Дуэйн направился в банк, чтобы убедиться, что тот действительно закрылся, и обнаружил, что практически весь город уже собрался там. На улице образовалась автомобильная пробка; такая же пробка, но из людей, создалась у входа в банк. Место парковки он нашел за несколько кварталов, возле белобаптистской церкви. Он остановился рядом с пикапом, в который были загружены метлы. Дж. Дж. Роули, опершись о капот машины, счастливо взирал на эти предметы хозяйственного обихода.

– Решил сделать деньги на метлах? – спросил Дуэйн.

– Ничего подобного. Но сегодня вечером я буду очищать улицы от греха, – ответил Дж. Дж.

– Не знал, что грех можно удалить подобным образом. Мне всегда казалось, что грех – это несмываемое пятно.

– Не богохульствуй!

Дуэйну удалось пробраться поближе к зданию банка. Сквозь стеклянные стены он разглядел нескольких человек в официальных костюмах, которые не обращали внимания на толпящихся людей.

Услыхав шум подъехавшей машины, он оглянулся и увидел «мерседес» Джейси, где на переднем сиденье расположились Джейси, Джек, Джулия и Шорти. На всех, за исключением Шорти, были солнцезащитные очки. Дуэйн подошел и влез на заднее сиденье.

Джейси уже переоделась в трико, в котором она выступала в сцене Адама и Евы. Их выход должен был состояться ровно через сорок пять минут.

– Кажется, банк накрылся, – сказал он.

– Мама говорит, что эти люди из банка тебе звонили весь день, – проговорила Джулия. – Она говорит, что теперь ты будешь жить, как коммунист.

– Не коммунист, а партизан, – поправила его Джейси.

– Нет ничего проще, – заметил Дуэйн. – Я и так живу как партизан.

– Они собираются отнять у нас все, что мы имеем, – подал голос Джек, похрустывая пальцами. Он всегда так делал, когда находился в машине, самолете или театре.

– Не хрусти, Джек! – резко проговорил Дуэйн.

– Джек, перестань, пожалуйста, хрустеть пальцами, – мягко попросила Джейси, поднимая глаза на Дуэйна и давая ему понять, что она старается исправить его манеры, а не делает замечание его сыну.

– Я не отдам свой новый велосипед, – сказал Джек.

– И я свой тоже, – подхватила сестра. – Давай заведем попугая.

– Ненавижу попугаев, – сморщился брат. – Помнишь того, который укусил меня в зоомагазине?

– Сам виноват. Не надо было дразнить. Птицы не любят, когда их обзывают.

– Я тоже не люблю, когда меня обзывают, – заметила Джейси.

Она отъехала от банка и поставила машину в тени трибун. Едва «мерседес» остановился, близнецы выпрыгнули и захлопнули дверцу перед самым носом Шорти. Он тут же выскочил в окно и устремился за ними.

– Сегодня, наверное, соберется не так много зрителей, – сказал Дуэйн. – Закрытие банка отвадит людей. Когда нет денег, уже не до развлечений.

– Как раз наоборот, – улыбнулась Джейси. – Чем меньше хлеба, тем больше зрелищ. Таков закон жизни.

Она раскрыла косметичку, поставила ее на приборный щиток и с немного усталым видом принялась изучать свое лицо, недовольная своим отражением. Потом опустила руки, так и не притронувшись к гриму.

– Ты слышала про Сонни? – спросил Дуэйн.

– Ты можешь перебраться на переднее сиденье, если хочешь, – заметила она, поворачивая голову. – Если, конечно, у тебя есть о чем поговорить, кроме как о Сонни.

Дуэйн перелез к ней. У него никак не выходил из головы этот проклятый банк. Интересно, подумал он, проглотит ли его теперь крупный банк, а если проглотит, то какой.

– У тебя забавный вид, когда ты хандришь, – продолжала она. – Ты испуган, и это очаровывает. Вот только когда у тебя нахальный вид, это несносно.

– Дики нахален, а его терпят, – заметил он. – Все вы, женщины, любите его до смерти.

– Еще бы! Нахальство забавно у ребят его возраста. Но когда нахальство проявляется у взрослого мужчины, я это не принимаю. Это означает, что мужчина так ничему и не научился.

– Чему-то я должен был научиться за сорок восемь лет, – усмехнулся Дуэйн. – Вот только чему?

Джейси вынула из косметички губную помаду, потом бросила ее обратно и, взяв карандаш, начала подводить глаза.

– Когда ты страшно перепуган, мне хочется обнять тебя, – произнесла она. – Я обняла бы тебя, но боюсь, ты меня неправильно поймешь.

– Я давно отказался правильно вас, женщин, понимать, – проворчал он.

– Перестань говорить «вас, женщин». Я здесь единственная женщина.

Она надолго замолчала, приводя глаза в порядок. Джейси оказалась права: народ прибывал, и вскоре трибуны были заполнены. Зрителей собралось даже больше, чем в первый день представления. Участники праздника прохаживались около трибун и готовились к выступлению, примеривая сомбреро, патронташи и шляпы от солнца, которые носили пионеры.

– Ты ведешь себя не как джентльмен, Дуэйн, – наконец проговорила Джейси. – Даму полагается занимать беседой. Постарайся быть поразговорчивей.

– Как по-твоему, я потерял Карлу? – спросил он, решив переадресовать вопрос другой женщине, коли Руфь Пеппер не пожелала на него ответить.

– А тебе не хочется ее терять? – спросила она, убирая салфеткой излишки помады.

– Нет. Никак не хочется.

– Вы, мужчины, любите все раскладывать по полочкам, ведь так? Вам нужны выводы… ясные и определенные, которые годились бы на все случаи жизни. Моя Карла. Не моя Карла. Никаких полутонов. Никакой неопределенности.

– Хотелось бы знать, что происходит?

– Ты хочешь знать, кто будет заботиться о тебе? Дуэйн начал жалеть о том, что задал этот вопрос.

– Что именно тебя интересует, Дуэйн? Не лижемся ли мы с Карлой?

– Я такое и в мыслях не держал.

– Нет? Значит, ты бесхребетный. Ты страшно боишься узнать то, что тебе очень хочется, а именно: соблазнила ли я твою жену, соблазнила ли она меня, или что там происходит с бабами, которые интересны мне.

Она закрыла косметичку, приготовясь выйти из машины.

– Я не хотел бы, чтобы ты так ушла, – сказал Дуэйн.

– Почему?

– Потому что, если ты уйдешь, сердясь на меня, мне будет больно.

– Тебе пора научиться различать гнев и презрение, – проговорила Джейси.

– А при чем здесь презрение? – удивленно спросил Дуэйн. – Я просто задал вопрос. Мне не очень-то хочется знать, что там происходит между тобой и Карлой.

– Мне кажется, что тебя угнетает чувство какой-то вины. Иначе ты не стал бы спрашивать, потеряешь ли ты жену или не потеряешь.

– Вина угнетает меня не больше, чем десять лет назад. Я виновен во многом, но научился нести свой крест.

– Я тоже… если вдуматься. Выйдя замуж, я вела разгульный образ жизни. Если говорить начистоту, то чувство вины не утихомирило меня.

Над стадионом вспыхнули огни. Карла со старым Болтом выехали на арену, чтобы во второй раз провезти вокруг стадиона флаги Соединенных Штатов и штата Техас. Небо на западе еще оставалось светлым, но «мерседес» почти слился с тенью трибуны.

– Пора облачаться в свой костюм, Адам, – сказала она. – Вот-вот наш выход. Мы должны положить начало роду человеческому.

– О, черт! Я оставил его в пикапе. Надо вернуться и забрать.

– Перестань! Выступай в исподнем. Никто не заметит.

– Я замечу! В таком виде я не собираюсь появляться на людях. Надо мной будут смеяться всю жизнь.

– Интересно, как я легко завела тебя. Карла утверждает, что ты – хороший козел отпущения на все случаи жизни, и она права. Ты настолько пропитан чувством вины, что не можешь не быть козлом отпущения, а схватиться по-настоящему у тебя кишка тонка.

– Схватиться по-настоящему – значит дать тебе новый шанс, чтобы клевать меня?

– А может, тебе нравится, когда тебя клюют. Может, у тебя возникает иллюзия причастности к чему-то или участия в чем-то…

– Давай съездим за моим костюмом, – оборвал ее Дуэйн. Страх исполнять роль Адама в нижнем белье оказался таким сильным, что заслонил даже страх банкротства и страх потерять жену.

– Поезжай один. Мне еще исполнять «Боевой гимн республики». Это моя самая любимая часть шоу.

Дуэйн сел за руль и повернул ключ зажигания. Джейси осталась стоять на месте. Он посмотрел на нее и заметил, что она следит за ним. И хотя она стояла совсем рядом, так, что он ощущал жар ее тела, ее лицо находилось в тени, и глаз не было видно.

– Я тебя плохо знаю, Дуэйн, – проговорила Джейси. – Возможно, что ты очень милый и хороший. Твоя беда в том, что ты слишком прямолинеен.

Он быстро доехал до своего пикапа, схватил купальный костюм и переоделся в туалете на бензозаправочной станции. Когда он вышел из кабинки, звуки «Боевого гимна» огласили погруженный в тишину город.