В ночь свадьбы принцессы Сентерри и виконта Косеррена только одна мысль ни за что бы не пришла в голову магистра музыки при дворе императора Саргола. Он слышал поговорку «Чем выше взлетишь, тем больнее падать», но никогда бы не подумал, что это может быть применимо и к нему.

Мильвариос из Турлоссена не обладал политическим влиянием. Все, что он делал — напускал на себя величественный вид да следил, чтобы с музыкой, исполняемой на важных мероприятиях, все было в порядке. Магистру следовало знать музыкальные пристрастия императора, быть прекрасным организатором различных торжеств, понимать, кто из бардов, менестрелей и певцов сейчас пользуется популярностью, а кто впал в немилость, разбираться в придворных интригах и сплетнях, со вкусом одеваться и уметь поддержать светскую беседу. Ему очень редко приходилось что-то исполнять или сочинять самому, но это Мильвариоса устраивало: он не отличался выдающимися способностями в этой области, и с этим лучше справлялись специально нанятые музыканты. Однако он был неплохим организатором.

С музыкой на свадьбе все было великолепно: никаких фальшивых нот, порванных струн и прочих неприятностей. Церемония проходила в дворцовом храме, и для нее требовались духовые инструменты — сопровождать церемониальные шествия и все в таком духе. Щедрый прием в тронном зале проводился под струнные, а на танцах играли флейтисты.

За этим не приходилось присматривать так внимательно, как за музыкой в храме, поэтому, хотя ночь еще не подошла к концу, Мильвариос решил отдохнуть. Он провел одиннадцать часов среди знати и членов императорской семьи, выслушав кучу торжественных речей, и следил, все ли идет согласно расписанию, и все ли музыканты и певцы находятся на своем месте, и у всех ли есть именно те ноты, что нужно.

Быть магистром музыки при дворе императора Мильвариосу из Турлоссена оставалось девять минут и пятьдесят семь секунд.

Но никто не знал, что возникла проблема похуже, чем порванные струны или фальшивые ноты. Покои новобрачных были устроены в башне с видом на гавань. Башню покинули все слуги, стражники и придворные, а вход тщательно охранялся. Это было сделано, чтобы обеспечить уединение Сентерри и Коссерену в течение ночи, которая принадлежала им и только им.

При виде виконта Коссерена многие молодые женщины падали в обморок. Родившись в богатой семье, он провел большую часть своей жизни, ездя верхом, охотясь и совершенствуясь в обращении со всеми видами оружия, приличествующими его благородному происхождению. Однако большинство придворных соглашались, что ему не хватает благоразумия. Будучи слишком бестолковым, чтобы поднять мятеж или притязать на власть, он не волновал императора. Однако принцессу Сентерри волновал, но совсем в другом смысле. Она сидела обнаженной на огромном супружеском ложе, обхватив руками колени и всхлипывая под облаком темных волос, скрывавших лицо.

— Меня еще никогда, никогда так не оскорбляли! — бормотал Коссерен, зашнуровывая рубашку. — Не девственница! Я знаю девственниц, я спал с дюжинами, ты не можешь мне рассказать о них ничего нового. Почему, почему ты отдалась обычному рабу?

— Мой господин, пожалуйста, выслушайте! — умоляла Сентерри. — Он был моим спасителем, а не рабом!

— Раб, спаситель, какая разница? Ты первый раз переспала с каким-то безродным выскочкой.

— Он был благородного происхождения!

— Благородного? И какую-то мелкую сошку можно назвать благородным. Где его фамильное имение?

— В Северном Скалтикаре…

— Еще и иностранец! Я ухожу, и уверен: твоему отцу будет очень интересно узнать, что ты солгала о, так сказать, состоянии своей чести.

Коссерен подошел к двери, распахнул ее и захлопнул за собой. Он успел сделать несколько шагов, прежде чем нечто отделилось от теней под сводом и внезапно сбило виконта с ног.

Очнувшись, Коссерен увидел перед собой очень бледное лицо. Глаза существа мерцали голубоватым сиянием, губы приоткрылись в слабой улыбке. Коссерен не был уверен, но предположил, что это, скорее всего, девушка. Он бы с радостью не видел ее улыбки, обнажавшей два острых и крепких верхних клыка. Они казались в три раза длиннее обычных и слегка поблескивали. Несмотря на свое хрупкое телосложение, девушка крепко держала Коссерена за горло одной рукой.

Молодой виконт глянул вниз. До внутреннего двора было не менее сотни футов. Внизу бродили стражники, но никто не смотрел наверх. В воздухе пахло плесенью и гниющим мясом.

— Сентерри расстроена, — вкрадчиво прошептала демоница. — Ты причина. Сентерри мой друг.

— Кто… ты? — выдавил из себя Коссерен.

— Я, я само зло. Сентерри добра ко мне, однажды. Благодарна. Сентерри ты причинил боль.

— Сзэурргринни, — только и мог прохрипеть Коссерен, пока хватка на его горле сжималась, и демон мотал виконта из стороны в сторону.

— Представляешь, насколько сильнее, чем ты — я?

— Гнннг.

— Не уроню тебя. Только страх, напугать. Но…

— Бннгег?

— Но если не вернуться к Сентерри, ползать, извиняться, заниматься любовью, то…

— Геннг?

— Перерезать горло. Сосать кровь. Ты долгое время умираешь. Тело никогда не найдут. Сентерри веселая вдова. Или радостная вдова? Счастливая вдова? Путаюсь в прилагательных.

Прямо за углом стояла Сентерри. На ней не было одежды — лишь волосы частично прикрывали ее тело. Слезы катились градом по лицу. Она хотела подойти к Коссерену и умолять не позорить ее перед отцом. Теперь стало очевидно, что ее странный друг добивался того же самого, действуя более эффективно. Он втащил Коссерена обратно в окно и отпустил. Глухие хрипы, вырывающиеся из горла виконта, долго не давали ему нормально дышать.

— Ты, иди обратно к Сентерри, — угрожающе произнес шелковый шепот со странным акцентом. — Если ты не возвращаешься, я возвращаюсь. Если Сентерри грустная, я возвращаюсь. Если Сентерри злая, я возвращаюсь. Если не ползаешь, я возвращаюсь. Если не занимаешься любовью, я возвращаюсь. Для тебя очень плохо, если я возвращаюсь.

Оглядев музыкантов струнного ансамбля, Мильвариос сдержанно усмехнулся. Несмотря на их красивую одежду, они все-таки умудрялись выглядеть неряшливо. Некоторые, казалось, были уже навеселе. С другой стороны, Мильвариос не полагался на их сознательность, поэтому выбрал музыкантов, способных хорошо играть, даже будучи пьяными. Однажды его организаторский талант поможет ему стать сенешалем в императорском дворце — магистр музыки был в этом уверен.

По какой-то причине Мильвариос засмотрелся на музыканта с лирой. Тот был высоким, с аккуратной черной бородкой, кудрявыми волосами, карими глазами и длинными тонкими пальцами. Вероятно, он бы походил на самого Мильвариоса, если бы последний похудел фунтов на шестьдесят. Музыкант посмотрел вверх и встретился взглядом с магистром. У Милвариоса почему-то засосало под ложечкой.

— Эта ночь — триумф моего господина.

Мильвариос обернулся, чтобы оказаться лицом к лицу с женщиной лет на десять старше его. Другие придворные и иностранные послы не обращали на нее внимания, но у Мильвариоса был свой расчет. Будучи любезным с женщинами из дворцового общества, лишь немного уступавшими ему в положении, он вызывал благосклонность по отношению к себе, и люди говорили о нем хорошо в тех местах, где его самого не было, чтобы сказать о себе что-то хорошее.

— Моя госпожа Аррикин, я счастлив одним вашим присутствием, — сказал Мильвариос, наклоняясь, чтобы поцеловать ее руку.

«Вдова, дочь скоро выходит замуж, тратит кучу денег на свадьбу, желает впечатлить двор, поздний брак принес бы удачу в делах и звание пэра», — промелькнула мысль в голове у Мильвариоса.

— Император, конечно, может позволить себе самое лучшее, — произнесла леди Аррикин, махнув веером в сторону музыкантов.

— Ах, мне кажется, ваша очаровательная дочь собирается выйти замуж в следующем месяце. Постарайтесь не пропустить этот скромный спектакль, вы же знаете, каким может быть наказание за измену.

Леди Аррикин застенчиво улыбнулась:

— Как раз об этом я и хотела с вами поговорить. Сколько бы вам потребовалось, чтобы поставить свою подпись под брачным гимном?

— Моя госпожа! — прошептал Мильвариос, кладя руку на грудь. — Мое перо может использовать только император.

— Почтенный Мильвариос, я уверена, есть некоторые исключения относительно вашего пера, о которых императору лучше не знать, — ответила леди Аррикин, выразительно посмотрев на него.

— Хорошо… возможно, я бы мог, по крайней мере, разделить свое вдохновение с вами… Возможно, через час, когда празднество перейдет на ту стадию, на которой им уже не нужно руководить?

— В ваших покоях, господин Мильвариос?

— Я бы не мог предложить ничего лучше, моя прекрасная госпожа.

Покинув ее, Мильвариос решил взглянуть на музыкантов. Все шло великолепно, только лишь лира была прислонена к стулу, а музыкант пропал.

«С другой стороны, кажется, никто не обращает сейчас особого внимания на музыку, так что не стоит беспокоиться, — подумал Мильвариос. — Мой триумф совершенен».

С музыкой все было в порядке, но вообще на свадьбе время о времени происходили какие-то мелкие неприятности. Акробат, выпрыгнувший из свадебного торта, испеченного в виде императорского дворца, оступился, хотя и не упал. В течение церемонии жених путал слова и несколько раз отвечал за невесту. Одна из лошадей почетного караула опорожнила свой кишечник прямо во время парада, растянувшегося на пятьдесят ярдов по внутреннему двору, начиная от дворцового храма и заканчивая у портика собраний. «И лишь моя музыка безупречна», — вновь и вновь думал Мильвариос. Конечно, император был удовлетворен и обещал сделать его Герольдом Декларации. А сейчас у Мильвариоса появилась и та, что согреет его постель в оставшуюся часть ночи. Хотя она была немного старовата, как некоторым могло показаться, на ее коже не наблюдалось морщин, и, как говорили, леди Аррикин придерживалась диеты и даже делала упражнения для поддержания своего очарования.

Но Мильвариос не мог продать гимн леди Аррикин. Однако он сумел бы написать его, а затем распространить слухи о вероятности своего авторства. Считалось, что ему более пристало отказаться от комментариев, нежели опровергать эти слухи, тем самым давая повод думать, что гимн вышел из-под его пера. Это также дало бы окружающим повод считать, что император благоволит дочери леди Аррикин, что было немаловажно. Ирония заключалась в том, что гимну даже не обязательно было быть хорошим, раз Мильвариос отрицал бы свое участие в нем. В самом худшем случае Мильвариос просто проведет замечательную ночь с леди Аррикин, а затем наймет какого-нибудь голодающего студента-музыканта, чтобы тот написал что нужно.

Оглядевшись в последний раз, Мильвариус подумал, что все идет как по маслу. Присутствующие постепенно пьянели, объедались и флиртовали друг с другом. Мильвариос сумел привлечь внимание императора, и тот поманил его к себе.

— Мой господин музыкант, как бы я был без тебя? — спросил ласково монарх, когда Мильвариос склонился перед ним. — Сколько мелких неприятностей произошло на этой свадьбе! Неужели это предвещает, что и сам брак будет полон подобных раздражающих мелочей?

— Не могу сказать, Ваше Величество. Я музыкант, а не провидец.

— Только твоя музыка безупречна. Конечно, ты понимаешь значение этого?

— Возможно… — начал было Мильвариос, не зная, что сказать: мысли одна за другой внезапно появлялись в его голове. — Возможно, в браке и придется столкнуться с определенного рода досадными неожиданностями, но супруги будут жить в гармонии друг с другом, несмотря на превратности судьбы.

Император улыбнулся и хихикнул. Это был первый знак его хорошего настроения за весь день.

— Скажи мне, мой гармоничный друг, сгодишься ли ты в сенешали? — спросил он, не переставая улыбаться Мильвариосу.

— Знаток музыки должен также быть сенешалем, Ваше Величество, но сенешалю не обязательно быть музыкантом.

— Молодец, Мильвариос, молодец. Ну же, скажи, почему ты хотел меня видеть?

— Я надеюсь, что в награду за сегодняшний вечер вы соблаговолите отпустить меня на ночь, господин.

— Конечно, иди в кровать хоть сейчас, и крепкого тебе сна. Завтра ты узнаешь о своих новых обязанностях, приходи ко мне за час до полудня. Вероятно, ты сможешь привнести часть своей гармонии в суетную дворцовую жизнь.

Мильвариос чувствовал себя на седьмом небе от счастья, когда покинул императора и стал готовиться к визиту своей гостьи. Много будет слухов, если кто-нибудь увидит ее здесь, но вскоре и его собственное имя станет известным. Император назначит его дворцовым сенешалем в течение ближайших двенадцати часов. Такие мысли будоражили душу магистра музыки.

Он и подумать не мог, что жить императору осталось всего три минуты и пятьдесят семь секунд.

Сентерри бесшумно поспешила обратно к супружескому ложу, залезла на кровать и села в ожидании мужа. Некоторое время спустя она услышала снаружи осторожные шаги кожаных сапог для верховой езды. Шаги замедлились, потом вовсе прекратились. Кто-то постучал в дверь.

— Да? — ответила Сентерри твердым, резким голосом.

— Э-э, дражайший цветок мой, э-э, это я, — сказал Коссерен, входя.

— Я вижу, — сурово ответила Сентерри.

Коссерен подумал, что с ней случится истерика от облегчения, когда он вернется. Однако Сентерри вовсе не казалась близкой к истерике. Это не сулило ничего хорошего.

— Ну, я решил, что… Ну, ты так очаровательна, что не могу опозорить тебя, так что я решил простить тебя и вернуться в твою постель.

Сентерри склонила голову набок.

— Очень мило, — сказала она. — Но следы пальцев на твоем горле говорят совсем о другом. Я думаю, ты встретил моего друга, который может ползать по отвесным стенам, который сильнее тебя и твоей лошади вместе взятых и у которого очень странные пристрастия в еде.

Коссерен положил руку на горло и бросил быстрый взгляд через плечо.

— Слушай, мне, э-э, мне в самом деле жаль, — сказал он. — Очень жаль. Отчаянно.

— О, вскоре ты еще больше об этом пожалеешь, намного, намного больше, — процедила Сентерри. — Может, у тебя и не было возможности обесчестить меня раньше кого-то еще, виконт Коссерен, но теперь-то ты, без сомнения, меня обесчестил. Переспал с дюжинами девственниц, да? Ну что ж, если ты улыбнешься хотя бы портрету другой женщины, я рассержусь очень сильно. Ты знаешь, кто вернется, если это произойдет?

— Д-д-да.

— И еще кое-что. Ты будешь — как очаровательно выразился мой друг-демон — «заниматься любовью» шесть раз за ночь…

— Шесть раз? Я сказал…

— До тех пор, пока я не забеременею. Теперь раздевайся и ложись в постель.

— Да, моя цветочная чашечка, немедленно, — пробормотал виконт, скидывая обувь и буквально срывая с себя рубашку. — Но шесть раз!

— Подумай о ком-нибудь еще. Если это поможет, я, например, так и сделаю.

— Как скажешь, услада моих глаз.

— И вот еще что, Коссерен!

— Да, мой ураган лепестков?

— Первый раз за эту ночь не считается.

Мильвариос повернул узорчатый ключ в особом тройном замке и открыл дверь. Дворцовые двери, особенно закрытые, всегда представляли собой существенное препятствие — ведь нужно было остерегаться грабителей. Последние были опасны не только для драгоценностей, но и для обитателей дворца, поскольку обычно бывали вооружены.

Мильвариос взглянул на золотую монету, которую всегда оставлял на столе. Не окажись ее здесь, Мильвариос запер бы дверь снова и позвал стражников. Однако монета лежала на своем месте, и единственным, что двигалось в его покоях, было пламя в камине и тени на стенах. Мильвариос вошел, огляделся, закрыл дверь и повернул ключ в замке.

Не пройдя и полкомнаты, он неожиданно обнаружил, что золотой монеты на столе нет.

— О нет, я забыл заказать вечер кувшин хорошего вина для себя и своей возлюбленной! — воскликнул Мильвариос, нарушив царящую тишину. Крик вышел резким, почти истеричным.

Он повернулся, и столкнулся лицом к лицу со своим двойником — только более стройным и с бородой. И тут же получил удар кулаком в солнечное сплетение. Мильвариос согнулся пополам, и его хрип был едва слышен. Явно зная свое дело, незваный гость уложил Мильвариоса перед камином и связал запястья, привязав руки к прочным железным прутьям, которые не давали горящим дровам выпадать на пол. Затем он вставил магистру кляп в рот и связал лодыжки.

— Ты рановато вернулся, Мильвариос, — произнес гость, снимая накладную бороду. — Я надеялся, что ты проведешь, еще, по крайней мере, полчаса в разговоре с императором, ну да ладно, уже не важно.

Мильвариос увидел, как он приподнял одежду и начал подкладывать под нее тростниковые дощечки. Завершив приготовления, незнакомец оправил свой наряд. Дело было закончено: теперь он ничем не отличался от магистра музыки.

— Наверно, ты хочешь знать, кто я, — прошептал незнакомец мягким, почти ласковым голосом. — Я не могу сказать тебе этого, но могу рассказать о своей внешности. На самом деле я ее украл. Она принадлежала одному крестьянину, но он, в отличие от меня, не знал, как ее использовать наилучшим образом.

Незваный гость прошел в другую комнату, затем вернулся с маленьким арбалетом и корзиной цветов. Мильвариос увидел, как тот натягивает тетиву и смазывает стрелу какой-то жидкостью. Он удивился, когда незнакомец начал прикреплять цветы к арбалету, но внезапно понял его намерения.

— Кто я — это совсем не важно, — сказал незнакомец. — Крестьянин, подаривший мне эту внешность, теперь находится на дне морском в полумиле отсюда, и очень занят тем, что кормит рыб. Возможно, он придумает, как оправдать свои грехи перед богами. Но хватит о нем. Я долго и тщательно выбирал свою телесную оболочку. Затем я занялся своим лицом. Мне хотелось, чтобы оно походило на твое. Теперь я стану тобой на пару минут, убью правителя, а потом снова превращусь в мертвого крестьянина. Понимаешь, Мильвариос, я не существую.

Он проверил готовность арбалета, теперь похожего на букет.

— Когда я соберусь в обратный путь, то случайно потеряю свой капюшон и плащ. А подумают, что я — это ты. Перед тем, как развязать тебя и убрать этот неудобный кляп, я налью тебе в ухо медленно действующий яд. Из-за него начнутся невыносимые боли, ты будешь метаться и кричать, словно безумец. Стражники решат, что ты сопротивляешься, и убьют тебя. Увы, Мильвариос, мне хотелось бы оставить тебя в живых, чтобы ты почувствовал на себе гнев наследного принца. Но я не могу позволить, чтобы распространились слухи о существовании крестьянина с твоим лицом, ведь тогда начнутся его поиски, не так ли? Знаешь, я с нетерпением жду этой части убийства. Мои невольные двойники — единственные, кому я без утайки рассказываю о своих способах и средствах, и мне очень нравится выступать перед публикой. Но, пожалуйста, не утруждай себя аплодисментами.

Незнакомец ушел. Мильвариос быстро огляделся, но не увидел поблизости ничего, что могло бы помочь ему. Он напрягся, пытаясь разорвать путы, но попытки оказались безуспешными. Мильвариос почти не мог двигаться, и его левую ногу свело. Тогда он вытянул ноги. Так его руки оказались ближе к огню. Мильвариос быстро подтянул ноги снова, выпрямил и еще ближе пододвинул руки к камину. Из — за этих неловких телодвижений выпало горящее бревно. Пленник постарался подобраться к нему как можно ближе, и прижал веревки, связывающие запястья, к тлеющим углям.

Мильвариос тут же отдернул руки, ощутив острую боль от прикосновения к пылающему бревну. «Но лучше немного обгоревшая кожа, чем смерть», — подумал он и снова и снова прижимал свои путы к раскаленным докрасна углям. Веревки, которыми были связаны руки, сильно нагрелись. Но и запястья тоже. Он замычал от боли, но никто не расслышал бы эти тихие звуки в шуме праздника. В воздухе пахло горящей одеждой, палеными волосами и горящим мясом.

Наконец Мильвариосу удалось пережечь веревки. Сев, он увидел, что обширные участки кожи на его запястьях покрылись пузырями и даже обуглились. «Сгорит не меньше, если я окажусь виновным в смерти императора», — подумал он, вытаскивая кляп изо рта.

— Убийство! — закричал Мильвариос. — Императора намерены убить! Предупредите императора!

Ответа не последовало. На празднике слишком громко играла музыка, Мильвариос помнил об этом. Он развязал веревки на лодыжках и встал, но снова упал: ноги затекли от долгого лежания и не слушались. За дверью послышались кряки. «Он сделал это, — подумал Мильвариос. — Он сделал это, будучи мной!»

На минуту магистр музыки словно окаменел от отчаяния. Затем отчаяние сменилось гневом. Кажется, этот одержимый хотел удостовериться, что его, убегающего с арбалетом, заметят, а потом он собирался вернуться в комнату, изменить свой облик и уйти. Ну уж нет!

«Он, несомненно, убийца, и у него много смертоносного оружия, — думал Мильвариос. — А я музыкант с кочергой. У меня шансов застать его врасплох и обезвредить столько же, сколько выиграть конкурс лучшей портовой шлюхи месяца. Что же мне делать?»

Он выронил кочергу. Убийца наверняка найдет способ исчезнуть из комнаты и привести сюда стражников. Как? Где? Мильвариос вдруг вспомнил, что за секретной дверью есть ниша — укрытие для любовников. Но это был тупик.

Где-то рядом он услышал пронзительный женский крик:

— Мильвариос!

А затем тот же голос воскликнул:

— Мильвариос, что же ты наделал?

Хотя и ниша для влюбленных и не вела никуда, у нее было преимущество: это было единственное место, которое стражники вряд ли сразу обнаружат. Мильвариос добрался до секретной двери, залез внутрь и беззвучно сел там в темноте. За это время он успел лишь сделать несколько вдохов. Затем он услышал лязганье дверного замка снаружи. Затем вновь скрипнул замок, на этот раз запираемый изнутри.

— Ну а сейчас, Мильвариос из Турлоссена, настанет миг, и ты станешь свободным, но ненадолго… — начал убийца.

Он заметил, что магистра музыки не было на своем месте. Мильвариос услышал грохот, когда убийца в бешенстве обыскивал спальню и другие комнаты. В дверь стали стучать, сердитые голоса призывали Мильвариоса сдаться. Наконец убийца перестал искать своего двойника и понял, что нужно бежать. Пальцы царапали по резным украшениям секретной двери и нажимали на тайную панель. Но замок не открылся, а секретная дверь не отворилась. Мильвариос очень крепко держал ее изнутри. Снаружи доносились негромкие, но яростные ругательства на чужом языке.

Раздался треск, и дверь вышибли. Послышался звон клинков и ломающейся мебели. Крики и стоны смешались со звуками боя, и, судя по всему, убийца побеждал.

— Стой на месте! — крикнул кто-то. — Стреляю!

Раздались громкие щелчки, когда стражники направили свои арбалеты на убийцу. В течение нескольких минут Мильвариос не слышал ничего, кроме топота рядом со своим спасительным тайником. Затем голос объявил: «Изменник мертв». Какое-то время Мильвариос слышал разговоры стражников, пока они ждали кого-то, чтобы он удостоверился, что убийца действительно мертв.

— Кто бы мог подумать, что он такая бестия!

— Он убил пятерых наших!

— Отчаянный ублюдок, дрался, словно сам дьявол.

— Хорошо, что мы покончили с ним.

— Ты имеешь в виду, ему хорошо — это легкая смерть по сравнению с тем, что его ожидало бы за убийство императора.

— Его подвесили бы за пальцы над слабым огнем.

— О да, под его же собственную музыку.

— Хм, думаешь, с его музыкой тоже не все чисто?

— Знаешь, возможно. Я сейчас уже не удивляюсь, что он оказался отличным убийцей — ведь музыкант он ужасный.

— Ну должен же человек хоть в чем-то преуспеть.

Мильвариос медленно отпустил потайную дверь и опустил руку. Его пальцы коснулись одежды и струны какого-то инструмента. Она звякнула, и этот тихий звук показался громом Мильвариосу, но, к счастью, не стражникам. Они ничего не слышали. Очень осторожно магистр музыки проверил то, что чуть не выдало его. Это оказалась лира — излюбленный инструмент бардов. Мильвариос решил оставаться в укрытии еще немного, нужно было дождаться, по крайней мере, прибытия старших по званию, которых ожидали стражники. Они явно хотели побыстрее покончить с этим. Мильвариос не был уверен, что ему стоит сейчас появляться. Он услышал звук приближающихся шагов, и кто-то закричал: «Смирно!». Сапоги щелкнули, и наступило молчание.

«Я удостоверюсь, что каждый человек в этой комнате не забудет про мои сочинения до своего последнего дня», — подумал Мильвариос, дрожа в узком и тесном пространстве.

— Кажется, он мертв, — сказал чей-то голос.

— Со стрелой арбалета во лбу не поспоришь, господин.

— К нему можно подойти?

— Спорю на свое месячное жалование, что он мертв, господин.

— Посмотри-ка! Тростниковые накладки и повязки под одеждой. Толстый оказался худым!

— Потрясающе. Уж кто бы подумал, что при его-то аппетите ему понадобится такой маскарад.

Повисла пауза.

— Принц Став вне себя от ярости. Он приказал сжечь особняк Турлоссенов и все прилегающие постройки.

Ситуация по-прежнему накалена до предела, подумал Мильвариос.

— Конечно, старший Турлоссен будет против.

— Старшему Турлоссену потребуется голова на плечах для этого, как и его жене. Двое других сыновей за границей, и я сомневаюсь, что они когда-либо вернутся.

— Дай мне свой арбалет, я должен доложить о смерти убийцы принцу.

До ушей Мильвариоса донесся звук удаляющихся шагов.

— Ублюдок в долгу у нас за то, что мы убили его.

— О да, это точно.

«Надо что-то срочно придумать», — решил Мильвариос. Конечно, кто-то знал, что он был невообразимо толстый Несомненно! Жена Распорядителя Провианта, его тайная любовница! Однако было одно неудобное слово — «секрет», Она вряд ли хотела распространения слухов об их связи, и уж точно не обрадовалась бы тому, что ее имя связывают с предполагаемым убийцей императора. Нет, собственная полнота не поможет Мильвариосу.

Тонкая деревянная панель отделяла его от стражников. Отодвигать ли ее? Если он это сделает, у стражников возникнут вопросы. Какие вот только? Что они спросят? Почему он тихо спрятался в этой комнате, когда на императора готовилось покушение? Почему… Нет, первое было важнее.

Мильвариос взялся за дверную ручку, на которую падал свет через крошечные трещинки в деревянной панели. Кроме собственной мантии, в его распоряжении оказались грязные штаны из грубой материи, пара вонючих сапог, туника, залитая красным вином, шерстяной плащ, полупустой бурдюк и лира. Мильвариос потянулся было к сапогам, и тут что-то мягко коснулось его лица. Он чуть не закричал от ужаса, но затем понял, что это была всего лишь болтающаяся веревка. Мильвариос поискал ее над головой и обнаружил круглую лазейку в крыше своего укрытия. «Так вот как ублюдок проник в мою запертую комнату, — понял он. — И этим путем он намеревался и улизнуть».

Это открытие меняло все. Мильвариос из Турлоссена отныне считается мертвым, и никому не пришло бы в голову искать его. Бывший магистр музыки внимательно осмотрел одежду убийцы, на этот раз более детально. В грязном кошельке на шнурке обнаружилось несколько мелких монет, а в городском пропуске значилось, что он принадлежит Уоллесу Гандьеру, пастуху. Очень медленно, стараясь не произвести ни звука, Мильвариос разделся и примерил одежду мертвеца. Штаны были тесноваты, да и туника тоже.

— Эй, посмотри-ка сюда! — воскликнул кто-то снаружи.

— Золото!

— Много золота!

— Это, несомненно, вознаграждение убийцы.

— И очень щедрое вознаграждение. Посмотри, какая тяжесть.

— Естественно, каждая монетка теперь наша.

— Ты имеешь в виду нас пятерых?

— На пятерых этого не так уж много.

— Мне больше, ведь это я убил убийцу.

К тому моменту, когда Мильвариос из Турлоссена превратился в Уоллеса Гандьера, у каждого из стражников было по семнадцать золотых монет, а кожаная сумка уже горела в камине спальни. Один из них, более грамотный, написал на листе бумаги «Смерть императору, соблазнившему мою возлюбленную» и оставил его в сундуке, в котором было найдено золото.

— Вот чего я не понимаю, так это зачем он бросился сюда, где оказался в ловушке.

— Где-то есть секретная панель, которая отодвигается в сторону. Держу пари, он намеревался спрятаться именно там.

— Тебе-то откуда знать?

— Да во всех дворцовых спальнях есть такие. В них прячутся любовники, например, когда мужья неожиданно появляются на пороге после долгого отсутствия, а жены их совсем не ждут.

— Но ты-то как узнал о них?

— Ну, пару раз пользовался подобными штуками. «Пора», — подумал бывший магистр музыки. Он медленно выпрямился. Пространства было мало; на самом деле он сидел во встроенном шкафу, превращенном в укрытие. Над головой зияла круглая дыра, и в нее свисала узловатая веревка.

Пока стражники взламывали потайную дверь, человек, который отныне был Уоллесом, начал взбираться по веревке, оставленной убийцей. Было очень тесно, а он был потолще убийцы, и не привык взбираться по веревкам. Веревка оказалась привязанной к балке, но наверху путь ему неожиданно преградили доски. Уоллес толкнул их и обнаружил, что доски не были прибиты. Он отодвинул их, и вылез наружу. И в этот момент за углом послышался топот сапог.

Соображая быстрее, чем когда-либо в своей жизни, бывший магистр музыки сел на край внешней стены и заиграл на лире. Выходило ужасно, однако это его совсем не удивило.

— Эй, ты! Стой! — рявкнул командир стражи.

Не двинувшись с места, новоиспеченный бард империи Сарголан перестал играть.

— Что это ты тут делаешь? — продолжил командир.

— Сочиняю погребальную песнь для мертвого императора, — ответил бард-самозванец.

— Я имею в виду, как ты залез сюда?

— По лестнице.

— Лестницы охраняются.

— Нет, господин, Вы велели всем людям быть у магистра музыки, — сказал капрал, держащий факел.

Уоллес указал рукой на затянутое облаками небо, затем снова забренчал на своей лире.

— Я пришел сюда, чтобы сочинять, находясь между величественной мощью зубчатых стен и изменчивой красотой звезд, — заявил он. — Пока ужас от убийства не прошел, я обращаюсь за помощью к своей музе…

Командир стражи поставил сапог на грудь Уоллеса и толкнул его. Уоллес свалился с зубчатой стены и кричал все время, пока падал в темные, полные тины воды рва.

— Не все любят искусство, — сказал командир стражи и посмотрел за край, уперев руки в бока. Затем он со своими людьми ушел прочь.

Не выпуская из рук лиру, новоиспеченный Уоллес вылез на покрытый илом край рва. Его желудок избавился от ранее съеденного обеда, прекрасного меда с пряностями и, по крайней мере, трех пинт зловонной воды изо рва вместе с дюжиной головастиков. К нему подошли стражники. Четверо оттащили Уоллеса к воротам для слуг во внешней стене, и, дав ему пинка, велели убираться в город. Уоллес поспешил скрыться. Улицы были темны и опасны, но шел дождь, и большинство преступников отсиживались в тавернах.

Бесцельно блуждая, Уоллес в конце концов вышел к реке как раз в том месте, где ее пересекал один из трех каменных мостов. Издалека ему показалось, что мост горит, но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что это всего лишь стайка попрошаек развела костер на берегу внизу.

— Эй, бард, давай к нам! — позвал кто-то из них. Уоллес не заставил себя долго уговаривать.

— Ты, верно, промок, — сказал один из попрошаек, когда он присоединился к их компании.

— Спрыгнул в дворцовый ров, — ответил Уоллес сдержанно, понимая, что грамотная речь могла раскрыть его.

— А это что? — спросил предводитель нищих. На нем была корона, сделанная из какого-то рванья, обвязанного струной.

— Ожог, — сказал Уоллес, показывая раны на запястьях.

— Как ты так?

— Да одному уроду показалось, что моя музыка недостаточно хороша, — печально ответил Уоллес, и все засмеялись, решив, что это шутка.

— Ну что, сыграешь для нас? — поинтересовался предводитель.

Уоллес лихорадочно соображал. Бард, который не умеет играть на своей собственной лире — это странно. С другой стороны, его руки были обожжены, а лира промокла.

— Лира промокла, пока я плыл, поэтому не могу выдавить ни звука, — ответил он. — Да и руки поджарили.

Повисло молчание. Надолго. Они явно считали, что Уоллес обязан что-то им дать. Он подумал о кошельке на поясе, в котором оставалось несколько грязных монет.

— Ну так что тогда? — спросил попрошайка у него за спиной.

— Вино с императорского стола, — тут же предложил Уоллес.

Вино, вероятно, предназначалось для музыкантов, но никто из нищих-то не знал об этом. Уоллес предложил его предводителю, и тот пришел в неописуемый восторг. Теперь бывшему магистру музыки убежище на ночь было обеспечено. Попрошайка, заявивший, что когда-то был целителем, стал втирать дурно пахнущую мазь в раны Уоллеса, а затем связал их полосками мешковины. Пока Уоллес сидел у костра и сушил свою одежду, он развлекал компанию рассказами о свадьбе и о последующем убийстве. Бродяги тем временем внимательно слушали и передавали бурдюк по кругу. Им тоже было что рассказать, и Уоллес узнал, как потрошить, насаживать на вертел и жарить крысу, а также выучил несколько песен о нищих, проститутках и моряках. От дрянного вина он быстро опьянел. Однако соображал он довольно хорошо и заметил, что намокшие штаны и туника растянулись и теперь лучше подходили под его фигуру.

На рассвете дождь кончился, и над рекой повис густой туман. Несмотря на то, что одежда Уоллеса просохла, она была дешевой, грубой и выглядела ужасно. Шерстяной плащ был размером с два добрых одеяла — Уоллес разглядел это в свете костра, который поддерживался всю ночь.

Он еще раз критически осмотрел свой наряд. Итак, имелась одежда, кошелек с четырьмя медными монетами, маленький нож и лира. Не прошло и двенадцати часов после того, как инструмент попал ему в руки, и Уоллес наконец-то уделил ему внимание.

Это был кусок дерева, вырезанный в форме лиры, но в нем отсутствовал звуковой механизм. Уоллес насчитал только пять струн, сделанных из кишок, три костяных лада и деревянные гвоздики. Лиру сделали так, чтобы воспроизводимый звук слышали на расстоянии в несколько футов. В общем, она была фактически бесполезна, хотя ее было трудно сломать. Если бы ее украли, легко можно было бы сделать новую.

Проблема Уоллеса состояла в его неумении играть. Прежний Уоллес, вероятно, и мог что-то делать с этим музыкальным инструментом, но бывший магистр музыки даже не знал, с какой стороны за него браться.

Пока он сидел, размышляя о лире, несколько проституток появились из тумана и присоединились к нищим.

— Есть новости из дворца, — сказала одна из них, когда предводитель поприветствовал их. — Кажется, тот магистр жив.

— Ты-то почем знаешь? — спросил тот.

— Я слышала это от парня из ополчения, а он от стражника. Мертвец-то костлявый, а горничная магистра говорит, что он определенно был толстым. Похоже на то, что магистр нанял убийцу.

— Да уж. Придворный чистюля вроде этого сам ни на что не способен.

«Горничная? — удивленно подумал Уоллес — Должно быть, уже после этой ужасной ночи она проболталась на пирушке для Гильдии Музыкантов».

— Она ждала награды, но они сняли ей голову просто за то, что она его знала.

Уоллес хранил молчание, пока нищие смеялись. То, что они говорили, было по большому счету правдой. Уоллес боялся прикоснуться к боевому топору, даже если тот был не заточен. У него было несколько топоров для церемоний, но он никогда не размахивал ими в порыве гнева, и никогда не тренировался в обращении с оружием. Да и арбалеты он никогда не брал в руки. Лошади и верховая езда? Он давно утратил к этому интерес. Уж лучше удобный экипаж, чем трястись верхом. Короче, воин из него был никакой.

— Заффтрак, сударь? — спросил бывший целитель, поднимая за хвост продолговатый кусок поджарившегося мяса.

— Что это? — поинтересовался Уоллес, опасаясь, что ему не поздоровится, если он откажется это есть.

— Жареная боевая крыса.

— Почему боевая?

— Э-э, эту крысу забили до смерти, а потом зажарили.

Уоллес осторожно пережевал немного, улыбнулся и кивнул в знак одобрения старику, но затем выплюнул, как только тот отвернулся.

Его родители были мертвы. В течение некоторого времени Уоллес обдумывал эту мысль. Когда-то, будучи придворным, он скрывал свое происхождение, поскольку его родители принадлежали к числу простых торговцев. Отец был пекарем, а мать была женой пекаря. Так или иначе. Они были скорее торговцами, чем ремесленниками, хотя формально отец считался мастером, а мать — женой мастера. Но они поставляли свои караваи, сдобные булочки с изюмом и остальную выпечку в пять разных лавок и, таким образом, занимались своего рода торговой деятельностью. Теперь родители были мертвы. Из-за него. Так или иначе. «Я стараюсь вызвать чувство печали в своей душе, но что-то оно не желает просыпаться», — думал он, в задумчивости откусывая кусок от боевой крысы. С каждым часом усиливалась вероятность того, что скоро он присоединиться к своим родителям на небесах.

— Награда за его голову — пятьсот золотых крон, — заявила одна из проституток.

Уоллес вздрогнул от страха. Пятьсот золотых крон было больше, чем могли заработать три поколения мельников за все время своих жизней. Он знал все о мельниках, потому что отец как-то нанял одного, когда дела пошли лучше.

Уоллес решил уйти от нищих, взяв с собой пустой бурдюк. Если верить отцу, за бурдюк можно выручить пару медных монет.

К полудню Уоллес действительно продал бурдюк за две медных монеты и обменял одну на буханку хлеба и кусок сыра. Он поел, разглядывая свой портрет, весь утыканный стрелами и забросанный испорченными фруктами и овощами. Вдруг изображение задымилось. Уоллес кинул камень в горящую солому, решив не выделяться из толпы. Один из стражников, который принес портрет и хворост на рынок, встал позади повозки и позвонил в колокольчик, желая привлечь внимание.

— Слушайте все! — закричал он. — Да будет известно здесь и во всем городе, что сегодня вечером во дворце собирают бардов. Пиво всем и каждому, кто придет!

Стражник подождал, пока поднявшийся гвалт не затихнет. Дела у продавцов старых музыкальных инструментов скоро пойдут в гору, но хорошо знающий придворные интриги Уоллес уже понял, что к чему. Он спрятал свою лиру под грязным и рваным плащом и начал выбираться из толпы.

— В конце вечера Принц Став дарует награду тому, кто лучше всего прославит в стихах почившего императора.

Здесь тоже все было ясно для Уоллеса. Кто-то допросил дворцовых стражников, которые несли службу прошлой ночью. Этот кто-то вскоре смекнул, что всего несколько минут спустя после убийства всего в паре ярдов от тайного выхода из спальни магистра музыки появляется некий бард. Так было установлено, что магистр музыки жив и выдает себя за барда.

Это и было причиной, по которой принц собирал музыкантов, и Уоллес был уверен, что у каждого существовала возможность получить крайне неприятный приз.

Когда начались шторма, прогулки по улицам Альберина сделались непростым делом. Бесконечный дождь заливал портовый город, дул пронизывающий шквалистый ветер из самого сердца континента Скалтикар. В Альберине так часто стояла плохая погода, что на улицах появились палатки, крытые дорожки, навесы и приюты для всех нуждающихся. Бездельники больше не шатались по узким темным закоулкам, как и мрачные личности с подозрительными намерениями — никто не горел желанием гулять под дождем.

Однако три странные фигуры таинственного вида, возникшие на улицах сорокового дня третьего месяца 3141 года, не были бездельниками. Они внимательно наблюдали за всем, что было видно при свете одного из немногочисленных горящих фонарей. Пока их цель казалась трудно достижимой. Но незнакомцы запаслись терпением, к тому же они знали свое дело. Проститутка, к которой они подошли, отличалась от двух других более резкими духами. В Альберина легко можно было подхватить пневмонию, так что когда незнакомцы появились в толпе, на них было больше одежды, чем на членах иных религиозных орденов с других материков. Они неожиданно возникли перед девушкой и окружили ее. У одного в руках были мешок и веревка. Другой помахал толстой деревянной палкой. Третий держал на ладони пять серебряных монет.

— Шутишь, да? — воскликнула девушка, но на ее лице не было ни тени улыбки.

— Нет, — сказал тот, что держал серебро. — Можешь помочь?

— Добавь еще одну серебряную монету к тем, что на ладони, и тогда у тебя будет опытный моряк со знаком отличия Гильдии Плотников.

— Отлично, куда мы отправимся, и сколько стражников нам встретится по пути?

— Ни одного.

— Ни одного?

— Ну так что?

— Если он то, что нам нужно, три монеты сейчас и три потом.

Девушка выпростала бледную руку из складок своей одежды, взяла три холодных серебряных монеты и спрятала. Она медленно пошла прочь, и незнакомцы последовали за ней. Завернув за угол и остановившись на полпути к соседней улице, девушка указала на дверной проем, где, казалось, лежала куча темных мокрых тряпок. Главный из незнакомцев сел на корточки.

— Ха! Нассал в свои штаны! — воскликнул он.

— Вовсе нет, — сказала девушка, отодвигая носком туфли осколок битой посуды и указывая на ставни над дверью. — Я все видела. Он устроился в дверном проеме, достал дудку и начал играть. Экономка вылила на него ночной горшок и надела его ему на голову, поскольку он не захотел уйти.

Главный из вербовщиков потрогал свою голову, словно ощупывая синяк, и посмотрел на окно:

— Отлично. О да, на цепочке у него на шее знак отличия Гильдии. В форме молотка. Да, он плотник, все правильно. Говоришь, он еще и моряк?

— Я слышала, как он играл морскую джигу до того, как его ударили горшком, — ответила девушка.

— Моряк, единственный в своем роде, полагаю. Очень хорошо. Друзья, свяжите его и засуньте в мешок, — он вложил две монеты в протянутую руку девушки. — Минус одна монета за запах.

— Да и костлявый урод к тому же, — заметил мужчина с веревкой.

— Вернете монету обратно, когда будете искать следующего, — заявила девушка. — Вы бы нашли его сами?

Еще одна монета упала ей на ладонь. Самый крепкий из незнакомцев взвалил мешок себе на плечо.

— Не рассказывайте маме, — пробормотал парень из мешка, не просыпаясь.

— Его зовут Эндри, — сказала девушка.

— Ты что, его знаешь? — спросил главный.

— Вовсе нет! — с негодованием воскликнула девушка. — Я слышала, как экономка кричала: «Убирайся!», а он в ответ: «Эндри Теннонер уходит когда хочет!»

— Правда? Ну ладно, разберемся потом. А ведь ночь только началась, да?

— Нет уж, я пойду в таверну и выпью вина с пряностями. А для кого он?

— «Буйная пташка».

— А, тот большой торговый корабль, что пришел недавно? Опять идет на юг?

— Нет. Это особое заказное плавание в Палион, в империю Сарголан.

— Палион! — воскликнула девушка.

— Ну да.

— Палион, который через Пролив Страха?

— Ну да.

— Но послушайте, ваш корабль может загореться и затонуть вместе со всей командой в конце волнолома. Друлинг Джеррик был на борту последнего судна, которое переплывало через Пролив Страха. А он не робкого десятка. Джеррик пил свой эль на «Последнем Якоре» и не утратил присутствия духа.

— Этот корабль и был «Буйная пташка», — сказал невозмутимо главный из незнакомцев, словно и не он собирался отправиться в путешествие. — Груз сделал богатым каждого на борту.

— Ага, только вот Джеррик после этого сошел с ума.

Незнакомцы не стали с ней больше разговаривать, добрались до конца крытой дорожки и ушли в дождь и темноту. Девушка стояла и смотрела им вслед, прижав руку ко рту.

— Кажется, он славный малый, хоть и пьян в доску, — сказала она тихо с искренним раскаянием. — Хотя никогда не знаешь…

Со стороны бухты доносился рокот волн, которые словно предсказывали мрачную судьбу, предначертанную Эндри Теннонеру.

Мегалиты Стены Драконов и других магических мест оставались нетронутыми в течение многих тысячелетий, хотя некогда их обрабатывали каменотесы, получая за это свои кровные денежки. Там, где денег не существовало, с ними расплачивались овцами, рыбой или цыплятами. Естественно, количество животных зависело от размера мегалита. Но оплата была всегда. Величественные камни Голгравора никогда не обрабатывались бесплатно, и уж тем более — для религиозных орденов. Хотя нынешний заказ явно имел отношение к религии, он оплачивался, и оплачивался хорошо.

Заказ. Голгравора Лассена предполагал обработку семнадцати мегалитов, и все условия были оговорены очень точно. Декоративная обработка могла проводиться по желанию мастера. Голгравор обожал гратториальскую школу цветочного орнамента двадцать седьмого века, и поэтому повелел своим ученикам и помощникам нанести на каждый квадратный дюйм каменных мегалитов цветущие примулы и тонкие стебельки колокольчиков.

— Не на области сидений, — пояснял Голгравор новому наемному каменщику, впервые осматривающему место работы. — Размеры сидений определены очень точно, и они должны быть из простого, необработанного камня.

— Мне кажется, он похож на человека, который лежит, высоко подняв в молитве руки, — сказал Костерпетрос.

— Ну да, это их основная форма.

— Так это для какого-то храма, где священники возносят молитвы?

— Не могу сказать. Самое важное то, что мне заплатили слитками чистого золота, причем высочайшей пробы.

— Ого! Ну а кто возьмет на себя доставку?

— Камни исчезают, а кто-то оставляет золотой слиток там, где они были.

— Вот так? — Да.

— Камни же весят где-то десять тонн?

— Ну, вообще-то, пять. В основании ниша, словно их предполагается ставить по кругу.

— А золото остается?

— Да, слиток из чистейшего золота.

— Как выглядит твой заказчик? Кто-нибудь же его видел?

— Нет, никто не видел. Нам запретили смотреть, как забирают камни. В сумерках мы уходим и на рассвете возвращаемся. Мегалита не будет, но на его месте появится золотой слиток.

— Сколько камней тебе поручили обработать?

— Семнадцать, по пять тонн каждый. Теперь за работу. Один из нас уходит сегодня вечером, другой вскоре вслед за ним. Ты займешься украшениями из примул на камне под номером семнадцать. Нужно закончить к концу недели, иначе мы не успеем. Именно поэтому ты здесь. Если все сделаем вовремя, будем щедро вознаграждены.

— Но кто же покупатель? Есть какие-нибудь предположения?

— Нет. Не важно, кто они — люди, драконы, духи или боги. Они платят чистым золотом. Много золота. Это все, что нам следует знать, и это все, что я хочу знать.

Костерпетрос удостоверился, что прибыл на место до наступления сумерек. Он интенсивно работал в течение недели, даже выполнял двойные нормы и в полной мере продемонстрировал свои способности. Он стал душой компании.

Костерпетрос рассказывал хорошие шутки, делился вином и интересовался даже тем, что обсуждали самые скучные ремесленники. Как-то раз он решил провести конкурс на лучшую теорию о возможности полного переноса мегалитов. Так он надеялся выяснить, кто же мог это сделать. Объединив имевшиеся знания и слухи, все решили, что это был бог, спустившийся с облаков и унесший мегалиты, чтобы разделить их на части для гигантской настольной игры.

Сейчас Костерпетрос лежал в высокой траве, накрывшись зеленым плащом. Слиток золота, уплаченного за мегалит, весил не менее сотни фунтов. Костерпетрос даже боялся, что его сумка не выдержит такой тяжести. Сотня фунтов — не шутка, но он обладал недюжинной физической силой и выносливостью. Потребуется пройти около мили по лесу, и там его ждал брат с лошадью и телегой. Костерпетрос знал, что справится. Он даже попробовал пройти это расстояние с двойным весом за плечами, поскольку хотел быть полностью уверенным. На ноги он прикрепил пару «птичьих лап», каждая из которых была в половину ярда длиной. Они изготавливались из кожи с костяными когтями. Такие приспособления оставят предупреждающие отпечатки на белом песке там, где когда-то были мегалиты.

Мегалит погрузили на деревянный поддон, надежно привязали четырьмя крепкими веревками по краям, и множеством шнурков, которые могли бы выдержать в десять раз больший вес. Деревянный блочный кран поднял камень и поместил в центр круга из чистого белого песка, предварительно выровненного и просеянного.

На западе медленно садилось солнце, на небе стали видны два лунных диска и звезды. После всех дневных споров, проклятий, обычной для работников брани и криков надзирателей рабочая площадка выглядела тревожно. Днем здесь было светло, жарко и шумно, а сейчас темно, прохладно и тихо. Костерпетрос лежал молча, затаив дыхание. Скоро что-то произойдет, скоро что-то случится. Он подумал обо всех версиях, которые выдвигали его коллеги. Возможно, над мегалитом в воздухе разверзнется дыра, и оттуда покажется огромная когтистая рука, поднимет камень и оставит золотой слиток. Демоны же могли сами создавать такие прорехи; его брат изучал магическое искусство седьмого уровня посвящения, и он великолепно разбирался во всех деталях. Но демоны обладали хорошим слухом. Важно было не вскрикнул от изумления или страха, если подобное существо появится.

В темноте раздался свист, и что-то на секунду затмило звезды и луны. Ураганный ветер бушевал во дворе. Затем с неба медленно спустилось некое существо, похожее на огромную летучую мышь, и село на мегалит. «Демон, не бог», — подумал Костерпетрос. Размах крыльев существа был больше, чем вся рабочая площадка, а глаза тускло мерцали фиолетовым и голубым. В челюстях существа находился гигантский крючок, а закрепленная в нем веревка тянулась в небо. Демон аккуратно прикрепил крючок к петле веревки, и на глаза Костерпетроса опустилась пелена. И брат ничем не мог помочь, так как другой громадный крылатый призрак устремился вниз к лесу, где он сидел и ждал в своей телеге. Существо изрыгнуло белое пламя и взмыло обратно в ночные небеса.

Голгравор Лассен рассматривал тело, лежавшее в высокой траве, уперев руки в бока и качая головой. Очевидно, слиток весом в сто фунтов упал с огромной высоты, поскольку он размозжил голову человека. Вокруг было все забрызгано, и парня явно застали врасплох: следов борьбы не было. Темно-зеленый плащ скрывал большую часть тела, оставляя снаружи пару больших когтистых лап. Голгравор снял плащ и решил, что тело принадлежало человеку. Поиски остальной одежды привели к обнаружению печати и свитка гильдии, по которым стало ясно: это Костерпетрос. В этот момент подошел надзиратель с той стороны, где раньше был лес, а теперь все выгорело дотла.

— Мы нашли несколько металлических креплений и раздробленные осколки дерева и костей. Они, вероятно, принадлежали телеге, лошади и вознице, — сказал он.

— Полагаю, мы нашли соучастника, — произнес Голгравор, указывая на тело.

Надзиратель взглянул на тело, на птичьи лапы и на золотой слиток. Ему потребовалось много времени, чтобы подумать и дать свой ответ.

— Когда я был ребенком, моя мать говорила мне, что если я не съем обед полностью, придет Куриный Бог и выклюет мои внутренности за бесполезную трату мяса своих подопечных. Я думал, это лишь сказка, но сейчас…

— Судя по свитку в его мешке, это был Костерпетрос, новый каменщик. Или, возможно, Костерпетрос — переодетый Куриный Бог.

Надзиратель потянул лапу с когтями. Она оторвалась. Надзиратель шумно выдохнул с облегчением.

— Ты просто не знаешь, как я рад, что лапы поддельные, — сказал он.

Голгравор махнул рукой на золотой слиток.

— Пусть сюда придет пара учеников с тележкой, чтобы забрать его, и затем смоет кровь и мозги.

— А тело?

— Обмыть и похоронить, но сначала показать констеблям.

Надзиратель бросил оторванную лапу на тело.

— А что мы им скажем? — спросил он.

Они молча стояли, рассматривая мертвеца.

— Кажется, золотой слиток пролетел целую милю и разбил ему голову, — сказал наконец Голгравор. — По-видимому, телега была превращена в пепел чем-то, что может исторгать пламя и двигать мегалиты. Судя по всему, это существо огромных размеров, способное летать и сжигать. И, похоже, ему очень не нравится, когда за ним наблюдают.

— Драконы?

— Драконы не существуют.

— Что тогда?

— Очень большие и богатые птицы, похожие на драконов.

— Птицы не могут извергать пламя.

— Ну тогда драконы.

— Но ты говоришь, драконы не существуют.

— Конечно, нет, но если бы они существовали и выяснили, что ты узнал об их существовании, то могли бы уронить золотой слиток тебе на голову.

— Но зачем драконам, которые не существуют, мегалиты весом в пять тонн?

— Не знаю. Да мне и все равно.

— Э-э, ты мне еще не сказал, что мы скажем людям.

— Скажи им, что следить за нашими клиентами очень опасно, и продемонстрируй доказательства. А сейчас заставь их пошевеливаться. Мы уже и так потратили кучу времени этим утром.

То, что «Буйная пташка» все-таки прибыла в Палион, вызвало там большое удивление. Лабиринт отмелей и скал, окружавший бухту, защищал город от гигантских волн, поднятых последним торейским штормом, и никому бы в голову не пришло выходить в такую погоду в море. Однако «Пташке» повезло. Огромная волна подхватила ее и благополучно перенесла через скалы в бурлящем и грохочущем пенном водовороте. Высота волн в гавани достигала пяти футов. Те члены экипажа, что были способны двигаться, смогли провести судно мимо внутреннего волнолома к пристани.

Через некоторое время портовые рабочие поприветствовали команду и помогли пришвартоваться. Отличительные знаки на флаге свидетельствовали о принадлежности корабля флоту Альберина с континента Скалтикар, лежащего в четырехстах милях к югу. При нормальных погодных условиях путешествие не должно было продлиться дольше недели, но оно заняло тридцать два дня из-за продолжительного шторма. Холодный дождь заливал город, порывы ветра сбивали с ног, в ушах гудело, словно завывал смертельно раненый дракон.

Специальные крюки зацепили за потрепанный фальшборт. Измученная, осунувшаяся женщина лет тридцати с бледным лицом показалась на палубе и осторожно спустилась на причал. На ее плече висела большая сумка, а одежда промокла насквозь во время шторма. Спустившись с палубы, она упала на колени и стала покрывать поцелуями сырые доски пирса. Дождь хлестал, не зная пощады, и ветер швырял в лицо брызги и какой-то мусор.

Со стороны пирса к женщине поспешил закутанный чиновник. Он протянул ей руку:

— Добро пожаловать в Палион, врата в жаркие страны, — сказал он, помогая женщине подняться. — Вы поклянетесь перед своими богами, что не обвиняетесь ни в каком преступлении, гражданском либо же государственном, в Сарголанской империи или на союзных территориях, и не везете с собой вещей ценностью свыше пяти золотых крон?

Женщина пошарила в складках своей одежды, вынула золотую крону и вложила ее в ладонь чиновника.

— Нет, — прохрипела она. Женщина говорила так, как будто ее тошнило в течение всех тридцати двух дней путешествия.

— Понятно, — ответил чиновник, доставая небольшой свиток. — Просто напишите свое имя внизу, когда появится свободное время. И имейте в виду, что вам лучше не попадать в неприятности. Кто-нибудь есть еще на борту?

— Больше никто не может двигаться.

— Ну ладно, пойду посмотрю.

В то время как чиновник торопливо поднимался на борт, женщина шла неуверенной походкой по пирсу. Какой-то юноша поспешно спустился по ступеням стены гавани и выбежал ей навстречу.

— Высокоученая старейшина? — отважился спросить он. — Высокоученая старейшина Терикель из Метрологов?

Женщина подняла голову и попыталась сфокусировать на нем взгляд. Красноватые, с кровавыми прожилками глаза посмотрели на юношу.

— Да, — выдохнула она с хрипом.

— Высокоученая ректор Феодореан послала меня поприветствовать вас, — объяснил юноша. — Она сожалеет, что не может быть здесь лично в своем собственном лице, так сказать, ха-ха.

На его попытку пошутить женщина никак не отреагировала. Или она не поняла его, или не заметила шутки совсем.

— Она сожалеет не больше, чем я, пустившись в путешествие и оказавшись здесь лично, — сквозь зубы процедила Терикель.

— Недавно убили императора, поэтому услуги ректора Феодореан очень востребованы при дворе.

— Повезло императору, — пробормотала старейшина.

— О, госпожа! — воскликнул юноша. — Смерть нашего императора — большое несчастье для всех нас.

— Молодой человек, тридцать дней назад я чуть было не умерла в мешанине из волн, порывов ветра, брызг, сырости, толчков, падений, шатающейся палубы, рвоты и криков: «Качайте, уроды, качайте воду!» Я не знаю, почему я не покончила жизнь самоубийством в первый же день.

— Но такова жизнь на корабле, госпожа. Мне тоже приходилось бывать в море…

— А твой корабль когда-нибудь взлетал в воздух по милости волн и ветра?

Юноша сглотнул.

— Нет, конечно, — признался он.

— Вот так-то. Я сбилась со счета, сколько их было всего, после десятого прыжка в воздух. — Она остановилась и прислонилась к столбу, устраиваясь поудобнее. — Я никогда не верила в любовь с первого взгляда, пока не увидела этот пирс.

— Но почему вы покинули Скалтикар?

— Для начала, чтобы увидеть твою госпожу. Как тебя зовут?

— Ох! Мои искренние извинения за то, что не представился. Я оцепенел, увидев ваше состояние…

— Как тебя зовут? — повторила Терикель.

— Брайнар, Брайнар! Брайнар Бульсарос, действующий глава студенческого совета Академии Эфирных Искусств Палиона. Мы называем ее «А-три», когда…

— Знаю, знаю, когда хотите произвести впечатление на девушек в тавернах, еще называете «Аррр», когда вы пьяны, и «Аххх», когда засыпаете на скучных лекциях. Теперь отведи-ка меня в купальню Академии. Будь добр, возьми мои вещи. Пока я привожу себя в порядок, ты сожжешь их.

— Сжечь, госпожа? — выдохнул юноша.

— К тому времени, как даже самая старательная прачка выбьет из них запах рвотного зловония, я уже умру от старости. Проверь мои вещи, там где-то должна быть запасная одежда, завернутая в вощеную бумагу и кожу.

Прямо за ними, на палубе «Буйной пташки», чиновник три раза взмахнул руками крест-накрест. Это означало, во-первых, проверить ее свиток выгрузки, во-вторых, арестовать судно, и, в-третьих, изъять все, что на нем было. Когда старейшина и Брайнар подошли к концу пирса, из здания с надписью «Таможня, акцизы и передвижения чужеземцев» появились второй чиновник и двое охранников. Они преградили им дорогу.

— Именем наследного принца приказываю вам остановиться и объявить… — начал чиновник.

Он не закончил. Терикель, сложив ладонь в форме чашки, поднесла ее ко рту и что-то зашептала. Тут же к ногам чиновника обрушился шквал огненных брызг, и раздался оглушительный взрыв. Мужчина отлетел на несколько ярдов вместе с обломками камня мостовой. Охранники упали на колени и, перепуганные насмерть, попытались спрятаться друг за друга. Чиновник попробовал подняться, но, встав на колени, почувствовал резкую боль.

— Высокоученая старейшина Терикель Эример из Метрологов, — прорычала единственная из пассажиров «Буйной пташки», способная двигаться самостоятельно, — прибыла из Альберина, столицы Северного Скалтикара.

— Я, я, я… э-э… очарован, — пробормотал чиновник.

— Тот клоун, который встретил меня у корабля, взял в качестве платы за высадку золотую крону и сказал, что вы дадите положенный по закону свиток, запишите мое имя в регистре прибытия и предоставите взамен сорок семь серебряных вассалов.

— Да?

— Было бы очень неплохо так и сделать, — предостерегающе сказал Брайнар.

Через две минуты старейшина Эример вышла из здания с надписью «Таможня, акцизы и передвижения чужеземцев», держа в руках необходимый свиток и маленькую сумку, наполненную серебром, с удовлетворением осознавая, что ее имя теперь официально записано в портовом регистре. Она также потребовала вознаграждения в десять серебряных вассалов за то, что рассказала о произошедшем на пирсе.

— Если и есть что-то, чего я терпеть не могу, так это бессовестные чиновники, которые получают деньги и не выполняют свои обязанности, — пробормотала она, поднимаясь по ступенькам стены гавани.

— Да, это нарушает принципы этой новой торговой политики, о которой все говорят, — сказал Брайнар.

Вскоре они поднялись на стену и оказались в центре порта. Мимо них прошло несколько людей, спешащих посмотреть своими глазами на самый большой корабль, прибывший за последний месяц.

— Ну и как путешествие? Захватывающее, говорите? — поинтересовался Брайнар, пока они шли, укрывшись его дождевиком.

— Если ты считаешь волны высотой в триста футов захватывающими, то да, — ответила Терикель.

— Конечно, нет! — воскликнул студент. Он подумал, что старейшина шутит, однако сам не рискнул засмеяться.

— Глава студенческого совета Брайнар из «А-три», вода в здешнее море поступает из Оксиданического океана, и в проливе Страха между Скалтикаром и Акремой наблюдается очень сильное течение. Спустя год почти непрекращающихся торейских бурь вода находится в состоянии невероятного волнения. Пройдя устье пролива, через три дня я увидела гигантские волны над вершиной Сидрагона. А та гора не менее трехсот фунтов в вышину, это точно. На четырнадцатый день вода в проливе немного успокоилась, волны достигали лишь ста фунтов. Мы так быстро вошли в Плакидианский океан, что незаметно миновали Мальдеринские острова. Мне бы очень хотелось остановиться там, но, по мнению капитана, если бы мы задержались, чтобы пополнить запасы продовольствия, убедить моряков вернуться на борт снова было бы невозможно. Все без устали твердили о неминуемой гибели корабля, только один член экипажа не потерял присутствия духа, и он погиб на пятый день. На него упало бревно.

— Но, по крайней мере, вы выжили.

— Вероятно потому, что я твердила о гибели корабля.

Когда они пришли к храму академии, Терикель отправилась на кухню, вынула не до конца пропеченный хлеб из печи и стала его есть, с набитым ртом объясняя, что по пути из Альберина все время мечтала о теплой, сухой, и, главное, несоленой пище. Потом она приняла горячую ванну с подносом, полным пирогов и горячего чая, плавающим в мыльной воде.

Брайнар распаковал мокрую сумку Терикель, в то время как она наблюдала за ним. Он вынул все, что там было, и положил отдельно запечатанный пакет и сухую одежду. Кроме того, обнаружился запечатанный цилиндр из вощеной бумаги с именем Феодореан на нем.

— Наверно, моя запасная одежда и бумаги были единственными сухими вещами на «Буйной пташке», — сказала Терикель. — Отнеси бумаги высокоученой Феодореан. Немедленно. Мне нужно отдохнуть… Дай мне знать… когда она их прочитает.

Выйдя из спальни, Брайнар велел горничной следить, чтобы старейшина не утонула в ванной, если вдруг заснет.

— Эти бумаги, должно быть, очень важны, если ради них она прошла через такой кошмар, — заметила девушка.

— Я не понимаю, почему Терикель не послала наемного курьера, или даже почтовую птицу-посланника, — сказал Брайнар, затем добавил:

— Если только это не что-то необыкновенно важное.

Через час Феодореан вернулась из дворца и увидела Брайнара, принесшего бумаги старейшины.

— Как высокоученая Терикель? — поинтересовалась глава Академии.

— Измучена, истерзана, истощена и промерзла до костей, — ответил Брайнар. — Она говорила о волнах высотой в триста фунтов, о торейских бурях и о ветрах, носящих «Буйную пташку» по воздуху.

— Ах, бедняжка. Ей никогда не везло с морскими путешествиями. А что же такое важное заставило ее отправиться в путь?

Брайнар протянул ей бумаги. Пробежав глазами несколько строк, Феодореан выронила их из рук и стала тереть виски.

— Плохие новости, госпожа? — спросил юноша.

— Молодой человек, это послание определяет абсолютно новые границы понятия «плохие новости». Старейшина из Метрологов здесь, чтобы остановить процесс создания эфирного механизма — Стены Драконов.

Каменная кладка Логьяр была закончена последней из семнадцати. Причина оказалась проста: ветер. Место находилось на пойменных землях в миле от побережья, и хотя камни закрывала гора, защищая от ветров, дующих преимущественно с запада, это не могло не сказаться. Те, кто принес сюда мегалиты, передвигались по воздуху, и потому штормовая погода для них являлась определенным препятствием.

Вальтазар постоянно следил за доставкой мегалитов. Их доставляли с расстояния примерно в тридцать миль от каменной кладки Логьяр в хорошо защищенной долину, жителей которой пришлось заставить уйти. Пожилой, но не утративший сил маг ждал возле огромной повозки весом в двенадцать тонн. Ее привезли сюда сто быков, понукаемые пятьюдесятью погонщиками. Сейчас они расположились в пяти милях отсюда и ожидали сигнала.

Пока Вальтазар укладывался в установленные сроки, но Сергаль догонял его, набирая все новых магов. Вальтазар понимал, что тот, кто закончит первым, получит звание хранителя каменной кладки Логьяр, а Астеншаль уже решил: только посвященный тринадцатого уровня может претендовать на подобное место. Хранитель будет восседать на семнадцатом мегалите, когда воссоздадут Стену Драконов. Вальтазар очень заинтересовался ее историей, или легендой, смотря как назвать. Легенда о первоначальной Стене Драконов состояла в том, что прежний хранитель, построивший ее, каким-то образом разрушил мегалиты и не дал возможности другим стать богами. Поэтому было бы очень неплохо сделаться хранителем, когда Стена Драконов будет восстановлена.

Ночное небо затянули облака, но это было даже к лучшему, поскольку те, кто доставлял камни, не хотели привлекать внимания. Маг еще раз наведался к повозке, проверяя, хорошо ли закреплены на каждом колесе массивные тормозные устройства. Пока он осматривал правое переднее колесо, подул сильный ветер, ставший вскоре ураганным.

Вальтазар посмотрел вверх. Темнота перед повозкой уже не казалась непроглядной, в ней можно было разглядеть что-то огромное с гигантскими крыльями и длинной шеей. Существо парило на крыльях, когда Вальтазар вышел навстречу и низко поклонился.

— Последний из наших даров вам, смертные маги, — раздался голос сверху.

Повисла тишина, нарушаемая скрипом повозки, когда на нее клали очень тяжелый груз. Вальтазар знал: лучше даже и не пытаться смотреть. Было слишком темно и почти ничего не видно. Но если бы Вальтазар хотя бы мельком увидел то, что не предназначалось для его глаз, жизнь его оборвалась бы в тот же самый момент, и, возможно, он даже не успел бы осмыслить прожитые годы перед смертью.

— От имени все магов в Акреме, Лемтасе и Скалтикаре — огромная благодарность! — сказал Вальтазар резким, нервным голосом, хотя он хотел произнести слова торжественно, как и подобает говорить от имени всех магов трех континентов в случае, подобном этому.

— Освободи крюк, — потребовало существо.

Подойдя к повозке, Вальтазар влез по ступенькам на поддон, затем медленно вскарабкался по веревке и взялся за сеть, окутывавшую мегалит. Ему было восемьдесят два года, и потому маг не мог двигаться слишком быстро. Он с радостью поручал многие задания колдунам низшего уровня посвящения, но не те, что касались славы. Никто не знал, с кем он встречается по ночам, и даже сам Вальтазар не знал, кто же его покровители. Но вряд ли кто-то знал больше, чем он, и это очень высоко поднимало его в глазах других.

Вот уже в семнадцатый раз Вальтазар отцеплял крюк, прикрепленный к веревке, свисающей с неба. В нем двигались какие-то огромные существа, звук от взмахов их крыльев гулко отдавался в ушах. Очевидно, они могли видеть в темноте: освобожденный крюк тут же взмыл в небо. «Уууушшш, ууушшш, ууушшш», — шум двигающихся крыльев постепенно затихал, пока не наступила тишина.

— Можно мне поблагодарить всех… — Вальтазар поймал себя на мысли, что хочет сказать «драконов». — Всех других существ за обработку и доставку мегалитов?

Это оказался непростой момент. Являясь магом высокого уровня, он великолепно понимал, как обидчивы прозрачные драконы. А ведь это были именно они.

— Другим существам не нужна ваша благодарность, — прогремел откуда-то голос, заставивший мага содрогнуться. — И мне тоже.

— Понятно. Ну… э-э… Мы не подведем вас.

— Надеюсь, нет. У нас появилось много трудностей, когда мы обеспечивали вас необходимым для этого эфирного механизма. Теперь вы нам должны.

— Маги каменной кладки Логьяр отличаются высокой степенью ответственности. Это в других местах колдуны могут подвести. В Альпенниен — нет…

— Все вы так говорите, смертные. Предпочитаете видеть своих соперников униженными и это для вас важнее, чем достижение цели.

— Вовсе нет, Ваша Милость. У нас дружественные отношения с магами из Альпенниен, мы не враги. Надеемся, они не подведут, просто не очень им доверяем.

— Один подведет — подведут все. Стена Драконов не будет воздвигнута. Если это случится, вы все проиграете, и мы тоже. Если мы проиграем, то очень рассердимся. Эти торейские бури ужасно нам мешают. Я предупреждаю тебя, не пытайся разрушить другие каменные кладки и делать дураков из тех, кто пришелся тебе не по душе. Будь готов, когда Лупан, проходя по поверхности Мираля, подаст знак магам во всем мире. Тогда Стена Драконов должна быть возрождена, и опоясать полмира, от одного полюса до другого.

Крылья начали работать, но Вальтазар крепко держался за веревочную сеть на мегалите. Первый взмах огромных крыльев был подобен ураганному порыву ветра, который осыпал Вальтазара грудой булыжников, принес с собой облака пыли и почти оторвал его от камня. Но второй раз крылья взмахнули уже далеко.

Наконец маг остался наедине с мегалитом. Он медленно спустился на землю. Подушечки пальцев горели, и это заставило его вспомнить о сигнальном костре. Он уже складывал его, но из-за взмахов огромных крыльев хворост разлетелся так далеко, что на сбор потребовалось около часа. Наконец можно было разводить огонь. На растопку пошли веревки, привязанные к колышкам палаток. Маг прикинул, долго ли будет разгораться сложенная им куча веток. Пламя занялось сразу, и вскоре запылал яркий огонь.

На расстоянии нескольких миль дозорный заметил свет сигнального костра и три раза подул в свой свисток. Погонщики быков привели в движение свое стадо, но впереди на лошадях ехали всадники, которые направлялись к мегалиту, чтобы привязать его к повозке. Между всадниками и быками шли люди с цветами и с фонарями.

Приблизительно через три часа быки были у повозки, и всего через несколько минут их впрягли в нее. Им предстояло проделать путь длиной в тридцать миль — к каменной кладке. К тому времени всадники прочно привязали мегалит к повозке. Рядом ждал, выстроившись в колонны, конный эскорт. Все держали в руках факелы. Повозку украсили свежими цветами. Даже к факелам привязали букеты. На быках также было праздничное убранство, а их погонщики несли факелы.

— Не понимаю, что за суматоха, — сказал Гарко, один из посвященных двенадцатого уровня, сидевший вместе с другими посвященными двенадцатого уровня вокруг мегалита. — Первые двадцать миль нам никто не встретится, ну разве что случайный пастух.

— Вальтазар любит парады, — мрачно заметил Сергаль. — Мы, истинные маги, скрываемся в тени, в своих комнатах, башнях и уединенных местах, изучая заклинания. Высокоученому Вальтазару нравится, когда люди осознают его значимость. Он не истинный маг.

— Возможно, мы еще и опоздаем, — добавила Ландир, которую высоко ценили маги всех каменных кладок за ее искушенность в таинствах магии. — Каменную кладку Логьяр нужно закончить последней, и, кажется, мы не успеваем. Вот так Вальтазар и выставит нас не в лучшем свете.

— Но мы действительно не успеваем, — сказал Гарко. — Здесь была куча земли, которую потребовалось убрать. На это ушло много времени и сил.

— Звучит как обычные оправдания, — заметила Ландир.

— Не обычные, а обоснованные оправдания, — ответил Гарко. — Сильные ветра и торейские бури тоже помешали… ну, доставить мегалиты.

— Вальтазару не нужны оправдания, он обратит их в свою пользу. Этот парад продемонстрирует людям, что мы должны были оказаться последними, поскольку имеем слишком большое значение. Ведь тысячи людей сидели на стенах Логьяра и смотрели на наши раскопки!

— Налейте пива и раздайте пироги с ореховым маслом всем, у кого есть корзина цветов, чтобы бросить нам под ноги! — велел Сергаль.

— За счет Вальтазара, — скромно добавила Ландир.

— Ученые господа, можно задать непростой вопрос? — спросил Сергаль.

Его двое спутников в знак согласия кивнули головой.

— Почему возводят Стену Драконов?

— Чтобы ослабить мощь торейских бурь, — ответила Ландир.

— Да, Астеншаль прибыл ко мне месяц спустя после начала торейских штормов. Скажи-ка, как Астеншаль мог осмотреть шестнадцать из семнадцати кладок, протянувшихся почти на полмира, за такое короткое время? Вспомни, каменную кладку Логьяр нужно было исследовать последней, что и случилось уже через месяц после начала бурь.

— Очевидно, помогли прозрачные драконы, — предположила Ландир, перейдя на шепот. — Они могут пролететь от одной стены до другой за считанные дни.

— Получается, что большую часть осмотрели прозрачные драконы, они же обработали и принесли мегалиты. Возможно, именно они подали саму идею Астеншалю. Из этого следует: механизм Стены Драконов готовились восстановить задолго до начала торейских бурь.

— Если все так, тогда у прозрачных драконов на уме вовсе не укрощение ураганов, — подвела итог Ландир.

— Вот эта мысль и беспокоит меня, — кивнул Сергаль.

Процессия, сопровождавшая последний мегалит, двигалась очень, очень медленно. К тому времени, как затянувшееся облаками небо осветили первые лучи солнца, она продвинулась всего на десять миль и остановилась, чтобы поменять факелы, освежить украшения из цветов, позавтракать и накормить лошадей и быков. Поскольку главный посвященный каменной кладки Логьяр хотел сохранить торжественность и ничего не делал наспех, кормить лошадей и быков на ходу запрещалось. Все остановились, чтобы перекусить, и появилась возможность немного отдохнуть. Спали и ели до полудня. И люди, и животные были довольны, как и Вальтазар. Если двигаться в том же темпе, до города Логьяр можно добраться часа через два после захода солнца. Факелы будут гореть ярко, и все внимание будет привлечено к процессии.

Во второй половине дня все были охвачены волнением и чувством предвкушения. Жители близлежащих деревень, уже видевшие остальные шестнадцать мегалитов и прежде не придававшие им особого значения, теперь прекращали работу, когда огромная каменная глыба с грохотом проезжала мимо них на гигантской украшенной повозке. Люди громко приветствовали процессию и кидали цветы и зелень. Некоторые из сопровождения успевали заскочить в таверны, а Вальтазар устроил небольшой фейерверк, чтобы произвести впечатление и развлечь селян. На закате солнца факелы зажгли вновь, но на сей раз задержка была не более чем на час.

Проведя в пути еще примерно два часа, они подошли к границе городских стен. Остановившись у ворот, они увидели правителя княжества Кейпфанг, гарцующего на белом коне.

Он произнес несколько комплиментов в адрес Вальтазара, затем подъехал к погонщикам быков, и сказал, что они могут проезжать. Подобно Вальтазару, правитель был убежден в своей значительности и не упускал возможности появиться на торжественных событиях, для которых всегда выбирал белого коня и белый плащ, чтобы его было хорошо видно ночью. Его придворный алхимик даже создал особый раствор, которым смачивался факел, чтобы тот горел мерцающим сине-зеленым пламенем.

Сначала Вальтазару польстило присутствие правителя, но потом стало раздражать: почему кому-то должна достаться его слава? Однако Вальтазар улыбался и махал рукой в ответ на приветственные крики людей, видящих в эфирном механизме обычную стройку, а парад считавших всего лишь альтернативой сидению дома и раздумыванию, не пойти ли уже спать. Лепестки цветов в основном ложились к ногам правителя, и это не давало покоя старому магу, всматривавшемуся в фигуру в белом, горделиво сидящую в седле.

— Чтоб ты провалился в ад, — пробормотал Вальтазар.

Внезапно дорога превратилась в широкую, ярдов в сто, яму, откуда вырывалось пламя. Около шестидесяти быков провалились туда и потянули за собой остальных вместе с повозкой. Правитель Кейпфанга и его конь тоже рухнули в огненную бездну. Начали рушиться городские стены, оседая и падая в яму, а с ними и тысячи зевак оказались в западне.

Вальтазар вскочил на ноги и обнаружил, что его посвященные двенадцатого уровня в спешке покидают накренившуюся повозку.

— Нет! Нельзя! — пронзительно закричал маг, и сам понял бесполезность своих слов.

На расстоянии около десяти ярдов от края ямы Вальтазар схватился за почти незаметный деревянный рычажок и потянул изо всей силы на себя. Что-то щелкнуло, и высвободилось железное крепление — посредством него упряжка быков крепилась к повозке. Выпали четыре железных штыря и зажали колеса. Повозка замерла в ярде от края ямы, и в этот момент обрушилась часть городской стены и погребла под собой оставшихся быков.

Последующие расследования показали, что под дорогой был глубокий туннель, прокопанный во время осады около трехсот лет назад. Осада закончилась, когда голодные жители восстали против своей собственной стражи, убили разжиревших правителей и распахнули городские ворота для врага. Посчитав, что на засыпание огромного туннеля потребуется много денег, завоеватели Логьяра решили просто завалить землей вход. А свод по-прежнему опирался на столбы и балки. Устройство построили так, что все обрушивалось, стоило потянуть за специальный трос, но, поскольку вход перекрыли, этого не должно было случиться. Завоеватели не только завалили вход, но и соорудили над ним памятник, чтобы увековечить свою доблестную победу.

Народными героями в одночасье не становятся. Несколько баллад пережили около трех тысячелетий в тавернах Логьяра. В них рассказывалось о гигантской пещере, найденной под дорогой за западной стеной города. Некто послушал баллады, потом снял домик возле городских стен и раскопал яму, где, по его расчетам, должен был проходить туннель. Кто бы ни затеял это дело, у него хватило ума исчезнуть, как только все стало рушиться, и чиновникам пришлось довольствоваться казнью владельца домика. Торговцы, обосновавшиеся на рынках Логьяра, обнаружили, что дельцами, связанными с другими государствами, было приобретено количество зажигательного масла, вполне достаточное для ведения войны. Удалось поймать нескольких посредников, которых подвергли пыткам, но сами заказчики ускользнули от закона.

Тем временем мегалит провезли окольными путями по улицам Логьяра, затем вывезли через южные ворота города и отправили к каменной кладке по дороге на побережье. Теперь люди держались как можно дальше от процессии. Повозку толкала тысяча рабочих, и шедшие впереди несли украшения из цветов и виноградных листьев, хотя никто не смотрел на них, кроме городской стражи, сопровождавшей процессию на безопасном, по ее мнению, расстоянии. Наместник правителя наблюдал за ними с высоких стен дворца, окруженный придворными, потягивающими хмельной мед в надежде стать свидетелями очередного спектакля. Но ничего такого не произошло. С небольшим опозданием мегалит прибыл в целости и сохранности к каменной кладке и был установлен на место.

Вальтазар не находил себе места из-за произошедшего. Он вернулся в свой шатер, попросил кубок вина, проверил убытки от несчастного случая и обнаружил, что богиня Удачи, похоже, очень любит мегалиты. Никто из высших посвященных не погиб, камень остался неповрежденным, и была надежда восстановить каменную кладку Логьяр за час до начала движения Лупана. Единственное, что тревожило Вальтазара — это цель произошедшего события: семнадцатый мегалит. Он был слишком большим и тяжелым, чтобы его украсть, слишком прочным и твердым, чтобы повредить и слишком маленьким, чтобы обстрелять из осадных орудий. Хотя если уронить его в глубокую яму и сбросить сверху часть стен Логьяра, вряд ли он бы остался в хорошем состоянии. О двух тысячах людей, погибших под обвалившимися стенами, Вальтазар даже не вспомнил. Всего лишь зеваки. Вальтазара заботило лишь, чтобы все видели, как он спасает мир.

Не объявив о своем прибытии, Астеншаль внезапно вошел в шатер. Вальтазар склонился в поклоне так быстро, как только мог человек, которому исполнилось восемьдесят два года. Он не знал, что поблизости находился посвященный четырнадцатого уровня.

— Высокоученый господин! — воскликнул Вальтазар, собираясь с мыслями по ходу дела. — Меня не предупредили о вашем прибытии.

— И не надо было, — ответил Астеншаль. — Соберите посвященных двенадцатого уровня, высокоученый Вальтазар. Четверо из вас станут посвященными тринадцатого уровня, и среди этих четырех вы займете место хранителя каменной кладки Логьяра.

Эндри Теннонер спустился на землю с корабля «Буйная пташка» и быстро зашагал к пирсу, со свернутой сумкой на плече и сорока семью серебряными ноблями в мешочке под туникой. На корабле он был закован в кандалы, но ему удалось открыть замок и освободиться. Эндри сделал отметку о своем освобождении в регистре наказаний, принес на палубу и показал офицеру, несшему вахту. Тот не умел читать, но предположил, что Эндри не умеет писать. Однако ему хотелось показать, что он умеет читать, а потому он пытался прочесть то, что как Эндри сказал, было написано.

Когда моряки покинули корабль, Эндри также не стал там оставаться. Худой, высокий и широкоплечий, с всклокоченными волосами и отросшей за тридцать два дня бородой, одетый в кожаную куртку до колен и моряцкие сапоги, за поясом торчит легкий топор, на рукоятке которого красуется змей с высунутым языком — таким Теннонер появился у пропускного пункта таможни.

— Ну что там? — спросил служащий с бинтом на лбу.

— Три корабельных покрывала, корабельный топор, лобзик, стамеска, гарпун, ненужная на корабле туника и брюки, а также нож, заточенный о сломанный палубный коловорот.

— Заставили пойти в плавание?

— Ну да.

— Деньги есть?

— Четырнадцать серебряных ноблей.

— Что? У других было по пять золотых крон.

— Ну да, я потратился немного.

— На что?

— Ну штраф за ночь в хранилище капитанского спиртного, штраф за то, что помочился с такелажа, штраф за драку с портовым детиной, штраф за…

— Постарайся держать себя в руках в Палионе, — посоветовал таможенник. — Наказаниям подвергался?

— Ага. За несоблюдение субординации и попытку к бегству.

— Несоблюдение субординации? Бегство?

— Ну да. Капитан вынудил. На Мальдеринских островах я избил его и попытался выпрыгнуть за борт, надеясь доплыть до побережья.

— Наказание за нанесение телесных повреждений капитану — смерть в течение двадцати четырех часов после преступления.

— Ну это да, но я был единственным плотником на борту.

Таможенник сцепил руки, и, поднеся их ко рту, скривил губы. Таким была его реакция на рассказ о путешествии моряка из Скалтикара. Для любого, находящегося на борту, оно было невыносимым, включая колдунью — виновницу появления огромной дыры в мостовой и еще большей дыры в его уверенности в себе. Таможенник бросил Эндри медную монету:

— Добро пожаловать в Палион. Выпей за «Таможню, акцизы и передвижения чужеземцев», — сказал он, выписывая визу моряка для Эндри. — А теперь забирай визу и проваливай.

Эндри направился к близлежащей таверне, где часть экипажа «Буйной пташки» уже хорошенько набралась. В камине горел огонь, и около моряков вилось дюжины две женщин, помогая им потратить деньги. Он был удивлен, увидев старого капитана в углу возле камина, курящего длинную трубку и не обращающего внимания на шум вокруг него. Эндри подошел к стойке бара и облокотился на нее.

— Эй, можно мне пинту янтаря? — сказал он трактирщика на разговорном диомеданском — языке торговли в портах Плакидианского океана.

— Янтаря? — переспросил сарголанец.

— Да, янтаря. Его разливают в бочки, а потом пьют.

— Ты имеешь в виду сэнди? Это пиво.

— Ну да. Налей пинту. Попробую.

Эндри сделал глоток сэнди и уже потянулся к кружке снова, как вдруг увидел позади старого капитана, прислонившегося к стойке.

— Пинту сэнди, — потребовал он. Тут же перед ним возникла высокая пивная кружка.

— Знаешь, ничто не сравнится с путешествием по возможности расширить кругозор, — произнес Эндри. — Вот я тут всего пять минут, а уже узнал, что янтарь — это сэнди.

— Я думал, ты еще в кандалах, — ответил старый капитан вялым и безжизненным голосом.

— Ну, знаешь ли. Когда проверили регистр наказаний, Зонник решил, что мне пора на свободу.

— Но тебя вычеркивают из регистра, только если ты уже отбыл наказание.

— Да ну? — удивился Эндри. — Значит, Зонник меня с кем-то перепутал.

— Парень, ты быстр, как крыса в канализационной трубе, — засмеялся моряк. — Однако ты хорошо управлялся на «Буйной пташке». Если бы не ты, нас бы тут не было.

— Ага, это точно, — заулыбался Эндри, толкая его локтем в ребро. — Если бы не ты, меня бы тут не было!

— И тебе еще нужно доставить нас обратно.

— Это подразумевает, что я захочу отправиться обратно, — сказал, подмигнув, Эндри. — Мать далеко, братьев нет, сестры не кричат на меня, деньги есть… Эй, парень, еще две пинты сэнди!

— А девушки у тебя в Альберине не осталось?

— Какая альберинская девушка посмотрит на Эндри Теннонера? Знаешь, мне тут нравится, вот что.

— Ну, я называю Альберин домом, и вернуться обратно можно лишь на «Буйной пташке», — вздохнул старый капитан. — Она почти единственный здесь крупный корабль. Слишком много моряков отправилось в плавание во время первых торейских бурь. Плавания приносили огромные доходы, ведь кораблей осталось мало после войны. Чем меньше кораблей — тем больше доходы. Золото манило моряков в путь.

— Мы тоже поддались этому соблазну.

— И да, и нет. Мы везли много меха и масла — этого количества хватило бы на выкуп самого альберинского наследного принца. Если бы, конечно, кто-нибудь взял его в плен. Но с нами плыла также и высокоученая старейшина из Метрологов.

— А зачем она отправилась в путь? И вообще, кто она?

— Ты слышал о торейских бурях?

— О да, только выбрался из них. Тридцать два дня мотался.

— Я имею в виду, ты слышал, как они начались? Эндри, можешь себе представить, что эти бури продолжаются все время, и погода ни разу не менялась? Ты должен знать о Торее.

— Ну да, большой остров далеко отсюда. Какой-то колдун поджег его…

— Когда-то Торея была материком, по величине равным Скалтикару. Колдовское оружие под названием Серебряная Смерть вырвалось из-под контроля и расплавило всю округу до камней. Это походило на… Ну, подойди и глянь.

Эндри обошел стойку и приблизился к огню. Моряк взял его пивную кружку и поставил на край каминной полки. Затем вытащил ножом большой тлеющий уголь. Очень осторожно удерживая уголь на лезвии, старый капитан уронил его в сэнди. В кружке забурлило и зашипело, и пошла коричневого цвета пена. Некоторые из сидевших рядом захлопали и засвистели.

— Колдовскую жару, растопившую Торею, принес ветер, и все, как сумасшедшие, попрыгали в море. Многие маги пытаются как-нибудь остановить торейские бури. Поэтому они и решили восстановить то, что называется Стеной Драконов. Я не волшебник, но я стараюсь помочь. Я сам решился на путешествие. Старейшина как-то связана со Стеной Драконов. Вот так мы на «Буйной пташке» оказались здесь.

— Э-э-э, капитан, ну вы молодцы, — только и мог промолвить Эндри.

— Давай выпьем за это. Эй, еще две пинты.

— А ты смелый. Рассказываешь мне такие вещи. Я ведь мог бы оказаться шпионом.

— Ха-ха, мне надо с кем-нибудь поговорить. Знаешь, я полностью уверен, ты скоро напьешься и вряд ли многое вспомнишь из того, что я тут наговорил.

— Такое ощущение, что ты не простой моряк.

— Все мы не простые моряки.

— Как это?

— Мы — всего лишь инструменты различных организаций, преследующих определенные цели. Некоторым нравится идея непрерывности бурь: они провоцируют хаос и способствуют разрушению прежних устоев. Многие хотят прекращения ураганов, но пара материковых королевств предпочитает немного помедлить. Народу, живущему на побережье, нужно меньше ветра и больше дождя, иначе высохнут пастбища и пропадут урожаи. Это значит, что спрос на рыбу возрастет.

Они пили, капитан и Эндри, пинту за пинтой. Моряк угощал всех вокруг. И все время говорил:

— Ну ведь есть еще маги. Ну должны же они… ну… сделать что-то… волшебное… заставить Стену Драконов работать. Тысячи магов, все они могут собраться вместе в местах, называемых каменными кладками. Стать богами, повелевать ветрами.

— Ах да, боги повелевают ветрами, — согласился Эндри. — Это известно каждому.

— Они заставят действовать Стену Драконов, а она… будет контролировать ветра. Остановит торейские бури.

— А та старейшина, она же среди них, да?

— Да, но странная она. Родом она из Тореи.

— Тореи? С уничтоженного материка? Эй, парень, еще две пинты. Нет, капитан, руки прочь от кружки, сейчас моя очередь. В следующий раз пущу по кругу.

Трактирщик и официантка бросились исполнять заказ. Вокруг стали собираться желающие бесплатно выпить. Эндри повернулся к старому капитану:

— Большая проблема — торейские бури.

— Мы столь ничтожны по сравнению с этой проблемой, Эндри, — сказал моряк. — Почему нас так волнует это?

— Э-э… скажи мне.

— Да я имею в виду, я не знаю, почему это нас волнует.

— Ну тогда не волнуйся.

— Давай найдем пару шлюх и напьемся.

— Шлюх? — повторил Эндри, думая о последствиях, к которым может все это привести, если мать узнает о приключениях сына.

— Именно, шлюх. Они выпьют с тобой, ты потратишь на них деньги, затем они снимут с себя одежду и пойдут с тобой в постель.

— Ну а потом?

— Поиграете в делание детей.

— О, правда… А потом?

— Как только ты заснешь, они улизнут, прихватив из твоего кошелька то, что осталось!

Моряк громко засмеялся и подбросил горсть серебряных ноблей в воздух. Несколько девушек и пьяных кинулись их ловить. Старый капитан положил Эндри руку на плечо.

— Тебе нужна шлюха, — заявил он. — Это приказ.

Эндри сглотнул. Девушка. Девушка на одну ночь. Он никогда прежде не спал с женщиной. Эндри даже не был уверен, знает ли, что делать, однако много слышал об этом в бесконечных разговорах в тавернах, на верфях, баржах, кораблях и во время ночных гулянок на улицах. А мать находилась далеко отсюда. Не менее важно и то, что он так далеко от Альберина и своих друзей, так что никто не узнает, если он сделает какую-нибудь глупость.

К этому времени несколько девушек окружило их. Эндри подумал, что неплохо бы тоже подбросить серебро в воздух. Он порылся в поисках своего кошелька, но ничего не нашел. Он оглянулся на моряка, который вытащил серебряный нобль из подозрительно знакомого мешочка и прижал к телу хихикающей девушки, сидевшей у него на коленях. Внезапно осознав, что сейчас произойдет, Эндри залпом осушил пинту сэнди.

— Тебе придется рассчитаться за все, иначе у тебя будут проблемы, — громко сказал трактирщик.

Но Эндри не мог заплатить, и потому на него тут же накинулись, избили и выкинули вон. Через несколько минут ему вслед выкинули его мешок и топор. Остальные инструменты остались в таверне.

— Заберешь их, когда расплатишься! — закричал трактирщик, хлопая дверью.

— Грабеж среди белого дня! — заорал Эндри, колотя в закрытую дверь.

Спустя минуту он обнаружил, что несколько серебряных ноблей выпали из штанов и завалились в сапоги. Он выбрался из грязи, отряхнулся и пошел искать следующую таверну. Ведь его мать была далеко.

Представители высшего общества Палиона, ректор Феодореан и старейшина Терикель потягивали из хрустальных бокалов холодное вино «Волосы Ангела» 3129 года, лежа на шелковых диванных подушках перед камином, сложенным из черного камня в форме пасти морского дракона. Терикель наливала себе намного больше, чем ректор.

— Совет Стены Драконов попросил меня отправиться в путешествие к каменной кладке Альпенниена, — объясняла ректор. — Явился сам высокоученый Сергаль и стал меня убеждать. Я сказала, что я слишком стара для подобных испытаний. Три недели трястись в коляске по грязным дорогам, а потом эксперименты, требующие огромных сил? Не для меня.

— По сравнению с моей дорогой из Скалтикара это звучит просто роскошно, — ответила Терикель.

— Ты меня не понимаешь, — сказала Феодореан. — Я бы лучше добровольно приняла участие в ежемесячном конкурсе на звание лучшей портовой шлюхи месяца. И, кстати, почему ты все-таки хочешь остановить возведение Стены Драконов?

— Я кое-что подсчитала, основываясь на наблюдениях других Метрологов. Строительство Стены Драконов — вовсе не необходимая мера, наоборот, она опасна.

— Конкурс на звание лучшей портовой шлюхи месяца тоже не является необходимостью. Но если попробуешь его отменить, навлечешь на себя гнев толпы.

— Но Стена Драконов опасна! Торейские бури сильны как никогда. Очень медленно они начинают утихать. Все, что может сделать Стена Драконов — это собрать энергию ветра и превратить ее в эфирную энергию. Подобная энергия должна где-то храниться, и ведь ее можно использовать для величайших злодеяний. Вот представь: твой подвал затопило водой. Приходит умный маг. Он говорит, что превратит воду в пиво, тогда ты сможешь написать «бесплатное пиво» на двери своего подвала, и все окрестные тунеядцы будут собираться у тебя и пить. Что бы ты сделала?

— Ну, думаю, ввела бы плату за вход.

— Именно! Ты бы не смогла отдать это даром. Теперь представь огромное количество магической эфирной энергии. Ты бы потратила ее впустую?

Ректор покачала графином с вином в воздухе и налила Терикель еще:

— Если предположить, что ты права, что мы можем сделать? Мы обе посвященные одиннадцатого уровня, у Астеншаля потенциал больше в тысячу раз.

— Враг силен. Но это не причина, чтобы сдаваться без боя.

— Терикель, Терикель, ты говоришь, как юный Вильбар из Кловессерской Академии Практических Магических Искусств. Он собрал группку радикально настроенных студентов, назвав ее группой магических замыслов и общих оккультных планов. Над ними смеялись все академии империи. Теория Вильбара состояла в том, что восстановление Стены Драконов — замысел магов другого лунного мира, заключающийся в установлении контроля над разумом наших собственных волшебников.

— Вот поэтому секретность Вильбар ставил на первое место. И это было не просто слово. Я знаю, существует некая тайна, ректор, и я знаю гораздо больше, чем говорю. Стена Драконов сосредоточит в себе огромное количество энергии. Последний раз, когда смертные управляли такой энергией, Торею сровняли с землей.

— Думаю, ты права. Какой силой обладаю я? Я даже не член совета.

— Не нужно быть капитаном корабля, чтобы потопить его, — ответила Терикель. — У тебя есть связи во дворце. Четыре каменных кладки находятся в Сарголанской империи или на территориях, которые контролируются ее союзниками. Последний император очень подозрительно относился к Стене Драконов. Он настаивал на проведении расчета силы Стены Драконов и проверки ее мощности и способов управления ей. Когда все будет завершено, правда всплывет.

— Проверку закончили, и наследный принц присутствовал при этом, — нетерпеливо сказала Феодореан. — Он удовлетворен и считает, что Стена Драконов не представляет опасности.

Феодореан ожидала взрыва эмоций со стороны Терикель, но старейшина из Метрологов осталась удивительно спокойной. Она встала, поставила свой бокал на буфет и скрестила на груди руки.

— Император возражал против Стены Драконов, но теперь он мертв, — медленно произнесла она. — Сейчас, кажется, наследный принц «удовлетворен», как ты выразилась. Очень странно.

— Императору собирались представить результаты, но накануне его убили. Иначе он мог бы наложить вето на строительство, если бы обнаружили что-то опасное.

— Все вдруг стало приобретать смысл, — задумчиво сказала Терикель, качая головой. Однако она не выглядела взбудораженной, как ожидала ректор.

— Терикель, ты же не думаешь, что наследный принц Сарголанской империи каким-то образом причастен к убийству своего отца?

— Конечно, нет, тогда бы я просто сошла с ума. Мне пора, ректор. Спасибо за гостеприимство.

— Что ты сейчас будешь делать?

— «Буйная пташка» отплывает к берегам Диомеды через день или два, чтобы закупить тропические фрукты для продажи в Альберине. Я также собираюсь туда.

— Почему Диомеда?

— По мнению… м-м-м… моего консультанта, у Стены Драконов есть один недостаток. Я могу отправиться вверх по реке Лейр к каменной кладке Центрас. Чем я там займусь, следует знать только мне, но, без сомнения, я сумею разрушить Стену Драконов даже после ее активации.

После того как Терикель ушла, ректор произнесла короткое заклинание. Оно приняло форму ее собственного небольшого изображения, на котором она выглядела лучше, чем на самом деле. Держа портрет на ладонях, Феодореан что-то шептала над ним в течение нескольких минут, затем привязала его к амулету. Когда образ исчез, растворившись в гладком камне, ректор позвонила в маленький колокольчик. Тут же появился Брайнар.

— Отнеси это во дворец и отдай кому нужно, — приказала Феодореан, передавая амулет, держа его большим и указательным пальцами руки.

— Старейшина из Метрологов казалась мрачной, когда уходила, — сказал Брайнар.

— Старейшина из Метрологов — опасный человек, Брайнар. Ступай.

С ее позволения Брайнар откланялся, закрыл за собой дверь и поспешил по коридору.

— Да, очень опасный человек, — повторила Феодореан, прислушиваясь к удаляющимся шагам. — С ней что-то надо делать.