Глория почти всю ночь не сомкнула глаз. Последний раз она взглянула на часы в пять утра, а проснулась в десять. Поднявшись в комнату Тарика, убедилась, что он еще не приходил. Затем, поскольку ни Робин, ни Бернадин пока не звонили, решила пойти в церковь, где не была очень давно. К началу службы она опоздала, и ей пришлось сесть на одну из задних скамей. Вскоре она начала клевать носом. Проповедь была скучной, приезжий священник едва ли сам понимал, что говорит. Глории приснилось, что она наконец-то оказалась в церкви. Какая-то незнакомая женщина подтолкнула ее локтем и сообщила, что служба окончилась. По дороге домой Глория решила, что ничего не скажет Тарику о Дэвиде.

Дверь гаража снова заклинило, и машину пришлось оставить перед домом. Саксофон Тарика висел на ручке двери в ванную. Грязные кроссовки валялись вверх подошвами. Глория поднялась наверх, чтобы переодеться, услышала шум душа из его ванной, снова спустилась и принялась за готовку. Вчера, после отъезда Дэвида, она выкинула весь соус в мусорное ведро, изломала французскую булку и отправила туда же. Большего сделать она не могла. Салат все еще стоял на столе; листья его потемнели и сморщились. Глория выкинула и его, потом взяла оттаявшую печенку и стала с ней возиться. Она как раз обваливала последний кусочек в муке, когда в дверях появился Тарик — в узких зеленых штанах и белой водолазке, в руках воскресная газета.

— Извини, мам, — сказал он.

— Не за что извиняться. — Глория положила печенку на сковороду. — Все. Кончено. Забыто.

— Он злился?

— Нет. Просто он этого не ждал. Но ничего, переживет.

— А на ночь он остался?

Глория кинула на сына испепеляющий взгляд.

— Нет, он не ночевал.

— Ну и ладно. — Тарик сел за стол и принялся читать спортивную страницу.

— Кто-нибудь звонил? — спросила она.

— Угу, — пробурчал он.

— Бернадин? — Глория замерла в ожидании ответа.

— Не-а. Это была мисс Робин, она сказала, что у Бернадин никого нет дома. Она уехала на день в Таксон к родителям. Потом звонила какая-то из твоего комитета, не помню, как зовут, она так тараторила, что я не успевал записывать. Она сказала, что собрание каких-то сестер будет только пятого апреля, и она хочет, чтобы ты в этом году опять возглавила этот… комитет по выставкам и уже начала придумывать тему… ну, я не помню какую. А, и еще Филип поведал, что у него желудочный грипп, и он, может, не придет во вторник, он не уверен.

— И все?

— Угу.

— Как ты повеселился у Брайана?

— Я ночевал не у Брайана.

Глория уронила кусок печенки на пол, но даже не стала подбирать.

— Что? А где же ты был?!

— У Терренса.

— Ты же спрашивал, можно ли остаться у Брайана!

— Не, мам. Я сказал: „Сейчас я у Брайана, но собираюсь ночевать у Терренса".

— Ты что, думаешь, я свихнулась?

— Нет, мама. Ты просто забыла.

— Послушай-ка. Ты точно сказал „Брайан", или я больше не Глория.

Она наклонилась за куском печенки и вдруг почувствовала острую боль в груди. Это от жары, наверное.

— Ну-ну, поди сюда. — Глория поманила сына пальцем. Тарик подошел, глядя на нее сверху вниз. — Я что, по-твоему, совсем дурочка?

— Нет, мам…

— Я не так уж давно была молодой. Как зовут сестру Терренса?

— Фелисия.

— И ты в нее втюрился? Попробуй скажи, что я не права.

— Абсолютно не права, мам. Я эту девчонку терпеть не могу. Она какая-то ушибленная.

— Она что, принимает наркотики?

— Да нет. Она просто противная. Больная. И жуткая уродина.

— Я как-то ее видела, и вовсе она не уродина.

Глория прекрасно понимала, что имеет в виду ее сын. Фелисия была толстушкой. Когда Глория только начала набирать вес, Тарик делал тонкие намеки при рекламе по телевидению любой новой диеты. „Ты только глянь, мам, какая худенькая эта леди. Попробуй и ты".

Глория немало заплатила за всевозможные рецепты похудения. Она чуть сама не свихнулась и не свела с ума ребенка, то голодая, то употребляя жидкую пищу, небольшие порции пищи, а также продукты, которые вообще не были похожи на пищу. Но однажды ей все надоело и она велела сыну заткнуться. „Я еще не приобрела размеры кита, — заявила она. — Вот когда я стану как сестра Монро, тогда можешь говорить, что хочешь. А пока молчи". Она продолжала полнеть, но каждый раз, когда чудом сбрасывала несчастные два-три килограмма, обязательно сообщала об этом Тарику. „Классно, мам", — отзывался он. Глория знала, что ее полнота раздражает его. Однажды он прямо спросил, нарочно ли она носит такие узкие платья, из которых ее груди вылезают наружу? Как она могла рассчитывать найти себе мужа, а ему отца с таким весом? Ведь мужчины перестали бывать у нее именно тогда, когда она располнела. В церкви Тарик всегда высматривал мужчин без обручального кольца, надеясь, что Глория заговорит с ними, но на нее обращали внимание разве только жены священников. „Тебе не надоело общаться только с подружками?" — донимал ее он. Порой в его глазах было сочувствие. „Ты была такой красивой, пока не поправилась. Вот бы ты снова стала стройной!" И Глория только отвечала со вздохом, что, как бы она ни старалась, прежней она не станет.

— Ты мне вот еще что скажи. — Глория пристально взглянула на сына. — На улице тридцать градусов, зачем это ты вдруг натягиваешь водолазку?

И, прежде чем он успел ответить, Глория оттянула белый воротник на шее Тарика Так и есть, два круглых красных пятна.

— Это что, Терренс тебе сделал?

Тарик опустил голову и отступил назад, ударившись о табуретку у стола.

— Нет, — пробормотал он.

— Громче, я плохо слышу.

— Нет, — повторил он.

— Сядь, Тарик, и помолчи, пока я не разрешу тебе открыть рот.

Тарик посмотрел на часы. Половина третьего.

— Мам, мы с ребятами из нашего дома договорились встретиться в три.

— Меня это не касается.

Она продолжала готовить. За четыре минуты она выложила на сковородку всю печенку, убавила газ, вытащила две кастрюли, налила воды и засыпала рис. Тарик смотрел, как сотрясается тело матери, когда она вытряхивает мороженые овощи из пакета. Когда она наклонилась, чтобы поставить печенье в духовку, ему показалось, что ее юбка сейчас просто лопнет по всем швам.

— Ну, так. — Глория наконец села за стол. — Ты уже с кем-нибудь?..

— Вроде того. — Тарик отпихнул газету.

— Вроде того?

— Да.

— И как давно?

— Мам…

— Опять „мам", так когда же?

— С прошлого лета.

Значит, с середины февраля. Проклятье! Глория оттолкнула стул и включила кондиционер — в кухне было слишком жарко от плиты. Колени и бедра у нее вспотели. Ее малыш занимается любовью? Так вот почему он стал отставать в учебе! Ей хотелось фыркать, но она сдержалась. Вот ее сын уже и „озабочен". То, что он стал мужчиной, изменило его. Все они одинаковы. Глория вытерла пот с лица, на секунду присела, чтобы дать отдохнуть ногам, потом вернулась к столу.

— А ты хоть понимаешь, что делаешь?

— Думаю, что да. — Он изо всех сил старался скрыть ухмылку.

— Ах так? Мы давно разговаривали с тобой об этом, и честно говоря, я и не ожидала что однажды ты придешь и скажешь: „Знаешь, мама, я тут собрался с одной девочкой…" Но… именно поэтому я всегда хотела чтобы у тебя был отец. Можно тебя спросить — и не вздумай врать! — ты пользуешься презервативами?

— Почти всегда.

Снова та же боль пронзила ее грудь и остановилась в сердце Глория вздохнула, потом выдохнула, вынула из холодильника бутылочку со своим лекарством от давления и приняла две ложки. Печенка шкворчала на сковородке, рис выкипал, но Глории было слишком больно двигаться. Она оперлась о стол.

— Почти всегда?.. — повторила она.

— Всегда. Мам, что с тобой?

— Что-то с желудком. Сейчас пройдет. Не ври, Тарик. О таких вещах не врут.

— Ну ладно, почти всегда. — Он вытянул длинные ноги.

— Но этого недостаточно, и тебе это известно. Знаешь, сколько болезней сейчас можно подцепить?

— Да, но я же с такими девчонками не связываюсь.

— С „такими" девчонками? Каждый может подцепить такую заразу. У меня это было в свое время. — Тарик уставился на мать глазами, полными недоверия. А она продолжала: — А теперь еще и СПИД! Молодежь думает, что им ничего не страшно, но эта болезнь убивает без разбору.

— Я знаю, мам.

— А о крабах ты слышал?

— Да, их ведь едят?

— Нет, эти не пришлись бы тебе по вкусу. — Боль понемногу отпускала, Глория смогла сесть. — Половина этих девчонок даже свои тампоны вовремя не меняют, а о спринцевании и вовсе не имеют понятия.

— А что это?

— Спроси их, пусть они тебе расскажут. Так со сколькими?

— Чего „со сколькими"?

— Со сколькими ты спал?

— Я ни с кем из них не спал.

— Не придирайся к словам, Тарик!

— Да всего-то девять и было.

— Девять девушек? С прошлого лета?..

— Да разве это много? Ты бы на других мальчишек поглядела!

— Плевать мне на твоих мальчишек! Я о тебе говорю. Я хочу, чтобы ты хорошенько меня выслушал. С этого дня — слышишь? — с этого дня ты ни шагу не сделаешь без презерватива в кармане. Понял?

— Ага.

— И никогда, слышишь, никогда! — ты не будешь больше верить этим твоим невинным милашкам, что они что-то там предпринимают!

— А разве нет?

— Откуда ты знаешь?

— Они же все время пьют таблетки.

— Можешь им верить, если хочешь. — Наконец-то она смогла нормально вздохнуть, лекарство подействовало. — Но, Тарик. Ты красивый юноша; до недавних пор ты был отличником. Ты неплохой спортсмен, музыкант, и, я надеюсь, у тебя отличное будущее — я не имею в виду флот, конечно. Твой телефон просто обрывают девчонки, и я никогда тебе и слова не сказала. Не скажу и того, что в твоем возрасте еще рано с кем-то спать. Но есть девушки, которые ничего не знают, их матери ничему их не научили; думать о будущем они не умеют. Они думают только о таких, как ты, и о том, какая отличная это штука — секс. Но секс без противозачаточных средств означает, что могут появиться дети. Понимаешь? Это как дважды два — четыре. И для таких девушек ребенок это все, что сулит им будущее. И ты вполне можешь таким образом стать отцом. Я все это говорю, чтобы ты не был таким доверчивым и не верил им на слово, когда они уверяют, что что-то там принимают. Ты должен защитить себя сам, ясно?

— Да, мама.

— Тогда вернемся к нашим баранам. — Она засмеялась. — Это Терренс поставил тебе засос?

— Нет. — Он покраснел, потом тоже рассмеялся.

— Тогда кто же?

— Мишель.

— Мишель?! Эта белая соплюшка из соседнего дома?

— Ты же спросила, вот я и ответил.

— Так ты был с белой?..

— А что такого?

Глория не сразу нашлась, что ответить. Она сразу вспомнила Джона и Бернадин.

В семидесятые в Окленде она повсюду видела белых женщин в обнимку с чернокожими. Но тогда, похоже, они это делали больше для показухи. Потом на несколько лет это прекратилось. Может быть, теперь черные мужчины стали опять предпочитать белых потому, что она и такие, как она, не умеют удержать своих возлюбленных? Тарик еще не стал мужчиной, но и он такой же. В чем здесь загадка? В чем белые женщины превосходят черных? Чем они привлекают юношей и мужчин?

— Знаешь, все, что я хочу сказать, это если я и допускала, что у тебя появятся девушки, то думала, что они будут черными.

— Мам, но сейчас конец двадцатого века! Чему же нас все эти годы учили? Преподобный Джонс всегда говорит, что люди любят друг друга просто так, а не за цвет кожи.

— Верно, — кивнула Глория. — Я ничего не имею против большинства белых, и кого ты любишь — только твое дело. Я хочу, чтобы ты это знал. Если бы они мне не нравились, я бы не жила в этом квартале. Но эта девушка тебе нравится?

— Ну, мам, она хорошенькая.

— Ладно, не морочь голову. Она может услышать. Так, это значит, что она тебе нравится.

— С ней все в порядке.

— А тебе нравится кто-нибудь из черных девушек, Тарик?

— Некоторые — да.

— Но белые, по-твоему, лучше?

— Мне нравится эта.

— Почему?

— Мам, это что, отягчающие обстоятельства? Она мне нравится, и все. Что в этом плохого?

— Плохого ничего, Тарик. Сколько ей лет?

— Ее зовут Мишель.

— Все равно. Сколько ей лет?

— Восемнадцать.

— Восемнадцать? А тебе только шестнадцать.

— Шестнадцать с половиной, ну и что, мам?

— Она в твоей школе учится?

— Угу.

— В старшем классе, надеюсь?

— Ну. Только какая разница, сколько ей лет?

— Никакой, Тарик. Но я готова поспорить, что ее родители и не догадываются, что ты тайком проводишь у нее ночь, а?

— Не, они знают.

— Я что же, полная дура? Нет, подожди. Я скажу, а ты послушаешь. Если только я узнаю от ее родителей, что они застукали тебя в постели с их дочкой, я с этим покончу, ясно?

— Ага, мам.

— Я хочу, чтобы ты понял, Тарик: можно поступать правильно, можно — неправильно. К твоему сведению, это называется благоразумием.

— Я всегда осторожен, мам. Я не хочу, чтобы меня подловили.

— Тебя уже подловили.

— Ну, я не это имел в виду.

— Смотри, и будь осторожен.

— Я так и делаю.

— Тарик…

— Что, мам? — Он взглянул на часы. Уже давно минуло три.

— Надеюсь, что ты уже достаточно распробовал, что это такое, и я больше не увижу ни троек, ни, упаси Боже, двоек. Обещаешь не думать о двух разных вещах одновременно?

— Да, мам.

— И поверь: если кто-нибудь придет ко мне и заявит, что их дочка забеременела от моего сына, это не только убьет меня. Это сломает всю твою жизнь, разрушит все, о чем я для тебя мечтала. Понимаешь, Тарик?

— Ага, мам.

— Ты меня слышишь?

— Да, мам. Обещаю. Я буду сверхосторожным и в учебе тоже подтянусь. Честное слово.

— Спасибо. — Глория встала. — Спасибо. А теперь давай есть.

Печенка, рис, овощи и бисквиты удались на славу. После еды, выбросив мусор, Тарик отправился к себе наверх, и оттуда послышались звуки его саксофона. Он никогда не закрывал дверь, зная, что мать любит его слушать. Глория убрала остатки еды в холодильник, соскребла с тарелок подливку, почистила сковородки и кастрюли и засунула все это в посудомоечную машину. Засыпая внутрь мыльный порошок, она думала о признании Тарика. Господи, ну какой из него любовник в таком возрасте! Она нажала кнопку и услышала шум воды внутри мойки. Глория облокотилась о стол. У дома напротив висело неизменное объявление „продается". Уткнув подбородок в ладонь, она пыталась представить себе сына без одежды, с девушкой в постели. Черт возьми, Глория завидовала ему. Десять минут она неотрывно смотрела в окно, но теперь ее мысли были о себе. Будет ли еще когда-нибудь мужчина в ее жизни? Сможет ли она сказать: „Я люблю тебя" или услышать от другого эти слова? А о своем женском естестве она не хотела и думать.