ГЛАВА I

1

– Удачный брак всегда зависит от женщины, – сказала миссис Гринуэй.

– Вовсе нет, – возразила Эмма, не поднимая глаз. Она сидела на полу посреди гостиной, разбирая груду одежды.

– Конечно, зависит, – сказала миссис Гринуэй с напускной серьезностью. Она поджала губы и нахмурила брови. Опять Эмма позволила себе нарушить правила приличий, отступление от которых миссис Гринуэй всегда старалась встречать строгим выражением лица, хотя бы мимолетным.

Аврора Гринуэй знала, что строгость ей не к лицу, и даже совсем не к лицу, и взяла себе за правило избегать ее проявления, если только это не касалось ее определенного долга. Некоторое время она смотрела на нее, как на чужую, но Эмма была ее дочерью, и манеры дочери были предметом ее материнских обязанностей.

Аврора не выглядела полной, и в свои сорок девять лет, в течение которых, по ее убеждению, она испытала больше досады и обманутых надежд, ей почти всегда удавалось быть довольной собой. Лицевые мышцы, необходимые для демонстрации подлинной серьезности, приводились в действие так редко, что повиновались ей неохотно, но это нисколько не мешало ей внезапно сделаться исключительно строгой. У нее были крепкие скулы и высокий лоб, а голубые глаза, обычно мечтательные, были способны внезапно ослепить гневом, как полагала Эмма с безучастным благодушием.

В данной ситуации она решила ограничиться нахмуриванием бровей.

– По-моему, в этой груде одежды нет ни одной приличной вещи, – заметила она с присущим ей легким, презрительным высокомерием.

– Ты права, это просто куча тряпья. Тем не менее, им можно прикрыть нашу наготу.

– Я бы не хотела, чтобы при мне упоминали о наготе. Я сейчас говорю не об этом, – заметила Аврора. Ей надоело хмуриться и поджимать губы, и она расслабилась с сознанием исполненного материнского долга. К несчастью, ее дочь из упрямства так и не подняла на нее взгляда: такая уж эта Эмма была, никакого должного внимания с ее стороны.

– А почему мне не говорить о наготе? – осведомилась Эмма, поднимая взгляд. Ее мать погрузила два пальца в стакан чая со льдом, извлекла оттуда остаток кубика льда и принялась посасывать его, наблюдая за работой дочери. Добиться того, чтобы Эмма почувствовала себя виноватой всегда было нелегко, в этом и состояла тяжесть материнского бремени, и Аврора с наслаждением перешла в наступление.

– У тебя хороший словарный запас, дорогая, – заметила она, как только кубик растаял. – Я и сама слежу за ним. И, безусловно, есть более подходящие стороны жизни для его применения, чем разговоры о нагих телах. Кроме того, как ты знаешь, я овдовела три года назад и не хотела бы, чтобы в моем присутствии обсуждались определенные темы.

– Но это же смешно, – воскликнула Эмма.

Ее мать невозмутимо извлекла другой кубик льда. Она, по ее выражению, «прилегла», откинулась поудобнее на старой голубой кушетке Эммы. Аврора была одета в элегантное свободное розовое платье, предназначенное для свободного времяпрепровождения и купленное ею в недавнем путешествии по Италии. На лице Авроры витала легкая улыбка, и она выглядела уверенной в себе, даже чересчур уверенной, чем следовало, как это казалось Эмме.

– Эмма, тебе и в самом деле надо соблюдать диету, – сказала Аврора. – Ты такая упрямая, моя милая. Знай, что ты меня весьма огорчаешь.

– Почему? – осведомилась Эмма, копаясь в одежде. Как всегда несколько носков оказались непарными.

– Весьма огорчаешь, – повторила Аврора, на случай, если дочь не расслышала ее. При этом она произнесла это «весьма» с таким подчеркнутым бостонским акцентом, что теперь было невозможно не обратить на это внимание. Эмма, помимо других недостойных особенностей, была наделена стремлением к уточнению, и смогла бы настоять на том, что акцент был всего лишь нью-хейвенский, но такого рода увертки с Авророй не проходили. Бостон был ее городом, а бостонский акцент усиливал ее гневные обличения. Если бы они находились сейчас в Бостоне или хотя бы в Нью-Хейвене, словом, там, где ее можно было бы держать в руках, это средство подействовало бы, но они обе, мать и дочь, сидели в крошечной душной тесной гостиной Эммы в Хьюстоне в штате Техас, и бостонский акцент не производил здесь никакого впечатления. Эмма продолжала в растерянности пересчитывать носки.

– Ты опять не следишь за собой, – сказала Аврора. – И тебя не огорчает твой внешний вид: ты соблюдаешь диету?

– Пища помогает мне меньше расстраиваться, – ответила Эмма. – Почему ты не перестанешь приобретать одежду? Ты единственная из тех, кого я знаю, имеешь всяких вещей по семьдесят пять штук.

– Все женщины в нашей семье всегда гордились своей одеждой, – возразила Аврора. – По крайней мере, все, кроме тебя. Я не прибегаю к услугам портного и не предлагаю шить одежду.

– Я знаю, – заметила Эмма. На ней самой были изношенные джинсы и тенниска ее мужа.

– Твое облачение столь отвратительно, что я даже не знаю, как его назвать, – продолжала Аврора. – Оно подходит мальчишке, а не моей дочери. Разумеется, я приобретаю одежду. Выбирать одежду по вкусу – это обязанность, а не развлечение.

Сказав это, Аврора подняла голову. Оправдываясь перед своей дочерью, она обычно принимала невинный вид с налетом величавости. Но Эмма редко поддавалась на это, и сейчас в ее взгляде ощущалось полное пренебрежение.

– Семьдесят пять штук каждого наряда, отобранного со вкусом, – это развлечение. Кроме того, я придерживаюсь иных взглядов по вопросу о вкусе. Так или иначе, я хотела бы узнать, как обстоят дела с твоей женской проблемой?

– Перестань! Не смей говорить об этом! – сказала Аврора. В своем негодовании она не только сумела приподняться, но попыталась резким движением отмести это оскорбление, вызвав громкий скрип старой кушетки. Она была уже не просто моральным авторитетом Бостона, который она олицетворяла.

– Ну хорошо! – согласилась Эмма. – Господи! Ты же мне говорила, что идешь к врачу. Я просто спросила. И вовсе не надо ломать из-за этого кушетку.

– Тебе вообще не следовало упоминать об этом, – возразила Аврора, она была по-настоящему расстроена. Нижняя губа у нее дрожала. Она не была излишне стыдливой, но в последнее время все, что касалось секса, выводило ее из душевного равновесия, она чувствовала, что вся жизнь оказалась неудачной, а это ощущение было ей не по душе.

– Ты выглядишь просто смешной, – возмутилась Эмма. – Зачем раздражаться? Не переписываться же нам по этому поводу?

– Я не больна, если ты это хотела знать, – смягчилась Аврора. – Нисколько не больна. – Она протянула стакан. – Но я хочу еще чая со льдом.

Эмма со вздохом встала, взяла стакан и вышла из гостиной. Аврора вновь откинулась почти в угнетенном состоянии. У нее были свои сильные и слабые дни, и она почувствовала, что наступает слабый день. Эмма никогда не предчувствовала ее желаний. Почему детям свойственно не обращать внимания на своих родителей? Она была готова впасть в уныние, но ее дочь, настроенная перечить ей по любому поводу, тотчас же вернулась со стаканом чая со льдом. Она положила в стакан мяты и, очевидно, в знак искреннего раскаяния, подала маленькое блюдо с конфетами «сассафрас». Это были особые конфеты, которые мать очень любила.

– Прелестно, – сказала Аврора, взяв одну конфету.

Эмма улыбнулась. Она знала, что мать ловит подходящий момент, чтобы впасть в отчаяние, ведь она одинокая вдова, недооцененная мать. Конфеты были блестящим выпадом. Неделю назад она потратила целый доллар и шестьдесят восемь центов, купив самые разные конфеты, которые сразу же припрятала, а половину из них уже съела сама. Флэп, ее муж, не отнесся бы благосклонно к тратам на конфеты. Он придерживался строгих правил ради сохранения зубов от разрушения, но не дрогнув потратил бы деньги ради удовлетворения своих слабостей, которыми были пиво и книги в мягких обложках. Эмма относилась к зубам беспечно и любила, чтобы в доме были конфеты для поддержания хорошего настроения у матери или у себя самой.

Сменив спад в настроении на безмятежную праздность, Аврора озиралась, надеясь найти в гостиной что-нибудь новенькое для осуждения.

– Я заговорила потому, что сама вчера ходила к врачу, – сказала Эмма, снова усаживаясь на пол. – У меня, может быть, будут хорошие новости.

– Надеюсь, он убедил тебя соблюдать диету, – заметила Аврора. – Рекомендациями своего врача нельзя пренебрегать. У доктора Речфорда многолетний опыт, и во всем, что не касается меня, его советы, по моим наблюдениям, неизменно хороши. Чем скорее ты перейдешь на диету, тем будешь счастливее.

– Почему ты всегда ставишь себя в исключительное положение? – возмутилась Эмма.

– Потому что я знаю себя лучше, – невозмутимо пояснила Аврора. – Я убеждена в том, что нельзя позволять какому-то врачу узнать меня так же хорошо.

– Может быть, ты в себе обманываешься, – предположила Эмма. Одежда действовала ей на нервы. Все рубашки Флэпа были изношенными.

– Вовсе нет, – возразила Аврора. – Я не позволяю себе обманываться. Я никогда не пыталась разубедить себя в том, что ты вышла замуж неудачно.

– Ах, перестань, – перебила ее Эмма. – С замужеством все в порядке. И вообще еще несколько минут назад ты говорила, что удачный брак всегда зависит от женщины. Это твои собственные слова. Может быть, я и сделаю его удачным.

У Авроры было непроницаемое лицо.

– Ну вот, теперь ты сбила меня с мысли, – сказала она.

– А у тебя была мысль? – фыркнула Эмма. Аврора снова взяла конфету. Она смотрела отчужденно. Делать серьезный вид ей бывало нелегко, но отчужденность была у нее в характере. В жизни она часто была ей нужна. При общении с людьми, если возникала ситуация, когда ее чувства были глубоко задеты, она знала, что ей необходимо поднять брови и обдать холодом. Ведь окружающие редко в состоянии оценить должным образом. Иногда ей начинало казаться, что знакомые вспоминали ее лишь потому, что она обдавала их этим холодом.

– Люди часто делали комплименты моей способности точно выражать свои мысли, – сказала она.

– Ты не дала мне сообщить мои хорошие новости, – сказала Эмма.

– Ах да, ты собралась выдерживать диету, я так надеюсь на это, – сказала Аврора. – Это действительно хорошая новость.

– Черт побери. Я ходила к доктору Речфорду не для того, чтобы говорить о диете. Я не хочу сидеть на диете. Я пошла, чтобы выяснить не беременна ли я и похоже, что действительно беременна. Именно это я и пытаюсь тебе сообщить уже целый час.

– Что? – недоверчиво посмотрела на дочь Аврора. Ее дочь улыбалась, это она сказала слово «беременна». Аврора, которая только что сделала глоток чая со льдом, едва не поперхнулась.

– Эмма! – закричала она. Жизнь снова нанесла ей удар – как раз в тот момент, когда она чувствовала себя почти спокойно. Она вскочила, словно ее укололи булавкой, но медленно села, разбив блюдце, причем стакан, в котором уже почти не осталось чая, закрутился на голом полу, как детский волчок.

– Не может быть! – воскликнула она.

– Думаю, что это так, – сказала Эмма. – Что это с тобой?

– Господи, – простонала Аврора, сжав свой живот обеими руками.

– Что с тобой, мама? – повторила Эмма, потому что мать выглядела просто сраженной.

– На меня вылился чай, когда я садилась, – пробормотала Аврора. – Не знаю.

Кровь прилила к ее голове, и она сразу стала задыхаться.

– Разумеется, это прекрасно, моя милая, – выдавила она в ужасе. Это был шок, что-то пошло не так, и она пришла в замешательство. Она всегда боролась с этим состоянием, когда была близка к нему, но сейчас оно наступило.

– Господи, – вновь воскликнула она, рывком вернув себя в сидячее положение. Волосы, которые ей кое-как удалось собрать в пучок, распустились, и она раскрыла ворот платья для доступа воздуха.

– Мама, прекрати, я всего лишь беременна, – взвизгнула Эмма, разозлившись, что она сама потворствовала своей матери впасть в отчаяние, после того как расщедрилась на конфеты «сассафрас».

– Всего лишь беременна! – закричала Аврора. Ее замешательство внезапно сменилось яростью. – Ты… твоя беспечность…

Ей не хватало слов, и к величайшей досаде Эммы она принялась ударять себя по лбу тыльной стороной руки. Аврора формировалась в эпоху широкой популярности любительских спектаклей, и в ее арсенале не было недостатка в трагических жестах. Она продолжала энергично ударять себя в лоб, как она это обычно делала, когда ее выводили из душевного равновесия, и при каждом ударе морщилась от боли.

– Прекрати! – закричала Эмма, поднимаясь на ноги. – Перестань колотить по своему чертову лбу, мама! Ты знаешь, что я это ненавижу!

– А я ненавижу тебя! – завопила Аврора, окончательно потеряв рассудок. – Ты невнимательная дочь! Ты никогда не была внимательной! И никогда не будешь!

– А что я такое сделала? – разрыдалась Эмма, переходя на крик. – Почему мне не быть беременной? Я же замужем.

Аврора не без труда встала и повернулась к дочери, намереваясь проявить к ней презрение.

– Может быть, ты и считаешь это браком, но не я. Я называю все это нищетой.

– Мы ничего не можем поделать, – сказала Эмма. – Большего мы не можем себе позволить.

Губы Авроры задрожали. Презрение не удалось, ничего не удалось.

– Эмма, дело не в этом… Тебе нельзя иметь… дело совершенно не в этом, – сказала она, готовая разрыдаться.

– А в чем же? – спросила Эмма. – Только скажи. Я не знаю.

– Во мне! – закричала Аврора с иссякающей яростью. – Разве ты не видишь, что моя жизнь не устроена? Во мне!

Эмма вздрогнула, как она всегда это делала, когда мать выкрикивала это слово «мне». Это звучало просто как удар. Но когда у матери начал дрожать подбородок, настоящая ярость сменилась настоящим плачем, она начала о чем-то догадываться и протянула матери руку.

– С кем же я тогда… познакомлюсь? – тянула Аврора. – Какой мужчина захочет иметь дело с бабушкой? Если бы ты… подождала… я бы, может быть… кого-нибудь нашла.

– О, дорогая, – сказала Эмма. – Ах, мама, перестань. – Эмма сама не переставала плакать, но только оттого, что боялась внезапно расхохотаться. Такую реакцию вызывала у нее только мать, и всегда в самый неподходящий момент. Она сознавала, что сердиться или обижаться следовало ей, и, возможно, она позднее почувствует гнев и боль, когда станет об этом думать. Но ее мать никогда не думала, она просто сердилась или обижалась, непосредственно и чистосердечно, и с этим Эмма была не способна справиться. Так было всегда.

Эмма сдалась. Она опять была побеждена. Эмма осушила глаза, а мать разразилась слезами. Все это отчаяние было смешным, но это не имело значения. На лице матери была выражена убежденность в том, что все рухнуло, и это было слишком реальным. Обычно это продолжалось пять минут, редко это длилось дольше, но все же это выражение лица, как казалось Эмме, было самым беззащитным и человечным из тех, что ей доводилось наблюдать у других. Заметив у Авроры этот опустошенный взгляд с печатью страдания, каждый, кто был под рукой, стремился к ней, собрав все запасы любви. Никому, и тем более самой Эмме, не удавалось сохранить равнодушие, когда на лице Авроры появлялось это выражение, и лишь любовь могла заставить ее выглядеть иначе. Эмма начала издавать звуки, означавшие, что она полна любви, а Аврора, как обычно, не поддавалась ей.

– Нет, уходи, – повторяла Аврора. – Эмбрион. Тьфу. – К ней вернулась способность двигаться, и она, спотыкаясь, прошла через комнату, размахивая руками и делая прихлопывающие движения, словно поражая крошечные эмбрионы, витавшие в воздухе. Неведомо, что было не так, но она ощущала это как удар по своей жизни. Это она чувствовала.

– Вот увидишь! Теперь я растеряю своих поклонников! – прокричала она в последний момент своего демонстративного поведения.

– Ну мама… ну мамочка, дела не так уж плохи, – приговаривала Эмма, следуя за ней по пятам.

Когда Эмма наконец загнала мать в угол в спальне, Аврора сделала единственный оставшийся у нее ход: она бросилась на постель, и легкое розовое облачение волной взметнулось над ней, как спущенный парус. Минут пять она рыдала неудержимо, потом еще пять минут с переменной степенью для контроля. При этом ее дочь сидела рядом, гладила ее по спине, снова и снова повторяя, какая она милая и чудесная.

– Ну что, и тебе не стыдно? – поинтересовалась Эмма, когда мать наконец перестала плакать и открыла лицо.

– Нисколечко, – ответила миссис Гринуэй, отбрасывая волосы назад. – Подай-ка мне зеркало.

2

Эмма подала зеркало, и Аврора села на постели, невозмутимо и внимательно рассматривая свое лицо. Она молча встала и скрылась в ванной. Некоторое время там лилась вода. Эмма как раз заканчивала складывать одежду.

Аврора снова устроилась на кушетке с зеркалом в руке. Глядя в него, у нее возникли на какой-то миг сомнения, но ее отражение почему-то изо всех сил старалось вернуться к состоянию, которое она считала надлежащим; взглянув на себя раз-другой, она пристально посмотрела на дочь. На самом деле Авроре было очень стыдно за то, что она так взорвалась. Всю жизнь она была склонна к таким вспышкам, хотя эта привычка противоречила ее представлению о себе как разумном человеке. А эта вспышка, учитывая причину или повод ее возникновения, выглядела особенно недостойно для нее. Тем не менее, она не пыталась извиниться, во всяком случае, пока обстоятельно не обдумает этот случай, к тому же дочь и не ждала от нее извинений. Она тихо сидела, складывая одежду.

– Ах, моя дорогая, должна сказать, что ты держишься довольно самостоятельно, – заметила Аврора. – Но в такие времена мне и следовало этого ожидать.

– Мама, это не имеет ничего общего с временем, – возразила Эмма. – Ты же тоже в свое время забеременела, правда?

– Не обдумав, – согласилась Аврора. – Но без невиданной спешки. Тебе же всего двадцать два года.

– Ну хватит, хватит, – сказала Эмма. – Никуда не денутся твои поклонники.

Выражение лица Авроры вновь стало несколько ошеломленным, как бы несколько отчужденным.

– Не могу представить себе, кому до этого есть дело, – сказала она. – Все они ничто в сравнении со мной. Я потеряла уверенность, поэтому я и плакала. Этот шок вызван у меня завистью. Мне кажется, так. Мне всегда хотелось иметь еще детей. Томас скоро вернется?

– Ну пожалуйста, называй его Флэп, – попросила Эмма. – Он не любит, когда его зовут Томас.

– Прости. Я не люблю прозвища, даже самые очаровательные, а у моего зятя оно вовсе не очаровательное. Оно звучит так, как будто вытряхивают льняную скатерть.

Эмма снова сдалась.

– Он будет с минуты на минуту.

– Томас вряд ли будет точным, – сказала Аврора. – Когда вы были помолвлены, он несколько раз опаздывал.

Она встала и взяла свою сумочку.

– Я сейчас же ухожу. Я думаю, он не будет против. Где мои туфли?

– Ты была без них. Ты вошла босиком.

– Удивительно. Их, наверное, украли у меня прямо с ног. Я не могу уйти из дома без обуви.

Эмма улыбнулась.

– Ты все время так ходишь. Потому что все твои семьдесят пять пар тебе жмут.

Аврора ничего не ответила. Ее уходы, как и ее расположение духа, были совершенно непреднамеренными и всегда внезапными. Эмма встала и проводила мать до двери, дальше вниз по ступеням и по дорожке до улицы. После короткого, почти летнего ливня трава и цветы были влажными. Газоны на улице сверкали зеленью.

– Ну хорошо, Эмма, – сказала Аврора. – Если ты собираешься мне во всем перечить, лучше уж мне уйти. А то мы обязательно поссоримся. Я уверена, что мои туфли сразу обнаружатся, как только я уйду.

– Почему бы тебе их самой не поискать, если ты так уверена, что они здесь? – полюбопытствовала Эмма.

Аврора бросила отчужденный взгляд. Ее семилетний черный «кадиллак» был припаркован, как всегда, в нескольких ярдах от тротуара. Она все время боялась поцарапать о бордюрный камень ободья колес. «Кадиллак» был достаточно стар, она считала, что он мог сойти за произведение классического античного искусства и, как всегда, делала паузу, чтобы полюбоваться его замечательными линиями, прежде чем сесть за руль. Обойдя машину, Эмма посмотрела на мать, классические черты облика которой не уступали «кадиллаку». На Вест-Мейн-стрит в Хьюстоне никогда не было оживленного движения, и ни одна машина не мешала их молчаливому созерцанию.

Аврора села в машину, передвинула сиденье, которое, казалось, никогда не устанавливалось на нужном положении от педалей, и сумела вставить ключ зажигания, – этот фокус никто бы не смог повторить. Несколько лет назад она пыталась открывать этим ключом входную дверь, и с тех пор он немного погнулся. Может быть, и само зажигание погнулось, – во всяком случае, Аврора была твердо убеждена в том, что именно погнутый ключ несколько раз мешал преступникам угнать ее машину.

Выглянув в окно, она увидела, что Эмма молча стоит на улице, как бы чего-то ожидая. Она была склонна проявить беспощадность. Ее зять – молодой человек, не подающий больших надежд, и за два года их знакомства его манеры не улучшились, да и отношение к ее дочери тоже. Эмма выглядела слишком жалкой в этой ужасной тенниске и слишком полной. Если бы он чувствовал к жене малейшее уважение, он не позволил бы ей носить ее. Ее волосы никогда не были ее сильной стороной. К тому же сейчас они распались на отдельные пряди, которые перепутались. Аврора была склонна быть беспощадной. Она помедлила, прежде чем надеть защитные очки.

– Ну что ж, Эмма, – начала она. – Не жди от меня поздравлений по случаю твоей беременности. Со мной ни разу не посоветовались. Что посеешь, то и пожнешь. Видно, это твое предназначение. К тому же, как будущая мать, ты слишком упряма. Если бы ты взяла на себя труд посоветоваться со мной, ты бы узнала об этом немного раньше. Но нет, ты ни разу ко мне не обратилась. У вас даже нет пристойного жилья. Вы же буквально живете над гаражом. А у детей достаточно бывает проблем с респираторными заболеваниями, даже если под ними нет автомобилей. Твой внешний вид также не станет лучше. Дети о таких вещах никогда не думают. А я все-таки, знаешь ли, твоя мать.

– Знаю, знаю, мама, – сказала Эмма, подойдя близко к машине. Аврора удивилась, что она ей не возражала, не защищала себя. Она стояла около машины в своей ужасной тенниске и впервые за много лет казалась кроткой и послушной. Эмма молча смотрела так на мать, как подобает хорошей дочери. Аврора обратила внимание на то, чего раньше не замечала. У ее девочки были чудесные глаза, зеленые, светящиеся изнутри. Это были глаза ее собственной матери, Амелии Старретт, уроженки Бостона. И она, Эмма, была действительно очень молода.

Вдруг Аврора в ужасе почувствовала, что жизнь крепко зажимает ее в тиски. Что-то сильно встряхнуло ее до глубины души и она ощутила, что одинока. Она уже не была такой беспощадной, она… Она не понимала, что что-то ушло, пропала уверенность, она постарела и многое ей было неподвластно. Что же будет? Она совсем не знала, что будет дальше. В ужасе Аврора раскрыла объятия и прижала к себе дочь. Какой-то момент единственное, что она видела, была щека ее дочери, которую она целовала, а девочка крепко обнимала ее; и вдруг ее душа успокоилась, и она заметила, что втянула дочь наполовину в машину – через окно.

– Ох, ох, – повторяла Эмма.

– Что такое? – спросила Аврора, отпуская объятия.

– Ничего, мама, я просто ударилась головой о машину.

– Ах, Эмма, какая ты неосторожная, – упрекнула ее Аврора.

Она не могла припомнить, чтобы она когда-либо так быстро теряла чувство собственного достоинства, и она старалась как можно скорее снова обрести его. Лучше всего сразу же уехать, но от испытанного шока или по какой-либо другой причине, ее трясло. Она чувствовала, что не может нажать на педали. Она и в лучшие времена иногда путала их, ставя в затруднительное положение машины, которые останавливались на ее пути. При этом люди часто начинали кричать на нее.

К тому же момент был неподходящим для отъезда. Аврора запаниковала, подумав, что дала дочери слишком много власти и не собиралась уезжать, пока не вернет ее себе. Она повернула зеркало заднего обзора так, чтобы увидеть в нем себя, и терпеливо выжидала, пока ее лицо примет свое обычное выражение. Этот день определенно у нее не задался.

Эмма глядела на нее, потирая ушибленную голову. Она получила то, что ей причиталось, но было очевидно, что мать намерена развеять у нее это впечатление.

– Думаю, тебе пока не нужно говорить об этом своим приятелям, – сказала Эмма. – Правда, ты не часто даешь мне с ними увидеться. Пока они что-нибудь заподозрят, я бы успела устроить ребенка в приготовительную школу.

– Хм, – начала Аврора, причесываясь. – Во-первых, если уж ребенок должен родиться, то это обязательно будет девочка. В нашей семье такая традиция. Во-вторых, они не приятели, а поклонники, и, пожалуйста, называй их именно так, раз уж тебе вообще приходится их упоминать.

– Как тебе будет угодно, – согласилась Эмма.

У Авроры были чудесные волосы, каштанового цвета и очень густые, они всегда были предметом зависти дочери. Ей всегда было приятно их укладывать, и вскоре к ней вернулось хорошее настроение. Несмотря ни на что, она сохранила присущее ей выражение лица, а это очень утешало ее. Она постучала по рулю ручкой щетки.

– Видишь, я же говорила, что Томас задержится, – напомнила она Эмме. – Больше я ждать не могу. Если я не поспешу, то пропущу свои любимые передачи.

Она вскинула подбородок на несколько градусов и проказливо улыбнулась дочери.

– А ты, – продолжала она.

– Что я?

– Ах, ничего, – сказала Аврора. – Ничего, ты переложила эту новость на меня. Что же теперь говорить. Я, разумеется, как-нибудь с ней справлюсь.

– Не старайся вызвать у меня чувство вины, – сказала Эмма. – У меня есть свои обязанности, а ты вовсе не мученица. За углом тебя не ждут ни крест, ни дыба.

Аврора оставила это замечание без внимания. У нее была привычка игнорировать все умные высказывания такого рода.

– Несомненно, я как-нибудь справлюсь, – повторила она, интонационно давая понять, что считает себя свободной от какой-либо ответственности за свое собственное будущее. На какой-то момент она пришла в хорошее настроение, но ей необходимо было ясно показать, что если ее постигнет несчастье, вся вина за ее поруганную жизнь ляжет на кого-то другого.

Чтобы предупредить возражение, она завела мотор.

– Ну хорошо, дорогая, – сказала она. – Может быть, теперь тебе хватит сил для соблюдения диеты. Пожалуйста, сделай мне одолжение, приведи волосы в порядок. Может быть, тебе стоит их покрасить. Честно говоря, Эмма, лучше бы тебе родиться совсем лысой.

– Оставь меня в покое, – огрызнулась Эмма. – Я смирилась со своими волосами.

– Да, в том-то и беда, что ты со многим смирилась. Твой наряд вызывает уныние и жалость. Лучше бы тебе снять его. Я никогда не смирюсь, если что-нибудь на мне не будет выглядеть по меньшей мере очаровательно. Тебе надо многое изменить.

– По-моему, перемены происходят независимо от меня, – возразила Эмма.

– Передай Томасу, что он мог бы быть более точен. Я отчаливаю. Передачи ждать не будут. Надеюсь, что на моем пути не встретится полицейский.

– Почему?

– Они косо на меня смотрят, – пожаловалась Аврора. – Понятия не имею, почему. Я им ничего плохого не делала. – Она еще раз бросила удовлетворенный взгляд на свою прическу и повернула зеркало более или менее в прежнее положение.

– Наверное, виной тому твой небрежный взгляд, который ты так старательно совершенствуешь, – сказала Эмма.

– Фу, я поеду. Ты и так меня задержала, – Аврора помахала дочери рукой и пристально посмотрела вперед: не возникла ли на ее пути какая-либо помеха. Зеленая иностранная машина проскочила мимо, но это был пустяк. Если она загудит достаточно сильно, эта машина, наверное, съедет с дороги и пропустит ее. На таких машинах надо ездить по тротуарам – на проезжей части мало места для американских машин.

– Пока, мама, приезжай, – сказала Эмма, соблюдая формальность.

Аврора ее уже не слышала. Она с силой уцепилась за руль и надавила на нужную педаль.

– Малышка Аврора, – ласково сказала она себе, отъезжая.

3

Услышав это, Эмма улыбнулась. Ее мать называла себя «малышкой Авророй» только в тех случаях, когда чувствовала, что в одиночку противостоит всему свету, одинокая и в высшей степени компетентная.

Потом она подпрыгнула. Мать принялась сразу же сигналить «фольксвагену», а сигнал у «кадиллака» был очень сильный. Когда он раздавался, все, включая Эмму, испытывали дурное предчувствие, будто произошла какая-то катастрофа. Перед таким звуком зеленой машине было не устоять. Она посторонилась, а «кадиллак» отодвинул ее с той легкостью, с которой океанский лайнер сметает каноэ. Водитель, полагая, что кто-то попал в аварию, съехал с дороги и даже не посигналил в ответ.

Эмма натянула тенниску как можно ниже. С деревьев все еще капала дождевая вода, капли падали ей на грудь. Тенниска особенно подчеркивала некоторые недостатки в ее фигуре. Ее мать была не совсем несправедлива.

Как всегда после визита матери Эмма чувствовала раздражение не только к матери, но и к мужу, и себе самой. Флэпу следовало бы быть здесь, чтобы защитить от ее нападок на себя или Эмму, или на них обоих. Со стороны матери это не был болезненный приступ, она просто упражняла свой особенный утонченный дар приписывать всем, кроме себя самой, сомнительные дурные побуждения. Рядом с Авророй всегда пропадало ощущение покоя, но почему-то после ее отъезда становилось еще хуже. Ее самые нелепые замечания имели обыкновение повисать в воздухе. Они всегда были неуместны и оскорбительны, но Эмме ни разу не удавалось отмахнуться от них. Касалось ли это диеты, тенниски, Флэпа, ее самой, ни по одной из этих позиций мать так и не получала отпора, и она всегда уходила с поличным. Вообще-то от Флэпа помощи было немного, даже когда он был рядом. Он так боялся утратить даже то незначительное расположение, которое занимал в глазах миссис Гринуэй, что и не помышлял о самозащите.

Две минуты спустя, когда Эмма, обескураженная и слегка раздраженная собой, продолжала стоять у дороги, мысленно конструируя блестящие ответы, которыми могла бы отразить выпады матери, подъехал Флэп вместе со своим отцом. Его отца звали Сесил Горгон. Завидев Эмму, он подъехал к ней на своем аккуратном голубом «плимуте» достаточно близко, чтобы протянуть ей руку, не вылезая из машины.

– Привет, пупсик, – сказал он с широкой улыбкой. Молодость Сесила прошла в сороковые годы, и это была его обычная изысканная любезность. Эмма, возненавидевшая ее с самого начала, с нетерпением ждала того дня, когда Сесил, забывшись, употребит это обращение к ее матери. Его улыбка также была ей неприятна, потому что она была автоматической и совершенно безличной. Также широко он улыбнулся бы пожарному крану, случись ему раскланяться с ним.

– Сам ты пупсик, – сказала она. – Ну что, купили лодку?

Сесил не расслышал вопроса. Он все еще улыбался ей. Его седеющие волосы были аккуратно причесаны. Ему было всего шестьдесят лет, но у него уже развивалась глухота. Вообще-то он перестал надеяться на то, что услышит большую часть из того, что ему говорили. Когда к Сесилу обращался кто-либо, кто нравился ему, улыбка задерживалась на его лице несколько дольше, и он по возможности похлопывал этого человека по плечу или сжимал его руку в знак расположения.

Эмма не была уверена, что он сам верит в это, пока на себе не испытала его истинного внимания. Она была убеждена, что, окажись она у дороги вся в крови, с руками, ампутированными по локоть, Сесил точно также подъехал бы к ней и с широкой улыбкой сказал бы «Привет, пупсик», и сжал бы ее культю. Ее мать не выносила его и ретировалась при одном упоминании его имени. – Не спорьте со мной. Стоит только вспомнить какого-либо человека, он тут же появится, – заявляла она, направляясь к двери.

Через несколько минут, когда Сесил на своем «плимуте» отправился восвояси, а они с Флэпом пошли по дороге к дому, Эмма затронула тему, которая в достаточной степени задевала ее.

– Прошло уже два года, – сказала она, – а он ни разу по-настоящему не обратил на меня внимания.

– Дело не в тебе, – сказал Флэп, – Отец вообще не жалует вниманием кого-либо.

– Ну тебя-то он им одаривает, – возразила она. – Заметным. Я же возникаю в поле его зрения лишь тогда, когда он обнаруживает, что я не приготовила для тебя нужные вещи, вроде чистой рубашки. Ты сам мне это говорил.

– Не придирайся, – сказал Флэп. – Я устал.

Это было видно по нему. У него был длинный нос, а когда он приходил в уныние, что случалось с ним часто, его рот обмякал. Удивительно, но факт, что при первом знакомстве с ним Эмму привлекло в нем именно то, что он часто и открыто приходит в уныние. Это, да еще его длинный подбородок. Его уныние казалось трогательным и поэтичным, и через два дня Эмма уверила себя в том, что он как раз тот, кто ей нужен. По прошествии двух лет эти уверения оказались в известной степени оправданными. Но она не могла отрицать, что Флэп обманул ее ожидания. Она была той женщиной, в которой он нуждался, тем не менее девять дней из десяти он пребывал в угнетенном состоянии. Время показывало, что это состояние сохраняется, и она стала задавать себе вопрос, почему? Она стала задавать его и Флэпу. Недаром она была дочерью Авроры Гринуэй.

– Отчего бы тебе быть усталым? Ты только помог отцу посмотреть лодку. А я разобралась с одеждой и выдержала бой с матерью, а усталости не чувствую.

Флэп придержал дверь перед нею.

– А зачем она приезжала? – полюбопытствовал он.

– Странный вопрос, – возразила Эмма. – А почему ты спрашиваешь?

– Не знаю. Ты не была любезной с моим отцом. Я хочу пива.

Он отправился в спальню, а Эмма постаралась успокоиться и достала банку пива. Его обидчивость, когда дело касалось его отца, расстраивала ее – значит, эти двое всегда очень близки друг с другом, а она вторгается в их взаимоотношения. А Флэп не научился обращаться с кем-либо великодушно, и этим все сказано. Бывали моменты, когда ему было хорошо с ней, но она допускала, что именно в это самое время ему было бы хорошо с отцом, но еще ни разу не случалось, чтобы они, оказавшись втроем, чувствовали себя уютно.

Но в наихудшем варианте Сесил не мог бы вызвать у нее десятой доли стесненности, которую ее мать вызывала у Флэпа, не прилагая ни малейшего труда.

Когда Эмма принесла пиво, он вытянулся на постели, читая Вордсворта.

– Что мне сделать, чтобы ты оставил свое чтение и поговорил со мной? – спросила она.

– Я просто читаю Вордсворта, – ответил он. – Я ненавижу Вордсворта. Что угодно может заставить меня отложить его книгу. Ты должна это знать. Вероятно, достаточно будет запаха стряпни.

– Ты тяжелый человек – заметила она.

– Нет, я просто эгоист, – возразил Флэп. Он закрыл Вордсворта и посмотрел на нее дружелюбно. Взгляд его карих глаз одновременно выражал безнадежность и расположенность. Это был его лучший взгляд, перед которым Эмма никогда не могла устоять, малейшее его проявление покоряло ее. Она присела на постель и взяла его за руку.

– Ты ей сказала, что беременна? – спросил Флэп.

– Сказала. С ней приключилось нечто. – Она подробно это описала.

– Что за нелепая женщина, – сказал Флэп. Он внезапно сел. От него пахло пивом и морской водой. Затем он потянулся к Эмме. Его порывы всегда бывали так внезапны. Уже через пять секунд Эмма была бездыханна, чего он, кажется, и добивался.

– Что с тобой? – прошептала она, стараясь хотя бы частично раздеться. – Ты, кажется, никогда не хочешь дать мне времени подумать об этом. Я бы не вышла за тебя замуж, если бы не была расположена об этом думать.

– Один из нас мог бы утратить интерес, – пояснил Флэп.

Только это он делал быстро, любое другое действие занимало у него долгие часы. Иногда Эмма спрашивала себя, нельзя ли как-то переменить в обратную сторону этот порядок, чтобы сексом он занимался неторопливо, а всем прочим – быстро, но когда доходило до дела, она всегда терпела неудачу. По крайней мере после этого, когда он сел на постели, снимая ботинки, он выглядел по-настоящему счастливым. Пыл страсти, казалось, сохранялся дольше на его лице, чем где-нибудь в другом месте, но Эмму это вполне устраивало.

– Видишь ли, когда мы действуем по-моему, ни один из нас не теряет интереса, – бросил он через плечо по пути в ванную.

– Заниматься сексом с тобой все равно, что быть подхваченной ураганом, тут не до интереса, – заметила Эмма.

Как всегда, она закончила раздеваться пост-фактум и теперь, вытянувшись на кровати в полный рост, – ее голова покоилась на двух подушках, – разглядывала свои ноги в раздумьи, скоро ли их не будет видно из-за живота. Несмотря на жару, предвечернее время было ее любимым. После того, как в течение нескольких минут она была вся в поту, она ощущала прохладу, и длинный солнечный луч падал как раз на то место, где на ней должны были быть трусики. Флэп вернулся и плюхнулся на свой живот, чтобы возобновить чтение, и она почувствовала легкую отрешенность. Она перекинула через него ногу.

– Мне бы хотелось, чтобы твое внимание ко мне не было таким коротким, – сказала она. – Зачем ты читаешь Вордсворта, если он тебе не нравится?

– Если я не возбужден сексуально, он читается легче, – объяснил Флэп.

– Право, мама не такая уж нелепая, – продолжала Эмма. Воспоминания, оставившие ее на какое-то время, вновь нахлынули, и она вернулась к разговору, прерванному страстью.

– Какая же она тогда, хотел бы я знать, – возразил Флэп.

– Она, конечно, эгоистка, – сказала Эмма. – Я даже не знаю, хорошо это или плохо. Она еще эгоистичнее тебя. Она может быть даже эгоистичнее Пэтси.

– Нельзя быть эгоистичнее Пэтси, – возмутился Флэп.

– Интересно, что было бы, если бы вы с ней поженились.

– Мы с Пэтси?

– Нет, ты с моей мамой.

Флэп был так удивлен, что бросил чтение и уставился на нее. Одна из особенностей Эммы, которую он в ней любил, состояла в том, что она говорила все, что придет ей в голову, но он никак не ожидал, что такая мысль могла кому-нибудь прийти в голову.

– Если бы она это услышала, то поместила бы тебя в психушку, – сказал он. – Я бы сделал то же самое. Может быть, твоя мать и я не идеальные натуры, но по крайней мере, нам хватает ума не сближаться друг с другом. Что за отвратительная мысль.

– Да, ты же идеалист, или как там это называется, – согласилась Эмма. – Ты считаешь, что люди совершают благоразумные или неблагоразумные поступки. Я же умнее тебя и знаю, что они склонны к чему угодно. Безусловно.

– В особенности, твоя мама, – сказал Флэп. – Я же не идеалист, а романтик, к тому же ты не умнее меня.

Эмма села в постели и подвинулась ближе, чтобы гладить его спину, пока он читает. Солнечные лучи передвинулись с ее ног на пол, она перестала потеть и ощущать прохладу, сквозь открытое окно вливался удушливый вечерний воздух. Стоял апрель, но временами становилось так жарко, что можно было увидеть языки горячего воздуха. Эмма иногда думала о том, что у них есть свой облик, как у привидения Каспара, но это были маленькие неприветливые горячие духи, которые усаживались на ее плечи или клубились вокруг шеи, обволакивая зноем.

Потом она стала думать о том, чтобы попробовать приготовить холодный ужин. Она остановила свой выбор на сэндвичах с огурцами, но это был лишь абстрактный выбор. Флэп никогда бы не стал их есть, к тому же огурцов у нее все равно не было. Если она не приготовит что-нибудь необыкновенное, его молчаливое чтение, вероятно, будет продолжаться целыми часами.

– Что странного в том, что один из нас женился на человеке, который не любит читать? – сказала она. – В мире существуют миллионы интересных людей, которые просто-напросто не любят читать книг.

Флэп ничего не отвечал, а Эмма сидела, глядя в окно, обдумывая различные возможные варианты ужина.

– Единственное, почему я не люблю секс, это потому, что после него всегда кончается разговор, – сказала она.

– Но все равно, я считаю, что он объединяет нас, – добавила, не задумываясь она.

– Что? – спросил Флэп.

– Секс, – повторила Эмма. – Мы говорим так мало, что это нельзя считать разговором.

Но Флэп ее уже по-настоящему не слышал. Он просто отзывался в ответ на ее голос из вежливости. Эмма поднялась с постели и стала собирать свою и его одежду, и вдруг почувствовала, что она плохо понимает, что делает. Ее случайное замечание смутило ее. У нее и в мыслях не было говорить это, и она представить себе не могла, что она так думала. За все два года их совместной жизни она ни разу не разговаривала с ним подобным образом, чтобы это указывало на то, что она ощущает их существование друг с другом, как нечто менее значительное, чем их существование, вытекающее из их естественной природы. Как она могла забыться и представить себе свою жизнь отдельно от Флэпа, тем более, что она была беременна. О чем не нужно было никому из них думать, так это о том, что составляет основу их совместной жизни.

Эмма взглянула на него, и то, что он продолжал читать, небрежно развалившись, совершенно спокойный и невозмутимый и полностью забывший о ее присутствии, вернуло ее из того мимолетного и чуждого ей состояния, в котором она находилась. Она встала, приняла душ, а когда вернулась в спальню, Флэп копался в комоде, в тщетных поисках тенниски.

– Они на кушетке, – сказала она. – Я их даже сложила.

Ее осенило, что можно приготовить испанский омлет, и она поспешила начать, но как довольно часто случается, вдохновение быстро исчезает и не переносится на приготовление блюда. И Флэп внес свой вклад в неудачу предприятия, сидя за столом, он отбивал в такт ногой, как часто делал, когда был по-настоящему голоден. Когда она поставила перед ним блюдо, он окинул его критическим взглядом: себя он воображал гурманом. Только отсутствие средств не давало возможности считать себя еще и снобом по части вин.

– Это вовсе не выглядит омлетом по-испански, – сказал он. – Просто яичница-болтунья по-техасски-мексикански.

– У моей мамы чересчур аристократические привычки, и поэтому она не научила меня готовить, – сказала Эмма. – Ешь, что дают.

– Какой был замечательный день, – заметил он, глядя на нее своими милыми добрыми глазами. – Папа купил новую лодку, я вернулся так, чтобы не застать твою маму, и теперь еще эта яичница. Просто полоса удач.

– Да еще и в постель попал, – сказала Эмма, накладывая себе омлет. – Все произошло так быстро, что трудно вспомнить, было ли это на самом деле.

– Ох, перестань притворяться обиженной, – отмахнулся Флэп. – Никто тобой не пренебрегает, и в любом случае жалкого вида у тебя не получается.

– Не знаю, не знаю, – сказала Эмма. – Надеюсь научиться.

За окном снова пошел сильный дождь. Пока они доедали омлет, дождь кончился, и она услышала как капает с деревьев. За окном стояла влажная и глубокая тьма.

– Ты всегда говоришь «не знаю», – заметил Флэп.

– Да, – согласилась Эмма. – И это чистейшая правда. Я не знаю, чего я хочу. Но бьюсь об заклад, что знаю, что будет со мной в старости. Я буду сидеть где-нибудь на стуле и повторять: «Я не знаю. Я не знаю». Только тогда я еще, вероятно, буду пускать слюни.

Флэп взглянул на жену с некоторым испугом. У Эммы были неожиданные предвидения. Он не нашелся что ей сказать. Внешне омлет не соответствовал эталону, но на вкус оказался замечательным, так что он был полностью удовлетворен. Эмма вглядывалась во влажную ночь. Ее быстрый взгляд почти всегда был обращен на него – она должна иметь возможность видеть, о чем он думает, что ему вдруг понадобится. Но на этот раз он был обращен в другую сторону. Флэп хотел сказать ей комплимент, но воздержался. Иногда Эмма вдруг делала его сдержанным. Это случалось время от времени и по непонятной ему причине. Немного расстроенный, он воздерживался от разговора, рассеянно вертя в руке вилку, и так они сидели некоторое время, слушая, как за окном капает с деревьев.

 

ГЛАВА II

1

– Хочу тебя обрадовать, я успокоилась, – сказала Аврора очень рано на следующее утро. – Может быть, из-за этого и правда не стоит так сокрушаться.

– Из-за чего? – спросила Эмма. Было только половина восьмого и она только проснулась. Да еще, когда бежала к телефону на кухне, она стукнулась обо что-то пальцем ноги.

– Эмма, я тебя разбудила? Ты что, принимаешь снотворное?

– Мама, ради Бога! – сказала Эмма. – Только светает! Я крепко спала. Что ты хотела?

Даже застигнутая врасплох и с причинявшим боль пальцем, Эмма осознала, что задала дурацкий вопрос. Ее мать звонила каждое утро и ничего конкретного не хотела. Ее брак спасало лишь то, что телефон был на кухне. Если бы он был у постели и звонил каждое утро в половине восьмого, Флэп давно бы с ней развелся.

– Надеюсь, мне не надо еще раз напоминать тебе о снотворном, – твердо сказала Аврора. – Об этом сейчас пишут повсюду.

– Мама, я не принимаю снотворного, не принимаю. Я ничего не принимаю. Я еще даже кофе не попила. Что ты собиралась мне сказать?

– Из-за этого и правда не стоит так сокрушаться.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – перебила ее Эмма. – О чем?

– О твоем состоянии. – Иногда она говорила прямо.

– Я в порядке, – Эмма зевнула. – Только спать хочу. Аврора почувствовала легкое раздражение. Ее, как ей казалось, замечательные благородные намерения не встретили надлежащего отклика. К счастью, у нее под рукой на подносе с завтраком лежало жареное витое печенье, и она съела его прежде, чем что-либо сказать. Дочь, от которой ее отделяло расстояние в полторы мили, дремала, не отрывая трубки от уха.

– Я говорила о том, что у тебя будет ребенок, – вернулась к разговору Аврора.

– А, да, я беременна, – сказала Эмма.

– Да, если уж тебе непременно надо употребить это очевидное слово, – подтвердила Аврора. – Кстати, о словах, я читала новости. Твой друг, молодой писатель, кажется, выпустил книгу.

– Денни Дек, да, выпустил, я тебе об этом говорила несколько месяцев назад.

– Хм, я думала, он живет в Калифорнии, – сказала Аврора.

– Да, мама. Но это не взаимоисключающие друг друга вещи.

– Не философствуй, Эмма, – остановила ее Аврора. – Такие вещи не производят на меня никакого впечатления. В газете сказано, что он сейчас у нас, сегодня вечером будет раздавать автографы читателям. Ты бы могла выйти замуж за него.

Обе новости были совершенно неожиданными, и Эмма ощутила прилив крови от замешательства и гнева. Она посмотрела в окно на задворки, предполагая увидеть уснувшего там Денни. Он имел обыкновение напиться до потери сознания где-нибудь на задворках, особенно у них. У него также была привычка заставать ее врасплох в ночной рубашке, и, услышав эти новости, Эмма сразу почувствовала испуг. В то же самое время она разозлилась на мать за то, что она первой пронюхала про вечер с автографами: Денни принадлежал ей, и мать не имела права знать о нем что-либо раньше ее.

– Замолчи, – свирепо сказала она. – Я вышла замуж за кого хотела. Почему ты так говоришь? Ты же его всегда ненавидела и прекрасно это знаешь. Ты и Флэпа жаловала не больше, чем Денни.

– Мне действительно никогда не нравилось, как Денни одевается, – безмятежно произнесла Аврора, не обращая внимания на то, что дочь злится. – Это несомненно. Он одевался даже хуже Томаса, что вообще трудно вообразить. Но факты остаются фактами. Он доказал, что может чего-то добиться, а Томас – нет. Возможно, ты сделала неразумный выбор.

– Ничего мне не говори, – выкрикнула Эмма. – Ты об этом ничего не знаешь. По крайней мере, я выбрала! Я не заставляла пять-шесть мужчин годами увиваться вокруг меня, как это делаешь ты. Почему ты осуждаешь меня? Ты сама ничего не можешь решить!

Аврора быстро повесила трубку. Пока Эмма не остынет, продолжать разговор было бессмысленно. Кроме того, в программе «Тудей» стали показывать Андре Превена, а это был один из немногих мужчин, при виде которых она готова была забыть обо всем. Выражаясь проще, она по нему с ума сходила. Для программы он был в рубашке «в горошек» и широком галстуке, он блистал и одновременно поражал спокойным достоинством. Отпивая кофе маленькими глотками, Аврора съела еще одно витое печенье, не пропуская ни одного его слова. Печенье, упакованное в белые коробки, она еженедельно получала авиапочтой из Саутхемптона в подарок от своего второго по скучности поклонника, мистера Эдварда Джонсона, вице-президента банка. Единственное, что в нем подкупало, так это то, что он был родом из Саутхемптона и знал одно заведение, где делают замечательное печенье; насколько Аврора могла судить, организация еженедельной отправки печенья была самой яркой выдумкой в его жизни.

Андре Превен был птицей другого полета. Он был такой обаятельный, что временами Аврора ловила себя на мысли, что завидует его жене. Редко встретишь мужчину, обладающего одновременно достоинством и блеском. Авроре казалось, что ей всю жизнь было суждено тщетно искать такое сочетание. У ее мужа Редьярда, хотя и не по его вине, не было ни того, ни другого. Не был виноват он и в том, что его назвали Редьярдом – его нелепая мать так и не избавилась от своего школьного обожания Редьярда Киплинга. В целом оглядываясь на двадцатичетырехлетнее супружество с Редьярдом, что, надо признать, Аврора делала редко, она не могла припомнить ничего, где бы он допустил ошибку, если не считать Эммы, да и здесь его промах был сомнителен. Редьярд был лишен способности настоять на чем-либо, он не настаивал даже на том, чтобы они поженились. В чем он в самом деле нуждался, так это в ванне с водой, чтобы по вечерам «погружаться» в нее, как ему часто объясняла Аврора, – и он всегда соглашался. К счастью, он был высокого роста, статный, с хорошими манерами, и был обладателем патента за изобретение какого-то химического препарата, благодаря которому он получал от нефтяной компании приличные денежные суммы. Если бы не этот химический препарат, они бы, по убеждению Авроры, голодали, потому что манеры Редьярда были слишком хороши, чтобы иметь постоянную работу. В своем подходе к жизни он склонялся к тому, чтобы по возможности никогда не привлекать к себе внимания. В этом, по мнению Авроры, он преуспел. Даже при его жизни Аврора иногда, казалось, забывала, что он жив, и однажды, не говоря никому ни слова, он сел в шезлонг и умер. А когда он умер, его облик невозможно было припомнить. Двадцать четыре года, прожитые с таким незаметным человеком, оставили у нее в памяти лишь разрозненные воспоминания, и вообще в глубине души она уже давно стала думать о других, главным образом, о певцах. Если обстоятельства когда-нибудь будут вынуждать ее принять другого мужчину, то она серьезно намеревалась проследить, чтобы его, по крайней мере, было слышно.

Особая привлекательность Андре Превена состояла в музыкальности и ямочках на лице. Сама Аврора была предана Баховскому обществу. Она пристально наблюдала за ним, определяя линию поведения по некоторым свежим киножурналам, чтобы разузнать, как обстоят его супружеские дела. Киножурналы были ее слабостью, ими всегда была полна ее хозяйственная сумка. Эмма презирала ее за чтение их до такой степени, что она была вынуждена прятать их в бельевой корзине и читать за запертыми дверьми под покровом ночи. Как только программа кончилась, она снова позвонила дочери.

– Угадай, кто сегодня выступал в «Тудей»? – начала она.

– Мне все равно, хоть бы в «Тудей» показали самого Иисуса, – заметила Эмма. – Почему ты бросаешь трубку, когда со мной разговариваешь? Сначала будишь меня, затем оскорбляешь, потом кидаешь трубку. Мне вообще бы не стоило говорить с тобой.

– Эмма, соблюдай правила вежливости, – сказала Аврора. – Ты слишком молода для такой обидчивости. И потом ты готовишься стать матерью.

– Именно теперь я не хочу ею становиться, – сказала Эмма. – А то окажусь такой как ты. Ну так кто был сегодня в «Тудей»?

– Андре.

– Серость, – довольно мрачно сказала Эмма, не проявляя интереса. Она оделась, но все еще не успела успокоиться. Флэп крепко спал, так что готовить завтрак не имело особого смысла. Если Денни внезапно появится, она может сделать ему оладьи и выслушать, в какую историю он попал; она вне себя от желания увидеть его, услышать, что с ним случилось, но в то же самое время мысль, что он окажется за дверью, вызывала у нее плохое предчувствие.

– Почему ты так нервничаешь? – спросила Эмму мать, сразу же распознав ее тревогу.

– Я не нервничаю, – сказала Эмма, – Не пытайся подсматривать за моей жизнью. И вообще тебе не следует сейчас разговаривать. Теперь пора звонков твоих поклонников.

Аврора отметила про себя, что дочь попала в точку. Ни один из ее поклонников не отважится позвонить ей до четверти девятого и не отважится позвонить ей после половины девятого. В разных уголках Хьюстона многие нервничали из-за того, что ее номер был занят. Каждый сожалел, что ему не хватило смелости позвонить в четырнадцать или даже в двенадцать минут девятого. Аврора улыбнулась: осознание такой осведомленности приносило ей удовлетворение. Но она не допустила бы, чтобы эти звонки ее товарищей по несчастью помешали бы ее материнскому дознанию. Что-то ее дочка стала чересчур скрытной.

– Эмма, в твоем голосе я чую недоброе, – твердо сказала она. – Ты собираешься нарушить супружескую верность?

Эмма повесила трубку. Через две секунды вновь раздался звонок.

– Даже Стефен… – начала Аврора.

– Я собираюсь совершить убийство, – сказала Эмма.

– Ты знаешь, в нашем роду никогда не было разводов, – сказала Аврора, – но если с кого-то и начинать, то это с Томаса.

– Пока, мама, – сказала Эмма. – Поговорим завтра, я уверена в этом.

– Подожди, – сказала Аврора.

В ожидании Эмма молча грызла ноготь.

– Милая, ты такая резкая, – попеняла ей Аврора. – Ты же знаешь, что я ем. И это повредит усвоению пищи.

– Что ему повредит?

– Когда со мной так резко разговаривают, – пояснила Аврора. Ей хотелось, чтобы в ее голосе прозвучало уныние, но Андре так ее взволновал, что из этого ничего не вышло.

– Мой день начался с неприятности, – она старалась сыграть как можно лучше. – Ты редко даешь мне договорить и уже никогда не скажешь мне ничего хорошего. Когда люди говорят друг другу что-нибудь доброе, жизнь становится намного приятнее.

– Ты такая прекрасная, такая милая, у тебя пышные волосы, – произнесла Эмма монотонно, и снова повесила трубку. Как-то она попыталась написать рассказ о себе и матери: в нем она представила мир в виде огромного вымени, из которого ее мать всю жизнь доила комплименты. Образ в действительности не работал, но исходная посылка была точна. У Эммы ушли годы на то, чтобы научиться вешать трубку, когда ей не хотелось, чтобы ее доили.

Она вышла из дома и присела на веранде, в солнечном свете, ожидая Денни. Это был его час – он любил заявиться перед завтраком, посидеть в кухне, пожирая ее глазами, пока она готовила. Он всегда притворялся крайне истощенным от пережитых приключений, но никогда не истощался до того, чтобы не поедать ее влюбленным взглядом, и она, как и Флэп, знали это.

Уже три года все трое были лучшими друзьями, они, как ничто и никто, вдохновляли друг друга на блестящие разговоры, и при этом их дружба была окрашена романтикой, и тот факт, что Денни женился, кажется, вовсе не отразился на ней. Те, кто имел малейшую толику здравого смысла, не ожидали, что брак Денни окажется длительным или сколько-нибудь особенным. Денни женился под действием типичного безвольного импульса, и зная это, она допускала, что его брак уже распался.

То, что Денни действительно удалось опубликовать свой роман, удивляло Эмму куда больше, чем его женитьба. В этом было что-то двусмысленное и неопределенное, и Эмма обдумывала это, пока ее ногам не стало жарко под солнцем. Почти все ее знакомые когда-то надеялись стать писателями. Когда она познакомилась с Флэпом, это было его единственным стремлением. Она и сама написала пятнадцать или двадцать смутных девичьих рассказов, но никому их не показывала. Большинство их друзей по колледжу втайне хранило стихи или рассказы, а то и фрагмент романа. Денни даже знал одного привратника, который писал сценарии. Но Денни был настоящим писателем, и этим он выделялся. С ним так обходились, как будто он не совсем обычный человек, или не такой, как все. Это, вероятно, так и было, и Денни знал, что это так, но Эмму это немного беспокоило. Насколько ей было известно, она была единственной, кто относился к нему так же, как к другим, именно поэтому их дружба была особенной. Но, как она обнаружила, брак с Флэпом трудно было сочетать с таким отношением к Денни.

Солнце палило так, что сидеть под ним было трудно, и она перебралась в тень от ската крыши, чтобы продолжить размышления. Пока она ждала Денни, показался Флэп. Это ее не удивило. Она прекрасно знала, что он чувствует, о чем он думает. Он приоткрыл дверь на фут и взглянул на нее не особенно дружелюбно.

– Как насчет завтрака? Мы женаты или нет? Эмма продолжала сидеть в тени. Лишь пальцы ног оставались под солнечным светом. Их ногтям сделалось жарко.

– По-моему, задираться нечего, – сказала она, не двигаясь с места. – Если кто-то не просыпается к завтраку, готовить не для кого. Вот он все еще и не готов.

– О'кей, но нам с папой скоро уезжать, – сказал он. – Ты же не хочешь отправить меня на голодный желудок, а?

– Я не знала, что ты куда-то отправляешься, – быстро сказала Эмма. – Я вообще не хочу, чтобы ты отправлялся. А почему ты уезжаешь?

Флэп молчал. Он был в нижнем белье и не мог выйти на веранду.

– Ты мне не говорил, что уезжаешь, – повторила Эмма. – Почему ты мне ничего не сказал вчера вечером?

Флэп вздохнул. Он надеялся, что она воспримет это с одобрением, тогда он не чувствовал бы себя два дня виноватым, но надежда его оказалась тщетной.

– Ну не могли же мы купить новую лодку и не попробовать ее на плаву? – спросил он. – Ты же знаешь, что мы на это не способны.

Эмма подобрала ноги так, чтобы на пальцы не падало солнце. Она была совершенно счастлива. Несколько минут в одиночестве на теплом дощатом настиле с туманными мыслями о Денни. Может быть, в этом и состоит счастье – сидеть одной на своей веранде. Она так надеялась, что целый день впереди будет полон наслаждения. Может быть, тепло досок и прохлада тени это лучшее, что есть в жизни. Стоило Флэпу приоткрыть дверь, и все опять расстроилось. Вся жизнь, которой они жили в самом доме, выползла на веранду. Эмма ощутила себя припертой к стене, и ее охватила злость.

– Не знала, что вышла замуж за сиамских близнецов, – сказала она. – А вы можете ходить врозь?

– Ну ладно, зачем ты снова начинаешь, – сказал Флэп.

– Да, ты прав, зачем? – повторила Эмма, вставая. – Я еще не вынимала газету. Что ты хочешь на завтрак?

– Все равно, – выдохнул Флэп с облегчением. – Я схожу за газетой.

За завтраком он чувствовал себя очень виноватым и постоянно заговаривал, надеясь загладить свою вину и осуществить задуманное. Эмма пыталась читать объявления в газете, и его болтовня ради ее успокоения, наоборот, раздражала еще больше, чем его намерение оставить ее и отправиться вместе с отцом на рыбалку.

– Слушай, молчи и ешь, – обрезала она. – Я не могу и читать и слушать, а ты не почувствуешь никакого вкуса, если будешь так трещать. Я не собираюсь разводиться с тобой из-за того, что ты предпочитаешь папино общество моему, но если ты не успокоишься и не дашь мне почитать, я могу подать на развод.

– Я вообще не понимаю, зачем ты читаешь эти объявления, – заметил Флэп.

– Ну, они очень разные, – пояснила Эмма.

– Я знаю, но ты еще ни разу ими не воспользовалась.

Наблюдая, как она терпеливо прочитывает объявления, колонку за колонкой, он всегда чувствовал раздражение. Трудно не почувствовать интеллектуальное превосходство над человеком, который убивает полутра на чтение объявлений.

– Ты видишь, что продаются нужные тебе вещи, но ты ни разу не пыталась купить их, – добавил он. – Предлагают подходящую работу, но ты не обращаешься по объявлению.

– Я знаю, но может быть, когда-нибудь я им позвоню, если у меня будет настроение, – Эмма не собиралась поступаться любимым занятием. К тому же однажды она купила красивую бледно-голубую лампу на распродаже, о которой узнала из объявлений. Лампа стоила семь долларов, а это было для нее целым состоянием.

Сесил пришел, когда Флэп брился, и Эмма, отложив в сторону газету, налила ему кофе. Она настояла на том, чтобы он съел гренок с джемом, и он сделал это, не оставив ни крошки. Эмма, как завороженная, наблюдала за ним, когда он ел, потому что после еды его тарелки были такими чистыми, словно на них никогда и не было никакой еды. Ее мать как-то заметила, что он единственный, кто умеет мыть посуду с помощью хлеба, и это было так. Сесил ел так, как японский крестьянин возделывает землю: он концентрировался на тарелке, словно это был клочок земли, на котором надлежит использовать каждую пядь. Если у него оставалось по кусочку яйца, гренок и немного джема, он вначале клал яйцо на гренок, сверху на яйцо джем и нижней стороной гренка тщательно вытирал тарелку, прежде чем отправить все это в рот.

– Вот, как надо справляться, – не без гордости говорил он. Обычно ему даже удавалось вытереть о краешек гренка нож и вилку, и прибор выглядел так, как будто он не был в употреблении. Когда она только вышла замуж за Флэпа, это умение Сесила часто приводило ее в замешательство. В ту пору она стеснялась смотреть, как кто-то поедает приготовленную ею еду, и только по завершении трапезы она поднимала глаза, обнаруживала сверкающую белизной тарелку Сесила, и никак не могла вспомнить, кормила она его или нет.

Флэп появился, когда его отец допивал кофе. Он выглядел таким жалким, что Эмма на минуту растрогалась. Должно быть, ему было нелегко разрываться между отцом и женой. А зачем разрываться, оставалось для нее тайной. Она никогда не разрывалась между ним и матерью, но раз уж ему это, очевидно, было необходимо, лучше уж не терзать его. Она завлекла его в спальню, чтобы согреть поцелуем, но это не возымело действия. Он был таким жалким, что не проявил к поцелуям никакого интереса, и вообще они ему разонравились. Наткнувшись на неудачу, Эмма погладила его по животу, чтобы показать, что не таит зла.

– Пожалуйста, не делай такой мрачный вид, – попросила она. – Я вовсе не хочу быть виноватой в том, что заставила тебя почувствовать свою вину. Если ты собираешься меня покидать, научись хоть делать это с достойным видом. Тогда я буду ненавидеть тебя, а не себя.

Флэп просто посмотрел в окно. Он терпеть не мог, когда Эмма начинала анализировать поступки. Единственным в его супружеской жизни, что ставило его в жалкое положение, было то, что ему приходилось у нее отпрашиваться.

– Если хочешь, ты бы тоже могла поехать, – с чувством произнес он. – Но ты ведь не хочешь проплавать весь уик-энд в спорах о Кеннеди и Эйзенхауэре?

– Нет уж, спасибо, – согласилась Эмма. – Совсем не хочу.

Обоюдными усилиями им с Сесилом удалось оседлать Кеннеди с Эйзенхауэром в качестве темы своих бесед. Сесил считал Айка единственным стоящим президентом со времен Авраама Линкольна. Он любил в нем все, особенно то, что он возвысился из простых людей. А эти Кеннеди, по его словам, раздражали его по каждому поводу. Они сорили деньгами, и то, что некоторая часть этих денег принадлежала им самим, не смягчало, в глазах Сесила, их вины. Он вообще сомневался, можно ли этим Кеннеди доверить мыть их собственные тарелки.

Эмме это было безразлично. Она была сражена обаянием Кеннеди и преклонялась перед ними. Ее матери, которая вообще не обращала внимания на президентов, так надоело слушать, как эти двое спорят об Эйзенхауэре и Кеннеди, что она не позволяла упоминать каких-либо президентов у себя за столом.

– Ну ладно, может быть, мы принесем домой какую-нибудь хорошую рыбу, – с легким сердцем сказал Флэп.

Эмма сняла руку с его живота. Его взгляд выражал то же облегчение, что и голос. Чтобы воспрянуть духом, ему было достаточно ее вежливого отказа на его предложение, сделанное для видимости. Он отвернулся и, насвистывая, стал вытаскивать рыболовные снасти из стенного шкафа в спальне. Какое-нибудь из платьев постоянно цеплялось за его удочки, но стенной шкаф был единственный, и их больше негде было держать. Когда он нагнулся за коробкой со снаряжением, у него на спине задралась тенниска и приоткрылась нижняя часть спины. Это была у Эммы любимая часть позвоночника. Иногда. Но сейчас она чувствовала себя расхоложенной и была настроена мрачно. Ей хотелось бы, чтобы в ее руке оказалась тяжелая цепь, которой бы она ударила прямо по этому месту. И если бы у него сломался позвоночник, то и поделом ему. Он как-то сумел выдавить из нее отказ от ее права поехать вместе с ним, а затем предложил предполагаемую рыбу для стряпни в награду за отказ от этого права. Весь день она ничего не делала искренне. Она стояла, глядя на него и раздумывая, как бы ей совершить искренний поступок. Но для такого поступка ей понадобилась бы цепь, а ее-то и не было.

Все, что у нее оставалось, это – мрачная холодность и тайна, связанная с Денни. Флэп раскрыл бы эту тайну с Денни, если бы так же внимательно читал утренние газеты, как ее мать, но он только просмотрел заголовки и прочитал спортивные новости. Он знал, что отправится на рыбалку и даже не поинтересовался, что идет в кино. За завтраком были моменты, когда Эмма чуть не проговорилась о Денни, и вовсе не из преданности, а скорее из-за неясных предчувствий, которые то уходили, то вновь охватывали ее. Если бы он хоть раз посмотрел в ее сторону, она бы сразу выложила ему о Денни, но судя по тому, как он весело насвистывает «Уобашское пушечное ядро», было совершенно ясно, что в предстоящие два дня ему не до нее. Она не прилагала усилий, чтобы скрыть неприязненность в прощальном взгляде, когда они уезжали, но это произвело на него слабое впечатление.

– У тебя такой неприязненный взгляд, – сказал он, на мгновение задержавшись на ступенях. Таким же тоном он сказал бы «Хорошая погода, не правда ли».

– Мне это правда неприятно, – согласилась Эмма.

– Почему? – вежливо осведомился Флэп.

– Не я должна это объяснять. Если тебе это действительно важно, ты должен меня расспросить.

– Ты просто невыносима.

– Я не согласна, – возразила Эмма. – Меня можно терпеть, если относиться ко мне чуть-чуть повнимательнее.

Флэп был в отличном настроении. Ему совсем не хотелось ссориться, и он ничего не ответил. Сев в машину и помахав ей на прощанье рукой, он не обратил внимание на то, что она не ответила ему.

Сесил также не заметил этого упущения. Он тоже чувствовал себя превосходно.

– Девочка – первый сорт, – заметил он. – Женитьба на ней – самый умный шаг в твоей жизни. Надеюсь, мы привезем ей хорошей рыбы для стряпни.

2

Девочка первого сорта вернулась в дом, чтобы справиться с гневом и безнадежностью, опустошенностью и смутными предчувствиями, которые охватили ее душу и испортили ее счастливое настроение в это прекрасное утро, каким она его ощущала. Ей хотелось только, чтобы Флэп на минутку посмотрел на нее просто дружелюбно, а не дружелюбно-виновато, как он это сделал. Он знал, как ее легко обрадовать. Ей хватило бы двух минут его внимания, и она думала, что с его стороны было постыдно жениться на ней и не уделять ей даже двухминутного внимания, в котором она нуждалась.

Отодвинув грязную посуду, она устроилась у окна, где недавно сидела, слушая дождь. Ее средствами самозащиты стали кофе, сигареты, объявления под рубрикой «требуются» и кроссворд, а также истрепанный экземпляр «Грозового перевала». Эта книга, служившая ей в жизни неизменным утешением, вдруг обманула ее ожидания. Эмма не смогла мысленно отвлечься за ее чтением. Зато она напомнила ей то, что она уже слишком хорошо знала: в ее жизни никогда не наступит момент, когда все окажется поставленным на карту. Никому не приходило в голову, что она может быть такой решительной, способной выбирать между жизнью или смертью, между предательством и смертью.

Когда она принималась за объявления «требуются», зазвонил телефон.

– Ну, конечно, это ты, – сказала она, наверняка зная, кто звонит.

– Разумеется. Ты же не дала мне закончить, – сказала ее мать. – Ты же знаешь, что я получаю наслаждение, сказав последнее слово.

– Мне было некогда, – заметила Эмма. – И потом я думала о твоих мужиках.

– А, о них, – сказала Аврора. – Эмма, у тебя такой смиренный голос. Ты же собираешься родить чудесного ребенка, а даже не слышно, что ты счастлива. Перед тобой вся жизнь.

– Ты это мне говоришь уже десять лет. Ты мне это сначала говорила, когда я пошла в школу, потом – когда я обручилась.

– Только для того, чтобы заставить тебя опомниться, – возразила Аврора. – К сожалению, мне это не удалось.

– Может быть, я просто конченый человек. Тебе это когда-нибудь приходило в голову?

– Я вешаю трубку, – предупредила Аврора. – С тобой сегодня невозможно разговаривать. Мне кажется, тебе не нравится, когда я весела. Может быть, и я совершала в жизни ошибки, но я, по крайней мере, сохраняю здоровое настроение. У тебя есть обязанности. Ребенку не нужна такая равнодушная мама. Если бы ты спросила у меня совета, я бы рекомендовала тебе выдерживать диету.

– Хватит ко мне приставать, – равнодушно ответила Эмма. – С меня довольно. И в любом случае ты весишь больше, чем я.

Аврора, хмыкнув, снова повесила трубку.

Эмму слегка трясло, когда она вновь обратилась к объявлениям «требуются». Она перестала сердиться на Флэпа, но чувство разочарования не прошло. В жизни было так мало похожего на «Грозовой перевал». Она стала чистить апельсин – вначале небрежно, потом очень тщательно, но он так и пролежал нетронутым на столе до вечера.

 

ГЛАВА III

1

Около десяти часов до полудня, немного вздремнув, чтобы успокоиться, Аврора спустилась и прошла во внутренний дворик. Рози, прослужившая у нее двадцать два года, нашла ее там откинувшейся в шезлонге.

– Почему у всех телефонов в этом доме сняты трубки? – спросила Рози.

– Ну и что, это же не твой дом, – с вызовом бросила Аврора.

– Да, а если наступит второе пришествие, – безмятежно заметила Рози. – И мы ничего не узнаем, потому что до нас невозможно дозвониться. Может быть, я захочу начать новую жизнь.

– Я вижу мир с того места, где сижу, – Аврора окинула ее внимательным взглядом. – Не похоже, чтобы наступило второе пришествие. Ты что, опять слушала своих проповедников?

– Все равно, я не понимаю, зачем нужны четыре телефона, если вы ходите по дому и оставляете трубки снятыми, – продолжала Рози, игнорируя вопрос хозяйки. Рози был пятьдесят один год, она была покрыта веснушками и весила девяносто фунтов, по временам. – Может, я не больше цыпленка, но не сдаюсь, – часто говаривала она. – И работы я не боюсь, скажу я вам.

Аврора это знала. Ей это было известно слишком хорошо. Как только Рози появлялась в доме, в нем ничего не оставалось на месте. Потрепанные и привычные вещи пропадали навсегда, а те, которым было позволено остаться, отправлялись в такие маловероятные для них места, что случайно попадались на глаза лишь через несколько месяцев. Держать Рози было ужасной жертвой ради чистоты, и Авроре всегда было непонятно, зачем она ее наняла. Они никогда не ладили друг с другом, и двадцать два года жили как кошка с собакой. Каждая из них не намеревалась ужиться более нескольких дней, но шли годы, и все оставалось по-прежнему.

– Ну? – добивалась своего Рози. – Нельзя ли положить телефонные трубки?

Аврора кивнула:

– Если хочешь знать, я так наказываю Эмму, – сказала она. – Она дважды повесила трубку, разговаривая со мной, и не пожелала извиниться. Я считаю это непростительным.

– Да ладно вам. Мои дети вешают трубку просто направо и налево. Что с них возьмешь, с детей. Они не знают, как себя надо вести.

– Эмма знает, – возразила Аврора. – Моя дочь, в отличие от некоторых, воспитывалась не на улице. – Она вздернула брови, глядя на Рози, которая ничуть не смутилась.

– Вы к моим ребятам не цепляйтесь, – сказала Рози. – А то я сама в вас вцеплюсь как терьер, и глазом моргнуть не успеете. Если вы из-за своей лени завели только одну дочку, это не значит, что другие не могут завести себе нормальную семью.

– Очень рада, что не все американцы разделяют твое представление о нормальной семье, – заметила Аврора. – Иначе мы бы друг у друга на головах стояли.

– Семеро это не слишком много, – не сдавалась Рози, схватив с шезлонга несколько подушек, она принялась их выбивать. Аврора редко меняла место без восьми или десяти любимых подушек. Когда она переходила из спальни в какую-либо другую комнату, след всегда можно было найти по веренице подушек.

– Ты не можешь оставить мои подушки? – закричала Аврора. – Должна сказать, ты не привыкла уважать чужой отдых. И потом мне не нравится твой тон. Тебе уже пятьдесят лет, и я не потерплю очередной твоей беременности.

Плодовитость Рози беспокоила их обеих, особенно Аврору. Младшему только что исполнилось четыре года, и не было уверенности в том, что поток детей, наконец, действительно прекратился. У Рози были двойственные переживания. Она, кажется, месяцами не вспоминала о своих детях, а как только начинала думать о них, ей казалось, что трудно удержаться и не завести еще одного. Или она выдохлась за эти годы. Она кружила вокруг Авроры, выхватывая подушки, до которых удавалось добраться, и тут же сдирала с них наволочки.

– Эмма, наверное, просто мыла голову и не могла говорить, – высказала она предположение, чтобы отвлечь внимание Авроры. – И вообще она несет тяжкий крест. От ее мужа не избавишься, как от паршивого пса.

– Рада, что наши мнения хоть в чем-то сходятся, – заметила Аврора, лениво отбиваясь от Рози. – Выпрямись, ты и так коротышка. Кому нужна служанка в два фута ростом?

– Уже получили приглашение на ланч? – полюбопытствовала Рози.

– Вообще-то, да, – сказала Аврора. – Если не перестанешь вокруг меня прыгать, я тебя стукну.

– Хорошо, тогда я приглашу Ройса, – сказала Рози. – Как раз хотела с вами договориться.

– Разумеется, приглашай. Распоряжайтесь моей едой. Не понимаю, почему бы мне не уступить тебе весь дом. В любом случае, мне как пожилой вдове было бы удобнее жить в квартире. По крайней мере, никто не хватал бы мои подушки.

– Одни разговоры, – огрызнулась Рози, расправляясь с подушками. Голые, они лежали повсюду, с наволочками остались только те три, на которых Аврора «прилегла».

– На самом деле, вовсе не одни разговоры, – стояла на своем Аврора. – «На самом деле» было одно из ее излюбленных выражений. – Я должна переехать. Не знаю, что меня может остановить, разве только новый брак, что весьма маловероятно.

Рози хихикнула.

– Может, вы и выйдете замуж, но все равно не переедете. Если только не выйдете за старого хрыча с дворцом. У вас слишком много барахла. В Хьюстоне не найдется квартиры, куда все это добро влезет.

– Я больше не желаю слушать твоей вздорной болтовни, – Аврора поднялась, прижимая к себе три подушки. – Ты такая же невыносимая, как моя дочь, только у тебя речь побезграмотнее. Раз ты мне весь отдых отравила, мне придется уйти.

– Мне все равно, что вы сделаете, лишь бы не мешали мне работать, – заявила Рози. – Хоть идите и квакайте в пруду вместе с лягушками, мне какое дело.

– У меня нет выбора, – пробормотала Аврора, покидая поле сражения. Это также было ее любимым выражением, а кроме того, и любимым состоянием. Когда она чувствовала себя лишенной выбора, то что бы ни произошло, это не было ее промахом. К тому же она никогда не пользовалась правом выбора, если это не касалось платьев или драгоценностей.

Отбросив ногой несколько подушек, оказавшихся у нее на пути, она в самом худшем настроении покинула внутренний дворик и вышла на солнечный задний двор, чтобы проверить луковицы.

2

Когда через два часа она вышла из спальни, полностью, или почти полностью, собравшись на ланч, Рози ела ланч со своим мужем, Ройсом Данлапом. Авроре казалось, что в нем было меньше вдохновения, чем в покойном Редьярде, и ей было удивительно, как это Рози спроворила ему семерых детей. Он работал водителем грузовика в одной компании, которая торговала упакованными сэндвичами, свиными ножками, жареными чипсами и прочей отвратительной снедью. Ему как-то всегда удавалось ухитриться, чтобы доставка продуктов потребовалась в какое-нибудь местечко, расположенное неподалеку от дома миссис Гринуэй, где Рози попотчевала бы его домашней едой.

– А вот и Ройс, как всегда, – сказала Аврора. В одной руке она несла чулки, а в другой – туфли. Чулки относились к тем вещам, которые отравляли ее существование, и она всегда надевала их в последний момент, если вообще надевала.

– Да, мэм, – сказал Ройс. Он испытывал благоговейный трепет перед Авророй Гринуэй вот уже двадцать лет, и это несмотря на то, что все эти двадцать лет он ежедневно ел ланч у нее на кухне. Если она оставалась дома, то в это время дня была еще в халате, в полдень она еще не надевала платья, правда, она имела привычку за утро несколько раз переодеться в другой халат – это была как бы прелюдия к серьезному переодеванию. Иногда, искренне пребывая в убеждении, что хоть какой-нибудь мужчина лучше, чем совсем никакого, она снисходила до разговора с Ройсом. Хотя из этого у нее ни разу ничего не получилось, но, по крайней мере, она могла съесть свою законную порцию еды, приготовленной Рози – обычно превосходный суп из стручков бамии или какую-нибудь особую смесь. Рози была родом из Шривпорта и прекрасно умела обращаться с ракообразными.

– Ты… Ты, кажется, похудел, Ройс. Надеюсь, тебе не приходится слишком тяжело на работе? – с улыбкой сказала она. Это было традиционное начало разговора.

Ройс покачал головой.

– Нет, мэм, – промямлил он.

– Ах, какой аппетитный вид! Отведаю и я чашечку, чтобы подкрепиться перед уходом. Если я собьюсь по пути в ресторан, то не буду кружить по городу голодная.

– Я думаю, с вами это не случится, вы же всегда так утверждаете.

– Случится – это не то слово. Но иногда я добираюсь не самым коротким путем. По-моему, вообще этот разговор ты заводишь не к месту. Я уверена, Ройсу не понравится, что мы спорим, пока он ест.

– Позвольте мне самой побеспокоиться о собственном муже, – ответила Рози. – Ройс будет есть и во время землетрясения и не оставит ни кусочка.

Аврора замолчала, вкушая суп.

– Я серьезно думаю, что у меня аллергия на чулки, – заявила она, покончив с едой. – Я всегда в них плохо себя чувствую. Они, видимо, мешают кровообращению или оказывают иное вредное воздействие. Ройс, как у тебя дела с кровообращением?

– В порядке, – сказал Ройс. Когда речь заходила о его самочувствии, он мог выдавить из себя это «в порядке», но для него это был абсолютный предел разговорчивости.

Возможно, он сказал бы гораздо больше, если бы посмел, но никак не мог расхрабриться. Двадцать лет созерцания Авроры, которая расхаживает по кухне босиком, сменив сотни халатов, с весьма небрежной прической, наполнили его большой скрытой страстью. В наиболее солнечном уголке кухни у нее хранилась большая стопка голубых подушечек, и в конце ланча она обычно усаживалась на них и ела суп, напевая отрывки из оперных арий, выглядывая из окна и любуясь своими желтыми розами, или смотрела крошечный телевизор, с которым она редко расставалась. Она купила маленький телевизор, как только он попался ей на глаза, и считала, что использует его, чтобы «держаться на уровне», убежденная в том, что это ее обязанность. Обычно она ставила его на отдельную подушку, чтобы одновременно «держаться на уровне» и любоваться розами.

Доев суп, она поставила свою чашку в раковину, направилась к подушкам и сложила из них горку.

– Пожалуй, посижу здесь пару минут, – сказала она, усаживаясь. – Не люблю выходить из дома, пока я не совсем успокоюсь, а сейчас я определенно еще не успокоилась.

Рози, как водится, возмутилась.

– Я второй такой неженки не видела. Вы же и так опаздываете.

– Да замолчи ты, – перебила Аврора. – Имею же я право секунду посмотреть на собственный двор, разве нет? Я готовлюсь надеть чулки.

Поглядев на свои чулки, она вздохнула. Потом она стала натягивать один из них, но не дойдя до голени, утратила порыв. А когда порыв утрачен, оставалось мало надежды на его возвращение, и она это знала. Она почувствовала глубокую меланхолию, которая часто нападала на нее в день свидания. Жизнь все равно была далека от романтики, приглашали ее на ланч или нет. Почувствовав облегчение, она запихнула чулки в сумочку. Потом она пропела отрывок из Пуччини, надеясь поднять настроение.

– Мне следовало бы побольше петь, – заметила она, хотя знала, что это никого не интересует.

– Только не у меня в кухне, – сказала Рози. – Если есть что-то, на что я сегодня на настроена, так это итальянская музыка.

– Хорошо, значит, ты меня выгоняешь, – Аврора встала. Она схватила свои туфли. Вообще-то пение действительно подняло ей настроение.

– До свидания, Ройс, – сказала она, задержавшись перед столом, широко улыбаясь ему. – Надеюсь, все эти распри не испортили твой аппетит. Ты, конечно, знаешь мою машину. Если увидишь, что у меня разрядился аккумулятор и я ни с места, пожалуйста, остановись и помоги мне. А то, знаешь, я совсем не смыслю в аккумуляторе.

– Нет, мэм, то есть да, конечно, мэм. – Присутствие Авроры так его подавляло, что ему было трудно собраться с мыслями. Он был влюблен, влюблен уже много лет, разумеется, безнадежно, но глубоко. Она порывисто вышла через заднюю дверь, но аромат ее духов еще сохранялся возле стола. Ройс всегда мечтал жениться на женщине именно такого склада. Рози была не полнее дверного косяка, косяк с веснушками. Она не обладала большой привлекательностью. С незапамятных времен Ройс лелеял низменные надежды, что Рози вдруг умрет трагической смертью, но с минимальными мучениями, и Аврора Гринуэй, с которой его связывали двадцать лет поедания супа из стручков бамии и задавания вопросов, оставленных без ответа, примет его предложение, хоть он и имеет деревенский вид.

На практике же он втайне от всех пользовался благосклонностью одной официантки из бара по имени Ширли, которая чуть-чуть походила на Аврору. К сожалению, она не так хорошо говорила, как Аврора, и от нее не так приятно пахло. Так что она не могла вытеснить Аврору из его мыслей. Ее место там было прочным.

Что касается Рози, решительно нечего добавить к тому, что ей стукнуло пятьдесят. О Ширли она понятия не имела, но о том, что ее муж за едой украдкой смотрит на ее хозяйку, ей было давно известно. Ее возмущала каждая унция плоти Авроры сверх ее собственных девяноста фунтов, а таких унций было гораздо больше. Умирать она не собиралась, во всяком случае, раньше Ройса, но если бы ей все же довелось это сделать, она была полна решимости так обременить его долгами и детьми, чтобы ему не оставалось ни малейшего шанса радоваться жизни без нее, в любом случае, не с женщиной, которая целый день ходит без дела от одной стопки подушек к другой.

Рози твердо верила в Бога, и эта вера зиждилась скорее на наказании, чем на вознаграждении. По ее суждениям, удовлетворяющая себя праздность должна была бы вызывать только отвращение. Неизвестно, угодно это Богу или нет, но Рози знала, что Аврора Гринуэй – самая праздная женщина на свете. Рози никогда не испытывала большей жажды мести, когда ее муж проливал суп на штаны из-за того, что пялился на хозяйку, которая слонялась без дела по кухне, глядя в телевизор и распевая итальянские песенки.

Она не раз растолковывала Ройсу, что его ожидает в алкогольном, финансовом и анатомическом плане, если она когда-нибудь случайно застанет его вблизи одного из многочисленных халатов Авроры. Как только за хозяйкой захлопнулась задняя дверь, Рози подошла к столу твердой походкой и снова растолковала ему.

– Что? – переспросил Ройс. Это был крупный нерешительный мужчина, который выглядел обиженным из-за предъявленных женой обвинений. Он выразил готовность поклясться на Библии, что ни разу в жизни он не питал надежду, которую питал вот уже двадцать лет.

– Не понимаю, почему взрослый мужчина готов поклясться на Библии, если он лжет, – вскипела Рози. – Ты же настроишь против себя не только Господа Бога, но и меня, а со мной шутки плохи. Аврора этого не стоит, даже если бы она привязалась к тебе, хотя ты ей не по душе!

– Я же не говорю, что я ей по душе, Рози, – возразил Ройс, взглядом выражая душевную боль. Ему было жаль, что жена так бесцеремонно разрушает его последнюю мечту.

– Черт возьми, у нас же семеро детей, – добавил он. Он всегда это добавлял, это был его главный довод в защите. – Почему ты об этом не думаешь?

– Потому что это трогает меня не больше, чем лущение горошка, – отрезала Рози. Она повернулась и снова села на табуретку у раковины, где только что лущила горошек.

– Хорошие дети, – с надеждой добавил Ройс.

– Не знаю, что тебя заставляет так думать, – хмыкнула Рози. – Ты же знаешь, в какой нищете они живут. Счастье еще, что они не попали в тюрьму или исправительную школу, не отправились в бордель, ничего такого. Что ты там стоишь, засунув пальцы за пояс? Если ты дорожишь временем, то помоги мне почистить этот горошек.

– Семеро детей – это что-нибудь за значит, – настаивал Ройс. Он вынул пальцы из-за пояса.

– Да, семеро несчастных. Это значит, что тебя от спиртного не удержишь – и от всего остального. У нас и машина попадала в аварию раз семь, а то и больше. И все по той же причине.

– По какой, – оскорбился Ройс. Глядя на большой, освещенный солнцем задний двор Авроры, он мрачно думал, как ему было бы хорошо жить с ней в этом доме, а не с Рози – в своем. Они с Рози и с двумя маленькими детьми жили тихо внизу в тесной, как коробка для крекеров, четырехкомнатной квартире в северной части Хьюстона, в районе Денвер-порта, невдалеке от судоходного канала. Почти каждое утро со стороны канала доносились ужасные запахи. Это был район, полный баров и винных магазинов, а также опасных улочек, по которым можно было выйти в соседние негритянские или мексиканские кварталы. В этих местах подвыпившие неотесанные мужики часто лишались своих бумажников и теряли сознание, а иногда лишались и жизни. Просто удивительно, что в таком районе Рози так долго удавалось избежать трагической смерти.

– Причина в том, что после восьми-девяти выпитых банок пива ты теряешь всякую предосторожность. – Она продолжала энергично лущить горох.

– Можно подумать, что ты никогда их не хотела, – сказал Ройс. – И только я виноват в появлении каждого из них!

– Ну конечно нет, – сказала Рози. – Мне как раз не хватает одного несчастного, особенно, когда стемнеет. И само собой разумеется, конечно я хотела детей. Ты же знаешь, как я боялась остаться старой девой. Я просто хотела тебе напомнить, Ройс, что с семью детьми мы уже не та молодая парочка возлюбленных, какими когда-то были. И это вовсе не значит, что ты можешь себе что-то вообразить, если Аврора на тебя глаз положит.

Ройс Данлап первым бы согласился с тем, что он многого не знает. Но уж одно он знал точно: свою жену ему не переговорить.

– Я уж лет сто не был мил кому-либо, – мрачно сказал он, заглядывая к Авроре в холодильник. Даже ее холодильник нравился ему больше, чем у других.

– Перестань пялиться и посмотри на меня, – одернула его Рози. – Я сегодня утром сделала прическу, а ты и слова не сказал.

Ройс посмотрел, но он уже так давно не замечал волос своей жены, что не мог вспомнить, как они выглядели до парикмахера. Во всяком случае, он не мог придумать, что ему сказать по этому поводу.

– Ладно, это наверное, будет продолжаться до ужина, – сказал он. – Мне пора ехать в Спринг Бранч.

– Хорошо, Ройс. Я тебе только еще одно скажу: если ты увидишь какой-нибудь «кадиллак» с разряженным аккумулятором и толстой бабой за рулем, сделай вид, что тебе в глаз попала мошка и рули себе дальше, о'кей? Ты должен это сделать ради меня.

– Почему? – спросил Ройс.

Рози промолчала. В кухне стояла тишина, слышно было только как щелкают стручки.

– Рози, я клянусь… Я из-за тебя чувствую себя каким-то совсем никчемным. – Его ошибкой было то, что он секунды две прямо смотрел в ее серо-стальные глаза – в них не было никакого прощения.

– Мне пора, – вяло сказал он, выражая раскаяние, как всегда, прежде совершенного проступка.

Рози оторвалась от горошка, уверенная, что одержала победу, которой хватит, по меньшей мере, на сегодня. Она издала приятный звук поцелуя, адресованный своему сбитому с толку супругу.

– Пока, милый, – сказала она. – Молодец, что заехал на ланч.

3

Мистер Эдвард Джонсон, первый вице-президент вполне приличного небольшого банка на Ривер Оукс, старался придумать какой-либо способ, чтобы избавиться от слишком частого поглядывания на свои часы. Банковскому служащему не пристало смотреть на часы через каждые тридцать секунд, в особенности, когда он стоит в фойе вполне отличного французского ресторана в Хьюстоне; но только это он и делал уже почти сорок минут. Вскоре он стал глядеть на часы через пятнадцать, а потом и через десять секунд. Люди, входившие в ресторан, могли заметить судорожное подергивание его запястья, а, заметив, могли подумать, что это признак мышечного расстройства. А это было совсем некстати. Только банкиру и не хватало судорожных движений. Он уговаривал себя сдерживаться, но сдержаться не мог.

Мистер Джонсон разговаривал с Авророй утром, и в ее голосе прозвучало нечто, похожее на нежность. По временам интонации ее голоса могли вселить в него надежды, но с тех пор прошло часа три, а Аврора всегда чувствовала за собой право менять планы как игрок в крикет, хотя во всех остальных отношениях она ничуть не напоминала крикетиста. Но Эдвард Джонсон не мог не допускать, что ее чувства внезапно переменились. Вполне возможно, что сегодня утром она решила выйти замуж за какого-нибудь его соперника. Она могла скрыться со старым генералом, или с богатым яхтсменом, или с одним из этих бизнесменов-нефтяников, или даже с тем старым певцом, с весьма подмоченной репутацией, который крутился возле нее. Вполне возможно, что какие-то его соперники отпали, но так же вероятно, что добавились новые, пришедшие на смену прежним.

Нелегко ждать с такими мыслями в фойе приличного ресторана под надоедливым взглядом метрдотеля, который сорок минут держит для него столик. Единственный способ сдержать запястье от судорожных движений – это зажать его между ногами, но это показалось Эдварду Джонсону еще менее пристойным. Положение его было не из счастливых, и настал момент, когда оно сделалось нестерпимым. Он выждал, пока метр отвлекся разговором с официантом, и выскользнул на улицу, надеясь, вопреки здравому смыслу, встретиться там с Авророй. Первым, что бросилось ему в глаза, был привычный черный «кадиллак», припаркованный на удалении от бордюра на автобусной стоянке. Сердце мистера Джонсона зашлось от радости, для него такая согласованность была просто великолепной. Аврора любила незначительные знаки внимания, например, чтобы перед ней открыли дверцу машины.

Забыв обо всем, Эдвард Джонсон бросился помогать ей выйти. Пробежав по улице, он дернул дверцу машины и опустил взгляд на объект своих тщетных надежд и сильнейших желаний – и лишь с опозданием заметил, что она надевает чулки. Один уже был надет, а другой только наполовину.

– Аврора, ты чудесно выглядишь, – выпалил он за секунду до того, как понял, что смотрит на ее полуобнаженное колено, во всяком случае, обнаженное больше, чем ему раньше дозволялось видеть. Душевный подъем, который охватил его от осознания возможности обрадовать Аврору, внезапно полностью исчез.

Как назло над ними навис большой автобус, яростно сигналя. «Кадиллак», конечно, был припаркован на его стоянке. Когда водитель автобуса понял, что «кадиллак» ему не вытеснить, он остановился рядом, в неполных восемнадцати дюймах от них. Эдвард Джонсон минуту думал, что его вот-вот раздавят и отчаянно старался прижаться поплотнее к «кадиллаку», чтобы не упасть на колени своей пассии. Передняя дверь автобуса с шипением отворилась, и две плотные негритянки протиснулись между двумя транспортными средствами, чтобы сесть в автобус. Шофер автобуса, долговязый белый парень, взглянул на Джонсона сверху с тупым раздражением.

– Это ж надо, чертовские нужны нервы, – сказал он. – Почему бы вам не снять комнату в мотеле? – Дверь с шипением закрылась, и автобус взревел, наполнив воздух коричневым выхлопным газом.

Аврора не пошевельнулась, только опустила юбку, да слегка сжала губы. Она не взглянула на Эдварда Джонсона, не посмотрела на шофера автобуса и даже не нахмурилась. Устремив вдаль несколько отрешенный взгляд, она позволила сгуститься молчанию. Она была знатоком оттенков короткого молчания. Молчание из ее репертуара было равнозначно китайской пытке каплями воды, которые, падая одна за другой, действовали на самые чувствительные нервы бедолаги, которому случилось под ними оказаться.

В данном случае мужчина, подвергавшийся пытке, не был из породы стоиков, и Авроре это было известно. Хватило и пяти секунд, чтобы он сдался.

– Что он сказал? – глупо спросил он.

Аврора улыбнулась. Она понимала, что жизнь – это то, что надо использовать по максимуму, но иногда было трудно решить, как за это взяться.

– Замечание молодого человека было сформулировано вполне определенно, – сказала она. – Мне бы не хотелось его повторять. Насколько я понимаю, у меня было назначено свидание с одним джентльменом внутри соседнего ресторана. Насколько я помню, я ни разу не назначала свидание на бордюре. В противном случае, поскольку я обычно опаздываю, ожидающий меня джентльмен мог бы почувствовать головокружение от голода и упасть под автобус. Если бы мне пришлось выбирать, я бы предпочла, чтобы мой спутник использовал время ожидания для того, чтобы занять удобный столик.

– О, конечно, конечно, – согласился Эдвард Джонсон. – Не торопись. Я пока вернусь и все узнаю.

Через десять минут Аврора вошла в ресторан и улыбнулась ему так, словно они не виделись несколько недель.

– А, Эдвард, это ты, как всегда, – воскликнула она. Из-за нервозности его поцелуй пришелся куда-то между щекой и ухом, но она этого вроде не заметила. Аврора была в чулках, но поток воздуха от проехавшего мимо автобуса растрепал ее шикарные волосы, и она остановилась на секунду, чтобы привести их в порядок.

Аврора никогда не придавала значения репутации того или иного ресторана, во всяком случае, когда она была в Америке. Ей казалось вполне очевидным, что ни один уважающий себя французский ресторан не позволит себе оказаться в Хьюстоне. Она стремительно вошла в зал. Эдвард Джонсон тащился сзади. Заметив их, метрдотель бросился им навстречу, Аврора всегда лишала его присутствия духа, и сегодня – тоже. Он заметил, что она поправляет несколько сбившихся локонов, и ему не пришло в голову, что, по ее мнению, прическа уже в полном порядке. Сам он любил зеркала и сразу же предложил ей воспользоваться одним из них.

– Бонжур, мадам, – поприветствовал их метрдотель. – Мадам желает пройти в дамскую комнату?

– Нет, благодарю вас, и подобные предложения весьма далеки от ваших обязанностей, – ответила Аврора, проходя мимо него. – Надеюсь, Эдвард, что у нас будет удобное место. Ты знаешь, как я обожаю наблюдать за теми, кто сюда входит. Ты видишь, я торопилась. Ты, может быть, сердишься, что я так задержалась.

– Нет, конечно, Аврора. Ты себя хорошо чувствуешь?

Аврора кивнула, обводя взглядом ресторан со счастливым презрением.

– Да. Надеюсь, мы будем есть помпано, и по возможности, поскорее. Ты знаешь, я люблю его больше всякой рыбы. Если бы ты был склонен проявить побольше инициативы, ты бы сделал заказ заранее, Эдвард. Что-то ты очень пассивный. Если бы ты заказал помпано заранее, мы бы его уже сейчас ели. Ведь вероятность, что мне захочется чего-то другого, была чрезвычайно мала.

– Конечно, Аврора, – согласился Эдвард.

– Хм, помпано, – обратился он к пробегавшему мимо помощнику официанта, убиравшему грязную посуду со стола, который тупо посмотрел на него.

– Эдвард, он не принимает заказов, это помощник официанта. А официанты одеты в смокинги. Я полагала, что в твоем положении надо представлять себе различие между ними более отчетливо.

Эдвард Джонсон был готов откусить себе язык. Почти всегда присутствия Авроры было достаточно, чтобы заставить его произносить такие вещи, что сказав их, он хотел откусить себе язык. Это было абсолютно необъяснимо. Он умел отличить помощника официанта от официанта не менее тридцати лет. Подростком он даже сам работал помощником официанта, когда жил в Саутхемптоне. Но как только он оказывался рядом с Авророй, дурацкие замечания, на которые при других обстоятельствах он был неспособен, срывались с его уст без предупреждения. Это был какой-то порочный круг. Аврора была не из тех, кто пропустит глупость без внимания, а чем больше она их замечала, тем сильнее он был склонен их произносить.

– Извини, – смиренно промямлил он.

– Полагаю, мне не хотелось бы слышать извинений, – сказала Аврора, глядя ему прямо в глаза. – Мне всегда казалось, что тот, кто слишком быстр на извинения, лишен здорового отношения к жизни.

Она сняла с пальцев несколько колец и принялась полировать их своей салфеткой. Ей казалось, что салфетки приносят больше пользы, чем что-либо, и в ее понимании наличие хороших салфеток в этом ресторане вполне оправдывало ее присутствие на ланче с Эдвардом Джонсоном. Мужчина, заказывавший помпано у помощника официанта, едва ли мог вдохновлять. В целом же, мужчины, которые трепетали от нее, были даже хуже тех, которые не испытывали трепета, а Эдварда Джонсона этот трепет охватывал по меньшей мере до уровня бедер. Он впал в нервозное молчание, перетирая зубами листок сельдерея, показавшегося ему слишком влажным.

– Если ты собираешься продолжать жевать этот сельдерей, положи на колени салфетку, Эдвард, – посоветовала она. – Боюсь, у тебя капает изо рта. Вообще, ты не выглядишь сегодня предупредительным. Надеюсь, у тебя в банке не случилось растраты?

– Ах, нет. Все идет прекрасно, Аврора. – Он хотел бы, чтобы появилась какая-нибудь настоящая еда. Если бы на столе была какая-нибудь настоящая еда, о ней можно было бы поговорить, и у него появился бы шанс сказать что-либо разумное, что снизило бы вероятность появления смехотворных замечаний, которые выскакивали из его рта, приводя его в замешательство.

Аврора быстро почувствовала, что ее одолевает скука, как это случалось всегда во время ланча в его обществе. Он до такой степени боялся показаться глупцом, что вообще замолчал, поддерживая разговор лишь громким разжевыванием сельдерея. Между тем Аврора по привычке занялась подробнейшим разглядыванием посетителей ресторана, но и это занятие не успокаивало. В основном, это были хорошо одетые и явно влиятельные мужчины с женщинами, которые годились своим спутникам в дочери, но Аврора сомневалась, что они были ими на самом деле.

– Хм, – фыркнула она, оскорбленная тем, что увидела. – Все не так в этой стране.

– Где? – переспросил Эдвард Джонсон, слегка вздрогнув. Он сразу решил, что что-нибудь на себя пролил, но это было трудно вообразить, поскольку он перестал жевать сельдерей и сидел, сложив руки на коленях. Разве что помощник официанта облил его чем-нибудь в отместку.

– Ах, надо сказать, признаки этого – повсюду, Эдвард, достаточно лишь открыть глаза и посмотреть, – сказала Аврора. – Мне определенно не нравится, когда развращают молодых женщин. Большинство из них, вероятно, секретарши, вряд ли они имеют какой-нибудь жизненный опыт. Наверное, когда я не могу провести с тобой ланч, ты приглашаешь молоденьких женщин, да, Эдвард?

Обвинение моментально лишило его дара речи. На самом деле, все так и было, но он понятия не имел, откуда Аврора могла это узнать, ему также было не известно, в какой степени она осведомлена, хотя знать-то было почти нечего. За четыре года, прошедшие после смерти жены, он поил и кормил не менее тридцати самых молодых и неопытных секретарш, каких только ему удавалось разыскать, питая надежду, что какая-нибудь из них под впечатлением от его должности или умения держать себя, решится с ним переспать, но все попытки оказывались тщетными. Даже самые неопытные восемнадцатилетние, только-только со школьной скамьи, без труда ориентировались с ним. Десятки сказочных обедов и ужинов с его вкрадчивыми беседами не смогли склонить ни одну из них даже к тому, чтобы он мог претендовать подержать ее за руку. По правде говоря, он был недалек от отчаяния, и его заветнейшая мечта состояла в том, что, может быть, когда-нибудь, по какому-то сердечному капризу, Аврора Гринуэй надумает выйти за него замуж и спасет его от унизительных эскапад.

– Что же ты не отвечаешь, Эдвард? – спросила Аврора, пристально разглядывая его. Предъявляя обвинение, она не имела в виду ничего конкретного. Она имела обыкновение случайно забросить удочку, просто полюбопытствовать, не клюнет ли. Те, у кого была хоть капля здравого смысла, сразу все отрицали. К отрицаниям она бывала глуха, но чаще выслушивала их безучастно, потому что за время, которое требовалось для выдумывания ложного отрицания, мысли Авроры уже блуждали далеки.

Единственным вполне глупым из возможных тактических приемов перед лицом ее обвинений было признание – и именно его-то и выбрал сразу Эдвард Джонсон. Он собирался солгать, как лгал Авроре почти по любому поводу, но когда поднял глаза и столкнулся с ее уверенным взглядом, он дрогнул. Она была единственной женщиной из тех, кого он знал, которая смотрела отсутствующим взглядом и даже выглядела рассеянной, и при этом была совершенно проницательной в истинности слов говорящего, которые первыми пришли ему на ум. Она продолжала разглядывать посетителей ресторана, не переставая полировать кольца с надменным видом, но взгляд, которым она смотрела на него искоса, безошибочно говорил, что ей известно все о его секретаршах. Признание казалось единственным спасением, и он выпалил:

– Аврора, это бывало совсем не часто. Может быть, раз в месяц, не чаще.

Аврора перестала полировать свои кольца. Она молча взглянула на него. Ее взгляд мгновенно помрачнел.

– Что-что, Эдвард? – переспросила она.

По тому, как изменилось ее лицо, он понял, что совершил грубую ошибку, нечто значительно более серьезное, чем заказ у помощника официанта. Она смотрела ему в глаза и не улыбалась. И он вдруг струсил. С Авророй ему часто приходилось пугаться, но не до такой степени. Что-то было не так, хотя «так» не бывало никогда. Он был вице-президентом банка, важным лицом, ворочал миллионами, его знали и перед ним заискивали. У Авроры не было из этого ничего. Она была известна своей ветреностью, он даже не понимал, зачем добивается ее, почему хочет жениться на женщине, перед которой пасовал. Но это происходило как-то само собой. Почему он расточал время, тратил деньги, выставлял себя глупцом ради женщины, которой боялся до смерти. Это противоречило здравому смыслу, но он был уверен, что влюблен в нее. Она внушала более глубокое уважение, чем его покойная жена – та не смогла бы отличить помпано от карпа, – но в глубине его души гнездился ужас, подлинный ужас. Он не знал, что сделать, что сказать, когда Аврора смотрела на него своими голубыми глазами. Почему в обществе мужчин он был самим собой?

Почему он не добивался преимущества, не делал ответных выпадов? Почему он испытывал беспомощность?

– Ты хочешь сказать, Эдвард, что приводишь своих женщин туда же, куда пригласил меня? – спокойно осведомилась Аврора.

– Аврора, это мелочи, – стал оправдываться он. – Это не имеет никакого значения. Это совсем не относится к делу, абсолютно. Просто секретарши. Я хочу сказать, для компании.

Он остановился. Подали помпано. Аврора встретила его в полном молчании. Метрдотель попытался предложить вино, но она посмотрела на него отсутствующим взглядом. Несколько мгновений она рассматривала блюдо, но не трогала вилку.

– Что мужчине делать, – высказал вслух Эдвард Джонсон в замешательстве то, о чем думал.

Аврора продолжала сидеть, не глядя ни на что, и Эдварду Джонсону показалось, что молчание очень затянулось. Она не трогала вилку, и он не решался взяться за свою.

– Мне кажется, ты просил меня выйти за тебя замуж, не правда ли, Эдвард? – произнесла она, глядя на него без всякого выражения на лице.

– Конечно, конечно, – выпалил он. В животе похолодело.

– Ты предлагал это серьезно?

– Конечно, Аврора, – его сердце вдруг почему-то дрогнуло. – Ты знаешь, я почти… с ума схожу… чтобы жениться на тебе. Я готов жениться хоть сегодня, прямо здесь, в ресторане.

Аврора слегка нахмурилась.

– Удачные браки не заключаются в дешевых ресторанах, Эдвард, – сказала она. – Хотя это заведение не совсем ресторан? Это скорее сераль, если я не путаю понятия. И я позволила тебе привести меня сюда?

– Женюсь на тебе прямо сегодня, – страстно повторил Эдвард Джонсон. Ее странные манеры навели его на мысль о том, что у него появился шанс.

– Хм, – сказала Аврора совершенно индифферентно. – Я надеюсь, что память не подводит меня, Эдвард. Я слишком молода, чтобы память мне отказывала. Если память мне не изменяет, ты неоднократно повторял, что я единственная женщина в твоей жизни.

– О да, единственная, – горячо подтвердил он. – Несомненно, Аврора. Даже пока Мэриэн еще не умерла, я был от тебя без ума.

– Мне кажется, было вполне достаточно оскорбить меня, Эдвард, – заметила она. – Я полагаю, не стоило заходить дальше и оскорблять еще и память твоей покойной жены. Я уверена, ей хватало обид при жизни.

– Нет, нет, прости, я неправильно понял. Я не хотел тебя обидеть, – сказал Эдвард Джонсон. Он понятия не имел, что ему говорить. – Для меня это последнее дело.

Аврора стала как ни в чем не бывало складывать салфетку.

– Вообще-то это не может быть для тебя последним делом, – холодно произнесла она. – Если только ты не надумаешь совершить харакири этим ножом для масла. Кстати, ты его взял не в ту руку. По крайней мере, если собираешься им брать масло. По части этикета харакири я не сведуща. – Она молча взглянула на него. Эдвард Джонсон переложил нож в другую руку.

– Скажи мне что-нибудь, Аврора, – попросил он в панике. – Не смотри так. Эти женщины почти дети. Подростки. Это ничего не значит. Я просто выводил их в ресторан, потому что они молодые.

Аврора сухо усмехнулась.

– Эдвард, уверяю тебя, не надо убеждать меня в их молодости. Наверняка некоторые из них присутствуют в этом зале, у меня на глазах. Я думаю, ты и твои друзья по службе разработали достаточное число приемов для обмена между собой. В любом случае, это твое дело, а не мое. Мне любопытно лишь одно. Если мне ты говорил, а ты это и сейчас не отрицаешь, что я единственная женщина в твоей жизни, то что ты говорил этим подросткам?

– А, ничего, – сказал Эдвард Джонсон. – Я им никогда ничего не обещаю. – В этот момент он не мог припомнить ни слова из того, что он говорил секретаршам. Кошмар становился реальным. Надо быть сумасшедшим, чтобы пригласить такую жуткую женщину на ланч, когда можно было спокойно пойти в свой клуб и сыграть там в гольф. Но мысль о том, что он может ее потерять, была совершенно невыносима. Он отчаянно желал обрести контроль над ситуацией, показать Авроре, что он как мужчина заслуживает уважения. Она смотрела на него странным невыразительным взглядом, словно он значил меньше, чем несъеденный сельдерей на их тарелках.

В этот момент, к его большому облегчению, стюард принес бутылку белого вина. Он быстро показал ее Эдварду Джонсону, и когда тот радостно кивнул, взялся за штопор.

– Мне кажется, мы не выбирали вино, – сразу же вмешалась Аврора.

– Я выбрал, – с тонкой улыбкой сказал метрдотель, выросший поблизости. Один вид Авроры переполнял его раздражением.

Аврора на секунду отвлеклась от Джонсона и перенесла взгляд на метрдотеля.

– Вы во второй раз беретесь не за свое дело, мсье. Не могли бы вы не стоять так близко от моего локтя?

Улыбка метрдотеля сделалась еще тоньше.

– Мадам, пора есть рыбу, – заметил он, – отличное помпано стынет.

Без малейшего колебания Аврора перевернула свою тарелку.

– Вот вам ваша рыба, мсье. Джентльмен, который сидит напротив, только что сознался в совершении изнасилования, наказуемого по закону, а вы, следовательно, чуть больше содержателя публичного дома. Я готова настаивать на том, чтобы вы не позволяли себе выбирать для меня вино.

– Пожалуйста, Аврора, пожалуйста, – сказал Эдвард Джонсон. – Не хватало только сцен.

– Я думаю, тебе и не хватало. Но я уже устроила сцену. Меня учили никогда не отступать, когда кто-то начинает сцену. Пока не ясно, к каким последствиям приведет сцена, которую я начала.

Метрдотель, справедливо заключив, что ему лучше всего удалиться, так и сделал. Аврора собирала свои кольца, намеренно игнорируя множество взглядов, обращенных на нее. Эдвард Джонсон окаменел, сознавая, что переживает крушение главной мечты, оставшейся в его жизни.

– Аврора, я ничего не сделал, ничего…

– Почему же, Эдвард? – спросила Аврора. Она посмотрелась в зеркало и повернулась к нему.

– Ни одна из них не согласилась, – просто объяснил он. – Я просто не знаю, как мне разговаривать, когда ты рядом, – добавил он. – Мне кажется, ты как-то влияешь на меня, что мой мозг отказывает.

Аврора встала, еще раз взглянула на метрдотеля, ответившего ей рассерженным взглядом, а затем на то, что оставалось от ее спутника, вице-президента банка.

– Что ж, мне исключительно повезло, что я оказываю на тебя такое воздействие, Эдвард. Иначе не знаю, сколько времени мне бы понадобилось, чтобы выяснить правду о тебе. Эти девушки, которых ты совращал, ровесницы моей дочери или моложе ее. И прошу тебя покончить с печеньем немедленно.

В первый момент Эдвард Джонсон не мог вспомнить, что такое печенье. Случившееся поразило его своей жестокостью. Он планировал необычайно приятный ланч, и вдруг оказалось, что его отношения с Авророй Гринуэй прерываются, прямо здесь, за одним из лучших столиков лучшего французского ресторана в Хьюстоне. Он надел свой самый красивый костюм и надеялся, наконец, произвести на Аврору впечатление. Он отчаянно пытался выдумать какой-нибудь способ спасти положение.

– Я вдовец. Тебе этого не понять.

– Я сама вдова, – уходя, напомнила Аврора.

4

Аврора вернулась домой голодная. Рози, не знавшая усталости, закончила уборку в доме и теперь поливала дорожку к дому и траву. День был жаркий, в такую погоду запах мокрого бетона и мокрой травы бывает приятным. Остановив «кадиллак», Аврора осталась сидеть в нем, молча и не двигаясь. Закончив с поливом, Рози подошла к машине.

– Зачем вы здесь сидите? – спросила она.

– Не приставай ко мне хоть сейчас, – попросила Аврора.

– Должно быть, что-то пошло не так, – заметила Рози. Она обошла машину и уселась на переднее сиденье, настроенная посидеть несколько минут с хозяйкой.

– Да, ты исключительно чувствительна.

– Он что, сбежал с двенадцатилеткой или что-то в этом роде?

– Думаю, что была бы только рада, – сказала Аврора. – Он же меня так боялся, что не решался в глаза посмотреть.

– Что вы сделали ему назло? – полюбопытствовала Рози. Ей не хватало грамотности, чтобы получать удовольствие от чтения Исповедей и приходилось довольствоваться переживаниями о случившемся с Авророй.

– Совсем немного. Я просто перевернула блюдо с очень хорошей рыбой, но на это рассердился метрдотель, так что Эдвард легко отделался.

– Сомневаюсь, – заметила Рози. Аврора вздохнула.

– Он так извинялся, что у меня вся злость пропала. Так что их осталось у меня всего трое.

– Это много, – сказала Рози. – Мне и одного мужика с подвешенным языком было бы достаточно.

– Да, но твой-то не умер. Если бы Бог когда-нибудь призвал к себе Ройса, ты оказалась бы в том же положении, что и я.

– У Бога таких, как Ройс, миллионы, – замечание Рози прозвучало не романтично.

Они вдвоем молча сидели в тишине и покое несколько минут. Подумав, Аврора пришла к выводу, что разрыв с Эдвардом Джонсоном вызывал у нее чувство облегчения. А печенье было слишком калорийным.

– Если вы хотите, чтобы я вам сегодня вымыла машину, лучше вылезайте, – нарушила молчание Рози. – После трех часов я мыть не буду.

– Да ладно, ладно. Я тебя и не просила мыть. Поступай как знаешь. Как всегда. Пойду в дом и посмотрю, что из моего имущества ты растеряла и попрятала.

– Ничто так не портит мебель, как стояние на одном месте, – Рози встала на свою защиту. – Это всем известно, и вы должны знать.

– Всем известно, что из-за тебя я лишилась большей части вещей, с которыми я начинала жить в этом доме. Надеюсь, ты мне оставила хоть немного супа. Ему даже не хватило сил заставить меня остаться и поесть.

Она сняла защитные очки и посмотрела на Рози. Разрыв с Эдвардом Джонсоном не был большой потерей, но несмотря на то, что в воздухе витали приятные запахи весны, она чувствовала легкую грусть. Пока она сидела, она позволила себе задуматься, какой был в этом смысл – подобные промахи она допускала не часто.

– Бедняжка, – сказала Рози. Ничто в ней не вызывало такого сочувствия, как расставание Авроры с ее ухажером. Это заставляло ее подумать обо всех ухажерах, которых она сама могла бы потерять, если бы не было Ройса. Она пригорюнилась при мысли о несправедливостях, от которых она страдала бы. Кроме того, Аврору было проще любить, когда она грустила. Как только ее настроение улучшилось, появилась неприязнь.

Едва она высказала сочувствие, как Аврора вновь сделалась неприятной.

– Не называй меня бедняжкой, – одернула она, оглядывая Рози критическим взглядом. – Из нас обеих ты весишь шестнадцать фунтов. Я докажу тебе, что нахожусь в прекрасном физическом и умственном состоянии, и нечего меня жалеть. При том количестве сигарет, которое ты выкуриваешь, будет счастьем, если ты протянешь еще пять лет, а твой муж тоже не такой счастливый. Он выглядит угрюмым всякий раз, когда я его вижу, а видимся мы каждый день. Он что, никогда не бывает счастливым?

– При чем здесь счастье? – с жаром спросила Рози. – Не знаю, почему Ройс Данлап должен быть счастлив.

– Ты говоришь ужасные вещи. Какая же ты жена?

– Разумная. Ройс должен платить по счетам, заботиться обо мне и о детях. Ему приходится целыми днями крутить баранку и у него нет времени на развлечения. Кроме того, единственное, чего он хочет, это завести шашни с вами. А вы знаете, что я об этом думаю.

Аврора улыбнулась.

– Ты что, все еще ревнуешь?

– Вы меня знаете, – пригрозила Рози. – Я ничего не спущу.

– Я думаю, ужасно быть такой, – протянула Аврора, постукивая ногтем по рулю. – Чем легче человек воспринимает жизнь, тем спокойнее ему живется. Во всяком случае насчет меня ты, наверное, ошибаешься. Я сомневаюсь, что Ройс воспринимает меня как мужчина, в моем-то возрасте.

– Если вы так действительно думаете, то вообще ничего не понимаете, – заявила Рози. Открыв отделение для перчаток, она стала извлекать его содержимое. Аврора с интересом наблюдала за ней. Она редко вспоминала, что у нее в машине есть отделение для перчаток, и это было для нее открытием. Появились пара сандалий, янтарное ожерелье, которое она разыскивала несколько месяцев.

– Вот оно. Надо же, где нашлось.

– Вы ничего не понимаете, если считаете, что он на вас не пялится, – повторила Рози. Она выгребла пригоршню бижутерии и несколько налоговых квитанций.

– Ах, мы уже об этом говорили, – она бросила на Рози взгляд, в котором сквозило равнодушие к обсуждаемой теме.

– Не всегда легко понять, когда на тебя смотрят как на женщину, – добавила она. – Мне кажется, я перестала это замечать. Если ты так волнуешься, можешь не пускать его в мою кухню.

– Нет, тогда он с какой-нибудь шлюхой свяжется, – возразила Рози. – В этих барах, куда он доставляет продукты, полно шлюх. Тогда уж не известно, что случится.

Аврора открыла свою дверцу.

– Кто знает, что может случиться, – заметила она. – Я, пожалуй, пойду в дом.

– Суп – на плите, – сказала Рози. – Я коплю «зелененькие», когда это удается. Хочу открыть такой, знаете, домашний косметический салон. Может, мне бы надо стать косметичкой.

– Кем угодно, только подальше от меня, – сказала Аврора. Прежде чем выйти из машины, она сняла туфли и чулки. Ярко-зеленая трава на лужайке была мягкая и влажная, и она с удовольствием, не торопясь, пошла к дому. Босиком она всегда чувствовала себя как-то уютнее. Казалось, что ступив босиком на землю, она ощущает дополнительную энергию и силы. Время от времени ей приходилось бороться с желанием выбросить все свои туфли и начать уход от принятой жизни. Это был один из самых сильных порывов из числа тех, что не подобают леди. Она так и не решилась никогда воплотить его в жизнь, но при случае была не прочь выбросить пять-шесть пар туфель, если ей казалось, что Рози это не заметит. Всю жизнь она искала туфли, которые бы ей понравились, но в действительности таких не было в природе. Ей казалось, что только посещение концертов могло оправдать ношение обуви. Во время концерта, если музыка была действительно хороша, туфли переставали для нее существовать; совсем другое дело – вечеринки. Какой бы ни был их тон, она чувствовала себя хорошо только, когда возвращалась домой, где вновь ступала босыми ногами на деревянный пол или на плитку во внутреннем дворике или на ворсистый ковер в своей спальне.

Помедлив на лужайке, она почувствовала себя лучше, и подойдя к порогу, оглянулась на Рози – чертовски энергичную. Она уже принесла губку и ведерко с раствором и успела покрыть пеной половину «кадиллака». Аврора зашла в дом, и налив себе большую миску супа и взяв кусок аппетитного хлеба, купленного поблизости в аргентинской пекарне, вновь вышла и уселась на ступенях, в то время как Рози натирала хромированную поверхность.

– От такой работы на солнце тебя удар хватит, – крикнула она, но Рози, пренебрегая ответом, продолжала протирать замшей, радуясь работе. Она как раз закончила начищать хромированную поверхность, когда подъехал Ройс Данлап на своем голубом грузовичке, чтобы отвезти ее домой.

 

ГЛАВА IV

1

За свою жизнь в Хьюстоне Эмма кое-что узнала о жаре. Жара помогала ничего не делать, а бездействие, случалось, помогало жить. Когда ей было совершенно нечем заняться, она научилась ничего не делать. Ни ее мать, ни Флэп не одобрили бы такого подхода к жизни; но когда ее охватывало ощущение бесцельности существования, их не было поблизости, так что их мнение было бесполезно. Сняв с себя почти всю одежду, она уселась на постель и стала пристально смотреть на комод. Она смотрела на него потому, что, как оказалось, он стоял у стены как раз напротив постели. В такие моменты она не читала, хотя часто брала в руки книгу. Она как бы отстранялась, уставившись на комод. Ее покидали ясность мысли и чувства, конкретные потребности и желания. Достаточно было сидеть на постели и смотреть на комод. Конечно, жизнью это не назовешь, но зато это состояние не причиняло боли: ни скуки, ни отчаяния – ни-че-го. Она не старалась как-то сохранять это состояние. Прервать его мог всякий. В то же время она и не пыталась избежать его.

После того, как ушел Флэп, и позвонила ее мать, и она, очистив апельсин, не стала его есть, ей в голову пришло несколько вариантов, которые она могла бы предпринять. Она была дипломированным биологом, и для нее нашлась бы всякая работа в какой-нибудь лаборатории. Она числилась на условиях неполной занятости в одной зоологической лаборатории и всегда ходила туда готовить препараты, когда хотела пообщаться с людьми. Людей для общения в любой лаборатории всегда хватает. Дома же ее удерживала просто привязанность к своему жилищу. Возможно, в этом отношении она шла по стопам своей матери, перед которой также открывалось множество путей, но она редко вступала хоть на какой-нибудь из них. Обе они были домоседками, правда, ее мать имела для этого веские основания: ее дом был одним из самых милых мест во всем Хьюстоне. Как только они переехали сюда из Нью-Хейвена, она сразу же решила, что испанский колониальный стиль – самое подходящее архитектурное решение для Юго-Запада и заставила мужа купить очаровательный дом в колониальном стиле на весьма старой, весьма немодной улочке в Ривер Оукс, длиной всего в один квартал. Это был дом, полный пространства и воздуха, с толстыми стенами и закругленными сверху дверными проемами, с маленьким внутренним двориком. Позади дома располагался большой, полный зелени двор, упиравшийся в густо поросшую деревьями лощину. Деревья, выстроившиеся вдоль лощины, были безмерно высокими. Чтобы дом неизменно оставался белым, Аврора каждые несколько лет нанимала людей красить его. Она так и не установила кондиционеры во всех помещениях дома, лишь после долгих споров они появились в кабинете ее мужа, да во флигельке для гостей, расположенном на заднем дворе, где провел последние годы своей жизни и умер отец Авроры, Эдвард Старретт, Аврора так любила свой дом, что редко покидала его, и Эмма могла это понять. Ее собственное неухоженное жилище по соседству с гаражом едва ли было столь же уютным, но там вполне можно было пребывать в состоянии бездействия, и именно этим она занялась после того, как Флэп уехал со своим папочкой.

Сначала она вымыла голову, а потом уселась на постель спиной к открытому окну, чтобы высушить волосы сухим хьюстонским воздухом.

Накануне ночью Эмма обольстила своего старого друга писателя Денни Дека. Как только Денни ушел и у нее появилось время все обдумать, ей захотелось обвинить в случившемся Флэпа, но она сказала себе, что его вина состоит лишь в том, что он не оказался поблизости, чтобы остановить ее.

Это была та ночь, к которой ей предстояло мысленно возвращаться всю свою жизнь; когда прошли годы, и она уже жила в Де-Мойне, штат Айова, она смогла для собственного оправдания более отчетливо сформулировать виновность Флэпа. Он ничего ей искренне не сказал, уезжая с отцом. Если бы он что-то честно сказал, она хранила бы верность его честности и искренности, и это удержало бы ее от обольщения. Правда, к тому времени, когда она пришла к этому заключению, появились вещи поважнее, чем недоразумение десятилетней давности.

Эмма долго читала газету, когда наконец появился Денни. Он пришел во второй половине дня и казался угнетенным: жена оставила его несколько месяцев назад, и он ее искал, потому что у них должен был родиться ребенок. Кроме того, сегодня вечером у него творческий вечер с раздачей автографов и он только что приехал из Калифорнии, практически нигде не останавливаясь, так что совсем измотался и находился на пределе. Поскольку Денни всегда жил на пределе, Эмма оставила его слова без внимания. Периодически Денни Деку удавалось убедить себя, что он потерпел полное и окончательное поражение, но Эмму это никогда не беспокоило. Ей было известно, что стоило появиться красивой или приветливой женщине, и его настроение тут же переменится; поэтому она не позволила портить себе день разговорами о пределах его возможностей.

Поскольку Эмма зависла в бездействии на большую часть дня, она хоть не закончила утреннюю газету, но успела разделаться с объявлениями «требуются» и почти уже добралась до первой страницы. Флэп ненавидел, когда газеты читают в такой последовательности, так что лучше было приниматься за новости без него. Она подошла к третьей странице, и как раз погрузилась в историю о богатом коллекционере оружия, застреленном собственной женой из своего же пистолета, когда подкатила старая машина Денни. Скрип тормозов лишь заставил ее читать быстрее. Богатый коллекционер был убит за то, что в припадке гнева выбросил любимые серьги жены в мусор и перетер их в измельчителе. Почему-то от этой истории Эмма остро почувствовала, что это дежавю. Одно и то же, казалось, повторялось снова и снова. Вроде бы она всегда читала о каком-нибудь безумном убийстве в Хьюстоне, когда приезжал Денни. Поджидая Денни, пока он подходил к дому, она пару раз сказала «Привет» в зеркало, чтобы убедиться в его звучании.

В этот вечер была ужасная гроза, так что дорожка перед домом и деревянные ступени были все еще мокрые. Потом она помнила только запах мокрой древесины и еще несколько вещей. Во второй раз они занялись любовью наутро, в семь тридцать, и от мысли, что вот-вот зазвонит телефон, она не могла сосредоточиться. Как раз в этот час ей обычно звонила мать. За окном моросил дождь, Эмма торопилась, но телефон не позвонил. Они заснули под дождь, загораживавший их, как занавес; и сон принес отдых, хотя продлился всего полчаса.

Когда она проснулась, Денни сидел на постели, наблюдая как на заднем дворе падают дождевые капли. – Я смотрю, ты все еще держишь колибри, – заметил он, – вон стоит кормушка.

– Ага. Я кормлю их, – подтвердила Эмма. – Ты слишком худой.

– Это потому, что я на пределе, – с горечью согласился он, прекрасно зная, как легкомысленно Эмма относится к его отчаянию.

Эмма вздохнула. Он явился в таком виде, перепачканный и безнадежно измотанный. Тесть его побил. Костюм выглядел так, словно он продирался в нем через болото, – и ему было запрещено встречаться со своей только что родившейся дочерью – навсегда. Кроме того, одно ухо кровоточило. Когда она делала Денни примочку, ей пришло в голову поцеловать его. В результате Эмма всю ночь вздрагивала от страха и вскакивала, чтобы посмотреть, не подъехал ли к дому Сесил. Вообще-то, во всем был виноват Флэп, от которого она научилась, что секс должен следовать за поцелуями максимум с двухминутным отрывом.

– Ну вот, теперь мы оба на пределе, – подвела она итог. – Я, должно быть, теряю рассудок. Я хотела только поцеловать тебя по-матерински.

– Вероятно, тебя раздела твоя материнская натура, – ухмыльнулся Денни. – А на самом деле ты хотела освободить меня от этого промокшего костюма. И незаметно совершила смертный грех.

Когда Эмма села на постели, он потянулся к ней и потерся своей щекой об ее, – и это было приятно. Он и прошлой ночью так сделал. С этого беда практически и началась. Потом, выглянув в окно на дождевую завесу, он стал развивать свою новейшую теорию, сводившуюся к тому, что любовь – радикальна, в то время, как в сексе есть нечто консервативное. Эмма ласкалась к нему, ей было так уютно, что она не могла воспринять значение его слов, а только радовалась, что он опять производит впечатление подающего надежды молодого человека, а не убитого жизнью бедолаги.

– Радикальные действия производит сердце, – сказал он. – Теперь я, может быть, способен лучше писать. Мне есть что забывать.

Эмма провела пальцами по гладким мускулам его руки.

– Почему у мужчины эта часть самая гладкая? – спросила она. – Именно это место?

За завтраком они сидели у стола бок о бок, и разговаривая, держались за руки. В том, что касалось жены и дочери, Денни, казалось, наткнулся на непроницаемую стену. Родители жены были готовы посадить его под арест, если он попытается встретиться со своей семьей. При мысли о том, как люди проживают свою жизнь, Эмму охватила легкая меланхолия, кроме того, у нее снова появилось сильное ощущение тревоги, свойственной ей как жене – от ожидания, что Сесил может подъехать в любую секунду.

– Я ухожу, пока ты не взорвалась от нервозности, – сразу же сказал Денни. – Ты себя чувствуешь очень виноватой?

– Не очень, – ответила Эмма. – У меня для этого слишком плохой характер.

Его машина была битком набита, но он все-таки нашел для нее экземпляр своего романа. – Разве эти бутылки не гремят во время езды? – полюбопытствовала она. На заднем сиденье лежало двадцать или тридцать пустых бутылок из-под виски. Денни задумался, что бы написать ей на книге, и не ответил. Эмма знала, что в жизни едва ли ей встретится человек, с которым у нее будет столько общего – сидя за столом, они так хорошо понимали друг друга. Из всех людей лишь он никогда не менял о ней своего мнения.

– Лучше мне ничего не сделать, – напряженно произнес он, протягивая ей книгу. Она называлась «Трава в смятении».

– Пожалуйста, подожди немного с женитьбой, – попросила Эмма. Судя по его лицу, она заключила, что он готов жениться завтра-послезавтра, если подвернется кто-то, кто на него клюнет.

– Ты хочешь сказать, пока я не поумнею? – улыбнулся Денни. Волосы у него отросли совсем длинные.

Эмма не могла этого вынести. Ее мать была права. Он должен был принадлежать ей. Она повернулась, чувствуя, что должна уйти.

– Ах Денни, – вздохнула она. – Кого это волнует?

2

Когда он отъехал, Эмма вошла в дом и убрала все следы его пребывания, даже выбросила мусор. Потом она с большим облегчением подумала, что приключение сошло ей с рук, и расслабилась, даже задремала у себя на ступенях. Утренние облака разошлись, и она загорела. Эмма решила сказать, что книга ей прислана по почте. Если бы Флэп поймал ее, ей пришлось бы дать ему объяснения, но раз он ее не поймал, то она не была уверена, что ему надо что-нибудь объяснять. Они с Денни были пойманы, точнее, они поймали друг друга: сознание отсутствия тех чувств, которые она могла испытывать только с ним, было достойным наказанием за ее преступление.

Как только Денни уехал, она прекратила ждать Флэпа. Если ему не хватило интуиции приехать домой, чтобы помешать ей согрешить, едва ли он приедет, чтобы ей было не скучно одной. Рыба, вероятно, клевала. Она нанесла немного крема на щеки, покрывшиеся загаром, и снова взялась за газету, чтобы прочитать продолжение истории о мужчине, уничтожившем серьги своей жены. Когда она читала, зазвонил телефон.

– Ну, надеюсь, у тебя сегодня настроение получше вчерашнего, – сказала ее мать.

– Не знаю, может да, а может – нет. Надо еще посмотреть, как будут развиваться события. А ты как?

– Огорчена. Кроме того, подверглась приставаниям. Предварительно приглашаю тебя и Томаса на обед. Я тебе не звонила сегодня утром, потому что позволила Генералу вывести меня на завтрак. Он доставил мне столько неудобств, что лучше было не ходить. Надеюсь, ты не слишком разленилась.

Эмма припомнила, как она ждала ее звонка, пытаясь одновременно настроиться на Денни.

– Если кто-то просыпается попозднее, это не значит, что он ленится.

– А меня охватила лень оттого, как этот человек ест яйца, – заметила Аврора. – Я думаю, он их ест правильно, по-военному. Не знаю. Вы вдвоем придете ко мне в семь?

– Нет, – ответила Эмма.

– Господи. Ты что, хочешь вредничать второй день подряд? Зачем ты вредничаешь, когда я встревожена?

– Мама, ты как всегда делаешь скоропалительные выводы, – возразила Эмма. – Я рада прийти в семь, но так случилось, что Флэп ушел.

– Он тебя бросил?

– Не принимай желаемое за действительное. Я думаю, он меня не бросит, пока не посмотрит, какой ребенок у меня родится. Они с отцом на рыбалке. Купили новую лодку.

– А, ерунда. Если бы этот парень сам родился рыбой, он избавил бы всех нас от лишней заботы. Я с каждой минутой раздражаюсь все больше.

– А с кем у тебя свидание? – спросила Эмма.

– А, с Альберто, – рассеянно ответила Аврора. – Я считаю, что задолжала ему ужин. В последнее время он меня очень баловал концертами.

– Прекрасно, я обожаю Альберто!

– Ладно, нечего петь ему дифирамбы. Он и сам поет весьма громко, как ты знаешь. Кстати, сегодня вечером ему запрещено петь, так что и не проси. Кроме того, ему запрещено упоминать Геную, так что ты тоже о ней не говори.

– Держишь его на коротком поводке, на строгом ошейнике? Почему нельзя упоминать Геную?

– Потому что он слишком скучен, когда касается этого предмета. Он считает, что если там родился, то это дает ему право описывать каждый камушек на генуэзских мостовых. Я уже слышала, как он описывал все эти камушки, и это было совершенно излишне. Я была в этой Генуе, один к одному Балтимор.

– Ты знаешь, меня осенила блестящая идея, – добавила она. – Раз твой друг Дэниел в городе, ты должна привести его с собой. Молодой писатель очень подойдет на роль четвертого гостя. Мне не терпится посмотреть, стал ли он хоть чуть-чуть получше одеваться?

– Нет, Флэп не захочет, чтобы я взяла его с собой, даже если мне удастся его разыскать. Мне кажется, он ревнует меня к Денни.

– Дорогая, это только его проблема. Не обращай внимания. Я твоя мать, и будет вполне прилично, если в отсутствие мужа тебя будет сопровождать друг. В цивилизованном обществе отсутствие мужа допускается.

– Мне кажется, на моего цивилизованное общество не производит никакого впечатления. – Неожиданная ирония, окрасившая положение, прибавила ей смелости.

– А тебе правда кажется, что это хорошая мысль? – спросила она. – Я хочу сказать, вообще. Чтобы замужних дам сопровождали мужчины, не их мужья? Разве это иногда не вызывает осложнений?

Аврора фыркнула.

– Естественно. Это чревато недоразумениями. Не понимаю, почему у меня самой не возникало проблем, если учесть мою активность и нежелание твоего отца сопровождать меня в гости. Ты со своими вопросами отнимаешь у меня слишком много времени. Можно сказать, что проблем множество, а хорошие вечеринки – редкость. Я буду ждать вас с Дэниелом в семь часов, надеюсь, что вы оба будете сверкать остроумием.

– Уймись. Я не знаю, где он, и не уверена, что смогу его найти.

– Ах, Эмма. Прекрати. Я случайно проезжала сегодня утром по твоей улице и заметила, что его машина исключительно дискредитирующего вида стояла перед твоим домом. Его автомобиль ни с чьим не перепутаешь. Так что достань его из той кладовки, куда запрятала, отмой как можно лучше и тащи сюда. Не задерживай меня по пустякам, мне готовить надо.

Эмма забеспокоилась. В итоге это ей с рук не сошло. Положение изменилось, хуже – стало неопределенным. Она почувствовала нарастающую враждебность, но постаралась проглотить ее. Надо же было выяснить, какую игру затевает ее мать.

– Трепло, – выпалила она, не сдержавшись. – Жаль, что я живу с тобой в одном городе. Мне нужна личная свобода. И я не могу прийти с Денни. Насколько мне известно, он уехал из города.

– Хм-хм. Мне кажется, он должен бы сообщать тебе о своих передвижениях, раз уж собрался поставить под угрозу твою репутацию. Я не питаю уважения к субъектам, которых нет, когда они нужны. Твой отец всегда оказывался поблизости, когда был мне нужен, правда, когда я в нем не нуждалась, он тоже был рядом. Придется мне, пожалуй, разрешить Альберто прийти с его немыслимым сынком.

– Мне не нравится, что ты ездишь по моей улице, – сказала Эмма, вешая трубку.

 

ГЛАВА V

1

К тому времени, как приехала Эмма, Аврора все переделала и за неимением других занятий, кроме завершения своего туалета, почувствовала упадок настроения; это ощущение особенно часто возникало у нее в ожидании гостей. Стоя у себя в спальне, она разглядывала Ренуара. Это была небольшая картина раннего Ренуара, но она была превосходна: маленький холст, писанный маслом, изображал двух молодых веселых женщин в желтых шляпах среди тюльпанов. Мать Авроры, Амелия Старретт, чьи ренуаровы зеленые глаза были несколько неуместны в Бостоне, приобрела эту картину в Париже, когда сама была молодой женщиной, а Пьер Огюст Ренуар был совсем не известен. Аврора была уверена, что эта картина доминировала в жизни ее матери, и в ее собственной, и надеялась, что она сыграет ту же роль в жизни Эммы. Она не поддавалась ни на какие уговоры, когда ее просили повесить картину на видном месте. Самые достойные допускались к ней в спальню и могли увидеть холст, но ее спальня была единственным местом, где должна была находиться эта картина. Женщины были в голубых платьях, а общую гамму холста составляли голубой, желтый, зеленый и розовый тона. И по прошествии тридцати лет слезы иногда наворачивались ей на глаза, когда она смотрела на эту картину слишком долго; они навернулись бы и в этот вечер, если бы дочь не появилась в дверях спальни именно в тот момент.

– А, шпионка, ты здесь, – сказала Эмма. Она решила, что лучше всего сразу же перейти в наступление, это было проще всего, потому что ее все еще переполняла враждебность. Ее мать была одета в одно из своих многочисленных длинных платьев, на этот раз розовое, перехваченное крученым поясом, который она нашла где-то в Мехико. В руке она держала необычное ожерелье африканского происхождения из серебра с янтарем, которое, как раньше было сказано Эмме, было потеряно.

– А, так ты нашла свое янтарное ожерелье. Какое красивое! Может, подаришь мне, пока снова не потеряла?

Аврора оглядела свою дочь, которая на этот раз была одета вполне прилично, в красивое желтое платье.

– Может быть, и подарю, когда ты до него дорастешь. А я смотрела на Ренуара, – добавила она.

– Красиво, – протянула Эмма, сама им залюбовавшись.

– Еще бы. Пожалуй, я бы предпочла смотреть на Ренуара, чем разговаривать с Альберто. По твоей милости я была вынуждена пригласить его сына. Так что, вероятно, Генуи нам сегодня достанется в избытке, ничего не поделаешь.

– Зачем ты с ним встречаешься, если он тебе не нравится? – полюбопытствовала Эмма, следуя за матерью, выплывшей на верхнюю площадку внутреннего дворика. – Этого я в тебе никогда не пойму. Почему ты видишься со всеми этими людьми, если их не любишь?

– К счастью для тебя, ты слишком молода, чтобы это понять, – ответила Аврора. – Я чем-то должна себя занять, иначе старость наступит завтра же.

Опершись о балкон, Аврора стояла вместе с дочерью, глядя, как луна поднимается над вязами, над кипарисом, который она любила больше всех деревьев на свете, над высокой стеной сосен, которые окружали задний двор.

– А кроме того, я их люблю, – задумчиво продолжала она. – Они в большинстве своем очаровательные мужчины. Но мне, видимо, суждено встречать людей, в которых шарма или слишком мало, или чересчур много. Слишком мало у меня уже было, а теперь я не могу найти, где его будет больше. А ты явно удовлетворилась вариантом, где о шарме и говорить не приходится.

– Ненавижу этот шарм, – сразу же заявила Эмма.

– Да, до моего ожерелья тебе еще надо созреть, – сказала Аврора, надевая его на шею. – Помоги мне, пожалуйста, застегнуть.

Еще минуту она в задумчивости смотрела на луну. Эмма часто наблюдала у нее такое задумчиво-спокойное выражение лица, обычно перед приходом гостей. Словно ее мать ненадолго зависала в бездействии, чтобы потом проявить еще большую энергию.

– Кроме того, вполне логично, что я предпочитаю Ренуара данному мужчине. Ренуар – прекрасный. Мало что может с ним сравниться.

– Я люблю его, но Клее мне все-таки нравится гораздо больше, – заметила Эмма.

Это была другая прекрасная картина ее бабушки, купленная ею уже в очень пожилом возрасте. Ее мать никогда не любила эту картину, хотя и не возражала, чтобы она висела у нее в гостиной. Видимо, это был последний предмет многочисленных разногласий между Авророй и Амелией Старретт, потому что та покупала картину, когда она уже стоила недешево. Аврора не хотела, чтобы мать тратила большие деньги на картину, которая, как ей казалось, того не стоила, и тот факт, что со времени покупки она многократно увеличилась в цене, не развеял ее неприязни. Это была поразительная, смелая композиция нескольких линий, одни серые, другие черные, третьи красные, расположенные под углом друг к другу и не соприкасающиеся. Ее мать отвела для картины место на белой стене рядом с пианино, как казалось Эмме, слишком близко от больших окон. По временам картину заливал такой яркий свет, что она становилась почти невидимой.

– Ну ее-то ты можешь взять, как только обзаведешься приличным жильем, – сказала Аврора. – Я не до такой степени ее не люблю, чтобы сослать в гараж, но когда у тебя будет нормальный дом, ты должна будешь ее забрать. Это была одна из серьезнейших ошибок твоей бабушки, другой ошибкой, разумеется, был твой дед.

– Вот у кого был шарм, который ты так ценишь, – заметила Эмма.

– Да, отец был очарователен, – согласилась Аврора. – Шарма хватало каждому, кто был воспитан на чарльстоне, это я понимаю. Он никогда не повышал на меня голоса, пока не дожил до восьмидесяти лет, но в этом возрасте постарался наверстать упущенное. Последние десять лет своей жизни он только и кричал на меня.

– Почему? – удивилась Эмма.

– Откуда мне знать. Может быть, этим чарльстонщикам шарма отпущено всего на восемьдесят лет.

– Звонят в дверь.

Аврора зашла в спальню и взглянула на часы – старые бронзовые корабельные часы, полученные в наследство от дяди, который бывал в море.

– Это он, – сказала она, – как всегда раньше времени.

– Всего на десять минут.

– Иди впусти его, раз ты его обожаешь, – сказала Аврора. – Я намерена простоять на балконе еще десять минут, как и планировала. Можешь ему сказать, что я разговариваю по телефону.

– По-моему, ты ужасна, – сказала Эмма. – Ты же уже готова.

– Да, но я настроена еще полюбоваться луной. А потом я буду с Альберто как можно любезней. Кроме того, он генуэзец до мозга костей. Ты же читала, какие они расчетливые. Они даже Америку чуть не присвоили. Альберто всегда приходит на десять минут раньше. Он надеется, что я отнесу этот факт на счет его безумной импульсивности – когда-то она действительно была ему свойственна. Пойди впусти его, и пусть он откупорит вино.

2

Когда Эмма открыла дверь, в дом вошла большая часть цветочного магазина, – а с ней два низеньких итальянца, молодой и старый. Безумно импульсивный Альберто ворвался с красными розами, голубыми ирисами, пучком анемонов и апельсиновым деревцем в горшочке. Альфредо, его сын, держал в руках охапку белых лилий, несколько миниатюрных желтых роз и какой-то загадочный букет, напоминавший гирлянду.

– Большой груз, – объявил Альберто, скрежеща зубами под тяжестью апельсинового деревца. – Ох, и цветов я ей сегодня принес.

Альберто и его сын Альфредо, оба ростом лишь на дюйм повыше Рози, вошли в гостиную и стали раскладывать цветы на ковре. Как только Альберто избавился от апельсина, он повернулся, быстрыми шагами подошел к Эмме, протягивая обе руки. Глаза его сияли, а улыбка казалась одухотворенной.

– Ах, Эмма, Эмма, Эмма. Альфредо, подойди и поцелуй ее. Только посмотри на нее – великолепное желтое платье, великолепные волосы, а какие глаза! Когда у тебя будет ребеночек, милая? Я тебя люблю.

Он крепко сжал ее в объятьях и громко поцеловал в обе щеки, в довершение похлопал по спине, и потом его итальянская шумливость внезапно прошла, словно энергии ему хватило только на пять секунд.

Девятнадцатилетний Альфредо с круглыми щеками и глазами навыкате принялся за свою порцию поцелуев, но отец вдруг твердой рукой отстранил его.

– Зачем ты себе льстишь? Она вовсе не хочет тебя целовать. Я хотел тебя подразнить. Пойди и сделай нам несколько Кровавых Мери; если нам не подфартит, они придутся очень кстати.

– Вы в последнее время не приходили в магазин, – сказал Альфредо, пожирая Эмму своими выпученными глазами. Он начинал постигать семейный бизнес – торговлю музыкальными инструментами – с самых азов. Азы приходились на отдел губных гармошек, и Альфредо говорил о них при малейшем удобном случае.

– К чему этот разговор? – вмешался Альберто, – ей не нужна гармошка.

– На ней может научиться играть кто угодно. Альфредо повторял эту фразу раз по восемьдесят на дню. Обняв Альберто, Эмма повела его на кухню, чтобы найти вазы и открыть вино. Проходя мимо лестницы, он устремил кверху алчущий взор. С тех пор, как он допускался наверх, прошло много лет, если не считать того, что однажды ему было разрешено подняться, чтобы бросить беглый взгляд на Ренуара, но дарованное время он употребил, главным образом, на созерцание кровати, вызвав немалое раздражение Авроры. Когда-то между ними все было по-другому, и Альберто никак не мог это забыть, хотя с тех пор у него было две жены. В отношениях с ними хорошо зарекомендовал себя прямолинейный подход, но с Авророй ему уже не удавалось прямолинейно подойти к такому прямолинейному подходу. Даже в своих фантазиях он не мог приблизиться к верхним подступам в ее доме, и все, что он воображал, всегда происходило в гостиной.

– Эмма, она меня сегодня примет? – спросил он. – Я достаточно наряден? Она сегодня в хорошем настроении? Я думаю, ей понравятся мои цветы, по крайней мере, я на это надеюсь, но мне кажется, что я зря взял с собой Альфредо. Я стараюсь не давать ему говорить о гармошках, но что я могу сделать? Он молод и ничего больше не знает, так о чем же ему говорить?

– Ах, не беспокойся, я о тебе позабочусь, – пообещала Эмма.

Когда ей было четырнадцать лет, Альберто занимался с ней постановкой голоса. В свое время он был популярным тенором и выступал во всех престижных оперных театрах мира, но из-за раннего инфаркта или инсульта оставил свою карьеру и занялся музыкально-инструментальным бизнесом. У ее матери его участь была решена, он не имел шансов, но не сдавался, отчасти поэтому Эмма любила его. Никакая галантность не трогала ее так, как эта. Он уже успел сильно помяться. Костюм его был мешковат и слишком плотен для жаркого вечера, галстук завязан неуклюже, и грязь из горшка с апельсином запачкала манжет. Но хуже всего было то, что на манжетах были неподходящие запонки.

– Альберто, ну почему ты такой дурак? Ты же знаешь, как мама тиранит людей. Почему ты не найдешь какую-нибудь милую женщину? Я не могу все время сидеть здесь, чтобы тебя защищать.

– О, это фантастическая женщина. Лучшая в моей жизни. Теперь ты моя союзница, и может быть, вместе мы добудем ее для меня.

Вдруг из гостиной донесся звук губной гармошки, на которой играли в полную силу. Альберто мгновенно ожил и швырнул штопор в раковину.

– Идиот, предатель, – закричал он. – Это последняя капля. Он меня погубил. У меня волосы от этого дыбом встают.

– О Господи! – воскликнула Эмма. – Почему ты разрешил ему взять с собой гармошку?

– Нет, ты послушай, послушай! – настаивал Альберто. – Что он играет?

Несколько секунд они слушали.

– Моцарт! – завопил Альберто. – Это последняя капля.

– Он у меня сейчас получит, – добавил он, направляясь к двери, Эмма – за ним.

Сцена, открывшаяся им, была еще более удивительная, чем та, что они ожидали увидеть. Аврора не выглядывала с верхних ступенек лестницы, как они ожидали, они застали ее в гостиной, где она сидела во всем великолепии своего розового платья и янтарного ожерелья, с блестящими роскошными волосами, держа желтые розы в руках и выказывая радостный интерес к Альфредо, расположившемуся на полу в центре гостиной рядом с гирляндой и выдувавшему звуки, принадлежность которых Моцарту мог установить только профессиональный музыкант. Альберто со сжатыми кулаками, уже приготовившийся обрушить их на сына, вынужден был разжать пальцы и выжидать окончания маленького концерта с самым добродетельным видом, на который он только был способен.

Как только Альфредо закончил, Аврора с улыбкой поднялась.

– Спасибо, Альфредо, – сказала она. – Ты меня просто очаровал. Пожалуй, тебе недостает нежности в интонациях, которая должна быть присуща исполнению произведений Моцарта, но ты знаешь не хуже меня, что совершенство не дается легко. Тебе надо продолжать работать.

Мимоходом похлопав его по плечу, она обратилась к его отцу.

– Аль-берто, – как всегда, пропела она. – Гирлянда самая восхитительная, у меня вообще давным-давно не было таких. – Она поцеловала его в обе щеки и, к изумлению Эммы, одарила самой любезной улыбкой.

– Это чудесно, Альберто, – сказала Аврора. – У тебя просто замечательный флорист. Я не знаю, чем заслужила такое множество цветов.

Альберто понемногу приходил в себя от шока, вызванного музыкальным номером. Все еще не в силах поверить, что у этого вечера есть какие-то перспективы, он не мог удержаться от злобных взглядов в сторону Альфредо, что не ускользнуло от внимания Авроры.

– Альберто, перестань пугать парня, – сказала она. – Я бы не сердилась на такого изумительного мальчика, как твой Альфредо, если бы он был моим сыном. Это все мои козни. Он только показал мне свою новую симфоническую гармошку, и через две минуты я хитростью заставила его играть. Надеюсь, что бы позаботишься о его музыкальном образовании, кроме того, я надеюсь, что ты откупорил вино.

– А если ты его не открыл, то, конечно же, из-за Эммы, – добавила она. – Ей были даны исчерпывающие инструкции. – Она кокетливо улыбнулась дочери.

– Да, это я виновата, – подтвердила Эмма. Вечер только начинается, и у Альберто была масса времени набрать штрафные очки.

– Я и рок могу играть, – похвастался Альфредо, из-за чего на носу его отца вздулась вена.

– Нет, ты сыграл достаточно, – запротестовала Аврора. – Твой отец больше не потерпит, чтобы я во второй раз тебя эксплуатировала. Кроме того, я тут приготовила разные пустяки, чтобы мы могли их пожевать, и уверена, что все хотят выпить. Альберто, мне кажется, ты опять нервничаешь. Просто не знаю, что с тобой делать.

Она взяла Альберто за руку и, взглядом показав дочери, что возлагает на нее ответственность за все, что будет происходить дальше в гостиной, танцующей походкой отправилась к внутреннему дворику. Альфредо ступал позади нее, соблюдая самую малую дистанцию, на которую только мог решиться.

3

Альберто пришел как ягненок, и Эмма приготовилась наблюдать, как его заколют и сварят. Но вопреки ожидаемому она увидела, как он превращается, возможно, лишь часа на два, во льва, каким когда-то, наверное, и был. Она знала, что ее мать не лишена обаяния и подозревала в ней некоторое сочувствие, но никак не предполагала, что эти достоинства будут расходоваться на Альберто.

Ужин был замечательный, начиная с грибов, фаршированных паштетом, на смену которым пришел холодный суп с крессом, после чего было подано блюдо из телятины, – Эмма не знала, как оно называется, – в кислом соусе с рататуем, а потом появились сыр, груши и кофе – на этой стадии Альфредо заснул, положив голову на стол, так что они пили бренди без малейшей опасности со стороны его губной гармошки.

Они ужинали во внутреннем дворике и по какому-то волшебству Аврора даже сумела обеспечить минимальный доступ насекомых. Альберто был так вдохновлен столь доброжелательным приемом, что на какое-то время вознесся на вершины своего былого итальянского шарма. Каждые две минуты он вскакивал, чтобы разлить напитки, проходя мимо Авроры, неизменно похлопывал ее по спине, и проглотив три кусочка, переставал есть, чтобы похвалить кушанья. Аврора сносила как комплименты, так и похлопывания, ела собственные блюда со здоровым аппетитом и воздерживалась от каких-либо выпадов, хотя и обратила внимание на манеры Альфредо за столом. Вечер был такой приятный, что Эмма и сама бы блеснула, если бы ей было что сказать.

Потом без очевидных причин, когда они сидели, попивая бренди, Альберто вдруг пал духом. Только что он был в хорошем настроении и вдруг расплакался. Слезы катились у него по щекам, грудная клетка колыхалась, и он горестно покачивал головой из стороны в сторону.

– Такая хорошая, – он указал жестом на остатки еды, – такая красивая, – и он повернулся к Авроре. – Я этого не заслуживаю. Нет, не заслуживаю.

Аврора не удивилась.

– Альберто, ты же не будешь плакать, – сказала она. – Такой удивительный мужчина, нет, я этого не вынесу.

– Ах, нет. Ты меня кормишь этой едой, ты такая милая. И Эмма тоже такая милая. Не знаю… А я-то, старый дурак… Я больше не пою. Продаю контрабасы, электрогитары, гармошки. Разве это жизнь? Мне нечего тебе предложить.

– Альберто, сейчас ты пойдешь со мной в сад, и я прочитаю тебе лекцию, – объявила Аврора, поднимаясь. – Ты знаешь, что я не позволю тебе так расстраиваться.

Она взяла его за руку, заставив встать, и вывела в темноту. Эмма несколько минут оставалась сидеть. Альберто, должно быть, еще больше расклеился, она слышала его громкие всхлипывания и голос матери.

Когда всхлипывания утихли, но Альберто и Аврора не возвращались, Эмма начала убирать со стола. Одно из правил, которого ее мать твердо придерживалась, состояло в том, чтобы не затруднять Рози уборкой после ее вечеринок. Когда Эмма сгребла с тарелок объедки, в кухню заглянула Аврора.

– Спасибо, дорогая, но с этим можно подождать, – сказала она. – Выйди, пожалуйста, попрощаться. Моему другу лучше, но он все еще немножко снятый с креста. Нам лучше проводить их до машины.

Эмма оторвалась от посуды и последовала за матерью. Альберто стоял в гостиной маленький и поблекший, а Альфредо, едва проснувшись, позевывал на переднем крыльце. Аврора определила гирлянду в большую зеленую вазу и поставила ее у камина, а ирисы и анемоны поместила на подоконник.

– Эмма, прости, голубка, я испортил тебе вечер, – начал Альберто, но ее мать подошла к нему, взяла под руку и повела к машине.

– Замолчи, Альберто. Мы достаточно наслушались тебя сегодня вечером. Не знаю, как я засну, ты меня так растрогал. Одного не могу понять, как мужчина с твоим вкусом в отношении цветов может заниматься таким самоуничижением. Но как бы я ни была умна, я вообще не понимаю мужчин.

Все они вышли из дома и постояли немного на лужайке. Альфредо дремал, а Альберто грустно молчал, обнимая Аврору за талию. Дул легкий ветерок, и над головой плыли жидкие облака.

– Люблю ночи в эту пору года, – нарушила молчание Аврора. – Воздух сейчас самый лучший, как по-твоему, а, Альберто? Я всегда считала, что наш воздух такой чистый и теплый благодаря деревьям. Он как будто имеет свою тяжесть. Мне кажется, деревья что-то делают с воздухом.

Она нежно посмотрела на Альберто сверху вниз.

– А какие ночи в Генуе, милый? Ты за весь вечер, кажется, словом не обмолвился о своем родном городе. Боюсь, что ты иногда слишком серьезно воспринимаешь мои маленькие строгости. Не давай мне тебя подавлять, Альберто. Я вижу, это на тебя плохо действует.

– Да, в Генуе я был другим человеком, – начал Альберто. – Мы были там… помнишь?

Кивнув, Аврора посадила его в машину. Альфредо благополучно довели до машины. Это был «линкольн», даже старше «кадиллака» Авроры, след популярности Альберто в бытность его тенором.

– Ну хорошо, дорогой, позвони мне на рассвете, а то я буду беспокоиться, – сказала Аврора, когда Альберто взялся за руль. – Думаю, мы сможем запланировать что-нибудь приятное на следующую неделю. Но мне кажется, милый, ты должен дать Альфредо повышение. Он же тебе родной сын, и уже давно занимается гармошками. Если он разочаруется, то может пойти по следам моей дочери и начнет заводить детей вместе с кем-нибудь, кто тебе придется не по вкусу. Мне кажется, я бы огорчилась, если бы у Альфредо сейчас кто-нибудь родился.

– Может быть, он мог бы продавать гитары, – с сомнением предположил Альберто, глядя на обеих женщин. Он весь собрался, чтобы достойно попрощаться.

– Все было чудесно. Мать чудесная, дочка чудесная, вы так похожи, милые. Я поехал.

И когда машина тронулась, он отнял обе руки от руля, посылая им воздушные поцелуи.

– Ой, Альфредо, – заметила Аврора, – Альфредо запрокинулся, как только «линкольн» тронулся.

Однако машина смогла лишь тронуться: как только Альберто отпустил руль, она въехала в бордюр. Альберто удалось выровнять ее и направить вдоль по дороге, но только после того, как заскрежетали диски.

– Вот видишь, что бывает, – у Авроры свело зубы от мерзкого звука. – Надеюсь, теперь ты не будешь критиковать меня за то, как я паркуюсь. Скорее всего, у него через несколько дней возникнут проблемы с колесами.

Она сбросила босоножки, лишь только гости успели уехать.

– Ты была ужасно мила с Альберто, – заметила Эмма.

– Не знаю, что тут комментировать. Он же мой гость.

– Да, но ты о нем так плохо отзываешься в его отсутствии, – напомнила Эмма.

– Ну, у меня просто такая манера. Думаю, немного сарказма не возбраняется. Твой отец не пытался меня исправлять в этом отношении. В этом недостаток нашей семьи: мужчины никогда не пробовали поправлять женщин, когда это требовалось. Вряд ли Томас будет поправлять тебя.

– Я не склонна к сарказму.

– Да, но ты же молода, – сказала Аврора, входя через переднюю дверь. Она задержалась в гостиной, чтобы полюбоваться цветами.

– У него действительно чудесный вкус на цветы. Это часто бывает у итальянцев. Ты не понимаешь, что многие люди оказываются гораздо приятнее, когда ты разговариваешь с ними, чем существуя абстрактно – в твоих мыслях. Все мы любим посплетничать об отсутствующих. Но это не значит, что мы их не любим.

Вместе они отправились на кухню и быстро привели все в порядок. Затем Эмма взяла большую губку и пошла на внутренний дворик стирать со стола, вскоре за ней показалась Аврора со щеткой для волос и остатками супа. Еще она принесла крошки, предназначенные для птичьей кормушки. Сидя у стола, Эмма наблюдала, как мать, напевая, крошит хлеб.

– Мне кажется, я напеваю Моцарта лучше, чем Альфредо играет его на своей гармонике, – сказала она, возвращаясь к столу. Она села напротив дочери и доела суп до последней капли. Ночь была полна собственных звуков, и мать, и дочь некоторое время молча слушали.

– А с остальными поклонниками ты так же любезна, как с Альберто? – спросила Эмма.

– Ни в коем случае.

– А почему?

– Потому, что они этого не заслуживают, – Аврора начала расчесывать волосы щеткой.

– Ты за него когда-нибудь выйдешь? Аврора покачала головой.

– Нет, об этом не может быть и речи. Нынешний Альберто это лишь фрагмент себя прежнего. Я не уверена, но по-моему лучше бы ему было умереть от инсульта, потому что он лишился своего дара. Я его слышала, когда он переживал свои лучшие дни, он был действительно хорош, первоклассный певец. Он хорошо держится для человека, который потерял лучшее, что у него было. А это говорит о многом.

– Так почему бы тебе не отказать ему? – спросила Эмма.

Аврора продолжала причесываться.

– Нет, это было бы слишком тяжело для Альберто, – сказала она. – Я знала обеих его жен, пустые были, как птичьи гнезда. Ему никогда не удавалось управлять мной, а сейчас и сил для этого не осталось. В любом случае, он воспитан в таких правилах, что ему подходят только покладистые женщины. Я к нему очень привязана, но сомневаюсь, что смогла бы надолго сохранить покладистость.

– А тебе не кажется, что нехорошо водить его за нос?

Аврора улыбнулась дочери, которая задумчиво сидела в своем красивом желтом платье, анализируя ее поведение.

– Твое счастье, что ты напала на меня, когда я добрая, а то я бы тебе показала, как говорить мне такие вещи, – лениво сказала она. – Боюсь, что наши мнения различаются на двадцать пять лет. Альберто не юноша, у которого впереди вся жизнь. Это стареющий мужчина, который тяжело переболел и завтра может умереть. Я много раз ему говорила, что не могу выйти за него. Я не вожу его за нос, я отношусь к нему как можно лучше. Вполне возможно, что он тешит себя несбыточными надеждами, это очень вероятно, но в его возрасте жить несбыточными надеждами лучше, чем не иметь никаких.

– Мне все равно его жалко, – сказала Эмма. – Я не хотела бы любить того, кто мне не достанется.

– Что бы ни думала молодежь, а в этом есть хоть какой-то жизненный стимул. Еще хуже, если тебе достанется супруг, когда окажется, что ты уже не можешь любить, когда все сделано и все сказано.

Эмма на минуту задумалась.

– Интересно, где я окажусь, когда все будет сделано и сказано, – сказала она.

Аврора не ответила – она прислушивалась к ночным звукам. В это время ей уже ничего не хотелось, разве еще ложечку супа, ничего больше не было нужно. Мало что так успокаивало ее, как сознание, что еда хорошо приготовлена и с толком съедена, посуда помыта и в кухне чисто. Когда она бывала в таком настроении, его было трудно испортить. Она взглянула на Эмму и заметила, что та смотрит на нее.

– Ты что?

– Ничего, – сказала Эмма. Ее мать так часто доводила ее до бешенства, что было почти невыносимо думать о ней, как об обычной женщине, не менее, а то и более нормальной, чем сама Эмма. Наблюдая, как Аврора ведет себя с Альберто, Эмма вдруг поняла, что у ее матери есть какая-то жизнь, о которой она, Эмма, почти ничего не знает. Что они делали с Альберто, когда тот был моложе и еще пел? Чем она занималась двадцать четыре года, пока была замужем? Мать с отцом для нее просто были, – как деревья на заднем дворе, – объекты природы, но не любопытства.

– Эмма, ты как будто хитришь, – заметила Аврора. – Так не годится.

– Вовсе нет. Я не знаю, что еще спросить.

– Як твоим услугам, если ты придумаешь, пока я не пошла спать.

– Кажется, меня интересует, что тебе больше всего правилось в папе. Мне пришло в голову, что я даже этого о вас не знаю.

Аврора улыбнулась.

– Он был высокий. Это достоинство не всегда проявлялось, поскольку большую часть своей жизни он просидел в кресле, но когда мне удавалось его поднять на ноги, это его очень украшало.

– Мне кажется, этого маловато для двадцати четырех лет. Если нет, на мой вкус, это противно.

Пожав плечами, Аврора облизала ложку.

– А мне показалось противно, что одна неприличная на вид машина была припаркована сегодня утром на твоей улице. Дэниел обнаружит куда большее изящество манер, если в следующий раз, когда надумает пробраться к тебе на заре, оставит ее на общественной стоянке.

– Мы говорим не об этом, – быстро перебила Эмма. – Это совершенно не относится к делу.

– Относится, если дело во вкусе, – возразила Аврора. – Ты слишком романтична, Эмма, и если не будешь осторожной, то это приведет тебя к неприятностям, а возможно, и разрушит твою жизнь.

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты не стараешься понять. Ты надеешься сохранить самые дорогие тебе понятия, в мои времена их называли иллюзиями, но тебе это не удастся. Во-первых, боюсь, что ты чересчур недооцениваешь внешность. Мне нравилась внешность твоего отца, а поскольку он никогда в жизни не работал достаточно тяжело и не имел особенно сильных переживаний, ему удалось сохранить ее на все двадцать четыре года, что меня радовало, хотя бы каждый раз, когда он вставал. Кроме того, у него были хорошие манеры и мягкий характер, и он никогда не пытался меня побить. Вообще из-за лени он не был склонен к непослушанию, поэтому в основном мы с ним ладили.

– Все, что ты говоришь, очень туманно. В твоем рассказе нет глубины.

– Насколько я помню, мы говорили о долголетии, – Аврора снова улыбнулась. – Мне и в голову не пришло, что речь идет о глубине.

– Да, – сказала Эмма. В ней поднималось тревожное и не совсем приятное чувство, которое часто возникало, когда ее мать начинала ее учить в своей странной манере. В такие минуты ей казалось, что она как бы сокращается в размерах, возвращается в детство. Это было ей неприятно, но к ее неудовольствию, оставалось в этом и что-то приятное. Все-таки мать всегда была рядом, какие бы трудности ни возникали.

– Эмма, ты выражаешься очень небрежно, не заканчиваешь предложения, – попеняла ей Аврора. – В лучшем случае, твою речь можно назвать неопределенной, мне кажется, ты должна стараться говорить законченными фразами. Ты все время говоришь что-нибудь вроде «Да», и не продолжаешь свою мысль. Люди будут думать, что ты страдаешь интеллектуальным вакуумом.

– Иногда страдаю, – призналась Эмма. – А почему я обязана говорить законченными предложениями?

– Потому что только на них сосредоточивается внимание. А неопределенные высказывания пропускаются мимо ушей. Кроме того, потому что ты собираешься стать матерью. Люди, которым не хватает решимости закончить высказывание, едва ли могут набраться ее, чтобы воспитать детей. К счастью, в твоем распоряжении еще несколько месяцев, за которые ты можешь поупражняться.

– Так что мне надо делать? Стоять перед зеркалом и произносить законченные предложения?

– От этого тебя не убудет.

– Я вовсе не собиралась разговаривать о себе. Я бы хотела поговорить о вас с папой.

Аврора несколько раз покачала головой, чтобы размять шею.

– Я совсем не против. Я сегодня необычайно добрая, может быть оттого, что пила свое вино, а не позволила Альберто накачать меня какой-нибудь его дрянью. Может быть как раз от доброты я не уловила смысла твоих вопросов, если они его содержали. А может быть, ты опять же выразилась слишком неопределенно, и я тебя поэтому не поняла.

– Ах, мама. Я хотела знать, что ты по-настоящему чувствовала.

Аврора слегка покачала головой и помахала пустой ложкой. – Милая моя, если говорить иносказательно, то несомненно в этом мире существует множество зданий, которые строили на пустотелых фундаментах.

Как тебе известно, когда я добрая, и воздух обладает приятной тяжестью, я люблю выражаться иносказательно. Многие здания, некоторые из которых даже выше, чем твой отец, готовы обрушиться от нескольких пинков разумной тяжести. Я и сама еще способна давать пинки разумной тяжести, уверяю тебя. Что касается твоего вопроса, к счастью, правильно построенного с точки зрения грамматики, хотя и не обнаруживающего особого блеска по смыслу, могу ответить вполне определенно, должна тебя заверить, что не расстроюсь, если больше не услышу от тебя словосочетание «по-настоящему чувствовала». Она смотрела дочери прямо в глаза.

– О'кей, о'кей, забудь об этом, – сказала Эмма.

– Подожди, я еще не закончила. Может быть, впереди у меня еще остались непокоренные вершины. Насколько мне известно, дорогая, хорошая грамматика обеспечивает лучшее основание для твердого характера, чем, – кавычки, – настоящее чувство, – кавычки закрываются. Не могу поручиться со всей уверенностью, но у меня есть такое подозрение. Если хочешь знать, я также подозреваю, что твоему отцу повезло, что ни один из моих обожателей не обнаружил способности давать пинки. Я всегда считала, что разница в судьбе грешника и невинного происходит от силы соблазна.

– Так что же тогда нужно?

– К моему несчастью, на то, что нужно, трудно набрести.

– Мне кажется, в этом есть какая-то загадка.

– В чем?

– В том, что нужно.

Аврора несколько едко улыбнулась дочери.

– Остается надеяться, что твой блестящий молодой друг окажется тем, что нужно, если ему придется тебя содержать, как он оказался тем, что нужно, когда речь шла о соблазнении.

Вспыхнув, Эмма вскочила.

– Заткнись, – закричала она. – Он уехал. Я не знаю, вернется ли он когда-нибудь. Мне хотелось увидеться с ним всего лишь раз. Он старый друг, что в этом плохого?

– Мне кажется, я не говорила, что в этом есть что-то плохое, – возразила Аврора.

– Ничего и не было. Что ты здесь сидишь со своими законченными предположениями? Я ненавижу хорошую грамматику, а тебя считаю ужасной. Спасибо за обед.

Аврора помахала ложкой, улыбаясь дочери, которая была в ярости.

– Да, благодарю за то, что ты меня навестила, родная. Ты очень удачно выбрала платье.

Несколько секунд они смотрели друг на друга.

– Ну и хорошо, раз ты не желаешь мне помочь… – выпалила Эмма и тут же пожалела о своих словах.

Аврора окинула дочь холодным взглядом.

– Я очень сомневаюсь, что могла бы не прийти тебе на помощь, если бы ты меня попросила. Более вероятно, что ты из упрямства не обратишься ко мне, когда это потребуется. Мне бы хотелось, чтобы ты села на место. Вообще-то я бы не возражала, если бы ты осталась у меня на ночь. Если ты поедешь домой, то наверняка будешь расстраиваться.

– Конечно, буду. Я могу расстраиваться, когда захочу.

– Послушай! – сказала Аврора повелительным тоном.

Эмма прислушалась, но услышала только хлопанье крыльев, доносившееся из птичьего домика.

– Это мои ласточки. Боюсь, что ты их потревожила. Они очень возбудимые.

– Я пошла. Спокойной ночи.

Когда за ней закрылась дверь, Аврора пошла на кухню и помыла суповую миску и ложку. Потом она вернулась во внутренний дворик и прошла на задний двор. Ласточки все шумели в своем домике, а она постояла около них, тихо напевая, как часто делала по ночам. Думая об Эмме, она пришла к выводу, что не хотела бы стать моложе. Если разобраться, то у молодости не так уж много преимуществ. С удовольствием стоя босиком, она прислонилась к птичьему домику, пытаясь сообразить, что могло бы вызвать у нее желание начать жизнь с той ступени, на которой стояла ее дочь. Она ничего не смогла придумать, но вспомнила, что у нее в кровати припрятана пара киножурналов – маленькая награда за вечеринку и исполненный долг перед старинным любовником и добрым другом Альберто. Он когда-то был таким прекрасным певцом. Несомненно, у него было больше оснований для желания вновь помолодеть.

Трава под ногами только начинала напитываться ночной влагой, и луна, недавно так красиво светившая на ее вяз, и ее кипарис, и ее сосны, скрылась за облаками, и свет ее едва пробивался сквозь мглу, которой дыхание залива покрывало Хьюстон почти каждую ночь, словно помогая городу заснуть.

 

ГЛАВА VI

1

– Телефон, – сказала Рози.

Сообщение не удивило Аврору, поскольку упомянутый инструмент находился менее, чем в футе от ее руки. Было около десяти, и она расположилась в залитом солнцем крошечном эркере у себя в спальне; это было едва ли не самое любимое ею место в мире. В ее распоряжении были солнечный свет, окно и множество подушек – для моральной поддержки, совсем не лишней, поскольку она занималась едва ли не самым неприятным делом: оплатой счетов. Ничто не вызывало у нее такого приступа нерешительности как вид счетов; в данный момент более пятидесяти было рассыпано по эркеру. Пока ни один из них не был открыт, тем более оплачен, и Аврора сконцентрировала взгляд на чековой книжке, пытаясь обрести душевное равновесие, прежде чем окунуться в зловещую массу конвертов.

– Я говорю, телефон звонит, – повторила Рози, так как трезвон действительно продолжался.

Аврора не спускала глаз с чековой книжки.

– Как ты любишь говорить, что и так всем известно, – упрекнула она. – Я знаю, что он звонит. Я лишилась разума, а не слуха.

– А может быть, новости вас обрадуют, – бодро предположила Рози.

– Весьма маловероятно, если учесть, в каком я настроении. Скорее, звонит кто-нибудь, кого я слышать не хочу.

– Кто бы это мог быть? – спросила Рози.

– Кто угодно, кому вздумается позвонить мне, когда я этого не желаю. – Аврора сделала гримасу в сторону телефона.

– Возьми трубку. А то он мне мешает сосредоточиться на цифрах.

– Наверняка это Генерал, – заметила Рози. – Только у него хватает наглости дать двадцать пять звонков.

– Хорошо. Давай-ка испытаем его, – предложила Аврора, откладывая чековую книжку. – Интересно, достанет ли ему наглости сделать пятьдесят звонков. Такое количество наглости – признак высокомерия, а уж оно-то мне сейчас нужно меньше всего. Думаешь, он смотрит?

– Ага, – сказала Рози, протирая руки хозяйкиным лосьоном. – Что ему еще делать?

Судьба распорядилась так, что дом Генерала был расположен на той же улице, и окно его спальни выходило прямо на гараж Авроры. Генералу было достаточно воспользоваться биноклем, чтобы определить, стоит ли перед ее домом машина, а бинокль был у него всегда под рукой. Кончины его жены и Редьярда Гринуэя разделял интервал всего в шесть месяцев, и с тех пор и Генерал, и его бинокль сделались постоянными факторами жизни Авроры. Даже работа в палисаднике стала для нее проблемой: ухаживая за своими цветами, она не могла избавиться от мысли, что за ней неотступно следит пара холодных голубых армейских глаз.

Телефон не умолкал.

– Я совершенно уверена, что военная подготовка подавляет тонкие инстинкты. Ты считаешь звонки?

– Он не мой ухажер, – огрызнулась Рози. Она рылась на туалетном столике Авроры, присматривая, что бы ей могло пригодиться.

– Возьми трубку, – взмолилась Аврора. – Меня эти звонки доведут до обморока. И не либеральничай.

– Что не делать? Вы не можете говорить по-человечески?

– Не давай на себя насесть, другими словами, – пояснила Аврора.

Рози сняла трубку, и хриплый мужской голос генерала Гектора Скотта стал немедленно давить на уши обеих женщин. Даже среди подушек Аврора его отчетливо слышала.

– Здрасьте, Генерал, – сказала беспечно Рози. – Что вы делаете в такую рань?

Каждому, кто знал генерала Гектора Скотта, было известно, что он встает в пять утра хоть зимой, хоть летом и пробегает перед завтраком три мили. Его сопровождала пара далматинских догов: Першинг и Маршал Ней, оба, в отличие от Генерала, находились в расцвете лет. У одного человека в его личном составе они вызывали абсолютное отвращение. Этим человеком был слуга Генерала, Эф. Ви., которому приходилось участвовать в утренней пробежке, следуя за бегунами на старом генеральском «пакарде», на случай, если хозяин или один из догов падет замертво прямо на дороге.

Немногим было известно, что фамилия Эф. Ви. была д'Арк. К числу этих немногих относилась и Рози, поскольку он был родом из Боссьер-сити, штат Луизиана, что совсем рядом с ее родным Шривпортом. Иногда, когда ей надоедала работа, Рози проводила прекрасное утро в гараже генерала Скотта, помогая Эф. Ви. ковыряться с «пакардом», который был настолько дряхл и в целом ненадежен, что, как правило, ломался во время трехмильной утренней прогулки. Рози служила Эф. Ви. большим утешением, во-первых, они любили вспоминать добрые старые дни в Боссьер-сити и Шривпорте, во-вторых, она разбиралась в пакардовских двигателях не хуже его. Эф. Ви. был маленький и тщедушный, усы карандашиком и обладал природной меланхолией. Его старинные соседские связи с Рози могли бы перерасти в нечто более серьезное, не будь оба уверены, что, если между ними, – как выражался Эф. Ви., – «что-нибудь случится», тут же ворвется Ройс Данлап с автоматом и их уложит.

– Да, как они уложили Бонни и Клайда, – радостно подтверждала Рози, всякий раз, как их разговор соскальзывал в это русло.

Однако генерал Скотт отлично знал, что Рози отлично знала, что он на ногах с пяти утра, так что ее вопрос он расценил на грани между дерзостью и оскорблением. В обычной ситуации он ни от кого не потерпел бы ни того, ни другого, но, к несчастью, все, что касалось Авроры Гринуэй и ее домашних, если их можно назвать домашними, кажется, всегда нарушало обычные ситуации. Перед лицом чрезвычайных и неприятных обстоятельств он, как всегда, постарался быть сдержанным, но твердым.

– Рози, мы не будем задаваться вопросом, почему я бодрствую, – сказал он. – Не могла бы ты сразу дать миссис Гринуэй?

– Пожалуй, не могла бы, – ответила Рози, бросая взгляд на хозяйку. Та, сидя среди россыпи счетов, имела бодрое, но несколько отрешенное выражение лица.

– Почему? – спросил Генерал.

– Не знаю. Мне кажется, она пока не решила, с кем сегодня будет разговаривать. Подождите, пойду у неё спрошу.

– Я не хочу и не буду ждать, – возразил Генерал. – Это детский лепет. Скажи ей, что я хочу с ней говорить немедленно. Телефон уже позвонил тридцать пять раз. Я сам очень пунктуальный человек и сорок три года прожил с пунктуальной женщиной. Я не люблю таких проволочек.

Отодвинув трубку подальше от уха, Рози широко улыбнулась Авроре.

– Он говорит, что не будет ждать, – громко сказала она. – Он говорит, что это детский лепет, и его жена сорок три года не заставляла его ждать. Она всюду успевала сорок три года.

– Какая дикая мысль, – отозвалась Аврора, лениво отмахиваясь. – Мне кажется, что я никогда не маршировала под чей-нибудь барабан, и я слишком стара, чтобы начинать сейчас. Кроме того, я замечала, что только недалекие люди позволяют часами себя поработить. Так и скажи Генералу.

– Она говорит, скажи им, что я не буду маршировать под ихние барабаны и работать под ихние часы, – передала Рози Генералу. – И она думает, что вы недалекий. Мне кажется, можете уже вешать трубку, если хотите.

– Я не хочу вешать трубку, – сказал Генерал, скрежеща зубами. – Я хочу говорить с Авророй, и хочу говорить именно сейчас.

Попытки пробиться к Авроре всегда вызывали у него на той или иной стадии зубовный скрежет. В этой ситуации могло порадовать лишь то, что зубы, по крайней мере, до сих пор были собственные, он еще не дожил до скрежетания протезами.

– Где она? – настаивал он, все скрежеща.

– Да тута, – радостно сообщила Рози. – С одной стороны она далеко, а с другой стороны – близко, – добавила она, снова взглянув на хозяйку.

– Ах, вот как. В таком случае я хотел бы знать, почему надо было ждать, пока телефон прозвонит тридцать пять раз. Этого бы не случилось, Рози, если бы у меня все еще были мои танки. Некий известный мне дом сровнялся бы с землей задолго до тридцать пятого звонка, если бы у меня были мои танки. Тогда мы бы и посмотрели, с кем можно шутить, а с кем – нет.

Рози отняла трубку от уха.

– Опять завел про свои танки. Вы бы уж с ним поговорили, что ли.

– Алло, алло! – громко сказал Генерал в замолчавшую трубку. Находясь на пике своей карьеры, он командовал танковой дивизией и попытки пробиться к Авроре всегда наводили его на мысль о танках. Те даже начали ему сниться – впервые со времен войны. Всего несколько ночей назад он видел очень хороший сон, как едет, стоя на башне своего танка по Ривер Оукс проспекту. Из клуба, расположенного в конце проспекта, высыпали все посетители, и, выстроившись в ряд, с уважением глазели на него. Он – единственный генерал с четырьмя звездами на погонах, и в клубе на него смотрели с уважением, даже когда он был не на танке. Тем не менее, сон был приятный. Танки были задействованы во многих генеральских снах, кончавшихся в основном тем, что они, пробив стену дома Авроры, въезжали к ней в гостиную, а иногда на кухню. В некоторых сновидениях он в нерешительности проезжал в танке перед ее домом, пытаясь освоить какой-нибудь прием, позволяющий подняться из танка по лестнице в ее спальню, где она, казалось, находилась все время. Чтобы подняться к ней в спальню, требовался летающий танк, а каждый, кто разбирается в генералах, знал, что генерал Скотт был реалист. Летающих танков не бывает, и даже во сне подсознание не могло предоставить такое средство Генералу. В результате, разговаривая с Авророй или ее горничной, он часто испытывал желание разбить телефон о свою коленку.

Он как раз уже подходил к этому состоянию, когда Аврора протянула руку и взяла трубку.

– Я, пожалуй, с ним поговорю, – сказала она. – Нет оснований особенно спешить с оплатой счетов.

Рози отдала ей трубку с некоторой неохотой.

– Хорошо, что когда его выгоняли из армии, у него отобрали танки, – заметила она. – А вдруг достанет где-нибудь танк, да и попрет на нас?

Аврора не обратила внимания на это замечание.

– А, Гектор, как всегда, – начала она, – ты довольно сильно напугал Рози своими разговорами о танках. Мне кажется, в твоем возрасте пора знать, что вызывает у людей страх, а что нет. Не удивлюсь, если она сообщит, что увольняется. Никто не будет работать в доме, который с минуты на минуту может подвергнуться танковой атаке. Мне кажется, тебе надо это осознать. Уверена, что Эф. Ви. не понравится мысль, что я могу в любой момент задавить его.

– Именно этого он и боится, – вмешалась Рози. – Он знает, как вы водите. «Кадиллак» может раздавить не хуже танка. Я слышала, как Эф. Ви. это говорил – много раз.

– Заткнись, – отмахнулась Аврора. – Ты знаешь, как я щепетильно отношусь к своему вождению.

– Я ничего не говорил, Аврора, – твердо произнес Генерал.

– Гектор, не говори таким хриплым голосом, – попросила Аврора.

– Бедняге Эф. Ви. не повезло, что он живет прямо на углу, – громко продолжала Рози. Она начала вытирать пыль. – Кухня как раз там, куда вы въедете, если забудете повернуть.

– Я не забуду повернуть, – с упором сказала Аврора.

– Я не говорил, что ты забудешь повернуть, – сказал Генерал, закипая.

– Гектор, если ты собираешься на меня орать, я сразу же вешаю трубку, – предупредила Аврора. – Нервы у меня сегодня не в лучшем состоянии, и тридцать пять звонков не способствовали их нормализации. Хочу предупредить, что если из-за тебя у моего телефона износится звонок, я тебе спасибо не скажу.

– Аврора, дорогая, тебе только нужно снимать трубку, – промолвил Генерал, стараясь сообщить своему голосу сдержанность и благозвучие. Он сознавал, что хрипит, но это являлось лишь естественным следствием того факта, что в молодости он был прикомандирован к частям, стоявшим в тропиках, и повредил голосовой аппарат при исполнении воинского долга, когда приходилось слишком громко и часто орать на идиотов во влажном климате. Невежество и нерадивость его подчиненных рано или поздно заставляли его орать, а за свою долгую карьеру он так много сталкивался с проявлением этих качеств, что к моменту окончания Второй Мировой войны от его голоса остался почти один хрип. Генералу казалось, что с тех пор он почти восстановился, но Аврору Гринуэй его голос никак не радовал, – с течением лет угодить ей становилось все труднее.

– Гектор, я убеждена, что тебе не следует мне указывать, – сказала Аврора. – Я не служу в армии и едва ли заинтересована в том, чтобы ко мне относились как к рядовому или там к сержанту, – уж не знаю, в какой чин ты меня мысленно произвел. Видишь ли, это мой телефон, и отвечать ли на звонки – решаю только я. Кроме того, я уверена, что ты мне часто звонишь в мое отсутствие. Если мой телефон будет давать пятьдесят-шестьдесят звонков всякий раз, как тебе взбредет в голову связаться со мной, он, безусловно, износится. Счастье, если его хватит на год.

– Хм, я же знал, что ты дома. При мне мой бинокль, и я смотрел на гараж. С шести часов утра из него никто не выезжал. Мне кажется, мы достаточно хорошо знакомы, чтобы я знал, что до шести ты никуда не поедешь. Вот я тебя и поймал. Ты сидела дома и просто упрямилась.

– Это весьма скоропалительное заключение, – парировала Аврора. – Остается лишь надеяться, что ты справлялся с ведением боев удачнее, чем с ухаживанием, хотя это слово весьма отдаленно передает твои действия. В противном случае мы проиграли бы все бои, в которых тебе случалось участвовать.

– Эх, – хмыкнула Рози, подмигивая в адрес Генерала.

Аврора даже не сделала паузы, чтобы перевести дыхание. Сознание того, что Гектор Скотт, шестидесяти пяти лет, ни днем не меньше, отроду, с шести утра сидит в своей спальне, не сводя вооруженного взгляда с ее гаража, было достаточным, чтобы привести ее в бешенство.

– Раз уж мне удалось с тобой связаться, Гектор, позволь, я укажу тебе на ряд возможностей, которые ты не учел в своих соображениях, если ты действительно соображал. Во-первых, у меня могла болеть голова и я не хотела с тобой разговаривать. В таких обстоятельствах шестьдесят звонков телефона едва ли могли способствовать облегчению моего состояния. Кроме того, я вполне могла находиться на заднем дворе, за пределами досягаемости телефонных звонков и твоего бинокля. Как ты должен знать, мне очень нравится копать землю. Я часто копаю. Мне, знаешь ли, тоже бывает надо передохнуть.

– Аврора, все хорошо, – заверил Генерал, чувствуя, что лучше всего ему совершить временное отступление. – Я рад, что ты копаешься в земле, это дает хорошую физическую нагрузку. Я и сам, было дело, много копался.

– Гектор, ты меня перебил. Я не говорила о былых делах, я перечисляла возможности, которые ты не учел в своем настойчивом желании поговорить со мной. Третья очевидная возможность заключается в том, что я приглашена в какое-либо место, находящееся достаточно далеко от телефона, и не слышу звонков.

– Как приглашена? – переспросил Генерал, почуяв беду. – Мне это не нравится.

– Гектор, в данный момент я так раздражена из-за твоего поведения, что мне все равно, что тебе нравится, а что – нет. Ясно то, что я часто, точнее, систематически, получаю приглашения от нескольких джентльменов помимо тебя.

– В шесть утра? – спросил Генерал.

– Какая тебе разница, во сколько. Я не так стара, как ты, и далеко не так зациклена на привычках, как, по-видимому, была твоя добрая покойная жена. Вообще говоря, весьма трудно определить, где я могу находиться в шесть утра, кроме того, нет никаких оснований, чтобы требовать от меня отчета, это ты, вероятно, сознаешь.

– Я это сознаю и считаю патентованной дурью. И я приму меры, я тебя уже предупреждал.

Прикрыв ладонью микрофон, Аврора подмигнула Рози.

– Он мне опять делает предложение, – сообщила она. Рози рылась в стенном шкафу, подбирая более или менее ношеные туфли, которые подошли бы ее старшей дочери. Последнее предложение Генерала ничуть ее не удивило.

– Ага, небось хочет сыграть свадьбу в танке. Аврора вновь обратилась к Генералу.

– Гектор, я не сомневаюсь в твоей готовности. Должна сказать, что несколько других джентльменов также обнаруживают свою готовность, если это имеет для тебя какое-либо значение. Но дело в том, что ты на самом деле не можешь жениться, как бы ты ни был уверен в обратном. Мне также не нравится выражение «патентованная дурь», в том контексте, в котором ты его использовал. Я не вижу ничего патентованно дурного в том, что я вдова.

– Дорогая, ты вдова уже три года. Для женщины с твоим здоровьем это достаточно долго. Даже слишком долго. Ты знаешь, есть ведь определенные биологические потребности, нехорошо чересчур долго ими пренебрегать.

– Гектор, ты хоть сознаешь, как ты груб? – глаза Авроры засверкали. – Ты понимаешь, что позволил себе слишком долго мне звонить, а когда я сочла удобным взять трубку, ты начал читать мне лекцию о биологических потребностях. Должна заметить, что тобою избрана далеко не романтическая форма изложения.

– Я военный человек, Аврора, – сказал Генерал, пытаясь проявить твердость. – Я умею говорить только правду-матку. Мы взрослые люди. И нам не надо ходить вокруг да около. Я только сказал, что пренебрегать биологическими потребностями – опасно.

– А кто говорит, что я ими пренебрегаю? – спросила Аврора. В ее тоне послышались дьявольские нотки. – К счастью, в моей жизни есть еще уголки, недоступные для твоего бинокля. Должна сказать, что мне неприятно сознавать, что ты сидишь там у себя целый день, размышляя о моих биологических потребностях, как ты изволил выразиться. Если ты действительно так проводишь время, нет ничего удивительного в том, что ты обычно так неприятен в общении.

– Я приятен в общении, – возразил Генерал. – И потом я могу.

Аврора открыла один счет – от своей самой нелюбимой портнихи. В нем была указана сумма семьдесят восемь долларов. Прежде, чем отвечать, она в задумчивости смотрела на него.

– Можешь? – переспросила она.

– Да. Ты сказала, что я готов, но не могу. Мне это противно, Аврора. Я никогда не разрешал бросать тень на мои возможности. И вообще я всегда был способен.

– Ах, Гектор, ты где-то отстал от меня, – туманно выразилась Аврора. – Очень неосмотрительно с твоей стороны. Я полагаю, твое замечание относится к тому, что я говорила о браке. Трудно отрицать, что ты не можешь жениться на мне, но и я на это ни в коем случае не пойду. Не вижу, на основании чего ты делаешь вывод, что можешь это сделать, ведь мы оба знаем, что заставить меня никак нельзя.

– Аврора, ты заткнешься или нет? – заорал Генерал. Он чувствовал, как в нем внезапно поднимается гнев и, хотя не так резко, пенис. Аврора Гринуэй выводила его из себя, постоянно; никто, кроме нее и еще одного-двух лейтенантов, не мог привести его в такое бешенство. За всю его жизнь никому не удавалось вызвать у него эрекцию посредством одной лишь телефонной беседы, а у Авроры и это получалось. Причем, в этом смысле она действовала безотказно, в ее голосе был какой-то особый призвук, имевший подобный эффект во всех случаях – и когда она спорила, и когда загадочно и оживленно щебетала о цветах и музыке.

– Хорошо, Гектор, я заткнусь, хотя и считаю, что с твоей стороны было невежливо это мне предлагать. Вообще, знаешь ли, ты со мной сегодня разговариваешь крайне грубо. Мне нужно проверить счета, а ты хрипишь по-военному, и это мне никак не помогает. Если ты будешь грубить, я попрошу Рози разговаривать вместо меня, а она склонна проявлять значительно меньшую любезность, чем я.

– Ты не проявляла любезности, черт тебя возьми, ты меня бесила, – выпалил Генерал и услышал, что на другом конце провода повесили трубку. Он также положил трубку на рычаг и, весь напрягшись, просидел несколько минут, для успокоения скрежеща зубами. Он бросил взгляд в окно на дом Авроры, но был так подавлен, что даже не нашел в себе силы взяться за бинокль. Эрекция понемногу стала угасать, а когда она, наконец, совсем прошла, он снова набрал номер.

Аврора сняла трубку после первого звонка.

– Я очень надеюсь, что у тебя улучшилось настроение, Гектор, – заявила она, даже не дав ему открыть рот.

– А как ты догадалась, что это я, Аврора? Разве ты не рисковала ошибиться? Это же вполне мог быть один из твоих систематических собеседников? Это даже мог быть твой таинственный мужчина.

– Какой таинственный мужчина, Гектор?

– Тот, на которого ты так усиленно намекала, – сказал он не без сарказма. Его охватило чувство безнадежности. – Тот, с кем, как предполагается, ты разделяешь постель, когда отсутствуешь в шесть утра.

Пока Генерал остывал, Аврора открыла еще пару счетов и попыталась припомнить, что она сделала с сорокадолларовым набором для лужайки, который, судя по всему, купила три месяца назад. Обвинения со стороны Генерала слегка отвлекли ее, но она почувствовала по его тону, что он говорит достаточно серьезно.

– Ну, Гектор, ты говоришь как человек, вышедший в отставку. Ты знаешь, как я не люблю этот твой отставной тон. Я надеюсь, что ты не дал мне в очередной раз одержать над тобой победу. Если ты хочешь и дальше со мной общаться, тебе надо научиться обороняться чуть активнее. Я-то думала, что у тебя, как военного человека, навыки самообороны должны быть получше. Просто не представляю себе, как ты ухитрился выжить во всех своих сражениях и войнах, если это все, на что ты способен.

– Я почти все время был в танке, – ответил Генерал, припоминая, какой там был уют. Голос Авроры вдруг сделался очень теплым и дружелюбным, и у Генерала снова началась эрекция. Он часто удивлялся, как быстро Аврора делалась ласковой и доброй, стоило ей почувствовать, что скрутила человека.

– Ах, боюсь, милый, что этого не вернешь. С этих пор тебе придется как-то обходиться без танков. Скажи мне что-нибудь, и сделай голос по возможности поживее. Ты не представляешь, как меня огорчает слышать, как говорит человек, вышедший в отставку.

– Хорошо, тогда сразу о главном, – начал Генерал, к которому чудом вернулся его обычный тон. – Кто этот новый мужик?

– О чем ты говоришь? – Аврора собирала все нераспечатанные счета. Она решила сложить их аккуратной стопочкой, а уж потом открывать. Вид аккуратно сложенных стопок много для Авроры значил, часто убеждая, что ее жизнь в полном порядке, что бы ей ни казалось. Придя к выводу, что счет на семьдесят восемь долларов – действителен, она жестом приказала Рози подать ей шариковую ручку, лежавшую на туалетном столике, а не там, где следовало. Ее туалетный столик не допускал аккуратных стопок, так как на нем оседали сотни вещей; Рози перебирала пустые флаконы из-под духов и старые пригласительные открытки, в надежде набрести на то, что потребовалось хозяйке.

– Ручку, ручку, – подсказала Аврора, пока Генерал еще не успел ответить. – Разве ты не видишь, что я выписываю чек?

Рози нашла ручку и небрежно кинула ее хозяйке. Она любила обследовать ее туалетный столик, там всегда можно было найти какое-нибудь изделие, о котором ей не приходилось слышать.

– Скажите, что выйдете за него, если продаст свой старый «паккард», – посоветовала она, нюхая огуречное молочко. – Клянусь, что эта машина обходится в кучу денег, а он на ней даже никуда не ездит. Эф. Ви. пытался ему сказать, но он слушать не желает.

– Рози, я уверена, что Генерал способен сам решать, на какой машине ему ездить, – ответила Аврора, выписывая чек. В это время она остро ощущала себя хозяйкой своего имущества. – Так что ты говорил, Гектор?

– Я тебя спросил, с кем ты проводила ночь, – сухо напомнил Генерал. – Я тебя несколько раз спрашивал. Конечно, если не хочешь, можешь не отвечать.

– Ох, Гектор, какой ты чувствительный, прямо сказать ничего нельзя. Я просто пыталась заставить тебя понять, что мое местонахождение в шесть часов утра зависит от моих настроений. Я могу устроить танцы до зари, а могу отправиться в круиз по Карибскому морю с одним из твоих соперников. У тебя совсем нет вкуса к развлечениям. Не попытаться ли его развить, пока ты не совсем состарился?

Генерал почувствовал глубокое облегчение.

– Аврора, сделай милость, – попросил он. – Если ты сегодня куда-нибудь поедешь, подвези меня, пожалуйста, до булочной. Боюсь, что у меня машина сломалась.

Аврора улыбнулась собственным мыслям.

– Ну, это весьма прозаическая милость, если учесть, чего бы ты мог пожелать, но я, безусловно, могу ее оказать. Если ты там голодаешь, мои счета могут и подождать. Я сейчас немного приду в себя, и мы сможем поехать покататься. Кто знает, может ты разнежишься и заплатишь за мой ланч.

– Аврора, это было бы замечательно!

– Все-таки вы его раскрутили, а? – уточнила Рози, когда хозяйка повесила трубку. – Или не особенно долго пришлось раскручивать?

Аврора поднялась на ноги, в беспорядке рассыпав аккуратную стопку счетов. Подойдя к окну, она посмотрела на задний двор, залитый солнцем. День был восхитительный, сочные мазки лазури перемежались с огромными снежными залежами апрельских облаков.

– Мужчины, которые свободны целый день, имеют большое преимущество по сравнению с работающими, – заметила она вместо ответа.

– Вам же нравится, чтобы они были наготове, а? – угадала Рози.

– Ах ты, кошелка, мне явно нравится гораздо больше вещей, чем тебе. Тебе бы только тиранить меня и беднягу Ройса. Сказать по правде, тебе повезло, что он у тебя так долго продержался, если учесть, как ты его третируешь.

– Ройс бы камнем пошел на дно, если б я его не пасла, – самоуверенно парировала Рози. – Что вы на себя наденете? Вы же знаете, как Генерал скор на сборы. Он уж, видать, ждет под дверью. Его жена сорок три года не заставляла себя ждать. Если вы не поторопитесь, он вас, небось, зонтиком отлупит.

Потянувшись, Аврора распахнула окно пошире. Действительно, чудесно выйти из дома в такой великолепный день даже с таким неисправимым упрямцем, как Генерал. Рози подошла к окну и стала смотреть на улицу. Она тоже радовалась, и радовало ее сознание, что хозяйки не будет дома. Это значило, что весь дом будет в ее распоряжении, и она сможет лазать, где захочет. Кроме того, Аврора была готова почти на все, лишь бы не оплачивать счета, а если бы она осталась дома, то, чтобы не платить, стала бы любезничать с Ройсом. Если же ее не будет, Рози сама приятно проведет часик за ланчем, выговаривая Ройсу за многочисленные накопившиеся провинности.

– Ну посмотри, какой день. Разве не чудо? Уверена, что если бы мне удалось прийти в нужное настроение, я бы чувствовала себя счастливой от одних лишь деревьев и неба. Жаль только, что Эмма не реагирует на такие вещи так, как я. Сидит, наверное, сейчас в этом своем жалком гараже такая мрачная. Не знаю, что она будет делать с младенцем, если такие дни, как этот, ее не радуют.

– Пусть она лучше отдаст его нам, и мы его будем растить, – предложила Рози. – Меня тошнит, когда подумаю, что Эммин ребенок будет расти рядом с Флэпом. А если б здесь была пара Эмминых детей, нам было бы с кем поиграть, и мне бы не пришлось больше заводить своих.

– Что угодно, лишь бы тебя унять, – сказала Аврора, хотя в такой чудесный день даже мысль о беременности Рози не могла отравить ей настроение. – Я, пожалуй, надену то платье, за которое только что заплатила.

С этими словами она пошла в гардеробную за платьем. Это было шелковое платье в цветочек, светло-голубое, оно делало практически все, что требуется от платья – и для души, и для тела. Она немедленно начала одеваться – в счастливом убеждении, что семьдесят восемь долларов были, по крайней мере, потрачены с толком.

2

Где-то через час Аврора подкатила на «кадиллаке» к дому Генерала. Эф. Ви. в шоферских штанах и нижней майке лениво поливал лужайку. Никто не мог справиться с его пагубной привычкой разгуливать повсюду в майке, это его пристрастие не поддавалось даже железной дисциплине, царившей в доме Генерала. Он был маленького роста, и всем своим видом выражал скорбь.

Авроре было все равно.

– А это опять ты, Эф. Ви., – начала она. – Мне бы очень хотелось, чтобы ты не расхаживал в майке. Не знаю ни одного человека, кому бы нравилось смотреть на мужчину в нижнем белье. Кроме того, я не понимаю, почему тебе вздумалось так тратить воду. В городе, где дважды в день идет дождь, едва ли надо поливать лужайки.

– Дождя не было уже две недели, миз Гринуэй, – скорбно промолвил Эф. Ви. – Вот Генерал и сказал мне поливать.

– Ах, Генерал слишком нетерпелив, – заметила Аврора. – Я думаю, что тебе следовало бы завернуть кран и пойти погладить одежду и надеть чистую майку, чтобы оставить у меня о себе хорошее впечатление.

Эф. Ви. лишь напустил еще большую скорбь и продолжал работу. В молитвах, – а молился он крайне редко, – Эф. Ви., среди прочего, неизменно просил Бога сделать так, чтобы миссис Гринуэй оставалась непреклонной в своем нежелании выйти замуж за Генерала. Генерал был строгий танковый командир, но по крайней мере, когда человек имел с ним дело, он понимал, что хозяину нужно. Эф. Ви. никогда не мог догадаться, что хочет миссис Гринуэй. Ей редко требовалось более двух минут, чтобы он оказался между рогов очередной дилеммы, как это случилось и сейчас. А с жизнью в зарослях из рогов, которые вырастут вместе с тысячей дилемм, случись миссис Гринуэй выйти за Генерала, ему не справиться.

К счастью, именно в этот момент из дома показался Генерал. В свой бинокль он видел, как Аврора едет к его дому, и находился в полной готовности. На нем были дорогой темно-серый костюм и голубая рубашка в полоску, которые он неизменно носил с тех пор, как снял форму. Даже Аврора была вынуждена признать, что он одевается безукоризненно. Галстуки у него всегда были красные, а глаза – голубые. Ему недоставало только одного – волос на голове, но к большому неудовольствию Генерала, они большей частью пропали между шестьдесят третьим и шестьдесят пятым годами его жизни.

– Аврора, ты чудесно выглядишь, – сказал Генерал, подходя к «кадиллаку» с ее стороны, чтобы поцеловать ее в щеку. – Это платье сшито специально на тебя.

– Да, буквально для меня, – ответила Аврора, оглядывая Гектора с головы до ног. – Я только что оплатила счет за него. Садись сразу же в машину, Гектор. У меня разыгрался звериный аппетит, и я подумала, не поехать ли нам за город, в наш любимый ресторанчик с дарами моря, если ты не против.

– Нисколько, – согласился Генерал. – Перестань вертеть шлангом, Эф. Ви. Ты чуть меня не полил. Направляй его в сторону заднего двора, пока мы не уехали.

– Миз Гринуэй все равно мне приказала его выключить. Она хочет, чтобы я пошел гладить майку.

Вдруг он опустил шланг, словно столь противоречивые распоряжения окончательно сломили его дух, и к изумлению Генерала, шаркая ногами, побрел к дому. Он исчез, не потрудившись даже выключить воду.

– У него такой вид, словно он пошел совершать самоубийство, – заметил Генерал. – Что ты ему сказала?

– Я попеняла ему на то, что он ходит в майках. Я ему это всегда говорю. Может быть, если ему посигналить, он вернется?

Аврора всегда считала клаксон едва ли не самой полезной частью автомобиля и использовала его часто и бесконтрольно. Ей потребовалось всего десять секунд, чтобы сигналами вызвать Эф. Ви. из дома.

– Слушай, выключи воду, если не собираешься поливать, – скомандовал Генерал, слегка растерявшись. От звука клаксона он занервничал и был неспособен придумать другое распоряжение. Громкие звуки ассоциировались у него со сражениями, и он не знал, как на них реагировать посреди собственного двора.

Эф. Ви. взял в руки шланг и направился к машине с таким рассеянным видом, что и Аврора и Генерал испугались, что он собирается засунуть его в окно машины и облить их обоих. К счастью, он остановился все-таки на некотором отдалении.

– Миз Гринуэй, вы не можете одолжить мне Рози? – сказал он просительным тоном. – Если она не поможет, мне этот ихний «паккард» не починить. А он у меня просто на шее висит.

– Да, разумеется, не стесняйся, бери, что хочешь, – Аврора вдруг сдала назад. Шланг приблизился на расстояние, опасное для сохранения комфорта, и Эф. Ви., судя по всему, терял управление. Через пять секунд они с Генералом благополучно отправились в путь.

– Ты знаешь, Эф. Ви. никогда не служил в армии, – пояснил Генерал. – Интересно, он такой странный именно из-за этого?

3

В середине ланча Аврора обнаружила, что чересчур любезна, но еда была столь восхитительна, что она не нашла в себе сил остановиться. Отличная еда часто лишала ее стойкости. Помимо высокого роста в покойном Реде ее привлекало то, что он знал все хорошие рестораны Восточного побережья, но к сожалению, после женитьбы сразу же забыл про них и развил в себе привязанность к сэндвичам с сыром пименто, впоследствии переросшую в любовь на всю жизнь. Первоклассная еда лишала ее способности к самозащите; она не могла есть, выпустив шипы – к тому времени, съев подчистую бисквит из омаров и взявшись за помпано, Аврора находилась в чрезвычайно веселом расположении духа.

При таких замечательных дарах моря им обоим пришлось выпить много белого вина; когда Аврора добралась до салата и стала смутно думать о возвращении домой, Генерал был еще веселее ее, он поминутно сжимал ее руку, отпуская комплименты по поводу ее платья и цвета лица. Ничто не могло порадовать ее больше, чем вкусная еда, и к концу ланча она так оживилась, что Генерал начал впадать в свое «состояние».

– Эвелин всегда клевала еду по крошке, – вспомнил он. – Все только клевала и клевала. Даже во Франции она, не хотела есть, понятия не имею, почему.

– Может быть, у бедняжки чем-то заткнули выхлопную трубу, – весело предположила Аврора, подбирая последние две вишенки. Будь еда не так хороша, она бы немного поумерила свою жадность, но кто знал, сколько придется ждать следующего вишневого пира такого качества, и она не желала оставлять ни ягодки. Покончив с едой, она языком обследовала у себя во рту все сусеки, не завалилось ли где крошечки; во время поисков она сидела, откинувшись на спинку стула, обводя зал веселым взглядом. Она была так занята едой, что даже не рассмотрела посетителей. Но результаты осмотра оказались неудовлетворительными: пока они ели, время ланча прошло, и теперь, кроме них, в зале оставалось лишь два-три нерасторопных посетителя.

Когда есть стало нечего, она уже не могла не заметить, что ее друг генерал Скотт впадает в свое «состояние». Его лицо стало приобретать цвет галстука, и он начал уже рассуждать о дальних странах, что было одним из самых явных признаков этого «состояния».

– Аврора, если бы только ты поехала со мной на Таити, – сказал он по пути к машине. – Если бы нам вместе провести немного времени на Таити, уверен, что ты бы увидела все в совсем ином свете.

– Слушай, Гектор, оглянись вокруг, смотри, сколько здесь света, – возразила Аврора, жестом указывая на небо. – Свет здесь восхитительный, не думаю, что я променяла бы его на свет в Полинезии, – ты уже мне предлагал туда поехать.

– Нет, ты меня не так поняла. Я хочу сказать, что ты бы вскоре изменила мнение обо мне. Иногда дальние страны творят чудеса. Старые привычки не выдерживают переезда.

– Но Гектор, я очень люблю свои привычки. Очень мило, что ты думаешь обо мне, но я вовсе не вижу нужды ехать на Таити, чтобы избавиться от привычек, с которыми мне так удобно живется здесь.

– Мне с ними, не очень удобно, – посетовал Генерал. – Если хочешь знать, я очень расстроен.

Заметив, что на стоянке осталась только их машина, он показал, какого рода расстройство его мучает, совершив на Аврору короткий бросок. Стараясь скрыть свои подлинные намерения, он две секунды притворялся, что хотел только открыть дверь своей спутнице. Но Аврору не обманешь! Генералу редко удавалось удержаться в рамках, особенно когда он становился красным как галстук, но она приспособилась к его маленьким блицкригам и знала, что они не представляют серьезной опасности ни для нее, ни для ее настроения. Она уклонилась от очередного выпада, порылась в косметичке в поисках ключа, после чего ей пришлось лишь оправить платье и привести в порядок волосы, – что она сделала бы и без Генерала, – веселое расположение духа ей удалось сохранить.

– Гектор, ты меня поражаешь, – воскликнула она, ковыряя своим гнутым ключом в замке зажигания. – Не могу понять, почему ты решил, что я поеду с тобой на Таити, когда ты кидаешься на меня на каждой стоянке в городе. И кто за тебя выйдет замуж при таком поведении!

Ввиду безуспешности выпадов страстное состояние Генерала несколько улеглось; он сидел на своей стороне сидения, сжав губы и скрестив руки на груди. Он был сердит не столько на Аврору, сколько на свою покойную жену Эвелин, в основе его раздражения против Эвелин лежал тот факт, что она так плохо подготовила его к обхождению с Авророй. Во-первых, Эвелин была маленькой, а Аврора – крупной. Он никак не мог рассчитать, на какую высоту должны приходиться его объятия, и прежде чем ему удавалось надежно зафиксировать захват, Аврора всякий раз успевала как-то укрыться, что обнять ее было невозможно. Эвелин была само терпение и покорность, и насколько он помнил, ни разу в жизни не уклонилась от его ласк. Как только он к ней прикасался, она бросала свои занятия, иногда даже откладывала их прежде, чем он успевал прикоснуться. По правде говоря, у нее было не так уж много дел, так что она радовалась его объятиям, разнообразившим ее существование.

Аврора же жила совсем иначе, благодаря чему Генерал, рассматривая вопрос в ретроспективе, диву давался, как Эвелин была столь покорной.

Аврора, со своей стороны, одним глазом следила за дорогой, а вторым – за Генералом. Со скрещенными на груди руками он представлял собой столь комичное зрелище, что она не могла удержаться от смеха.

– Гектор, ты не можешь вообразить, какой ты бываешь забавный в такие минуты. Мне кажется, чувство юмора у тебя несколько иное, чем должно было бы быть. Ты, должно быть, дуешься из-за того, что я не позволила тебе там на стоянке навязать мне свою волю. Я слышала, подростки увлекаются такими вещами, но ты не можешь отрицать, что мы с тобой несколько вышли из подросткового возраста.

– Замолчи, Аврора, ты сейчас врежешься в этот почтовый ящик. Ты не можешь держаться чуть ближе к центру дороги? – Ее привычка ездить, держась от тротуара на ширину колеса, раздражала его почти так же, как ее привычка парковаться в трех футах от бордюра.

– Попробую, исключительно для тебя, – уступила Аврора, сдвигаясь чуть влево. – Ты же знаешь, что я не люблю чересчур приближаться к центральной линии. А вдруг я немножко сверну перед встречной машиной? По правде говоря, если ты будешь всю дорогу дуться, мне будет не жаль врезаться в почтовый ящик. Должна тебе сказать, что я не привыкла, чтобы мужчины дулись.

– Черт возьми, я не дуюсь. Аврора, ты приводишь меня в отчаянье. Легко тебе говорить о стоянках и о моей воле, когда ты отлично знаешь, что у меня нет шансов осуществить ее в другом месте. В свой дом ты меня не пускаешь, а ко мне не приходишь. И вообще я уже несколько лет не осуществлял своей воли. Ты знаешь, я не черпаю сил из фонтана юности. Мне шестьдесят семь лет. Если я не осуществлю ее в скором времени, она станет неосуществимой.

Взглянув на него, Аврора не смогла удержаться от вздоха. В его словах был смысл.

– Милый, как ты деликатно выражаешься, – она заставила его убрать руки с груди, чтобы сжать его пальцы. – Жаль, что я не могу стать более сговорчивой, но беда в том, что я, правда, на это неспособна.

– Ты же не пытаешься, – выпалил Генерал. – Куда ни шло, если бы ты пыталась! Сколько генералов с четырьмя звездами на погонах попадется на твоем пути, как ты думаешь?

– Вот видишь, Гектор, в твоей речи одна фраза всегда оказывается лишней. Если ты постараешься урезать каждую свою тираду на одно предложение, может быть, я как-нибудь и попытаюсь сделаться более покладистой.

Вопреки ее обещанию, правые колеса «кадиллака» уже съехали с асфальта и неуклонно приближались к кювету, но Генерал сжал губы и не сказал по этому поводу ни слова. Он считал, что ответственность в основном лежит на Авроре, хотя прекрасно знал, что на дороге без ограждений ей нельзя доверять, и ему не следовало позволять ей ехать в ресторан, расположенный в тридцати милях от города.

– Что бы ты ни говорила, могла бы попробовать, – упрямо повторил он.

Аврора не обратила внимания на его тон и проехала милю, не говоря ни слова. Потом она потянулась и снова сжала его руку.

– Попытка это не совсем то, что требуется, Гектор, – сказала она. – Я явно не самая опытная женщина в мире, но это знаю. У тебя такой чудесный вкус в еде, дорогой, что мне, право, будет жаль с тобой расставаться, но боюсь, что придется решиться на это. Мне кажется, у меня сложилось очень стойкое отношение, и оно едва ли изменилось бы даже на Таити.

– Аврора, о чем ты говоришь? – спросил Генерал, обеспокоенный ее словами. – Почему тебе со мной расставаться, и что мне с собой делать, если это произойдет?

– Ну, ты же сам сказал, что мое поведение тебя расстраивает, – напомнила Аврора. – Не сомневаюсь, тебе будет лучше, если мы расстанемся. Я уверена, что в Хьюстоне найдется сколько угодно милых леди, которые будут счастливы встретить на своем пути генерала с четырьмя звездами на погонах.

– Не таких милых, как ты, – возразил Генерал, прежде чем она закрыла рот.

Пожав плечами, Аврора улыбнулась себе в зеркало заднего вида, повернутое, как всегда, под таким углом, что себя она могла видеть лучше, чем дорогу.

– Гектор, какой ты романтичный, но я уверена, что вредность перевешивает во мне обаяние, сколько бы его у меня ни было. Всем известно, что я невыносимая, ты тоже можешь с этим согласиться и перестать тратить на меня остаток своей жизни. Боюсь, что я тоже стала разделять всеобщее мнение. Я высокомерная и своенравная, и у меня очень злой язык. Мы часто друг друга раздражаем, и я сильно сомневаюсь, что мы смогли бы протянуть под одной крышей хоть шесть дней, даже прилагая к этому все усилия. При своей привередливости я обречена на одинокую жизнь, и, вероятно, от нее не откажусь. Наблюдая в бинокль мой гараж и предаваясь своим мечтам, ты сам себя губишь. Найди себе какую-нибудь милую даму, которая любит вкусно поесть, и увози ее на Таити. Ты военный человек, и, по-моему, тебе пора снова привыкнуть командовать.

Генерала так поразила отповедь Авроры, что он забыл ей напомнить о том, что приближается поворот на Хьюстон.

– Но, Аврора, я же не отвыкал командовать, – зло прохрипел он. – Дело в том, что ты единственная женщина, которой я хочу командовать.

Тут он заметил, что Аврора не заметила поворота и собирается проехать мимо.

– Поворачивай, Аврора, – проорал он так, что громкости хватило бы, чтобы повернуть вспять танковую колонну.

Аврора вела машину прямо.

– Гектор, сейчас не время показывать свой характер, – заметила она. – Голос у тебя уже не тот, что прежде, да и я вовсе не то имела в виду, когда говорила о привычке командовать.

– Да нет, Аврора, ты же пропустила поворот, – сказал Генерал. – Черт побери, всегда, когда мы с тобой здесь едем, мне кажется, что ты должна знать дорогу. И все-таки мне приходилось показывать тебе путь абсолютно каждый раз.

– Видишь, об этом я и думала, когда сказала, что мы друг другу не подходим. Ты всегда знаешь как ехать, а я нет. Я уверена, мы друг от друга с ума сойдем через несколько дней. Разве нельзя повернуть на следующую дорогу?

– Нет! Она ведет на Эль-Пасо.

– Ну вот, – возмутилась Аврора. – Ты со мной полжизни проговорил о дальних странах, а сам не даешь мне даже испробовать новую дорогу. Мне кажется, ты не слишком последователен, Гектор. Ты же знаешь, что я терпеть не могу возвращаться.

– Аврора, черт тебя возьми, у тебя нет дисциплины, – прорычал Генерал, теряя терпение. – Если бы ты за меня вышла, я бы тебя тотчас обучил.

Пока он гневался, Аврора совершила один из своих мастерских V-образных поворотов – от кювета до кювета.

– Ты не нажала на поворотник, – заметил Генерал.

– Возможно, тем не менее твоя, а не моя машина постоянно ломается, – Аврора вздернула подбородок. Вдруг ей стало неприятно продолжать разговор с Гектором, и она замолчала. Впечатление от вкусного ланча еще не рассеялось, и она пребывала в прежнем прекрасном настроении. Они ехали по прекрасной береговой равнине к юго-востоку от Хьюстона. Невдалеке летали чайки, запахи океана и высокой прибрежной травы смешивались, образуя приятный букет. Дорога казалась ей необычайно живописной, можно было любоваться чайками и необычными скоплениями облаков, которые стали наползать друг на друга, что радовало ее значительно больше, чем вид Гектора, опять скрестившего руки на груди и, видимо, сильно рассердившегося на нее.

– Гектор, я готова поспорить, что ты не был таким ворчливым, пока не облысел, – начала Аврора. – Тебе не кажется, что шиньон улучшит твой характер?

Генерал без предупреждения накинулся на нее. – Поворачивай, Аврора! – закричал он. – Ты сейчас снова проедешь дорогу.

К ее неудовольствию, Генерал перегнулся и хотел схватиться за руль, но она шлепком по руке отогнала его. – Поверну, поверну, раз уж тебе больше не о чем подумать, – рассердилась она. – Только не мешай.

– Нет, уже поздно, – сказал Генерал. – Теперь уж, ради Бога, не поворачивай.

Но Авроре этот разговор наскучил. Без лишней суеты она сделала поворот, который пришелся чересчур поздно, чтобы вырулить на нужную дорогу, но достаточно своевременно, чтобы не задеть ограждение из колючей проволоки, которое тянулось вдоль нее. Зато она задела большой белый автомобиль, припаркованный, как ей казалось, абсолютно некстати, прямо на обочине, рядом с ограждением.

– О Боже! – она нажала на тормоза.

– Я же тебе говорил, – закричал Генерал, как раз в тот момент, когда они врезались в задний бампер припаркованной машины.

Аврора никогда не водила машину очень быстро, и у нее хватало времени, чтобы притормозить, но все же, когда они наехали на автомобиль, раздался громкий лязг. Почти сразу же послышался другой звук, – она понятия не имела – откуда, а потом, к ее удивлению, машину обволокло облаком пыли. Перед аварией она пыли не заметила.

– Боже мой, Гектор, как ты думаешь, мы попали в песчаную бурю? – спросила она и заметила, что Генерал держится за нос.

– Что с твоим носом? – спросила она, когда «кадиллак» откатывал назад, к заграждению из колючей проволоки. Он остановился, не въехав в заграждение, но пылевое облако не рассеивалось. Несколько позднее пыль осела, и Аврора, достав из косметички щетку, начала причесываться.

– Ничего мне не говори, Гектор, ничего не говори, – попросила она. – Я уверена, ты сейчас напомнишь, что ты меня предупреждал, а я отказываюсь это слышать.

Генерал все еще держался за нос, которым ударился об ветровое стекло.

– Посмотри, какие красивые чайки! – начала Аврора, с некоторым удовлетворением мысленно констатируя, что они все так же хлопают крыльями над головой, вероятно, нисколько не задумываясь о мире, в котором постоянно надо жать на какие-нибудь педали.

– Ну вот, ты своего добилась, – заметил Генерал. – Я всегда знал, что это произойдет, и вот пожалуйста.

– Вот видишь, Гектор, я рада, что наконец смогла доставить тебе это удовольствие. Я была бы в отчаянии, если бы разочаровала тебя во всех отношениях.

– Ты смешная женщина! – вскипел Генерал. – Надеюсь, ты это понимаешь. Просто смешная!

– Я и сама это иногда подозреваю, – спокойно отвечала Аврора. – Но мне не хотелось бы, чтобы ты настраивал меня против самой себя.

Она продолжала расчесывать щеткой волосы, постепенно падая духом. Пыль улеглась, Аврора сознавала, что оказалась виновницей аварии, если не двух. Гектор Скотт, от которого не было никакой помощи, только попрекал ее, и Аврору охватили смятение и нерешительность. Как правило, когда случалась неприятность, она кидалась в наступление, но в данном случае она слишком хорошо чувствовала, что виновата во всем сама. Возможно, Гектор и прав – она смешна, и этим все сказано. В глубине души она растерялась, и ей очень бы хотелось, чтобы рядом вдруг оказались Рози или Эмма, но они были далеко.

– Ах, Гектор, как жаль, что ты мне не дал повернуть на ту следующую дорогу, – грустно промолвила она. – Если бы не пришлось возвращаться, я бы ни на кого не налетела.

В этот момент, к ее удивлению, перед окошком вырос какой-то человек невысокого роста, очевидно, не имевший претензий. По нему сразу можно было сказать, что он был без претензий.

– Хелло, мэм, – обратился он. Роста он был маленького, у него были волосы цвета песка, а вся кожа – в веснушках.

– Хелло, сэр. Я Аврора Гринуэй. Вы одна из моих жертв?

Коротышка протянул веснушчатую руку.

– Меня зовут Вернон Далхарт, – представился он. – Вы не ранены?

– Я разбил нос, – сказал Генерал.

– Нет, у нас все в порядке, – ответила Аврора, игнорируя его слова. – Вы не пострадали?

– Да нет. Я как раз разговаривал по телефону, лежа на заднем сиденье, когда вы поддали по машине. Я не пострадал, и даже телефон не сдох. Нам надо быстро придумать, что говорить, потому что тот молодец, который ударил вас, дорожный патруль.

– О Боже, я же знала, что они меня не любят. Но мне не приходило в голову, что один из них наедет на меня.

– Вы отъехали от моего хвоста и вырулили на шоссе, – сказал Вернон. – Я это видел. А он в этот момент как раз проезжал мимо. С ним все в порядке, только, небось, перепугался. Но через пару минут придет в себя.

– Боже, – заволновалась Аврора. – За это же, наверное, сажают в тюрьму. Как бы мне вспомнить фамилию моего адвоката!

– Осторожно, Аврора. Не скажи чего-нибудь лишнего, – предостерег Генерал.

Аврора не обратила на него никакого внимания.

– Но, мистер Далхарт, очевидно, что это была моя вина. Я не собираюсь обвинять вас.

– Мне ничего не будет, мэм, – сказал Вернон. – Я каждую неделю играю в покер с шефом дорожного патруля, и он еще ни разу не выиграл. Скажите этому молодцу, что это я на вас наехал. А мне останется только выбросить квитанцию в ближайшую урну. Только и всего.

– Хм, – раздумывала Аврора.

Маленький человечек, мистер Далхарт, казалось, не мог стоять спокойно. Он переминался с ноги на ногу, поигрывая пряжкой ремня. При этом он улыбался, словно она не сделала ничего плохого, и это выглядело так обнадеживающе, что она была склонна ему поверить.

– Ну хорошо, мистер Далхарт, мне кажется, это весьма разумное предложение.

– Аврора, я не верю этому человеку, – вдруг вмешался Генерал. Ему не понравилось, что она так быстро ободрилась. Он был уверен, что, если бы катастрофическое положение еще немножко усугубилось, ей пришлось бы прибегнуть к его поддержке.

– Мистер Далхарт, это генерал Скотт, – представила Аврора. – Он гораздо подозрительнее, чем я. Вы серьезно думаете, что этот маленький обман сойдет мне с рук?

Вернон кивнул.

– Никаких проблем, – заверил он. – Эти ребята на патрульных машинах совсем простые. Это все равно, что собаку обхитрить. Только держитесь посмелее.

– Хорошо, я попробую, хотя не могу похвастаться, что мне удалось перехитрить особенно много собак.

– Прекрати, – вмешался Генерал, выпрямляясь и поправляя узелок галстука. – В конце концов, я был свидетелем происшествия. И я человек с принципами. Я вовсе не намерен сидеть здесь и слушать, как ты даешь ложные показания. Иными словами, врешь. Ты же на это рассчитываешь?

Аврора на секунду опустила глаза, она почуяла недоброе, украдкой взглянула на Вернона Далхарта, который все еще подпрыгивал около ее машины, улыбаясь ей, потом она повернулась и посмотрела Генералу прямо в глаза.

– Ну что ж, Гектор, продолжай. Я слушаю. Я не такая благородная и при случае могу солгать. Именно в этом ты хочешь меня обвинить?

– Нет, но не могу с этим не согласиться.

– Ты не о том говоришь, Гектор, и я хотела бы, чтобы ты поторопился, – сказала Аврора, не спуская с него глаз.

– Ну, знаешь, я же тоже видел этот несчастный случай, а я генерал с четырьмя звездами на погонах, – он несколько растерялся под ее взглядом, но недостаточно, чтобы пойти на попятную.

– Мне кажется, ты не мог видеть больше, чем я, а я видела только пыль. Так что из этого следует? – продолжала Аврора.

– Из этого следует, что я поддержу твою маленькую ложь, если ты согласишься совершить вполне пристойное, абсолютно респектабельное путешествие на Таити, – в голосе Генерала звучало торжество. – А если Таити тебе не подходит, можно заменить его любой другой точкой мира.

Аврора выглянула в окошко. Вернон не отошел от их машины, но был, очевидно, смущен необходимостью присутствовать при обсуждении столь частного вопроса. Его едва ли можно было винить.

– Мистер Далхарт, можно мне попросить вас об одной услуге, просто «да» или «нет»?

– Ну конечно.

– Если ваша машина все еще на ходу, после того, как я ее стукнула, не могли бы вы подбросить меня до города? Я имею в виду, после того, как мы разберемся с полицией? Дело в том, что мне в таком состоянии трудно будет вести автомобиль.

– Да ваша машина и не поедет, мэм. Задний бампер пришелся на ободья. Как только вопрос будет урегулирован, я вас отвезу. Я с радостью захвачу и Генерала, – чуть поколебавшись, прибавил он.

– Нет, Генерала не надо, – сказала Аврора. – Мне совсем неинтересно, как он будет добираться домой. Как он любит говорить, он генерал с четырьмя звездами на погонах, и я сомневаюсь, что в нашей стране столь заслуженного человека оставят помирать от голода на обочине дороги. Я нашла, как мне доехать, и он тоже может найти свой выход.

– Аврора, черт возьми, ты слишком много на себя берешь, – снова вклинился в разговор Генерал. – Ну хорошо, я не буду опровергать твою версию. Все мои старания пропали даром, но я не понимаю, почему можно надо мной издеваться. Перестань так себя вести.

Распахнув дверь, Аврора вышла их машины.

– Зря ты, Гектор, пытался меня шантажировать. Боюсь, что это подействовало на мое отношение к тебе разрушительным образом. Если хочешь, можешь посидеть в моей машине, а я, как только доберусь домой, сообщу Эф. Ви., где ты находишься. Уверена, что он приедет сюда и заберет тебя. Большое спасибо за ланч.

– Черт возьми, перестань, – Генерал рассердился всерьез. – Мы с тобой были много лет соседями, и я не допущу, чтобы ты меня так бросила. Я ничего особенно плохого не сделал.

– Ну конечно, Гектор, совсем ничего. – Она наклонилась и посмотрела на него. В конце концов, они же много лет были соседями. Но глаза Генерала не выражали никакого добрососедства. В них были холодная голубизна и злость. Выпрямившись, Аврора окинула взглядом заросли, прибрежную траву, протянувшиеся на мили до Залива. Аврора покачала головой.

– Я не намерена вернуться. Ты ничего плохого не сделал сейчас, потому что не мог. В данный момент у тебя нет власти. Меня же волнует мысль о том, на что ты способен, если у тебя есть власть. И я, безусловно, не собираюсь предоставлять ее тебе. Мне пора идти. Береги себя.

– Аврора, я этого не забуду, – сказал Генерал, очень сильно покраснев. – Я тебе отомщу, не сомневайся.

Аврора пошла вперед. Почва была не совсем ровная, и она взяла Вернона под руку, вызвав у него некоторый шок. Однако, он не сопротивлялся.

– Прошу меня извинить за этот маленький спор, – сказала она. – Боюсь, что из-за меня авария несколько увеличилась.

– Да, я всегда представлял, что от генералов одни беды, – заметил Вернон.

– Представлял себе, – поправила Аврора. – Здесь используется возвратная форма. Знаете, так действительно лучше сказать.

Вернон не знал. Он посмотрел на нее неуверенно.

– А, ладно, – махнула рукой Аврора. – Мне, право же, не следует критиковать вашу грамматику после того, как я сломала вам машину. У меня просто такая привычка.

Она была огорчена, что это замечание вырвалось помимо ее воли, и несколько смущена, потому что, повернувшись в разговоре к Вернону, обнаружила, что смотрит поверх его головы.

– А, страж закона очухался, – заметил Вернон. – Ну, теперь нам надо одолеть всю эту канитель.

Очень тоненький, очень юный патрульный ходил вокруг машины Вернона. Это был огромный белый «линкольн», на котором был прикреплен какой-то предмет вроде телеантенны.

– Ой, какой худенький, – удивилась Аврора, оглядывая молодого человека. – Да это просто мальчик. – Она ожидала увидеть здорового рассерженного мужчину, и вид юноши очень ее обнадежил. – Что это он все ходит вокруг? Вы думаете, у него головокружение?

– Может быть, у него немного кружится голова, – согласился Вернон. – Но скорее, он просто разглядывает следы покрышек, стараясь понять, что произошло. Он же должен объяснить, как оказалась разбитой патрульная машина.

– О Господи, – забеспокоилась Аврора. – Может быть, мне признать свою вину? А то я ему испорчу карьеру.

Вернон лишь успел покачать головой, и в этот момент к ним подошел патрульный, который тоже качал головой. В руках у него был планшет.

– Хелло, – поприветствовал он Аврору и Вернона. – Надеюсь, одному из вас известно, что здесь случилось. Я совсем ничего не пойму.

– Виноват, в первый и последний раз, – признался Вернон. – Что у вас, что у этой леди, не было ни шанса избежать аварии.

– Я инспектор Квик, – объявил патрульный очень медленно. Потом он пожал руки обоим.

– Так я и знал, что мне сегодня не нужно было выезжать, – сказал он с болезненной гримасой. – Знаете, как в некоторые дни появляется предчувствие? Вот так я себя сегодня весь день чувствовал. И ни капельки не ошибся. Надеюсь, я не слишком повредил вашу машину, мэм.

Он был такой безобидный, что Аврора не сдержала улыбки.

– Ничего серьезного, офицер.

– Ну я не приношу извинений, – вступил Вернон. – Просто выписывайте мне квитанцию, и все тут.

Офицер Квик медленно обвел взглядом окрестности, на его лице была написана боль. – Мистер, мне нужно не квитанцию выписывать, а нарисовать план-схему, – сказал он.

– Какой план?

– Инструкция, – пояснил молодой человек. – Нам нужно рисовать схему, чтобы показать, как случилась авария, а уж что я совсем не умею, так это рисовать. Я даже по линейке не могу начертить прямую линию, и с волнистыми линиями у меня не лучше. Даже, когда я понимаю, что произошло, мне это не изобразить, а в этот раз я даже не могу сообразить, как все случилось.

– Позвольте, офицер, я все нарисую, – предложила Аврора. – Когда я была молодой девушкой, я очень серьезно занималась рисованием, и если это вам поможет, могу набросать схему нашего маленького происшествия.

– Буду очень благодарен, – обрадовавшись, патрульный сразу же протянул ей планшет. – Мне каждую ночь снится, что случается происшествие, и я должен нарисовать схему. Я сейчас сны вижу в основном про схемы.

Аврора почувствовала, что наступил момент импровизации. Она взяла ручку, которую Вернон ей сразу же протянул.

– Боже, – воскликнула она, впервые в жизни видя ручку, на которой были и часы и календарь. Переварив это новшество, она, расположившись на капоте машины Вернона, начала рисовать происшедшее. Было очевидно, что одернуть ее некому: Гектор Скотт не выходил из ее машины, и она стала изображать происшествие так, как предпочла бы его видеть.

– Видите ли, офицер, мы любовались чайками, – сказала она, рисуя их первыми, потом на наброске возникла пара облаков.

– А, любители птиц, – произнес офицер Квик. – Больше можете ничего не говорить. Теперь все ясно.

– Ага, – подтвердил Вернон. – Собственно говоря, это и вся история.

– Вы, любители птиц, все время наезжаете друг на друга. Мне кажется, зря борются только с теми, кто ездит выпивши. Я вот в выходной могу пойти в дансинг и накачаться так, что едва мой мочевой пузырь это будет выдерживать, а за рулем – поеду ровнехонько. Я, когда был пьян, ни в кого не врезался, а если б захотел вести машину и при том смотреть на чаек, то точно бы что-нибудь сбил. По-моему, надо бы повесить предупредительные знаки: «Наблюдение за птицами, проезд запрещен».

Аврора заметила, что молодой человек купился на ее историю даже до того, как она ее сочинила. Она торопливо сделала набросок, на котором изобразила машину Вернона, а ее машина надвигалась на чаек. Она изобразила инспектора Квика и его патрульную машину как невинных прохожих, правда, ей не удалось похоже нарисовать, как ее машина крутится на месте. Кроме того, она нарисовала крупное облако пыли, поскольку оно более всего запомнилось ей во всей аварии.

– Было же ужасно пыльно, правда? – инспектор внимательно рассматривал рисунок.

– Лучше бы я пошел в пожарные, – добавил он, выписывая Вернону квитанцию.

– Может быть, еще не поздно, – утешила его Аврора. – Мне кажется, видеть во сне схемы аварий довольно вредно для здоровья.

– Да нет, никаких надежд. В нашем городе даже нет профессиональной пожарной команды. Работают одни добровольцы, а вы знаете, какие от этого деньги.

Когда Вернон помогал Авроре сесть в свой белый «линкольн», она вспомнила о Генерале. Ей было жаль оставлять такого симпатичного паренька во власти Гектора Скотта.

– Офицер, боюсь, что мужчина, который сидит в моей машине, очень рассержен. Вообще-то он зол на меня, но он отставной генерал, и я не удивлюсь, если он набросится на первого, кто ему подвернется.

– А, – разобрался офицер, – так вы уезжаете, а его оставляете там сидеть?

– Да, именно это я и планирую.

– Ладно, я к нему близко не подойду. А если он выскочит и накинется на меня, я вызову пару своих коллег, и мы его арестуем. А вы постарайтесь выбросить птиц из головы.

– Постараемся, – пообещала Аврора. – Спасибо вам большое.

Достав из кармана форменной рубашки зубочистку, офицер Квик стал в задумчивости жевать ее. Аврора и Вернон помахали ему, и он рассеянно махнул им в ответ.

– И еще, – сказал он. – Приезжайте ко мне, когда хотите. Может быть, вам и нужно-то лишь переехать в Порт Аранзас. Вы знаете, там большая колония… наших пернатых друзей. Может, если вы туда переедете и купите маленький домик с балконом, чтобы можно было смотреть на птиц, вам и разъезжать не придется, чтоб смотреть чаек. Вы просто будете сидеть, положив ноги на ограду балкона и смотреть на них целый день. Привет, амигос.

И он еще раз им помахал и отправился к своей патрульной машине, по пути почесывая голову.

– Какой удивительный молодой человек, – сказала Аврора. – Интересно, все полицейские такие же как он?

– Ага, они практически все ненормальные, – подтвердил Вернон.

 

ГЛАВА VII

1

Не успела Аврора перевести дух, как спидометр Вернона стал показывать девяносто. Ей казалось, что они едут слишком быстро, и она посмотрела. Именно девяносто миль. Они пролетели мимо ее «кадиллака» так стремительно, что Авроре едва удалось взглянуть на Гектора Скотта, застывшего в ее машине. В таком автомобиле ей никогда не случалось ездить. В нем было два телефона и какое-то сложное радио, а в одной из задних дверок – встроенный телевизор. Если учесть, с какой скоростью они мчались, Вернон, – как ей казалось, – вел машину весьма небрежно. Тем не менее, она ощущала скорее удивление, чем испуг. Вернон, по-видимому, был вполне уверен, что справится с машиной, а та была столь впечатляющей и хорошо оборудованной, что ей, вероятно, были не страшны неприятности, которые могли приключиться с обычным легковым автомобилем. Двери сами запирались, окна – закрывались, и в салоне было так уютно, что о мире, оставшемся снаружи, не хотелось не только волноваться, но даже и вспоминать. Сиденья были обтянуты очень мягкой кожей, а общий тон салона был тускло-коричневый, как раз к ее лицу. Единственно, что со всем этим не согласовывалось, это приборная доска, отделанная воловьей кожей – прямо с шерстью.

– Вернон, я думаю, мне надо будет вам позвонить, – сказала Аврора, устраиваясь поудобнее. – Какая красивая машина. Вообще-то, я не знаю, почему сама такую не заведу. Единственное, что в ней не так, эта ужасная кожа. Как это произошло?

Вернон смутился. Это особенно заметно, когда человек такой веснушчатый и маленький, – подумала Аврора. Он нервно подергивал себя за ухо.

– Это я сам придумал, – сказал он, все еще дергая ухо.

– Должна заметить, что это вышло немножко неосмотрительно, – сказала Аврора. – Пожалуйста, перестаньте, а то вытянете мочки ушей.

Вернон смутился еще сильнее и перестал дергать себя за ухо. Вместо этого он начал дергать свои пальцы, отчего заскрипели суставы. Аврора молчала тридцать секунд, но этот звук вынести не могла.

– И так делать не надо. Это не лучше, чем дергать себя за уши, да еще и звук неприятный. Я знаю, что с моей стороны ужасно так командовать, но я постараюсь быть хорошей. А вы тоже можете критиковать меня, если я буду делать что-нибудь невыносимое. Мне вообще кажется, что вам не следует все время дергать себя за различные части тела. Я заметила, как вы ходили после того, как произошла авария.

– Да, у меня суетливость. Это от нервозности. Доктор говорит, что это от моего обмена веществ. – Он напряженно смотрел на дорогу, стараясь удержаться от лишних движений.

– В лучшем случае такой диагноз можно назвать неопределенным, – заметила Аврора. – Я думаю, вам нужно сменить доктора, Вернон. Метаболизм есть у всех, и у меня тоже. Но я же себя не дергаю. Очевидно, что вы не женаты. Никакая женщина не потерпит, чтобы муж так дергался.

– Да, я так и не устроился. Всю жизнь провел на бегу, как заяц.

Впереди, на северо-западе показалось небо Хьюстона, полуденное солнце освещало высокие здания, белые и серебристые. Вскоре они влились в поток автомобилей и поплыли к городу. Вернон не отрывал рук от руля, что помогало ему удерживаться от непроизвольных движений, а Аврора, откинувшись на необыкновенно удобные коричневые кожаные кресла, с большим удовлетворением смотрела, как мимо пролетает город.

– Мне всегда больше нравилось, когда меня везут, чем когда я сама веду машину, – сказала она. – Видно, что это очень надежная машина. Может быть, мне надо было все эти годы водить «линкольны».

– Здесь мой дом, – пояснил Вернон. – Что-то вроде штаба на колесах. Есть и письменный стол, он выдвигается перед задним сиденьем. Еще есть холодильник, он там, сзади, а под полом сейф для ценностей.

– Ах, Вернон, вы, верно, так же, как и я, любите всякую технику. А можно воспользоваться одним из ваших телефонов? Я только позвоню своей дочери и скажу ей, что побывала в аварии. Может быть, это сделает ее немного более осмотрительной.

– Пожалуйста.

– Как великолепно, – у Авроры сияли глаза, когда она набирала номер. Происходило что-то новое.

– Просто не знаю, почему я не поставила телефон и в свою машину, – сказала она. – Я, наверное, думала, что телефоны бывают только у миллионеров. – Она замолчала, обдумывая свою фразу. – У меня, должно быть, шок от аварии, иначе бы я так глупо не выражалась. Я вовсе не хотела сказать, что вы не миллионер. Надеюсь, пока я в этом состоянии, вы не будете расценивать то, что я говорю, как оскорбление.

– Да ладно, у меня правда есть несколько лимонов, но я не X. Эл. Хант, – ответил Вернон. – Не люблю особо много работать.

Как раз в этот момент Эмма сняла у себя трубку.

– Привет, дорогая, угадай, какие у меня новости.

– Ты выходишь замуж, – предположила Эмма. – Генералу Скотту удалось сломить твое сопротивление.

– Нет, наоборот. Я только что выбросила его из своей жизни. Я буду говорить очень кратко, дорогая. Никогда не догадаешься, откуда я звоню. Представь себе, из машины на ходу.

– Ты серьезно?

– Да, из машины. Мы на Эллен Парквей. Я только хотела тебе сообщить, что побывала в небольшой аварии. К счастью, никто не виноват и не пострадал, правда, молодой патрульный офицер на пару минут отключился.

– Понятно. А из чьей машины на ходу ты звонишь?

– Джентльмен, в которого я врезалась, был так любезен, что вызвался подвезти меня домой. Его машина оснащена телефонами.

– Это дает много пищи для размышления, – заметила Эмма. – Рози говорила, что ты уехала с генералом Скоттом. Что с ним стало?

– К сожалению, мне пришлось его оставить проветриться и остыть. Ну ладно, я вешаю трубку. Мы приближаемся к светофору, а я не привыкла разговаривать во время движения. Если позвонишь мне позднее, расскажу тебе все в подробностях.

– Мне казалось, что ты собиралась остаться дома и заняться оплатой счетов.

– Пока. Я вешаю трубку, пока ты не успела испортить мне настроение.

– Интересно, почему моя дочь всегда напоминает мне о том, что я не хочу помнить? – обратилась она к Вернону. – Если вы никогда не были женаты, Вернон, вам, наверное, не знакомы такие беды.

– Я никогда не был женат, но у меня девять племянниц и четверо племянников. Мне часто приходится играть роль дяди.

– А, это мило.

Он в рассеянности снова принялся хрустеть пальцами, но Аврора оставила это без внимания.

– Мне кажется, я любила своих дядей больше всего на свете, – добавила она. – В наше время хороший дядя – подарок судьбы. А можно спросить, где вы живете?

– В основном здесь, – просто ответил Вернон. – Видите ли, эти сиденья откидываются. Единственное, что остается, это найти место для парковки – и я уже дома. Из этих сидений получаются отличные кровати, и под рукой у меня телефоны и холодильник. У меня есть пара комнат в отеле «Риц», но я их держу, главным образом, чтобы было где оставлять грязное белье. Здесь мне не хватает только кладовки и стиральной машины.

– Господи. Какой странный образ жизни! Не удивлюсь, если он способствует вашей нервозности, Вернон. Ваша машина очень комфортабельна – для машины. Но она едва ли может заменить дом. Разве вам не кажется разумным истратить часть денег на приобретение подходящего жилья?

– О нем некому будет заботиться. Полжизни я в отъезде. Завтра я отправляюсь в Альберту. Если бы у меня был дом, я бы о нем беспокоился. Может, я бы тогда еще больше дергался?

– В Альберту, в Канаду? – уточнила Аврора. – И что там?

– Нефть. Я не могу много летать самолетом. У меня уши закладывает. Я обычно всюду добираюсь на машине.

К удивлению Авроры, он нашел ее улицу, не сделав ни единого лишнего поворота. Это была коротенькая улица, всего один квартал, и многим гостям Авроры не удавалось ее найти, даже имея точные инструкции.

– А, вот мы и на месте, да? – произнесла она, когда они подъехали к дому. – Просто не верится, что вы нашли мою улицу с первой попытки.

– Ничего удивительного, мэм, я часто играю в покер в этой части города.

– Не нужно звать меня мэм, – заметила Аврора. – Вообще, я бы предпочла, чтобы вы так ко мне не обращались. Мне никогда не нравилось такое обращение. Гораздо лучше звать меня Аврора.

Однако ей пришло в голову, что в дальнейшем у него не будет нужды обращаться к ней. Она дома – вот и все. Он наутро уезжает в Альберту и трудно сказать, когда вернется. Естественно, она не могла спросить его, что он собирается делать потом.

Безо всякого предупреждения она стала падать духом. Удовлетворение, которое она испытала, сидя в «линкольне», было вызвано, по-видимому, тем, что там были удобные сиденья, а может быть, и тем, что Вернон, хотя и дергался, оказался человеком доброжелательным и непридирчивым, являя собой приятный контраст с Гектором Скоттом. Вернон, казалось, был не обидчивым, что было Авроре в новинку. Мужчины, с которыми она встречалась, часто обижались почти сразу же.

Почему-то при виде своего красивого дома она расстроилась. Приятная часть дня закончилась, и остались воспоминания. Рози, конечно, уже ушла, и не с кем будет даже поговорить. Ее мыльные оперы прошли, и даже если Эмма позвонит, то телефонный разговор с пересказом обстоятельств аварии во всех подробностях дольше, чем на час не растянешь. Так что весьма скоро ей останется лишь созерцать свои счета, а платить по счетам, сидя в пустом доме, очень неприятно.

И поблизости не будет ни души, чтобы отвлечь ее. Кроме того, она знала, что оставшись одна, сразу же начнет волноваться, как доставить машину домой, что будет в полиции, что с генералом Скоттом, появятся и другие поводы для беспокойства, которые не выплыли бы, если бы она не осталась одна.

На секунду, глядя на Вернона, она задумалась, не пригласить ли его поужинать и поговорить с ней, пока она будет заниматься счетами. Ужин был бы хорошим ответом на его любезность, ведь он не только привез ее домой, но и спас от полиции; но предложение побеседовать с ней, пока она занимается счетами, могло показаться, мягко говоря, нетрадиционным и чересчур смелым. Очевидно, что Вернон не был окружен дамами, иначе он не жил бы в машине. Кроме того, если он собирался в Канаду, то у него наверняка на последнюю минуту было отложено множество дел, – как это бывало у нее, когда она куда-то собиралась.

Что в нем вызывало ее расположение, так это, может быть, лишь то, что он сумел сразу же найти ее улицу, но она знала, что при всем своем расположении к нему она не может действовать вопреки условностям. Достаточно, что начало их знакомства было очень далеко от принятых норм. Она совсем сникла.

Вернон ожидал, когда она выйдет, но она все сидела в машине. Тогда ему пришло в голову, что он, наверное, должен выйти, чтобы открыть перед ней дверь. Он посмотрел, чтобы понять, правильно ли ее понял, и заметил, что она грустна. Она же выглядела такой счастливой всего минуту назад. При виде ее обреченного выражения лица он ужаснулся. Он очень много знал о нефти, но почти ничего о женской грусти. Это его напугало.

– В чем дело, мэм? – сразу же спросил он. Аврора смотрела на свои кольца. Ее пальцы украшали топаз и опал.

– Не понимаю, почему вы не зовете меня Авророй, – сказала она. – Это имя очень легко выговаривается.

Она подняла глаза на Вернона, который дернулся и смутился. Он был так смущен, что на него было больно смотреть. Совершенно очевидно, что он вообще не имел дела с женщинами. Аврора почувствовала некоторое облегчение, а вместе с ним, решимость действовать наперекор стереотипам.

– Я должен к этому привыкнуть, миз Гринуэй, – сказал он. – Это нелегко.

Аврора пожала плечами.

– Ладно, – согласилась она, – хотя это вообще-то абсолютно легко, все-таки обращение «миссис Гринуэй» заключает в себе некоторый прогресс. «Мэм» наводит на мысль о сельской учительнице, а я от этого амплуа очень далека. Хотя не знаю, зачем я все это говорю, если вы сегодня все равно уезжаете и покидаете меня. Уверена, что вы с радостью уедете в Альберту, лишь бы подальше от меня.

– Вовсе нет, – возразил Вернон и сконфузился.

– Нет, – снова повторил он.

Аврора посмотрела на него. Она знала, что поступает жестоко, она знала, что он такой приятный человечек, – но все же посмотрела. Вернон не понимал, что происходит. Он заметил, что его пассажирка странно глядит на него, словно ожидает от него чего-то, а он понятия не имеет чего. Но взгляд ее говорил, что все зависит от него и что это очень важно. Его машина, обычно такая уютная и пустая, вдруг показалась ему камерой высокого Давления, источником которого служил взгляд миссис Гринуэй. По ее лицу можно было предположить, что она вот-вот расплачется, или рассердится, или очень огорчится, – он не знал, что именно с ней произойдет. Все будет зависеть от него. Наконец, она перестала смотреть ему в глаза.

Вернон почувствовал, что на лбу у него выступает холодный пот, а ладони, наоборот, пересыхают. Он совсем не знал эту леди, ничем ей не был обязан, но вдруг ему показалось, что он почему-то перед ней в долгу. Во всяком случае, ему захотелось быть ее должником. На лице у нее были морщинки, которые он раньше не заметил, но это были очень милые морщинки. Ему не хотелось, чтобы она грустила или сердилась. Давление нарастало, он не знал, что раньше разойдется по швам: машина или он сам, и он ощутил такую тягу к суетливости, что выдернул бы себе все пальцы в десять секунд, если бы не знал, что именно это делать не следует.

Аврора снова стала пристально смотреть на него, она крутила кольца на пальцах, словно ждала чего-то, глядя на него в упор. Вернону казалось, что все вдруг изменилось. Всю жизнь он слышал, что однажды появится женщина, которая перевернет всю его жизнь, и вот эти предсказания сбылись. Он никогда не верил, что перемена может произойти так стремительно, и вот она произошла. Все преобразилось и не постепенно, а сразу. Его прежняя жизнь закончилась, когда он остановил машину, и его прежнее существование утратило всякий смысл. Остановка произошла так стремительно, что у него захватило дыхание. Он почувствовал, что в будущем не увидит и не захочет видеть никакого другого лица, кроме лица этой женщины, пристально глядящей на него. Он был так поражен, что даже высказал свои чувства вслух.

– О Боже, миссис Гринуэй, я в вас влюбился – как щенок. Что мне делать?

Чувство, стоявшее за этой фразой, не ускользнуло от Авроры; его слова выдавали душевное волнение, и она ощутила, как они пробивались из глубины души, преодолевая удивление и страх.

Она немедленно расслабилась, хотя удивилась, даже была поражена, отчасти потому, что подобные фразы и чувства были ей незнакомы, отчасти сознавая, что они-то ей и требовались в данный момент. В своем одиночестве, пережив временную растерянность, она как бы истощила в себе все силы и нуждалась в любви единственного мужчины, оказавшегося под рукой; и вот перед ней, как на ладони, Вернон с его обветренным, веснушчатым и испуганным лицом.

Улыбнувшись ему, она словно попросила минуту подождать, и несколько секунд смотрела в сторону, на сосны, которые росли за ее домом, и пролившийся на них солнечный свет. Было поздно, солнце клонилось к закату; свет, профильтрованный через их ветви, падал, образуя во дворе длинные тени. Поглядев на Вернона, она снова улыбнулась. Другие ее поклонники тоже делали ей предложения, но они боялись произносить такие слова, все они, даже Альберто, говоривший их тридцать лет назад. Она хотела на секунду накрыть своей ладонью пальцы Вернона, чтобы показать, что способна откликнуться на его чувства, но он отпрянул, испугавшись не на шутку, и она, улыбнувшись, отступила.

– Вернон, я в ужасе, вы уже, наверное, успели это заметить. Я во второй раз за день сбила вас, в первый раз это, правда, сделала моя машина. Вы стали дергаться, словно в агонии, мне кажется, это оттого, что вы так много времени проводите, сидя в своей машине.

Не хотите ли выйти и прогуляться со мной по двору, пока он так красиво освещен? В это время дня я всегда гуляю во дворе, и мне кажется, вам бы тоже не помешало размяться.

Бросив взгляд на дом, Вернон пытался представить себе, как он выберется наружу и пройдет мимо него, но не мог. Он был слишком потрясен, хотя ему начинало казаться, что жизнь может продлиться и подольше: миссис Гринуэй улыбалась ему и уже не выглядела такой убитой. Ему пришло в голову, что она не расслышала его слов. Иначе она, может быть, перестала бы улыбаться. Подумав это, он ощутил нестерпимое беспокойство. В создавшемся новом положении ожидание и неопределенность были невыносимы. Он должен знать правду – и немедленно.

– Слышите, я не знаю, что мне делать, миссис Гринуэй, – повторил он. – Я даже не уверен, что вы меня услыхали. Если услыхали, но решили, что я надсмехаюсь, то я не знаю, что мне делать.

– О, я все услышала, – ответила Аврора. – Вы выразились очень примечательно, и я ничуть не сомневаюсь в вашей искренности. Почему вы хмуритесь?

– Не знаю, – ответил Вернон, хватаясь за руль. – Небось потому, что мне подумалось, я бы не хотел, чтобы мы были посторонними.

Растроганная его словами, Аврора отвернулась и стала смотреть на сосны. Она собиралась ответить в шутливом тоне, но фраза застряла у нее в горле.

Вернон этого не заметил.

– Я знаю, что признался слишком скоро, – продолжал он, все еще находясь в агонии непроизвольных движений. – То есть, вы можете подумать, что раз я холостяк и у меня несколько лимонов и машина как в кино, так я какой-нибудь там плейбой, но это не так. Миссис Гринуэй, я за всю жизнь ни разочка не влюблялся, даже ничего похожего, никогда – до сегодняшнего дня.

К Авроре быстро вернулся дар речи.

– Я, безусловно, не охарактеризовала бы вас как плейбоя, – заметила она. – Будучи плейбоем, вы, разумеется, догадались бы, что я не могу думать о вас плохо. Дело в том, что голова у меня сейчас работает не блестяще, и мне кажется, что если мы выйдем и прогуляемся, то оба почувствуем себя лучше. Если вы не горите нетерпением немедленно сорваться с места, то, может быть, позволите мне по окончании нашей маленькой прогулки приготовить для вас ужин, чтобы я могла отблагодарить вас за беспокойство, которое вам сегодня доставила.

Вернон все еще не был уверен, что справится с обычными действиями, принятыми в мирской жизни, но когда он вышел из машины, чтобы распахнуть дверь перед Авророй, ноги его, по крайней мере, не подвели.

Когда они шли через лужайку, Аврора мимолетно взяла его под руку; ей показалось, что он дрожит.

– Мне кажется, вы плохо питаетесь, Вернон, – заметила она. – Трудно вообразить обратное, учитывая, что вы живете в машине.

– Но у меня же есть холодильник, – смиренно возразил Вернон.

– Да, но для приготовления более здоровой пищи еще нужна плита, – напомнила Аврора, замедлив шаги, чтобы еще раз бросить взгляд на белый «линкольн», стоявший перед ее домом. Его силуэт, по крайней мере, не уступал в стройности ее «кадиллаку». Издали он был великолепен.

– Боже, посмотрите, как он прекрасно сочетается с моим белым домом. Интересно, кто-нибудь подумает, что я купила новую машину?

2

Едва они вошли на кухню, где Аврора хотела положить сумочку и скинуть туфли, как мирская жизнь предстала перед ними в своем самом печальном проявлении. Рози сидела за кухонным столом, вся в слезах, держа у виска посудное полотенце со льдом. Она вытащила один из хозяйкиных киножурналов и поливала его слезами.

– Что с тобой? – спросила Аврора, пораженная ее видом. – Только не говори, что нас ограбили. Что ты им позволила унести?

– Да нет. Это просто Ройс. Я зашла слишком далеко.

Аврора положила сумку на стойку, в раздумьи наблюдая происходящее, Вернон, казалось, немножко растерялся, но беспокоиться о нем было не время.

– Понятно. Ты ему, наконец, надоела? Чем он тебя стукнул?

– Кулаком, – Рози шмыгнула носом. – Он вошел и услышал, как я разговариваю по телефону с Эф. Ви. Мы говорили о моей помощи ему в ремонте этого вонючего старого «паккарда», а Ройс Бог весть что себе вообразил. Разозлился, как взбесившийся пес. Если бы я начала гулять, так, будьте уверены, конечно же не с Эф. Ви. д'Арк. Я бы ни на кого из Боссьер-сити глаз не положила.

– Ну почему же ты все не объяснила Ройсу, чтобы снять у него камень с души?

– Пытаться ему что-нибудь объяснять, это все равно, что камню. Я просто озверела. Я его обвинила, что он шляется с одной из тех тварей, которым доставляет еду. Ох, как я его поливала!

Она сделала паузу, чтобы вытереть глаза тыльной частью ладони.

– Так что же потом произошло? – спросила Аврора.

Она была несколько раздосадована, что драма на кухне произошла как раз тогда, когда ей пришлось уехать всего на день.

– Этот сукин сын меня совсем доконал, – протянула Рози, она снова расклеилась, почувствовав сострадание к себе. – Ох, Аврора… Теперь мой брак потерпел крушение.

– Подожди, – жестко остановила Аврора, – не плачь, пока не кончила рассказывать. Чем именно Ройс тебя доконал?

– Это продолжалось каждый день, целых пять лет. Она работает в какой-то забегаловке на Вашингтон-авеню. Только и знаю, что ее зовут Ширли. Он приходил сюда пожрать, а потом ехал прямо туда. Ох, Господи!

Не в силах дальше сдерживаться, Рози разрыдалась, уронив голову на сгиб локтя.

Аврора посмотрела на Вернона. Ей показалось, что, столкнувшись с чужим горем, он несколько успокоился.

– Вернон, я, кажется, целый день только и делаю, что втягиваю вас в представления. Если хотите подкрепить силы, можете выпить. – Она открыла бар, чтобы показать ему, где находится спиртное, на случай, если он решится самостоятельно угоститься, а потом пошла к Рози и похлопала ее по плечу.

– Да, дорогая, вот так незадача. Но мы можем поблагодарить твою счастливую звезду хоть за то, что ты не беременна.

– Да уж, – согласилась Рози. – Не хочу больше заводить детей от этого мерзкого ублюдка.

– Надеюсь, и ни от кого другого. Ох, ну и шишка у тебя на виске! Очень плохо бить человека по виску. Совсем непохоже на Ройса. Если он признал свою вину, зачем же было драться?

– Наверно потому, что я хотела его прирезать. Я на него кинулась с ножом для мяса. Небось, если бы он перед тем не смочил горло, лежал бы здесь мертвый.

– Боже праведный, – Авроре трудно было вообразить Ройса лежащим на кухонном полу в трех шагах от того места, где все эти годы так вкусно питался. Рози стала вытирать глаза и вскоре немного успокоилась.

– Да, и вторая половина дня не обошлась у меня сегодня без приключений, – сказала Аврора. – Эта бедняжка – Розалин Данлап, Вернон; Рози, это Вернон Далхарт.

– Зовите меня просто Рози, – храбро заявила она, вытирая залитую слезами руку, чтобы протянуть ее Вернону.

– Рози, мне кажется, тебе следует выпить немножко бурбона, чтобы успокоить свои нервы, – сказала Аврора. – Гектор Скотт вел себя очень плохо, и из-за него я сегодня попала в аварию. После чего он повел себя еще хуже, и я оставила его в моей машине. Надо сразу же позвонить Эф. Ви.

– Ой, я не могу. Ройс пошел к нему и такое ему устроил, что теперь он боится со мной разговаривать.

– Ну хорошо, я позвоню ему сама. Вернон, я надеюсь, вы помните номер той дороги. Боюсь, я не очень хорошо помню, где мы оставили Гектора.

– Шестое шоссе, как раз там, где в него вливается дорога Четырнадцать – тридцать один, – сразу же ответил Вернон.

Обе женщины были удивлены.

– Четырнадцать – тридцать один? – переспросила Аврора. – Я понятия не имела, что здесь так много маленьких дорог. Неудивительно, что я постоянно теряюсь.

– Ну, это просто дорога от фермы к рынку.

– Не думаю, что Гектор будет там долго сидеть. Рози, что ты намерена делать?

– Ройс, небось, сегодня нажрется. Я попросила свою сестру, чтобы она забрала детей к себе, а то он придет и их изобьет. Я, наверно, еще немного посижу и пойду туда, если у меня хватит на это нервов. Еще не хватало, чтобы ему оставлять пустой дом, а он будет туда приводить своих тварей. Там, откуда я родом, собственность это девять десятых закона.

– Где, по-вашему, сейчас находится Ройс? – спросил Вернон.

– Пьянствует со своей шлюхой, – предположила Рози. – Где же ему, паразиту, быть?

– А сколько у вас детей?

– Семеро.

– Почему бы мне с ним не поговорить. Готов поспорить, что мне удастся наладить дело.

Аврора удивилась.

– Вернон, вы же его даже не знаете. К тому же, Ройс весьма крупный, можете мне поверить. Что вы сможете с ним сделать?

– Поговорить разумно. На меня работает около шестисот человек. И они часто попадают в какие-нибудь заварушки. Обычно не очень серьезные. Клянусь, что я вытащу Ройса из этой истории, если только найду его.

Зазвонил телефон. Аврора взяла трубку. Это был Ройс.

– Эй, – сказал он, услышав голос Авроры. – Рози там?

– Да, ты хотел бы поговорить с ней, Ройс? – сказала Аврора, подразумевая, что такая форма вопроса заключает в себе скрытый упрек.

– Нет, – гаркнул Ройс и бросил трубку.

Сразу же раздался новый звонок. Это была Эмма.

– Я готова прослушать про твою аварию. Я умру от любопытства, если не узнаю, что приключилось с генералом Скоттом.

– Не могу сейчас уделить тебе ни минуты, Эмма, – сказала Аврора. – Ройс побил Рози, и мы тут все в таком состоянии… Если хочешь, чтобы от тебя была какая-то польза, приезжай сразу же сюда.

– Не могу. Мне надо приготовить мужу ужин.

– О, конечно, ты же в рабстве! Как глупо с моей стороны было подумать, что ты можешь приехать, чтобы помочь своей матери. Я очень рада, что не получила серьезных увечий. А то мне пришлось бы нарушить весь ход твоей семейной жизни.

– Ну хорошо, забудь об этом. До свидания. Аврора на секунду опустила трубку, а затем сразу же позвонила Эф. Ви., который ответил мгновенно.

– Надо же, сегодня, кажется, все сидят у телефона. Эф. Ви., я полагаю, ты узнаешь мой голос?

– Угу, миз Гринуэй, – сказал Эф. Ви. – Как Рози?

– Потрепана, но не побеждена. Но я звоню тебе не из-за нее. Мы с Генералом попали в аварию, и между нами произошла небольшая размолвка, я боюсь, что оставила его, чтобы ты его забрал. Он сидит в моей машине на Шестом шоссе, возле дороги с фермы на рынок. Я воображаю, как он зол, и чем позднее ты за ним придешь, тем хуже для тебя. Вероятно, тебе следовало бы отправиться прямо сейчас.

Эф. Ви. пришел в ужас.

– И сколько он уже там сидит? – спросил он.

– Довольно долго, – неопределенно сказала Аврора. – Я сейчас должна позаботиться о Рози, а тебе желаю удачи. Пожалуйста, напомни Генералу, что я больше не хочу с ним разговаривать. Он мог об этом забыть.

– Подождите, – перебил Эф. Ви. – Где вы говорите, он находится? Мне же не на чем ехать, разве что на «джипе»?

– Это даже лучше. Шестое шоссе. Я уверена, ты узнаешь мою машину. Счастливо.

– Если мы не собираемся пить вино, почему бы нам не выпить хоть по чашечке чая, – сказала она, повесив трубку. – Рози, приготовь, пожалуйста. Это тебя отвлечет от невзгод.

Затем ей в голову пришла страшная мысль.

– Боже, – воскликнула она. – Я же не заперла свой автомобиль. Я была слишком оскорблена. А вдруг кто-нибудь его ночью украдет?

– Нет проблем, – ответил Вернон. Дергая себя за ухо, он старался не смотреть ей в глаза.

– Как же нет, – возмутилась Аврора. – Незапертые машины угоняют каждый день.

– Да я об этом позаботился.

– Как? – удивилась Аврора. – У вас же нет ключа от моей машины.

Вернон смутился и покраснел до корней волос.

– У меня гараж, – начал он, – в Хэррисберге. Так что я звякнул в свой гараж и сказал ребятам, пусть подгонят кран и подцепят вашу машину. Они работают круглосуточно. К завтрашнему дню все починят и пригонят машину к вам.

Обе женщины вновь удивились.

– Так будет удобнее, если вы не против, – сказал Вернон, шагая по кухне. Время от времени он, казалось, делал поползновения сесть, но не мог себя заставить.

– Прекрасно. Очень предусмотрительно. Только я не люблю принимать услуги бесплатно. Я, разумеется, заплачу все, что буду должна.

– Одно только… я не учел Генерала, – сказал Вернон. – Думал, вы все-таки размякнете и возьмете его с нами. Они могли подцепить машину вместе с ним. Сейчас свяжусь с ними по радио и выясню. Вы же не хотите, чтобы этот парень летал как дикий гусь.

Аврора не успела сказать что-либо в ответ, как он вышел через заднюю дверь.

– Радио в машине, – сказал он, выходя.

– Кто он? Какой-нибудь миллионер? – полюбопытствовала Рози, когда он вышел.

– Мне кажется, да. От него есть польза, не правда ли? Вообрази, мою машину так быстро починят.

– Вы должно быть ударили его, как молния. Вот так, меня тут бьют по голове, а вы уезжаете и возвращаетесь с миллионером, который в вас влюбился. Если кто и родился под несчастливой звездой, так это я.

– Да ладно, мы с Верноном только познакомились, – пожала плечами Аврора. – У меня и так много хлопот с романами, и я совершенно не хочу делать жертву из такого симпатичного человека, как он. Кроме того, завтра он уезжает в Канаду. Принимая во внимание все, что он для меня сделал, я думаю, будет только справедливо, если я угощу его хорошим ужином. Мне кажется, он его в жизни не видал.

– Он не похож на тот тип мужчин, который вам нравится.

Аврора ничего не успела ответить, так как вернулся Вернон.

– Генерал уехал с копом. Я остановил Эф. Ви. Увидел, как он залезает в джип, и дал отмашку.

Аврора сразу же затрясла головой.

– Боже! – воскликнула она. – Теперь у меня есть серьезный повод для беспокойства. Он очень мстительный человек, этот Гектор Скотт. Даже трудно вообразить, что он может им наговорить обо мне. Если он сможет придумать, как меня арестовать, то не применит воспользоваться своей мыслью.

– Ага, вы на этот раз не с тем связались, – согласилась Рози. – Нам обеим надо было пойти в монахини. Завтра нас обеих повяжут, если до него дойдет, как это устроить.

– Но я, по крайней мере, не коммунистка, – сказала Аврора. – Гак что мы решили с Ройсом?

– Что с ним делать, если он паршивый пьянчуга. Уйти от него, – вот и все. Не удивлюсь, если его сюда занесет.

– Зато я удивлюсь. В моем присутствии он всегда будет держаться как джентльмен, как бы это тебя ни печалило. Вот видишь, все встает на свои места, Рози. Я же тебе говорила, чтобы ты обходилась с ним поласковее.

– Ага. А я вам говорила, чтобы вы не шлялись с генералом Скоттом. Разве не жаль, что мы друг дружку не слушаемся?

Аврора бросила взгляд на Вернона, который снова зашагал. Это ему шло: он казался выше, когда двигался.

– Что вы планировали предпринять в отношении Ройса, Вернон? – спросила она.

– Неважно. Все равно мой план не сработает, если я не знаю, где его найти.

– Если правда хотите его отыскать, загляните в бар Стормселлар. Он где-то на Вашингтон Авеню, – ответила Рози. – Я бывала там в прежние времена, когда мы с Ройсом были счастливы.

– Я пошел, – сказал Вернон, направляясь снова к двери. – Чем быстрее я с ним встречусь, тем меньше времени займет вытрезвление.

Он остановился и посмотрел на Аврору.

– Я не хочу пропустить ужин, – сказал он.

– Вы его не пропустите, – пообещала Аврора. – Я только начала переваривать ланч.

Вернон исчез.

– Как он легок на подъем, – прокомментировала Аврора, набирая номер дочери.

– Ты со мной разговаривала очень грубо, – упрекнула Эмма.

– Да, я такая эгоистка, – согласилась Аврора. – Честно говоря, мне никогда не хотелось играть при Томасе вторую скрипку. Вы сегодня не придете ко мне на обед? Намечается любопытный вечерок.

Эмма задумалась.

– Я-то рада бы, но он, наверное, не захочет.

– Ну, конечно, он не любит, когда я его затмеваю.

– Ерунда, его может затмить двадцативаттовая лампочка, – вмешалась Рози. – Бедняжка Эмма, таким была милым ребенком.

– Мама, ну что ты злобствуешь? – сказала Эмма. – Не можешь это прекратить?

Аврора вздохнула.

– Это получается само собой, как только я о нем подумаю. Со мной всегда случается что-нибудь плохое в те дни, когда я плачу по счетам. Единственное светлое пятно – Вернон, это тот мужчина, которого я сразила. Рози, как бы было хорошо, если бы ты не подслушивала.

– Ну хорошо, пойду взрыхлю клумбы. Все равно я уже знаю про Вернона, я все прочитала по его глазам.

– Да, наверное, так. Ладно, оставайся, я не против. Все равно мои чувства – в смятении.

И это была правда. Она мысленно прокрутила события этого дня, которые как бы не дошли до нее, и теперь стала ощущать их. Она начала их переживать только сейчас, все сразу, и ее чувства оказались противоречивыми и туманными, но когда Эмма слушала ее по телефону, а Рози вертелась на кухне, она, по крайней мере, чувствовала себя в привычном человеческом окружении. Она испытывала сомнения, но не растерянность.

– И что этот Вернон? – поинтересовалась Эмма.

– Он в меня влюбился, – спокойно сообщила Аврора. – Это у него заняло около часа. Вообще-то можно сказать, что я его заставила, но у него это прошло весьма мило и достаточно своеобразно.

– Мама, ты с ума сошла. Это совершенная чепуха. Ты же понимаешь, что это просто миф.

– Что ты называешь мифом, дорогая? Боюсь, что я не слежу за твоей мыслью.

– Любовь с первого взгляда, – сказала Эмма. – Ты-то хоть не влюбилась в него с первого взгляда?

– Нет, мне не повезло.

– Это глупо, – настаивала Эмма.

– Да, ты всегда была осторожным ребенком, – заметила Аврора, отхлебывая чай.

– Вовсе нет, – сказала Эмма, вспомнив Денни.

– Конечно, была. Посмотри, за кого ты вышла замуж. Еще немного осторожности, и ты станешь паралитиком.

– Боже, ты просто ужасна, – сказала Эмма. – Как ты это говоришь! Жаль, что именно ты моя мать!

– А чьей бы дочерью ты хотела быть?

– Рози. По крайней мере, она меня ценит. Аврора постучала по столу и передала телефон Рози. – Моя дочь предпочитает тебя, – объявила она. – Она также отрицает существование любви с первого взгляда.

– Она не видела Вернона, – заметила Рози, присаживаясь на край стола. – Хелло, голубка.

– Удочери меня, – попросила Эмма. – Не хочу, чтобы у моего ребенка была такая бабушка, как моя мать.

– Бросай все, лети сюда и посмотри на мамашиного нового ухажера, – предложила Рози. – Он миллионер.

– Она забыла сказать об этом, ну да ладно. У ее яхтсмена тоже миллионы.

– Да, но этот без претензий. Он такой простой деревенский парень. Я бы сама с удовольствием за такого вышла, раз я теперь женщина свободная.

– Ройс тебя что, правда, поколотил?

– Ага, стукнул кулаком прямо по голове, я даже не успела пырнуть его ножом, лживого ублюдка. Я только мечтаю, чтобы ты никогда не попала в такую переделку, голубка. Я столько лет здесь кормила его ланчем, а этот сукин сын прямо отсюда уезжал жрать к своей твари, не успев еще переварить мою еду. Думаешь, это не задело меня за живое?

– Бесстыжий сукин сын, – добавила она. – Ну уж детей ему не видеть, готова поклясться.

– Перестань выражаться и не начинай себя жалеть, – вмешалась Аврора. – Если мы с тобой начнем себя жалеть, все пропало. Расскажи только моей сверхосторожной дочери о своих взглядах на любовь с первого взгляда.

– Что там мама говорит? – спросила Эмма.

– Что-то насчет того, что ты слишком осторожная. Если б я была поосторожнее, мне не надо бы было сейчас, когда меня бросили, кормить столько ртов.

– Может быть, все еще не так серьезно, – сказала Эмма. – Как ты думаешь, разве ты его не простишь, если он пообещает хорошо себя вести?

– Подожди, голубка, не вешай трубку, – сказала Рози. Она отняла от уха трубку и выглянула в окно – во дворе темнело. Эмма задала ей вопрос, который она мысленно задавала себе целый день, снова и снова, так и не решив. Она посмотрела на Аврору. – Не надо б говорить с нашей деткой о таких вещах, – сказала она в раздумьи. – Вы думаете, будет неправильно просто так послать его? Думаете, я должна, как это… простить и все забыть?

– Ты вряд ли это забудешь. Скорее, простишь, но запомнишь.

И в этот момент, когда, казалось, Рози уже справилась с собой, она вдруг снова расклеилась. Не успела она снова поднести трубку к уху, легкие ее, казалось, наполнились, но не столько воздухом, сколько досадой и злостью. Эти чувства возникли у нее при мысли о его низости. Одно дело – иметь другую женщину, но как он мог все высказать ей, жене, прямо в лицо. Этого она от него не ожидала. Самым непростительным в этом происшествии был его взгляд, когда он ей рассказывал – при одном воспоминании ей сдавило горло; она выпрямилась и начала издавать прерывистые звуки – «У… у… у», словно пытаясь подавить икоту. Она протянула трубку телефона Авроре, встала со стола и, согнувшись, побрела в ванную, чтобы там выплакаться.

– Вот, Рози пришлось уйти, чтобы поплакать, – сказала Аврора. – Что бы ни приходилось читать в журналах, мужчины нисколько лучше не стали. Гектор Скотт пытался шантажом заставить меня ехать с ним на Таити. Он говорил со мной очень мерзким тоном.

– Что ты собираешься делать с Рози? – спросила Эмма.

Аврора отхлебнула чай. Она никогда не любила отвечать своей дочери слишком поспешно.

– Естественно, я готова дать Рози все, что ей нужно, если это в моих силах. Могу ей предложить пожить здесь, пока Ройс не одумается. Мне кажется, что Ройс настолько ленив, что долго без нее не протянет. Я думаю, он вскоре попытается с ней помириться. Вернон, кстати, поехал с ним разбираться.

– Очень надеюсь, что Рози так сразу не сдастся, – добавила она. – Если бы я была на ее месте, я бы многого от него потребовала.

Эмма хмыкнула.

– Флэп говорит, что мы никогда не справимся с двумя вещами: с национальным долгом и твоими притязаниями.

– А, это, по-моему, чья-то крылатая фраза. Если припомню, скажу тебе, чья.

– А почему бы вам всем не приехать на обед сюда? – сказала Эмма. – Я могу это себе позволить.

– Нет уж, спасибо. – При таком малом помещении нам придется есть по машинам. Я тебе говорила, что у Вернона в машине холодильник? И телевизор.

– Что-то ты очень ехидничаешь по поводу этого Вернона. По-моему, это тебе не к лицу.

Аврора поставила чашку. Как раз так сказала бы ее мать, если бы ей случилось присутствовать при этом разговоре. Но нельзя было отрицать справедливости сказанного. Она вспомнила подергивания, которыми страдал Вернон.

– Да, боюсь, что ты права, – согласилась она, помедлив. – Я всегда насмешничаю. Это не значит, что я говорю о людях что-нибудь плохое. Просто, когда я начинаю над кем-то посмеиваться, то не могу остановиться. Надеюсь, Вернон никогда об этом не узнает. У него еще моя машина ремонтируется.

– По твоим рассказам получается какой-то Говард Хьюз, – заметила Эмма.

– Нет, он гораздо меньше ростом. Он мне приблизительно по грудь.

– Сесил по тебе скучает, – сказала Эмма.

– Да, я чувствую, что мне пора набраться сил и отработать свою ежегодную повинность перед ним.

Ее ежегодная повинность состояла в устройстве ужина для Сесила и молодоженов. Этого события опасались все участники – и не без оснований.

– Давай это организуем на следующей неделе, – добавила она. – А то я чувствую, что это лежит на мне тяжким грузом. Если ты не против, я сейчас повешу трубку. Я немножко не в себе и не хочу с тобой сражаться, пока я беззащитна.

Она действительно, попрощавшись, повесила трубку, а затем обошла кухню, зажигая везде свет и обследуя запасы съестного. Обычно у нее под рукой было столько продуктов, что их хватило бы на несколько интересных вечерков, но когда в перспективе возникал настоящий хороший ужин, ресурсы следовало проверить. Удостоверившись, что мяса, овощей и вина достаточно, она выбросила ужин из головы и вышла во двор, где некоторое время медленно прохаживалась в сумерках, надеясь, что странное чувство, которое она испытывала, уйдет.

Часть странности была не такой уж странной – это было обычное паническое состояние из-за денег, оно сваливалось на нее, когда приходило время платить по счетам. Редьярд не слишком хорошо обеспечил ее в финансовом отношении, хотя и она, и окружающие делали вид, что это не так. У нее был какой-то доход, но небольшой. Она правда хотела продать свой дом и снять где-нибудь квартиру, но ей не удавалось себя убедить, что она решится на это, пока ее как следует не прижмет. Тогда ей пришлось бы уволить Рози и свернуть паруса, но что-то в ней восставало против этого. Что же касается парусов, то так как потребовалось много времени, чтобы их расправить, она не станет их сворачивать, пока ее не вынудят обстоятельства. Уже четыре года она жила от месяца к месяцу, от счета к счету, в надежде, что что-нибудь произойдет, прежде чем наступит катастрофа.

Дом был так мил, так уютен, все в нем было ее: ее мебель, ее кухня, ее двор, ее цветы, ее птицы, ее внутренний дворик и ее эркерчик. Лишившись всего этого, она должна была не просто перемениться, ей пришлось бы создать какой-то новый образ и воплотиться в него, а она знала, что этот единственный образ, который ей досталось бы играть тогда, был образом очень старой леди. Не Авроры Гринуэй, а просто миссис Гринуэй. В тот день, когда знакомые начнут называть ее просто миссис Гринуэй, может быть, и ее дом утратит для нее значение. Если к тому времени она не умрет, то ей достанет чувства собственного достоинства, чтобы справиться с чем угодно, как справлялась со всем ее мать в последние годы своей жизни.

Но пока она не была готова. Ей хотелось справляться на том месте, где она находилась. Если самые худшие из ее ожиданий оправдаются, она может продать Клее. Конечно, это будет предательством по отношению к ее матери, но ее мать сама провинилась перед ней, когда заплатила за картину деньги, которые в скором времени должны были перейти к Авроре. Это было бы, конечно, вероломством в отношении Эммы, так как она любила Клее, но Эмме впоследствии достанется Ренуар, а если бы в ее дочери теплилось побольше любви к жизни, она бы сильнее полюбила Ренуара, гораздо сильнее.

Однако странность имела и другую сторону, помимо паники из-за денег. Не просто одиночество, хотя она его ощущала, не только отсутствие секса, правда, и это чувствовалось: она сама удивилась, когда несколько ночей назад ей приснилось, что она открывает банку с тунцом, а оттуда высовывается пенис. Надо признать, сон был очаровательный, полный приятных неожиданностей, и ей было обидно, что рядом не было того, с кем было бы уместно им поделиться. Любой, кому бы она его пересказала, включая ее дочь, решил бы, что она мучается лихорадкой больше, чем это было в действительности.

Во всяком случае, эта странность отличалась от лихорадки такого рода, скорее, она чувствовала, что в ее жизни сместился какой-то важный центр, она будто растерялась, словно она преждевременно, пока не настал ее срок, соскальзывает, теряет связь с происходящим вокруг, отстает от реальности, или, что хуже, наоборот, опережает ее. Ей казалось, что знакомые видят только ее внешние движения, движения женщины, которая постоянно жалуется и вытягивает из людей сочувствие к себе. Движения ее души, кажется, не замечает никто. Ее пугало, что она слишком хорошо научилась ни на кого не рассчитывать и обходиться без поддержки. Если она не будет контролировать свои внутренние побуждения, то, как ей думалось, вскоре окажется в одиночестве, в этом и коренилась странность, которая даже как бы выбрала себе физическое место где-то за грудиной. Сильно прижимая руку к грудной клетке, она могла ее чувствовать на ощупь, почти как затвердение, затвердение, которое ничто не заставит рассосаться.

Прогуливаясь, в надежде, что двор ее успокоит, она вдруг услышала голоса, доносившиеся с кухни. Поспешив в дом, она застала Рози и Вернона за серьезным разговором.

– Он сотворил чудо, – объявила Рози. – Ройс захотел, чтобы я вернулась.

– Как вы этого добились? – спросила Аврора.

– Это моя маленькая тайна.

Рози взяла сумку и, судя по всему, приготовилась идти домой.

– Я из Ройса все жилы вытяну. Он больше ни одного секрета от меня не утаит.

– По крайней мере, приятного секрета, – добавила она, что-то припоминая.

– Теперь вы, конечно, захотите, чтобы я отвез вас домой? – спросил Вернон.

– Он что, профессионал по извозу? Соседям не понравится, если я подкачу к дому на огромном белом «линкольне». Я уж лучше сяду на автобус.

– Мне это совсем не нравится, – вступила в разговор Аврора. – Зачем ты сразу же кидаешься назад к такому подлецу, как Ройс? Может быть, тебе лучше переночевать сегодня здесь? Будь я на твоем месте, я заставила бы его остыть хотя бы двадцать четыре часа.

– Если я собралась назад, это не значит, что я проглотила обиды. Я ничего не позабыла. Не волнуйтесь.

Все они минуту стояли молча.

– Ладно, счастливо тебе, дорогая. Я приготовлю Вернону ужин, а ты поезжай и посмотри, чем закончится это происшествие.

– Большое спасибо, мистер Далхарт, – задержавшись у дверей, сказала Рози.

– Смотри, не рискуй, – напутствовала Аврора. – Если он обнаружит тенденцию к жестокости, немедленно бери такси и приезжай.

– Не для того меня создал Бог, чтобы я служила ему боксерской грушей. Я не слишком гордая, чтобы убежать.

– Что вы сделали? – строго спросила Аврора, как только Рози вышла.

Вернон помялся.

– Предложил ему работу получше, – неохотно признался он. – Вы не представляете, что может сделать с таким человеком, как Ройс, хорошая новая работа и прибавка в деньгах.

Аврора была поражена.

– Вы наняли мужа моей горничной? Мне кажется, это чрезмерная забота. Чем он заслужил новую должность, можно узнать? Вы его наградили за то, что он побил жену?

Вернон смешался.

– Эта работа по доставке старит. Если человек ездит год за годом по одному и тому же маршруту, однообразие его достает. От этого и начинаются всякие разные передряги.

– Совершенно верно. Но работа Рози также не слишком увлекательна, однако, насколько мне пришлось это наблюдать, она не начинала передряг. Вовсе не из-за отсутствия возможностей – одна возможность живет прямо по соседству – в конце нашей улицы.

Аврора взяла с полки свой крошечный телевизор и поставила его на стол. Каждый день, как ей казалось, в надежде сломать бедный маленький приборчик, Рози так плотно наматывала на него провод, что когда Авроре удавалось его распутать, новости уже подходили к середине. Вернон подскочил ей на помощь, и она с удовлетворением отметила, что у него на разматывание провода ушло не меньше времени. Так что он был все-таки смертный.

– Что вы наняли его делать? – спросила она, нарезая грибы.

– Делать доставку для меня. У меня здесь есть поблизости девять или десять маленьких предприятий, и нет специального человека, чтобы туда доставлять все необходимое. Мне давно был нужен хороший доставщик.

– Надеюсь, – неуверенно сказала она. Ей вдруг показалось, что она обошлась ему в очень крупную сумму – и это меньше, чем за день, при том, что они были едва знакомы. Это, вероятно, было не совсем этично, но она прекрасно знала себя и понимала, что не может одновременно и готовить, и разрешать сложные этические дилеммы; отчетливо почувствовав голод, она выбросила из головы моральные соображения и сделала приличный ужин: симпатичные бифштексики в грибном соусе, с гарниром из спаржи, а также большим количеством сыра, значительную часть которого съела сама, пока готовила.

Вернону удалось справиться со своими подергиваниями в такой степени, что он сумел сесть и начать еду, а за столом зарекомендовал себя превосходным слушателем. Аврора была убеждена, что познакомившись с новым человеком, необходимо обменяться с ним историями жизни. И она стала рассказывать первой, начиная с детства, проведенного в Нью-Хейвене, и частично в Бостоне. Вернон доел свой бифштекс, прежде чем она вышла из детского сада – в своем рассказе. Ей никогда не приходилось видеть, чтобы еда исчезала со стола так быстро, если, конечно, не брать во внимание ее зятя, и она стала пристально приглядываться к Вернону.

– Я полагаю, то, что вы быстро едите, является логическим завершением ваших подергиваний. Мне кажется, нам с вами надо серьезно побеспокоиться о докторе для вас. Я в жизни не видела столь нервного человека. Вот и сейчас вы постукиваете ногой. Я очень отчетливо чувствую вибрацию.

– У-ух, – сказал Вернон. Он перестал стучать ногой и начал потихоньку стучать пальцами. Аврора не стала его останавливать и неторопливо жевала, пока он суетился. Когда после ужина они вышли во внутренний дворик, Аврора заметила, что у ее гостя на редкость остроносые ботинки. Они оказались во дворике потому, что Аврора настояла, чтобы Вернон выпил с ней бренди, а настаивала, чтобы не чувствовать вины, что сама выпила. От бренди она пьянела, и дочь пару раз заставала ее несколько нетрезвой. Такое состояние легче будет объяснить, если она напилась не в одиночку, а с гостем.

– Вероятно, все ваши проблемы – от ботинок. Воображаю, как у вас все время болят ноги. Почему бы вам их пока не снять?

Вернона, казалось, очень смутило это предложение.

– Нет, – запротестовал он. – Вдруг у меня ноги пахнут?

– Я не брезглива. А носки вы можете не снимать. Смущение Вернона не проходило, и она оставила его ноги в покое. – Когда вы уезжаете в Канаду? – спросила она.

– Маленько повременю. Я отложил поездку.

– Я этого и боялась, – заметила Аврора, заглядывая ему в глаза. – Могу я спросить, почему?

– Потому, что встретил вас, – сказал Вернон. Аврора сделала глоток бренди и стала ждать, не скажет ли он чего-нибудь еще, но не дождалась.

– Знаете, когда дело доходит до рассуждений, вы напоминаете мне моего мужа. Он обходился минимумом слов, и вы такой же. Вам когда-нибудь случалось откладывать поездку из-за женщины?

– Боже, нет, – ответил Вернон. – Я раньше не знал ни одной леди и не разговаривал.

– Вы и здесь не разговаривали с леди. Вы только нанимали подчиненных, чинили машины и откладывали поездки, и за всеми этими действиями стояло наше очень приблизительное знакомство. Не уверена, что я хочу нести ответственность за то, что вы делали. Мне приходилось видеть супругов, которые, прожив вместе много лет, не брали ответственности друг за Друга.

– А, так вы хотите сказать, что не желаете меня видеть? – сказал Вернон. Он положил руки на подлокотники кресла с таким видом, словно собрался немедленно уйти.

– Ну не надо, не надо. Вам следует научиться искажать мои слова с большей осторожностью. Я обычно пытаюсь говорить именно то, что хочу сказать. Я сказала, что тот, кто зарабатывает на нефти, должен ее искать. Как вы, наверное, уже успели заметить, у меня очень плохой характер. Не могу сказать, что мне отвратительно, чтобы кто-то что-нибудь делал для меня, если это доставляет ему удовольствие, но это совсем не значит, что я желаю, чтобы вы пренебрегали своими деловыми интересами ради продолжения нашего знакомства.

Вернон наклонился, уперев локти в колени, отчего сделался очень маленьким.

– Аврора, единственно, что я могу, это называть вас Авророй. Я не могу говорить, как вы. Это чистая правда. Не то что я такой уж дремучий, просто у меня практики не было. Если вам хочется, чтобы я был поблизости, то я буду, а если нет, то я всегда могу двинуть в Альберту, чтобы сделать еще несколько лимонов.

– О, дорогой, – сказала Аврора. – Лучше бы вам не говорить эти последние слова. Я не настолько знаю свои желания, чтобы поставить их против миллионов долларов.

Казалось, Вернон от беспокойства впал в агонию. Он странно щурился и подмаргивал, словно боялся раскрыть глаза до конца. В его лице лучше всего были именно глаза, и ей не нравилось, что он их прикрывает.

– Вы же, кажется, не собирались провести в Канаде всю оставшуюся жизнь? Однажды вы все-таки вернетесь в Хьюстон, не так ли?

– А, ага, – подтвердил Вернон.

– Видите ли, я намерена продолжать жить здесь. Насколько могу судить, когда вы вернетесь, я буду жить все в том же доме. Когда вернетесь, при желании можете меня навестить, при этом не потеряв несколько миллионов. Вам это не приходило в голову?

– Нет, я понимаю, это как пан или пропал, – сразу же ответил Вернон. – Если я сейчас уеду, кто может поручиться, что, когда я вернусь, вы не будете замужем?

– Ради Бога, это я знаю, – воскликнула Аврора. – Замужество меня не интересует, и в любом случае мои поклонники люди очень разные. Одни похуже, другие – получше, и именно у них почему-то нет никаких надежд. Наш разговор имеет чисто теоретический характер. Мы же только сегодня познакомились.

– Ага, но я изменился.

– Превосходно. А я все та же. Я не желаю выходить замуж.

– Еще как хотите. Это из вас так и прет.

– Совершенно очевидно, что вы не правы, – в гневе возразила Аврора. – За всю мою жизнь никто мне не говорил ничего подобного. И вообще, что вы об этом знаете? Вы же признаете, что до меня не знали ни одной леди, и, возможно, ваша жизнь наполнится сожалениями о нашей встрече.

– Да, но встреча с вами сделала добывание денег неинтересным.

Аврора начала жалеть, что не послушала Генерала, когда тот советовал ей свернуть как только они доехали до поворота на Хьюстон. Сейчас в ее жизни возникло новое осложнение, которое сидело перед ней, без устали дергаясь.

– Вернон, вы так и не объяснили, почему у вас отпала необходимость ехать в Канаду. Для такого решения нужны более веские причины.

– Поглядите на меня. Я, конечно, не вашего поля ягода. Не могу говорить так, как вы. У меня смешной вид, и мы только что познакомились. Если я сейчас уеду, вы начнете думать, какой я темный и смешной. А когда я вернусь, вы меня уже не узнаете, да и не захотите знать. Вот в чем причина.

– Меткое замечание, – сказала Аврора, внимательно приглядываясь к нему.

Оба они несколько минут молчали. Стояла тихая апрельская ночь; несмотря на дерганья Вернона, Аврора почувствовала некоторое удовлетворение. Жизнь продолжала быть интересной, а это было уже что-то. Вернон начал трясти носком ботинка. Он был очень милый человек, но такого скопления неприятных привычек не было, наверное, ни у кого из ее знакомых и, понаблюдав за ним некоторое время, она это ему и сообщила. В конце концов, он же сам ей говорил, что тонкости до него не доходят.

– Вернон, многие ваши привычки вызывают раздражение. Надеюсь, вы собираетесь от них избавиться. Простите, но я всегда позволяла себе критиковать людей в глаза. Мне кажется, нет ничего дурного в том, чтобы пытаться сделать кого-то лучше. Мне, правда, никогда не удавалось улучшить кого-нибудь так, чтобы человек сделался для меня приемлемым, но смею надеяться, что нескольких мужчин я так усовершенствовала, что для других они стали вполне пригодными.

Она зевнула, и Вернон встал.

– Вам хочется спать, – заметил он. – Сейчас мы пожмем друг другу руки и встретимся завтра, если вы не возражаете.

– Хм, – сказала Аврора, отвечая на рукопожатие. Ей было странно прощаться с ним у себя во внутреннем дворике. У него была маленькая шершавая ладонь. Они прошли через темный дом, и она проводила его в палисадник. Ей подумалось, не стоит ли пригласить его на завтрак, чтобы рассмотреть при утреннем свете, но не успела она что-либо решить, как он кивнул ей и повернулся к машине. Внезапность его отъезда вызвала у нее меланхолическое настроение. Она боялась, что этот день оказался чересчур похож на сказку о Золушке, хотя она больше жалела Вернона, чем себя. Он был дружелюбный, и его карие глаза светились милыми искорками. Тем не менее, даже без перерыва в отношениях, связанного с поездкой в Канаду, их знакомство ожидала именно предсказанная Верноном участь, в ее глазах ему суждено было сделаться суетливым, смешным на вид человеком, все поведение которого было безнадежно далеко от того, к которому она привыкла. Вся история была слишком драматична, слишком полна позолоченных карет. Наверху, раздеваясь, она долго смотрела на Ренуара, слишком убежденная, что в конце концов, мир не так уж плох.

 

ГЛАВА VIII

1

Вернону часто приходилось слышать, что душа человека – это тайна; но истина, заключенная в данном утверждении, открылась ему только в этот полдень, когда Аврора впервые взглянула на него серьезно. Те человеческие души, с которыми он сталкивался в нефтяном бизнесе, были нисколько не таинственными, в этом он был уверен. Его подчиненные и конкуренты могли иногда довести его до бешенства, но ни один из них не беспокоил его так всерьез, как он начал беспокоиться, когда из отъезжающего «линкольна» бросил взгляд на Аврору, стоявшую на лужайке. То, что она не уходила, предполагало, что, по ее мнению, вечер не кончился; в таком случае она могла истолковать его отъезд как знак незаинтересованности. С этой ужасной мыслью невозможно было прожить целую ночь, и Вернон вскоре ощутил это. Проехав пятнадцать-двадцать кварталов, он повернул машину и устремился к улице Авроры, чтобы посмотреть, стоит ли она еще на лужайке. Ее там не было, и ему ничего не оставалось, разве что вновь повернуть и поехать в свой гараж.

Он не сказал Авроре, что среди его предприятий есть гараж в центре Хьюстона – новейший, самый высокий, самый лучший во всем городе – двадцатичетырехэтажный, оснащенный не только подъемниками, но и сверхбыстрыми автомобильными лифтами, сделанными в Германии. Гараж был рассчитан на несколько тысяч машин, часто в нем столько и собиралось, но когда Вернон приехал туда, переполненный новыми для себя волнениями, тот был почти пуст.

Поднявшись на самый верх, на двадцать четвертый этаж, то есть практически на крышу, он поставил свой «линкольн» в специальную нишу в западной стене, которую оставил для себя. Стена была достаточно высока, чтобы случайно через нее не переехать, но и довольно низка, чтобы, не выходя из машины, обозревать город.

По ночам никому, кроме него, не позволялось парковаться на крыше. Там он спал, более того, там был его дом, единственное приобретение, которое радовало его и от которого он никогда не уставал. Гараж был построен всего три года назад. Как-то раз, совершенно случайно, он заехал на крышу, чтобы взглянуть на город. С тех пор это стало его любимым местом. Осенью бывали такие прозрачные ночи, что оттуда можно было увидеть Галвестон, правда не часто. Поставив свой «линкольн», он всегда выходил, чтобы обойти вокруг и оглядеться. На востоке поднимались странные розовые и оранжевые зарева, там, вдоль канала, тянулись ряды очистных сооружений, и эти зарева никогда не тускнели.

С этой точки он видел все дороги, соединявшие Хьюстон с другими городами: по ним он ездил множество раз. На севере было несколько крупных транспортных развязок, свет над ними был белый. От одной отходило шоссе на Даллас, Оклахома-сити, Канзас и Небраску. Другие дороги вели на восток, в сосны Восточного Техаса, в Луизиану и Новый Орлеан, на юг, где была граница, и на запад – к Сан-Антонио, Эль-Пасо и Калифорнию. Вид с крыши был всегда разный – в зависимости от погоды. Бывали ночи, когда внизу виднелись россыпи сотен тысяч огней, и каждый огонек имел четкие очертания. Но в Хьюстоне бывали и влажные ночи, когда туман собирался где-то на уровне тринадцатого этажа, сквозь него пробивался тусклый оранжевый или зеленый свет. Иногда внизу было ясно, а облака, освещенные огнями большого города, висели прямо над головой – на уровне тридцатого этажа, если бы он был. Иногда дули северные ветры, иногда залив нагонял ветры юга, которые проносили мимо него серые нагромождения облаков и чуть ли не раскачивали его «линкольн». Однажды с залива подул такой сильный ветер, что Вернон испугался; утром он распорядился, чтобы по обеим сторонам от машины построили бетонные столбы, к которым ее можно было бы прикреплять цепями.

Часто, гуляя по крыше, Вернон останавливался, чтобы посмотреть на нити следов от реактивных самолетов, тянувшиеся к городскому аэропорту, – на крыльях самолетов мигали сигнальные огни. Самолеты напоминали крупных птиц, слетающихся на кормежку. Несмотря на то, что у него были проблемы с ушами, он летал так часто, что знал большую часть маршрутов и их пилотов, стюардесс и летные экипажи. Он мог определить самолет компании «Браниф», прибывающий из Чикаго, или прилет позднего рейса «Пан Америкэн» из Гватемала-сити, обоими маршрутами он пользовался сотни раз.

Обычно, к тому времени, когда все самолеты собирались в аэропорту, он был готов позаниматься на ночь немного делами. Если он был грязный, то мог спуститься на лифте и пройти три квартала до отеля «Риц», чтобы принять ванну и устраивался на заднем сиденье своего «линкольна», откуда делал свои ночные звонки. Находясь так высоко, он словно все видел, и даже очень далекие места, с которыми разговаривал: Амарилло или Альберту, Мексиканское побережье, Каракас или Боготу. Его компания имела несколько филиалов в разных странах, он хорошо знал своих сотрудников в каждом городе, и не проходило ночи, чтобы он не связался с ними, чтобы узнать о состоянии дел.

Когда звонки кончались, если было не очень поздно, он ложился на спину в своем «линкольне», оставив переднюю дверь открытой, чтобы пустить в машину немного свежего воздуха, и смотрел телевизор. На такой большой высоте прием был отличный. Иногда начиналась гроза, и тогда он выключал телевизор из соображений безопасности. Его отец был убит ударом молнии, когда работал на тракторе, и при мысли о такой смерти Вернону становилось плохо.

Если ему не спалось или хотелось есть, он всегда мог спуститься на четвертый этаж, где работала закусочная, оснащенная пятнадцатью автоматами с различной едой. Старый Швеппес, ночной сторож, обычно сидел в своей конурке рядом с закусочной, но застарелый артрит не давал ему заснуть в такую сырую погоду, и Вернону стоило только опустить в один из автоматов монетку, чтобы старик, услышав, как она брякнула, выползал наружу, в надежде немножко поболтать. Тридцать лет назад вся семья старика Швеппеса, жена и четверо детей, погибла от огня в своем трейлере, и он так и не оправился от этого горя, даже и не пытался. Он более тридцати лет проработал ночным сторожем, и у него было мало собеседников, но каким-то чудом остатки той общительности, которая прежде была ему свойственна, обнаруживались в разговорах с Верноном, а когда это случалось, отцепиться от него оказывалось не просто.

Часто, чтобы не обижать старика внезапным прощанием, Вернон начинал прогуливаться вместе с ним, поднимаясь по пандусам, Швеппес всегда собирался пройти не больше двух этажей, но не мог остановиться и доходил до самого верха. Так они взбирались наверх, все выше и выше над заливом – подъем мог продлиться и целый час; тем временем старик Швеппес не умолкая трещал о бейсболе, который стал его последней любовью, о том, как служил во флоте в первую мировую войну, или о чем угодно, пока, к его удивлению, они не оказывались на крыше. Тогда, застеснявшись, что он так заболтался, старый сторож быстренько садился в лифт, чтобы вернуться в свою конуру.

Вернон не был соней, четырехчасового сна ему было вполне достаточно, а сиденье «линкольна» служило ему отличной кроватью. Он всегда просыпался на заре, когда городские огни начинали тускнеть. Облако тумана поднимавшееся над заливом, освещалось вначале розовым, затем белым светом снизу, и наконец оранжевым – сверху, когда через него пробивался луч солнца, поднимавшегося над заливом и прибрежной равниной. Уличный шум, который обычно к двум часам замирал, вновь возрождался и к семи утра перерастал в непрерывный гул, монотонный, как звук речного потока. На «линкольне» выступали капельки росы; чтобы освежить рот, Вернон доставал из холодильника имбирное пиво и вновь принимался за звонки, – с утра он звонил в Западный Техас, чтобы узнать, как вышки проработали ночь.

* * *

Но Аврора нарушила его распорядок. Ночь прошла совсем по-другому. Выйдя из машины, он по привычке несколько раз обошел крышу, но вниз даже не взглянул. Он позвонил в Гватемалу, но через пять минут прервал разговор. Выйдя из машины и прислонившись к стене, начал яростно дергать себя за суставы пальцев, словно хотел их совсем вырвать, избавляясь от напряжения, которое накопилось оттого, что ему приходилось сдерживаться. Пролетели два или три самолета, но Вернон их едва заметил. Оглядев раскинувшийся внизу город, он почти точно мог определить, где находится ее дом. Окрестности Ривер Оукс выглядели темным пятном, так как высокие раскидистые кроны деревьев заслоняли огни уличных фонарей, но он хорошо знал этот район и определил то место, на север от Вестхаймера, где находился дом Авроры. Он слышал, что в «линкольне» звонил телефон, но не подошел.

Вспомнив о старике Швеппесе, Вернон, не колеблясь и даже не притворяясь перед собой, что ему нужен бутерброд в пакетике, спустился лифтом на четвертый этаж и направился прямиком к его конуре. Швеппес был высокий, шесть футов четыре дюйма ростом, костлявый, худой как проволока, с длинными спутанными волосами и глубокими впадинами на щеках. Униформу он носил по два месяца – от стирки до стирки; когда Вернон, держа руки в карманах, зашел к нему, старик изучал «Спортс Иллюстрейтед» без обложки.

– Швеппес, как здоровье? – начал Вернон.

– Черт возьми, что случилось? За тобой гонятся копы?

– Ничего подобного, у меня все в норме.

– Да, копы нас всех выловят – одного за другим, – прокряхтел Швеппес. – Но могу сказать, долгонько им придется меня разыскивать. Я хоть в Мексику смотаюсь, лишь бы не угодить в тюрьму.

– Может немного погуляем по пандусам? – предложил Вернон. Он чувствовал острую потребность поговорить, которую даже не старался скрыть.

От изумления старик уронил свой журнал. Это было впервые в жизни, чтобы Вернон приглашал его на прогулку. Обычно их разговоры завязывались исподволь. С минуту он не знал, что ответить.

– Копы за мной не охотятся, – повторил Вернон, чтобы успокоить его.

У старого Швеппеса была параноидальная боязнь ареста, в корне которой лежал случай, имевший место более тридцати лет назад в Ардморе, штат Оклахома, где его задержали на петушиных боях, и ему пришлось просидеть всю ночь в участке, в одной камере с негром.

– Ага, небось маленько прогуляться не помешает, – согласился Швеппес, поднимаясь. – Ты так никогда не дергался, сколько тебя знаю, Вернон. Если дело не в копах, то ты, очевидно, проиграл. Я тебя предупреждал, что сначала ты обдираешь этих крутых ребят, а потом, рано или поздно, они тоже тебя обдерут как липку.

У Швеппеса были и другие навязчивые идеи, и Вернон решил начать разговор первым.

– Швеппес, ты был женат, – начал он. – Как надо поступать с женщинами?

– Что случилось? – спросил Швеппес, снимая с крючка свой старый плащ. На пандусах был сквозняк, а его суставы болели и при безветрии.

– Я встретил настоящую леди, – сообщил Вернон. – Она наткнулась на мою машину, так будет точнее. Тогда я отвез ее домой, тут-то все и началось.

Во взгляде старика сверкнуло радостное удивление.

– Все началось? Хм, – бесстрастно повторил он. Пока он застегивал свой плащ, Вернон переминался с ноги на ногу; наконец они двинулись по направлению к пятому этажу.

– Задай свой вопрос по-новой, – попросил старик.

– Ну, вот я. Мне пятьдесят лет, и я ничего не знаю про женщин. Вот в чем беда, Швеппес.

– Но как встретил эту леди, то сразу захотел знать, так? – уточнил старик. – Вот где собака зарыта.

– Да, приблизительно так. Для меня все внове, надо было мне больше ухаживать за девушками, пока был помоложе, но меня ничего не зацепляло. Сейчас, наверное, восемнадцатилетние малолетки знают о таких вещах больше, чем я.

– Тогда ты правильно обратился. Я от женщин полжизни был без ума, конечно, это была первая половина жизни. Когда я потерял семью, что-то сломалось. Но я про них не позабыл. У меня память не хуже любого. Блондинка или брюнетка?

Вернону не удалось поймать вопрос налету, и Швеппес молча ждал ответа.

– Ну такая, коричневая. Это что, важно?

– Толстая или худая? – допрашивал Швеппес. – Уж дай мне тебя поспрашивать. В таком возрасте нельзя делать ошибки. Ты же не переживешь, если что сложится не так, раз уж она затесалась к тебе в жизнь в твои-то годы.

– Она скорее крупная, – смиренно отвечал ему Вернон.

– Из каких краев?

– Из Бостона.

Старый Швеппес поперхнулся.

– Ух-ты, это ж надо же. Бостон, Массачусетс. Дай-ка я пройдусь и все обдумаю.

Они пошли дальше, Вернон держал руки в карманах. Швеппес обычно разговаривал в режиме нон-стоп, и то, что при упоминании о Бостоне он вдруг замолчал, вызывало тревогу. На седьмом и восьмом ярусах не было проронено ни слова; на девятом Швеппес подошел к краю здания и выглянул вниз.

– Получается, она вдова. Тут не надо быть Шерлоком Холмсом. Сама по себе она бы сюда не приехала, если только она из Бостона. – Издав вздох, он продолжил подъем. – Не молода, правильно? – спросил он.

– Ну, ей нет пятидесяти. По крайней мере, я постарше.

– Ну вдовы обычно любят выходить за тех, кто помоложе их. Уж я-то видел. Не хотят привыкать к человеку, который вот-вот да помрет. Обычно женщина переживет одного мужа, и ей этого достаточно. Ну ты-то свеженький, как цыпленок. Это в твою пользу. Это значит, что тебя будет легко перехитрить. Как дело дойдет до военных действий. Потом тебе ее не с кем сравнивать. Нечасто бывает, чтобы в пятьдесят женщине случилось впервой появиться на сцене. Это наверное твой главный козырь.

– Она знает, что у меня нет опыта. Я на этот счет не темнил.

Швеппес покачал головой.

– Тебе не пришло в голову поучиться в вечерней школе? Нефть это одно, а леди из Бостона – другое. В той части страны они очень разборчивы в словах. Здесь твой деревенский разговор никому не мешает, а столкнешься с такой дамой, и окажется, что ты никуда не годишься. Вот это проблема.

Вернон огорчился. Он стал жалеть, что не оставил Швеппеса читать его спортивную газету. Разговор становился все более похож на судебное разбирательство, где он выступал в роли ответчика.

– Уж она ко мне из-за этого придиралась. Швеппес, я не могу ходить в вечернюю школу. Я буду чувствовать себя посмешищем.

– Ну, если ты дожил до того, что связался с женщиной, тебе суждено чуть не все время быть для кого-то смешным. Я и сам никогда не имел дело с женщинами с востока, не дальше чем из Литл Рока. Мне в жизни не случалось говорить с этими зазнайками, разве что, поздороваться, но все равно, я себя чувствовал пень-пнем. Дело в том, что они хитрее нас.

– Не то что умнее, а хитрее, – добавил он.

Потом он совсем замолчал, они поднимались в тишине. Стоял поздний ночной туман, постепенно они стали смотреть на него сверху вниз. Старик Швеппес начал прокашливаться. Наконец он сказал:

– Вернон, ты не такой, как я. Ты не станешь ни пьяницей, ни наркашом. Я знаю, что ты играешь, но это несерьезно. Игра становится проблемой только для бедного человека. Мне кажется, только женщина поможет тебе остаться человеком. По-моему, толстая брюнетка из Бостона ничуть не хуже другой. Мне было бы жаль, если бы ты сошел с ума еще больше, чем сейчас, если ты хочешь знать правду.

– Что ты говоришь? Я не сумасшедший. Я даже пятнадцать лет ничем не болел.

– Ну, ты, конечно, не опасный сумасшедший, но все-таки не в себе, – возразил Швеппес, оглядев Вернона с ног до головы. – Видишь ли, нормальные люди спят в кроватях с другими людьми, если у них есть такая возможность. Нормальные не устраивают себе ночлег в «линкольнах» на крыше гаража. По мне, так это признак сумасшествия. Ты просто псих, который не потерял способности делать деньги на нефти, хоть это ты не потерял.

Вернон не знал, что сказать. Ему показалось, что когда дело доходит до разговора с глазу на глаз, старый Швеппес не лучше Авроры. Его никогда так не критиковали в лицо. И он не знал, что сказать в свою защиту, так что промолчал. Они были на девятнадцатом этаже, и ему очень хотелось броситься к лифту и подняться к себе на крышу. Он попытался найти себе компанию, и это ему не удалось.

Когда на Вернона нахлынули самые мрачные мысли, Швеппес вдруг сказал, похлопав его по плечу: «Купи ей подарок. У женщин и политиков не так уж много общего, но и те, и другие не могут устоять перед подкупом».

– Хорошо, – чуть оживился Вернон. – А потом?

– Купишь другой. Ты богатый человек. Моя бабка была из янки, и ей никогда не бывало достаточно подарков. Если женщина не любит подарков, то в ней сидит какая-то тайная злоба.

Когда они добрались до двадцать четвертого этажа, Швеппес заглянул в «линкольн». Он покачал головой и закашлялся, отчего его худые щеки стали еще более впалыми.

– Только псих может держать у себя телевизор. У тебя он в машине, так что ты вдвойне ненормальный. Я слышал – от них рентгеновские лучи. Если на тебя все время действует облучение, не видать тебе никакой вдовушки из Бостона.

Пожав Вернону руку, он пошел к лифту.

– Не мешало бы тебе привыкать спать в доме, – сказал он на прощанье своему хозяину, оставшемуся в замешательстве на крыше.

2

Вернон разложил сиденье, устроил себе постель и лег, но небо стало светлеть, а он так и не заснул. Он все думал о том, что говорила ему Аврора, и о словах старого Швеппеса, и ему стало ясно, что тот был прав: он действительно сумасшедший. Двадцать лет назад, когда Вернону было около тридцати, он и сам так думал, но был так занят, что как-то забыл об этом. Конечно, спать на крыше в машине – безумие, такое не понравится ни одной леди, а Аврора была, должно быть, еще разборчивее других. Итак дело было безнадежно, и признаваясь так внезапно в своих чувствах, он свалял дурака, ему ничего не оставалось, как отступить. Но он же ей обещал, что придет к ней, когда вернется, и, значит, можно позволить себе это удовольствие хоть еще один раз в жизни.

Он завел «линкольн», прокатился по двадцати четырем уровням и выехал по Саут Мейн к маленькому круглосуточному кафе, которое любил.

Кафе, где Вернон постоянно завтракал, неизвестно почему называлось «Серебряная туфелька». Само оно не было серебряным, и никто из носивших серебряные туфли, вроде бы туда не заглядывал. «Туфелька» принадлежала мужу и жене, которых звали Бейб и Бобби, кафе стало их жизнью. У них был крошечный трейлер, стоявший на привязи у задней двери, словно шотландский пони, и тот из супругов, который более уставал, спал там, пока другой обслуживал посетителей. Этот старый одноместный трейлер, какие делали в тридцатые годы, достался им в уплату двухсотдолларового долга за чизбургеры от одного их приятеля по имени Рено, остановившегося на некоторое время в вонючем трейлерном поселочке, расположенном в нескольких ярдах выше по улице. В конце концов жизнь в трейлерном лагере показалась Рено чересчур оседлой, и он перебрался в другое место.

Кровать в трейлере была не шире узенькой полки, и Бейб с Бобби так и не научились спать на ней рядом, но с известной осторожностью там вполне можно было заниматься любовью. Иногда на них работали помощники, которых они нанимали, но это случалось редко и ненадолго, так что они справедливо гордились своей способностью справляться со всем самостоятельно.

– Скрипим понемножку, – такими словами всякий раз отвечал тот из супругов, кому случалось встретить Вернона, приходившего поутру съесть свои сосиски и яичницу. Много раз он хотел выкупить их дело, чтобы они могли завести себе помощников, а может быть и новый трейлер, но независимость мешала Бейб с Бобби клюнуть на это предложение. Бейб была рыжей толстухой. О Верноне она говорила: «Это та еще устрица», подразумевая его хитрость, и любила подразнить его всякий раз, когда он предлагал выкупить их дело.

– Знаю я тебя, Вернон, – говорила она. – Как только возьмешь меня на жалованье, так сразу же заберешь себе кое-что в голову. У меня таких умников столько за день перебывает. Я чересчур стара, чтобы думать о таких вещах.

Вернон не мог удержаться от смущения при этих разговорах.

– Эх, это я уже чересчур стар, – неизменно возражал он.

Когда Вернон показался в дверях, Бейб с Бобби сидели у прилавка, помешивая свой кофе. Кроме них в кафе никого не было.

– Привет, – сказал Вернон.

Бобби, продолжая помешивать кофе, не ответил, он все чаще впадал в какое-то забытье. Бейб встала, чтобы налить кофе Вернону.

– Слава Богу, хоть один клиент пришел, – воскликнула она. – А то здесь так тихо, что мы с Бобби чуть не заснули. Похоже, ты куда-то снимаешься? Собрался за новыми лимонами?

– Не сегодня, – ответил Вернон. Он раздумывал о подарке для Авроры, и ему пришло в голову, что у Бейб может быть какая-нибудь подходящая идея.

– Можно я задам тебе вопрос? – сказал он, стуча руками по стулу. – Я тут встретил леди, и она очень хорошо со мной обошлась. Что, если я куплю ей какой-нибудь подарок, знаешь, чтобы вроде как ее отблагодарить?

Вдруг Бобби вышел из своего забытья и хлопнул Вернона по спине.

– Ты подумай, Бейб, он что ль наконец с женщиной переспал?

Вернон зарделся, и Бейб бросилась на его защиту.

– Заткни свой поганый рот, Бобби. Вернон не так воспитан, и ты это знаешь. Все годы, что я его здесь кормила, он себе даже в голову ничего не забирал, это я тебе точно говорю. Так что замолкни и дай Вернону сказать, что он хочет.

Но Вернон уже высказал все, что хотел. Ему было нечего добавить.

– Она меня пригласила на ужин, только и всего. Мне подумалось, подарок пришелся бы к месту, но не знаю, что дарить.

– А как насчет бриллиантового кольца? – предложила Бейб. – Я всю жизнь о нем мечтала. Конечно, если ты ей подаришь бриллиантовый перстень, она подумает, что ты на нее глаз положил.

– Ну, если ты с ней не переспал, я даже говорить не хочу, – сказал Бобби, все так же помешивая кофе. – Вы там это с Бейб решайте.

Бейб, улыбаясь, варила сосиски как их любил Вернон, в ее воображении мелькнула приятная картина, словно он дарит кольцо ей самой.

– Ну, дарят кольца с бриллиантами, и шубы, и конфеты, и цветы. Вот, например, вишня в шоколаде. Как-то раз в момент слабости даже Бобби купил мне коробочку.

– Как она, красотка? – спросил Бобби, стараясь скрыть интерес, который он на самом деле испытывал. – Почему бы тебе не привести ее к нам, чтобы мы на нее посмотрели? Мы с Бейб только взглянем и через минуту скажем, годится она тебе или нет.

– Еще как годится, – сказал Вернон.

– Ты так же умеешь обхаживать красоток, как я разбираюсь в «кадиллаках», – Бобби поднялся и пошел к выходу. – Пойду вздремну.

Бейб все размышляла о подарке.

– А что, если ей подарить какое-нибудь домашнее животное? Мне всегда хотелось кого-нибудь завести, но Бобби мне не давал. А если козочку? Тут у одного парня из трейлерного лагеря есть чудесный козленочек, и он его продает. Это было бы необычно. У женщин всегда проблемы с очистками, а коза наверняка с ними разберется.

Идея Вернону сразу же понравилась. Самое удобное в этой мысли было то, что подарок был под рукой. Он мог его сразу же купить и отвезти. Он дал Бейб на чай целый доллар, не за то, что сосиски были какие-нибудь особенные, а за помощь в решении проблемы.

– Ты меня так избалуешь, – заметила Бейб, поглядывая на доллар. – Если хочешь знать правду, Бобби думает, что я в тебя влюблена. Хорошо, что ты наконец откопал себе подругу. Я уж вышла из тех лет, когда он колотил меня за каждые долларовые чаевые.

Вернон расхаживал между трейлерами, пока не набрел на тот, перед которым был привязан козленок. Это была маленькая белая с коричневым козочка: заспанная женщина в розовом халате продала ее за тридцать долларов, по сути даже не проснувшись. В семь часов утра «линкольн» с Верноном и козочкой на переднем сиденье уже подкатил к дому Авроры.

Вернон весь дергался. Чем дольше он обдумывал положение, тем очевиднее становилась его безнадежность, кроме того по размышлении он стал сомневаться и в козочке, которая начала жевать кожаные чехлы на сиденье.

Пока он суетился в машине, из двери дома вышла Аврора. Она была босиком, в ярко-голубом халате. Должно быть, она шла за утренней газетой и заметила «линкольн», стоявший на обочине дороги, когда дошла до середины покрытой утренней росой лужайки. Она, казалось, ничуть не удивилась. Ее лицо осветилось улыбкой, какую Вернону не доводилось видеть никогда, во всяком случае, ему никто так не улыбался.

– А, это вы, Вернон, – сказала она. – Какой вы деятельный. Этот козленок случайно не для меня?

– Вам не обязательно его брать, – ответил он, озадаченный тем, что она так быстро заметила подарок.

– Ну что вы, у вас нет никаких оснований, чтобы извиняться за такую очаровательную козочку. Мне кажется, вам не стоит держать ее закупоренной в машине. Давайте посмотрим, понравится ли ей моя лужайка.

Она протянула руки, и Вернон подал ей козленка через окно. Аврора опустила его на землю. Козленок стоял на мокрой траве как вкопанный, словно боясь провалиться под землю от одного шага. Аврора увидела свою газету и пошла за ней, а животное на пуантах побежало следом.

Она открыла страницу с комиксами и быстро ее пробежала глазами, выясняя, не случилось ли чего необыкновенного. А поскольку все было в порядке, взяла козленка и пошла к дому.

– Вернон, вы зайдете, или вы и так провели ночь в раздумьях и сомнениях? Готова поспорить, что это так и было. Очевидно, вы просто заехали, чтобы оставить у меня эту козочку, а сами следуете дальше в Альберту или куда вы там собирались.

– Я никуда не еду, – сказал Вернон, вылезая из машины. Как она додумалась, что козленок был его прощальным даром, было выше его понимания. Ее глаза сверкали, хотя всего тридцать секунд назад она улыбалась так, словно в этом мире у нее не было забот.

– Извините, но ваши слова звучат не очень убедительно, – сказала Аврора. – Видимо, вы стали жалеть о том, что вчера наговорили. Все нормально, уверяю вас. И не надо прикидываться такой побитой собакой. Как я уже сказала вам вчера, я просто ужасна. Вы, люди дела, быстро начинаете чувствовать, что общение со мной для вас невыносимо. Я, наверное, воздействуя на ваши слабые мозги таким образом, что они разучиваются зарабатывать деньги, чем бы вы ни занимались. Правда, должна сказать, что я несколько разочарована. Вчера вы говорили так, словно отвечаете за свои слова, и я не ожидала, что вы постараетесь исчезнуть с моего горизонта так быстро.

Вернон почувствовал, что с ним происходит то же, что случилось вчера в машине. На него нахлынули смятение и страх.

– Я не отлыниваю, – сказал он. – Я не еду в Канаду. Я все говорил на полном серьезе.

Аврора молча посмотрела на него, и он понял, что она читает его мысли: словно она переводила их на свой язык, едва они возникали у него в мозгу, хотя мысли появлялись вроде уже не там, а в некоем центре высокого давления, расположенном в грудной клетке.

– Я хочу сказать, что я такой же, то есть, как был вчера.

Аврора задумчиво кивнула.

– Да, но вы готовы отступиться при малейшем нападении, да? Боюсь, что это вызывает у меня некоторую долю презрения, Вернон. Если не ошибаюсь, за ночь вы решили, что у вас нет никаких надежд. Отступление и извинения вряд ли относятся к категории действий, показывающих женщине, что ею интересуются. Если вы не потрудитесь, чтобы уверовать в свои силы в ближайшие несколько дней, то с тем же успехом можете и дальше прятаться в своей машине. Там с вами ничего плохого не случится. Трудно допустить, что я заползу к вам в машину, чтобы заставлять вас говорить хорошим английским языком, не правда ли? Я также не смогу воспрепятствовать тому, чтобы вы наваливались на еду как краб, если вы будете ее заглатывать на заднем сиденье в своем «линкольне». Если вы хотите, чтобы я сказала вам правду, то знайте, ваши привычки несколько пакостны; и я была готова положить определенную долю энергии на то, чтобы привить вам навыки более здорового поведения, но если я вызываю в вас такой малый энтузиазм, который вы обнаружили этим утром, то я полагаю, что шансов у меня практически нет.

Замолчав, она обратила на него выжидательный взгляд. У Вернона было такое чувство, словно она готова прождать его ответа хоть целый день.

– Будь мы знакомы более лучше, я и поступал бы более удачно. У меня не было время научиться. Разве это непонятно?

К его глубокому облегчению, Аврора улыбнулась так же весело и загадочно, как и в первый раз, когда увидела его машину на обочине. Еще одна буря, вроде бы миновала.

– Да, это имеет определенный смысл, – согласилась она. – Как, согласно вашим намерениям, мы должны были провести сегодняшний день?

Намерений Вернон не имел.

– Позавтракать, – выпалил он, словно только что не поел.

– Предложение, разумеется, принимается. Но это развлечение вряд ли удастся растянуть на целый день. Я очень люблю развлекаться, хочу вас сразу предупредить.

– Я вот знаю много карточных игр, – сказал Вернон. – Мне кажется, вы должны любить карты?

Он удивился: Аврора схватила его за руку повыше локтя и начала с силой трясти. Он не знал, надо ли сопротивляться, и выглядел очень растерянным. Не останавливаясь, она вдруг залилась смехом, а потом сжала его ладонь в своей и стала ходить так по лужайке. Траву скосили накануне, и ее босые ноги покрылись обрезками травы.

– Я почувствовала, что вас надо встряхнуть, чтобы прекратился приступ суетливости. Для женщины с моим темпераментом такие приступы совершенно невыносимы. К счастью для вас, я очень люблю карты, и если вы останетесь, чтобы поиграть со мной, вполне вероятно, что я вам многое прощу.

– Это-то и есть мой план на сегодняшний день, – воскликнул Вернон, хотя две минуты назад у него и мысли-то такой не было.

– Тогда я почти в экстазе, – сказала Аврора, за руку ведя его к дому.

 

ГЛАВА IX

1

В то утро в половине восьмого у Эммы зазвонил телефон, но когда она хотела подняться, чтобы взять трубку, или точнее, узнать, чего хочет ее мать, Флэп схватил ее за щиколотку и не отпускал.

– Ты никуда не пойдешь, – заявил он, хотя глаза у него были закрыты.

– Почему?

– Не пойдешь и все, – он не отпускал ее ногу. Нога, на которой она стояла на полу, затекла и озябла, и Эмме пришлось снова лечь. Отпустив ее ногу, он крепко обнял ее за талию. После десятого или двенадцатого звонка телефон замолчал, а потом снова принялся трезвонить – десять или двенадцать раз – и опять перестал.

– Жаль, что ты такая бесхребетная, – заметил Флэп. – Вовсе не обязательно каждый день вскакивать ни свет ни заря.

– Ну теперь-то ты нашел, как меня остановить. По мне лучше выслушивать критику лежа в постели, чем стоя на кухне.

– Если бы ты пару раз послала свою мамашу куда подальше, то лежала бы в кровати, и тебя никто бы не критиковал.

– Уверена, я ни разу не слышала, чтобы ты отшил Сесила, когда он просил тебя о какой-нибудь очередной услуге. Если ты начнешь, я последую твоему примеру.

Флэп пропустил ее слова мимо ушей, но руку с талии не убирал.

– Если не дал мне поговорить с матерью, просыпайся и поговори со мной сам, – сказала она.

Вместо ответа Флэп засопел. Утро было тихое и теплое, и Эмма тоже задремала. Накануне она до половины третьего читала «Адама Бида», потому что Флэп говорил, что ей надо прочитать что-нибудь Джордж Элиот, а эта книга на первый взгляд казалась тоньше, чем «Миддлмарч». Но оказалось, что не намного меньше, поскольку Эмма не смогла ее прочитать за два вечера, засиживаясь допоздна.

– Мне нравится, но не знаю, зачем я читаю Элиот? – сейчас заявила она, добравшись приблизительно до середины. – Почему бы мне не отложить ее на старость?

– Прочитай, чтобы мы могли о ней поговорить, – возразил Флэп. – А то прошло всего два года, а у нас кончаются темы для разговоров. Тебе надо больше читать, чтобы наш брак не завял.

День еще как следует не разогрелся, когда Эмма, пробудившись от дремы, обнаружила, что муж находится сверху. Эмма обрадовалась, на заре ей больше нравилось заниматься любовью, чем готовить завтрак.

Несколько раньше у Эммы появилось странное чувство. Что-то изменилось. Близость между ними стала происходить чаще, она не знала, отчего. Она говорила себе, что когда хорошего много, незачем интересоваться причинами, но не могла не спрашивать себя, что заставляет Флэпа так часто желать ее.

Ей показалось, что это началось после того, как ему в руки попалась книга Денни.

– Я поражен, – сказал он, когда прочитал ее.

– Потому, что роман удался?

– Если бы и не удался, я все равно был бы поражен. По крайней мере, он это сделал.

Потом он ушел в библиотеку и не проронил больше ни слова. Она сказала ему, что Денни заезжал, – она сделала это, так как ее мать видела его машину – и он ничего не ответил и не стал задавать вопросы, что было необычно. Его дружба с Денни всегда была полна взаимного любопытства. Может быть, это и не было связано с сексом, трудно сказать, но ее волновало то, что учащение и удлинение близости не вызывало радости, во всяком случае, у Флэпа. Его лицо не выказывало удовольствия, которое он должен бы испытывать, и она почувствовала, что равновесие их брака становится несколько зыбким. Жизнь изменялась, а Эмма была не из тех, кто допускает перемены, не зная их причин.

– Почему это вдруг ты стал так часто одаривать меня своим милым вниманием? – спросила она у Флэпа, постукивая ногтями по его спине.

Он изобразил, что от секса впал в кому, но Эмму это не обмануло, так как столь сильное удовлетворение его прежде не охватывало.

– Не прикидывайся. Отвечай.

Флэп вдруг встал и пошел в ванную.

– Тебя все время тянет на выяснения, – сказал он, оглядываясь на нее. – Неужели нельзя хоть что-то пустить на самотек?

Вздохнув, Эмма поднялась с постели и поделила остатки воды из стакана на тумбочке около кровати между двумя цветочными горшками. Некоторые матери отдавали дочерям ненужную одежду, Аврора же приносила ей ненужные цветы, обычно петунии и бегонии, не требующие особого ухода. Ей была обещана некая герань, которую мать холила и нежила много лет, но подобно картине Клее этот дар мог ей достаться только, если они с Флэпом переселятся в более благополучное жилье. Когда Флэп вернулся, она рассердилась.

– Не следовало так на меня рычать, – заметила она. – Мы же женаты, не так ли? Я имею право на любопытство, когда речь идет о переменах в нашей жизни.

– Перестань. Не заставляй меня держать оборону. Терпеть не могу обороняться на голодный желудок.

– Господи, о чем ты говоришь. Я задала очень простой вопрос.

– Знаешь, что я думаю? – перебил Флэп, натягивая рубашку.

– Что?

– По-моему, в университете ты выбрала не ту специализацию. Тебе следовало взять психологию. Вообще-то мне кажется, тебе надо стать психиатром. Тогда у тебя были бы ответы на все случаи жизни. При малейшем изменении моих привычек ты доставала бы свою тетрадку и строчила бы объяснения этому в духе Фрейда, Юнга или гештальтпсихологии, а потом выбирала из множества вариантов.

У Эммы под рукой лежал «Адам Бид» в бумажной обложке, и она швырнула его во Флэпа. С тех пор как он вышел из ванной, он ни разу не посмотрел на нее и не видел, что она кинула книжку. Удар оказался метким: Эмма угодила ему в шею. Флэп обернулся – его глаза горели ненавистью – и бросился на нее через кровать. Он схватил ее руки и толкнул к открытому окну с такой силой, что голой спиной она почти по всей поверхности выдавила стекло из рамы. Почувствовав, что рама подалась, Эмма испугалась, что может выпасть из окна.

– Перестань, ты что, с ума сошел? – воскликнула Эмма, отчаянно вырываясь.

Ее рот был открыт, когда Флэп ударил ее по лицу, и она ощутила, что что-то царапнуло ее по зубам. Она упала навзничь на кушетку, и не успела собраться с силами, как Флэп попытался снова тащить ее к окну. Поняв, что он серьезно собирается выбросить ее в окно, Эмма вырвалась, повалилась спиной на кушетку, уцепилась за спинку и разрыдалась. Одна рука Флэпа была в крови. Он упал на Эмму сверху, очевидно снова собираясь ее ударить, но не сделал этого. Он просто лежал на ней, – его глаза отделяло от лица Эммы расстояние всего в несколько дюймов, – и они в удивлении смотрели друг на друга, задыхаясь и хрипя. Оба не проронили ни слова, так как им не хватало дыхания.

Прерывисто дыша и понемногу успокаиваясь, Эмма вдруг заметила, что из руки Флэпа кровь растекается по кушетке. Она постаралась высвободиться.

– Встань на минутку, можешь убить меня позднее, – сказала она, и, выйдя из комнаты, вернулась с салфетками. Флэп пребывал в нерешительности, соображая как лучше держать руку, чтобы кровь капала на кушетку или на кровать.

– Пусть лучше на пол, болван, – сказала она. – Пол можно вымыть.

Ненависть в его глазах погасла, и лицо приняло ласковое выражение.

– Я тебя зауважал. Тебя трудно выбросить из окна.

Эмма дала ему несколько салфеток, а остальными стала вытирать кровь с кушетки.

– Да, надо мне набирать вес. Будь я такого размера, как моя мать, никто бы не сумел выкинуть меня в окно.

– Разве ты не знаешь, что во время боя рот не открывают? – сказал Флэп. – Если у боксера открыт рот, ему легче сломать челюсть. Если бы ты не болтала, я бы так не разбил руку.

Эмма не успела ответить, так как кто-то постучал в дверь. Они оба подпрыгнули. Флэп был одет выше талии, а она не одета вообще.

– Это или Пэтси, или твоя мать, – сказал Флэп. – Кто-нибудь из них обязательно появляется, когда у нас кризис.

– Кто там? – спросила Эмма.

– Это Пэтси, – весело ответили из-за двери. – Пойдем походим по магазинам.

– Вот видишь. – Вообще-то Флэпу нравилось, когда приходила Пэтси.

– Подожди пару минут, – крикнула Эмма. – Флэп не совсем одет.

Пока Флэп натягивал трусы и брюки, Эмма успела одеться, прибрала постель и с помощью тряпок и бумажных салфеток вытерла кровь. Флэп был босиком и имел несколько жалкий вид, вероятно оттого, что кровотечение не останавливалось.

– Проверь свои передние зубы, – шепнул он. – Я порезался до кости. Что мы ей скажем?

– А зачем мне врать своей подруге? – шепотом ответила Эмма. – Когда-нибудь она тоже выйдет замуж. Так пусть посмотрит, что такое брак.

– Не вижу в твоей идее ничего хорошего.

– Пойди, подставь руку под холодную воду. Подруга моя, и я сама с ней разберусь.

Флэп с печальным видом проскользнул в ванную, а Эмма открыла дверь. Ее подруга Пэтси Кларк в красивом белом с коричневым платье стояла на веранде, просматривая газету, вынутую из ящика Гортонов. Это была стройная девушка с длинными черными волосами – красивая всегда, а особенно в таком платье.

– По-моему, тебе лучше не входить, – сказала Эмма, придерживая дверь. – Ты слишком хорошо выглядишь. Мне бы хотелось, чтобы ты перестала наряжаться, когда собираешься сюда. Ты еще хуже моей матери. Вы обе заставляете меня чувствовать, что я более неуклюжа, чем на самом деле.

– Если бы она уступила тебе немножко своих денег, ты бы могла купить себе что-нибудь новенькое, – заметила Пэтси. – Меня всегда возмущало, что она критикует твои платья, а не дает тебе денег на одежду.

– Давай ей позвоним и скажем об этом. Может быть, сегодня она возьмет и расщедрится. Иначе я не могу отправиться с тобой по магазинам.

Она открыла дверь, и Пэтси, хорошенькая, благоухающая, веселая и счастливая, влетела в дом. Как только Пэтси вошла в спальню, которая служила в доме Эммы и гостиной, она объявила:

– Я чую кровь.

В следующую секунду она заметила выбитое стекло, и прищурившись, устремила проницательный взгляд на Эмму.

– Кто-то пытался выкинуть кого-то из окна? Открыв рот, Эмма указала на свои передние зубы.

– Да и кто-то об мои зубы обрезал себе руку, – добавила она.

Как и ее мать, Пэтси отличалась тем, что умела моментально почувствовать правду. Втайне Эмма считала, что они и не выносили друг друга из-за того, что были совершенно одинаковые. Никто, кроме ее матери и Пэтси, не мог быть так поглощен собственной особой, но, как и Аврора, Пэтси обычно была приятной в общении. Она была сообразительна, активна, и у нее был неиссякаемый интерес ко всем делам Эммы. Как казалось Эмме, единственное, что отличало ее мать от Пэтси, было то, что Аврора имела большую практику и сильнее развила все свои черты. Она во всем была лучше Пэтси, и всегда подчеркивала свои преимущества, когда они собирались вместе.

Пэтси восторженно уставилась на зубы Эммы.

– Я всегда знала, что все они грубияны, – заметила она. – И он ведет себя как ни в чем не бывало? Я бы никому не дала себя ударить. – Потом она подошла к разбитому окну и выглянула вниз. – Не так уж высоко. По-моему ты бы выжила.

Эмма почувствовала с некоторым облегчением, что жизнь налаживается. Зевнув, она уселась на кушетку с газетой, которую принесла Пэтси.

– Потом почитаешь, – сказала Пэтси. Она нетерпеливо расхаживала взад и вперед по комнате, разглядывая вещи. – Позвони своей матери и попробуй вытянуть из нее немного денег.

– Нет, надо подождать, пока Флэп уйдет. Не мечись. Мы же еще не позавтракали.

В этот момент появился Флэп, у которого рука была обмотана тряпкой. Вид у него был самый невинный, и одновременно самый привлекательный. Эмму он совершенно сразил, и она простила ему содеянное, но Пэтси не собиралась проявлять такого мягкосердечия.

– А я-то считала тебя таким милым, – сказала она, окидывая его ледяным взглядом.

Флэп от этого принял еще более невинный вид, так как он обожал Пэтси, и отдал бы все на свете за то, чтобы соблазнить ее. Ее притягательность для него была столь очевидна, что Эмма рассматривала ее как нечто неизбежное, однако Пэтси, в отличие от Денни, никогда не вызывала никаких неудобств в ее браке. Чувство, стоявшее между Эммой и Денни, было взаимным, в то время как Пэтси совершенно явно ничуть не интересовалась Флэпом, и была более или менее солидарна с Авророй в убеждении, что Эмма со своим замужеством сделала глупость. Эмма иногда при отсутствии иных поводов, подначивая мужа, намекала на его увлечение Пэтси, но ту он настолько не привлекал, что Эмма не ревновала, а забавлялась. Желания приносили Флэпу лишь муки, и это наказание казалось ей вполне достаточным.

– Подобные явления имеют две стороны, – пояснил Флэп.

– Нет, я так не думаю, – возразила Пэтси.

– Вот вы, одиночки, не понимаете, что такое провокация, – продолжал он.

– И я тоже не понимаю, – сказала Эмма. – Я пожалуй, позвоню маме.

– Господи, это еще зачем? – возмутился Флэп.

– Не знаю. Может быть, нам ее позвать на завтрак? У меня неважное настроение. Возможно, у нее в гостях ее кавалер, и она нас пригласит развлекать его?

Один-два раза в неделю ее мать приглашала какого-нибудь своего поклонника на завтрак, и эти завтраки иногда выливались в самые восхитительные пиры, напоминавшие об эпохе барокко: омлеты с различными травами и сырами, особые пикантные соусы, которые она покупала у одной странной старушки, из Хайтс, посвящавшей все свое время приготовлению колбасок, ананасы в жженом сахаре и бренди, каша, которую она заказывала из Шотландии и подавала с тремя сортами меда, а иногда хрустящие картофельные блины, которые никто, кроме нее, не умел готовить. Все самые секретные и ценные рецепты ее матери воплощались в этих завтраках, длившихся часто чуть ли не до ужина.

– Ты хочешь сказать, что у нее сегодня намечается завтрак? – уточнила Пэтси. Она забыла о Флэпе, и от мысли, что, может быть, ей дадут съесть что-нибудь необычайное, в ее глазах загорелся хищный огонек.

Она терпеть не могла мать Эммы и не упускала случая, чтобы ее высмеять, но не бывает людей, в которых не было бы ничего хорошего, и кулинария была как раз той областью, в которой она была готова отдать миссис Гринуэй должное. Пэтси особенно любила завтраки, а у миссис Гринуэй они получались самые восхитительные. Кроме того, завтраки открывали широкие возможности для любопытства. Миссис Гринуэй была или занята приготовлением еды, или кокетничала с гостем, и поэтому Пэтси имела возможность свободно перемещаться по дому и разглядывать всякие интересные вещи, которые были собраны Авророй. Картины, ковры, мебель и другие предметы – именно такие, какие Пэтси хотела бы видеть в своем доме, если бы он у нее был, и она любила, выскользнув из столовой, рассматривать их и предаваться мечтам.

Эмма заметила особый блеск в глазах подруги и пошла к телефону.

– Если хотите, можете ехать туда вдвоем, – сказал Флэп. – Я не поеду. Ты думаешь, мне приятно столкнуться с твоей матерью сразу же после того, как я пытался выбросить ее дочь в окно? Что, по-твоему, она скажет, увидев, что у меня чуть не откушен палец?

– Не знаю, но хотела бы услышать, – сказала Пэтси. – По-моему, у нее все-таки сложилось о тебе правильное мнение.

Эмма по пути к телефону остановилась и обняла своего мужа, чтобы показать ему, что она все-таки на его стороне.

– Давай, звони скорее, – поторопила Пэтси. – Как заговорили о завтраке, я почувствовала, что умираю от голода.

На звонок ответила Рози. В трубке Эмма услышала голос матери, поющей арию.

– Что у вас там делается? – спросила Эмма.

– Готовим, – ответила Рози, но трубка тут же была у нее выхвачена.

– Ну, – сказала Аврора, не допев арию. – Надеюсь, ты звонишь, чтобы принести мне свои извинения. А где ты была сегодня утром, когда мне надо было с тобой посоветоваться?

– Я не могла проснуться, – ответила Эмма. – Долго засиделась за серьезным романом. Пытаюсь совершенствовать свой интеллект.

– Это, наверное, замечательно. А сейчас что тебе нужно?

– Хотела узнать, не готовишь ли ты часом завтрак. А если да, кому?

– Если готовишь, то для кого, – поправила Аврора. – Почему бы тебе не оставить в покое свой интеллект, чтобы сосредоточиться на грамматике? Мне не нравится, что ты намеренно проигнорировала мой звонок. Может быть, у меня возникли катастрофические обстоятельства.

– Прости, – весело сказала Эмма.

– Не извиняйся, – в унисон предостерегли ее Пэтси и Флэп.

– Гм. У тебя поселился хор из греческой трагедии? Спроси у него, почему тебе нельзя попросить прощения у собственной матери.

– Не понимаю, почему в этом мире все, кроме меня, такие невыносимые. Вообще-то мы с Пэтси хотели попросить тебя пригласить нас на завтрак.

– А, эта маленькая ехидна. Мисс Кларк. Да, конечно, приводи ее. Мне всегда доставляет удовольствие смотреть, как молодая леди с такими возвышенными интересами набивает свой живот моей едой. А разве Томас не придет?

– Пег, он порезал руку, – ответила Эмма, скорчив ему гримасу. – Ему придется идти в больницу и накладывать швы.

– Он уже давно у меня не показывается. Невозможно спрятаться навсегда. Кстати, Вернон привез мне козленка. К сожалению, мне не удастся его держать у себя, потому что он объедает цветы, но вообще идея была хорошая. А вы поторопитесь. Я как раз ставлю сосиски.

2

Эмма немного привела себя в порядок, после чего они сели в голубой «мустанг» Пэтси и стремительно тронулись.

– Ты мне еще не рассказала, как вы подрались, – напомнила Пэтси. – Я хочу, чтобы ты мне рассказала о браке все, что можешь, чтобы я могла взвесить все за и против.

– Рассказывать о браке – пустая трата времени. Не может быть двух одинаковых пар. Посмотри, а вот и Генерал.

Вывернув на улицу, где жила Аврора, они заметили генерала Скотта. В темносером пуловере и безупречных слаксах он стоял на своем дворе, и вид у него, кажется, был злой; позади Генерала копошился Эф. Ви. в майке, а по левому и правому флангам – замерли далматинские доги, такие же настороженные, как и он.

Когда они проезжали мимо, Генерал поднес к глазам бинокль и стал наводить его на дом миссис Гринуэй. Эта картина так смутила Пэтси, что она не знала, что лучше сделать – прибавить скорость или притормозить.

– Какая мерзость. На месте твоей матери я бы с ним больше не встречалась.

– Посмотри на эту машину, – сказала Эмма, указывая на белый «линкольн». – Неудивительно, что мать в нее врезалась.

Пэтси припарковала машину за «линкольном», они вышли и заглянули в его окна.

– Интересно, как можно разговаривать по двум телефонам и вести машину, – вслух полюбопытствовала Эмма. Они посмотрели в сторону улицы и увидели, что Генерал все еще торчит у своих ворот, целясь биноклем прямо на них.

– Это же надо, какое нахальство, – изумилась Пэтси. – Давай сделаем какой-нибудь рискованный номер, пока он смотрит.

– О'кей, – согласилась Эмма. – По-моему, он хоть чего-то заслужил своей настойчивостью.

Обе девушки подняли юбки и в танце стали перемещаться к двери. Они танцевали все быстрее, задирая юбки все выше, и особенно смелое канканное па пришлось как раз на площадку перед боковым входом в дом. О хохотом они ворвались в кухню.

Аврора, Рози и Вернон – оказавшийся мельче и рыжее, чем они ожидали – сидели за кухонным столом и ели яичницу с соусом карри и сосиски, в стороне лежали приготовленные кусочки дыни. Крошечная бело-коричневая козочка разгуливала по кухне, жалобно блея.

– О, я хочу такую козочку, – заявила Пэтси. – Как раз подходит к моему платью.

Вернон немедленно вскочил, Аврора лишь повела бровью в сторону Пэтси, не отрываясь от сосисок.

– А это ты, Пэтси, как обычно. Тебе всегда хочется того, что есть у меня. Вернон Далхарт, хочу вас познакомить со своей дочерью. Эмма Гортон, а это ее подруга, мисс Пэтси Кларк.

Когда Вернон здоровался с ними за руки, зазвонил телефон.

– Привет, Генерал, – сказала Рози. – Вроде вас послали в отставку.

– Какой нахал, – сказала Аврора. – Садитесь, девочки, и ешьте. Сегодня утром я была в азиатском настроении. Так что надумала приготовить яичницу с карри.

– Мистер Далхарт, это самая очаровательная козочка из тех, что мне приходилось видеть, – похвалила Пэтси, принимаясь за яичницу.

– Садитесь, Вернон, – сказала Аврора. – Нечего выдерживать формальности с этими девчонками. У них не такие манеры, какие бывают у людей нашего возраста.

Рози, должно быть, порядком наслушалась от Генерала. Она открыла рот, чтобы говорить, но не могла вставить ни слова, так что в конце концов закрыла его за ненадобностью.

– Лучше вам поговорить с ним минутку, – заявила она, передавая трубку Авроре. – Какая-то муха его укусила и он совсем одурел. Говорит, что девочки танцевали во дворе голые, или что-то в этом роде.

– Да, с глаз долой из сердца вон – не для него, – сказала Аврора, прикрывая рукой трубку. – Гектор, насколько я помню, ты лишен всяких привилегий – начала она. – Если тебе надо сделать ответное заявление, постарайся быть кратким. У меня гости и завтрак в разгаре. Кроме того, это тебе ничего не даст, – добавила она.

– Посмотрите, какой у меня фингал, – сказала Рози, убирая со лба волосы, чтобы девушки могли увидеть ее во всей красе. На виске у нее была большая опухоль.

У Авроры, сидевшей у другого конца стола, глаза стали разгораться. Она сверкала ими несколько секунд, а потом отодвинула трубку подальше. Отчетливо был слышен хриплый голос Генерала.

– Он утверждает, что вы, две молодые леди, неприлично обнажились, – сказала она, обводя их холодным взглядом. – Какие у него основания для такого обвинения?

– Да, он там подглядывал в свой бинокль, – сказала Пэтси. – А мы немного потанцевали.

– Давай покажем ей, – предложила Эмма. Встав со своих мест они снова пустились в пляс и дрыгали ногами, пока не заметили, что Вернон зарделся. Последний канканный выпад они опустили. Аврора наблюдала за выступлением с совершенно равнодушным видом, а потом снова переключила внимание на телефон.

– Их танец вовсе не такой вызывающий, как ты его описываешь, Гектор. Я его только что просмотрела. Нам здесь на нашей стороне улицы надоели и ты, и твой бинокль.

Она уже собиралась повесить трубку, но Генерал, видимо, сказал что-то, что заставило ее передумать. С минуту она слушала, а потом счастливое безмятежное выражение сошло с ее лица.

– Гектор, это не имеет смысла. У меня здесь толпа народа. Действительно, никакого смысла. Пока.

Она посмотрела на Вернона, а потом на свою яичницу. Спустя несколько секунд Аврора встряхнулась и вновь повеселела.

– Да, не бывает полностью плохих людей, – сказала она.

– Яичница изумительная, – объявила Пэтси.

– Видела, она прямо чуть не заплакала, – шепнула Рози Эмме. – Никогда не видела, чтобы она радовалась, если теряла ухажера, а ты?

– Мистер Далхарт, каким бизнесом вы занимаетесь? – спросила Эмма, чтобы переменить тему.

– Наверное, нефтяным, – ответил Вернон. – По крайней мере благодаря ему у меня есть кое-какие харчи и рубища.

– Некоторые высказывания Вернона взяты из фольклора с Аппалачей, если не из шотландских баллад, – пояснила Аврора, заставляя себя говорить легковесно. Она не думала, что Гектор Скотт так повлияет на ее настроение.

– Так вы один из гигантов нефтяной индустрии? – спросила Пэтси. – Я слышала, что настоящие гиганты сохраняют инкогнито.

– Какая наивность, – заметила Аврора. – Если бы Вернон был гигантом чего угодно, он бы не завтракал у меня в это время дня. Гиганты времени даром не тратят.

– Ага, никакой я не гигант, – подтвердил Вернон.

Эмма пристально присматривалась к нему. Ее всегда удивлял каждый признак многогранности в матери, а Вернон и был одним из таких признаков. По виду он больше подходил Рози, чем ее матери, а скорее всего – никому. К ней подошла козочка, просительно заблеяла, и Эмма отдала ей корку от своей дыни.

– Вы мне, барышни, еще не сказали, почему так рано вышли из дома. Может быть, в связи с какой-нибудь общественной работой, которой решили заняться?

– Ха, – возразила Пэтси. – Мы решили заняться покупками.

Завтрак продолжался, и разговор следовал в том и в ином направлении. Как только стало возможно, не нарушая правил вежливости, встать из-за стола, Пэтси отправилась бродить по дому. Ее очень раздражало, что у миссис Гринуэй такой хороший вкус.

Рози начала пытаться убирать со стола, что было делом нелегким, пока там сидела Аврора. Все остальные безропотно отдали ей свои приборы, а она все выискивала разные кусочки, которые проворонили ее гости. Вернон наблюдал за ней с таким видом, будто раньше ему не приходилось видеть женщину за едой.

– Если за ней не присматривать, она будет целый день есть, – сказала Рози. Эмма сгребла с тарелок остатки еды и побыстрее увела Рози на внутренний дворик, чтобы узнать, что произошло между ней и Ройсом. Они прошли мимо Пэтси, которая в кабинете на первом этаже разглядывала амулет викингов, привезенный Авророй из Стокгольма.

– Мне никогда не попадаются такие вещи, – посетовала Пэтси, – а то бы и я их покупала.

– У тебя бывало, чтобы ты проснулась с таким чувством, будто задыхаешься? – спросила Рози у Эммы.

– Нет, пожалуй.

– И у меня не случалось до прошлой ночи, – на ее веснушчатом лице была написана обида. – Я, должно быть, слишком быстро прибежала домой. Твоя мама пыталась меня остановить, но мне подумалось, все равно же надо когда-то идти домой, так уж чем скорее, тем лучше.

– Ройс на тебя очень разозлился?

– Нет, счастлив был, как птичка, все шесть минут, пока не захрапел, – с горечью ответила Рози. – Разбил мне вчера голову и рассказал, как шляется, а стоило Вернону с ним поговорить и предложить новую работу, как он решил, что ничего не случилось. Даже не знаю, почему я позволила Вернону послать его домой. Я пошла домой, чтобы сделать усилие и простить его, а этот сукин сын даже не растер мне спину.

– Ой, надо же? Хочешь я разотру? – предложила Эмма.

– Ой, вот спасибо-то, – сказала Рози, немедленно разворачиваясь. – Ты всегда была лучшим ребенком. Во всяком случае из всех, кого я знала. Три сильнее. Я уже две недели вся была, как натянутая струна. По-моему, я чувствовала, что что-то произойдет.

– Ничего не понимаю. Ройс всегда казался мне таким смирным. Никогда не думала, что он решится сделать что-нибудь такое, что бы рассердило тебя.

– Может быть, он в конце концов разглядел меня, понял, что я не такая злая, как кажусь.

Они обе задумались над этим предположением, и Эмма продолжала массировать ее худую твердую спину.

– Ты мне не рассказала, как начала задыхаться.

– Ну, это удушье накатило на меня и все тут, – рассказывала Рози. – Ройс не был совсем пьян, но все же выпивши. Мне с ним было о чем поговорить, а он просто плюхнулся в постель и захрапел, как ни в чем не бывало. Я легла на кровать, выключила свет и сначала задрожала как лист. Не могла выбросить из головы его и эту тварь. Я, конечно, тоже не ангел, но хоть была хорошей женой и растила детей тоже я, и все такое прочее. Но последнее время я не слишком примирялась с его желанием, если ты понимаешь, что я имею в виду. Иногда – да, но чаще – нет. Чем больше я об этом думала, тем больше мне казалось, что вина здесь – моя, а не его, и от этого я расплакалась, и я все плакала, а он все спал, храпел и храпел, и в конце концов я будто стала задыхаться, будто у меня глотка закрылась.

Вспоминая, она приложила одну руку к горлу, а другой, изогнувшись, указала особенно болезненное место под лопаткой.

– Не то, что Ройс плохой, – продолжала она. – Просто я стала думать, что не такой уж он хороший. Мы как-никак проскрипели вместе двадцать семь лет и произвели на свет семерых детей, а в результате я тут лежу, дрожу и задыхаюсь, а он себе храпит. Он знает о моих чувствах столько, сколько знал бы, если бы жил на луне. И чем больше меня одолевали такие мысли, тем сильнее я задыхалась, и на всем белом свете некому было обо мне позаботиться. И наконец я подумала и сказала себе: – Рози, вставай сейчас же, а то не доживешь до утра. Это было так серьезно. И я поднялась, вытащила детей из кроватей, взяла такси, как мне советовала твоя мама, и отвезла их к своей сестре, а сама приехала сюда.

– А почему ты не осталась у сестры сама?

– Чтобы она подумала, что я бросила мужа? Она такая религиозная, что будет меня попрекать без конца. Я просто сказала ей, что твоя мама заболела. А она даже не удивилась, когда увидела меня, и сказала, что мне нет смысла возвращаться домой. С утра она разозлилась на Вернона за то, что он так расщедрился с Ройсом.

– А в чем заключалась его щедрость?

– Дал ему первую неделю всю выходную. Думал, может мы куда поедем вместе. Еще чего, я вовсе не хочу куда-то уезжать, чтобы сейчас оставаться один на один с Ройсом. Если я правильно помню, то мы в жизни с ним никуда дальше Конроу не уезжали.

Как раз в этот момент на пороге появилась Пэтси, она казалась чем-то раздосадованной.

– Твоя мать щебечет как счастливая птичка, – объявила она.

– Я знаю, что это действует раздражающе, – заметила Эмма. – Она как воздушный шар. Достаточно благоприятного порыва ветра – и он уже в полете.

– Замолчите, – шикнула Рози. – Вы, девчонки, просто не умеете веселиться. Твоя мать приютила меня в трудную минуту, и я сегодня никому не позволю ругать ее, разве что себе самой.

Она встала и подняла щетку, которую отложила в сторону, начиная свой рассказ, но уходить, кажется, не спешила.

– Боже, какая я уже старая, – сказала она, обращаясь к Эмме – Вот теперь у тебя будет ребенок. Кто бы мог подумать, что все произойдет так скоро?

– Не так уж и скоро, я ведь уже два года замужем, – возразила она.

Рози попыталась улыбнуться, но ей хотелось плакать. При виде этой молодой женщины, такой доверчивой и доброй, такой счастливой на вид, на Рози вдруг нахлынули воспоминания. Она пришла в дом к миссис Гринуэй за два месяца до рождения Эммы, и так странно продолжалась жизнь, она текла и текла и, как будто, не менялась, хотя на самом деле в ней все время происходило что-то новое. Она никогда не замедляла свой ход, чтобы вы могли ее догнать, разве что это можно было сделать, оглянувшись назад, одних она возносила на более важное место, а других – отодвигала в сторону.

У Рози рождались дети, которых она любила, как могла, и теперь у нее уже шестеро внуков, и скоро их будет еще больше. Но почему-то Эмма всегда оставалась для нее особенным ребенком, была ей ближе ее собственных детей – всегда с ясными глазами, с постоянным желанием доставить ей радость, всегда спешащая обнять ее и поцеловать, или ждущая от нее помощи. Как она всегда закрывала глаза в ожидании, когда ей забинтуют разбитую руку или ногу, как морщилась, затаив дыхание, когда боялась, что йод сейчас будет жечься, как она гоняла на своем трехколесном велосипедике, спасаясь от Рози, когда та делала вид, что собирается окатить ее из садового шланга!

– Два года – это не так уж и скоро, – повторила Эмма.

– Эх, милая, я не об этой скорости говорю, – вздохнула Рози. – Так скоро после того, как ты сама была ребенком, – вот о чем я говорю.

Она покачала головой, чтобы избавиться от воспоминаний и, подхватив щетку, вошла в дом.

В этой сцене Пэтси заметила больше, чем Эмма, так как та, глядя на двор, раздумывала, сохранится ли у Флэпа хорошее настроение до тех пор, как она вернется.

– Не знаю, что бы Рози стала делать и кого обожать, если бы у нее отобрали тебя, – сказала Пэтси. – Пойди, поговори с матерью, пока она в хорошем настроении. Может быть, она выдаст тебе денег на платье.

Вернувшись в дом, девушки не застали на кухне ни Авроры, ни Вернона. Те уже успели сесть в «линкольн».

– Посмотри на нее, – шепнула Пэтси. Аврора на заднем сиденье смотрела телевизор.

– Я вынудила Вернона разрешить мне это сделать, – весело сказала она. – Мне это в новинку.

– Я бы тоже хотела взглянуть, – попросила Пэтси. – Я никогда не смотрела телевизор в машине.

– Заходи, – пригласила Аврора. – Меня лучше отсюда извлечь, а то, стоит мне здесь чуть прилечь, я засну, и неизвестно, куда Вернон меня тогда увезет.

Пока Вернон показывал Пэтси чудеса своей машины, Эмма вместе с матерью вошла в дом и поднялась за ней в спальню, где, к ее удивлению, Аврора села за стол и выписала ей чек на сто пятьдесят долларов.

– Чем я это заслужила? – воскликнула Эмма.

– Не уверена, что ты этого заслуживаешь. Я, оказывается, совсем забыла как хорошо одевается мисс Кларк. Это, безусловно, ее плюс, возможно, единственный. Мне кажется, я заслужила иметь дочь, которая одевалась бы, по меньшей мере, не хуже, вот почему я и даю тебе эту сумму.

Эмма ощутила легкую тревогу.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она. Аврора поднялась из-за стола и перешла в свой эркерчик, откуда можно было наблюдать и лужайку, и улицу. Вернон как раз протягивал Пэтси банку колы из своего холодильника.

– Ты погляди, съела один из моих самых удачных завтраков да еще и колу будет пить, – начала Аврора, устраиваясь в подушках.

– Что ты все время всех клюешь, клюешь, клюешь?

– Не знаю, – ответила Аврора. – Я никогда особой пассивностью не отличалась.

– Так, как ты себя чувствуешь?

– Как? – переспросила Аврора, внимательно наблюдая сцену, разворачивающуюся внизу, словно могла угадать любую фразу из разговора Пэтси с Верноном.

– Что ж, у меня все чудесно. Никто меня не оскорблял уже целых двадцать четыре часа, и одно это поднимает мое настроение. Если бы окружающие меня не обижали, я всегда была бы в отличном настроении.

– Мне нравится Вернон, – заметила Эмма, подходя к туалетному столику своей матери. Она примеряла вновь обретенное янтарное ожерелье, Аврора пристально следила за ней.

– Удивительно, что у меня осталось хоть одно украшение, если учесть, как люди обращаются с моими вещами. Что ты сказала про Вернона?

– Я сказала, что он мне нравится, – повторила Эмма.

Аврора хмыкнула.

– Это замечание совершенно нейтральное, как крем из пшеницы для любой кожи. Совершенно очевидно, что не найдется человека, которому бы не понравился Вернон. По правде говоря, я не меньше тебя удивлена, что он оказался здесь. Вообще ему надо было сегодня быть в Канаде, а не потчевать мисс Кларк ненужными ей напитками с риском для ее зубов.

– Так почему же он здесь?

– Как видишь, он предпочел не уезжать, вот он и здесь, – пояснила Аврора. – У него репутация хорошего карточного игрока, и мы планируем потом немного поиграть.

– То есть, как я поняла, ты передала бразды правления в его руки, – заметила Эмма, не снимая ожерелья, развлекаясь тем, что это явно вызывало некоторое беспокойство ее матери.

– Ну ладно. Не понимаю, почему тебе надо волноваться из-за Вернона. Если он не желает доставлять себе беспокойство из-за меня, никто его не принуждает. Это, по-моему, ясно.

Эмма сняла бусы, и Аврора вновь переключила свое внимание на лужайку. Трудно было сказать, кто суетился больше: Пэтси или Вернон. Кажется, оба говорили разом.

– Эта девчонка еще болтливее, чем я, – заметила Аврора. – Она ему слово вставить не дает. Знаешь, ей давно пора замуж. – Она вдруг поднялась и пошла к лестнице.

– Куда это ты так спешишь? – поинтересовалась Эмма, следуя сзади.

– Мне кажется, ему ни к чему убивать целое утро на разговоры с твоей подружкой, которая так напоминает мне крысу. Вам давно пора.

– Это, по-моему, тот случай, когда противоположности притягиваются, – сказала Эмма.

Аврора не оглядывалась.

– Получила чек, а теперь отправляйся. Твои остроумные замечания начинают мне действовать на нервы. Мой жизненный опыт богаче твоего, и я заметила, что взаимное притяжение противоположностей встречается гораздо реже, чем принято считать. Если же оно возникает, то, как правило, на весьма короткий срок. Вообще говоря, противоположности обычно вызывают друг у друга смертельную скуку. Все мои противоположности меня явно утомляют.

– А как же тогда Вернон? – спросила Эмма.

– Мы с Верноном только что познакомились, – сказала Аврора. – Мне лишь хочется попросту поиграть в карты и еще немного дружбы, пусть даже из жалости.

Спустившись по лестнице, она с возмущением посмотрела на дочь.

– Хорошо, – сказала Аврора, – но ведь это ты говорила, что он в тебя влюблен.

– О, да, но это было вчера вечером. Я же не знала, каким он будет сегодня. Я сделала ему строгий выговор по поводу Ройса. Отпуск это совсем не то, что нужно сейчас ему как женатому мужчине.

– Бедняга Ройс, – протянула Эмма. – Мне кажется, Вернон прав. Как бы я ни любила Рози, я думаю, что кто-нибудь должен быть и на его стороне.

– Хорошо, можешь взять ответственность за его нравственность на себя, – сказала Аврора, поглядывая в окно. – Не знаю, однако, какой в этом прок для него, ты несколько не подходишь для таких заданий.

Когда они шли в кухню, Эмма на секунду обняла мать за талию.

– Вопреки тому, какой я тебе кажусь, я хочу поблагодарить тебя за чек, – сказала она. Аврора, обернувшись, сжала ее в объятиях, правда, сделала это скорее машинально, так как мысли ее были далеко.

– Мне кажется, если бы я была мужчиной и познакомилась с тобой, я бы в ужас пришла, – сказала Эмма.

– От такой милой маленькой леди, как я? Что во мне такого ужасающего?

Они вошли в кухню как раз в тот момент, когда Вернон с Пэтси открыли дверь в дом. Козочка по-прежнему тихо блеяла, покусывая одну из подушек. Аврора поспешила отогнать ее.

– Вернон, вы, надеюсь, захватили карты? У Вернона в руке появилась колода.

– Мы могли бы сыграть вчетвером, – сказал он, указывая на девушек.

Аврора немедленно наложила вето на его предложение, для чего ей понадобилось только покачать головой.

– Боюсь, что вы недостаточно хорошо знаете этих барышень. Они обе очень возвышенные и слишком интеллектуальные, чтобы садиться за карты с такими, как мы. Они не могут посвящать свою жизнь игре, они для этого слишком серьезны. Я думаю, что они сейчас отправятся в какую-нибудь библиотеку, чтобы провести утро за чтением серьезных романов – «Улисс» или что-то в этом роде.

– Поэтому, – заключила она, – нам с Рози нет никакого резона делить вас с молодыми. В наши дни находишь так мало развлечений.

Когда девушки уходили, Вернон начал тасовать карты. – Ты слишком мягка со всеми, – сказала Пэтси, ведя подругу за руку. – Муж тебя бьет, мать выгоняет. Пожалуй, даже я тобой помыкаю. Ты прекрасно знаешь, что она нарочно грубит мне, почему ты с ней никогда из-за этого не поспоришь? Какая из тебя после этого подруга?

– Подруга в замешательстве, – призналась Эмма. – Она мне просто так дала сто пятьдесят долларов, даже без моей просьбы, только, чтобы я от тебя не отставала.

Пэтси одновременно причесывалась и делала поворот. – Однажды она зайдет слишком далеко, – сказала она. – И еще я не понимаю, зачем она встречается с этим человеком. Он, конечно, очень милый, но она не могла бы жить с ковбоем. Или с нефтяником. Не знаю, что она себе думает.

Когда у Эммы не было денег, она всегда думала о вещах, которые хотела бы купить, но с чеком в руках она не могла решить, чего ей хочется.

– Никак не могу придумать, что мне нужно, разве только новое платье. Может быть, мне стоит сохранить деньги и купить что-нибудь, когда у меня в следующий раз будет депрессия?

– Смотри, какие смешные собаки, – заметила Пэтси, когда они проезжали мимо дома Генерала. – Как ты думаешь, он их так заставляет стоять целый день?

Першинг и Маршал Ней застыли на тех же местах лужайки, где их видели девушки, когда ехали на завтрак. Было похоже, что далматские доги ждут, когда придет Генерал и снова встанет между ними. Оба смотрели прямо перед собой, как солдаты на плацу. Поблизости Эф. Ви. вяло подрезал кустарник.

– Да, ты выросла на улице ненормальных. Ничего удивительного, что ты такая запуганная.

– Разве я такая? – удивилась Эмма.

– Да, – ответила Пэтси. Обернувшись, она заметила, что подруга потихоньку складывает и разгибает свой чек. Эмма ничего не отвечала, и Пэтси пожалела о своих словах. Если ее подруга молчала, это обычно значило, что ее чувства задеты.

– Не обижайся, Эмма, – сказала она. – Я только хотела сказать, что ты не такая крепкая, как твоя мать или я.

– Ладно уж, я не такая чувствительная, – ответила Эмма. – Я просто думала о Флэпе.

– И что?

– Ничего, просто думала.

 

ГЛАВА X

1

Через пару недель после появления Вернона Рози, придя утром, вновь обнаружила, что у всех телефонов в доме сняты трубки. И без того расстроенная, она почувствовала, что перенести эти короткие гудки из всех трубок, – выше ее сил. Она поднялась наверх, чтобы выяснить, в чем дело, и нашла Аврору в своем укромном эркерчике, где та спряталась за баррикадой из всех подушек, собранных в доме; вид у нее был не менее взбудораженный, чем у Рози.

– Что с тобой, – спросила Аврора, как только увидела свою горничную.

– Лучше скажите, что с вами, – ответила Рози.

– Говори ты, я спросила первая. Не хитри. Я тебя знаю. Признавайся.

– Ройс ушел навсегда, – сказала Рози. – Только это у меня и случилось.

– Какой идиот! – воскликнула Аврора. – Какая муха его укусила?

– Он решил, что не обязан жить со мной. Только и всего. Можно мне теперь положить трубки по местам, вдруг он передумает и позвонит?

– Нет. Я тебя научу женской гордости.

– Не знаю, что буду с ней делать, в мои-то годы.

– Он тебя опять побил?

– Не-а. Просто бросил ключ от дома через улицу и сказал, что ему нужна свобода. Вообразите, что Ройсу понадобилась свобода. Пару недель назад он и слова-то такого не знал. Небось эта тварь его надоумила.

Аврора приняла строгий вид.

– Ладно, он поймет, что человеку нужна не только свобода. Вот поживет год свободно, и посмотрим, что он запоет.

– Вот, какие у меня дела, – сказала Рози, почувствовав облегчение от того, что поделилась своими горестями. – Вернон, когда старался нас помирить, только зря потратился. А что с вами?

– Ничего серьезного. Я не хочу об этом говорить. Иди прибери в доме.

Рози, зная, что Аврора обычно через пять минут начинает рассказывать о том, о чем не хотела говорить, села и пять минут смотрела в окно. Аврора глядела на стену, кажется, забыв о ее существовании.

– Ладно, рассказывайте, – сказала Рози, сочтя, что выждала достаточно долго.

– Передо мной поставлен ультиматум. По телефону. Это по-моему худший способ ставить ультиматумы. Некого побить в ответ. Не знаю, что мужчины думают обо мне, но в любом случае я не такая, как они думают.

– Это кто же? – перебила Рози.

– Тревор. Самый элегантный мужчина в моей жизни. Мне больше никого в таких нарядах не получить в поклонники.

– Так вы ему сказали, чтоб отправлялся ко всем чертям?

– Нет, а надо бы. Если это водяные, то ему будет нетрудно к ним отправиться, он только перешагнет борт яхты. Меня уже ничего особенно не удивляет, просто не могу понять, что это вдруг на него нашло. Знаю его уже тридцать лет, и он никогда так себя не вел. Она вздохнула.

– Каждый раз, когда мне кажется, что жизнь налаживается, обязательно что-нибудь такое случается. Я не верю, что возможна спокойная, размеренная жизнь.

– Да, там, на Лайонс Авеню она точно кубарем покатилась. Считаете, что Господь излил на нас свой гнев?

Аврора попыталась, но не очень настойчиво, поставить ее на место.

– Хватит, иди берись за щетки. Это мужской идиотизм, а не Божий гнев. У меня впереди очень тяжелый день, избавь меня от своей дремучей теологии. И не забудь, мы не будем отвечать, если позвонит твой муж.

– А что ж такое будет? – спросила Рози, стараясь скрыть тревогу. Обычные вещи одна за другой уходили у нее из-под рук; еще немного, и их будет недоставать настолько, что жизнь ей станет не в жизнь, мысль о том, что все в жизни переменится, очень ее расстраивала.

Аврора ничего не ответила, и Рози это насторожило. – Так что ж будет? – повторила она. На этот раз Аврора уловила в ее голосе беспокойство и подняла глаза.

– Не знаю, как это понимать твой вопрос: как общий или как конкретный. Если вопрос общий, я ответить не могу. А если конкретный, касающийся меня, то могу кое-что сказать. Тревор приглашает меня на ужин. Если пойдет дождь, то, должно быть, проливной. Завтра, как ты знаешь, я устраиваю ужин для Эммы, Флэпа и Сесила; и Вернон тоже будет. А что будет еще дальше, меня не интересует.

– А что Вернон обо всем этом думает? – спросила Рози.

– О чем всем? – Аврора окинула Рози насмешливым взглядом.

– Ну, об этой чехарде? Аврора пожала плечами.

– Вернон об этом понятия не имеет. Ему и так не сладко. И я не хочу обременять его перипетиями своих отношений с другими мужчинами.

– Плохо, что Вернон необразованный, да? – Рози задала этот вопрос в надежде уловить направление чувств хозяйки. – Приятный парень, с ним хорошо в картишки перекинуться.

– Да, жаль, – согласилась Аврора весьма неопределенно.

– Такая обида! – не унималась Рози. Ответ хозяйки ее не удовлетворил.

– Иди отсюда. Ты сегодня еще пальцем о палец не ударила, – вдруг рассердилась Аврора. – Ты что думаешь, если бы он имел образование, я вышла бы за него замуж? Мне это оскорбительно слышать. Я не страдаю столь явным снобизмом. Если бы захотела, я сама бы его всему научила. Вернон слишком мил, чтобы я навсегда навязала ему свое общество. Ты же знаешь очень хорошо, что ему около меня не удержаться. Я еще с Тревором не разобралась, так что оставь Вернона в покое.

– Вы ему сердце разобьете, – сказала Рози. – Разве вы это не знаете? В жизни не видела, чтобы парень влюбился так сильно и так быстро. Я всегда буду за него, пока у него есть хоть один шанс в жизни.

Аврора стала перебрасывать свои подушки, по одной, в центр комнаты. День не задался, и она не могла найти себе места. Жизнь могла быть разной, но она всегда далека от совершенства, во всяком случае, ее жизнь; проблема, как поступить с этим абсолютно невинным существом пятидесяти лет отроду, которого она так безжалостно поймала в свои сети, была не из легких. Его сердце оказалось у ее ног – нагнись и подбери, – она и подобрала; это было для нее столь же естественно, как есть с тарелки. Она не привыкла проходить мимо сердец, если те, кому они принадлежали, казались людьми достаточно приятными.

Самопожертвование не было чертой ее характера, она действовала сначала инстинктивно, беря то, что подвертывалось под руку, и сознательно потом, когда обдумывала свои поступки. В жизни, столь далекой от совершенства, часто не приносящей никакой радости, самопожертвование было, как ей казалось, самой большой глупостью. Но при всей своей склонности, как импульсивной, так и обдуманной, брать все, до чего можно дотянуться, она прекрасно отдавала себе отчет в том, что сердца – и кусочки еды – не одно и то же, и мысль о том, что можно разбить сердце Вернона, очень тревожила ее. Временами она укоряла себя за жадность, но такие моменты наступали редко; она не требовала от себя умеренности. Раз Вернону было не суждено остаться в стороне, надо было найти способ позаботиться о нем.

Но в тот момент она не знала, какой это может быть способ. И эта мысль вызвала у нее вздох.

– По правде говоря, никогда не ожидала, что в пятьдесят лет можно быть таким неосторожным, – сказала она Рози. – У Вернона начисто отсутствует инстинкт самосохранения. Когда дело касается мужчин, я рассуждаю всегда одинаково: стараюсь, чтобы они не считали, что напрасно тратят на меня время. Если у них возникает иное впечатление, то, грубо выражаясь, пусть отваливают. Я никогда не заботилась о завтрашнем дне, даже в отношениях с Редьярдом.

– Вы хотите сказать, что никогда не знали, что сделаете дальше? Я тоже такая. Удивляюсь, как это мы так долго прожили замужем?

– Нет, это не имеет никакого отношения к заботе о завтрашнем дне, – возразила Аврора. – Кто любит нарушать привычки?

Она поднялась и рассеянно обошла комнату, раздумывая о своем ужине.

– Хорошо бы купить новое платье. Если уж мне предъявлен ультиматум, не понимаю, почему бы не нарядиться в новое.

– Имейте в виду, что я за Вернона, – предупредила Рози. – Если вы его обидите, я уволюсь. Я не буду сложа руки смотреть, как вы его притесняете.

Аврора остановилась, упершись руками в бока.

– Не пугай меня. На это у меня есть, или вернее был Гектор. Конечно, так или иначе Вернон будет обижен. Давай его сначала немножко откормим на хорошей еде. Думаешь, мужчина, ждавший женщину до пятидесяти лет и вдруг связавшийся со мной, обойдется без потерь? Он и сам виноват, не надо было так долго ждать. А пока, пожалуйста, разреши мне решать свои проблемы по одной. Первая на очереди – проблема мистера Тревора Во.

– Ладно, ладно. Если хотите, чтобы я вам что-нибудь погладила, быстро выбирайте, что. Я сегодня мою окна.

– Пожалуй, трубки можно положить, – разрешила Аврора, для начала вешая свою.

2

– А, Тревор… это ты? – сказала Аврора, вступая в темноту ресторана, который он выбрал для их свидания. Он любил выбирать наиболее темные рестораны, и ее ничуть не удивило место, в котором она очутилась на этот раз, правда оно было почти абсолютно темным. Метрдотель, сопровождавший ее, растворился в темноте.

Но ее замешательство было недолгим, тотчас же во мраке обозначилась знакомая фигура, распространявшая запахи твида, моря и хорошего одеколона. Фигура заключила ее в объятия.

– Еще прекраснее, чем всегда, все равно ты та женщина, которую я люблю, – произнес знакомый голос с таким отчетливо филадельфийским выговором, который она слышала еще тридцать лет назад. Голос раздался около ее уха и двинулся к шее, прежде чем фраза была закончена, рассеивая все сомнения, если бы она все-таки сомневалась, кто именно ее обнимает.

– А, это ты, Тревор. Мне кажется, я это чувствую на ощупь. Убери-ка голову с моего воротника, я думала, что буду здесь гостьей, а не кушаньем.

– Да, но каким бы ты была кушаньем! – воскликнул Тревор Во, не уступая своего мимолетного преимущества. – Пищей богов, Аврора, как сказал Байрон.

Аврора стала выказывать нетерпение.

– Ты все такой же. Еще один романтический момент испорчен из-за того, что ты перевираешь цитаты. Отведи меня, пожалуйста, на мое место, если тебе удастся его найти.

Она двинулась ощупью туда, где, как ей казалось, был проход, а за ней так же ощупью Тревор. В момент она налетела на метрдотеля, ожидавшего их впереди на приличествующем отдалении. В конце концов, обогнув угол, они вошли в комнату с камином, в которой располагались кабины, отделанные алой кожей. Это место было охотничьим клубом. Куда бы Тревор ни приезжал, а бывал он везде, ему всегда удавалось находить солидные мрачные охотничьи клубы с трофеями – головами животных по стенам, камином, ромом и кабинами, отделанными алой кожей.

Когда они сели, Аврора позволила себе бросить взгляд в его сторону и заметила, что он все такой же, красивый и загорелый, с седыми волосами, по-прежнему пахнущий твидом, ромом и хорошей парикмахерской, с трубкой в кармане пиджака, что щеки у него, как всегда, румяные, плечи – широкие, и зубы – такие же белые и ровные, как тридцать лет назад, когда они вдвоем по молодости на ощупь находили дорогу в дансингах Бостона, Филадельфии и Нью-Йорка. Он был после всего, что было сказано и сделано, самым стойким из ее поклонников. Получив ее отказ, он трижды женился, блестяще, но неудачно; жизнь провел, плавая по семи морям, гоняясь за дичью и рыбой по всему миру, время от времени ненадолго оседая где-нибудь, чтобы соблазнить не подающих надежд балерин и молоденьких актрис, дам из общества, а по возможности и их дочерей; но всегда, один или два раза в год, он находил какой-нибудь повод, чтобы оказаться на своей яхте в том месте, где была она, и возобновить роман, который, как ему казалось, никогда не прекращался. Это ей льстило и продолжалось уже очень долго, и поскольку он выбрал очень закрытую кабину, она позволила ему взять под столом ее за руку.

– Тревор, я по тебе скучала, – сказала она. – В этом году ты слишком долго не приезжал повидаться со мной. Кто с тобой плавал по семи морям?

– О, дочь Мэгги Уитни, – ответил Тревор. – Ты знала Мэгги? Из Коннектикута?

– Не знаю, почему я терплю твое поведение с молодежью. Должна признать, что для меня это непоследовательно. Недавно я прекратила знакомство с человеком, который не допускал и десятой доли того, что ты делаешь в своих плаваньях. Мне кажется, ты бы и с моей дочерью путешествовал, будь она не замужем.

– Ну, я-то целюсь по матушкам, но иногда промахиваюсь. Матушку мне не достать, вот и приходится довольствоваться кем-то другим. Я глаз не могу сомкнуть в одиночестве.

– Мне кажется, не стоит об этом разговаривать, – заметила Аврора. Тревор, действительно, был единственным мужчиной, в отношении которого она проявляла терпимость. Казалось, он всегда сохранял совершенную безвредность, никогда не обижал ни одну женщину, ни старую, ни молодую. Все его жены и дамы, и их дочки, и актрисы с балеринами через какое-то время его бросали, захватив с собой множество прекрасных подарков, его любовь и самые лучшие воспоминания; и он сохранял в себе привязанность к ним. Он что-то давал каждой встреченной им женщине и никому не причинял вреда, тем не менее ни одна из них не вернулась к нему, хотя бы на время. Даже эти истории с их дочерями, которые, случись они с другим мужчиной, сделали бы его монстром, придавали Тревору особую трогательность, словно таким образом его любовь к их матушкам обретала преемственность.

Его романы никогда не оставляли шрамов, разве только у него самого и, разумеется, полагать, что Тревор откажется от физической стороны любви, было бы равнозначно ожиданию, что солнце откажется светить. Он и она не были любовниками почти тридцать лет – она была его первой любовью, а он у нее – второй, – и в последующие годы она не испытывала желания вернуться в его постель, но при встрече не могла отказать ему в объятиях и прикосновениях; если бы руки Тревора не стали к ней тянуться, она бы подумала, что он заболел. Тревор не мог оставаться один, к счастью, это от него и не требовалось, и в мире было достаточно родительниц и. дочек, чтобы у него сохранялось хорошее настроение.

– Тревор, я полагаю, ты уже заказал все самое лучшее.

– Будь спокойна, – сказал Тревор, кивая официанту, который почти мгновенно подошел к ним с изумительным салатом из крабов. В гастрономической сфере его вкус был практически безупречным, но, будучи спортсменом, он заказывал дичь немного чаще, чем это хотелось бы Авроре. В награду за салат она разрешила себя немного погладить, мысленно отметив, что море очень благотворно отражается на запахе, исходящем от мужчины. От Тревора всегда пахло приятнее, чем от всех мужчин, которых она знала. Его запах смешивался из соли, кожи и специй; она даже наклонилась, чтобы убедиться, что он все тот же. Тревор это воспринял как знак поощрения и сразу же приступил к делу.

– Думаю, я тебя удивил? Готов поспорить, что не ожидала, что после стольких лет я вдруг потребую, чтобы ты ответила мне – да или нет.

– Да, с твоей стороны это была грубость, дорогой. Только многолетняя привязанность к тебе удержала меня от желания повесить трубку. Почему тебе пришла в голову такая мысль, можно полюбопытствовать?

– Я всегда считал, что мы созданы друг для друга, – ответил Тревор. – Никогда не понимал, почему ты вышла за Редьярда. Всегда удивлялся, что ты его не бросаешь.

– Но Тревор, у нас с Редьярдом были совершенно идеальные отношения. Или, скорее, идеально несовершенные. Наконец, он не проводил все свое время с балеринами или школьницами.

– Но это же только из-за того, что ты не хочешь выйти за меня, – на красивом лице Тревора была написана боль. Аристократическая седина, появившаяся у него едва ли не сразу по окончании Принстона, очень шла к его лицу и одежде.

– Я этого никогда не понимал, – сказал он, сжимая ее руку. – Просто никогда.

– Милый, столь многие вещи понять невозможно. Ешь крабов, пей вино и сбрось с себя этот несчастный вид. Если ты скажешь, чего не понимал, я, может быть, тебе объясню.

– Честно говоря, не понимаю, почему ты перестала со мной спать. Мне казалось, что все хорошо. Потом мы отправились в то плаванье из Майна в Чесапик, и тогда я тоже не заметил ничего настораживающего, а ты как сошла с яхты, так и вышла замуж за Редьярда. Разве что-то было не так?

– Тревор, ты меня об этом спрашиваешь каждый раз, когда мы вместе садимся ужинать, – ответила Аврора, в утешение слегка стискивая его руку. – Если бы я знала, что ты воспринимаешь это так серьезно, я бы вышла за тебя и избавила тебя от всех этих размышлений. Перестань думать об этом так серьезно.

– Но почему? – настаивал Тревор. – Почему? Мне кажется, что в чем-то была моя вина.

– Да, может быть, твоя непритязательность или что-то вроде этого… не знаю как выразиться точнее, – ответила Аврора, взяв с его тарелки кусочек краба, о котором он забыл, погрузившись в раздумья. Аврора со своим справилась мгновенно.

– Я вовсе не хочу, Тревор, чтобы по прошествии тридцати лет твоя непритязательность обернулась неверностью. Уверена, что я говорила тебе об этом сотни раз. Молодой женщине не найти лучшего любовника, чем ты. Но видишь ли, я тогда была всего лишь молодой женщиной, к тому же свободной. Я ожидала, что твои чувства могут перемениться. Или мои. Я не помню те обстоятельства в точности, но у меня тогда появилось предчувствие, что, если я буду плавать на этой яхте, может возникнуть какое-нибудь недоразумение. Извини меня, дорогой, но я никогда не могла вообразить тебя семейным человеком. Хотя теперь я вовсе не уверена, что дело было именно в этом. Может быть, тебе не хватило настойчивости, точно не помню. Во всяком случае наше расставание и мой брак с другим вовсе не означали, что, как ты выразился, что-то было «не так». И, учитывая, как ты жил все эти годы, я убеждена, что тебе давно пора перестать думать об этом «не так».

– Но меня это всегда беспокоит. О чем мне еще беспокоиться? Денег у меня много. Дочке Мэгги я в итоге не подошел. Я хочу, чтобы ты вышла замуж за меня, прежде чем ошибусь снова. У нас с тобой не было бы никаких проблем. А вдруг наступит день, когда я не смогу уже соблазнять актрис? Ты же не хочешь, чтобы со мной такое случилось?

– Конечно нет, – согласилась Аврора. – У меня такое ощущение, что мы и раньше об этом разговаривали, Тревор. Мне кажется, нам слишком долго не подают второе. Еда помогла бы справиться с этим чувством. Должна отметить, что я испытываю это только в твоем обществе. Ты заставляешь меня вспоминать то, что я давно забыла. А мне это никогда не удается, я вспоминаю только разговоры. Я действительно не имею ни малейшего понятия, почему вышла замуж за Редьярда, а не за тебя. Из меня плохой психолог, и я все-таки надеюсь, что наступит день, когда ты перестанешь задавать мне свои вопросы.

– О'кей, выходи за меня, и больше никогда тебя ни о чем не спрошу, – предложил Тревор. – Прости, если я говорю не так, как подобает джентльмену, но последнее время на меня что-то нашло. Ничто не приносит мне удовлетворения. Это, должно быть, годы.

– Нет, это твое увлечение спортом, – возразила Аврора. – Твой ум, милый, не удовлетворяется той малой пищей, которую ты ему предлагаешь. Мне кажется, ты слишком много плавал, ловил чересчур много рыбы, стрелял более чем достаточно животных. Уж я не говорю про то, что ты сделал с множеством женщин.

– Ага, вот теперь все встает на свои места, – с болью сказал Тревор. – Теперь только ты можешь принести мне удовлетворение, Аврора. И всегда это могла сделать только ты. На этот раз ты должна за меня выйти. Если ты откажешься, мне уже будет не на что надеяться. Мне останется лишь уплыть туда, где садится солнце, и никогда не возвращаться.

Осторожно облизывая губы, Аврора разглядывала омара, которого только что подали.

– Тревор, ты меня знаешь, – сказала она. – Мне трудно сосредоточиться на романтике, когда передо мной еда. Однако я советую тебе воздержаться от образной речи, а также от перевирания цитат. О пище богов говорил не Байрон, а Шекспир, а угроза уплыть туда, где садится солнце, какой бы искренней и реально осуществимой она ни была, меня не поражает. В конце концов, насколько мне известно, там, где садится солнце, ты провел большую часть жизни. Я более высокого мнения о твоих винах, чем о твоих риторических способностях.

– Аврора, я говорю серьезно, – настаивал Тревор, сжав ее ладонь обеими руками. Аврора тут же выдернула руку и схватила ею вилку.

– Тревор, ты мне можешь делать сколько угодно предложений, но не пытайся держать меня за руку, когда в ней столовый прибор.

– Без тебя у меня нет надежды, – сказал Тревор, и боль души отражалась в этот момент в его глазах. Посмотрев на него, Аврора увидела, как томится его душа и выдала ему кусочек от своего омара, поскольку он проигнорировал собственного.

– Мне кажется, милый, ты немножко близорук. От того, что я отказываюсь за тебя выйти, твои мечты, наоборот, сохраняются. Если бы мы поженились, я стала бы твоей женой. Я не вижу в этом никакой почвы для ожиданий. Но если я остаюсь свободной, ты можешь постоянно надеяться, и иногда я смогу получить удовольствие от встречи с тобой, когда мне нужно будет тебя видеть, и так наш роман может продолжаться много лет.

– Но я беспокоюсь. Я ухожу в море с другой женщиной и начинаю терзаться. Я думаю, а что, если я вернусь, а Аврора вышла замуж? Я даже из-за этого промахиваюсь. В прошлый раз, когда я был в Шотландии, я не попал в куропатку, а такого со мной не бывает.

– О, милый, ты первый, кто стал из-за меня промахиваться. Если это тебя успокоит, то должна сказать, что у меня нет намерений выйти замуж. Иначе наш маленький роман оказался бы для меня потерян, а я не люблю терять.

– Это ничего не значит. Ты была замужем за Редьярдом, а наши отношения из-за этого не прерывались. Так что брак нашему роману не помеха. Ничто не прекратит мои терзания.

Аврора пожала плечами. Омар был великолепный.

– Тогда терзайся, – сказала она. Тревор начал есть.

– Есть лишь одна вещь, которая помогает мне успокаиваться.

– Я была уверена в этом, – с облегчением заметила Аврора. Тревор изящным движением взял нож и вилку, – изящество вообще было для него характерно – и этот его жест побудил Аврору к размышлениям, если она была на них способна. Действительно странно, что она оставила такого воспитанного, жадного до развлечений мужчину как Тревор и вышла замуж за Редьярда, который был готов есть свои сэндвичи каждый вечер, не желая ничего большего. Редьярд разбирался в хорошей еде, знал, где ее покупать, какой у нее должен быть вкус, но, если не считать кратковременного периода ухаживаний, он никогда не заботился о том, чтобы иметь ее. Безусловно, вкусы Тревора были ей ближе, это сходство существовало всегда. Поэтому-то и удивительно, что она никогда не стремилась выйти за него замуж.

– Мы поговорим об этом позднее, – предложил Тревор, протягивая руку под стол, чтобы по-дружески стиснуть ее коленку. – Мне хотелось бы, чтобы ты посмотрела, как я отделал свою яхту.

– Лучше опиши словами. Я вряд ли рискну отправиться в плавание после такого обильного ужина. Кроме того, ты мне не рассказал о своих дамах этого года. Из моих знакомых ты один ведешь интересную жизнь и не знаю, почему ты хочешь испытывать мое любопытство.

В разговорах со своими прочими поклонниками она не допускала никаких упоминаний о других женщинах, но Тревор составлял исключение. Он не уставал убеждать ее в том, что она его единственная настоящая любовь, и при этом Аврора с большим удовольствием слушала о его приключениях с дамами. Тревор вздохнул, но зная, что рассказав Авроре о своих маленьких увлечениях, он почувствует облегчение, поделился с ней воспоминаниями о польской актрисе и калифорнийской наезднице, а также о паре милых дам с дочками из Коннектикута. За этим рассказом, одолев омара и десерт, они перешли к бренди. Аврора, пребывая в сытости и довольстве, позволила Тревору держать ее руку на всем протяжении их разговора.

– Теперь ты видишь, – сказала она, – если бы я не руководила тобой, твоя жизнь была бы всего этого лишена, а между тем, хотя бы часть твоих приключений оказалась как минимум забавной.

– Все было забавно, – согласился Тревор. – В том-то и дело, Аврора. Тридцать лет все мои романы были забавными. Может быть, именно из-за этого я хочу только тебя. Только ты делаешь меня несчастным.

– Ах, Тревор, мой милый, не надо так говорить. Ты же знаешь, как мне невыносимо думать, что я была с тобой жестока. Вот видишь, как ты меня хорошо накормил.

– Я тебя не виню, – сказал Тревор. – Все дело в том, что мне больше нравится быть несчастным с тобой, чем счастливым со всеми другими женщинами.

– Дорогой, ты слишком добр. Помнится, в прошлом я пару раз вела себя с тобой жестоко, а ты не отплатил мне тем же. И кто знает, как бы я тогда поступила.

– Я знаю, может быть, я выгляжу таким большим и глупым, но я не дурак. Если бы я отвечал тебе тем же, ты бы давно со мной покончила.

Аврора хихикнула. Значит ее старая любовь что-то в ней понял.

– Ты прав, я терпеть не могу, чтобы меня обвиняли, привыкла считать обвинения своей прерогативой. Тревор, что нас ждет?

– Мне кажется, два омара в год. А иногда – фазан. Пока ты за меня не выйдешь. А если бы вышла, в нашей жизни могли бы произойти перемены. Мы могли бы переехать в Филадельфию. Там наш фамильный бизнес, ты знаешь. Я бы даже яхту продал, если бы ты захотела.

Аврора погладила его по руке. Она опустила глаза и внутри у нее тоже что-то опустилось.

– Милый, никогда не продавай свою яхту. Мне льстит, что ты любишь меня больше, чем ее, но если я отказалась стать твоей жизнью, я не могу требовать от тебя таких жертв. Кроме того, ты потрясающе на ней выглядишь. Ты представить себе не можешь, как часто все эти годы я вспоминала, какой ты был восхитительный, когда мы вместе ходили под парусами. Просто не представляю, откуда бы у меня брались романтические мысли, если бы не знала, что ты всегда на своей яхте… потрясающий… и что иногда ты будешь меня навещать.

Тревор молчал. Она – тоже.

– Ты не создан для фамильного бизнеса и жизни в Филадельфии. Так же, как и я – для моря. Ничего не получится, если кому-то приходится поступаться в жизни столь многим. Я никогда не пыталась принуждать себя, я боюсь, Тревор, а в том, что ты так привязан к морю, я всегда видела твое огромное достоинство.

– Да, я люблю море. Это моя вторая любовь. Он на минуту задумался.

– Не думаю, чтобы у всех была такая чудесная вторая любовь… Здесь есть оркестр. Не понимаю, почему мы здесь сидим. Так мы заснем. Может быть, пойдем наверх, потанцуем?

– Ну, конечно, Тревор, – Аврора стала складывать салфетку. – Зачем мы здесь сидим? Ты сделал мне то единственное предложение, перед которым я никогда не могу устоять. Немедленно пойдем танцевать.

3

И они стали танцевать.

– Боже, как я по тебе скучала!

– Как я по тебе скучал!

Он танцевал так же, как держал нож и вилку. Позднее, как раз, когда они оба почувствовали, что натанцевались, музыканты перестали играть и начали складывать инструменты. К несчастью, они необдуманно выбрали для последнего танца вальс, этот танец поверг Тревора в такую бездну ностальгии по тем дням, когда они вместе вальсировали на востоке, что все равновесие этого счастливого вечера чуть не нарушилось.

– Помнишь, заря почти всегда заставала нас на ногах, – сказал он, обнимая Аврору, которая на минуту подошла к окну подышать. – Поедем в мексиканский ресторанчик, и тогда заря снова застанет нас на ногах. Я для этого не слишком стар.

– Хорошо, – согласилась Аврора, так как он был мил весь вечер и вовсе не настаивал на своем ультиматуме.

Затем в такси жизнь вновь из романтических воспоминаний вернулась в действительность. Тревор, разумеется, обнимал, но, глядя, как за окном проплывает Хьюстон, она не хотела обращать на это внимание.

– Да, заря почти всегда заставала нас на ногах, – повторил Тревор. Эта строчка запала ему в душу.

– Должна тебе заметить, Тревор, ты единственный мужчина, который считает, что танцы должны быть регулярным повседневным занятием, – голос у Авроры был почти счастливый.

– Да, конечно, как и секс, – согласился Тревор. – Я должен тебя поцеловать.

Может быть, из-за сонливого состояния, может оттого, что Аврору всегда трогало то, что на протяжении тридцати лет галантные ухаживания Тревора бывали столь скромно вознаграждены, а возможно потому, что от него до сих пор пахло лучше, чем от всех других мужчин, Аврора разрешила, думая, – кто знает? – хотя она-то, конечно, все прекрасно знала. Время от времени по тем же причинам у нее возникали те же побуждения, но результат, к их общему разочарованию, оказывался самым пресным. Однако никакого вреда их отношениям эти случаи не наносили, и сейчас все прошло бы так же, если бы Тревор, охваченный безумным порывом надежды, не просунул руку в ее лифчик. В этот самый момент Аврора прервала поцелуй, выпрямилась и сделала глубокий вдох, так как хотела освежить голову и вновь обрести трезвый рассудок, хотя сказать, что она их потеряла, было бы большим преувеличением. Чтобы пролезть в лифчик, Тревору пришлось изогнуть руку под углом, а когда Аврора набрала воздуха в легкие, его рука не только оказалась плотно прижатой к ее груди, как бы попав в ловушку, но ее пронзила острейшая боль до плеча, словно кто-то выворачивал ему запястье.

– О, Боже. Наклонись. Прошу тебя, наклонись.

– Тревор, ты с ума сошел, мы почти приехали, – возразила Аврора, превратно истолковав нетерпение, звучавшее в его голосе, и, наоборот, еще выпрямляясь.

– Ох, ради Бога, ты мне руку сломаешь. – Тревору пришлось несколько сползти с сиденья, чтобы удержаться от громкого стона, и он был уверен, что отчетливо слышал хруст, когда она выпрямлялась во второй раз.

Аврора, деликатно проигнорировавшая галантный пасс Тревора, – это был предел их близости, – в конце концов, по выражению его лица поняла, что с ним что-то не в порядке, и нагнулась. Он поспешно извлек руку, поднес ее к лицу и стал внимательно осматривать.

– Почему она у тебя висит? – поинтересовалась Аврора.

– Думаю, это первое запястье, сломанное женской грудью, – ответил он, осторожно обследуя кисть. Ему показалось, что под кожей ощущаются обломки костей, но на ощупь он не нашел ни одного.

– Жаль, что не сломалось, – заметил он. – Вот бы было романтично! Тогда тебе бы пришлось разрешить мне пожить немного в твоем доме, и ты стала бы за мной ухаживать.

Аврора улыбнулась и помассировала ему запястье.

– А все твои воспоминания, как заря заставала нас на ногах. Ты, как всегда, преувеличиваешь. Заря обычно заставала нас на диване в холле отеля «Плаза», если мне не изменяет память.

– Этим утром она застанет нас на ногах, – решительно пообещал Тревор.

Вместо этого она застала их за красным столиком во дворике местечка под названием «Последний концерт», где Тревор пил мексиканское бутылочное пиво. «Последний концерт» был всего-навсего маленьким мексиканским баром с музыкальным ящиком и крошечной площадкой для танцев, но из нескольких мест, куда можно было пойти после ужина в Хьюстоне, Аврора предпочитала именно его. Он располагался в каком-то закоулке северного Хьюстона, возле пакгаузов, так что время от времени она слышала, как там сталкиваются автокары. Ее былое счастье потягивал свое пиво. В баре никого не было, только они и старая-старая мексиканка, кивавшая им из-за стойки, да большая серая крыса, устроившаяся в уголке двора.

– Жаль, что я без пистолета, – посетовал Тревор. – Я попытался бы в нее выстрелить.

Крыса, явно индифферентная к присутствию двух элегантных посетителей, ела остатки маисовой лепешки. Когда небо над ними посветлело, контраст между их нарядами и убогостью бара и дворика стал бросаться в глаза, но Аврора чувствовала спокойную усталость и ничего не имела против. Тревор, полжизни проведя па Карибском море и в Южной Америке, чудесно танцевал латиноамериканские танцы; в кои-то веки она в свое удовольствие надвигалась в ритмах румбы, самбы и ча-ча-ча, а также каких-то других танцев, которые Тревор, кажется, тут же придумывал, к большому удовольствию пяти-шести мексиканцев средних лет, зашедших выпить пива, но просидевших, наблюдая за ними, до шести утра.

Рассвело, и она обнаружила, что на лице былого счастья больше морщинок, чем она предполагала.

– Тревор, милый, ты никогда не давал мне рассмотреть свое лицо. Ты всегда прячешь его в самых темных ресторанах. Мне все-таки надо иногда на тебя поглядеть.

Тревор вздохнул.

– Давай вернемся к ультиматуму.

– А надо ли, дорогой? – спросила она, слегка забавляясь.

– Надо, надо. Я не могу допустить, чтобы еще десять лет прошли мимо. Я не могу постоянно беспокоиться, как бы ты не вышла за другого. Пожалуйста, скажи «да».

Аврора наблюдала, как крыса потащила лепешку вдоль забора, а затем скрылась в своей норке. Там она, должно быть, остановилась, чтобы немного перекусить, так как хвост ее торчал.

– Значит ты уйдешь туда, где солнце заходит, и мы никогда больше не увидимся, я правильно поняла? – спокойно уточнила она.

– Да, абсолютно верно. – Он слегка хлопнул ладонью по столу, чтобы подчеркнуть важность этого условия и допил пиво, давая ей понять, что способен покончить с делом однажды и навсегда, навсегда и однажды. При этом он смотрел ей прямо в глаза.

Аврора встала и пересела к нему на колени. Она нежно обняла его и ласково поцеловала в щеку, слегка понюхав ее, чтобы воспоминание осталось у нее месяцев на шесть.

– К сожалению, мне приходится ответить «нет». Но я надеюсь, что ты достанешь мне такси. Ты по-королевски развлекал меня целый вечер, и я думала пригласить тебя к себе на завтрак, но теперь, раз мы расстаемся навеки, тебе пора бросаться туда, где заходит солнце, несмотря на то, что сейчас заря еще только занимается и в ближайшие несколько часов тебе вряд ли удастся его найти.

Тревор задумчиво опустил свою голову на грудь, из-за которой чуть-чуть не сломал руку.

– О, я не это имел в виду, – сказал он. – Я лишь хотел, чтобы ты знала, что значишь для меня.

Аврора держала его голову. И это, как всегда, было ей приятно, когда все было сделано и сказано, он был таким милым, таким невинным ребенком.

– Ты не можешь так вот просто уйти, предъявив ультиматум. Такой поступок был бы совершенно против твоих правил. На твоем месте я бы не практиковала этот прием, разве только со мной. За эти годы мы будто слились, и я такие жесты ценю, но не уверена, что они понравятся молодой женщине.

Тревор всхлипнул, приблизительно у нее на груди.

– Но меня они убивают. Ты знаешь, Аврора, я чувствую это слияние, только когда я с тобой.

– Я тронута, – сказала Аврора. – А что ты чувствуешь остальное время?

Тревор поднял на нее взгляд, но ответил не сразу. Первые настоящие лучи солнца осветили двор, пробившись через щель в изгороди. Старая мексиканка вышла со щеткой и начала сметать оставленные крысой остатки лепешки. Казалось, ее не более, чем крысу, занимал тот факт, что двое хорошо одетых американцев средних лет в семь утра сидят на одном стуле, обнимая друг друга.

– Пожалуй, я чувствую некоторое отчаяние, – наконец сказал Тревор. – Я знаю, что никто не понимает то, что я говорю. Я говорю немного, и было бы хорошо, если бы кто-нибудь иногда меня понимал. Но люди не понимают, и я пытаюсь объяснить, но объяснения тоже кажутся непонятными, и тогда я начинаю беспокоиться, что ты выйдешь замуж, Аврора. Ты знаешь, о чем я говорю?

Вздохнув, Аврора обняла его немного крепче.

– Знаю, о чем ты говоришь, – ответила она. – Я думаю, тебе надо прийти ко мне на небольшой завтрак.

 

ГЛАВА XI

1

К трем часам Эмма и Рози начали нервничать. Званый ужин, который Аврора ежегодно устраивала для Сесила, должен был начаться всего через пять часов, а ничего еще не было готово. Тревора накормили завтраком, и в десять он ушел на яхту, а Аврора скрылась в своей спальне, чтобы вздремнуть. Рози показалось, что хозяйка была в хорошем настроении, она обещала проснуться в час, но в час приехала Эмма, чтобы помочь, и теперь Рози с Эммой уже два часа томились в ожидании, а сверху не доносилось ни звука.

– Если она целую ночь протанцевала, то, наверное, просто устала, – несколько раз повторила Эмма. – Даже я устала бы после целой ночи танцев, хотя по возрасту ей в дочки гожусь.

Рози, обгрызая заусеницы, не оценила остроумия, вложенного в это замечание. Она помотала головой.

– Голубка, ты не знаешь свою мамашу так, как я. Танцы ее только раззадоривают. У этой женщины энергии на троих, можешь мне поверить. Она не спит, а хандрит. Поэтому я терпеть не могу, когда приезжает мистер Во. Пока он здесь, ей весело, а только отчалит, она впадает в уныние. После этого мистера Во у нее такая тоска начинается! И сейчас у нее такой приступ.

– Откуда ты знаешь? Мне кажется, она просто спит.

Рози все подкусывала заусеницы.

– Уж я-то знаю. И не зря я так нервничаю.

В три обе пришли к выводу, что надо что-то предпринять. Если они разбудят Аврору, она рассердится на них меньше, чем если они пустят все на самотек. Нисколько не доверяя гипотетической теории об утомлении и сне, но соглашаясь с необходимостью срочного вмешательства, Рози неохотно потащилась за Эммой наверх. Дверь в спальню была закрыта. Увидев это, обе растерялись и стояли, не спуская с нее глаз, две минуты, пока ощущение собственной трусости не сделалось непереносимым. Эмма тихонько постучала, а когда ответа не последовало, робко приоткрыла дверь.

Обе сразу же заметили, что Аврора бодрствует. В голубом халате она сидела перед туалетным столиком спиной к двери, не реагируя на ее скрип. Она смотрела в зеркало, волосы были в ужасном беспорядке.

– Ну, милая, берем быка за рога, – сказала Рози. Движимая, главным образом, желанием защитить Эмму, она вошла в комнату как обычно и направилась к хозяйке. Взгляд Авроры выражал то, чего Рози боялась больше всего – это был рассеянный взгляд абсолютной безысходности. Лицо было спокойное, но это не было лицо той веселой женщины, которая только несколько часов назад так развлекалась за завтраком.

– Ладно, перестаньте хандрить, – быстро сказала Рози.

– Мама, ну пожалуйста, – вступила в разговор Эмма. – Что ты смотришь в зеркало с таким видом. Что случилось?

– Я сказала, хватит хандрить, – повторила Рози. – Давайте-ка вставайте. Еще не забыли, что вам надо готовить ужин? Что вы сидите и себя жалеете? От этого ваш ужин сам не сварится.

Быстро обернувшись, Аврора встретилась взглядом со своей горничной. В ее собственных глазах была пустота.

– Так ты думаешь, что я себя жалею? Вероятно, ты потребуешь прибавки к жалованью за столь удачно поставленный диагноз.

Перед тем как снова повернуться к зеркалу, она перевела взгляд на Эмму.

– Ты, наверное, тоже так считаешь?

– Бог с тобой, мама, я не понимаю, что происходит. Мы обе не понимаем. Так что же случилось?

Вместо ответа Аврора пожала плечами.

– Мама, ответь, пожалуйста. Я ненавижу, когда ты не говоришь, что происходит.

– Спроси миссис Данлап, – посоветовала Аврора. – Во всяком случае, я уверена, она-то знает меня лучше, чем я себя сама. Дело в том, что я была не готова к тому, что вы обе ворветесь ко мне в спальню. Мне сейчас не нужны визиты, я думаю, это вполне очевидно. Сделайте мне любезность, убирайтесь обе и вместе со своими мнениями. Я вот-вот ужасно рассержусь, и сейчас со мной лучше не ссориться. Две знакомые мне дамы, присутствующие здесь, могут не выйти отсюда живыми.

– А, давайте, сходите с ума, – сказала Рози, которая от напряжения едва дышала.

Аврора молчала. Она лениво постукивала по ладони ручкой щетки для волос. Взгляд по-прежнему был устремлен в никуда.

– Мы не знаем, как быть с ужином, – сказала Эмма. – Ты не можешь нас проинструктировать?

Аврора несколько раз небрежно провела щеткой по волосам.

– Ну, хорошо, Эмма, – сказала она, не поворачиваясь. – Находясь в подобном настроении, я стараюсь оберегать людей от своего общества, но сейчас вы не оставляете мне выбора. По-видимому, я лишена привилегии самостоятельно решать, когда мне находиться на людях, а когда побыть одной.

– Это верно, – кивнула Рози. Голос у нее был несколько неуверенный, – мы теперь каждый раз к вам будем влезать, как только у вас появится такое настроение.

Аврора повернулась.

– Послушай-ка меня, Рози. Ты можешь говорить все, что тебе вздумается, только если собираешься и дальше упрекать меня в том, что я жалею себя, то прежде найди себе работу.

– Да ладно вам, – примирительно заметила Рози. – Я сама себя всегда жалею; разве не всем себя жалко?

– Нет.

– Во всяком случае многим, – нервозно подтвердила Эмма, приходя на помощь Рози.

Аврора обрушилась на нее.

– Я к тебе не обращалась, и ты очень слабо понимаешь, о чем идет речь. Бывает, что люди стесняются, чтобы их видели, и я как раз переживала такой момент, когда вы ввалились в мою спальню. С вашей стороны это было совершенно необдуманно. По-видимому, вы решили, что в силу свойственного мне малодушия или слабоумия, я забуду о том, что пригласила гостей на ужин; так что вы пришли напомнить мне об этом. Лучше бы вам этого не делать. Я устраиваю ужины уже много лет и вполне способна приготовить стол в меньший срок, чем остается до назначенного времени. Я вовсе не собиралась манкировать своими обязанностями хозяйки, в чем, по-видимому, вы меня заподозрили.

– Что вы на меня кидаетесь, – сказала Рози чуть не плача. – Я и так с ума схожу.

– Да, ты действительно получаешь от этой жизни значительно меньше, чем заслуживаешь. У меня – противоположная проблема. Я получаю больше, чем мне причитается. Тревор Во всегда меня в этом убеждает. Не знаю, отчего это происходит, но даже если бы я это поняла, то и тогда это ни в коем случае не касалось бы тебя.

– А также тебя, – с жаром прибавила она, оборачиваясь к Эмме. Замолчав, она минуту смотрела в зеркало, грудь ее вздымалась и опускалась. – Как странно, – сказала она. – Когда мне тоскливо, нижняя губа у меня становится более пухлой.

Эмма и Рози в надежде переглянулись, но их оптимизм оказался преждевременным. Аврора продолжала смотреть в зеркало, ее дыханье сделалось более ровным, но после этого маленького всплеска энергия и присутствие духа, кажется, полностью оставили ее.

– Ну хорошо, – сказала Эмма. – Извини, что мы вошли без доклада. Мы уходим, а ты оставайся одна.

Аврора смотрела прямо перед собой. В ее глазах показались слезы. Они скатились вниз по щеке, но другие за ними не последовали.

– Зачем вам теперь уходить? – остановила Аврора. – Вы уже видели меня в самом худшем состоянии.

Оглянувшись на Рози, она сжала губы и показала ей кулак, притворяясь сердитой.

– Я тебе поговорю о жалости к себе! – устало погрозила она. – Сделай мне, пожалуйста, маленькую чашечку чая.

– Хоть ведро, – пообещала Рози, обрадовавшись, что гроза миновала, и вышла, слегка шмыгнув носом.

– Мы очень сожалеем, – сказала Эмма, приседая на корточки перед стулом, на котором сидела мать.

Аврора посмотрела на нее и кивнула.

– В этом ты вся, Эмма. Ты уже три или четыре раза успела извиниться за совершенно естественный поступок. Вообще-то вы, наверное, были правы. Я могла здесь просидеть, а ужин бы не получился. Боюсь, что тебе так и придется всю жизнь извиняться, но ты будешь сожалеть о том, что это делаешь.

– А как мне надо было поступать? Пнуть тебя ногой, когда тебе плохо?

Аврора всерьез принялась расчесывать волосы.

– Если бы у тебя было чутье, ты бы так и сделала. Это единственное состояние, в котором меня можно лягнуть.

– Когда тебе грустно, у тебя действительно припухает нижняя губа, – сказала Эмма, чтобы переменить тему.

Аврора задумалась.

– Да, боюсь от этого я выгляжу более темпераментной, чем на самом деле. В жизни я никогда не соответствовала своей нижней губе.

– А как там поживает старик Тревор?

Аврора окинула ее несколько надменным взглядом. – Старик Тревор не старше, чем я. Может быть, это стоило бы запомнить? Старик Тревор со старухой Авророй весело провели вечер, спасибо, и кстати, старик Тревор очень близок к идеалу. Отчего, по-твоему, я такая мрачная? К сожалению, он совершенно неправильно распланировал нашу жизнь. Когда я была с ним, он был мне не нужен, а когда стал нужен, я его уж не хочу. На этот раз он даже предложил завести квартиру в Нью-Йорке. Учитывая, какое отвращение вызывает у него этот город, нельзя не признать, что это очень мило с его стороны. Магазины и театры были бы у меня под рукой, да и воскресные газеты там поприличнее. И кроме того, рядом был бы такой милый и любящий человек, как Тревор. Это же практически все, что нужно человеку.

– Ну и что же ты ждешь? Выходи за Тревора. Аврора в задумчивости оглядела ее.

– Да, от бабушки ты унаследовала больше, чем от меня. Она тоже была горячей сторонницей полумер.

Встав из-за стола, она подошла к окну посмотреть, как выглядит ее задний двор. Жизнь стала к ней постепенно возвращаться. Аврора попробовала запеть и обнаружила, что она в голосе. От этого ее настроение улучшилось, и она даже насмешливо взглянула на дочь.

– А папа? Он тоже был полумерой? – спросила Эмма. – Ты никогда не рассказываешь мне ничего важного. Какая часть твоей жизни принадлежала ему? Я должна это знать.

Аврора вернулась к туалетному столику и стала с силой расчесывать волосы.

– Тридцать – тридцать пять процентов, – жестко сказала она. – Где-то в этих пределах.

– Бедный папа. Это не так много.

– Да, но зато постоянно.

– Я всегда была за него, а не за тебя.

– Ну конечно. Я уверена, ты предпочитаешь считать, что я отравила ему жизнь. Но на самом деле это вовсе не так. Он жил так, как ему нравилось, в гораздо большей степени чем я.

– Жаль, что ты ничего не рассказываешь мне о своем порочном прошлом, – сказала Эмма. – Иногда я чувствую, что мало тебя знаю.

Аврора рассмеялась. Она любила причесываться. Волосы блестели как нужно, и это ей нравилось. Она пошла в гардеробную, чтобы решить, что надеть.

– Мне сейчас некогда обнажать свою душу, – сказала она. – Если бы у меня было время, я бы пошла и купила себе новое платье. К сожалению, времени нет. У нас сегодня настоящий экзотический гуляш. Я устрою экзамен. Если Сесилу опять удастся оставить совершенно чистую тарелку, то он просто супермэн.

– А почему ты была такая грустная? – спросила Эмма.

– Потому что мне следовало бы выйти замуж за Тревора и сделать его счастливым и вести ту жизнь, для которой я создана, – сказала Аврора, – к сожалению, как мне кажется, мне никогда не зажить той жизнью, для которой я предназначалась. В данный момент моя линия жизни обращена просто в никуда. У Тревора вроде бы проблемы с его дамами, а с возрастом они будут расти. Весьма мудро с моей стороны, что я недостаточно к нему привязана и не пытаюсь вызволять его из переделок, в которые он попадает, но очевидно, я не могу это делать. Бывают периоды, когда я кажусь себе неблагодарной. Я не люблю это чувство, а Тревор часто его во мне вызывает.

– Хорошо, что настроение у тебя улучшилось. Я и так не знаю, как мы переживем этот ужин. Я даже не знаю, зачем нам это испытание.

– Мне кажется, все вполне очевидно, – ответила Аврора. – Это наша светская обязанность, которую ты навязала нам своим браком с Томасом. Если бы ты не выходила за него замуж, весьма маловероятно, чтобы я принимала у себя Сесила, хотя мне он кажется человеком порядочным.

В этот момент Рози принесла чай, и зазвонил телефон. Аврора кивнула горничной, чтобы та взяла трубку. Рози произнесла «алло» и сразу же передала трубку Авроре.

– Привет, Вернон. Когда вы собираетесь приехать? – выслушав его секунду, она вскинула брови.

– Вернон, если бы я считала, что вы будете мешать, я бы вас не пригласила. В данный момент у меня совершенно нет времени на ваше самокопание. Если вы боитесь рискнуть провести вечер в моем обществе, то можете оставаться в своей машине и названивать по телефонам до конца своих дней. Это, разумеется, достаточно безопасно, правда, довольно смешно. Приходите, когда соберетесь с духом.

– Вы помните, о чем я вас предупреждала, – сказала Рози, как только хозяйка повесила трубку. – Я этому человеку преданна. Лучше вам его не обижать.

– Не глупи. Я только старалась сделать так, чтобы он почувствовал себя нужным, – ответила Аврора, поспешно направляясь в гардеробную. – Если нет возражений, я хочу выпить чай в одиночестве. А потом наш ужин пойдет как по маслу. Сесил получит гуляш, которого в жизни не видел.

Прежде, чем Рози и Эмма успели покинуть комнату, Аврора скинула халат и извлекла из гардеробной дюжину платьев, она раскладывала их по комнате, продолжая расчесываться.

2

У Эммы вечер начался со скандала, что обычно случалось накануне ежегодного ужина у ее матери в честь Сесила. Формальным поводом к ссоре послужил новый галстук, который она в тот день купила Флэпу по дороге домой. Она приобрела его в хорошем магазине мужской одежды в торговом центре на Ривер Оукс за семь долларов. Это было очень дорого, и Эмма это знала, но у нее оставались почти все деньги, полученные на покупки от матери, так что по сути эта безрассудная трата относилась скорее к тратам Авроры, чем к ее. К тому же галстук был замечательный, черный полосами глубокого красного тона, и она, вероятно, купила бы его даже на свои деньги.

Флэп, у которого было плохое настроение, воспринял сам вид галстука как оскорбление и отказался даже примерить его, чтобы Эмма посмотрела, как он ему идет.

– Я его не надену, – упрямо заявил он. – Ты же его купила, чтобы я хорошо выглядел в глазах твоей матери. Я тебя знаю. В глубине души ты предательница. Когда дело коснется твоей матери, ты подставишь кого угодно. Ты всегда хочешь, чтобы я выглядел таким, каким бы ей понравился. Если бы ты была за меня, то не замечала бы, что я надеваю.

Он сказал это так зло и посмотрел на галстук с таким презрением, что Эмма расплакалась, стараясь сдержать себя, чтобы не показывать, как ее задели эти несправедливые обвинения. Но все равно в глазах у нее стояли слезы, а грудь сжималась.

– Но я же его купила не на один этот ужин, – оправдывалась она. – Вероятно, нам в жизни еще придется ходить в гости. Сколько я тебя знаю, ты ни разу не купил себе галстука. Ужасно обрушиваться на человека за то, что тебе купили подарок.

– Мне не нравятся мотивы твоего поступка, – настаивал он.

– Мои мотивы лучше, чем твои манеры, – рассердилась Эмма. – Ты любишь все отравить, только чтобы показать, что ты на это способен. Эта черта в тебе самая противная. И потом твои действия так предсказуемы. Ты всегда так поступаешь. Каждый раз, когда я чувствую себя счастливой, ты обязательно все испортишь.

– Ладно. Не надо говорить, что ты стала счастливой оттого, что купила мне этот галстук.

– Конечно, стала. Ты меня не понимаешь. Я была действительно счастлива, думая, как он пойдет к твоему синему костюму. Ты слишком туп, чтобы понять такого рода счастье.

– Осторожнее со своими характеристиками. Я не тупой.

– Жаль, что я беременна, – сказала Эмма срывающимся голосом. – Мне неприятно, что я беременна от такого мелочного, низкого и противного человека, как ты.

Задыхаясь от слез, она пошла в ванную. Стараясь лишить Флэпа удовлетворения, что ему удалось довести ее до слез, она пыталась удержаться от плача. Вернувшись, она обнаружила, что плачет Флэп. Это ее поразило.

– Извини, – сказал он. – Я вел себя отвратительно. При мысли о твоей матери я теряю рассудок. Я надену этот галстук, но пожалуйста, скажи мне, что ты только от раздражения сказала, что жалеешь о своей беременности.

– Господи, Флэп, – Эмма сразу же почувствовала облегчение. – Ну конечно, я этого не думаю. Я только хотела дать сдачи. Иди умойся.

Когда он вышел из ванной, к нему вернулось дружелюбие, но оба они, пока одевались, чувствовали неуверенность.

– Не знаю, зачем мы себя так изводим, – заметил Флэп.

– Когда мы туда приедем, все сразу наладится. Я нервничаю, пока думаю о вечере. Похоже на визит к стоматологу. Я хочу сказать, что когда собираешься в гости, не надо трястись, словно идешь лечить зубы. К тому же, в отличие от стоматологов, там тебе больно не сделают, – продолжил он.

– У меня волосы не блестят, – с сожалением сказала Эмма, разглядывая себя в зеркало. В последнюю минуту она надумала переодеваться, а Флэп, забыв о своем обещании надеть новый галстук, как впрочем и о том, что он у него появился, повязал старый. Сесил приехал как раз в тот момент, когда Эмма размышляла, стоит ли, рискуя вызвать новую сцену, напоминать ему о новом галстуке.

– Привет, милашка, – сказал Сесил, похлопывая ее по плечу и стискивая руку выше локтя. Он был одет в допотопный костюм-тройку, в котором традиционно посещал дом Авроры. Войдя в комнату, он сразу же заметил новый галстук, лежавший на кушетке, который ему так понравился, что он попросил разрешения его надеть, если он все равно никому не нужен. Флэп был в замешательстве. Сесил сказал, что в жизни не видел такого красивого галстука.

– Правда, вот бы мне на нем повеситься, – заявила Эмма, заинтриговав этим высказыванием Сесила. Махнув рукой на этот вечер, она пошла в ванную, чтобы окончательно решить проблему платья. Когда она вернулась, Сесил с очень довольным видом расхаживал по комнате в новом галстуке, а Флэп сумел шепнуть, что галстук действительно чудесный.

Сесил повез их, насвистывая за рулем. Эмма и Флэп были очень встревожены, и Эмме казалось, что если он не перестанет свистеть, то она закричит. Когда они миновали половину пути, он вдруг воскликнул: – Эх-ма!

– В чем дело? – спросила Эмма.

– Я всегда так жду ужина у твоей матери, она так чудесно готовит. Никогда не знаешь, что ешь, но вкуснее быть не может.

Аврора встречала их у двери. На ней было великолепное длинное зеленое платье, которое, по ее предположениям, могло быть венгерским. Она также надела много серебряных украшений.

– Вам давно пора было приехать, – сказала она с улыбкой. – Вот и вы, Сесил, галстук у вас просто чудесный. Никогда не видела ничего лучше. Томас, тебе тоже надо как-нибудь такой купить.

– Можно мне помочь с напитками? – предложил Флэп, глядя в пол.

– Очень любезно с твоей стороны, – заметила Аврора, оглядывая его с ног до головы. – Однако я вижу тебя так редко, что мне не хочется сразу давать тебе поручения. Это сделает мой друг Вернон.

Она взяла под руку Сесила и повела его к внутреннему дворику, а Эмма с Флэпом пошли за ними.

– Я все испортил, да? – спросил Флэп.

– Нет, если ты дальше заткнешься и не будешь огрызаться. Если бы ты его надел, она бы о нем слова не сказала.

В этот момент в дверях показалась Рози, державшая поднос с бокалами.

– Что с вами приключилось? – спросила она, глядя на Флэпа так, словно поймала его на краже.

Не успел он ответить, как из кухни вышел Вернон с каким-то кувшином.

– Здрасьте – здрасьте, – сказал он, пожимая руки. Эмма почувствовала, что сейчас захихикает. Ей еще никогда не приходилось видеть, чтобы из кухни ее матери показывался коротышка, который бы говорил «здрасьте».

Во дворике Аврора потчевала Сесила паштетом, а также комплиментами, относившимися, главным образом, к его здоровью.

– Просто удивительно, как мужчины с возрастом набираются сил. Я уверена, что никогда не видела у вас лучшего кровообращения, чем сейчас, Сесил. Удивительно, что ни одна женщина до сих пор не прибрала вас к рукам.

В подтверждение справедливости сказанного о его кровообращении Сесил слегка зарделся. Эта картина, видимо, понравилась Вернону, который и сам покраснел. С минуту они прекрасно гармонировали друг с другом цветом лиц. – Ну, вот, вся компания в сборе, а у меня все в лучшем виде, – заявила Рози, торопясь на кухню.

Аврора предстала перед гостями в таком блеске, что Эмма почти не верила своим глазам. В ней невозможно было узнать женщину, которая пять часов назад сидела перед зеркалом с совершенно безжизненным видом. Все свое внимание она обратила на Сесила, отчего бедняга почти лишился речи. Пожевав понемногу от нескольких восхитительных закусок, Эмма перешла к наблюдению. Флэп передавал закуски и напитки и постепенно напивался. Он находился в таком напряжении, что успел прилично набраться, прежде чем заметил, что в виде исключения сегодня его теща настроена добродушно. Она не выказывала никаких поползновений срезать его под корень. Как только Флэп это осознал, он так расслабился, что выпил еще несколько коктейлей. К тому времени, как стали подавать горячее, он был так пьян, что едва дошел до стола. Только тогда ему пришло в голову, что Эмма весь вечер толкала его локтем, чтобы он так много не пил, но осознание опоздало на несколько коктейлей.

Когда они садились к столу, Сесил так раскраснелся от удовольствия, что даже не мог вспомнить, кто раньше стал президентом: Эйзенхауэр или Кеннеди. Потеряв всякую жалость, Аврора положила на его тарелку такую порцию, что даже Сесила, в его восторженном состоянии, это несколько озадачило.

– Боже милостивый, Аврора, – воскликнул он. – Разве я столько съем?

– Ерунда, Сесил. Вы у меня почетный гость, – кокетливо улыбнулась Аврора. – Кроме того вы же так много знаете о сербах.

Флэпу, оттого что он был пьян, это замечание показалось чрезвычайно остроумным, и он хохотал, пока не почувствовал, что от этого его может вырвать. Но ему удалось вовремя с извинениями выбежать в холл.

Рози из кухни наблюдала за ним как ангел мести. – Я уж давно заметила, что тебя тошнит, – удовлетворенно сказала она сама себе.

У Эммы было такое чувство, словно она наблюдала за всем происходящим откуда-то издали, благодаря чему она сумела даже забыться и оценить блюда, приготовленные Авророй. Она решила, что созерцать мать во всем великолепии будет неинтересно и переключила свое внимание на Вернона. Он не сводил с Авроры глаз, отрывая взгляд, лишь когда чувствовал, что кто-то наблюдает, как он на нее смотрит. Пока она была сосредоточена на Верноне, вернулся Флэп, побледневший, но не отрезвевший, и Аврора, на секунду прервав историю, которую рассказывала Сесилу, пристально поглядела на него.

– Томас, бедняжка, ты, очевидно, последнее время снова весь в своих исследованиях. Наверное, и волноваться тебе часто приходится. У интеллектуалов куда больше причин для беспокойства, чем у таких, как мы с вами, Сесил. Разве не так?

Удобно оперев подбородок на ладони, она наблюдала за стараниями Сесила расправиться с остатками гуляша.

Сесил так расслабился, что прежде, чем снова взяться за еду, даже похлопал Аврору по плечу. С помощью большого количества вина ему удалось спустить в желудок большую часть порции, а то, что оставалось, не представляло для него проблемы.

Обдумывая блюдо, Аврора вначале колебалась между гуляшом и буйабесом и очевидность этих колебаний вылилась в большое количество креветок. Креветки, а также рис, который Сесил приберег на конец трапезы, позволяли ему убедиться, что все у него получается, как надо; и последние этапы своего труда он организовал с мастерством прирожденного тактика, распределив рис таким образом, чтобы максимально использовать его впитывающие способности. Подталкивая при помощи креветок небольшие кучки рисовых зернышек, он направлял их туда, где оставался соус, достигая их полного насыщения жидкостью. Когда рис кончился, он вытер остатки соуса креветкой. Аврора смотрела, как завороженная.

– Виртуозность заслуживает преклонения, – пробормотала она, подмигнув Эмме.

Когда с гуляшом было покончено, Сесил невозмутимо перенес листик салата с тарелки для зелени на свою тарелку, и вытер последнюю до совершенной сухости и зеркального блеска. Потом он положил нож и вилку поперек тарелки, – чистота приборов позволяла сразу же использовать их в рекламных снимках в «Ньюйоркере».

– За вас, Сесил, – сказала Аврора, допивая вино из своего бокала. Эмма допила свое и затем выпила еще бокал. Вскоре она догнала Флэпа в состоянии опьянения. Минут пять у нее было веселое настроение, и она сделала, по ее мнению, остроумную попытку перевести разговор на политику. Мать лишь погрозила ей ложкой, продолжая раскладывать десерт. Когда десерт доели, Эмма перешла из веселой фазы опьянения в сонливую, которая закончилась лишь через полтора часа, когда у себя дома на кушетке она обнаружила, что ее муж ожил и пытается соблазнить ее прямо в ее нарядном платье. Это было бы замечательно, если бы из-за алкоголя у нее не нарушилось чувство времени, и то ли из-за того, что чувство времени без предупреждения не сориентировалось, то ли сыграл свою роль элемент некоторой неожиданности, во всяком случае она испытала небольшой преждевременный оргазм, и прежде чем начался новый, который бы ее устроил, Флэп ретировался.

– Идиот, – сказала она, – я еще на полпути. Флэп находился на другой стадии.

– А я думал, ты все, – сказал он.

– Да нет же, – Эмма была по-настоящему раздражена.

Мысли Флэпа были заняты другим.

– Не знаю, попрощался ли я с папой. Не могу вспомнить.

– Позвони ему сейчас и пожелай спокойной ночи. Все равно сегодня нечего делать. Ты никак не можешь понять, что когда я пьяная, у меня все по-другому. Почему ты всегда меня соблазняешь, когда я не могу сосредоточиться. По-моему, это входит у тебя в привычку.

– Не говори со мной о привычках, когда я счастлив. Худший вечер в году закончился. Облегчение огромное.

– Просто прелесть, вот и мне досталось восемь секунд секса, – едко заметила Эмма. Она знала, чего она хотела, и если бы ей немного помогли, достигла бы желаемого. Из-за того, что Флэп ее не понял, вечер утратил смысл. Всем событиям не хватало завершенности. Но она была не настолько неудовлетворена, чтобы начать настоящий скандал, и не достаточно удовлетворена, чтобы заснуть. Флэп завалился в постель и заснул, когда она еще не успела снять нарядное платье. Когда она в ночной рубашке сидела перед книжным стеллажом, выбирая, что бы почитать, раздался звонок.

– Ты не спишь? – спросила Аврора.

– Нет, – удивилась Эмма.

– Я думала о тебе, – сказала Аврора. – Мне показалось, что ты, может быть, хочешь пожелать мне спокойной ночи. По-моему, ты это сказала один раз, но я с удовольствием послушаю еще раз.

– Сесил тебя огорчил? – спросила Эмма.

– Конечно, нет. Если худшее, самое худшее, на что способен человек, это вытереть едой свою тарелку, то он совершенно безобиден. Вернон помогает Рози мыть посуду. Он тоже совсем безвредный. Боюсь, что я похищаю тебя у мужа.

– Да нет, он спит. Слишком много выпил.

– Я заметила, – сказала Аврора. – Мне это в Томасе нравится. Он способен напиться. По крайней мере это человечно.

– С точки зрения моих интересов, немного чересчур человечно, – возразила Эмма.

– Что ты там бормочешь? Он тоже себе на уме. Знал, что если не напьется до беспомощного состояния, я буду на него нападать.

– Ты никогда не звонишь мне ночью. Что-то случилось? Ты боишься Вернона?

– Ты видела его дважды. И действительно думаешь, что его нужно бояться?

– Пожалуй нет. А что тогда тебя страшит?

Подумав о своей дочери, такой молодой, беременной, в свои двадцать два года многого еще не знающей, Аврора улыбнулась. Когда она представила себе Эмму, наверное, в ночной рубашке, наверное, с книгой, к ней вернулось душевное равновесие, которое, казалось, вот-вот должно было нарушиться. Она выпрямила спину и взяла щетку для волос.

– Да ничего, ничего. Просто я немножко расклеилась, только и всего. Ты меня уже склеила. Просто иногда у меня появляется такое чувство, что ничего уже никогда не переменится.

– Это чувство мне знакомо. Оно у меня постоянно.

– Тебе оно не подходит. Ты слишком молода. Твоя жизнь должна меняться каждые пять минут.

– Нет, я живу всегда одинаково. Это ведь ты у нас такая непредсказуемая. Мне казалось, твоя жизнь меняется через пять минут.

– Это так и было, но кончилось неделю или две назад. Теперь мне кажется, что ничто уже не изменится. Ты же знаешь, какая я нетерпеливая. Если перемен в скором времени не наступит, я впаду в истерику.

– Может быть, Вернон что-нибудь изменит.

– Да уж лучше бы ему постараться. Иначе я зря разбивала свою машину. Я оставила его внизу с Рози. А вдруг она его у меня уведет? Вот ужас! У меня еще никогда не отбивали мужчин.

– Ты собираешься за него замуж?

– Разумеется, нет, – сказала Аврора.

– Несмотря на то, что я беременна, поклонников у тебя много.

– Разве это много, – возразила Аврора. – В последнее время мне пришлось дать двум отставку. Из практических соображений я сосредоточилась на Альберто и Верноне, ни один из которых не подходит.

– Зато оба такие милые, – заметила Эмма.

– Да, если не принимать во внимание детали. Грубая реальность состоит в том, что оба они старые, низенькие и боятся меня. Если их поставить друг на друга, рост получился бы удовлетворительный, но старость и испуг никуда не денешь.

– Тебя все боятся. А почему ты для разнообразия не попробуешь стать поласковее?

– Я и пытаюсь, но дело в том, что я бываю склонна раздражаться, – сказала Аврора. – Рози задержалась по собственной воле, если тебя это интересует. Ройс ушел из дома, и я думаю, здесь ей будет повеселее.

– Бедняжка Рози. Может быть ты уступишь ей Вернона, если он ей нужен. По крайней мере, они говорят на одном языке.

– Мне кажется, что Вернон и я говорим на одном языке. Разница лишь в том, что я говорю хорошо, а он – плохо. Вообще-то он почти не говорит ни на каком языке, так что твое предложение безосновательно. Кроме того, тот факт, что Рози выражается по-английски так же неправильно, как и он, недостаточен для счастья совместной жизни. Учитывая, что ты собираешься стать матерью, тебе не следовало бы быть такой наивной.

– Я просто предложила, потому что тебе самой он не нужен. И мне подумалось, что Рози он бы подошел. Так что же с тобой, в конце концов?

– Не знаю. Раньше я чувствовала отчаяние только перед месячными. А теперь склонна к нему в любое время.

– Это смешно. Из-за чего тебе отчаиваться? У тебя же все прекрасно.

– Не знаю, зачем я с тобой говорю. Вот ты сидишь на пороге новой жизни, по-моему, так это называется. Могу поспорить, что ты в ночной рубашке и читаешь какую-нибудь книжку. Не говори, что у меня все хорошо. Пока ты сидишь на своем пороге, я тут стою у черного хода, и мне не нравится то, что я вижу. Кто знает, когда ускользнет мой последний шанс?

– Шанс чего? – уточнила Эмма.

– Ни чего, а кого. Просто кого-то. Или по-твоему из почтения к памяти твоего отца я должна сдаться и зарыться на последующие тридцать лет в своем саду?

Это непростая проблема. Со мной может жить только святой, а со святым я не уживусь. Старики меня не устраивают, а молодые мной не интересуются. Какой бы восхитительный внук у меня ни родился, я едва ли отношусь к тем женщинам, которые довольствуются ролью бабушки. Не знаю, что со мной будет.

– Тогда держись за Вернона, – посоветовала Эмма, зевая. Вино давало себя знать.

– Я не могу. Мне кажется, до встречи со мной Вернон вообще не замечал женщин. Что мне делать с человеком, которому понадобилось пятьдесят лет, чтобы обратить внимание на даму.

– Ты хочешь сказать, что наехала на пятидесятилетнего девственника?

– Если такое вообще возможно, то я это сделала.

– Нефтяные миллионеры обычно прячут где-нибудь девушек.

– Ах, если бы это относилось и к Вернону! Это было бы превосходно. Тогда бы я постаралась его отбить, вот было бы увлекательно. Но я тщательно принюхивалась к ситуации и уверена, что никаких девушек в округе не наблюдается. По-моему, его машина – моя единственная соперница.

– То, что ты говоришь очень меня утешает. Получается, что у тебя жизнь не лучше моей. Должно быть, опыт это еще не все.

– Вероятно. Ну вот, я расчесала волосы и подпилила ногти. Правда, волосы и так были причесаны, а ногти – подпилены. Последнее время я много занимаюсь такими поверхностными вещами. Это, по-моему, нехороший знак.

– Вернон свои ногти, наверное, обгрызает, – сказала Эмма. – Мы с тобой разговариваем уже пятнадцать минут.

– Какой же медведь твой муж. Так рано ложиться спать и так крепко засыпать! За весь вечер он не сделал ни одного остроумного замечания, а галстук у него совершенно незаметный. Не понимаю, почему ты вышла замуж за такого неэнергичного парня. Энергичность – это минимальный критерий, которому должен удовлетворять мужчина. Не заметно, чтобы от Томаса для тебя хоть какая-то польза была. Волосы у тебя тусклые, и он, очевидно, предполагает, что ты будешь растить вашего ребенка в гараже?

– Мы не собираемся навсегда оставаться здесь, – сказала Эмма. – Надеюсь, ты будешь относиться к Вернону бережно. Он может оказаться весьма нежным растением.

– Что я могу ему сделать, если ты и Рози стоите за него горой? Глупо быть нежным растением в его возрасте, но тебе не о чем беспокоиться. Я могу быть несносной, но я не косильщик лужаек.

3

Повесив трубку, Аврора со вздохом направилась вниз, на кухню, где Вернон с Рози довольно угрюмо сидели за столом. В кухне было безукоризненно чисто. На Рози был плащ, а в руках – сумочка, но, казалось, уходить она не торопилась. Вернон нервно тасовал колоду карт.

– Вид у вас не очень веселый, – заметила Аврора. – Почему вы молчите?

– Я наговорилась до невозможности, – ответила Рози, не промолвившая за вечер почти ни слова. Лицо у нее было несколько осунувшееся. Когда Аврора села, она поднялась из-за стола.

– Мне, пожалуй, пора. Боюсь опоздать на последний автобус.

Аврора снова встала и пошла провожать ее до дверей. – Спасибо за то, что осталась. Я постараюсь тебя так больше не задерживать.

– Вы меня и не задерживали. Просто я чувствовала себя очень одиноко, и мне самой не хотелось уходить. Эмма была какая-то измотанная, вы заметили?

Аврора молча кивнула. Рози любила строить предположения о том, как Эмма несчастлива, а ей не хотелось именно сейчас заводить разговор на эту тему. Она пожелала Рози спокойной ночи. Тротуар казался белым в лунном свете; Аврора, стоя у двери, смотрела как Рози проходит мимо «линкольна», направляясь к автобусной остановке, расположенной на углу. В ночной тиши гулко раздался стук ее каблуков.

Посмотрев на Вернона, она заметила, что он все еще перебирает в руках колоду. По неизвестной причине, или без причины, оптимизм, живший в ней в первую половину вечера, стал ее оставлять, уходя почти в ногу с удаляющейся Рози. Чтобы как-то его задержать, она закрыла дверь и вернулась к столу.

– Небось нужно было ее подкинуть до дома, – заметил Вернон.

Аврора взяла чайник, собираясь приготовить чай, но что-то, возможно, неуверенность в его тоне, вызвало у нее раздражение. Поставив чайник на место, она сразу же подошла к столу.

– Почему, – спросила она. – Почему вы должны были везти ее домой? Я не вижу никаких причин для того, чтобы вы чувствовали себя обязанным делать такие вещи. Рози задержалась добровольно и привыкла пользоваться автобусом. Дождя нет, и несмотря на свои неприятности, она чувствует себя вполне удовлетворительно. Она совершеннолетняя и лучше многих может позаботиться о себе. Если не возражаете, я бы хотела, чтобы вы мне объяснили, почему вы это сказали.

Посмотрев на Аврору, Вернон заметил, что она побледнела от гнева. Он пришел в ужас, он не понимал, что дурного было в его замечании.

– Не знаю, – честно сказал он. – Она выглядела такой одинокой, и потом мне с ней почти по пути.

– Благодарю вас. В таком случае, почему же вы не уезжаете? Вы еще застанете ее на автобусной остановке, а если не удастся, то сможете устроить погоню за автобусом. Я сомневаюсь, что какой-либо автобус перегонит такую чудесную машину, как ваша. Если позволите, должна заметить, что такой автомобиль больше подходит торговцу наркотиками, чем респектабельному бизнесмену. – Вдруг ей пришло в голову, что она почти ничего не знает о человеке, который сидит за ее столом. – Вы не занимаетесь героином?

Вернон почувствовал, что у него отказывают легкие.

– У меня не было на уме ничего плохого, – с трудом сказал он.

Глядя на него, Аврора сжала зубы. Потом с него она перевела взгляд на стену.

– Ну что же вы, продолжайте, извинитесь за это пять или шесть раз. Ладно, это не имеет значения.

– А что случилось? Что?

– Ах, заткнитесь. Я не желаю разговаривать. Я должна быть благодарна вам за то, что вы так надолго у меня задержались. Глупо было надеяться, что вечер еще не закончился. И, конечно, совсем глупо было не замечать, как вас заинтересовала Рози.

Вернон воззрился на нее, пытаясь понять. Это был язык, с которым в прошлом ему не приходилось сталкиваться, язык не столько слов, сколько эмоций. Он совсем его не понимал, но чувствовал, что все зависит от его способности расставить вещи по своим местам.

– Это. Как его… Да разве ж я подумал бы… Я просто из вежливости.

Его голос был так полон боли, что Аврора вновь посмотрела на него.

– Да, вы слишком вежливы, я это знаю. К сожалению, я не так хорошо воспитана, но сейчас речь не об этом. Вы сегодня были моим гостем, и Рози не единственная женщина в мире, которая одинока. Я не имею на вас видов, и теперь уже этого не предлагаю, но мне казалось, что как воспитанный человек, вы могли посидеть со мной и выпить чашечку чая, прежде чем срываться с места на своей машине. Однако, видимо, я слишком многого требую от такого занятого джентльмена, как вы. Вы же готовы были воспользоваться любым поводом, лишь бы от меня избавиться. Разве не так?

Она следила за его взглядом, и Вернон знал, что возражать бессмысленно.

– Может быть и так, но вы не понимаете.

– Я вполне понимаю, что вы не хотели оставаться. Нет ничего проще. Вы либо боялись, либо просто не желали. Первое объяснение оскорбительно для вас, а второе очень нелестно для меня.

– Ага. Я забоялся. Я никогда ни с кем, как вы, не встречался, и в таких делах не был. Так чего ж мне не забояться?

Аврора почувствовала такой приступ гнева, что ей казалось, у нее вот-вот должна лопнуть кожа. Она была поражена несправедливостью и стукнула по столу обеими руками. Видеть Вернона, честного, нервного и до безумия смиренного, было невыносимо. Когда она ударила по столу, он подпрыгнул.

– Я не хочу, чтобы вы боялись! – взвизгнула она. – Я – человек! Я лишь хотела, чтобы вы выпили чая… со мной… чтобы я могла провести время в вашем обществе. Я не буду обливать вас кипятком, если только вы со своей молчаливостью и косноязычием не доведете меня до полного сумасшествия. Я не страшилище! Не убеждайте меня, что я так ужасна! Во мне нет ничего устрашающего. Просто вы все такие трусы!

Прежде, чем ее энергия иссякла, она опустилась на стул и еще несколько раз ударила по столу. Вернон не встал и даже не шелохнулся. Аврора задыхалась от гнева.

– А почему бы мне не приготовить чай? – предложил Вернон через минуту. – Вы вроде из-за чего-то расстроены.

Он сказал это без малейшей иронии. Аврора кивнула головой в знак согласия и жестом указала ему на плиту.

– Ну конечно же. Я рада, что вас не парализовало от ужаса. Боже мой! Как бессмысленно… глупо… – Она снова покачала головой, оставляя предложение незавершенным.

Аврора без большого интереса наблюдала за тем, как Вернон готовит чай. Он знал, как это делается, но к тому времени, когда он поставил две чашки чая на стол, энергия и гнев уже покинули ее, и она стала такой же, как днем – растерянной, убежденной только в том, что бороться с обстоятельствами практически бессмысленно. Жизнь никогда не наладится.

– Спасибо, Вернон, – сказала она, взяв чашку. Он сел напротив нее. С чашкой в руках он, кажется, почувствовал себя увереннее.

– Если бы я только мог разговаривать как вы, как бы это пошло мне на пользу.

– Ах Вернон, не надо говорить обо мне, – сказала Аврора, заметив, что он действительно хороший маленький человек, как раз такой, каким она его и считала, – только это ничего не значило. – Я накинулась на вас не из-за того, как вы разговариваете. Я рассердилась, потому что вы напуганы, когда бояться нечего, и приготовились лететь прочь, когда мне не с кем на ночь попить чая. Без вас же мне не с кем поговорить о прошедшем вечере. Иногда о вечеринках лучше вспоминать, чем на них присутствовать: во всяком случае, они не кончаются, пока их не обсудили. – Она замолчала, чувствуя, что Вернон ее не понимает. – Во всяком случае, я хочу извиниться за свою выходку, – сказала она. – Прошу меня простить за то, что я вас обвинила, что вы имеете виды на Рози. Вам подвернулся случай сбежать, проявив при этом вежливость, вот и все. Это уже не имеет значения.

От того, что она повторяла, что это не имеет значение, Вернон очень забеспокоился.

– Как же мне учиться, не делая ошибок? – спросил он.

– А вы и не научитесь. Во всяком случае у меня. Вы успеете умереть, прежде, чем дойдете до третьего урока. Я была совершенно не права, поощряя вас, извините. Между нами целая вселенная или множество световых лет, не знаю, какая единица измерения вам больше нравится. Я, как обычно, во всем виновата. Я очень несдержанная, неприятная женщина.

– А мне казалось, что я виноват.

– Правильно, как в той аварии. Вернон, здесь у вас это не получится. Меня труднее обмануть, чем того молодого патрульного.

– Невежество. Вот в чем моя беда.

– Разумеется, трудно учиться, если вы всю жизнь проводите в своей машине. Этот ваш «линкольн» подобен большому яйцу. И честно говоря, мне кажется вы не хотите вылупиться.

– Мне было там более лучше, пока вас не встретил.

– Вы неправильно образуете степени сравнения. Вы не можете вообразить, как меня раздражает неправильная речь. Я действительно хотела воспитать вас и познакомить немного со своим миром, но теперь у меня просто опустились руки.

– Но ведь еще можно попробовать, а?

– Нет, – отрезала Аврора, решив развеять все его надежды без остатка. – Поезжайте в свою Альберту, куда вы собирались с самого начала. Я уверена, там вам будет уютнее.

– У вас бы получилось играть в покер, – попытался улыбнуться Вернон. – Трудно сказать, когда вы блефуете.

– Чепуха. Леди никогда не блефуют. Можно передумать, а это совсем другое.

– Да, правильно говорят. От любви одни неприятности.

– Замолчите. Это я заставила вас в меня влюбиться, если это чувство так называется. Это был мой каприз, а сами вы вовсе ничего не предпринимали.

Она почувствовала, что уже ни о чем не хочет говорить. Ей очень бы хотелось, чтобы вернулся Тревор: если бы он пришел, то обнял бы ее, а сейчас ей больше всего хотелось, чтобы ее обняли. Она простила бы что угодно за хорошие объятия. Она с тоской посмотрела на Вернона, но он не понял этого взгляда. То, что она чувствовала, было для него слишком сложно.

Хотя он не был начисто лишен интуиции. Он сознавал, что ей чего-то не хватает и поэтому осторожно взял ее чашку, налил еще чая.

– Вот пожалуйста, – сказал он, начиная отступать к своей стороне стола.

Аврора зацепила стул ногой и пододвинула его на свою сторону.

– Мне кажется, вы, по крайней мере, можете сесть рядом со мной, а не напротив?

Вернон неуверенно присел, повернувшись к ней в профиль. Его профиль был только парой выпуклостей, и когда Аврора стала рассматривать его, к ней вернулось хорошее настроение. Насытившись этим зрелищем, она раза два подвинула его стул ногой, развернув его более или менее прямо перед собой.

– Ну вот, теперь мы пьем чай, Вернон, – ласково сказала она.

– Вы сидите на той же стороне, что и я, и повернулись ко мне почти лицом. Я вижу ваши глаза, а не подбородок и кончик носа, и вы достаточно близко от меня, так что, если я на вас рассержусь и захочу вас ударить, то легко дотянусь. Это соответствует процедуре, принятой в цивилизованном обществе.

Вернон был в замешательстве. Аврора ему улыбалась, что совершенно не соответствовало тем ужасным вещам, которые она только что сказала. Она вновь засветилась весельем и, казалось, простила ему все его проступки, но он чувствовал, что в любой момент может опять провиниться. Он ерзал на стуле, постукивал пальцами по своим коленям, очень надеясь, что ему удастся избежать новых прегрешений. Обычно, если рядом с ним случалось оказаться женщине, то это была официантка, от которой его отделяла стойка бара, но между ним и Авророй не было ни стойки, ни прилавка.

– Что вы все нервничаете? – сказала она. – Перестаньте стучать пальцами.

Вообще-то эти его подергивания напомнили ей о первом низеньком мужчине в ее жизни – это был миниатюрный декан из Гарварда, ставший ее первым любовником, воспоминания о котором оставались у нее удивительно свежими. Его звали Файфут, он был такой маленький и безобразный, этот декан Файфут, такой энергичный, боевой и знающий, постоянно всеми возможными способами компенсируя недостаток роста, что ни стеснительности, ни девственности Авроры не оставалось никаких шансов устоять, она лишилась их одновременно, и с тех пор, как ей казалось, ей не удалось вернуть даже стеснительности. Если в Треворе ее действительно что-то не устраивало, так это его мягкотелость и лень, высокий рост и самоуверенность, а также то несчастное обстоятельство, что ему случилось прийти в ее жизнь после мужчины с гигантской энергией и честолюбием и маленьким телом. Тревор и вообразить не мог ту жажду, которой пылал маленький декан. Она и сама вновь встретила нечто подобное только однажды, в Альберто, в тот короткий срок, когда он находился на гребне своей карьеры в опере. Поэтому Тревор никогда не имел бы шанса залучить ее в путешествия по морям, если бы декан Файфут внезапно не женился на богатой непривлекательной особе. Аврора не могла припомнить, чтобы ее сердце было разбито, так как у него никогда не находилось времени полностью сфокусироваться, но в течение нескольких последующих лет она чувствовала, что в каком-то отношении ее жизнь пошла на спад. И теперь вновь появился мужчина маленького роста, прямо у нее на кухне, вот он гремит чашкой и блюдечком, стоит, по его собственному признанию, шесть миллионов долларов, горит энергией; стремление компенсировать малый рост из него так и лезет; и при этом он начисто лишен находчивости.

– Такова уж моя участь, – заметила она.

– Какая?

– Вы, – сказала она. – Мне нужен мужчина, знающий жизнь, а достается знаток нефтяных месторождений.

Вернон был обескуражен.

– По-моему, вы очень невезучий человек, – продолжала Аврора. – Пятьдесят лет ждете, чтобы впервые влюбиться, и выбираете меня. Я невыносимо вредная, как вы уже поняли. Только многолетний опыт позволяет мужчине иметь дело со мной. И вам хватает нахальства предстать передо мной без тени опыта, как раз в то время, когда я нуждаюсь в большой любви и искусном обращении. Короче говоря, вы неудачник.

Она с удовольствием откинулась на спинку стула, наблюдая, как он переваривает такую речь.

– Откуда же мне было знать, что я встречусь с вами? – спросил Вернон. – Шансы были один на миллион.

– Какой смешной метод защиты, – сказала она. – Я пыталась направить критику на то обстоятельство, что вы прожили пятьдесят лет, даже не постаравшись, насколько я понимаю, встретить какую-нибудь женщину. Вы абсолютно милый, компетентный, внимательный, дружелюбный человек могли бы сделать какую-нибудь женщину очень счастливой, а вы не приложили к этому никаких усилий. Вы никому не принесли счастья, даже себе, а теперь вы так закостенели в своих нелепых привычках, что даже не знаете как завести отношения с другим человеком. Просто позор. Вы остались неиспользованным ресурсом. Более того, вы ресурс, который я, может быть, хотела бы пустить в дело.

– Да, небось, мне должно быть стыдно, – сказал Вернон.

– Стыд еще никого не сделал счастливым. По своей бесполезности он подобен сожалениям. А в это время ближние томятся от голода.

– Ну, у меня еще полжизни впереди, если ничего такого не случится. Может еще удастся подучиться.

– Сомневаюсь, – возразила Аврора. – В тот день, когда мы познакомились, вы внушали некоторые надежды, просто не знаю, куда все делось. Вы позволили мне вас стреножить. Вспыхнули, как жир на сковородке.

Вернон вдруг встал. Он понимал, что его положение безнадежно, но не мог перенести веселого тона, которым Аврора выносила ему приговор.

– Да, я просто глупый невежда, – сказал он. Аврора уже приготовилась упрекнуть его за этот явный плеоназм, когда вдруг заметила, что зашла слишком далеко, задев его чувства.

– Ладно, ладно. Я, разумеется, прошу прощения. Разве вы не видите в этом прелести игры? Я же это говорила в юмористическом ключе. Мне просто нравится наблюдать, как вы реагируете. Ради всего святого, обращайте внимание на тон моего голоса. Не могу же я всегда быть серьезной, не правда ли? Вы что собрались уходить только из-за того, что я с вами немножко пошутила?

Вернон опять сел.

– Я попал впросак, – сказал он, размышляя вслух. – Не пойму, куда мне идти, туда или сюда? – добавил он, вспыхивая румянцем.

Аврора восприняла румянец как проявление чувств и решила, что, пожалуй, ей лучше на этом успокоиться. Последующие двадцать минут вечера она старалась вести себя так, чтобы ничем его не огорчать, но на вопрос, нельзя ли ему прийти на завтрак, покачала головой.

– По-моему, не стоит, Вернон, – сказала она. – Мне даже кажется, что на самом деле вам этого не хочется. Мы стали друг для друга большей загадкой, чем были в первый день. Я рада, что вы выбрали меня на роль своей первой любви, но для меня это слишком труднопреодолимая задача – быть первой возлюбленной. Из меня бы вышло прекрасное последнее увлечение, но у вас же еще первого не было, не правда ли?

– Да, так, – сказал Вернон.

Когда он сел в машину, собираясь уезжать, Аврора, глядя ему вслед и не одобряя своего поведения, покачала головой и без слов пошла к дому.

Вернон возвращался в таком смятении, что у него даже свело желудок.

4

Иногда Аврора просыпалась по ночам. Она ненавидела ночные бодрствования и старалась усилием воли заставить себя не пробуждаться. Она просыпалась в состоянии глубочайшей тоски и лежала беспомощная и безмолвная. Это случалось все чаще, и она об этом никому не рассказывала. Это была такая бездна! После таких ночей она особенно старалась быть веселой; если кто и замечал что-то необычное, так это Рози, но Рози помалкивала.

Почувствовав, что не уснет, что на нее снова напала тоска, она встала и с подушками и одеялом перешла в эркер, устроилась там и стала смотреть в окно. Светила луна, и деревья в ее заднем дворе отбрасывали глубокие тени. Это было какое-то бездумное состояние, бесформенная тоска; она не могла сказать, чего ей не хватает: желать кого-то или быть кому-то желанной, но грудь болела так отчетливо, что она даже ударила себя, надеясь, что таким образом избавится от тиснения. Но чувство, из которого вырастала эта боль, было чересчур сильным; ее было невозможно унять таким образом. Все ее беды были оттого, что она отклонилась от своей оси или ее вовсе не было; и еще ее мучило ощущение, что остановилось нечто, чему полагалось двигаться.

Она старалась всеми силами сохранять активность, не замыкаться, но жизнь начинала оказывать ей сопротивление самыми неожиданными способами. Мужчины, некоторые очень порядочные и хорошие, возникали в ее жизни постоянно, но, однако, они почти не могли заставить что-либо шевельнуться у нее в душе, и она стала бояться не того, что ничто уже не заставит трепетать ее душу, скорее ее пугало, что настанет час, когда ей не захочется больше трепетать, волноваться о том, сохраняется ли в ней свойственная ей живость, более того, захочется, чтобы ничто не нарушало покоя.

Именно этот страх в конце концов заставил ее глубокой ночью сидеть у окна без сна и слез. Она не хотела отступать, впадать в некий околооконный ступор, наоборот, она двигалась вперед, туда, где за ней никто не угонится. Собственная дочь вдруг заставила ее понять это, когда узурпировала ее право на рождение ребенка. Пришла очередь Эммы рожать детей, а какой же очереди дождалась она, Аврора? Понадобилась беременность ее дочери, чтобы заставить ее понять, какой несгибаемой, не гнущейся ни под каким бременем сделалась она сама. Стоит ей стать еще чуть старше, жестче, тверже в своих привычках, окружить себя дополнительными баррикадами рутины и привычек, и тогда она сделается совершенно неуязвимой. Жизнь сведется к дому и садику, к Рози и паре старых друзей, к Эмме и детям, которые у нее родятся. Ее удовольствиями станут разговоры и концерты, небо и деревья, дом и еда, и, возможно, редкие путешествия в те уголки мира, которые она когда-то больше всего любила.

Все это было неплохо, но мысль о том, что все это будет составлять ее жизнь на необозримое будущее, вызывала у нее тоску и беспокойство, не менее сильные, чем у Вернона, с той лишь разницей, что ее подергивания, главным образом, происходили в душе и редко толкали ее на непроизвольные движения, если не считать того, что иногда она крутила кольца на пальцах. Сидя в эркере и глядя в окно, она ощущала это томление костным мозгом. Продолжение такой жизни было бы не ошибкой, а самоубийством. Ей всегда казалось, что ее энергия проистекает от способности ждать перемен, своеобразного состояния, не покидавшего ее на протяжении многих лет, вопреки всем жизненным трудностям. Именно ожидание перемен заставляло ее по утрам вставать, а по вечерам – спокойно ложиться. Почти пятьдесят лет какая-то тайная пружина, сидевшая в ней, наполняла надеждами ее кровь, она шла по жизни всегда с нетерпением, в ожидании неожиданностей, и они случались.

В последнее время ей стало казаться, что источник иссяк, – видимо, сюрпризов больше не будет. Мужчины стали от нее спасаться, а собственная дочь вот-вот родит. Она всегда жила достаточно замкнуто; теперь то ли считая себя сильной или особенной, а может быть, из-за капризов судьбы, она невообразимо отдалилась от людей сердцем? Это было неправильно, она не желала, чтобы так продолжалось. Она слишком многое забыла, скоро, должно быть, забудет и чего ей не хватало. Она знала, что даже секс со временем переосмыслится, примет форму духовной жажды. Возможно, это уже произошло, а если нет, то скоро случится.

Худшие минуты тоски миновали, но когда они подошли к концу, она почувствовала, что настолько пробудилась, что до утра ей уже не заснуть. Она спустилась на кухню, приготовила себе чай и достала несколько печений. Потом она вернулась в свой эркерчик, где за едой стала обдумывать возможные варианты. В отношении мужчин было ясно, что все они совершенно не годятся. Она избавилась от отчаяния, но сознавала, что если что-нибудь не изменить, и если перемена не наступит скоро, она сделает что-то грустное, с чем-то смирится. От этой мысли она не вздохнула и не вздрогнула, а продолжала широко открытыми глазами смотреть на темный двор и голые факты. А голые факты сводились к тому, что если она не желает провести остаток жизни в одиночестве, ей надо срочно завести какую-нибудь максимально приемлемую связь.

Она понимала, что это требовало принятия хладнокровного решения, в то время как в жизни ею руководила горячая кровь. Если же она и впредь будет полагаться на свою горячую кровь, то, скорее всего, останется ни с чем. Чудеса бывают, но на них не надо рассчитывать. Ничего уже не наладится, но было уже четыре утра, а она была на пороге своего пятидесятилетия. Она не желала поддаваться чему-либо посредственному, неподвижному, пустому. Лучше поступиться гордостью, если это она изо дня в день подтачивает ее дух.

Она подумала о симпатичном маленьком человеке в белом автомобиле, в котором она от нечего делать пробудила любовь. Вероятно, это была бы вполне благопристойная любовь и со временем он научился бы выражать ее словами: но мысль о его благопристойности не заставила ее взяться за телефонную трубку. Вместо этого, когда ее корабельные часы пробили пять, она подняла ее, чтобы позвонить своему соседу, генералу Гектору Скотту.

– Слушаю, говорит генерал Скотт, – четко и хрипло отрапортовал он таким бодрым голосом, словно дело происходило в полдень.

– Ну, разумеется, Гектор, ты уже на ногах. Ты не расслабляешься. Должна сказать, это уже говорит в твою пользу. Тем не менее, я решила предъявить тебе иск.

– Мне иск? – переспросил Генерал, не веря своим ушам. – Ты звонишь мне в пять часов утра, чтобы сообщить, что собираешься подать на меня в суд? Черт побери, в жизни не встречал такого хамства.

– Ну видишь ли, я не отступлюсь, раз уж решила, – настаивала она.

– Аврора, какого дьявола ты взбесилась? Это сущий вздор. Ты не можешь подавать на меня в суд.

– О, я уверена, что у меня есть на то полное право, Гектор. Я считаю, что твои действия в момент аварии были совершенно незаконными. Но я люблю считать себя доброй женщиной. Хочу пригласить тебя на завтрак, чтобы дать тебе право на защиту. По-моему, справедливее ничего и быть не может.

– Если уж речь зашла о справедливости, то я с удовольствием дал бы тебе хороший щелчок по чертову носу, – ответил Генерал, впадая в ярость при воспоминании о том, как она хладнокровно бросила его в своем «кадиллаке» посреди дороги.

– Гектор, ты уже слишком стар, чтобы раздавать кому-то щелчки, – возразила Аврора. – Если ты говоришь о доставленных тебе неудобствах, то не забывай, что ты получил то, что заслужил. Так ты придешь на завтрак или так и будешь стоять как пень, рассыпая напрасные угрозы?

– А что случилось с твоим коротышкой-картежником?

– Это тебя абсолютно не касается. Так ты собираешься прийти или будешь рыскать по улицам со своими глупыми псами?

– Они не глупые и, разумеется, я пойду бегать, – ответил Генерал. – Я бегаю при любых обстоятельствах. А потом приду к тебе, чтобы отвесить тебе хороший щелчок по носу.

– Гром и молния, Гектор! Какие ты будешь есть яйца?

– Всмятку, – сказал Генерал.

– Хорошо. И постарайся не надорваться во время пробежки. Нам еще надо обсуждать судебное дело, и я не хочу, чтобы ты был уставшим.

Прежде чем он успел что-либо сказать, она уже повесила трубку. Она не очень удивилась, когда три минуты спустя кто-то забарабанил в дверь. Она поставила телефон на место, затянула пояс халата, взяла щетку и медленно пошла к лестнице, по пути расчесывая волосы. Открыв дверь, она столкнулась лицом к лицу с красным от злости Генералом. Он был одет в серый спортивный костюм, в котором всегда бегал по утрам.

– Я щелкну тебя по носу, черт побери, а затем побегу, – сказал он.

Аврора вздернула подбородок.

– Хм, – выдохнула она.

Генерал чуть не ослеп от гнева; но даже в ярости он заметил в ее взгляде холодноватый, довольно небрежный вызов. Она даже не перестала причесываться.

– Я хочу тебе сказать, что ты самая несносная высокомерная дрянь, которую я только видел в своей жизни, а повидал я их множество, – сказал Генерал. Он ее не стукнул, но не удержался и сильно толкнул.

Аврора заметила, что руки у него крепкие, довольно тонкие, руки достаточно молодого мужчины. Мужчины, которые держат себя в форме, обладают определенным шармом. Она удержалась на ногах и увидела, что от злости его лицо покраснело, а грудь резко вздымается и опускается.

– Ты думаешь, что я трус, не так ли? Я столько лет тебя любил, а в итоге ты, черт возьми, считаешь меня трусом.

– Сколько лет ты меня любил, Гектор? – спросила она дружеским тоном.

– Много… много, – серьезно ответил он. – С сороковых годов. И ты это знаешь. С той вечеринки, которую ты для нас устроила, когда меня командировали на Мидуэй. Ты это помнишь. У тебя только что родилась дочка, и ты еще все качала ее. Я помню, какое на тебе было платье.

Аврора улыбнулась.

– Какая у мужчин удивительная память, – заметила она. – Я и войну-то почти не помню, тем более вечеринку или какое-то платье. Дай мне твою руку. – Генерал протянул ее ладонью вверх. К его удивлению она стала пристально рассматривать ее.

– Да, это было приблизительно тогда, – продолжал он. – Я много думал о тебе, пока был вдали от дома.

– На Тихоокеанском театре военных действий, – добавил он.

Аврора ласково взяла его под руку, не отпуская его ладонь.

– Уверена, что дело не обошлось без сентиментальных сцен, которые порадовали бы меня, если бы я могла их припомнить. И у вас, мужчин, такое терпение.

– Как это?

– Ладно, не обращай внимания, – отмахнулась Аврора. – Да, мне немножко стыдно. За все эти годы я ни разу не показывала тебе Ренуара. Если хочешь, пойди взгляни на него сейчас, если не очень торопишься бегать. Мне кажется, это та малость, которую я должна сделать для человека, любившего меня двадцать лет.

Генерал Скотт тут же освободил свою ладонь, но лишь для того, чтобы крепко сжать ее пальцы двумя руками. На смену гневному возбуждению, в котором он сюда явился, пришло другое, не менее сильное, и оно еще усилилось, когда стало ясно, что наконец, Аврора не выказывает неудовольствия, когда ее обнимают.

– Аврора, мне не интересны твои картины, меня интересуешь только ты, – успел вымолвить Генерал, пока от страсти совсем не задохнулся.

Аврора уловила новый оттенок в знакомом хриплом голосе. Она улыбнулась, но наклонила голову, чтобы Генерал не увидел улыбки.

– Да, ладно, забудь об этом, Гектор. Мой Ренуар никуда не денется. Мы вернемся к нему, когда нам уже больше ничего не останется.

Подняв глаза, она встретилась с его взглядом. Генерал чувствовал себя дураком, старым запуганным болваном, но не таким напуганным и не таким глупым, чтобы спрашивать, почему произошло чудо. Ласково, даже весело Аврора повела его наверх, в ту комнату, о которой он давно перестал даже мечтать.

 

ГЛАВА XII

1

Рози, проснувшись поутру, обнаружила, что нагреватель для воды вышел из строя. Маленький Бустер, ее младший, упал и разбил себе губу, пытаясь отобрать игрушечную уточку у своей сестры Лу Энн, а та еще стала над ним смеяться. Губа у Бустера кровоточила так обильно, словно ему перерезали глотку: и дети думали только о том, когда вернется папка. Когда это может произойти и где он находится, Рози понятия не имела. Уже три недели от Ройса не было ни слуху, ни духу. Каждый день, возвращаясь домой, она ожидала найти там Ройса, одинокого и раскаявшегося, но ее встречали лишь опустевший дом и пара непослушных детей. Это становилось невыносимо, и к тому времени, как остановив Бустеру кровь, Рози закинула детей к соседке, присматривавшей за ними в ее отсутствие, ее охватило полное отчаяние. В утренний автобус она села чуть не в слезах, и ехала по Хьюстону, плотно прикрыв веки, испытывая такую усталость от всего мира, что у нее глаза на него не глядели.

Когда она их все же открыла, первым, кого она увидела, оказался Эф. Ви. д'Арк, сидевший на бордюре у автобусной остановки. Такое случилось впервые, и Рози это слегка заинтриговало. Эф. Ви. выглядел так, будто у него выбили почву из-под ног: правда, под его ногами твердой почвы никогда и не было. Так что Рози удивило лишь то, что он сидит на тротуаре. На нем были шоферские штаны и майка.

– В чем дело? Тебя уволили? – спросила она. Эф. Ви. покачал головой.

– Я обалдел от нервов.

– Ага. Я тоже. Даже не знаю, живой Ройс или нет. Интересно, как он думает, чего я должна говорить детям. Никогда бы за него не вышла, если б знала, что все кончится такой передрягой.

– Угадай, где Генерал, и ты поймешь, чего я балдею от нервов, – сказал Эф. Ви.

– Где? Поехал куда-нибудь покупать танк?

– Не-а, он у Гринуэйихи. Полетел к ней два часа назад. Даже не бегал сегодня. Псы того и гляди дверь вышибут.

– Вот это да, – Рози посмотрела в тот конец улицы, где жила ее хозяйка.

– На кухне света нет. Если уж хочешь знать, свет не горит во всем доме.

– Вот это да, – повторила Рози. Она опустилась на тротуар рядом с Эф. Ви. и оба стали смотреть на дом миссис Гринуэй. Солнце встало, день начинался ясный, но дом почему-то казался темным и зловещим.

– А ты что думаешь? – спросила Рози у Эф. Ви. Эф. Ви. выразительно пожал плечами, что должно было означать предупреждение о крупномасштабном бедствии. Рози приняла концепцию бедствия, но требовала деталей.

– Это ужасно, – начала она. – Вот бы Ройс вернулся домой.

– Я тебе кой-чего хотел сказать, – начал Эф. Ви. – Я собирался сказать раньше, но теперь все это случилось.

– Что? Что такое, – заволновалась Рози, думая, что у него есть сведения о Ройсе.

– Танцы, – сказал Эф. Ви. – Сегодня вечером в Джей-Бар Корал, знаешь, там, на Маккарти стрит.

– Ага. Ну так и что?

Некоторое время Эф. Ви. молча подергивал себя за ус. Прошла минута, но, казалось, он не мог заставить себя говорить.

– Эф. Ви., я больше не могу выносить неизвестности. Что там случилось на этих танцах?

– Хочешь пойти? – выдавил из себя Эф. Ви.

Рози воззрилась на него как на сумасшедшего. Вообще-то ей казалось, что весь мир сошел с ума. Ройс скрылся в неизвестном направлении, а Генерал – в доме Авроры. А теперь еще Эф. Ви. д'Арк назначает ей свидание.

– Тебе бы побольше гулять, – промямлил Эф. Ви., уставившись на свои шнурки.

– Да, так небось и есть. Мне надо больше гулять. Маленький Бустер сводит меня с ума.

Эф. Ви. окончательно замолчал, ожидая, как Рози распорядится его приглашением.

– А ладно, какая разница. Если Ройсу это не нравится, придется согласиться.

Эф. Ви. сделал вывод, что она согласна, но все же не был полностью уверен.

Рози вновь посмотрела на дом Авроры.

– Если он ее не убил, то значит они вовлечены. – Слово «вовлечены» Рози заимствовала из хозяйкиных мыльных опер. – Это разобьет бедняге Вернону сердце.

– Так поедем все же на танцы? – спросил Эф. Ви. Факт вовлеченности его босса с миссис Гринуэй померк перед почти несомненной перспективой свидания с Рози.

Не успела Рози слова вымолвить, как на улицу вывернул белый «линкольн» Вернона.

– О Боже, – простонала Рози и бросилась, чтобы остановить его.

Увидев ее, Вернон затормозил. Он провел ночь без сна, расхаживая по своему гаражу взад и вперед, и наконец решил пренебречь своей отставкой и вернуться к завтраку.

– Остановитесь, – драматично вскричала Рози. Вернон обратил на нее вопрошающий взгляд, но в этот момент Рози обнаружила, что от растерянности у нее нет слов. Обернувшись, она взглянула на Эф. Ви., не осенит ли его вдохновение. Эф. Ви. поднялся и стал осторожно балансировать на ребре бордюра, словно изображал из себя высокое здание. Через пару секунд эйфория в нем вновь уступила место осознанию бедствия. Ему было нечего сказать.

К счастью, в этот момент в машине Вернона зазвонил один из телефонов. У Рози появилась возможность собраться с мыслями, пока он будет разговаривать.

– Отвезу-ка я его к Эмме. Может быть, она мне поможет сказать ему новость.

– Так как насчет танцев? – спросил Эф. Ви. Рози это очень рассердило. Совершенно в духе жителя Боссьер-сити – пытаться ее подцепить как раз в тот момент, когда у нее каждые две минуты изменяется мнение.

– Милый, я тебе потом позвоню. А сейчас, я просто не знаю, за что браться.

Эф. Ви. так помрачнел, что она слегка сжала ему руку. В конце концов, они провели столько счастливых часов, когда вместе ковырялись в генеральском «па-карде». Потом она быстро залезла в «линкольн».

– Поворачивайте, – сказала она, как только Вернон повесил трубку. Приказ запоздал: Вернон смотрел в конец улицы. Рози посмотрела туда же. Генерал Гектор Скотт в одном из купальных халатов Авроры стремительно шел через ее лужайку. Взяв газету, он повернул к дому и захлопнул за собой дверь.

Вернон отпустил педаль тормоза и сдал назад. Большая белая машина медленно тронулась. Они проехали мимо Эф. Ви., который в своей неизменной майке и серых штанах все еще балансировал на бордюрном камне. Он им не помахал.

– Не знаю, что это на нее нашло, – пробормотала Рози.

Вернон продолжал ехать задним ходом до самого поворота – пока дом Авроры не скрылся из виду. Лишь через какое-то время он заметил, что Рози сидит у него в машине.

– Я тебя увожу, а тебе надо в другое место.

– Я еще не завтракала, – сказала Рози, – хочете, поедем к Эмме?

Вернон почувствовал, что у него затекли руки. Ехать задним ходом было гораздо легче, чем поворачивать. Он охотно и дальше ехал бы так по какой-нибудь улице или по местности, где нет других машин, и больше не рвался бы вперед. Но они находились в Хьюстоне, где другие машины просто так бы не сдались. Это не устроило бы и тонкую как шнурок, жилистую женщину, сидевшую рядом с ним.

Через несколько минут Эмма, услышав стук в дверь, с удивлением встречала их у себя на веранде.

– Доброе утро, – сказала она. – Вы что, сбежали вдвоем? – Она проснулась совсем недавно, и ей в голову не пришло другого объяснения тому, что они появились перед ее дверью.

– Да нет, скорее каждый сам по себе, – ответила Рози. – Мы пригласили себя на завтрак.

Рози сразу же бросилась готовить, словно ей предстояло накормить целую армию. На самом же деле, завтрак предназначался всего трем растерянным людям, причем ни одному из них не хотелось есть.

Вернон смиренно сидел, наблюдая за происходящим. По глупости он встал на пути высших сил, и теперь ему казалось, что он лишен собственной воли.

– Генерал Скотт только что выбил Вернона из седла, – просто сказала Рози. – Сколько вам яиц, Вернон? Надо смотреть правде в глаза.

– Два, – ответил Вернон.

– Генерал Скотт? – переспросила Эмма. – Генерал Скотт получил отставку. С кем – с кем она связалась бы, но только не с ним.

Вернон и Рози молчали. Рози невозмутимо била яйца.

– Не понимаю, что заставило ее передумать, – позднее заметила Эмма. В этот момент в кухне появился Флэп в пижаме. Вернон встал, чтобы поздороваться с ним за руку.

– Я, должно быть, здорово перепил, – сказал Флэп. – Вчерашняя вечеринка переместилась к нам?

– Нет, мы просто держим совет, – ответила Эмма. – Наверху прошел слух, что мама связалась с генералом Скоттом.

– Великолепно, – отозвался Флэп, усаживаясь. Эмма рассердилась.

– Ничего великолепного. Зачем ты сюда пришел, чтобы делать бестактные замечания?

Флэп тут же встал.

– О'кей, пойду еще посплю. Тогда не надо будет бояться моих бестактных замечаний.

– Спасибо, – сказала Эмма.

– Я и для него яйца на сковородку вылила. Лучше пускай останется.

– Ты же слышала, меня отсюда выживают. Можешь разлить яйца обратно по скорлупкам.

Он вышел с оскорбленным видом. Эмма не обратила внимания.

– Может быть, ты что-то не так истолковала, – предположила она. – Может быть, они с Генералом выясняют отношения. Ты же знаешь, как она это любит.

– Вообще-то, это, должно быть, не наше дело, – сказал Вернон.

Обе женщины быстро повернулись к нему. Рози разорвала оболочку желтка и покачала головой, недовольная как своей небрежностью, так и непоследовательностью всего мира.

– Ну, если вам до этого нет дела, то не понимаю, зачем надо было тащить меня сюда, – возмутилась она. – Я бы уже пол на кухне вымыла.

Вернон молчал. Он все яснее видел, что разговаривает на одном языке, а все женщины – на другом. Слова, может быть, и те же, но значения у них – другие. Их язык настолько отличался, что он стал бояться произносить самые простые вещи, например, попросить воды. Он молча ел свою яичницу под недоброжелательным взглядом Рози.

Пока он ел, она мысленно вернулась к собственной проблеме, как быть с Эф. Ви. и танцами. – Вернон, у меня есть отличное решение, – вдруг заявила она, оживившись. – Может сердце у вас и не разбилось, но вы не можете не хандрить, я знаю. Я с таким любителем похандрить прожила двадцать семь лет, и что мне это дало?

– Большую семью, – вставила Эмма. – Как там маленький Бустер?

– Разбил себе губу, – равнодушно ответила Рози. Мысли ее были далеко.

– Танцы всегда хандру развеивают, – сказала она, делая пару па.

– Танцевать не умею, – сказал Вернон.

– Тогда пора научиться. Мы с Эф. Ви. договорились сегодня вечером пойти на танцы, и я знаю, он будет рад, если вы тоже придете. Мы бы поехали на вашей машине, и вас бы это здорово развлекло.

Вернон так не думал. Он считал, что ему будет куда лучше сидеть у себя на крыше, наблюдая за приземлением ночных рейсов самолетов, но он этого не сказал. Он взглянул на Эмму, а та ласково улыбалась ему, словно все понимала.

– Вы попали из огня да в полымя, – сказала она. – От вас так ничего не останется.

Вскоре они уехали, а Эмма вернулась в спальню. Флэп сидел на кровати и читал газету. Он бросил на нее зловещий взгляд.

– Нам с тобой надо разобраться.

– Тебе придется подождать. Я не буду с тобой драться, пока не позвоню маме. Я хочу знать, что происходит.

– Ты сегодня держалась ужасно высокомерно.

– А ты очень задевал чувства Вернона. По-моему, мы квиты.

– Я сказал только пару слов, и то очень неопределенно. Это был сарказм. Зачем ты оскорбила меня перед всей компанией?

– Ладно, прошу прощения, – сказала Эмма. – Я просто нервничала.

Флэп ничего не ответил. Он внимательно изучал газету.

– Брось злиться, черт тебя побери. Я же извинилась. Ничего особенно страшного не произошло.

– Да, но это мне напомнило о массе других случаев, когда ты делала то, что мне очень не нравилось.

Эмма взялась за объявления о приеме на работу. В последнее время они ее стали особенно занимать. Флэп вдруг стал вырывать у нее газету. Он пытался развернуть очередной блицкриг, но Эмма держалась за объявления мертвой хваткой. Началось интенсивное шуршание страниц. Флэп пытался повалить ее, но она прочно держалась и не давала себя поцеловать, используя газету в качестве щита, которым прикрывала жизненно важные места.

– Перестань. Я хочу позвонить маме.

– Наша сексуальная жизнь должна быть на первом месте.

– Отстань от меня, я серьезно говорю.

Поняв, что она не шутит, он начал рвать страницу объявлений «Требуются». Эмма сдалась и молча наблюдала, как он раздирает ее на десятки клочков, которые рассыпаются по полу.

– Вот тебе. Пусть мне не удастся тебя трахнуть, но хоть я не буду видеть, как ты три часа читаешь чертовы объявления.

Эмма рассердилась на себя прежде всего за то, что вообще вошла в спальню.

– Я, наверное, никогда не поумнею, – сказала она. Флэп не отрывался, и она, резко повернувшись, пошла на кухню, чтобы позвонить матери.

– Да, – сразу же ответила Аврора.

– Как у тебя дела? – спросила Эмма, обескураженная тем, что мать так быстро сняла трубку.

– А что?

– Ты меня напугала.

– Какая ты странная девочка, – заметила Аврора. – Ты, должно быть, пытаешься что-то скрыть, иначе ты бы мне не позвонила. Должно быть, вернулся твой молодой писатель.

– Ты говоришь, как мой муж. Вы оба притворяетесь. Ты же наверняка знаешь, что твои горничная и экс-бойфренд приезжали ко мне завтракать.

На другом конце провода молчали.

– Какой мой экс-бойфренд? – уточнила Аврора довольно рассеянно.

– Ну, конечно, Вернон. Говорят, ты связалась с Генералом.

– Ну, ты же меня знаешь. У меня нет привычки таить зло. Оно на меня и так сыпется со всех сторон, и лучше его в себе не держать. Мы с Гектором скромно возобновляем наши дружеские отношения. Вообще, мы собирались поехать сегодня на пляж, если ты когда-нибудь кончишь болтать.

– Извини. Я не знала, что он у тебя.

– Его нет. Он отправился умилостивить своих мерзких псов. С ними я, наверное, не смирюсь.

Снова последовало молчание.

– И это все, что ты хочешь мне сказать? – спросила Эмма.

– Знаешь, Вернон нам сказал, что нас это не касается, – добавила она, когда мать ничего ей не ответила.

– Да, Вернон рыцарь. Жаль, что при этом он еще и чурбан. Ну хорошо, дорогая, очень мило, что ты мне позвонила, пусть и для того, чтобы разнюхать сплетни. Но сейчас мне надо поискать купальник. Он пропал как раз, когда наконец понадобился. Вероятно, мы поговорим вечером.

Повесив трубку, Аврора поторопилась вниз, чтобы прижать Рози, которая, прибыв, ей не доложилась. Теперь она чистила пылесосом гостиную.

– Отвезти его к Эмме было блестящим ходом. Спасибо. Как он? В порядке?

– Трудно сказать. Во всяком случае, не в себе. А что Генерал?

– Ах, – сказала Аврора. – Во всяком случае, значительно лучше, чем ничего.

– Хм. А у меня сегодня свидание с Эф. Ви. Вернон, может, тоже придет. Ему надо расслабиться, – добавила она.

– Всем надо расслабиться, – согласилась Аврора. – Я желаю Вернону только добра, но честно говоря, не уверена, что опекая вас с Эф. Ви., он сможет развеяться. Такие отношения больше подходят для мыльных опер. Мы с Гектором сейчас едем на пляж.

– Тогда почему вы еще в халате?

– Ах, нет смысла собираться, пока не приедет Гектор. Пусть не надеется, что ему удастся изменить мои привычки.

Раздался звонок. Вошел генерал Гектор в безупречно белых парусиновых брюках. Его машина стояла у обочины.

– Гектор, какой ты элегантный. Заходи, почему бы тебе не выпить чая?

– Черт побери, у меня нет выбора, – сказал Генерал. Он жестом раздраженно указал на Эф. Ви., который заглушил мотор «паккарда». – Наверное, он уже не заведется.

Рози не могла сдержать хихиканье. Генерал строго взглянул на нее, но это не помогло.

– Если армии будут опаздывать, войну не выиграешь, – назидательно произнес Генерал.

Аврора зевнула.

– Я, кажется, целую ночь не спала, – сказала она. – Почему бы тебе не присесть и не выпить чай, пока я переодеваюсь?

– Нет, – возразил Генерал. – Я подожду в машине. Придешь ты или нет, но по крайней мере я буду в своей машине.

Он повернулся к выходу, потом остановился и оглянулся.

– Ты перестал щелкать каблуками, Гектор. Мне казалось, что это очень сексуально. Безусловно, не каждый мужчина может так.

Аврора лениво глядела в окно, любуясь своими цветами, но на момент у генерала Скотта возникла иллюзия, что она в его власти. Он отдал честь и щелкнул каблуками. Потом он повторил это еще дважды. Ему показалось, что на третий раз это у него отлично получилось.

– Ну как? – спросил он.

Оценивая щелканье, Аврора склонила голову сначала на одну сторону, потом – на другую.

– Тебе как-то недостает прежнего высокомерия, – заявила она и вдруг, разведя руки, запела. Заливалась она довольно громко. Это была ария из какой-то оперы. Генерал не знал, из какой точно, но то, что она вот так сидит и заливается, ужасно разозлило его. Он всегда раздражался, когда Аврора пела, так как это означало, что она абсолютно счастлива, а, следовательно, совершенно не думает о нем. Нет эффективных способов управления женщиной, которая может сидеть прямо перед тобой и петь. При виде Авроры, которая весело чирикала что-то по-итальянски, он вспомнил, как благодарил судьбу за то, что у его жены не было музыкального слуха. К сожалению, при этом она и говорила очень невнятно, так что Генералу всегда приходилось раза по три переспрашивать, что она сказала. Сейчас, задним числом, эта особенность показалась ему очаровательной.

– Жаль, Гектор, что тебе не хватает музыкальности, – сказала Аврора, закончив арию. – Как было бы чудесно, если бы мы могли петь дуэты. Мне кажется, ты не захочешь брать уроки пения, правда?

– Уроки пения? – переспросил Генерал. Он строго посмотрел на свои часы. Мысль об уроках пения вывела его из себя.

– Бога ради, Аврора, – воскликнул он. – Я думал, мы собираемся на пляж. Я буду выглядеть последним дураком, если стану в моем-то возрасте брать уроки пения.

Аврора подошла к лестнице, но подниматься не стала. Она остановилась на нижней ступеньке: вид у нее был довольный и немного задумчивый. Генерал боялся, что она собирается снова запеть, – этого же опасалась и Рози, поспешившая выйти. От Генерала не ускользнуло, что Аврора выглядела изумительно. Волосы ее искрились. Она соединяла в себе все, что ему хотелось видеть в женщине, и в порыве восхищения, а, может быть, даже и любви, он подошел к ней сзади и обнял ее.

– Никак не думала, что ты будешь таким грубияном и откажешь мне в первой моей просьбе. Единственное, чего я хочу, это петь с кем-нибудь дуэтом.

– Ну, хорошо, может быть, я и буду петь, – согласился Генерал. Осмелев, он попытался ее поцеловать, но она поднялась на несколько ступенек.

– На твоем месте я бы пошла завести эту ненадежную машину. Я буду готова через пять минут и хочу отправиться немедленно.

Аврора побежала наверх, а Генерал повернулся к двери, но Рози преградила ему путь. В ее взгляде читалась угроза.

– Передайте Эф. Ви., чтобы остерегался укусов медуз. Мы с ним собрались сегодня вечером подрыгать ногами.

– Подрыгать ногами? Для чего? Вы здесь обе сумасшедшие. Зачем вам с Эф. Ви. это делать?

– Танцевать, – пояснила Рози. – Мы идем на танцы.

– А в этом смысле подрыгать ногами? А что Эф. Ви. умеет танцевать? – Открыв дверь, он помахал Эф. Ви., чтобы тот начинал заводить машину.

– Наверное умеет, раз меня приглашал, – сказала Рози. – Лучше пойдите, скажите Эф. Ви., чтобы он не нажимал на подсос. А то вашему «паккарду» в неделю не просохнуть.

– Эф. Ви., оставь подсос, – прорычал Генерал, выглядывая за дверь.

Эф. Ви. смотрел прямо перед собой, притворяясь, что не слышит команды. Он чувствовал, что мотор вот-вот заведется и не хотел останавливаться в самый ответственный момент.

– Нет, вы посмотрите, какой упрямый, – возмутилась Рози. – Я же вижу, что делает по-своему, раз так глядит прямо перед собой. У Эф. Ви. в голове одностороннее движение.

– Эф. Ви., оставь подсос, – вновь заорал Генерал.

– Если вы доедете до пляжа, а машина сдохнет, когда у Авроры появится свежий загар, вам захочется лучше вновь оказаться на войне, – мрачно предсказала Рози.

Генерал думал о том же.

– Может быть, мне лучше купить новую машину.

– Ага, – кивнула Рози. – Плохо, что вы не успеете за ней сбегать, пока Аврора одевается. Вам бы это много нервов сэкономило. Одному Богу известно, чем это все кончится, – сурово добавила она, поворачиваясь, чтобы идти на кухню, – конечно, есть вещи, которые вовсе не кончаются, но если этому все-таки придет конец, еще неясно, где я тогда буду.

– Черт возьми, ты права, это трудно сказать, – согласился Генерал.

 

ГЛАВА XIII

1

Ройс Данлап валялся на кровати, стараясь удержать на животе банку холодного пива. Зазвонил телефон. Ройс протянул руку и снял трубку, не сдвинув банку. Живот у него был большой, и сохранять равновесие жестянки было несложно, но, поскольку она была поставлена точно на пупок, чтобы не уронить ее во время разговора, требовались некоторые навыки.

С тех пор, как Ройс оставил Рози и более или менее строил жизнь со своей подружкой Ширли Сойер, он приобрел много новых привычек. Во-первых, он научился заниматься сексом лежа на спине, чего никогда не пробовал за все годы своих консервативных супружеских отношений с Рози. Прежде никто не пытался учить его чему-нибудь подобному, и вначале учеником он был весьма робким, но вскоре Ширли удалось его переломить. В процессе его продвижения к перелому, Ширли заговорила с ним о предмете, который называла «фантазией», это понятие она почерпнула в колледже города Винкельбурга, штат Аризона, в котором она проучилась целый год. Фантазия, как объяснила Ширли, это когда думаешь о том, что на самом деле не можешь сделать: и ее любимая фантазия – вообразить, как она занимается сексом с фонтаном. В особенности Ширли привлекал новый хьюстонский фонтан Меком, освещенный оранжевыми огнями, и она утверждала, что не может придумать ничего лучше себя, сидящей на мощной оранжевой струе прямо напротив отеля «Ворвик».

Это было, конечно, невозможно, и ей приходилось обходиться заменой, что выражалось в том, что она каждую ночь или через ночь устраивалась у Ройса на, как она смело выражалась, «старом пне». От Ройса требовалось только, чтобы он лежал спокойно, в то время, как Ширли резвилась, заставляя его имитировать звук струи, на которой, как ей представлялось, она сидела. Правда Ройс опасался, что однажды Ширли потеряет равновесие и упадет назад, отчего его «старый пень», несомненно, пострадает, но пока такого не случилось, а Ройс был не из тех, кто заглядывает далеко в будущее.

Его собственная любимая фантазия была скромнее и сводилась к тому, чтобы у него на пупке держалась банка с пивом. Ройс любил воображать, что в донышке банки есть маленькая дырочка, а в его пупке секретное отверстие, и когда он ставит жестянку себе на живот, приятный поток охлажденного пива устремляется прямо вниз безо всяких усилий с его стороны. Таким образом две самых приятных вещи в жизни: секс и пиво могли быть доступны, и ему для этого даже не нужно было пошевелить пальцем.

Ширли, судя по всему, так нравилось сидеть на его «старом пне», что она стала содержать Ройса, чтобы он всегда был у нее под рукой. Поэтому у него появилась масса свободного времени. Остротой памяти он никогда не отличался, и ему хватило трех недель, чтобы почти совсем забыть и Рози и своих семерых детей. Правда, иногда он начинал скучать по своему малышу Бустеру, но не слишком сильно, так как приходила Ширли, ставила ему на пупок холодную банку с пивом, и воспоминания отступали. Ширли жила в трехкомнатном доме в Харрисбурге, по соседству со складом старых автомобильных шин, и большую часть дня Ройс с удовольствием созерцал гору из двадцати тысяч отработавших свое шин. Для моциона он мог пройти два квартала в магазинчик «севен илевен», чтобы прикупить пива, а если испытывал особый прилив энергии, то проходил еще один квартал, чтобы провести послеобеденные часы за картами в баре «Усталый лентяй», который был основным местом гнездования его старинного дружка Мича Макдональда.

Мич был оставшимся не у дел рабочим, лишившимся руки в какой-то очень давней аварии на нефтяных промыслах. Собственно говоря, он и познакомил Ройса с Ширли. Она была подружкой Мича много лет, но потом они разошлись (как Ширли рассказала Ройсу); это произошло из-за того, что стал отказывать «старый пень» Мича, выпадая из Ширли в самый неподходящий момент. Тем не менее, они решили остаться друзьями, и когда их отношения заглохли, Мич передал свою подружку с рук на руки другу Ройсу. Сам он в душе считал Ройса слишком неотесанным для Ширли, и расстроился, когда у них закрутилась любовь. Но поскольку это было делом его рук, он помалкивал, держа свои переживания при себе, и рассказал о них только Хаббарду Младшему, маленькому и суетливому хозяину «Усталого лентяя». В разговорах с ним Мич часто отмечал, что Ройс с Ширли долго вместе не протянут, и Хаббард Младший, очень опрятный мужчина, которому не посчастливилось иметь бар всего в двух кварталах от склада автомобильных шин, неизменно ему поддакивал, как он это всегда делал, что бы ему ни рассказывали.

Но с виду Ройс и Мич оставались корешами, и Ройс не сильно удивился, что приятель позвонил ему по телефону.

– Что с тобой, старина? – спросил Мич, когда Ройс снял трубку.

– Отдыхаю, у меня тут пиво.

– Когда услышишь, что я тебе скажу, одним пивом не обойдешься, – пообещал Мич. – Я тут в Джей-Бар Корал.

– Ну и чего? – поинтересовался Ройс, довольно равнодушно.

– Он тут на Ист-Текс Хоудаун, – продолжал Мич. – У них тут танцы по пятницам, для леди без сопровождения – бесплатно. Тут такие милашки ходят, с ума сойдешь.

– Ну и чего? – повторил Ройс.

– Угадай, кто сюда пришел.

– Джон Кеннеди, – в шутку предположил Ройс. – Или, может, Мерилин Монро?

– Не-а. Попробуй еще раз!!

Ройс раскинул мозгами. Он не мог вычислить никого из общих знакомых, кто мог бы оказаться в Ист-Текс Хоудаун. По правде говоря, он вообще сейчас не мог припомнить каких-либо их общих знакомых.

– Я так устал, что не могу угадывать.

– Ладно, я тебе подскажу, – не сдавался Мич. – Ее имя начинается на букву «р».

Мич думал, что этот роковой инициал взорвет сознание Ройса как бомба, но он опять просчитался.

– Не знаю никого, чтобы имя начиналось с этой буквы, – сказал Ройс. – Разве что у меня, но я еще сегодня и с постели не поднимался.

– Рози, дурень ты этакий, – повысил голос Мич, рассерженный тупостью приятеля. – Рози, Рози, Рози.

– Какая Рози, – машинально переспросил Ройс, так как мысль о жене давно не приходила ему в голову.

– Рози Данлап! – заорал Мич. – Твоя жена Рози, ты о ней слышал?

– Ах, Рози. Слушай, спроси у нее, как там поживает маленький Бустер, ладно?

Но тут бомба все-таки, наконец, разорвалась. – Ройс резко сел, пролив на пупок пиво. Он не заметил, даже когда ледяная жидкость стала подтекать под него. Потом, поскольку живот скрыл от него пивную банку, он подумал, что под действием внезапного шока обмочился.

– Рози? – воскликнул он. – Ты хочешь сказать Рози?

– Рози, – спокойно повторил Мич, смакуя момент.

– Пойди и скажи ей, чтоб шла домой, – сказал Ройс. – Что она там делает на танцах среди всяких шлюх?

– Ей туда нельзя ходить одной, – добавил он.

– А она не одна, – сообщил Мич. Наступил другой упоительный момент.

Ройс опустил палец в лужу, на которой сидел, а потом обнюхал его. Он пах скорее пивом, чем мочой, так что хоть это беспокойство было напрасным. В его памяти стали возникать туманные образы его прошлой супружеской жизни, но они были очень неопределенными, а когда Мич сбросил вторую бомбу, у Ройса совсем отшибло память.

– Что? – закричал он.

Перейдя на ровный, сугубо информативный тон, Мич сообщил, что Рози прибыла в бар с двумя мужиками маленького роста, один из них – усатый, а другой – на белом «линкольне», известный бизнесмен-нефтяник.

Наступило молчание: для переваривания новых данных Ройсу потребовалась пауза.

– Сволочь, – резюмировал Ройс, почесывая в голове.

– Да, вот так-то. Не зря люди говорят: «кот ушел – мышам раздолье».

– Что она себе думает, оставляет детей, а сама шляется с мужиками. – Ройс почувствовал негодование.

– Она замужняя баба, – добавил он для большей убедительности.

– Сегодня она на замужнюю не похожа. Они с этим усатым тут так вытанцовывают.

– Ничего мне больше не говори. Ты мне только мешаешь думать, – сказал Ройс. Он старался охватить мысленным взором основополагающий факт: Рози – его жена, и она его предает.

– Ты придешь? – спросил Мич.

В волнении Ройс повесил трубку, не успев ответить. – Да, ты прав, я сейчас приеду, – сказал он в пространство. Но сделать это было не так просто. Один ботинок у него потерялся. Ширли держала маленькую дворняжку по имени Барстоу, названную в честь ее родного города, и пес всегда растаскивал его башмаки по углам, чтобы грызть у них шнурки. Один ботинок Ройс нашел на кухне, а другой совсем куда-то пропал. Но разыскивая его, Ройс обнаружил бутылку виски, о существовании которой он знал, но забыл, и большую часть содержимого он, занимаясь поисками, выпил. Ботинок никак не находился, а мысль о неверности жены повергала Ройса во все большую ярость. Он перевернул кровать вверх ножками, надеясь, что, может быть, ботинок там. Потом он перевернул и кушетку. Потом он пошел искать Барстоу, чтобы кишки из него выпустить, но пес исчез так же бесследно, как и ботинок.

Минута уходила за минутой, в Ройсе зрели отчаяние и вместе с ним гнев. В конце концов он решил, что то, что он задумал, можно совершить и в одном ботинке. Выскочив на улицу, он залез в свой грузовичок, у которого, к несчастью, из-за месячного пребывания в бездействии сдох аккумулятор. Ройсу хотелось перевернуть его, как кровать и кушетку, но на этот раз здравый смысл в нем возобладал. После пары тщетных попыток остановить проезжающие мимо машины, он припустился рысью в бар «Усатый лентяй». Публика от души повеселилась, когда Ройс вбежал туда в одном ботинке, но он едва ли услышал встретивший его взрыв хохота.

– Башмак украла ее чертова дворняга, – сообщил он в пространство. – Катастрофа, аккумулятор сел. Нужно, чтобы кто-нибудь дал прикурить.

В баре ничто так не привлекает людей на твою сторону, как сообщение о катастрофе, и один «мерку-рий-58» мгновенно помог Ройсу завестись, причем проблема с ботинком тут же забылась. Пять-шесть экспертов с соседнего склада шин окружили грузовик Ройса, лениво пиная ногами его колеса, пока машину заводили. При этом они пытались, не очень деликатно, выяснить суть катастрофы. После того, что они оставили свою выпивку, чтобы принять участие в спасательной операции, и не просто так, а питая надежды – в условиях Харрисбурга всегда определенные – на предстоящие стрельбу, женский визг и поток крови, вид подержанного грузовичка для доставки картофельных чипсов разочаровал их, о чем они и сообщили Ройсу.

– Твою мать, Ройс, – сказал один из них, – у твоей старухи даже пожара нет.

Ройс не желал публично признать унизительную для себя правду, состоявшую в том, что его жена завела шашни с другими мужиками. Положив конец всем расспросам, он хлопнул крышкой капота и отъехал. Но не успел он проехать и квартала, как капот пришлось открывать снова, так как впопыхах он не уложил провода и прихлопнул их крышкой. Те, кто помогал ему, следили теперь за ним не без злости.

– Вот сукин сын, ему даже не хватает ума надеть оба ботинка, – прокомментировал один из них. Они надеялись, что он, может быть, хоть разобьет свою машину, пока не скрылся из виду, но и этого не произошло, и им ничего не оставалось, как вернуться в бар, не заполучив даже истории, чтобы там рассказать.

– Проклятый ублюдок, – сказал другой выпивоха. – В следующий раз не стану ему помогать, даже если черепаха прихватит его за одно место.

2

Тем временем вечер в Джей-Корал Бар был в полном разгаре. Группа, которая называла себя «Тайлер Трубадур», молотила попурри из популярных мелодий, а посетители разбились на три равные группы: те, кто пришел выпить, те, кто пришел потанцевать, и те, кто надеялся справиться понемногу и с тем, и с другим. Волосы мужчин, которые побеспокоились снять свои широкополые шляпы стетсон, лоснились бриолином и виталисом, а головы большинства женщин украшал начес, словно сам Господь Бог делал им прически, склонившись над ними с неба с расческой в одной всемогущей руке и пылесосом в другой.

Все были счастливы и почти все – пьяны. Одно из немногих исключений составлял Вернон, который не принадлежал ни к одной группе, он сидел за столом, неловко улыбаясь. Он не ставил себе задачи оставаться трезвым, равно как и несчастным. Оба эти состояния оказались для него неотъемлемыми, что было не так уж и плохо, так как никто не жаждал их приобрести для себя.

Уж во всяком случае, не Рози. Она сразу же пустилась танцевать, так как это казалось ей самым легким способом выбросить из головы тот факт, что у нее свидание с Эф. Ви. д'Арк. Ей было вполне ясно, что она именно на свидании, поскольку в последний момент она разрешила ему заплатить за ее входной билет: ее воображение не желало вести ее далее. Она как-то забыла, зачем ей надо было тащить сюда бедного Вернона, но была рада, что захватила его с собой, на случай, если с Эф. Ви. возникнут проблемы.

Однако Эф. Ви. демонстрировал образцовое поведение. Он не менее охотно ударился в танцы, так как это казалось ему самым легким способом выбросить из головы тот факт, что ему нечего сказать Рози. Многие годы у них было две темы для разговоров: Боссьер-сити, штат Луизиана, и двигатель «паккарда», и оба сознавали, что ни одна из них не подходит для обсуждения на первом свидании.

Кроме того, перед обоими маячила тень Ройса Данлапа. Несмотря на то, что о нем уже несколько дней не было вестей, он мог даже уехать в Канаду, а то и в саму Калифорнию, и Рози и Эф. Ви. почему-то были убеждены, что он как-нибудь узнает про их сговор и заявится на танцы. Они также считали, что будучи вместе, уже виноваты, вероятно, в глазах Господа, и уж точно – Ройса, чуть ли не в прелюбодеянии, хотя пока даже не обменялись рукопожатием. Оба успели вспотеть, не сделав еще и шага, – от робости и чувства вины, и танец показался им огромным облегчением. Вначале Эф. Ви. танцевал со свойственной его землякам серьезностью, – двигалось только то, что располагалось ниже бедер, – не шевеля другими частями тела, что показалось Рози несколько глупым. Она привыкла раскачиваться, крутиться и обниматься во время танца и надеялась, что он хоть иногда будет поворачивать голову. Поэтому она ткнула его в ребро, чтобы дать понять, что от него ожидается.

– Эй, слышь, Эф. Ви., расслабься, мы с тобой не в лодке, а то плохо тебе придется, когда они заиграют джаз, если ты не будешь двигаться поживее.

К счастью, небольшая тренировка вкупе с шестью банками пива и тем фактом, что Ройс не появляется, подействовали на Эф. Ви. необычайно благотворно, вселив в него уверенность, и Рози больше не имела причин для жалоб. Эф. Ви. приглашал ее на каждый танец, и их пару разбивали только дважды, оба раза один и тот же пьяный, который, кажется, никак не мог смириться с тем, что Рози такая маленькая.

– Какая вы крошечная, мэм, – повторил он несколько раз.

– Да. Осторожнее, а то упадете на меня. Тогда от меня останется только маленькое пятнышко на полу, – отвечала Рози, настроенная на благодушный лад от радостного сознания, что она может найти себе место в этом мире, танцевать с разными мужчинами и при этом гром и молния, кажется, не собираются ее поражать.

От радости, а также оттого, что температура в Джей-Корал Бар была, как в духовке для выпечки хлеба, Рози стала быстро пить пиво в каждом перерыве. Эф. Ви. тоже пил быстро, а Вернон – с той же скоростью, что и они. На столе собралась лужа из того, что натекло с бутылок и банок, и пока они танцевали, Вернон развлекал себя тем, что промокал ее при помощи салфеток.

– Эф. Ви., нам надо было сюда приходить сто лет назад, – заявила Рози во время одного перерыва. Она проникалась все большей благосклонностью к Эф. Ви. Промямлив сегодня утром свое «хочешь пойти», он положил начало ее раскрепощению.

– Надо, надо, – согласился Эф. Ви. – Пойдем на следующей неделе?

– Ах, ну хорошо, – ответила Рози, обмахиваясь салфеткой. Этому «Ах, ну хорошо», используемому как тактический прием, позволяющий отложить окончательное решение, Рози научилась у Авроры, которая часто к нему прибегала.

– У них тут танцульки каждую неделю, – продолжал Эф. Ви. Он сделал паузу. – Прямо каждую, как часы, – добавил он на случай, если Рози все-таки сомневалась.

– Как мило, – неопределенно заметила Рози, оглядывая зал, чтобы как можно больше оттянуть ответ. Она почувствовала, что со стороны Эф. Ви. так подгонять ее – невежливо, и боялась связать себя обещанием на неделю вперед.

– И оркестр всегда один и тот же, – настаивал Эф. Ви.

– Вернон, вы должны тоже попробовать потанцевать, – сказала Рози, надеясь переключить разговор на другую тему.

– Моя семья принадлежала к Церкви Христа, – объяснил Вернон. – Мы там не очень любим танцевать.

Рози увидела, что от Вернона помощи ждать не приходится. Он просто вежливо ожидал, когда кончится вечер. В это время черные глаза Cajun горели: он жаждал понять, будет ли у него свидание на следующей неделе.

– Ну, если Бустера никто не похитит, или небо не упадет в Залив… – сказала Рози, оставив предложение незавершенным.

Этого Эф. Ви. было достаточно. Он всегда радовался, если не получал полного отказа. Откинувшись на спинку, он потягивал пиво, а Вернон, сидя напротив, грыз крекеры.

Вернону казалось, что он все еще едет задним ходом. Старый Швеппес, бейсбольный фанат, сказал бы, что жизнь послала ему поворот, которым оказалась Аврора, но Вернону представлялось, что он ехал по шоссе, которое разделилось надвое. Он свернул не туда и не имеет времени развернуться. Моментальное впечатление заставило его свернуть с привычного прямого жизненного пути, возможно, навсегда, но он не слишком удивился, что боковая дорога так быстро завела его в пески. Он не собирался выезжать на основную магистраль, и в его глазах пот и разноголосица Джей-Бара были частью этих песков. Вернон смотрел в пространство, рассеянно жевал крекеры и ни о чем конкретно не думал.

Ни один из них не знал, что на дальних подступах к Джей-Бару показался грузовичок доставки голубого цвета. Ройс Данлап приближался, готовый к отмщению.

Но он не припарковал грузовик. По пути его осенило, что несколько порций пива вызвали бы у него в голове просветление, и поэтому, притормозив около круглосуточной булочной, он купил пару коробок пива «Перл», по шесть бутылок в каждой. Он очень разозлился, когда в магазине все засмеялись, увидев, что он в одном ботинке. Ройсу стало казаться, что он, должно быть, первый человек в истории, у которого подружкина собака утащила ботинок.

Кассир в булочной, всего-навсего прыщавый юнец, счел себя обязанным отпустить в его адрес шуточку:

– Что случилось? Ты забыл снять один ботинок, или наоборот, забыл надеть?

Взяв коробки, Ройс, подгоняемый грубоватыми шутками и улюлюканьем нескольких зевак, похромал к своему грузовику. Инцидент заставил его призадуматься. Он производил на людей впечатление какого-то придурка, расхаживающего в одном ботинке, потому что ему так нравится. Если он в одном ботинке явится в большой дансинг в Ист-Текс Хоудаун, то, наверное, тоже вызовет смех, отчего его позиции сразу будут подорваны. Насколько он понимал, покажись он на улицах в одном ботинке, Рози сможет упечь его в сумасшедший дом.

Проблема была не из легких, и Ройс сидел в своем грузовике на дальнем конце стоянки у Джей-Бара, и старался как можно скорее допить свое пиво. Ему пришло в голову, что если у него хватит терпения подождать, то наверняка из бара скоро вывалится какой-нибудь пьяный, который упадет замертво прямо на улице, и тогда снять с него ботинки не составит особого труда. Правда, в этом случае был определенный риск, что прежде, чем он найдет отключившегося выпивоху, Рози со своими кавалерами успеет уйти. В свете серьезности создавшейся ситуации проблема отсутствующего ботинка разозлила его до невозможности, и Ройс решил удавить Барстоу сразу же, как придет домой, и наплевать ему на Ширли. Пиво из второй коробки он выпил быстрее, чем из первой. Алкоголь способствовал поддержанию боевого духа. Джей-Корал Бар был всего лишь дешевым сборным танцевальным залом, и через открытые двери оттуда до Ройса отчетливо доносилась музыка. Мысль о том, что его жена, с которой он прожил двадцать семь лет, танцует с этим луизианским отродьем, настроила его на решительный бой ногами, не на жизнь, а на смерть; к счастью, на толчковой ноге у него был один носок.

Наконец, когда он допивал двенадцатую бутылку пива, решение проблемы вдруг явилось к нему со всей очевидностью. Ройс подумал, что может подождать в грузовике, когда Рози и Эф. Ви. выйдут на улицу, а потом задавить их. Заглушив мотор, он приготовился залечь в ожидании, и как раз в этот момент в дверях показались двое мужчин и женщина, с виду все очень счастливые. Они вышли из бара, обнявшись и во все горло распевая известную всем окрестным пьяницам песню про речного рака, но, преодолев отрезок пути длиной в один дом, компания распалась. Один мужчина был крупный, а другой тщедушный, и Ройс заметил первое проявление нарастающей враждебности, когда здоровый схватил маленького за ремень и с силой швырнул его об стенку Джей-Бара.

– Заткни свой поганый рот, когда рядом моя невеста, ты, маленькая сволочь, – прокричал высокий приблизительно в тот момент, когда маленький стукнулся об стену увеселительного заведения. Ройс даже не мог сказать, расслышал ли маленький, что от него требуется. Вместо ответа он стал бормотать неразборчивые слова, корчась от боли на бетонном тротуаре.

Женщина ненадолго остановилась, чтобы посмотреть на своего извивающегося спутника.

– Даррел, это вовсе ни к чему, – сказала она. – Мне и раньше приходилось слышать слово «сиська», у меня их две, пусть не самые большие в мире.

Ее здоровый спутник, по-видимому, считал, что это замечание не требует ответа, потому что он без лишних слов схватил ее за руку выше локтя и запихнул в стоявший поблизости голубой «понтиак». Они сидели там вдвоем, наблюдая корчи маленького: после чего, несколько неожиданно для Ройса, здоровый завел свою машину и уехал, не побеспокоившись о том, чтобы переехать маленького. Маленький наконец кое-как поднялся и встал на одну ногу, вторая его, по-видимому, не слушалась, судя по тому, что он проскакал на одной ножке как раз мимо грузовика Ройса и скрылся в темноте автостоянки.

Ройс едва удостоил его взглядом. Его вдохновила открывшаяся перед ним возможность, когда маленького стукнули об стену, Ройсу показалось, что стена затрещала. Он отчетливо слышал этот треск. Должно быть, здание было хлюпким, построенным из фанеры и картона. Не было смысла ждать полночи, когда Рози и Эф. Ви. соизволят показаться на улице. Если постройка затрещала от давления, оказанного маленьким сквернословом, то где уж ей выдержать напор шестилетнего грузовика для доставки чипсов в отличном состоянии. Он мог прорваться прямо через стену и переехать Рози с Эф. Ви. прямо во время танца.

Без дальнейших раздумий Ройс перешел к делу. Он проехал параллельно задней стенке, высунулся и стукнул по ней пару раз кулаком. Ему показалось, что стена действительно фанерная, а это-то как раз и было ему нужно. Выбрав в качестве места для проникновения центральный участок задней стенки, он сдал назад, чтобы у него было ярдов двадцать для разгона, выжал полный газ и с налитыми кровью глазами двинулся на таран стены.

Джей-Бар Корал был большим залом и вначале только те посетители, которые пили или танцевали в южном крыле, заметили, что грузовик для доставки картофельных чипсов пробивает себе путь на танцы. От первого удара в стене образовалась брешь, в которую пролез бы нос грузовика, но весь он через нее не проехал бы, и Ройсу пришлось снова сдать назад, чтобы пойти на штурм во второй раз. За столиком, находившемся всего в нескольких ярдах от возникшей пробоины, сидела молодая пара из Конроу, отмечавшая первую годовщину своей свадьбы; заметив грузовик, как молодожены, так и их гости слегка удивились, но обнаружили совершенно зрелый подход к происходящему.

– Посмотрите, – сказал муж. – Какой-то убогий сукин сын не вписался в поворот и пробил стенку.

– Надеюсь, он не черномазый, – сказала молодая жена. – Мне бы никак не хотелось видеть черномазого в день нашей годовщины, а тебе, Гусенок? – Гусенком она называла своего супруга. Он не любил, когда это прозвище употреблялось на людях, но при виде грузовика жена на минуту забылась. Ее первое имя было Бет-Моррис, и все ее так и называли, включая лучшего друга мужа, Большого Тони, сидевшего за столом справа от нее, и участвовавшего в праздновании. Как только она произнесла запретное прозвище, Большой Тони по-дружески ее обнял и зашептал ей на ушко о глупых гусаках, недостойных своих гусынечек. – Черт, твой муженек уже так нажрался, что на ноги не встанет. Давай-ка сбежим от него, заберемся в машину и устроим себе маленькую гусиную фермочку.

Не успела Бет-Моррис ему ответить, как Ройс предпринял вторую попытку въехать в Джей-Бар Корал. Рассердившись, что первый штурм не удался, он взял разгон для второго с середины стоянки. Подняв глаза, Бет-Моррис увидела только, что голубой грузовик несется прямо на их стол. Она закричала, как бэнши, испортила настроение всем гостям. У Большого Тони мгновенно выветрились все мысли о гусиной фермочке. Он успел выплеснуть остатки пива на ветровое стекло грузовика Ройса, прежде чем передний бампер ударил по его стулу и свалил его под стол.

Наступило короткое замешательство. Люди в южном крыле танцевального зала устремили взгляды на Ройса и его грузовик, не желая верить своим глазам. Ройс включил дворники, чтобы стереть пиво, недопитое Большим Тони, в это время поднялся крик и посетители стали отодвигаться со своими стульями. Ройс знал, что времени терять нельзя. Рози с Эф. Ви. могли в суматохе сбежать от него. Он нажал на сцепление и вырулил на танцевальную площадку, поднимая столики, как спички.

Из тех, кого искал Ройс, Эф. Ви. заметил его первым. Они с Рози танцевали рядом с оркестром. Оба слышали первые крики, но в больших дансингах потасовки – не редкость, и они остановились не сразу. Если бы раздались выстрелы, они бы сразу прекратили танец, но крики были лишь сигналом начала рукопашной, и не стоили того, чтобы ради них прерываться.

Поэтому Эф. Ви. ощутил сильнейшее потрясение, когда, сделав, как ему показалось, чрезвычайно удачное па, он поднял глаза и увидел, что грузовик для доставки чипсов Ройса Данлапа едет прямо на площадку для оркестра. Если бы от потрясения кровь в жилах действительно застывала, система кровообращения Эф. Ви. моментально бы замерзла. Но в реальности он сохранил самообладание, если не считать несколько непроизвольных подергиваний.

– Не поднимай голову, – предупредил он Рози. – Ройс – здесь. Не поднимай голову.

Рози сразу же почувствовала слабость. Хотя это не было неожиданностью, единственное, что ее удивило, так это звук автомобиля. Но это ей, наверняка, померещилось, а интонации Эф. Ви. убедили ее, что ее жизнь зависит от того, будет ли она поднимать голову, и она опустила ее пониже. Она поняла, что Ройс проталкивается между танцующими, вероятно, с пистолетом в руке, и, за неимением ничего другого, кроме растерянности, она положилась на Эф. Ви. Может быть, ему удастся вырулить в танце к дверям, и тогда они смогут спастись бегством.

Но Эф. Ви. прекратил танцевать и застыл как вкопанный, а рев мотора усилился: затем собравшиеся стали кричать очень громко, так что вопли вряд ли были связаны с результатами кулачного боя, и музыканты вдруг сбились с такта.

– Ой, Боже мой, – воскликнул вокалист, и Рози, подняв глаза, сразу же увидела мужа за рулем так хорошо знакомого голубого грузовичка.

На мгновение Рози почувствовала огромное счастье. Ройс был рядом, он сидел в своем грузовичке, как всегда держась за руль двумя руками. Должно быть, все происшедшее было лишь сном. Скорее всего она была не на танцах, а дома, в своей кровати: вот-вот сон кончится, и она снова вернется к жизни, которой жила всегда.

С радостным облегчением она стала ждать, когда проснется. Затем, вместо ее пробуждения, последовал наезд грузовика на сцену для оркестра, и музыканты рассыпались по сторонам. На ударника упали все его барабаны, а вокалист свалился в толпу. Хуже всего было то, что Ройс, отъехав назад, снова двинулся на оркестр. Ударник, которому только что удалось подняться, снова упал, а его барабаны раскатились по сторонам. Второй удар что-то нарушил в системе электропитания. Разлился ослепительно яркий свет, а электрогитара, лежавшая в стороне, вдруг ужасающе взвизгнула, напугав всех собравшихся так, что женщины тоже завизжали. Все музыканты пустились в бегство, за исключением альтиста, высокого молодца из Порт Артура, предпочитавшего смерть бесчестию. Перескочив через упавшего ударника, он храбро бросился на грузовик со своим альтом.

– Ах ты сучий ублюдок! – завопил альтист, размахивая альтом над головой.

Выходка альтиста несколько смутила Ройса, но он вовсе не собирался останавливаться, попятившись на несколько футов, он предпринял третий наезд на сцену для оркестра. Рыцарь из Порт Артура, сделав геройский выпад, опрокинулся на ударные. Но он считал поединок незаконченным и, поднявшись с колен, метнул в Ройса тарелки, отчего на ветровом стекле появилась трещина.

– Охрана, охрана, черт возьми, где охрана? – закричал вокалист, оказавшись в толпе.

Этого не знал никто, меньше всех владельцы Джей-Бара Корал, Бобби и Джон Дейв, выбежавшие из своего кабинета, чтобы увидеть как разрушается их заведение. Оба были опытные бизнесмены средних лет, привыкшие к разному хулиганству, но то, с чем они столкнулись на этот раз, было неожиданностью и для них.

– Как он здесь оказался, Джон Дейв? – удивленно спросил Бобби. – Мы же сроду не заказывали чипсов.

Джон Дейв не успел ответить, так как Ройс снова тронулся в путь. Он был очень доволен победой над оркестром и развернул грузовик на толпу. Он двинулся по периметру танцевального зала, сигналя изо всех сил, чтобы распугать группки посетителей, преграждавшие ему путь. Это подействовало: посетители бросились врассыпную, перепрыгивая через опрокинутые стулья не хуже кузнечиков; чтобы заблокировать выход, Ройс стал использовать свой грузовичок как бульдозер, он подгреб столы и стулья к двери, а потом поднажал, раздробив их так, что они превратились в груду гвоздей и щепок.

Вернон, всегда сохранявший самообладание в чрезвычайных обстоятельствах, кинулся к Рози, как только понял, что происходит, и они вдвоем сосредоточили усилия на Эф. Ви., стараясь удержать его от паники, чтобы он не рассекретил их местонахождение. Маленький рост составлял определенное преимущество всей компании, хотя Эф. Ви. не разделял такого мнения.

– Все пропало, все пропало, – повторял он.

– Вот невезение, – скорбно добавил он.

– Это не невезение, а справедливость, – мрачно изрекла Рози. – Она была не особенно спокойна, но от паники – далека. Рози не напрасно прожила с Ройсом двадцать семь лет и умела позаботиться о себе, когда он приходил в бешенство.

Вернон наблюдал, как голубой грузовичок петляет по залу, круша немногие стулья и столики, которым пока удалось выжить. Втроем они нашли убежище за спиной громадного мужчины, который приглашал Рози танцевать: к счастью, с ним была его не менее огромная жена. Эта пара, казалось, наслаждалась зрелищем от всей души.

– Какой симпатичный голубенький грузовичок, – сказала крупная женщина. – Купить бы и нам такой, чтобы возить наших детишек.

В этот момент симпатичный голубенький грузовичок повернул в их сторону.

– Вот что, бегите-ка вы вдвоем в женский туалет, – скомандовал Вернон. – Бегите, бегите.

Рози и Эф. Ви. кинулись туда, и в этот момент Ройс их заметил. Он притормозил, чтобы развернуться как раз так, чтобы их переехать, а когда скорость упала, из толпы выскочило шестеро пьяных, которые схватились за задний бампер. Громадный мужчина решил принять участие в забаве, и оттолкнул Вернона, который вышел из укрытия, рассчитывая забраться в машину. Ройс дал задний ход и скинул четырех пьяниц из шести: потом он резко поехал вперед, и последние двое тоже отцепились. Когда грузовик проезжал мимо, огромный мужчина швырнул в него столом, но стол попал лишь по пьяным.

Эф. Ви. оказался перед женским туалетом прежде Рози, и лишь в последний момент вспомнил, что он не женщина. Он остановился, и Рози наткнулась на него. – Ух, а где ж мужской туалет? – спросил Эф. Ви. Оглянувшись, Рози заметила, что толпа расступилась, и Ройс едет прямо на них. Говорить было некогда. Она протолкнула Эф. Ви. через дверь и захлопнула ее за ними за две секунды до того, как грузовик врезался в стену.

Раньше, когда Джей-Бар был еще не баром, а кинотеатром для зрителей, смотревших фильм не выходя из машины, в помещении, где теперь располагались туалеты, находилась аппаратная. Стены у нее были шлакоблочные. Ройс рассчитывал беспрепятственно проложить себе путь в женский сортир, но грузовик остановился как вкопанный. Ройс даже стукнулся головой о свое ветровое стекло.

Но замешательство, охватившее его от неудачи было просто ничто по сравнению с тем, что началось в туалете. Большинство находившихся там женщин понятия не имело о событиях, происходивших в танцевальном зале. Правда, они слышали какие-то крики, но подумали, что на этот раз драка завязалась посерьезнее, чем обычно, и решили, что лучше переждать ее в туалете. Они начесывали волосы, одна или две заново подклеивали фальшивые ресницы, а рыжая толстуха по имени Гретхен, только что расставшаяся с милым после свидания прямо на автостоянке, вытянув одну ногу над унитазом, совершала гигиенические процедуры.

– От каких только бед не приходится оберегаться, – заметила она, и все с ней согласились, и завязался сбивчивый разговор, вертевшийся в основном вокруг нежелательных беременностей. Женщина, сидевшая в одной из кабин, как раз развлекала общество историей о нежелательной тройне, когда без предупреждения в центр образовавшейся компании влетело тщедушное существо мужского пола. Появление Эф. Ви. так их напугало, что никто не заметил, что за ним вбежала маленькая рыжеволосая женщина. Но удар от грузовика об стену вызвал невообразимый переполох. Гретхен вывалилась из своей кабины, а блондинка по имени Дарлин открыла рот, чтобы закричать, и уронила в него, чуть не проглотив, накладные ресницы. Эф. Ви., потеряв равновесие, имел несчастье повалиться на Гретхен.

– Это маньяк, – уберите его, – взвизгнула Гретхен. Предполагая, что ее замышляют изнасиловать, она перевернулась на живот и стала кричать, что есть мочи. Две женщины выпали из туалетных кабин. Они подумали, что подул торнадо, но увидев Эф. Ви., начали громогласно звать полицию. Рози, припав ухом к двери, слышала шуршанье колес грузовика по полу. Оглянувшись, она поняла, что Эф. Ви. всерьез попал в беду. Чтобы не дать Эф. Ви. изнасиловать Гретхен, на него навалилось пять или шесть женщин, а одна особенно крутая на вид брюнетка пыталась задушить его трубкой для спринцовки.

– Эй, хорош, – сказала Рози. – Он никому ничего плохого не делает. Просто забежал сюда спрятаться. Мой муж пытался переехать его грузовиком.

– Он на меня напал, – сказала Гретхен.

– Ты хочешь сказать, что по залу катается грузовик? – спросила молодая брюнетка. – Сроду ничего глупее не слышала.

Она подбежала к двери и выглянула в щелочку.

– Ну, это просто маленький грузовичок. Я-то думала, там большой грузовик, на котором возят скотину. Во всяком случае, он уезжает.

Гретхен не спускала с Эф. Ви. горящих глаз. Новость, что на танцы ворвался грузовик, казалось, ничего для нее не значила.

– Все-таки мне кажется, что он сексуальный маньяк, – сказала она, глядя на Эф. Ви. – Может ты, милая, и купишься на россказни мужчины, который выжидает, когда у тебя ноги раздвинуты, а потом на тебя падает, но меня-то не проведешь.

Эф. Ви. решил, что Ройс – меньшее из двух зол. Он выбежал из туалета, а Рози – за ним. На танцах царил сущий ад. От удара об ветровое стекло у Ройса разболелась голова, и он решил вернуться к изначальному плану, согласно которому предполагалось переехать двух грешников на автостоянке. Для этого было необходимо выехать наружу, а это оказалось непросто. К тому времени патроны Джей-Бара успели просчитать ситуацию, и самые пьяные и воинственные посетители стали кидать в грузовик различные предметы, в частности, пивные бутылки. Разъяренному вокалисту удалось разыскать пару полицейских из службы безопасности, – оба, как выяснилось, вначале инцидента заседали в туалете. Полицейские выбежали на площадку с пистолетами, но обнаружили, что преступник отступает.

Ройс оставил без внимания обрушившийся на него град пивных бутылок и двинулся через зал, время от времени подавая сигналы. Двое полицейских, Бобби и Джон Дейв, и вокалист бросились в погоню. Прервав пребывание в туалете, оба полицейских оказались не в лучшей форме и бежали не слишком быстро, когда выскочивший им наперерез мужчина невысокого роста крикнул «Стоп!», они остановились.

– Не останавливаться, – в ярости гаркнул вокалист.

К Вернону присоединилась Рози.

– Все хорошо, все хорошо, – успокоила она полисменов. – Это мой муж. Просто взбесился от ревности.

– Так я и знал, Билли, – сказал один полицейский. – Очередная семейная сцена. Мы могли бы не срываться с места.

– Господи, Боже милостивый. Ничего себе семейная сцена, – сказал Джон Дейв. – Посмотрите на этот зал. Ураган Каролина не причинял таких бедствий.

– Нет проблем, нет проблем, – быстро вмешался Вернон, доставая портмоне. Он вытянул несколько сотенных купюр. – Этот человек мой служащий, я возмещу вам все расходы, – заверил он.

В этот момент послышался шум от столкновения автомашин. Несмотря на сыпавшиеся на него бутылки, а то и стулья, Ройсу удалось относительно беспрепятственно проехать по залу и пробиться на улицу через пробитую им брешь. Авария произошла уже снаружи.

Тот здоровый мужчина из голубого «понтиака», решив довершить начатое, вернулся к бару, чтобы отыскать обидчика и еще раз ударить его об стену, и медленно проезжал, пытаясь его высмотреть, когда из пробоины показался Ройс на своем грузовичке. Даррела, не ожидавшего, что кто-нибудь может выехать из стены бара, он застал врасплох. От столкновения дверь в грузовичке распахнулась, и Ройс выпал на асфальт автостоянки.

Следующим впечатлением Ройса было то, что он смотрит вверх на множество людей, которые все глядят на него вниз. Удивительно, что в толпе нашлось и одно знакомое лицо, а именно – его жены Рози. От событий этого вечера, в особенности, столкновения с «понтиаком», мысли у Ройса перепутались, и в тот момент он совершенно забыл, с какой целью он вообще приехал в Джей-Бар Корал.

– Ройс, не двигайся, – сказала Рози, – у тебя сломана лодыжка.

– Ух, – сказал Ройс, удивленно глядя на свою ногу. Лодыжка относилась к той ноге, на которой не было ботинка, и увидев свой носок, не особенно чистый, он сильно смутился.

– Я вовсе не хотел выходить в одном ботинке, Рози, – сказал он, стараясь заглянуть жене в глаза. – Это проклятая дворняга Ширли утащила второй.

– Ладно, Ройс, – сказала Рози.

Она поняла, что Ройс забыл про маленькую вольность, которую она себе позволила: он выглядел просто усталым пьяным и одурманенным, как это часто с ним бывало к вечеру по пятницам, и, сидя возле него на корточках в окружении взволнованной толпы, она как бы пробуждалась от дурного сна, поскольку мужчина, лежавший перед ней, был похож не на чужого и враждебного Ройса, каким она его воображала несколько последних недель, а на прежнего, знакомого и привычного.

Ройс был в отчаянии. Ему казалось особо важным дать Рози понять, что он не нарочно огорчил ее. Давным-давно его мать, горячо приверженная к чистоте, убедила его, что если он не будет менять нижнее белье хотя бы дважды в неделю, то когда-нибудь попадет в аварию и неизбежно покроет несмываемым позором всю свою семью. Грязный носок и один ботинок, может быть, были не таким позором, как несвежее белье, но Ройс все равно чувствовал, что давнее пророчество его матери, в конце концов, осуществилось, и ему обязательно надо уверить Рози, что его вина не так уж и велика.

– Везде его искал, – смущенно пробормотал он, надеясь, что жена его поймет.

Рози была растрогана.

– Ладно, ладно, Ройс, перестань беспокоиться из-за этого башмака. Все равно у тебя сломана лодыжка, и ты не сможешь его надеть. Тебя надо отвезти в больницу.

Потом, к великому изумлению Ройса, Рози обняла его.

– Малыш Бустер о тебе спрашивал, милый.

– Ох, Бустер, – сказал Ройс, прежде чем облегчение, смущение, усталость и пиво не сломали его окончательно. Он совершенно растерялся и, уткнувшись головой в привычную, твердую, как шифер, грудь жены, зарыдал.

В этом он не долго был одинок. Многие женщины и некоторые мужчины, собравшиеся вокруг, совершенно забыли, что вышли на стоянку, чтобы разорвать Ройса в клочки. При виде счастливого примирения супругов мстительные побуждения, бившиеся в коллективной груди толпы, угасли. Несколько женщин тоже стали всхлипывать, жалея, что им не с кем так воссоединиться. Даррел, хозяин злосчастного «понтиака» решил простить Ройса, вместо того, чтобы придушить его, и ушел со своей девушкой выяснять, является ли «сиська» хорошим словом. Бобби и Джон Дейв, покачав головами, согласились принять от Вернона десять стодолларовых купюр в качестве компенсации за понесенный ими ущерб. Они понимали, что Ист-Текс Хоудаун опять повезло. Два полицейских вернулись к прерванным занятиям кишечника, Вернон начал безуспешные поиски Эф. Ви., а Мич Макдональд, лучший дружок Ройса, кинулся к телефонной будке, спеша сообщить Ширли, что ее Ройс вернулся к своей женушке. Он дал понять, что не держит обиды в своем сердце, а также довольно прозрачно намекнул, что его очень «старый пень» свербит в ожидании, чтобы Ширли пришла и на него села. Ширли, которая, разговаривая по телефону, ответила:

– Сам на нем сиди, трепло. Если ты не против, я уж найду, чем мне заняться.

Рози опустилась около мужа на колени, с благодарностью воспринимая теплую поддержку толпы. Ни одна женщина наклонялась к ней, чтобы сказать, как она должна быть счастлива примирением с супругом. Ройс плакал у нее на груди, пока не уснул. Вскоре проревела сирена приближавшегося фургона скорой помощи с вращающимся фонарем на крыше, и Ройса с Рози увезли, а потом подъехали две большие аварийные машины и подцепили «понтиак» и грузовик с картофельными чипсами. Часть толпы через пробоину в стене протиснулась обратно в зал, чтобы обсудить происшествие, другие его участники разошлись но домам, а многие остались стоять на том же месте, и еще были счастливы, что хоть раз в жизни стали свидетелями проявления такой страсти и сострадания. Затем, когда все кончилось миром, ветер пригнал с Запада груды губчатых облаков, за которыми скрылась влажная хьюстонская луна: и на стоянку автомобилей, на спокойную умиротворенную толпу заморосил тихий, баюкающий полуночный дождик.

 

ГЛАВА XIV

1

На следующий день рано утром, сойдя вниз, Аврора весело принялась готовить завтрак. Она его не столько готовила, сколько составляла, собираясь из остатков экзотических продуктов сделать новый омлет. Одним глазом она смотрела программу «Тудей», размышляя, как мудро поступила, упразднив несколько поклонников, поскольку теперь отпала необходимость отвечать по утрам на целую серию звонков. Когда телефон не трезвонил, ей удавалось готовить завтрак куда лучше, а она не могла припомнить, чтобы из сказанного ей во время утренних разговоров что-нибудь могло сравниться с вкусной едой.

Когда она пробовала сливовое желе, чтобы проверить, сохранило ли оно свой аромат, гулко хлопнула задняя дверь и в дом вошел Генерал.

– Гектор, моя дверь мало похожа на дверь танка, – мягко заметила Аврора. – Она сделана не из бронированной стали. Как ты себя чувствуешь сегодня утром?

– Ты это еще узнаешь, – пообещал Генерал. Он сразу же налил себе кофе.

– Где газета? – спросила Аврора, выключая «Тудей», чтобы на минутку посмотреть на гостя.

– Черт возьми, наверное во дворе, если ее принесли, – ответил Генерал. – У меня сейчас нет настроения читать газеты.

– Да, я вижу, ты не в духе. Разумеется, ты выбрал для этого чудесное утро, когда я в изумительном настроении и меня можно уговорить на что угодно. Нетрудно предугадать, к чему меня можно было бы склонить, если бы какой-нибудь жизнерадостный мужчина поболтал со мной пять минут.

– Таких нет, – парировал Генерал.

– Ах-ах, какая жалость, – заметила Аврора. – Лучше вернись за газетой.

– Я уже сказал один раз, что не расположен читать газеты, – повторил Генерал, усаживаясь к столу.

– Я это уже слышала один раз и должна сказать, что твое настроение не имеет никакого отношения к моей просьбе. Газета моя, и одна из твоих небольших обязанностей, согласно нашему договору, состоит в том, чтобы ты приносил мне ее по утрам. Я всегда расположена читать газеты, поскольку мне едва ли доступны другие занятия, когда ты поблизости.

– Меня тошнит от твоих сексуальных намеков, – огрызнулся Генерал. – Что такое по-твоему жизнь?

– Она была бы сплошным удовольствием, если бы мужчины не были такими занудами. Я отказываюсь воспринимать твое плохое настроение всерьез, Гектор. Пожалуйста, сходи и принеси мне газету, а я приготовлю тебе восхитительный омлет, а поев, мы начнем день заново.

– Я не пойду за твоей газетой. Если я ее принесу, ты будешь ее читать два часа, распевая оперы. Я не пою оперы, когда читаю газеты и не понимаю, зачем это делать тебе. Ты не должна читать и петь одновременно. Я в особенности не хочу видеть, как ты читаешь, и слышать, как поешь, сейчас, потому что я желаю получить от тебя ответ на некоторые мои вопросы.

– Господи, какая же от тебя тоска. Я, пожалуй, начинаю жалеть, что у меня не осталось других поклонников.

Ничего больше не говоря, она вышла через заднюю дверь за газетой. Солнце стояло высоко и трава сияла росой от ночного дождя. На ее лужайке сидела серая белочка и мокрая трава, видимо, не причиняла ей неудобств. По утрам она часто встречала эту белку у себя на лужайке, и иногда даже говорила ей пару слов по пути к дому.

– Ну что же, ты хорошо выглядишь, – сказала она. – Если бы ты была посмирнее, могла бы придти ко мне, и мы вместе бы позавтракали. У меня много орехов.

Она сорвала несколько цветов, хотя они были мокрые, и вернулась в кухню, надеясь, что в ее отсутствие у Генерала улучшилось настроение.

– Гектор, а я разговаривала с белочкой. Если бы ты больше интересовался жизнью животных, то был бы, может быть, повеселее. Единственные животные, которых ты замечаешь – эти пятнистые собаки, которых ты так любишь. Честно говоря, твои псы не особенно хорошо себя ведут.

– Со мной они ведут себя превосходно. Они чудесные животные, другие мне не нужны, и я не хочу быть повеселее.

– Ну хорошо, Гектор, чего же ты тогда хочешь? – спросила Аврора, роняя газету. Его хриплый голос начал ее ужасно раздражать.

– Скажи мне. Должна признаться, мне очень трудно это угадать. На мне новое красное платье, утро замечательное, и я запланировала хороший завтрак. Я была готова приложить огромные усилия, чтобы доставить тебе радость, чтобы посмотреть, удастся ли нам прожить хоть один день без твоей грубости, но теперь я вижу, что это безнадежно. Если ты собираешься портить мне настроение, то хоть заранее скажи мне, из-за чего.

– Эф. Ви. не пришел домой, – сказал Генерал. – Утром его не было. Некому вести мою машину, поэтому я не смог отправиться на пробежку. Я его прождал два часа. Собаки вне себя. Они очень расстраиваются, когда им не дают набегаться.

– Господи, Гектор, их же можно просто спустить с поводков. Они могут побегать, как все другие собаки. И мне кажется, что ты ничего не потеряешь, если иногда будешь пропускать свои пробежки. Ты и так слишком худой. Как бы я ни восхищалась тобой, что ты не отступаешь от своих правил, мне все-таки кажется, что теперь, когда у тебя есть я, чтобы тебя развлекать, ты можешь несколько расслабиться.

– Что касается Эф. Ви., – добавила она, – то я не вижу никаких причин для беспокойства. Он обязательно появится.

– Я так не думаю, – мрачно возразил Генерал. – Эф. Ви. всегда на месте. Он знает, что от него требуется. Он работает у меня шесть лет и еще никогда не опаздывал.

– Гектор, у тебя же есть две ноги. Если ты так ужасно хочешь бежать, почему бы тебе это не сделать? Ты же это делал многие годы. Маловероятно, по-моему, чтобы твое сердце выбрало для приступа именно это утро.

– Иногда я просто презираю тебя за твою манеру говорить, – сказал Генерал. – Ты слишком хорошо выбираешь слова. Тебе нельзя верить.

– А причем здесь это? – спросила Аврора. – Ты сегодня весь – комок неудовольствия, Гектор. Очевидно, ты намерен винить меня за все, что не удалось в твоей жизни, так может быть ты сразу выскажешь мне все обвинения, а потом мы позавтракаем. Я не хочу, чтобы меня критиковали, когда я ем.

– Ну хорошо, я скажу. Это Рози. Мне кажется, это она виновата в том, что у меня исчез шофер. Она вчера забрала Эф. Ви. на танцы, и теперь его нет.

Аврора открыла газету на странице светских новостей и стала быстро просматривать ее, чтобы узнать, не было ли каких-нибудь интересных приемов и нет ли объявлений о помолвках дочерей ее друзей.

– А я понимаю, – сказала она. – Ты думаешь, что Рози соблазнила Эф. Ви. и решил, что виновата в этом я. Сколько же в тебе желчи, и какая она странная, Гектор. Рози никогда не проявляла ни малейшего интереса к Эф. Ви.

– Где же она тогда? Ей же пора начать работу? Почему ее нет?

Аврора открыла страницу финансовых новостей и стала внимательно ее проглядывать, она хотела знать состояние своих акций: какие из них поднялись, а какие упали в цене. Поскольку шрифт был очень мелкий, понять это было весьма трудно, но она обнаружила, что одна акция вроде бы поднялась, и сочла это хорошим признаком.

– Тебе все равно, – сказал Генерал. – Ты предпочитаешь читать газету. Ты меня на самом деле не любишь, а, Аврора?

– Откуда я могу знать? Ты же обо мне даже ничего не сказал за все утро. На какое-то время я показалась себе очень привлекательной, а теперь я даже не знаю, что и думать. Если хочешь знать правду, то вы, мужчины, всегда меня пугаете. Мне кажется, я не могу особенно любить того, кто вызывает у меня в мыслях неразбериху.

– Ты уклонилась от ответа, – заметил Генерал. Потом он вдруг снова заметил, какая она красивая, и забыв о своем раздражении на Эф. Ви. быстро передвинул свой стул на ее сторону стола. Она вся светилась, и Генерал подумал, что его пробежка не состоится. Сознавая, что у него нет надежды устоять, он зарылся лицом в ее волосы, потому что они покрывали большую часть ее шеи, и он почувствовал, что просто обязан ее поцеловать.

– Ах, mon petit, – сказал он, тыкаясь в волосы носом. Он всегда считал языком любви французский.

– Удивительно, как часто от страсти становится щекотно, – заметила Аврора, немного недовольно морща нос, не отрываясь от чтения. Посмотрев сверху на лысину Генерала, она подумала, что жизнь еще смешнее, чем ей всегда казалось. Почему такая голова пытается поцеловать ее шею?

– Кроме того, Гектор, было бы лучше, если бы ты обращался ко мне по-английски, – сказала она, двигая плечом так, чтобы избавиться от щекотки. – Твое знание французского языка, в лучшем случае, находится в рудиментарном состоянии, а тебе известно, как я ревностно отношусь к хорошему изложению мыслей. Мужчина, хорошо владеющий французским или элегантно говорящий на каком-нибудь ином языке, несомненно соблазнил бы меня в один миг, но мне кажется, тебе лучше полагаться не на красноречие, а на какое-либо иное свое достоинство. А тому, кто говорит так, что создается впечатление, словно он своими голосовыми связками доски пилит, лучше помолчать.

– И пожалуйста, не надо заводить разговоры о крылатых колесницах времени, – сказала она, – когда Генерал, на секунду осекшись, собрался вновь открыть рот. – Если ты прочитал одно стихотворение, не стоит ожидать, что именно оно вызовет у меня отклик. Раз уж об этом зашла речь, интересно, где Рози? Она эти дни такая взвинченная. Может быть, у нее с кем-то из детей что-нибудь случилось? Я думаю, мне надо ей позвонить.

– Не звони. Я не могу перед тобой устоять. Подумай обо всех потерянных годах. – Он попытался устроиться на том же стуле, на котором сидела Аврора, но это был всего лишь кухонный стульчик, и дело кончилось тем, что он устроился наполовину на ее стуле, наполовину на своем.

– Какие потерянные годы? Я определенно их не теряла. Я прекрасно проводила время каждый год моей жизни. Если, чтобы научиться радоваться жизни, ты ждал, когда тебе будет шестьдесят семь лет, это вовсе не дает тебе права обвинять меня в том, что я понапрасну растратила годы.

– Когда я вошел, ты была такая ласковая, – заметил Генерал. – Я не голоден и могу подождать.

Посмотрев ему в глаза, Аврора расхохоталась.

– Ах, – сказала она. – Признаю, что пыталась тебя завлечь, но теперь я решила, что предпочту приберечь тебя на вечер. Мне кажется, я имею дело не с подростком, или я ошибаюсь?

Потом, заметив, что он слишком сильно смешался и не может постоять за себя, она решила проявить снисходительность. Отложив газету, она сжала его пальцы.

– Это тебя научит, что нельзя мне грубить, когда я настроена пококетничать. В этот поздний час ничто не имеет преимущества перед завтраком. Почему бы тебе не облиться холодной водой, пока я готовлю? Ты, кажется, перегрелся оттого, что пропустил пробежку.

Зазвонил телефон, и Генерал вскипел.

– Как только мы садимся завтракать, обязательно звонит телефон.

Он встрепенулся потому, что телефонный звонок напомнил, как Аврора привлекательна и сколько мужчин желает ее, хотя она и заверила его, что отказывается от всех своих поклонников теперь, после того, как завела себе его. Он чувствовал, что у него есть все основания ненавидеть телефон.

– О чем ты говоришь, Гектор? Мы вместе завтракаем только во второй раз, а из-за твоих капризов мы еще сегодня не поели. И телефон здесь не виноват.

Она ответила на звонок, пристально наблюдая за Генералом. Он явно думал, что звонит его соперник, но это была лишь Рози.

– А, привет, моя радость, – сказала она, словно обращалась к мужчине. Макушка генеральской головы покраснела, а Рози замолчала, отчего Аврора снова весело рассмеялась. Благодаря тому, что Генерал появился в ее жизни, у нее хотя бы появились основания иногда посмеяться.

– Ну вот, я пошутила, а теперь говори, Рози, как у тебя дела?

– Вы меня никогда не называли «моя радость».

– Почему ты не на службе?

– Из-за Ройса. Разве вы не прочитали в газете?

– Нет, мне не дали, – сказала Аврора. – Ты что, хочешь сказать, что я что-то пропустила?

– Ага. Ройс прознал про то, что мы с Эф. Ви. собрались на танцы. Он въехал на грузовике в танцевальный зал, пытаясь нас задавить. Он гам все расколошматил, а потом выехал на улицу, попал в аварию и сломал себе лодыжку. Полночи провел в больнице. Вернон за все заплатил. На четырнадцатой странице, в самом низу.

– Ах нет. Бедный Вернон. Прямо или косвенно я ему уже почти в миллион обошлась. Я этого явно не стою.

– Спроси ее, что случилось с Эф. Ви. – подсказал Генерал, не желая, чтобы разговор задержался на Верноне.

– Тише ты, – отмахнулась Аврора. – А где Ройс сейчас?

– В постели. Играет с маленьким Бустером. Этот ребенок папку явно больше любит.

– Так значит ты вернула его домой?

– Не знаю. Мы об этом еще не говорили, – сказала Рози. – Ройс только что проснулся. Я подумала, если вам не особенно нужно, чтобы я пришла рано, может быть, я попытаюсь узнать, что у него на уме.

– Разумеется, не торопись. Главное сейчас – твой брак, и как бы там ни было, мы тут с Гектором только и делаем, что шипим друг на друга все утро. Даже не знаю, когда мы доберемся до завтрака. У меня скоро будет голодный обморок. А где Вернон?

– Ты хочешь сказать, где Эф. Ви. – поправил Генерал. – Я дважды тебя просил спросить об Эф. Ви.

– Вот зануда, – вздохнула Аврора. – Генерал Скотт настойчиво интересуется, что ты сделала с его шофером. Он у тебя или нет? Эф. Ви. для него, кажется, важнее, чем я, так что ты меня очень обяжешь, если откроешь мне его местонахождение.

– Боже, что же с ним случилось? Получается, я о нем просто забыла. – Тут она вспомнила, что в соседней комнате находится ее муж и смутилась.

– Она о нем просто забыла, – сообщила Аврора Генералу. – Там, должно быть, произошла какая-то потасовка. Ты можешь о ней прочитать на четырнадцатой странице газеты, внизу.

– Готова поклясться, он покинул город, – прошептала Рози. – Я не могу говорить из-за Ройса.

– Поправка, – теперь она предполагает, что он уехал из города. До свидания, Рози, когда сможешь, приходи, чтобы рассказать мне, что с тобой случилось. Скорее всего, мы с Гектором все еще будем сидеть за столом, переругиваясь.

– Мне не нравится, что ты упоминаешь имя этого человека, – сказал Генерал.

– Не понимаю, каким образом это касается тебя. В конце концов, я с ним не спала.

– Да, но он все еще здесь крутится.

Аврора опустила газету и оглядела кухню, медленно поворачивая голову.

– Где? – спросила она. – Мне кажется, я его не вижу.

– Я хочу сказать, что он все еще в Хьюстоне.

– Да, он здесь живет. Ты хочешь, чтобы я увезла его из этого города, только для того, чтобы доставить тебе удовольствие?

– Ты никогда не говоришь «бедный Гектор», – пожаловался Генерал.

– Ну ладно, хватит, – сказала Аврора, поднимаясь, – теперь я собираюсь готовить и петь, а когда я закончу, мы можем вернуться к дискуссии, если это так необходимо. А ты сиди здесь и читай газету, как нормальный мужчина, а когда позавтракаем, посмотрим, не улучшится ли у тебя настроение.

– Пока ты готовишь, я сбегаю домой и посмотрю, не вернулся ли Эф. Ви.

– Беги, беги. Просто удивительно, на что ты готов пойти, лишь бы не слышать, как я пою.

Генерал направился к двери, ожидая начала оперы. Но ничего не услышав, он обернулся, Аврора стояла перед раковиной, упираясь руками в бока, и улыбалась ему. Генерал резко сделал кру-у-гом и промаршировал обратно. Он неоднократно слышал от нее, как она любит сюрпризы: может быть, подвернулся удобный момент, чтобы ее поцеловать.

– Твой дом – в другом направлении, – весело заметила она. Протянув руку, она отвернула кран у себя за спиной, у нее было устройство со шлангом для мытья посуды, когда Генерал протянул руки, чтобы схватить ее за плечи, она отступила в сторону, и облила его обильной струей воды.

– Попался, – сказала она и громко расхохоталась – в третий раз за это утро.

– Где теперь твой сверхаккуратный вид? – добавила она.

Генерал так промок, что с него текло, Аврора вертела наконечником шланга во все стороны, отчего пол в кухне сильно намок. И в этот момент, словно для того, чтобы поиздеваться над ним, она залилась оперной арией, чего он ожидал раньше.

– Заткнись! – заорал он. – Перестань петь. – Никто не воспринимал его так несерьезно, как она. У нее, казалось, совершенно отсутствовало представление о порядке. Судя по выражению ее глаз, если он подойдет ближе, она была готова вновь взяться за шланг. Но его гордости был брошен вызов, и он, ни секунды не колеблясь, бросился к ней, после непродолжительной борьбы вырвал у нее шланг и направил его на Аврору, чтобы она прекратила петь.

Аврора все равно пела, несмотря на то, что промокла, не боясь уронить свое достоинство – и его. Но Генерал был беспощаден. Он ей покажет. Пока он показывал, она вновь протянула руку и завернула кран, струя кончилась, из шланга едва капало. Оба были совершенно мокрые, но Авроре каким-то образом удалось сохранить некоторое величие. Генерал совершенно забыл, что собирался домой: даже забыл о своем пропавшем шофере.

– Что это значит? Что значит? Пойдем, я хочу посмотреть твоего Ренуара.

– Ха-ха, конечно, хочешь. К чему этот эвфемизм. – Она плеснула на него немного воды. Ее волосы, казалось, были наполнены росой, и она явно собиралась вновь посмеяться над ним.

– Что? – не понял он, вдруг сделавшись осторожным от сознания, что пол стал скользким.

– Ладно, ты ханжа, – сказала Аврора, плеснув на него еще несколько капель. Она стряхнула воду с волос. Потом она помахала шлангом в его сторону весьма многозначительно. Она даже дала ему немного побалансировать в вертикальном положении в своей ладони, но потом он упал и повис. – Боже, надеюсь, в этом нет дурного предзнаменования, – сказала она, а в глазах горел порочный огонек. – Но, разумеется, при твоем интересе к искусству это не будет иметь для тебя особого значения. Надо же, «хочу посмотреть твоего Ренуара».

– Но это ты сказала в прошлый раз, – сказал Генерал. Его гнев угас, страсть смешалась, и он ощущал, главным образом, беспомощность.

– Видишь ли, я известная любительница метафор, – ответила Аврора. – Я знаю, как вы военные деликатны в выражениях. Я стараюсь не употреблять грубых слов. Обещаю, что не буду называть шланги шлангами, и так далее.

– Перестань. Перестань болтать! Жаль, что ты не живешь в Тунисе.

– Это твое самое оригинальное высказывание за все утро, Гектор. Какие удивительные вещи обнаруживаются, если тебя прижать к стенке. Кричи, не останавливайся. Ты уже почти оживил мой интерес к тебе.

– Нет. Ты ни одного слова не говоришь всерьез. Ты только смеешься надо мной.

– Другое твое достоинство состоит в том, что у тебя лицо не обрюзгло. Жаль, что ты прекратил свои пассы как раз в тот момент, когда мой интерес к тебе стал расти.

– Черт побери, это из-за пола, – сказал Гектор. – Ты его намочила. Ты знаешь, как я ненавижу мокрые полы. Я могу упасть и сломать бедро. Ты знаешь, как легко в моем возрасте возникают переломы бедра.

Аврора слегка пожала плечами и дружелюбно улыбнулась ему.

– Я не говорила, что нам надо стоять здесь. И омлета мне больше не хочется. – Она взяла поднос с фруктами и экзотическими продуктами, которые ранее приготовила, и глядя ему прямо в глаза, двинулась туда, где пол был самый мокрый… шлепая по луже босыми ногами. Она вышла из кухни, не оглянувшись назад. Она не предложила Генералу следовать за ней, но и не запретила ему сделать это.

Спустя минуту, не очень уверенно, Генерал пошел следом.

 

ГЛАВА XV

1

Утро, последовавшее за днем, когда Генерал проходил свой ежегодный медицинский осмотр, показалось Авроре похожим на любое другое, только – лучше. Оно было солнечное и теплое, впрочем почти всегда бывает тепло и светит солнце. А более приятным оно сделалось оттого, что в город приехал представитель фирмы «Брукс Бразерз». Это значило, что Генералу придется провести утро за примеркой новых костюмов и рубашек. Авроре стоило немалого труда уговорить его немного отступить от своего излюбленного серого цвета. Поскольку Генерал был занят в городе, Аврора была все утро предоставлена сама себе, с тех пор, как в их жизни произошла перемена, такое положение становилось для нее все большей редкостью.

Она рассчитывала извлечь из доставшейся ей роскоши максимальную пользу и провести это утро, лежа в своем эркерчике, разговаривая по телефону, оплачивая счета и просматривая множество накопившихся журналов. Она так погоняла Генерала за завтраком, что он обжег язык кофе и ушел из дома раздраженный. Аврора не обратила на это внимание. Единственное, чего ей хотелось – побыть несколько часов одной в тишине и покое.

– Удивительно, какими вездесущими становятся мужчины, – сказала она Рози, когда та начала прибирать ее спальню. С тех пор, как вернулся Ройс, Рози ходила, как побитая и сегодня она нервно металась по спальне еще грустнее, чем всегда.

– Как это?

– Вездесущие, – повторила Аврора, просматривая «Вог». – Знаешь, как только дашь им малейшее послабление, они уже здесь все время.

– Да, это истинная правда, – согласилась Рози. – Это-то и сводит меня с ума. Вам бы как-нибудь подержать в доме такого со сломанной лодыжкой.

– Мне кажется, я не могла бы жить с человеком, который себе что-то сломал. Я всегда поддерживаю себя в рабочем состоянии и не вижу, почему бы другим не делать того же. Как Ройс?

– Хуже некуда. Ужасно действует мне на нервы. Только и делает, что лежит на спине, дует пиво, придумывает всякую грязь и пристает с ней ко мне.

– Грязь?

– О таком не говорят, – сказала Рози. – Эта шлюха сделала из моего мужа отвращенца, только и всего.

Рози оглядывала гардеробную так, словно подозревала, что там мог спрятаться генерал Скотт. На лице у нее было написано отвращение.

– Генерала здесь нет, если тебя это беспокоит. В кои-то веки мне удалось от него избавиться.

– Я хорошо знаю Генерала, он не будет прятаться по гардеробным, – ответила Рози.

– Говорят не отвращенец, а извращенец, и я не понимаю, как таковым может быть Ройс. Если ты мне не пояснишь, о чем идет речь.

– Может, я и не знаю, как правильно это говорить, но узнаю то, что у меня прямо под носом, – зло сказала Рози, бросая на хозяйку такой взгляд, словно в чем-то ее обвиняла.

– Не сверкай на меня глазами. Я только пытаюсь помочь. Такие вещи лучше не держать в себе. Я никогда не держу их в себе, и я, безусловно, куда счастливее, чем кажешься ты.

– Все эти разговоры – дешевка.

– Как сказать. Я могу оказаться весьма полезной. Если ты не будешь разговаривать со мной, мне хотелось бы знать, с кем же ты станешь говорить.

– Ни с кем.

Рози снимала постельное белье. Аврора вздохнула.

– Знаешь, ты не первая в мире с такими проблемами. Как известно, миллионы мужчин заводят любовниц. И, насколько я понимаю, оттого, что на какое-то время твой муж тоже связался с женщиной, конец света не наступит. Мужчины никогда не отличались сексуальной верностью. Бедняги иногда отличаются неустойчивостью внимания.

– Ваш муж никогда не связывался со шлюхами, – заметила Рози. – А вы ведь тоже долго были замужем.

– Правильно, но мой был очень неинициативный. Вероятно, ему просто не встретилась женщина, которая пожелала бы прибрать его к рукам. Я вовсе не обольщаюсь и не думаю, что он сохранял верность из-за моего неувядающего очарования.

– Конечно, нет. Он точно связался бы с какой-нибудь девкой, если бы не был таким робким.

– Да нет, Рид не был особенно робким. Он был просто ленивый, как я. Мы оба имели здоровую способность к праздности. Нам нравилось подолгу оставаться в постели. Если бы ты была чуть ленивее, у тебя, может быть, не было бы твоих теперешних проблем.

– Некоторым приходится работать, – с жаром возразила Рози. – Что вы тут лежите и учите меня, как надо лениться. Вы же знаете, что я никогда не могла этого себе позволить.

– Ты не можешь не работать, – заметила Аврора. – Ты всегда работала, и по-моему, работала бы, даже будь ты миллионершей. Это единственное, что тебе хочется делать. Ты даже детей растила без особого удовольствия. Я всегда видела, как ты шпыняешь Ройса, а теперь ты стала обвинять его в извращениях. Может быть, его любовница была просто не такая пуританка, вот и все. Может быть, она его не шпыняла. Может быть, единственное, чего ему хотелось, это немного мирного секса.

– Ага, грязная девка, – сказала Рози с горечью.

– Никто не бывает совершенно безукоризненным, – возразила Аврора. – О чем ты говоришь?

– Она на нем сидит, – промямлила Рози. – То есть на Ройсе.

– Я знаю, что ты имеешь в виду.

– Честно говоря, я больше не знаю, для чего живу, – сказала Рози. – Ройс забрал себе в голову, что я должна быть как она, а теперь муж моей дочери связался с девкой. Он думает, что если Ройсу это сошло с рук, то и ему тоже можно. Три дня назад, он проехал с ней прямо мимо дома Эльфриды.

– Эльфриде вообще не следовало за него выходить, и мы обе это знаем. По-моему, ей с ним надо было сразу развестись. Ройсу потребовалось двадцать семь лет, чтобы потерять терпение, а этот парень прожил с женой всего пять. Откровенно говоря, я удивляюсь, как он еще до сих пор не попал в тюрьму. И не смешивай проблемы Эльфриды со своими собственными. Это не поможет. Иди постирай мои простыни и дай мне обо всем этом подумать. Может быть, я потом скажу что-нибудь полезное.

К несчастью, Рози была более взвинчена, чем им обеим казалось. Не подозревая, она дошла до того предела, на котором ей оставалось только сломаться. На нее давило тридцатилетнее напряжение. Она попыталась припомнить, кто когда-нибудь к ней отнесся хорошо, но не смогла. В ее жизни, как ей казалось, не было ничего, кроме работы, разочарований и постоянной борьбы, и это было слишком несправедливо. Ей хотелось взять и побить всех, кто был с ней связан, особенно Ройса, особенно Ширли, а может быть, и маленького Бустера, считавшего, что его папка такой чудесный, но никто не подвернулся под руку. Рядом оказался только один человек, это была Аврора, улыбающаяся, полная и счастливая, какой она, как подумала Рози, была всегда.

Это было слишком. Боль надувалась в ее груди, подобно воздушному шару, пока у нее не пресеклось дыхание, и она швырнула охапку белья на туалетный столик. Аврора, подняв глаза, только и видела, как большая куча простынь и покрывал падает на ее столик, сбивая по сторонам флаконы и аэрозоли.

– Прекрати, – закричала она, но в следующее мгновение Рози обежала вокруг кровати, словно одержимая безумием, и начала колотить ее подушкой.

– Это все вы виноваты, вы, – кричала Рози. – Это вы виноваты.

– В чем? – спросила Аврора в совершенном недоумении. Она не успела скрыться в глубине эркера или встать на ноги, или хотя бы задать вопрос, как Рози снова ударила ее подушкой. От неожиданности нападения Аврора вытаращила глаза, и уголок подушки попал ей как раз в глаз. Из него моментально потекли слезы, и Аврора закрыла его рукой.

– Перестань. Прекрати, ты ударила меня по глазу.

Но Рози так завелась, что уже не могла остановиться. Она не слышала Аврору, не замечала, что удар пришелся ей в глаз. Перед ней стояла одна картина: сидящий на кухне Авроры Ройс притворяется, что ест, а на самом деле только и смотрит на вертящуюся вокруг него Аврору.

– Виноваты, – повторила она, обрушивая на нее новый удар. – Виноваты. Это вы навели его на мысль… И все эти годы…

Она замолчала, не зная, что хочет сказать или сделать, но все еще переполненная болью. Она вновь задохнулась, думая о том, как страшна ее жизнь.

– Ну хорошо, хорошо, перестань. Я не вижу… – хотя и одним глазом она прекрасно могла видеть злость на лице Рози.

– Ладно, я сдаюсь, – добавила она. – Можешь отправляться, ты уволена, или чего ты добивалась. Все. Только отстань от меня.

– Вы не можете меня уволить, потому что я сама ухожу, – заявила Рози, бросая подушку на туалетный столик. – Я вдвойне ухожу. Я жалею, что вообще видела этот дом! Я жалею, что здесь что-то делала. Может быть, что-нибудь у меня в жизни было бы хорошо.

– Не понимаю, почему ты так думаешь, – сказала Аврора, но Рози уже выскочила из спальни. Потом она сразу же выбежала и из дома. Повернувшись к окну, взглядом одного здорового глаза Аврора проводила Рози, направлявшуюся по тротуару к автобусной остановке. Рози не оборачивалась. Секунд через тридцать после того, как она туда пришла, подошел автобус, словно так и было задумано. Через несколько секунд Рози скрылась из вида.

Дотащившись до столика, Аврора взяла зеркало, чтобы рассмотреть распухший глаз. Потом она снова заползла в свой эркерчик и устроилась там, время от времени ощупывая веко кончиками пальцев. От этого на щеку выливался поток слез. Но она отметила себе, что совершенно спокойна. Вообще-то вокруг было полное спокойствие. В доме стояла абсолютная тишина: не шумел пылесос, не ворчал Генерал, природа тоже молчала, если не считать того, что чирикали птички, да иногда в оконное стекло врезался какой-нибудь жук. Утро было бесшумным, только ощущение жары, медленно собирающейся в воздухе. По контрасту прохлада, стоявшая в ее спальне, казалась еще приятнее. Но факт оставался фактом: она только что пережила ужасную сцену и уволила свою прислугу. Вскоре она позвонила Эмме.

– Между мной и Рози произошел страшный скандал, – сказала она. – Она вдруг здорово взбесилась. Разбила мне туалетный столик и стукнула меня подушкой по глазу. Я не пострадала, но боюсь, что в замешательстве уволила ее.

– Это ужасно.

– Я, конечно, не хотела. Я только старалась, чтобы она перестала меня бить. Ты знаешь, наша старая подруга Рози сейчас очень несчастна.

– Что ты собираешься делать?

– До вечера – ничего. А потом она остынет, если это вообще возможно. Может быть, она согласится на перемирие. Она, кажется, считает, что во всем виновата я.

– А, потому что ты кокетничала с Ройсом. Аврора посмотрела в окно. Ее свободное утро прошло не так, как она планировала.

– Да, – согласилась она. – По правде говоря, я едва помню Ройса. Я кокетничала со всеми. Это мой образ жизни. Что еще делать девушке? За все годы, что я знаю Ройса, он ни разу не сказал при мне законченного предложения. Не знаю, может быть мне стоит носить паранджу. Я никогда не имела никаких видов на Ройса. По правде говоря, мне и от Гектора ничего не нужно.

– Почему после стольких лет, люди еще думают, что у меня есть какой-то интерес? У меня его никогда не было, и вряд ли он возникнет сейчас. Я просто люблю приятно поболтать. Будь добра, позвони сегодня к вечеру Рози и скажи, что я ее жду.

– Конечно, – пообещала Эмма. – Может быть к вечеру все уляжется.

2

Сев в автобус, Рози уже поняла, что слишком поторопилась. Сделать жест и бросить работу это одно, но реально это означало, что ей надо идти домой и разбираться с Ройсом и маленьким Бустером. Она несколько сожалела, что поколотила Аврору, которая была не виновата, что она такая полная и радостная, и не костлявая и несчастная. Она было хотела выйти на следующей остановке и вернуться, но увидела Эф. Ви., поливавшего генеральскую лужайку, и этого ей оказалось достаточно, чтобы остаться в автобусе.

Если ей и хотелось избежать какой проблемы, то уж точно с Эф. Ви.

Проезжая по Хьюстону, она ничего не чувствовала. Единственное, что сохранялось в жизни нормальным, была погода, жаркая погода. Все остальное пошло наперекосяк, и когда она, выйдя из автобуса, пошла по Лайонз-авеню, все ей казалось не так. Ей следовало выйти из автобуса к вечеру, когда асфальт начинал остывать, а из дверей баров доносились звуки музыкальных автоматов. Но стояла жара, а двери большинства баров были закрыты.

Она в рассеянности шла по Лайонз-авеню, ей не очень хотелось там гулять, но и домой тоже не хотелось. Проходя мимо кафе «Пионер-16», обслуживавшего посетителей на автомобилях, она увидела объявление: «Требуется официант». «Пионер-16» был одним из худших мест в Хьюстоне, по ночам там собирались негры, мексиканцы и всякая деревенщина: но объявление напомнило Рози, что у нее на руках муж, искалеченный и безработный, и дети, которых надо кормить и одевать. Короче говоря, ей надо было зарабатывать на жизнь.

Внутри жирная женщина в белокуром парике чистила автомат для сливок. Ее звали Кейт, и Рози ее немножко знала, потому что часто покупала здесь молочные коктейли для Бустера и хот-доги для Лу Энн, – эту еду дети особенно любили.

– Ты что такая замотанная? – спросила Кейт, когда Рози облокотилась об прилавок.

– Я не замотанная.

– А куда ты дела своего малыша? И дня не проходило, чтобы твой Бустер не угостил меня какой-нибудь конфеткой!

– Может быть, я его приведу позднее. А место официанта еще свободно?

– Более или менее. Прошлой ночью очередная служанка сбежала от нас со своим возлюбленным.

– А, – сказала Рози.

– Ага, – сказала Кейт. – Похоже, в наши дни девчонки не знают, как удержать на себе трусы.

– Ладно, я подаю заявление о приеме.

Кейт была поражена, но украдкой приглядевшись к Рози, решила не задавать лишних вопросов.

– Дорогая, место твое. Тебе в какую смену удобнее: в дневную или в ночную?

– Если нужно, могу работать в обе. Надо платить по счетам, а я никогда не была домоседкой.

– Дорогая, я знаю, какая ты шустрая, но это невозможно.

– Ну хорошо, тогда в ночную, – сказала Рози, прикидывая, когда ей оставаться дома хуже всего. Поблагодарив Кейт за работу, она пошла дальше, на душе у нее немного полегчало. На работу ее еще берут, это уже что-то, может быть, не так уж и много, но все-таки…

3

Пока Рози устраивалась на работу, у Ройса была утренняя телефонная беседа с Ширли. Чтобы внести какое-то разнообразие в монотонность своих дней, он повадился часто ей звонить. Несмотря на то, что по отношению к Рози он вел себя как муж, несмотря на его необдуманные действия и сломанную лодыжку, Ширли, кажется, скучала по нему. Ройс, конечно, не знал, что нужен Ширли прежде всего из-за того, что им было очень легко помыкать. Ширли считала себя деловой женщиной, и поэтому ей обязательно требовался мужчина, который безропотно выполнял бы ее команды. Ройс был именно таким, и Ширли ежедневно часа по два разговаривала с ним по телефону, склоняя его вернуться и соблазняя удобствами своего дома в Харрисбурге. Она сообщила ему о ряде новых планов, касавшихся его «старого пня», которые она осуществит, как только он вернется под ее юрисдикцию, и Ройс охотно ее слушал, причем означенный орган не уступал по твердости гипсу, наложенному на его лодыжку.

Он валялся на кровати в нижнем белье, наблюдая его четкий силуэт и пытаясь представить себе некоторые новые изобретения Ширли, о которых она как раз в этот момент нашептывала ему в ухо, когда его жена Рози неожиданно выросла в дверях спальни.

– Ты же на работе, – сказал пораженный Ройс.

– Нет, мой сладенький, но пойду через пять минут, – сказала Ширли в его ухо, полагая, что эта фраза адресовалась ей.

– Нет, Ройс, как видишь, – ответила Рози.

– Ну вот теперь почти пора, – зевнув, добавила Ширли, имея в виду службу.

– С кем ты разговариваешь? – спросила Рози. – Если с Авророй, то дай мне с ней поговорить. – Пока она шла домой, радость от того, что ее еще берут на работу, стала тускнеть, и она надеялась, что Аврора ей позвонит и они помирятся.

Думая, что на проводе Аврора, она протянула руку к телефону. Ройс был так обескуражен внезапным возвращением жены, что чувство реальности покинуло его, и вместо того, чтобы повесить трубку, он просто протянул ее жене.

– Ну что, бедняга, как ваш глаз? – спросила Рози, с сожалением вспоминая, как хозяйка испугалась нападения.

– Ройс? Станция? – произнесла Ширли, думая, что их внезапно разъединили.

– Что? – сказала Рози. Бедная Аврора не выносила, чтобы ее ненавидели, или не любили, или хотя бы выказывали ей малейшее неодобрение, и припомнив все хорошее, что хозяйка сделала ей за все эти годы, Рози почувствовала, что ее собственные действия явились для их отношений чем-то вроде Перл-Харбора. Она нанесла удар без предупреждения, и ей так захотелось, чтобы ее простили, что она даже не расслышала ответа Ширли.

– Не знаю, что со мной произошло, у меня просто в голове помутилось, – сказала она, пока Ширли молчала.

– Ройс, ты слышишь меня? – спросила Ширли. – Кто-то вклинился в разговор.

И тут Рози услышала. Она посмотрела на Ройса, как громом пораженная и бросила трубку, словно это была кобра. Трубка стукнулась об кровать, на дюйм не достав до пола, и Ройс уставился на нее, чтобы не встретиться глазами с Рози.

– Ройс, я сейчас же тебе перезвоню. Повесь трубку. Ройс внимательно смотрел на повисший провод, но трубку не повесил.

– Это была она, да? – спросила Рози. – Ты разговаривал с ней?

– Угу, Ширли, – признался Ройс. – Позвонила насчет моей ноги.

Потом он заметил орган, из-за которого, собственно говоря, она звонила. Тот, не сознавая, в какую переделку попал Ройс, продолжал вести себя так, как во время беседы с Ширли. Это было не к месту, по Рози выскочила из спальни, кажется, ничего не заметив. Потом, прежде чем Ройс повесил трубку, Рози вернулась с садовыми ножницами. Ройс даже не успел подвинуться, а Рози уже наклонилась и аккуратно перерезала шнур, на котором висела трубка. Она сначала гудела, но когда Рози перекусила провод, упала на пол спальни и замолчала.

Рози пожалела лишь о том, что разрезать провод оказалось так быстро и легко. Она с удовольствием перерезала бы телефонные провода час или два, но больше их не было, а покончив с ним, она растерялась еще больше. Она опустилась на пол спальни.

– Черт побери, ты обрезала телефон, – заметил Ройс, до которого стали доходить последствия этого поступка. – Почему ты обрезала телефон?

– Чтобы ты не мог здесь разлеживаться и болтать со своей шлюхой. Ты что думаешь? Я ухожу работать до упада, а ты здесь будешь лежать и разговаривать? Почему бы тебе не идти к ней и жить у нее, раз это тебе так нравится?

– А можно? – спросил Ройс.

Рози начала ковырять пол садовыми ножницами. Она поняла, что все сегодняшнее утро усложняла себе жизнь. При сломанном телефоне Аврора даже не сможет ей позвонить, чтобы нанять ее обратно. А теперь Ройс снова заговорил об уходе. И опять же она сама подтолкнула его к этому.

– Я бы мог поехать на автобусе. А грузовик оставил бы тебе, вдруг захочешь куда-нибудь повезти детей. Своди их в зоопарк. Ты же знаешь, как маленькому Бустеру там нравится.

– Ройс, грузовик не ездит. У нас не было денег, чтобы заплатить за ремонт, когда ты его разбил.

Она продолжала тыкать ножницами в пол, что немного беспокоило Ройса. Рози вела себя непредсказуемо, и он был бы рад, если бы, перерезав провод, она отнесла их на место. Трудно было сказать, куда она их воткнет в следующую секунду.

– Ну хорошо. Отправляйся к ней, – сказала Рози. – Я отступаю. Мне казалось, что надо бы вспомнить о нескольких благословениях, которые Бог нам послал за двадцать семь лет супружеской жизни, но ты так, видно, не думаешь, а, Ройс?

Ройс не мог припомнить ни одного благословения.

– Нам надо получить развод, или как? – спросила Рози.

Ширли тоже несколько раз говорила о разводе, но до Ройса эта концепция как-то не доходила. Жить с Ширли было делом нелегким, а разводиться с Рози было выше его сил.

– Нет, ты можешь оставаться моей женой, – серьезно произнес Ройс. – Мне не хочется, чтобы тебе достались такие хлопоты.

– Не знаю, – задумчиво сказала Рози. – Если ты собираешься жить с этой тварью, то, может быть, я разведусь и выйду замуж за какого-нибудь порядочного парня. Я нашла работу – буду подносить еду к мужчинам, и если не буду зевать, может кого приличного и найду.

– Подносить? А как же миз Гринуэй?

– Мы подрались. Меня уволили. Я побила ее подушкой.

– Побила миз Гринуэй?

– Ага, миз Гринуэй, из-за которой ты заставлял меня ревновать двадцать лет. Пока ты не связался с этой тварью, ты считал ее своим идеалом.

В последние месяцы Ройс почти забыл об Авроре Гринуэй. Вдруг воспоминания о том, как она сидит в своем халате, всплыло в его памяти.

– Она что, все не вышла замуж? – спросил он, припоминая, что Аврора всегда была женщиной его мечты.

– А тебе-то что? Авроры тебе больше не видать, я уволилась, а ты будешь жить со своей девкой.

У Ройса голова пошла кругом. Слишком много всего случилось сразу. Теперь, когда он узнал о «фантазии», он предпочитал лежать на кровати, фантазируя про миссис Гринуэй, от которой, как он помнил, всегда так хорошо пахло. От Рози практически ничем не пахло, а от Ширли запах был такой, словно под каждой подмышкой она держала по огурцу. Ройс не считал себя особенно разборчивым, но от воспоминания об Авроре, такой щебечущей и благоухающей, трудно было отделаться. Пока Рози ковыряла ножницами пол, его эрекция угасла, но от воспоминаний от миссис Гринуэй она возникла вновь.

Заметив это, Рози поднялась.

– Если ты будешь так лежать, целясь в меня своим старым пистолетом, то я ухожу. Пока ты упаковываешь свои вещи, я могу сходить к сестре.

Потом, в полнейшем смятении, она подошла к своему столику и закрыла голову руками. Она не плакала, а просто ей ничего не хотелось видеть. То, на что можно было посмотреть, особенно не радовало. Каким бы Ройс ни был неблагодарным, ей не хотелось, чтобы он уходил, потому что в доме без него чего-то не хватало. Она оставалась с двумя непослушными детьми и вещами, которые не доломали, пока росли, остальные пятеро. Она только что потеряла хорошую работу и в дальнейшем будет долгие вечера бегать с гамбургерами и жареными креветками к машинам, переполненным подростками. Так она застыла, обхватив голову руками, на несколько минут, стараясь ни о чем не думать.

Потом со вздохом она обернулась, чтобы продолжать процесс раздела, но лишь увидела, что Ройс, обескровленный запутанными событиями сегодняшнего утра, заснул, засунув одну руку себе за пазуху. Рози приблизилась к нему на цыпочках.

Во сне Ройс и его маленький сын Бустер выглядели совершенно одинаково. Только Ройсу каждые два-три дня приходилось бриться, живот у него был пообъемистее, а ноги – покривее. Даже когда он лежал на животе, было видно, что ноги у него – колесом. Лу Энн приделала к его гипсовой повязке цветочки и бантик, а маленький Бустер, который не умел завязывать красивые бантики, разрисовал и расписал свободные места каракулями и закорючками.

Рози минуту-другую рассматривала своего спящего мужа, не в силах понять, почему ей хочется, чтобы он остался. Ничто, открывавшееся взору, не привлекло бы ни одну разумную женщину, а как раз таковой она себя считала. Ей казалось, что было бы гораздо приятнее, если бы рядом с ней оказался симпатичный мужчина низенького роста, вроде Вернона – маленький и аккуратный, как она сама. Всю свою супружескую жизнь она опасалась, что как-нибудь ночью Ройс завалится на нее и задушит.

Но все равно она наклонилась и взяла Ройса за руку, вынув ее из-за ворота майки. Как раз в этот момент кто-то забарабанил в дверь. Когда она поспешила открыть, перед ней оказалась ее старшая дочь Эльфрида, которой надо было быть на работе у Вулворта, где она была кассиром.

– Что такое. Милая, почему ты не на работе? Эльфрида, миниатюрная тоненькая блондинка, разрыдалась.

– Ох, мама, Джин забрал наши сбережения. Все, что накопили. Он пришел домой пьяный и отобрал их у меня. Сказал, что вернет, но я не верю. Наверняка взял, чтобы купить что-нибудь для нее. Я знаю, что это она его научила.

Горько плача, она бросилась в объятия матери. Рози отвела дочку на кушетку и усадила ее там, давая ей выплакаться, гладя по спине, чтобы утешить.

– Сколько у вас было сбережений, Эльфрида?

– Сто восемьдесят долларов, – плакала она. – Мы хотели купить ковер. Мы планировали. Я знаю, что это все она.

– Ну, голубка, сто восемьдесят долларов – это еще не конец света, – заметила Рози.

– Но мы же планировали! – ревела жестоко преданная Эльфрида. – А он забрал деньги.

– Милая, что же ты мне не сказала, что тебе нужен ковер? Мы бы с папкой тебе купили. Мы не хотим, чтобы ты жила без ковра. Это не такая уж большая трата.

– Я знаю… но наши сбережения… они же были наши, – рыдала Эльфрида. – Что же мне делать?

Рози выглянула за дверь. Асфальт на Лайонз-авеню разогрелся, и движение было очень оживленное.

– Пока точно не знаю, Эльфрида, – сказала она, не мешая дочери плакать. – Пока не знаю.

 

ГЛАВА XVI

1

Аврора выжидала до четырех, а потом стала звонить Рози. Скандал – скандалом, но с ее стороны инцидент был исчерпан. Поразмыслив, она пришла к выводу, что, возможно, в некоторых беседах с Ройсом была излишне многословна, если только слово «беседа» применимо к разговорам, где одним из участников выступал Ройс; а сознавая напряжение, в котором пребывала Рози, она приготовилась извиняться, проявляя чудеса самоуничижения.

Но, к большому неудовольствию Авроры, от номера Рози ей удалось добиться только коротких гудков. По прошествии полутора часов, когда она могла слышать только сигнал «занято», ее примирительный настрой стал киснуть. Ничто так не выводит из себя, как не нашедшее отклика желание броситься на колени. Кроме того, она была уверена, что, за исключением нее, Рози не с кем говорить полтора часа.

Еще через час она почувствовала, что близка к паранойе. Может быть, Рози разговаривает с Эммой? Они, наверное, обсуждают ее вдвоем, какая она ужасная и эгоистичная.

Аврора тут же позвонила Эмме, которая опровергла предположение о своем разговоре с Рози.

– Но я почему-то не слышу возражений против того, что я ужасная эгоистка, – заметила Аврора.

– Какая разница, – сказала Эмма, – у Рози, должно быть, сломан телефон.

– Но там, где она живет, много автоматов. Должна же она понимать, что я уже без ума от волнения.

– Мне кажется, что если бы ты двадцать лет флиртовала с моим мужем, – я бы дала тебе попотеть пару часов.

– С твоим трудно было бы выдержать и восемь секунд флирта. Он плохой материал для кокетства. Пусть с ним упражняется твоя подружка Пэтси, если ей это нравится. Они идеально подходят друг другу – у обоих нет никакого воспитания. Может быть, они сбежали бы вдвоем, избавив тебя от жизни, наполненной академической скукой.

– Я не нахожу академическую жизнь скучной. Оскорбительно так говорить! – возмутилась Эмма.

– Может быть, это и не Гарвард, но Гарвард на каждом шагу не встретишь, – заметила Аврора, мигая глазом, чтобы проверить, действует ли у нее веко.

– Сноб, – сказала Эмма.

– Замолчи. Ты еще очень молода. Ты не хлебнула еще академической жизни. Жизнь, что видела ты – студенческая. Подожди, пока ты десять лет пробудешь замужем за преподавателем, вот тогда и скажешь, скучна такая жизнь или нет. Самые занудные женщины в Америке – жены преподавателей. Вкуса у них нет, а если бы и был, то нет денег, чтобы его проявить. Большинство из них даже не догадываются, что не все мужчины на свете скучны, как их мужья. Те, кто это понимают, сходят с ума в несколько лет, либо посвящают себя благотворительности.

– А что плохого в благотворительности? – спросила Эмма. – Кто-то же должен ею заниматься!

– Разумеется, это похвально. Только не приставай с ней ко мне. Я еще не настолько утратила интерес к жизни.

– Надеюсь, я никогда не стану такой высокомерной, как ты. Одним взмахом руки ты отвергаешь целые классы. Ученые, по крайней мере, тратят какое-то время, чтобы разобраться.

– Тратят время? Дорогая, что же им еще делать? Я заметила, что люди посредственные всегда гордятся своей проницательностью. Уверяю тебя, что эта способность у нас сильно переоценивается. Если уж на то пошло, один надежный любовник стоит тонны проницательности. Что касается меня, то моя проницательность инстинктивная.

– Высокомерная, как я бы сказала.

– Ладно, скажи спасибо, что ты выросла. По крайней мере, тебе теперь не приходится жить со мной. Я вешаю трубку и звоню Рози.

Она так и сделала, но номер все еще был занят. Она позвонила в телефонную компанию, где ей сообщили, что телефон Рози вышел из строя. Обдумав информацию, Аврора снова позвонила Эмме.

– Она сломала телефон. Это очень неудобно. Я уж знаю, как у нее голова работает. Она мне не звонит, так как полагает, что я на нее все еще сержусь. То есть недоразумению можно положить конец только, если я к ней поеду. Это уже невыносимо, так что я отправляюсь немедленно.

– Логика железная, – сухо заметила Эмма.

– Время самое неподходящее. Вот-вот вернется Гектор, он будет ждать похвал и восторгов по поводу того, что каждый нормальный человек делает между делом. Если меня не будет, он разозлится, но это его проблема. Может быть, ты поедешь со мной, вдруг Рози начнет вредничать?

– Конечно. Я уже давно не видела маленького Бустера. Моему мужу это, конечно, не понравится. Он тоже должен скоро вернуться.

– Ну и что. Он не генерал. Может в кои-то веки и сам себе пиво открыть. Скажешь, что была мне нужна.

– Как ни странно, но он считает, что его потребности имеют приоритет перед твоими.

– До свидания. Я тороплюсь, – сказала Аврора.

2

В шесть тридцать, когда они подъехали к дверям Рози, уличное движение стало утихать, но Лайонз-авеню была все еще заполнена разбитыми пикапами и автомобилями с помятыми крыльями, многие из которых сигналили, безжалостно отвоевывая себе дорогу.

– Удивительно, – заметила Аврора, наблюдая, как они проезжают мимо нее. Пронесся красновато-лиловый «кадиллак» с антенной на крыше, за рулем которого сидел худой негр в огромной розовой шляпе.

– Где он его взял? – спросила она, обмахиваясь.

– Торговал человечиной, – предположила Эмма. – Если он нас заметил, то может вернуться и попытаться продать нас.

– Удивительно, что Рози выжила, – заметила Аврора, оглядывая улицу. Через несколько зданий от дома Рози находился мексиканский дансинг, а напротив – негритянский винный магазин. Они вышли из машины и направились к двери Рози, но на стук никто не ответил.

– Она, наверное, у сестры, рассказывает ей, какая ты стерва, – сказала Эмма.

– У Ройса сломана лодыжка. Как ты думаешь, мог он дохромать до бара?

Ключ от дома был под старым тазом на заднем дворе. Там же на выцветшей от недостатка солнца траве расположилась большая колония жучков. На заднем дворе валялись два сломанных трехколесных велосипеда и мотор от «нэш рэмблера», на котором Ройс ездил много лет назад.

Войдя в дом, они в несколько секунд установили, что семейство Данлапов исчезло. Три комнаты из четырех несли на себе отпечаток чистоплотности Рози. Посуда на кухне была аккуратно вымыта, игрушки в детской тщательно прибраны. Только в спальне ощущались следы какой-то деятельности. Кровать была не убрана, ящики комода выдвинуты, а самым таинственным было то, что телефонная трубка лежала на комоде.

– Какая дикость, тебе не кажется? – сказала Аврора. – Если она не хотела разговаривать, могла засунуть телефон под подушку. Я и не думала, что она до такой степени на меня разъярилась.

– Может быть, это сделал Ройс. Может, они опять разошлись.

Они вышли из дома и положили ключ среди жучков.

– Более чем неподходящее место, – сказала между прочим Аврора.

Они сели в машину и поехали по Лайонз-авеню в обратном направлении, но через три квартала Эмма, рассеянно взглянув на кафе для автомобилистов и желая выпить молочный коктейль, увидела саму разыскиваемую ими особу, направлявшуюся к одной из припаркованных невдалеке машин с большим подносом еды в руках.

– Мама, остановись. Она в кафе.

Вместо того, чтобы остановить машину, Аврора величественно развернулась, чуть не въехав в автомобиль с пьяными мексиканцами, которые принялись поносить ее, не стесняясь в выражениях. Когда она наконец остановилась, что произошло уже посередине переулка, оказалось, что пикап с мексиканцами направлялся именно туда же. Они принялись сигналить, но заставить Аврору поторопиться было невозможно. Она хладнокровно разглядывала кафе, чтобы удостовериться, что Рози действительно там.

– Не понимаю, почему эти люди не обогнали меня, когда у них была возможность. – Она закашлялась, вдохнув выхлопные газы, выпущенные старым пикапом. Несколько коричневых кулаков грозили в ее сторону.

– Хорошо, что я не живу в латиноамериканской стране. Уверена, что у меня там было бы много неприятностей, – сказала Аврора и, еще раз величественно развернув машину, она въехала на своем «кадиллаке» между двумя автомобилями с откидывающимся верхом, переполненными хриплыми белыми юнцами с длинными баками.

– Ты заняла два места, – сказала Эмма, – а то и три.

– Ну и чудесно, – сказала Аврора. – Мне не нравятся наши соседи. Убеждена, что они очень неприлично выражаются. Мне не хочется, чтобы их слова доходили до твоих юных ушей.

Эмма хихикнула, и в это время они увидели, что к ним приближается Рози. Она шла с опущенной головой и мало что видела вокруг. Проработав всего час, она поняла, что лучше всего ходить с опущенной головой и ничего вокруг не замечать. В первые же десять минут ее пребывания на службе здоровый механик, на руке которого был вытатуирован бульдозер, намекнул, что не прочь на ней жениться, если, как он выразился, они «придутся друг другу по вкусу».

Когда она подняла голову, чтобы принять заказ, и столкнулась взглядом со своей бывшей нанимательницей, глаз которой, очевидно, был в полном порядке, потрясение было слишком сильным. Она лишилась дара речи.

– Да, – сказала Аврора. – Так вот ты, оказывается, где. Ты уже нашла себе место. Мне, наверное, не будет предоставлена возможность попросить у тебя прощения, но мне казалось, что после стольких лет, проведенных нами вместе, ты могла бы все-таки дать мне этот шанс.

– Ух ты, Аврора, – выдавила Рози.

– Эй, привет, – вступила в разговор Эмма.

Рози не находила ответа. Ей хотелось плакать. Она могла лишь стоять и смотреть на хозяйку и свою любимую девочку. Их появление в «Пионер-16» казалось чудом.

– Зачем ты перерезала шнур? – спросила Аврора. – Я только выждала некоторое время, а потом стала тебе звонить.

Рози покачала головой, затем прижалась ею к двери автомобиля.

– Дорогая, это не из-за вас. Я пришла домой и застала Ройса за разговором с его подружкой. И тогда я просто взяла садовые ножницы и перекусила его, даже не успев подумать.

– Понятно. И как я не догадалась. Это было вполне разумно, только надо было вначале позвонить мне, чтобы я знала, что происходит.

– Я об этом подумала через две секунды после этого, но было уже поздно. Будете чего-нибудь есть?

– Молочный коктейль и шоколад, – сказала Эмма.

– Минуточку.

Они молча наблюдали, как она принесла два тяжелых подноса подросткам в автомобилях с откидывающимся верхом.

– Посмотри на нее, – сказала Аврора. – Словно вся жизнь этим занимается.

– Иди сними эту форму и садись в машину, – сказала она, когда Рози вернулась. – Я беру назад свои слова об увольнении.

– Это большое облегчение, – сказала Рози. – Утром я приду. Я просто не могу оставить работу, когда больше всего посетителей. Это Ройс вам сказал, где меня найти?

– Нет, Ройса не было. Это моя дочь высмотрела тебя своим орлиным взором.

С глубоким вздохом покачав головой, Рози пошла прочь. Засигналили две или три машины, требуя, чтобы их обслужили. Через несколько минут она снова выбрала время подойти к «кадиллаку».

– Это значит, что он опять ушел к ней, – сказала она. – Должно быть, так. Во второй раз я его не приму.

– Мы об этом завтра поговорим, – пообещала Аврора, но Рози уже ушла со своим подносом.

3

– А от Вернона есть какие-нибудь известия? – спросила Эмма на обратном пути. Луна поднялась рано и висела над центром Хьюстона.

Аврора не ответила.

– Мне кажется, ты смогла бы его воспитать, если бы попробовала.

– Я не воспитательница. Любуйся луной и не лезь в чужие дела. Когда я была помоложе, мне доставляло удовольствие вытягивать людей и, если нужно, придавать им лоск, но судьба распорядилась так, что у меня достаточно знакомых, уже обладающих этим лоском, и они, должно быть, меня избаловали.

– Вы с Генералом собираетесь пожениться? – робко полюбопытствовала Эмма.

– Гектор об этом думает. А я – нет. Мне казалось, я уже просила тебя не совать свой нос в чужие дела.

– Мне просто интересно, что заставляет твое сердце тикать побыстрее. Детали меня не интересуют, только сама тема.

– Вот она, твоя академическая подготовка, – сказала Аврора. – Но в данном случае ты подобрала неудачную метафору, поскольку тикают часы, а не я. Если тебя интересует, как что-то тикает, займись изучением часов. Мне кажется, это называется хорологией. Но боюсь, что в ней ты далеко не продвинешься. Полжизни я сама для себя тайна, и я всегда оставалась загадкой для мужчин, которые считали, что знают меня. К счастью, я люблю сюрпризы. И всегда радуюсь, когда мне удается удивить самое себя.

– Жаль, что я затронула эту тему.

– Раз ты моя дочь, я тебе кое-что скажу. Понимание переоценивается, а таинственностью пренебрегают. Если будешь иметь это в виду, твоя жизнь станет поинтереснее.

Остановившись перед домом Эммы, оба увидели Флэпа. Он сидел на ступенях. Обе сидели, наблюдая за ним в густых сумерках.

– Что-то он не бежит к тебе с объятиями.

– А Генерал выбежит, когда ты приедешь домой?

– По крайней мере, он будет вышагивать туда-сюда. Спасибо, что съездила со мной. Надеюсь, что позвонишь своей старой матери, когда почувствуешь, что настала пора рожать?

– Конечно. Передай привет Генералу.

– Спасибо, обязательно. Я и так передаю, но очень мило, что ты вспомнила. На этот раз мои слова будут правдивыми.

– А зачем ты всегда ему передаешь привет?

– Генералу нравится думать, что он вызывает в широких массах любовь и обожание, – пояснила Аврора. – На самом деле, едва ли кто-нибудь питает к нему эти чувства, но раз уж я взяла его под свое крыло, то должна приложить все усилия, чтобы скрыть от него этот факт. Малейшие признаки неодобрения ужасно огорчают его.

– Ты хочешь сказать, что когда меня нет, ты становишься гуманной? Хотела бы я на это взглянуть.

– Да, я согласна, на это стоит посмотреть. – С этими словами Аврора уехала.

4

Завернув на свою улицу, Аврора в ту же минуту поняла, что ее ждет гроза: на том месте, где должен был стоять ее «кадиллак», припарковался неказистый старый «линкольн» Альберто. Альберто в машине не было, из чего, по-видимому, следовало, что он был в доме. Проезжая мимо дома Генерала, она заметила, что в его окнах нет света, так что, вполне вероятно, оба мужчины находились в ее доме. Аврора изловчилась протиснуться на «кадиллаке» мимо «линкольна», удивляясь, как Альберто удалось проскользнуть мимо Гектора.

Она сидела в машине и обдумывала ситуацию, а потом решила, что чем медленнее войдет в дом, тем лучше, хотя бы уже потому, что сможет отдышаться. А в том, что ровное дыхание ей сейчас понадобится, она была уверена. Несмотря на несколько продолжительных телефонных разговоров на данную тему, Альберто отказывался смириться с фактом, что Генерал сделался серьезным элементом ее жизни: Генерал же, со своей стороны, никогда не воспринимал Альберто как представителя цивилизованных слоев общества. Вечер мог задаться интересный, и, прежде чем выйти из машины, Аврора не спеша расчесала волосы.

Чуть приоткрыв заднюю дверь, она прислушалась, не донесутся ли из комнат раздраженные мужские голоса, но ничего не было слышно. В доме стояла угрожающая тишина, столь выразительная, что она на минуту оробела. Прикрыв дверь, она прошла по дорожке, пытаясь определить, какую позицию ей занять по отношению к каждому из мужчин. Она знала, что от нее потребуется некоторая деликатность, ведь они были соперниками лет двадцать пять. Альберто добился успеха рано, а Генерал – поздно, и братание между разочарованным и преуспевающим соперниками было едва ли возможно. Она ставила перед собой единственную цель, сделать так, чтобы Альберто покинул дом живым. Он был самым незащищенным из мужчин, и она еще помедлила в надежде, что он, возможно, появится, чтобы что-то взять из машины, или передумает, или случится что-либо еще, что позволит ей переговорить с ним минуту наедине, до того, как разразится гроза.

Но Альберто не появлялся, и Аврора, вернувшись к дому, широко открыла заднюю дверь.

– Ку-ку, мальчики, вы здесь?

– Конечно мы здесь, – раздался голос Генерала. – А ты где была?

Войдя в кухню, Аврора застала двух мужчин сидящими у противоположных сторон стола. Комната была заполнена цветами. Альберто имел хорошо знакомый замученный вид и сильно потрепанный костюм. Генерал бросил на нее свой обычный грозный взгляд.

– Я уезжала. А почему ты спрашиваешь?

– Аврора, не отвечай вопросом на вопрос, – сказал Генерал. Казалось, у него было еще что сказать, но он вдруг замолчал.

– Альберто, какой сюрприз! – Аврора похлопала его по плечу. Положив сумочку на стол, она оглядела обоих мужчин.

– Ты опять сделал рейд по цветочным магазинам, я вижу.

– Да, купил немного цветов… в память о старых временах. Ты меня знаешь. Я не могу без цветов.

– Интересно почему, – вмешался Генерал. – Вы только посмотрите. Это смешно. Я столько цветов не купил и за двадцать лет. Черт побери, у меня на похоронах будет меньше.

– Перестань ворчать, Гектор, – сказала Аврора. – Альберто всегда питал слабость к цветам, вот и все. Это оттого, что он итальянец. Ты же, разумеется, был в Италии, и можешь это оценить.

– Нечего здесь ценить, – с жаром отозвался Генерал. – Черт, по-моему, это выглядит очень таинственно. Должен сказать, что меня это еще и раздражает. Что он думает, придя сюда?

– А ты что здесь делаешь? – воскликнул Альберто, вдруг покраснев. Он показывал на Генерала пальцем.

Аврора шлепнула его по руке.

– Ну же, Альберто, не показывай пальцем. – Оглянувшись, она увидела, что Генерал молча размахивает кулаком.

– Гектор, перестань потрясать кулаками. Позвольте вам обоим напомнить, что мы познакомились не вчера. Хотите вы это признать или нет, но я знаю вас обоих весьма давно. Мы – плоды довольно продолжительного знакомства, и мне кажется, что чем меньше мы будем махать кулаками и показывать пальцами, тем приятнее получится сегодняшний вечер.

– О каком приятном вечере ты говоришь? – сказал Генерал. – Я вовсе не собираюсь проводить вечер с ним здесь.

Альберто использовал этот момент для того, чтобы встать и разрыдаться. Он направился к двери с самоуничижительными возгласами.

– Я уйду, я уйду. Я понимаю, Аврора, что мне здесь не место. Ничего, я просто хотел занести немного цветов в память о прошлом, и, может быть, поздороваться, но я ошибся. Оставайся с миром.

Он послал ей слезный воздушный поцелуй, но Аврора, резво обежав стол, схватила его за рукав потрепанного пиджака прежде, чем он успел выйти за дверь.

– Альберто, немедленно вернись, – сказала она. – Никто пока не уходит.

– Ха! – воскликнул Генерал. – Черт возьми, вот теперь я узнаю итальянца. Они все плаксы.

Альберто резко переключился со слез на гнев. Несколько больших вен вздулось на его лбу.

– Ты видишь, он меня оскорбляет! – закричал он, размахивая левым кулаком. Авроре, схватившей его правую руку, удалось подтащить Альберто назад к его стулу.

– Садись, Альберто, – сказала она. – Это чересчур театрально, и в целом лестно для дамы моего возраста, но мое терпение к колоритным выходкам не беспредельно, что вам обоим следует знать.

Удостоверившись, что Альберто намерен сесть, она отпустила его и двинулась к другому концу стола. Она положила ладонь на плечо Генерала, которое, вопреки его претензиям на хладнокровие, слегка дрожало, и спокойно посмотрела ему в глаза.

– Гектор, хочу тебе сообщить, что я решила пригласить Альберто сегодня с нами поужинать.

– Ах, вот как? – Генерал слегка оробел. Он всегда чувствовал некоторую неловкость, когда кто-нибудь смотрел ему прямо в глаза, а Аврора не собиралась отводить взгляд.

– Я думаю, мне не надо это повторять. Альберто мой старый испытанный друг, и в последнее время я вела себя по отношению к нему несколько невнимательно. По-моему, если он проявил такую любезность и принес мне эти цветы, справедливо будет воспользоваться этим случаем, чтобы загладить мою небрежность. Как ты думаешь?

Генерал, не желавший сказать «да», но не решавшийся ответить «нет», молчал.

– Кроме того, мне всегда хотелось, чтобы вы с Альберто познакомились поближе.

– Вот это весело, – мрачно отозвался Генерал.

– Да, нам должно быть весело, – согласилась Аврора, радостно игнорируя подтекст. – А как по-твоему, Альберто?

Обратясь к сидевшему за столом Альберто, она пригвоздила его таким же прямым взглядом. Альберто отделался итальянским жестом, выразительно пожав плечами.

– Ты ведешь себя как диктатор, – заметил Генерал. – Никого такой ужин не порадует, кроме тебя, и ты это знаешь.

– Я чрезвычайно далека от того, чтобы что-либо тебе диктовать, Гектор. Если ты чувствуешь с моей стороны малейшую навязчивость, ты свободен уйти. Нам с Альберто будет очень тебя не хватать, но нам и прежде случалось ужинать вдвоем, так что еще один такой ужин вовсе нам не помешает.

– Нет, этого не будет, – возразил Генерал. Аврора не сводила с него глаз. Она вроде бы улыбалась, но он совершенно не знал, что у нее на уме, и повторил:

– Этого не будет.

– Ты сказал это дважды, Гектор. Если ты используешь какой-то военный код, то, пожалуйста, расшифруй. Означает ли это, что ты в конце концов решил остаться на ужин?

– Конечно, я остаюсь ужинать. Я был приглашен, как полагается. Я сюда не просто так затесался на машине, полной цветов, без спроса. Я такие вещи делаю по уставу.

– Ах вот откуда ты их берешь, Гектор. Вероятно, поэтому-то мы с тобой так часто и расходимся во мнениях. А мы с моим старым другом Альберто привыкли больше полагаться на порывы в нашей жизни, правда, Альберто?

– Конечно, – отозвался Альберто, невольно зевая. Он был истощен собственными эмоциями. Кончив зевать, он прибавил:

– Мы всегда делали все, что придет в голову.

Генерал только сверкнул глазами. Он сделал это не в последний раз, так же, как и Альберто предстояло еще позевать. Почувствовав, что ситуация у нее под контролем, Аврора стала действовать с максимальной компетентностью. Генералу она навязала бутылку рома, так как на долгом опыте убедилась, что только этот напиток заставлял его смягчиться. Альберто, по ее указанию, ограничился вином, на том основании, что оно полезнее для его сердца. Потом, сбивая паштет, готовя восхитительный салат и соус, она исполнила Альберто попурри из его любимых арий. Глаза Альберто ненадолго разгорелись. Ему удалось дважды сказать ей комплимент, а потом, за третьим бокалом, он плавно отошел ко сну. Он заснул, чуть склонившись над столом, но Аврора встала, отодвинув его тарелку, опустила его голову на освободившееся место, но, секунду подумав, оставила перед ним его бокал.

– Никогда не видела, чтобы Альберто разлил вино, – сказала она. – Когда проснется, может быть, ему захочется его допить.

Генерал не успел ничего сказать, а Аврора, взяв его опустевшую тарелку, подложила на нее паштет и вылила остатки соуса. Она поставила перед ним тарелку резким движением, по-военному, а потом, прежде чем сесть, побарабанила по его голове костяшками пальцев. Посмотрев несколько мгновений на мирно спящего Альберто, она обернулась к Генералу.

– Видишь, у него нет твоей энергии. Глупо было устраивать эту сцену. Чем тебе повредит, если Альберто будет иногда приходить, чтобы подремать у меня за столом?

То, что Альберто так быстро вышел из игры, несколько удивило Генерала, но не настолько, чтобы он забыл об основной теме.

– Мне все равно, пусть спит, – сказал он, – но ты посмотри на эти цветы.

В глазах Авроры загорелся огонек.

– Если ты выведешь меня из терпения, ты об этом пожалеешь. Твоя ревность понятна, и я ее понимаю. Я усыпила Альберто и показала тебе, что он безобиден. Иногда мне кажется, что я напрасно трачу на тебя хороший мясной соус. Мне только хочется, чтобы у него иногда была возможность заснуть за дружеским столом. Жена у него умерла, и он одинок, куда более, чем ты, раз уж ты достался мне. То, что существует между нами, как мне кажется, не может заставить меня отказаться от моих старых друзей. Ты этого хочешь? Ты готов быть таким невеликодушным, в твои-то годы?

Генерал съел паштет. Он знал, что должен отступиться, но продолжал беспокоиться. Аврора указала на Альберто.

– Эта картина кажется тебе угрожающей, Гектор? По-моему, перед тем, как продолжить спор, ты можешь остановиться и подумать, чем одарила тебя судьба.

– Ну ладно, – согласился Генерал. – Пожалуй, ужин – безобидный. Но меня взбесили эти цветы.

Аврора снова взяла вилку.

– Так-то лучше. А я люблю, когда у меня в доме цветы. Альберто любит мне их дарить, а ты – нет.

– Ну и что, по-твоему, ему нужно? – громко спросил Генерал.

– Наверное, секс, ты же – ханжа, сам не можешь это сказать. Как всегда, Гектор, ты на милю промахнулся. То, что все мужчины, в конечном итоге, основываются на одном побудительном мотиве, не значит, что они все одинаковы. Желания, может, сходны, а выражаются – по-разному. Маленькие цветочные жертвоприношения Альберто показывают, что он ценит, а ценит он меня – и цветы. Мне и в голову не придет лишить его возможности выразить себя. Это означало бы, что я его не оценила, а это не так. Надо быть исключительно поверхностной, чтобы пренебречь чувством, которое сохраняется с такой настойчивостью.

– У меня оно не менее настойчивое.

– Это не совсем так. Может быть, это тебя удивит, но до того, как я познакомилась с тобой, Альберто меня завоевал и потерял. Если я не ошибаюсь в расчетах, он предвосхитил тебя на четыре года. И то, что он все еще здесь, очень мило.

– Но он был женат. А ты замужем. Аврора продолжала есть.

– Ладно, ты хоть признала, что у него был конечный мотив. Я это хорошо слышал.

Аврора посмотрела на него.

– Смесь сладкого с горьким – не твоя сфера, Гектор. Может быть, так лучше для тебя, мне трудно об этом судить. Но если бы я ожидала привязанности или доброты только от тех, кому удалось добиться конечной цели, то уверена, что я часто сидела бы за столом в одиночестве.

– Правда, я и так достаточно посидела одна, – добавила Аврора, вспомнив несколько прошедших лет.

Они молчали. Генералу нельзя было отказать в наблюдательности. Налив себе еще немножко вина, Аврора поворачивала бокал пальцами. Видя, что она ужинает не столько с ним, сколько с воспоминаниями, он оставил попытки поспорить об Альберто, вновь переключился с вина на ром. К тому времени, когда Альберто, проснувшись, поплелся к машине, Генерал от рома так подобрел, что услышал, как сам старается убедить этого маленького сонного человека, что в его состоянии, при такой усталости, ему лучше было бы переночевать у Авроры на кушетке. Он даже услышал, как он сам приглашает Альберто как-нибудь заглянуть, поскольку все обернулось так безобидно, совершенно безобидно. Альберто, зевающий и помятый, его не слышал. Сев в «линкольн», он дал задний ход, наехав на кусты, но все-таки ему удалось вывернуть на улицу. Аврора, стоя у себя на лужайке, слегка улыбалась, ее, видимо, не очень тревожило, как Альберто поведет машину. Генерал, довольно пьяный, забыл про нее, пока она, положив руку ему на шею, не нажала на нее.

– Какая твердая шея, – сказала она. – В тебе нет ничего горько-сладкого, и это чудесно. Должна сказать, что это меня очень радует.

– Что? – не понял Генерал, все еще провожая взглядом петляющий автомобиль.

– Да, вы с Альберто в конце концов подружитесь, – заметила Аврора, пройдя несколько шагов и любуясь волнами ночных облаков.

– Кто знает? Может быть, ты когда-нибудь пригласишь старика Вернона и старика Тревора, и еще нескольких моих друзей. И вы все вместе с рюмками в руках всплакнете, вспоминая, какая я была противная.

– Что? Где ты будешь?

– Я поплыву по течению, – ответила Аврора. Запрокинув голову, она смотрела, как несутся над Хьюстоном облака.

 

ГЛАВА XVII

1

Однажды глубокой осенью, когда все еще стояла июльская жара, Эмма, у которой приближался срок, вернувшись домой с полной тележкой продуктов, застала своего мужа в самом разгаре поэтического флирта со своей лучшей подружкой Пэтси. Флэп устроился на одном конце кушетки, а Пэтси, стройная и как всегда хорошенькая, краснея, сидела на другом.

– Эй, привет, – сказал Флэп с несколько чрезмерным энтузиазмом.

– Привет, привет, – ответила Эмма, волоча тележку.

– Слава Богу, – вступила Пэтси. – Он мне читал непристойные стихи.

– Чьи? – сухо спросила Эмма.

– Я помогу, – вскочила Пэтси. Возвращение подруги вызвало у нее большое облегчение. Пэтси сама на себя сердилась за свою склонность к кокетству, но ей редко удавалось удержаться. Мужской пол всегда приятно удивлял ее комплиментами, в ответ на которые она краснела и сыпала остротами, что обычно вызывало новые комплименты. Флирт с Флэпом крутился в основном вокруг его высокопарных разглагольствований о литературе, и не более того. Сам Флэп всегда вызывал у нее легкое физическое отвращение, и она не могла вообразить, как ее лучшая подруга может с ним спать. Она подошла к Эмме и открыто улыбнулась, чтобы та не подумала, будто что-то действительно происходит.

– Мне что-то никто непристойных стихов не читает, – заметила Эмма, входя ради удобства в роль неромантичной замученной тяжелым трудом женщины.

Пэтси помогла ей разобрать продукты, и они, приготовив чай, уселись пить его на кухне. Флэп, перестав смущаться, что его поймали на флирте, через некоторое время присоединился к ним.

– Твоя мать уже избавилась от этого мерзкого старого генерала? – спросила Пэтси.

– Нет. Но заставила его немного подобреть.

– Чушь, – вмешался Флэп. – Оба остаются все такими же заносчивыми особами.

Эмма сразу разозлилась. Ее всегда сердило, когда кого-либо так хладнокровно уничтожают словами.

– В них не больше снобизма, чем в некоторых других, кого я могла бы назвать, и заносчивости тоже. По крайней мере, в отличие от Сесила, они не проводят все свое время на рыбалке.

Флэп ненавидел любые конфликты, но особенно, если это случалось при гостях. Он посмотрел на Эмму, крупную, разгоряченную, враждебную, и не нашел в ней ничего, что бы ему понравилось.

– Почему бы Сесилу не ловить рыбу? – спросил он. – Он ничего бы не выиграл, если бы все время гонялся за женщинами.

– Я и не говорю, что за ними надо гоняться все время. Просто я думаю, что их и избегать не стоит.

– Может быть, он однолюб, – сказал Флэп.

– Точно. Как ты, – Эмма понимала, что не должна так вести себя при подруге, но не хотела останавливаться. В конце концов к Пэтси это тоже относилось, и она могла постоять за себя.

Пэтси не переносила конфликтов еще больше, чем Флэп.

– Ладно, хватит вам, хватит, – сказала она. – Я жалею, что спросила тебя о матери. Не надо мне было высовываться.

Флэп помрачнел.

– Вокруг твоей матери никогда меньше трех мужчин не увивалось. Случайно такого не бывает, ты знаешь. Мужчины не слетаются, если женщина не распускает запах.

– Мне не очень нравятся выражения, которые ты выбрал, но мысль я запомню. – Эмма крепко сжала свой стакан с охлажденным чаем, сожалея, что у них в гостях Пэтси. Без нее могло бы случиться что угодно: Эмма швырнула бы в мужа стакан или потребовала бы развода.

В очень напряженном молчании прошла минута; Эмма и Флэп сдерживались, а Пэтси притворялась, что смотрит в окно. Все притворялись, что глядят в окно. Чтобы чем-то отвлечь себя, Эмма поднялась и налила еще чая, который без слов взяли у нее Флэп и Пэтси. Пэтси спрашивала себя, распускает ли запах она. Идея была слегка пакостная, но в ней было и нечто сексуальное. Открыв сумочку, она вынула оттуда расческу и занялась волосами. Она часто фантазировала о браке. В ее воображении брак связывался, в основном, с домом, красиво обставленным и устроенным, как у миссис Гринуэй, в котором бы она жила с аккуратным и вежливым молодым человеком. Ей никогда не удавалось ясно увидеть этого молодого человека, но если его удавалось вообразить, то он представлялся аккуратным, белокурым и добрым. Разумеется, он не будет таким неряшливым, угрюмым и саркастичным, как Флэп Гортон.

Флэп заметил только, что у Пэтси руки не такие полные, как у его жены.

Эмма, сознававшая, что являет собой все, чего больше не хочет ее муж, жевала лимон из чая, глядя на ту же жаркую зеленую лужайку, которую видела перед собой уже много месяцев. Враждебность в ней отступила. Она чувствовала, что хорошо бы больше уже никогда не быть беременной.

Как только Пэтси заметила, что Флэп смотрит на нее, она перестала причесываться. Вообще Гортоны ее несколько обескураживали. В их отношении друг к другу было что-то жестокое, что ей не нравилось и о чем ей не хотелось думать. Возможно, это было как-то связано с сексом, другой причины ей не хотелось видеть. В ее фантазиях о браке секс обычно присутствовал не более, чем в виде помехи на экране ее мыслей. Она испытала его еще очень мало, и не составила о нем себе четкого представления.

– Почему мы здесь все сидим и смотрим? – спросил Флэп. Длительное молчание вызывало у него чувство неудобства.

– Потому что больше нечего делать, – сказала Эмма. – Я прервала поэтическое чтение, и всем стало неловко.

– Не извиняйся, – попросила Пэтси.

– И не думала.

– Да, но ты собиралась. Ты склонна принимать на себя грехи всего мира.

– Пусть принимает – вмешался Флэп. – Она сама совершает их достаточно.

– Я пошла, – объявила Пэтси. – Не знаю, зачем ты заставил ее забеременеть, если не намерен к ней хорошо относиться.

– Так бывает, – ответил Флэп.

Пэтси учащенно дышала, как это бывало всякий раз, когда она расстраивалась.

– Ну, не со мной. – Улыбнувшись Эмме, она вышла.

– Мы заставили ее плакать, – сказал Флэп.

– Ну и что? Она постоянно плачет. Она просто из тех, кому это нравится.

– В отличие от тебя. Ты никогда не дашь никому испытать удовлетворение от того, что удалось задеть тебя.

– Не дам, – согласилась Эмма. – Я из твердого материала. И я не буду сердиться за то, что мой муж гоняется за моей подругой. Может быть, если ты сильно постараешься, то тебе удастся ее соблазнить, пока я буду рожать в больнице.

– Заткнись. Я просто читал ей стихи. Ее интеллекту не помешало бы некоторое развитие.

Эмма швырнула стакан. Не попав в Флэпа, он угодил в стену за его спиной.

– Хочешь, разведемся? Тогда ты можешь все время развивать ее интеллект.

Флэп уставился на нее. От грез о бегстве с Пэтси он перешел к странному состоянию, иногда его охватывавшему, – осознанию, что он не обязан выполнять то, что вообразил. Не успел он разобраться в своих желаниях, как мимо его головы пролетел стакан, а жена устремила на него взгляд своих бездонных зеленых глаз.

– Идиотская выходка, – он почувствовал, что внутри все опустилось. Никогда нельзя знать, что произойдет.

– Хочешь, разведемся? – повторила Эмма.

– Конечно, нет. Ты можешь постараться рассуждать здраво хоть секунду?

Эмма была удовлетворена. Она не отказалась бы швырнуть стол.

– Никогда мне больше не говори о развитии ее интеллекта. Ты не об этом думал.

– Интересно бывает поговорить о литературе с тем, кто тебя слушает, – сказал Флэп. – Ты же не слушаешь.

– Я даже больше – не люблю литературу. Все, что меня теперь интересует, – одежда и секс, как мою мать. К сожалению, я не могу себе позволить покупать одежду.

– Ты говоришь так насмешливо, – заметил Флэп. Отказавшись от попыток поспорить, он просто сидел, не глядя на нее, вид у него был очень покорный. В такие минуты пассивность была его единственным средством защиты. Не имея злости в себе, он не мог тягаться с женой. Увидев его реакцию, Эмма поднялась и отправилась в душ. Когда она вернулась, Флэп сидел на кушетке с той же книгой, из которой читал Пэтси. Раздражение у нее прошло; она больше не чувствовала враждебности, Флэп сидел со смиренным видом, так обычно бывало после того, как его пристыдили или победили в ссоре.

– Приободрись. Я на тебя больше не сержусь.

– Да, но на меня давишь. Ты действительно огромная.

Эмма кивнула. За окнами спустился вечер, и просветы между деревьями уже потемнели. Эмма пошла запереть дверь. Она была уверена в одном: что скоро родит ребенка. Стоя и наблюдая тени во дворе, она чувствовала, как ее тянет его вес.

2

На другом конце Хьюстона, на Лайонз-авеню, где воздух провонял парами бензина, самая горячая поборница Эммы Рози Данлап стояла перед входом в собственный дом, прощаясь с прежней жизнью, если это можно назвать жизнью, в чем Рози сомневалась. Все, что она собиралась из нее вынести, уместилось в двух дешевых чемоданах, стоявших на ее крылечке. Детей здесь не было. Лу Энн и Бустер были снова отосланы к своей тете, – у нее под ногами путалось столько детей, что от лишней пары ничего те менялось, – во всяком случае, на несколько дней, которые, как считала Рози, понадобятся ей на устройство в Шривпорте, ее родном городе.

Роясь в сумочке, она искала ключ от дома, хотя на самом деле у нее не было желания запирать его, она предпочла бы уйти, оставив его открытым. Едва ли не единственной нужной вещью, не поместившейся в чемоданы, была стиральная машина, на которую она так долго копила деньги. Дом был бедный; мебель по большей части – поломанная, да и хорошей-то она никогда не была. Пусть достается кому потребуется, – подумала Рози. – Пусть негры, и мексиканцы, и неутомимая вороватая уличная детвора, от которых она отгораживалась замками двадцать лет, заходят сюда и берут, что хотят. Пусть его загадят, ей все равно: она никогда не собирается возвращаться, чтобы пытаться наладить жизнь среди этой убогой обстановки. С Лайонз-авеню и всем, что с этим связано, – покончено; она даже обрадовалась бы, если бы несколько молодцов подкатили платформу для перевозки домов и увезли весь дом, оставив лишь пустое место, грязь да рухлядь на заднем дворе. Рози подумала, что и ее жизнь была как эта ненужная рухлядь, и если кто-нибудь увезет дом, то так Ройсу и надо.

Но привычки были сильнее; даже не желая больше ничего брать из этого дома и не собираясь в него возвращаться, она рылась, пока не нашла ключ, и все-таки заперла им входную дверь. Затем, подхватив чемоданы, она отправилась на автобусную остановку напротив кафе «Пионер-16». Кейт была на улице – подметала дневной мусор, освобождая место для вечернего.

– В отпуск собираешься? – спросила она, заметив чемоданы.

– Ага, в бессрочный.

– А. Достаточно натерпелась, да?

– Вот-вот.

Эта новость смутила Кейт, и она больше не находила, что сказать. Это, конечно, было знаменательное событие, но как нарочно ее мысли были заняты другим, а именно тем, что любовник хотел, чтобы она сделала себе татуировку. Любовника звали Даб. Ей не хотелось татуировку, но он был настойчив и даже соглашался, чтобы она сделала ее на верхней части руки, а не на заднице, где он мечтал ее увидеть вначале. И всего-то надо было вытатуировать сердечко, а внутри надпись – «Жаркая мама», а у Даба в сердечке было написано «Большой папа». Вообще-то она пообещала принять решение к сегодняшнему вечеру, и с этой мыслью в голове трудно было придумать, что ответить Рози, даже если та уезжала навсегда.

– Милая, однажды, когда будет поздно, он пожалеет, что так сглупил, – сказала она, наконец, когда Рози уже входила в автобус.

Кейт помахала рукой, но Рози этого не заметила. В автобусе не было никого, кроме шестерых крутого вида белых парней. Они нагло смотрели на Рози, и она села, загородившись маленькой баррикадой из дешевых чемоданов, думая, как будет смешно, если, после двадцати семи лет жизни на Лайонз-авеню, ее изнасилуют и убьют в тот день, когда она оттуда уезжает. В ее квартале изнасиловали многих, даже одну женщину на десять лет старше Рози. Парни смотрели на Рози, а она – в сторону.

Выйдя на Континентал Трейлуэйз стейшн, она купила билет до Шривпорта и молча села у своих чемоданов. На вокзале многие сидели молча, так же, как она. Ей казалось, что люди, которые ездили на автобусе, в основном похожи на нее – такие побитые, что им нечего сказать.

Рози окончательно добил месяц жизни без Ройса, за который не случилось ничего, если не считать, что маленький Бустер однажды попал в осиное гнездо. Он был так искусан и так сильно чесался, что половина укусов загноилась. За месяц своего отсутствия Ройс позвонил только раз, и только для того, чтобы предупредить, чтобы она поаккуратнее обращалась с грузовиком, не разбила его, так как тот, как он выразился, может ему понадобиться. Рози не знала, что это значило, а когда спросила, Ройс ответил:

– Ты бы стала спорить и в песчаную бурю, – и положил трубку.

На нее напала бессонница, а ночью оставалось одно утешение: прислушиваться, как маленький Бустер, постанывая, ворочается в своей кроватке, а Лу Энн жалуется, что написала в постель. Рози попробовала было смотреть телевизор, но от всего, напоминавшего о семье, принималась плакать.

Она стала все дольше и дольше задерживаться у Авроры, не потому, что там было много дел, а потому, что ей не хотелось возвращаться домой. Аврора с Генералом прекрасно ладили, и в доме было весело, но почти ежедневно, когда она через весь Хьюстон ехала на автобусе из спокойного Ривер Оукс в сутолоку Пятого Района, ее настроение постепенно падало. По ночам было так тяжело, что она не узнавала себя. Продержавшись сорок девять лет, она наконец проиграла свою схватку. К счастью, истории, которые маленький Бустер и Лу Энн любили послушать на ночь, включали только три сюжета, так что, разделавшись с одним или двумя, Рози могла предаваться своему бессилию, сидя на кровати и выпивая одну за другой несколько чашек кофе, что занимало у нее большую часть ночи. – Это не жизнь, – думала она ночь за ночью, но у нее был только один выбор – принимать ее такой или все бросить.

Рози оглядела закоптелое помещение автовокзала, в котором человек сорок или пятьдесят сидели, каждый сам по себе, со своим молчанием, и подумала, что ее жизнь стала как этот автовокзал – безмолвная. У нее всегда находилась масса слов по поводу всего; и вдруг она обнаружила, что, хотя у нее по-прежнему было что сказать, говорить стало не с кем. На сестру не приходилось рассчитывать: она была слишком замужняя и слишком религиозная. Она только приводила цитаты из Библии да предлагала Рози придумать какой-нибудь способ заставить Ройса почаще посещать церковь.

– Да, но в церкви он всю свою жизнь только спит и храпит, – возражала Рози. Сестра тридцать четыре года (против ее двадцати семи) была замужем за Оливером Ньютоном Доббсом, самым постоянным человеком на свете, который, за все время службы в должности управляющего на маленькой гуталиновой фабрике на Литл Йорк роуд, то есть с 1932 года, когда он уволился с нефтяных приисков, не пропустил ни одного рабочего дня. При таком обязательном муже сестра была плохой компанией для обсуждения супружеских неурядиц Рози.

Да и с Авророй, по совести, тоже стало уже невозможно говорить, потому что она слышала о Ройсе раз пятьдесят и уже советовала Рози с ним развестись. Рози соглашалась, что ей следует поступить именно так, но у нее все как-то не получалось позвонить адвокату. Она не предупредила Аврору, что уезжает, не объяснила причин. Аврора не понимала, что значит каждый вечер тащиться по Хьюстону в дом, который ты вообще никогда не любила, к двум детям, которые не получают надлежащей заботы. Лу Энн и маленький Бустер постоянно были ей живым укором; они не получали того воспитания, которое досталось другим пяти. Детям нужны родители с энтузиазмом, а его Рози уже не хватало. Поэтому она уезжала в Шривпорт—может быть, там, вдали от всех мыслей о Ройсе и его твари, ей удастся избавиться от тоски и вернуть себе былой энтузиазм. В конце концов это был ее дом, Шривпорт, а это что-нибудь да значило.

Глядя на ряд телефонных будок, вытянувшийся перед ней, она раздумывала, позвонить ли ей Авроре, чтобы хотя бы ее предупредить. Если ей ничего не сказать, она с ума сойдет от волнения, а если сказать слишком рано, то постарается ее удержать. Тогда она подумала об Эмме. Ей не хватало силы, чтобы иметь дело с Авророй, но поговорить с Эммой было несложно.

– Это я, – сказала она, когда Эмма откликнулась.

– Да? Я тебя узнаю по голосу. Что случилось?

– Голубка! Я даже не знаю, зачем тебе звоню. Наверное, я просто боюсь позвонить твоей маме. Пока я не совсем сошла с ума, мне надо отсюда уехать. Вечером я еду к себе домой, в Шривпорт, и больше не вернусь.

– Милая ты моя.

– Да, у меня здесь душа на части разрывается. От этого детям плохо. Ройс не возвращается, а мне здесь оставаться не для чего.

– У тебя есть мы.

– Да, но у тебя и твоей мамы своя жизнь.

– Да, но ты же в ней тоже участвуешь. Как ты можешь уехать, когда у меня вот-вот родится ребенок?

– Я уже на автобусной остановке и решилась. Может быть, иначе мне уже никогда не решиться. – От одного звука голоса Эммы ей захотелось остаться. Одной частью разума она понимала, что безумно оставлять тех немногих людей, которые ее по-настоящему любят, но другой думала, что от одной ночи, проведенной в Лайонз-авеню, она сама дойдет до безумия.

– Я лучше поеду, голубка. Скажи мамочке, что я прошу прощения, что не предупредила ее – она бы меня просто отговорила уезжать. Не то, что она не хочет мне хорошего. Просто… ну… она не знает, как я живу.

– Хорошо, – сказала Эмма, поняв, что ничего не поделаешь.

– Счастливо тебе, голубка. Я должна идти, – сказала Рози, вдруг давясь слезами. Она почти в панике повесила трубку и, горько плача, пошла через зал к своим чемоданам.

Но она была не единственной расстроенной путешественницей. Очередь, приготовившаяся ехать в ее автобусе, когда, наконец, объявили рейс, была длинной и жалкой. Двое несчастных влюбленных подростков, прижимавшихся друг к другу перед разлукой. Прямо перед ней деревенская семья провожала сына в форт Дикс; плачущие мать, бабушка и две сестры облепили парня со всех сторон, в то время как отец неловко стоял в стороне. Семья мексиканцев держалась стоически, и пока очередь двигалась, выкрашенная гидропиритом мамаша с двумя малышами постоянно оттаскивала одного из-под ног Рози.

Наконец все сели. Устроившись у окна, Рози играла с мальчишкой, сидевшим напротив нее, в прятки. Автобус выехал на магистраль, миновал рукав залива, пакгаузы и на удивление быстро оказался среди сосновых лесов восточного Техаса. Рози, измотанная процедурой отъезда, зевнула; скорость и шуршание колес убаюкали ее так, что она забыла о своих бедах. Вскоре она заснула, оставив своего юного друга, пышущего энергией, развлекаться самостоятельно по дороге мимо Конроу и Люфкина, уходивших в ночь.

3

Аврора встретила известие об отъезде Рози молча.

– Ты что-то слишком спокойна, – заметила Эмма. – Я позвонила не вовремя?

– Вообще-то ты позвонила в ужасное время, – Аврора бросила сердитый взгляд на Генерала. Он, сидя в ногах ее кровати, сверкал глазами.

– Извини, я думала, что ты бы захотела сразу же об этом узнать.

– Я бы хотела об этом знать два часа назад. В этом случае мне почти наверняка удалось бы ее остановить.

– Она не хотела, чтобы ее удерживали. Поэтому и не позвонила тебе. Она знала, что ты ее отговоришь.

Аврора молчала.

– Извини, что я позвонила тебе не вовремя.

– Перестань извиняться. Плохие новости всегда приходят в неудобный момент. В неудобный, только и всего. В данном случае генералу Скотту придется нарушить его совершенно непоколебимый режим дня на несколько секунд или около того, но, возможно, он это переживет.

– А, он у тебя? – Я вешаю трубку, а ты, если захочешь, можешь мне перезвонить.

– Ты знаешь, Гектор не Бог. Он им только себя воображает. Тот факт, что он находится у меня в доме, не помешает нам обсудить эту маленькую катастрофу. Вообще-то в эти дни Гектор почти все время у меня, так что если мы вообще хотим разговаривать, то это придется делать при нем.

– Черт побери, если у тебя такое отношение, я могу уйти.

Отодвинув трубку от уха, Аврора прикрыла ее рукой.

– Не смей осыпать меня ругательствами, когда я разговариваю со своей дочерью. Я этого не потерплю. Может быть, ты можешь молча посидеть, пока я не закончу разговор. Тогда мы начнем с того места, где остановились.

– Мы не остановились, – возразил Генерал. – Мы даже не начинали.

Строго взглянув на него, Аврора снова поднесла трубку к уху.

– Уехала, так уехала. Сегодня уже ничего не сделаешь. А завтра надо организовать ее возвращение. Скорее всего, мне придется туда поехать. Это мне за то, что я не перевела ее жить к себе, когда Ройс сбежал.

– Может быть, ты с ней поговоришь по телефону и уговоришь вернуться?

– Нет, она слишком упрямая. Мне ничего не сделать с такой упрямицей по телефону. Ты не можешь меня сопровождать из-за своей беременности, значит придется ехать кому-то другому. Я должна буду отправиться сразу же. Нельзя давать ей время окопаться.

– Извини, что нарушила твой вечер, – повторила Эмма.

– Вечер у меня только начинается, – сказала Аврора, вешая трубку.

– Куда ехать? – спросил Генерал. – Я хотел бы знать, куда ехать на этот раз?

– На этот раз? Я не припоминаю, чтобы куда-то в последнее время ездила.

– Вчера ты целый день ездила по магазинам. Ты все время куда-то уезжаешь.

– Гектор, я не растение. Я знаю, ты предпочел бы, чтобы я никогда не оставляла своей спальни, а еще лучше кровати, но это твоя проблема. Мне никогда не нравилось быть привязанной к дому.

– Так куда ты все-таки собираешься на этот раз?

– В Шривпорт. Рози уехала. Последние дни она очень переживала. Я поеду и привезу ее назад.

– Черт побери, какая чепуха. Позвони ей и скажи, чтобы возвращалась. Кроме того, она и так вернется. Эф. Ви. ведь вернулся, а он тоже убегал.

– Гектор, я знаю Рози лучше, чем ты, и не думаю, что она вернется. Тебе не кажется, что на один вечер споров достаточно? И вообще тебе не повредит съездить в Шривпорт.

– А кто сказал, что я туда поеду? Она твоя прислуга.

– Я знаю, что моя, – холодно сказала Аврора. – А ты – мой любовник, прости меня, Господи. Ты хочешь сказать, что способен на такую неосмотрительность: дать мне самой вести машину триста миль, в то время как, если я не ошибаюсь, двадцать минут назад ты еще пытался затащить меня в постель?

– Это не имеет никакого отношения к обсуждаемому вопросу.

– Прости, Гектор, но обсуждается твое поведение, – Аврора вспыхнула гневом.

– Кажется, я делаю неприятное открытие, связанное с человеком, с которым я сплю, а именно, что он ко мне так равнодушен, что не желает отвезти меня в Шривпорт, чтобы забрать оттуда мою бедную прислугу.

– Хорошо, я могу поехать, если мне в этот день не надо играть в гольф.

– Большое спасибо, – сказала Аврора, краснея от злости. – Я, разумеется, приложу все усилия к тому, чтобы ты не пропустил свой гольф.

Генерал не уловил в этой реплике раздражения, он принял ее за чистую монету, что с ним случалось, когда он думал о другом. Потянувшись через кровать, чтобы взять Аврору за руку, он был удивлен, когда рука отодвинулась и хлопнула его прямо по лицу.

– Это еще за что? Я же сказал, что поеду.

– Генерал Скотт, мне кажется, что вы определили мне второе место после гольфа.

– Но я не то имел в виду, – он наконец заметил, что она рассержена.

– Разумеется. Мужчины, кажется, никогда не видят, что их замечания означают как раз то, что они имеют в виду.

– Но я тебя люблю, – сказал Генерал, в ужасе от оборота, который принимало дело. – Люблю, помнишь об этом?

– Да, Гектор, помню. Я помню, что ты сделал в мою сторону свой обычный весьма неуклюжий пасс в восемь тридцать. На этот раз ты умудрился сломать браслет у моих часов, и еще одна моя сережка закатилась под кровать. Я помню эти детали совершенно отчетливо.

– Но это ты отдернула руку. Я не хотел ломать браслет.

– Правильно, но я не желаю, чтобы ты трахал меня в восемь тридцать, чтобы заснуть в восемь сорок пять, а точнее, – в восемь тридцать шесть, а в пять подняться на свою проклятую пробежку, – закричала Аврора. – Это не совпадает с моим идеалом amore, и я говорила тебе об этом бесчисленное множество раз. Я нормальная женщина, и вполне в состоянии посидеть до двенадцати, а то и дольше. Я в какой-то мере надеялась, что со временем сделаюсь для тебя важнее гольфа или хотя бы твоих собак, но, как теперь вижу, – тщетно.

– Черт побери, почему от тебя всегда столько неприятностей? Всегда. Я делаю все, что могу.

Несколько секунд они молча зло смотрели друг на друга. Аврора покачала головой.

– Я бы предпочла, чтобы ты ушел. Знаешь, Гектор, это для тебя – как гольф. Все твои интересы сводятся к тому, чтобы кратчайшим путем достичь лунки.

– Да уж к тебе короткого пути нет, черт возьми! – заорал Генерал. – Ты из меня сделала нервного калеку. Я теперь и заснуть не могу.

– Да, я наверное, самая трудная партия в вашей жизни, Генерал, – спокойно глядя на него, сказала Аврора.

– Слишком трудная. Черт побери, слишком трудная.

– Мои двери открыты. Мы снова можем стать соседями, ты знаешь, ты по глупости попал впросак, а под рукой нет танка, который бы тебя защитил.

– Заткнись! – крикнул Генерал, взбешенный тем, что она сумела овладеть собой, в то время как он все трясся от растерянности.

– Ты говоришь только для того, чтобы себя слушать. У меня уже двадцать лет нет танков.

– Ну хорошо, я только хотела, чтобы ты серьезно задумался над своими поступками. Я приложила немыслимые усилия, стараясь приспособиться к тебе, а мы все равно постоянно ссоримся. А какой станет наша жизнь, если я сделаюсь несговорчивой?

– Ты не можешь стать хуже, чем сейчас, – сказал Генерал.

– Ха-ха, много ты знаешь! Это я еще ничего от тебя не требую. А ну, как выдвину несколько условий!

– Например?

– Вполне разумных. Я могу пожелать, чтобы ты избавился от этой допотопной машины и своих самонадеянных псов.

– Своих каких?

– Самонадеянных, – повторила Аврора, наслаждаясь изумлением Генерала.

– В качестве особого теста на серьезность я даже могу потребовать, чтобы ты бросил гольф.

– А я могу потребовать, чтобы ты вышла за меня замуж. В эту игру можно играть вдвоем, – выпалил Генерал.

– Но только один может играть успешно. Удивительно, как я к тебе привязалась, и я не хотела бы тебя терять, но не заговаривай снова о браке.

– Почему?

– Потому что я сказала, не надо. Если один из нас в корне не изменится, об этом не может быть и речи.

– Тогда поезжай за своей чертовой прислугой, – вконец разозлился Генерал. – Я и милю не проеду с женщиной, которая так со мной разговаривает. Тем более, что я терпеть не могу эту проклятую прислугу.

– Несомненно, она напоминает тебе меня. Каждый, кто хоть чуть-чуть отличается от полного раба, напоминает тебе обо мне.

Генерал вдруг вскочил.

– Черт возьми, у вас обеих нет никакой дисциплины, – сказал он, все больше и больше ощущая давление.

Аврора не шелохнулась.

– Извини. Признаю, что я безнадежно ленива, но это едва относится к Рози. Ее дисциплинированности хватает на нас двоих.

– Тогда что она делает в Шривпорте? – спросил Генерал. – Почему она не здесь, где ей полагается быть?

Аврора пожала плечами.

– То, что у нее проблемы, не исключает дисциплинированности. Если хочешь сделать что-нибудь полезное, почему не достанешь из-под кровати мою сережку? Твое мнение о Рози меня не интересует.

– Я только сказал, что она должна быть там, где ей полагается.

– Убеждена, что она так бы и сделала, если бы ее муж оставался там, где полагалось ему. Давай оставим эту тему, равно как и все другие. Пожалуйста, найди мою сережку, и мы можем посмотреть телевизор.

– Ты не можешь так со мной разговаривать. К черту телевизор! Сама доставай свою чертову сережку.

Он ожидал от нее извинений, но она просто сидела, глядя на него. Ее слова сильно рассердили Генерала, но молчание было просто невыносимым. Не говоря ни слова, он вышел из спальни и хлопнул дверью.

Аврора встала и подошла к окну. Через минуту с силой хлопнула входная дверь, и она увидела, как Генерал идет через ее лужайку и дальше, по тротуару к своему дому. Она отметила, что выправка у него отличная.

Аврора постояла несколько минут, надеясь, что зазвонит телефон, но, не дождавшись, взяла из гардеробной вешалку, опустилась на колени перед кроватью и стала доставать оттуда закатившуюся сережку с опалом. Сняв вторую, она минуту их разглядывала, а потом убрала в шкатулку для украшений. В доме царили тишина, покой и прохлада. Не вспомнив больше о генерале Скотте, она спустилась вниз, налила себе бокал вина и удовлетворенно устроилась перед телевизором. С Рози она разберется завтра.

 

ГЛАВА XVIII

1

Ройс Данлап звонил жене, предупреждая, чтобы она поаккуратнее обращалась с грузовиком, потому что они с Ширли собрались на нем попутешествовать. Ширли была страшно рада заполучить Ройса назад, и сразу же стала предпринимать шаги, чтобы оставить его при себе навсегда.

– Ты от меня больше не уйдешь, мой пончик, – многозначительно сказала она в тот день, когда он вернулся. А потом, чтобы вбить ему эту мысль в голову, она принялась трахать его до беспамятства.

И в последующие три недели Ширли не ослабляла напора. Как только Ройс обнаруживал малейшие признаки оживления, она снова принималась его изматывать. За три недели кнутом и пряником она так его приручила, что опасность повторного побега практически сошла на нет, и именно тогда Ширли стала строить планы на отпуск.

– Мы могли бы посетить Барстоу, – сказала она как-то раз после очередного продолжительного напора.

– А где он? – спросил Ройс, полагая, что она говорит о дворняге. Он туманно помнил, что у него были какие-то претензии к собаке, но в своем вялом состоянии не мог припомнить их суть. Он выпил еще пива.

– Миленький, ты же знаешь, где Барстоу, – иногда плохая память Ройса действовала Ширли на нервы.

– На крыльце? – Ройс приоткрыл один глаз.

– Ой, да не щенок, а мой родной город, Барстоу, штат Калифорния. Мне хотелось бы свозить тебя туда, чтобы тобой похвастаться… Почему бы тебе как-нибудь, от нечего делать, не забрать свой грузовичок, – добавила она. – Не понимаю, почему он должен достаться ей. В конце концов, чья это машина? Если бы мы поехали домой, мы остановились бы в мотеле, – продолжала она, поглаживая его интимное место. – Как бы это было романтично! Я не останавливалась в мотеле с тех пор, как ездила домой в пятьдесят четвертом году.

Ройс попытался это обдумать. Чувствительности в его члене сохранялось не больше, чем в любой из автомобильных шин, сваленных за окном; да это было и не важно, так как в тот момент он размышлял не о сексе. Ройс воображал, как едет на грузовичке для доставки чипсов по Калифорнии. Эти мысли вызвали у него вопрос:

– А где там у вас Голливуд?

– От Барстоу – далеко, – ответила Ширли. – Можешь выбросить это из головы.

– Мы могли бы съездить в Голливуд. А Диснейленд где?

– Диснейленд бы и я посмотреть не отказалась, но надо быть круглой дурой, чтобы пустить тебя в Голливуд. У меня там работает одна из сестер, и она говорит, что там полно разных шлюх и неразборчивых женщин.

– Нераз… чего? – нервно переспросил Ройс. Волновался он из-за того, что Ширли своими небрежными поглаживаниями его интимного места раскачивала член, ударявший по яйцам. Ройс не мог придумать, как бы деликатно попросить ее быть поосторожнее, и напивался пивом, чтобы отвлечься от мыслей об опасности.

– Ну знаешь, это те, которые готовы заниматься этим с каждым встречным. Я тебя в такой бардак не возьму. Только не забудь на этой неделе забрать машину. У меня через десять дней начинается отпуск.

Последующие день-два оба провели за траханьем, а в промежутках вместе предавались фантазиям, как они вдвоем поедут на грузовичке по Калифорнии. Самому Ройсу не приходилось бывать дальше Навасоты, но поездка казалась ему заманчивой. Каждый день он лежал, раздумывая, как отправится на Лайонз-авеню и заберет грузовичок, но всякий раз ему приходило в голову, что до тех пор, пока у Ширли начнется отпуск, он ему не понадобится, поэтому он не сдвигался с места, напиваясь пивом.

Рози очень слабо представляла себе примирение Ройса с Ширли, но был еще один человек в Хьюстоне, имевший об этом еще меньшее представление. Этим человеком был Мич Макдональд. Когда после истории в Джей-Бар Корал Рози отвезла мужа домой, в груди Мича вновь расцвела надежда. Зная Рози, он никак не мог вообразить, что она дает Ройсу возможность снова выскользнуть. Зная и Ширли, он был убежден, что она не захочет обходиться без чьего-нибудь «старого пня», на котором можно было бы посидеть, во всяком случае, долго. Выждав пару дней, он прочно обосновался в баре, где она работала. Чтобы обнаружить исключительно джентльменские намерения, он заговорил о Ройсе только после того, как выпил пива на два доллара. Начиная пропивать третий доллар, он спросил:

– А что слышно от твоего старого приятеля Ройса?

– Не твое собачье дело, ты, старый педик, – грубо огрызнулась Ширли. За пятнадцать лет работы в баре она набралась вульгарных привычек в обращении.

– Да ладно тебе, мы с Ройсом лучшие приятели.

– Тогда почему ты здесь стараешься закадрить его девушку?

– Ты не всегда была его девушкой, – заметил Мич.

– И ты не всегда был таким вонючим старым хорьком.

– Еще слово и получишь прямо в рот, – пообещал Мич.

– А ты, скотина, только пальцем до меня дотронься, и Ройс тебе вторую руку выдернет.

Первый вечер обольщения закончился для Мича на этой необнадеживающей ноте, но он не отказался от своей цели. Решив, что лучше всего прибегнуть к деликатному обращению, назавтра он подарил Ширли коробку вишни в шоколаде.

– Это, чтоб ты знала, что у меня сердце на месте, – сказал Мич. – С тех пор, как у нас была любовь, я научился некоторым новым штучкам.

– Про какие это новые штучки ты говоришь? Бессердечная Ширли раздала конфеты водителям грузовиков, занявшим целый стол.

Пережив это унижение, Мич решил воздействовать на нее молча. Каждый день он приходил в бар, вкладывая в пиво по несколько долларов. Давая Ширли понять, что страдает, но страдает смиренно, он все надеялся, что та может в любой момент увязаться за ним до его дома и прыгнуть ему на колени. Вместо этого однажды она, влетев в бар, объявила, что Ройс вернулся.

– Ройс? – сказал Мич. Это был удар молнии.

– Ага, он разводится, и мы с ним поженимся, как у нас будет время, – радостно объявила Ширли.

– Значит этот убогий сукин сын опять бросил жену с детишками, – сказал Мич. – Ах ты лживая тварь! Ах ты сволочь гулящая! Вы еще пожалеете! Я до вас обоих доберусь!

После этого Мич переместился со своими вложениями в «Усталого лентяя». Он знал, что Ройс рано или поздно там появится, что Ройс и сделал. Тем временем Мич приноровился проводить ночь за бутылкой бербона, а за день приходил в себя после ночного пьянства. Как только Ройс притащился в бар, Мич объявил о своих намерениях.

– Никогда не думал, что ты трус, – начал он, обдавая лицо приятеля винными парами.

– Ты – пьяный, – сказал Ройс. Вообще-то, лежа целый день у Ширли в обществе одного Барстоу, он соскучился. Обрадовавшись встрече с Мичем, Ройс пропустил его замечание мимо ушей.

– Скажи мне одно. Скажи мне одно. Зачем ты украл мою девушку?

Ройс не мог этого припомнить, и ничего не отвечал. Глядя вдаль, он ждал, когда Мич переменит тему.

– Эй ты, дерьмо бессловесное. Ты этой девушки не стоишь. Ты никуда не годишься. Ты и негритянке не подойдешь.

Ройс сохранял молчание. Он никогда не был склонен реагировать па оскорбления, кроме того Ширли была – его. А пока Ширли – его, и говорить было не о чем.

– Пива хочешь? – спросил он, жестом подзывая Губерта Младшего.

– Ты не слышал, что тебе говорят? – разозлился Мич. – Я ж тебя обозвал всеми словами на свете. Я с тобой даже пить не буду.

Ройс с благодарностью придвинул пиво к себе. Из Мича не получалось хорошей компании.

– Ты пьян, старый сукин сын, – повторил он.

– Черт возьми, Данлап, у тебя башка как из кирпича. – От мысли, что такой болван будет трахать такую чувствительную особу, как Ширли, Мич стал приходить в ярость.

– Небось ты думаешь, что раз я калека, то и драться не стану? – добавил он. – Даю тебе два дня сроку, чтобы ты выметался из ее дома, а если нет, то я из тебя кишки выпущу. Губерт Младший – свидетель.

– Я не хочу быть свидетелем, когда кто-то клянется в убийстве, – занервничал Губерт Младший. С тех пор, как открылся «Усталый лентяй», не проходило и дня, чтобы до него не доносились чьи-нибудь страшные угрозы, значительное число которых потом было исполнено. Он не понимал, как Мичу удастся убить такого крупного мужчину как Ройс, но Мич разрешил этот вопрос прежде, чем Губерт успел его задать.

– Чтобы удержать пистолет, хватит и одной руки, Данлап, – сказал Мич, выдыхая еще порцию паров виски в лицо Ройса. – Я из тебя выбью кишки, если ты не оставишь Ширли в покое.

После новых угроз Мича, оставленных Ройсом без ответа, разговор иссяк. Мич отправился в свое однокомнатное жилище на Кэнэл стрит, чтобы еще поднапиться, и тут ему пришло в голову, что если Ширли когда-нибудь надумает рассказать Ройсу про вишни в шоколаде, то тот его очень даже может убить. Перспектива была зловещей, и чем дольше Мич ее обдумывал, тем реальнее она казалась. В эту ночь ему не удалось даже с помощью бутылки бербона избавиться от этой мысли, а на следующее утро он поплелся, пошатываясь, по Кэнэл стрит в оружейный магазин Сана и купил там за четыре доллара девяносто восемь центов отличное мачете в полном сборе – с ножнами. Он хотел было купить пистолет за двадцать долларов, но подумал, что пистолет может дать осечку. А Сан объяснил ему, что мачете ни при каких обстоятельствах не дает осечки. Он даже приложил к нему наждак для наточки.

В последующие три дня Мич пил и точил, точил и пил, и настроение его ухудшалось. С каждой минутой в нем нарастала ненависть к Ройсу и Ширли. Его мозг зажегся ревностью, подобно большой электрической лампе. Каким-то образом цепь, от которой зависело ее выключение, нарушилась, так что лампа все горела и горела. Через три дня, проведенных за затачиванием и пьянством в одиночестве, Мичу стало казаться, что ему, чтобы его не убили, остается только одно: пойти и с помощью мачете отрубить Ройсу яйца. А без них он едва ли будет способен кого-либо убить.

Вскоре возбужденное сознание Мича превратилось в поток ревнивых мыслей, и в нем развилась великая жажда мести. Ройс с Ширли оскорбили в нем его мужское начало. От затяжного пьянства в Миче всегда, рано или поздно, разрасталась злость, он думал о потерянной руке и одинокой жизни, и однажды ночью, уже ни о чем не думая, он обнаружил, что ковыляет по Харрисбургу с мачете под мышкой. Час пробил – отмщением им станет преисподняя. Когда они откроют дверь, посмотрят и увидят его с мачете, они пожалеют.

Дойдя до дома Ширли, он вынул мачете из ножен. Барстоу сидел на крыльце, и Мич его погладил. Потом он вошел в дом, открыв дверь ключом, который не вернул Ширли, когда она вышвырнула его из своего дома. Когда Мич открыл дверь, Барстоу изловчился проскользнуть внутрь. Барстоу жил постоянной надеждой проникнуть в дом своей хозяйки, где всегда можно было погрызть какой-нибудь башмак. Мич крепко ухватился за рукоятку мачете, ожидая, что в любой момент ему придется зарезать Ройса, но пес не шумел, и во всем доме было тихо. Мич только слышал тихий звук от электрического вентилятора, и он доносился из спальни.

Поскольку вроде бы никто вокруг не шевелился, немедленных действий предпринимать не требовалось. Мич присел в гостиной в большое мягкое кресло обдумать ситуацию. Достав свою бутылку бербона, он немного отхлебнул из нее. Он не заметил, как от того, что оказался в знакомой обстановке, злость в нем увеличилась. С тех пор, как он лишился руки, единственным местом, где он чувствовал себя счастливым, был дом Ширли; она же была единственной, кто к нему хорошо относился.

Отнять у него все это и заставить его жить в затхлой комнатушке на Кэнэл стрит было величайшей несправедливостью, причиной которой был Ройс, Ройс, у которого была трудолюбивая жена, да еще и работа.

Мич почувствовал, как у него застучало в висках. Потом его затрясло. Он встал и проковылял в спальню, крепко сжимая мачете. Он увидел то, что ожидал увидеть: Ройс и Ширли лежали в постели, оба, в чем мать родила, оба спали мертвым сном. И хотя все было именно так, как он ожидал, это оказалось для него неожиданностью. Он все-таки думал, что Ройс будет в своей рабочей одежде, в которой всегда ходил, а увидеть, как он голый, с открытым ртом, развалился на постели, было ужасно. Это было еще ужаснее, чем Мич предполагал, а хуже всего было то, что Ройс занимал почти всю кровать. Ширли свернулась на краешке, вся скукожилась, чтобы не упасть на пол.

Мич более или менее ожидал, что у Ройса, должно быть, большой член, но однако же, он у него вроде бы вовсе отсутствовал. Чего бы там у него ни было, оно скрывалось под большой складкой нижней части живота. Брюхо Ройса, которое и всегда было толстым, за несколько месяцев, когда он ничего не делал, а только лежал и пил пиво, разрослось до невообразимых размеров, жирнее Мичу видеть не приходилось. Оно было самым громадным, самым разбухшим из всего, что встречалось Мичу. Мысль о том, что у Ширли может быть что-то общее с этим толстопузым Ройсом, сделалась невыносимой. Ревность, подобно электролампочке, загорелась в Миче с прежним жаром, ослепительно ярко, и, никак иначе не обозначив своего присутствия, он обрушил мачете на живот Ройса. На беду рука у него была нетвердой, и, вместо того, чтобы попасть ему по брюху, он стукнул его в грудину.

От этого ты проснешься, жирный ублюдок, – подумал Мич, вытаскивая мачете, чтобы нанести новый удар.

Как ни странно, Мич, однако, ошибался: Ройс не пробудился, а мачете не вытаскивалось. Оно засело крепко, а рука у Мича была потная. Когда он дернул, рука соскользнула, он попятился на несколько шагов и наступил на Барстоу, который громко загавкал. От лая проснулась Ширли, она инстинктивно потянулась, чтобы проверить, в каком состоянии находится «старый пень».

– Заткнись, щенок, – сонно пробормотала она и лишь потом увидела мачете, торчавшее из груди ее возлюбленного. Она взвизгнула и без сознания скатилась с постели; падая, она сбила маленький электрический вентилятор. Споткнувшись о Барстоу, Мич также упал и не попытался встать. На четвереньках он выполз из дома, а затем заковылял по улице в направлении «Усталого лентяя».

Вопль Ширли разбудил Ройса. Машинально он схватился за банку с пивом, которую перед сном поставил на тумбочку перед своей кроватью. Отхлебнув глоток, он почувствовал, что пиво теплое, чего он и боялся; но и это было кстати, и только после второго глотка, открыв глаза пошире, он обнаружил, что из его груди торчит мачете.

– О-о-ох, – вырвалось у него; потом, охваченный паникой, он громко закричал. Мич, находившийся уже на расстоянии одного квартала от дома Ширли, услышав этот звук, истолковал его как предсмертный стон Ройса.

Ройс сам принял свой вопль за предсмертный, хотя толком его не слышал. Он схватился за телефон, но уронил трубку, и ему пришлось медленно подтащить аппарат на постель.

– Помогите, меня забили, кишки из меня выпустили, – завопил он, но поскольку забыл вначале набрать номер, ответа не последовало.

В этот момент Ширли стала приходить в себя. Перевернувшись, она попыталась забраться на постель, думая, что ей, вероятно, приснился кошмар, но увидела, что ошибается, так как из груди Ройса по-прежнему торчало мачете, а он сам, еще живой, пытается поговорить по телефону, звоня, как решила Ширли, своей жене.

– Кому ты звонишь, Ройс? – спросила Ширли. Она уже несколько недель подозревала, что он втихаря позванивает своей жене.

Но потом от общей картины она совершенно потеряла силы и вцепилась в край постели, словно это был край пропасти.

– Помогите, помогите, помогите! – кричал Ройс в трубку. Потом ему удалось набрать номер телефонистки, и ему ответили. – Помогите, к-т-строфа! – завопил Ройс.

Оператору хватило сообразительности уловить в его крике нотку отчаяния.

– Успокойтесь, сэр, – сказала она. – Где вы находитесь?

Ройс стушевался. Он знал, что в Харрисбурге, но даже если бы на припоминание номера улицы ему было отпущено несколько недель, он бы его не назвал, а в его распоряжении такого времени не было. Он передал трубку Ширли, которая, оторвав одну руку от края обрыва, сумела промямлить адрес.

– Ой, Боже ты мой, леди, поторопитесь, пришлите нам скорую. – Пока она разговаривала, Ройс потерял сознание.

Мичу тем временем удалось дотащиться до «Усталого лентяя», и по выражению его лица Губерт Младший тут же понял, что он, во всяком случае, по мере сил, выполнил свою клятву.

От желания, чтобы Ройс пострадал, Мич очень быстро перешел к желанию, чтобы он не умер.

– Я убил Данлапа, – объявил он, задыхаясь. Это сообщение мгновенно обеспечило ему внимание всех собравшихся в баре. Губерт Младший, привыкший к происшествиям, сразу же снял трубку и дал знакомому шоферу скорой помощи максимально подробные инструкции, куда ехать. Затем он выгреб деньги из кассы, на случай, если в его отсутствие забредет грабитель. Через несколько секунд он в сопровождении всех посетителей бара несся по улице к дому Ширли, а Мич остался сидеть за столиком бледный и без сил, обдумывая, с чего лучше начать свой рассказ, когда явится полиция.

Благодаря расторопности Губерта полиция, скорая и те, кто перед тем сидел в «Усталом лентяе», прибыли в дом Ширли почти одновременно.

– В доме кто-нибудь вооружен? – спросил молодой полицейский.

– Нет, это просто покушение на убийство, – ответил Губерт Младший. Набравшись храбрости, двое полицейских распахнули дверь. Они не были убеждены в безопасности акции, но собравшаяся позади толпа не оставляла им выбора. При виде такого сборища людей Барстоу, раз тявкнув, ринулся прятаться под кровать в спальне. Сторожевой пес из него всегда был никудышный.

Когда толпа ввалилась в спальню, ее взору представились две альтернативные возможности: можно было смотреть на огромного мужчину с мачете, торчащим из груди, лежавшего на кровати без сознания, или на крупную голую женщину, сидевшую на полу. Ширли была так потрясена, что у нее не было сил одеться. Она сидела рядом с кроватью, как в столбняке, ожидая, когда Ройс кончит умирать; в следующий миг она увидела в спальне десятка два мужчин.

– Мэм, мы из полиции, – представился молодой офицер, снимая шляпу.

– Это ужасно. Чего мы такого сделали? – всполошилась Ширли. Потом, вспомнив о своей наготе, она, растолкав мужиков, торопливо двинулась в ванную, прижимая к груди лифчик. Люди наблюдали в молчании, сознавая, что являются свидетелями подлинной трагедии: преступление в порыве страсти, обнаженная женщина, умирающий мужчина. Но вид Ройса почти немедленно подействовал на их ненадежные животы. Несколько зрителей, выбежав на крыльцо, стало издавать кишечником характерные звуки. Только водители скорой сохраняли невозмутимость Они стали перекладывать Ройса на носилки, и через несколько минут скорая помощь уже понеслась прочь. Часть мужчин задержалась, чтобы успокоить Ширли, которая, придя в себя, несколько раз повторила, что лучше бы ей умереть. Губерт Младший забрался в полицейскую машину и повез офицеров к себе в бар забирать Мича. Когда они вошли, Мич дрожал, сидя за столом.

– Что случилось? – спросил он. – Ройс умер?

– Они не знают, возможно, он в критическом состоянии, – мягко сказал Губерт Младший. Когда полицейские уводили Мича, в баре воцарилась обстановка торжественности.

– Бедный недоносок, – сказал один из посетителей. – Сломал себе жизнь из-за бабы.

Это была их тема – их единственная тема, и когда в баре стали появляться новые посетители, они стали мусолить ее, рассказывая друг другу так, как они ее увидели, трагическую историю Ройса Данлапа, историю, которую они будут приукрашивать много лет.

2

Авроре позвонили в три часа ночи. Она думала, что звонит Эмма, чтобы сообщить, что собирается рожать. Но голос был не ее.

– Мэм, прошу простить, что разбудил, – сказал полицейский. – Не знаете ли вы местонахождение миссис Розалин Данлап? Насколько мы знаем, она работает у вас.

– Да, конечно. Что она сделала? – спросила Аврора. Генерал был рядом с ней, и она стала его расталкивать.

– Не она, а муж, – сказал полицейский. – Это, мадам, неприятно, очень неприятно.

– Так же неприятно, как то, что вы держите меня в напряжении в три часа ночи. Говорите.

– Его зарезали, мадам. Меня тошнит от одной мысли. Мы думаем, что дело – в ревности.

– Понятно, – сказала Аврора. – Я немедленно свяжусь с миссис Данлап. Ее нет в городе. Но она приедет сразу же, как сможет.

– Он в Бен Тауб. Преступник признался, так что ловить некого. Врачи думают, что будет лучше, если с мистером Данлапом будет его жена.

– Я согласна, – сказала Аврора и снова принялась будить Генерала.

Генерал открыл глаза, но потом снова их закрыл. Ей потребовалось несколько минут, чтобы его разбудить, а проснувшись, он рассердился.

– От твоих слуг – одно беспокойство. Эф. Ви. никогда бы не лишил меня сна хотя бы на час.

Аврора расхаживала по комнате взад и вперед, не зная, как ей лучше поступить.

– Гектор, надо ли заводить со мной среди ночи разговоры об Эф. Ви.?

Она молча оделась. Инцидент, неприятный сам по себе, помимо всего прочего, требовал от нее респектабельности, и она оделась так, чтобы выглядеть респектабельно. Генерал зевал, лежа в кровати. Одевшись, она села на кровать и стала ждать, надеясь, что у Генерала возникнет идея, любая идея пришлась бы сейчас кстати.

– Черт побери, как это неудобно, – сказал Генерал. – Я уверен, что Рози спит. Что этот чертов дурень делал?

Аврора с грустью посмотрела на него.

– Гектор, ты же был генералом, – напомнила она. – Почему, когда мне это нужно, ты не действуешь соответственно? Мне нужно, чтобы кто-нибудь подсказал мне способ быстро доставить Рози сюда.

– Она необязательная. Если она когда и была нужна, то как раз теперь, и где же она? Не знаю, зачем ты ее держишь? – Он встал и отправился в ванную.

Услышав, что он мочится, Аврора поднялась и пошла следом.

– Гектор, мы с тобой не женаты. Необходимость соблюдения элементарных приличий распространяется и на тебя.

– Что? – не понял Генерал, но Аврора, хлопнув дверью, забрала телефон в эркерчик. Она набрала номер, который узнала еще раньше от сестры Рози. После многих звонков Рози откликнулась.

– Печальные новости, милая, – начала Аврора. – Ройса ранили. Подробностей я не знаю, но дело серьезное. Тебе надо немедленно возвращаться.

Рози молчала.

– Боже мой! – воскликнула она. – Кто-то, должно быть, пристрелил его из-за этой шлюхи.

– Нет, это был не пистолет, а нож. Тебя есть кому отвезти назад?

– Нет. Сын Джун уехал на машине. Я могу вернуться утренним автобусом или даже самолетом.

– Подожди, – сказала Аврора, припоминая нечто, что она пыталась вспомнить с тех пор, как ей позвонил полицейский. – Я как раз подумала о Верноне. У него есть и пилоты, и самолеты. Он это сам говорил. Сейчас я ему позвоню.

Она положила трубку. Генерал вышел из ванной. В пижаме он выглядел худым, особенно в коленях.

– Кому ты звонишь? – спросил он.

Аврора с облегчением услышала короткие гудки. По крайней мере, он никуда не уехал. Генералу она не ответила.

– Утром я мог бы достать военный самолет, – сказал Генерал.

Аврора набрала номер еще раз, но телефон все еще был занят. Тогда она снова позвонила Рози.

– Мне придется к нему съездить. Он может разговаривать по телефону часами. Ты пока складывай вещи, а я позвоню, как только что-нибудь прояснится.

– Так это тот нефтяник! Я так и знал. Ты любишь его. Аврора покачала головой.

– Мне жаль тебя расстраивать, но ты не прав. Я просто могу положиться на него в случае катастрофы. Я с радостью прислушивалась бы к твоему мнению, но у тебя его нет, если не считать того, что Эф. Ви. – лучше Рози.

Генерал взглянул по сторонам, демонстрируя решимость.

– Я поеду с тобой.

– Нет, – возразила Аврора. – Ты вернешься в кровать и заснешь. Через два часа тебе надо бегать. Дело по сути тебя не касается, и тебе нет оснований нарушать режим. А я вернусь, как только устрою Рози.

Генерал посмотрел на Аврору. Она торопливо причесывалась.

– Мне можно остаться здесь и снова заснуть? – переспросил он, чтобы не сомневаться.

– А почему нет? Где ты собирался спать?

– Не знаю, – сказал он. – Черт возьми, я не понимаю половины из того, что ты говоришь. И я не знаю, зачем тебе понадобился этот проклятый маленький нефтяник. А этот старый итальяшка мне, пожалуй, понравился.

– Он моложе тебя, – заметила Аврора. – Дело в том, Гектор, что у Вернона есть собственные самолеты. Я пытаюсь вернуть Рози, а не оживить свою очень неромантичную романтическую жизнь. Но если ты по твердолобости этого не понимаешь, то я могу ее и оживить.

С этими словами она затолкала свою щетку для волос в сумочку и вышла из комнаты, оставив Генерала в одиночестве; он забрался в кровать, раздумывая, как это часто с ним бывало, о том, что должно случиться. Что случится?

3

По почти пустынным улицам Аврора доехала на своем «кадиллаке» до гаража, который, по словам Вернона, принадлежал ему. Она завернула туда, нажала на кнопку и получила зеленый билетик. Она стала медленно подниматься по пандусам, время от времени бросая взгляд на простиравшийся внизу Хьюстон в оранжевом свете огней.

Когда она доехала до пятого этажа, то, к ее удивлению, навстречу ей с протянутой для приветствия рукой двинулся высокий худой старик. В ней зашевелился страх, и она подумала, не съехать ли назад, но прекрасно понимала, что ей не спуститься задним ходом через четыре пролета, куда-нибудь не врезавшись. Лучше удерживать свою территорию. Мужчина подошел к ней поближе, и она внимательно его оглядела. Он походил на бродягу, волосы были в беспорядке, а рост как раз позволял нападать на людей на улицах, но все же больше он напоминал ночного сторожа. Остановившись, он долго ее разглядывал, а потом покрутил рукой, жестом предлагая ей открыть окно. Поколебавшись секунду, Аврора наполовину опустила стекло. Приглядевшись повнимательнее, она поняла, что он старше, чем показался ей вначале. И тогда она открыла окно до конца.

– Здрасьте, – сказал старик. – Меня зовут Швеппес. Мне кажется, вы вдова из Бостона.

– Ха, – воскликнула Аврора. – Значит он обо мне рассказывает?

Старик уперся своими длинными руками о дверцу ее машины.

– Рассказывал, пока вы не перекрыли ему воздух.

– Да, я Аврора Гринуэй. Он у себя?

– Ага, звонит со своей крыши. В этот раз собрались за него выйти?

Аврора покачала головой.

– Почему все думают, что я должна выходить замуж? – спросила она.

Старый Швеппес, смутившись, отдернул руки.

– Рад с вами познакомиться. Вам прямо наверх.

Она поднималась все выше и выше, пока не почувствовала страх высоты, после чего сосредоточилась на наклоне пандуса прямо перед собой. Когда Аврора наконец оказалась на крыше, перед ней открылся такой простор, что она очень крепко схватилась за руль. Действительно, белый «линкольн» Вернона был припаркован у края крыши. Она очень ясно видела Вернона. Дверца «линкольна» была приоткрыта, и он, сидя в машине, прижимал трубку к уху. Услышав шум мотора, он в удивлении обернулся. Аврора остановилась и вышла из машины. Теперь, когда она стояла на ногах, крыша уже не казалась такой устрашающей. Воздух был густым и влажным при полном безветрии.

Вернон вышел из машины и застыл около нее, с явным удивлением глядя на приближавшуюся Аврору. Она заметила, что и рубашка, и габардиновый костюм на нем свежие.

– А вот и вы, Вернон, – сказала Аврора, протягивая руку. – Ну-ка, угадайте, зачем я здесь?

Вернон, будучи не уверен, что следует сделать раньше: ответить на вопрос или пожать руку, начал с рукопожатия.

– Господи, зачем? – спросил он.

– Дружище, мне нужна небольшая помощь, – с удовольствием объявила Аврора.

Через две минуты Вернон уже звонил своему человеку в Шривпорте, а Аврора, удобно устроившись на переднем сиденье «линкольна», ждала своей очереди, чтобы связаться с Рози и сообщить ей, в каком именно месте ее подберут.

 

ГЛАВА XIX

1

Вернон, как обычно, являл собой образец готовности и умения помочь. За десять минут он договорился, чтобы сотрудник его компании доставил Рози в аэропорт, где должен был ждать самолет компании, чтобы доставить ее в Хьюстон. Прибытие Рози ожидалось через два часа, так что Вернону следовало побеспокоиться о том, что делать с Авророй в течение этого времени. Как только с самолетом было все улажено, она, казалось, вышла из критического состояния.

– Жаль, что вы так быстро избавились от меня, Вернон, – сказала она, разглядывая всякие технические новинки в «линкольне». – У меня едва ли найдется время забавляться с вашими штучками, а у вас их, наверняка, намного больше, чем я знаю.

Вернон пытался припомнить, что он сделал, чтобы она считала, будто он от нее избавился, но в голову ничего не приходило.

Аврора вдруг заметила, что почему-то чувствует себя необычайно хорошо.

– Почему бы нам не прогуляться по крыше, раз вы говорите, что она – ваша? – сказала она, и они так и сделали.

– Вы знаете, как я рада, что выбралась из своего дома!

Ночные облака постепенно рассеивались и начинало заниматься утро.

– Да, когда я уезжаю из дома, мне всегда становится очень весело, – добавила она. – Я, должно быть, родилась непоседой. Одна из моих проблем в том, что мне часто требуются перемены. А вы, Вернон, такой же?

– Не знаю. Я и так много разъезжаю.

Это так ей понравилось, что она стала его трясти, окончательно смутив его.

– Мне очень нравится вас встряхивать, Вернон, особенно, когда я в веселом настроении. Вы только чересчур успешны, только и всего. Если бы вы хоть когда-то впадали в заблуждение, кто-нибудь с вами обязательно разделил бы ваши неприятности. Так у меня много знакомых, о которых мне приходится беспокоиться, и некоторые из них склонны в ответ беспокоиться обо мне.

– Мы могли бы позавтракать, – предложил Вернон.

– Я согласна, – Аврора сразу же уселась в «линкольн».

– Словно едешь по Швейцарии, – заметила она, когда Вернон, мастерски съехав с двадцать четвертого этажа, вывернул на улицу.

– Местечко, куда я вас отвезу – самое простое, – сказал он, поворачивая к «Серебряной туфельке».

– Хорошо, посетим трущобы вместе. Может быть, нам стоит регулярно завтракать вместе, например раз в две недели. В моем понимании роман – это когда тебя приглашают на завтрак. Должна вам сказать, что очень немногие были готовы думать обо мне в утренние часы.

– Это «Серебряная туфелька», – объявил Вернон, – когда они остановились перед кафе. Штукатурка с розовых стен начала обваливаться, но раньше он этого не замечал. Вообще-то он не обращал внимания на то, как безобразны и обшарпаны окрестности. Мусор усеивал всю автостоянку: смятые пивные банки, бумажные чашки, тарелки и прочее.

Когда Вернон с Авророй вошли в кафе, Бейб и Бобби жарили яичницу на полдюжины посетителей. При виде Вернона с женщиной они чуть не сожгли все порции, ибо не могли оторвать глаз от вошедших. Из-за их пристального внимания Вернон с трудом смог промямлить приветствие.

Аврора улыбнулась, когда ее представляли, но это не разрядило обстановки. Бобби нашел убежище в выполнении профессионального долга, а Бейб попыталась проявить максимум любезности, чтобы оказаться на высоте положения.

– Милая, я рада познакомиться с любой девушкой Вернона, – сказала она, не будучи уверена в правильности выбранного тона. Она несколько раз погладила Аврору по волосам: – Извини, я только обслужу этот заказ.

Аврора ела омлет; и Бобби украдкой не раз посматривал на нее.

– Мне нравится ваш ночной сторож, – сказала Аврора, когда разговор завис.

– Ага, Швеппес?

– Не говорите «ага». Очень жаль, что вы провели со мной так мало времени, что даже ваш английский язык не улучшился.

– Я старался, как мог.

– Едва ли. Вы приняли поражение довольно хладнокровно, я бы сказала, почти с облегчением. Очевидно, что вы обсуждали меня с этими людьми и с вашим ночным сторожем. А почему вы не обсуждали меня – со мной, вместо того, чтобы обсуждать со своими приятелями и сотрудниками?

– Бейб говорит, что я прирожденный одиночка, – ответил Вернон. – Она всегда так говорила.

Аврора взглянула через плечо на Бейб.

– Если вы предпочитаете верить ей, что же, тогда отлично. Тогда все равно. Я все-таки решила, что вы будете время от времени выводить меня на завтрак. Генерал будет чрезвычайно раздражен, но это его проблема.

– Ну, что ты об этом скажешь? – спросил Боб у Бейб, как только за ними захлопнулась дверь.

– Жалею, что предложила подарить ей козленка. Никогда не думала, что она такая старая. Ей бы подошел бриллиант, и Бог свидетель, у него хватило бы денег на такую покупку.

2

В маленьком аэропорту неподалеку от Вестхаймера приземлился самолет, из открывшейся двери показалась Рози. Аврора с Верноном смотрели на нее.

– Нас болтало как комочек ваты, – сказала Рози, обнимая Аврору.

– Какой позор, зачем ты убежала. Ты же могла прийти и жить у меня, – сказала Аврора.

– Не люблю навязываться.

– Конечно, кажется, я одна люблю это делать. Остается только сожалеть, что не осталось людей, кому можно было бы навязать свое общество.

Сняв трубку радиотелефона, она позвонила Эмме, но там не отвечали.

– Готова поклясться, она уехала в больницу, – сказала Аврора и сразу же набрала номер Генерала.

– Генерал Скотт, – сказал Генерал.

– Эмма не звонила?

– Звонила, а тебе давно было бы пора справиться. – Уж не знаю, что бы ты делала, если бы я не принимал для тебя сообщений.

– Переходи к делу. Мы не будем обсуждать, что бы я делала без тебя. Несомненно, я скоро это выясню на практике. Что с моей дочерью?

– Она рожает.

– Спасибо, Гектор, желаю тебе хорошо провести этот день, если сможешь.

– Где ты? – спросил Генерал. – Я беспокоюсь.

– Ах, на пути к больнице. Рози – в отличном настроении.

– А я нет, – пожаловался Генерал. – Не понимаю, почему мне нельзя было поехать с тобой. Здесь мне нечего делать.

– Пожалуй, несправедливо освобождать тебя от всех этих волнений. Эмма рожает в Германн Хоспитал, пусть Эф. Ви. отвезет тебя туда. А нам придется вначале заехать в Бен Тауб навестить Ройса. Попытайся принять командирский вид, когда туда приедешь. Ты же знаешь, каким несговорчивым бывает медицинский персонал.

– Поскольку намечается празднование, я должна позвать Альберто, – заметила она, повесив трубку. – Ты же знаешь, как его радуют дети. С другой стороны, по утрам от него мало проку, так что приглашу-ка я, пожалуй, всех на ужин.

– Это же ребенок Эммы, – сказала Рози. – Я не собираюсь сидеть и смотреть, чтобы вы его перехватили, как вы перехватываете всех.

– Эмме все равно. Она – сама покорность, как Вернон.

– Ну уж я-то не сама покорность, – сказала Рози. Когда они пришли в палату, где лежал Ройс, там находилась Ширли Сойер. Когда Аврора, Рози и Вернон шли по длинному проходу между кроватями, они увидели как в замешательстве встала крупная женщина, сидевшая около одной из них. На кровати лежал Ройс.

– Так она такая старая? – изумленно прошептала Рози, не готовая к тому, что Ширли стара, безобразна и смущена.

– По-моему, она уйдет, если мы ей разрешим, – заметила Аврора.

Взглянув на Ройса, лежавшего с закрытыми глазами, Ширли на цыпочках пошла к выходу. Ей пришлось миновать их, и она продолжала двигаться на цыпочках; ее вид показался Авроре довольно несчастным.

– Миз Данлап, я просто должна была его навестить, – жалобно сказала она. – Я знаю, что вы меня ненавидите, это все случилось из-за меня.

Расплакавшись, она пошла дальше. Рози ничего не говорила, хотя и кивнула в знак согласия. Потом они подошли посмотреть на Ройса, спящего, но явно не мертвого. Он был бледен и небрит, к его телу подсоединили несколько трубок.

– Он дышит, но не храпит, – со слезами в голосе заметила Рози.

Аврора положила руку на плечо Вернона. Жизнь такая тайна и такая драма. Она только что наблюдала, как две взрослые женщины были растроганы до слез при виде бледной забинтованной туши Ройса Данлапа. Вряд ли можно было найти много тел, обладавших меньшими признаками человеческих достоинств, а о его душе она мало что могла сказать, поскольку в ее присутствии он никогда ее не обнаруживал. Из всех, с кем ей приходилось сталкиваться, Ройс как человек стоял ближе всего к нулевому значению; и тем не менее ее Рози, женщина со своими понятиями о нравственности и здравым смыслом, загубила над ним несколько бумажных носовых платков, пока они с Верноном молча смотрели.

– Я, пожалуй, скажу ей, что он может снова выходить на работу, – сказал Вернон.

– Ах, лучше помолчите. Знаете, вы не сможете вылечить все беды человечества своими работами. Излечите вначале свои, а остальные как-нибудь выплывут сами, – заметила Аврора.

Вернон затих, а пока Рози разглядывала своего мужа, Аврора осмотрела палату. Она, казалось, была в основном полна старых безнадежных негров и молодых безнадежных негров, некоторые из них были забинтованы, друг на друга никто из них не смотрел. Тридцать человек сидели рядом, некоторые совсем близко друг к другу. И, взглянув на Вернона, Аврора почувствовала себя повисшей в воздухе, словно бы обезличенной. О ком могла бы плакать она? Уж конечно не о Гекторе, во всяком случае не сейчас. Возможно, о Треворе. Это было как раз в его стиле: заразиться каким-нибудь ужасным заболеванием, стать прекрасно истощенным и умереть во всем великолепии, разбивая таким образом те солнечные сердечки, которые долгие годы так безжалостно плавили его сердце своими лучами. Но это было так далеко. Она подошла к Рози.

– Вот это да. Такой немолодой человек, как Ройс, и такой находчивый.

– Действительно, вот это да, – согласилась Рози. – Знаете, если бы я знала, что она такая старая, я бы не уехала. Ройс, лгун, говорил мне, что ей девятнадцать.

– Ты мне этого никогда не рассказывала.

– Не хотела, чтобы это казалось еще хуже.

– Дорогая, мы, пожалуй, поедем к Эмме. Я проведаю тебя попозднее, когда смогу.

Выходя, она поймала себя на том, что обдумывает, как Ройс наговорил Рози, что его любовнице всего девятнадцать лет. Ее поразило, что при своей флегматичности он проявил такую изобретательность – сочинил деталь, которая должна была, скорее всего, вызвать у Рози острейшее чувство ревности, так как, какой бы хорошей женой она ни была, она не могла снова стать девятнадцатилетней.

– У людей такой дар на обман, – заметила она, сев в машину. – Мне не повезло. Я была гораздо талантливее в части лжи, чем какой-либо из мужчин, которых я знала. В лучшие времена я обманывала всех, кого знала, и никогда не попадалась. Не могу предположить, что бы я была способна сделать с мужчиной, которому достало бы ловкости обмануть меня, если бы потом я узнала правду. Мне кажется, моему восхищению не было бы предела. К сожалению, я всегда была и до сих пор остаюсь хитрее.

Подходя к другой больнице, они заметили у входа старый генеральский «паккард», за рулем которого сидел Эф. Ви. в шоферской фуражке. Генерал вышел и ожидал их, стоя по стойке смирно.

Пока он ждал у больницы, он решил избрать в разговоре с Верноном деловой тон, и резко потряс его руку.

– Какова ситуация? – спросил он.

– Знаешь, я настроена философски, так что не дергай меня, – объявила Аврора. – Пока я успокаиваюсь, поговори с Верноном. Я как раз вспомнила, что Эмма рожает.

– Это, должно быть, антикварная машина, – сказал Вернон, указывая на «паккард».

– Не лучше моей, – сказала Аврора, смотрясь в зеркало. Она ощущала некоторое замешательство. В душе, казалось, не было никакой определенности. Эмма окончательно ускользнула от нее, а когда она взглянула на Генерала и Вернона, неловко старавшихся поддерживать разговор друг с другом, ей показалось странным, что она вовлечена в какие бы то ни было отношения с каждым из них. Не успела она как-то ощутить себя и почувствовать немного своего влияния, как все стало от нее ускользать. Вдруг обнаружив, что ей нечего сказать, она вошла в больницу, следом за ней туда неуверенно направились ее спутники.

– С ней все в порядке? – спросил Генерал у Вернона. – Я этого никогда не могу понять.

– Она съела хороший завтрак, – ответил Вернон. – По-моему, это что-нибудь да значит.

– Пожалуй, я так не думаю. Она всегда ест. Уезжая из дома, она, вроде, была не в себе.

Услышав за спиной мужские голоса, Аврора обернулась.

– Так, я совершенно уверена, что вы обсуждаете меня. Не понимаю, почему бы вам меня не догнать? Было бы гораздо лучше, если бы мы шли все вместе.

– Мы думали, ты хочешь побыть одна, чтобы собраться с мыслями, – торопливо сказал Генерал.

– Гектор, я собралась с мыслями еще в пятилетнем возрасте. Ты знаешь, я становлюсь раздражительной, когда думаю, что обо мне говорят. Мне кажется, вы с Верноном должны это помнить. Мне не хотелось бы, по возможности, устраивать сцену здесь.

Она подождала, пока они с ней поравнялись и послушно молча пошли рядом. Сестра в регистратуре нашла номер палаты, где лежала Эмма, не без труда; когда это ей наконец удалось, Аврора уже приготовилась отпустить по этому поводу едкое замечание.

Аврора немедленно направилась туда быстрыми шагами. Вернон с Генералом пытались предугадать, куда она будет поворачивать, чтобы избежать столкновения. Обоим было очевидно, что в своем теперешнем настроении она не будет терпеть мелких провинностей.

Подъем в лифте показался обоим чем-то ужасным. У Авроры был взгляд тигрицы – все в ней, казалось, противоречило традиционному образу бабушки. Было ясно, что она вдруг настроилась враждебно по отношению к ним обоим, но ни один не понимал, почему. Они чувствовали, что им лучше помалкивать, и – молчали.

– Да, вы оба никудышные собеседники, – зло сказала Аврора. Ее грудь вздымалась, она и сама не могла припомнить, отчего в ней возникли такая злоба и смешение чувств.

– Очевидно, вы способны говорить только обо мне. Вы совершенно не заинтересованы в том, чтобы поговорить со мной. При виде вас двоих мне хочется, чтобы мне было не сорок девять лет, а девяносто. Судя по тем удовольствиям, которые я получаю, мне и в девяносто лет было бы не хуже. Если бы наше время было не таким испорченным, я и сама бы еще рожала, если бы оно было более здоровым, я бы нашла себе более достойную компанию.

К счастью, как раз открылся лифт, и Аврора выскочила, окинув их надменным, довольно презрительным взглядом.

– Я знал, что она не в себе, – прошептал Генерал. Аврора быстро шла по длинному белому коридору, двое мужчин были забыты. Она чувствовала, что в любой момент может расплакаться злыми слезами, и ей хотелось избавиться от них обоих. Потом, не имея времени на то, чтобы успокоиться, или хотя бы понять, почему она так взвинчена, Аврора оказалась у двери палаты Эммы. Дверь была приоткрыта, и она увидела своего бледного небритого зятя, сидевшего у кровати. Не взглянув на двух субъектов, тащившихся за ней, она распахнула дверь и посмотрела на свою дочь. Эмма лежала на спине среди подушек, глаза ее были открыты необычно широко.

– Мальчик. Вот тебе и семейная традиция.

– Ах, я хотела бы сама посмотреть, – сказала Аврора. – Куда вы его положили?

– Он чудесный. Тебе перед ним не устоять.

– Хм-хм, а почему ты не надела голубой халат, который я тебе купила, насколько я помню, как раз для этого случая?

– Забыла положить. – Голос Эммы был усталым и надтреснутым.

Вспомнив, что с ней было двое мужчин, Аврора оглянулась. Они молча стояли в коридоре.

– Я привезла Вернона с Генералом, чтобы они разделили с тобой момент триумфа. По-моему, оба от робости не решаются войти.

– Привет, – сказал Генерал, когда ему и Вернону было позволено войти в палату. Вернон выдавил из себя приветствие, а Флэп угостил их сигарами.

– Слава Богу, есть с кем поделиться.

– Я вас оставлю завершать формальную часть приема, а сама пойду посмотреть на младенца, – сказала Аврора.

Она оставила их, рассеянно и молча глядевших друг на друга, и спустилась в детскую двумя этажами ниже. После некоторых препирательств сестра показала ей крошечного ребенка, который не желал открыть глазки, Авроре очень хотелось узнать, чьи глаза достались малышу, но она поняла, что с этим придется подождать.

Вернувшись в палату Эммы, она застала то же молчание.

– Томас, у тебя усталый вид, – сказала она. – Ты знаешь, пока ребенок в больнице, отцам разрешается отдохнуть, но потом отдых будет выпадать им редко. Если послушаешь моего совета, поезжай домой и ложись спать.

– В данном случае я его послушаюсь, – сказал Флэп. Он наклонился и поцеловал Эмму. – Я вернусь.

– Ну хорошо, джентльмены, я хотела бы поговорить со своей дочерью наедине, – заявила Аврора, обернувшись к своим поклонникам, чувствовавшим себя очень неловко. – Может быть, вы подождете меня в вестибюле? Уверена, у вас есть впечатления, которые можно сравнить, или что-то в этом роде.

– Почему ты такая ядовитая? – спросила Эмма, когда мужчины вышли.

Аврора вздохнула. Она ходила по комнате.

– Я что, правда, такая?

– Да, что-то вроде этого, – сказала Эмма. – Помнишь, когда я сказала тебе о беременности, с тобой случилась истерика?

– Хм, – Аврора села. – Да, наверное, мне надо бы разрыдаться, но ни один из этих мужчин не способен вызвать во мне подобных порывов.

Она заметила, что глаза ее дочери сияют.

– Хотела бы я услышать, что сказала бы об этом ребенке твоя бабушка, – продолжала Аврора. – Если первым у тебя родился мальчик, то последней, наверняка, будет девочка. Мне кажется, будь она здесь, она сделала бы такой вывод.

Она заметила, что Эмма совершенно без сил. К ее усталости примешивались и какой-то восторг, и торжество, но, тем не менее, это была глубокая усталость. Необычный блеск в глазах лишь высвечивал эту измотанность. Аврора почувствовала, что ей надлежит перестать капризничать, если так можно было охарактеризовать ее поведение, и поступать так, как, она полагала, должно матери, а пожалуй, и бабушке.

– Я была очень плохой, Эмма. Я вижу, ты все сделала правильно, если не считать, что забыла мой халат, и мне не из-за чего цепляться.

– Я просто хочу знать, почему ты ядовитая, – повторила Эмма.

Аврора долго смотрела на нее в упор.

– Я подарю тебе Клее. Когда встанешь на ноги, приходи и забирай его.

– Хорошо. Надеюсь, ты не возражаешь против того, чтобы мы назвали его Томасом. Если бы родилась девочка, мы назвали бы ее Амелия.

– Это не имеет значения. – Она взяла легкую, почти безжизненную руку дочери.

– Ты должна снова набраться сил. Тебе еще придется согнуть не один рельс.

– У меня еще есть время.

– Хм. А Ренуар пусть еще побудет у меня, – сказала Аврора.

На лице Эммы радость уступила место легкому огорчению.

– Тебе не нравится быть бабушкой, не так ли? Ты не воспринимаешь это как естественный ход жизни или что-то подобное, правда?

– Да! – воскликнула Аврора так резко, что Эмма чуть подпрыгнула.

– Хорошо, а я думала, что тебе будет приятно, – пробормотала Эмма растерянным, усталым тоном, которым так часто и так многозначительно говорила ее бабушка, Амелия Старретт, сталкиваясь с внезапными приступами злости своей дочери.

– Я всего лишилась… разве ты не видишь? – с жаром начала Аврора. Но потом у нее екнуло сердце, и она покраснела, ей стало очень стыдно, и она обняла дочь.

– Прости. Извини меня, пожалуйста. Ты ведешь себя как идеальная дочь, а я просто сумасшедшая, сумасшедшая.

На некоторое время она как бы забылась, прижимая к себе свою бледную и слабую девочку, а когда подняла глаза, то обнаружила, что волосы у Эммы все такие же ужасные. Но она воздержалась от комментариев, встала и обошла кровать.

Глаза Эммы вновь немножко заблестели.

– Почему ты решила отдать мне Клее? – спросила она.

Аврора пожала плечами.

– В моей жизни и так достаточно безумия, и без этой картины. Знаешь, она, наверное, оказывала на меня влияние все эти годы. Может быть, именно поэтому мои линии жизни никак не сходятся.

Вынув зеркало, Аврора в задумчивости стала себя разглядывать, она еще не совсем успокоилась, но освободилась от состояния чрезмерной взвинченности.

– А почему это ты привела двоих мужчин?

– Я решила напустить их друг на друга. Этих двоих и Альберто, и всех, кто может объявиться. Должна тебе сказать, что теперь мне понадобится много гостей.

– Ты должна принять во внимание, что я пребываю в бабушках не дольше, чем ты – в мамах. Возможно, я как-то свыкнусь с этой ролью, а если не с ней, так с ребенком, – добавила Аврора.

Она заметила, что дочь робко улыбается. Со своей полнотой, можно сказать, без волос, во всяком случае достойных упоминания, она каким-то образом ухитрялась быть милой, даже обворожительной и сохраняла хорошие манеры, даже несмотря на свой ужасный брак.

– Скажи спасибо, что тебе передался мой Бостон, и не смей говорить, что это только Нью-Хейвен. Если бы тебе достался только отцовский Чарлстон, я бы не могла во многом на тебя рассчитывать.

Погрозив кулаком своей застенчиво улыбавшейся дочери, глядевшей на нее своими «северными» глазами, Аврора вышла.

3

По вестибюлю больницы круг за кругом шагали Генерал и Вернон, испытывавшие неловкость в обществе друг друга, которая, однако, не могла сравниться с неловкостью, возникавшей у них при мысли о предстоящем возвращении Авроры.

– Я целый день чувствовал, что она не в себе, – несколько раз повторил Генерал. – Видите ли, ее настроения – непредсказуемы.

Вернон согласился бы, но не успел, так как, прежде чем он мог что-либо сказать, Аврора застала их врасплох, выйдя из лифта.

– Что вы думаете о младенце? – сразу же спросила она.

– Мы его не видели, – ответил Генерал. – Ты нам не говорила, что надо посмотреть.

Аврора бросила на него высокомерный взгляд.

– Вы провели тридцать минут в одном здании с моим внуком и даже не постарались на него взглянуть. Это похоже на отсутствие желания или способности подойти к ситуации по-генеральски; что бы это ни было, это относится и к вам, Вернон. По крайней мере, я надеюсь, что вы подружились, пока я была занята.

– Конечно, – сказал Вернон.

– Да уж вижу, – заметила Аврора. – Не могли бы вы отвезти меня к тому гаражу, где стоит моя машина? Я устала. Гектор, если ты не возражаешь, мы с тобой в скором времени встретимся дома.

Стоя около своего «паккарда», Генерал проводил взглядом отъезжавший «линкольн». Эф. Ви. распахнул перед ним дверь.

– Да, Эф. Ви., эта машина, правда, стала немножко неудобна, – сказал Генерал. – Я согласен, «линкольн» немного получше.

– «Линкольн»? – недоверчиво переспросил Эф. Ви.

– Ну, или что-нибудь в этом роде.

4

Аврора ехала в молчании. Вернон не мог понять, счастлива она или несчастна, и не спрашивал. Она хранила молчание до того момента, как они поднялись на восьмой этаж гаража.

– Все поднимаемся, поднимаемся, поднимаемся, – зевнула она.

– Да, вам сегодня рано пришлось подняться, – поддакнул Вернон.

– Ответ не блестящий, но все же получился разговор, – заметила Аврора, снова зевая. Больше она ничего не сказала, пока Вернон не подъехал к ее «кадиллаку».

– Да, он несколько потерял свой классический облик. Боюсь, что однажды мне не удастся вставить ключ зажигания.

– Если что, звякните мне, – предложил Вернон.

– Именно звякну, – пообещала Аврора, собирая свои туфли, которые скинула с ног. – Я настроена видеть вас у моих дверей в семь. И не забудьте прихватить карты.

– Сегодня в семь? – переспросил Вернон, заметив, что она снова зевает.

– Сегодня в семь, – повторила Аврора. – Мы приближаемся к безрассудному среднему возрасту, во всяком случае некоторые из нас. Может быть, я выиграю достаточно денег, чтобы завести себе «линкольн» и мальчика, с которым буду ходить на пляж, тогда вы все мне уже больше не понадобитесь, – она указала на него своим погнутым ключом. Потом села в машину и отъехала.

5

Когда она вернулась домой, Генерал, прямой как шомпол, сидел на кухне и ел из миски рисовые хрустящие хлопья.

Аврору невозможно было провести. Подойдя к нему, Аврора стиснула его твердую шею, чтобы посмотреть, можно ли сделать на ней вмятину. Заметной вмятины не получилось, а Генерал даже не обернулся.

– Ну, почему ты выглядишь, как Дон Кихот? – спросила она. – Нет ничего смешнее, чем Генерал со скорбным выражением лица. Чем я провинилась на этот раз?

Генерал продолжал есть, что ее рассердило.

– Ладно, Гектор. Я хотела быть дружелюбной, но если ты будешь пожирать эту дурацкую крупу, мне лучше не беспокоиться.

– Она не дурацкая, – возразил Генерал. – Какое ты имеешь право, черт возьми, критиковать эту крупу? Я уже много лет ем рисовые хлопья.

– Могу в это поверить. Именно поэтому у тебя такие худые колени.

– Нет, это из-за того, что я бегаю. Держу себя в форме.

– Какой толк от того, что ты в форме, если ты каждый раз злишься, когда я проявляю дружелюбие? Я бы предпочла, чтобы ты был подобрее, а твои коленки – помясистее. Ноги – это самое главное. Во всяком случае, для меня больше почти ничего не имеет значения.

Генерал не стал поддерживать спор. Налив на хлопья немножко молока, он стал прислушиваться, как они щелкают, потрескивают и тихонько шипят. Он пытался контролировать свой гнев.

Ничего не говоря, Аврора бросила на него презрительный взгляд, давая понять, что никогда не видела в жизни картины забавнее, чем когда он ест рисовые хлопья. Потеряв от злости самообладание, Генерал дал волю чувствам. Схватив коробку с хлопьями, он потряс ею перед носом Авроры, а потом стал размахивать ею с большой амплитудой, разбрасывая хлопья по полу кухни, причем некоторые из них сыпались на волосы Авроре, чего Генерал и добивался. Вообще-то он хотел высыпать ей на голову целую коробку, но, к сожалению, последние два дня, ощущая постоянную нервозность, чтобы успокоиться, безостановочно грыз хлопья, так что в коробке их осталось мало, во всяком случае, для его целей. Кончив разбрасывать хлопья, он швырнул пустой коробкой в Аврору, но бросок оказался неудачным. Без труда поймав ее одной рукой, Аврора лениво направилась к мусорному ведру и выкинула ее.

– Повеселился, Гектор? – спросила она.

– Из-за этого маленького нефтяника ты нам всю жизнь испортишь, – закричал Генерал. – Я тебя знаю. Ты меня уже унижала с итальяшкой. Сколько я, по-твоему, должен с этим мириться? Только это я и хочу знать.

– Достаточно долго, – ответила Аврора. – Я обрисую тебе перспективы, когда вздремну. Тебе рекомендую сделать то же самое. После всех этих треволнений ты, наверняка, вымотался, а на вечер я планирую небольшую вечеринку. Хлопья можешь принести с собой, – добавила Аврора, заметив, что у него осталось еще полчашки. Затем, похрустев по легкой паутинке, которая выложилась из хлопьев на полу кухни, она направилась наверх в свою спальню.

6

Через несколько часов, когда уже занимался вечер, она, сидя в своем эркерчике с рюмкой виски, слушала воркотню Генерала, завязывавшего галстук. Это был красный галстук, который она сама ему купила несколько дней назад; он очень шел к его костюму цвета древесного угля.

– Зачем мне надевать костюм и галстук, если мы собираемся играть в покер? – спросил он. – Альберто и Вернон наверняка не станут наряжаться.

– Я рада слышать, что ты называешь их по именам, – сказала Аврора, глядя в темнеющий двор. – Это многообещающее начало.

– Ты не ответила на мой вопрос. Почему я единственный, кто должен одеваться?

– Ты не один, – возразила Аврора. – Я намерена облачиться в великолепный наряд, и сделаю это совсем скоро. А ты, Гектор, хозяин; мне кажется, это положение, которым тебе надо бы гордиться. Кроме того, в костюме ты выглядишь довольно привлекательно, а в спортивной одежде – смешно. Если ты не возражаешь, в нашей новой жизни ты станешь тем, кто всегда нарядно одет.

– Черт возьми, пока мне в этой новой жизни не нравится ничего. Ты, кажется, считаешь, что приятно, когда рядом будет крутиться трое мужчин?

– Четверо, когда будет приезжать Тревор. Не считая тех, с кем я могу еще познакомиться.

– Я знаю, что мои дни сочтены, – угрюмо сказал Генерал, надевая пиджак. Его мрачность из злобной превратилась в отрешенно-благородную.

– Я знаю, что ты стараешься от меня избавиться, – продолжал он. – Я чувствую, когда меня хотят выжить. Тебе не надо притворяться. Ты знаешь, наши солдаты никогда не умирают… они просто растворяются. Мне кажется, мой долг теперь в том, чтобы просто раствориться в темноте улицы.

– Господи Иисусе! – воскликнула Аврора. – Никогда не ожидала, что такие речи будут звучать в моей спальне.

– Да, ты права, – стоически согласился Генерал.

– Напротив, это чушь собачья, если мне будет позволено вульгарно выразиться. Ты прекрасно знаешь, как я тяжело меняю основные условия своей жизни.

– Ох, – сказал Генерал.

– Гектор, тебе не помешает завести себе нескольких друзей, даже если это будут другие мои поклонники. Ты слишком долго не видел никого, кроме своего шофера и своих псов.

– Ну хорошо, попытаюсь, – пообещал Генерал, стоя перед зеркалом по стойке смирно. – Я просто не понимаю, Аврора, что ты делаешь. Я никогда не понимаю, что ты делаешь, и я никогда не пойму, чего ты хочешь. Ты для меня – сплошная тайна.

– Хоть это радует, – заметила Аврора, отвечая ему улыбкой.

Генерал молча смотрел на нее, все еще выполняя команду смирно.

– Отличная выправка, – похвалила Аврора. – Почему бы тебе не спуститься за льдом? Наши гости вот-вот прибудут, а мне еще придется задержаться.

Позднее, взглянув в окно, она увидела, как к дому одновременно подъезжают два «линкольна»: старый и новый. Она подняла раму повыше, чтобы разглядеть прибывших и услышать, что они будут говорить. Альберто, она могла это видеть, нес в своих руках охапку цветов. Увидев позади себя Вернона, а впереди у дверей – Генерала, он растерялся. Инстинкт подсказывал ему ощетиниться, но он был не уверен, что для этого был подходящий момент. По торжественному случаю Вернон надел стетсон. Аврора с улыбкой ждала, и наконец увидела, что Генерал сходит с крыльца, протягивая руку для приветствия.

– Заходите, джентльмены, – пригласил он их своим хриплым голосом. Вернон снял свой стетсон, и джентльмены вошли.

Аврора полюбовалась вечером, потом встала, бросила халат на кровать и пошла в гардеробную выбирать себе платье на вечер, а потом, когда она его выбрала и подобрала подходящие бусы, она достала щетку и постояла перед Ренуаром, причесываясь и глядя на двух молодых женщин в желтых шляпах. Как всегда, ей пришло в голову, что их веселость казалась значительно спокойнее, чем когда-либо была ее собственная. Затем фигуры двух женщин стали неясными, и картина сделалась открытым окном ее памяти: выглянув в него, Аврора увидела себя счастливой – с матерью в Париже, в Тревором на яхте, с Редьярдом во мхах Чарлстона. Ей казалось, что все тогда было счастьем, и лишь потом столько было сказано или сделано.

Вскоре мгла, застилавшая ей глаза, рассеялась, две простые молодые женщины вновь заулыбались ей из своего розового и желтого далека. Она вытерла щеки, кончив одеваться, весело спустилась к своим кавалерам, которые весь вечер думали, как она безмерно восхитительна.