на таджикской границе попал в серьёзные передряги, а ещё – жена ушла после развала Союза. Короче, жизнь помотала мужика, и с семьёй тоже не вышло.

– Понятно, – протянул Максим, – но, собственно, планов это не меняет. Эдик, по выявленному сигналу есть что-нибудь конкретное?

Эдик чуть призадумался.

– Ну, как я уже сказал, создается ощущение, что этот сигнал появляется неспроста. Или он хочет, чтобы его засекли, или передаёт какую-то информацию, что, собственно, тоже попахивает «желанием» быть засечённым. А это наталкивает на определённые вопросы.

– Есть идеи?

– Мы тут покумекали между собой: думаем, это миниатюрный спутниковый передатчик, похожий на тот, что мы в своё время нашли у англичан. Но если английский передавал исключительно на мобильные телефоны, то этот заточен конкретно на спутник. Да, – воскликнул Эдик, хлопнув ладонью себе по лбу, – чуть не забыл ещё один момент: устройство, похоже, функционирует как активная базовая станция для всех видов мобильной и сотовой связи, работает со всеми телефонами в радиусе 20–30 километров, и, скорее всего, принимает все виды радиоизлучений.

– Да ну! – удивился Костя.

– Представь себе, – повернувшись в сторону Антонова, ответил Эдик. – Когда мы пеленгуем работу устройства и включаем режим перехвата его сигнала, то параллельно с этим к нам «сыплются» информационные идентификаторы мобильных телефонов, спутниковых устройств и станций связи, раций и подобных гаджетов.

Увидев удивлённое и в то же время жадное до информации выражение, что нарисовалось на лице Максима, Эдик добавил:

– В папке на сейфе.

Доментьев, не раздумывая, взял с сейфа серую папку. Внутри находился помятый лист, наполовину исписанный корявым почерком.

– О, – протянул Максим, указывая на кофейный развод круглой формы от стакана, – какая аккуратность.

И улыбнулся.

– Ну, а что ты хотел? – буркнул Эдик. – Мужики за работой.

Но Доментьев углубился в изучение написанного материала.

– Один номер принадлежит Кхутайбе, – комментировал Эдик.

– Второй по счету? – спросил Максим, аккуратно перенося данные в «планшет».

– Определили по ИМЕю трубки, которая уже за ним «засветилась».

Доментьев кивнул, показывая, что слушает.

– Последний, – продолжал Эдик, – пока не знаем, кому принадлежит. Появился впервые. Опять-таки, не знали бы в принципе, если бы не этот сигнал.

– Эдик, не упускай ситуацию из-под контроля, – закончив вносить данные в планшетный компьютер, сказал Максим, – нужно вытащить по максимуму. Костя, выявляемые номера и трубки держи на «прослушке» в онлайн режиме. Нужно во что бы то ни стало установить этот новый сигнал.

По сути, отдав приказания, Максим свернул карту.

– Стало быть, планируете брать? – спросил Костя.

Доментьев лишь пожал плечами.

– Не знаю, тут я не волен принимать какие бы то ни было решения. Как скажет Москва.

– Москва? – ухмыльнулся Костя, только вот ухмылка вышла с язвительным оттенком. – Да что может Москва, уже давно потерявшая связь с действительностью? Такое ощущение, что Москве нужна «показательная порка», чтобы вернуть пошатнувшееся доверие регионов.

– Не по окладу вопрос, в большие политические игры не лезу. Не моя «весовая категория»: порвут, как «Тузик тряпку», – Максим разлил по стопкам водку, – моё дело маленькое, как и у всех нас. Ну, предлагаю забыть уже о работе и по сто грамм на грудь, а думать будем завтра.

– Думаешь, получится? – спросил, улыбаясь во весь рот, Эдик.

– Очень рассчитываю, – ответил Максим и «махнул» стакан.

«Вертолётчик» Эдик зашел к Максиму Доментьеву, прихватив с собой моздокской водки по тридцатке за бутылку и припасённого домашнего сала, которые буквально недавно передали родители с бригадой сотрудников внутренних войск, приехавших на смену коллегам в грозненской комендатуре.

– Суть не в этом, – даже не поморщившись после стакана водки, сказал «вертолётчик» Эдик, оттяпав специально припасённым на такие случаи ножом огромный шматок сала, – политические игры пусть и остаются политическими играми, но данный приказ нами должен быть исполнен.

– Не поспоришь, – Костя запил водку апельсиновым соком.

– Можете считать меня идеалистом, – между тем сказал он, – но вот, как мне кажется, была бы воля руководства, давно бы всех Умаровых и Басаевых в горах нашли и пощёлкали, как грецкие орехи на зимний салат.

– Костик, – тут же вставил критическое замечание Эдик, – в твоих словах, несомненно, есть доля истины. Но ты, скорее, мрачный реалист, нежели идеалист, а вот быть реалистом, между прочим, нынче хорошо. И! – он воздал к небу указательный палец, так что все находившиеся в комнате со смеху прыснули.

– Аллах един! – воскликнул Максим.

– Попросил бы, – ответил Эдик, – на зимний салат орехи не щелкают. На свекольный с чесночком и сыром, это, пожалуйста.

И похлопал Костика по плечу.

– Да уж, – протянул Антонов в ответ, поднимая стакан с водкой, – я смотрю, ты, Эдик, обо всём на свете осведомлён.

– Работа такая, – ударив себя в грудь, словно Тарзан, не без гордости сказал Эдик, – мы же особые парни, присланные Москвой. Настолько секретные, самостоятельные и не обременённые никакими приказами «местных» начальников, что порой сами себя боимся.

И все трое рассмеялись.

– Господа офицеры!

Максим встал с места, призывая к тишине, и поднял на уровень груди стакан, наполненный до краёв.

– Есть такое в нашей встрече, что я не могу выразить словами, – продолжил он. – В судьбу я, конечно, не верю. Но наше с вами тут одновременное нахождение нельзя просто списать на стечение обстоятельств: как бы редко ни происходили события, они не случайны. Во всём есть план, – тут он выдержал почти театральную паузу, – и за то, чтобы наш план, каким бы он ни был, удался.

В этом «пьяном» тосте каждый уловил что-то для себя, будто Доментьев обращался к каждому персонально. Взгляды потупились, воцарилось многозначительное молчание.

Все, как по команде, встали. Никто не проронил ни слова. Звякнули стопки, и прохладная водка приятно разлилась теплом по телу.

 

Глава 2

Предгорье Чеченской Республики, в это же время

– Хемуль!

Командир пункта временной дислокации 3 отдела службы ЗКСБТ Управления ФСБ по Чеченской Республике с жуткой гримасой от злости вылетел из служившего кабинетом вагончика на улицу, едва не сорвав дверь с петель.

– Хемуль! Твою мать, где это тело?

Весёлые разговоры вперемешку с матом, что велись в добротно сколоченной беседке ПВД со специальной маскировочной сеткой, наброшенной по привычке на крышу, прекратились.

Знали, что под горячую руку командира лучше не попадаться, но таким напряжённым бойцы видели его впервые.

– Видимо, Хемуль опять что-то натворил, – шепнул один другому.

Позывным «Хемуль» пользовался Алексей Григорьевич Хемлёв, худощавый капитан невысокого роста, с виду непримечательный, как и положено сотруднику спецслужб, с заурядными способностями, которые, впрочем, не мешали ему мнить себя высококлассным оперативником органов безопасности.

– Кто-нибудь видел, где этот пи..? – обратился командир к сидевшим в беседке сотрудникам, едва сдержав подступившие порывы гнева, чтобы не сорваться на мат.

Те отрицательно покачали головами, украдкой переглядываясь между собой.

Командир недовольно поджал губы, направившись к себе.

– Да, – не оборачиваясь, бросил он, – парни, разве вам не нужно почистить оружие после мероприятия?

И секундой спустя дверь за командиром громко захлопнулась.

Парни как ошпаренные вскочили со своих мест и бросились по кубрикам чистить автоматы и пистолеты. А если придется, то все ручные пулеметы отделения и только что поступившую на вооружение противоснайперскую систему – ружье, чем-то напоминающее противотанковое времен Великой Отечественной, с прицельной дальностью около двух километров и таким калибром, что после точного попадания от человека оставалось некое подобие фарша. И даже почистить всё это второй раз, лишь бы не попадаться на глаза командиру.

Полковник Анатолий Иванович Смирнитский, начальник 3 отдела Службы ЗКСБТ Чеченского Управления ФСБ, был неплохим человеком, снискавшим славу довольно жёсткого, но вместе с тем справедливого, честного и порядочного офицера. Среди подчинённых за ним закрепилась кличка «Гроза», хотя сам он выбрал себе ласковое «Тополь».

«Это потому, что в родном селе сплошь одни тополя растут», – так, по крайней мере, он говорил.

Семьи у Смирнитского не было, жена бросила ещё во время, казалось, непрекращающихся скитаний по пограничным заставам, забрав единственную дочь командира в Москву к родителям. После развода, как рассказывал полковник, бывшая жена вышла замуж за какого-то англичанина, с которым познакомилась на международной выставке современного искусства в Берлине. А позже уехала в Европу, и надежда Анатолия Ивановича увидеть дочь стала призрачной. Не то, чтобы он осуждал жену, но сердце всякий раз сжималось от порой подкатывающих воспоминаний. В такие минуты Смирнитский закрывался в служебном вагончике: его скупые, мужские и полные скорби слёзы подчинённые видеть не должны были.

Захлопнув за собой дверь, Смирнитский плюхнулся на стоявший рядом со столом обычный офисный стул и задумался.

Старшего оперуполномоченного капитана Алексея Хемлёва в расположении пункта временной дислокации не было, и, где он мог находиться, полковник Смирнитский не знал. Хотя не совсем так, он знал, что Хемуль где-то на территории Чечни, нашпигованной бандитами – ваххабитскими недоделками и их пособниками.

Смирнитский достал из-под стола бутылку виноградной водки Кизлярского коньячного завода, наполнил гранёный стакан и готовился его опустошить, когда негромкий, но уверенный стук в дверь остановил движение его руки на полдороги.

– Да, – недовольно пробасил Смирнитский, возвращая стакан обратно на стол.

Слегка скрипнув, дверь отворилась. Загораживая собой пробивавшийся в «кабинет» Смирнитского дневной свет, на пороге стоял командир роты разведки 2 батальона особого назначения 94 полка внутренних войск МВД России майор милиции Вадим Петрович Балакин с позывным «Лис».

– Иваныч, – пройдя внутрь и придвинув другой стул, Балакин сел рядом со Смирнитским, – не рановато ли для алкоголя?

Смирнитский не ответил. Поднял стакан и в два больших глотка осушил, даже не поморщившись.

– Ого, – искренне удивился Балакин, – есть повод?

– Да, – сухо выдавил Иваныч.

Смирнитский и Балакин были не просто давними друзьями, их связывала одна война, которую политики называли просто контртеррористической операцией. Начав её в разных ведомствах и должностях, они, в конечном итоге, оказались на одном ПВД, где уже не один год вместе плечом к плечу выходили на боевые мероприятия. А посему как облупленных знали друг друга.

– Это не может быть связано с тем, что двое моих парней выехали сегодня утром с базы с одним из твоих оперов?

Вопрос прозвучал настолько буднично и неэмоционально, что Иваныч напрягся.

Такое открытое безразличие, прозвучавшее в голосе, совсем не было свойственно Балакину, который всегда радел за вверенный ему личный состав.

– Как? – спросил Смирнитский.

– Ясно, – тяжело вздохнув, ответил командир роты разведки, – ты не в курсе?

Анатолий Иванович промолчал, лишь утвердительно кивнув.

– Хреново, – пробурчал Балакин, и на его лицо легла тень напряжённого сомнения. – Теперь у нас нарисовались проблемы. Получается, группа выехала без какой-либо санкции.

Кто явился инициатором, догадывались и Балакин, и Смирнитский, и оба командира обдумывали и просчитывали возможные варианты дальнейших действий.

– Что будем делать, Иваныч? – первым спросил Балакин.

Смирнитский пристально посмотрел на друга, во взгляде которого лишь прочёл уже принятое и единственно возможное в сложившейся ситуации решение: собрать отряд и двинуться на розыск. И это решение он поддерживал полностью.

Смирнитский достал и развернул на столе оперативную карту Чеченской Республики.

– Организуем поиск двумя группами, – начал он, взяв карандаш, и обвел квадрат близ села Симсир и сам населенный пункт. – Одна направится в лес, в этот квадрат около села. Там наверняка возможно столкновение с противником, а значит, мы найдем и наших. Вторая – в Симсир, вот по этому адресу.

Смирнитский передал Балакину лист бумаги с написанным адресом.

– Что за адрес, Иваныч? – спросил Балакин.

– Человека, что ошибся с выбором стороны, которой стоит помогать.

Сложив лист пополам, Балакин убрал его во внутренний карман камуфляжной куртки.

– Я понял.

– Тогда собирай парней, Петрович! А того чёрта доставь живым, я давно планировал провести с ним контрольную встречу. Правда, не стоило откладывать в долгий ящик, а следовало провести днём ранее, когда вызывал к себе Хемуля…

«– Разрешите? – на пороге «кабинета» полковника Смирнитского появился капитан Алексей Хемлёв.

Полковник пригласил капитана.

Хемлёв сел напротив начальника.

–  Вызывали? – спросил он.

Дочитав оперативную справку, Смирнитский отложил документ в сторону.

–  Да. Алексей, по твоей информации, – было заметно, что полковник был напряжён и взволнован, – от оперативного источника, которую ты вчера оформил и доложил.

Хемлёв кивнул.

–  В отношении Гагкаева?

–  Она самая. Ты доверяешь источнику? – в лоб спросил Смирнитский.

Хемлёв, не ждавший подобного вопроса, замялся.

–  Мы же его проверяли в этом году, Анатолий Иванович.

–  Это я помню, – отмахнулся Смирнитский, – я у тебя как у оперативника спрашиваю: ты своему источнику, как человеку, доверяешь?

–  Как и всем чеченцам, Анатолий Иванович.

–  Понятно, Алексей, – заключил Смирнитский, – ладно, давай, иди, работай по плану.

–  Есть, – и Хмелев направился к выходу.

–  Алексей, – остановил Смирнитский в дверях Хемлёва, – пока не забыл. Устрой с источником контрольную встречу».

 

Глава 3

г. Москва, гостиница ФСБ России «Пекин»

Одноместный номер гостиницы ФСБ России «Пекин», в котором поселили Сергея Разумовского по его прибытии в Москву, представлял собой живое воплощение культуры и сервиса советской эпохи. Но если время Советского Союза безвозвратно ушло в прошлое, и жизнь, повинуясь закону поступательного развития, двигалась дальше, то номер так и остался в прошлом. Этакое воплощение мечты человечества о машине времени, реализованное в отдельно взятой гостинице.

Перешагнув порог, Разумовский, давно отвыкший от атмосферы минимализма в комфорте, которым поражал номер, от неудовольствия поморщился. Невзрачная комната удручала. Окна были занавешены плотными серо-зелеными шторами, отчего серость комнаты достигала немыслимого апогея. Сложенный незатейливой мозаикой и давно выцветший паркетный пол местами вспучился, а по краям около плинтусов виднелись расщелины, бросавшиеся в глаза, словно знак «Макдональдса» в темноте ночи.

– М-да, – протянул Разумовский, бросив небольшую дорожную сумку на одноместную старую кровать, что могла бы рассказать множество, хвативших не на один том, историй, – вот так и живём.

Сергей раздвинул шторы, впустив свет, который не был здесь частым гостем, в комнату. Теплые солнечные лучи моментально развеяли невзрачность помещения, принеся с собой чуточку позитива надвигающейся весны.

– Так намного лучше, – улыбнувшись, сказал Разумовский и принялся разбирать сумку.

Бритвенный станок, зубную щетку и пасту, он отнёс в ванную, мало того, что совмещённую с туалетом, так ещё и выполненную в стандартных темно-коричневых тонах. Снова весьма не оптимистично. Создавалось ощущение, что всё это сделано специально: мол, дорогой сотрудник, не обольщайся и не питай иллюзий, ты не в сказке, сухая действительность Службы отдает именно той мрачностью, которую передает номер.

«Ладно, хорошо, что вода не ржавая», – подумал Разумовский, ополоснув осунувшееся от бессонной ночи, которую он провел за рулем машины, и кажется, принявшее серый цвет под стать номеру, лицо. На секунду задержался на своём отражении в небольшом зеркале, висевшем над умывальником, и, вернувшись в комнату, продолжил разбирать сумку. Пару футболок и запасные джинсы, аккуратно сложив, убрал в шкаф. Множество пар носков и нижнего белья бросил в выдвижной ящик. Полученный в приемной руководителя 1 Службы ФСБ России жёлтый конверт с нанесённой литерой «Р», что, по всей видимости, означало «Разумовский», положил на прикроватную невзрачную, как и весь интерьер комнаты, тумбочку.

Материалы из конверта он прочтёт чуточку позже, а сейчас Разумовский хотел отдохнуть.

Расстелив постель, Сергей буквально сразу забылся крепким сном.

Часа через два, когда уже давно перевалило за три пополудни, Разумовского разбудил звонок мобильного телефона.

– Да, – сонно пробормотал Сергей в ответ.

– Не спишь. Вот и чудно, – быстро говорил бодрый голос на том конце провода. – Ты в каком номере остановился?

– Двадцать третьем.

И Разумовский положил трубку, повернувшись на противоположный бок, намереваясь ещё часа три-четыре подремать.

Однако больше поспать ему не удалось.

Только Разумовский начал погружаться в сладкое царство Морфея, как в дверь постучали, и в номер ввалился Игорь Кириллов с пакетами в руках.

– Какого хрена! – недовольно выругался Разумовский, поднимаясь с кровати и протирая сонные глаза.

– Ты здесь живёшь? – Кириллов не обратил внимания на ругань друга. – Какое убожество!

Он прошёл внутрь, поставив на журнальный столик белый пакет. Уловив ароматный запах горячей курицы-гриль, свежеиспечённого хлеба и овощей, желудок Разумовского издал предательское урчание.

– Вот, оденься, – продолжил Кириллов, бросив джинсы ещё не отошедшему ото сна, но, как оказалось, голодному Разумовскому, – я принёс горячую шаурму, чтобы перекусить. Правда, не знаю: изменились твои пристрастия со времен Академии или нет. Конечно, не полноценный обед, но годится «заморить червячка».

– Годится, – только и ответил Разумовский, надевая джинсы. – Игорек!

– Серега!

И два друга тепло обнялись.

* * *

Развернув конверт, Разумовский разложил на кровати документы и бегло пробежался по каждому.

– Указания для тебя, – прокомментировал сидевший в кресле Кириллов, – в общих чертах: биография личности, которой предстоит стать, и легенда для внедрения. Их изучи досконально. На месте встретит агент-связник «Нена» – жена Гагкаева. Она же тебя и легализует перед окружением. Так, кроме этого, задачи операции, условия выполнения и тому подобное.

Разумовский взял характеристику личности Амира Загоева. Документ на десяти листах максимально подробно расписывал того, кем ему предстояло стать: от предпочтений в еде и до манеры поведения, используемых мимики и жестов.

– Ух ты! – присвистнул Серёга, пролистывая документ. – Так оказывается, моих родственников застрелили во время «второй компании» русские шакалы?

Игорь улыбнулся.

– Твой кавказский акцент очень хорош, – съязвил он и продолжил серьёзным тоном, – теперь ты Загоев Амир Ризванович, 17 февраля 1980 года рождения. Всю сознательную жизнь проживал в селе Дачу-Борзой, пока семью не расстреляли во время одного из адресных мероприятий. Ближайшим родственником является полевой командир бандгруппы Ножай-Юртовского района Сулиман Гагкаев, в поле зрения которого ты и вводишься для последующей разработки.

– Весёленькая история, – сказал Разумовский.

– Ну, нам же нужна веская причина, почему ты вступил в банду и встал на путь террора. А тема мести самая подходящая и не вызывает каких-либо подозрений.

– Почему именно Сулиман Гагкаев? – спросил он.

– Хм, – задумался Игорь, – вообще история долгая и весьма запутанная…

– А ты попробуй, – перебил Разумовский друга, полагая, что он начнёт юлить, скрывая истинные причины внедрения, несмотря на многолетнюю дружбу, – я никуда не спешу.

– Перекусим? – спросил Кириллов, доставая по уже остывшей шаурме, – на голодный желудок «страсти» не рассказываются.

Разумовский понимающе кивнул, разворачивая переданную Игорем порцию.

– Так вот, – продолжил Кириллов, прожевав, – от коллег с Украины в прошлом году поступила информация, что американцы затеяли «игру» против России, задействовав лучшего агента – «Араба». Как оказалось, с «Арабом» руководителя 1 Службы Кривошеева связывают давние отношения, ещё с «лохматых» годов. Но что парадоксально, мы до сих пор не знаем, кто он. Имеется редкая отрывочная информация, и на этом всё.

– Вот как! – только и пробубнил Разумовский, рот которого был занят пережевыванием порции шаурмы.

– Да, – продолжил Кириллов, – «Араб» – влиятельное лицо в исламском мире. Через него проходят крупные финансовые потоки, как мы предполагаем, созданные при помощи ЦРУ. Часть потоков направляется на поддержку бандгрупп, действующих в Чечне. Достоверно известно, что с «Арабом» встречался Кхутайба, правая рука и телохранитель Гагкаева Ислама. В последнее время Гагкаев значительно активизировался, что нами увязывается со встречей. Кроме того, прошлогодняя августовская заварушка с Грузией способствовала проникновению «Араба» в Россию. Тогда все бросились «душить» Грузию, оголив некоторые направления по поддержанию безопасности государства.

Вытерев салфеткой губы, Разумовский подытожил:

– Руководство хочет разоблачения «Араба»?

– Что-то вроде того, – ответил Игорь.

– Ясно.

Разумовского одолевали сомнения, а в голове вертелось множество вопросов, требовавших ответов. Но получит ли он их? Скорее всего, нет.

– Что со связью? – только и спросил Сергей.

– О! – оживился Игорь. – Это интересная штука! Передатчик, замаскированный под обычный мобильный телефон. Вся суть в том, что он присоединяется к используемым «конторой» каналам и передаёт информацию шифрованным сигналом. Ну, а поскольку в Чечне наших пруд пруди, то проблем не будет. Набираешь информацию в виде смс-сообщения и передаёшь её, включив соответствующую функцию. Но подробнее завтра специалисты расскажут.

– Интересно, – ответил Разумовский, – значит, я один буду искать суперсекретного шпиона ЦРУ?!

– Не совсем, – чуть поразмыслив, сказал Игорь, – но этого я не говорил. «Снаружи» работает сотрудник 2 Службы совместно с 3 отделом службы БТ Чеченского Управления, но они не подозревают о твоём существовании. Для них ты боевик-ваххабит, как и все остальные. Серёга! Имей в виду, что ты там как в одноимённом фильме – «Свой среди чужих, чужой среди своих».

– С каждой минутой всё интереснее, – пробурчал в ответ Разумовский.

 

Глава 4

Прохладный ветерок прокрался в комнату через раскрытое окно, прозрачная белая занавеска легко поддалась порыву и колыхнулась, чем разбудила спавшего почти целые сутки Разумовского. Сергей с трудом открыл глаза и осмотрелся.

Небольшая комната, в которой он лежал, отличалась аскетической непритязательностью. Рядом с кроватью стоял простой, но добротно сколоченный табурет. Поодаль расположился похожий на табурет стол, покрытый белой роскошной скатертью с витиеватыми национальными узорами народов Северного Кавказа. На столе бликами рассеивающихся солнечных лучей играл графин и металлический тазик с водой, на краю которого висела влажная тряпка. Единственным элементом интерьера, выбивающимся из общего аскетизма комнаты, являлись застланные по всему полу ковры.

Истрепавшаяся одежда Разумовского, старательно залатанная, постиранная и выглаженная, аккуратно висела на небольшой вешалке справа у входа.

Сколько времени он провел без сознания, Разумовский не знал. Переход через горный массив дался ему очень тяжело. В незнакомой местности, в условиях строжайшей секретности, когда для федеральных сил Сергей являлся не более чем чеченцем без документов, а для местных неизвестным пришлым, будучи выброшен тайком посреди горной дороги, пробраться к селу Даттах оказалось предприятием не из лёгких. Шёл Сергей два дня, медленно, горными тропами, избегая даже маленьких чеченских аулов и не пересекаясь с маршрутами патрулей и разведывательных отрядов федеральных сил.

Спать ночами почти не получалось, спускавшийся каждую ночь с вершин гор холодный воздух пробирал насквозь, а разжечь даже маленький костерок было нельзя. Постоянно хотелось есть – сухари с водой не спасали. Разумовский призвал на помощь все полученные в учебном центре знания по выживанию в подобных условиях. И к исходу вторых суток, измученный, осунувшийся и голодный, он рухнул без сознания у входа в селение Даттах.

Дверь в комнату отворилась. В комнату вошла стройная девушка, облаченная в закрытое, скрывающее ноги, руки и шею платье. Она держала в одной руке небольшой тазик с водой. Но, увидев пришедшего в сознание Сергея, покраснев от смущения и стыда, тут же выскочила обратно.

Разумовский не знал, кто эта, подобная ангелу, девушка. В память врезались только её чёрные и красивые глаза – выразительные, ясные и живые.

Переодевшись, Разумовский вышел из комнаты в коридор. Рядом с дверью сидела на вид уже довольно немолодая, полного сложения женщина.

– Проходи за стол, – сказала по-чеченски женщина, вставая со стула, – обед накрыт.

В зале стоял большой обеденный стол, полностью уставленный всевозможными яствами. Тарелка горячего чуду вместе с жареными куриными потрохами источали настолько притягательный аромат, что желудок Разумовского, отвыкший за последние дни от нормальной пищи, заурчал. Сергей сел на специально приготовленное место, женщина тут же поставила перед ним тарелку и исчезла на кухне.

Пока Сергей накладывал потроха, женщина поставила на стол кувшин с прохладным кислым молоком, тарелку домашнего сыра и блюдо свежеиспечённых лепешек. Немного погодя в дверях появилась та самая девушка, которую Сергей спугнул своим пробуждением. Опустив глаза, она кротко просеменила к Разумовскому, и, наполнив его стакан кислым молоком, так же кротко удалилась.

Поторопив девушку, на пороге появилась караулившая комнату женщина.

– У нас не принято засматриваться на чужих женщин, – с лёгкой укоризной произнесла она.

Отведя в сторону взгляд, Разумовский ответил по-чеченски:

– Прости! Обед воистину вкусен!

– Я – Макка, – сказала женщина, – Нена этого дома.

Разумовский посмотрел на женщину, в которой меньше всего мог разглядеть агента-связника 2 Службы.

– Амир, – только и ответил он.

* * *

с. Даттах Чеченской Республики, годом позже

Наступило красивое время года, какое может быть только в предгорных районах Чечни. Весна.

Ещё совсем не жаркая, но уже и не холодная пора, когда солнце отражается от простирающихся вдоль горизонта, насколько хватает взгляда, вершин сотней тысяч ярчайших и чистых, словно бриллианты, искр и переливается, перепрыгивая с одной возвышенности на другую. Воистину прекраснейшее и величественнейшее зрелище, переполняющее душу каждого рождённого в этих местах горца чувством гордости за землю и дом.

Часто, когда закат орошал снежные шапки гор багряным светом, Амир Загоев выходил из дома и часами смотрел на открывавшуюся глазам красоту природы. Некогда прекрасная земля, что дарила живущим на ней людям кров, тепло и пищу, Чечня теперь, в неспокойные годы, стала «бесплодной», отравленной бесконечной войной, и закат в горах оставался единственным прекрасным моментом, очищающим душу, снимающим напряжение и приносящим мир и покой в сердце.

В один из майских вечеров Амир по обыкновению устроился на стуле, укутавшись в сшитые специально для него шкуры, чтобы не продували спускающиеся с гор холодные порывы ветра.

Амир Загоев ввиду молодости являлся приближённым амира Ножай-Юртовского района Чечни полевого командира Гагкаева Сулимана Вахаевича, чьё влияние простиралось намного дальше официально «отданной» ему под управление территории. Сулиман, будучи человеком, действительно, суровым и, в прямом смысле, вскормленным горами, заставил уважать себя многих, расправляясь с врагами и недоброжелателями жестокими и зачастую изуверскими способами.

Поговаривали, что отец Сулимана, Ваха, оставил своего десятилетнего сына далеко в горах с одним ножом и куском хлеба, чтобы горы сделали из него мужчину, настоящего горца.

И именно в горах маленький мальчик научился выслеживать добычу, часами неподвижно лёжа на сырой земле или в снегу, полагаясь только на свои силы, научился подавлять любые чувства, будь то сострадание, любовь или страх, потому что они делают человека мягким и уязвимым. Именно в такие моменты он понимал, что только абсолютная власть и жестокость дают безопасную жизнь. А значит, надо уничтожать безо всякой жалости всех, кто посягает на твой авторитет и главное место в стае, которое он тогда для себя определил.

Он вернулся в родной аул с полной луной, проведя в горах более восьми месяцев. Вернулся ночью, когда все уже давно спали, и только редкие собаки подвывали на полную луну, следуя слепому животному инстинкту. Сулиман тоже следовал инстинкту, в тот момент он мало чем отличался от хищного животного, бесшумно пробираясь к дому, из которого его вышвырнули в горы: выживешь – хорошо, не выживешь – такова судьба. Всё в руках Аллаха! И всевышний даровал мальчику жизнь, закалив его волю и тело.

Дверь поддалась без проблем, не скрипнув в петлях. Проскользнув внутрь подобно тени, Сулиман направился прямиком в спальню отца – хозяина дома. Всё произошло быстро. Ваха даже не проснулся, когда остро заточенный клинок, который он сам же и дал сыну, прошёлся, словно по маслу, по горлу отца, и алая кровь растеклась по подушкам и кровати. Так началось восхождение «волчонка».

Амир чем-то напоминал судьбой Сулимана, отчего и нравился дяде. Характер Загоева не был взращён в горах без средств на существование, кроме ножа и надежды на выживание, но и Амиру выпала непростая доля: пережить смерть близких. Амир видел как автоматная очередь, выпущенная неизвестным мужчиной в маске и камуфляжной форме, подкосила мать, бросившуюся собой защитить отца. А потом – старших братьев – Ризвана и Расула, сестер – Макку и Абиду. В его памяти отложился только треск от автомата и крики, наполненные страхом и отчаянием. Самого Амира, видимо, уберег Аллах, вложив в ладони особые линии судьбы.

Уже много позже, когда Амир попал к Гагкаеву, семья которого приютила и поставила его на ноги, Сулиман в ярких красках рассказал, кто расстрелял его семью и почему. После этого у Амира не оставалось сомнений, чтó за судьбу вложил Всевышний в его тело и душу.

– Дядя ещё не вернулся? – не поворачиваясь, спросил Амир у подошедшей девушки, которая, как она сама думала, подошла бесшумно.

– Нет, Амир.

Девушку звали Зуля. Младшая из дочерей Сулимана Гагкаева, не впитавшая ни одной его черты, пошла мать.

Пышные, насыщенного чёрного цвета волосы аккуратно убраны под шелковый платок – подарок Амира на недавно отпразднованный семнадцатилетний юбилей. Большие, выразительные карие глаза и алые губы только подчеркивали нежные и плавные черты лица. Зуля носила закрытые платья с рукавом, как требовали обычаи, но даже платья не могли скрыть нежных линий молодого женственного тела.

– Они запаздывают, – после некоторой паузы сказал Амир, – может поехать навстречу?

Зуля не ответила. Она только стояла у него за спиной, кутаясь в шерстяной платок – к вечеру с гор спускался пронизывающий холодом ветерок.

– Скажи нене, что я буду собираться.

Амир встал, оставив шкуры, которыми укрывался, на стуле. И только сейчас заметил наворачивающиеся на глазах девушки слезы.

– Что случилось? – Амир обнял Зулю за плечи.

– Отец сказал, что к исходу осени отдаст меня замуж, – и первые слезинки скатились из её глаз по щекам. – Я уже взрослая и должна приносить в род мальчиков, чтобы земля наша полнилась новыми воинами. Ибо так угодно Всевышнему.

Сердце Амира ёкнуло, остановилось и секундой позже взорвалось на сотни кусочков. В горле пересохло от подступившего кома.

Он любил Зулю так, как только может позволить человеческая душа: самозабвенно, нежно и бесконечно сильно. Он полюбил с первого взгляда, в тот самый момент, когда она переступила порог комнаты, в которой он лежал обессиленный от многочисленных ссадин и ран, чтобы подать ему стакан воды. В белом платье, кроткая и молчаливая девушка с такими выразительными глазами, что в них тонул весь мир. В пробивавшихся сквозь окна лучах полуденного солнца она, светившаяся бесконечной красотой, походила на ангела.

Амир крепко обнял Зулю, не желая отпускать то, что приобрел в этой хрупкой девушке, – любовь.

– Отец сказал, что имя мужа он назовет перед свадьбой, как того требует обычай, – её голос дрожал, – Амир, Аллах свидетель, без тебя нет мне жизни. Я покончу с собой в первый же день.

– Прекрати, Зуля! На всё Его воля, но не клянись смертью перед ликом Всевышнего. Харам! Придёт время, я поговорю с дядей.

В кармане камуфляжной куртки завибрировал телефон.

– Дядя, – коротко сказал Амир, обращаясь к Зуле.

Она вытерла платком слезы и ушла в дом.

– Салам алейкум, дядя!

– Алейкум ассалам, Амир, – в голосе Сулимана читались напряжение и усталость, – распорядись встретить нас. И будь на месте, я хочу кое-что обсудить.

* * *

Черный «Мерседес Геленваген» въехал во внутренний двор дома. Придерживая каракулевую папаху грязно – серого цвета, из машины вышел статный мужчина. Острый взгляд и резкие черты лица, обрамленные аккуратно стриженой чёрной бородой, куда по воле годов вплелась седина, не позволяли ошибиться, не признав в нём амира.

– Хьо гина хазахийти сунна, – поприветствовал Амир дядю.

– Алейкум Асалам, Амир, – Сулиман обнял Амира за плечо. – Дика дина чай мала вай.

Амир утвердительно кивнул.

– Духьало яц цунна, чай малар-м дика гуллакх ду.

И они прошли в дом.

Когда дядя собирал окружение за одним столом за чашкой чая, то предполагался серьёзный разговор. Чай Сулиман Гагкаев высоко почитал и любил, когда время за благодатным напитком проходило в разговорах, будь то домашние пересуды или собрание действовавших под началом Сулимана командиров полевых отрядов.

– Чай-м башха дика ду, – благодушно отозвался Сулиман, поставив пустое блюдце на стол.

– Макка! – окрикнул он свою жену, дав понять, что можно убирать стоявшие на столе чайные приборы.

Почтенных лет полная женщина, несмотря на возраст и комплекцию, аккуратно и быстро собрала посуду и, словно не появляясь, исчезла.

В центре стола восседал глава дома Сулиман Гагкаев. По правую руку расположился его сын Ислам, среди черт характера которого, как отметил для себя Амир, ярко выделялись бескомпромиссность, уступающая по своей жестокости лишь отцовской, и такое властолюбие, что своим «ласковым шёпотом» застелило трезвость мысли – скорейшим его желанием было занять место во главе подчинённого Сулиману отряда численностью более пятидесяти человек. Слева расположились в порядке уважения полевые командиры, входившие в состав «армии» амира Ножай-Юртовского района. Позади самого Гагкаева стоял всегда молчаливый телохранитель и правая рука амира, Кхутайба, смотревший на всех присутствующих безразличным взглядом. Амир замыкал ряд сидевших за столом приближённых, расположившись на другом конце стола напротив Сулимана.

– Сегодня Аллах ниспослал нам своё великое благословение, даровав хорошие новости, – присутствующие одобрительно загудели. – От наших братьев на Украине и в Грузии нам поступили деньги на продолжение священной войны против «кафиров», дабы мы могли приобретать оружие и патроны, в которых остро нуждаемся. Но вместе с деньгами для нас передано сообщение от неизвестного, но влиятельного человека, назвавшегося просто «Араб», где он говорит, что джихад ичкерийских моджахедов против неверных шакалов в России – дело, угодное Всевышнему. И потому он, ощущая общность с идущей войной и молящий еженощно Аллаха даровать нам победу, оказывает нам помощь. Вместе с тем, оказывая помощь, он надеется, что мы проявим силу и докажем делом перед Всевышним свою преданность в священной войне. «Араб» призывает совершать теракты в российских городах, нападать на военных, милицию, жаля и нанося смертельные удары, подрывать авторитет власти в глазах жителей России, принося раздор в их души и делая тем самым их уязвимыми для привлечения в ряды ислама, как истинной и единственно верной религии.

Довольный, Сулиман откинулся на спинку стула, наблюдая, как полевые командиры живо и с восхищением обсуждали новость.

– Вторая новость, ниспосланная Всевышним, – продолжил Гагкаев. – Сегодня в одном из наших селений мы взяли трёх русских «шакалов», что рыскали против нас.

Гробовое молчание.

– Сейчас они заперты посреди дерьма в моём хлеву, как и положено неверным, а на рассвете с первыми лучами солнца мы казним их праведным судом по законам Шариата.

За столом снова раздалось бурное гудение.

– Что скажешь, Амир? – неожиданно обратился к нему Сулиман.

Амир не сразу услышал вопрос Гагкаева, пребывая от принесённых новостей в легкой прострации.

– Амир! – повысив голос, ещё раз обратился Сулиман.

– Аллах велик и милосерден, Сулиман! На всё Его воля! – инстинктивно ответил Амир.

– Мудрый ответ, Амир, – сказал Гагкаев, – рассудительный, не брошенный сгоряча, как некоторыми.

Все поняли, что Сулиман имел в виду несдержанный нрав сына Ислама, которого хлопнул по плечу, говоря:

– Вот какого сына я всегда желал!

Чем подлил масла и в без того разгорающийся огонь ненависти Ислама к Амиру.

Ислам возненавидел Амира с самого первого дня появления в их доме. Он увидел в пришлом «родственнике» явную угрозу своим амбициозным планам. Амир разительно выделялся на фоне всех Гагкаевых выдержкой и трезвостью ума, чем импонировал Сулиману.

К тому же душу Ислама травило смутное сомнение, что Амир подозревал истинную его сущность: то, кем он являлся на самом деле. Маленькая оплошность, на которую ранее указала Макка, не ускользнула от проницательно наблюдавших за Амиром глаз Ислама. Маленькая оплошность: секундное пересечение взглядов Амира и Зули в первый вечер, когда за столом собралась вся семья Гагкаевых и приближенные полевые командиры. Пересечение взглядов, зародившее огонёк любви в одной душе и испепелившее ненавистью другую душу.

Взгляды Амира и Ислама на какую-то секунду пересеклись. И взгляд Ислама горел яростной злобой и презрением к родственнику.

* * *

Амир лёг рано, но потом ещё долго не мог уснуть, ворочаясь в постели. Мысли о схваченных русских солдатах никак не выходили из его головы, точнее не о самих пленных, а о должном состояться на рассвете шариатском суде в то время, когда Всевышний наиболее справедлив и милосерден.

Амир понимал, что всех троих ждала смерть, мучительная и долгая, ибо Сулиман сказал, что «шакалов» поймали, когда те вынюхивали в селе о воинах Аллаха. И помогла их схватить исключительная преданность Всевышнему жителей села.

За полгода пребывания в доме Сулимана Гагкаева Амир не раз являлся свидетелем беспощадной жестокости законов суда Шариата. Всё походило на публичную казнь, наподобие той, что устраивали в средние века инквизиторы над «ведьмами». Схожести с самосудом слуг Господа – инквизиторов «тёмной и мрачной эпохи» средневековья – придавало и то, что вину человека признавал не Аллах справедливой волей, а это было лишь мнение Сулимана, которое всегда выражалось в позиции «Виновен». А «признание вины» каралось смертью.

Амир встал с постели, натянул штаны и вышел во двор. Порыв прохладного спустившегося с самых вершин гор ветра обдал ночной свежестью.

– Баркалла, мой друг! – прошептал он, когда порыв ветра, оставив Амира, двинулся дальше.

Лёгкие облака, проплывавшие по небу, словно корабли по морю, периодически скрывали в легкой дымке нарастающий месяц, окружённый мириадами звёзд. Стоя на земле под великолепием, созданным Всевышним, Амир невольно ощущал себя незначительным, словно букашка, под ногами Аллаха.

«Бог или Аллах, – говорил он про себя, глядя в бесконечность ночного неба, – что мне делать?»

– Он тебе не поможет, – раздался женский голос за спиной.

Грубоватый голос женщины, прожившей немало лет и повидавшей в жизни ровное счётом число горестей и страданий.

Амир не обернулся.

– Нена? – спросил он.

За спиной Амира стояла «мама». Одетая в простое чёрное платье, жена Сулимана Гагкаева, Макка, стояла позади, чуть правее Амира.

– Я не могу быть тебе настоящей мамой, – ответила она, – тепло материнского сердца незаменимо.

Душа его металась, как загнанный в клетке зверь, и Амир сник. Словно привязанный к тяжёлому грузу, он стремительно уходил ко дну, не в силах выбраться из сковывающих движения верёвок, сотканных из долга, чести и верности. И хотелось сделать хотя бы небольшой глоток свежего воздуха, вроде того, что принёс ночной ветер, и почувствовать жизнь, но он не мог.

Макка видела настоящего Амира. Не «поддельный», жестокий и воинственный, что как тень находился рядом с её мужем, а мужчина, не растерявший понятий чести и справедливости.

– Ты не знаешь, что делать, – с холодной рассудительностью, присущей разве что женщине сказала она.

– Нет, – голосом, полным неуверенности, ответил он.

Макка возвышалась над Амиром, словно скала над растущим у её подножия деревом, грозная и величественная, но готовая защитить и укрыть при непогоде.

– Тогда слушай сердце, – сказала она, – слушай, что оно подсказывает, что едва слышно нашептывает наперекор разуму. О чём хочет тебе поведать.

Амир снизу вверх посмотрел на Макку.

А Макка сожалела лишь об одном, что Амир не был «их». Вобравший лучшие качества мужчины, он почти не имел недостатков, а самое главное, так нравился Зуле. Вероятно, даже она – Макка – полюбит Амира, приняв в семью как «своего», со временем, но полюбит. Однако уважать Амира она не перестанет никогда, даже притом, что он пришлый.

– Сердце, – повторила она, возвращаясь в дом.

– Нена, – остановил её Амир, – ты знаешь, кто я, откуда и зачем пришёл?

Она кивнула в ответ.

– Скажи мне, почему ты это делаешь?

– Уважение и ненависть могут сосуществовать вместе, но они раскалывают человеческую душу, Амир, – и тут она поняла, что назвала его впервые по имени, чего раньше сознательно избегала, – а я больше ненавижу, чем уважаю. Я давно мечтаю о мире в сердце, и когда мне сказали, что ты придёшь, я приняла тебя, поверив, что ты именно тот, кто сможет помочь.

Макка выдержала паузу.

– Я ждала тебя.

И вошла в дом.

 

Глава 5

Ночью этого же дня

– Эй, – через небольшое зарешеченное окошко негромко окликнул Амир брошенных в хлев пленных русских солдат. – Как вы там?

Внутри послышалась легкая возня, и через некоторое время один из троих, Амир не знал кто, ответил:

– Ты кто такой?

– Кто я, – сказал по-русски Амир, – не суть важно. Вы хотите бежать?

– Допустим, – ответил уже другой голос, – ты хочешь помочь?

Амир замялся. Вполне закономерно вытекающий из ситуации вопрос на секунду заставил усомниться в правильности действий.

– Да.

– Почему мы должны тебе верить? – всё выпытывал второй.

«Да что же такое?» – выругался про себя Амир.

– Ты старший? – вопросом на вопрос ответил он.

– Допустим, – уклончивый ответ второго многое прояснил.

– Я обрисую тебе ситуацию, «старший». Завтра на рассвете вас осудят по законам Шариата и казнят. Альтернатива ночному побегу от незнакомца, щедро предлагающего помощь, должна выглядеть заманчивее.

В хлеву воцарилось молчание. Видимо, как рассудил Амир, трое переглядывались, решая, верить словам или нет.

– Хорошо, – сказал второй голос.

Амир осмотрелся по сторонам: тишину ночи нарушали редкие порывы спускавшегося с гор ветра, игравшие под порывами опавшие сухие листья и редкие крики животных или ночных птиц.

– Один момент, – сказал Амир, – среди вас есть такой Хемлёв?

– Я – Хемлёв.

Амир почувствовал неуверенные нотки дрогнувшего голоса того, кто представился Хемлёвым.

– Ты выйдешь крайним, – и он поймал себя на мысли, что сказал не как все «последним», а по устоявшейся традиции всех ветеранов войн «крайним».

– Но, – попробовал возразить «старший».

– Или так, или вообще никак! – резко отрезал Амир.

– Хорошо, – бросил «старший».

Обойдя хлев, Амир повернул тугой железный засов и отворил чуть скрипнувшую дверь.

Первыми почти бесшумно, будто тени, проскользнули спецназовцы. Один занял позицию у угла хлева, второй наблюдал за внутренним двором. Третьим, чуть пошатываясь, вышел Хемлёв.

Даже ночью Амир узнал Хемлёва, который побледнел и осунулся, как семидесятилетний старик.

– Алексей, – шепнул он.

Испуганно обернувшись на голос, Алексей нос к носу столкнулся с Амиром.

– Да, – с трудом выдавил он из себя.

Амир сунул в руку пистолет «Макарова» и две обоймы.

– А теперь уходите! – почти приказным тоном сказал Амир.

Хемлёв двинулся не сразу. Несколько секунд он рассматривал укрытого тенью хлева лицо Амира.

– Это ведь ты? – не веря глазам, выдавил он.

Глаза Алексея заиграли огоньками радости.

– Но как?

– Уходи, времени нет! – бросил Амир в ответ.

Улыбнувшись, Хемлёв развернулся, и три тени выскользнули из внутреннего двора, удаляясь в сторону леса.

* * *

Сильный и глухой удар пришелся по спине.

Мгновением позже острая боль пронзила тело так, что Амир, охнув, как подкошенный, рухнул на колени.

В голове зазвенели колокольчики.

– Я знал, – сквозь звонкую пелену различил он голос, отдававший неприятной резкостью южного акцента, – что тебе нельзя доверять.

Перед Амиром стоял сын Гагкаева, Ислам.

– С самого начала, как ты появился в нашем доме, – он снова с ещё большей злобой ударил Амира по спине, и тот завалился набок, – я понял, что тебе нельзя верить. Шакал.

Ислам со всей силы ударил лежавшего на земле Амира ногой в живот.

– Я видел, как ты выпустил этих русских шакалов!

Но Амир, корчась от боли, едва понимал, что говорил Ислам.

– Ты же меня не слышишь, – ехидно бросил Ислам, ему хотелось снова поддеть Амира ногой, но он удержался от порыва, – но ничего, я верну их обратно. Ты увидишь, что я с ними сейчас сделаю.

Боль понемногу отступала, и Амир увидел, как во внутренний двор двое подручных из собранной лично Гагкаевым-младшим банды втолкнули обессиленных без еды и утомленных без сна сначала одного из спецназовцев, а затем Хемлёва.

– Где третий? – недовольно рявкнул Ислам.

– Третий смог уйти в лес, – растерянно ответил один из бандитов, – ночью мы его не найдем.

– Идиоты, – выругался Ислам.

Пока Ислам разбирался с членами банды, ощущение реальности постепенно возвращалось к Амиру, и он смог подняться на ноги. Немного пошатываясь, он уперся о стену хлева. Спина и живот, куда пришлись удары, нещадно болели.

– О! – удивлённый столь скорым восстановлением, воскликнул Ислам, а про себя пожалел, что не ударил в третий раз. – Ты пришел в себя? Значит, ничего не пропустишь!

Довольный, Ислам вытащил боевой нож, скорее походивший на тесак, и, встав за спиной Алексея Хемлёва, быстрым движением перерезал ему горло.

Правда ли, что перед смертью за какие-то секунды пролетает вся жизнь? Хемлёв никогда не задумывался над этим, а все подобные случаи, о которых говорили по телевизору или писали в газетах, им воспринимались как плод больной фантазии.

И яркие картинки, сменяя одна другую, проносились перед глазами Хемлёва, унося в бесконечный водоворот воспоминаний прошедшей жизни.

Вот…

«… Алексей, шестилетний пацанёнок, только – только примчавшийся с улицы и едва успевший сполоснуть холодной водой руки и лицо, видит маму. Она принесла полную крынку сладкого свеженадоенного козьего молока. И он припал к крынке, за раз выпив половину большими жадными глотками…»

Или…

«… милая девчушка из параллельного класса, что всегда носила две косички, отчего-то казавшиеся Алексею нелепыми, не по годам развитая и скорее похожая на ученицу выпускных классов, чмокнула Хемлёва в щёку, улыбнулась в ответ на подаренную им розу и убежала в класс. А он, растерянный и смущённый, зарделся краской…»

А когда…

«… мама смеялась звонким и искренним смехом, когда он, будучи слушателем Академии ФСБ России, приехал на летние каникулы домой и вызвался помочь подоить коз, которые матушка по-прежнему держала, и не смог даже подступиться к ним. Такой живой и улыбающейся он не помнил её давно…»

Обрывки воспоминаний проносились, словно в тумане…

«… в ушах романтичной мелодией звенел колокольчик, в глаза бил яркий свет, сердце бешено стучало, а дыхание сводило, как в киношных приступах астмы. Она сказала ему: «ДА»…»

… а потом тьма окутала яркие воспоминания и разом поглотила, унося в небытие. Алая кровь фонтаном брызнула на землю. Ошарашенный и не понимающий происходящего, Алексей Хемлёв инстинктивно схватился обеими руками за горло, хрипя и задыхаясь. Просачиваясь через пальцы, кровь обильными потоками лилась по шее, затекая под грязную и местами изодранную форму, оставляя липкие тёмные разводы. Он попробовал подняться с колен на ноги, и, сделав несколько шагов в направлении Амира, рухнул на землю.

В последнем перед смертью осознанном взгляде Алексея читались лишь тоска и боль.

Этот взгляд прожёг Амира изнутри. Хотелось кричать в тупой злобе, которая, заглушив боль от ударов, застелила сознание, но он не смог. Немая горечь сдавила горло. И, сказав только «Леха», он опустился на колени перед бездыханным телом Алексея, из горла которого небольшими пульсирующими струйками продолжала течь кровь.

– Смотрите, – весело бросил Ислам, обращаясь к подручным, – какая жалость, пёс переживает о смерти неверного.

Бандиты усмехнулись.

– Со вторым будет так же, Амир!

Ислам схватил спецназовца за волосы, готовый, как и Хемлёву, перерезать горло. Однако тот резким и неожиданным для Ислама движением ударил его сильно в живот. Мобилизовав остатки сил, пока бандиты не опомнились, он ударил того, что стоял справа, между ног, а когда тот сложился, коленкой зарядил в лицо. Бессознательное тело рухнуло на землю.

И раздались два выстрела: стрелял Ислам, доставший из-за пояса пистолет «Стечкина».

* * *

– Что там произошло? – строго и властно спросил Сулиман в то время, пока Зуля обрабатывала саднившие раны на спине Амира.

Амир ответил не сразу.

«Когда спецназовец, имени которого Амир так и не узнал, упал на землю, из-за его пояса выпал пистолет, который он ранее передал Хемлёву.

Амир долго не думал. Яростная злоба и инстинкт всё сделали сами: совершив длинный кувырок вперед, он подобрал выпавшее оружие…».

– Мне не спалось, амир, – обратившись с почтением к Гагкаеву, начал Амир, – ведь вы принесли много хороших новостей. Поэтому я решил выйти во двор и подышать свежим воздухом. Тогда-то я и увидел Ислама с двумя моджахедами, да дарует им Аллах своё благословение, из его отряда.

– Что они там делали, Амир?

«…первым прицельным выстрелом в голову Амир положил второго бандита, двумя последующими, пришедшими в область солнечного сплетения, самого Ислама…»

– Они вывели из хлева пленных русских, – продолжил Амир, – и я понял, что Ислам задумал совершить самосуд над ними, вопреки вашей воле.

– Ислам, – пробурчал Сулиман, – он никогда меня не слушал. Ослушался и сейчас.

«…Амир видел, как умирал Ислам, лёжа на спине и захлебываясь собственной кровью, тоненькими ручейками вытекающими изо рта.

–  Ты знаешь, кто я? – присев, тихо спросил он у Гагкаева – младшего.

Едва заметным движением Ислам помотал головой.

–  Я скажу тебе!..»

– Я попытался вмешаться, но один из моджахедов Ислама, ударил меня в спину, говоря, что я недостойный сын рода. Это тот, которого вы нашли ещё живым.

– Шакал! – взревел Сулиман. – Завтра его повесят за яйца, а потом запихнут их в глотку.

В глазах Амира вспыхнул огонек.

– Я обо что-то ударился, потерял на время сознание, а когда очнулся, то увидел, что один из русских лежит с перерезанным горлом, а второй положил сначала одного моджахеда…

– Не называй его так! – перебил Амира Сулиман.

– Я видел, как русский ударил Ислама так, – продолжил Амир, – что тот отлетел чуть ли не на метр и упал. Потом пленный схватил пистолет, наверное, выпавший из рук первого модж… – чуть не произнес Амир, но вовремя остановился, – и убил второго выстрелом в голову. Я отреагировал слишком поздно, ещё раньше русский выстрелил в Ислама. Он оказался быстр, словно сам Шайтан! Простите, дядя!

И он виновато опустил голову.

«… нагнувшись к самому уху, Амир что-то прошептал Исламу. Расширенные глаза Ислама взвыли от беспомощной и дикой злобы!

–  Теперь, – не вставая с колен, продолжил Амир, – когда ты всё знаешь и ничего не можешь изменить, сдохни, как животное!

И секундой позже во двор влетел разбуженный выстрелами Сулиман…»

Сулиман тяжело вздохнул.

– Тяжело терять сына. Ислам был своенравен и своеволен. Он не чтил решения старших. Возможно, Аллах и покарал его за гордыню. Амир, от тел надо избавиться. На нашей базе закопайте или сожгите, мне всё равно.

Амир кивнул.

– Макка! – позвал Сулиман жену.

Женщина, как всегда, молчаливо появилась на пороге комнаты. Нена и Амир пересеклись взглядами буквально на секунду, но ни укора, ни сожаления по случаю смерти сына в её глазах он не прочёл.

 

Глава 6

Близ села Симсир, утро следующего дня

Отряд численностью восемнадцать человек медленно брёл в горы, спускаясь с одного холма и тут же поднимаясь на другой. Дозор шёл чуть впереди, в метрах тридцати от основной группы, но на расстоянии видимости, чтобы в случае опасности, не поднимая шума, предупредить остальных. Они вышли рано утром, до рассвета, но всё равно информаторы «по цепочке» предупредили бандгруппу о планируемом выходе федеральных сил. Надо сказать откровенно, у чеченцев не в пример нашим, это отлажено и работает без сбоев. Ведь у них за отказ помогать бандитам убивают – просто мешок на голову, и изувеченное тело находят лесники.

Каждый в отряде знал, что с временной базы боевики снялись и ушли далеко в горы. Вышедшему отряду оставалось только отметить на карте временную «лёжку», сфотографировать её, посчитать пакетики «Ролтона» и помочиться на остатки небольшого и явно не скрываемого костерка. В такие моменты думаешь, что работать надо как-то иначе, но с бюрократической машиной справиться тяжело.

Однако на этот раз всё пошло не по плану.

За километр до выхода к месту предполагаемого нахождения боевиков головной дозор подал знак «опасности», который продублировал старший основной группы – командир роты разведки 2 батальона особого назначения 94 полка внутренних войск МВД России майор милиции Балакин Игорь Петрович, или в «народе» Лис. Группа остановилась.

– Карась, Ёжик, – негромко позвал Балакин.

В то же мгновение перед ним возникли двое бойцов, не имеющих никаких отличительных признаков и похожих друг на друга так, что их можно назвать братьями.

– Слушай боевой приказ, – начал Балакин, раскрывая на планшете карту с изображением местности, где им предстояло работать, – берёте Киллера, Бобра и Чумика.

Карась и Ёжик переглянулись между собой, один из них хихикнул.

– Прекратить, – резко оборвал Балакин и продолжил, – от «фейсов» возьмёте Виста и Болта.

Балакин вопросительно посмотрел на полковника Смирнитского, тот кивнул.

– Задача: двумя группами обойти базу противника, организовать засадные мероприятия с целью недопущения выхода из зоны боевиков. Первая группа занимает вот эту высоту, – Балакин ткнул указательным пальцем на точку на карте с отметкой «158.3», – вторая – участок местности на спуске в пятидесяти метрах около тропы «Козья», ведущей к ближайшему аулу. Старший первой группы – Ежик, второй – ты, Карась. Вопросы?

– Пленные? – спросил Ежик.

– Работаем чётко на поражение, – подумав секунду, Балакин добавил, – если ситуация позволяет, не более одного на каждую группу. Ещё вопросы?

Ёжик и Карась исчезли так же незаметно, как появились.

– А нам с тобой, Тополь, – обратился Балакин к Смирнитскому, снимая с плеча «Калашникова» с коллиматорным прицелом и передергивая затвор, – предстоит самая главная работа.

– В расход мусор, – ответил Тополь.

* * *

Шли медленно и тихо, стараясь не выдать присутствия перед противником, который наверняка выставил дозорных, да и наткнуться на различные «растяжки» или противопехотные мины, «разбросанные» по лесу, как грибы после дождя, желанием никто не горел. Чуть впереди шёл Чумик, урождённый сибиряк, с детства приученный к охоте и обладавший природным даром обнаруживать засады и «сюрпризы». Умение читать следы в совокупности с острым слухом и зрением, выработанными в детстве и шлифовавшимися в период службы, делали Чумика превосходным разведчиком-следопытом.

Чумик остановился, подняв согнутую в локте правую руку, сжатую в кулак. Группа замерла. Растяжка. Он осторожно перешагнул через натянутую леску, махнув остальным продолжать движение, пока сам будет страховать.

На месте группа, определив секторы обстрела для каждого из членов, разделилась на подгруппы по два человека и организовала засадные точки подавляющего огня по разные стороны дорог. Тактика «кинжального» огня, несмотря на старомодность, по-прежнему являлась весьма эффективной в ситуациях подобного рода.

Антонов Костя – позывной Болт – вместе с Чумиком залегли по правую сторону дороги.

– Эй, – крикнул Чумик Болту.

Тот недоуменно уставился на разведчика и покрутил указательным пальцем у виска, мол: «Дурак ты, что ли, орать?»

Чумик также недоуменно – исключительно без задней мысли и по простоте душевной – в ответ также покрутил у виска, на что Болт не отреагировал.

Минуты на две повисла тишина.

– Болт, – Чумик старался шептать. – Эй, Болт!

– Что? – всё же ответил Костя.

Полученный ответ дал карт-бланш сидевшей внутри Чумика и рвавшейся наружу словоохотливости.

– Как думаешь, – Чумик отложил чуть в сторону автомат и развернулся вполоборота к Константину, – Тополь и Лис, какого с нами сегодня пошли?

Антонов лишь пожал плечами.

– Знали они, что именно сегодня мы наткнемся на боевиков?

Костя прищурился, чуть пожал плечами: «Вполне возможно».

– Неспроста, – философски выдал Чумик.

«Именно!» – показал Костя кивком головы.

Антонов посмотрел на часы. «Время «Ч» минус 10 минут».

Он акцентировал внимание Чумика на времени, чуть приподняв левую руку с часами.

Чумик моментально переменился в лице, вернувшись в прежнее положение, и замолк.

* * *

Фактически затерянная в лесном массиве, скрытая множеством раскинувшихся кустарников и небольших деревьев, на круто уходящем вниз склоне одного из бесчисленных холмов, располагалась временная база полевого командира Сулимана Гагкаева. Единственное, что выделялось из общего естественно – природного фона, это пара выступающих на пятнадцать сантиметров от поверхности земли труб, из которых струился еле заметный дым.

Сам лагерь представлял собой участок местности, обнесённый по периметру небольшими заграждающими сооружениями, чтобы не привлекать лишнего внимания периодически прочесывающих местность разведывательно-поисковых отрядов федеральных сил. Заминированную на подходах к базе территорию разрезала небольшая еле заметная, терявшаяся в высокой траве и частых кустарниках тропинка, что вела непосредственно к огромной, хорошо укрепленной камнями и брёвнами землянке, состоявшей из нескольких комнат, соединённых переходами. Попасть внутрь можно было через единственно имевшийся вход, уходивший под землю на глубину около трёх метров и замаскированный под пласт поросшей травы.

Землянка чем-то напоминала окопные убежища с командным пунктом, которые сооружали советские солдаты во время Великой Отечественной войны, где имелись бойницы и пулеметные гнёзда для отражения атак, кухня, место отдыха и штабное помещение.

Такой лагерь взять тяжело, а отряду в восемнадцать человек без поддержки артиллерии практически невозможно.

– Это серьёзная база, – шёпотом сказал Балакин Смирнитскому, когда они приблизились на расстояние визуального наблюдения за ней, – не просто обычная «времянка», ее нам не взять.

– Пока всё спокойно, – ответил Смирнитский, наблюдая за движением в бинокль, – скорее всего на базе небольшая группа, осуществляющая её поддержание.

– А если нет? – продолжал сомневаться Балакин. – Лагерь, похоже, используется, иначе его бы не поддерживали в пригодном для жизни состоянии. И, наверняка, подходы заминированы. Что, если ты ошибаешься, тогда мы потеряем ещё больше человек.

– Поверь мне: я не ошибаюсь.

Сухой и безапелляционный ответ Смирнитского осек Балакина. В такие моменты он терпеть не мог полковника Смирнитского. Если он себе в голову что-то втемяшит, то отговорить, даже несмотря на кажущееся безумие, невозможно.

– К базе ведет тропа, – говорил Смирнитский, указав рукой направление, – она не заминирована. На расстоянии метров двадцати начнётся «колючка», от неё и до лагеря мин уже нет.

– Двадцать метров! – не поверил ушам Балакин. – Ты издеваешься: нас же сразу засекут, мы и расставиться не успеем.

Смирнитский снова принялся за наблюдение лагеря в бинокль.

– Не засекут! Основная часть лагеря расположена под землей, снизу не увидят, если вы не будете топать как стадо слонов.

– Ты сумасшедший! – сплюнул Балакин.

– Лис, выдвигайтесь, и расставляй людей по периметру базы. По моей команде огонь из всех имеющихся подствольных гранатомётов и гранат.

– Иваныч, надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – Балакин недоверчиво покосился на Смирнитского, подзывая старших групп и раздавая необходимые указания.

Цель – получить какую-либо информацию – не ставилась, поэтому пленных во время проведения силовой части операции решили не брать, а действовать максимально эффективно с точки зрения собственной безопасности. Поэтому бойцы отряда сразу ударили по лагерю противника из подствольных гранатомётов и имевшимися гранатами, и только потом, когда дым рассеялся, отдельными группами по два-три человека, перешагивая через куски и части тел и чавкая подошвами сапог по пропитанной кровью земле, двинулись на зачистку лагеря, смыкаясь к центру. Несколько человек из группы спустилась вниз, зачищая помещения землянки.

Сам бой продолжался недолго, около пяти минут, хотя каждому бойцу отряда Лиса и Тополя казалось, что прошло не менее часа. Это нормальное восприятие течения времени в экстремальных условиях, особенно при боестолкновении, когда в кровь выбрасывается огромное количество адреналина.

– Тополь, – позвал Смирнитского Балакин, пнув ногой разорванное напополам тело одного из боевиков, – ты оказался прав: тут одни рядовые бойцы.

И когда Смирнитский только кивнул в ответ, показывая рукой, что нужно продвигаться дальше, сам Балакин поблагодарил про себя Господа, что всё оказалось так, как говорил Иваныч, и закончилось для группы благополучно.

И тут, перекрикивая отдельно раздававшиеся выстрелы, кто-то из бойцов отряда крикнул:

– Лис! – голос сквозил нервной тревогой.

Смирнитский и Балакин направились в сторону, откуда кричали.

– Что там? – подходя, спросил Лис.

Кричавший боец просто молча показал на два окровавленных тела, сброшенных в неглубокую яму.

– Хемуль, – лишь пробормотал Смирнитский, чуть развернув лицо одного из тел к себе, – твою ж мать!

– И Сократ.

– Ладно, Лис, надо забирать тела и уходить отсюда. А то нашумели мы сильно, скоро могут и гости пожаловать.

– Что делать с боевиками? – спросил Балакин.

– На опознание, – коротко ответил Смирнитский.

Получив распоряжение, группа развернула несколько плащ-палаток и, уложив тела погибших товарищей, двинулась в точку сбора отряда.

 

Глава 7

с. Симсир, этим же утром

В это теплое майское утро, когда солнце, поднявшись над горизонтом, продолжило движение к зениту, постепенно разбавляя утреннюю свежесть духотой и жарой, в небольшом селе Симсир каждый двор давно усердно трудился. Занятые домашними хлопотами, но вместе с тем на удивление ухоженные и аккуратные женщины, облачённые в красивейшие одежды теплых цветов, словно нарядившиеся на празднество, стирали одежду, готовили пищу, убирали дома, создавая тот самый уют и мир, которым славятся народы, населяющие Кавказ. Сколько песен и легенд восхваляют убранство и гостеприимство их домов!

И пока женщины хлопотали по дому, некоторые из мужчин отправились по делам в ближайший город, некоторые, сбив в отары овец – на пастбища, а старики, по-молодецки надев каракулевые шапки на бок, сидели на добротно сколоченных лавках во дворах домов. Эти старцы-старейшины, ещё десятилетие назад почитаемые и уважаемые за приобретённую жизненную мудрость, сейчас превратились просто в дряблых стариков, к которым даже не прислушиваются. И старики, вот так сидя на лавках, между собой возмущались, что в последнее полное неразберихи и хаоса время даже почитаемые веками традиции Кавказа ставятся под сомнение в угоду меркантильным интересам, нарушая существовавший долгое время хрупкий баланс сил. Только вот возмущались они почти не слышно, ибо боялись.

В это утро глава тейпа Нальгиевых, Ваха, уже давно не молодых лет, но коренастый и на вид крепкого сложения чеченец, как всегда, вышел во двор своего дома и удобно устроился на лавке, предоставив себя теплым солнечным лучам. В его жизни, полной тревог и постоянного ожидания худшего, тепло солнечных лучей оставалось одной из немногих радостей. За время военных действий на Кавказе, начатых потому, что один амбициозный человек, которого, казалось, уже никто и не помнил, пожелал абсолютной власти и денег, Ваха забыл, что значит не бояться выйти в горы на охоту, по обычаям справить свадьбу, не запирать дом и с благодарностью Всевышнему принять гостя, не боясь последствий, он забыл все те мелочи, которые складывались в спокойную, размеренную и полную счастливой гармонии жизнь.

Когда две серебристые пятидверные «Нивы», стеной подняв придорожную пыль, резко затормозили у ворот дома, Ваха сразу понял, что приехали за ним. Он понимал, что рано или поздно это случится, ведь нельзя находиться между двух противоборствующих сторон и не быть втянутым в их «войну». Вопрос только в том, кто это: свои – бандиты без принципов и убеждений, прикрывающиеся Кораном ради власти и денег, или пришлые – военные, казавшиеся для Вахи не намного лучшими первых, но они хотя бы действовали, имея понятия морали и чести.

– Зарема! – Ваха громко позвал жену.

Полная женщина, одетая в хлопковое белое платье с длинными рукавами, подол которого скрывал ноги, и убранными под платок волосами, вышла во двор почти сразу.

– Уведи детей в дом, – спокойно сказал Ваха. – Если я сегодня не вернусь к вечеру, то собирай необходимые вещи и переезжай к сестре.

Массивная железная дверь ворот открылась, и во двор вошли пятеро людей без опознавательных знаков на военной форме.

«Пришлые».

– Ваха Нальгиев? – спросил один из вошедших.

Тот просто кивнул в ответ.

– Вы проедете с нами! – скомандовал военный.

Ваха, бросив короткий взгляд на жену, молча поднялся со скамейки и направился в сопровождении двух бойцов к стоявшим у ворот дома машинам.

* * *

ПВД 3 отдела СЗКСБТ УФСБ России по Чеченской Республике, вечер того же дня 

Балакин, находившийся в допросной комнате во время разговора Вахи и Смирнитского, для себя решил, что его присутствие необходимо, дабы не дать полковнику сорваться и убить этого чеченца вопреки почтенному возрасту последнего.

Однако за всё время Смирнитский внешне казался совершенно невозмутимым: ни один мускул не дрогнул на его лице, а в голосе не сквозила ненависть, хотя перед ним сидел тот, кто продал его подчинённых, коллег. И это обстоятельство Балакина несколько напрягало.

– Я не жду, что ты воспримешь мои слова, полковник, – говорил Ваха, – в твоих глазах я предатель. Будь я на твоём месте, я бы поступил точно так же.

– Ты прав, – согласился Смирнитский, – я и не восприму.

– Ты не услышишь меня, я и не собираюсь убеждать тебя в чём-то. Я не вижу смысла в нашем разговоре.

Смирнитский ответил не сразу.

– Я готов выслушать, – сказал он, – расскажи мне: зачем?

Ваха сидел несвязанным на деревянном стуле за грубо сколоченным столом в импровизированной допросной комнате, которую соорудили на пункте временной дислокации после прокурорской проверки. Смирнитский ненавидел проверяющих всей душой за их пижонство и высокомерие.

– Если у тебя есть семья, – начал Ваха, – то, возможно, ты меня поймешь.

Смирнитский плотно сжал губы, а Балакин напрягся, тема семьи – это как балансирование на «грани фола».

– У меня большая семья, – говорил Ваха, – Аллах подарил мне пятерых замечательных детей, которые пока здравствуют.

Он акцентировал внимание на слове «пока».

– Вот только время нынче весьма неспокойное, – продолжал Ваха. – Ты, как человек военный, понимаешь, что нельзя соблюдать нейтралитет, находясь между двумя противоборствующими силами, так сказать, между «молотом и наковальней». Я и так очень долго старался быть в стороне.

– Но, в конечном итоге, ты принял решение встать не на сторону «хороших парней»? – спросил Смирнитский.

– А тебе не кажется, что в этой войне нет «хороших» и «плохих» парней? – вопросом на вопрос ответил Ваха. – Есть две стороны, которые отстаивают своё видение на будущее этой многострадальной республики.

Смирнитский хмыкнул.

– Над этим можно много рассуждать, но ответа мы так и не получим. А вот на мой вопрос ты не ответил.

– Представь, полковник, что в твой дом врывается грабитель и грозится убить семью, если ты не отдашь ему, скажем, все драгоценности. Как ты поступишь?

– Вероятнее всего, исполню требования, – ответил Смирнитский.

– Вот и я исполнил требование, – тяжело вздохнув, ответил Ваха.

«– … ты молодец, Ваха, – по-свойски хлопнул того по плечу Сулиман Гагкаев, – ты поступил правильно.

Ваха только кивнул в ответ. Он ненавидел амира Ножай-Юртовского района не только за преданные идеалы и традиции народа, к которому он принадлежал, но и за то предательство, а по иному Ваха это не мог назвать, которое ему пришлось совершить: выдать военных, обменять их жизни на жизнь членов семьи.

На въезде в селение Симсир стоял пятидверный военный УАЗик с простреленными колесами и выбитыми на боковых дверях окнами, а рядом с машиной лежали связанные три тела с мешками на головах.

–  Эти неверные тут шакалили. Они подбирались всё ближе и становились реальной угрозой нашим планам, – презрительно бросил в их сторону Гагкаев. – И ты совершил богоугодное дело, Ваха, что рассказал нам о них.

«Иначе ты бы убил мою семью!» – подумал Ваха, но вслух сказал:

–  Да, амир…»

– Стоило сообщить об этом нам, – вставил Балакин, когда Ваха рассказал о том, как Гагкаев вынудил сдать сотрудников. – Мы смогли бы защитить и тебя, и семью.

Ваха хмыкнул.

– Твоё государство даже тебя не может защитить. Куда уж до нас, простых смертных. Полковник, – обратился Ваха к Смирнитскому, – когда-то очень давно амбиции одного человека развязали на этой земле войну. По прошествии двадцати лет с её начала никто уже не знает, кто здесь воюет и за что. За что вот лично ты тут воюешь?

Смирнитский был не готов к такому вопросу, задумался и ответил:

– За мир на своей земле.

– Разве это твоя земля? Это не твоя земля. Знаешь ли ты её историю, знаешь людей, которые тут жили не одно поколение, чем питались, чем дышали? Нет, полковник, это просто очередная ваша территория. И что вы тут защищаете, ты так же не представляешь.

– Я должен защищать её, – ответил Смирнитский.

– Вот именно, что ты тут ради долга. В конечно счёте, когда мы умрём, после нас будут говорить оставшиеся верность, честь, долг, а время решит, следовали ли мы данной когда-то клятве. Тела истлеют, бренность бытия заберёт наши имена, но последствия наших дел и то, почему мы поступали именно так, а не иначе, будут жить после нас. Когда-то давно я тоже ради долга воевал на чужой для меня территории. В 1982 году наш отряд забросили в Афганистан для проведения разведывательно-диверсионной работы…

«– … Ара, – спросил командира заместитель Лис, – если ты неприязненно относишься к разведке, почему ты до сих пор служишь?

«Ара» – позывной Михаила Архангельского, не отвлекаясь от чистки оружия, ответил:

–  Лис, ты не прав. Я не просто не люблю разведку. Я её просто ненавижу.

–  Но тогда почему? – не понимал Лис.

–  Когда-нибудь, – только ответил Ара, вставляя обратно начищенный затвор автомата…».

…Балакин присвистнул: второй «Лис» и тоже из разведчиков.

Жизнь воистину преподносит сюрпризы. После рассказа Вахи Балакин не знал, как к нему относиться. В сущности, пособником Ваху не назовешь. Перед Балакиным сидел человек, который просто хотел нормального существования для себя и семьи в мире, полном откровенного дерьма.

– Сейчас я понимаю, – закончил Ваха, – почему мой командир служил, несмотря на отношение к службе. Он дал клятву и не мог её преступить. Мы все в этой комнате находимся между «молотом и наковальней», просто у каждого они свои. Мне жаль, что всё так вышло, полковник.

– Да, – протянул Смирнитский, – мне тоже.

Он достал из кобуры пистолет и передернул затвор.

* * *

Балакин подошёл к курившему Смирнитскому.

Некоторое время они стояли молча, наблюдая за царившей на пункте дислокации суетой.

– Это было необходимо? – прервал молчание Балакин.

Смирнитский только кивнул в ответ, затянувшись сигаретой.

В это время двое бойцов вынесли из допросной комнаты завёрнутое в чёрный полиэтиленовый мешок тело.

– Ну, – протянул Балакин, – тебе, конечно, виднее. Ты же у нас служишь в «беспредельных» органах.

Смирнитский сделал последнюю затяжку, и едва тлеющий окурок упал не землю.

– Отвезите в Грозный, – отдал распоряжение Анатолий Иванович бойцам, тащившим мешок с телом, – передайте его эксперту Куртускому. Только ему и никому другому.

– Есть, – ответили те.

– В любом случае, мы не могли отпустить его отсюда живым, – сказал Смирнитский, наблюдая, как мешок грузили в кузов служебной «Газели», – иначе убили бы гагкаевцы, а заодно и его семью. С момента, как Ваха пересек границу ПВД, он считался трупом. Мы просто спасали его семью.

– М-да, – протянул Балакин, – странная штука, эта судьба. Кто знает, как всё обернётся в следующее мгновение.

– Лис, всё будет хорошо, – улыбнувшись, сказал Смирнитский, положив руку на плечо другу, – всё будет хорошо.

К допросной подъехала машина, в которую сели трое мужчин в военной форме. Одним из них оказался Ваха Нальгиев с некогда выбранным позывным «Лис». Перед тем, как машина тронулась, он посмотрел в сторону Балакина с таким же позывным «Лис» и Смирнитского и отдал им воинское приветствие, на которое они ответили.

– Но ты прав, странная штука судьба, – философски сказал Смирнитский и закурил вторую сигарету.