1

Зная абсолютную преданность Рози Данлоп своей хозяйке, Пэтси решила, что коль уж выведывать у нее что-нибудь о новом любовнике Авроры — если он и в самом деле был ее любовником, — лучше приступать к этому осторожно. С Джерри Брукнером ее познакомили на ужине, который Аврора накануне давала в его честь. Аврора вся сияла — она снова выглядела так, словно ей было всего пятьдесят пять, — и едва ее представили Джерри, Пэтси поняла, в чем тут дело. Это был серьезно привлекательный мужчина. Термин «серьезно привлекательный» она вывезла из Лос-Анджелеса. В этом определении содержался намек на то, что серьезно привлекательные мужчины к женщинам редко относились серьезно. Верного спутника на долгие годы из таких не получается. Правда, Пэтси уже и не думала, что может себе позволить тратить время на поиски долгосрочной верности. Можно было не найти ничего такого до самой смерти, а если и найдешь, то наверняка за серьезную привлекательность нужно будет немало заплатить.

Вечер и ужин прошли весело, и стол был великолепен. Бедный старенький генерал Скотт крепко уснул в разгар ужина, но это никому не помешало веселиться на всю катушку, и менее всех самой Авроре. Большую часть своей взрослой жизни Пэтси прожила с подозрением, что рано или поздно, если только ей крупно не повезет, у них с Авророй будет скандал из-за какого-нибудь мужчины. Совершенно очевидно, Аврора лучше умела находить мужчин, нежели она, и было вполне вероятно, что именно она вскоре и найдет такого мужчину, который станет нужен им обеим. Аврора, в сущности, была великолепна в добывании мужчин. Она с боем прорывалась сквозь целые полчища мужчин, при этом не выпуская из цепких рук кого-нибудь вроде генерала Скотта или отца Эммы, Редьярда, даже ради того, чтобы, как она однажды сама призналась, иметь у себя в доме хоть какое-то постоянное присутствие мужского пола.

— Это немногое, что можно сказать в пользу брака, — однажды заметила Аврора. — Брак обеспечивает продолжительное присутствие мужчины в доме, если это присутствие кому-то нравится, ну, вот как мне, например.

Это признание она сделала Эмме и Пэтси в один из дождливых хьюстонских дней много лет назад. Эмма только что вышла за Флэпа, а Пэтси собиралась выйти за Джима. Они обсуждали свадебные платья, но и ей самой, и Эмме было ужасно интересно узнать побольше об Авроре и ее приятелях — неужели она спала с ними всеми? Или, может быть, не спала ни с одним? В общем, им удалось как-то свести разговор к беспокоящим их вопросам, обсуждавшимся практически безостановочно, как только они собирались все вместе и размышляли о взрослой жизни — браке, ухажерах, адюльтере, — и было ли это последнее таким уж неизбежным и всесокрушающим, по крайней мере, в смысле морали?

— Нам ведь, в сущности, нужно знать вот что: неужели придется бросаться под поезд, если когда-нибудь я пересплю с кем-нибудь, кроме Флэпа, или если Пэтси доведется переспать с кем-нибудь, кроме Джима? — робко спросила Эмма.

Аврора бросила на них долгий, ехидный взгляд, в котором на мгновение промелькнул вызов. Но если это и был вызов, он быстро уступил место стандартному, раздражавшему их Аврориному взгляду свысока.

— Вам обеим лучше пойти поторговать герлскаутскими пряниками, — сказала она. — Вместо этого вы расселись у меня на кухне и пытаетесь выяснить, насколько я распущена.

— Ну, правильно, а почему нам нельзя этого знать? — спросила Эмма.

— Только те, с кем я бываю распущенной, знают, насколько я распущенная, — отшутилась Аврора.

— Могу поспорить, что вы — ужасно распущенная, — сказала Пэтси, которую раздражал командный тон этой женщины.

Сейчас, почти три десятилетия спустя, когда она возила Рози домой после секции аэробики, она до сих пор была убеждена, что ее раздражает всегдашняя Аврорина манера разговаривать, правда, теперь она считала, что знает, как с этим справиться. Она могла бы переманить ее нового приятеля. Она знала, что не умеет столь же откровенно соблазнять кого-то, как Аврора. Не раз она уступала более напористым женщинам, когда те предлагали свести ее с мужчиной, который ей нравился. Порой она терпеливо ожидала, пока очередной роман начнет вянуть, и лишь потом выходила вперед. Правда, иногда так долго терпеть ей не хотелось. Если она начинала чувствовать, что сам мужчина хотел бы поменять очередную подругу и уже вполне созрел, она превращалась в робкую, скромную женщину и устраивала настоящую засаду. И довольно часто именно ее сдержанность, как ничто иное, убеждало мужчину в том, что как раз он-то и устроил засаду.

Джерри Брукнер и близко к ней не подходил на этом званом ужине, но ничего плохого в этом не было. Да Аврора и не давала ему такой возможности. Но пару раз Пэтси ловила его взгляд, и это был добрый знак. Она не была уверена, что его и вправду можно было считать настоящим психоаналитиком, какой бы смысл сегодня ни вкладывали в это понятие. Но вообще-то он чем-то напоминал психиатра. И это давало ей простор для маневра. Каких только курсов лечения она не перепробовала за свою жизнь! От терапии дикарскими воплями до грязевых ванн. Если ее немного полечит новый приятель Авроры, хуже ей не будет. Она когда-нибудь могла бы попросить Джерри Брукнера принять ее и рассказать ему грустную правду о своем последнем архитекторе-латиноамериканце, хотя в этом случае правда была бы скорее глупой, чем грустной. У этого человека были два дога, два великолепных и совершенных красавца, и ему было гораздо интереснее проводить время с ними, чем с ней. И в сущности, что такого трагичного в том, что она однажды застала его с девушкой-садовницей? Да нет, ей просто надоело соперничать с парой пятнистых псов.

Рози выглядела расстроенной. Как всегда, на занятиях она блестяще выполняла все упражнения, но теперь сидела, уныло глядя в окно, и ей даже было безразлично, что Пэтси опять гнала машину. Как всегда, восемьдесят пять миль в час. Они решили заехать на вьетнамский рынок возле Шип Чэннела, заказать себе завтрак по-вьетнамски, а потом ехать к Авроре.

— А ты раньше видела этого почетного гостя? — спросила Пэтси.

— Какого? — рассеянно спросила Рози. Она думала о Си-Си Грэнби, о том, что он стал совершенно беспомощным и что, может быть, нужно порвать с ним. Но тут возникал вопрос — а сможет ли она когда-нибудь вообще найти себе нового приятеля?

Пэтси прервала ее размышления, повторив свой вопрос.

— Ах, ты о Джерри, — откликнулась Рози. — Да, мы с ним познакомились раньше.

Пэтси ожидала продолжения, но Рози развивать эту тему не стала. Она все по-прежнему молча смотрела в окно.

— А что случилось? — удивилась Пэтси. — Почему ты разыгрываешь из себя глухую? Или тебе запрещено говорить о нем?

— О ком? — недоумевала Рози. Ее мысли вернулись к Си-Си Грэнби. Ее мысли вели себя так, словно это были не мысли, а какие-то скрепки для бумаги, которые распластались по магниту неуправляемого Си-Си. Он опять начал заводить разговоры о сексе в машине, в этой его развалине, и даже застенчиво предложил идеальное, на его взгляд, средство обезопасить их от всех проблем — оральный секс.

Рози не считала это идеальным средством, но мысль об этом преследовала ее точно так же, как и мысль о том, что Си-Си никогда не прекратит закатывать и опускать рукава своей рубашки. Вот эта мысль и не давала ей сосредоточиться на том, о чем спрашивала ее Пэтси.

— Я просто отвлеклась, — оправдалась Рози. — Меня все чаще что-то заставляет возвращаться мыслями туда, где я недавно побывала. Аврора считает, что мне тоже нужно бы подлечиться у психиатра.

— Это интересно. У Джерри Брукнера или еще у кого-нибудь? — спросила Пэтси.

— У Джерри. А я могу кое за что похвалить его. Он умеет готовить — пару раз он приезжал к нам и готовил обед. Если бы у меня когда-нибудь появился любовник, который умел бы готовить, я бы подумала, что попала в рай.

— Наверное, я тоже, — сказала Пэтси и спустя некоторое время спросила: — А что думает обо всем этом генерал Скотт? — Они как раз проезжали по Кэнэл-стрит. Сквозь туман со стороны Шип Чэннела пробивались лучи солнца.

— Генерал в последнее время просто сам не свой. Он то меня называет Авророй, то ее — Рози.

— А он все еще ездит с Авророй к этому вашему психушнику? Вообще-то довольно необычно, что сразу два человека проходят сеансы психотерапии. А может быть, никакого психоанализа там и нет?

— Да какой там! Генерал уже недели две, как перестал ездить, — сказала Рози. — Говорит, что боится ехать в машине с Авророй. Каждый раз, когда они ездили к Джерри, она привозила с собой по квитанции — ее все время штрафуют. А как-то был день, когда ее оштрафовали три раза в одно утро! У генерала на все это уже нервов не хватает. Джерри ему нравится, но они так много ссорятся из-за того, что она никудышный водитель, что никакого проку от этого лечения ему нет. Пока они доезжают до дому, всю терапию как рукой снимает.

— Могу поспорить, что она делает это нарочно, просто чтобы генерал оставался дома. Она ведь водит машину не хуже всех — хотя даже мои дети в десятилетнем возрасте водили лучше нее. — Слушая Пэтси и прекрасно понимая, что та пытается что-то выведать у нее, Рози расстроилась. Порой ей нравилось сплетничать о похождениях Авроры, но не всегда. Сегодня был именно такой день. В минуты грусти ей порой начинало казаться, что всю свою жизнь она занимается только тем, что сплетничает об Аврориных любовниках. Должно же было быть и в ее жизни еще что-нибудь, думала она, кроме того, чтобы ломать себе голову над тем, спит Аврора вот с этим или с тем мужчиной или нет? Кроме всего прочего, задача эта была не из простых. Ведь не удалось же ни ей, ни Пэтси узнать, спала ли Аврора в самом деле с тем парнем, которого все звали Ковбой Билл. Это был высокий крепыш, который устраивал родео в разных городах. Совершенно непостижимым образом жизнь вынесла его на Аврорину орбиту, и он покружил возле нее лет пять, хоть и сейчас еще иногда — если родео проходило в их городе — мог появиться у нее и удостоиться теплого приема. Но никто не знал, насколько теплым бывал для Ковбоя Билла этот прием. Кроме самой Авроры и Билла, этого не знали ни Рози, ни Пэтси. В целом мире не было более скрытного человека, чем Аврора.

— А что это за лечение? — спросила Рози, чтобы сменить тему. Пэтси ей нравилась, но она считала, что пока рановато задумываться, есть ли что-нибудь между Авророй и Джерри Брукнером.

— Наверное, я могла бы ответить, потому что сама прошла все известные человечеству курсы лечения, — сказала Пэтси. — Иногда это здорово помогает, а иногда — нет. Доктор Брукнер показался мне довольно раскованным, хотя и не думаю, что ему удалось бы избавить тебя от всего, что тебя беспокоит. Ну нет, что-то он сделать сможет. От нескольких визитов тебе хуже не будет.

— Да не это меня беспокоит. Меня беспокоит Си-Си. У него в голове только мысли об этом оральном сексе. А больше всего меня бесит эта его привычка — он все время закатывает рукава и потом тут же их опускает.

— Что-что? — переспросила Пэтси.

— Он сначала закатывает рукава, потом тут же отворачивает их обратно, — повторила Рози. — Черт с ним, с оральным сексом, от него можно и отказаться, но видеть, как этот человек возится со своими дурацкими рукавами — это же до родимчика может довести! Просто напасть какая-то, — добавила она, когда они подъезжали к вьетнамскому рынку. По утрам здесь всегда было много народу. У обочины стояли два-три «мерседеса», и с дюжину, если не больше, пикапов — так много, что Пэтси пришлось проехать чуть ли не с квартал, прежде чем она нашла, где остановиться.

— Наверное, как раз Си-Си и нужно лечение, — предположила Пэтси. — А может быть, у этой проблемы есть и более простое решение.

— Это какое же? — поинтересовалась Рози.

— Да, например, купить ему рубашки с короткими рукавами, — сказала Пэтси. — Когда у него день рождения?

 

2

Прежде чем заняться психотерапией, Джерри Брукнер работал швейцаром, время от времени подрабатывал в качестве пародиста. На этом поприще его коронным номером были пародии на психоаналитиков. Он выступал, как правило, в нижней части Манхэттена, где было немало людей, способных оценить пародию на Фрейда, Юнга, Адлера, Райха. Джерри сумел даже разыскать оргоновый ящик Райха и показывал забавные пародии на него, сидя в этом ящике и оттуда общаясь с аудиторией.

Но фирменным его номером была реприза с Анной Фрейд. Когда Джерри изображал Анну Фрейд, публика просто падала со стульев и каталась по полу. Концы с концами Джерри сводил, но не более того, а пыль и грязь Нью-Йорка, в конце концов, его допекли. Он соскучился по своему родному Лас-Вегасу, солнцу и закатам над пустыней. Его мать, Лола, выступала на эстраде. В последние лет двадцать она была звездой казино «Звездная пыль». Одной из причин интереса Джерри к психоанализу было то, что, когда Джерри был еще ребенком, у матери был любовник — разъездной психиатр Марти Мортимер. Марти знали в Лас-Вегасе как «Психдоктора с Косы». Ему не удалось окончить медицинский колледж, он был просто психиатром-любителем, хотя в Лас-Вегасе его очень любили. Он перебирался из одного казино в другое, делая свое дело, как правило, в антрактах между представлениями. Он помог бесчисленному количеству артисток избавиться от приступов волнения, которые вызывали у них постоянные мысли о том, что может статься с ними, когда у них начнет отвисать грудь или растолстеют бедра. Он консультировал дизайнеров костюмов для гомосексуалистов и роликобежцев, которые уже и бегать-то не могли. Кроме всего прочего, он был опорой в жизни для Лолы и превосходным отчимом для Джерри. Настоящий же отец жил в Австралии и писал им редко.

Несбывшейся мечтой Марти Мортимера было самому пройти сеансы психоанализа, причем у какого-нибудь известнейшего психиатра — предпочтительно ортодоксального последователя Фрейда, и после этого открыть свой собственный маленький кабинет в одном из тех многочисленных домиков на самом краю пустыни и заниматься там исключительно психоанализом. Он собирался брать плату со скидкой для девушек, выступавших в казино, ибо к ним питал особую слабость. Но однажды по пути из «Звездной пыли» в казино «Цирк» Марти прямо на улице вдруг рухнул замертво. Сердечный приступ. Лола и Джерри ужасно горевали, а девушки из казино, которых Марти с такой нежностью консультировал и которых надеялся с помощью своего анализа заставить поверить, что и они могут быть счастливы в этой жизни, были вынуждены довольствоваться услугами религиозных проповедников, предлагавших им Иисуса и царствие небесное, вместо того чтобы посочувствовать их тревогам о груди и бедрах. Лола получила в наследство от Марти небольшой домик, в котором он и хотел устроить свой кабинет. Джерри досталась в наследство библиотека с книгами о психоанализе — очень хорошая библиотека. Она заменила Джерри колледж — вскоре он и думать не мог ни о чем, кроме споров и междоусобиц, которые шли между Фрейдом и последователями ранней школы шизматиков. Вечерами он подрабатывал крупье в казино «Эм-Джи-Эм Гранд» за столом для блэк джека, а целые дни проводил за чтением произведений грызущихся между собой европейских врачей. Многое из того, о чем он читал, казалось ему смешным. С раннего детства он помогал матери показывать несложные номера на эстраде. Так и появилась у него идея создать пародию на психоанализ и его основателей.

Разумеется, Джерри понимал, что комедия с Фрейдом, Юнгом и прочими вряд ли будет хорошо принята в Лас-Вегасе — городе, где шикарная грудь в шикарном боа, не говоря уже о выстреле боевым снарядом из пушки, зачастую не могли даже на несколько минут отвлечь публику от игральных автоматов или покрытых зеленым сукном столов. Поэтому в один прекрасный день Джерри купил билет на автобус, поцеловал на прощание рыдающую мамочку, и отправился в Нью-Йорк. Там, чтобы не умереть с голоду, он показывал фокусы на улицах и принимал заказы на срочное приготовление пищи. Потом он придумал свою программу, которую исполнял со средним успехом, пока Нью-Йорк не достал его. Но, по крайней мере, он теперь мог позволить себе что-нибудь получше автобуса, — перебираясь в Лас-Вегас, он решил по-новому познакомиться с тем, как светит солнце. Он решил попробовать увидеть солнце таким, каким его видят американцы с Запада. Он сел в самолет.

Солнца в Лос-Анджелесе было достаточно — хотя и не в таком изобилии, как у них в пустыне, — но намного больше, чем в Нью-Йорке. Правда, его карьере пародиста на ангажементе пришел конец. Многие лос-анджелесцы знали, что такое психоанализ, но для них это было убийственно серьезным занятием, и им не нужно было, чтобы кто-то издевался над ними. Искушенные ньюйоркцы любили слушать, как высмеивают этот самый психоанализ, а смеяться над ним в Лос-Анджелесе было верным способом схлопотать по физиономии. Когда Джерри пародировал Юнга или Адлера, могло хмыкнуть всего несколько человек, но никто не катался в проходах между столиками, когда он исполнял свою пародию на Анну Фрейд. После нескольких месяцев спартанского существования, почти без денег, выдержав все только потому, что работал в баре «Оранж Джулиус» на пирсе в Санта-Монике, Джерри отправился домой в Лас-Вегас — опять сдавать карты игрокам в блэк джек и скрашивать существование своей нежной матушки, умиравшей от рака.

Умирающая Лола чаще всего лежала на кушетке в маленьком домике, доставшемся ей от Марти, и смотрела по телевизору старые фильмы с Кэрол Бэрнетт. Часто они смотрели фильмы вместе с Джерри. Он садился в большое полукресло у кушетки и держал в своей руке ее слабую, иссохшую руку. Лола никогда не теряла веры в его талант комика. Иногда, чтобы развлечь ее, он пародировал некоторые сцены из фильмов с Бэрнетт, или же из фильмов Люсиль Болл, или Боба Ньюхарта.

— Помнишь, когда ты был еще в школе, тебе нравились только точные науки — напомнила ему Лола за день-два до смерти. — А я думала, что тебе лучше бы стать врачом. Ты такой милый, Джерри. Из тебя вышел бы прекрасный врач. Людям так нужно, чтобы кто-то был ласков с ними, когда они болеют. Вот взять нас с тобой. Ты так ласков со мной, что я даже не замечаю, что умираю.

Но Лола, звезда кордебалета в казино «Звездная пыль», несмотря на его ласковое к ней отношение, умерла. Оставшись после ее смерти совершенно один, Джерри полюбил семнадцатилетнюю танцовщицу по имени Черри. Их любовь продолжалась всего какую-нибудь неделю, и ее уволили — был завальный период позднего лета, и Черри решила воспользоваться этим и съездить домой в Хьюстон на свадьбу к своей младшей сестренке. У Черри были длинные ноги и великолепная грудь. Она была совершенно уверена, что ее снова пригласят на работу, как только закончится летний застой.

Поразмыслив немного, Джерри согласился ехать с ней в Хьюстон. Правда, он все еще был опечален смертью Лолы и настроение у него было совсем не то, чтобы ездить по свадьбам, но когда Черри чего-нибудь хотелось, слова «нет» она не принимала. Так было и в этот раз. У нее были длинные ноги и превосходная грудь, какое уж тут могло быть «нет»!

Джерри Брукнер был тихоня, а атмосфера в семье Черри, где к неудачникам относились по-дружески, ему показалась шумноватой и пришлась не по вкусу. Если уж на то пошло, то и сама Черри была слишком шумной для него. В ней было столько энергии, что она порой подавляла его. Когда они танцевали, ей нравилось орать изо всех сил, а в постели она все время визжала и кричала, и тоже изо всех сил. У ее отца была небольшая сварочная мастерская, и он специализировался на ремонте оборудования для нефтяных скважин. Мать Черри работала старшим диспетчером в местной автотранспортной компании, а три ее взрослых, превосходно созревших сестры добавляли к этому шуму свои крики и визги. Все это, разумеется, шло от души, крепкого здоровья и желания повеселить окружающих, однако Джерри почувствовал, что он вот-вот потеряет слух, даже до свадьбы, а при мысли о том, какой топот и рев будет стоять на самой свадьбе, он почувствовал, что у него начинается депрессия. Черри настояла, чтобы они с Джерри приехали в Хьюстон за неделю до свадьбы и не пропустили бы ни одной встречи с друзьями и подругами, в программу которых входило пение с утра до ночи и беспрерывные пирушки с колоссальным количеством еды.

Будучи гениальным пародистом, Джерри был гениален еще и тогда, когда речь шла о езде на попутных машинах. За два дня до свадьбы он выбрался из постели, напоследок взглянул на великолепную грудь спящей Черри и спустился к ближайшему шоссе. По счастью, шоссе 1—10 находилось всего в трех кварталах от дома Черри. Но даже не добравшись до шоссе, Джерри подсел на попутку с чернокожей медсестрой, которая возвращалась домой в Голвестон. Часом позже он уже шел по серому песку почти безлюдного голвестонского пляжа, наслаждаясь тишиной. К полудню Джерри уже нашел себе работу — он должен был чистить крабов в большом ресторане морской кухни. Закончилась еще одна короткая глава его жизни, глава под названием «Черри».

С полгода Джерри был вполне доволен своей жизнью, перебиваясь случайными заработками в пригородах Голвестона, и в конце концов получил должность швейцара в единственном на пляже отеле, в котором и знать не знали, что такая должность должна была существовать. Техасские чаевые были так обильны, что, когда ему надоело работать, он купил новенький фургон и поехал обратно в Лас-Вегас. Там он продал маленький домик Лолы и забрал огромную библиотеку по психоанализу Марти Мортимера.

Пока он совершал свое длительное путешествие по просторам Запада, Джерри и себе устроил мини-психоанализ. Он пришел к выводу, что относится к тем, кто может испытать сильную любовь — и не одну. Познакомиться с девушкой для него никогда не было проблемой, они нравились ему все, а в нескольких он просто влюблялся, но сильные страсти, казалось, были не для него. Спустя какое-то время либо он удалялся от них, либо они — от него. Расставаясь с кем-нибудь из них, он частенько испытывал чувство утраты, но никогда у него не было глубокого разочарования. Единственное, что его сильно огорчало — это смерть Лолы. Он много времени проводил в размышлениях о годах жизни, связанных с матерью. Больше всего он скучал по ее нежности и ее прекрасным манерам. Даже когда ей бывало невыносимо больно и она чувствовала разочарование, ни то ни другое ей не изменяло.

Джерри снова вернулся в Лос-Анджелес и поступил на службу швейцаром в шикарный отель «Беверли-Хиллз». Он замечательно исполнял свои обязанности, всегда был в курсе всего и получал хорошие чаевые. Он сразу же начал проходить сеансы психоанализа у лысого и мрачного психотерапевта-фрейдиста в Вествуде, оплачивая их из своих чаевых. Почти четыре года прошли в воспоминаниях о Лоле и ее манерах. Он часто думал о том, что, возможно, чрезмерно любил свою мать. Возможно. Правда, он винил ее в отсутствии отца. Параллельно с этим он встречался с актрисами, которые пока еще не вышли на большую сцену, и чуть не женился на одной из них. Ее звали Шерил, и грудь у нее была едва ли менее совершенной, чем у Черри. Ему нравился доктор Рау, у которого он проходил свой курс психоанализа, — это был аналитик тонкого ума, который вечно был всем на свете недоволен. Правда, сеансы анализа внезапно прекратились, когда однажды жена доктора Рау, женщина лет сорока пяти, встретила своего мужа на пороге с заряженным дробовиком в руках и убила на месте. Ей только что стало известно, что он затеял какие-то шашни с соседской девочкой, которой еще и восемнадцати не было.

Миссис Рау оставила мужа умирать в прихожей их скромного домика в западной части Голливуда, а сама поднялась наверх, наполнила водой ванну, вошла в нее полностью одетой и, оголив с помощью маникюрных ножниц провода фена, включила его в розетку и бросила в воду. В живых она осталась чудом.

Соседская дочь, хорошо сложенная семнадцатилетняя девушка, дала показания, что ничего непозволительного между ними не было, но, как многим показалось, ее протесты были недостаточно убедительны. Вот, например, не поверила ей официантка Норма, которая работала в небольшом кофейном баре в том же квартале Вествуда, где находился и кабинет доктора Рау. Норма обмолвилась, что доктор Рау и ей делал намеки, поэтому лично она полагала, что если ему что-нибудь шло в руки, он, скорей всего, не отказывался от этого.

— Сексуальные намеки? — спросил Джерри.

— Да, сексуальные, — подтвердила Норма. — А о каких же еще я, по-вашему, стала бы рассуждать?

— Да я только спросил, — сказал Джерри. У Нормы, имя которой ей дали по родному городу Норман в Оклахоме, были крупные, словно у оленихи, зубы и глубокий вырез на блузке. Как раз ее зубы, которые делали ее привлекательной, и глубокий вырез мешали Джерри назначить ей свидание. Он понимал, что ссоры — это часть жизни, но это же не означало, что они должны были доставлять ему удовольствие. По правде говоря, они совершенно не доставляли ему удовольствия, и, возможно, это тоже следовало приписать тому, что тридцать пять лет он прожил с Лолой. Они с матерью редко допускали в разговорах резкие выражения, но инстинктивно он чувствовал, что, если он затеет что-нибудь с Нормой, таких выражений будет немало. Поэтому, в конце концов, заниматься этим он не стал.

А вот чем он стал заниматься, так это погрузился в размышления о Рау и его жене. Как могло получиться, что после долгих лет совместной жизни миссис Рау настолько рассердилась на доктора, что чуть не пополам разорвала его своими залпами? Это что, была последняя капля? Или же только первая? Или же доктор мучил ее, изменяя ей все эти сорок с лишним лет, что они прожили, обманывал ее, прикидываясь верным мужем? А в этот драматический момент предстал перед ней в истинном свете соблазнителем доступных семнадцатилеток? Джерри не был знаком с миссис Рау, а с доктором виделся только у того в кабинете. Он был не из тех, кто будет ходить по соседям, собирая сплетни о семейной жизни этих стариков, и его вопросы так и остались без ответа. Когда его мысли возвращались к доктору и его жене, а это происходило достаточно часто, Джерри считал, что это была лишь первая ласточка или же, если быть точнее, как первая ласточка, так и последняя капля терпения. Понятно, конечно, что до этого были всего лишь догадки.

Спустя полгода Джерри получил извещение о распродаже домашнего имущества семейства Рау. Доктор однажды показывал ему самое ценное, что у него было — экземпляр «Die Traumentung» — первой книги, прославившей Фрейда, с его собственноручным автографом. Доктор хранил эту книгу в своем кабинете в красивом кожаном переплете. Джерри решил отправиться на торги в надежде получить книгу. Она нужна была ему как талисман, это великое сочинение великого врача, что-то такое, что он пронесет через всю свою жизнь.

К несчастью, в день торгов он проспал, и когда приехал туда, книги уже не было. В сущности, уже почти ничего не было, хотя вокруг дома и толпилось довольно много людей. На стенах еще оставались несколько дешевых гравюр, и груда какого-то фарфора возвышалась на карточных столах в жилой комнате. По большому счету аукцион выполнил задачу: семейства Рау больше не существовало, как не существовало и их имущества. Поразило Джерри то, какими старыми были люди в толпе, и то, что это были в основном немцы. Эта толпа словно вышла из тридцатых годов или уж самое позднее — из сороковых. Многие женщины курили вставленные в мундштуки сигареты, а у одного пожилого толстяка даже был моноколь. И они были неплохо одеты, большинство — в колониальной манере, как десятилетия назад. Это были не те люди, кого обычно встречаешь на аукционах в Лос-Анджелесе. Джерри не удивился бы, если бы из опустевших пыльных спален появились бы фон Строхайм, фон Штернберг, Томас Манн или Алма Малер, если уж не сама Марлен Дитрих.

Он почти совсем опоздал на торги, но не пожалел, что все-таки приехал. Ему не досталась великая книга, зато он увидел кое-что еще более редкое: картину того Лос-Анджелеса, каким город был когда-то давным-давно — хитрым, цепким, решительным и элегантным. Люди, толпившиеся возле разрозненных вещей семейства Рау, могли казаться сгорбленными, их лица были покрыты морщинами, они могли быть чуть-чуть излишне накрашенными, но они не выглядели побежденными. Похоже, они еще собирались пожить, а тем хорошеньким семнадцатилетним американочкам, что станут у них на пути, лучше поостеречься. Возможно, они и были стариками, но не сдавались.

Оказавшись на небольшом заднем крыльце, Джерри увидел кушетку, накрытую старым покрывалом с аппликациями, изображавшими фазанов. Покрывало могло ему пригодиться, и он взял его, чтобы получше рассмотреть. Лоле понравились бы фазаны. Но покрывало было старое и пыльное, и он решил его не брать. Потом, снова расстилая его на кушетку, он поймал себя на том, что ни на один другой предмет мебели даже не смотрит. Он смотрел только на кушетку психиатра.

Тут же он купил эту кушетку и затолкал ее в свой фургон. Машина не новая, но очень полезная, решил Джерри.

После этой покупки он почувствовал гордость и даже какое-то возбуждение. Правда, после того как он поставил ее у себя, единственное, чего он никогда не делал — это не сидел на ней. Однажды Диди, его подружка, ненадолго присела на нее, но когда Джерри увидел это, ему сделалось настолько не по себе, что он предложил ей пойти прогуляться. Кушетка была чем-то необычным среди его мебели и не предназначалась для того, чтобы на ней спали, сидели и истрепали бы ее, а потом выставили бы на дешевую распродажу или поднесли бы в качестве пожертвования какой-нибудь благотворительной организации. Это была кушетка психоаналитика, по убеждению Джерри — реликвия, напоминание о более строгой, лучше отделанной и значительно более сильной в интеллектуальном отношении эпохе. Она не предназначалась для того, чтобы на ней сидели его любовницы, глядя в телевизор или делая себе маникюр.

Купленная совершенно случайно и буквально в последнюю минуту, кушетка психоаналитика Рау перевернула жизнь Джерри. На это обстоятельство он однажды указал и Авроре Гринуей, когда та лежала на ней.

А лежала она на ней лицом к нему, что было не совсем так, как полагалось лежать пациентам во время сеансов психотерапии. То обстоятельство, что она лежала лицом к нему, являлось, в сущности, первой из многочисленных побед, одержанных Авророй в борьбе за надлежащее применение к ней психотерапевтических процедур.

— Дело в том, что когда заглядываешь в собственную память, а не смотришь на врача, чувствуешь себя свободней в общении, — сказал Джерри, пока они обсуждали вопрос о том, в какую сторону ей смотреть, лежа на кушетке.

— Вам, как врачу, может быть, и виднее, но вы ведь не настолько близко знакомы со мной, — улыбнулась Аврора. Это был один из тех редких мужчин, глядя на которого тебя так и тянет улыбнуться. Она не могла понять, почему она должна лежать на неудобной кушетке и смотреть в стенку, а не на мужчину, слегка мрачноватое выражение лица которого почти неизменно придавало ей новые силы.

— Я понимаю, что не настолько хорошо еще знаю вас, — согласился Джерри. — Мне хочется узнать вас получше, и, надеюсь, мне это удастся. Но если вы будете рассказывать о своем прошлом, глядя на меня, то вы будете стараться отгадать, что думаю я о ваших рассказах. Это только замедлит лечение.

— Еще бы я не старалась угадать, о чем вы думаете. Как же я тогда могу рассказывать вам что-нибудь серьезное! — парировала Аврора. — Если вы — мой терапевт, почему же я не имею права знать, что вы думаете? Если же вы хотите скрыть это от меня, то с какой целью?

— Хорошо бы положить на эту кушетку несколько подушек. Я, наверное, привезу вам в следующий раз несколько подушек. Может быть, я даже куплю вам новые занавески, а то эти у вас довольно потрепанные. Думаю, что не смогу сосредоточиться ни на каких своих застарелых травмах, если мне будет неуютно, да еще и придется смотреть на потрепанные занавески. Свежие травмы не дадут мне вспомнить о прежних.

По большей части внешний вид пациентов Джерри вполне соответствовал их настроению. Чаще всего у них бывало подавленное и мрачное настроение, поэтому они являлись к нему в одежде тусклых и мрачных цветов и с соответствующим скучным и мрачным выражением лица.

Уже в первый визит генерала с Авророй Джерри сообщил им, что лечить сразу двоих членов семьи не принято.

— Я говорил ей об этом, — сказал генерал Скотт. — Я не думал, что вы захотите лечить нас одновременно, но она даже слушать не захотела. Она просто заставляет меня ездить к вам. Это вообще ее идея.

— Мне и самой начинает казаться, что на этот раз я ошиблась, — согласилась Аврора.

— У меня ведь всего одна кушетка, — продолжил Джерри, которого развеселило все происходящее. Он решил, что ему нравится эта женщина.

— Ну, хорошо, я буду лежать на ней, а Гектор, если захочет остаться, может сидеть на стуле. Со стула ему будет гораздо проще встать на костыли.

— Если захочу остаться? А что, есть другой вариант? — спросил генерал. — Ты думаешь, что в таком состоянии я потащусь домой пешком?

— Да нет, конечно. В Хьюстоне полным-полно такси. — Теперь, когда они познакомились с доктором Брукнером, она и сама не понимала, зачем ей настаивать на том, чтобы и Гектор ездил с ней.

— А что такого страшного в такси? Тебе все равно не нравится, как я вожу машину.

Джерри воспользовался возможностью, и объяснил им, что у него нет диплома. Он всегда говорил об этом своим пациентам в их первый визит, честно сообщая, что никогда в медицинском колледже не учился и никаких медицинских званий не имеет. Пока что все первичные пациенты без исключения приезжали к нему настолько подавленными, что им не было никакого дела до формальных свидетельств и документов. Они приезжали, потому что им было больно и они хотели говорить именно об этом. Если Джерри просто постарался бы помочь им, этого было бы вполне достаточно.

Сначала такая реакция удивляла Джерри. Мысль о том, чтобы стать психотерапевтом, даже и без официального образования и разрешения, как Марти Мортимер, пришла ему в голову очень давно, но ему слабо верилось, что такое было возможно. Что-то говорило ему, что Лос-Анджелес — не тот город, где такое возможно. Он затолкал кушетку психоаналитика в свой старенький фургон и отправился в родной Хьюстон. Правда, особенной надежды на то, что там ему удастся приобрести себе пациентов и заиметь процветающую практику, не было. Хьюстон ему нравился: он был распахнут для всех, как все большие города, и так приветлив! Но он мог быть и развратным, легкомысленным городом, где и без лицензии или диплома можно было попытать счастья. Если из всего этого ничего не выйдет, решил Джерри, всегда можно вернуться в швейцары.

Так и получилось — он опять стал швейцаром и проработал с год, все размышляя о том, этично ли заниматься психоанализом без диплома и годится ли он для этого. Может быть, все же выкинуть эту мысль из головы? — думал Джерри. Но он все-таки купил домик с кабинетом, который был просто идеальным местом для приема пациентов. В кабинете поставил кушетку, расставил свои книги по психиатрии, которых собралось около трех тысяч, заказал визитки и даже табличку. Но он не стал печатать объявления в телефонной книге и не установил у забора табличку со своей фамилией. Он просто оставил ее на крыльце и продолжал работать швейцаром, хотя попыток решиться на что-нибудь не прекращал. Ему было уже сорок, и половину своей жизни он изучал психологию и психоанализ. Так почему бы и в самом деле не попытаться?

Было ясно, что он так ни на что и не решится. Табличка все стояла у двери, и Джерри по-прежнему был швейцаром. Пока однажды душным июньским днем судьба не протянула ему руку помощи. Он, подремывая в полутемной комнате, смотрел по телевизору игру «Метс» с кем-то там еще. В дверь постучали. На пороге стояла маленькая, толстенькая, пьяная и немолодая женщина. Она держала в руке сигарету и два поводка, на которых болтались два слюнявых пса, настолько древних, что, казалось, они едва переставляли лапы.

— Здрасьте, меня зовут Мардж, — представилась она. — Если вы доктор, помогите мне. У моей дочери было уже тридцать шесть инсультов на одной и той же половине мозга, а у мужа — эмфизема, ему круглые сутки нужна кислородная подушка. Я уже полгода хожу мимо вашего дома и все жду, когда же вы, наконец, установите свою табличку. А она все торчит у вас перед дверью. Я больше ждать не могу. У меня ужасные проблемы. Что, если я сейчас отведу собак домой и приду поговорить?

— Можете и не отводить, — сказал Джерри. — Я ничего не имею против собак.

В тот же день после ухода Мардж Джерри установил табличку возле забора. Через неделю у него уже было десять пациентов, через месяц — почти сорок, и у всех, как у Мардж, были ужасные трудности. Бродя по Беллэру, они случайно натыкались на его табличку и хватались за него, как утопающий хватается за соломинку. Вот так Джерри Брукнер и стал самодеятельным психотерапевтом. У него было свое дело. Он понимал, что то, чем он занимается, нельзя считать психоанализом в полном смысле этого слова. Это даже не было чем-то похожим на психоанализ. Но он серьезно верил, что продолжает благородное дело, начатое Марти Мортимером, уделяя немного профессионального внимания людям с проблемами того же масштаба, что и у Мардж, дочь которой на самом деле перенесла тридцать шесть инсультов на одном и том же полушарии. Ему самому эта терапия напоминала схватки кэтчистов на ринге, правда, с тех пор как он начал ею заниматься, у него исчезло ощущение пустоты, которая так долго заполняла его жизнь. Наконец-то он нашел для себя подходящее занятие. Уверенность, что это именно так, росла у него, пока он боролся за этих людей, сочувствуя им и применяя свои знания для каждой из безнадежных человеческих судеб. Некоторые пациенты исчезали после пяти-шести сеансов, но большинство продолжали приходить к нему каждую неделю. Мардж приходила покурить, поболтать, поворчать на своих задыхающихся от старости псов и обсудить свои ужасные проблемы.

К середине второго года своей практики Джерри был настолько уверен в своих силах, что поместил крошечное, в одну строку, объявление в телефонном справочнике. После наплыва пациентов в первые месяцы людей, которые просто проходили мимо его дома и могли бы стать его пациентами, как-то стало меньше. Казалось, люди, у которых и в самом деле были серьезные проблемы, настолько серьезные, что, просто увидев табличку со словом «психотерапевт», они могли с лету остановить машину и зайти к нему, перестали ездить по этой маленькой улочке в Беллэре, штат Техас. Пожалуй, пришло время забросить сеть подальше, решил Джерри.

Он забросил, и уже третьим звонком после того, как объявление появилось в телефонной книге, был звонок от Авроры Гринуей.

 

3

— Ты влюбляешься в этого парня — и не думай, что я этого не замечаю, — сказал генерал, глядя на Аврору, пока та одевалась. Аврора напевала, что с ней бывало довольно часто, и он даже не был уверен в том, что она слышала его слова. Он давно уже собирался поговорить с ней о ее новом увлечении, но почему-то в последний момент решимость каждый раз изменяла ему.

Поэтому, раз уж она напевала, он затеял этот разговор сейчас. Впрочем, он почти надеялся, что она его не услышит.

— Вот поэтому ты и не захотела, чтобы я проходил курс психоанализа, — добавил он.

Да, ему нравился доктор Брукнер, и он ничего не имел против того, что Аврора увлеклась им. Однако ему понравилось и то, что они четырежды так чудно болтали с этим молодым человеком, пока он ездил к нему вместе с Авророй. То, что Аврора увлеклась им, означало, что в удовольствии поболтать с доктором ему теперь отказано. Хотя Аврора всегда водила машину довольно лихо, теперь, когда они ездили к доктору Брукнеру, вела ее отвратительно. Было совершенно ясно, что она хочет отбить у него охоту ездить с ней. Он перестал ездить с ней, но теперь сожалел о своем решении. Дома делать было совершенно нечего — ничего такого, чего бы он не делал уже сотни раз. Съездить в Беллэр и поболтать с Джерри Брукнером было чем-то новеньким. Но у него не было уверенности, что Аврора доставит его туда живым. Он не хотел ускорять событий, например, попав в автокатастрофу, но в то же время в нем росла обида на Аврору за то, что она была так эгоистична и не позволяла ему хоть ненадолго оказаться вне стен дома.

— Мне не часто доводится бывать где-нибудь, — сказал он, когда Аврора перестала напевать; но все еще мурлыкала что-то, не показав виду, что слышала этот его выпад о том, что она влюбилась в Джерри Брукнера.

— Ты ответишь или так и будешь притворяться, что не слышала моего вопроса? — спросил, наконец, генерал. Терпение его лопнуло.

— То, что ты сказал, было суждением, а не вопросом. Я прекрасно все расслышала, но, как тебе известно, я предпочитаю не слышать заявлений, которые меня раздражают, если я исполняю арии. Теперь, оглядываясь на прожитое, я думаю, что наша с тобой жизнь могла бы быть не такой уж и плохой, если бы ты только не навязывался со своими суждениями в те минуты, когда я пою.

— Я же должен иногда обнародовать свои суждения, — сказал генерал. — Когда ты не поешь, ты подремываешь, а когда не подремываешь, то куда-нибудь уезжаешь. А если не уезжаешь, то что-нибудь готовишь на кухне или ужинаешь или же мы ссоримся или еще что-нибудь. Как бы то ни было, я не понимаю, чем это я тебя так разозлил. Я только отметил, что ты влюбляешься в Джерри.

— Да, Гектор, но вся беда в том, что ты говоришь это именно тогда, когда я пою, а в этом случае возникает немало других вопросов. Для того чтобы рассмотреть хоть один из них, мне пришлось бы прекратить петь, а к этому я не готова, — сказала Аврора.

За какую-нибудь минуту до этого, пока она еще пела, Аврора выглядела счастливой. Но, к своей печали, генерал увидел, что теперь она счастливой не казалась. Правда, не было похоже, что она сердилась на него, как это бывало в последние несколько лет. Нет, просто она не казалась столь же счастливой, как несколько минут назад.

Перемена в ее настроении заставила его пожалеть, что он вообще открыл рот.

— Я не сержусь на тебя за это, — сказал он. — Наверное, я просто размышлял вслух.

Аврора плавно погрузилась в безмолвие, и ему захотелось извиниться и сделать все что угодно, только чтобы она не молчала. Эти моменты безмолвия всегда пугали его. Сейчас она выглядывала из окна своей спальни, и это было верным признаком того, что молчание будет продолжаться, но когда он сказал, что не сердится на нее, она обернулась и улыбнулась ему. Это была не та ее ошеломительно-счастливая улыбка, но все же это была улыбка.

— Как странно, что мой старый приятель размышляет вслух, — сказала она.

— А что тут такого странного? — спросил генерал, испытывая облегчение уже оттого, что она заговорила. — Если ты влюбляешься в Джерри, почему бы мне не размышлять об этом?

— Ты ведь никогда не был ворчуном, — сказала Аврора. — Если я влюбляюсь в Джерри и ты не сердишься из-за этого, как я должна к этому относиться? То есть ты настолько плох, что тебе все безразлично?

— Аврора, мне никогда не будет это безразлично, — сказал генерал. — А если я настолько плох, то ничего с этим не поделать.

— А, так ты все-таки рассердишься, если выяснится, что я влюбилась в Джерри, — ты это хочешь сказать? — спросила Аврора, и в ее голосе прозвучала какая-то одухотворенность.

— Не знаю, буду ли я сердиться, — я просто не знаю, что со мной произойдет, — сказал генерал. — Но что же мне делать, если мне это не безразлично?

— А то, что заботиться о ком-то означает делать что-то для него, — неужели ты никогда этого не поймешь? — спросила Аврора. Грудь ее вздымалась, и казалось, она вот-вот ужасно рассердится.

— Мне непонятно, почему я не могу узнать, безразлична я тебе или нет?

— Почему мы всегда заостряем внимание на том, что небезразлично мне, а не тебе? — спросил генерал. У него было такое чувство, что происходящее сейчас уже когда-то с ним происходило.

— Все очень просто! Ведь невозможно понять, что тебе безразлично, а что нет, — сказала Аврора. — Ты стерпел уже столько моих обожателей. Я так часто думала, что из-за них ты бросишь меня, да какой там!

С минуту она молчала, пытаясь успокоиться. Генерал просто не знал, что сказать.

— То есть я думала, что ты уйдешь от меня, пока ты еще мог ходить, — добавила она более дружелюбным тоном.

— Ну, а теперь я прекрасно могу ходить, но не собираюсь уходить от тебя, — сказал генерал. — Можешь сама сложить мои вещи, если хочешь избавиться от меня.

Он ждал ответа, но Аврора ничего не сказала. Казалось, она обдумывает что-то, и это не могло не насторожить генерала. Даже в те минуты, когда она была вне себя от бешенства, он предпочитал, чтобы она говорила, а не думала. Когда она думала, ему оставалось только трепетать от ужаса в предчувствии чего-то ужасного, что она скажет или сделает, когда снова заговорит.

— Значит, ты собираешься уложить мои манатки и жить с Джерри? — спросил он, подумав, что именно так она и могла бы поступить, полюбив молодого врача. Он был совершенно уверен, что она в него влюбилась.

— С чего ты взял, что я в кого-то влюбилась? — сурово уставилась на него Аврора. Когда у нее был такой взгляд, глаза ее становились просто огромными! Теперь они были огромные и очень зеленые.

Глядя в ее сердитые глаза, генерал подумал, что лучше бы было подавить в себе желание сделать свое последнее замечание. Более того, ему захотелось забрать обратно все, что он наговорил за последние несколько минут, и, если можно, все те замечания, что он сделал в последние несколько лет. Зачем вообще ему было раскрывать рот и говорить о Джерри Брукнере и вообще о чем бы то ни было, если уж на то пошло. Время от времени, когда он решался открыть рот, он тут же осознавал, что она смотрит на него этими огромными зелеными глазами.

— Просто ты в последнее время выглядишь какой-то счастливой, — предположил он мягко.

Аврора ничего не ответила. Она все так же смотрела прямо ему в глаза, как обычно, выматывая всю душу.

Генерал попробовал придумать, что бы такое сказать, чтобы она хотя бы перестала молчать. Он терпеть не мог тех минут, когда Аврора умолкала. Даже если она все время огрызалась, когда он вообще хоть что-нибудь говорил, это было лучше, чем ее молчание.

— По тебе видно, что жизнь приносит тебе больше радостей, чем прежде, — добавил он. — К тебе вернулась веселость. Было время, когда по тебе не было заметно, что ты вообще можешь веселиться.

— И ты решил, что я могу вновь обрести эту способность, только полюбив доктора Брукнера. Я правильно тебя поняла?

— Да поди же ты к черту! Ты просто выводишь меня из себя! — рассердился генерал. — Я не собираюсь оставаться здесь и терпеть издевательства. Ты все время возвращаешься от своего врача такая счастливая, вот я и подумал, что ты, наверное, влюбилась в Джерри, вот и все. Если это не так, давай забудем, что я вообще это сказал.

— Ни черта подобного! — воскликнула Аврора, но более дружелюбным и менее раздраженным тоном. — Мне нужно тренировать свою память, ты же знаешь. Для психотерапии нужна хорошая память, а кроме этого, я еще работаю над тем, чтобы увековечить память о моей семье.

— Боже мой, неужели ты все еще думаешь об этом? Неужели ты всерьез полагаешь, что сможешь заставить свою память восстановить каждый день своей жизни?

— Если не в одиночку, то, наверное, да, — сказала Аврора. — Но ведь я работаю не в одиночку и не без помощи. У меня остались весьма подробные записи, и я намерена вспомнить абсолютно каждый день своей жизни. Я бы не смогла успешно начать эту работу, если бы я сделала то, что ты только что предположил.

— Что такого я предположил? — спросил генерал. Он понимал: за время этого разговора он много чего наговорил, но что именно он предположил хотя бы пять минут назад, он не имел ни малейшего представления.

— Ты сказал, что у меня появилась способность радоваться жизни, потому что я влюбилась в Джерри Брукнера.

— Фу ты, — возмутился генерал. — Да ведь не пять минут назад я сказал об этом! Мы говорим об этом уже битый час, а ты все не хочешь признать этого!

— Этого? — спросила Аврора. — Слово «этого» относится к твоему немыслимому предположению, что я влюбилась в своего врача?

— Вот именно! Если бы ты сразу же призналась, у нас не было бы этих бесконечных свар. Я думаю, что все эти чертовы ссоры между нами не кончатся до самой моей смерти!

Аврора улыбнулась, и сейчас в этой улыбке было гораздо больше приятного, чем тогда, когда они только начали ругаться.

— Это правда, иногда мне нужно как можно дольше ссориться с тобой, Гектор, — сказала она. — В жизни все так. Как это ни неприятно, но порой только долгие ссоры помогают мне выяснить твое мнение о чем-нибудь.

— Но это же чертово вранье! — закричал генерал. Я всегда говорю тебе обо всем, что, черт бы все побрал, происходит со мной! Я тут же рассказываю тебе обо всем!

— Если бы в мире существовал какой-то Бог — или — в твоем случае — черт, он мгновенно уничтожил бы тебя на месте за такую невероятную ложь, — сказала Аврора. — Видимо, ты выжидал много дней, а то и недель, чтобы выдвинуть эту свою абсурдную теорию о том, что я влюбилась в своего врача?

Генералу пришлось согласиться — это была правда, но вслух он этого не сказал. Почти с самого начала он подозревал, что Аврора может влюбиться в Джерри, но молчал и держал эти подозрения при себе.

— Я ждал подходящего момента, чтобы начать этот разговор, — признался генерал.

— В таком случае ты ждал не слишком долго, — сказала Аврора. — И начал его ты как раз в тот момент, когда я пела, вот поэтому мы и ссоримся.

— Ссора долго не продлится, — заверил ее генерал. — И это потому, что мне все это осточертело. Ты только скажи мне «да» или «нет». Ты полюбила его или нет?

— Судя по тому, что происходит на самом деле — «нет», — сказала Аврора, которую все это рассмешило.

— Ах, нет? — сильно удивился генерал. Он ожидал, что она признается, причем со своей обычной бесцеремонностью, с которой она всегда обсуждала прочих своих мужчин.

— Нет. По крайней мере — пока нет, — уточнила Аврора.

Генерал поразмыслил над этим с минуту и понял, что не услышал ничего хорошего.

— Ты меня не сильно успокоила. И когда же ты собираешься полюбить его? Завтра? На следующей неделе? Ну, если уж ты собралась влюбиться в него — давай, вперед!

— Разумеется, но нельзя же вот просто взять и сделать что-то подобное, — сказала Аврора ласково. — Есть вещи, которые я стараюсь делать как можно быстрей, но нельзя же как можно быстрей полюбить кого-то!

— Мне не нравятся наши ссоры. Лучше бы я и не спрашивал.

— Давно нужно было бы научиться понимать, что можно спрашивать, а что нет. Ты же никогда этому не научишься, дорогой, — сказала Аврора, но увидев, что вид у ее старенького любовника весьма бледный, ненадолго взяла его за руку, чтобы показать, что не хотела его обидеть.

 

4

В тот день, когда Аврора решила, что пришло время позволить Паскалю соблазнить ее, она согласилась, чтобы он приготовил ужин для нее у себя дома, ограничив его при этом, к его досаде, одним бокалом вина. Она никогда прежде не позволяла ему угощать ее у себя в квартире, и Паскаль, решив, что наконец его час настал, был очень возбужден. Он с удовольствием позволил бы себе больше вина, во-первых, чтобы успокоить нервы, и, во-вторых, потому, что это было бы весьма кстати, раз уж он приготовил чудесного барашка. Аврора проглотила барашка и крем-брюле с огромным аппетитом, но в отношении вина была тверда.

— Но почему нет? — спросил обиженный Паскаль.

— Потому что я сказала «нет», — ответила она, доедая крем-брюле. Она посмотрела ему в глаза.

— Мне часто портили удовольствие невоздержанностью, — сказала она ему. — Я давно не испытывала никакого удовольствия и не хочу, чтобы ты мне его испортил. Ты волнуешься по поводу секса и поэтому хочешь как можно больше выпить.

— Я не нервничаю из-за секса, я опять задушу тебя! — воскликнул Паскаль, на миг снова выходя из себя. Он даже соскочил со стула, и в этот короткий миг Авроре пришлось приложить немало усилий, чтобы не показать виду, как ее позабавила эта комедия. Новые зеленоватые простыни, которыми Паскаль так хотел удивить ее, не помогли — она все же рассмеялась и сумела подавить в себе это, лишь оказавшись между простынями и Паскалем. При этом оказалось, что что-то происходило не так, как в случаях с другими мужчинами.

— Ой-ой-ой! — вскрикнула она, извиваясь. — Что-то тут не так. Может быть, мы не слишком подходим друг к другу.

— Сейчас объясню. Это случилось, когда я был мальчишкой, — сказал Паскаль. — Сейчас поправим. — И он, в самом деле, поправил все, улегшись на ее правую ногу. Аврора была слегка озадачена, но ей уже было все равно — ведь теперь они лежали вместе.

Паскаль был вне себя от счастья. Теперь, когда он лег ей на ногу, казалось, они лучше подходили друг другу, и вскоре она испытала даже некоторое блаженство.

Лишь спустя какое-то время, когда доказательства того, что у Паскаля имелись мужские достоинства, были в той или иной мере представлены, она разрешила ему принести немного сыру и остатки вина в постель. Она узнала, что небольшие трудности, с которыми ей пришлось столкнуться в самом начале, объясняются тем, что у Паскаля, оказывается, изогнутый пенис.

— Он погнулся, когда я был молодым, — объяснил ей Паскаль, довольно мило улыбаясь.

— Что? — удивилась Аврора. — Ты хочешь сказать, что у тебя изогнутый член? Нужно взглянуть.

— Когда он маленький, он не изогнут, — пояснил Паскаль. — Он изгибается, когда становится большим.

— Тогда давай сделаем так, чтобы он стал большим, — предложила Аврора. И в самом деле, в теперешнем состоянии смотреть было почти не на что.

— Не знаю, сможем ли мы это сделать сразу же, — сказал Паскаль, глаза которого посверкивали от счастья. — Надо было смотреть, когда была такая возможность.

— Но обычно я в первый раз не смотрю. И мне никогда не приходилось слышать об изогнутом пенисе. Теперь ты пробудил во мне научный интерес.

— Я в тебе все пробудил, — возгордился Паскаль, глядя, как она потягивается в постели.

— Может быть, и так, но я не уверена, что стала бы этим заниматься, если бы знала, что ты — урод, — сказала Аврора.

— Нет-нет, я был нормальным, — заверил ее Паскаль. — Он погнулся, когда мне было четырнадцать. Девчонкам я тогда не нравился, и я занимался сексом с дыркой в заборе. Однажды с другой стороны забора — я даже не знал об этом — оказался какой-то мальчишка. Он берет доску да как шваркнет мне по пенису! С тех пор он у меня изогнутый!

— Боже милостивый, — Аврора поставила бокал на стол. — Если бы мне тогда довелось оказаться там, тебе бы не пришлось венчаться с дыркой в заборе.

Она нетерпеливым поцелуем поцеловала его. Поцелуй был с привкусом вина.

— Ну, давай, — сказала она. — Я помню твои невероятные обещания. Теперь мне нужны доказательства.

— Я много лет принимаю витамин Е, — сообщил ей Паскаль.

— Боже мой, он и вправду изогнут. Просто удивительно, что он вообще на что-то способен! Хорошо хоть ты научился как-то компенсировать это — мне кажется, в этом причина твоей находчивости. Больше всего мне нравится, что у тебя вид находчивого человека, Паскаль.

— И кроме того, я принял весь витамин Е, — напомнил ей Паскаль.

Потом, когда Аврора ехала со свидания домой, радостное настроение стало понемногу исчезать. Словно капля за каплей, оно исчезало, и вот утекла и последняя капля. Она почувствовала себя одинокой, неприкаянной, покинутой и угнетенной. Ее настроение настолько ухудшилось, что она даже не хотела дальше вести машину. До дому оставалось всего несколько кварталов. Она подъехала к тротуару и остановилась. Сидя без всякого движения, она не заметила, как начала плакать. У нее не было желания вернуться к Паскалю — тот уже начал с жаром рассказывать ей, как он повезет ее в Париж, Марокко, Стамбул или еще куда-нибудь, где ей, конечно, понравится. Похоть была удовлетворена, но какой ценой? Ей определенно нравился Паскаль, но столь же определенно она знала, что никакой любви тут нет, хотя она его заставила любить себя сильней, чем прежде. Кроме того, он ее ревновал — он устроил ей скандал, насколько это можно было позволить в его положении, — из-за того, что она возвращается домой к Гектору. Он уже успел намекнуть, что ей не следовало спать в одной кровати с Гектором. Все это, конечно, будет и дальше отравлять их отношения.

Кроме того, сидя одна в машине, она чувствовала, что ведет себя как-то нечестно. Она что, решилась, в конце концов, переспать с Паскалем, потому что сама захотела этого, или же из чувства долга после многолетнего флирта? Не из-за этого ли она позволила ему этот решительный бросок? Или же какой-то темный страх толкнул ее в объятия Паскаля? Она прекрасно знала, что собой представляет более сложный страх, но сидя в машине в полном одиночестве, не хотела даже думать об этом. И ведь если, приехав домой, она попробовала бы обсудить это с Рози, Гектор мог бы подслушать или просто почувствовать, что ее что-то тревожит, а ей вовсе не хотелось думать об этом, что за этим могло последовать — ссоры, огорчения, упреки и подозрения. Каким бы внимательным и тонким ни старался показаться ей Гектор, когда предположил, что она влюбилась в Джерри Брукнера, она понимала, что он просто пытается сделать вид спокойного человека, а сам хочет выведать у нее все. Сообщи она ему то, что он пытался выведать, а в особенности, что у нее теперь роман с Паскалем, его самым главным соперником, он отреагировал бы далеко не как человек внимательный и тонкий. Он бесился бы как ненормальный, и их жизнь стала бы еще большей мукой.

Вытирая слезы, она заметила, что хозяин дома, у которого она остановилась, вышел во двор, чтобы переставить поливалку, и стоит, глядя на нее. К своему ужасу, она увидела, что это был не кто иной, как Харгрив Гоулдинг, ее страховой агент. Харгрив был весьма презентабельным мужчиной, застраховавшим половину их округа. Когда она, почувствовав себя отвергнутой целым миром, остановилась поплакать, она не заметила, что это был именно его дом. И меньше всего ей хотелось, чтобы Харгрив подошел к ней и стал расспрашивать, что с ней стряслось. Правда, это был весьма привлекательный мужчина и они уже лет тридцать флиртовали на всяких вечеринках. Если бы он подошел к ней и попытался бы успокоить ее сейчас, это могло еще сильней взвинтить ее. Он к тому же был вдовец, но с женским полом у него было неплохо, и казалось, что он был бы не против завести еще одну подругу.

Аврора рванула с места, отчего два паренька на велосипедах буквально разлетелись в разные стороны. Уже почти был виден ее дом, но домой она не поехала. Она чувствовала, что в таком состоянии встреча с Гектором может оказаться фатальной.

Не сознавая, почему она это делает, она нехотя повела машину в Беллэр и вскоре поняла, что и к дому Джерри Брукнера подъезжает с такой же неохотой. Она не могла заставить себя остановиться и проехала мимо. Обогнув квартал, она еще трижды проезжала мимо, всякий раз притормаживая, но не решаясь остановиться.

В четвертый раз она таки остановилась, причем настолько близко к бордюру, что была уверена, что вот-вот раздастся скрежет. Но этого не произошло. Она остановилась, не выключая двигатель, ожидая, когда же настанет минута и она сможет перебороть свои глупые чувства и вернуться в свою разумную или уж, по крайней мере, управляемую жизнь. Она несколько раз взглянула на себя в зеркало, но не стала ничего поправлять. Смеркалось. Скоро Гектор и Рози начнут беспокоиться. Страх водить в темноте был даже сильней ее всегдашней боязни поцарапать покрышки. Она понимала, что нужно мчаться домой и успокоить всех, но ее словно парализовало — она ничего не могла с собой поделать. Вот она и сидела здесь перед домом Джерри Брукнера, крутила на пальце перстень с изумрудом и лила безнадежные слезы.

Покуда она крутила этот перстень, в стекло постучали. Возле машины в тренировочном костюме стоял Джерри Брукнер. Он был потным, видимо после пробежки. Он еще раз постучал в стекло, заглядывая в кабину и улыбаясь своей мягкой улыбкой. Аврора ощутила, что ее парализует еще. Она ничего не могла сделать — и даже перестала крутить свой перстень. Она даже не опустила стекло, а просто сидела, сложив руки на коленях.

Постучав еще пару раз и не получив никакого ответа, Джерри подошел к машине с той стороны, где сидела Аврора. Она безнадежно смотрела на него. Он сделал какой-то жест, смысл которого Аврора не поняла. Она опять не шелохнулась, и тогда он приставил лицо к стеклу, почти прижимаясь к нему.

— Пожалуйста, опустите стекло, — крикнул он. — Или откройте дверь, мне нужно поговорить с вами.

Аврора отметила, что и вспотевший, он был все так же привлекателен. В нем было что-то от собаки. У нее было такое ощущение, когда увидела его впервые, и вот — сейчас. Но ведь в собаках немало хорошего, иначе люди не стали бы держать их у себя.

Она посмотрела на защелку и решила, что все-таки нужно открыть. Когда ей приходилось опускать стекла, они нередко соскальзывали с направляющих, и тогда нужно было ехать в гараж, а это место она ненавидела. Когда-то поправить стекла могла Рози, но это было когда-то. Рози была уже не тем механиком. На простейший ремонт у нее теперь уходило несколько недель.

Поскольку дела обстояли именно так, она не стала опускать стекло, а открыла дверь.

— Спасибо, — сказал Джери, распахнув дверцу. Аврора отметила, что от него в самом деле пахло потом, но она была не из тех, кого можно было этим смутить.

— Что-нибудь случилось? — спросил он, присев возле машины и глядя на нее. Мимо пронеслась какая-то машина, и Аврора подумала, что, если он вот так и будет сидеть на корточках подле ее машины, его обязательно собьют.

— Я только что из постели одного француза с гнутым пенисом, и я была с ним для того, чтобы не дать себе улечься в постель с вами, — призналась она.

Похоже, Джерри Брукнер слегка удивился — несколько сильней, чем выглядят слегка удивленные мужчины, если она в них что-нибудь понимала. Но уж конечно, он не был похож на пораженного громом человека. Он даже слегка улыбнулся. Обычно ей нравилось, когда он вот так улыбался. Но сейчас это почему-то вызывало у нее раздражение.

— Если вы хотели обсудить со мной этот отвратительный эпизод, вам придется сесть в машину, — сказала Аврора. — Я уверена, что если вы будете вот так сидеть на корточках, в ближайшие несколько минут вас задавят насмерть.

— Да я и сам этого хотел с самого начала, но у вас все двери были заперты, — сказал Джерри. Он просунул в кабину руку, открыл замок задней двери, пролез по заднему сиденью, открыл противоположную дверь и вскоре уселся рядом с ней на переднее сиденье, где обычно сидел Гектор.

— Я не хотел рисковать, обходя машину сзади, — сказал он. — Вы могли бы опять запереться и оставить меня на улице.

— Совершенно верно, — рассеянно согласилась Аврора. — Старуха, которая способна спать с французом с изогнутым пенисом, вполне способна и на другие гадости.

— Никогда не видел изогнутого пениса, — поделился Джерри. — А как получилось, что он стал изогнутым?

— Несчастный случай в молодости, вот и изогнулся, — сказала Аврора. — Однако если вас интересует лишь изгиб пениса моего любовника, вы совершенно напрасно открывали все двери. Наверное, я поеду домой.

— Будьте справедливы, — взмолился Джерри. — Если бы вам кто-нибудь рассказал о человеке с изогнутым пенисом, неужели вы не спросили бы, как это получилось?

— Нет, если мне нужно было бы обсудить более серьезные вещи, — сказала Аврора. — Я не совсем уверена, дошел ли до вас смысл того, что я только что сказала, а если все-таки дошел, то, возможно, вы решили, что это было просто замечание, сделанное одной из блудливых старух, которых среди ваших пациентов, видимо, немало. Наверное, мне нужно поехать домой.

По правде говоря, ей и в самом деле хотелось уехать. Она чувствовала, что, приехав к дому Джерри, она совершила ошибку. Она не позволила бы себе этого, если бы не была в таком ужасном разброде. Она открылась ему и со всей остротой ощутила ужасную неловкость, а Джерри пока что никак не реагировал — хотя мог бы сделать что-то, чтобы сгладить неловкость.

— Я слышал! И рад, что вы сказали мне об этом. Вы что же, думали, что нужно зайти так далеко, чтобы помешать себе спать со мной, только потому, что я вас лечу?

— Вряд ли, — фыркнула Аврора. — Я даже не считаю вас врачом. Я думаю, что вы — соблазнитель, у которого есть эта странная кушетка. Если бы у меня на уме были любовные похождения, я бы бросила монетку, чтобы выбрать либо вашу кушетку, либо изогнутый пенис.

Аврора Гринуей была таким сюрпризом, масштабов которого Джерри пока не оценил. Однако достаточно зная женщин, он понимал, что она из тех, кто способен мгновенно очаровать. С ним бывало уже не раз, что, сидя дома один, размышляя о сексе, даже несмотря на разницу в возрасте, он вспоминал именно Аврору, а не свою теперешнюю подружку Сандру. Сандра, высокая, худощавая девушка из Восточного Техаса, была официанткой. Хотя он теперь спал с ней и она ему очень нравилась, Сандра почти никогда не фигурировала в его мыслях.

— Возможно, я не совсем обычный психиатр, но ведь я что-то зарабатываю, помогая людям справиться с бедой, — попытался оправдаться Джерри. Он попробовал по-дружески положить руку на плечо Авроре, но она поморщилась и отодвинулась от него.

— Держитесь подальше от меня, доктор. Я вас серьезно предупреждаю.

— Извините. Я никогда не видел вас такой взволнованной. По правде говоря, я вообще никогда не видел вас взволнованной. Мне хотелось бы помочь вам, но я просто не знаю, с чего начать.

— Начинайте с чего угодно. Если вы не начнете, я уеду. Я и так уже веду себя как полная дура — надо же было притащиться сюда! Мне доводилось чувствовать себя дурой, но, по-моему, в первый раз в жизни я чувствую себя старой дурой.

— Когда я с вами, я не думаю о ваших годах, — сказал Джерри. — Сомнительно, чтобы кому-то это было не все равно.

— О нет, некоторым не все равно, — не согласилась Аврора. — Вот мне, например. Я не могу не думать о том, что старая дура — это совсем не то, что просто дура. Я жалею, что приехала сюда и побеспокоила вас, но, наверное, вам будет лучше выйти из машины. Если вы хотите помочь мне, то у вас ничего не получается, так что мне лучше просто взять и поехать домой.

— Хотите, поужинаем вместе? — спросил Джерри. У него было такое чувство, что, если он позволит ей просто так уехать, он будет ужасно огорчен. Может быть, если он сумеет задержать ее, ей полегчает. В теперешнем положении приглашение поужинать с ним звучало довольно странно, но это было единственное, что пришло ему на ум. Но она могла хотя бы обдумать.

Аврора была изумлена. Он совершенно растрепан, на нем спортивный костюм, и он предлагает ей поужинать! Но когда она повернулась к нему, чтобы сообщить ему, почему она считает его предложение абсурдным, она увидела, что он смотрел на нее с такой ребяческой мольбой, что, даже не углубляясь в смысл этой мольбы, она ответила ему не так свирепо, как приготовилась:

— Разве в таком виде ездят ужинать? Я промокла от слез, вы взмокли от пота. В таком виде нас не пустят даже в приличную гамбургеровку.

— Вы плакали, но на вас очень красивое платье, — не растерялся Джерри. — Я живу вот в этом доме. Я бы принял душ, а вы могли бы немножко привести себя в порядок. А потом можно было бы поехать, скажем, в греческий ресторан, или в каджунский, или еще куда-нибудь. Нам и не нужно уж очень наряжаться.

— Вы это серьезно? — спросила Аврора. — Вы в самом деле приглашаете меня поужинать?

— Конечно, а почему бы и нет?

Настроение Авроры немного улучшилось — ведь Джерри обратил внимание на то, что на ней и в самом деле было красивое платье. Он был прав, и его предложение было более или менее разумным. Она и вправду могла бы умыться, и они могли бы отправиться в какое-нибудь не слишком дорогое место. И потом, с тех пор как Паскаль угощал ее бараниной, она пережила немало треволнений и проголодалась.

— Пожалуй, можно было бы поехать в бар «Поросенок», — сказала она. — Я всегда туда заезжаю после того, как навещаю своего внука-убийцу, и конечно, в такие дни я выгляжу не блестяще. Там в «Поросенке» никто не выглядит блестяще. Но как бы они ни выглядели, едят они немало. Я думаю, что в своем теперешнем состоянии и я смогу съесть немало.

Но тут она почувствовала, как спрятавшееся в глубине души ощущение вины вновь встрепенулось в ней. Она стала сомневаться, стоило ли позволить себе эту маленькую поездку. Уже стемнело, а она привыкла возвращаться домой засветло, если только рядом с ней не было опытного водителя. Да и что подумает Гектор и Рози?

— Вы и в самом деле хотите этого? — спросила она, почти надеясь, что он уже передумал. Темнота сгущалась, и она не видела его лица. Трудно было сказать, была ли в его глазах та мольба? Странно, но когда она увидела это выражение в его глазах, она совершенно перестала бояться его.

— Конечно, поедем и поужинаем, — сказал Джерри. — С тех пор как вы стали моей пациенткой, мне все время хочется поговорить с вами на непрофессиональные темы, Тот ужин у вас не в счет, потому что это был званый ужин и вы должны были быть хозяйкой.

Аврора улыбнулась:

— А я и так все время разговариваю с вами непрофессионально, даже во время наших так называемых психотерапевтических сеансов. С чего же мы начнем наш разговор?

— А расскажите мне, почему вы считаете, что было бы плохо, если бы мы стали любовниками?

— Это было бы не просто плохо, это было бы ужасно, — сказала Аврора. — Это означало бы, что я просто пропала, вот и все.

— Да что вы! — воскликнул Джерри. Никуда бы вы не пропали! Глупо так думать.

Аврора с минуту помолчала. Жаль, что стемнело, — ей хотелось пристально рассмотреть его. Конечно, через два дня у нее и так был назначен очередной сеанс, и она смогла бы тогда рассмотреть его как следует. Но эти его последние слова несколько разочаровали ее. Ее настроение, которое, казалось, начинает подавать признаки улучшения в связи с перспективой съесть несколько сандвичей со свининой и большой кусок мясного пирога, снова стало портиться. Нет, ничего такого не будет!

— Выходите. Вы допустили серьезную ошибку. Назвать меня глупой. Боюсь, что сегодня мы ужинать не поедем.

Джерри был совершенно сбит с толку.

— Я не говорил, что вы глупая, — извинился он.

— Нет, говорили, — упрямилась Аврора. — Нечего было сидеть здесь и лепетать. Я сказала, что, если мы будем спать с вами, я пропала. И это не глупость, это правда. Если вы этого не понимаете, то, думаю, вам незачем затевать эти врачебные игры. Самое малое из того, что вам недостает, — это умение понимать других, а умение понимать других — это самое малое, что можно ждать от врача. Теперь мне понятно, что от вас я этого не дождусь, и не хочу ехать с вами ужинать. И еще я не хочу обсуждать эту мою постыдную увлеченность вами.

Джерри ужасно растерялся и не знал, что делать. Он еще раз извинился.

— Вот уж что мне не нравится в мужчинах, так это привычка рассыпаться в извинениях. Вы извинились, вот и выходите.

Джерри предпринял бы еще одну попытку, но Аврора опередила его, прерывая на полуслове.

— Пожалуйста, выходите, — повторила она. — Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Если вы попытаетесь сразу же обжаловать его, я отменю свой очередной визит к вам и никогда больше не буду с вами разговаривать.

Джерри открыл дверцу, и над головой у него загорелась лампочка. Он начинал чувствовать грусть. Он пережил много ссор с женщинами, и после каждой из них ему становилось очень грустно. Вот и сейчас грусть охватила его, и гораздо сильней, чем прежде. Он подумал, что Аврора могла бы заметить, что с ним происходит, посочувствовать и пожалеть. Вместо этого она лишь бросила на него взгляд, но ничего такого не произошло. Она продолжала молча ждать, пока он не выйдет из машины. Наконец, он вышел.

Прежде чем захлопнуть дверцу, он снова обернулся и взглянул на нее. Теперь лицо Авроры было не таким холодным.

— Да, кстати, с кем вы сейчас спите? — спросила она.

— С одной официанткой, — ответил Джерри.

— Ничего удивительного, — сказала Аврора. — Закройте, пожалуйста, дверь.

Джерри закрыл дверь, и Аврора уехала.

 

5

В доме Авроры генерал и Рози почти потеряли всякую надежду. Уже с час как стемнело, а ее все не было. Она даже не позвонила — это было неслыханно! Они оба сидели на кухне — Рози мерила пол шагами и курила, хотя теперь, став спортсменкой, она не курила уже целый год. Генерал на костылях не мог мерить пол и сидел за столом с неоконченным пасьянсом. Рози включила телевизор, настроив его на программу местных новостей.

— Если она попала в аварию на шоссе, они обязательно покажут, — предположила Рози.

— Да уж, тебе обязательно покажут, — сказал генерал. — Если Аврора разбилась, я не хочу этого видеть. С какой стати ей вообще выезжать на скоростное шоссе? Она их просто не выносит!

— А вот говорят, что все несчастные случаи происходят с людьми в двух-трех кварталах от их дома, — вспомнила Рози. — Может, мне выйти на угол и посмотреть? А вдруг она лежит там?

— Рози, перестань, пожалуйста, говорить, что ее убили, — взмолился генерал. — У нас нет никаких оснований считать, что она погибла, но если это так, то я не знаю, что нам делать.

— Я тоже не знаю, что нам делать, да только в жизни дерьма достаточно, — «успокоила» его Рози.

Они уже позвонили Тедди и Джейн, но Аврора в тот день у них не появлялась. Сумерки уже превратились в темноту, и в отчаянии генерал даже попросил Рози позвонить Паскалю. Он давно подозревал, что между ним и Авророй могло быть что-то. По его мнению, могло произойти вот что: Аврора решила бросить Паскаля и уйти к Джерри Брукнеру, и Паскаль задушил ее.

— Французы с ума могут сойти от измены, — сказал он Рози. — Они постоянно убивают женщин. Позвони Паскалю и спроси, не убил ли он Аврору.

К его удивлению, Рози именно так и поступила.

— Привет, Паскаль, ты убил Аврору? — спросила она. Генерал был в ужасе.

— Я не имел в виду, что он и в самом деле задушил ее, — шепнул он, пока Рози слушала.

Паскаль, со своей стороны, был настолько изумлен сообщением о том, что Авроры еще не было дома, что поспешно признался, что они пообедали с Авророй — правда, он не сказал, что обедали они у него в квартире.

— А что, если ее похитили? — спросил он, и дикая тревога мгновенно охватила его.

— Он считает, что ее похитили, — передала генералу Рози.

— Да кому нужно похищать Аврору? — удивился генерал.

Но тут и его охватила дикая тревога. А что, если ее и вправду похитили? Иначе где бы она так задержалась?

— Спроси его, догадывается ли он, кто мог ее похитить? — попросил генерал.

— Возможно, это связано с наркотиками, — ответил Паскаль, когда ему задали этот вопрос. Это была странная догадка, которую подсказал ему опыт, — он недавно был в Колумбии, где большинство похищений совершалось именно из-за наркотиков.

— Он считает, что она — наркоманка, — отчиталась Рози.

— Аврора? — переспросил генерал. — С этими французами всегда так — они постоянно придумывают какие-то безумные теории.

Рози ждала, держа трубку в руке.

— Сказать ему это? — спросила она.

— Еще чего! Не нужно было говорить ему, что я думал, что он мог убить ее. Это была моя безумная теория. Почему бы тебе не попросить его приехать к нам сюда? Может быть, все вместе мы что-нибудь придумаем?

— Сейчас приеду! — заверил их Паскаль. Ринувшись к двери, он вдруг подумал, что Аврора могла поехать в Голвестон и утопиться. Хотя она, казалось, наслаждалась сексом так же, как и он сам, он припомнил, что, когда она уезжала, она почему-то была грустна. Возможно, она воспринимала их любовь как какую-нибудь форму адюльтера, отчего ей совсем стало грустно и она помчалась в Голвестон, чтобы утопиться в океане.

Прежде чем он завел свой «пежо», эта мимолетная мысль стала убеждением, и он ужасно разнервничался. Получилось, что Аврора навеки исчезла именно тогда, когда наконец началась их любовь, и теперь когда-нибудь придется признаться генералу Скотту, что он соблазнил его подругу, вызвав у нее смертельное отчаяние. Генералу Скотту он и так не нравился, а после такого сообщения тот запросто мог застрелить его.

Беспокойство Паскаля все усиливалось, и он уже мчался по дороге. Ему хотелось как можно скорей попасть к Авроре. Ничто на свете не дало бы ему большей радости, чем, примчавшись туда, увидеть, что ее «кадиллак» на месте. Если бы он только был там! Тогда ему даже не пришлось бы заходить в дом и признаваться генералу, что он соблазнил Аврору. Он просто тихонечко повернул бы и поехал домой.

Спеша узнать, что приготовила ему судьба — муку или облегчение, Паскаль пролетел знак «Стоп» в конце квартала. Когда он торопился, он не раз с успехом проскакивал этот знак. Но сейчас, на мгновение позже, чем нужно бы, он понял, что проскакивать знак было нельзя. Огромный трейлер с прицепной платформой и с колесами величиной с хорошую машину появился невесть откуда прямо у него перед носом, и Паскаль врезался в него со всего маху, ударив его куда-то рядом с гигантской задней шиной. Паскаль так спешил, что не пристегнулся. Он пробил головой ветровое стекло и приземлился на задке прицепа, сильно изрезав лицо, разбив в двух местах череп и получив такой уверенный нокаут, что в следующие тридцать часов в сознание не приходил. Сознание к нему вернулось в больнице. У него сильно болела голова, и было какое-то неясное воспоминание, что кто-то где-то утонул, но кто это был, он вспомнить не мог.

Тем временем в доме Авроры никому в голову не могло прийти, что Паскаль попал в аварию. Авроры все еще не было, не появился и Паскаль, чтобы продолжить выстраивать свою теорию о ее похищении. Рози выкурила уже целую пачку сигарет и чувствовала себя провинившейся, правда, не настолько, чтобы не начать еще одну пачку. Генерал все так же сидел за столом, не закончив своего пасьянса, дуясь в негодовании на Паскаля, который не потрудился предстать перед ними.

— Это то, о чем я все время говорил Авроре, — сказал генерал. — Наверное, у него было назначено свидание или еще что-нибудь. Он, наверное, вообще не имел намерения приехать. У него свидание могло быть даже с Авророй. Я думал, что она могла влюбиться в Джерри Брукнера, но теперь мне кажется, что, видимо, она влюблена в этого французского трепача. Вполне вероятно, они где-нибудь неплохо угощаются, а мы сидим тут и мучаемся.

— Исключено, — возразила Рози. — Я знаю Аврору лучше, чем вы. Если бы она собиралась поехать куда-нибудь поугощаться, она заехала бы домой переодеться. Она не из тех, кто и обедает и ужинает в одном и том же наряде.

— Такое было возможно, если бы она безумно влюбилась, — сказал генерал мрачно. — Это — как раз то, что могло отвлечь ее от этих чертовых нарядов.

— Если это и так, то тут не Паскаль. Он и на пять минут не отвлечет ее от мыслей о нарядах.

Это рассуждение, казалось, несколько успокоило генерала, но не окончательно.

— Знаете что, — вспомнила Рози, — мы должны были завтра ехать в тюрьму. Она могла расстроиться из-за этого. Она все сильней и сильней расстраивается из-за Томми, и тут уж ее осуждать трудно.

— Еще бы, — сказал генерал задумчиво. — Ты думаешь, ее потому и нет?

— Может быть, и поэтому, — успокоила его Рози. — Она так себя изводит, она слышать не хочет о Томми, но еще сильней ей не нравится показывать, что она боится ехать к нему.

— Ну, допустим, это так. И куда бы она тогда могла деться? — спросил генерал.

— Может быть, она поехала бы в бар «Поросенок», — предположила Рози. — Мы туда всегда заезжаем на обратном пути от Томми. Возможно, в этот раз она решила съездить туда сначала.

— А, это то место, откуда она привозит мясной пирог? — спросил генерал. — Я один раз ездил туда. Мне понравились свиные отбивные. Правда, сомнительно, чтобы она поехала туда так поздно вечером. Ты же знаешь, как она боится, что ее изнасилуют и убьют.

— Она бы рискнула и вечером, если бы сильно загрустила. Когда Аврора грустит, она забывает обо всем, даже о том, что ее могут изнасиловать и убить. А если она еще и проголодается, тут ее вообще не удержишь.

— Как ты думаешь, может быть, нам позвонить и спросить? — предложил генерал.

— Можно, — сказала Рози. — С другой стороны, вы же знаете, как она не любит, когда за ней шпионят. Если мы позвоним и она окажется там, она может взбеситься.

— Несомненно, но давай все же позвоним, — приказал генерал. — Ты помнишь, какого цвета было на ней платье?

— Желтое. А что?

— Если ее не окажется в баре «Поросенок», наверное, нужно будет позвонить в полицию и выяснить, не попала ли в морг женщина в желтом платье. — Настроение его внезапно стало падать.

— А не чрезмерно ли это? — спросила Рози. — Она, конечно, припозднилась, но не до такой же степени!

— Рози, все это очень необычно, — настаивал генерал. Он в самом деле был очень подавлен. Даже то, что происходило с ним на Омаха-Бич, так не угнетало его — а ведь там было ох как несладко. В день штурма он рисковал своей жизнью, а сейчас речь шла о жизни Авроры. Он был в высшей степени встревожен.

— Единственное, почему мы с Авророй все эти годы жили так дружно, — это потому что мы исключительно постоянны в своих привычках, — сказал он. — Конечно, мы много скандалили, но, по крайней мере, и я, и она появляемся тогда, когда нас ждут, чтобы хотя бы было с кем скандалить. Все эти годы Аврора никогда не подводила меня, и вот на тебе!

— Вы с возрастом становитесь непоследовательными, — отметила Рози бесцеремонно. — Эта женщина всегда опаздывает, и вам это хорошо известно.

— Знаю, но чтобы так опаздывать! Ведь давно стемнело. — Есть очень тонкая разница между «опаздывать» и «так опаздывать».

И тут они услышали, как к дому подъезжает машина.

— Это не Паскаль, — воскликнула Рози. — Он не посмел бы остановиться на дорожке и рисковать попасться Авроре, когда она подрулит на своем «кадиллаке».

Она кинулась к окну и увидела знакомый «кадиллак», неподвижно стоявший на дорожке. Она стремительно кинулась обратно на кухню, чувствуя, что в первую очередь надо сообщить новость генералу.

— Это она, она в безопасности, — крикнула она, рухнув на стул. Ноги ее не слушались.

— Моряк домой вернулся, нет, охотник снова дома, — сказал генерал, чувствуя, что вот-вот заплачет. К своему удивлению, он и взаправду заплакал, и это так огорчило Рози, что она немедленно присоединилась к нему.

— Почему это моя кухня вся в дыму? — спросила Аврора, даже не видя, что Гектор и Рози всхлипывают. Она и в самом деле ненадолго заехала в «Поросенок» и успела проглотить всего-навсего три сандвича со свининой и два ломтика пирога, а потом помчалась домой. У нее с собой было еще два сандвича и два ломтя пирога, на которые можно было бы рассчитывать в случае непредвиденных эмоциональных перегрузок. И вот, к ее удивлению, оказалось, что как раз такая непредвиденная эмоциональная перегрузка была уготована ей прямо у нее на кухне.

— Боже правый, это что такое? — спросила она, яростно обмахивая свое лицо и прокладывая себе дорогу сквозь дым.

— Охотник снова дома, — сумел пробормотать генерал, когда она обняла его. Не полагаясь больше на себя, он ничего не сказал.

— Поэзия, дым сигареты и слезы, — таков был комментарий Авроры. — Предположительно вы тут решили, что меня убили, — вряд ли что-нибудь менее важное заставило бы тебя, Гектор, цитировать Стивенсона.

— Паскаль сказал, что тебя похитили и что он считает тебя наркоманкой, — выпалила Рози, вытирая слезы. Теперь, когда Аврора стояла перед ними с большим пакетом еды из «Поросенка», все это выглядело немного смешно, и она была рада, что удалось спихнуть часть вины на Паскаля.

— Кроме того, предполагалось, что он появится здесь, чтобы помочь нам разыскать твое тело, но его все еще нет, — продолжала Рози.

— Да уж, нашли кому позвонить, хотя он в той или иной степени всю жизнь и занимается поисками тел, — пошутила Аврора. Она видела, что ее друзья были весьма потрясены, и решила немного посмеяться над своим новым любовником.

— Он не приехал, хотя обещал приехать, и я презираю его, — сказал генерал. — Он ненадежен, как вся его нация.

— Гектор, вот она я, живая и невредимая, и тебе нет нужды бурлить и гневаться на Паскаля, — успокоила его Аврора. — Поскольку вполне очевидно, что мое опоздание расстроило вас обоих, мне кажется, я должна поступить с вами благородно и предложить вам сандвич и ломтик пирога в качестве противоядия от ваших страданий. Хотите?

— Я — да, — сказала Рози, принюхиваясь.

— Я бы тоже, если это тот самый пирог, который мне нравится, — пробубнил генерал. Он предпринял массированную атаку на самого себя, чтобы взять себя в руки, но руки у него все же слегка дрожали.

— Именно это я в тебе и люблю, Гектор, — ты готов придираться к человеку даже в самой тяжелой ситуации, ну точно как я сама, — сказала Аврора, разворачивая пирог.

 

6

— Ты предпочел бы, чтобы я больше вообще не приезжала к тебе, Томми? — спросила Аврора своего внука. Они сидели в комнате для свиданий. Здесь можно было отметить некоторые усилия хоть как-то приукрасить помещение, но эти весьма малые усилия не увенчались успехом. Аврора, входя в эту комнату, никак не могла избавиться от ощущения, что это она — преступница и для нее наступил час расплаты за все прегрешения ее жизни, за несказанные слова и преступления — их нельзя было исправить, и уж совсем не в ее власти было бы хоть что-то изменить или восполнить.

Ей не требовалось этой неумышленно сделанной мрачной комнаты, чтобы напомнить себе о том, что ее преступления нельзя было исправить. Она читала это в глазах Томми и в его безразличии — безразличии, которое было гораздо сильнее, нежели все, что ей доводилось встречать в ее долгой жизни.

— Ты можешь приезжать, но не обязана, — сказал Томми приятным голосом.

Аврора крутила свой перстень. Она вспоминала день, когда они хоронили Эмму — ее дочь, мать Томми. Лил дождь, и она припомнила с такой ясностью чувство глубокой печали, которое она испытала, когда они ехали домой, и как капало с деревьев по пути в Хьюстон. В самой глубине ее печали был страх, что после смерти Эммы, такой молодой, можно потерять детей, в особенности Томми. В тот же вечер, когда она укладывала Томми, Тедди и Мелани в кроватки, она спросила Томми, не хочет ли он утром поехать в зоопарк — ему всегда там очень нравилось.

— Мне без разницы, — сказал Томми. — Мне больше ничего не будет нравиться делать.

— А мне будет, — сказал Тедди. — Мне до сих пор нравится «Улица Сезам».

Теперь, спустя годы, Аврора поняла, что и в ту минуту, когда дети с мрачными лицами надевали свои пижамки и она укладывала их, Тедди все еще любил зоопарк. Мелани нравилось многое — даже, говоря по правде, слишком многое. Но Томми, старший и самый сильный, был человеком слова. Ему больше никогда ничего не нравилось.

Аврора подняла глаза, и Томми встретился с ее взглядом. Он без труда смотрел в глаза любому человеку. Вообще-то бабушка ему нравилась, и не потому, что она так много старалась сделать для него, а потому, что она не переставала жить для себя. Если остановиться и подумать о ней, то оказывалось, что она мчится по жизни с невероятной скоростью. Он-то как раз об этом и думал. В тюрьме только самые отпетые преступники с руками по локоть в крови продолжали жить насыщенной жизнью, несмотря ни на что. Большинство же заключенных совершенно прекратили бороться за жизнь: они уступили скуке и апатии. В тюрьме приходилось быть осторожным с теми, кому было достаточно лишь бросить на тебя взгляд, и ты понимал, что тебе грозит опасность. Они напоминали ему его бабушку.

— Наверное, мне лучше бросить эти поездки, — сказала Аврора. — Я так редко от чего бы то ни было отказываюсь в своей жизни, и никогда прежде я не бросала родственников, но, видимо, мне лучше бросить тебя, пока ты меня не уничтожил. Есть и другие люди, которым я нужна, и среди них твой брат и сестра, и, мне кажется, я не могу позволить, чтобы меня уничтожил кто-то. Ты очень равнодушный, — прибавила Аврора.

— Я нейтральный. Именно так я предпочитаю жить.

— Я не считаю, что ты нейтральный. Я старше тебя, и до сих пор мне не доводилось встречать по-настоящему нейтрального человека, — сказала Аврора.

— Но вот а я как раз такой, — стоял на своем Томми.

Аврора покачала головой.

— Это просто твое оружие — безразличие, — сказала она. — Это то, чем ты нас убиваешь — или, по крайней мере, меня. Но я — старая эгоистка. Я лучше откажусь от чего-то, чем позволю себя убить.

Она встала, чтобы попрощаться. Томми тоже поднялся.

— Твоя мама тоже хотела загнать меня в угол, — сказала Аврора, даже в этом своем отчаянии думая о том, как же он был похож на ее дочь. Брови такие же и манера держаться. Что касается фигуры и в какой-то степени осанки, он тоже, безусловно, был сын своей матери.

— Мне кажется, теперь это называют пассивноагрессивным состоянием, — поставила диагноз она. Я этот термин подхватила у своего психлекаря. Твоя мама была большая мастерица в этом. Она могла сопротивляться чему-нибудь месяцами или даже годами. Ты тоже так можешь.

— У тебя есть лекарь?

— Ну, конечно! Мы с генералом ездили к нему сначала вместе, потом генерал вышел из игры. А я все еще езжу и, должна сказать, многому научилась.

— Наверное, это хорошо, — сказал Томми. Мысль о том, что может делать у психлекаря его бабушка, была достаточно удивительной. Это было что-то такое, о чем стоило подумать.

— Не обязательно, — сказала Аврора. — Знаешь, как говорится: умножая знания, умножаешь скорбь. Тебе понравилось, что ты застрелил Джулию?

— Мне нравилось стрелять, — не растерялся Томми. — Я как-то не слишком задумываюсь о Джулии.

— Я поехала. Если тебе когда-нибудь захочется кого-то из нас увидеть, позвони.

Обычно она пыталась обнять Томми, чем ужасно смущала его, но на этот раз она просто подошла к охраннику и сообщила тому, что готова уйти. Впервые за все время она не плакала.

— Знаешь, что мне нравится в твоей бабке? — сказал охранник, который провожал Томми обратно в камеру. Охранник был пожилой прихрамывающий ревматик.

— Что? — удивился Томми.

— У нее никогда не бывает дешевых духов. Большинство женщин, которые приезжают сюда, словно вылезают из ванны с дешевыми духами. У меня нюхалка чувствительная, а некоторые из этих дешевых духов такие сильные, что глаза начинают слезиться. А вот твоя бабка — ну, она всегда с большим вкусом, она и одевается хорошо, — добавил охранник. — Это тебе не какая-нибудь старая корова, как большинство этих баб, что ездят сюда.

Через год Томми написал бабушке коротенькую записку, рассказав о том, какой комплимент сделал ей охранник. Томми решил, что ей было бы приятно узнать, что она произвела такое благоприятное впечатление на старого, закаленного годами тюремщика.

 

7

На обратном пути в Хьюстон Рози сжалась от напряжения, а Аврора казалась вполне спокойной. Она вошла в машину, и они доехали почти до Конро без единого слова. Обычно на пути из Хантсвилля в Конро говорилось много слов, но большинство из них были Аврориными шпильками по поводу того, как Рози водит машину. Немало бывало и слез.

Тот факт, что слов сказано не было и не было пролито слез, никак не облегчили напряженность, которую чувствовала Рози. Она бы расслабилась скорее, если бы Аврора дала выход своим чувствам. А пока что ей ничего не оставалось, кроме как ехать вперед и размышлять о том, насколько же она была глупой, — она экспромтом назначила свидание пузатому охраннику в тюрьме, с которым она согласилась поужинать. Он сам подошел к ней, когда она сидела в машине на стоянке. Звали его Вилли, он был примерно одного с ней возраста, и у него была приятная улыбка. Он дважды улыбнулся ей, как раз тогда, когда у нее было такое плохое настроение, чем немедленно лишил ее способности нормального трезвого рассуждения.

— Какая красавица, просто цыпленочек, — сказал тюремщик. — Какое у вас любимое блюдо?

— Суп-гамбо с креветками, — ответила Рози. Как бы то ни было, этот суп занимал одно из первых мест в списке ее любимых кушаний, и она была настолько изумлена этим вопросом, что не смогла сказать этому дяде, что ему, кажется, не могло быть никакого дела до ее любимых блюд.

— У меня тоже. Меня зовут Вилли, — немедленно сказал охранник. Он даже подтянул ремень на животе, но через какие-нибудь тридцать секунд тот снова сполз вниз.

— Ну, а как же вас зовут и почему бы нам не встретиться ближе к вечеру и не поесть где-нибудь гамбо с креветками? — спросил охранник. — Я заканчиваю в три.

— А я нет, — сообщила ему Рози. Вам придется поголодать часов до шести, если мы будем ужинать вместе.

— О’кей, — сказал охранник. — Я пожую какую-нибудь шоколадку, чтобы дотянуть до вечера.

— Забыла сказать, я живу в Хьюстоне. Может быть, это немного далековато, чтобы просто съесть гамбо.

— Черта с два, я тоже живу в Хьюстоне, — обрадовался охранник. — Половина народу, который здесь работает, живет в Хьюстоне.

Рози решила, что этому человеку не скажешь «нет», да и у нее, собственно, и не было особых причин отказывать ему — Си-Си Грэнби находился сейчас где-то на Северном склоне и не подавал вестей уже три недели. Жизнь, скучная даже тогда, когда Си-Си был рядом, в последнее время казалась совершенно бесцельной. Насколько она знала, у нее не было причин отказать себе в удовольствии съесть тарелку гамбо с креветками с тюремщиком по имени Вилли. Перспектива этого неожиданного события сначала представилась ей желанным облегчением — иначе ей оставалось только сидеть в машине на этой стоянке и грызть заусенец в ожидании жалоб Авроры, которая скоро появится и начнет рыдать.

А сейчас, сорок пять минут спустя, по зрелом размышлении, собственное стремительное согласие стало казаться ей несколько поспешным. Наверное, это была ошибка — даже моральный провал. А что, если Си-Си вернется с Северного склона? А что, если он уже ждет на углу возле их дома? Наверное, он не придет в восторг, услышав, что она запланировала гамбо с креветками с тюремщиком по имени Вилли в первый же вечер его возвращения.

— Кроме того, мне осточертели эти толстобрюхи, — произнесла она вслух. Ее муж, Ройс, был с брюшком. У Си-Си тоже было брюшко. И вот теперь — Вилли.

— Что? — спросила Аврора. Она глубоко погрузилась в свою печаль, ни на что не обращала внимания, и вдруг ни с того ни с сего Рози начала говорить о мужских брюхах.

— Я это серьезно, Аврора, — сказала Рози. — Хоть раз могу я погулять с худощавым мужчиной!

— А как тебе Гектор, ведь он тощий, как спичка? — поинтересовалась Аврора. — Я бы доверила его тебе на вечер, если ты возьмешь его. Он с ума меня сведет!

— Меня тоже. Он опять вчера «показывал», — вспомнила Рози.

— Да, боюсь, он снова обратился к нудизму, — рассмеялась Аврора.

— Бедняжка, наверное, это ужасно — быть импотентом, — посочувствовала Рози генералу.

— Конечно, но он не собирается больше мириться с этим, — сообщила ей Аврора. — У него теперь шесть видов таблеток для повышения потенции, не говоря уже о витаминах. Если они помогут ему, как он полагает, я в собственной постели больше не буду в безопасности. Пока что это именно так. А что это тебя заставило говорить о брюшке?

— А, да это я просто думала вслух.

— О брюшках? — удивилась Аврора. — Обычно, когда ты везешь меня домой из тюрьмы, ты не размышляешь о брюшках. Или же если размышляешь, то хотя бы не вслух. Что случилось?

— Охранник поймал меня без охраны и попросил назначить ему свидание, — призналась Рози. Его зовут Вилли, и у него большой живот.

— Хорошо, — сказала Аврора. — Пора и Си-Си испытать конкуренцию, и чем более жесткую, тем лучше. Си-Си никогда не удавалось очаровать меня хоть раз, а у него для этого было несколько лет!

— Да, а ну как Вилли окажется не таким славным парнем, каким кажется? Я не могу в своем возрасте бегать на свидания к насильникам.

— Очень немногие мужчины оказываются столь же славными, сколь кажутся, — заверила Аврора.

— Вот Вернон был как раз такой, — вспомнила Рози своего самого любимого из ухажеров Авроры.

— Да, Вернон был таким же славным, каким казался, — призналась Аврора. — Но с другой стороны, ему так и не удалось продвинуться дальше того, чтобы слыть славным парнем. Я до сих пор очень сердита на то, что он был настолько несоблазняемым.

— Нельзя сердиться на покойника, — одернула ее Рози. — Я в этом смысле суеверна. Когда я думаю о Ройсе, я не вспоминаю все горе, которое он мне причинил, таскаясь к той стерве. Я просто стараюсь думать о том хорошем, что было в нашей жизни, когда дети были маленькие.

Аврора смотрела из окна на сосны. Большая часть подлеска уже была съедена мини-торговыми центрами или гроздьями кафетериев и бензозаправок. Дорожные щиты извещали о скором приближении шикарных вилл, расположенных в безопасной глубине соснового бора, в хорошо охраняемых анклавах. Они проезжали мимо самых дальних от города сберегательных и ссудных касс, каджунских ресторанов. Раз-другой они останавливались у одного из таких ресторанчиков, но оказывалось, что заправляли там делами люди, совершенно не похожие на каджунов.

В сущности, на взгляд Авроры, единственной приятной частью поездки в Хантсвиль были те несколько секунд, когда они проезжали мимо роскошного зеленого поля, над которым часто подвешивали дирижабль с рекламой шин фирмы «Гудйир». Вот и сейчас он был там, на своем якоре, и казался великолепным. За полем находился ангар, в котором его обычно держали, когда он не был в небе с рекламой или не участвовал в спортивных состязаниях. За эти годы Аврора полюбила дирижабль, восхищаясь его размерами и красотой. Это было воздушное судно из другой эпохи, и все же он сумел выжить и не увянуть — он процветал, сохранив свое достоинство и могущество в это время упадка. В те моменты, когда она чувствовала себя уверенной и счастливой, ей казалось, что они коллеги. Но сегодняшний день не был полон счастья и уверенности, и когда они проезжали мимо этого шара, который покоился на своих оттяжках, она взглянула на него с грустью. Вдалеке крошечные фигурки людей в пикапах тоже смотрели на него.

— Взгляни-ка лучше на шарик в последний раз, — сказала Аврора Рози. — Мы его больше не увидим.

— Нет? — не поверила Рози, покосившись на Аврору. Ей тоже нравился этот шар, и она надеялась когда-нибудь подняться на нем.

Аврора ничего не ответила — она не отрывала глаз от шара, глядя на него, пока он, наконец, не остался позади, а они не оказались на дороге, которая вела к небольшому торговому центру.

— А почему, милая, мы его не увидим? — внезапно переполошилась Рози. Ей стало ясно, что имеет в виду Аврора.

— Я больше этого не выдержу, вот почему, — ответила Аврора. — Томми — жестокий мальчик, даже если это мой внук. Не имеет смысла позволять ему и дальше издеваться над нами. Поэтому нам по этой дороге больше не ездить. Я сдаюсь.

Рози просто не знала, что сказать. Она испугалась и не отрывала глаз от дороги. Пришло время быть за рулем как можно более внимательной. Аврора бросила многих своих ухажеров, но ведь Томми не был ее ухажером. Это был старший сын Эммы. Она попыталась представить себе, как она сама чувствовала бы себя, если бы один из ее внуков убил свою подружку и попал в тюрьму, но представить себе такого она не могла, хотя бы потому, что из ее внуков совсем немногие вообще сумели найти себе подружек и ни один из них пока их не убил. Кроме того, почти все это время, что они ездили в Хантсвил, Рози трусливо сидела в машине на стоянке, пока Аврора отправлялась в тюрьму и принимала огонь на себя.

Ей оставалось только догадываться, что мог сказать или сделать Томми, но если Аврора Гринуей была готова отказать в помощи сыну своей дочери, значит, то, что происходило между ними в тюрьме, наверное, было просто ужасно. Настолько ужасно, что она даже не хотела думать об этом.

— Да… — сказала она и не смогла придумать никакого продолжения. Следующие десять миль они проехали в полном молчании.

— Заключенным разрешено звонить, — наконец сказала Аврора. — Я сказала ему, что он может позвонить нам, если мы ему понадобимся или он просто захочет. Посмотрим, позвонит ли.

— Ты в состоянии заехать в «Поросенок»? — спросила Рози.

— Не сегодня, — ответила Аврора. — Давай просто поедем домой.

— Да…

— Ты уже дважды это говоришь, — заметила Аврора. — Что — «да»?

— Да, жалко, что я не умерла, — пробормотала Рози.

— Ты не только не умерла, а еще и свидание назначила. — Посмотри на светлую сторону жизни, — посоветовала Аврора.

— Назначила. И это еще одна причина, почему я бы хотела умереть, — сказала Рози.

 

8

Подъехав к дому, они опять испытали шок, на этот раз увидев генерала, который стоял на пороге дома совершенно голый.

— Опять этот древний нудист, — возмутилась Аврора.

— Давай я подкрадусь сзади и опять проверну фокус со скатертью, — предположила Рози. — Приведем его в божеский вид в мгновение ока.

— Маловероятно, — усомнилась Аврора.

Рози тревожилась за Аврору, которая совсем упала духом. Нужно было утихомирить генерала как можно быстрей. То, что Аврора отказалась заехать в бар, и так было плохим предзнаменованием. Увидеть генерала, стоявшего во всей наготе перед всемогущим творцом, не говоря уже о всех соседях в округе, Аврора в такой день безусловно не заслужила.

— Он что-то кричит нам, наверняка какую-нибудь белиберду, — сказала Аврора. — Хотя кто знает, а вдруг у него хорошие новости. В прошлый раз он вытворял что-то в этом роде, когда сбежала Мелани. Может быть, она возвращается?

Рози показалось, что Аврора возлагала слишком уж большие надежды на Мелани. Та уже несколько раз звонила им и разговаривала так, словно была пьяной от счастья. По всей вероятности, надежды на то, что она вскоре вернется в Хьюстон, почти не было.

Они выбрались из машины, и Рози отправилась к задней двери. Аврора подошла к передней.

— Гектор, это просто чудо, что тебя не арестовали, — сказала Аврора, подходя к нему настолько близко, чтобы до его все более слабеющего слуха донеслись ее слова. — У нас весьма добропорядочные соседи, и вряд ли они в восторге, что кто-то из нас выходит из дому обнаженным.

— Но я знаю, что случилось с Паскалем! — прокричал человек. — У него была уважительная причина не появиться у нас в тот вечер.

— Что еще за причина? — спросила Аврора, как только Рози появилась неподалеку от генерала со скатертью и, раскинув ее перед ним, создала между ним и окружающим миром преграду.

— Не сметь! — заорал генерал, стараясь отодвинуть скатерть костылем.

— Ну уж нет! — Рози оказалась проворней генерала: не успел он сообразить, что происходит, как был спеленут в приличный с виду сверток.

— Боже мой! — воскликнул он с досадой. — Вам гораздо интересней закутать меня, словно мумию, чем выслушать то, что я хотел вам сообщить. Можно подумать, что ни одной из вас не доводилось видеть обнаженного мужчину.

— Если воспользоваться более точным определением, — сказала Аврора, — то мы увидели на одного голого мужчину больше, чем требовалось. Что же такое ты разузнал о безответственном поведении Паскаля, который отсутствовал в тот вечер, когда меня похитили?

— Как похитили? — спросил генерал. — Никто тебя не похищал, и ты это прекрасно знаешь.

— Ну, разумеется, нет, но Паскаль-то считал, что похитили, и с его стороны было безответственно не появиться у нас и не присоединиться к поискам моих похитителей, — сказала Аврора. — Мне кажется, логика моих рассуждений безупречна, даже если это все и выдумки.

— Так я же именно об этом и пытаюсь рассказать тебе! Он попробовал приехать, но разбил машину и больше суток был в больнице, не приходя в сознание. Только что позвонили из его консульства. Кажется, опасность миновала, но, по-моему, у него теперь две трещины в черепе.

Аврора вздохнула. Это был точно такой вздох, которого терпеть не мог генерал. Она и так неважно выглядела, а уж после этого вздоха, показалось ему, с нее слетели остатки бодрости, которые еще оставались, пока она шла по дорожке к дому. Он собирался поведать ей сногсшибательную новость, что, когда он принимал душ, у него была эрекция! Случилось это с час назад, но она выглядела такой усталой, что он решил об эрекции некоторое время не рассуждать.

— Он не умрет, — уверил он Аврору, решив, что слишком поторопился сообщить ей о трещинах в черепе Паскаля, не подготовив ее как следует. — Он ехал на помощь, но попал в аварию.

— Да уж, не трудно попасть в аварию в его консервной банке, — проворчала Рози. — Если это хоть мало-мальски серьезная авария, ему очень повезло, что он не отправился туда, где играют арфы. Он и сам бы сейчас играл.

Аврора устало улыбнулась:

— Не знаю даже, что опечалило бы меня больше — узнать, что Паскаль погиб, или то, что он начал играть на арфе.

— Он только хотел помочь, — повторил генерал.

Аврора взглянула на Рози.

— Отчего мужчины испытывают постоянное желание повторять самые очевидные вещи? — спросила она.

— Иногда они так пугаются, что забывают свои собственные слова. Си-Си забывает, как его зовут, когда испуган, — объяснила Рози.

— Гектор, ты чем-то испуган? — поинтересовалась Аврора.

— Какого это черта я испуган? Я просто подумал, что тебе интересно узнать, раз уж тебе так нравится Паскаль.

— Может, нравится, а может — нет, — ответила Аврора. — Я сейчас пойду наверх и погрущу немного. Пока держись от меня подальше. Не то получишь по заслугам!

— Боже мой, что я такого сделал! — воскликнул генерал, когда Аврора в самом деле отправилась наверх. — Последний раз такую угрозу я слышал от тебя много-много лет назад.

— Тсс-с, — сказала Рози, проводя его на кухню. — У нее большое горе. Она сказала, что не будет больше ездить к Томми.

— Вот это плохо. Боюсь, что это очень плохо. Может, нам позвонить Тедди — он мог бы приехать и приободрить ее. Иногда только ему и удается приободрить ее.

— Попробовать стоит, — согласилась Рози. — Но лучше попробуем завтра. Сейчас он, как обычно, должен собираться на работу.

Они так и сидели за столом на кухне, ничего не придумав лучше, чем сидеть и переживать. Рози насыпала себе на запястье щепотку соли и стала лизать ее. Привычка помогала ей не сойти с ума от непрерывного перенапряжения.

— Если бы я ел столько соли, со мной случился бы удар и я бы умер, — сообщил ей генерал.

— Ну и что? — Рози посыпала еще соли. — Вы — это вы, а я — это я.

— Ну да, но это же не означает, что и ты бессмертна, — сказал генерал.

Не успела Рози ответить, как они услышали, что Аврора спускается по ступенькам. Они немедленно замолчали. У нее бывали такие настроения, когда любое неосторожное слово могло вызвать взрыв.

— Не сидите, как зверушки в гнезде, — сказала Аврора, раздражаясь при одном их виде. — Вы же знаете, как раздражает меня подобострастие.

— Тебя любое поведение раздражает, когда ты уже раздражена, — ответил генерал. — По крайней мере, тебя раздражает все, что я ни сделаю. Если бы я мог перестать дышать сию минуту, я бы перестал — по крайней мере, до тех пор, пока твое настроение не улучшилось бы. Правда, кто знает, сколько пришлось бы ждать?

— Гектор, я пошла. Ты бы согласился со мной, если бы посмотрел на себя со стороны. Но для этого тебе пришлось бы заставить себя смотреть — а ты забился в уголок, как заяц.

Рози заметила, что Аврора переодела платье и на руке у нее висела сумочка, и все же ей по-прежнему хотелось полизать еще немного соли, что она и собиралась сделать, как только Аврора удалится на безопасное расстояние.

— Никуда я не забился, — возмутился генерал. — Согнули меня годы и печали. Можешь идти в задницу, мне наплевать. Ты ведешь себя со мной настолько грубо, что с меня довольно. Рози и я — приличные люди, и мы всего-навсего стараемся исполнять свой долг, как мы его понимаем, наилучшим образом, а ты ведешь себя, словно зверь. В глубине души ты и есть зверь. Не понимаю, зачем я переступил порог этого дома! Я в любой момент готов покинуть его. Кроме того, я не уверен, что тебе следовало бы садиться за руль в таком состоянии. Следующий треснувший череп будет твой.

— По крайней мере, мой череп покрыт волосами, в отличие от других черепов, на которые я могла бы показать пальцем, — сказала Аврора, выходя за дверь.

— В этом она права, — согласилась Рози. — У этой женщины прекрасные волосы. Одной-двух трещин не будет даже заметно.

— Да замолчи ты! — не унимался генерал. — Весь этот разговор — просто издевательство. Словно смотришь на травести в театре.

— Травести? Это парики, которые носят актеры, изображающие женщин? — спросила Рози. Ей казалось, что она где-то слышала это слово, но не понимала, как оно могло относиться к их разговору. Разговор был совершенно таким же, что и тысячи разговоров, происходивших в доме Авроры за долгие-долгие годы.

— Включи телевизор, пока мы оба не сошли с ума, — нашел выход из положения генерал.

 

9

Прежде чем заехать к Паскалю в больницу, Аврора почувствовала почти непреодолимое желание проехаться мимо дома Джерри Брукнера и как раз в этом направлении и проехала с пару километров. Но сверившись со своим внутренним компасом, она все же направилась в больницу. Ничего хорошего из этой любви к Джерри Брукнеру не выйдет, подумала она, хотя до боли в душе понимала, что любовь-то была. Пусть даже у нее и было подозрение, что он — довольно пустой человек. Просто он был очень и очень привлекательным. Один из таких, к каким ее всю жизнь тянуло. Тревор, ее яхтсмен, тоже был пустым человеком такого типа: он плавал по морям, женился и разводился, всю жизнь соблазнял женщин безо всякой надобности, но она любила Тревора и верила, что при других обстоятельствах она смогла бы наполнить его пустоту содержанием, превратив его в более или менее стоящую личность.

В сущности, единственное, что она знала о Джерри Брукнере, было то, что у него карие глаза и превосходно вылепленная нижняя губа; еще и волосы на кистях его рук вызывали ее восхищение. Совершенно очевидно, он прочел кучу книг по психоанализу и все же оставался несобранным и невинным человеком, который, казалось, искренне хотел что-то понять в этой жизни. Человек, который решал половые вопросы с помощью официанток и стюардесс из разных авиакомпаний. Конечно, ничего плохого в официантках и стюардессах не было. Недостаток был в нем самом, в человеке, которого могли привлечь столь легкомысленные женщины. Причем, скорее всего, привлекал его в них именно преходящий характер всего этого, а не сами женщины.

Приехав на стоянку возле клиники, Аврора пристально рассмотрела себя в зеркало. Она увидела лицо, на котором можно было прочитать досаду, досаду на то, что жизнь сделала ее столь беззащитной перед полными грусти глазами, нижней губой и сексуальноволосатыми запястьями. Но что поделаешь! Хотя она знала, что силы воли ей не занимать, ее все же никогда не хватало, чтобы преодолеть свою ранимость, и она не думала, что такое удастся теперь. Хотя можно было, конечно, поразмыслить о престарелом французе с изогнутым пенисом и растрескавшимся черепом. Она тянула время, выбираясь из машины, чтобы приступить к исполнению своего долга, но, в конце концов, вошла в больницу. Поплутав немного, она наконец нашла палату Паскаля.

Дверь в палату была приоткрыта. Она уже было толкнула ее и хотела войти, как вдруг ее остановил звук женского голоса. Женщина говорила по-французски. Заглянув в щелку, Аврора увидела девушку с длинными, наскоро расчесанными каштановыми волосами, которая сидела на краешке постели Паскаля и держала его руку в своих. Где была другая рука Паскаля, Аврора точно не могла рассмотреть, но вдруг эта женщина хихикнула и, извиваясь, наклонилась к нему и громко чмокнула его в губы.

Аврора отпрянула и прошла мимо палаты по коридору. Ее это несколько шокировало. Порой он действительно хвастал своими успехами у молодых женщин, но она самоуверенно полагала, что это было в природе у галлов и делал он это, чтобы вызвать ее ревность и превратить ее саму в трофей.

И вот получилось, что и над ней он одержал победу — она была просто очередной подружкой, которая едва не наткнулась на Паскаля с другой подружкой. Она чувствовала себя полной идиоткой. Может быть, Паскаль и не хвастал все эти годы, возможно, у него было все-таки несколько юных красоток с небрежно расчесанными волосами, которые точно так же не устояли перед его ухаживаниями, как в конце концов уступила и она. А еще она чувствовала себя такой дурой потому, что всегда как-то игнорировала очевидный факт: молодые женщины всегда были более легкой добычей для мужчин в возрасте, искушенных в таких делах. Она в свои молодые годы тоже стала легкой добычей одного филадельфийца, который на самом деле увивался за ее матушкой. Звали его Мортон Нидхэм, и она никогда не жалела, что у нее с ним что-то было. А сожалела она о том, что не извлекла из этой истории урока: молодых женщин несложно подтолкнуть к чему-то, если найдется кто-то, кто умеет подтолкнуть. А большинство пожилых мужчин точно знает, как подтолкнуть. Она дошла до самого конца коридора, приходя в себя после этого шока. Ее первым импульсом было повернуться и уйти, вторым — остаться и получше рассмотреть девушку; и второй импульс взял верх. Она повернула обратно, прошла на цыпочках мимо палаты Паскаля и стала ждать в маленькой комнате ожидания рядом со столом дежурной сестры. Она сидела и листала потрепанный экземпляр журнала «МакКолл» и вскоре услышала цоканье каблучков по коридору. Звук доносился со стороны Паскалевой палаты и почему-то напомнил ей о суетной парижской жизни. Девушка прошла в трех метрах от Авроры. Она была худющая и совсем не красавица, хотя в ней, конечно, было что-то роскошное. И эта сумочка с надписью «Гермес» на плече. На вид она была года на два старше Мелани, мысль о которой вызвала у Авроры легкую грусть. Боль тоски.

Аврора решила, что для антракта между визитами к одру больного пяти минут будет довольно, но журнал, не говоря уже о самой этой жизни, вызывал у нее раздражение. Она сократила это время до одной минуты и снова направилась к палате.

Когда она появилась у него в палате, Паскаля в кровати не было. Она поняла, что он в маленькой туалетной комнатке. Аврора уселась на зеленый стул и молча поджидала его. Если бы он вернулся измученным и жалким, она все простила бы ему. В конце концов, как можно держать обиду на немощного, пожилого француза из-за пары худосочных мамзелек?

На свою беду, Паскаль появился из туалета гордый, как фазан, хотя вся горделивость слетела с него, едва он увидел, что подле его кровати сидит Аврора.

Первым его ощущением было чувство облегчения — Соланж ведь ушла. Но она ушла буквально минуту назад! А что, если Аврора видела ее? Соланж никогда не обратила бы внимания на женщину Аврориного возраста, даже если бы заметила ее, но вот Аврора… Он был в таком шоке, что не мог перевести дыхание. Только что он чувствовал себя вполне окрепшим и даже подумывал, не отпроситься ли у доктора домой пораньше, но ощущение крепости резко спало, когда он бросил взгляд на свою посетительницу. Пружинистость немедленно исчезла из его походки, и кровь отлила от лица. Шок был настолько силен, что он утратил способность передвигаться вертикально и вынужден был схватиться за спинку кровати, чтобы не свалиться в угол под подвешенный там телевизор. В сущности, прежде чем Аврора произнесла хоть слово, он превратился в жалкого, старенького французишку, которого она с самого начала и ожидала здесь найти.

Увидев, что даже ее появление немедленно вслед за только что удалившейся посетительницей представляло собой едва ли не смертельный удар для него, Аврора немедленно поднялась, помогла ему добраться до постели и уложила под одеяло. Ее так и подмывало сказать ему: «Что, съел?», но удалось сдержаться.

Паскалю было совсем не трудно удержаться от каких-нибудь замечаний. Он почувствовал, что Аврора все поняла — ей достаточно было одного взгляда сквозь приоткрытую дверь на Соланж, чтобы сразу все понять. А если она знала, он был в ее власти, и лучше было помалкивать. Она не поцеловала его, что, по-видимому, означало, что судьба его была уже решена, но пока хоть какая-то возможность оставалась, лучшей его стратегией было молчать и прикидываться совсем больным.

Аврора снова уселась, и теперь они молчали вместе. Паскаль стал было подумывать, не застонать ли ему, не позвать ли сиделку, не принять ли таблетку, или же просто продолжать лежать с закрытыми глазами. Однако ничего этого он не сделал.

Авроре вскоре надоела эта — как она считала — глупая тишина.

— Ай да Паскаль, ну ты и прохиндей! — сказала она нежно. — Десять минут назад ты тут щебетал со своей юной подружкой, а своей старой подруге до сих пор не сказал ни единого слова! Это что — я больше не нужна? Именно тогда, когда я надеялась быть нужной?

— Нужна! — воскликнул Паскаль, которого обнадежил ее мягкий голос. — Когда со мной произошла эта авария, я надеялся помочь спасти тебя! Я проскочил сигнал «Стоп».

— Возможно, ты его проскочил, а не перепроскочил, если только ты не хотел сказать, что подскочил к нему и протаранил его? — сказала Аврора. — Ты — не актер, и не нужно стараться каламбурить в стиле Питера Селлерса по той лишь причине, что я застукала тебя с мадемуазель. Ты прекрасно говоришь по-английски, так вот так и продолжай, иначе я удалюсь отсюда и ты меня никогда больше не увидишь.

— Я забыл, что там был знак «Стоп», вот в чем беда, — продолжил Паскаль. — Я забыл о нем и налетел на трейлер. А было это все из-за того, что меня перепугало твое похищение.

— Ты подумал, что меня похитили?

— Ну да. Мафия, — промолвил Паскаль неуверенно, осознавая, что по трезвом размышлении и при свете дня его теория похищения Авроры могла показаться несколько дурацкой.

— Ах, мафия! На самом деле, в день, о котором идет речь, мне просто довелось задержаться у моего молодого хахаля несколько дольше обычного.

— О… — Паскаль вспомнил, что происходило немного раньше в тот день. По крайней мере, он с определенной долей уверенности мог считать, что именно об этом дне шла речь. Ведь тогда у них было все, и не один, а два раза, в его квартире, на новых темно-зеленых простынях.

— Что? — переспросил он, решив, что чего-то не понял или же, может быть, перепутал день. Если день, о котором они говорили, был тем самым днем, когда они дважды отдались друг другу, что за ерунду несет Аврора? В такой день ей оставалось только вернуться домой.

— Тебе нужно было сразу же ехать домой, — сказал Паскаль, чувствуя легкое смущение, но вместе с тем и негодуя.

— Ну-ну. Мы с тобой состоим в довольно свободной связи конфедеративного характера, и не тебе указывать мне, что я должна делать. Если ты, в твоем возрасте, можешь завести себе худенькую мадемуазель, у меня нет оснований считать, что я не могу обеспечить себе общество крепкого, молодого мсье.

— Но… — пролепетал Паскаль и сразу же умолк. Он чувствовал, как в нем закипает негодование, хотя именно этого врачи советовали ему избегать. Ему настоятельно советовали сохранять спокойствие, но как тут его сохранить, когда рядом сидит Аврора, хвастаясь силой своего молодого любовника? Принимая во внимание то, что он, спасая ее от мафии, пожертвовал своим здоровьем, она могла бы такого не говорить.

— А зачем он тебе нужен? — спросил он, предпринимая благородную и, как ему казалось, даже сверхблагородную попытку быть разумным. — Ведь у тебя есть я!

— Да, но ведь у тебя есть мадемуазель… как бишь ее зовут? — спросила Аврора.

— Соланж, — автоматически отозвался Паскаль.

— Ах, Соланж! А моего юношу — Сэм. Не сказать, что имена рифмуются, но хоть начинаются с одной и той же буквы.

— Сэм! Ну, это уж слишком! — повысил голос Паскаль. — Сколько же ему лет?

— Уже почти восемнадцать.

— Восемнадцать! — Паскаль чуть не рычал. — Ты ложишься со мной, а потом мчишься еще куда-то и ложишься с восемнадцатилетним? Как это мерзко!

— Но почему, дорогой? — удивилась Аврора. — Ты же знаешь, как я люблю науку, а если верить ученым, юноши достигают пика созревания как раз к восемнадцатилетнему возрасту. Я не понимаю, что ты тут находишь мерзкого, если я хочу помочь Сэму насладиться совершенно естественным пиком.

— Ты — чудовище, ты сокрушила меня, а я-то думал, что мы любим друг друга! — выпалил Паскаль, не переводя дыхания.

— А кто сказал, что это не так? — поинтересовалась Аврора. — И успокойся, пока мы обсуждаем это, иначе удар тебе обеспечен. В сущности, я не удивилась бы, поскольку ты заслужил удара, но я только не хочу, чтобы меня обвинили в этом.

— Тебя следует винить во всем! — настаивал Паскаль. Он понимал, что нужно было бы успокоиться, а вместо этого закипал все сильнее.

— Так что, мне теперь соперничать с восемнадцатилеткой! — сказал он в полный голос. — Неважная новость в моем возрасте.

— Так ведь, Паскаль, это же — Америка! У нас в Америке все считают, что конкуренция хороша в любом возрасте. Это заставляет каждого трудиться еще упорней и добиваться поставленной цели.

— Жаль, что я не задушил тебя! Вот ты сидишь и выматываешь мне душу, а я ведь болен. Мне казалось, что тебе свойственна доброта, но доброты в тебе нет. Тебе просто нравится мучить меня. Ты что, не видишь, что я болен? — добавил он, словно вдогонку тому, что сказал, но уже крича в полный голос.

— Напротив, я даже слышу, что ты не слишком-то болен. Да и все на этаже уже слышат это. Угомонись, не то я уйду.

Паскаль вдруг обнаружил, что вместе с этим воплем, которым он попытался объяснить Авроре, как тяжело он был болен, исчезли остатки его гнева, а после исчезновения гнева возникла полная безнадежность. Наверное, Аврора никогда больше не приедет к нему в квартиру пообедать и улечься рядом на темно-зеленые простыни. Зачем ей это теперь, раз у нее есть с кем лечь — с этим восемнадцатилетним парнем, у которого, наверное, пенис не был изогнут?

Он подумал, что во всем виноват этот знак «Стоп». Если бы он не проехал его и не врезался в трейлер, он не оказался бы в больнице. Аврора не пришла бы его навестить и не застукала бы его с Соланж. Всего один знак «Стоп», и вся жизнь разрушена. Всего один знак «Стоп»!

— Это все из-за этого «Стопа», — сказал он безнадежно и зарыдал.

— Боже мой, теперь ты начинаешь плакать, — застонала Аврора. Она села на кровать и приподняла его, но Паскаль все плакал. К ним заглянула сиделка, но увидев, что пациента уже обнимает другая женщина, ушла.

— Что же это вас, мужчин, и подразнить нельзя! — сказала Аврора, когда Паскаль успокоился настолько, что мог слышать ее. — Я тебя просто давно дразню. Меня не настолько раздосадовала эта мадемуазель. И никакого юного мсье Сэма не существует, если тебе от этого будет легче.

— Нет мсье Сэма? — переспросил Паскаль. — А я думал, что это подросток — лет семнадцати-восемнадцати.

— Паскаль, это я просто наспех придумала.

— Значит, я твой один-единственный? — спросил он, вытирая глаза зажатой в кулаке салфеткой «Клинекс», которую она дала ему.

«Один-единственный» было американское выражение, которое ему всегда нравилось. Даже когда он просто произносил эти слова, ему становилось легче. Аврора позволила ему положить голову себе на грудь. Казалось, она наконец сжалилась над ним. Единственное, что было хорошего в том, что лежишь в больнице, это то, что приходят женщины и жалеют тебя.

Думая об этом и дальше, он позволил своей руке начать легкое ощупывание у нее под юбкой.

— Паскаль, тебе нужен другой шампунь, — сказала Аврора. Этого она не могла не отметить, ведь она смотрела прямо ему на макушку. Руку под юбкой она не останавливала, чувствуя, что, пожалуй, перестаралась со своим сокрушительным визитом.

— Ты не романтична, — грустно отметил Паскаль. Он швырнул салфетку на пол жестом, который, как ему казалось, выражал отчаяние. — Я тебя люблю, но ты не романтична, — повторил он в надежде, что она начнет отрицать это.

Аврора обняла его, позволила ему помямлить еще немного, но ничего не сказала. Мыслями она перенеслась к Джерри Брукнеру. В это время тот обычно совершал свои пробежки. Ей пришло в голову, что его можно было бы перехватить. С тех пор как она выставила его из своей машины, она с ним не разговаривала и даже отменила два своих визита, чтобы избежать всяких разговоров. Но теперь, наверное, пришло время возобновить отношения. Ей в общем-то хотелось посмотреть на его ноги, которые обещали быть еще более восхитительными, чем кисти рук или нижняя губа. В тот день, когда он вернулся со своей пробежки, было слишком темно, чтобы по достоинству оценить его ноги.

В виде шалости она слегка прикусила мочку уха Паскаля, но на самом деле все мысли ее были о том, чтобы перехватить Джерри Брукнера, пока он совершает пробежку, и взглянуть на его ноги. И если это означало, что ей недостает романтичности, пусть так.

— Очень возможно, что ты прав, Паскаль. Очень возможно, что я не романтична. И очень возможно, что я никогда не была романтична. Но что-то я собой представляю, признайся?

— Признаюсь, — сказал Паскаль задумчиво. Он старался угадать, поцелует ли она его на прощание.

 

10

Уже почти полчаса Аврора разъезжала вокруг дома Джерри Брукнера, надеясь наткнуться на него, пока он бегает. Недалеко от дома Джерри была школа, и около нее она увидела нескольких бегунов обоего пола, однако Джерри Брукнера среди них не было. Она ненадолго притормозила, надеясь, что каким-нибудь чудом Джерри пробежит мимо, но его не было. Когда Томми, Тедди и Мелани были уже старшеклассниками, у них тоже были соревнования на такой вот спортплощадке возле школы, и Аврора с Рози иногда приезжали посмотреть на них. Поэтому ей было известно, что возле школ есть еще и беговые дорожки. Ни один из внуков в спорте не преуспел, да они и не печалились по этому поводу, следовательно, особенного вреда им это не причинило.

И вот еще почему она вспомнила о беговой дорожке возле школы. Однажды, много лет тому назад, когда они с Рози разыскивали школу, в которой Томми должен был выступать на каких-то соревнованиях, — а это был отвратительный футбольный матч, во время которого он умудрился заработать сразу сотрясение мозга и вывих плеча. Тогда-то Аврора и наткнулась на контору гадалки по имени Кармен. На табличке с ее именем во дворе была нарисована огромная ладонь. К огорчению Рози, они опоздали к началу матча — Аврора настояла, что нужно немедленно притормозить и послушать, что прочтет гадалка по ее руке. Пока Рози воспитывала своих семерых детей, она побывала на тысячах соревнований и полагала, что одной из основных обязанностей родителей было приезжать точно к началу соревнований.

— Я никогда не пропускала ни одного соревнования, когда в них участвовали мои дети, и я никогда не опаздывала, — объявила тогда Рози. Предсказателям я не верю, а если бы и верила, то постаралась бы от них отказаться; потому что предсказывают они в основном что-нибудь плохое, а то хорошее, что они предсказывают, мне не нужно.

— Но с другой стороны, возможны же и предсказания хорошего, и если они сбываются, мне это нужно, — сказала Аврора, промаршировав в дом к гадалке.

Кармен оказалась крошечной латиноамериканкой, которая постоянно жевала резинку, причем чавкала так громко, что это вряд ли пришлось по вкусу Авроре. У нее были длинные черные волосы с отливом, которые она беспрестанно расчесывала, даже гадая ей. К тому же она была близорука, и ей пришлось буквально носом читать будущее на ладони Авроры. Эти мелочи были тем не менее компенсированы ее откровенным предсказанием, что Авроре предстоит долгая и богатая в отношении блуда жизнь.

— Мужчины тебя любят, — была именно та фраза, которую Кармен произнесла в связи с этим… — Их у тебя будет много — всех размеров и фасонов.

Затем, во время последующих визитов Авроры, она стала развивать и углублять эту тему. Несмотря на свою близорукость, Кармен мгновенно распознала, что Аврора не была склонна к синечулочности, и ее не трясло от слишком откровенных выражений.

— Даже в восемьдесят лет, милочка, ты не перестанешь этим заниматься, — сказала она Авроре однажды. А было это в тот самый день, когда Мелани на каких-то соревнованиях взяла и уронила себе на ногу железную подставку для бейсбольных мячей. Как раз в тот день Аврора приехала вовремя и своими глазами видела это.

Когда же она стала допытываться у Кармен, кто же такой станет заниматься с ней «этим» в ее восемьдесят лет, Кармен пожала плечами, чавкнув своей жвачкой, и сказала просто: «Ребята». Очевидно, те самые ребята разных размеров и фасонов. К тому времени, как Мелани окончила школу и соревнований, на которые нужно было ездить в Беллэр, больше не было, дощечка с огромной ладонью уже основательно нуждалась в покраске, да и сама Кармен выглядела не здорово. Осенью того года, когда Мелани окончила школу, Аврора, будучи в неважном настроении, приехала в Беллэр одна — у них с генералом был период натянутых отношений, — и ей опять хотелось услышать что-нибудь о мужчинах всех калибров и фасонов. Постучав в дверь, она увидела на пороге плотного, коренастого человека со шрамом от века до нижней губы. Тот сообщил ей, что Кармен умерла.

Теперь, три года спустя, сидя дождливым вечером возле раскисшей спортплощадки, Аврора чувствовала, что ее терпение было на исходе. Что это такое, женщина ее возраста сидит здесь, как какой-нибудь рок-фэн, у футбольного поля в квартале, который ей никогда не нравился, надеясь встретить едва знакомого человека. А поводом для этого является всего-навсего ее желание убедиться, правда ли у него такие красивые ноги, как ей представлялось. Что же до ребят всех калибров и фасонов, которые предположительно должны были благополучно ввести ее в ее собственное восьмидесятилетие, то их представителями в настоящее время были только Гектор и Паскаль, двух калибров и фасонов, которыми она безболезненно пренебрегла бы, будь у нее что-нибудь получше. Даже если бы Джерри Брукнер, наконец, пробежал бы сейчас мимо нее на своих удивительных крепких ногах, это бы тоже было не в счет, потому что она решила оказывать ему сопротивление во имя сохранения своего достоинства.

И все же, несмотря на важность сохранения своего достоинства, это было еще не все в жизни. Аврора подозревала, что если ее решимость подвергнуть испытанию в подходящий день, могло оказаться, что это не такой уж и надежный механизм. Дождливый полдень, в который она застала своего нового любовника с молодой женщиной, вполне мог стать таким подходящим днем. Однако Джерри Брукнер, у которого чутье на подходящий момент было развито в меньшей степени, чем его нижняя губа, упрямо отказывался пробежать мимо и воспользоваться такой уникальной возможностью.

Вместе с тем Аврора вновь почувствовала, что не желает даже размышлять о возвращении домой, хотя уже настал тот час, когда она обычно бывала рада оказаться дома. За долгие годы у нее выработалась привычка коротать остаток дня, сидя в своей нише у окна, обложившись пятью-шестью журналами о кино — так, что-нибудь легкое почитать. Она могла потягивать чай и думать: неужели все эти кинозвезды всегда вот так веселятся или убиваются от горя. Еще она любила смотреть из окна на все, что происходит у соседей, разговаривать по телефону с Мелани, а то и затеять скандальчик с Рози.

Однако все это могло доставить удовольствие, только если Гектора Скотта не было рядом. Он мог быть где-нибудь на площадке для гольфа, колотя там свои мячики. Теперь он никогда не бывал на площадке для гольфа, и все скандалы, которые происходили в доме, неизбежно были связаны с ним. Даже когда он не был недоволен чем-нибудь, скорее всего, он стал бы балабонить о своих лекарствах и процедурах, с которыми были связаны его надежды на то, что на него нахлынет потенция. Авроре это представлялось все менее и менее возможным, да и лично для нее не особенно желательным.

Вследствие фактора, который они с Рози стали именовать «фактором демонстрации», мысль о том, что она могла бы провести остаток дня в своей нише у окна, потеряла всякую привлекательность. Бросив последний взгляд на беговую дорожку и не увидев на ней Джерри, она завела машину и отправилась к дому Тедди, Джейн и Шишарика. Тедди, конечно, будет на работе, но можно будет повидаться со своим правнуком, а может быть, и поболтать с Джейн о превратностях жизни.

Аврора никогда прежде не вела с Джейн разговоров о превратностях жизни, но, по крайней мере, у нее было такое чувство, что Джейн воспринимает жизнь как очень сложный и серьезный процесс. Если бы удалось склонить ее обсудить эту тему, возможно, она и не стала бы судить других слишком строго, в отличие от Рози. У Рози была склонность осадить ее своей мгновенной и безапелляционной оценкой всего, что Аврора сделала или только собиралась сделать.

Авроре было не слишком приятно сознавать, что порой она и сама с пол-оборота безапелляционно осуждала всех и вся, хотя, в сущности, она с возрастом все реже была способна однозначно осуждать кого бы то ни было. Приходившая к ней с житейским опытом мудрость имела тенденцию к размыванию резкости суждений на полярных точках зрения, и ей становилось все трудней быть абсолютно уверенной в чем-нибудь вообще. А Джейн была молода, у нее было острое восприятие жизни, и поговорить с ней было бы полезно.

Однако, к ее удивлению, дверь открыл Тедди, а не Джейн.

— Привет, бабуля, — сказал он.

Сердце ее радостно забилось, он произнес это таким приветливым голосом. Это ведь, в конце концов, с самого своего рождения, был ее любимый внук. Томми был посмышленее его, а Мелани — хитрее и красивее, но Тедди был весь соткан из любви, надежды и отчаяния. Во всем, что касалось эмоций, это всегда была цельная натура, что-то такое, против чего Аврора никогда не могла устоять.

Он спустился по ступенькам крыльца и крепко обнял ее. К несчастью, они стояли как раз на том месте, куда стекали дождевые капли с крыши, но Авроре было все равно. Она чувствовала, что вот-вот заплачет. И все же она сдержалась.

— A у Шишарика жар, — сказал Тедди.

— Ведь сегодня твоя смена, — удивилась Аврора. — Почему ты дома?

— Потому что Джейн всегда путается, когда у Шишарика жар. Ей легче рисковать жизнью в ночной смене, чем оставаться дома с больным ребенком.

Джонатан спал. Аврора подошла и положила руку ему на лоб: у него в самом деле была температура, и довольно высокая. Она прикоснулась к нему, и он ненадолго открыл глаза, влажные глаза ребенка, у которого высокая температура, но потом снова закрыл их и уснул.

— Лори заходила поиграть с ним, — сказал Тедди. — Он так веселится, когда приходит его любимая тетушка Лори, сестра Джейн, что у него почти всегда потом поднимается температура.

— Ох эта Лори, — сказала Аврора. — Она все еще не бросила своего сенегальца? Сестры твоей Джейн как-то все время ухитряются находить себе экзотических мужчин.

— Да, она все еще с ним, но мне он не кажется экзотическим, — сказал Тедди. — Вообще-то он просто профессор.

Она обратила внимание, что, когда он готовил чай, руки у него дрожали. В его глазах тоже было что-то необычное — ей стало больно. Глаза его были, скорее печальны, чем сердиты, но не совсем без злобы, и ее даже напугал этот злобный блеск. Годы, когда оба ее мальчика попеременно были то дома, то в психиатрических лечебницах, были просто кошмаром. Это был ад, куда ей не хотелось возвращаться. Она не могла быть счастлива, когда ее внуки находились в сумасшедшем доме, поэтому за что бы она ни бралась в те годы, все было омрачено отчаянием.

— Тед, скажи мне, у вас ничего не случилось? — спросила она, собираясь с мужеством. — Ты что-то сам не свой.

— Без паники, — сказал Тедди, отметив, что она вот-вот начнет нервничать. — Я просто заканчиваю очередной курс лечения, вот и дрожу немного.

— И что-нибудь еще? — спросила Аврора.

— Мы поругались из-за ночных смен, — признался Тедди. — Джейн думает, что они плохо отражаются на мне, а я считаю, что на ней. Я могу и не спать столько, сколько полагается взрослому человеку, а Джейн это просто необходимо. Сегодня я отпустил ее, потому что Шишарик заболел, а вообще-то она не работает в ночной смене постоянно. Вот и все. Правда, мы еще будем ссориться из-за этого, пока она не согласится со мной.

— А что еще? — спросила Аврора. Она чувствовала, что было еще что-то. По его голосу она поняла, что он показывает ей только обертку проблемы, а не самую суть.

Тедди улыбнулся, качая головой. Чутье бабушки изумило его, как, впрочем, и всегда. На самом деле было еще кое-что, но он не был уверен в том, что об этом нужно было рассказывать ей. Бабушке нравилась Джейн, а расскажи он ей все, ее отношение к ней могло и измениться.

Кроме того, Джейн и сама любила его бабушку. Бабуля могла бы сохранить тайну, а может, и нет, и тогда у них с Джейн вышел бы большой скандал, а чем все могло закончиться, трудно было даже предположить. Джейн не хотела, чтобы он сам, Аврора Гринуей или кто бы то ни было еще вмешивались в ее жизнь. Это как раз и был важнейший жизненный принцип Джейн: никому не было позволено вмешиваться в ее жизнь.

— Ну, рассказывай, — сказала Аврора. — Мне-то ты можешь доверять.

— На этот раз я в этом не уверен, — засомневался Тедди.

— А что, я хоть раз выдала тебя? — спросила Аврора, взяв свою чашку чаю и устраиваясь на кушетке. Она пыталась казаться спокойной, но покоя в ее душе не было. Трудно было огорчить ее сильней, чем таким взглядом в глазах Тедди, предвещавшим, что за этим вскоре последует дикое бешенство. Она смирилась с тем, что он окончательно запутался в жизни, но его безумия она пережить больше не хотела. Если бы безумие снова пришло, она знала, что больше этого не вынесет и, в конце концов, сама сойдет с ума.

— Да нет, но это — секрет, — сказал Тедди.

— У нее что, появился другой? — спросила Аврора.

Тедди помолчал. Неужели он своим видом показал ей, что в его жизни что-то изменилось, и если да, то насколько это могло быть заметно? Если же ничего этого не было, то как это бабуля догадалась, что что-то не так?

— Я ведь растила тебя с малого возраста, ты не забыл? — Аврора буквально прочитала его мысли. — Я знаю тебя как облупленного, и тебе не скрыть от меня своих неприятностей, если только ты не будешь избегать видеться со мной и не перестанешь отвечать на телефон. Но даже в этом случае я догадаюсь.

Тедди в основном думал о том, чем он себя выдал — дрожанием рук или еще чем-нибудь?

— Если у нее роман на стороне, то ничего нового в таком секрете нет, — заметила Аврора, — что, разумеется, не означает, что тебя это не должно огорчать, — если это и есть твой секрет.

— У нее роман с женщиной, с которой они вместе учились, — признался Тедди. Чтобы устоять против натиска Авроры, нужно было слишком много сил.

— Ясно, — Аврора старалась не показать, что это шокировало ее. — Все тот же секрет, только в юбках.

Тедди сразу же полегчало, как и всегда, когда он делился своими печалями с бабушкой. Конечно, сами проблемы при этом не исчезали, но теперь у него хотя бы был союзник. По тону, которым она говорила, он понял, что она намеревалась быть его союзником. Вообще-то его не беспокоило то, что Джейн спала с Клодией. То, что действительно беспокоило его, так это то, что, кроме Джейн, Клодии и его, самого никто об этом не знал. А это была тяжелая ноша. Она давила так, что этим перечеркивалась польза лекарств, которые он принимал, хотя без подобных потрясений лекарства неплохо помогали ему держаться ровно. Ему нужно было держаться ровно, и может быть, лекарства и то, что старалась сделать для него бабушка, помогло бы ему достичь постоянства и стабильности.

Шишарик начал постанывать. Аврора подошла к его кроватке и взяла его за руку. Она обернула его легким покрывальцем и взяла к себе на кушетку.

— Ты не мог дать мне большое банное полотенце, — попросила она. — Я думаю, что если взять влажное полотенце, то можно унять этот жар.

Тедди принес полотенце, и она начала обтирать личико и лобик малыша. Сначала Шишарик вырывался из рук и сопротивлялся, но вскоре перестал и, словно котенок, свернулся у нее на коленях. Глазки у него теперь не были такими воспаленными.

— Думаешь, температура спадает? — спросил Тедди. Дни, когда болел Шишарик, были серьезными кризисами в их жизни — гораздо более серьезными, чем роман Джейн с Клодией. Когда у него повышалась температура, Джейн настолько изводила себя, что едва не заболевала сама, а он изводил себя, печалясь и о Джейн, и о Шишарике.

— Да, понемногу, — сказала Аврора, щупая лоб Шишарика.

— Позвоню-ка я Джейн, ей будет легче, — сказал Тедди.

Шишарик поднял глазки на Аврору, и она состроила ему рожицу. Обычно это приводило его в такую радость, что он рассыпался смехом, но сейчас ему слишком сильно хотелось спать, и он не мог рассмеяться. Все же он слегка улыбнулся.

— Так-то лучше, — сказала Аврора.

Пока Тедди был в спальне и говорил по телефону, что Шишарику стало немного лучше, Аврора все прикладывала ему ко лбу влажное полотенце, остужая лобик правнука. Когда Тедди вернулся в комнату, в глазах его, казалось, поубавилось ярости. Малыш скоро выздоровеет, и самого Тедди, может быть, минует участь снова въехать в безумие. Аврора чувствовала себя невероятно уставшей. Наверное, ей было пора домой.

— А эта женщина хоть симпатичная? — спросила она, передавая Шишарика отцу.

— А, Клодия, — сказал Тедди. — Да, она приятная женщина. Немного неряха, но вообще хорошая.

— Гораздо лучше, что это — женщина, а не мужчина, Тед, — сказала Аврора. — Может быть, ты сразу и не согласишься с этим, но когда-нибудь поймешь, что я была права.

— Да я и так считаю, что ты права, — сказал Тедди. — Если бы это был мужчина, он, скорее всего, увез бы Джейн, и это было бы ужасно. Пока что самое страшное, что может произойти, это то, что Клодия может переехать жить к нам.

— Понятно, — сказала Аврора. — А что думает о Клодии Джонатан?

— У-у, ему она очень нравится, — сказал Тедди. — Она читает ему сказки. Если она и в самом деле переедет к нам, мы с Джейн могли бы работать в дневную смену, а Клодия нянчила бы его. В общем, было бы здорово, если бы мы оба могли работать в дневную смену.

— Пожалуй, — согласилась Аврора. Она несколько раз поцеловала Шишарика в шейку. Он все еще был горячий. Температура понизилась, но не сильно. Она спадет, но было бы лучше немного ускорить это, чтобы хоть чуть-чуть помочь его родителям успокоиться.

— Должна сказать, что в семье Джейн все авантюристы, — размышляла Аврора. — У Лори — этот сенегалец, теперь у Джейн появилась женщина. А как их младшая, Бетси?

— Бетси — лесбиянка, — сказал Тедди. — Она живет с девушкой, которая работает ассистенткой у зубного врача. Мне они обе очень нравятся. А Бетси уверена, что все мужчины — скоты.

— Ну, за исключением тебя и еще одного-двух, Бетси права, — сказала Аврора, передавая ему Шишарика.

— Ты виделась с Томми? — осторожно спросил Тедди, когда она встала и собралась уходить. Разговор на эту тему требовал осторожности.

— Да, но теперь уж в последний раз, если только он не изменится, — сказала Аврора. — У меня есть и другие обязанности, я не могу позволить ему так огорчать меня. И я ему об этом сказала.

— Не думаю, что он изменится.

— Я тоже, поэтому все это бессмысленно, — сказала Аврора. — А о Мелли что слышно?

— Ничего. Мы с Джейн ничего о ней не знаем. Думаю, что они пока не заработали даже на то, чтобы им поставили телефон. Я ей говорил, чтобы она звонила из автомата, мы сами оплатим, но она не хочет.

— Что-то я начинаю беспокоиться, — сказала Аврора. — Было бы неплохо знать, есть ли хотя бы у одного из них работа, иначе на что же они живут? Интересно, они разговаривали с вашим отцом? Думаю, он мог бы помочь, раз уж его собственный ребенок оказался в трудном положении.

— Да, должен бы, — сказал Тедди, но как-то неубедительно. — По крайней мере, если речь идет о жизни или смерти, — добавил он. — А если Мелли просто окажется на нуле, он вряд ли и слышать об этом захочет. Если Магда узнает, что он дает нам какие-то деньги, она с него три шкуры спустит. Она железно рассчитывает, что он все должен тратить на нее и ее детей.

— Мне тоже так кажется. Я говорила, что именно такая жена ему и достанется. В сущности, он ничего другого не заслужил, но, к сожалению, Мелли он не помощник. Рози тоже беспокоится, — добавила она. Это была правда. Рози беспокоилась так сильно, что подбивала Аврору слетать в Лос-Анджелес и посмотреть, что происходит. В это утро они как раз обсуждали, насколько разумным был бы такой шаг.

Тедди почувствовал себя немного виноватым, — может быть, ему следовало больше беспокоиться о сестре, но, по правде говоря, у него едва хватало сил и времени на беспокойство о своей собственной семье.

Шишарик рвался из рук, ему хотелось на пол, но тогда у него могла снова подняться температура.

Тедди все же опустил его на пол. Шишарик повалился и засунул палец в рот. Казалось, температура у него не снижалась. Тедди подумал, что ему здорово достанется, если до возвращения Джейн она так и не спадет.

— Тед, успокойся, — сказала Аврора, заметив, с каким беспокойством он смотрел на малыша. Давай дадим ему немного аспирина, и, я тебя уверяю, жар спадет.

— Джейн не одобряет аспирин, — поторопился вставить Тедди.

— Знаю. Закрой глаза, ты ничего не видел, — схитрила Аврора. Она прошла в ванную, отломила четверть таблетки аспирина, налила воды и дала ребенку лекарство, потом снова посадила его в кроватку.

— Джейн знает не все на свете, и, кстати, не она правит миром, — сказала она Тедди, крепко обнимая его, перед тем как уйти.

— Займусь-ка я санскритом, — облегченно вздохнул Тедди.

 

11

Мелани сказала молодым полицейским, что беременна, но они все равно надели на нее наручники, а потом, похоже, вообще забыли о ней. Они жевали жвачку и слушали, что рассказывала им об этом происшествии продавщица из мясного отдела, которая и поймала Мелани, когда та попробовала выйти из магазина с двумя кусками вырезки под свитером. Это было так глупо, совершенно глупо — она ведь не умела вести себя так, как нормальные магазинные воры. Она же говорила об этом Брюсу, но убедить его не смогла. Он вбил себе в голову, что лучшей защиты, чем беременность, и не нужно, хотя она была всего на четвертом месяце и ничего пока не было заметно. Но Брюс опять был в том настроении, когда его упрямства было не преодолеть. Он хотел, чтобы она стащила несколько кусков мяса, и она, в конце концов, согласилась и сделала это. Вернее, попробовала сделать, а теперь вот чувствовала себя виноватой и глупой.

Дела у них вообще-то были не так уж и плохи — она подрабатывала официанткой в баре супермаркета в Вентуре. Правда, они уже потратили все чаевые. Брюсу заплатили за работу почасовиком на бензозаправочной станции, и они расплатились за свою затрапезную квартирку в восточной оконечности Студио-Сити. Оставшихся денег все равно хватило бы на что-нибудь из китайского ресторана или на фаршированные блинчики по-мексикански в каком-нибудь недорогом мексиканском ресторанчике. Но Брюс все настаивал, что ему нужно мясо. И вот ее поймали. Поймали. Она так расстроилась, что ей стало нехорошо, ее мутило. Этот супермаркет находился на бульваре Виктории неподалеку от бербанкского аэропорта. Прямо над головой с ревом проносились самолеты. Полицейские оставили ее на улице возле автостоянки, и она стояла там, пока они болтали с девушкой из мясного отдела. Худенькая, но довольно хорошенькая, подумалось Мелани. Мимо проносились стайки малышей из латиноамериканских семей, и они пялились на нее. Она так и стояла в наручниках, а они, наверное, думали, что это было так смешно — эта толстая американка попалась с кусками мяса под свитером. Женщины старше ее, обвешанные детьми и устало толкавшие свои нагруженные продуктами тележки к машинам, где перегружали все в багажники, ничего забавного в этом не находили и, проходя мимо, старались смотреть себе под ноги. Однако и сочувствия она ни в ком не видела — ни одного дружелюбного лица. Это была ее беда, и понятно, никто из этих покупателей не хотел с ней связываться.

Мелани их ни в чем и не винила. Они имели право быть безразличными, ведь все это было так глупо! Она страшно пожалела, что уступила Брюсу и не настояла на том, чтобы поехать и купить немного блинчиков или чего-нибудь из еды у китайцев. Теперь он перепугается, что ее взяли. Она даже не представляла себе, сколько нужно заплатить, чтобы ее выпустили из тюрьмы под залог, но понятно, таких денег у них не было. Придется просить кого-то помочь. Она так перенервничала, опасаясь, что ее поймают, — что и случилось.

Теперь она ощущала невероятную усталость. Ей очень хотелось, чтобы ее посадили в полицейскую машину и она хотя бы сидела. А полицейские все трепались с худенькой девушкой и не собирались сажать ее в машину или еще куда-нибудь.

Ну почему она уступила Брюсу! — опять подумала Мелани. Брюс был настолько разочарован тем, что, приехав в такую даль, в Лос-Анджелес, он устроился всего-навсего почасовиком на заправке. У Мелани не хватало духу отказать ему, когда он сильно хотел чего-нибудь — будь то секс или бифштекс, она просто чувствовала, что ему это нужно дать, даже если настроение у него улучшится совсем ненадолго. По правде говоря, Мелани и сама была достаточно разочарована этой жизнью в Лос-Анджелесе, хотя и старалась не подавать виду. Должен же был кто-нибудь из них двоих подбадривать другого! Ей казалось, что это должна была быть она. В конце концов, она же согласилась уехать с ним, не раздумывая и десяти секунд. Тогда любовь вскружила ей голову, ей так хотелось увезти Брюса куда-нибудь от Беверли с ее «феррари». Конечно, она никогда и не мечтала, что сразу же по приезде в Лос-Анджелес станет кинозвездой, хотя Брюс, похоже, думал, что с ним должно было произойти именно это. С неделю он был в приподнятом настроении, потом до него дошло, что ему еще шагать и шагать, может быть, миллион миль до того, чтобы стать популярным голливудским актером, как, впрочем, и вообще кем-нибудь не тем, кем он был в Хьюстоне. Правда, он все же записался в театральную студию в северной части Голливуда, куда ездил дважды в неделю.

Мелани никогда не тешила себя надеждой стать кинозвездой, хотя мысль когда-нибудь попробовать себя на телевидении у нее была. Она смогла бы, если бы, по крайней мере, немного похудела. Однако до появления ребенка она не собиралась сбрасывать вес, поэтому начала подыскивать работу получше. Пока Брюс учится, ей нужно было бы зарабатывать им на жизнь. Кто знает, может быть, он чего-нибудь и добьется как актер.

Но какая разница — жить в этой задрипанной квартирке и работать официанткой или помощником заправщика бензоколонки в Кахуэнге или же жить в задрипанной квартирке на Фэйрвью-стрит в Хьюстоне, где точно так же можно было бы работать официанткой или заправлять машины бензином? Для нее вся разница была в том, что она была беременна, а для него — в том, что теперь у него не было ни «феррари», ни друзей, которые сорили бы деньгами и угощали его всем подряд, вплоть до наркотиков. Мелани думала, что это все можно было бы компенсировать более частым сексом, что и пыталась делать, но стабильного результата как-то все это не давало. Иногда дополнительный секс и вправду был хорош; в большинстве же случаев это было просто очередным трахом, после чего Брюс, отправляясь на свою бензоколонку, совсем не казался менее печальным.

Пока Мелани составляла в голове список тех, кому можно было бы позвонить и попросить вытащить ее из тюрьмы (а это был очень короткий список — ведь знала она в Лос-Анджелесе очень немногих), полицейские как раз закончили флиртовать с продавщицей и повернулись к ней. Пока продолжался их флирт, они казались веселыми ребятами, но как только они занялись ею и повели ее к машине, они опять посуровели. Мелани почувствовала, что от страха у нее буквально кружится голова, — а что, если они начнут бить ее или еще что-нибудь? Оба они были почти одного с ней возраста, но когда они бросили на нее взгляды, их глаза говорили ей, что в ней они не видят ничего, кроме обычной преступной швали. Мелани так захотелось, чтобы здесь оказалась бабушка — она мигом заставила бы их самих почувствовать себя швалью.

Ничего умного в этом ее желании, конечно, не было. Бабушки здесь нет, а ее везут в тюрьму — вот и все. В машине стояла жуткая тишина — и этим полицейские показывали ей, что ненавидят ее за то, что она побеспокоила их и вот теперь им приходится везти ее в тюрьму. Мелани хотела, чтобы они прочитали ей бумагу, в которой говорится о ее правах, или сделали бы хоть что-нибудь, чтобы нарушить эту тишину, — хотя, по правде, это была не полная тишина — в машине все время верещало радио. А между нею и полицейскими было молчание. Она выглянула из окна и увидела, что они как раз проезжают мимо зеленого домика, где была их с Брюсом квартира. Он как пить дать наверняка валяется на кровати, уставившись в телевизор, и ждет, когда же она явится и поджарит ему бифштекс. У него ведь наверняка хватило бы денег заплатить за эти чертовы бифштексы. Ей даже захотелось сказать об этом полицейским, но в их глазах было столько ненависти, что она ничего не сказала. Она снова вернулась к списку тех, кому можно было позвонить, и сразу же исключила из него отца. Она всего один раз звонила ему с тех пор, как они перебрались на Западное побережье, и ему, похоже, было не слишком приятно слышать, что она теперь где-то неподалеку. Мелани подумала, что вообще-то он мог бы как-нибудь на выходные пригласить их с Брюсом поужинать, но делать этого он не стал и, уж конечно, не захотел бы гнать машину сюда из Риверсайда, чтобы вытащить ее из тюрьмы.

Мелани решила, что лучше всего будет позвонить Кэти, младшей дочери Пэтси Карпентер. Старшая дочь, Ариадна, была полна снобизма, радикалка — таких полно в Беркли; она и разговаривать бы не стала ни с кем, кто хоть раз в жизни не попытался свергнуть правительство. Она постоянно моталась по странам третьего мира, выискивая все новые и новые гадости, которые сделала этим странам американская администрация. Кэти тоже поездила по третьему миру, но ей больше нравилось ошиваться в Вествуде, где она либо ходила на собрания Лос-Анджелесского университета, если ее тянуло к этому, или же проводила целые дни, валяясь с ребятами на пляже. Она тоже была не без снобизма, но относилась к Мелани по-дружески. Кэти даже однажды приезжала в Техас навестить их с матерью — не то что Ариадна, которую в Техас было не затащить — ведь Линдон Джонсон и многие другие деятели, которых она величала не иначе как свиньями, которые сидят на миллионах, были родом из Техаса. Ариадна достаточно сильно презирала свою мать за то, что та переехала жить в Техас, где когда-то жил Линдон Джонсон. Что-то такое она знала о Линдоне Джонсоне, не говоря уже о собственной мамочке и еще кое о ком. То обстоятельство, что ее мать была родом из Техаса и у нее там была куча друзей и знакомых, никак не влияло на Ариадну. На ее взгляд, такие личные подробности не имели никакого значения; все это не могло искупить преступлений Линдона Джонсона. Мелани была готова согласиться, что, может быть, Линдон Джонсон и в самом деле наделал много нехорошего, но ей все же было немного жаль Пэтси, которой никак не удавалось увидеться с Ариадной, если только она сама не приезжала к Ариадне куда-нибудь в Эфиопию или Шри Ланку.

А Кэти была намного приятней — Мелани решила, что вот ей-то и стоит позвонить из тюрьмы. Она не могла позвонить Брюсу, потому что телефонная компания просила залог в двести долларов за подключение телефона, а они этого пока не могли себе позволить. Мелани почему-то вспомнила, что при аресте ты имеешь право на один бесплатный звонок — домой, адвокату или еще куда-нибудь. У нее, разумеется, не было адвоката, но ситуация с одним-единственным звонком ее весьма тревожила. Да уж, попала она в переделку! Кэти часто бывала на пляже, она была хорошенькая и пользовалась успехом у молодых людей, у нее их была целая куча, она часто влюблялась. А ну, как она опять окажется на пляже с кем-нибудь из своих поклонников, а автоответчик у нее будет выключен? В этом случае Мелани просто не сможет воспользоваться своим единственным звонком и не сумеет выбраться из тюрьмы.

Когда полицейская машина миновала их дом, Мелани подумала, что, может быть, полицейский участок находится в Студио-Сити, неподалеку от их дома, но вскоре выяснилось, что полицейские просто заезжали еще на один вызов — у какого-то парня из Азии украли все четыре шины, пока его машина была на стоянке у перекрестка Вайнлэнда и Ланкершайма. Конечно же, когда они приехали к нему, почти новенькая «хонда» лежала кверху днищем кузова на асфальте. Жертвой был маленький азиат, ужасно расстроенный из-за такой утраты. Мелани его понимала. Она представила себе, как бы Брюс реагировал, если бы однажды вернулся с работы, а с его машины сняли бы все четыре шины.

У полицейских ушла уйма времени на то, чтобы успокоить этого человека и выслушать, что он сумел им рассказать. Мелани так устала, что едва не падала; ей было душно и хотелось пить — бутылка «Эвиана» была бы сейчас в самый раз. От полуденного солнца, которое падало на машину под каким-то жутким углом, от жары и нервов ее стало тошнить, но никто не мог ей помочь. Оставалось только сидеть и обливаться потом.

Потом, когда полицейские, наконец, закончили записывать показания азиата, у которого украли шины, выяснилось, что участок, в который они собирались везти ее, находится в Окснарде. Мелани занервничала, размышляя, во что же ей обойдется дорога домой, если ее освободят до выяснения обстоятельств или еще на каком-нибудь основании и ей придется искать дорогу среди ночи. Может быть, удастся уговорить Кэти приехать за ней и отвезти ее, но Кэти жила в Санта-Монике и, скорее всего, даже не подозревала, где находится этот самый Окснард. А если Кэти была на свидании, то добраться домой будет совсем непросто. Если, конечно, ее отпустят.

По дороге в Окснард тому полицейскому, что сидел рядом с водителем, наконец надоело молчать и изображать суровость, и он повернулся на своем сиденье, чтобы видеть Мелани. Он, по-видимому, решил, что на ней висит куча убийств, или вообразил еще что-нибудь, потому что даже слегка улыбнулся ей. Так, едва-едва, но эта улыбка вселила в нее надежду, что они хоть не будут ее бить за то, что она всего-навсего украла из магазина два куска говядины.

— Наверное, не успеет еще все закончиться, как ты пожалеешь, что не осталась дома и не сварила себе макароны, — сказал он. У него были коротенькие, светлые и довольно неопрятные усики.

— Я понимаю, что нельзя было этого делать, — сказала Мелани. — Я никогда раньше не совершала преступлений, и я очень огорчена.

Оба полицейских засмеялись. Им, видимо, показалось забавным, что она извиняется.

— Я правда извиняюсь, — сказала Мелани, чувствуя себя немного дурой.

— Да ладно, передо мной-то зачем извиняться? — сказал молодой полицейский. — Я бы и сам не отказался от куска вырезки. Дело в том, что воровать в магазине вечером в субботу просто глупо, потому что, если тебя поймают, на разбирательство уходит слишком много времени.

— Ой, — вскрикнула Мелани.

— Ну да, — сказал второй полицейский. — Пока мы сдадим тебя в тюрьму, тебе придется стоять в очереди с сотней потаскух.

— Сотней потаскух? — переспросила Мелани, ошарашенная.

— Ну, и они все будут беситься, потому что сегодня — субботний вечер и им всем хочется вернуться на работу, — сказал полицейский с усиками. — Уж где-где, а в тюряге они ни за что не захотят оставаться.

Мелани доводилось здесь видеть нескольких женщин, которые были похожи на проституток, пусть даже их здесь было не больше, чем в Хьюстоне в таких же кварталах. Мысль о том, что она окажется в тюрьме с сотней проституток, ошеломила ее. Если бы арестовали Брюса, его-то это устроило бы — Брюс всегда пожирал проституток глазами — ему казалось, что у них очень экзотический вид.

Но все же она подумала, что, наверное, полицейские преувеличивают. Ну, как это в Окснардской тюрьме могло оказаться сто проституток? Конечно, они немного преувеличивали. В комнате, в которую ее привели, было сорок-пятьдесят женщин, но она вскоре готова была согласиться, что сорок или пятьдесят раздраженных женщин вполне могли показаться сотней, особенно если ты находишься среди них, что и происходило с ней в течение последующих нескольких часов. Это был тюремный котел — большинство женщин в комнате, куда ввели Мелани, были азиатками, латиноамериканками или черными. В комнате оказалось всего четыре белых девушки, но Мелани беспокоило не то, что это был котел. Беспокоило ее то, что здесь было так много народу, стояла духота и нечем было дышать, а становилось еще тесней. Каждые несколько минут в коридоре стучали каблуки, и в комнату вталкивали очередную партию из трех-четырех женщин. А места оставалось столько, что почти всем приходилось стоять. У Мелани так и не было ни капли во рту, и порой ей казалось, что она падает в обморок. Если бы тут хотя бы было не так душно и не так хотелось пить или хоть немного посвободней, то побывать в тюрьме было бы даже интересно. Конечно, это была редкая возможность увидеть, как живет другая половина людей, но неудобства отбивали у нее любопытство.

К тому же регистрация шла с черепашьей скоростью. Каждые пятнадцать минут пара матрон с усталыми лицами не спеша выкрикивали две-три фамилии. Двух-трех девушек уводили на регистрацию, но все в толпе прекрасно понимали, что новеньких в камеру добавляли быстрей, чем выводили тех, кто торчал в камере уже несколько часов. Большинство женщин накрасилось для субботнего вечера по-особому, и на их лицах читалось явное нетерпение.

Мелани их не осуждала. Она и сама терпеть не могла ждать кого-нибудь, и Брюс частенько поругивал ее за нетерпеливость. А в этой толпе, где она теперь оказалась, подумала она, как раз нужно было набраться как можно больше терпения.

Негритянка лет тридцати на вид расположилась поближе к дверям камеры, рассчитывая оказаться следующей на выход, когда появятся полицейские. Они приходили раза три-четыре, а ее все не вызывали. Она начала понемногу закипать, и когда в следующий раз полицейский поманил пальцем какую-то другую женщину, она заговорила:

— Сколько же народу вы собираетесь затолкать в эту черную дыру? Вы что, не видите, что здесь и так полно?

Выражение на лице полицейского абсолютно не изменилось. Он не произнес ни слова. Он просто взял и запер камеру, намереваясь уйти.

— Козел вонючий! — закричала негритянка.

Полицейский ненадолго обернулся и, тыкая пальцем в ее сторону, сказал:

— Осторожней с выражением, Дениза, — и пошел себе дальше.

Мелани ужасно хотелось попытаться хотя бы пробиться к стене, прислониться к ней, но у стены не было ни сантиметра свободного пространства — все было занято женщинами, которых привезли до нее. Как только одну из них уводили, ее место тотчас занимала какая-нибудь из стоящих рядом.

Казалось, никакой надежды протиснуться к стене у нее не было.

Не оставалось ничего, кроме как стоять среди всех этих женщин и надеяться, что рано или поздно и ее вызовут. Прошел час, может быть, больше, она перестала следить за временем, хотя нет-нет да возникала у нее мысль о том, что было бы здорово глотнуть хоть немного воды. Или прислониться к стене. В сущности, ни о чем больше она и не думала. В голове у нее все время была какая-то пустота. Все это было настолько непохоже на ту жизнь, которой она жила, — быть здесь в камере с полусотней, если не больше, проституток. Правда, она так устала и у нее не было сил даже на то, чтобы озираться по сторонам. Единственное, чего ей хотелось — чтобы все поскорее кончилось.

Потом наступила минута, когда она почувствовала, что среди пустоты в ее голове появляется боль. Боль пронзила ее и исчезла, но вскоре ее снова пронзило болью. Ей становилось все хуже. Боль была тихая, словно судорога, но хуже, чем судорога. Просто раза в два больней, чем бывало с нею при судорогах. И вот она уже корчилась от боли, сдерживаясь изо всех сил, чтобы только не застонать.

— О-ой! — Боль стала такой сильной, что лицо ее исказилось.

Маленькая латиноамериканка, стоявшая рядом с ней, которая жевала жвачку и стоически выносила все, не жалуясь, как и все остальные женщины, услышала это «О-ой» и увидела, что с лицом Мелани творится что-то ужасное. Мелани показалось, что в глазах у нее мелькнуло сочувствие.

— Тошнит? — спросила женщина.

— Наверное, вырвет, — пожаловалась Мелани.

— Да уж, милочка, не сказать, что ты здорово выглядишь, — сказала женщина, взяв Мелани за руку.

Но тут Мелани стало так больно, что она уже не могла не вскрикнуть от боли. Несколько женщин обернулись. До сих пор Мелани побаивалась соседок по камере, стараясь держаться тихо, не привлекая к себе внимания. Но боль стала невыносимой, и она испугалась. Ноги ее задрожали, она боялась, что не сможет устоять на ногах… Ей хотелось прилечь… И вдруг настала какая-то пустота, у нее было ощущение, что она проваливается куда-то, и несколько женщин, кажется, подхватили ее. Потом все начали так визжать, что она просто не могла больше ни о чем думать. Она падала, просто проваливалась куда-то, больше ни на что не обращая внимания.

 

12

— Аврора, не приезжайте, — сказала Пэтси. — Ну, хоть раз доверьтесь мне и послушайте моего совета. Я здесь, Кэти — тоже, и никакой опасности Мелани не грозит. Мы ее поставим на ноги.

— Ты совершенно уверена, что ей ничего не грозит? — снова спросила Аврора.

До нее дозвонились из Лос-Анджелеса в четыре часа утра и, слава Богу, не разбудили Гектора. Во второй раз они позвонили в четверть седьмого. За эти два с лишним часа Пэтси с дочерью сумели забрать Мелани из тюрьмы и отвезти ее в больницу под названием «Кедры Синая». Аврора почти точно помнила, что в этой больнице сделали несколько операций самой Элизабет Тейлор! Она подумала, что если в этой больнице спасли жизнь самой Элизабет Тейлор, там сумеют помочь и с выкидышем Мелани. Но между звонком из тюрьмы и вторым, из больницы, были часы напряженного ожидания. Аврора припомнила, как у нее самой был выкидыш, и припомнила она не столько боль, сколько горе, которое это принесло. Редьярд был слабым утешением в этом горе. В сущности, он вообще всегда был слабым утешением.

Возможно, он и не был виноват — ведь не мужчины носили в себе ребенка, и откуда им было понять, что значит такая утрата для женщины. То, что это было именно так, только усугубило ее горе, и она почувствовала себя еще более одинокой.

Теперь и Мелани было дано почувствовать это одиночество и горе. У Пэтси просто не было времени поехать на розыски Брюса, чтобы сообщить ему обо всем. Как удачно, что Пэтси оказалась в Лос-Анджелесе в это время — она приехала навестить Кэти. Это было просто какое-то чудо. Приехала она буквально в тот день, когда все это случилось. Это и в самом деле была большая удача, если не просто чудо, но от этого как раз Аврора и почувствовала, что поступает неправильно. Они с Рози недели три уже вели разговоры, что стоило бы съездить в Лос-Анджелес и посмотреть, как там Мелани. И все откладывали. У Рози в самом разгаре был ее новый роман с тюремщиком Вилли Коттсом, а сама она странным образом до боли влюбилась в Джерри Брукнера, — что толку говорить о ненужности этой любви и том унижении, которым эта страсть подвергала ее. Едва ли не самым страшным грехом почитала Аврора ценить мужчину больше ребенка, и вот на тебе — и она, и Рози, две женщины, которые любили Мелани сильнее всех, именно они и допустили то, что произошло, а помочь их малышке встать на ноги взялась Пэтси Карпентер, которая оказалась там, когда стряслась беда.

— Неважно, что это Пэтси, а не мы, — успокаивала ее Рози. — Она ведь тоже любит Мелани, и слава Богу, что она там оказалась.

Аврора не смогла оставаться с этой бедой наедине и разбудила Рози и Вилли. И вот все вместе, этаким разрозненным трио, они просидели два с лишним часа на кухне, дожидаясь, когда же вновь зазвонит телефон. Когда он наконец зазвонил, Аврора и Рози просто не знали, что и подумать. Вилли Коттс, которому так и не довелось познакомиться с Мелани, тоже не знал, что делать. Он наглотался кофе в обществе двух дам, которых боялся больше всего на свете.

— Я просто начинаю дергаться от кофеина, — повторил он уже не в первый раз.

— Так перестань пить кофе, ты и так все время подскакиваешь, словно кофейное зернышко, — рассердилась Рози. Даже в эту минуту Вилли ничем не мог их успокоить. Именно в тот момент, когда им хотелось, чтобы твердая рука лежала на штурвале, перед ней оказался еще один мужчина, который просто не представлял, что значит положить твердую руку на штурвал. Да, пожалуй, теперь было не время разбираться, твердая у него рука или нет.

— Я думаю, ты права, — согласилась Аврора с Пэтси. — Наверное, мне лучше подождать день-два, пока они все там успокоятся. Просто если я поеду сейчас, я башку оторву этому юноше за то, что он заставил моего ребенка пойти и воровать в магазине. А еще я оторвала бы башку профессору Хортону за то, что он даже не удосужился поинтересоваться, на что живет его дочь.

Пэтси хмыкнула:

— Аврора, ради вас я бы и сама с удовольствием оторвала эти две башки. Тем более что это было бы так же просто, как сорвать пару гороховых стручков с грядки.

— А хоть поговорить с ней можно? — спросила Аврора.

— Она спит. Но я уверена, что она захочет поговорить с вами, когда проснется.

Пэтси бросила взгляд на Мелани — та лежала на кровати такая бледная. И все же сразу было ясно, что она не так уж плоха, она даже немного прихрапывала. А вот ее собственная дочь так устала, что, когда они привезли Мелани в больницу, ее просто пришлось отправить спать домой. Девушки всего-то были на восемь месяцев одна старше другой, и когда им нездоровилось или когда они уставали, на вид им можно было дать лет двенадцать.

— У меня никак не укладывается в голове, как это они додумались затолкать такого ребенка в тюрьму в Окснарде, — возмутилась Пэтси. — Интересно, что Рози думает об этом?

— Спроси ее сама, передаю ей трубку. Большое тебе спасибо! Спасибо!

— Алло! — сказала Рози. — Да это просто чудо, что ты оказалась там. А ты вернешься к следующему занятию в секции?

Именно в эту минуту на кухню ввалился генерал. Он сумел обойтись одним костылем, отчего снова начал чувствовать себя самим собой. Правда, проснулся он с предчувствием какой-то беды. Авроры рядом не было, что, конечно, бывало часто, но на этот раз ее отсутствие он ощутил как-то не так, как обычно. Он затруднился бы объяснить, что значит отсутствовать не так, как обычно, и как он сам это ощущал. Но у него было именно такое чувство. Ему послышались какие-то голоса внизу, что уже было необычно, ведь стояла глухая ночь. А вдруг в дом ворвался грабитель и держит сейчас Аврору под прицелом пистолета. А может быть, они просто болтали. Ему припомнилось, как однажды какой-то не слишком опасный сумасшедший проник в спальню английской королевы и та начала любезно болтать с ним, пока не подоспела охрана. Может быть, и Аврора любезничает с кем-нибудь в этом роде? Правда, эта его версия не отвечала на все вопросы — начать хотя бы с того, почему она вообще вылезла из постели? Или же, если взглянуть на все это с практической точки зрения, зачем это ей понадобилось спускаться вниз? Если ей нужно было в туалет, что иногда случалось по ночам, спускаться было не нужно. Все это было непонятно, и он начал беспокоиться. Ему послышался и голос Рози, но он не был в этом уверен. Если бы он был уверен в этом, то это было бы еще более таинственным — Рози никогда не появлялась в доме в такую рань. Кроме того, теперь у нее был новый любовник, Вилли Коттс, и она частенько не появлялась даже в тот час, когда ей полагалось.

В конце концов он решил встать и посмотреть, что происходит. В спешке он забыл снять свой ночной колпак, но хоть успел надеть халат и шлепанцы. К его удивлению, Аврора сидела за кухонным столом, стиснув голову руками, а Рози болтала по телефону. Вилли Коттс, человек, с которым у него так непросто выстраивались отношения, тоже был с ними и нервно глотал кофе.

— Опаньки! Вот и генерал встал! — воскликнула Рози в трубку. — И он до сих пор в ночном колпаке.

— Что это еще за «опаньки»? — спросил генерал, снимая колпак. — Почему это я не могу встать без «опаньки», если я уже встал?

— Гектор, не остри! — сказала Аврора, глядя на него с негодованием. — Мелани арестовали, она что-то украла в магазине, а теперь у нее выкидыш. Не время острить!

— Господи Боже, — сказал генерал. — Я прошу прощения, только ничего я не острил.

— Соглашусь с тобой, и поэтому у тебя еще меньше оснований заниматься этим, когда мы все так встревожены, — сказала Аврора, вытирая глаза салфеткой.

— Выглядел он замечательно, но теперь Аврора пожевала и выплюнула его, — ответила Рози, когда Пэтси поинтересовалась, как чувствует себя генерал.

— Как ты думаешь, почему он все это терпит? — поинтересовалась Пэтси.

— Все дело в сексе — а иначе почему одни люди терпят других? — ответила Рози, бросая на Вилли Коттса нахальный взгляд. Под этим взглядом тот так скукожился, что прихлебнул кофе слишком громко, вызвав всеобщую досаду.

— С кем это она разговаривает? — спросил генерал. — Если с полицией, то почему она говорит о нас такое?

— Да нет, это всего-навсего Пэтси, а уж она-то давно знает, что тут у нас за ассорти, — ответила Аврора, пытаясь отгадать, что означал взгляд, который Рози бросила на Вилли. Взгляд, полный досады. По ее мнению, он был отчаянно покладистым человеком, чем сильно напоминал ей ее давнишнего обожателя Вернона Далхарта, который потерпел авиакатастрофу над Аляской. Вилли был раза в два крупней Вернона, но зато и в два раза покладистей. Хотя никто лучше Вернона не умел использовать все двадцать четыре часа в сутках, чтобы угодить ей. Эта мысль причинила ей боль — ведь Вернон погиб. Получилось как-то так, что она даже не соблазнила его, хотя ей, безусловно, удалось бы это, наберись она на грамм-другой больше наглости. Кто знает, может быть, он постарался бы и в постели ей угождать так же, как везде. Правда, подумала она, потребовалось бы довольно много времени, прежде чем Вернон понял бы, что именно требовалось от него… Печальным фактом действительности было то, что чаще всего в постели доставлять ей самое большое удовольствие удавалось пустышкам вроде ее психотерапевта Джерри Брукнера.

Казалось, что столь постыдные мысли не перестанут крутиться у нее в голове, несмотря на то что ее больная внучка находится в больнице, да еще так далеко. В последнее время ее часто беспокоило и смущало то, что против ее воли, смущая ее, мысли бесконтрольно двигались в столь странных направлениях, да еще и не вовремя. Ей стало казаться, что, в конце концов, какая-то сила взяла верх над ее волей, иначе такого бы просто не произошло. От этой мысли она совсем помрачнела.

Ее помрачневшее лицо испугало генерала, и он начал рассеянно массировать ей шею. В моменты нервного напряжения Авроре обычно требовался массаж, но на этот раз, к великому ужасу генерала, его усилия дали совершенно обратный эффект.

— Не прикасайся ко мне! — заорала она, соскакивая со стула. Это ее неожиданное движение так напугало Вилли Коттса, что он выплеснул кофе себе на брюки.

Аврора в слезах взбежала наверх и тут же, спустя какие-то несколько секунд, уже снова мчалась вниз, теперь с сумочкой в руке. Не успел никто и слова сказать, как она пробежала к заднему крыльцу и исчезла.

— Боже мой! — воскликнул генерал, чувствуя себя полным инвалидом.

— Гектор попытался массировать ей шею, она убежала наверх, а сейчас она умчалась через заднюю дверь, и вот я только что слышала, как она завела машину, — поясняла Рози Пэтси все события шаг за шагом.

— Вам и нужно было позволить ей уйти, она просто расстроена, — посоветовала Пэтси. — Она пойдет поплачет где-нибудь и вернется, и тогда ей, наверное, будет лучше.

— Это ты так думаешь. А мне кажется, что она скорее врежется куда-нибудь на своей машине, — сказала Рози, которой было интересно, с чего это Пэтси всегда была такой оптимисткой.

— Вот именно! Вилли, ты не мог бы задержать ее? Я не могу двигаться так быстро, — попросил генерал. — Уверен, она не в том состоянии, когда можно садиться за руль.

Вилли Коттс даже не поднялся — он держал в руках кучу салфеток и с мрачным видом промокал пятна на своих брюках. Хотя он сильно полюбил Рози Данлэп, пельмешку, как он называл ее в минуты нежности, бывали минуты вроде тех, что он сейчас переживал, когда он задавал себе вопрос: а стоит ли продолжать любить ее? С ней самой все было в порядке, если не замечать некоторой плоскогрудости, но семейка, в которой она служила, точно была сумасшедшей и просто пугала его — даже находиться среди них было такой каторгой, что, исполняя обязанности тюремщика, он буквально отдыхал. Он просто не знал, что им говорить, тем более миссис Гринуей.

— Ты слышал, что сказал генерал? Задержи ее! — приказала Рози, разозлившись на то, как методично он промокает пятна на своих брюках именно в то время, когда главный герой этой драмы, Аврора, находится в процессе подготовки к автокатастрофе.

— Задержать ее? — переспросил Вилли нерешительно. Он встал, но не двинулся к двери.

— Останови ее! — повторил генерал громче. Обмолвка Рози о возможности катастрофы напомнила ему о том, как отвратительно Аврора водит машину даже в спокойном состоянии. Когда же она бывала хоть немного не в себе, ни одно шоссе и ни одна скоростная дорога не были достаточно широки для того, чтобы она вписалась в них. А по ее лицу, когда она, вся в слезах, выбегала из двери, было видно, что она не в себе. Ситуация была почти предкатастрофическая, а этот Вилли Коттс словно прилип к полу. Он не шел остановить ее!

— Останови ее, или я отправлю тебя в трибунал! — скомандовал генерал дрожащим голосом, забывая от волнения, что у него не было больше власти отправлять подчиненных в трибунал.

— А сейчас что происходит? — спросила Пэтси.

Рози по-прежнему слушала, как рычит мотор Авроры: она всегда минут пять-десять гоняла его вхолостую, чтобы убедиться, что «кадиллак» был готов выполнить то, что от него требовалось. Время было на их стороне — ведь ей понадобится еще минут пять на то, чтобы выехать на этой громадине из гаража и вывести ее на улицу. Но ни одно из этих соображений не снимало раздражения от того, что Вилли Коттс просто так стоял, морщась и по-прежнему притворяясь, что пьет кофе, большую часть которого он уже вылил на себя.

— Аврора уезжает, а Вилли даже пальцем не пошевелил, чтобы остановить ее, хотя я приказала ему сделать это, а генерал только что пригрозил, что отдаст его в трибунал, если он не начнет пошевеливаться.

— Отдать его в трибунал? — переспросила Пэтси.

— Ну да, а если бы речь шла обо мне, он сказал бы, что вызовет взвод солдат, чтобы они расстреляли меня, — сказала Рози, пялясь на Вилли, чья неподвижность уже окончательно вывела ее из себя.

— Знаешь что, мне кажется, вам всем нужно взять себя в руки, — посоветовала Пэтси. — Мелани вне опасности — хотя у нее была тяжелая ночь, но у всех из нас бывали тяжелые ночи. Ее не сажают в тюрьму за кражу мяса в магазине, и она не умирает. Она молода, все пройдет. Мне хотелось бы, чтобы вы все успокоились и взяли себя в руки. Начиная с тебя. Мне так жаль Вилли, — прибавила она. — Вилли такой хороший, наверное, ему кажется, что он попал в какую-то толпу совершенно безголовых людей.

Рози было все равно, каким таким хорошим был Вилли. Ее уже бесило, что он так не двинулся с места! Аврора перестала гонять двигатель, и это означало, что она дала задний ход.

— Останови ее! Останови ее! — в бешенстве заорала на него Рози, не обращая внимания на комментарии Пэтси, хотя чуть позже она припомнила ее слова и немного успокоилась, услышав от Пэтси, что Вилли — хороший.

— Черт, ну ладно! — сказал Вилли, выхватил свой пистолет с коротким стволом из кобуры и направился к двери.

— Ну-ка стой! — приказала Рози, и Вилли остановился.

— Мне казалось, ты хотела, чтобы он пошел. Зачем ты останавливаешь его? — не поняла Пэтси.

— Потому что он вытащил свой идиотский пистолет. Не помню, рассказывала ли я тебе, но он балдеет от всяких пистолетов. Я хотела бы, чтобы он ее задержал, а не стрелял в нее!

— Ого! — вздохнул Вилли. Он засунул пистолет в кобуру, а затем вышел, чтобы остановить Аврору.

— Всегда вокруг достаточно тупиц, — промолвил генерал, падая в кресло. — Мне казалось, этот человек никогда не начнет двигаться.

Без всякого сомнения, Вилли Коттс пришел в движение, но этого движения хватило лишь на то, чтобы он прошел всего несколько метров. Он увидел, как машина миссис Гринуей выехала задом из гаража, развернулась, и очертив широченный круг, ненадолго приостановилась, чтобы перевести рычаг в положение «вперед». Между ними оставалось около метра — он запросто мог бы сделать шаг вперед и выхватить ключ из замка зажигания, блокировать руль или еще что-нибудь, но он просто стоял, глядя перед собой. Миссис Гринуей заметила его и выглянула из окна. Ему показалось, что он увидел слезы на ее щеках, но она, кажется, не на него сердилась, — и уж конечно, она не сердилась на него так, как Рози в ту минуту, когда он, в конце концов, выбежал из дому.

— Пока, Вилли, извини, что разбудила тебя, — сказала Аврора, включая первую скорость.

— Ничего-ничего, миссис Гринуей, поезжайте в хорошем настроении, относитесь к другим водителям по-дружески, — подбодрил ее Вилли.

Аврора слегка улыбнулась ему и уехала.

Спустя некоторое время Вилли понял, что ему предстоит вернуться в дом и признаться, что он не сумел остановить ее. Он еще немного постоял, собираясь с духом, и вернулся в дом.

— Ты задержал ее? — спросила Рози.

— Нет, я ей не хозяин, и ты тоже, — сказал Вилли твердо.

— Ну, что я тебе говорил?! — воскликнул генерал.

 

13

— Всю жизнь мечтала заняться этим после чьих-нибудь похорон, — призналась Аврора, хотя, судя по голосу, она была не особенно довольна. Они с Джерри были в постели. Нижняя губа, покрытые волосами запястья и крепкие ноги, которые она наконец потрогала, были хороши, как она и предполагала. Правда, сам этот человек в качестве любовника не совсем отвечал ее ожиданиям. Она приехала на рассвете и несколько раз позвонила в дверь — самые разные комбинации звонков, но как только он ответил, у нее возникла какая-то тревога. Тело ее наслаждалось покоем, а вот душа — нет. С ее внучкой произошла ужасная беда, а в ответ на это она приехала в Беллэр и прыгнула в кровать к человеку, с которым была едва знакома, к какому-то шарлатану, которому по непонятной причине было дано стать невероятно притягательным для ее тела. Она до сих пор чувствовала, насколько ее тело было довольно. Многие годы никто не был настолько привлекателен для нее. Теперь он стал ее любовником, но почему это не принесло ей покоя?

— По-моему, довольно многие занимаются этим после чьих-нибудь похорон, — сказал Джерри.

— Да, — согласилась Аврора. — Некоторые из своих неподобающих поступков я совершила немедленно после похорон. Иногда буквально спустя несколько минут, — сказала она, припомнив один такой эпизод в Филадельфии. Лодка красавицы Аннабел, младшей сестры Тревора, столкнулась с каким-то судном и затонула. Тревор тоже оказался как-то виноват в этом столкновении. Стоя у края могилы, Аврора начала ощущать ужас, свойственный каждому простому смертному, — Аннабел больше не было в живых. Она умерла такой молодой — Аврора была всего на год старше. Ее плотское чувство становилось все сильнее, и казалось, то же самое происходило и с Тревором. Пока похоронная процессия рассаживалась по красивым черным машинам, они с Тревором удалились ото всех, прилипли друг к другу, словно приклеенные, и предались неистовой любви на топчане в домике садовника на краю кладбища. Тело забывает как удовольствия, так и боль, и Аврора забыла огромное удовольствие и немного боли. Хотя она все еще не могла забыть те несколько всепоглощающих минут с Тревором на кладбище в Филадельфии. Даже сейчас, вспомнив об этом, она ощутила в душе какое-то волнение и прикоснулась к Джерри Брукнеру — едва-едва и всего на мгновение. Во всем, что она делала и о чем забывала, больше всего страдала ее душа. Джерри был на несколько десятков лет моложе. С чего это ей вздумалось прикасаться к нему так нежно? Что она делает?

— Наверное, со мной все не так, как с другими, ведь я постарше? — спросила Аврора, которую так и подмывало спросить его обо всем.

— Разумеется, нет, — сказал Джерри. Он выглядел умиротворенным. Его всегда успокаивало, когда он ложился в постель с той самой женщиной, с которой, на его собственный взгляд, у него как раз был минимум шансов оказаться в постели. Думая, что никаких шансов нет, он почти неизменно оказывался в постели именно с такими женщинами. Всякий раз это вызывало у него удивление и все становилось еще приятней. То, что он ей ответил, было немножко враньем, потому что сначала он нервничал и старался вести себя осторожнее, не переставая думать, что Аврора была в том же возрасте, что и его мама. Теперь же думал он о том, что могло получиться так, что к нему заскочит Сандра — тогда она застукает их. Иногда Сандра и в самом деле забегала к нему перед тем, как отправиться домой и поиграть с сынишкой Тимми. Сандра была ужасно ревнива, и если бы она застукала их, произошел бы жуткий скандал и все было бы кончено. На меньшее, чем полное обладание, Сандра не согласилась бы. Даже когда он порой дольше положенного задерживал взгляд на какой-нибудь девушке в ресторане, Сандра замечала и устраивала ему дикие сцены.

Ее дикие сцены были утомительны, но он все же надеялся, что Сандра не приедет и не застанет его в постели с Авророй Гринуей. Из своего опыта он знал, что появление новой женщины редко означало исчезновение той, что уже была у него. Аврора и секунды не колебалась, когда дошло до того, чтобы отправиться в постель, хотя небольшие колебания на его счет у нее были. Ну, хорошо, тело ее удовлетворено, но на душе было неспокойно. Она могла бы через день-другой решить, что от него свободно можно отказаться — с этаким жестом патрициев в римском Колизее — большой палец вниз. Ей казалось, что именно так и следовало бы поступить, но делать этого ей не хотелось. Но если она все-таки передумала бы и оставила его себе, он не хотел бы потерять Сандру, при всей ее строптивой властности, ведь и в ней было что-то совершенное и прекрасное. Например, соски ее грудей. Соски бывают самые разные и, наверное, не должны быть таким уж важным фактором, но так уж сложилось, что у Сандры они были именно такие, какие ему хотелось бы видеть. То же самое можно было сказать о ее плечах и о ногах. Он знал, что был немного капризен. Ему хотелось иметь перед глазами именно то, что он считал совершенством. Не то чтобы он вел себя слишком настойчиво или был чересчур разборчив — он ведь со столькими переспал и перелюбил стольких женщин, которые были совсем не похожи на то, что ему хотелось бы видеть. Но если уж у какой-нибудь из них оказывалось именно то, что он хотел, — это было приятным дополнением, настолько приятным, что можно было даже смириться с дикими сценами и скандалами.

— Мужчинам нужно бы научиться не употреблять слово «разумеется» в тех случаях, когда они пытаются успокоить женщину в вопросах секса, — сказала ему Аврора. — Мне было грустно, и то, что вы сказали, никак не помогло. Не может быть, чтобы вы говорили правду. Какая-то разница для вас должна быть, — ведь я на тридцать лет старше вас.

— А вот и не было никакой разницы, — успокоил ее Джерри, понимая, что немного лукавит.

— Ну, а если не было, то, видимо, потому, что это было в первый раз, — сказала Аврора, гладя его ногу. — Вы, по-моему, никогда и не говорите мне правду. — Она приподнялась на локте и заглянула ему в глаза. — Вы хотите что-то сказать, открываете рот, а из него вылетают заявления типа «Разумеется, нет» или «Вовсе нет». Если вам не хочется отвечать, не говорите ничего. Мне обидно, когда от меня пытаются отделаться такими фразами. Я ведь вправду старше. Вы понимаете, что это может вызывать во мне неуверенность или беспокойство. Если вы не можете помочь мне преодолеть это, то просто лежите тихо и сохраняйте свой соблазнительный вид. Я буду говорить за нас обоих. А может быть, мне просто нужно, чтобы рядом был кто-то привлекательный.

— Я никогда не знаю, что сказать женщинам о сексе, — признался Джерри. Его раздражало, что женщины бывают столь безрассудно откровенны в таких вопросах.

Аврора улыбнулась. Возможно, этот молодой человек, с такими привлекательными ногами и великолепной нижней губой, был таким пустозвоном как раз потому, что никто никогда не побеспокоился, чтобы наполнить его содержанием. От этой мысли ей стало немного легче. Он казался совсем мальчишкой, мягким и все еще не растерявшим застенчивости. Может быть, если она приложит к этому руку, он окажется не совсем безнадежным.

— А я полагала, что секс для психиатров — это как раз подходящая тема и они всегда знают, что сказать, — засмеялась Аврора.

— Я — нет, — ответил Джерри, у которого сейчас было единственное желание — чтобы она помолчала. Правда, по ее глазам он видел, что молчать она не собирается. И он понимал, что самым привлекательным в этой женщине, за что он уже почти полюбил ее, была решимость не замолкать никогда, до самой своей смерти. Что же до ее лица — оно не казалось старым. Ему не казалось.

— Чушь, — не унималась Аврора, приближая лицо к его лицу. — Секс требует такого же обсуждения, как и любой другой сложный вопрос. Что проку от психиатра, который не готов говорить на эту тему?

— А может быть, мне лучше снова податься в странствующие актеры? — предположил Джерри.

— Не-а, — Авроре захотелось, чтобы он снова поцеловал ее. — Для того чтобы быть комиком, в вас маловато грусти, а вот для того чтобы быть интересным любовником, грусти в вас достаточно.

Через десять минут после того, как Аврора уехала, явилась Сандра. У Тимми была температура, и она оставила его дома с няней. На ней был тренировочный костюм, и она хотела пробежаться с Джерри. По правде говоря, она не бегала, а занималась спортивной ходьбой, а это был как раз тот вид спорта, который Джерри считал какой-то глупостью, такой большой глупостью, что так и не выучился заниматься спортивной ходьбой по правилам. Сандре все время приходилось останавливаться и показывать ему движения бедра и рук. От частых остановок она раздражалась — ведь она могла пройти миль пять совершенно без остановок — и бесилась оттого, что Джерри не мог сделать и мили, не теряя формы.

— Сосредоточься, и у тебя все получится, — сказала она жалобно, когда они в третий раз остановились, чтобы подправить его шаг.

— Не обращай на меня внимания, — попросил Джерри. Было туманное утро, и он чувствовал себя усталым. Хотя Аврора не требовала от него, чтобы он занимался с ней спортивной ходьбой, сил у него она отняла немало. И вдобавок Аврора требовала, чтобы он думал, а это было не менее трудно, чем заниматься спортивной ходьбой.

— Ты иди вперед и оставь меня здесь, — добавил он. — Довольно часто Сандра так и поступала, но вскоре разворачивалась и в бешенстве появлялась перед ним, чтобы устранить ошибки в его движениях.

— Нет! — возразила Сандра. — Нам полагается заниматься этим вместе, не так ли?

— Ну, наверное, — согласился Джерри.

— Ну, и какой смысл заниматься чем-то вдвоем, если твой напарник вечно отстает на целую милю? — спросила Сандра.

— Видимо, я не знаю, какой в этом смысл.

— У тебя не только неправильный спортивный шаг, тебе и ответить-то нечего, — сообщила ему Сандра, одновременно демонстрируя, как правильно должны двигаться руки при спортивной ходьбе.

Часа за два до этого Аврора сказала ему примерно то же самое, когда он не мог придумать, что бы такое сказать о сексе.

— Я, наверное, просто скучный человек, — сказал тогда Джерри Авроре.

Когда он произнес это, Аврора посмотрела на него своими огромными зелеными глазами.

— Это страусиная защита, — промолвила она спустя минуту.

Джерри подумал, что эта фраза ему нравится. Было даже как-то приятно назвать себя скучным, с наслаждением глядя при этом на женщин, которые скучными не были.

— Я, наверное, просто скучный человек, — повторил он теперь Сандре, пока та заставляла его делать правильные движения руками, чтобы это все же напоминало правильный спортивный шаг.

— Именно так, с тобой и вправду скучно, любовничек чертов, — согласилась Сандра, удаляясь от него правильным спортивным шагом.

 

14

Уехав от Джерри, Аврора почувствовала некоторое облегчение. Она сделала что-то унизительное — соблазнила человека, который был на тридцать лет моложе ее, хотя, кажется, и вышла из всего этого безо всякого для себя унижения. Ее достоинство, насколько она ощущала, не пострадало. Ее немного разочаровало то, что Джерри был не так искусен в постели, а она-то думала, что, кроме как профессиональным любовником, никем он больше быть не мог. Все необходимые устройства у него для этого имелись. Вот темперамента ему недоставало, это точно. Это была сфера деятельности, в которой она всегда искренне стремилась отыскать совершенства, но совершенство окончания отыскать было гораздо трудней, чем совершенство начала.

И все же, хотя Джерри Брукнеру и недоставало отточенности и темперамента, Аврора чувствовала себя в приподнятом настроении. По крайней мере, черт побери, ей удалось заставить еще одного мужчину сделать то, чего ей хотелось. Ей пришлось сделать первый шаг самой, но ей и так почти всегда приходилось делать первый шаг. Казалось, ее можно было поздравить с тем, что она не утратила дерзости, без которой первого шага и не сделаешь.

Она решила, что плотный завтрак будет хорошим вознаграждением, и ей пришло в голову, что было бы неплохо позавтракать с Джейн, которая должна была уже возвращаться с работы. Снова, невзирая на все протесты, она работала в ночную смену.

Она приехала как раз в ту минуту, когда Джейн продавала витую булочку развозчику пива. При виде грузовиков с продуктами Авроре всегда на ум приходил Ройс Данлэп, покойный муж Рози. Этот человек прожил почти всю свою жизнь, развозя клиентам картофельные чипсы на своем маленьком синем грузовике.

Авроре и самой довелось погрызть чипсы, которые он развозил. Ройс тоже очень любил ее, чем сильно обижал Рози. Казалось, это было так давно — Ройс сидел у них на кухне, демонстрируя свою любовь самым наглядным из известных ему способов — грустно глазея на нее в те минуты, когда Рози выходила из кухни, а бывало это нечасто. И все же как давно это было! Ройс умер, и от этой мысли ее настроение, порхавшее в это утро в вышине, словно воздушный змей, претерпело некоторое снижение уровня полета.

Чтобы вновь воспарить, она вышла из своего «кадиллака» и, приготавливаясь к завтраку, тоже съела пару витых булочек.

— Лет десять назад в этом городе ты не смогла бы продать такую вертушку, — сказала она Джейн, которая смотрела на нее довольно прохладно, что, хотя и нервировало Аврору, было просто обычной для Джейн манерой смотреть на людей. В этот момент мистер Уей выскочил из маленькой комнатки, где он как раз выпекал эти булочки-вертушки.

— Мы их продаем до ста штук в день, — сказал он. Мистер Уей очень гордился популярностью своих булочек-вертушек.

— Боже мой, неужели правда? — спросила Аврора. — Может быть, взять несколько штук домой для Рози и генерала?

Рози позвонила Тедди и рассказала ему о неприятностях с Мелани, а Тедди рассказал Джейн, которая не слишком посочувствовала Мелани во всей этой истории. Ей и самой, работая в баре, немало усилий приходилось тратить, чтобы следить, как бы кто чего не украл с прилавка, и она подумала, что Мелани — просто тупица, если пошла и украла пару кусков мяса. Джейн пришла в ужасное раздражение. Тедди же полагал, что нужно немедленно прощать людей, какое бы преступление они ни совершили. Джейн не собиралась этого делать. По ее мнению, воровство в магазине означало лишние хлопоты, разбирательство с полицией, дополнительную работу с бухгалтерскими книгами. Она часто упрекала Тедди за то, что тот не мог разобраться с магазинными воришками, даже когда ловил их за руки.

На ее взгляд, это был симптом трусости. Когда приехала Аврора, она уже чувствовала себя совершенно разбитой и собиралась поехать домой и со всей ясностью объяснить Тедди, что именно она думала о поступке его сестры, а также о его слюнтяйском отношении к трудностям жизни. Как всегда при их стычках, у Тедди будут трястись руки, а голос станет писклявым и дрожащим. Шишарик спрячется в шкаф и будет разговаривать с лягушонком Кермитом, который теперь был его самым близким другом, и весь день начнется с такой глупости. И все из-за того, что любовник Мелани был настолько ленивым, что не мог заработать на пару кусков идиотской говядины я подставил Мелани. Мало того, он еще считал, что имеет полное право жрать говядину, когда ему этого только захочется.

Размышляя обо всем этом, Джейн подумала, что на сегодня с нее хватит. Она жила с моральным уродом, и уж если на то пошло, то и ее любовница была ненамного лучше. Клодия Сией была такой же моралисткой, что и Тедди, когда речь шла о тех, кто таскает еду с прилавков. Джейн все чаще думала о том, что оба они ей надоели. Когда в следующий раз появится кобель из французской Луизианы или еще кто-нибудь и скажет, что хотел бы пригласить ее на танцы, она, наверное, согласится.

Ее мрачное настроение было не самым лучшим для завтрака с Авророй, которая провальсировала к ним в бар, одетая во что-то, что напоминало ночную рубашку и домашний халат. Теперь Аврора съела уже две булочки-вертушки, за которые, похоже, и не собиралась платить и вовсю флиртовала с мистером Уеем.

— Ну же, Джейн, не отвергай меня, — взмолилась Аврора. — Ты так ведешь себя, что можно подумать, предложение позавтракать вместе тебе не по душе. Мы не будем говорить о Мелани. Меня все это раздражает точно так же, как и тебя. Ее воспитывали не для того, чтобы она воровала в магазинах для капризного любовника, это уж точно. Когда она выздоровеет, она еще услышит кое-что от бабушки, уверяю тебя.

— А о чем мы будем говорить? — спросила Джейн, пока еще не склонная завтракать с Авророй. Она посмотрела на Аврору с некоторой враждебностью.

— О любовниках, — предложила Аврора. — У меня как раз появился новый. Я расскажу тебе о своих, если ты расскажешь мне о твоих.

Мистер Уей был настолько изумлен последней ее фразой, что уронил булочку-вертушку и щипцы, в которых держал ее, прямо в корзину для мусора. Он понимал по-английски все лучше, хотя и не достиг пока совершенства. Возможно, он что-то не так понял? Да, решил он, он что-то не понял, и поспешил в заднюю часть бара поправить бумажные полотенца. Булочка-вертушка и щипцы так и остались в корзине для мусора.

Джейн всегда немного злилась на себя, когда уступала Авроре. Уступала она не всегда, но на этот раз — увы! Трудно было отказать пожилой женщине, которая так разоткровенничалась о своих любовниках.

В баре «Поросенок» никто, казалось, и не заметил, что Аврора была в домашнем халате и в ночнушке, да и с чего бы им обращать на это внимание? Половина мужчин, которые здесь завтракали, вообще были в нижних рубашках и трусах.

— Вы, наверное, часто бываете здесь, — сказала Джейн, после того как уже третья официантка поздоровалась с Авророй.

— Да, я заезжаю сюда, чтобы вспомнить о своей маме. Ну и конечно, поесть.

Она как раз ела яичницу, и уже заказала порцию блинов.

— Зачем ехать через весь город, чтобы просто вспомнить маму? — удивилась Джейн. Она заказала гречневые оладьи, которые ей показались очень вкусными. — Если бы мне удалось найти место, где я могла бы перестать думать о своей маме, я бы только там и ела, — добавила она.

— Моя мама никогда в жизни не была в такой забегаловке, даже когда жила в штате Мэн, — сказала Аврора. — В ее время на дам налагались определенные ограничения, она мало видела людей из нижних классов, но нашла-таки себе любовника как раз из нижнего класса.

— Пожалуйста, не называйте их представителями нижних классов, — сказала Джейн. — Это такой снобизм. Называйте их, по крайней мере, рабочим классом.

— Да, конечно, — согласилась Аврора, — термины могут меняться, но факты остаются фактами. Моя мама полюбила садовника. Сначала он был садовником соседа, но мама убедила отца взять его садовником к нам, и он стал нашим садовником. Это был такой красавец, один из самых красивых людей, которых я только видела в жизни. Звали его Сэм. Буквально на днях я позаимствовала его имя, когда мне срочно понадобилось изобрести себе любовника.

— С чего бы это вам понадобилось придумывать имя своему вымышленному любовнику, да еще и срочно? — спросила Джейн. Она повеселела. — Мне кажется, вы сказали, что у вас — новый любовник?

— Да, с сегодняшнего утра, — сообщила Аврора, кивнув официанткам, чтобы те поторопились с оладьями. — Но когда мне это было нужно в политических целях, его у меня не было. Это происходило в тот момент, когда я обнаружила Паскаля с молодой леди, а его рука находилась у нее под юбкой. Я использовала имя «Сэм» и сделала его семнадцатилетним.

— Я часто старалась угадать, как изменилась бы жизнь моей матушки, если бы она встретила своего Сэма, когда ей было семнадцать, — сказала она, и тут принесли оладьи. — Его сочли бы совершенно неподходящим для нее. На нее сильно давили бы и заставляли бы отказаться от него. Но я думаю, что она могла бы убежать с ним. Она была такая смелая, когда хотела сделать так, как повелевало ей сердце. Если бы она встретила Сэма немного раньше, она вполне смогла бы убежать с ним.

— Я так рада, что не родилась в то время, — сказала Джейн. — Ни с чем я не стала бы мириться.

— Да, я так и думаю, — согласилась Аврора. — А хороша ли твоя подруга?

— Да, — сказала ошарашенная Джейн. — Тедди рассказал вам обо всем?

— Конечно, я вытянула из него все. Ты не сердишься?

«В сущности, нет», — подумала Джейн. Она даже немного обрадовалась. Какой бы взбалмошной ни казалась Аврора, она хотя бы терпимо относилась к тому, к чему большинство людей никогда не смогли бы относиться терпимо. Было ясно, что она не пришла в ужас от того, что у нее была подруга, а вот ее собственная мать, если бы узнала, решила бы, что наступил конец света.

— Она — просто Тедди в юбке, — призналась Джейн. — Видимо, меня тянет к такому типу людей, как Тедди. Это же все не просто так.

— Как удачно. На мой взгляд, тип Тедди, в сущности, очень приятный тип людей. Жалко, что у меня нет такого.

— А как насчет любовника? — спросила Джейн. — Кого вы совратили на этот раз, Аврора?

Аврора улыбнулась:

— Доктора Брукнера.

— А он фрейдист? — заинтересовалась Джейн. Она познакомилась с Джерри на ужине у Авроры, решила, что он и в самом деле привлекательный, даже в чем-то подозрительно привлекательный. У него были повадки английского бассета, и это и было в нем самым привлекательным. Но эта новость ее немного шокировала. Аврора переспала с человеком, который был настолько моложе. Хотя почему это должно было шокировать ее, Джейн не вполне отдавала себе отчет. И все же это шокировало, с логикой или без.

— Вы в самом деле переспали или только собираетесь? — полюбопытствовала она.

Аврора ласково посмотрела на нее, но ничего не ответила. Джейн пожалела, что спросила ее об этом.

— Иногда, если я думаю о чем-то в этом роде, я забегаю вперед и почти убеждаю себя, что это уже произошло, хотя этого и не было, — объяснила она.

— Ну, это в порядке вещей, — призналась Аврора. — Мне так понравился лорд Маунтбаттен, что я почти сама себя заставила поверить, что у нас с ним был роман на яхте.

— Но этого не было? — спросила Джейн.

— Увы, нет! Но на корабле-то он был, и я его видела. Да будь у него хоть малейший ко мне интерес, я бы была просто игрушкой в его руках. Но он мной не заинтересовался.

— А я однажды познакомилась на какой-то вечеринке с Джеком Николсоном, и со мной было то же самое, — призналась Джейн. — А ваш психотерапевт приятный?

— Приятный, но разочарованный, — сказала Аврора. — Мне кажется, разочарование больше уничтожает людей, чем все известные медицине болезни. Оно сокрушило и мою мать-красавицу. Наверное, поэтому я всю свою жизнь сражаюсь за то, чтобы оно не уничтожило меня.

— Вы не выглядите разочарованной, Аврора! Вы выглядите так, словно побеждаете в этой борьбе.

— А я и побеждаю. Надеюсь, и ты победишь в своей, Джейн. Пройдет несколько лет, и ты поймешь, что побеждать становится труднее, чем прежде.

— Да и сейчас уже нелегко. Порой я ужасно грущу. Если бы не Шишарик, я, наверное, снова сошла бы с ума. Но Шишарик словно исключает вероятность этого.

— Ну да, до тех пор, пока это только вероятность, — сказала Аврора.

— А ваша мама — она что, в конце концов, сошла с ума? — спросила Джейн.

Аврора время от времени упоминала о своей маме, но никогда прежде ничего о ней не рассказывала. Теперь, как оказалось, садовник был единственным человеком, которого она любила. Было нетрудно понять, почему так произошло. Большинство садовников, с которыми ей самой доводилось общаться, были довольно симпатичными, цветущими ребятами.

— Нет, с ума она не сошла. Отец узнал о Сэме и уехал от нее. Он больше никогда ни словом не перемолвился с мамой. Это было почти как у леди Чэттерли. Отец не очень-то хотел спать с мамой, но его сильно обескуражило, что она спала с садовником — и не один раз, а долгое время.

— А как отец относился к вам? — спросила Джейн.

— Он приехал ко мне на свадьбу, напился и поцеловал меня. Но это был не тот поцелуй, которого невеста ждет от своего отца в день свадьбы. А после этого я виделась с ним раза два — один раз на обеде в Нью-Йорке, и там все было не слишком хорошо, и второй раз, когда его хоронили.

— А что было у вашей мамы с Сэмом дальше? Вечная любовь?

— Да. Хотя вечной для них она была всего пять лет. Сэм сорвался с дерева, на котором обрезал ветки, и сломал позвоночник. Врач в больнице сделал что-то не так, как нужно, и Сэм умер. А потом мама немножко расслабилась. Ее последний ухажер был португальский скрипач, который, кроме всего прочего, попытался целовать и меня.

Ей на мгновение стало грустно — она вспомнила, как печальны были глаза ее мамы в последние дни жизни. Скрипач пытался целовать всех женщин, которые приезжали навестить ее, но мама мирилась с этим.

— А Паскаль никогда не приставал к тебе? — спросила Аврора, подумав, что Паскаль чем-то напоминал португальского скрипача ее матери.

— Зачем нам сидеть здесь и думать о плохом? — прервала ее Джейн. — Мы перекусили, ну и поехали. Паскаль — приятный человек, и никогда он не пытался целовать меня. А вот ваш генерал — эксгибиционист.

— Я знаю, но ты на него просто не смотри, — посоветовала Аврора, размышляя о том, можно ли заказать в «Поросенке» пирог с мясным фаршем в такой ранний час. — Гектор не совсем в себе в последнее время, — прибавила она. — По-моему, он думает, что сумеет опять прийти в норму: будет играть в гольф и к нему вернется рассудок, но мне кажется, тут надежды почти никакой. С другой стороны, когда он не безумствует, то становится все тем же занудой Гектором. Интересно, вернется ли к нему разум, когда он, наконец, ударит по мячику для гольфа.

— Надежды мало, — сказала тихо Джейн. На ее взгляд, генерал Скотт не слишком далеко ушел из дурдома.

 

15

Когда Мелани не пришла из супермаркета с мясом, которое должна была там стащить, Брюс заволновался. Потом он заволновался еще сильнее и не знал, что ему делать. Оставалось только курить свои сигареты с травкой и ждать. Что-то явно было не в порядке, но что именно — он не знал. Мелли так старалась всегда доставить ему удовольствие. Если бы она добыла это мясо, она уже, наверное, приехала бы домой.

Когда прошли уже три часа, он понял, что что-то случилось, и стал обдумывать разные версии того, что могло произойти: Некоторые были весьма параноидальные. В Долине было несколько опасных банд — может быть, одна из них как раз болталась по округе и оказалась в том же самом супермаркете. Если бы такое случилось, к этому времени Мелани могли бы уже хором изнасиловать, а может быть, даже убить. Она также могла остановить на шоссе попутку, и это было бы ошибкой. Супермаркет был не так уж далеко, и ему она сказала, что пойдет домой пешком. Но если она поленилась и решила подъехать на попутной машине, то ее мог посадить какой-нибудь урод и тогда, возможно, ее уже тоже не было в живых. Или ее могли затащить куда-нибудь в Мексику или Неваду.

К десяти вечера Брюс был совершенно взвинчен, несмотря на то что выкурил уже несколько сигарет с травкой. Может быть, он все перепутал и сегодня она работала в вечернюю смену в кондитерской на берегу? Да нет, этого не могло быть, иначе она не отправилась бы воровать еду им на ужин.

Но он уже настолько перенервничал, что решил что-нибудь предпринять. Он пошел к телефону-автомату на углу у прачечной и позвонил в магазин, где работала Мелани. Как он и боялся, это была не ее смена и Мелани там не было. И раз уж он вышел из дому, то прыгнул в машину и помчался в супермаркет. Магазин был закрыт, на стоянке пусто, и лишь пожилая парочка прогуливалась со своими пуделями. Брюсу захотелось задавить этих дурацких пуделей — настолько он переволновался. Но он сдержался. Что делать? Неподалеку была больница — он проезжал мимо нее каждый раз, когда ездил на свою бензоколонку. Он отправился туда — а вдруг на нее напали на улице, ограбили и избили? Но нет, никакая Мелани Хортон в больницу не поступала.

Тут его осенило: а вдруг Мелани, в конце концов, поймали? Они уже несколько недель пополняли свой запас продуктов, подворовывая в магазине. Мелани жаловалась — она ненавидела это, так нельзя было поступать. Даже если это был огромный супермаркет, которым владели эти вонючие капиталисты, эксплуатирующие бедняков, воровать бифштексы было нельзя, говорила она. Она чувствовала себя виноватой уже из-за того, что приходилось заниматься этим. То, что она ворует, наверняка видят охранники и, если она так и будет этим заниматься, ее точно поймают. И что тогда?

Брюс вскоре решил, что это было самое простое объяснение ее исчезновения. Если ее поймали, то где она? Ему доводилось совершать мелкие преступления, например, он иногда занимался доставкой партий марихуаны, но никогда в жизни даже подумать не мог, что дело может дойти до тюрьмы. Он даже представления не имел, как разыскать тюрьму, в которую могли увезти Мелани. Сама мысль о том, что мог найтись какой-нибудь наглец полицейский, настолько подлый, что арестовал бы эту милую, славную девушку, его Мелани, была отвратительной. Он снова занервничал.

Он думал обо всем этом и жалел, что по глупости настаивал, чтобы у них на ужин было мясо. Есть же прекрасный недорогой таиландский ресторанчик через два квартала от их дома — там и нужно было поужинать.

Правда, теперь уж было поздновато думать об этом, да и в животе у него так бурчало, что пришлось остановиться у какого-то киоска и купить что-нибудь от желудка. Он опять поехал к супермаркету, надеясь на чудо. А вдруг Мелани ждет его там на стоянке. Но там были чужие люди, которые прогуливали собак, и они были еще противней, чем пудели, — какие-то лысые мексиканские карлики, таксы и пекинесы. Стоянка у этого супермаркета, похоже, была еще и местом паломничества пожилых парочек с микроскопическими собаками. Мелани там не было. Он просто не знал, что делать. Если она в тюрьме, позвонить ему она не сможет — телефон им еще не поставили. Может быть, она могла бы позвонить отцу — хотя вряд ли. Она могла бы позвонить бабушке, но тогда ему лучше было бы застрелиться. Ее бабушка и без того считала его подонком, — что подумала бы она о нем теперь?

Мимо проехало несколько полицейских машин, и раза два он почти решился остановить одну из них. Проехало уже семь-восемь машин, а ему все еще не хватало храбрости остановить одну из них. Что он скажет полицейскому, если тот остановится: «Пожалуйста, привезите мне обратно мою девушку, это я просто хотел бифштекс на ужин»?

Делать было нечего, и он еще с час бесцельно носился по улицам, кружась неподалеку — а вдруг Мелани вылезет из какой-нибудь канавы или он вдруг увидит ее на тротуаре! Он был бы счастливейшим из людей на земле, если бы только увидел ее! Чтобы успокоиться, он притормозил у телефонной будки и, движимый каким-то порывом, позвонил Беверли в Хьюстон. С оплатой с той стороны. По правде говоря, он и не ожидал застать ее дома — ведь был субботний вечер. Но она была дома, и даже более того — она сняла трубку, значит, была готова оплатить разговор с ним, когда он вызвал ее.

— Привет, — сказал он, прощупывая почву. Он ведь не ожидал, что она окажется дома, поэтому и не приготовился к разговору.

— Я так волновалась из-за тебя. Ты где? — закричала Беверли.

— Да тут, в Лос-Анджелесе. Попробовал стать артистом, — успокоил ее Брюс.

— Ну, а как там эта толстая сучка, с которой ты уехал? — спросила Беверли. Как и другие богатые девушки в Хьюстоне, в выражениях она не стеснялась. Она теперь презирала Мелани, хотя когда-то они были лучшими подругами.

— Она как бы числится среди пропавших без вести, — признался Брюс.

— Отлично. Хорошо бы, чтобы она и числилась среди них в ближайшие пятьдесят лет, — сказала Беверли. Ей, казалось, было совершенно неинтересно узнать, как же получилось, что Мелли пропала без вести.

Брюс подумал, что продолжать разговор будет непросто. Беверли была в полном бешенстве — она не скрывала этого, — и было бы странно не учитывать этого обстоятельства и просто разговаривать с ней. Особенно теперь, когда он так беспокоился о Мелани.

— А у тебя еще есть твой «феррари»? — спросил он, наконец.

— Нет. Тебе спасибо. Родители продали его. Ты — членоголовый, — сказала Беверли с прохладцей.

— Так на чем же ты ездишь? — поинтересовался Брюс.

— На малюсеньком «БМВ» — и только из-за тебя, — сказала Беверли.

— «БМВэшка» — отличная машина, — отметил Брюс.

— Да уж не лучше «феррари», — сказала Беверли. — Почти у всех здесь «БМВэшки». Терпеть не могу, когда у всех знакомых такая же машина, как у меня.

«Перебьешься», — подумал Брюс, но вслух этого не сказал. Беверли и так едва сдерживалась.

— Я слышала, Мелани беременна. Это правда? — спросила Беверли.

— Ну да, правда, — сказал Брюс.

— Если ты только женишься на ней, между нами все кончено. Я с тобой размножаться не собираюсь, если ты женишься на этой жирной бэшке.

Брюс растерялся. Что тут скажешь? В конце концов, теперь он жил в Лос-Анджелесе, а она — в Хьюстоне, да и вообще ей никогда не нравилось заниматься сексом именно с ним. С чего вдруг этот разговор о сексе?

— Тебе что, все равно, будем мы трахаться или нет, ты, жопа? — спросила Беверли.

— Нет, не все равно, — ответил Брюс. Он не считал, что такой разговор нужно было бы прекратить. Стоило подумать, если девушка задает тебе такой вопрос. Что, он должен был сказать ей, что больше не будет с ней спать? Да никогда в жизни — уж лучше соврать что-нибудь.

— А что, если я вдруг окажусь в Беверли-Хиллз? — спросила Беверли. — Ты ведь не вытащишь свой инструмент, побоишься женушки?

— Она мне не жена, — напомнил ей Брюс.

— Так ответь на мой вопрос! — сказала Беверли.

— А с чего вдруг ты здесь окажешься? — спросил Брюс. Ему показалось, что на этот раз лучше потянуть с ответом.

— Что ты дурака-то из себя корчишь? — возмутилась Беверли. — Мама все время ездит туда к вам за покупками. Я могу поехать с мамочкой, если захочу.

Брюс подумал, что, наверное, Беверли здорово изменилась. Когда они были в Хьюстоне, ей редко хотелось секса с ним, а уж если он и уговаривал ее, то казалось, что ей хотелось только, чтобы все скорей кончилось. У нее никогда не было желания заняться этим настолько глубоко, как у него с Мелани. Вот уж Мелани относилась к сексу серьезно, в какой бы форме это ни происходило. Неудивительно, что она забеременела.

У Беверли с сексом было немало проблем. Ее чаще всего интересовал не сам секс, а макияж. С чего бы это ей заводить разговор о поездке в Лос-Анджелес только для того, чтобы потрахаться с ним?

— Может быть, я уговорю ее поехать на будущей неделе, — сказала Беверли. — Ты там работаешь?

— Работаю на полставки, — сказал Брюс. — И учусь в театральной студии.

— Ни фига себе, — удивилась Беверли. — И как же мне найти тебя, если мы приедем?

— Черт его знает, — ответил Брюс. — Мы пока что не можем поставить себе телефон. Может, позвонишь мне на бензоколонку?

— У тебя даже нет телефона? — посочувствовала Беверли.

— Здесь это стоит целое состояние, — сообщил Брюс. Иногда он с трудом выносил эти ее манеры девушки из богатой семьи. Понятно, она была шокирована. Надо же, у нее есть знакомый, который настолько беден, что не может позволить себе установить телефон!

Теперь разговор зашел в тупик. Брюс дал ей телефон бензоколонки, хотя и не был уверен, что ему стоило связываться с Беверли, если она и в самом деле приедет в Лос-Анджелес специально для того, чтобы заняться с ним сексом. Из всех, кому он мог бы позвонить, поговорить и успокоиться, выбрать Беверли, наверное, было худшим вариантом. Он вспомнил, что ему никогда не приносило облегчения ничто из того, что между ними происходило. Наоборот, он всегда начинал психовать еще сильнее.

Теперь ему предстояло самое сложное — найти Мелани, заклятого врага Беверли. И зачем, спрашивается, он стоит здесь, в телефонной будке, и разговаривает с этой девушкой из Хьюстона, которая считает его задницей? Конечно, никто, кроме него, не виноват, но разве от этого легче? Нужно было как-то прекращать разговор с Беверли.

— Если я приеду, ты уж не исчезай, а сделай что-нибудь необычное, иначе все, конец, — предупредила его Беверли, пока он раздумывал, как решить эту задачу: убрать ее голос из телефона. — Пригласи меня, по крайней мере, в «Плющ» — нужно же хоть как-то замазать всю ту гадость, которую ты сотворил, — продолжила Беверли. — Если бы не ты, у меня все еще был бы мой «феррари».

— А что такое «Плющ»? — спросил Брюс.

— Это ресторан, у тебя что, гиря вместо головы? — спросила Беверли. — Все киношные люди туда таскаются. Ты же живешь в Голливуде! Ты что, не слышал о «Плюще»?

— Мы живем далеко в Долине, — сказал Брюс, — а в Голливуде бываем редко.

— Мы, мы, мы! Мы с моим поросенком поехали на рынок, — ехидно сказала Беверли. — Я смотрю на свои записи, и следующая среда у меня, похоже, свободна. Давай-ка подгребай в среду к отелю «Беверли-Хиллз» и вези меня в «Плющ», иначе ничего ты от меня не получишь.

— Беверли, я не смогу заплатить даже за парковку машины у «Беверли-Хиллз», — сказал Брюс. — А ресторан, наверное, обойдется мне в такие деньги, которых я и за месяц не заработаю.

— Ты хочешь сказать, что ничего не придумаешь? — возмутилась Беверли. Не успел он прийти в себя, как она шандарахнула трубку, сделав именно то, что он никак не мог сделать. Все. Похоже, разговор на этом закончился. С самого начала желание позвонить ей было одним из глупейших желаний, которые только появлялись у него в последнее время. Правда, еще глупее было желание послать Мелани воровать говядину.

И все же он немного нервничал. От Беверли вполне можно было ожидать, что, даже бросив трубку, она приедет в «Беверли-Хиллз», наплевать на то, что он только что объяснил ей, сказав, что ресторан ему не по карману. Когда речь шла о деньгах, Беверли была словно слепая, она даже не задумывалась о таких пустяках, а просто думала, что он должен достать денег и заплатить за нее. А если не достанет и не заплатит, то винить за свои житейские проблемы ему будет некого, кроме себя самого.

Мелани была в тысячу раз лучше Беверли, чем он даже думал, даже когда она была в плохом настроении и они ссорились. Но этот звонок все же встряхнул его и вызвал у него желание как-то решить свою проблему с Мелани. Он настолько решительно захотел разобраться во всем, что даже остановил полицейскую машину. Он замахал руками, машина подъехала и остановилась. Водитель посмотрел на него с таким выражением, словно увидел на тротуаре кожуру от банана или еще что-то в этом роде. Ни капли дружелюбия в его глазах не было.

— Привет, — поздоровался Брюс. Он чувствовал, что нужно заговорить сразу же, пока полицейский не вылез из машины и не отметелил его как следует. — А куда отвозят из этого района, если арестуют? — спросил он нервно.

— А что случилось? — спросил полицейский. Он говорил с южным акцентом.

— Я не знаю, она просто не вернулась домой, — сказал Брюс.

— Она — это кто? — спросил коп.

— Ее зовут Мелани Хортон. Это — моя девушка, — объяснил Брюс. — Я спрашивал в больнице, но ее там нет. Я подумал, может, она выпила, натворила что-нибудь и ее забрали.

— Она что, шалашовка?

— Ну нет, — возмутился Брюс. — Она не шалашовка. Я просто подумал, что вдруг она выпила и поссорилась с кем-нибудь.

Полицейский, который сидел рядом с водителем, вышел из машины и обошел вокруг нее. Это был плотный белый мужчина, и на поясе у него висел пистолет такого размера, что, казалось, из него можно было слона уложить. Брюс уже пожалел; что ему в голову пришла мысль остановить эту машину.

— Как, ты говоришь, зовут эту шалашовку? — переспросил грузный полицейский.

— Сэр, она — не шалашовка, — повторил Брюс как можно более вежливо. — Это моя невеста. Ей давно пора было вернуться, и я беспокоюсь. Вот и все. Ее зовут Мелани Хортон. Она беременна, — добавил он, подумав, что это сделало бы полицейских снисходительней к нему.

— Ты думаешь, он — сутенер? — спросил крупный полицейский своего напарника.

— Похоже, — согласился тот. — Так себе сутенерчик.

Он улыбнулся этой своей остроте. Второй не улыбался. Он вытащил из кармана ингалятор и по очереди вставил его в каждую из своих ноздрей, не спуская с Брюса глаз, словно это был какой-то таракан, на которого лучше всего было бы наступить и раздавить.

— Сэр, я не сутенер, — сказал Брюс. — Я работаю на бензозаправке на бульваре Ван Найз.

Полицейский опустил ингалятор в карман и снова обошел вокруг машины.

— Попробуй Окснард, — сказал он. — Если ее забрали, то отвезли туда.

Когда копы уехали, у Брюса ушло несколько минут, чтобы прийти в себя перед тем, как сесть за руль. Разговор с ними вывел его из себя, как когда-то, когда его оштрафовали за превышение скорости. Тогда его остановили, а в багажнике у него была партия марихуаны. Транспортный полицейский на шоссе не стал заглядывать к нему в багажник, но Брюс все равно так перепугался, что едва дотащился до Далласа. Ноги и у него дрожали так, что он едва управлялся с педалями.

Когда он, наконец, подъехал к полицейскому участку в Окснарде, на тротуаре стояло пять или шесть женщин, с виду — проституток. Поджидая такси, они поправляли макияж. Войдя внутрь, он ждал так долго, что чуть не упал в обморок. В дежурке было душно и скучно. Полицейские по ту сторону окна имели обыкновение ни на что не реагировать, если только их не встряхнешь как следует. Брюсу никогда не давалось общение со всеми этими чиновниками, ему не нравилось тормошить их, и даже обращаться к ним было неприятно. Но, казалось, если он не растормошил бы кого-нибудь, сидеть ему тут до утра. Каждые четверть часа он подходил к окошку и становился возле него с вежливым выражением на лице. Два-три грустных мексиканца, похожие на садовников, тоже стояли здесь с вежливым выражением на лице. В сущности, все, кто сидел в этом полицейском участке, вели себя вежливо — за исключением дежурных, у которых на лицах было написано что-то вроде «плевать мне на всех вас!». Наконец, маленькая белая толстушка сжалилась над Брюсом и стала разыскивать Мелани в своем компьютере.

— Ой, это та, которой стало плохо, — сказала она. — Это не у нее случился выкидыш? — спросила она, поворачиваясь к другой сотруднице. Та перепроверяла счета или что-то еще и ответила не сразу.

— Может быть, — вяло ответила она, не особенно вникая в то, о чем ее спрашивали.

— Нет-нет, — сказал Брюс так громко, что обе женщины взглянули на него.

— Разве не ее увезли в «Кедры Синая»? — спросила первая девушка. — По-моему, ее мать и сестра приехали и забрали ее. Ну, неважно, две женщины. По-моему, я точно помню — в «Кедры Синая».

— Что такое «Кедры Синая»? — поинтересовался Брюс.

— Больница, — сказала толстая девушка. Она посмотрела на него дружелюбно, впервые за все это время. Брюс понял, что она нашла, что он красив, или же ей просто стало жаль его.

— Это в Долине? — спросил он.

— Ни в коем случае, — ответила девушка. — Это в Беверли-Хиллз или в западном Голливуде. Не в Долине.

Было уже почти два часа ночи, когда Брюс разыскал больницу и уговорил дежурных впустить его. Ему пришлось раз пять или шесть рассказывать им, что они с Мелани обручены. Потом он заблудился и все ходил и ходил по одним и тем же коридорам. Он решил, что, наверное, из тюрьмы ее вызволили Пэтси Карпентер и ее дочь Кэти. Он всего раз встречался с Пэтси в Хьюстоне, а с Кэти вообще не был знаком, хотя Мелани много раз говорила, что нужно бы съездить познакомиться с ней. Они и собирались как-нибудь съездить к Кэти, но все откладывали.

К тому времени, как Брюс наконец нашел нужный холл, в котором была палата Мелани, он разнервничался из-за предстоящей встречи с Пэтси Карпентер. В конце концов, ведь это он распорядился, чтобы Мелани воровала в магазине, и эта женщина, наверное, будет сердита на него.

Но как раз тут он и наткнулся на нее. Она выходила из палаты.

— О, Брюс! — воскликнула она. — Хорошо! — Казалось, она устала, но обняла его безо всякой фальши. Это потрясло его. К его удивлению, она оказалась приятной, очень-очень приятной.

— Мелли была ужасно нездорова, когда мы забрали ее из тюрьмы. У нас просто не было времени заехать к вам и взять вас с собой, — оправдывалась Пэтси. — И потом, у вас же нет телефона. Как это вам удалось нас разыскать?

— Очень старался, — сказал Брюс, почувствовав облегчение. Она не сердилась на него!

— Давайте-ка, давайте, она спит, — сказала Пэтси. — Но когда она проснется, ей будет приятно видеть вас. А я хотела найти автомат с кока-колой.

— Идите налево, я только что прошел мимо одного такого.

 

16

Второй муж Пэтси, Томас, не считал нужным скрывать свою ненависть к женщинам, избравшим для себя творческие профессии — художницам, писательницам, певицам. «Пусть шьют тряпки, нечего им лезть не в свое дело», — говаривал он. Единственная женщина творческой профессии, о которой он когда-либо в жизни отзывался с восхищением, была Норма Камели, но и тут Пэтси не могла понять, за что он ее нахваливал — за ее платья или за то, как прекрасно она выглядит. Он недолюбливал актрис, балерин, женщин-скульпторов и тех, кто занимался керамикой. Секретари, регистраторы и ассистенты у него всегда были мужчины. Даже намек на то, что женщина может быть архитектором, вызывал у него взрыв презрения. Однажды Пэтси повезла дочерей в Нью-Йорк к Мемориалу жертвам Вьетнама. По возвращении домой те стали нахваливать Майю Лин, и тут Томас отвесил Пэтси пощечину. Прямо на дорожке, ведущей к дому, на глазах у дочерей. Он поставил один из их чемоданов на землю и отвесил ей оплеуху.

Сколь ни преуспел он в проектировании домов для богатой публики — кинорежиссеров и биржевиков, мечтой жизни Томаса было разработать проект музея. Он подавал проекты в разные организации, включая даже комиссию по премиям Фонда Гетти, но никогда не добирался до финала. Он сдавал их в Даллас, Атланту, Хартфорд, Такому и Штуттгарт. Наконец, ему удалось убедить членов одной комиссии в том, что именно он должен создать проект музея, который они планировали построить, и произошло это в Гвадалахаре. В мире не было другого места, где ему было бы противно прожить хотя бы пять минут, — он так и сказал Пэтси. Томас ненавидел Мексику, всю эту нищету, все эти крайности и ненавидел всех мексиканцев, хотя и ужасно опасался, что могло стать известно, что родился-то он в Тихуане. В конце концов, члены комиссии уступили, и он нанес Гвадалахаре свое оскорбление, построив там музей, которому изначально планировалось построить в Штуттгарте. Пэтси было стала укорять его, но он заорал на нее:

— Заткнись, что ты вообще понимаешь? Мексиканцы — такие же фашисты, как и немцы. Ничего, кроме музея для немцев, они и не заслуживают.

В первые несколько лет их женитьбы слабые надежды Пэтси на то, что она могла бы заниматься собственным творчеством, просто угасли. Живя после смерти отца в Долине Милл, она опубликовала в небольшом литературном журнале пару рассказов и одно стихотворение — отец оставил ей немного денег. Потом она помогала одной театральной студии в Таосе встать на ноги, устраивая им ангажементы и изготавливая для них костюмы. Они поставили «Кавказский меловый круг» Бертольда Брехта, и спектакль не остался незамеченным местным театралами. Она трижды начинала писать, это были романы, но ни одного из них не дописала до конца. В последний раз были готовы пятьсот страниц, но и они остались без окончания.

Года три-четыре она занималась живописью, она даже выставлялась в Карнеле, потом — еще раз, в Ньюпорт-Бич. Она приглашала Томаса на открытия обеих выставок, но он отказался. Он отказывался даже хотя бы взглянуть на ее работы и настаивал, чтобы она держала их в своей студии, подальше от семьи. Он даже не позволил ей повесить одну картинку, сделанную гуашью, в комнатке Кэти, хотя Кэти картинка понравилась и она просила отца разрешить оставить ее у себя.

Однажды он таки позволил Пэтси установить печь для обжига, и она стала заниматься керамикой. Дела у нее шли неплохо, но после очередной ссоры Томас взял и побил все, что она сделала, и Пэтси потом уже никак не могла собраться с духом и начать все сначала.

Один состоятельный человек из Санта-Барбары, владелец довольно известного издательства, очень хотел опубликовать ее роман, ей нужно было только закончить его. Это был добрый и приятный человек, в силу целого ряда причин разочаровавшийся в жизни, как и она, и в конце концов они переспали, но романа она так и не закончила.

Когда, наконец, она перестала искать себя в творчестве, она утешила себя тем, что поддерживала молодые дарования. Это было, когда она спала с одним одаренным, хотя и многословным молодым поэтом. Звали его Мэтт, но сам себя он величал Матиасом. Он трудился над новыми переводами Рильке, издать которые намеревался все тот же состоятельный джентльмен из Санта-Барбары. Мэтт рассказал Пэтси о богатых женщинах, которые помогали Рильке. Хотя Мэтт был и непрост, понять, куда он клонит, труда не составляло. Он, видимо, полагал, что она, как и те богатые женщины с континента, которые были более чем счастливы устроить для Рильке роскошную жизнь, должна обеспечить ему такую же.

Ее это рассмешило, и она привнесла в его жизнь некоторую роскошь в виде мотоцикла «БМВ», на котором они некоторое время ездили потанцевать куда-нибудь в Лос-Анджелес, где собиралась достаточно приличная публика. Было это в то время, когда Томас был при смерти, но странно, даже умирая, он сумел сделать так, что Мэтт утратил для нее всякую привлекательность. А произошло это потому, что в искусстве она всегда была ужасным снобом. Каким бы грозным и жестоким ни был Томас, он и вправду был талантлив, и не уважать этого она не могла. Его презрение ко всему было всеразрушающим, и в первую очередь разрушало его самого, но он был в высшей мере требователен, будучи сам профессионалом высокого класса. Даже те из архитекторов, которые презирали его и без труда улаживали свои дела в комиссиях и комитетах по архитектуре, уважали его работы.

Пэтси знала, что ее пристрастие ко всему первоклассному разрушало и ее жизнь точно так же, как всепоглощающее презрение Томаса. Даже их дочери поддразнивали ее за это. Они спокойно относились к искусству, включая кич. Они постоянно посмеивались над ее высокомерием. А уж когда они встали в ряды радикалов, то начали доказывать ей, что деньги, которые она раздавала разным театрам мимики, струнным квартетам или литературным журналам, можно было с большей пользой истратить на строительство приютов для бездомных или, например, переводя их в агентства, занимавшиеся организацией сбора средств для помощи странам третьего мира. Сильнее всего она ссорилась со старшей дочерью, Ариадной. Речь шла о сравнительной ценности оказания благотворительной помощи работникам искусства, с одной стороны, и того, что Пэтси называла благотворительностью для нищих, с другой. Ариадна в полной мере унаследовала отцовский дар презрения и склонность к физическому насилию. Она даже не раз отвешивала матери оплеухи в ходе этих споров об искусстве, которое ничем не помогало жизни слабых мира сего.

Ариадна, будучи преданной делу защиты слабых мира сего, была одной из привлекательнейших юных особ в Лос-Анджелесе и, когда бывала в городе, почти каждый вечер появлялась в обществе наименее слабых мира сего. То это было за столиком у Джека Николсона в ресторане «У Елены», то за столиком с Джеком Николсоном в каком-нибудь другом ресторане. Ариадна выросла в окружении звезд первой величины и не видела ничего плохого в том, что свое свободное время проводила с ними. Потом она вытаскивала их на какой-нибудь благотворительный вечер помощи сандинистам или на бенефисы, все сборы от которых шли на помощь китам, бразильским лесам или же бездомным.

Пэтси старалась не появляться на тех вечерах, где бывала Ариадна. Она сама организовала бенефисы для симфонических оркестров и балетных трупп, для театра в Пасадене или какого-нибудь музея. Даже вернувшись в Хьюстон, где теперь она жила постоянно, она продолжала приезжать в Лос-Анджелес, где проводила самые крупнейшие бенефисы того же типа, что и в Хьюстоне.

Томас знал, что она ненавидит тех, кто читает ее всего лишь дорогой куклой, атрибутом таких мероприятий, и поэтому, уже при смерти, все повторял ей, что ничем иным она никогда в жизни и не была.

— Надо было рожать побольше детей, — говорил он. — Это то, что тебе удается лучше всего. Найди себе какого-нибудь юного поэтика и роди с ним еще одного ребенка.

Пэтси нашла юного поэтика, но воздержалась от ребенка. В глубине души она согласилась с Томасом: рожать и воспитывать детей было лучшим из того, что ей удалось сделать в жизни. У нее были хорошие, привлекательные дочери — пусть Ариадна и стала немного суровой. Даже сына Дэйви нельзя было назвать нехорошим или непривлекательным. Просто он был немного менее интересным.

Она убедила Брюса, что будет лучше, если Мелани полежит пару дней в ее городском домике в Малибу. Пусть поправится, а он, разумеется, пусть побудет с ней это время. Брюс от этого предложения отказался. Он работает в Долине, и ему лучше там и оставаться, тем более что его скоро должны были взять на постоянную работу.

На Мелани произвело приятное впечатление то, что Брюс разыскал-таки ее в больнице, но она ужасно опечалилась из-за ребенка. Несколько раз она чувствовала, как он стукал ее ножкой, значит, он точно был в ней — когда-то был. Теперь его не было, и ей было очень грустно. Может, было бы лучше, если бы они с Брюсом не встречались несколько дней, а то ее грусть подействует и на него. Врачи уверяли ее, что у нее еще будет ребенок, нужно только подождать месяца три. Пэтси тоже уверяла ее, что ребенок у нее еще будет, даже Брюс уверял ее, что можно опять попробовать. Он вел себя с ней хорошо, и ничто не говорило о том, что он радуется тому, что удалась попытка избежать серьезной ответственности. Но Мелани грустила — ведь ребенка они потеряли. Он был у нее, но она его не знала. Даже если начать все сначала через месяц, это будет не тот маленький человечек. Этот-то вот исчез. Она целыми днями просиживала в слезах на веранде домика Пэтси. Бабушку она попросила пока к ней не приезжать, и та согласилась, кажется, единственный раз сразу поняла ее и согласилась с ней, что, в общем, бывало нечасто.

— Вы думаете, бабушка расстроилась из-за ребенка? — спросила она Пэтси как-то утром, когда они сидели на веранде. Было пасмурно, и море было серое-серое. Люди на досках для виндсерфинга, похоже, промерзли до мозга костей, хотя были в резиновых костюмах. Брюс собирался заехать к ним после работы. Он тоже хотел попробовать виндсерфинг на одной из старых Ариадниных досок. Мелани и так была печальна, а тут ей еще и подумалось, как будет ужасно, если он свалится с этой доски и утонет. Но ничего об этом она не сказала. Она и так проплакала уже три дня, не в силах ничего с собой поделать. Наверное, Пэтси уже не могла видеть ее слез.

— Ну, конечно, — кивнула Пэтси, — Аврора очень опечалена. Это слышно по голосу. А разве могло быть иначе?

— Не знаю, — пожала плечами Мелани. — Ей не слишком-то нравится Брюс. Может быть, теперь, когда у нас нет ребенка и нам не обязательно быть вместе, она могла бы подумать, что мы разойдемся.

Пэтси держала в руках чашку. Вид у нее был довольно мрачный, но, несмотря на ее мрачное лицо, Мелани подумала, как же Пэтси все еще красива! Ей всегда хотелось быть похожей на Пэтси — она была такая сухощавая, сексуальная, такая уверенная в себе. Она чем-то напоминала ей Али Мак-Гроу, а ее Мелани считала просто совершенством. Сейчас Пэтси была грустна, но все равно она очень нравилась Мелани.

— Почти всем бабушкам не нравятся друзья их внучек, что поделать, — сказала Пэтси. — Если Брюс будет с тобой, он ей понравится. Да вот только что-то не очень похоже, что он рядом.

— Нет-нет, он рядом, — уверила ее Мелани. Ее вообще-то удивляло, что Брюс не воспользовался случаем и не улизнул. Он терпеть не мог общаться с полицией и таскаться по больницам, и все такое. А сейчас именно этим ему и пришлось заниматься. Он сидел возле нее в больнице, когда она проснулась в то утро. Он подремывал — видимо, здорово устал, но ей было приятно видеть, что он все-таки сидит возле нее. Это ее растрогало и внушило ей уверенность.

Подумав об этом, она снова заплакала — а может быть, плакала она потому, что смотрела на море. А что, если прилив и отлив как-то влияют на ее слезы? У нее было такое ощущение, что слезы из нее словно выкачивают.

— Мы с твоей бабушкой никогда не были очень уж дружны, — призналась Пэтси. — Всегда были немного в конфронтации. Наверное, из-за твоей мамы.

— Да? А что такого сделала моя мама? — спросила Мелани.

— Да ничего, просто она каким-то образом оказалась между нами. А каждой из нас ужасно хотелось быть для нее самой главной. Потом появился твой отец, и ни одной из нас это так и не удалось.

Пэтси поднялась, прошла в спальню, посмотрела в блокноте телефон Флэпа Хортона в Риверсайде, где он преподавал, и набрала номер. «Профессора Хортона и миссис Хортон в настоящий момент нет дома. Пожалуйста, оставьте дату и время вашего звонка и номер вашего телефона — один из нас свяжется с вами. Оставьте ваше сообщение после длинного гудка, он скоро прозвучит, подождите, пожалуйста».

В ожидании этого запаздывающего сигнала Пэтси приготовилась к бою:

— Ты, членонос, у Мелани был выкидыш, и она чуть не умерла от кровотечения в Окснардской тюрьме в субботу вечером, — сказала она. — А в тюрьму она попала, потому что украла немного еды в магазине. По-моему, ты и пальцем не пошевелил, чтобы ей чем-то помочь. Она сейчас у меня в Малибу, выздоравливает. Профессору и миссис Хортон предлагается поразмыслить об этом».

Она оставила свой номер и повесила трубку.

На веранде Мелани все так же вытирала глаза. Она поставила миску на стопку использованных салфеток, чтобы их не сдувало ветром на морской песок.

— А что, мой отец был приятным человеком, когда вы с ним познакомились? — спросила Мелани, когда Пэтси вернулась. В последнее время она боялась, что отец будет ругать ее за воровство. Он никогда не повышал голоса, не грубил и никого не тронул пальцем, но мог и без того совершенно унизить человека. Ей он демонстрировал не часто, а вот с Томми и Тедди всегда был очень суров.

— Он был ничего себе, — сказала Пэтси. — Он некоторое время сходил с ума от меня, и все это было довольно неловко.

Мелани легко могла представить себе, что ее отец был без ума от Пэтси. Брюс и тот начал выказывать признаки чего-то такого, хотя до того вечера, когда ее арестовали, он всегда опасался Пэтси.

И все же ее беспокоило, как отнесется ко всему отец. Она вспоминала, как, когда она была еще маленькой девочкой, он буквально не мог на нее нарадоваться. Он любил читать ей, водил в парк. Потом она превратилась в подростка, растолстела, и все оборвалось. С этого момента стало понятно, что ничего, кроме неудовольствия от общения с ней, он не испытывал, словно она была выпачкана чем-то. Правда, теперь у нее были месячные и она спала с парнями, но ведь это было нормально — с какой стати отцу испытывать неприязнь к ней, да еще такую сильную? Ведь он не захотел даже пригласить их с Брюсом как-нибудь поужинать!

— Я удивляюсь, что вы вообще обращаете на меня внимание и заботитесь обо мне, тетя Пэтси, — сказала Мелани. На минутку она почувствовала, как ей одиноко, и ей опять стало жалко, что маленькое существо внутри нее погибло. Если бы ребенок родился, может быть, у нее никогда в жизни больше не было бы минут одиночества.

— Ты это о чем, милая? — спросила Пэтси, глядя на печальную девушку.

— Вы были в конфронтации с моей бабушкой, в конфронтации с моим отцом, — пояснила Мелани. — Удивительно, что они не пытаются даже запретить вам встречаться со мной.

— Да, но с твоей мамой мы в конфронтации никогда не были, — напомнила ей Пэтси. — Она приняла все меры к тому, чтобы никаких глупостей не было и никто не мешал бы мне видеться с тобой.

— Ой-ой-ой, — всхлипнула Мелани и взяла в руки еще одну салфетку. Думать о матери в такую минуту, когда море было такое серое и маленький ребенок погиб, было уж слишком.

 

17

— Аврора так долго теперь одевается, — сказал генерал, старательно выбирая выражения. Они с Рози играли в домино, и Рози, как всегда, углубилась в подсчеты очков.

Генералу было грустно сознавать, что все чаще и чаще, даже при самом тщательном подборе, у него изо рта вылетали не те слова. Бывали дни, когда все шло неплохо и он снова чувствовал себя добрым, старым генералом. Нет, не старым генералом, а просто самим собой. Он называл Рози Рози, а Аврору — Авророй, и ему удавалось, как любому другому, быть точным в выражениях и, конечно же, более точным, чем женщины, в этом доме. Разумеется, Аврора не принимала никаких заявлений на сей счет. Она не думала, что кто-то может выражаться точнее нее, но они-то с Рози знали, что точной она бывала не во всем — уж во всяком случае, не в отношении назначенных встреч и многого другого.

Особенно часто она теперь ошибалась в отношении времени возвращения домой. Раньше, что бы ни случилось, Аврора приезжала домой засветло, а теперь вдруг стало невозможно угадать, когда она вернется. Были вечера, когда он допоздна сидел, стараясь не уснуть, и надеялся, что Аврора скоро приедет и поговорит с ним, а то и возьмет его за руку. Правда, дождаться ее ему удавалось нечасто. Он обычно засыпал, но спал плохо. За двадцать с лишним лет их совместной жизни он привык, что прежде чем уснуть, они разговаривали, — иначе он спал плохо.

Часто бывало, что, ковыляя среди ночи в туалет, он вдруг начинал тревожиться и обнаруживал, что ее в постели нет. Иногда он, крадучись, пересекал веранду второго этажа и выглядывал оттуда в сторону гаража. Как раз над гаражом была маленькая комнатенка, в которой Аврора занималась этим своим смешным проектом увековечивания памяти. Там хранились все ее дневники и блокноты, настольные календари ее мужа Редьярда и книги для записей ее матери и бабушки. Насколько он знал, записи эти начались аж со дня прибытия парохода «Мэйфлауэр» в Америку. Что проку с того, что она сохранила все записи о свиданиях ее бабушки, ведь она пыталась увековечить память о своей жизни, а не о каждом дне жизни своей бабушки.

В отношении этой комнаты Аврора была ужасно щепетильна. Она величала ее «комнатой памяти» и никого туда не пускала, в том числе и Рози. Когда нужно было прибраться, она занималась этим сама, что было весьма необычным явлением. Она говорила, что не позволит Рози убирать там, потому что Рози становилась при этом такой аккуратной, что могла случайно выбросить какое-нибудь приглашение, концертную программку или что-нибудь еще, что могло оказаться полезным для восстановления в памяти Авроры какого-нибудь дня между 1936 и 1941 годом или в другое время, который мог иметь эпохальное значение.

Генерал был вынужден согласиться с тем, что Рози, в самом деле, была способна выбросить вещи, которые другим хотелось бы сохранить. Она уже не раз выбрасывала некрологи, которые он вырезал из газет. Вот эти некрологи он точно хотел бы сохранить. У него появилась привычка вырезать некрологи своих товарищей по оружию, и ему теперь казалось, что после войны их умирало гораздо больше, чем в годы войны. Иногда к нему вновь и вновь возвращалась поразительная его мысль, что, если они и дальше будут умирать такими темпами, он может оказаться единственным из оставшихся в живых ветеранов второй мировой. Разумеется, в том случае, если ему самому удастся избежать смерти. А вот на это рассчитывать было нельзя, особенно теперь, когда Аврора стала так часто ошибаться в отношении возвращения домой и часто оставляла его на целую ночь одного.

Порой, вглядываясь в окутанный ночной мглой двор, он силился рассмотреть что-нибудь в комнатенке над гаражом. Иногда ему казалось, что он видит какие-то тени за окном этой комнатки. А однажды ему почудилось, что он слышит, как Аврора напевает какую-то оперную арию. Это было вполне возможно, ведь ей нравилось петь, когда бы ни посетило ее такое желание. Но объяснить, что это были за тени за окнами, было трудней. Вероятно, за этим ничего не стояло. Может быть, это просто Аврора и Рози разговаривали — они, похоже, совсем лишились сна в своем возрасте. Вилли, ухажер Рози, поменялся сменами с другими охранниками и теперь никогда не заканчивал раньше полуночи, то есть появлялся у Рози не раньше половины второго утра. Рози коротала время, пялясь в телевизор и не пропуская ни одной программы Си-Эн-Эн, но могло быть и так, что Аврора решила поболтать с ней о чем-нибудь в своей «комнате памяти».

Однако это не объясняло, почему она теперь так подолгу одевалась. Генерал думал, что понял, в чем тут дело, — Паскаль отбил-таки у него Аврору! Конечно, это была только его догадка, но какая тонкая догадка! Паскаль был почти на пятнадцать лет моложе, а эти французы как-то умели не стареть, когда речь шла о сексе.

Прибавить сюда и тот неоспоримый факт, что сам он нередко допускал промахи, и вот вам, пожалуйста, и рецепт на новый роман!

Генералу так хотелось не допускать промахов, но что он мог сделать? Бывали дни, когда, казалось, его мысли не полностью подчинялись ему — вместо того чтобы вести себя строго по правилам, словно взвод вымуштрованных солдат на плацу, они блуждают как бы сами по себе где-то на тех площадках для гольфа, где он когда-то играл, или парят над полями сражений, в которых он участвовал. Он начинал размышлять о чем-нибудь, но вскоре совершенно терял ход мысли, и с его речью происходило что-то столь же неправильное, что и с мыслями. Он вполне мог назвать Аврору Эвелиной, а Рози становилась Авророй.

Конечно, трудно ожидать, чтобы женщине понравилось, когда ее называют не своим именем, но ему никак не удавалось избавиться от этого, за исключением самых светлых своих дней, хотя даже и в самые светлые дни, если он переставал следить за собой, он мог сорваться и запросто пару раз назвать Аврору Эвелиной.

Не исключено, что именно это и толкнуло Аврору в объятия Паскаля. Она, видимо, решила, что если ему не удается запомнить, как ее зовут, то лучше ей спать с кем-то другим. С такой ее позицией было бы непросто поспорить, но это не означало, что он ее не ревнует. Наоборот, чем меньше было того, в чем он мог быть совершенно уверен, тем сильнее ревновал ее. Постепенно эта ревность настолько распалила его, что сама мысль об Авроре в объятиях этого тщеславного французишки толкнула его к тому, чтобы держать в коробке с лекарствами, которая стояла на тумбочке у кровати, свой старый армейский револьвер. Однажды он чуть не свел с ума Аврору и Рози, начав вдруг разбрасывать свои лекарства по всему дому, — эта привычка появилась у него после того, как он перестал вовремя находить свои лекарства.

Чтобы прекратить это, Аврора выдала ему старую коробку из толстой кожи, которая когда-то принадлежала ее матери. После этого он, в самом деле, стал держать свои лекарства в коробке, что принесло большое удовольствие Авроре и Рози. Они оставили его и его коробку с лекарствами в покое и не подозревали, что однажды, когда они уехали за покупками, он смазал свой старый револьвер и засунул его в коробку между пачками таблеток. Мысль о том, что он там, всегда успокаивала его, когда он в ожидании Авроры лежал без сна. Ему было горько от ревности, и он нет-нет да выбирался из постели посмотреть, не бродит ли Паскаль под окнами. Если бы тот и в самом деле появился где-нибудь на клумбе однажды ночью и был бы на безопасном от Авроры расстоянии, генерал застрелил бы его. В сущности, во дворе было одно очень подходящее место — чуть правее гаража, — там он и надеялся однажды ночью увидеть прогуливающегося Паскаля. Он был совершенно уверен, что попадет в него, окажись тот неподалеку от этого места.

Но, конечно, стрельба по Паскалю проходила под рубрикой «Удовольствия завтрашнего дня», а пока что он ждал, когда же Рози перестанет подсчитывать очки и положит костяшки домино на стол. Она никак не отреагировала на его замечание о том, что Аврора стала подолгу одеваться. То, что она ничего не ответила, могло и не означать ничего, но могло быть иначе — все зависело от того, слышала ли она его вообще. Генерал настолько обыгрывал ее, что ему, в сущности, было все равно, будет Рози ходить или нет. Он запросто позволил Рози выиграть эту партию, если бы добился от нее подтверждения своих подозрений.

— Ты думаешь, у нее есть кто-нибудь другой? — спросил он почти в ту самую минуту, когда Рози, подсчитав наконец очки, решила, что лучше всего пойти «дубль-шесть».

— Я не знаю, а если бы и знала, ничего не сказала бы, — произнесла Рози, ставя свой «дубль-шесть» на кон.

— Какого черта, у меня что, нет никаких прав? — возмутился генерал.

— Рука, которая подписывает счета, имеет право на то, чтобы ее секреты сохраняли в тайне, — сказала Рози. — Вот как все просто.

— Да ты все равно ничего не знаешь! — подначивал ее генерал. — Вряд ли она и тебе что-то рассказывает. Она никогда ни черта не рассказывает никому из нас. Она высокомерна, как черт, — зачем это ей так беспокоить себя, чтобы сообщать хоть что-то людям, которые живут с ней под одной крышей?

— Почему? Она многое рассказывает — я уж не говорю о разговорах о еде. Как много она рассказывает о том, что ей хотелось бы видеть на столе, — не согласилась Рози. — Когда речь заходит о еде, тут ее застенчивой не назовешь.

— Я думаю, тут Паскаль, — мрачно заявил генерал. — Думаю, он украл ее у меня.

Рози никак не прореагировала. Была ее очередь мешать кости, этим она и занималась.

Генерал усмотрел в ее молчании попытку сокрытия истины, хотя и видел, что Рози все это время была в каком-то напряжении. Она вообще в последнее время неважно выглядела, так ему казалось. Обычно это была такая энергичная женщина, что он даже забывал, что она все-таки немолода. Все в этом доме были немолоды. Глядя, как она перемешивает кости домино, он подумал, что и движения у нее уже не такие быстрые, как прежде. Обычно она двигала костяшками гораздо яростней.

— Тебе нездоровится, Рози? — спросил генерал, внезапно испугавшись. Он давно придерживался убеждения, что, будучи самым старым человеком в доме, он и умрет первым. Но в последнее время, благодаря тому, что он так внимательно занимался некрологами, он безо всякого успокоения для себя осознал, что умирать в строго хронологической последовательности для людей совершенно необязательно. Они умирали, когда приходил их черед. За последний год он вырезал некрологи нескольких военных, которые были младше его по званию. Двое были лет на двадцать с лишним моложе, и вот над ними уже росли цветочки, а он все еще топтал землю и играл себе в домино.

Это был неоспоримый факт — в доме их было трое, и угадать, в какой последовательности они станут уходить, было невозможно. В любой день Аврора могла погибнуть в аварии на скоростной магистрали. Его собственный мотор тоже мог остановиться в любое время. И вот теперь он подумал, что и Рози может в любое время не удержаться по эту сторону линии между жизнью и смертью. Она сейчас как раз и выглядела так, словно вот-вот потеряет равновесие. Вот хотя бы сейчас, когда она мешала домино.

— Тебе нездоровится? — переспросил он. Ему вдруг пришло в голову, что, если Рози умрет, ему придется остаться с Авророй один на один. Все эти годы Рози была буфером между ними, и если она вдруг рухнет замертво, то им с Авророй будет очень сложно жить. Да, невеселая мысль.

В свои не самые лучшие дни с Авророй он всегда мог пойти и сыграть с Рози в карты или посидеть с ней перед телевизором, если она не была расположена играть в карты.

— Мне так хочется, чтобы Мелли вернулась, — сменила тему Рози. — Я понимаю, что ей нужно уехать и жить своей жизнью, но я так соскучилась по ней! Мне ужасно хочется, чтобы она вернулась домой. Я так скучаю, что во рту делается горько.

— А не потому, что тебе нездоровится? — продолжал беспокоиться генерал.

— Да нет, ничего такого, если вы только не имеете в виду, что мне тошно от всего, что я видела в этой жизни уже миллионы раз, — сказала Рози. — Нужно, чтобы тут у нас был кто-нибудь помоложе нас, а то мы превратились в сборище старых эгоистов, которым и заняться-то нечем, кроме как цапаться друг с другом.

Она ужасно скучала по Мелли. Рози всегда полагала, что Мелли сильно зависела от нее и что одной из ее основных обязанностей в жизни было удерживать Мелли на плаву.

Теперь же, когда она задумалась об этом, оказалось, что все было как раз наоборот. Это она зависела от Мелли, и заботой Мелли было удерживать ее на плаву.

Кроме того, накануне один из ее внуков вывалился из окна третьего этажа и попал в больницу с проломленным черепом. Он выжил, трещина была не настолько серьезной, и никакого повреждения мозга или чего-нибудь в этом роде не было. Но переживать было о чем! Как будто ей и без этого мало было о чем переживать.

Но словно опровергая убеждение Рози, что с нее довольно, они с Авророй находились в одном из периодов, когда их взаимное раздражение достигло предела. Вообще-то она любила Аврору — ведь они знали друг друга уже сорок лет. Были, разумеется, и другие периоды, когда они прекрасно ладили, даже не задумываясь об этом. Бывали и периоды, когда она не любила Аврору, а ее тщеславие и эгоизм вкупе с вечным высокомерием становились буквально невыносимы.

Рози думала, что сейчас у них был именно такой период: она не только не любила Аврору, но едва выносила ее. Она даже слышать не хотела, как та распевает под душем свои оперные арии. Рози этого было довольно, чтобы схватить тесак для мяса, будто она собиралась угробить ее. Иногда она чувствовала, что могла бы угробить Аврору, когда та не представляла собой никакой угрозы, а просто сидела и смотрела по телевизору мыльные оперы, совершенно довольная собой.

— Беда Авроры в том, что она плохо переносит свою удачу, — сказала Рози генералу. — Она прекрасно держится, когда проигрывает, именно тогда ее нельзя не любить. Но стоит ей начать выигрывать, это уже другая история. Тогда никто, кроме собственной персоны, ее не интересует.

— Я думаю, ты права, — согласился генерал. — Я определенно ее больше не интересую.

Обдумав с минуту то, что сказала Рози, генерал решил, что ее теория представляется ему очень правильной. Аврора всегда была склонна к высокомерию, и любая ее удача могла многократно усилить эту тенденцию.

— Когда она выигрывает, чувствуешь себя словно на аудиенции у королевы, — прокомментировала Рози, пока они с генералом перебирали кости домино, решая, кому начать.

— Если не у императрицы, — поправил ее генерал.

Как всегда, говоря плохо об Авроре, Рози почувствовала себя виноватой. Ведь, в сущности, Аврора сделала ей очень много хорошего. Ведь это она просидела с ней в больнице целую ночь, когда ее младший сын, Громилка, чуть не умер от ревматического воспаления. На самом деле всегда, когда кто-нибудь из ее семерых сыновей тяжело болел или попадал в крупные неприятности, именно Аврора, а не ее очередной мужчина, была рядом, пока беда не уходила.

Только на этой неделе Аврора слетала в Лос-Анджелес и помогла Мелани с Брюсом найти квартиру приличнее и безопаснее той, в которой они жили. Неправда, что она никогда ничего не делала для других, если ей начинало везти в чем-нибудь. А правда состояла в том, что, как призналась себе Рози, Аврора влюбилась в Джерри Брукнера, который, кстати, был слишком молод для нее, а раз уж влюбилась, то у нее теперь не было ни времени, ни желания выслушивать жалобы Рози на Вилли. Выяснилось, что у Вилли не так уж мало недостатков, и один из них тот, что он оказался наркоманом с немалым стажем. В свою защиту Вилли сказал, что все тюремщики употребляли героин, но принять это в качестве оправдания Рози не могла. Она не могла понять, как это все охранники поголовно нюхают героин. Это ее не касалось. А вот что очень ее касалось, так это то, что теперь она спала с наркоманом. Вилли рассказал об этой своей проблеме с неделю назад, когда они думали, не пожениться ли им. Вилли ужасно хотел, чтобы Рози вышла за него, и Рози готова была признать, что рассматривает его предложение вполне серьезно. Вот если бы Аврора проявила хоть малейший интерес к тому, чтобы выслушать это ее признание! К тому же Рози только что узнала, что скоро станет прабабкой. Не случись у Мелани выкидыша, Рози могла бы чувствовать себя с Авророй на равных — ведь и Аврора должна была вот-вот стать прабабкой.

Кроме того, она должна была стать прабабкой как раз в тот момент, когда ее мысли были заняты таким серьезным вопросом, как предложение Вилли жениться на ней. Как на это ни посмотри, не пристало прабабке гулять с мужиками. Что скажет она своим детям и внукам, не говоря уж о правнуках?

Но Аврора, уже будучи прабабкой и готовясь вскоре стать дважды прабабкой — через год-два, поскольку, по всему было видно, что у Мелани с Брюсом намерения серьезные, — именно сейчас гуляла с мужчиной, который, разумеется, бросит ее. В конце концов, Аврора была на тридцать лет старше Джерри. То есть конец у этой истории мог быть только один.

Тем временем генерал изучал свою ладонь, стараясь не потерять нити размышлений о вновь выдвинутой теории Рози, что Аврора плохо переносит свои победы. Чем больше он думал об этой теории, тем больше казалось ему, что он с ней согласен. Правда, тут был один щекотливый момент: что за победу одержала Аврора в настоящее время и что именно сделало ее такой невнимательной к ним обоим?

— А с чего бы это ей так к нам относиться? — размышлял он вслух. — Я не понимаю, что за награда для нее этот Паскаль. Я собираюсь застрелить его, если удастся, но если я промахнусь и он смоется, это все равно не повод вести себя с нами, словно ты какая-нибудь чертова императрица.

— Ой нет, не стреляйте в Паскаля, — взмолилась Рози. — Паскаль не так уж плох. Если вы застрелите его, вас посадят в тюрьму и Вилли придется охранять еще и вас. Вам так же нужно оказаться в тюрьме, как и Вилли охранять еще одного убийцу.

— Да, ты права, — согласился генерал.

Рози вздохнула.

— Ты говоришь, как Аврора. И вы обе все время вздыхаете. Подождите, пока доживете до моего возраста, тогда вам будет о чем вздыхать.

— Вам ходить, — напомнила Рози.

Из вредности генерал поставил кость «пусто-пусто» — все равно что вообще не сделал никакого хода. Но ведь он был сумасбродным старикашкой, который день ото дня становился все более сумасбродным из-за Аврориного пренебрежения. Конечно, Рози знала, что жить с генералом и просыпаться каждое утро, видя, что он спит с открытым ртом, было для Авроры страшным испытанием. Одним из сильнейших раздражителей в ее жизни были мужчины, которые спали с открытым ртом. Вот Вилли — тот храпит, как грузовик, но хоть с закрытым ртом.

— Не сказать, что это — сильный ход, — проворчала Рози, ставя «пять-пусто».

— Так это же мой ход, а не твой! Иногда мне кажется, что нужно застрелить Аврору, а Паскаль пусть себе живет. Но без Паскаля я прекрасно обойдусь, а вот без Авроры — никак.

— Что вам в самом деле нужно бы сделать, так это выстрелить в свою тупую башку, — сказала Рози. — В этом доме никогда еще не звучало выстрелов, и если только хоть один прозвучит, ноги моей здесь больше не будет.

— Рози, да это я так, к слову, — перешел к отступлению генерал. — Неужели у тебя никогда не было желания слегка нашлепать Аврору, когда она ведет себя вот так, словно чертова императрица?

— Такого сильного — нет, — сказала Рози. — Вы говорите, что хотите убить ее?

— Это все только слова, — повторил генерал. Он понял, что, кажется, зашел слишком далеко — Рози вот-вот расплачется. Никак он не мог понять, почему женщины всегда принимали всерьез все, что он говорил, хотя совершенно очевидно было, что говорил он эту в шутку. Аврора относилась к нему именно так. Стоило ему облечь в слова какую-нибудь глупую фантазию, что-то такое, чего он никогда в жизни не сделал бы, он мог быть уверен, что вслед за этим Аврора, поняв его буквально, либо расплачется, либо в гневе выскочит из комнаты.

— Да ведь это только разговоры, — сказал он уже в третий раз. — Неужели ты можешь представить, что я в самом деле выстрелю в Аврору?

— Да, я могу себе представить, что вы выстрелите в нее! — закричала Рози, чувствуя, что теряет контроль над собой. — Я могу себе представить, что любой человек мог бы выстрелить в нее — и вот от этого я просто схожу с ума! Но я не единственная, кто сходит с ума. Вы сошли с ума, и она сошла с ума, и Вилли оказался наркоманом, и теперь я просто не знаю, что со всеми нами будет!

Не успел генерал произнести и слова, как Рози разрыдалась, смахнула половину костяшек со стола и выскочила из комнаты. С ней сделалась истерика, совсем как с Авророй. Он слышал, как она рыдала, взбегая вверх по лестнице. Он чувствовал себя отвратительно. Он просто хотел поиграть в домино, а теперь, несмотря ни на что, с этой женщиной случилась истерика — всего-то из-за того, что он пробормотал какую-то чушь о том, что застрелит Аврору и ее теперешнего любовника, этого Паскаля. Да ни в кого он выстрелить бы и не смог. Рози следовало бы знать это, но он задел ее за живое, и теперь игра кончилась, в доме был беспорядок, он остался один. Рози была единственным существом в мире, кто взял на себя труд готовить ему яйца так, как это ему нравилось. Он пожалел, что нельзя было взять свои слова обратно, но теперь эти слова были уже достоянием истории, как, например, битва при Омаха-Бич. Они были не так плохи, как то, что происходило на Омаха-Бич, но все равно вошли в историю. «Какая трагедия, — думал он, — что ничто и никогда нельзя изменить, если это уже произошло. Нельзя взять слова обратно, нельзя перестроить план прошедшего сражения».

Генералу стало очень грустно от этих размышлений. Единственное, что утешило его, так это его возраст. Ничего, думал он, недалек день, когда ему больше не придется ощущать в сердце такую печаль из-за пары никчемных, случайных слов, которые довели еще одну дорогую ему женщину до истерики. Ничего, скоро он будет лежать вместе с теми, кто пал в битве при Омахе.

Ему покачалось, что пришло время ему умереть, но, конечно, он ведь пока еще не был мертвецом, и истерики, как бы болезненны они ни были, можно было стерпеть. Несколько минут он сидел на своем стуле, стиснув руки. Руки у него часто болели, но когда он вот так их стискивал, боль ослабевала. Он надеялся, что Рози одолеет свою истерику, вернется и скажет «Привет!» или что-нибудь в этом роде, чтобы он понял, что она не слишком сердится на него.

Но Рози не возвращалась и не говорила «Привет!». Генерал сидел в одиночестве, стиснув руки. Он вспомнил о своем револьвере — можно было пойти и застрелиться. Эти две девушки совершенно ошалеют. Наверное, это было бы лучше всего — у него и так была слишком хорошая жизнь. Он даже однажды попал в мишень — в единицу. Где бы вы думали? — во Валдосте, штат Джорджия. Он так приободрился от этой дырки в мишени, что ему захотелось секса, хотя к тому времени прошло уже несколько лет с тех пор, как они в последний раз занимались сексом с Эвелин. Эвелин была изумлена — ей уже ничего такого не хотелось. В конце концов, это ведь не она попала в мишень, и у нее не было ни малейшего намерения менять свой стиль жизни, который складывался годами. В конце концов, он отправился в офицерский клуб и не сумел отказаться, когда друзья начали угощать его. Все-таки замечательная тогда была дырка в мишени!

Правда, это было так давно, еще до того, как он познакомился с Авророй. Теперь они прожили вместе уже двадцать с лишним лет, и кто знает, может быть, это было все, что ему было отпущено на жизнь с ней? Он любил ее — но не будет ли с его стороны жестом доброй воли застрелиться и отпустить ее на волю? Да и Рози не нужно будет возиться с вареными яйцами.

Конечно, никогда не знаешь, как отнесутся к этому женщины. Даже если он оставил бы посмертное письмо и объяснил бы, что его смерть была жестом доброй воли, девочки могли отнестись к этому иначе. Рози могла бы винить себя, да и Аврора тоже. Может быть, до конца своих дней они так и прожили бы с этим ощущением собственной вины — он видел такое в семьях, где случались самоубийства.

Генерал несколько раз вздохнул — получилось у него это почти так же, как у Авроры и Рози, а он этого в них терпеть не мог. Он почти уже решился покончить с собой, но затем, продолжая рассуждать, совершенно логично пришел к выводу, что делать этого не следует. Ему просто придется жить, существует вокруг порядок или нет. И в качестве первого шага человека, вставшего на трагический путь продолжения жизни, он осторожно опустился на колени и стал собирать домино, которое Рози разбросала по всему полу.

 

18

— Бабуля, да я не критикую тебя, — сказал Тедди, а сам подумал: «Не перегрелся бы этот старый «кадиллак», не то он просто сварится в нем заживо».

— А может быть, как раз и стоило бы, — предположила Аврора, полируя свои перстни. Если у нее не было уверенности в чем-то, она всегда полировала свои перстни. В последнее время ее перстни подвергались продолжительной полировке.

Они застряли в пробке на шоссе 1—45, магистрали, ведущей к тюрьме. Сама она хотела сдержать свое слово не ездить больше в тюрьму и с Томми больше не видеться. Но Тедди все доказывал, что, как бы ни был испорчен Томми, он был членом их семьи и им нельзя было оставить его в беде. Он хотел пойти на свидание с Томми один, а Аврору оставить в машине. Джейн была против — она считала, что Томми лучше посидеть и немного поостыть, — может быть, тогда она станет вести себя приличней. Рози идею Тедди поддержала, а генерал никак не мог решить, как следовало поступить. Сама же Аврора просто не знала, как ко всему этому подступиться. Любая мысль или даже напоминание о Томми расстраивали ее.

— Куда это подевалась красная линия? — спросила она, нервно поглядывая на термометр на приборной шкале. Машины перед ними и позади них словно приклеились одна к другой — стояла такая жара. Само собой, не могло быть и разговора о том, чтобы в такой пробке включить кондиционер. Они стояли безо всякого движения уже несколько минут. Если она хоть на минутку включит кондиционер, эта развалина-«кадиллак» просто взорвется. Это с ним уже бывало, но с ней всегда была Рози, а Рози, похоже, всегда знала, что нужно сделать, если у тебя взрывается машина. Худо-бедно, но они всегда добирались до дому.

У Авроры не было такой же уверенности в талантах Тедди-автомеханика. Ей казалось, что у Тедди опять начала усиливаться дрожь, — именно поэтому она вообще согласилась поехать. Ему нужно было обязательно помочь не дать этой дрожи снова довести его до психушки. Когда у Тедди появлялись признаки начинающегося беспокойства, Джейн была готова все вытерпеть и прийти на выручку, как любой нормальный человек. Все, с кем Тедди доводилось в такое время общаться, были с ним обходительны и старались помочь. Рози пекла ему пироги, мистер Уей помогал на работе в ночной смене, а Аврора несколько раз в неделю подолгу разговаривала с ним.

И все же у Тедди было ощущение, что внутри него что-то разболталось. Аврора настояла на том, чтобы он регулярно посещал Джерри Брукнера. Хотя Джерри и сомневался в качестве своего образования, он производил впечатление врача, который вполне был способен помочь. В его кабинете, словно воздушные потоки, перемещались потоки заглушенных эмоций и подавляемых желаний: приятель Рози, Вилли, ошарашивший их всех признанием в том, что уже двадцать восемь лет употребляет героин, теперь тоже обратился в Джерри за помощью. Как-то Рози даже отрапортовала, что Вилли стал менее раздражительным с тех пор, как начал посещать Джерри.

— С красной стрелкой все в порядке, — сказал Тедди. — Она просто еще не дошла до предела. Если нам удастся сдвинуться с места, все будет хорошо.

Едва он проговорил это, как по краю дороги мимо них промчались три «скорых помощи».

— Там кто-то умирает, если еще не умер, — сказала Аврора мрачно, вытирая пот с лица. — Не нравится мне сидеть словно зверь в западе, а у меня сейчас как раз такое чувство.

Строй машин перед ними сдвинулся на несколько метров и снова остановился. Они решили свернуть на следующем съезде, если вообще удастся до него добраться. Машина остынет, да и бабушка тоже. Если она бывала чем-то недовольна, с ней было непросто. А сейчас она совершенно явно была не в духе. Ее новый любовник, этот доктор Брукнер, видимо, не слишком здорово справлялся со своими обязанностями, хотя по ней было не сказать, что у нее было намерение бросить его.

— Никто же тебя не критикует, — повторил он.

— В глаза — нет, но только потому, что все знают, что я за это сделаю, — сказала Аврора. — Уверена, что вы с Джейн думаете, что это все совсем не весело. Еще бы, женщина в моем возрасте бросается на шею молодому человеку, который ей в сыновья годится.

— Ты как-то очень уж зацикливаешься на возрасте, — сказал он нервно. Красная стрелка уже почти подошла к верхней отметке. Все-таки лучше взять в сторону и добраться до ближайшего разворота по обочине. Пусть это немного нечестно — другим-то тоже не хочется сидеть в пробке, — но никому на шоссе не станет легче, если их машина взорвется.

Но вообще, хоть он и не признался Авроре, поведение ее Тедди смущало — роман с молодым психиатром выставил какой-то ее атавизм на всеобщее обозрение. Она всегда отличалась жадностью, но прежде это была шикарная жадность эгоистки, и она устраивала из своего эгоизма комедию — все закатывали глаза и шушукались у нее за спиной, но до ненависти к ней дело не доходило. Порой она шокировала окружающих, но по большей части скорее веселила их, и в итоге все соглашались, что у нее было полное право ничего им не объяснять, предоставив ломать голову над тем, в самом ли деле тут что-то такое было? Даже Пэтси, которая относилась к его бабушке не без неодобрения, соглашалась, что Авроре можно многое простить.

Но тогда, выходит, она прекрасно разбирается в людях и взаимоотношениях между ними. Когда она хотела чего-то добиться, она всегда доводила дело только до черты, за которой следовало сделать решительный шаг, и всегда останавливалась.

Правда, в этот раз ему показалось, что она забылась и перешла черту. Доктор Брукнер производил впечатление приятного человека и совсем не казался Тедди хитрецом. Он был немного пассивен, как и большинство психиатров, но, если уж он и вправду в чем-то хитрил, то очень искусно скрывал это. А может быть, в нем было что-то настоящее и в этом-то и все дело? Тедди знал, что второй такой хитрюги, как его бабушка, в целом мире не сыскать. Именно она всегда заставляла его выбирать девушек под стать себе — она мгновенно оценила, насколько умна была Джейн, и делала все, чтобы он не уходил от нее, даже когда узнала, что Джейн не раз побывала в психушке и на нее один или даже два раза надевали смирительную рубашку — у нее тогда появились суицидальные наклонности.

— Какая печальная участь — жить с человеком, который так же, как ты, совершенно не умеет хитрить, — сказала тогда Аврора. — Я-то это вкусила на собственной шкуре.

— А что, дедушка был туповат? — удивился Тедди. Дедушка умер до того, как появился на свет и он сам, и его брат с сестрой.

— Его нельзя было назвать совсем неумным или неинтеллигентным, — не согласилась Аврора. — Я просто была гораздо хитрее его, про любопытство я даже не говорю — тут он не шел со мной ни в какое сравнение. Джейн нравится мне, потому что она всегда всем интересуется. Я надеюсь, ты как следует постараешься и не дашь ей уйти.

Тедди постарался, и она не ушла. Теперь он просто не представлял себе, что было бы, если б он тогда не удержал ее. Машина снова продвинулась на несколько сантиметров, и этого ему было достаточно, чтобы вывернуть на обочину — стрелка термометра уже почти касалась верхней отметки и должна была вот-вот перевалить за нее, что ничего хорошего не сулило. Сам-то он спокойно выносил жару, хотя сейчас и предпочел бы, чтобы было прохладней, но бабушка, которая в последнее время немного пополнела, казалось, вот-вот растает. Да и кому нужно, чтобы у них взорвался радиатор?

Аврора продолжала размышлять, не сказать ли Тедди о том, что у Джерри Брукнера не было диплома и что образование он получил не в колледже, но решила, что лучше этого не делать. Хотя самого Тедди и исключили из колледжа, он оставался все тем же снобом, когда речь заходила о высшем образовании. Это было обязательно, считал он. Раньше ему доставляло удовольствие поспорить с дипломированными психиатрами из Гарварда, или Стэнфорда, или еще какого-нибудь крупного университета. И этот снобизм мог снова появиться в нем, узнай он, что новый врач был сыном артистки из кабаре и пробил себе дорогу в жизнь чтением медицинской литературы. Джерри говорил, что, хотя в жизни Тедди занимал пассивную позицию, как пациент он был ужасно агрессивен. Он с пол-оборота заводился, спорил и был весьма сведущ в теории и практике психиатрии. Особенно, если речь шла о структуре личности.

В сущности, хотя она и старалась не задавать Джерри никаких вопросов и хоть на минуту вызвать у него желание рассказать ей что-нибудь из того, что рассказывал ему Тедди о матери или о самом себе, она почти раскаивалась, что втянула Тедди в это лечение у Джерри. Она чувствовала, что Тедди давит Джерри своим интеллектом — если не еще чем-нибудь, — а ощущение, что все обстоит именно таким образом, заставляло ее усомниться в том, что затеяла все это она не зря. Едва ли многие из пациентов Джерри были столь же умны и развиты. В большинстве своем это были простые люди, чаще пожилые, с изломанными, искалеченными жизнью душами. Они совершенно не разбирались в концепциях психиатрии или в структуре личности, даже своей собственной. Им всего-то хотелось немного сочувствия, нужно было, чтобы простой здравомыслящий человек их выслушал и что-нибудь посоветовал. Очень важно при этом было и то, что Джерри, будучи таким обаятельным, не был скрягой: он не заламывал непомерных цен, относился к ним со всей серьезностью, делал все, чтобы помочь им, и, без всякого сомнения, в большинстве случаев это ему удавалось.

Но было не слишком приятно сознавать, что она спала с ним, с человеком, который побаивался ума и социального положения ее внука. Она настаивала на том, чтобы они продолжали встречаться, да Джерри и не сильно сопротивлялся. Он был из разряда таких рыбок, что плавают не спеша, и по лицу его было видно, что любой, кому не лень забросить крючок, тут же его и поймает: официантки, стюардессы, медсестры из санатория и даже такая вот стареющая дама. Джерри никогда не проявлял инициативы и не отбивал атаки: когда Аврора появилась у него, он позволил ей делать с ним все, что ей заблагорассудится, но ее начинало немного раздражать, что сам он никогда не искал с ней встреч. Конечно, она не ожидала, что ему вдруг придет в голову колотить ей в дверь среди ночи, опьяненному любовью и переполненному страстью, как это уже трижды бывало с Паскалем за то время, что пошло с того дня, когда она пригласила его отужинать и вежливо сообщила, что теперь будет занята с другим.

Однако из-за того, что физически ее все так же тянуло к Джерри Брукнеру, и тянуло так сильно, она терпела и его пассивность, и то, что он так и не научился делать первого шага. В молодости этого ей было достаточно, чтобы отвергнуть многих. Она не сомневалась, что по-своему Джерри любил ее, потому что восхищается ею. Она сделала все, чтобы заставить его восхищаться собой, — кто знает, может быть, это был ее последний шанс. Она не жалела усилий, и получалось у нее неплохо, хотя нет, все-таки плохо — это было восхищение, которое она сама в нем и воспитала. Был он невероятно терпелив и мягок и в каком-то смысле чересчур откровенен, — сами по себе все эти качества были бы хороши, но не их она хотела видеть в человеке, к которому ее так сильно тянуло и с которым у нее сейчас было что-то такое, что можно считать последним броском. Она предпочла бы, чтобы он был чуть-чуть посвободней с ней или хотя бы чуть более непокорным, делал бы глупости. А вот этого-то как раз в нем и не было и не будет. И все же ее внук, такой молодой, но уже так много страдавший, был совершенно неправ, полагая, что ее слишком беспокоила разница в возрасте. На самом деле она решила, что возраст и годы ее просто не касаются, даже если думать так было опасно.

— К счастью, Тедди, ты пока еще не так много знаешь о том, что такое возраст, — сказала она. — И я на нем не зацикливаюсь, скорее, это он на мне зациклился. Я и знать не хочу о нем. Я его презираю. Я стараюсь доказать ему, что мне все известно, но от него ведь не открестишься — он существует, и все. Это и кожа, которая меня обтягивает, и то, как я дышу. Я просто старею.

Тедди теперь летел по боковой дороге, обгоняя растянувшуюся на многие мили вереницу машин, неподвижно замерших на шоссе. Они оба и мотор уже остыли, и Тедди почти забыл о том, что упомянул о возрасте и о том, что его бабушка спит с этим новым психиатром. Мысли его теперь были с Томми, которого он через полчаса увидит. Он совершенно не боялся встречи с ним, зная, что понимает его, и чувствуя свою близость к нему. Родство с братом было для него самым сильным чувством. Это было сильнее, чем чувство близости с Джейн. Просто Томми шел по жизни своим путем. Тедди не думал, что нужно стараться все изменить. Он не боялся ехать в тюрьму, как бабушка или сестра. Это просто был такой особый дом, и Томми жил в нем — он сам его выбрал и привык к нему, — вот и все.

Он нашел место на самом краю стоянки возле тюрьмы. У обочины росло несколько деревьев — пусть бабушка посидит в тени. Он взглянул на нее. Может быть, она передумала и хочет пойти с ним? Нет, она слегка покачала головой, и он, опустив все стекла, оставил ее в машине.

Глядя, как Тедди огибает машины на стоянке, Аврора снова ощутила былую грусть. Тедди казался таким хрупким, таким чистым существом. Он не станет писателем, как ей когда-то мечталось, и не похоже, что он станет ученым, как когда-то он сам мечтал. Он всегда будет просто милым, потерянным человеком, и дай Бог, чтобы ему хватило сил и целеустремленности, чтобы воспитать и вывести в люди сына. А началось все после смерти Эммы. Однажды Тедди, вне себя от горя, сказал ей, что, если бы он мог любить маму сильнее, она, наверное, не умерла бы.

— Тедди, ты ошибаешься, — успокоила его она. — Ты и так любил ее сильней нас всех.

— Но она умерла, значит, я не сумел сделать то, что нужно, — сказал Тедди. Разговор этот происходил, когда она как-то в очередной раз приехала навестить их в Небраске, — в то время они еще жили у отца.

Аврора все так же смотрела, как он осторожно пробирается сквозь ряды машин. Он то и дело послушно останавливался, пропуская опечаленных женщин — мать, тетю или подругу какого-нибудь заключенного. Да уж, тюремное начальство щедрым не назовешь — стоянка была малюсенькая. Авроре показалось, что это его внимание к другим, его доброта были мерой его потерянности. Когда он скрылся из виду, ей даже полегчало. Каким бы эгоистичным это ни показалось, размышлять о своих бедах было лучше, чем о Тедди с его заботами.

У нее была с собой утренняя газета. Она собралась изучить свой гороскоп — а вдруг ее вскоре ждет что-нибудь хорошее? Все оставшееся время можно было посвятить кроссворду. Удачно, что и гороскоп, и кроссворд были на одной и той же странице.

Уже почти сложив газету пополам, она увидела вверху страницы рядом с гороскопом и картой погоды небольшую заметку под заголовком — «Муж-заключенный убил дочь писателя».

Аврора взглянула на эту маленькую заметку — всего два абзаца — и, к своему ужасу, поняла, что убитая девушка была дочерью Дэнни Дека. В заметке ее называли только по инициалам: Т. Р. Дэнни, известный телережиссер, когда-то был самым близким другом ее покойной дочери, даже любовником, — правда, у них была лишь одна-единственная ночь.

На Аврору нахлынули воспоминания, и ей стало больно. Она несколько минут сидела, закрыв лицо руками. Ей нужно было спрятать свое горе. Она припомнила ту ссору, что произошла у них с Эммой, — она не спускала глаз с дочери и вечно лезла в ее личную жизнь. Как-то, проезжая мимо дома Эммы, у входа в дом она увидела старенькую машину Дэнни. Было еще очень рано, и Флэп, муж Эммы, тот самый человек, который теперь совершенно игнорировал беду, которая случилась с Мелани, в то утро вместе с отцом был на рыбалке. Они частенько этим занимались. Эти отлучки не нравились Эмме, но очень нравились Авроре, и она даже лелеяла мечты, что Дэнни Дек, вселявший хоть какую-то надежду на то, что станет интересным человеком и добьется успеха, когда-нибудь сядет за руль, нажмет на газ и увезет Эмму от Флэпа. Пока не поздно.

Но было поздно — Эмма была беременна, и это был Томми. Правда, Авроре еще только предстояло узнать об этом. Эмма теперь была связана с Флэпом пожизненно, и именно из-за того, что ей не удалось избежать этого, Аврора сидела теперь здесь на стоянке у тюрьмы в Хантсвилле. А Дэнни Дек, который хотя и начинал довольно медленно, стал крупнейшей фигурой на телевидении, создав одну из ее любимейших телепередач «Эл и Сэл». Правда, довольно давно этой программы на экране не было, но иногда они с Рози натыкались на повторы прежних выпусков. Это была комедия из жизни одной семьи, и они с Рози почти полностью отождествляли себя с Сэл, изголодавшейся по сексу жене, красавице женщине, мужем которой, к несчастью, был этот Эл, какой-то недотепа. Он с огромным удовольствием занимался подстрижкой своего газона, но куда как неохотно отправлялся в постель с Сэл.

Теперь в жизни создателя комедии произошла трагедия. Эту девушку и еще двоих человек застрелил на бензозаправочной станции ее муж, заключенный, которого по какой-то ошибке тюремного канцеляриста выпустили из той самой Хантсвилльской тюрьмы, возле которой она сейчас сидела. И сделали эту ошибку меньше недели тому назад.

Это было уже слишком — жизнь приносила слишком много неприятностей. Дэнни Дек был такой милый молодой человек. Во время той их ссоры из-за Дэнни и ночной тайной любви Эмма настолько резко пошла в атаку, что Аврора забыла, из-за чего они, собственно, поссорились. Авроре просто хотелось побудить ее бросить все и уйти к более приятному человеку, но Эмму взбесило, что мать шпионит за ней. Она ничего и слышать не хотела и говорила только о неприятностях и огорчениях Дэнни. Аврора поняла только, что жена Дэнни выгнала его из дому как раз в ту ночь, когда у них родилась дочка. Он поехал в роддом, надеясь увидеть ребенка, но там его ждали эти уроды, родители жены, которые его же еще и поколотили. Как раз в ту ночь он и был близок с Эммой.

И вот теперь Дэнни Дек во второй раз лишился дочери, теперь уже навсегда. Аврора аккуратно оторвала кусок газеты с этой заметкой и положила его в сумочку. Рози и генералу будет интересно. Было еще указано название городка, где произошли эти убийства. Она подумала, не написать ли Дэнни. Когда-то, чтобы позлить Эмму, она называла его Дэниелом. Она могла бы написать ему что-нибудь утешительное. Это было бы хорошо, хотя, конечно, лучше подождать немного, пока боль утраты немного утихнет, если такое вообще возможно. Т. Р. была всего на несколько месяцев старше Томми, и Томми мог даже знать человека, который ее убил, — ведь всего несколько дней тому назад они оба были в одной тюрьме.

Вдруг почувствовав себя одинокой, Аврора попыталась представить, как она сама справилась бы с таким горем, если бы вдруг и кого-то из ее внуков убили так зверски. Она оглянулась по сторонам, чтобы увидеть хоть кого-нибудь: какого-нибудь наркомана-охранника, вроде Вилли, горюющую мать заключенного или его сестру, — кого угодно, лишь бы только с ним можно было бы поговорить, чтобы отвлечься от страшной картины, которую нарисовало ее воображение и в которой на грязном бетоне бензоколонки лежало не безжизненное тело дочери Дэнни Дека, а кого-нибудь из ее внуков.

Но вокруг никого не было, и ей пришлось сидеть и переживать, пока не вернулся Тедди.

— Мы говорили о бейсболе, — сказал он весело и завел «кадиллак». Он сразу же заметил, что бабушка огорчена сильнее, чем тогда, когда он уходил к Томми. Он не думал, что стоило так агонизировать из-за этого доктора Брукнера, конечно, если только она и в самом деле переживала из-за Брукнера. Но он ничего ей не сказал. По правде говоря, они с Томми приятно провели время — разговаривали о бейсболе, и это оказалось прекрасной темой. Хорошо, что он приехал навестить Томми в разгар бейсбольного сезона. Оба они прекрасно помнили все игры — они забыли о тюрьме, о семейных делах и занимались лишь анализом этих игр. Это было очень приятно — два брата говорили о бейсболе, как когда-то в детстве. Хоть это у них еще было, и вроде бы больше ничего и не нужно, — по крайней мере, когда он вышел из тюрьмы, у него было ощущение, что у него все еще есть брат, и он надеялся, что, вернувшись к себе в камеру, Томми будет чувствовать то же самое.

— Тебе что, так жарко? — спросил он, еще раз взглянув на бабушку. Она печалилась, и почти впервые он увидел, как она постарела. Она выглядела очень-очень старой, и это его потрясло. В конце концов, бабушка и вправду состарилась. Он был потрясен этим так сильно, что едва не помял шедший сзади пикап. Она всегда была так привлекательна, и соблазнительна, и полна энергии, что слово «старая» было эпитетом, который никак нельзя было употребить, говоря о ней. Даже Джейн никогда не стала бы употреблять этого слова применительно к бабушке.

Когда они тронулись и в машине стало гораздо прохладнее, бабуля не стала выглядеть лучше. Он не знал, как это понять, и это его тревожило. Похоже, что, пока его не было, она потеряла что-то важное — а он трепался с Томми о бейсболе. Она всегда была такая жизнелюбка, что, глядя на нее, никому и в голову не пришло бы размышлять о возрасте — он вдруг с удивлением осознал, что даже точно не знает, сколько ей лет. Еще утром она вполне могла сойти за пятидесятипятилетнюю. Сейчас же вполне тянула на все восемьдесят. Это было просто поразительно.

— Не смотри на меня так, Тедди, — сказала Аврора. — Я скоро приду в себя.

Она протянула руку к своему всегдашнему союзнику — зеркальцу над головой, но решила, что сейчас лучше оставить все, как есть. Ущерб, который она понесла, был внутреннего характера, поэтому наружная отделка не поможет. Она видела, как изумлен Тедди тем, что она была в таком угнетенном состоянии, но ничего не могла поделать с собой. У нее сейчас просто не было сил попытаться объяснить ему, что это связано с Дэнни Деком и Эммой и со всем, что происходило еще до его рождения, когда его мать была юной красавицей, невестой и совсем еще девчонкой.

— Я отвезу тебя, может быть, дома тебе станет лучше, — сказал Тедди.

— Да, — согласилась Аврора. — Я уверена, что дома мне станет лучше.

 

19

— Послушай меня, пожалуйста, — умоляла Аврора. Дело было в тот же вечер около полуночи. — Прекрати орать и выслушай меня!

— Ничего я не собираюсь прекращать, — упорствовала Рози. Она не столько орала, сколько расхаживала взад-вперед по кухне, пытаясь немного успокоиться. Время от времени она выходила из кухни и, миновав маленькую комнатку, где у них обычно происходила стирка, попадала в гараж. Тогда оттуда доносились звуки пинков по мусорным бакам, было слышно, как она колотит кулаком по машине или по стене. Потом она снова появлялась на кухне и опять начинала расхаживать взад-вперед.

— Смею ли я напомнить тебе, что именно в этой тюрьме я и была сегодня, — сказала Аврора, повышая голос. — Ничего приятного, доложу я тебе. Раскрываю газету, чтобы взглянуть на свой гороскоп, и вот, на тебе — опять трагедия.

— Да какое мне дело? Кому вообще до этого есть дело? — кричала Рози. Ни с того ни с сего она вдруг схватила со стола сахарницу и запустила ею в дверь. Та пролетела мимо комнаты для стирки и грохнулась в гараж.

— Ой-ой-ой! — вскрикнул Вилли, как только послышались звуки разлетевшейся на мелкие кусочки сахарницы. — Теперь на сахар полезут муравьи.

Он мучился сознанием того, что единственной причиной этого приступа бешенства Рози был он. Вскрылось, что он употреблял наркотики, и его уволили из тюрьмы, где он проработал больше двадцати лет. Ему самому это происшествие представлялось чем-то наподобие конца света, а тут еще конец пришел и сахарнице миссис Гринуей.

— Рози, сегодня утром, и я бы приняла любой наркотик, — снова принялась за свое Аврора. — Если бы какой-нибудь толкач, или как там это у них называется, подошел ко мне сегодня с пакетиком героина, опиума, кокаина или еще чего-нибудь, я бы точно взяла.

Швырнув сахарницу, Рози больше не чувствовала в себе прежней ярости.

— Чушь какая-то! — бросила она в ответ на заявление Авроры, хотя сказано это было без особой убежденности.

— Прости, это не чушь, это — правда, — продолжала настаивать Аврора. — Будь у меня такая возможность, я бы тоже стала зависимой от наркотиков, как бедняга Вилли. Да будь какой-нибудь наркотик под рукой прямо сейчас, я не сходя с места начала бы принимать наркотики.

— У меня есть немного, — тут же откликнулся Вилли, не подумав. В конце концов, если Рози захочет убить его или же вышвырнуть из дома, миссис Гринуей за него заступится.

— Да ты-то хоть заткнись, Вилли! — прикрикнула на него Рози, почувствовав, как в ней опять закипает гнев. — Еще одного наркомана нам в доме как раз не хватает.

— А кто ты такая, чтобы критиковать нас за наши слабости? — спросила Аврора, потрясая пальцем перед лицом Рози. — Сама-то ты вообще почти не бываешь в этой тюрьме. Ты уже два года трусливо отсиживаешься в машине, пока я хожу туда одна. Ты не представляешь себе, как там невесело. То, что случилось с дочкой Дэнни Дека, — это лишь одна из тысяч трагедий. То, что случилось с Томми, — это тоже одна из тысяч трагедий. У нас всех только эта одна трагедия, а люди, которые там работают, имеют дело со всеми трагедиями сразу. Неудивительно, что Вилли принимает наркотики, я бы позволила ему и не такое!

— А что же нам делать с сахарницей? — вмешался генерал. По правде говоря, ему не нравилось наблюдать все это. Все это немного напоминало военный совет. Он с удовольствием понаблюдал бы еще и за другими критическими ситуациями, ведь теперь только в такие моменты ему в какой-то степени еще позволялось чувствовать себя членом семьи. Обычно же, когда жизнь шла своим чередом, он был предоставлен сам себе и мог валять дурака до своего смертного часа. Трудность состояла в том, что известные ему способы валяния дурака больше не доставляли ему никакой радости.

— Гектор, да не суйся ты! Это была не единственная сахарница во вселенной, мы купим новую, — сказала Аврора. Он очень оживился, но почему-то в этом состоянии он ее ужасно раздражал. Если ему еще хватало сил казаться оживленным, тогда почему бы ему не быть столь оживленным почаще и вообще заняться чем-то полезным.

Рози угомонилась, уселась за стол и стала плакать навзрыд. Она терпеть не могла собственных слез — и на людях и в одиночестве, — потому что та разновидность плача, которая была у нее, сопровождалась звуками какого-то всасывания — как только слезы выкатывались из глаз, она пыталась втянуть их обратно. Звук всасывания, а не сами по себе слезы или ее горе, вызывал у всех, кому доводилось слышать это, невыносимо тягостное ощущение — в данном случае ощущали это все собравшиеся за столом.

Рози плакала, потому что удар Авроры пришелся в очень болезненную точку: потемневший синяк в душе от чувства своей вины за то, что она трусливо отсиживалась в машине во время поездок в тюрьму. Аврора сказала правду — тюрьма вызывала в душе грусть. Даже в яркий солнечный день тюрьма была мрачным местом, словно окутанным невидимым облаком скорби. Даже видеть то, как приходят и уходят эти люди, задавленные жизнью и страданиями за грехи тех, кого они любили — их мужей или отцов, — пока она спокойно сидит в машине, делало Рози несчастной.

Аврора сказала правду — она была трусихой. Ну и что с того? Вилли проработал в этом ужасном месте больше двадцати лет, почему бы ему и не принимать эту дурь? То, что она набралась храбрости и наконец порвала с Си-Си, не изменило того обстоятельства, что работа у Вилли была отвратительная. В конце концов, Вилли — простой человек из Восточного Техаса с восемью классами школы, который пошел на эту работу просто потому, что это было единственное предложение, и теперь он эту работу потерял. И что с того, что она связалась с наркоманом? Ее муж Ройс почти всю жизнь ничем иным, кроме питья пива, не занимался, а Си-Си Грэнби был до странности сексуальным. У Вилли хотя бы этого не было.

— Что это ты на меня наскакиваешь? — спросил генерал. Аврора злилась на него уже несколько месяцев, и он вполне созрел, чтобы ответить ей тем же. — Почему это, стоит мне сделать даже невинное замечание о какой-то сахарнице, меня тут же нужно размазывать?

— Гектор, я что, похожа на философа? — спросила Аврора резко. — В последнее время ты только тем и занимаешься, что задаешься вопросами о мотивах моих поступков. Мне никогда не доставляли радости вопросы о мотивах, как тебе следовало бы знать, и до сих пор не доставляют.

— Это точно, ты никогда не давала себе труда хоть на пару секунд задаться вопросом о мотивах твоих чертовых поступков. Ты никогда этого не делала и до сих пор не делаешь!

— Ну и? — сказала Аврора, поднимая подбородок. — Это ведь мотивы моих поступков, смею напомнить тебе! Полагаю, что могу их игнорировать, если мне того захочется.

Рози перестала всхлипывать, чавканье прекратилось. Наступила тишина. Все четверо пытались сообразить, как это они попали в эту ловушку — жизнь с остальными тремя. Это означало, что каждый из них сейчас оказался в этой кухне с тремя тупыми и противными незнакомцами. Но почему именно с ними, здесь — за одним столом с этими гуманоидами, отношения с которыми в настоящее время казались лишенными всякого смысла, если только вообще реальными?

— Мой босс так хорошо все это сделал, — прокомментировал Вилли. Он уже почти дошел до точки — молчать он больше не мог. Хотя обычно он так боялся Аврору и генерала, что в их присутствии едва мог слово вымолвить, новизна состояния уволенного едва вдруг вызвала у него желание общения. В сущности, с тех пор как это случилось, он говорил без умолку.

— Это хорошо, Вилли, я рада, что твой босс отнесся к тебе хорошо, — сказала Аврора.

— Вряд ли ты, парень, первый наркоман, которого они видели в своей тюрьме, и, уж наверное, не последний, — сказала Рози, вытирая глаза уголком скатерти.

— Не вытирай глаза моей скатертью, возьми салфетку, — порекомендовала Аврора.

— Мне дали адреса мест, где лечат наркоманов, — сказал Вилли. — У меня теперь столько времени, что, наверное, нужно бы подумать о лечении.

— Если хочешь, чтобы тебя кормили, тебе лучше подумать о новой работе, — сказала Рози.

— Рози, откуда такая резкость? — одернула ее Аврора. — Вилли совершенно прав. Зависимость от наркотиков — это болезнь, и ему, конечно, нужно подлечиться, а потом уж искать работу.

— Я имела в виду, что не могу содержать бездельника, у которого единственное занятие — втыкать в себя иголки, — сказала Рози. — Лечиться хорошо, если ты себе можешь это позволить, но его лечение — это не чек из банка, чтобы им расплачиваться за все в жизни.

— Не так уж много хорошего в этом лечении, — сказал генерал громко. — Это самая настоящая обдираловка, если хотите знать мое мнение. Эти нарколечебницы ничуть не лучше тех дурдомов, куда мы с Авророй отправляли детей. Дурдом детям не слишком помог, и нарколечебницы Вилли не слишком помогут.

— А что, на твой взгляд, ему поможет, Гектор, раз уж ты такой умный? Или это мне только так кажется? — спросила Аврора. — Больницы существуют для того, чтобы лечить тех, кто не может вылечиться сам.

— Я бы порекомендовал здоровый спорт на свежем воздухе вроде гольфа, — сказал генерал. — Если ему не нравится гольф, он мог бы заняться ракетболом.

Представив себе Вилли, скачущего с ракеткой в руках, все на миг изумились; генерал же истолковал их молчание как согласие с его мнением.

— Спорт до изнеможения и почаще — вот мой рецепт, — важно повторил генерал. — Это будет для Вилли полезней, чем сидеть в клинике среди других наркоманов.

— Гектор, я надеюсь, что ты не ожидаешь, что мы серьезно отнесемся к тому, что ты сказал? — спросила Аврора.

Генерал был несколько сбит с толку. Похоже, Аврора снова с ним не согласна.

— Почему это я не могу ожидать, что ты отнесешься к моему предложению серьезно, — удивился он. При этом у него был вид человека, занимающего глухую оборону.

— Потому что это абсурд, — объяснила Аврора. — У Вилли химическая зависимость. Его организм не может обходиться без героина. И что, ты серьезно полагаешь, что такой организм можно исцелить игрой в ракетбол?

— Я имел в виду, что это прекрасный первый шаг, — отступил генерал. — Ты всегда искажаешь все, что я говорю.

— Вилли вырос в детском доме, — вмешалась Рози. — Его там лупили почем зря. А когда он пошел работать в тюрьму, у него нервы просто не выдержали.

Она зевнула. Вилли тоже зевнул. Рози вдруг встала и исчезла в комнате для стирки. Через минуту она появилась со шваброй и совком.

— Помоги мне — подержи совок, а я смету сахар, пока не появились муравьи, — попросила она Вилли.

— Да брось ты это, — сказала Аврора. — Мне кажется, муравьиная угроза преувеличена. И потом, муравьям ведь тоже нужно питаться, не правда ли?

— Да, конечно, но я прошу прощения за сахарницу, — извинилась Рози. — Я просто с ума сходила — мне в голову никогда бы не пришло, что в моем возрасте мне придется столкнуться еще и с этим.

— Да, мне это чувство знакомо, — сказала Аврора. — Уверена, что, если бы нам давали по доллару всякий раз, когда появляется это чувство, мы могли бы купить несколько заводов или фирм — Рози вдруг почувствовала, что у нее от усталости подкашиваются ноги. Она даже засомневалась, что сможет одна добраться до своего домика. Как только Вилли поднялся, она оперлась на него.

— Я надеюсь, мы не задержали вас, если вы хотели пойти спать, — сказал Вилли, обнимая Рози. — Терпеть не могу надоедать другим своими неприятностями.

Аврора приветливо улыбнулась ему:

— Не думайте об этом. В жизни так часто бывает, что когда кто-то делится с тобой своими невзгодами, то чувствуешь какое-то облегчение. Хорошо уже и то, что можно устроить небольшие каникулы от своих собственных забот и волнений.

Вилли смог только кивнуть головой. Улыбка миссис Гринуей лишила его дара речи, и, кстати, не в первый раз. Рози давно заметила это и должным образом прокомментировала:

— Ты теперь зависишь только от одной вещи — героина, — сказала она ему минувшим утром. — Но это не единственная в мире опасная зависимость — будь осторожен еще с двумя-тремя вещами.

— С чем, например? — поинтересовался Вилли.

— Например, не кокетничай с Авророй. Мой муж Ройс любил пококетничать с ней. Знаешь, что с ним случилось?

— А что с ним случилось? — спросил Вилли.

— Он умер.

— Оттого, что кокетничал?

— И от этого тоже, — сказала Рози.

Вилли решил, что в это лучше глубоко не вникать. Если миссис Гринуей захочет ему улыбнуться, это ее личное дело. Если Рози этого не одобряет, ей лучше самой поговорить со своей хозяйкой. А для себя он решил, что будет по-прежнему получать от этих улыбок удовольствие — и как можно меньше комментариев.

Придерживаясь этого принципа, он сумел вывести дрожавшую Рози из двери.

— Гектор, а ты не думаешь, что тебе пора спать? — спросила Аврора, когда Рози и Вилли откланялись.

— Я буду спать, когда умру, — ответил генерал.

— Ты, безусловно, пока еще не покойник, но немного подремать тебе и сейчас бы не мешало, — сказала Аврора, поднимаясь, чтобы зажечь плиту. Ей хотелось чаю.

— А ты относишься ко мне, как к покойнику. По крайней мере, в половине случаев это именно так. Когда ты не ведешь себя со мной Так, словно я — труп, ты относишься ко мне еще хуже. Ты разговариваешь со мной так, словно я полный идиот или малый ребенок.

— Гектор, уже первый час, — сказала Аврора тихо. — Ты что, будешь цепляться ко мне и в первом часу ночи? Мне просто хочется чаю. Можешь тоже выпить чашку, хотя я полагаю, что от этого сон станет менее крепким.

— И все потому, что я так стар, — сказал генерал. — Когда я был моложе, ты относилась ко мне лучше. Но я не стал моложе. Я стал старше. Я износился. Я стал занудой.

— В твоем случае занудство предшествовало наступлению старости. Ты уже был занудой в тот далекий день, когда мы познакомились, не говоря уже о других днях, что последовали за этим.

— Да, наверное, но ты ведь меня любила, — возразил генерал.

Аврора углубилась в приготовление чая, надеясь, что он умолкнет.

— А теперь я старик, — продолжал генерал. — Ты считаешь, что больше не стоит тратить время на то, чтобы любить меня.

Аврора стояла спиной к нему. Он не знал, о чем она думает, но все равно пожалел, что произнес эти последние слова. Не успел он даже извиниться, как Аврора резко повернулась и вышла из комнаты. Она ушла так стремительно, что забыла выключить горелку, на которой стоял чайник.

Генерал подождал минуту-другую, надеясь, что Аврора вернется, потом поднялся и выключил чайник.

 

20

— Я просто не знаю, что с ней делать, — сказал Джерри. Он имел в виду Аврору.

— Вы не одиноки, — сказала Пэтси. Никто никогда не знал, что делать с Авророй.

Они вдвоем отправились в Голвестон поужинать крабами в большом шумном ресторане на молу. Здесь было полно членов общества «Будущие американские фермеры» и даже «Будущие американские фермерши», которые собрались в Голвестон на свой ежегодный съезд. Все они выглядели так, словно их притащили сюда на залив на веревке из глубины континента, из маленьких южных городов или из тех штатов, где все еще была прерия. И юноши, и девушки были прыщавые и шумливые и все еще пребывали в такой сельской первозданности, что Пэтси с трудом отвела от них удивленные глаза. С виду они были такими невинными, что у нее даже возникло желание сказать Джерри Брукнеру, чтобы он разговаривал шепотом. Этот импульс шел не из головы — никто и так ничего бы не услышал в этом ресторане, где были такие крабы! И все же у Пэтси было ощущение, что Джерри поступил бы неправильно, сообщая о подробностях своего романа с Авророй в присутствии стайки молодежи, парней и девушек, которые были едва ли старше и уж точно не искушенней Мелани, Аврориной внучки.

Наброситься на Джерри Брукнера из засады оказалось пустячным делом. Несколько раз она видела его в магазине деликатесов «Джамайл», выпендрежном кафетерии на Буффаловском шоссе — он всегда торчал здесь, размышляя, что бы это такое купить — говяжью тушенку или все же копченую говядину по-еврейски. Ей казалось, что в эти моменты нерешительности в «Джамайле» Джерри больше всего и бывал похож на человека, связанного с психиатрией. Даже если бы она не знала, что он психиатр, она могла бы догадаться об этом, просто наблюдая за тем, как он стоит и размышляет.

Но ей это было известно, как и то, что он оказался серьезно привлекательным для нее. Однако у нее не было привычки просто так подойти и прибрать к рукам первого встречного серьезно привлекательного мужчину.

Пока продолжался процесс размышлений о том, решиться или нет на то, чтобы просто подойти и забрать себе Джерри Брукнера, тот все стоял у прилавка, и в конце концов она решила, что будет лучше не спешить с этим. После этого, заметив его, она всякий раз бочком пробиралась по ближайшему свободному проходу между столиками, надеясь, что он ее не заметит. Ее догадки о том, что он был любовником Авроры, пока все еще были догадками. Рози Данлэп считала, что они были близки, но до «этого», как она выразилась, пока не дошло.

— Почему ты думаешь, что «этого» они не сделали? — Пэтси спрашивала это у Рози всякий раз, когда речь заходила о них, а это происходило почти всегда, когда они ездили заниматься гимнастикой в свою секцию.

— У меня просто такое чувство, я просто думаю, что «этого» у них не было. Я могу и ошибаться.

— Потому что он настолько моложе ее? — спросила Пэтси.

— Мне и самой как-то не по себе при мысли, что он настолько моложе нее, — призналась Рози. — Если бы у меня был мужчина по возрасту такой же, как мой старший сын, ему вряд ли было бы интересно, — прибавила она, покусывая ногти.

— Рози, прекрати грызть ногти, — остановила ее Пэтси. Рози перестала.

— В сущности, мы ведь не о тебе разговариваем, — продолжала Пэтси. — Мы говорим об Авроре, но ты опять все перевернула с ног на голову. Забудь о мужчине в возрасте твоего сына и о том, интересно ему было бы с тобой или нет. Лучше скажи мне, тебе-то было бы интересно с ним?

— Я не хочу больше говорить об этом, секс на старости лет — вещь очень печальная, — сказала Рози. — Если ничего не получается, становится грустно, а если получается, то все равно думаешь, что, может быть, лучше было бы вместо этого поиграть в ракетбол.

И в самом деле, к изумлению Авроры и восторгу генерала, Рози и Вилли записались в спортклуб и теперь несколько дней в неделю играли в этот самый ракетбол. Теперь уж и генералу захотелось присоединиться к ним. Он уже вполне обходился без костылей, и у него снова появился спортивный зуд. Вилли был медлителен, а генерал — тот и вовсе еле двигался — Рози не могла себе представить партию ракетбола, которая проходила бы в столь медленном темпе, чтобы и генералу удалось внести в игру и свой вклад, но уж если речь шла о том, какую тему для размышлений выбрать, то она предпочла бы думать о том, как играет в ракетбол генерал, а не о том, что происходит с Джерри и Авророй в постели.

— Поразительно, но многие мужчины выбирают себе женщин, которые им в матери годятся, — сказала Пэтси. — Их, видимо, привлекает в этом что-то физическое. Это удивительно, но это — факт.

— Может быть, это и факт, и ты можешь его принимать или нет или просто смотреть на это издали. Мне безразлично, — сказала Рози.

Вместо этого Пэтси охотно рассмотрела бы интерес к Джерри Брукнеру, не будь она настолько подавленной теперь. Сразу после того, как она вернулась в Хьюстон из Лос-Анджелеса, у нее началась эта депрессия. Хотя, может быть, началась она еще в Лос-Анджелесе. В один из дней она наткнулась сразу на трех своих прежних поклонников, и все трое произвели на нее совершенно отталкивающее впечатление. Боб, ставший скульптором, выглядел стареющим печальным охламоном. Элиас, теперь профессор, пригласил ее пообедать и нес какую-то назидательную белиберду, пока она не почувствовала, что ей вряд ли хватит сил, чтобы на заснуть и не утонуть в тарелке лукового супа. Генри, теперь богатый меценат, был похож на какую-то бесформенную кучу, напрочь лишенную чего бы то ни было мужского, да и он появился перед ней как завзятый наркоман с косичкой. Все это было так печально и изумило ее. Она вдруг поняла, что, наверное, когда-то просто убедила себя в том, что находит в них какую-то магию, талант, одухотворенность или ум. А этого в них либо больше не было, либо вообще не было никогда, что было более вероятно.

В самолете мысли ее были заняты воспоминаниями о том периоде жизни, когда она все же не позволяла сбить себя с толку в отношении восприятия мужчин, — в сущности, и сейчас не было оснований предполагать, что ее мнение о мужчинах с годами стало лучше. Будущее вполне могло сулить ей таких же придурков и неудачников, которых и в прошлом было полным-полно. Ей не светило встретить не только мистера Правильного, но, казалось, мало надежд было и на встречу с мистером Наполовину-Правильным или даже с мистером Сносным. Ее браки до сих пор были отвратительны, а о романах на стороне просто и говорить не стоило. Она не написала ни хорошей книги, ни хорошей картины, не сочинила ни одной фуги или хотя бы приличной песни, не сделала ничего того, о чем когда-то мечтала. Она даже не сумела поддержать растущий гений — Мэттовы переводы из Рильке увязли и где-то на подступах к шестой элегии, а сам он отправился в Сакраменто, где его взяли на работу в калифорнийский Совет по культуре и искусству.

В целом, если не принимать во внимание, что было поставлено на ноги трое более или менее воспитанных детей, особенных успехов за ней не числилось. Пэтси не думала, что она так уж плоха, — по правде говоря, она считала себя замечательной женщиной, но этого было недостаточно.

Шпионство за ним в супермаркете плюс еще одна встреча, когда ей удалось рассмотреть его совсем уж с близкого расстояния на вечеринке у Авроры, — и Пэтси поняла, что Джерри Брукнер, видимо, был бы и сам рад, если бы его аннексировали. Он казался податливым, видимо, ему удавалось приспособиться к любой женщине из тех, что наполняли его жизнь, при условии, что весь труд при этом они возьмут на себя. Не похоже было, что он мог когда-нибудь взять инициативу в свои руки, и еще меньше похоже, что он оказал бы сопротивление, если бы кто-то взял инициативу в свои руки. Если он спал с Авророй, то, скорее всего, это было именно по ее настоянию.

Пэтси была в депрессии недели три, пока не решила, что депрессия ее достаточно серьезна и ей стоит подумать о лечении. В той или иной степени вся ее сознательная жизнь — с небольшими перерывами — прошла в постоянном лечении, и о том, чтобы начать очередной курс лечения, она задумывалась не больше, чем если бы речь шла о том, чтобы попробовать новый шампунь. Конечно, с тех пор как она начала чувствовать, что небольшой курс лечения ей не повредит, у нее был повод позвонить Джерри Брукнеру и договориться о приеме. Не было причин не делать этого, и после одного-двух посещений, если бы он продолжал казаться ей серьезно привлекательным, она могла бы позволить природе взять свое, если у природы возникнет такое желание.

Возможно, если бы Аврора не была одним из персонажей этого сюжета, она бы немедленно так и поступила, — но Аврора в нем присутствовала. Если вдруг Пэтси появится у двери Джерри Брукнера в качестве пациентки, он может обмолвиться об этом Авроре, и тогда возникнут сложности. Аврора всегда относилась к ней с подозрением, что Пэтси ни с того ни с сего становится пациенткой ее любовника, она не оставит это без пристального внимания.

Пэтси решила, что пока таких осложнений ей не нужно. Пока она хотя бы не убедится, куда дует ветер и дует ли он в благоприятном для нее с Джерри направлении. Она думала, что разобраться с этим ветром будет несложно. Кажется, Джерри был из тех людей, которые сами расскажут тебе о всех своих романах на первом свидании. Если ему было интересно прибавить к истории любви в своей жизни новую главу, ну что ж, это можно было сделать очень быстро.

Несколько раз она видела его в «Джамайле», это было примерно в четыре часа дня, после того как вокруг магазинов спадала послеобеденная суета и начиналась суета вечерняя. Поэтому примерно в это время она начинала кружить возле стоянки у супермаркета, чувствуя себя немножко хищницей, — в конце концов, она подстерегала ухажера матери своей лучшей подруги! Правда, это ее не останавливало. По правде говоря, ее депрессия стала убывать не по дням, а по часам прямо с того момента, как она начала подстерегать его. Примерно к третьему дню, когда она, наконец, обнаружила на стоянке его старенький фургон, ее депрессии почти и след простыл, и она уже сгорала от нетерпения закончить свою охоту.

Она вошла и направилась прямо к прилавку, где Джерри, держа руки в карманах, ждал, пока ему завернут говяжью тушенку.

— Здравствуйте! Вы не помните меня? Я — Пэтси Карпентер, — сказала она, на минутку легонько положив руку ему на руку.

— Привет! — откликнулся Джерри. Он уже несколько раз замечал Пэтси, но ему казалось, что она словно избегала его, и это его немного угнетало. Он прекрасно помнил ее — она была на ужине у Авроры. Это была самая привлекательная женщина на вечеринке, и забыть ее было просто невозможно. Большую роль в этом играло и то, что он был совершенно уверен в том, что и прежде не раз видел ее на пляже в Санта-Монике. Он полагал, что это так и было, хотя полной уверенности у него не было. В конце концов, на пляже в Санта-Монике он бывал сотни раз, и главным его занятием было глазеть на женщин. По правде говоря, когда он появился в Лос-Анджелесе, это была его первая забава — лежать на полотенце, притворяясь, что пришел загорать, хотя он смотрел на женщин во все глаза. Он был более чем уверен, что не раз видел Пэтси, особенно на том пикнике, с двумя ее дочерьми-подростками и высокомерным красавцем, который обычно выглядел сердитым. Пэтси, если это только была она, немедленно завладела его мыслями и мечтами. Она нравилась ему — такой он представлял женщину своей мечты. Ему ужасно нравилось смотреть, как она поднимает руки, закалывая волосы. Она изо всех сил старалась, чтобы никто не обратил внимания на явно плохое настроение ее мужа, но это ей не очень удавалось. Даже когда она улыбалась и болтала о чем-то со своими девочками, в ее глазах было что-то печальное. Когда же ее оставляли наконец в покое, она подолгу смотрела на море. Иногда она прогуливалась вдоль самой кромки волн. Однажды он даже пошел рядом с ней, чтобы получше рассмотреть ее, но, сделав несколько шагов, подумал, что все это — глупости, и остановился. С чего бы это ему клеиться к замужней женщине? Даже если она не была слишком счастлива в браке, это не означало, что она возьмет и разведется просто из-за того, что ему понравилось ее лицо или то, как она поднимает руки.

И вот теперь эта женщина — а он был почти уверен, что это именно она, с глазами из той самой жизни, с тем же печальным выражением на лице, — подошла к нему в супермаркете в Хьюстоне и положила на его свою руку. В те несколько раз, когда он замечал ее в магазине, ему так хотелось, чтобы они столкнулись друг с другом, покупая овощи или еще что-нибудь, чтобы он смог убедиться, что это была она, та самая женщина, которую он когда-то видел и до сих пор не мог забыть. Ну, и потом, он же мог спросить ее, не жила ли она когда-нибудь в Санта-Монике. Но, казалось, она предпочитала не сталкиваться с ним, а он был слишком застенчив, чтобы преследовать ее. Несколько раз он пытался понять, какие у нее могли быть причины избегать его. Однажды по дороге из магазина, когда он ехал в своей машине, он подумал, что, может быть, она тоже видела его на этом пляже, но ее от него оттолкнуло то, что с ним была какая-нибудь очередная из его женщин. Всего несколько из них могли бы считаться такими же миловидными, как Пэтси или ее муж или, если уж на то пошло, как ее дети. Это просто были его знакомые, причем некоторые из них, пожалуй, выглядели несколько вульгарно. Какое-то время, когда он еще только появился в Калифорнии в первый раз, его привлекали грубоватые, дерзкие и энергичные калифорнийские девушки, но ни одна из них не была столь элегантной и грациозной, не обладала таким хорошим вкусом, как Пэтси.

Но он понимал, что это все были одни домыслы. Он не был даже полностью уверен, что Пэтси и была та самая женщина, которую он видел там и о которой так много думал. Наверное, он ошибался, думая, что Пэтси Карпентер избегала его из-за того, что девушки, с которыми он был знаком все эти годы, были немного грубоваты. Если она и в самом деле избегала его, то, может быть, из-за того, что он что-нибудь не то сказал на ужине у Авроры, хотя ему и в голову не приходило, что такого он мог сказать.

— Вы что, в самом деле собираетесь есть эту солонину? — спросила Пэтси. Она решила нанести удар не откладывая. — А не хотите поехать в Голвестон и отведать крабов?

Хозяин магазина услышал, как она приглашает Джерри. Он как раз собирался заклеить скотчем пакет с тушенкой, но остановился, вопросительно глядя на Джерри.

— Извините, — остановил его Джерри, — мне, кажется, предлагают кое-что повкуснее.

— Похоже, что так, — сказал бакалейщик, кивнув миссис Карпентер. Он знал ее уже многие годы и не совсем одобрял ее манеры, но особенно ему не нравились некоторые из молодых людей, с которыми она не раз появлялась здесь. Но если уж на то пошло, за годы, прожитые в Хьюстоне, ему доводилось видеть и не такое. Видел он гораздо менее приятные вещи, поэтому все происходящее сейчас его не касалось. Он выложил тушенку обратно на витрину.

— Этот мясник меня не любит, — пояснила Пэтси, выходя с Джерри из магазина. — Наверное, он думает, что я — та еще штучка. Мне доводилось бывать здесь с молодыми людьми младше вас.

— Я бы об этом не беспокоился, — успокоил ее Джерри.

Пэтси подумала, что это его замечание слегка ее разочаровало. По правде говоря, ее мало беспокоило, что будет думать о ней какой-то мясник. Она бы предпочла, чтобы Джерри высказал свое мнение, хотя бы пошутил о том, что ее могли считать «штучкой», о ее молодых людях, ну, или еще что-нибудь. Джерри же просто отмахнулся от того, что она сказала, не придав этому значения. Но зато какие хорошие у него были волосы! Когда они вышли на улицу, на них упал солнечный луч. Она подумала — да черт с ним со всем, зачем придираться? Они ведь только что встретились. Может быть, он ее боится?

Если это было и так, то не потому, что она так лихо водила машину. Он сел к ней с таким видом, который говорил: само собой разумеется, что едут они в ее машине, а не в его колымаге, и он к тому же принял, как само собой разумеющееся, то, что вести машину будет она. Он позволил ей увезти себя с такой легкостью, как будто все это было совершенно обычным делом, и, казалось, был доволен тем, что его везут туда, куда хотят.

— Я почти уверен, что это вас я видел на пляже в Санта-Монике, — сказал он, едва они сели в машину. — С вами были еще две девочки и мужчина. Он был немного похож на мексиканца.

— С вашего позволения, скорее на латина, — поправила его Пэтси. — Это был мой муж Томас, он умер бы, если бы даже подумать мог, что кто-то примет его за мексиканца, хотя он и на самом деле мексиканец. Но он все равно уже умер, — сказала она, думая, что произнесла достаточно странную фразу.

— Когда нас познакомили у Авроры, я подумал, что узнал вас, — признался Джерри. У светофора, прежде чем выехать на шоссе, Пэтси рывком откинула волосы со лба. Ему по-прежнему нравилось, как она поднимает руки. Движения, которые делают женщины, слишком сосредоточенные на себе, особенно их бессознательные движения и жесты, были для него какой-то сексуальной поэзией. Эти едва заметные движения и жесты, например как они закалывают волосы, бросались ему в глаза, и он воспринимал их, словно стихи. Чем изощреннее были женщины и чем менее вероятно было, что они могут забыться и позволить себе что-нибудь непроизвольное, тем трогательней было видеть, когда те и вправду забывались, и тогда можно было увидеть что-то простое и грациозное.

— Почему же вы мне сразу не сказали? — спросила Пэтси, выводя машину на шоссе. — В те дни у меня было такое скверное настроение. Томас просто из кожи вон лез — ему так хотелось сокрушить мою уверенность в том, что я неплохо выгляжу. А ведь и женился-то он на мне только потому, что ему нравилось, как я выгляжу. Мне было бы просто лестно узнать, что хоть кому-то нравилось, как я выглядела на пляже.

Перед тем как Пэтси подошла к нему, Джерри чувствовал себя одиноким и обескураженным. Он размышлял, не вернуться ли ему опять в Лас-Вегас, — кто знает, может быть, он смог бы держать небольшое казино, где можно будет поиграть в бинго. Ставить стол для карт ему не хотелось — ни крэппс, ни блэк джек, ни тем более баккару, да и вообще какие-нибудь игры на большие деньги. Он вполне потянул бы салон для бинго. Необязательно в самом Вегасе, можно приткнуться где-нибудь в Рино, или Тахоу, или даже в Элко. Так он выкарабкался бы из этой истории с Авророй, в которую теперь влип, и бросил бы медицину, которая его начинала все сильнее тяготить. И может быть, наткнулся бы там на игрулю-танцовщицу, которая любила бы спортивную ходьбу или что-нибудь в этом роде.

Ничего особенно хлопотного в этом не было — нужно было просто упаковать книги да купить пару новых покрышек для машины. Можно спокойно было бы уехать как-нибудь с утра пораньше. Те, кто приехал бы к нему, рассчитывая, что, как обычно, застанут его дома, конечно, удивились бы, но к этому времени он был бы уже в Эль-Пасо или еще дальше к западу.

То, что он смог просто взять и уехать, никому ничего не сообщая, вызывало у него гордость. Он чувствовал, что именно так и поступит через недельку-другую. Мысли его все больше сосредоточивались на Элко. Ему нравилось, что это место было где-то на краю земли, буквально на первых метрах территории Невады, а если ехать туда по восточному шоссе вдоль Соленого озера, то поездка будет еще и живописной. Ему было приятно размышлять о том, какие в Элко могут быть женщины. Настолько приятно, что в течение нескольких часов, размышляя о девушках, которые могут быть у него в Элко, он был просто счастлив.

Но теперь появилась Пэтси, — судя по всему, она решила занять какое-то место в его жизни. Теперь, когда он мог как следует рассмотреть ее поближе, он уже не был так уверен, что это была та самая женщина с пляжа. Там тогда было полно очаровательных брюнеток с худыми сексуальными руками, и некоторые из них были с дочерьми и красавцами мужьями, но то обстоятельство, что это могла быть и она и что он уже сообщил ей об этом и даже убедил в том, что это была именно она, означало, что между ними уже начало что-то происходить. Это что-то было основано на мифе, в который оба верили. Приятно было откинуться на сиденье и смотреть, как она ведет машину. Некоторые техасские женщины, как, впрочем, и калифорнийки, казалось, были рождены, чтобы водить машину. Это было для них так же естественно, как дышать. Вот как Пэтси сейчас. Сам он был довольно приличным водителем, но всегда нервничал за рулем, опасаясь, как бы кто-нибудь не врезался в него сзади, поэтому его внимание всегда делилось поровну между тем, что он видел на дороге спереди, и тем, что было видно в зеркале заднего обзора. Пэтси летела по шоссе, обгоняя всех, и тоже время от времени бросала на него короткие взгляды. Это были очень уж короткие взгляды, но Джерри успел почувствовать, что ему придется до поры до времени отложить свои фантазии о подругах в Элко, в штате Невада.

— Давайте послушаем, что вы расскажете о своей жизни, — сказала Пэтси, подъезжая к Голвестонскому мосту. К тому времени, когда они доехали до ресторана с морской пищей, где подавали крабы, и сумели, перекрикивая гул Будущих фермеров и Будущих фермерш США, сделать свой заказ, она уже многое знала о его жизни, и этого было достаточно, чтобы убедиться, что у него в жизни никогда не было ясной цели и что увести его за собой было даже проще, чем она думала. Он немедленно рассказал ей о том, что у них с Авророй — роман, и ей показалось, что он не слишком рад, что так увяз. Это было еще одно доказательство того, что у нее сложилось верное представление о нем. Были минуты, когда, слушая его жизнеописание, Пэтси чувствовала, как у нее улучшается настроение. Этот мужчина был такой тряпкой, что она даже решила сама заплатить за обед. Правда, ей пока что не хотелось отправлять его домой. Он, кажется, сказал, что в восторге, даже без ума от Авроры, но спать с ней ему не хочется, хотя, конечно, он спит с ней.

— Наверное, я сегодня немножко туповата, — сказала Пэтси. — Я знаю, что она ведет себя, как бульдозер, но неужели с таким бульдозером приходится спать, даже если этого не хочешь? Так я и поверила!

Джерри было не очень приятно, что Пэтси не слишком нравится то, что он рассказал об Авроре. Она слушала его не поднимая глаз. Он старался объяснить ей, что все это не имело никакого значения, а получалось, что все это было важно для него. Дружелюбие, которое он видел в ней там, в магазине, по дороге в Голвестон куда-то улетучилось. Сейчас она смотрела на него скептически — и даже немного враждебно.

— Возможно, тут все дело в классовой принадлежности и в стиле, — признался он. Женщины, которым он сам назначал свидания, об этом как-то не задумывались. Когда же, стремясь загладить вину за какую-нибудь свою двусмысленную шуточку, он заикался о том, что во всем виновато именно это, они бывали совершенно сбиты с толку.

— Что?! — воскликнула Пэтси. — Из-за проблемы стиля вы спите с женщиной, которая на тридцать лет старше вас? Тогда ваша влюбленность в нее должна быть влюбленностью в ее стиль, или я что-то путаю? Что-то я этого не понимаю.

— Я просто чувствую себя неуверенно с женщинами из высшего света, — сказал Джерри. — По-моему, я не решился бы заговорить с вами в магазине первым. Хотя я и видел вас там несколько раз.

— Господи Иисусе! Да не принадлежу я к высшему обществу, как, впрочем, и Аврора Гринуей. Я — обычная далласская девушка, просто мой отец немного заработал на нефти.

— Ну, не знаю, — не согласился Джерри. — Аврора производит впечатление светской женщины. И вы тоже. Может быть, я соразмеряю это с тем, с чего я сам когда-то начал. Трудно сказать.

— Да ладно вам, мистер психдоктор, — съязвила Пэтси. — Вот уж не поверю, что классовые различия могли подтолкнуть мужчину к тому, чтобы спать с женщиной, которая ему в матери годится. Неужели нужно придумывать такое невероятное объяснение? Объяснение состоит в том, что Аврора все еще очень привлекательна. Я никогда не была от нее в восторге, но даже и мне понятно, что до сих пор она — привлекательная женщина. Она просто из тех жадин, которым как-то удается привлекать к себе других своей жадностью. Жадностью буквально ко всему.

У нее было сильное желание швырнуть ему в лицо тарелку — разговор, который он затеял, был настолько глупым, что на какой-то миг она почувствовала, что соскучилась по своему покойному мужу. Томас достиг совершенства — он мог неделями не проронить ни слова, но когда он говорил с ней, это был разговор умного человека. Пусть подлого, но умного. Томас заставлял ее добиваться всего, что ей от него доставалось, своим трудом — шла ли речь о сексе, комплиментах или даже просто о покое в семье. Ей это не слишком нравилось, но, по крайней мере, в этом чувствовался стиль. Какой же стиль мог быть у Джерри, если он боится женщин, рожденных в высшем обществе, или тех, которых он таковыми считает.

— Я имею в виду образование, — сказал Джерри. — Женщины вашего с Авророй типа знают гораздо больше, чем я. Дело тут не в том, что вы разбираетесь, какой вилкой есть. Вы знаете много стихов и можете к месту процитировать их, вы побывали во всех музеях и видели все картины. Моя мать танцевала в кордебалете на коньках в казино, и у нее была хорошая фигура. Она бросила школу после седьмого класса.

— А вы сами-то как? — поинтересовалась Пэтси.

— Кончал среднюю школу и пошел на курсы при казино.

— При казино?

— Именно. Курсы, на которых готовят крупье для казино, — сказал Джерри. — Конечно, самые хорошие курсы в Европе, а я просто ходил на курсы в Лас-Вегасе. Но не каждому удается стать крупье. У большинства из тех, с кем я ходил на курсы, так ничего и не получилось.

— А я думала, что вы психодел. Я, в сущности, не думала, что вы — врач, но когда начала шпионить за вами в супермаркете, я почти убедилась, что вы могли бы быть и врачом.

— Ну вот, я просто сбил вас с толку, — сказал Джерри. — А нельзя нам уйти отсюда? Невыносимый шум!

Они доехали до южной оконечности мола и постояли там, любуясь океаном. Пэтси больше не чувствовала к Джерри враждебности. Он обезоружил ее, сказав, что они с Авророй так много знали. Но это не имело никакого отношения к их социальной принадлежности — или она ошиблась? Ну, не в том смысле, который вкладывали в это понятие люди, получившие классическое образование европейского уровня. Она понимала, что не принадлежит к высшему обществу, но с другой стороны, она много поездила по свету, она хорошо знала поэзию и побывала во всех музеях и картинных галереях. Никогда она не задумывалась о том, что ее путешествия, посещения музеев или круг чтения могли каким-то образом быть чем-то таким, что выделяло бы из среды других людей. В сущности, все это только показывало ей самой, какой она была дилетанткой, что никогда ей не подняться выше того, чтобы быть в этой жизни чем-то большим, чем украшение. Ее ум был в лучшем случае декорацией. То немногое, что дало ей образование, позволяло ей чувствовать себя в своей тарелке на любом светском рауте в любой части мира, но не более того. Она знала, что такое читать по-настоящему, но не умела писать. Она могла видеть, но не умела изобразить увиденное на холсте или на бумаге. Правда, она была блистательной партнершей на светских приемах, это точно — ни один из богатеев или знаменитостей, сидевших с ней рядом на вечеринках в Лос-Анджелесе, Лондоне или Мадриде, не уходил после этого разочарованным. Им нравилось быть рядом с ней и болтать, но это же давало ей понять, что она обречена. Это означало лишь то, что ум ее стоил ее красоты, — и то и другое были просто украшением, безо всякого намека на оригинальность.

Но для Джерри Брукнера, сына танцовщицы из казино, они с Авророй Гринуей, достаточно обыкновенные женщины, были императрицами из высшего общества. Трогательней всего было то, что этот человек хотя бы говорил искренне. Он и в самом деле чувствовал себя подавленным с ними, ведь они достаточно хитро вели себя, хотя, в сущности, хватало их образованности всего лишь на то, чтобы отправиться в магазины типа «Гермес» или «Фэнди» и купить себе приличную сумочку.

И все же Пэтси было приятно, что он сказал это. А может быть, он не такой уж неинтересный? Кроме того, ему шло быть тихоней — по крайней мере, он сейчас был тихим, смотрел на волны и слушал их шум. Ему не было скучно, он не был мрачен, не нервничал и не лез со своими замечаниями, не рассказывал о том, что его беспокоило. Они просидели с полчаса, не вымолвив ни слова. Пэтси подумала, что глупо было раздражаться на него. Она нарушила одну из своих заповедей, а именно: глупо вообще рассуждать о мужчинах. Его можно было в любой момент заграбастать и поехать с ним в Голвестон есть крабы. Она могла бы сцапать его хоть на следующий вечер после того ужина у Авроры. Вместо этого она все раздумывала, все фантазировала. Она начала приписывать ему то, что хотела видеть в нем, а потом еще и злилась за то, что он не был похож на парня, которого она себе придумала. Ничего толком о нем не зная, она поверила своему воображению, которое подняло его на ступеньку-другую выше, чем он на самом деле стоял на социальной лестнице. Она сотворила его по образу и подобию тех людей, с которыми ей нравилось бывать на вечеринках — эдакого ослепленного ею весельчака. Такие мужчины обычно сулили больше удовольствия, пока сидишь с ними за столом, нежели оказывалось потом в постели. Правда, Джерри, сидя рядом с ней, был так привлекателен, что она забыла о своих правилах и о значительном опыте в подобных делах.

— Выходит так, что раз вы ходили учиться на курсы при казино, вы — не настоящий психиатр? — спросила Пэтси.

— У меня нет диплома, — признался Джерри, — и я никогда не учился в колледже, тем более в медицинском. Но человек, который заменил мне отчима, был почти настоящим психиатром. Он мне много рассказывал о психиатрии и оставил свои книги. Когда я был в Нью-Йорке, я даже пытался стать комиком, и у меня были пародии на психиатров. Потом я ходил к одному врачу на сеансы психоанализа, но его убили.

Он умолк, решив, что мог выглядеть в глазах Пэтси совсем не здорово. Его легко принимали за психиатра люди вроде той женщины, чья дочь перенесла тридцать шесть инсультов на одной стороне мозга, или того старика, который пытался убедить его, что уже было второе пришествие Иисуса Христа и тот живет недалеко от него. Но вот Аврору он вряд ли убедил в том, что и вправду кое-что смыслит в психиатрии. С Пэтси он вряд ли добьется большего.

За милю-другую от них на берегу светились огни огромного отеля, где он когда-то служил швейцаром. Устроился он туда на следующий день после того, как впервые в жизни попал в Голвестон. Его тогда подбросила попутная машина. Это был день, когда он бросил Черри. Он все же немного скучал по ней.

Сейчас он скучал по ней не просто немного, он очень соскучился по Черри. Если бы Черри, а не Пэтси была сейчас с ним в машине, у него бы так не перехватывало в груди и он совершенно не опасался бы, как бы не сказать какую-нибудь глупость или неточно выразиться. Он знал, что памяти на исторические даты у него не было никакой, и всегда путал композиторов и музыкантов, живших в восемнадцатом веке, с теми, что жили в девятнадцатом. Подобные ошибки в определенном обществе могли показать, что он выдает себя не за того человека, но только не с Черри. Черри была ласковая американская девушка, которая любила все делать на предельной скорости. Она ничего не знала и, возможно, могла бы отнести события восемнадцатого века к первому веку до Рождества Христова, хотя в Бога верила истово, даже если толком не понимала, во что именно верит.

— Да не нужно так осторожничать со мной, — как будто прочла его мысли Пэтси. — Джерри, я просто хочу немного узнать вас. Я не собираюсь отправлять вас в полицию интеллекта за то, что вы занимаетесь психотерапией без разрешения властей. Мне было просто интересно узнать, с чего вы начинали.

— Заказал вывеску и поставил ее у себя на крыльце, — сказал Джерри. — Понимаете, большинство людей верит вывескам, особенно если в них говорится о лечении. Единственное, что их интересует — это сколько это может стоить. А когда-то я был швейцаром вон в том отеле, — добавил он, указывая вдаль. — У них до моего появления вообще не было швейцара. Я сказал, что готов работать за одни чаевые, лишь бы мне разрешили попробовать. И в первый же день заработал четыреста двадцать долларов. А может быть, мне лучше было бы так и остаться швейцаром.

— Вы что, альтруист? — спросила Пэтси. — Вы бросили службу швейцара, чтобы помочь страждущим? Или психиатры больше зарабатывают?

— Я решил, что это более интеллектуальное занятие, — сказал Джерри. — Когда ты стараешься разобраться с бедами людей, чувствуешь себя более предприимчивым, нежели разбираясь с тем, кто заказывал столик для пары старух из Техаса.

— То есть вы — что-то вроде приходского священника, — съехидничала Пэтси. — Впрочем, довольно расспросов.

Волосы у нее слипались от морской пыли, и выяснилось, что она совершенно напрасно устраивала на него засаду.

Повернув обратно на север в Хьюстон, она делала больше девяноста миль в час. Прибыв к магазину «Джамайла», они обнаружили, что фургон Джерри был единственной машиной на стоянке, хотя возле магазина рычал большущий грузовик с продуктами. Бригада грузчиков на ручных тележках перегружала в глубину магазина овощи, доставленные с плодородных техасских долин и из Калифорнии.

Когда Пэтси остановилась, Джерри попытался поцеловать ее, но она отодвинулась.

— Я пока что не вхожу в число ваших прихожан, святой отец, — сказала она. Раздражал ее и он сам, и то, что она потратила на него так много времени.

Джерри ужасно растерялся, уже не в первый раз за этот вечер. Он почувствовал, что опять протянул руки к женщине из чужого сословия. Но он знал, что ему будет грустно, если он вот просто так отпустит ее.

— А может быть, у нас как-нибудь еще такое получится? — спросил он, держа рукой дверцу.

— Съездить поесть крабы? Вы об этом? — спросила Пэтси.

— Ну да, что-нибудь поесть, — сказал Джерри.

— Даже не знаю, — сказала Пэтси. — Но я знаю, что не буду ездить на свидания к человеку, который будет лишать Аврору Гринуей положенного ей времени и ездить на свидания ко мне.

Джерри пожалел, что женщина с пляжа в Санта-Монике не осталась в его мечтах. Чувствуя грусть и усталость, он вышел из машины.

— Это был приятный вечер, — сказал он вежливо.

— Вы — лицемер, святой отец, — сказала Пэтси и умчалась прочь.

 

21

Шишарик выучился говорить. К восторгу мамы с папой. У него был очень приятный выговор, и буквально с первых своих слов он все время говорил что-то интересное. Обычно даже законченными предложениями. Но была тут и заминка. Он не хотел разговаривать ни с кем, кроме своего единственного друга, лягушонка Кермита.

— Я — тоже лягушонок, — как-то сказал он Большой Бабуле. — Я буду жить в городе лягушек вместе с Кермитом.

Бабуля и купила ему Кермита, она же и показала ему, куда вставлять руку, чтобы тот мог говорить, двигая ртом, и после этого Шишарик с Кермитом были неразлучны. Однажды, когда он был у Бабули, он увидел своего Кермита в машинке с картинками у Бабули в спальне. У нее еще была маленькая машинка с картинками на кухне, и Рози разрешила ему смотреть ее. Сначала он изумился, увидев Кермита на машинке с картинками как раз в тот момент, когда Кермит сидел у него на руке, а он старался разговорить его, чтобы тот сказал что-нибудь Бабуле и Рози.

— Почему есть еще один Кермит? — спросил он.

— Вопрос не простой, — ответила Аврора. Теперь, когда он заговорил, она была ужасно довольна своим правнуком. — Еще один Кермит есть потому, что это вообще странный мир.

— А на этой картинке — город лягушек? — спросил Шишарик, тыча пальцем в экран.

— Кажется, да, — сказала Аврора.

— Я хочу, чтобы Кермит был один, — потребовал Шишарик. — Это должен быть только мой Кермит. — Он уже умел понимать цифры, знал, как они выглядят, и еще знал дни недели, хотя названия дней его не особенно заинтересовали. Ничего в мире не интересовало его сильней, чем его друг Кермит.

— Почему ты там? — спросил он Кермита, повернув его в машинке с картинками.

Бабуля на минутку взяла Кермита из рук Шишарика, чтобы тот смог ему ответить.

— Я — просто бедный лягушонок, и я здесь работаю, — ответил Кермит.

Когда в этот вечер Шишарик вернулся с Кермитом домой, он был немного встревожен. Ему не понравилось, что Кермит оказался таким хитреньким, что мог быть сразу в двух местах. Он не стал ничего рассказывать своим Большим, потому что они не слишком дружили с Кермитом. Им не нравилось, что Шишарик слишком часто целует и обнимает Кермита. Его Большим хотелось, чтобы он целовался и обнимался только с ними. Мама всегда хватала его, заставляла сидеть у себя на коленях и слушать сказки. Она не понимала, зачем ему вместо этого проводить время в одном из своих любимых уголков вместе с Кермитом. Их любимым местом был куст во дворе, но был и еще один укромный уголок, в шкафу. Иногда, когда мама хватала Шишарика, он начинал пинать ее, пытаясь освободиться и не сидеть у нее на коленях, чтобы вернуться в свою собственную жизнь. Но мама была сильная, и ему это не всегда удавалось. Она просто держала его так, что ноги больше не могли пинать ее. Если же он начинал кусаться, чтобы его отпустили обратно в его мир, где был город лягушек, она поднимала его на руках в воздух и смеялась. Клодия при этом тоже смеялась, но сажать Шишарика к себе на колени побаивалась.

— У папы дрожат руки, когда он читает мне сказки, — однажды сказал Кермиту Шишарик. — Неверное, он болеет.

Когда они с Кермитом разговаривали, Шишарик говорил за обоих, если только не видел, что Кермит оказался в машинке с картинками. Тогда Кермит говорил сам. Но у Шишарика в доме не было машинки с картинками, и у них в доме он сам никогда не говорил.

Шишарику хотелось, чтобы родители достали ему машинку с картинками, чтобы Кермит мог говорить сам, если захочет. Но его родители не любили машинку с картинками. Как-то раз они с Кермитом играли его кубиками с греческими буквами, и тут приехала Большая Бабуля. Она ругалась с его родителями из-за машинки с картинками, а Шишарик с Кермитом затаились и слушали.

— Мне и в голову не могло прийти, что среди моих родственников будут такие интеллектуалы, которые не позволят собственному ребенку смотреть телевизор, — сказала Большая Бабуля. — Ничего удивительного, что ему потребовалось столько времени, чтобы начать говорить. Детям нужно слышать устную речь, прежде чем они начнут говорить.

— Он слышит достаточно устной речи, — сказала Джейн, сердясь. Она собиралась плюнуть на все семейные дела и на пару часиков съездить к Клодии.

— Да, но как часто? — спросила Аврора. — У меня такое впечатление, что вы оба только тем и занимаетесь, что сидите над своими классическими текстами. Уж если вы не собираетесь разговаривать со своим собственным ребенком, вы могли бы хоть телевизор ему купить, чтобы он слушал, как говорят на его родном языке.

— Я бы рискнул, но Джейн не хочет, — сказал Тедди.

— А в чем тут риск? — поинтересовалась Аврора. — Я вот смотрю телевизор. Вы что, считаете, что я — умственно отсталая?

— Нет-нет, вы — не умственно отсталая, но ведь вам и не два годика, — сказала Джейн с некоторой злостью в голосе. — Я не хочу, чтобы Шишарик рос, глядя на все это безобразное насилие и все прочее, что теперь показывают по телевизору. Даже мультфильмы — это мусор, в котором сплошные драки и убийства.

— Ну нет, я не согласна, — запротестовала Аврора. — Пока что нам с Джонатаном одинаково нравится Кермит. По-моему, я и дня не пропускаю, чтобы не посмотреть мультики про него. То, что он говорит, вряд ли можно считать мусором и сплошным насилием.

— Исключения есть, но их слишком мало, — проворчала Джейн.

Шишарик думал, что еще немного, и мама превратится в зверя, но тут зазвонил телефон, и он побежал ответить. Папа объяснил ему, что когда все были заняты, отвечать на телефон было его делом. А сейчас он почти всегда старался сам отвечать на все звонки, даже если его Большие и не запирались в спальне. На этот раз звонила Клодия.

— Шишарик, привет! А мама дома? — спросила она.

— Я теперь живу в городе лягушек, — сказал ей Шишарик, но все же отнес телефон маме, и та начала говорить тихо-тихо. Большая Бабуля поднялась, собираясь уехать, и они с папой и Кермитом стали спускаться по ступенькам к ее машине.

Большая Бабуля подняла его на руки, несколько раз поцеловала. Она так вкусно пахла, что Шишарик ничего не имел против этого. Она поцеловала и Кермита.

— Мне нравится Большая Бабуля, — сказал Шишарик Кермиту. Они проводили Бабулю и отправились во двор, чтобы побыть вдвоем. Они сидели в траве, на Шишарике были только трусики, и трава щекотала его.

— Жалко, что она не привезла нам книжек со сказками, — сказал Кермит. — Пойди попроси ее.

Шишарик побежал к Большой Бабуле — она все еще стояла у своей машины и разговаривала с папой.

— Кермиту хочется, чтобы ты привезла нам какие-нибудь новые сказки, — сказал Шишарик, дергая бабулю за юбку. — А то у нас нет новых сказок.

— Конечно, вам нужны новые сказки, — сказала Большая Бабуля. — Обещаю, что позабочусь об этом, и очень скоро, Джонатан.

— Она зовет меня Джонатан. Это она придумала для меня, — сказал Шишарик, возвращаясь к Кермиту на колючую траву на лужайке.

— Жалко, что у меня нет самолета, — сказал Кермит. Когда их возили куда-нибудь на машине, они всегда смотрели на небо, надеясь увидеть в нем самолет.

— Нравится это ей или нет, но телевидение — это часть нашей культурной жизни, — сказала Аврора. — Ничего плохого не будет, если он будет смотреть немного мультфильмов — ни тебе, ни Джейн это — не повредит. Вам обоим не повредило бы иногда просто посмеяться.

— Вряд ли Джейн будет смеяться над тем, что показывают по телевидению, — сказал Тедди. — Раньше ей хотя бы нравилась Кэрол Бэрнетт, но ее теперь на телевидении нет.

Авроре показалось, что Тедди выглядел немного измученным. В глазах его не было никакого огня. Даже того огонька не от мира сего, который появлялся в них, когда терял уравновешенность. Сейчас он неуравновешенным не выглядел — это был просто грустный человек. Он всегда был милым, но слабым человеком, вот как сейчас.

— Что случилось? — спросила она, надеясь, что этот внезапный вопрос может заставить его рассказать о своих бедах.

— Да ничего особенного, — сказал Тедди. — Видимо, это просто жизнь.

Джейн уже спустилась по ступенькам и помахала им, выходя на тротуар.

— Она уезжает, — сказал Шишарик Кермиту. — Пусть она никогда больше не приходит. Она трясет меня, когда злится.

Иногда он любил мамочку больше всего на свете, но никогда не забывал, что она умеет превращаться в зверя, и вот это было страшно. Один раз она стала такой страшной, схватила Кермита и выбросила его из окна. Шишарику пришлось мчаться вниз по ступенькам и подбирать его. Кермит не ушибся, но Шишарик этого не забыл и маму не простил. Вот папуля никогда не сердится так сильно, что мог выбросить Кермита из окна. Когда сердился папуля, он только начинал дрожать и говорить писклявым голосом.

— Наверное, она просто поехала к Клодии, — сказал Тедди. Бабушка не спрашивала, но он и сам почувствовал, что ему нужно было как-то объяснить молчаливый уход своей жены.

— Ах да, это же ее подруга, — сказала Аврора. — Ты из-за нее так опечален?

— Нет! — торопливо ответил Тедди. — Не имею ничего против того, чтобы она виделась с Клодией.

— Тед, ты уверен? — спросила Аврора. — Теоретически я с тобой согласна. Я глубоко убеждена в том, что каждый человек принадлежит сам себе, и если кому-то нужно иметь что-то с другими людьми — это его личное дело.

— Наверное, то, что ты делаешь с другими, — это твое личное дело, — сказал Тедди, впервые за все время, что бабушка была у них, улыбнувшись.

Аврора тоже улыбнулась, с некоторым облегчением. Он хотя бы был не настолько печален, чтобы не обращать внимания на какие-то аспекты человеческой комедии.

— Однако существует теория и практика, — сказала она. — На практике человек всегда борется со своими собственными бесами. Мне же достались очень властолюбивые бесы, каких бы восхитительных теорий я ни придерживалась на этот счет. У генерала тоже свои теории. Теоретически в отношении свободы личности мы с ним полностью совпадаем, а вот на практике он бесится, как демон, стоит ему только заподозрить, что у меня появился любовник. А такое случается, — добавила она спустя минуту. — Даже в самые светлые свои моменты Гектор мог бы признать, что его игра проиграна и мне нужен любовник, на что я имею полное право. И все же на практике он беснуется и ничего не желает признавать. Мало того, говорит, что размозжил бы мне череп клюшкой для гольфа.

— Да, но мы-то помоложе, — отметил Тедди. — Джейн не оставляет меня без внимания, ничего подобного. И я ничего не имею против Клодии. Мне иногда кажется, что она нравится мне даже больше Джейн.

— Она приятная девушка, — согласилась Аврора. Она была знакома с Клодией — небольшой девчушкой с мягкими голубыми глазами. Правда, они встречались всего один раз.

— Джейн иногда бывает слишком упряма, — сказал Тедди. Ну, вот вроде этого телевизора и всего такого прочего. Она ведь тоже сумасшедшая. Нет, я не хочу сказать, что она доходит до бешенства, но она может рассердиться со страшной силой, — добавил он, заметив в глазах бабушки беспокойство. — Не уверен, что мы с Джейн так и жили бы вместе, не появись на сцене Клодия. Хотя не сказал бы, что у нас плохие отношения.

— Конечно, нет, — сказала Аврора. — Я всегда считала смешным, когда у людей возникает желание раздавать клятвы, которые, если понимать их буквально, означают, что за всю жизнь не посмотрят ни на какого другого обнаженного человека.

Тедди снова улыбнулся. На этот раз в его глазах мелькнул какой-то огонек.

— А мы с Джейн так и не поженились, — сказал он. — Я совершенно уверен, что в ее жизненные планы входит видеть обнаженным более одного человека.

— Я это одобряю, но и при всем одобрении я немного беспокоюсь за тебя. Что поделаешь! Мне так хочется, чтобы у тебя с Джейн и у Джонатана все шло как можно лучше. Джонатан такой славный, Джейн хорошая, но не сказать, чтобы я была уверена, что у вас все идет хорошо.

— А может быть, все дело в работе? — задумался Тедди. — Продавать кофе и туалетную бумагу — ладно, черт с ним, но это не слишком стимулирует. Я вот подумываю, не вернуться ли мне в университет?

— Браво! — сказала Аврора. — Я просто надеюсь, что ты именно так и поступишь.

Она обняла его, чтобы ободрить, послала воздушный поцелуй Джонатану и села в машину. Джонатан и лягушонок Кермит тоже послали ей воздушные поцелуи.

— А что, если я просто куплю вам троим телевизор в подарок и привезу? — сказала она, поднимая глаза на Тедди. — Как ты думаешь, Джейн не выкинет его из окна?

— Подожди месяц-другой, — посоветовал Тедди. — Прямо сейчас она точно его выкинет. Дай мне месяц-два, и я ее обработаю.

Уезжать от Тедди всегда было непросто — Аврора оставляла его чуть не плача. В Тедди было что-то печальное, даже когда он старался казаться веселым. Иногда она чувствовала, что ей хочется, чтобы Джейн исчезла куда-нибудь с каким-нибудь любовником и оставила бы Тедди с Джонатаном в покое. Ей казалось, что и в ее доме наступит мир и согласие, если только кто-нибудь из молодежи станет жить у нее.

Она втянула носом скатившуюся слезу, притормозив перед кошкой, которая лениво валялась на асфальте. Она подумала, что, если бы Джерри не разозлился, можно было бы поехать к нему. Но нет, он точно разозлится, если она появится у него ни с того ни с сего. Он почти всегда теперь злился, когда она оказывалась у него в доме, хотя и старался не подавать виду. Ей требовались все ее уловки, чтобы преодолеть его злость и снова сделать его ласковым.

Она чувствовала себя ужасно — такое по дороге домой от Тедди с ней бывало часто. Она подумала, что вряд ли ей сейчас снова хватит сил, чтобы опять воспользоваться своими уловками и опять превозмочь раздражение Джерри. Но вместе с тем приехать домой и опять заниматься этими дрязгами с Рози и Гектором ей не хотелось.

Последней надеждой для нее в те минуты, когда она не хотела заставлять Джерри Брукнера еще раз сексуально вознаградить себя, был бар «Поросенок». Это было ее пристанище, куда в последнее время она стремилась все чаще. Там хотя бы всегда был замечательный мясной пирог.

— Я съем всего один кусочек, — пообещала она себе, разворачивая машину в направлении Вашингтон-авеню. — А ты, когда в следующий раз надумаешь перейти дорогу, все же пошевеливайся, — сказала она кошке, неторопливо шествовавшей перед машиной.