Кендрикс сказал правду. Меня взяли бетонщиком, а это значило, что я весь день готовил опалубку, устанавливал ее на нужном месте и потом, после заливки, сбивал ее, когда бетон застывал. Но это еще что! Я заколачивал 13 долларов 96 центов в час; но и это не все: через неделю я должен вступить в местное отделение профсоюза, если итальяшки не будут против. Моего прораба зовут Билл. Посмотрев, как я выкладываюсь, он перед концом работы отозвал меня в сторонку, подальше от других черных, и сказал:
— Послушай, Фрэнки, ты не возражаешь, если я тебя буду так звать?
— Ради Бога. Все зовут меня Фрэнки.
— Вот что я тебе скажу. Если ты всегда работаешь так, как сегодня, можешь спокойно рассчитывать на место.
— Что это значит?
— А то, что у нас будет еще пять-шесть рабочих мест после этой стройки, и если ты не будешь халтурить, опаздывать, сачковать, удовлетворяя при этом всем требованиям, можешь считать, что ты забил это место. Надо научиться ходить в одной упряжке, ты понял меня?
— Да.
— Запомни, все это между нами, не болтай лишнего. Ясно?
— Да.
Послушать его, так я единственный здесь черный, кого он мечтает взять на постоянную работу. Эти белые сукины дети отлично умеют подцепить тебя на крючок. Провались все они пропадом! Хотел бы я тоже знать, что испытываешь, принося домой зарплату за несколько месяцев, которые ты отработал на одном месте.
По дороге в подсобку, где мы переодевались и оставляли грязную рабочую одежду, я вдруг подумал: а что в мире, кроме баксов, определяет твою человеческую ценность?
В Зоре мне особенно нравится то, что она всегда держит слово. Двести пятьдесят баксов лежали на стойке, как она и обещала. Значит, она оделась, сбегала в банкомат, заскочила домой, а потом помчалась на работу. Честно говоря, я не уверен, что сделал бы то же самое для кого-нибудь из ее подруг.
Войдя в здание тюрьмы, я испытал такое же тошнотворное чувство, что и тогда. На меня навалились отвратительные воспоминания. К черту! Я внес залог за Джимми и стал ждать, когда его выпустят. Бумаги они оформляют целую вечность, а вот засадить человека — это для них одна секунда, и пикнуть не успеешь.
Когда появился Джимми, я изучал свой гороскоп в „Дейли Ньюс". Он постучал пальцем по моей голове.
— Привет, браток. Я твой должник.
— Что будем пить? Хотелось бы услышать о твоих похождениях. — Сложив газету, я сунул ее под мышку, и мы двинули к выходу. У первого же бара на Атлантик-авеню мы остановились.
— Ты помнишь Шейлу, старик?
— Помню, ты говорил о ней, но, пожалуй, я не узнал бы ее.
— Она пуэрториканка. В общем, не так-то часто я бывал у нее, если хочешь знать. Но надо же быть таким идиотом!
— Ближе к делу, Джимми.
— Да постой. Ты чего не пьешь?
— Я только вышел на новую работу и хочу, чтобы завтра голова у меня была в порядке.
— Ну ладно, слушай. Мы небольшой компашкой сунулись к Шейле — и вдруг — бум-бум! — страшный грохот: кто-то барабанит в дверь. Ну, все кто куда, одни — в уборную, другие куда-то еще, словом, наложили полные штаны, думали, что это ее мужик. А это один хмырь, которому Шейла задолжала кучу денег, а их, как водится, у нее нет. Он орет, что, дескать, Шейла, ты покойница, а один из наших, Джезус, тоже пуэрториканец, спрятался на кухне. Ну, у страха глаза велики, он там торчит и слышит: „Убью! Убью!" И вдруг этот кретин выпрыгивает из своего убежища, что твой Клинт Иствуд, — и бах! бах! — пристрелил того хмыря.
— Я никак в толк не возьму, ты-то тут при чем?
— Да пистолет-то был мой, старина.
— А как он у него оказался?
— Это уж совсем не имеет значения. Слушай, что дальше было. Понаехали копы, парень лежит еще тепленький, а этот самый Джезус сиганул из кухонного окна и был таков. А пистолет мой, падла, бросил тут же. Ну, натурально, копы взяли мой след. А я тут как тут.
— А суд когда?
— Да где-то в конце следующего месяца. У тебя нет знакомого адвоката потолковее?
— У меня? Смеешься? Но у Зоры может быть. У нее, кстати, подруга адвокат. Я спрошу ее сегодня. Но ты, надеюсь, не врешь мне, старик?
— Да клянусь, Фрэнки, я в жизни никого не пришивал. Ты что, не знаешь? Ну, закон, случалось, обходил, а чтоб мокрое дело, помилуй Бог. Я просто не хочу, чтоб этот сукин сын меня подставлял, вот и все. Клянусь!
— А куда ты теперь?
— Ума не приложу, старина, просто не знаю.
— Похоже, ты на мели?
— И как ты, старик, догадался?
Достав из кармана двадцатку, я сунул ее Джимми.
— Век не забуду, Фрэнки. Ты — мой единственный друг, такого у меня в жизни не было, а судя по всему, и не будет.
— Боюсь, это и есть наша главная беда. Надо доверять людям, а уж друзьям — тем более.
— Я тронут, Фрэнки, правда, очень тронут. И я тебя не подведу, не сомневайся. Я тебе все верну, обещаю.
— Думаю, тебе лучше где-нибудь залечь, старина.
— Да, да. У меня уйма мест, где можно отсидеться, Я пока просто не думал об этом.
— Ладно, у тебя есть мой телефон. Звякни через пару дней, а я тем временем разведаю у Зоры, что к чему. О'кэй?
— По рукам.
Мы распрощались и двинулись в разные стороны. Когда я поворачивал за угол, он стоял на тротуаре в раздумье.
— Триста четвертую палату, пожалуйста.
— Простите, сэр, но в этой палате никого нет.
— Проверьте списки. Там должна быть Дарлин Свифт. Она сказала, что ее выпишут завтра.
— Ее выписали сегодня утром, сэр. Могу я чем-нибудь помочь вам?
— Нет.
Я повесил трубку. Ах, ты черт! Зачем она мне наврала? Я набрал номер Дарлин, но ее, конечно, не было дома. Я решил позвонить нашим старикам. Если Дарлин нет и там, не знаю, где ее искать. Сестренка моя — настоящий шиз, что тут говорить.
— Алло!
Надо держать ухо востро и быть поприветливее, а там посмотрим.
— Здравствуй, мама.
— Фрэнклин?
— А у вас есть еще один сын? — попытался сострить я, но она не клюнула. Мою мать голыми руками не возьмешь.
— И тобой сыта по горло. Ты хочешь говорить с отцом? Он здесь, сейчас.
— Привет, сынок. Как поживаешь?
— Все нормально, пап. Ты видел Дарлин?
— Да, она здесь. Она только что из больницы. Ты не знал?
— Знал.
Таких предателей, как она, свет не видывал. Просила, чтоб я им не говорил, а сама прямиком к ним.
— Она не очень хорошо себя чувствует. Ей лучше отдохнуть и прийти в себя.
— Ты думаешь, у вас она отдохнет?
— Думаю, да. Мать делает все, чтоб ей было хорошо.
— Не сомневаюсь.
— Хочешь поговорить с ней? Сейчас позову ее.
— Да не надо, не беспокой ее. Я рад, что с ней все в порядке, а если ей что-то понадобится, пусть позвонит.
— Передам, сынок. Скажи…
— Как-нибудь потом, пап.
Они все друг друга стоят, что тут скажешь.
* * *
Когда Зора переступила порог, я схватил ее и подбросил на руках.
— Фрэнклин, ты с ума сошел!
— Как же не сойти, мое сокровище?
— Да что с тобой сегодня такое?
— Я вот думаю.
— Еще и думаешь!
— Серьезно, бэби. Давай-ка поищем местечко побольше, где можно порезвиться.
— Но ты только сегодня начал работать, Фрэнклин. Не кажется ли тебе, что ты немного спешишь?
— Да что ты! Скажу тебе, малыш. Я никогда не чувствовал, что это наше место. На контракте только твое имя, а если хочешь знать, я хоть и живу здесь, но для меня это все равно твой дом.
— Ты об этом раньше не упоминал. А почему заговорил сейчас?
Я поставил ее на пол.
— Все меняется. Я собираюсь в школу, а ты должна петь. Эта квартирка хорошая, но уж больно маленькая. Я каждый раз, садясь за верстак, чувствую себя не в своей тарелке. Мне бы хотелось иметь собственную комнату, где я могу спокойно сыпать на пол стружку. Разве ты не понимаешь?
— Отлично понимаю.
— Ну так я звякну Винни и скажу, что к концу месяца мы сваливаем.
— Фрэнклин, а когда же Дарлин объявится?
— Она не объявится, передумала.
— С ней все в порядке или нет?
— Все в порядке. Она у родителей.
— Ну и куда ты думаешь двинуться?
— Надо искать в Парк-Слоуп, Коббл-Хилл, Боуэрум-Хилл — где угодно, но поблизости. Осточертели все эти новостройки.
— Но за это придется платить.
— Ну и что? За все надо платить.
В день зарплаты я получил чек на 569 долларов 32 цента. Это за неделю! О таком я и не мечтал! Но ведь я вкалывал сверхурочно каждую ночь и не собирался от этого отказываться. Сотню я послал почтой Пэм, вернул Зоре двести пятьдесят и еще сотню положил в банк. Оставшиеся баксы сунул в карман.
Почему-то я не спросил Зору об адвокате. Мне не хотелось признаться в этом, но Джимми из другого мира. Я вытащил его из камеры, но ввязываться в эти истории не собирался. Может, это послужит ему уроком. Пора ему завязывать и с этой шушерой, и с его наркобизнесом. Но уж не слишком ли много я хочу?
Проработав пару недель, я заметил кое-что странное. Из шестнадцати черных работяг, начинавших вместе со мной на стройке, осталось, дай Бог, четверо. Мне ужасно хотелось понять, что происходит, и как-то я подошел к Джуни, одному из наших, и спросил его.
— Не по тому адресу обратился, парень. Знаю только одно: что я еще здесь, а в пятницу выдают денежки.
Придя домой, я решил позвонить Кендриксу и разузнать обо всем у него.
— Они не работали.
— Как это понять, что они не работали?
— Прораб сказал, что они не справлялись с работой, и он их отослал.
— И ты в это поверил?
— Послушай, Фрэнки, если человек говорит мне, что они не справлялись с работой, могу ли я возразить?
— Нет, — ответил я и повесил трубку.
В день зарплаты появился Кендрикс.
— Ты пытался вернуть их, старина? — спросил я.
— Нет. Я пытаюсь заполнить дырки.
Дырок, видно, не было, поскольку Кендрикс удалился с туго набитым коричневым конвертом.