Я не хотела просыпаться. Все тело ломило, я боялась пошевелиться. Я помнила только, что ночью упала на пол. Я хотела вытянуть руку, чтобы узнать, здесь ли Фрэнклин, но боялась. А что, если его нет? Я, конечно, до смерти перепугала его. Если бы не этот мерзкий виски, ничего, наверное, не случилось бы. Но я давно уже не принимала свое лекарство и решила, что капля мне не повредит. Теперь я знаю, что дело не в этом. И надо же! Именно тогда, когда я решила, что припадки кончились. Ведь целых четыре года… Черт бы побрал. Неужели я спровоцировала этот припадок глотком несчастного виски? Ну надо же быть такой идиоткой!

И все же я решила проверить, что меня ждет. Я вытянула левую руку под простыней, но Фрэнклина рядом не было. Мне надо было все сказать тебе, Фрэнклин, давным-давно. Тогда, может, до этого не дошло бы. Если бы ты только знал, что сейчас чувствует твоя светлокожая негритянка, которой годами удавалось водить всех за нос! Все так внезапно обнаружилось! Я испытала ужас при мысли о том, что потеряю его. Ложь уже не поможет мне выбраться из этой пропасти.

— Ну как ты себя чувствуешь? — услышала я голос Фрэнклина.

Сердце у меня заколотилось с такой силой, что в груди защемило. Я подняла глаза: надо мной склонился Фрэнклин. По нему сразу было видно, что он не спал всю ночь, испугавшись за меня. Мне хотелось провалиться сквозь землю — исчезнуть совсем. Я ничего не могла сказать, но он ждал ответа, поэтому я пробормотала:

— Отлично.

Он присел на краешек кровати, и я подвинулась. Пальцы ныли от боли и распухли, и мне хотелось сунуть их в рот.

— Давно это у тебя, Зора?

Я до крови закусила губу.

— Это началось, когда мне было двенадцать.

— Почему же ты мне не сказала?

— А ты как думаешь, почему, Фрэнклин? — На глаза навернулись слезы, я не могла их удержать.

— Послушай, бэби, — Фрэнклин вытер мне лицо краешком простыни, — тогда, в самом начале, я рассказал тебе обо всех моих злоключениях и спросил, нет ли у тебя каких-то секретов; что ты мне ответила?

— Сказала, что нет, — голос мой срывался.

— Не плачь, бэби. Все не так уж плохо.

— Нет, плохо.

— Почему ты не сказала мне все как есть?

— Люди меняют ко мне отношение, узнав об этом.

— Одно дело — люди, другое — я.

— Я просто боялась, что ты уйдешь, если скажу об этом.

— Значит, ты считаешь, что я недостаточно сильно люблю тебя?

— Тогда я не была уверена в этом, Фрэнклин. — Я смотрела на него. Его черные глаза излучали нежность. — Я даже не знаю, как ты отнесся к этому сейчас.

— Ну скажи мне, где я?

— Сидишь на кровати возле меня.

— Разве это ни о чем не говорит тебе, бэби? Ты меня до смерти перепугала, а ведь я должен был знать, что делать. Ну, а потом, — и он начал гладить мои косички, — это не самое страшное.

— Конечно, — согласилась я.

— Ведь это всего лишь эпилепсия, да?

— Всего лишь?

— Но ведь это еще не конец света, как я понимаю.

— Нет, — ответила я. Его слова очень много значили для меня. Мои губы задрожали. Что я за дура, чего мне их кусать? О, почему я так мало верила в тебя, Фрэнклин? Почему я всегда считала, что моя любовь к тебе сильнее, чем твоя ко мне?

— Скажи мне вот что, Зора. Это связано с тем, что ты избавилась от ребенка?

— Отчасти да.

— И то, что мы не женаты, да?

— И это тоже.

— Так вот, дорогая. Не успеет прийти весна, как я получу развод. Клянусь!

— Так ты все еще хочешь жениться на мне?

— Что за дурацкий вопрос! Припадок не может меня так напугать, бэби. Чтобы отделаться от меня, тебе придется найти что-то посерьезнее.

Я положила руку ему на бедро и погладила его. Пальцы уже не так ныли. С самого начала я оценила во Фрэнклине эту удивительную способность давать мне ощущение покоя и защищенности. Дело не в его социальном положении, а в человеческих качествах, а также в моем сердце. Когда он обнимает меня, я не замечу и урагана, если даже он несется со скоростью сто миль в час. Ни с одним мужчиной я не чувствовала себя так надежно. И никто из них не зажигал меня одним своим прикосновением. Не сомневаюсь, Бог сотворил его именно для меня. Ах, если бы все женщины могли испытать такое.

— Можно спросить тебя?

— Да.

— Почему у тебя не было ни одного припадка с тех пор, как я здесь?

— Они прекратились четыре года назад.

— Почему?

— Не знаю. Я даже перестала принимать лекарство.

— Почему?

— Потому что от него припадки не прекращались, как надеялись врачи. Очень многие эпилептики тоже не принимают лекарств по той же причине. Бывает, что припадки прекращаются сами по себе. А некоторые предотвращают их без всяких таблеток.

— А почему сейчас это случилось, как ты думаешь?

— Наверное, не надо было пить виски. Точно не знаю. Но я не думала, что от одного глотка может что-то случиться.

— Поправочка! Ты выпила два больших бокала.

— Это могло спровоцировать припадок. Может, это нарушило обмен веществ.

— Думаешь, тебе придется опять принимать лекарство?

— Ни в коем случае.

— Почему? Разве оно совсем не помогает?

— Я сидела на фенобарбитале, Фрэнклин, и постоянно чувствовала себя усталой и скованной, а сил ни на что не было. Увидев меня в этом состоянии, ты бы подумал, что я пьяна.

— Зачем же врачи пичкают людей этой дрянью, если от нее не прекращаются припадки и еще такой побочный эффект?

— Потому что на самом деле никто не знает, как снять припадки; врачи пытаются только облегчить состояние этими таблетками. Никаких мозговых нарушений у меня не обнаружили. Если хочешь знать, я всегда с отвращением принимала эти таблетки. Они только напоминали мне о болезни. А я этого не хочу.

— Ну, тебе виднее. Но одно я понял точно: пить тебе нельзя.

— Ни в коем случае!

— Ну и ладно. — Он наклонился и поцеловал меня в губы. — Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя — больше, чем ты думаешь.

— Мне нравится это слышать — говори. — Он усмехнулся.

Увидев снова его ямочки, я почувствовала себя еще лучше. Присев на кровати, я обняла его и прижала к себе изо всех сил. Спрятав лицо у него на груди, я чувствовала полный покой. От него исходило тепло, сила и надежность. Я вдыхала запах его тела, который заполнял все мое существо.

— Дорогая, мне нечем дышать, — еле выговорил он.

— Вот и хорошо. — Я потянула его на себя.

— Дай мне перевернуться! — Тут он скатился с меня и залез под одеяло, не раздеваясь. — Теперь иди сюда.

Я приникла к нему так, словно приросла: он иногда принимал такую позу, что, казалось, даже воздух не проникал между нами. Он крепко обнял меня и держал до тех пор, пока тело мое совсем не расслабилось. Я чувствовала себя настоящей женщиной, лежа в его объятиях. Удары его сердца отзывались во мне. В его объятиях было так тепло! Он не пытался раздеть меня, но ласкал меня, пока мне не стало казаться, что на мне ничего нет. Я не могла ни открыть глаза, ни пошевелить пальцем, охваченная всепоглощающей любовью.

Когда я проснулась, Фрэнклина уже не было. Я решила распустить свои косички. Несколько часов я распускала их своими забинтованными пальцами, но наконец испытала облегчение. Вид у меня был ужасный. Волосы выросли на несколько сантиметров, стали еще курчавее и торчали во все стороны.

— Привет, бэби, — сказал Фрэнклин, войдя в комнату. Увидев меня, он только тряхнул головой. — Не могла больше терпеть, да?

— Уж больно туго мне их заплели. У меня в глазах стало двоиться.

— Вот то-то, дорогая, в следующий раз никуда не ходи, а попроси меня, и я тебе их заплету бесплатно.

— Потри мне голову, просто потри.

— Ну, как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно. — Он, конечно, не знал, что после приступа чувствуешь себя очень хорошо. — Фрэнклин?

— Да, милая?

— Будь добр, сделай мне одолжение.

— Какое, бэби?

— Пожалуйста, не спрашивай все время, как я себя чувствую, ладно?

— Я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

— Понимаю. Но я не больна. А от постоянных вопросов никакого толку нет, понимаешь?

— Конечно.

— Я иду в прачечную.

— Ты думаешь, можно?

— Фрэнклин?

— Я просто не уверен, что уже все в порядке, дорогая. Белье может подождать.

— Давай покончим с этим раз и навсегда. Ты видел, сколько длится припадок?

— Да.

— Ну а после… терпеть не могу это слово, но я снова нормальная. Все проходит без следа. Твое белье в мешке?

— А ты смотрела под кроватью, в пианино и в шкафах?

— Ну, Фрэнклин!

Он все еще смеялся, когда я выходила. Мой оранжевый пуховый свитер казался ярким пятном в груде вещей. Засохшее пюре превратилось в грязные комки. Если бы я могла кого-то ненавидеть, первой в списке была бы его мать. Убеждена, те, кто причиняют боль другим, ущемлены сами, потому-то и хотят причинять неприятности ближним. Думаю, что ей очень плохо. Но мне не хотелось больше возвращаться к случившемуся. Что было, то было, как говорит Фрэнклин.

Выпал первый снег. Кругом, куда ни глянь, белым бело. Воздух был свежий и чистый, и по всему городу уже развешивали рождественские украшения. Фрэнклин перетащил все свои пожитки ко мне. Их оказалось немного, но все это было непривычно мужское и такое объемистое, что мне стоило огромного труда распихать эти вещи. Сложнее всего было с верстаком. Фрэнклин поставил его в гостиной, напротив обеденного стола у стены.

— Не здесь, — заявила я, — Бога ради, не здесь, Фрэнклин.

— А где?

Я оглядела комнату. Если входишь в нее, то за углом, там, где встроенный в стену шкаф, часть стены не видна. Я отодвинула несколько горшков с цветами и сказала:

— Вот здесь.

— Ну а что делать с моими инструментами и деревом? Ты и для них нашла укромные уголки?

— Подожди, Фрэнклин!

Мы вытащили всю мою летнюю одежду из стенного шкафа и рассовали ее по коробкам, а коробки поставили у стен в моей музыкальной комнате. Конечно, мое святилище — увы! — потеряло свой былой вид. Все остальное Фрэнклин умудрился впихнуть в стенной шкаф в коридоре. Было еще его стерео — не только старое, но и неработающее. Пришлось и его воткнуть в мою музыкальную комнату: Фрэнклин наотрез отказался выбросить его, а в шкафах места уже не было. Аквариум был очень симпатичный и не доставлял хлопот.

Так что теперь все стало как у людей. Мы жили вместе.

Что говорить, я устала. Устала расспрашивать Фрэнклина о работе, которая должна подвернуться, но срывается. Отныне я зареклась задавать вопросы и просто жду, когда он придет домой и сам расскажет мне, работает или нет. Перестала я и узнавать, сколько работа продлится. Все это слишком неопределенно. Последние две недели он уходил раньше половины шестого. „Сбывшаяся мечта" открывается только в семь, а от нас до нее десять минут на автобусе или минут двадцать пешком. Фрэнклин ходит пешком. Когда он встает, в окно еще светит луна.

Я слышала, как он роется в мешке с носками: ищет подходящие. Видела, как выбирает подтяжки. Потом примеряет две-три пары рабочих брюк. Выбирая рубашки, он колеблется: одна с продранным локтем, другая без одной пуговицы. Он размышляет. Видно, выбрать очень сложно.

Чтобы ему не было тоскливо, я частенько стою в дверях ванной и молча наблюдаю, как он, не торопясь, бреется. Бритва едва касается кожи, и он так тщательно подстригает усы, что, пока я стою и гляжу на него совсем голого, мне удается о многом подумать. Иногда он кажется мне совершенством. Он такой красивый, сильный и черный, что мне частенько хочется потрогать его: неужели такие бывают?

Я приготовляю ему пшеничные хлопья, он очень их любит и перед уходом обычно съедает целые две чашки. Я наливаю в термос горячий черный кофе, а в коробку для завтрака кладу три толстенных сандвича с мясом. Сладкое он никогда не берет с собой.

Когда я возвращаюсь из школы, он уже сидит на диване, в своей шерстяной шапочке, в ботинках, очищенных от грязи, пьет невесть которую чашку кофе и читает спортивную газету. Я почти точно могу сказать, давно ли он пришел, потому что Фрэнклин прочитывает газету от корки до корки. Он всегда говорит, что сначала ищет добрые вести.

Сегодня, когда я вошла, казалось, все было, как обычно. Но в ответ на мое приветствие он буркнул что-то невразумительное. Я присела рядом с ним на диван и обняла его.

— Только не жалей меня, бэби. Никакого сочувствия, ладно?

Я отняла от него руки. Последнее время даже не знаю, когда можно к нему прикасаться, когда нет. Я привыкла обнимать его, когда мне хочется, а сейчас приходится угадывать, какое у него настроение, думать, можно ли поцеловать его. На все теперь один ответ:

— Не надо.

Он больше не целует меня, как прежде, когда я прихожу домой, и даже в постели не обнимает меня. Терпеть не могу непонимания, но мне так хочется ободрить его.

— Почему не идешь в спортзал? Ты всегда так хорошо себя чувствуешь после тренировки.

— За каким чертом? Я ничего не делал. Что же попусту потеть?

Дошло уже до того, что я вообще не знаю, о чем с ним говорить. Мне кажется, будто день за днем он понемногу умирает. Видит Бог, я не знаю, как ему помочь. Я всячески пытаюсь дать ему понять, что верю в него, не сомневаюсь в том, что мы через это пройдем, но он на это не клюет.

— Фрэнклин, я понимаю твои чувства.

— Тебе этого не понять, бэби.

— Но почему?

— Потому что ты не черный мужчина.

Я не спорю с ним, но меня раздражает уверенность Фрэнклина в том, что мне недоступны его ощущения. Кроме того, он, конечно, считает, что это его личная проблема. Но это же не так! Она наша!

Я сделала вид, что интересуюсь газетными новостями. Фрэнклин за это время выкурил пять-шесть сигарет, а потом вытащил из-под дивана бутылку рома. Я поднялась и пошла готовить обед. Сколько мыслей роилось в моей голове, но я ничего не могла сказать, понимая, что он ничего не хочет слышать. Я обрадовалась, когда зазвонил телефон.

— Здравствуй, папа! Прекрасно. Да, получила. Ну, конечно, к месту. Нет. Больше не надо. Я бы хотела, папа, но сейчас нам это не по карману. Ну что ты! Ты и так столько для нас сделал. Он здесь. Минутку. — Я прикрыла трубку ладонью: — Фрэнклин, папа хочет поговорить с тобой.

Он только пожал плечами.

— Ну, иди же, ну что ты, как колода какая-то, он просто хочет поздороваться с тобой.

Фрэнклин взял трубку.

— Здравствуйте, мистер Бэнкс. Отлично. — Я ушам не верила: тон его совершенно изменился. Голос стал на октаву выше. — Просто тяжелый период сейчас. Да, сэр. Строительные работы всегда сворачиваются зимой; плохо, если вы не в профсоюзе. Нет еще. Это все дело мафии. Я говорю вполне серьезно. Я стараюсь обращаться с ней как можно лучше. — Он засмеялся. — Да. Да. Стараюсь. Как только встану на ноги. Рождество? Ну, до него еще ведь две недели, не правда ли?

Он сказал: „Не правда ли?", а не какое-нибудь „А?" или „Угу!"

— Да, сэр. Я бы с радостью. О нет, что вы! Гордость, сэр, гордость! — И он снова засмеялся. — Но только при условии, что это взаймы. Хорошо. Рад буду повидать вас. Мне тоже было приятно поговорить с вами, сэр.

Он дал мне трубку. Я улыбалась. Мой отец — мастер творить чудеса!

— О'кэй, папа. Да. Передай привет Маргерит. Увидимся через пару недель. Тоже люблю тебя.

Положив трубку, я повернулась к Фрэнклину.

— Что он сказал тебе?

— Он спросил, люблю ли я тебя, и я сказал, что да. Потом спросил, хочу ли я жениться на тебе, и я сказал — да. Потом спросил, делаю ли я это каждую ночь…

— Фрэнклин, брось!

— Я не вру. Он так и спросил, Зора. — И Фрэнклин, прыснув со смеху, расплескал свой стакан с ромом. Я бросила ему тряпку, и он вытер пол, а потом отнес бутылку в кухню и поставил в раковину.

— И что же ты сказал ему?

— Я сказал, что стараюсь изо всех сил. Честное слово! И твоему старику это явно пришлось по душе. Теперь я вижу, откуда у тебя такой темперамент. Но он сказал мне кое-что еще, и это озадачило меня.

— Что именно?

— Он высылает нам билеты в обе стороны, чтобы мы прилетели к ним на Рождество. Я сказал, что в таком случае это будет взаймы. Ты знаешь, что я не люблю благотворительности, но ему я не мог этого сказать.

— Ты, правда, хочешь поехать со мной домой на Рождество?

— А почему бы нет? Если, конечно, никто не будет швырять мне в рожу картофельное пюре. Нет, серьезно, судя по всему, он мужик что надо. Еще он спросил, играю ли я в покер.

— А ты играешь?

— Да, в покер я мастак.

— Может, и меня научишь?

— Но ты должна сделать ставку.

— Какую?

— Раздеться! Тащи карты!

Мне эта игра не понравилась, но кончили мы тем, что сбросили с себя всю одежду. После недельного перерыва в эту ночь мы как будто вновь открыли, что еще нужны друг другу. Теперь я знаю, что чувствовала Лиз Тейлор, когда встретила Ричарда.

Фрэнклин получил работу маляра в новом жилом комплексе. Мы оба от души радовались, что эта работа в помещении, потому что у меня сердце кровью обливалось, когда он возвращался замерзшим. В такие дни он выглядит совершенно разбитым, диву даешься, откуда у него силы встать утром, а он все-таки встает. Эта работа должна была продлиться весь январь, а может, и дольше. Во всяком случае, работает он уже неделю. Сегодня Фрэнклин ждал меня дома, и, едва я вошла, он поцеловал меня и вручил мне чек.

— Зачем он мне? — Я не хотела брать чек, ведь у него так давно не было своих денег.

— Мне будет неприятно, если ты не возьмешь. Выдай мне двадцать долларов, с меня хватит: и на сигареты, и на полбутылки в пятницу.

— Но, Фрэнклин, дорогой, это же твой первый чек за столько времени! Оставь его себе.

— Послушай, долгое время тебе приходилось за все платить самой, и ты еще давала мне в долг или просто так; так это же капля в сравнении с тем, что ты на меня потратила. Я понимаю, как ты устала от этого, но я готов дать тебе все, что угодно — ведь ты ни разу не пожаловалась. К тому же, надеюсь, наши дела идут на поправку. Звонил Винни: они начинают ремонтировать дом, и он приглашает меня в свою бригаду. Он сказал, что работенка продлится все лето.

Опять эти обещания! Но мне не хотелось портить ему настроение.

— Как твои ребятишки?

— А что мои ребятишки?

— Рождество на носу. Думаю, ты захочешь им что-нибудь подарить?

— Дорогая, я так закрутился, что, честно говоря, совсем забыл об этом.

— Ну, а я помню. Вот так мы и поступим с твоими деньгами.

Он смотрел на меня и улыбался.

— Господи, какой же ты чудесный человек, Зора! Ты даже сама этого не знаешь. За что только мне такое везение?

— Ну, раз уж нам пофартило, сделаю два предложения, — сказала я.

— Какие?

— Ты не хотел бы повеселиться сегодня?

— Всегда готов, дорогая. Каждое утро, как только я проснусь и посмотрю на тебя…

— Перестань, Фрэнклин!

— На что же ты намекаешь?

— Узнаешь. А сейчас послушай. У моей подруги Марии — ты помнишь Марию?..

— Не помню точно, как она выглядит, но она ведь комическая актриса, кажется?

— Да, и у нее сегодня премьера. Я обещала прийти. Пойдешь со мной? — О Господи! Пусть хоть раз согласится! Нам так нужно переменить обстановку, куда-то пойти. Мы уже целую вечность нигде не были, я уж и забыла, как это бывает.

— А что, это действительно весело?

— В последний раз было очень смешно.

— Ну, ладно. А что еще?

— Давай купим елку.

— Так, значит, тебе хочется елку?

— А что тут такого? У меня каждый год елка. Какое же без нее Рождество?

— Но ведь нас здесь не будет.

— Мы будем здесь и после Рождества.

— О Боже, я влюбился в большого ребенка!

— Конечно, и мне хочется сейчас же посидеть у тебя на коленях, Санта-Клаус.

Он посадил меня на колени.

— Ты была хорошей девочкой весь год? Да?

— Да, Санта-Клаус.

— Ну тогда скажи Санта-Клаусу, что подарить тебе на Рождество.

— То, на чем я сижу.

Фрэнклин выглядел настоящим красавцем. На нем был мой любимый красный с белым свитер, обтягивающий его широкие плечи. Голубые джинсы сидели на нем так, что мне хотелось ущипнуть его за ягодицу. Мы расположились за уютным столиком, и было замечательно, что мы вместе и у нас такое приподнятое настроение. Мы все время смеялись. Фрэнклин заказал выпивку и спросил, не голодна ли я. Мне не хотелось есть, я пила содовую и рассматривала публику. Народу было полно. Я прижала ноги к ногам Фрэнклина, а он положил руку на мою ладонь. Все было великолепно. Фрэнклин даже сказал, что нам стоит почаще выбираться из дому. На сцене появился конферансье.

— Леди и джентльмены, мальчики и девочки, мальчики и мальчики, девочки и девочки. Сегодня „Импрув" горд и счастлив пригласить вас прямо с улиц нашего разлюбезного, самого что ни на есть нижнего Манхэттена, лицезреть на этой сцене мисс Марию Сван, самую замечательную даму. Похлопайте ей от души одной рукой, двумя руками, нет — тремя руками!

Все смеялись и хлопали; на сцену вышла Мария. Я ее с трудом узнала. Мария — привлекательная девушка под метр восемьдесят, тоненькая и стройная мне на зависть, с веснушками и огненно-рыжими волосами, превратилась в отвратительную седую старуху в домашнем халате и шлепанцах. Чулки спустились, в руке была палка.

— Приветствую всех, — обратилась она к залу.

Все радостно заорали. Старуха уселась в старое кресло и попыталась положить ногу на ногу. Ей это никак не удавалось.

— Всегда одно и то же, — пробормотала она. — Джейк, бывало, любил, когда у меня не получалось. Может, только потому он так долго прожил со мной, помилуй его Господь! Он давным-давно преставился. Уж как я благодарна Богу! Вы спросите, зачем я все эти годы пыталась научиться класть ногу на ногу? — Публика одобрительно зашумела. — Когда этот бедолага видел, что ноги у меня раздвинуты, он тут же бросался на поиски сокровища, а найдя его, становился сам не свой. Конечно, с его восьмью или десятью сантиметрами делать там было особенно нечего, но Джейк находил чем заняться и вкалывал так, словно у него двадцатипятисантиметровый отбойный молоток. Бедный Джейк! Бедная я! К тому моменту, когда он кончал, у меня было такое чувство, будто по мне проскакал табун лошадей. Чтобы сдюжить все эти годы, я представляла себе, что он — Кларк Гейбл. Помню, как-то ночью я расчувствовалась и стала кричать: „Кларк! Кларк! Кларк!" А Джейк спрашивает: „Кто?" Я тут же переключилась и завопила: „Джейк! Джейк! Джейк!" Спасибо, скажу я вам, что времена изменились, а то, доведись мне узнать, какой ничтожный был у него инструмент и как он надрывался, работая, я бы ни за какие коврижки не вышла за него. А теперь уж мне и не пристроить свое сокровище. Ну скажите, кто из вас, молодые люди, хотел бы семидесятилетнюю пусси? Знаю, что не хотите, да и я не хочу, чтоб меня чмокал семидесятилетний пердун. Благодарение Богу, мы умеем мечтать, и признаюсь вам по секрету: Кларк ни капли не постарел.

Публика от души смеялась. Даже Фрэнклин покатывался от смеха. Мария переходила от одного к другому, и мы прямо надрывались от хохота, у меня даже живот заболел. Фрэнклин не допил свой первый стаканчик.

— Ну как? — спросила я Фрэнклина.

— Очень забавно, — ответил он.

Увидев нас за столиком, Мария подсела к нам.

— Я даже не надеялась, что ты придешь, — сказала она, глядя при этом на Фрэнклина. — А вы и вправду чертовски симпатичный. Не хотите зайти ко мне сегодня? Я покажу тебе, Зора, кое-что, о чем ты и не мечтала. Ну как? — И она склонилась над столом, облизывая губы. Видно было, что она сдерживает смех. Груди у нее выступали из трико, и Фрэнклин хоть и старался не смотреть, но смотрел.

Он вовсю хохотал. Несмотря на очень темный цвет его кожи, видно было, что он покраснел. Мы еще немного поболтали, и Мария пообещала забежать к нам выпить за Новый год. По дороге домой Фрэнклин сказал:

— А она мне понравилась.

Впервые с тех пор, как мы были вместе, я почувствовала укол ревности. Ну не смешно ли?

Мы приехали в аэропорт, чтобы лететь к родителям, а я была вне себя. Фрэнклин пил целый день. Мне, мягко говоря, не хотелось, чтобы от него несло, когда нас встретит папа. Маргерит волновала меня меньше.

— Ты бы не мог сбавить темп? — спросила я.

— Мне страшно, бэби.

— Чего? Папа не кусается.

— Боюсь лететь.

— Что? Я серьезно, Фрэнклин!

— И я серьезно. Я один раз в жизни летал на самолете и чуть полные штаны не наложил.

— А как же ты летал в Пуэрто-Рико?

— Какое там Пуэрто-Рико! Да это я заливал, хотел тебе понравиться. В армии мне один раз пришлось лететь, но я так нализался, что ни черта не помню.

— Ну и дела, — вздохнула я. — Потеха да и только!

Но когда самолет оторвался от земли, на Фрэнклина было жалко смотреть. Он прижался ко мне и вскоре вырубился. Захотев в туалет, я не могла разбудить его.

— Фрэнклин, проснись!

Он не отозвался, но всей тяжестью навалился на меня. Мне было не выбраться. Когда самолет пошел на посадку, я думала, что лопну. Он так и сидел, привалившись ко мне, а когда наконец продрал глаза, они были краснее его свитера, а несло от него, как из бочки.

— Быстро приводи себя в порядок, — скомандовала я, сунув ему в рот „Тик-так".

— Что, уже?

Не ответив, я понеслась в туалет.

Папа и Маргерит ждали нас у выхода. Папа еще больше постарел. Волосы стали белые как лунь, но на лице ни морщинки. А у Маргерит волосы еще потемнели. Выглядела она превосходно, хотя осталась такой же грузной; может, поэтому я никогда не могла толком понять, намного ли она выше папы. Сантиметров на десять уж точно.

Папа сгреб меня в объятия, потом отстранил, оглядел с ног до головы и поцеловал в щеку.

— Вы только посмотрите на нее! — воскликнул он.

Маргерит тоже чмокнула меня.

— Девонька, пора тебе перестать поститься, а то совсем растаешь, — сказала она.

— Здравствуй, сынок, — повернулся папа к Фрэнклину и протянул ему руку. — Ну и ручища у тебя, сынок. Ну и ну, Марджи. Он, кажись, за два метра вымахал. Да?

— Ну, за метр восемьдесят будет, — рассмеялся Фрэнклин. — Рад познакомиться с вами.

— Зови меня папой или Харви, как тебе нравится. А это Маргерит, но можешь звать ее Марджи.

— Одно я скажу тебе, Зора, — покачала головой Маргерит, — приваживать их ты, видать, умеешь.

— Это я ее привадил, — возразил Фрэнклин, расплывшись до ушей. Он выглядел почти трезвым.

Дом, показалось мне, стал больше. Он был старый и деревянный, но очень ухоженный. Несколько лет назад папа покрасил его белой краской по настоянию Маргерит. Перед домом был длинный и широкий двор; летом нигде в мире не было лужайки лучше и зеленее. Но сейчас все покрыл снег.

В гостиной сидел дядя Джейк собственной персоной. Увидев нас, он вскочил.

— Дядя Джейк! — завопила я. — Что ты тут делаешь?

Это был мой любимый дядя, единственный папин брат. С детства я помнила его с сигарой во рту. Бывало, он сажал меня на диван и часами рассказывал о блюзе.

— Полегче, полегче, милая. Ты настоящая породистая лошадка, прямо слюнки текут. Кожа да кости, будто тебя по треку гоняли. А это кто? Из нью-йоркских великанов? — покатился он со смеху, притоптывая на месте своими кривыми ногами.

— Дядя Джейк, это Фрэнклин.

— Привет, сынок, хочешь сигару?

— Добрый день, сэр. С удовольствием. — Фрэнклин взял сигару, а я пошла побродить по дому.

Я поднялась в мою бывшую комнату: Маргерит ничего здесь не меняла. Стены были такими же бледно-желтыми, а на кровати все так же паслись стада игрушечных животных. В глаза мне сразу бросился слоник, которого Буки выиграл для меня на ярмарке, когда я была совсем девчонкой. Господи, как летит время! На комоде все так же стояли награды, полученные мною на конкурсах молодых дарований. Нигде не было ни пылинки. Спустившись вниз, я столкнулась с папой, который вносил наши вещи. Маргерит возилась на кухне. Фрэнклин с дядей Джейком сидели на диване.

— Ты любишь блюзы, сынок?

— Люблю, сэр.

— Кого именно?

— Мадди Уотерса, Кинга, Боби Бленда… ну и других…

— Рад слышать. А вот послушай. Знаешь, кто это такой?

Дядя Джейк поставил Слима Гриера и откинулся на спинку дивана.

— Что будешь пить, сынок? — спросил папа.

— Ничего, па. То есть папа.

— Можешь звать меня и па, мне все равно. Так ты вообще не пьешь? Брось, сегодня же Рождество.

— Я уже малость перебрал по дороге сюда.

— Что, головка болит?

— Мягко сказано. Чашечка кофе не помешает.

— Марджи! — крикнул папа. — Поставь, милая, кофейник!

— Ну, а слыхал ли ты Лемона Джеферсона или Джона Харта?

— Боюсь, нет.

— Ну, а Сан Хауса или Альберта Кинга?

— Нет, сэр.

— Так, так, приятель, я тебя малость образую, пока ты здесь. Черные должны знать о блюзе все.

Фрэнклин засмеялся. Я включила лампочки на елке. Боже мой, как же хорошо быть дома!

— Зора, — позвала меня Маргерит, и я пошла на кухню. Она, должно быть, все приготовила заранее, потому что множество горшков, кастрюль и сковородок стояло на плите.

— Ну как ты здесь живешь, Маргерит?

— Да ничего. Ты голодна?

— Немного. Что у тебя тут?

— Тушеные овощи, ветчина, хлебцы, макароны с сыром, батат и картофельный салат в холодильнике. Меня беспокоит твой отец. Его доконал артрит. У него постоянные боли, а он делает вид, что ничего такого нет. Тебе надо поговорить с ним, дорогая.

— Что я могу ему сказать?

— Но это же твой отец. Придумай что-нибудь.

— Он был у врача?

— Был, да не у того. Врач дал ему таблетки от боли, а они действуют на него как снотворное.

— Я попробую поговорить с ним. Можно отрезать кусочек ветчины?

— Ради Бога, милая. Ну, как твое пение? Большие успехи?

— Не сказала бы. Я беру уроки, а к апрелю мой учитель поможет мне подготовить пробную запись.

— Что это такое — пробная запись?

— Ну, это записи с моим исполнением известных песен и моих собственных. Я пошлю их продюсерам и, если им понравится, может быть, заключу с ними контракт на грампластинку.

— Ах, вот как! Похоже, что-то сдвинулось с места. Только не слишком обольщайся.

— Ты говоришь, как отец.

— Я его половина, дорогая.

— А где тетя Люсиль?

— Дома. Она застукала Джейка с какой-то шлюхой в мотеле и, конечно, выставила его. А куда ему податься, как не к нам?

— Он все такой же?

— Ты же видишь: он здесь. — Маргерит поставила на поднос кофейник и пошла в гостиную.

Мы слушали, как дядя Джейк говорил о блюзах. Через час сели обедать. К одиннадцати мы с Фрэнклином стали клевать носом и отправились спать. Маргерит пошла нас проводить.

— Твоя комната, Фрэнклин, здесь, внизу. — Она открыла дверь комнаты для гостей, а Фрэнклин обернулся и подмигнул мне.

— Спокойной ночи, бэби, — кивнул он мне и, улыбнувшись, спросил у Маргерит: — Можно поцеловать ее на ночь?

— Это ваше дело. Если бы вы были женаты, я поместила бы вас в одну комнату. Может, когда приедете в следующий раз, так оно и будет. А вы как думаете?

— Мы как раз бьемся над этой проблемой, — ответил Фрэнклин.

Маргерит пожелала нам спокойной ночи и пошла в свою спальню. Фрэнклин поцеловал меня и уже собрался идти в свою комнату, как появился отец. Фрэнклин не заметил его.

— Ты куда это, сынок?

— Спать, папа.

— А почему ты не спишь в Зориной комнате?

— Миссис Марджи не велела мне спать там.

— Она всегда была малость старомодной. Где ты спишь у себя дома, а?

— С Зорой.

— Ну так спи с ней и здесь. Черт побери, нынче восьмидесятые годы, а вы уже не дети. — И папа хлопнул себя по ляжкам. Это его любимый жест. — Ума не приложу, о чем Маргерит думает. Ну, спокойной ночи. Выспитесь как следует.

Фрэнклин пожал плечами и пошел в мою комнату.

— Спокойной ночи, папа.

— Покой сейчас — то, что вам надо, — подмигнул Фрэнклину папа, закрывая дверь в свою комнату.

Фрэнклин хотел заняться любовью, но я отказалась: комната папы и Маргерит была рядом, а я обычно громко кричу. Фрэнклин, впрочем, тоже. Словом, я чувствовала бы себя не слишком свободно и никакого удовольствия не получила бы. Так что я прибегла к другому способу, который располагает Фрэнклина к самым невероятным обещаниям. Правда, он никогда не выполняет их.

Когда я проснулась, Фрэнклина уже не было. Спустившись, я увидела его на крыльце.

— Что ты делаешь? — спросила я. В Толедо было прохладнее, чем в Нью-Йорке, а на нем была только майка и джинсы.

— Да вот, свет чиню.

— Зачем?

— Как зачем? Здесь что-то с проводкой.

— Тебя что, папа попросил?

— Да нет. Просто вижу, что у него руки не доходят до этого. Почему ж не помочь, раз я здесь. Разделаюсь с этим, повешу полки в гараже. Там у задней стены ящик для инструментов будет совсем как новенький, после того как я разберусь с ним. Я отлично себя чувствую, бэби.

Я улыбнулась.

За несколько дней Фрэнклин починил все, что попалось ему на глаза. Они с папой пили, смеялись и играли в покер с Маргерит и дядей Джейком, а я только смотрела на них. Наконец, объявилась тетя Люсиль. Она узнала, что я приехала, но к тому же, думаю, ей стало жалко дядю Джейка. Во всяком случае, она позволила ему вернуться с ней домой. Я пошла в церковь, но Фрэнклин остался дома, потому что не взял с собой свой единственный костюм. Папа остался с ним за компанию. Когда мы вернулись, они уже основательно набрались и разговаривали, как закадычные друзья.

Рождественским утром мы обменялись подарками; под елкой лежали два конверта — для меня и Фрэнклина. Папа подарил каждому из нас по пятьсот долларов. Значит, отцу Фрэнклин пришелся по душе.

— Папа, ты это зря, — сказала я, взяв конверт.

— Мне тоже так кажется, па. Ты и так чересчур щедр, — поддержал меня Фрэнклин.

Папа только попыхивал новенькой трубкой, которую я ему привезла, пуская облака дыма. Ровно в одну минуту первого он объявил, что Рождество наступило, и открыл свои коробки с подарками. Маргерит, всегда поступавшая, как он, открыла свои. И вот она предстала перед нами в новом кимоно.

— Послушай, сынок, — вдруг сказал отец, — это мои деньги, и если я дарю их вам, значит, мне этого хочется. Согласен?

Фрэнклин улыбнулся папе, а папа ответил ему такой улыбкой, что во рту засияла золотая коронка.

— А что ты, Фрэнклин, подаришь Зоре на Рождество? — спросила Маргерит.

— Это не твое дело, — оборвал ее отец.

— Она получит подарок, когда мы вернемся домой, — ответил Фрэнклин.

Папа хлопнул себя по ляжкам и пустил струю дыма.

Маргерит не поехала провожать нас в аэропорт, потому что ей должны были привезти из магазина стиральную машину. На прощание папа посмотрел Фрэнклину в глаза и сказал:

— Смотри за моей дочкой, сынок, прошу тебя. Тебе досталась золотая девочка, не забывай об этом.

— Не забуду, па, поверь.

— Верю.

— А ты не бросай пения, дочка. У тебя все получится: кто ищет — тот найдет. И хорошенько заботься о нем, — указал он на Фрэнклина. — Он славный парень, и я хочу увидеть внучат, похожих на него.

— Постараюсь, папа. А ты что мне обещаешь?

— Что схожу к врачу. У Марджи самый длинный язык в Толедо, не так ли? Ну, с наступающим Новым годом. — Папа поцеловал меня в лоб и попрощался за руку с Фрэнклином.

Только в самолете до меня дошло, что Фрэнклин не выпил ни капли дома, ни разу не зашел в бар, как по дороге в Толедо, и отклонил предложение стюардессы.

— Ну что, тебе понравилось? — спросила я.

— Это был лучший рождественский праздник за много лет, — ответил он, — за много, много лет. Спасибо тебе, милая.

— От души рада это слышать. И тебе, Фрэнклин, спасибо, что поехал со мной.

— Отец у тебя — что надо. Мудрый старик. — Фрэнклин откинулся на спинку кресла и стал смотреть в иллюминатор.

— Почему ты так считаешь?

— Да на это много причин. Мы с ним поговорили как мужчина с мужчиной; я с юности мечтал поговорить так с моим отцом, а с твоим это получилось как-то само собой.

Я тоже откинула спинку кресла и приблизилась к Фрэнклину.

— И что же он сказал тебе?

— Чтобы я ничего не боялся и делал свое дело как мужчина. А то, что меня все время выбрасывают с работы, — это не моя вина. Понимаешь, мне было очень нужно услышать это от другого мужчины. Он рассказал мне, как тяжко ему было начинать, и просил меня верить в удачу и никогда не отступать. Чтоб даже думать об этом не смел, как бы ни было плохо. Мне очень понравился твой отец, Зора, я бы хотел походить на него. Ты устала?

— Немножко.

— Ну тогда положи голову сюда, бэби. — Он подставил мне плечо, обхватил рукой мою шею, а ладонь положил мне на руку.

— Тебе не страшно, Фрэнклин?

— Чего?

— Ничего, — пробормотала я, прижимаясь щекой к его плечу.