— Если у него нет хотя бы двух кредитных карточек, современной машины, квартиры со спальней и диплома об окончании колледжа, пошли его подальше, говорю я тебе, — толку от него не будет. А сколько ему лет?

— Выглядит чуть за тридцать. А что, если у него всего этого нет? Что тогда, Порция? У тебя целая свора таких молодцов, и куда это тебя привело?

— Срываются с крючка, милая, — соврала Порция. Ей звонит столько мужчин, что она боится поднимать трубку. Все люди как люди. С нормальными хобби. А хобби Порции — назначать свидания.

— Послушай, ведь он действительно отличный парень, к тому же чертовски сексуален.

— Другими словами, он метра под два ростом и красавчик. Все это старая песня, — бросила Порция, рухнув на диван.

Глянешь на Порцию — невинная девочка. Она называет это женственностью. Она только упускает из виду, что, когда ходит по улицам Нью-Йорка в своих узких вызывающих платьях с бронзовой заколкой, ее девичьей скромности не заметно. Но с одеждой у нее явный заскок. Она признает только Сакса и Бергдорфа. Что бы она ни надела, ну прямо модель, что вполне понятно при ее оптимальном седьмом размере. То же с ее безупречно чистой и гладкой кожей, которую никогда не увидишь без макияжа. У нее всегда такой вид, будто она собралась на вечеринку.

— Он не наркоман, — заметила я.

— А ты откуда знаешь?

— Он сам сказал.

— А ты и поверила.

— Зачем ему врать?

— Да почти все они готовы нести все, что угодно, лишь бы произвести впечатление, поверь мне, Зора. Нельзя быть такой доверчивой, тебе же не двадцать лет. — Порция встала, подошла к зеркалу и поправила прическу, хотя в этом не было ни малейшей необходимости. Ее стригли под китаянку: сзади острый угол и волосок к волоску, ни один не выбивался.

— Ну, послушай еще, — продолжала я, — часто ли встречается человек, от которого у тебя сердце замирает?

— А чем он занимается?

— Он строитель.

— Строитель? Бог мой! Ты хоть знаешь, что это такое?

— Нет. Просвети меня, мисс Всезнайка.

— Значит, он либо из уголовников, либо ни читать, ни писать не умеет.

— Знаешь, Порция, мне иногда от тебя в щель охота уползти. Вот что, дорогая. Он трудяга. Такое я могу сказать мало о ком из моих знакомых. А это, по-моему, говорит о том, что у него все впереди.

— Впереди — это в будущем, моя хорошая. А мы обсуждаем настоящее.

— Да когда же ты поймешь, наконец, что деньги еще не все.

— Можешь тешить себя этой белибердой, сколько тебе угодно.

— Вот что, Порция. В один прекрасный день я найду свое счастье и любовь без всяких денег.

— И кто же ты после этого?

— Кто?

— Дура!

— Да пошла ты, Порция!

— Послушай-ка, Зора, умный совет. Брось ты все это, пока дело не зашло слишком далеко.

— Порция?

— Что? — откликнулась Порция, оглядывая мою квартиру с таким видом, будто собиралась снять ее.

— Знаешь, в чем твоя беда?

— Где мне? Скажи, пожалуйста.

— Ты неисправимый скептик, никому, кроме себя, не веришь и считаешь главным то, что не имеет никакого значения.

— Ах, вот оно что! Так вот что я тебе скажу, Зора. А ты — неисправимая мечтательница. Витаешь в облаках, но думаешь, что все знаешь. Хотя полы у тебя потрясные!

— Это он делал.

Она и бровью не повела и продолжала все осматривать. Честно говоря, я люблю Порцию, как сестру, но иногда сама не понимаю, почему мне так хочется услышать от нее похвалу.

— В спальню не ходи, там пол еще не просох.

Она обернулась.

— Ну, он хотя бы не из тех, кто живет со своей мамочкой, а?

— Да нет, у него своя квартира, — ответила я, хотя ничего не знала о нем. Впрочем, он не производит впечатление маменькиного сыночка.

— Ну ладно, и на том спасибо. Многие мужики держатся за мамочкину юбку, а на тебя ни копейки не хотят потратить. Беда с ними! Ну, а как выглядит его квартира? Мебель новая или старая?

— Не забегай вперед! Я у него еще не была. Ведь я только что с ним познакомилась.

— Это очень важно. Может, он в стесненных обстоятельствах. Ты же знаешь, как бывает. Днюет и ночует у тебя, а к себе не приглашает. Он женат? Конечно, скорее всего.

— Да послушай! Он только собрал мне стерео, повесил полки и установил кровать.

— А вы уже трахались?

— Нет, но я бы хотела. Понимаешь, мы оба как будто вспыхнули. Я чувствую, что нравлюсь ему, и хотя старалась ничего такого не показывать, но он тоже знает, что нравится мне. Ты же понимаешь, такое всегда ясно без слов.

— У тебя слишком разыгралась фантазия, Зора. А какая у него машина?

— Да откуда мне знать?

— Наверное, пешком ходит, как почти все, кто живет в Бруклине.

— Порция, да и в Нью-Йорке не у всех машины. У тебя самой нет, так что придержи язык.

— У тебя найдется что-нибудь выпить? Все-таки надо отметить твой переезд. А квартирка у тебя ничего. Моя по сравнению с ней — помойка.

Я налила ей стакан сока.

— Неужели у тебя нет ничего покрепче?

— Можно сбегать в магазин, если ты хочешь выпить.

— У меня нет времени: вечером свидание. Просто хотела глянуть на твои новые апартаменты.

— Ты увидишь его, Порция. Он такой красивый! И такой черный, будто его окунули в шоколад.

— Опять за свое! Ты даже не знаешь, способен ли он содержать тебя, а уже мечтаешь о нем. Неужели тебе не надоели все эти романы и любовь с первого взгляда? Ну так и живи в райских кущах. Разве не то же самое ты несла, когда познакомилась с Дилоном и с этим, как бишь его, беднягой Перси! Может, я ошибаюсь?

— То было совсем другое, я ошиблась.

— Ну а здесь еще рано говорить. Так что не спеши с выводами.

— А я и не спешу; пока ничего не произошло.

— Ты так ничему и не научилась.

— Если ты имеешь в виду, что я должна притворяться равнодушной, когда все совсем наоборот, то, наверное, ты права, мне этому не научиться. Разве ты не знаешь, как редко встречается мужчина, который заставляет тебя трепетать?

— Все это так, но не стоит прыгать с корабля, если тебе только кажется, что он может утонуть. Ты понимаешь, что я хочу сказать, дорогая. Прошу тебя, будь осторожнее. Надеюсь, ты придешь позавтракать в следующее воскресенье. А это выбрось из головы. Ну кто он такой? Строитель? Боже, неужели во всем Бруклине не найдется никого, кроме строителя?

— Тебе, Порция, следовало бы лучше знать людей.

— Не мели чушь, Зора. Кругом столько юристов, врачей, бухгалтеров, любых профессионалов. Я уж не говорю о тех, кто был бы полезен для твоей карьеры. А без таких, как известно, в этом мире не обойтись.

— Эли только что свел меня с преподавателем вокала.

— Ты говоришь об этом педике, с которым ты познакомилась в Блумингдейле?

— С чего ты взяла, что он голубой?

Порция засмеялась:

— Да они наверняка любовники, потому Эли и рекомендовал его.

— Брось, Порция. К твоему сведению, у него хорошая репутация, и он оказал мне честь, согласившись заниматься со мной. Среди его учеников известнейшие люди. — Я не хотела говорить ей, что послала Реджинальду свою кассету и он отозвался обо мне как о талантливом авторе песен и сказал, что голос у меня сильный и обладает огромными возможностями. Однако он не мог начать заниматься со мной до Дня Труда.

— Ох-ох-ох, мне позарез надо в ванную. Кажется, у меня началось. — Она пошла в ванную и закрыла за собой дверь. Через несколько минут она вернулась; у нее было странное выражение лица, в руке она держала пузырек с лекарством.

— Что это такое? — спросила она.

Черт побери! Могу поклясться, что основательно запрятала эти таблетки. Что лучше — притвориться дурой или начать молоть чушь? И чего ради она рылась в моей аптечке?

— Что это такое?

— Фенобарбитал, Зора.

— Ах, это!

— Я искала тиленол от судорог и решила, что это болеутоляющее, но, похоже, это совсем не то. Я думала, что говорила тебе.

— Говорила что?

— Что у меня эпилепсия.

— Что?

— Ты же слышала.

— Ты хочешь сказать, что у тебя бывает пена на губах, ты падаешь и делаешь под себя?

— Ну, не совсем так. Обычно у меня судороги, а потом я теряю сознание.

— Что за чушь ты несешь, Зора? Ты что, дурачишь меня?

— Да нет, это правда.

— Черт побери, мы знакомы уже больше двух лет, и я ни разу не видела, чтобы у тебя были припадки.

— Потому что у меня их не было уже четыре года.

— Да почему же ты мне раньше не сказала? Ведь я должна знать, что делать, случись это с тобой, скажем, в баре. Да брось ты мне мозги пудрить, Зора. Я же серьезно. А я-то думала, что я твоя лучшая подруга.

— Так и есть, но не кричать же мне об этом на всех перекрестках.

— Но мне-то ты об этом могла сказать!

— Ну ладно, теперь ты знаешь и, пожалуйста, держи язык за зубами.

— Так ты ничего не говорила ни Марии, ни этой старой заднице Клодетт?

— Нет.

Она удовлетворенно улыбнулась.

— Можно тебя спросить? Если вдруг с тобой произойдет это, как я об этом узнаю?

— Поверь, узнаешь.

— Ну, а что я должна делать?

— Порция, мне неохота об этом говорить.

— Видишь ли, у моего кузена были припадки, правда, очень частые, так, представь себе, он не мог учиться даже в младших классах. Ну, может, мне надо носить с собой ложку или булавку на всякий случай?

— Порция, я же говорю тебе, у меня не было припадков четыре года.

— Поняла, но вдруг они повторятся?

— Не думаю.

— Ну и дела, Зора. А я-то считала, что знаю тебя.

— Так и есть, но теперь знаешь еще больше.

— Конечно, у каждого своя болячка. Вот у меня уже началось второй раз за месяц, дорогая. Не одно, так другое, да? Ну ладно, побегу. — Она поднялась, и я пошла проводить ее.

— Можно пригласить на этот завтрак Марию и Клодетт?

— Марию пожалуйста, она баба — что надо, а Клодетт пусть сидит дома со своим распрекрасным муженьком и головастым младенцем. Ума не приложу, что он нашел в ней. Вот если б я встретила его раньше, чем она, она бы и по сей день куковала одна. — Уже закрывая дверь, Порция снова посмотрела на меня и бросила на прощанье: — Зора, шутки в сторону. Хватит с тебя неудачников, девочка. Не вешай себе на шею еще одного.

Мы расцеловались. Вообще-то Порция права, но Фрэнклин — не из тех. Я была в этом уверена.

Я устала от возни с вещами, но спать не хотелось. Была всего половина девятого, но мне не хотелось смотреть телевизор, и я переставляла картины с места на место. Как я ни пыталась отвлечься, перед глазами у меня стояли большие руки Фрэнклина. Каждый раз, проходя мимо двери, я беззвучно молилась: ради Бога, подойди к двери и позвони. Но звонка не было. Пожалуйста, думай обо мне так же много, как я о тебе. Мои голые ступни скользили по полу и дрожали при одной мысли о нем. Я так и видела капли пота у него на лбу. Наконец я присела на диван, и тогда он вошел, сел рядом, положил мою голову себе на плечо и прошептал, что только меня и искал, что только меня ему не хватало всю жизнь. Моя голова скатилась с подушки, и я очнулась от грез. Вскочив с дивана, я застыла посреди комнаты. Господи! Не сидеть же так всю ночь напролет! Можно спятить от этих мыслей! Я позвонила Марии и пригласила ее в кино.

— А что за фильм? — спросила она.

— „Моя ослепительная карьера".

— Ослепительная что?

— Карьера! — Я догадалась, что она уже навеселе.

— А где?

— У Д.У. Гриффита на Пятьдесят восьмой улице.

— Черт побери, а почему не на Вест-сайд? Фильм-то хоть веселый?

— Говорят, нет, но вроде интересный.

— О чем?

— Об австралийской писательнице, которую никто не принимал всерьез.

— Нет, это что-то занудное. Мне сейчас неохота такое смотреть.

— Ты что, уже набралась?

— Ну и что?

— С какой радости?

— Да ни с какой, если не считать того, что я пропустила просмотр. Представляешь, на полчаса застряла в метро на Восемьдесят шестой улице и опоздала! Хозяин злится, потому что я на месяц задержала квартплату. Мой чек терапевту не оплатили. А так все в порядке.

— Хочешь, я заскочу к тебе?

— Зачем?

— Да так, поболтать, чтоб тебя немного отвлечь. Тебе, по-моему, надо малость расслабиться.

— Расслабиться? Это только тебе, Зора, кажется, что медитация решает все проблемы, а мне — нет.

— Я такого не говорю, но меня она успокаивает. Я же вижу, тебе нужно что-то сделать.

— Нужно. Я как раз собираюсь налить еще.

— Может, тебе лучше не выходить из дома.

— А я и не собираюсь.

— Позвони, если что.

— У тебя есть деньги?

— Мария, я ведь только что переехала.

— Ладно, иди смотри свой фильм. Я перебьюсь. Всегда перебивалась и сейчас перебьюсь.

И я пошла одна. Не люблю быть с Марией, когда она пьет. Она становится шумной и прилипчивой. Пристает к незнакомым людям. Но в трезвом виде она прелесть. У нее жесткие правила: она никогда не пьет перед просмотрами или спектаклями. Хотелось бы, чтобы она всегда держалась этого, но какой толк давать советы, если их не выполняют?

Я сидела в темном зале, увлеченная фильмом. Да, мужественная женщина, в этом ей не откажешь. Пренебрегая всеми условностями, она делала то, что считала нужным, и ее упорство было вознаграждено. К концу фильма я ощутила прилив бодрости. На улице шел дождь. Мне не хотелось лезть в метро, и я остановила такси. Мои мысли все еще были в Австралии. Когда машина подъезжала к Бруклинскому мосту, дождь прекратился. Небо над Манхэттеном отливало красным, голубым и желтым. Такси остановилось у моего подъезда, и я увидела Фрэнклина. Он сидел на крыльце и курил. Я расплатилась с шофером.

— Привет, — сказала я. — А что вы здесь делаете?

— Жду вас.

— Меня?

— Вас.

— Зачем? — Конечно же я знала зачем: ничего с этим не поделаешь. Только слово, Фрэнклин, и мы прекратим эту игру раз и навсегда.

— Хотелось увидеть вас.

— А если бы я приехала не одна?

— Я бы сделал вид, что жду кого-то другого.

„Пусть Порция катится ко всем чертям", — подумала я.

— Зайдете?

— А можно?

— Да! — Я не успела даже подумать, как выпалила это.

Он пошел за мной по лестнице, а я на каждой ступеньке повторяла про себя: „Боже, Боже, во что я впутываюсь?"

— Садитесь, — сказала я, когда мы вошли. Я была совсем не в себе: вместо того чтобы врубить музыку, включила телевизор. Ладно, пусть не думает, что я хочу создать настроение. Уж если это нужно, мы сами его создадим.

Он не садился: я чувствовала, что он стоит позади меня. Я обернулась и увидела его прямо перед собой. И вдруг он наклонился и поцеловал меня в нос, щеки, а потом в губы. Губы у него были теплые и упругие. Я вдруг подумала, что надо все это прекратить, но было уже поздно. Его поцелуи с каждой секундой все больше захватывали меня, и я подумала: „Зачем?" Мои ладони коснулись его спины, и тогда он двинулся дальше. Его длинные сильные руки обхватили меня. Я хотела крикнуть: „Не отпускай меня!" — но удержалась. Я проваливалась в бездонную яму. От него исходил такой упоительный запах, весь он был такой теплый и крепкий, что я поняла: в мире нет никого лучше и быть не может. А он все целовал и целовал меня — медленно, нежно и крепко, как я люблю, и сердце мое билось все сильнее и сильнее. Мои ресницы касались его, носы наши терлись друг о друга — туда-сюда, туда-сюда, пока голова моя совсем не пошла кругом. Я из последних сил попыталась освободиться и овладеть собой, но он не позволил. А потом мне показалось, что я парю в воздухе. Должно быть, он поднял меня на руки и положил на диван. Я не хотела открывать глаз, потому что поняла: такое бывает только в кино.

— Что вы делаете? — воскликнула я, открыв глаза.

— Отлично знаю, что делаю, — ответил он. И видит Бог, он знал, что делает. Он стянул с меня майку и шорты, положил свои ручища на бедра и стал их гладить. Я даже не заметила, когда он успел снять лифчик, и поняла это только потому, что он впился губами в мое плечо.

И вдруг он остановился.

Я вся изнемогала, а он остановился!

— Можно посмотреть на тебя? — спросил он и поднялся. Он смотрел на меня и улыбался так, словно получил меня в награду.

— Ты прекрасна, — сказал он.

Я улыбнулась, почувствовав, что действительно красива. Он отступил еще на шаг, расстегнул джинсы и снял рубашку, бросив все это на пол. Теперь он стоял совсем нагой. Я еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Боже мой! Такого совершенного мужского тела я отродясь не видывала. Я оглядывала его сверху донизу. Боже милостивый!

— Что ты хочешь со мной сделать? — спросила я, видя, как он шагнул ко мне.

— Все, — ответил он.

И он не лгал. Он гладил мои волосы и спину, целовал локти, живот, бедра, колени и каждый палец на ноге. Мне было трудно не кричать, не хватать судорожно пряди волос — его, своих, чьих угодно. Наконец-то, думала я, со мной мужчина, который знает, что груди тоже умеют чувствовать. Я гладила его везде, куда только доставали руки. Касалась губами его кожи. Тело его состояло из крепких мышц — такое горячее, такое большое и сильное. Мне хотелось умолять его, чтобы он продолжал гладить и целовать меня.

— Господи, Господи, Господи, Господи! — пела каждая моя клеточка, и мы медленно, медленно двигались.

Он так отдался ласке и был так нежен, что когда наконец произнес мое имя, я уже знала, что он хочет именно меня.

— Фрэнклин! — выдохнула я, и тело мое словно воспарило.

— Я здесь, милая, я здесь, — откликнулся он и поцеловал меня в плечо. Где-то внизу живота что-то опускалось, и я плыла куда-то. По телу Фрэнклина прошла дрожь. Через мгновение дрожь сотрясла все его тело.

— Ты такая необычная, что даже поверить трудно, — прошептал он, поднял меня и положил на себя сверху. Он неотрывно смотрел мне в глаза, будто пытаясь что-то найти, а когда наконец нашел, мы сжали друг друга в объятиях так, будто это было в последний раз. Мы вскрикнули одновременно и утонули. Мы переплелись, как два больших осьминога, обхватив друг друга руками и ногами, и так прошло много времени. Последнее, что я помню, это как уходил Джонни Карсон.

— Так вот как вы умеете! — сказала я.

— Так вот как вы умеете! — откликнулся он.

И мы рассмеялись.

— Ну а как насчет песни?

— Я только что кончила петь. Разве ты не слышал?

— Слышал, милая, слышал. Но хотел бы услышать и другую песню.

Внезапно внутренний голос велел мне прекратить это. Совсем прекратить. Он тут же что-то почувствовал. Должно быть, это было написано у меня на лице.

— В чем дело? — спросил он.

— Ни в чем.

— У тебя такой вид, будто кто-то умер.

— Все это слишком опасно, ты же понимаешь.

— Для кого?

— Для меня.

— Ты ведь сказала, что у тебя никого нет. Или это неправда?

— Да нет, правда. А ты? Ты не похож на затворника.

— Я сейчас вне игры. Пытаюсь устроить свою жизнь. А женщины всегда путают карты.

— Зачем же ты здесь?

— Ну, иногда поневоле делаешь крюк.

— Ах, вот как!

— Ну ты же поняла, что я имею в виду.

— Нет, не поняла.

— Когда мужчина встречает женщину, совершенно не похожую на других, он это понимает. Такие как ты встречаются не каждый день. Я был бы последним идиотом, если бы позволил тебе уйти, не попытавшись загнать тебя.

— Загнать? Это что, игра, Фрэнклин?

Он поцеловал меня в лоб и пристально посмотрел мне в глаза.

— А ты сама как думаешь, это игра?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

— Я боюсь.

— Чего?

— Не знаю.

— Это не ответ. Расскажи.

Я хотела сказать о том, что боюсь его, и о том, что испытала с ним, но когда мне так хорошо, язык не слушается меня, и я не могу выразить своих мыслей и ощущений.

— Понимаешь, у меня столько планов: в ближайшее время я начну учиться пению, через месяц — занятия в школе, я только что переехала и пытаюсь как-то во всем разобраться…

Он перебил меня:

— Хочешь кое-что знать? Встретив тебя, я запрещал себе думать о тебе. Месяц назад я решил, что должен приложить все силы, чтобы через год-другой начать свое дело. Тогда я дал себе слово, что, пока не разберусь с этим, не стану связываться ни с какими бабами…

— Надо же, Фрэнклин, и я решила то же самое!

— Ну и дела! Стало быть, мы лежим тут и убеждаем друг друга, что мы оба не можем?

— Не знаю.

— Ну а самой тебе как кажется?

— Сказать правду?

— Да, скажи правду, Зора.

— Мне кажется, будто я была в зимней спячке и вдруг появился ты и меня осветило солнце. Тут я поняла, что пришла весна. Я чувствую себя так, словно парю в воздухе. А ты?

— Я чувствую себя как человек, выигравший в лотерею. Такой ответ тебя устраивает?

— А ты уверен, что это не просто секс?

— Милая, я умею отличать хороший секс от настоящего чувства.

Хотя я всем сердцем готова была поверить ему и положиться на него, печаль не покидала меня. Мне хотелось убедиться в его искренности, и я решила открыться ему.

— Я боюсь, что если по-настоящему привяжусь к тебе и у нас ничего не выйдет, меня отбросит назад, к тому, с чего я начинала — к одиночеству и тоске.

— Ты уже привязалась, — сказал он, — так что не беспокойся об одиночестве.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Так я же с тобой и никуда не уйду, если только ты сама меня не попросишь об этом. Ты думала обо мне не меньше, чем я о тебе. Так к черту все эти игры. Разве не потому ты сбежала из дома вечером? Ты не хотела задыхаться здесь от этих мыслей, гадая, чувствую ли я к тебе то, что ты ко мне. Разве я не прав?

— Прав. — Зачем я не солгала? Почему не смогла солгать? Я слишком необдуманно открылась и позволила ему заглянуть себе в душу. Но что сделано, то сделано. Разве он не признался, что думал обо мне весь день?

— Расслабься, — сказал он и прижал мою голову к своей груди. Сначала сердце его бешено колотилось, но через минуту-другую, когда я, обхватив руками его шею, стала поглаживать ее, оно стало биться ровнее.

— Фрэнклин, чего же ты хочешь от меня? — Господи, ну что за идиотский вопрос!

— Ничего, кроме того, что ты хочешь дать мне сама.

— А что ты хочешь дать мне?

— То, что нужно.

— Это много или мало?

— Надеюсь, много.

— Фрэнклин?

— Да, — откликнулся он, перебирая пальцами мои волосы.

— Мне бы не хотелось, чтоб это была мимолетная постельная связь.

Только не с ним. У меня уже были такие истории. Сначала все хорошо, а потом все меняется и кончается тоской и одиночеством, и я снова в пустоте. Сколько можно бросаться очертя голову в волны моря житейского, а потом плыть к берегу, где у тебя ни души.

— Тебе попадались не те мужики, — сказал Фрэнклин.

— Откуда ты знаешь?

— Иначе сейчас меня бы здесь не было, — ответил он.

— А как определить, тот или не тот? — спросила я.

— Положиться на интуицию.

— Но интуиция подводила меня.

— И все же я прав?

— Сейчас да, но не буду врать, Фрэнклин: со мной такое уже бывало. Но теперь я хочу чего-то настоящего и постоянного, что продолжалось бы очень долго.

— Слышу, слышу, бэби.

Меня понесло.

— И я хочу быть для кого-то подарком, но до сих пор такого не случалось.

— Я же сказал, бэби, что тебе попадались не те мужики. Но раз уж мы заговорили начистоту, доложу тебе сразу: денег у меня нет. Так что если тебе нужен пижон с крупным счетом в банке, мне лучше валить прямо сейчас.

Я рассмеялась:

— Не стану же я обнимать и целовать банковский счет, едва ли при этом я испытаю что-то подобное тому, что было у нас с тобой.

Он перебирал мои волосы и гладил меня по щеке. Я сидела на нем, как в удобном кресле, и, видит Бог, мне не хотелось уходить. Он прижал меня к себе еще крепче и спросил:

— Хочешь, я кое-что скажу тебе?

Я склонила голову к его груди и кивнула:

— Сдается мне, что мы очень похожи.