1

— Бандиты, промышляющие в поездах, в большинстве своем недоумки, к счастью железнодорожных компаний, — сказал Калл. — Были бы они поумней, то впятером могли бы пустить любую из них по миру.

— Этот молодой мексиканец не дурак, — заметил Брукшир, и прежде чем он успел среагировать, ветер сорвал с его головы шляпу. Пришлось ее догонять. С момента приезда в Амарилло подобное происходило уже не раз. Он натягивал шляпу на лоб по самые брови, но ветры в Техасе имели совершенно иной норов, чем тот, к которому он привык в своем родном Бруклине, и, несмотря ни на что, время от времени поднимали ее в воздух. Причем это происходило прежде, чем он успевал рукой схватить ее. Это была самая обычная мягкая шляпа, но, с другой стороны, она у него единственная, и не в его правилах ходить с непокрытой головой, по крайней мере, занимаясь делами железной дороги. Полковник Терри не одобрил бы этого. Он платил Брукширу зарплату, и с его мнением нельзя было не считаться.

На этот раз шляпа летела по ветру, как жирная птица, ярдов на двадцать опережая своего хозяина, а когда все же шлепнулась на землю, быстро покатилась вдоль пыльной улицы. На счастье Брукшира у станции стояла повозка, в колесе которой и застряла шляпа. Он подошел и подобрал ее, стараясь казаться невозмутимым, хотя на самом деле был не на шутку раздосадован.

По приказу начальства — в лице полковника Терри, президента компании, а значит, наместника Бога на земле, — Брукшир проделал весь этот путь из Нью-Йорка, чтобы нанять охотника за бандитами. Брукшир был бухгалтером, и нанимать охотников за бандитами не входило в его обязанности, но человек, который обычно занимался этим делом — Большой Джонни Робертс, — случайно проглотил винную пробку и отдал Богу душу как раз перед тем, как отправиться в Техас.

С точки зрения полковника Терри, это был непорядок. Он обвел взглядом контору, и прежде чем Брукшир понял, в чем дело, он обнаружил себя сидящим в поезде, который мчал его на Запад вместо Робертса. Куда только ни посылали его с поручениями за годы службы на железной дороге, но никогда еще он не бывал в таком месте, где ветер срывал с него шляпу каждый раз, когда он поворачивал за угол. Необходимость гоняться за головным убором была досадной, но настоящая причина его раздражения крылась в том, что на него совершенно не произвел впечатления охотник, которого ему было предписано нанять.

Пожалуй, самое лестное, что Брукшир мог сказать о маленьком, утомленного вида человеке, который стоял перед ветхим сараем, свалив рядом седло и скатанное одеяло, так это то, что тот был пунктуален. Он прискакал на рассвете, привязав у отеля свою гнедую кобылу ровно в семь, как было условлено. Тем не менее Брукшир едва смог скрыть свое удивление, когда увидел, что тот совсем не молод. Конечно, его репутация Брукширу была известна: никто на Западе не мог сравниться с Вудроу Каллом в этом отношении. Но ведь не репутация расправляется с бандитами, считал Брукшир, тем более такими, которые носятся по стране, как молодой Джо Гарза. Говорят, этому мексиканцу всего девятнадцать лет, тогда как капитану Каллу, если судить по его виду, скоро стукнет семьдесят.

Тем не менее Брукширу было приказано нанять Вудроу Калла, и никого другого. Более того, ему был доверен причудливый револьвер системы «кольт», весь разукрашенный гравировкой, который полковник Терри послал с ним в качестве специального презента Каллу.

К неудовольствию Брукшира, капитан едва удостоил подарок взглядом. Он даже не потрудился вынуть револьвер из дорогого футляра, покрутить барабан или повосхищаться гравировкой.

— Спасибо, но я обойдусь, — пробормотал капитан. Казалось, что он был больше благодарен за кофе. День, конечно, выдался холодным, а на старом рейнджере была всего лишь легкая куртка.

— Боже милостивый, а что я скажу полковнику Терри? — воскликнул Брукшир. — Эта пушка обошлась ему, наверное, долларов в пятьсот. Это же ручная работа. А она ценится недешево.

— Ну так что, полковник может оставить его себе, — ответил Калл. — Я ценю его внимание, но у меня нет места для такой затейливой штучки. Мне пришлось бы сдавать ее на хранение в банк, а с банками я предпочитаю не связываться. Я обычно полагаюсь на винтовку, а не на пистолет, — добавил он. — Если подошел к убийце на пистолетный выстрел, то это уже слишком близко.

— Боже милостивый, — опять проговорил Брукшир. Он слишком хорошо знал полковника Терри, чтобы догадаться, что тот не придет в восторг, когда узнает, что его подарком пренебрегли. Полковник Терри неспроста был полковником. Когда выяснится, что столь дорогой подарок отвергнут каким-то престарелым ковбоем, он, несомненно, выйдет из себя, и тогда Брукширу и всем, кто окажется в этот момент в конторе, придется попотеть, чтобы не потерять свои места.

Заметив огорчение на лице посланца, Калл подумал, что из вежливости ему следовало бы принять подарок. Но в последние годы губернаторы и президенты железнодорожных компаний, так же как сенаторы и прочие богатеи, обычно предлагали ему замысловатое оружие или дорогие седла, или свои спецвагоны для передвижения, или даже прекрасных коней — но всегда в нем что-то противилось этому.

Одной из причин являлось то, что он презирал замысловатое снаряжение. Ездить он предпочитал в простом седле, а от оружия требовал только, чтобы оно было надежным и точным.

Другая причина заключалась в том, что он никогда еще не встречал губернатора или президента дороги, или сенатора, или богача, который бы пришелся ему по душе и не раздражал его. Зачем быть обязанным какому-то чванливому вельможе из-за пушки, из которой он не сделает ни одного выстрела, а может быть, даже никогда ее не зарядит?

Он и Чарлз Гуднайт обсуждали эту тему всего лишь несколько дней назад. Это было в тот день, когда Гуднайт приехал в маленькую полевую хижину, которую предоставлял Каллу на время между работами, и вручил ему телеграмму с просьбой встретиться с мистером Недом Брукширом в семь часов утра в холле лучшей гостиницы города Амарилло.

Гуднайт был известной личностью — насколько только может быть известен пастух. За последние годы ему тоже не раз предлагали инкрустированные винчестеры, но, как и Калл, он относился скептически к сильным мира сего и редко чувствовал себя уютно в их обществе.

В прошлом их пути пересекались лишь изредка, а когда это случалось, то нельзя было сказать, что они ладили с Чарлзом. Как-то так выходило, что еще во времена войны с индейцами они каждый раз наступали друг другу на мозоль. И даже теперь они не считали себя настоящими друзьями. Примерно раз в неделю, когда Гуднайт оказывался на своем родном ранчо, он по привычке заезжал в полевую хижину, чтобы проведать своего гостя — знаменитого техасского рейнджера.

Хижина стояла недалеко от северного края каньона Пало-Дьюро, и они часто сидели вдвоем, молча наблюдая, как утробу каньона заполняет ночная мгла. В ее сумеречных тенях каждому виделось былое. Игра света и тени воскрешала павших: рейнджеров, индейцев, ковбоев…

— Позволь человеку всучить тебе какую-нибудь дорогую игрушку, и он раструбит на всю округу, что он твой друг, когда на самом деле ты можешь презирать его, — сказал Гуднайт, сплюнув. — Среди моих друзей не много богатых. А у тебя?

— Последние несколько лет у меня вообще нет друзей, — заметил Калл и только затем сообразил, что его слова прозвучали так, словно он искал сочувствия. — Конечно, у меня есть Пи и есть Бол, — добавил он поспешно. — Бол тронулся умом, но я все равно считаю его другом.

— А, это твой повар… Мне кажется, он кормил меня однажды, — проговорил Гуднайт. — Если он тронулся, то как ты с ним обходишься?

— Я оставляю его в одной семье из Сан-Антонио, — пояснил Калл. — А когда на границе подворачивается работенка, то сажаю его на мула и беру с собой. В Нуэво-Ларедо есть еще одна семья, на попечение которой я могу сдать его, когда приходит время делать дело. Он любит немного попутешествовать, — добавил Калл. — Воспоминания все еще живут в нем. Просто он не может соединить их между собой.

— Мне самому едва ли под силу связать их, — откликнулся Гуднайт. — Это то, что получаешь, когда живешь слишком долго. Они заполняют голову и переливаются через край, как из паршивого ведра. Все, что вылилось, то, считай, пропало. Сомневаюсь, что во мне осталась хотя бы половина того, что я знал, когда мне было пятьдесят.

— Ты очень часто ездишь на поездах, — смягчившимся тоном заметил Калл.

— Я думал, мы говорим о моей плохой памяти, — проговорил Гуднайт, впиваясь в него взглядом. — Какое отношение к этому имеют поездки на поездах?

— Все эти поездки на поездах ослабляют мою память — это уж точно, — сказал Калл. — Человеку, который ездит верхом, надо помнить, где находятся родники, а тот, кто едет поездом, может позволить себе не помнить о родниках, потому что поезда не пьют.

Гуднайт несколько минут размышлял над этим наблюдением.

— Я никогда не блуждал, ни днем, ни ночью, — произнес он наконец. — А как ты?

— Я однажды прошелся по кругу в Мексике, — ответил Калл. — Это было безлунной ночью. Моя лошадь упала, а когда поднялась, то оказалась развернутой не в том направлении. Я дремал и заметил ошибку только к утру.

— Ты рассердился на лошадь, когда заметил? — спросил Гуднайт.

— Я рассердился на себя, — возразил Калл.

— Ладно, это бессмысленный разговор. — Гуднайт резко повернулся и пошел к своей лошади. Не говоря ни слова, он вскочил в седло и ускакал.

Чарлз всегда отличался непредсказуемыми поступками, подумал Калл. Когда Чарлз Гуднайт заключал, что разговор исчерпан, он обычно не задерживался надолго.

Пока Брукшир шел назад через улицу, пытаясь выбить из шляпы пыль, в поле зрения показался поезд, который они ждали и который должен был через некоторое время доставить их в Сан-Антонио.

Калл пытался придумать, как бы повежливее намекнуть Брукширу о неуместности его шляпы в таких ветреных местах, как Техас. Такая штука, как шляпа, постоянно сдуваемая с головы, может явиться причиной бесконечных бед, если имеешь дело со столь поднаторевшим бандитом, как Джо Гарза.

Более того, Калл не стал переживать, если бы Брукшир вообще убрался в свой Нью-Йорк, предоставив молодого мексиканского бандита ему одному. Таскаться по Западу с таким мальчиком на побегушках, как мистер Брукшир, гораздо изнурительнее, чем выслеживать бандитов в одиночку. Каллу почти не о чем было говорить с такими людьми, зато они без конца доставали его своими разговорами. И шесть сотен миль предстоящей болтовни мистера Брукшира вовсе не приводили его в восторг.

— Этот ветер напоминает мне Чикаго, — сказал Брукшир, вернувшись туда, где стоял Калл. Теперь он даже не пытался водрузить шляпу на голову, а крепко держал ее обеими руками.

— Мне не приходилось бывать в Чикаго, — откликнулся Калл, чтобы не выглядеть невежливым.

— В наших местах не бывает такого ветра, — продолжал Брукшир. — Дома я могу ходить месяцами, и ветер ни разу не сдует с меня шляпу. Здесь я сошел с поезда только вчера, и с тех пор не перестаю гоняться за своей шляпой.

Со скрипом и скрежетом подкатили вагоны. Когда они окончательно замерли на месте, капитан Калл подхватил седло и скатку с одеялом. Брукшир же, к своему изумлению, неожиданно с отчаянием обнаружил, что не может решиться сдвинуться с места. Ветер стал еще свирепее, и ему показалось, что теперь уже сдует его самого, а не только его головной убор. Вокруг, насколько хватало глаз, не было ни деревца, лишь одна бесконечная равнина. Если только не прибьет к колесу повозки, как было со шляпой, его будет носить несколько дней, прежде чем он найдет, за что зацепиться. Он понимал, что это нелепое предчувствие: взрослых людей, особенно таких тяжелых, как он, просто так не уносит ветром. Тем не менее ощущение неустойчивости не проходило, и при каждом взгляде через улицу, туда, где были лишь трава да бескрайнее небо, оно становилось все сильнее.

От Калла не укрылось странное выражение лица Брукшира, который стоял, прижав шляпу к животу и словно не решаясь сдвинуться о места. И все это — среди бела дня и на абсолютно ровном месте.

— Вы больны, мистер Брукшир? — спросил Калл. В конце концов, человек был вежлив с ним. Он согласился на условия Калла и опять же с радостью уплатил за кофе.

— Мне бы сесть на поезд, — проговорил Брукшир. — Я бы быстро пришел в себя, если бы только смог попасть в вагон.

— Так в чем же дело? Вот он, у вас за спиной, — попытался втолковать ему Калл. — Билеты у вас есть, полагаю. Так что мы можем садиться.

— Понимаете, я оставил свой чемодан. Это моя промашка, — признался Брукшир.

— Что, в отеле? — спросил Калл.

— Да, в вестибюле, — ответил Брукшир, глядя в землю. Он чувствовал, что было бы неразумно опять смотреть через улицу. Ведь именно в такие моменты ему начинало казаться, что его уносит.

— Что ж, поезд только что пришел и, думаю, никуда не денется, пока вы сходите за своим чемоданом, — произнес Калл. — У вас вполне достаточно времени для этого.

Затем, взглянув на Брукшира еще раз, он понял, что на его попутчика нашел столбняк. Тот стоял в оцепенении, уставившись себе под ноги. Было похоже, что он не в состоянии сдвинуться с места. Пройти сотню ярдов до отеля явно было выше его сил.

— Я не могу сходить за ним, — пробормотал Брукшир. — Я не могу. Мне бы только сесть на поезд. — Он помолчал, все так же упорно глядя себе под ноги. — Ох как мне надо сесть на поезд, — снова повторил он.

Не став больше медлить, Калл опустил седло со скаткой на землю и взял Брукшира за руку: ведь тот готов был впасть в панику, а когда человек в таком состоянии, разговоры помогали редко.

— Пойдемте, я отведу вас в вагон, — предложил Калл, крепко держа Брукшира за запястье. Тот сделал нерешительный шажок, затем еще один. Вскоре Калл усадил его на место. Брукшир стал судорожно хватать ртом воздух и исходить потом. Но паника, по крайнее мере, миновала, заключил Калл.

— Сидите здесь и устраивайтесь, — велел он. — Я схожу в отель и принесу чемодан.

— Благодарствую, — только и смог вымолвить Брукшир, испытывая непреодолимое желание забраться под сиденье и осознавая при этом всю нелепость этого желания. Как бы там ни было, говорил он себе, у вагона есть стены, и они не дадут ветру унести его.

Через несколько минут с чемоданом, седлом и скаткой в руках появился капитал Калл и как ни в чем не бывало сел напротив. Но Брукшир понимал, что произошло нечто ужасно неловкое. Он был смущен и одновременно благодарен капитану: ведь тот не только привел его в вагон, но и не поленился принести его чемодан, и сделал все это деликатно. Калл не стал спрашивать, почему Брукшир не может пройти сотню ярдов и принести свой багаж — он просто принял это как должное и без лишнего шума посадил его на поезд.

Брукшир работал на людей, которые ни на минуту не давали ему забыть, что он мелкая сошка. Капитан Калл не был особенно вежлив, когда они встретились этим утром, но он не относился к нему как к мелкой сошке. Заметив неладное, он действовал сноровисто и без видимого презрения к слабости Брукшира.

Это было в глазах Брукшира необычайным поведением. За годы, проведенные с полковником Терри, он не раз сталкивался с необычайным поведением, но, как правило, оно бывало необычайно плохим. Человек, не привыкший к приличному обхождению по отношению к себе, он неожиданно встретил его со стороны капитана Калла. Когда сердце Брукшира перестало, наконец, бухать, он еще раз посмотрел на того, кто сидел через проход от него.

Калл спокойно курил. Даже если капитан и помнил о происшедшем на платформе, то виду не подавал.

Поезд тронулся, и вскоре они мчались по бескрайней прерии. Ветер был все таким же резким и все так же будоражил поверхность зеленого моря.

— С вас когда-нибудь сдувало шляпу? — спросил Брукшир.

— Редко, — ответил Калл. — Дело в том, что я приучил свою шляпу крепко держаться на голове, — добавил он, внимательно оглядывая посланца из Бруклина. — Вы здесь новый человек, поэтому вам потребуется некоторое время, чтобы приучить свою.

— Сомневаюсь, что мою можно приучить. Мне, наверное, придется гоняться за ней по всему Техасу, — вздохнул Брукшир.

Напряжение спало, и он заснул. А когда проснулся и посмотрел в окно, то не увидел ничего, кроме травы. Капитан Калл за все это время, похоже, ни разу не пошевелился, продолжая курить. Приклад винтовки все так же торчал из его скатки. Брукшир был рад, что Калл никуда не делся. Путь до Сан-Антонио неблизкий, и если его не с кем будет разделить, Брукширу опять может показаться, что его уносит ветром. Наверное, его начальники все же знали, что делали, когда выбирали охотников на бандитов. Скорее всего, эта задача по плечу именно капитану Каллу.

— Давно служите закону, капитан? — поинтересовался он, чтобы не молчать.

Калл не шелохнулся.

— Я не служу, — произнес он. — Я работаю сам по себе.

В нависшей тишине Брукшир почувствовал себя так, как бывало во время танцев, когда он постоянно наступал партнерше на ногу.

— Что ж, вы избрали довольно увлекательную работу, я бы сказал, — заметил он.

Калл промолчал, и Брукшир совсем пал духом. Он уже жалел о своем вопросе и о том, что заговорил вообще. Из груди у него вырвался тяжелый вздох. Капитан по-прежнему хранил молчание. Брукширу вдруг пришло в голову, что он почти не знает техасцев. Может быть, те просто небольшие охотники до разговоров. Во всяком случае, у капитана явно не было склонности к болтовне. Даже вопрос о работе не заставил его разговориться.

Брукшир стал скучать по Кэти, своей жене. Кэти тоже не отличалась разговорчивостью. Бывали времена, когда за месяц они с ней едва обменивались тремя-четырьмя словами. Равнины за окном были такими огромными и безжизненными, и ветер все так же неистово рвал стебли травы. Брукширу захотелось домой, в Бруклин. Будь он в Бруклине, а не в Техасе, он бы не чувствовал себя таким потерянным. Будь он в Бруклине, он наверняка сидел бы сейчас с Кэти в их уютной кухне Кэти бы, наверное, тоже молчала, но зато в их теплой кухоньке никогда не дул ветер.

 

2

Лорену разбудил кашель младенца. Пи Ай носил их грудную дочку на руках, пытаясь ее успокоить. Минуту или две Лорена продолжала лежать без движения, чувствуя себя слишком несчастной, чтобы пошевелиться, — несчастной или взбешенной, или то и другое вместе. Причиной была не только болезнь ребенка. Она всегда испытывала эти чувства перед тем, как Пи Ай должен был покинуть дом.

— Мне кажется, что у нее круп, — сказал Пи Ай.

— Дай ее мне. — Лорена устало приподнялась, взяла дочку и сунула ей грудь. — Это не круп, это все тот же сухой кашель. Пора бы тебе научиться распознавать разницу, — заметила она. — Точно такой кашель уже был у всех, кроме Клэри.

Произнеся это, она услышала, как мимо их спальни прошла Клэри, отправляясь на дойку. Клэри была старшей и в свои пятнадцать лет отличалась энергией, которой могли позавидовать взрослые. Ей не надо было напоминать о работе по хозяйству. Даже Пи Ай признавался, что бывали дни, когда Клэри удавалось заткнуть за пояс даже его, а Пи Ай не был ни ленивым, ни слабым.

— Может быть, я и вправду слишком паникую, — проговорил Пи Ай, обрадованный тем, что девочка перестала кашлять, если только причиной тому не была материнская грудь, к которой она прильнула.

— Есть еще много других детских болезней кроме крупа, — напомнила ему Лорена.

— Похоже, что каждый раз, как только мне надо уехать, кто-то обязательно заболевает, — вздохнул Пи Ай. — Я буду ужасным компаньоном капитану со своими тревогами за тебя и детей.

Лорена не сомневалась, что он станет беспокоиться о них, но в данный момент ей требовалось только сочувствие. Самой же ей совершенно не хотелось сочувствовать ему.

— Это ты идешь подставляться под пули, — напомнила она. В голосе ее звучал гнев, с которым она ничего не могла поделать. — Мы с Клэри сможем позаботиться о хозяйстве, — добавила Лорена. — Если будут неприятности, соседи помогут нам. Я же здесь единственная учительница. Они привезут доктора, если Лори станет хуже.

Когда дочурка бросила сосать грудь, Лорена протянула ее Пи Аю. С ребенком на руках он поспешил на кухню ставить кофе. До станции, где он условился встретиться с капитаном, было четыре часа езды, и ему вскоре уже надо было отправляться. Но когда он стал наливать кофе в блюдце, из которого давно уже привык пить, Лори заерзала, и большая часть кофе пролилась. Появившаяся на кухне Лорена застала его за поисками тряпки, которая требовалась ему, чтобы вытереть пол.

— Хоть бы ты научился пить кофе из кружки, как все остальные люди! — не удержалась она.

— Я привык пить из блюдца еще в те времена, когда был рейнджером, — пояснил Пи Ай. — Тогда у меня не было младенцев, которых надо держать на руках и которые не дают сосредоточиться. Большую часть жизни я был холостяком — таким же, как сейчас капитан.

— Ты никогда не был таким, как капитан, — возразила Лорена. Она взяла у мужа ребенка и подальше отодвинула стул от стола, чтобы кофе не капал ей на рубашку.

— И тогда я не готовился к семейной жизни, — осторожно продолжил он. «Лорена, похоже, слегка на взводе», — подумал Пи Ай, решив, что лучше быть помягче.

— Ты вообще не готовился к ней — учить тебя пришлось мне, и все еще приходится заниматься этим до сих пор, — отрезала Лорена. — Нам повезло обоим. Клара заставила меня пойти учиться, а я заставила тебя стать мужем.

— Повезло обоим, но мне больше, — откликнулся Пи Ай. — По мне лучше быть женатым, чем вдалбливать им дроби, или как там это называется то, чему ты учишь мелюзгу. Больше, хотя бы потому, что я женат на тебе, — задумчиво добавил он.

— Мне не нравится, что он продолжает отнимать тебя у нас, — сказала Лорена, чувствуя, что больше не может носить в себе раздражение. — Почему бы ему не взять кого-нибудь помоложе, если ему нужна помощь в борьбе с бандитами? Мало того, он даже не спрашивает твоего согласия! Он просто шлет эти телеграммы и приказывает тебе явиться, как будто ты его слуга.

Хотя Пи Ай еще вслух не признавался Лорене, но он сам с некоторых пор стал с ужасом ждать прихода этих телеграмм. Капитан направлял их в маленькую контору в Квантаки, откуда через неделю или две их привозил какой-нибудь ковбой или погонщик мулов, или любой, кто направлялся в их места. Телеграммы были короткие, но, даже несмотря на это, читать их все равно приходилось Лорене. Читать она научилась давно, а ему так и не довелось. Из-за этого он чувствовал себя несколько неловко, ведь мужу школьной учительницы не пристало быть неграмотным. Клэри — так та строчила, как пулемет, и каждый год завоевывала призы на грамматических конкурсах, начиная с шестилетнего возраста. Пи Ай всегда хотел учиться, хотел он этого и сейчас, но тем временем у него появилась ферма, на которой надо было работать, и не просто так, а от зари до зари. Когда же подходило время уборки урожая, то работать приходилось еще больше.

Обычно телеграммы капитана состояли из одного предложения, в котором сообщались дата, время и место, где капитан хотел его видеть. Но какими бы короткими они ни были, Лорена никогда не могла удержаться от гнева, читая их мужу. Ее щеки начинали полыхать, на лбу вздувалась вена, а маленький шрам над верхней губой казался белее на потемневшем лице. Она редко выражала свои чувства словами. Вместо слов это делала ее кровь.

И теперь, стоя на одном колене и пытаясь посудным полотенцем вытереть разлитый кофе, Пи Ай чувствовал в себе такую печаль, что хоть плачь. Маленькой Лори всего три месяца. На Лорене была школа, где надо проводить занятия, грудной ребенок и другие дети, за которыми надо присматривать, а он собрался опять уехать и оставить их одних. И все только потому, что какому-то железнодорожному боссу понадобилось, чтобы капитан выследил и прикончил какого-то бандита.

Конечно, Клэри уже почти взрослая и будет матери хорошей помощницей, но ему от этого не легче. Каждую ночь он будет скучать по Лорене с детьми и все время переживать из-за брошенного хозяйства. Даже если бы у маленькой Лори был не круп — а он считает, что это именно так, — то ему бы все равно не хотелось ехать. Пи Ая начинало здорово беспокоить то, что капитан, похоже, совершенно не собирался считаться с тем обстоятельством, что Пи женат. И не только женат, но и отец пятерых детей. У него есть чем заняться кроме преследования бандитов. Покинув дом ради одного дела, ему придется забросить другие, которые для него гораздо важнее. При этом несколько недель он будет чувствовать себя несчастным и виноватым, а этого ему совсем не хочется. Дело в том, что он и так очень часто чувствовал себя несчастным и виноватым, даже когда не оставлял жену, детей, или работу по хозяйству.

— Я слышал, что бандит на сей раз совсем зеленый, — сказал Пи Ай. — Может быть, это не займет много времени.

— А почему не займет, даже если бандит молодой? — спросила Лорена.

— У капитана слишком большой опыт, чтобы молодые доставляли ему много хлопот, — пояснил Пи Ай.

— Если это все так просто, то зачем ему нужен ты?

Пи Ай промолчал, потому что не знал, что ответить. Он дважды побывал с капитаном в Вайоминге. Однажды они были с ним в пекле под названием Юма, что находится в Аризоне. Несколько раз посещали Калифорнию и раз или два Старую Мексику. Но, как правило, им удавалось загнать свою жертву в угол где-нибудь в Техасе. Некоторые крепкие орешки бились до конца, но большинство преступников — в основном грабители банков, — как только убеждались, что им противостоит знаменитый Калл, тут же смекали, что пора сдаваться. И вот тут наступал черед Пи Ая. Он отвечал за то, чтобы они были как следует связаны или привязаны к своим лошадям, и за все остальное, что требовалось в той или иной ситуации. По сравнению с тем, что приходилось испытывать, сражаясь с индейцами, это была не особенно опасная работенка. Ему редко приходилось пускать в ход оружие и даже доставать его.

Из-за этого вряд ли стоило бросать дом, но тем не менее он собирался сделать это, и поэтому ходил как в воду опущенный.

— Правда, на сердце у меня будет неспокойно, — проговорил Пи Ай. — Зато заработаю немного денег.

Лорена молчала. Она не любила те утренние часы, когда Пи Аю приходилось уезжать, не любила вечерние часы накануне его отъезда и просто ненавидела все то время, которое протекало с того момента, как приходила одна из телеграмм. Она знала, что Пи Аю совсем не хочется уезжать. Жить с ней, работать на ферме, помогать ей растить детей — вот чем хотелось ему заниматься. Она не сомневалась ни в его любви, ни в его преданности, ни в его верности, ни в его силе. Все это было в ее распоряжении все время, кроме тех моментов, когда часть этого требовалась капитану Каллу.

Однако Лорена давно уже решила для себя, что не будет облегчать ему отъезд. Дело в том, что преданность Пи Ая капитану была одним из условий, которые она приняла, когда выходила за него замуж. Клара Аллен, в честь которой была названа Клэри, рассказала ей, как все будет выглядеть в этом отношении, и оказалась права. Если Пи Ай не сохранит свою преданность капитану, под началом которого он прожил большую часть своей жизни, то вряд ли будет предан и тебе, подчеркивала Клара.

Она не будет препятствовать Пи Аю, но не будет и помогать своему мужу покинуть дом, и не собирается благословлять его в путь.

И теперь, сидя с Пи Аем в кухне, Лорена хранила молчание и старалась не смотреть ему в глаза, переполненные страданием. Вскоре с полным ведром молока вернулась Клэри. Утро было холодным, и над ведром поднимался пар. Щеки у Клэри раскраснелись, и Лорена не смогла сдержать улыбки. При виде своей молодой и красивой дочери она всегда испытывала радость. Клэри взяла марлю, аккуратно расстелила ее на дне сита и медленно процедила парное, пенившееся молоко.

— Я помогу тебе, ма, пока папы не будет, — сказала Клэри.

— Конечно, поможешь, если сможешь хоть на время оторваться от Роя Бенсона, — проговорила мать. Клэри вступала в пору зрелости, и ковбои уже начинали увиваться за ней. Особое внимание к дочери проявлял неуклюжий парень Бенсонов.

— Ох, мама, не вспоминай о нем, — запротестовала смущенная Клэри.

— Так вот я и говорю, деньги бы нам не помешали, — откликнулся Пи Ай, чувствуя, что его проблема оказалась отодвинутой в сторону. С женщинами такое, похоже, случается часто. Минуту назад Лорена сверлит тебя глазами, а в следующую они с Клэри уже расчесывают друг другу волосы и напевают песенки.

— Мы слышали тебя, — сказала Лорена. Дело было в том, что свою зарплату школьной учительницы она получала или в виде части говяжьей туши, или поношенной одежды для детей, или лошади, которой было столько лет, что она годилась лишь для того, чтобы с трудом тащить одну ее коляску. Словом, люди платили ей всем, что могли выкроить в своем скромном семейном бюджете. И это было честное и единственно возможное решение вопроса в таких малонаселенных местах.

Пи Ай заговорил о деньгах только для того, чтобы напомнить Лорене, что капитан не ждет от него бесплатной работы. А наличные деньги никогда не помешают.

Другой неприятной стороной охоты на бандитов было то, что между Пи Аем и капитаном нередко возникали трения из-за того, что Лорена смогла набраться достаточно грамоты, чтобы стать школьной учительницей. Образованность Лорены наполняла Пи Ая гордостью, и он любил поговорить об этом. То была заслуга Клары Аллен, которая приютила ее в Небраске и позаботилась о том, чтобы Лорена училась читать, писать и считать. Наверное, из-за нее капитан становился таким отрешенным всякий раз, когда Пи Ай принимался хвастать своей образованной женой. Клара с капитаном когда-то не поладили, но в глазах Пи Ая это не означало, что он должен меньше гордиться способностями Лорены.

Клара добралась до самого Сент-Луиса, чтобы найти подходящих учителей для Лорены и своих двух дочек, конечно. Она принимала их в своем собственном доме, где они проживали месяцами. Бетси — ее старшая дочь — даже вышла замуж за одного из них.

Все сходились во мнении, что Лорена была самой способной ученицей в той части Небраски. Какое-то время Клара заказывала для нее книги, но вскоре Лорена стала делать это сама. Их радости не было конца, когда Лорена получила диплом заочного колледжа в Трентоне, что находится в штате Нью-Джерси.

Когда они купили ферму в Техасе, соседи быстро прознали о дипломе и уговорили Лорену взяться учить их детей. Свои первые уроки она проводила в амбаре. Однажды мимо проезжал Чарлз Гуднайт. Увидев, что она занимается с детьми в холодном амбаре, где гуляют сквозняки, он тут же выписал чек, который позволил селянам построить простенькую школу на высоком берегу Ред-Ривер. До школы было пять миль от их фермы, но Лорена не жаловалась, добираясь туда на коляске. Когда у них появились дети, она брала их с собой, приспособив в качестве колыбели старый ящик из-под патронов, устланный внутри одеялами.

Лорена поражала многих жителей равнин своим стремлением учить детей, из-за чего ее собственным детям приходилось каждый день трястись по прерии. Ей не хотелось подводить учеников, большинство из которых могли рассчитывать лишь на три-четыре года учебы. Лет в девять-десять ребята уже нужны в поле. Парень Бенсонов, которому так нравилась Клэри, все еще ходил в школу, хотя ему уже исполнилось четырнадцать. Но это был исключительный случай. К двенадцати или одиннадцати годам школу приходилось бросать даже девочкам, без которых также не могли обходиться в поле.

Лорена считала, что капитан Калл относится к ней так из-за того, что его старый партнер Гас Маккрае оставил ей половину своей доли за стадо, с которым люди из компании «Хэт крик» пришли из Техаса в Монтану. Половина, доставшаяся Лорене, была, по мнению Пи Ая, не такой уж большой, чтобы обижаться. Тем более что их затея с Монтаной рухнула уже через два года. Гаса убили еще до того, как они успели основать ранчо. Диш Боггетт — их главный заводила — сбежал в первую же зиму. Капитан покинул их весной. Ньют — сын капитана, как считали все, хотя сам капитан никогда не признавал этого, — погиб в конце лета, когда кобыла по кличке Чертова Сука, которую дал ему капитан, взвилась на дыбы и упала на спину, подмяв его под себя. Лука седла проломила ему грудную клетку и раздавила сердце. По мнению всех, кто разбирался в лошадях, Ньют был слишком неопытен, чтобы доверять ему такую коварную и строптивую лошадь. Тем не менее капитан дал ее ему, и Ньют счел себя обязанным ее объездить. И в один из дней она убила его, как предсказывали Липпи с Джаспером и еще пара человек.

После смерти Ньюта ранчо вскоре пришло в упадок, капитану пришлось вернуться и продать его. Цены на скот были низкими, так что он выручил немного, но доля, доставшаяся Лорене, позволила ей с Пи Аем купить ферму в Техасе.

Как считала Лорена, капитан не мог простить ей ее непростое прошлое. Правда, она говорила об этом только Кларе и никогда не заводила подобных разговоров с Пи Аем.

— Он считает, что проститутки не могут быть учительницами, — говорила она Кларе.

Для Пи Ая у нее была другая версия.

— Он не может простить мне Гаса, — говорила она ему. — Теперь, когда ты женился на мне, я увела двоих его людей. Вначале я забрала у него Гаса, а теперь тебя. Он никогда не смирится с этим, но мне наплевать.

Пи Ай предпочитал не задумываться над такими сложными вопросами. Когда на ферме столько работы, а делать ее приходится одному, ведь дети еще слишком малы, чтобы пахать, вряд ли можно найти время для праздных размышлений. И даже если бы оно у него было, он не стал бы тратить его на раздумья о том, почему капитан поступал так, а не эдак, или почему ему нравился тот, а не этот. Капитан был таким, каким был, и Пи Ай воспринимал его как часть своей жизни. Лорена с Кларой могли обсуждать капитана до посинения, этими разговорами до его нутра все равно не доберешься.

Беспокоило Пи Ая лишь то, что капитан ни разу не приехал, чтобы взглянуть на его ферму или полюбоваться на детей. Не так уж далеко от них была его хижина, которую предоставлял ему Гуднайт. Пи Ай гордился своей фермой и еще больше своими детьми. Он был бы очень рад познакомить капитана с семьей и показать ему хозяйство.

Вместо этого всего лишь через полчаса ему предстояло покинуть жену и детей, чтобы отправиться помогать человеку, который не любил его жену и никогда не видел его ребятишек. При этой мысли у него защемило сердце. Ловля бандитов — мудреная работенка, и нельзя предсказать, сколько она может потребовать, времени. Лори совсем еще крошка. Она родилась на месяц раньше срока, и ей предстоит пережить суровую виргинскую зиму. Пи Ай любил эту кроху всем своим сердцем. Он считал, что она вылитая мать, и не мог наглядеться на нее. У старого и глухого индейца из племени кайова, который жил теперь в Квантаки, он купил кроличью шубу, выстелил ею колыбель, сооруженную из ящика из-под патронов. Лорена уверяла его, что теперь колыбель хоть куда, но Пи Ай продолжал беспокоиться, ведь холода предстояли нешуточные. Зима никогда не проходила без того, чтобы не унести нескольких маленьких созданий на соседних фермах и ранчо. Пи Ай часто видел во сне, как умирает Лори. Для него была невыносимой даже мысль о том, что он может не увидеть ее, когда вернется.

Долгое время он не давал своим страхам выплеснуться на поверхность, не желая взваливать собственные тревоги на плечи Лорены. Но сейчас, когда он, стоя на коленях, пытался вытереть разлитый кофе, его страхи и печали неожиданно рванулись наружу, да так стремительно и сильно, что с ними невозможно было справиться.

— На этот раз я не хочу ехать! — выпалил он. — Что, если Лори умрет, пока меня не будет?

Ему казалось, что Лорена страшно удивится, услышав, что он не хочет ехать с капитаном. Никогда прежде ему даже в голову не приходило, что он может отказаться сопровождать капитана Калла, когда тому это понадобится.

Лорена тем не менее не выказала удивления. Может быть, потому, что была слишком занята ребенком. Лори, очень слабенькая, часто бросала сосать, не получив достаточно молока. Лорена опять давала ей грудь в надежде, что после этого малышка хоть немного поспит.

— Что, если мы все умрем, пока тебя не будет? — тихо спросила она, стараясь не беспокоить ребенка. У мужа, наверное, кошки скребли на сердце, раз он говорит такое, и ей не хотелось оставлять его слова без внимания.

— Я не переживу, если кто-то из вас умрет, — произнес Пи Ай.

— Переживешь. Люди переживают и не такое. Я пережила хуже, чем собственную смерть, и ты знаешь об этом, — сказала Лорена. — Но все это в прошлом. И тебе не надо так беспокоиться. Я не собираюсь умирать и не дам умереть этой крошке. Как, впрочем, и любому из твоих детей.

Пи Ай поднялся с коленей. Несмотря на спокойный тон Лорены, его била дрожь. Лорене можно доверять — если она сказала, что все будут живы, значит, она сделает для этого все возможное. Но другие тоже делают все возможное для своего спасения, но все равно погибают. Зачастую дети переживают их. И это естественно, но иногда ведь случается и наоборот. Он знал, что Лорена была искренна, когда говорила, чтобы он не беспокоился, но он также отлично знал, что все равно будет переживать.

Капитан навряд ли проявит к нему сочувствие. Он просто не понимает этого. Капитан Калл всегда был одиноким. У него нет никого, о ком приходилось бы скучать и тем более волноваться.

— Я так и не закончил чистку ружья, — проговорил Пи Ай, с отсутствующим видом глядя на жену. В этот момент, протирая глаза кулачками, на кухню забрел Гас, их младший сынишка, которому не было еще и двух лет.

— Хочу есть, — сонно проговорил он и полез к матери на колени.

— От тебя и так всю ночь пахло, как от масленки, — ответила мужу Лорена. У Гаса текло из носа, и она протянула руку за полотенцем, которое держал Пи Ай.

— Это посудное, — заметил он, все с таким же отрешенным видом.

— Было посудное — теперь стало просто тряпкой, — возразила Лорена. Гас выгибался дугой, пытаясь увернуться от матери. Он терпеть не мог, когда ему вытирали нос. Но мать знала, как с этим бороться. Она прижала его к себе локтями и все-таки вытерла ему сопли.

— Ты должен как следует позаботиться о своем оружии, если собираешься отправиться за убийцей, — сказала она. — Я не хочу, чтобы ты забывал о таких важных вещах, даже если я жалуюсь, что от тебя пахнет.

— Я не хочу ехать, — упавшим тоном проговорил Пи Ай. — Я просто не хочу ехать на этот раз.

Наступившую тишину нарушало лишь хныканье Гаса да причмокивание крохи, сосавшей грудь. Пи Ай только что произнес слова, которых давно ждала Лорена, но вся беда была в том, что она не выспалась. Сон буквально валил ее с ног и заставлял мечтать лишь о том, как бы опять оказаться в постели. Но это было невыполнимое желание: Гас уже проснулся, и Бен с Джорджи тоже могли объявиться в любую минуту. Нравится ей это или нет, но день начался. Ее давно уже возмущает слепая преданность Пи Ая капитану, но она ничего не могла с этим поделать. Разве только заставить себя вообще ничего не думать на этот счет.

Клара в свое время предупреждала ее, что так оно и будет. Но при этом все равно советовала ей выходить за Пи Ая.

— Он бесхитростный, а это неплохо, — говорила Клара. — И к тому же мягкий, но не слабый. К нему хорошо относятся его лошади, а я склонна доверять их интуиции. Правда, он не слишком разговорчив, — добавляла Клара.

— Мне все равно, разговорчив он или нет, — отвечала Лорена. — Я выхожу замуж не ради разговоров. По мне лучше почитать, раз уж я выучилась этому, чем слушать мужскую болтовню.

— Тебе придется самой сделать ему предложение, — сообщила ей Клара. — Ему никогда и в голову не придет, что ты имеешь на него виды. Сомневаюсь, чтобы он вообще когда-либо осмеливался мечтать о такой красавице, как ты.

В то время Пи Ай уже год работал у Клары. Джули Джонсон, бывший шериф из Арканзаса, самозабвенно, но безответно любивший Клару, утонул, пытаясь перейти вброд реку Репабликан со стадом из семидесяти жеребцов и молодых кобыл. Джули не имел настоящего понятия ни о лошадях, ни о реках, ни, как оказалось, о женщинах. Его сын Мартин будет более сведущим в этих вопросах, но только потому, что его наставницей была она сама, полагала Клара.

После гибели Ньюта и развала компании «Хэт крик» Пи Ай подался на юг, намереваясь спускаться по цепочке рек, пока не доберется до своего родного Техаса. Но судьба распорядилась так, что он оказался в Огаллале, и как раз в тот момент, когда Кларе не хватало рабочих рук.

Советуя Лорене выходить за него, Клара из своего окна могла наблюдать за тем, как Пи Ай на участке пытается взнуздать молодого гнедого жеребчика. Конечно, Пи Ай был старше Лорены, и намного. Но человек не может обладать всеми достоинствами. Клара тоже была не прочь заиметь мужа. Она считала себя достаточно миловидной, старалась быть заботливой и полагала, что с такой, как она, всегда можно поладить. Но ни мужа, ни перспектив на то, чтобы заполучить его, у нее не было. Приличные мужчины вообще были большой редкостью, а Пи Ай, по ее мнению, именно такой. Лорена вряд ли бы выиграла что-нибудь, выжидая, что подвернется лучший вариант. Клара так ей и сказала.

Видя, как муж терзается при мысли о предстоящей разлуке, Лорена вновь убеждалась в правоте Клары. Он предан ей, а преданность мужчины была редкостью в ее жизни. Даже Гас Маккрае, ее самая большая любовь, на самом деле был влюблен в Клару, и, не задумываясь, оставил бы Лорену ради того, чтобы жениться на своей многолетней привязанности, если бы та того пожелала. Однажды, как полагала Лорена, какой-нибудь бандит окажется проворнее капитана Калла в обращении с оружием, и она, наконец, получит Пи Ая в свое полное распоряжение. Если только он к тому времени еще будет жив.

Пи Аю так и не удалось справиться с лужей, и кофе все еще капал со стола. Он потрепал малышку Гаса по головке и вышел из кухни. Через несколько минут вернулся в шляпе и с плащом в руках. Оружия при нем не было.

— Неужели твои ружья такие грязные, что ты решил оставить их? — спросила удивленная Лорена. Муж никогда не выезжал без оружия.

— Они не нужны мне, — ответил Пи Ай. — Я съезжу на станцию только затем, чтобы сообщить капитану, что больше не могу гоняться с ним за бандитами.

Хотя это было именно то, что она хотела услышать, Лорене стало не по себе. Пи Ай следовал за капитаном уже столько лет, что ей трудно было сказать сколько — как, наверное, и самому Пи Аю. В этом была вся его жизнь, пока она не забрала его у капитана. Покончить с этим только из-за того, что ребенок проснулся с кашлем, значило для Пи Ая претерпеть серьезную перемену — настолько серьезную, что Лорена оказалась не готова к ней.

— Пи, — проговорила она, — ты не должен делать это только из-за меня. И из-за ребенка тоже. Нам ничто не угрожает, и все мы будем здесь, когда ты вернешься. Я только прошу тебя об одном — будь осторожен. Помоги этому человеку, если хочешь. Только не подставляй за него свою голову.

— А я и не собираюсь подставлять свою голову, поскольку вообще не намерен ехать, — повторил Пи Ай. — У меня есть дела поважнее. Надо же когда-то кончать с этими преследованиями бандитов.

Он сходил в их маленькую коптильню и принес кусок бекона. Все трое ребят — Бен, Джорджи и Гас — к этому времени уже сидели за столом и с сонным видом ели хлеб, размоченный в теплом молоке, которое принесла Клэри. Это был их обычный завтрак, хотя иногда, когда Лорена вставала пораньше, она варила кашу. Клэри взбивала масло — старое они доели еще вчера вечером.

— Вы, ребята, помогайте матери, пока меня не будет, — сказал Пи Ай, забыв о своем намерении на сей раз никуда не ехать.

Лорена с недоумением взглянула на него, пытаясь понять, действительно ли он передумал. Это было бы не похоже на него. Ему всегда требовалось время, чтобы принять решение, но если он его принимал, то уж раз и навсегда.

— Ох, — вырвалось у Пи Ая, когда он понял, что допустил оплошность. — Помогайте матери этим утром, — добавил он. — К вечеру я вернусь.

— Папуля, купи мне ружье, — попросил Бен. Ему было девять лет, и он благоговел перед огнестрельным оружием.

— Нет, он не купит тебе ружья, — отрезала Лорена. — Ты возьмешь и застрелишь Джорджи, а мне без него не обойтись.

Семилетний Джорджи был светловолосым и щербатым, но, несмотря на это, мать любила его больше других. Она просто ничего не могла поделать с собой. Когда она смотрела на него, ее сердце начинали распирать нежные чувства. Он немножко заикается, но с возрастом это должно пройти.

— Я сам его застрелю, — возразил Джорджи.

Пи Ай взял свой непромокаемый плащ, надел шляпу и посмотрел на Лорену, которая на сей раз не избегала его взгляда. Она ничего не сказала, но в ее взгляде читалось какое-то беспокойство. В этом не было ничего нового. В глазах Лорены всегда стояла тревога.

Пи Ай попытался было сказать что-нибудь еще, но не нашелся. Он всегда был немногословен, и жизнь со школьной учительницей мало что изменила в нем в этом отношении. К тому же это был не первый взгляд Лорены, который оставался для него загадкой.

— Увидимся к ужину, — произнес он наконец.

— Если не вернешься, я буду считать, что ты передумал, — сказала Лорена. — Он еще может уговорить тебя.

— Нет, он не уговорит меня, — твердо заверил Пи Ай.

Но тем не менее на протяжении всего пути через равнины он с ужасом ждал встречи, на которую ехал. День был ясный и свежий, и совсем не соответствовал тому, что творилось в душе Пи Ая. Он никогда не говорил капитану «нет», а теперь собирается сделать это. Капитану не понравится такая новость. Да, это так, она ему определенно не понравится.

 

3

Как только капитан Калл увидел Пи Ая, стоящего возле железнодорожных путей без снаряжения и оружия, он сразу понял, что в нем что-то переменилось. Это была хоть и неприятная, но не такая уж неожиданная новость. Лорена с каждым годом все надежнее прибирала его к рукам. Последние два года нежелание Пи Ая участвовать в делах капитана становилось все более очевидным и даже начинало сказываться на его работе. Во время их вылазок Пи Ай слишком скучал по дому и жене, чтобы действовать так же сноровисто, как некогда. К тому же его возможности имели свои пределы даже тогда, когда он был молодым.

— Полагаю, что зря остановил этот поезд, раз ты не собираешься садиться, — проговорил Калл. Капитан был раздосадован и знал, что Пи Ай понимает это, но, поскольку он прибыл без снаряжения, Калл не видел смысла заострять на этом внимание. — Я, пожалуй, пойду, — заключил капитан. — Желаю тебе удачи в фермерских делах.

Он пожал Пи Аю руку и сел в поезд, который тут же тронулся. Вскоре даже тамбур служебного загона скрылся из поля зрения, как исчезает лодка среди беспокойного моря. Пи Ай медленно отошел от путей и поймал свою лошадь, которая паслась в некотором отдалении. Он был ошеломлен: капитан уехал. Калл даже не стал спорить, хотя был явно раздосадован. Само собой, капитан сразу же заметил, что Пи Ай приехал без оружия.

— Забыл свой арсенал? — спросил Калл, как только вышел из вагона.

— Нет, я не забыл его, а просто оставил дома, — ответил Пи Ай. Из окна вагона на них смотрел человек в шляпе. Пи Аю и без того было неловко, а тут еще этот в шляпе.

— А, это Брукшир, он работает на железной дороге, — пояснил капитан, перехватив взгляд Пи Ая. — Ему придется поменять эту шляпу, если он собирается ехать со мной дальше. От человека, который не может удержать шляпу на голове, не будет много пользы в Мексике.

— Полагаю, что от меня тоже не будет пользы в Мексике, капитан, — проговорил Пи Ай. — У меня жена и пятеро детей, один из которых только что родился. Настала пора, когда мне надо оставаться дома.

Хотя Калл давно уже ждал такого решения от Пи Ая, оно все же оказалось неожиданным. Он платил ему за последние поездки особенно щедро, пытаясь тем самым преодолеть его нежелание, ведь ферма требовала расходов, а то немногое, что Лорена унаследовала от Гаса, уже наверняка давно истрачено.

Однако Калл слишком хорошо знал Пи Ая, чтобы рассчитывать, что деньги или что-то другое возымеют решающее действие. Рейнджер в Пи Ае умер, и Калл должен был признать, что их последние поездки больше напоминали пародию на настоящие операции рейнджеров.

Предвидя дезертирство Пи Ая — а в глазах капитана это было именно дезертирство, — Калл всегда злился. Но там, возле железнодорожного полотна, на продуваемой всеми ветрами равнине севернее Куаны, он подавил в себе злость, пожал Пи Аю руку и вернулся в вагон.

Женщина одержала победу. Похоже, что в конце концов победа всегда остается за ними.

Брукшир опешил, когда увидел, что капитан вернулся один. Виду него был раздраженный. Затем поезд тронулся, оставив высокого и его лошадь одних посреди прерии.

— Что случилось с вашим человеком? — спросил Брукшир. — Он что, болен?

— Нет, он не болен, он женат, — ответил Калл. — И ему больше не хочется гоняться за бандитами.

— А я думал, что у вас все решено, — проговорил Брукшир, не на шутку встревоженный. Согласно указаниям полковника Терри, Калл должен был привлечь своего человека. Пи Ай в некотором смысле был легендой, и Брукшир с нетерпением ждал встречи с ним. Рассказывали, что, вырвавшись из рук индейцев чейеннов, он прошел больше сотни миль голый, чтобы привести подмогу другому знаменитому рейнджеру Августу Маккрае. Немногие могут пройти сотню миль голыми по земле чейеннов и остаться в живых. Брукшир сомневался, что он способен пройти сотню миль нагишом даже по обжитому и родному Нью-Джерси.

Он надеялся встретиться с Пи Аем и поговорить о его приключениях. О приключениях капитана Калла он пока так ничего и не узнал. А интересно было бы послушать о легендарном стомильном переходе, но этому уже, видно, не бывать.

— Я приношу извинения — раньше на него всегда можно было положиться, — сдержанно отреагировал Калл. — Он прослужил со мной более тридцати лет, но я никогда не думал, что он может жениться. Когда он ездил со мной, женщины его совершенно не интересовали.

— Что ж в этом такого, я сам женат, — заметил Брукшир, вспомнив толстые ноги Кэти. Эти ноги когда-то страшно привлекали его, но с годами потеряли свою притягательность. Иногда он скучал по Кэти, а иногда нет. Когда не скучал, то считал, что совершил глупость, связав себя семьей. По правде говоря, он надеялся, что вознаграждением ему за долгое путешествие станет мексиканская девушка. В Бруклине бытовало мнение, что мексиканские девушки яркие, темпераментные и дешевые.

— Кем мы заменим его? — спросил он, памятуя о том, что полковник Терри ждет результатов — и не в будущем году. Джо Гарза нападал семь раз, останавливая поезда в отдаленных местах юго-запада, там, где этого никто не ждал. Пока на его счету было одиннадцать жертв, которых он, похоже, выбирал наобум. Семеро из них были пассажирами, остальные — машинисты. Четверо из, семерки ограбленных поездов везли воинское денежное содержание, а на одном из них ехал сам Леланд Станфорд собственной персоной. В то время он считался самым богатым человеком в Калифорнии. Парень снял с него кольца, часы и взял отличные шелковые простыни с постели в его персональном вагоне. Забрал он также и его бриллиантовые запонки.

Леланд Станфорд был не из тех, кто остается спокойным, когда мексиканские малолетки вытаскивают из-под него шелковые простыни. Он-то и запалил огонь под хвостом у полковника Терри, потребовав от того нанять такого дорогого охотника на бандитов, как капитан Вудроу Калл.

Брукшира беспокоило, что их план пошел наперекосяк, когда до границы оставались сотни миль и еще больше — до того места, где предстояло отыскать Джо Гарзу, если его вообще можно было найти.

О полковнике Терри можно было сказать с уверенностью только одно: он не любил, когда планы шли наперекосяк. Если какой-то из них все же шел именно так, кто-то неизменно оказывался виноватым, и в большинстве случаев этим «кем-то» оказывался Брукшир.

— Мне повезет, если я не лишусь работы, — сказал Брукшир, привыкший думать вслух.

— С чего бы это? За Пи Ая вы не отвечаете, — возразил Калл. — Вы с ним даже не знакомы и не виноваты в том, что он женился и ведет теперь оседлый образ жизни.

— На меня можно повесить любую собаку, — заверил его Брукшир. — Я один из тех, кого обвиняют во всех бедах без исключения.

Несколько минут он сидел с опущенной головой, испытывая жалость к себе. Жизнь представлялась ему сплошной чередой несчастий, вина за которые ложилась на него. Он был восьмым сыном в семье, где было восемь сыновей. Мать винила его в том, что он не родился девочкой, которую она так ждала. Отец обвинял в том, что он не смог выбиться в люди и разбогатеть. Братья сетовали, что он коротышка, а в армии обвиняли в трусости.

В последнем случае он должен был признать, они были правы. Брукшир был трусоват. Рукопашные бои вызывали у него отвращение, а ружейная стрельба приводила в состояние ужасной тревоги. Он не любил грозу и предпочитал жить на первом этаже, чтобы легче выбраться в случае пожара. Он боялся, что Кэти не выйдет за него, а когда она вышла, стал бояться, что бросит его или, еще чего доброго, умрет.

Но из всего того, что его пугало в этой жизни, самым страшным был, безусловно, гнев полковника Терри. Брукшир боялся его настолько, что скорее откусил бы себе язык, чем сообщил полковнику даже малейшую плохую новость.

Калл не сомневался в том, что услышит от Брукшира именно это. Человек, который не может справиться даже со своей шляпой, неминуемо становится причиной всех бед. В этом отношении, по мнению Калла, Брукшир не отличался от самого Пи Ая. У Пи была странная тенденция полагать, что любой дурной поворот судьбы происходит по его вине. Во время долгого перегона скота в Монтану случались разные вещи, которые нелегко было предусмотреть. Однажды утром молодой техасский бычок, которого побаивались все ковбои, вступил в схватку с гризли. Гризли определенно не боялся бычка, и схватка так ничем и не закончилась, хотя бычок изрядно потрепал медведя.

По непонятным для всех причинам Пи Ай решил, что стычка лежала на его совести. Он считал, что ему следовало либо заарканить бычка, либо застрелить медведя, хотя ни то ни другое, по мнению Калла, не было бы разумным решением. Попытайся он заарканить бычка, тот вполне мог бы свалить лошадь Пи Ая, и тогда они оба стали бы добычей гризли. Если бы Пи Ай попытался пустить в ход свой наган, медведь мог бы вместо быка наброситься на ковбоев.

Пять лет спустя ему все еще не давало покоя то, как он вел себя во время той стычки. Это свидетельствовало о том, что люди бывают недостаточно разумны, когда возводят вину за то или иное обстоятельство на себя или кого-либо другого.

По мнению Калла, люди вообще редко бывают разумны в сложных ситуациях. Как ему казалось, сам он разумно отнесся к дезертирству Пи Ая, когда был лицом к лицу с ним, но теперь, когда его старого капрала не было рядом, Калл почувствовал, как внутри закипает злость. Он взял Пи Ая в отряд рейнджеров, когда тот был еще слишком молод, чтобы стать членом какой-либо военной организации. Но, поскольку парень казался честным, Калл поступился правилами.

Теперь, похоже, супружество толкнуло Пи Ая на дезертирство, и это заставляло капитана ощущать горький привкус во рту. Калл полагал, что если он и может рассчитывать на кого-либо из своих старых бойцов, то в первую очередь именно на Пи Ая. Но, оказывается, рассчитывать на него может только Лорена, бывшая когда-то проституткой, а теперь ставшая школьной учительницей.

Калл не сомневался, что за всем этим стоит Клара Аллен, и, хотя прошло уже пятнадцать лет, его все еще возмущало ее вмешательство. Одно дело дать Лорене образование — проститутки имеют на него такие же права, как и другие. Но совсем другое — устроить все так, чтобы девица смогла увести у Калла одного из самых верных помощников.

Диш Боггетт, лучший в отряде ковбой и гораздо лучше Пи Ая державшийся в седле, годами вздыхал по Лорене. Что мешало Кларе уговорить девицу выйти за него? К тому времени Пи Ай не проявлял склонности к семейной жизни, хотя за ним приударяла довольно видная вдовушка из местечка Лоунсам Дав. Перегон скота положил этому конец, если вообще было чему класть конец.

И вот в результате вмешательства Клары или решительности Лорены, а скорее всего, того и другого вместе, Калл направлялся на юг лишь в компании какой-то конторской крысы с севера, с которой ему предстояло брать одного из самых предприимчивых бандитов, объявившихся на границе за последнее десятилетие.

Это Каллу не по нутру, и он так и скажет, когда столкнется с Пи Аем в следующий раз.

— Теперь я жалею, что не стал настаивать, — признался Калл Брукширу. — Без него я как без рук. Но дело в том, что я просто не ожидал такого от Пи Ая. Раньше его никогда не надо было уговаривать.

Брукшир заметил, что рот у капитана был сжат сильнее обычного.

— Сколько лет женат ваш приятель? — спросил он.

— Лет пятнадцать, мне кажется. У него уже несколько детей. Правда, я еще не видел их, — ответил Калл.

— А сами вы не женаты, как я полагаю? — осторожно поинтересовался Брукшир, которому не хотелось оказаться в такой же ситуации, как тогда, когда он спросил, сколько лет капитан служит закону.

— О, нет, — ответил Калл. — Это единственное, чего я никогда не пробовал. Но вы-то женаты, и тем не менее вы здесь. Ваша жена не помешала вам отправиться выполнять свой долг.

— Кэти было бы все равно, даже если бы я отправился в Китай, — заявил Брукшир. — У нее есть ее шитье, да и кот опять же. Она очень любит кота.

Калл ничего не сказал. Ему было известно, что женщины иногда любят кошек, хотя причины этой привязанности оставались для него загадкой.

— Так что же мы будем делать с напарником теперь, когда ваш помощник уклонился? — спросил Брукшир. — Знаете какого-нибудь хорошего оруженосца в Сан-Антонио?

— Никого надежного, — ответил Калл. — А потом я не знаю, что такое оруженосец, но даже если бы мне случилось повстречать такого, я вряд ли захотел бы нанять его.

— Не обижайтесь, — смутился Брукшир. — Просто мы называем их так в Нью-Йорке.

— Я бы предпочел делать работу один, чем нанимать кого-нибудь ненадежного, особенно направляясь в Мексику, — заключил Калл.

— Мы все же могли бы кого-нибудь попробовать, мне кажется, — глубокомысленно заметил Брукшир. — Гарза ограбил поезд, на котором ехал губернатор Коауилы. Такого спускать нельзя. Это был самый отвратительный поступок после налета на мистера Станфорда.

— Сомневаюсь, чтобы он знал о губернаторе, — усмехнулся Калл. — Так уж, наверное, было угодно судьбе. Я не уверен, слышал ли он также и о мистере Станфорде. Я, например, не слышал, пока вы не рассказали о нем.

— Может быть, мне дать телеграмму полковнику, — предложил Брукшир. — Полковник может собрать целую армию, если захочет, а уж одного человека он всегда найдет.

— Нет, — возразил Калл. — Я буду искать сам. Ваш полковник может найти не того человека.

— Я оставляю это на ваше усмотрение, капитан, — согласился Брукшир.

Калл не ответил. Он не был готов обсуждать вопрос о замене Пи Ая. Из головы у него никак не выходил сам Пи Ай — человек, который не пошел с ним. Думая о нем, Калл распалялся все больше и больше. В конце концов, ему потребовалось собрать все свое самообладание, чтобы не остановить поезд и не отправиться вслед за Пи Аем. Часть его гнева была обращена на самого себя — ведь он проявил непростительную мягкотелость перед лицом самого настоящего дезертирства. Конечно, строго говоря, это не было дезертирством. Война не велась, и он больше не был рейнджером, как и сам Пи. Парень больше не состоял под его началом, да и дело, на которое они отправлялись, не такое уж славное.

А какие из их дел были славными? Все они были кровавыми, тяжелыми и изнурительными, начиная с их первого налета на индейцев кайова и по сей день. В жизни рейнджеров нет звуков фанфар, парадов и очень мало определенности. Калл убил нескольких человек, среди них белые, индейцы и мексиканцы, храбростью которых он восхищался. В некоторых случаях он даже вполне разделял их идеалы. Очень часто случалось так, что в бою часть его симпатий находилась на стороне противника. В приграничных районах грабительский договор лишил мексиканцев земли и скота, которыми владели еще их предки. Команчи и кайова вынуждены были охранять свои поселения на землях, которые веками принадлежали им.

Калл не осуждал мексиканцев за их сопротивление. Не осуждал он и индейцев. Окажись он на их месте, воевал бы так же отчаянно. Но он был призван арестовывать и устранять, а не судить их.

А вот Пи Ая за то, что тот не пошел с ним, он осуждал, хотя и понимал, что причины для этого у того были. Ему надо заботиться о жене, растить детей и работать на ферме. Это были не просто отговорки.

Превыше этих обязательств в глазах Калла стояло только одно, и это была преданность. Преданность представлялась ему самым высоким жизненным принципом. Он ставил ее даже выше чести, ибо никогда не понимал, что конкретно имеют в виду люди, когда говорят о чести. Когда же он говорил о преданности, он хорошо знал, что стоит за этим. Мужчине не пристало бросать своих товарищей, свой отряд, своего командира. Если он сделал это, значит, в глазах Калла он становился ничтожеством.

Джейк Спун — друг, которого ему, в конце концов, пришлось повесить, — был примером человека, лишенного чувства преданности. Джейк промышлял вместе с ним и Гасом. Он был самым приятным и интересным из всех, кого знал Калл. Но Джейку была неведома преданность, как это выяснилось в Канзасе, где он сбежал с бандой воров и убийц. Когда они схватили его, Джейк не мог поверить, что его старые companeros повесят его, но они сделали это.

Пи Ай, конечно, не зашел так далеко. Он не спутался с убийцами и ворами, а всего лишь женился. О Пи Ае нельзя сказать, что у него нет такого качества, как преданность. Но его преданность поменяла сферу своего приложения. А о чем это говорит? Весь смысл преданности состоит в ее неизменности и сводится к тому, чтобы держаться тех, кто держится за тебя. Пи Ай демонстрировал свою преданность бесчисленное множество раз в былых походах. Но потом он избрал новую стезю.

Раздумывая над этим, Калл испытывал то гнев, то печаль. То ему хотелось отправиться в Квантаки и приказать Пи Аю взять ружье, оседлать коня и присоединиться к нему. Но уже через мгновение Калл начинал понимать, что должен с уважением отнестись к решению Пи Ая остаться с женой и детьми на своей ферме. Поездка на юг доставила бы Каллу гораздо больше удовольствия, будь с ним Пи Ай, но ведь он занимается своим делом не ради удовольствия, а ради того, чтобы заработать на жизнь. Когда-то дело не сводилось только к этому, или, по крайней мере, он верил, что оно не сводится только к деньгам. Политики утверждали, что убийства, которые он совершал, были необходимы, хотя теперь Калл совсем, не уверен в этом. Но даже если это лишь средство заработать, преданность в этом деле все равно оставалась для него самым главным долгом, и мысли об отказе Пи Ая болью отдавались в его груди.

Брукшир посмотрел на плоскую, как стол, равнину за окном и тяжело вздохнул. Казалось, что поезд застыл на месте, ибо, кроме горизонта, вокруг не видно ничего, с чем можно было бы сопоставить его движение. А горизонт постоянно отодвигался все дальше и дальше. Он вспомнил, что в чемодане у него спрятаны какие-то дешевые приключенческие романы, которыми он запасся в Канзас-Сити на случай, если в пути на него навалится хандра.

В чемодане у него всегда лежала также колода карт. По правде говоря, чтению он всегда предпочитал карточную игру, поскольку она утомляла его гораздо меньше.

— Капитан, вы играете в карты? — спросил он с надеждой. Хорошая карточная игра способна надолго избавить от скуки путешествия поездом.

— Нет, — ответил Калл.

— Что ж, я так и думал, — вздохнул Брукшир и, порывшись в чемодане, достал свои романы. Бросив на них тоскливый взгляд, он вернул их на место и извлек колоду карт.

— В таком случае буду играть один, — проговорил он, еще раз с надеждой взглянув на капитана.

Капитан Вудроу Калл не вымолвил ни слова.

 

4

По пути домой Пи Ай сделал крюк, чтобы заехать в школу, приютившуюся на пологом утесе над Ред-Ривер и видневшуюся на расстоянии пятнадцати миль.

Пи редко бывал в школе. Когда же он появлялся в ней, Лорена ясно давала ему понять, чтобы он без промедления сообщил, что привело его сюда, и не задерживался долее, чем это было необходимо. Школа — это ее вотчина. В горячие дни на уроки собиралось до тридцати детей, которым она должна была уделять все свое внимание. Большую помощь ей оказывала Клэри, успехи которой в грамматике и арифметике были столь значительными, что Лорена иногда позволяла ей заниматься с малышами. Но хозяйка в школе она, и основную работу приходилось делать ей.

Зная, что ей сейчас не до него, Пи Ай все же чувствовал, что ему просто необходимо повидать жену. В первый момент после того, как капитан вежливо пожал ему руку и вернулся в вагон, Пи почувствовал облегчение. Хоть вид у капитана был не совсем обычный, но он, по крайней мере, не злился и не стал настаивать, чтобы Пи Ай поехал с ним.

Но стоило поезду скрыться из виду, как от облегчения Пи не осталось и следа, и он стал ощущать в себе нечто странное. У него появилось такое чувство, словно из него, как из простреленного ведра, вытекает содержимое, и внутри образуется пустота, которую заполняет печаль — та же самая печаль, какую он испытывал накануне ночью. Тогда он лежал в кровати рядом с Лореной, согретый теплом ее тела, и желал только одного — чтобы ему не надо было никуда ехать. Теперь уже все решено, и уезжать ему не надо. Он может остаться с женой и детьми и заниматься своими многочисленными делами по хозяйству. Весенние ветры снесли угол крыши амбара. Все лето и осень он собирался починить крышу, но руки так и не дошли. Теперь он может взяться за это и другие необходимые дела. Он сможет заняться любым делом на ферме, каким только захочет.

Однако печаль была такой, что хоть плачь. Вместе с ней нахлынули воспоминания. Протекавшая крыша амбара напомнила о другом амбаре, некогда принадлежавшем компании «Хэт крик» в долине Лоунсам Дав. Тот амбар вообще не имел крыши. Правда, в долине редко шли дожди, и припасы не страдали так, как если бы это было в здешних местах. Но не это занимало его мысли. В памяти прежде всего возникали его старые companeros — товарищи, с которыми он годами гонял по прериям. Капитан Калл, конечно, и Гас Маккрае, и Дитц, и Ньют, и Диш Боггетт, и их повар Бол и Джейк Спун, и Соупи, и Джаспер Фант, и все другие. Теперь их всех разбросало, и не только по стране, но и между жизнью и смертью тоже. Гас умер в Майлс-Сити в Монтане от гангрены ноги. Дитц погиб в Вайоминге от руки индейца-подростка. Джейка им пришлось повесить в Канзасе. Затем славный мальчишка Ньют, который так нравился ему, лишившийся жизни под Чертовой Сукой на реке Милк.

Пи любил жену и детей и не представлял себе жизни без них. Он не хотел ехать с капитаном и все еще не хочет. Но, несмотря на это, ему не хватало его старых товарищей. Они никогда больше не соберутся вместе. Это было печально, но такова жизнь.

Он знал также, что капитану, наверное, было нелегко сдержать свой темперамент, когда выяснилось, что ему придется ехать за Джо Гарзой одному. Однако сама по себе поимка бандита не волновала Пи Ая. Он не мог представить себе бандита, с которым капитан не смог бы справиться. Все это в порядке вещей, хотя Лорена все время твердила ему, что порядок вещей может меняться.

— Нет ничего неизменного, — настаивала она. — Мы будем стареть, а дети становиться взрослее.

— Сначала стареть буду я — я уже сейчас старый, — отвечал Пи Ай. — Тебе же это еще не грозит.

— Не говори ерунды, — сказала Лорена. — Я родила пятерых детей, а это не делает моложе.

Теперь, направляясь вдоль широкого русла высохшей реки и изредка взглядывая на виднеющийся вдалеке домик, где проходила значительная часть жизни его жены, Пи Ай вынужден был признать, что в жизни действительно многое меняется.

Лорена увидела Пи Ая через застекленное окно маленькой классной комнаты. Стекло в свое время пришлось заказывать в Форт-Уэрте, и жители Квантаки гордились этим. Сами поселенцы редко могли позволить себе застекленные окна.

— Вон едет твой папа, — сказала она Клэри. — Интересно, задал капитан Калл ему перца или нет?

— Еще чего. Он не хозяин моему папе, — возмутилась Клэри. Она не любила капитана, хотя никогда не видела его. Он даже не появлялся у них, чтобы взглянуть на нее и других детей, но его тень постоянно витала над ней, ибо он в любую минуту мог забрать у нее отца. Она знала, что отец чувствовал себя обязанным капитану, но не знала почему. Деньги, которые получила мать, чтобы купить ферму, дал ей не капитан. Мать тоже не любила его. Клэри узнала это, подслушивая разговоры родителей.

Половина всех подслушанных споров между ними была связана с капитаном Каллом. Хотя их трудно было назвать спорами. Отец не умел спорить или не хотел, а вот мать умела. Мать могла наговорить много чего, когда выходила из себя. Отец же, главным образом, только соглашался с ней и изо всех сил старался угодить матери. Единственным исключением являлись случаи, когда он был нужен капитану. Тогда он просто седлал коня и уезжал.

— Я думала, он уехал с капитаном, — недоуменно проговорила Клэри.

— Нет, на этот раз он не поехал с ним, — ответила Лорена. — Наконец-то отец устоял перед этим человеком.

— Господи! — вырвалось у Клэри. Уж такого она никак не ожидала. — Ты рада, мама?

— Буду, когда увижу, что этому можно верить, — откликнулась Лорена.

Собравшаяся было проверить, как старшие ребята усвоили таблицу умножения, она захлопнула учебник арифметики и пошла к задней двери школы. Пи Ай подъехал с видом слегка побитой собаки. Он знал, что ей не нравилось, когда он появляется в школе. Она не любила также, когда он был похож на побитую собаку — это заставляло ее испытывать угрызения совести. Ей не хотелось думать, что она плохо обошлась с ним. За годы их совместной жизни он ни разу не повысил на нее голоса, не говоря уже о том, чтобы поднять руку. Ей было известно, что Пи Ай не ангел, и тем не менее годы шли, а его отношение к ней оставалось ангельским. Такое постоянство в мужчине было редкостью, и она знала об этом.

Но, что ни говори, в данный момент она была занята. У нее шел урок арифметики, в которой преуспевали лишь немногие из детей.

— Так вот, капитан поехал без меня, — тихо проговорил Пи Ай, чувствуя себя не в своей тарелке. Он всегда чувствовал себя так, когда бывал у нее в школе. Но сейчас он даже не знал, зачем приехал сюда. Ему было тоскливо и хотелось несколько минут провести с женой.

— Он кричал на тебя? — спросила Лорена, польщенная тем, что он вернулся. В ее жизни было много сомнений, но ни разу ей не пришлось усомниться в том, что она нужна Пи Аю. Если он в ком-то нуждался вообще, так это в ней. Сейчас он был мрачен и бледен. В последнее время его мучили головные боли.

— Ты плохо себя чувствуешь, милый? — спросила она неожиданно смягчившимся тоном. Почему она так часто была резка с ним? Похоже, что на это ее толкало уже одно только сознание того, что он любит ее до самозабвения. Ей нравилось, что он любит ее, но иногда хотелось, чтобы это было не столь очевидным.

— Нет, он просто пожал мне руку и уехал, — сказал Пи Ай.

— У тебя опять болит голова? — спросила она.

— Стучит в висках, — признался он. — У лошади очень жесткая поступь.

«Нет, это не жесткая поступь, а жесткая жена», — подумала про себя Лорена, не видя смысла в том, чтобы произносить это вслух. До него обычно не доходило, что его бранят, даже когда бранили на чем свет стоит.

— Подожди минутку, — проговорила она, поворачиваясь к двери. Клэри успокаивала маленького мальчика, который промочил штаны. Мать ребенка тронулась умом этой зимой, и ее пришлось отправить из поселка. Ребенок так страдал без матери, что без конца мочился в штаны.

— Клэри, тебе лучше пойти домой с отцом, — велела Лорена. — Он плохо себя чувствует.

— Но мама, мы с Роем собирались позаниматься, — запротестовала Клэри, глядя на Роя Бенсона. Рой на голову выше всех в школе, да и симпатичней, пожалуй, тоже. Он почти такого же роста, как ее отец, — может быть, поэтому он так ей нравился.

— Ты можешь позаниматься с Роем завтра, а сегодня ты нужна папе, — настаивала Лорена.

— А кто поможет тебе привезти назад Лори и мальчишек? — спросила Клэри, изо всех сил стараясь найти убедительный предлог, чтобы остаться. Родители Роя подумывали о том, чтобы забрать его из школы, поскольку не могли больше обходиться без него на ранчо. И ей не хотелось упускать ни дня из тех, что им еще оставалось пробыть вместе. Ранчо Бенсонов находилось в пятнадцати милях от их фермы, и Клэри чувствовала, что она никогда больше не увидит Роя, как только он перестанет ходить в школу.

— Когда это я не могла сама добраться до дома со своими детьми? — В голосе Лорены прозвучало нетерпение. Ей хотелось побыстрее отправить Клэри с Пи Аем домой. Дети начинали шалить, как это бывало всегда, когда она отвлекалась больше, чем на одну-две минуты. Зачинщиком, как обычно, выступал Рой Бенсон. Что и говорить, смышленый паренек, но страшный непоседа.

— Никто не спорит, что ты можешь справиться с ними, но Лори — моя сестра, и мне хочется позаботиться о ней, — настаивала Клэри.

— Сейчас мне надо, чтобы ты позаботилась о своем отце, — твердо отрубила Лорена. — Я бы не стала просить, если бы это не нужно было мне.

Клэри сдалась. Взгляд материнских глаз был из таких, которым не возражают, если у тебя хоть что-то есть в голове.

— Можно, я только скажу Рою, что не смогу позаниматься с ним сегодня? — попросила она.

— Я скажу ему об этом сама, — возразила Лорена. — До завтра с ним ничего не случится, Клэри.

— Роя завтра уже может не быть в школе, — проговорила Клэри, возвращаясь к тому, с чего начала. — Родители могут заставить его работать, и тогда уж я никогда больше не увижу его.

На глаза у нее навернулись слезы. Рой — единственный, кто нравился ей, и теперь родители могут разлучить их, заставив его ходить за коровами.

Но как ей было ни горько, она знала, что неразумно доводить мать до крайней точки, а до этого, судя по всему, было уже недалеко. Бросив на Роя еще один безнадежный взгляд — он в это время поддразнивал маленького мальчонку и не заметил ее взгляда, — она покорно вышла и взобралась на коня позади отца. Уиндмилл, серый жеребец отца, хоть и захрапел, но портить воздух не стал. Это всегда сильно смущало ее — по крайней мере, в присутствии мужчины, даже если этим мужчиной был ее отец.

— Па, тебе нравится Рой Бенсон? — спросила она, когда лошадь понесла их вперед.

— Рой? Этот долговязый? Правда, тогда и я точно такой, — ответил Пи Ай.

 

5

Последние пять миль до Охинаги Билли Уильямсу пришлось идти пешком, потому что он потерял свою лошадь. Положение было смешным и подрывало его репутацию последнего великого следопыта, которая и без того сильно пошатнулась за последнее время.

Лошадь пропала из-за того, что Билли был вынужден справить естественную надобность. Он гнал животину всю дорогу от Педрас-Неграс — новость, которую он вез, была столь срочной, что он игнорировал все естественные потребности до тех пор, когда вот-вот должно было случиться непоправимое. Торопясь, он не привязал как следует своего скакуна, и тот куда-то убрел. То ли из-за быстрой езды, то ли из-за выпитой на скаку текилы, но Билли так расслабился, пока справлял свою надобность, что задремал на несколько минут, сидя на корточках. В этом не было ничего неожиданного, ибо он часто отключался на несколько минут, сидя на корточках, когда этого требовало его естество. По сути дела, то было одним из немногих положений, в которых Билли чувствовал себя хорошо. Когда он выпрямлялся, его начинал душить кашель, из чего Билли заключал, что пара его ребер впивается ему в легкие вследствие стычки, имевшей место несколько лет назад с буйволицей, которая выглядела мертвой, а на деле, как оказалось, вовсе такой не была.

Лежать на спине тоже было не очень удобно. В этом положении у него обычно начинала болеть голова, потому что Билли никогда не лежал на спине, если только не был мертвецки пьян.

На самом деле его лошадь ушла не так уж далеко, просто Билли не видел ее. Когда-то его зрение отличалось такой остротой, что он был способен разглядеть крошечного зеленого червячка на маленьком зеленом листике в тридцати ярдах от себя. Теперь на расстоянии тридцати ярдов он не мог разглядеть даже свою лошадь. Для великого следопыта дойти до такого состояния значило дожить до великого позора.

— Не лучше ли тебе уйти в отставку, Билли, — посоветовал его друг Рой Бин при последней встрече. — Такому слепому, как ты, нельзя ездить по этой реке. Когда-нибудь ты свалишься в яму, захлебнешься — и дело с концом.

Рой Вин выразил это мнение без особой озабоченности в голосе. Как и большинство заявлений Роя Бина, оно высказывалось больше всего из тщеславия. Рой всегда упивался звучанием своего голоса, хотя никому, кроме него самого, оно не казалось райским пением.

— У тебя глаза залиты девять дней из десяти, так что ты тоже можешь свалиться в яму и захлебнуться, — возразил Билли.

— Однако я сижу здесь, в этом кресле, в этом салуне, не девять дней из десяти, а все десять дней из десяти, — заявил Рой Бин. — Если бы я мог сидеть в этом кресле одиннадцать дней из десяти, то не преминул бы сделать это. И я не болтаюсь там, где можно провалиться в яму.

С этим было трудно спорить. Рой Бин редко вставал со своего стула; еще реже он выходил из своего салуна и никогда не покидал техасского городка Лэнтри, который состоял в основном из салуна Роя Бина.

— И опять же я — не последний из великих следопытов, — сказал Рой Бин. — Мне не надо таскаться по оврагам да канавам. У меня нет репутации, которую надо блюсти.

— Ни в какую яму я не свалюсь и уж тем более не захлебнусь, — заверил его Билли. — Пройдет еще немало времени, прежде чем я брошу ходить по следу, — добавил Билли больше для бравады. Совершать вылазки ему становилось все труднее, а что касалось охоты, то выследить слона, он, наверное, еще мог, но только если слышал его. А вот обнаружить что-нибудь более мелкое, чем слон, включая собственную лошадь, стало для него уже безнадежным делом.

— Да, но кроме ям еще существуют убийцы, — напомнил ему Рой Бин. — Ты же не видишь ничего ни перед собой, ни сзади себя, ни по сторонам. Самому тупому убийце на Западе ничего не стоит подобраться к тебе и перерезать тебе горло.

Билли воздержался от комментариев. Разговор между ними происходил в грязном и засиженном мухами салуне Роя. Здесь было столь же жарко, как и грязно, а выпивка стоила слишком дорого, но это единственный салун на этом участке границы, где продавалось спиртное.

Из скуки, жадности и тщеславия Рой недавно назначил себя судьей огромного района, лежавшего за рекой Пекос, и теперь то и дело вешал людей, нередко из-за проступка, укладывающегося в стоимость не более чем пятьдесят центов. По мнению Билли, это была зловещая практика. Очень часто он расходился с Роем в цене на гораздо большую сумму, чем пятьдесят центов. Многие жители говорили Рою, что не следует вешать людей за столь ничтожные проступки, но у него был наготове ответ.

— Человек, способный украсть пятьдесят центов, украдет миллион долларов, как только предоставится возможность, — утверждал Рой.

— Рой, такой возможности не представится, во всяком случае, здесь, — указывал Билли. — Здесь ни у кого нет миллиона долларов, чтобы украсть. Не у многих найдется даже пятьдесят центов, по крайней мере, наличными.

— А вот у меня есть пятьдесят центов, — отвечал Рой. — И я хочу, чтобы они у меня и оставались.

— А если бы я украл их, ты бы меня тоже повесил? — поинтересовался Билли. Он не предполагал в Рое большой выдержки, но все равно считал, что должен спросить его об этом.

— Я повесил бы тебя тут же, как только отыскал веревку, — любезно проговорил Рой.

— Мы же давно знаем друг друга, — напомнил ему Билли. — Я несколько раз спасал тебя от лихорадки, а однажды убил мексиканца, который набросился на тебя. Думаю, что он обязательно бы потом перерезал тебе глотку, не уложи я его тогда.

— А из чего ты уложил этого парня? — Рой предпринял отвлекающий маневр, на которые был большим мастером.

Билли пришлось остановиться и подумать. Со времени той стычки прошло уже несколько лет, а память его стала такой же мутной, как и его зрение.

— Это точно был не «кольт», — произнес он наконец. — Я не помню, что это было. Какой-то пистолет. Да и какая теперь разница? Он мертв, а это одна из причин того, что ты жив. И вот теперь ты заявляешь, что повесил бы меня из-за пятидесяти центов. Мне кажется, это слишком круто.

— Ну что ж, я же не утверждаю, что я тут же возьмусь за веревку, — ответил Рой. — Ты мог бы сбежать, если бы проявил достаточно прыти.

— А кто сказал, что ты можешь судить людей? — поинтересовался Билли. — Я бы захотел увидеть какие-нибудь бумаги на этот счет, прежде чем позволил тебе повесить себя.

— С каких это пор ты научился читать? — спросил Рой. — Я знаком с тобой слишком давно, чтобы не знать, что ты читаешь только карты.

— Я смогу прочитать то, что мне надо, если дело дойдет до петли, — заявил Билли. — Нельзя же просто заявить, что ты судья, и ждать, что это примут за чистую монету. Должны же быть хоть какие-то бумаги на этот счет.

— Здесь, к западу от Пекоса, любому можно быть судьей, если очень захочется, — сообщил Рой. — А мне как раз очень хочется.

— Предположим, я украл десятицентовик, — полюбопытствовал Билли. — Что тогда?

— Тот же самый приговор, если ты украл его у меня, — произнес Рой. — Мне нужны мои десятицентовики. Если ты украл десять центов у мексиканца, я могу и отпустить тебя. Как официальное лицо я не потерплю потери любой суммы, — добавил он.

— Я бы не сказал, чтобы у тебя когда-нибудь водились большие деньги, Рой, — заметил Билли. — А потом, противно то, что ты на закате жизни взялся судить своих земляков. Это все из-за салуна. Он единственный в этих местах, и по этой причине ты решил, что можешь быть судьей.

— Согласен, что это была своевременная покупка, — важно произнес Рой.

— Ты не купил салун, ты убил его владельца, — напомнил ему Билли. — Тома Сайкса, я знал его. Он сам был таким же головорезом.

— Правильно — поэтому я купил салун за пулю, — согласился Рой. — За три пули, если быть точным. Том совсем не торопился на тот свет.

— Все равно дешево, — настаивал Билли.

— Не так дешево, как за одну, — отвечал Рой. — Беда в том, что я уже не тот стрелок. В лучшие годы мне бы не пришлось потратить столько боеприпасов на Томми Сайкса.

Из-за салуна с Роем необходимо было поладить, но еще больше Билли нужно добраться до Охинаги и сообщить Марии новость, которую он подцепил в Педрас-Неграсе. Поэтому потеря лошади в результате долгого сидения на корточках и охватившей его короткой дремы явилась для Билли большой неприятностью. Но так уже получилось, и ему не оставалось ничего, как только ковылять вперед на своих двоих.

Когда же он, наконец, дотащился до дома Марии, силы у него были на исходе. От долгой ходьбы он был мокрый, как мышь, а голова шла кругом К дому Марии пришлось пробираться среди коз, которые, похоже, считали, что он проделал весь этот путь только затем, чтобы покормить их.

Мария услышала их блеяние и вышла посмотреть, что случилось. Дело в том, что неподалеку от деревни видели пантеру, и Марии совсем не хотелось, чтобы та унесла одну из ее коз. Но козы переполошились всего-навсего из-за Билли Уильямса, вид у которого был такой, как будто ноги уже не держали его.

— Где твоя лошадь? — спросила Мария, подходя ближе, чтобы получше разглядеть его. Она знала Билли Уильямса уже долгие годы. Иногда позволяла ему остановиться в своем доме, потому что он был привязан к ее детям и помогал ей с ними гораздо больше, чем любой из ее мужей. Он любил и ее тоже, но это была не та тема, которую она позволяла ему затрагивать в разговорах.

— Где Джо? У меня плохие новости, — сказал Билли, останавливаясь среди коз. Мария несколько смутила его. Она всегда смущала его, потому что он никогда не мог предугадать, как она его встретит.

— Джо нет. Я не знаю куда он уехал, — ответила Мария.

— Вот не повезло, — чертыхнулся Билли. — Я так долго добирался, чтобы сообщить ему кое-какие новости, что совсем выбился из сил. Я устал, я слепой и старый, и к тому же меня мучит жажда.

— Ты можешь поспать в сарае, — предложила Мария. — Входи, я покормлю тебя и дам кофе. С остальными твоими проблемами я ничего поделать не могу.

— Я бы предпочел бутылку пива, если бы у тебя нашлась, — попросил Билли, ковыляя в дом. — Я редко хожу по жаре да и сегодня не стал бы, если бы не пропала лошадь.

— Я не держу в доме пива, — напомнила Мария. — Ты знаешь это. Если хочешь пива, иди в лавку.

— Что плохого в пиве, — пожал плечами Билли, которому стало не по себе от сурового голоса Марии. Он сам не знал, зачем спросил пиво, поскольку ему было известно, что Мария не держала спиртного. Она была когда-то необыкновенно красивой и, возможно, все еще оставалась такой, но из-за плохого зрения Билли, когда смотрел в ее лицо, мог видеть только смутное очертание. Ему оставалось лишь заполнять это очертание своими воспоминаниями. В молодости он страшно приударял за Марией. И женился бы на ней и отдал бы все, чтобы только ощутить вкус ее благосклонности. Но ощутить его так и не пришлось. По правде говоря, он и сейчас все еще приударял за ней, хотя уже мог видеть ее только в своей памяти.

— Плохое не в пиве, — объяснила Мария. — Плохое в мужчинах, когда они напьются. Тогда некоторые из них поколачивают женщин. От кое-кого из них перепадало и мне. Если хочешь пива, отправляйся в лавку, но прежде скажи мне свою новость.

— Это важная новость, — заявил Билли и, разглядев у печи ведро с торчавшим из него ковшом, подковылял к нему и зачерпнул воды. Она была холодной и такой приятной, что он не успел опомниться, как выпил целых три ковша. — Неужели ты не знаешь даже, в какую сторону он подался? — спросил Билли.

Мария не ответила. Она не любила отвечать на вопросы, и не только о своем сыне Джо, но и на все другие тоже. Что она знала, было ее. И никто не имел на это права, если только это не были ее дети, но и их права имели свои пределы. Многое из того, что было известно ей, не должен был знать никто. Это было только ее, и поэтому она выжила. Все люди любопытны, а женщины в этом отношении — самые худшие. Но она ограждала себя от чужого любопытства.

— А куда дует ветер? — ответила она вопросом на вопрос. — Джо молод. Тысяча миль для него не расстояние.

— Нет, на сей раз и тысячи миль могут оказаться недостаточны, — возразил Билли.

Мария лишь взглянула на него. Он был в отвратительном состоянии, немытый и пьяный. Глаза, красные от многолетнего пьянства, слезились. Но он был предан ей и ее детям уже долгие годы. Билли был единственным, кто по-доброму относится к маленькому Джо. Он купил ему его первое седло. Для Джо этот день стал самым счастливым в жизни.

Мария тогда жила с Хуаном Кастро, со вторым и самым худшим из мужей. Хуан Кастро был таким ревнивым, что она не решалась сказать ему, что Джо ее сын. Поэтому ей приходилось делать вид будто бы он ребенок ее умершей сестры. Но даже несмотря на это, Хуан Кастро в том же году продал его апачам. Марии тогда не было дома. Она уезжала в Агуа-Приета, чтобы проводить свою мать в последний путь Вернувшись в Охинагу и не обнаружив там сына, она пришла в ярость и сказана Хуану Кастро, что убьет его, как только он заснет. Муж избил ее, как это было уже не однажды, и ушел. Мария никогда больше не видела его, но ей не пришлось заботиться о том, чтобы убить его. Это сделал за нее его собственный брат в драке из-за коня.

Тогда она бросилась к Билли Уильямсу и умолила его отправиться к апачам, чтобы выторговать ее сына обратно. Мария никогда не продавала себя. Она никогда не была с мужчиной, которого не хотела. Но тогда она была в отчаянии и предложила себя Билли Уильямсу в оплату за спасение сына. Ей никогда не приходилось говорить таких слов ни одному мужчине. Она считала себя скромной женщиной. Когда дело доходило до мужчин, она выбирала их очень тщательно, ведь она выбирала их для любви. Джо был ее первенцем, и она знала, что апачи убьют его, если он разозлит их, или будут продавать его друг другу все дальше на север, пока его след не пропадет окончательно.

Мария не хотела жить, если Джо не вернется, но у нее было двое детей от Хуана Кастро, которых надо растить. Рафаэль был слабоумным и погиб бы без ее заботы. Дочь Тереза смышленая, прелестная и подвижная, но Бог лишил ее зрения. Рафаэль жил вместе с козами и курами. Его сестра Тереза всегда была неподалеку, ибо только она могла понимать его мычание.

Мария знала, что не сможет растить своих убогих детей, если не вернет Джо. Если она лишится своего первенца, у нее окончательно опустятся руки. Ей придётся стать проституткой или кем-то еще хуже того. Про Билли говорят, что он хороший следопыт, поскольку может объясняться на языках индейцев. Ради своих детей она будет продолжать бороться.

Поэтому она пошла к Билли Уильямсу и предложила себя. Но Билли, который ходил за ней по пятам и даже делал ей предложение, вдруг смутился.

— О, нет, это было бы неправильно, я не могу воспользоваться этим, — сказал Билли. Он даже отодвинулся со своим стулом назад, чтобы не поддаваться даже малейшему искушению.

Мария потеряла всякую надежду. Больше ей было нечего предложить, и вот мужчина отказывался оттого, чего так долго добивался.

— Это было бы неправильно, — повторил Билли. — Не переживай, Мэри. Я найду Джо.

Он нашел Джо далеко на севере, в горах Сьерра-Мадре, но апачи не захотели его обменивать. Все, что он смог сказать Марии, так это только то, что Джо выглядел здоровым и мог говорить на языке апачей лучше, чем он сам.

Через год, испугавшись, что Мария умрет от горя, Билли вновь отправился на Сьерра-Мадре, но вновь вернулся ни с чем. На этот раз он взял с собой достаточно денег, чтобы выкупить Джо, но того нигде не оказалось. Он сбежал, и даже апачи не могли поймать его. С тех пор его уже никто не мог поймать. Он появился в Охинаге через неделю после возвращения Билли, как раз тогда, когда Мария начинала терять всякую надежду.

Позднее Джо утверждал, что именно годы, проведенные им среди апачей, научили его так легко грабить поезда гринго. Школа индейцев была нелегкой, но научила многому. Джо хорошо усвоил то, что знали апачи, и до сих пор помнил их науку.

— Расскажи мне свою новость, — попросила Мария. — Джо нет, но я-то здесь.

— Железка наняла Вудроу Калла, вот что, — выпалил Билли и облегченно вздохнул. — Ты знаешь, кто это такой, не так ли?

— Да уж наверное — он повесил моего отца и моего брата, — проговорила Мария. — И моего зятя. Из-за Калла моя сестра стала вдовой.

— Так вот, его-то они и наняли, — повторил Билли. — Это, конечно, лестно, я полагаю. Железка не на всякого бандита стала бы тратить такие деньги.

— Ты знаешь Калла? — спросила Мария, содрогнувшись при звуке этого имени. Она любила своего отца и своего брата. Они всего лишь вернули своих лошадей, которых у них забрали техасцы. Никто из живущих на земле не принес ей столько зла, как Вудроу Калл. Даже четверо ее мужей, трое из которых нещадно били ее. Даже гринго, которые оскорбляли ее, полагая, что раз у нее коричневая кожа, значит, она проститутка.

Теперь Каллу был нужен Джо. Ему нужен был ее первенец.

— Я знаю его. Правда, встречались мы с ним очень давно, — пояснил Билли. — Когда-то я с месяц ходил у него в рейнджерах, но он прогнал меня за пьянство в дозоре. Я старше его и пил всю жизнь, когда на меня нападала жажда. Это не влияло на мою бдительность, но капитан не верил мне. Или не любил меня, или что-то еще. Словом, я не подошел ему.

— Ты узнаешь его? — спросила Мария.

— А как же, конечно. Думаю, что узнаю, — сказал Билли.

— Если он появится здесь, покажи мне его, — попросила Мария.

— А зачем? Чтобы ты смогла убить его? — поинтересовался Билли.

Мария не ответила. Билли знал, что ее лучше не переспрашивать. Всякий повторно заданный вопрос заставлял ее замыкаться еще сильнее.

— Как звали твоего последнего мужа? — спросил он, меняя тему разговора. — Его имя выскочило у меня из головы.

— Роберто Санчес, — сказала Мария.

— Я не вижу его — он что, уехал? — спросил Билли.

— Да, уехал.

— Получается четыре мужа, по моим подсчетам, — заключил Билли. — Два негодяя, затем Бенито и этот, про которого я ничего не знаю.

— Зачем это ты взялся подсчитывать моих мужей? — спросила Мария. Несмотря на дурные вести, ей стало весело. В жалком, худющем и слепом Билли все еще теплилось достаточно жизни, чтобы проявлять интерес к ней и к тому, где ее муж. Жизнь все еще радовала его. Когда-то она радовала их обоих. Они вместе танцевали, вместе смеялись. Бывали времена и сейчас, когда жизнь по-прежнему радовала и Марию, но такое случалось все реже. И ей стало забавно от того, что старик без денег и почти слепой все еще мог проявлять интерес к житейским вещам и испытывать к ней влечение.

— Мне просто хочется держать твоих мужей в поле зрения. Это мое хобби, — пояснил Билли. — Так почему же сеньор Санчес покинул тебя, если, конечно, я не сую свой нос в чужие дела?

— Ты как раз суешь его не в свои дела.

— У меня болят ноги, так что все равно расскажи, — попросил Билли.

Мария улыбнулась. Билли не мог видеть ее улыбки, но смог определить по тону, что она несколько смягчилась. И еще раз пожалел, что вместо ее лица различает лишь его смутное очертание.

— Он бросил меня, потому что я не нравилась ему, — сообщила Мария.

— Почему же тогда он женился на тебе, если ты не нравилась ему?

— Ему нравилась моя внешность, — ответила Мария. — И он принял ее за меня.

— Сочувствую ему, я тоже часто делал такую же ошибку, — заметил Билли. — Я уверен, что сделал бы ее опять, если бы мог видеть лучше.

— Мне кажется, что Джо отправился в Кроу-Таун, — проговорила Мария, которой не хотелось продолжать разговор о своих мужьях и вообще о своих взаимоотношениях с мужчинами.

— В Кроу-Таун, о Боже милостивый! — воскликнул Билли.

— А что, Джо молод, — сказала Мария, — и ему нравятся такие места.

— Я старый, и они мне не нравятся, — изрек Билли. — По мне, лучше умереть, чем отправиться в Кроу-Таун.

— А кто сказал, что тебе надо отправляться туда? — спросила Мария.

— Вудроу Калл повесил немало мексиканцев, — объяснил Билли. — Так что мне лучше поехать и предупредить Джо. Такой шустрый, как Джо, еще может успеть исчезнуть. Если это поможет, я поеду в Кроу-Таун.

— Ты не слушаешь меня, — прервала его Мария. — И не даешь мне сказать. А когда мне это удается, мои слова пролетают мимо твоих ушей. Я поеду в Кроу-Таун сама.

— Ты? — удивился Билли. — И насколько, ты думаешь, тебя хватит в этой вонючей дыре?

— Настолько, чтобы предупредить моего сына, — твердо ответила Мария.

— Нет, поеду я. Джо от меня ждет информации о служителях закона и им подобных, — настаивал Билли.

— Ты потерял свою лошадь, — напомнила Мария.

— Ну и что, это не единственная лошадь в мире, — возразил Билли. — Я могу раздобыть другую. Я сомневаюсь в том, что сам Вудроу Калл решится сунуться в Кроу-Таун, — добавил он. — Там все его ненавидят. Ему пришлось бы перестрелять весь город.

— Ты забываешь, каков он на самом деле, — заметила Мария. — Если его наняли, он поедет туда. Если его послали убить Джо, он поедет в любое место за ним.

— Что ж, я доберусь туда раньше него, даже если мне придется идти пешком, — заявил Билли. — Он показал мне от ворот поворот. Я такого не забываю.

Воспоминания о Кроу-Тауне вызвали в нем такую нестерпимую жажду, что он бросился в лавку и купил две бутылки текилы. За лавкой был навес, в тени которого он присел и быстро опустошил одну из них. На середине второй, когда к нему уже подступало беспамятство, подъехал пастух, на поводу у которого брела его пропавшая лошадь.

— Я нашел твою лошадь, старик, — сказал пастух Педро.

Билли вдруг почувствовал, что одна только мысль о его лошади, не говоря уже о ее виде — насколько позволяло ему зрение, приводит его в ярость. Зловредное животное заставило его испытать не только неудобство, но и позор. Для человека с его репутацией появиться на своих двоих в таком городе, как Охинага, где был всего один салун, значило окончательно подорвать уважение к себе.

Без колебаний, но не без труда он вынул из кобуры пистолет. Рука словно отказывалась направляться туда, куда ее посылал мозг. Она частенько бунтовала, когда он был пьян. Не в конце концов ему удалось более или менее твердо вскинуть пистолет и выпустить всю обойму в направлении Педро и лошади. Он, безусловно, не хотел причинить вреда Педро, который был приличным пастухом. Он намеревался лишь пристрелить свою лошадь, попав ей в голову, если возможно. Но единственной жертвой расстрела стал маленький белый козленок, от нечего делать оказавшийся там, где не нужно.

— Благодарю. — Педро приподнял шляпу перед стариком, привалившимся к стене лавки. — Одним козленком меньше на моем жизненном пути.

Происшедшее вызывало у Педро отвращение. Старик был когда-то знаменитым следопытом. Говорили, что он выслеживал даже индейцев. И был к тому же непревзойденным стрелком. А теперь не мог попасть в свою собственную лошадь с расстояния двадцати ярдов. Лучше уж умереть, считал Педро, чем болтаться, стреляя в чужих коз.

Позднее Билли обнаружил кусты, где было больше тени, чем под хилым навесом лавки и, перебравшись туда, прикончил вторую бутылку и задремал. А когда проснулся с пустой бутылкой и разряженным пистолетом, обнаружил рядом с собой Марию, которая, стоя на коленях, привязывала к его ногам веревку. Возле нее виднелась его кобыла. Затем его медленно поволокли. Если бы его волокли быстро, желудок наверняка бы не выдержал и изверг свое содержимое. Когда волочение прекратилось, он оказался за домом Марии, возле насоса, которым качали воду, и, прежде чем Билли успел сообразить, в лицо ему ударила холодная струя. Он почувствовал, что может захлебнуться. Но вскоре струя перестала бить в лицо, и он понял, что не захлебнется. Попытавшись встать, Билли сильно ударился головой о насос, из которого Мария поливала его.

— Я должна идти искать Джо, — сказала Мария. — Присмотри за моими детьми. Позаботься, чтобы с ними ничего не случилось.

— Ладно, позабочусь. Ты вооружена?

— Нет, я не люблю оружия, — ответила Мария.

— Ты должна взять мой пистолет. Так будет безопаснее.

— Мне не нужен твой пистолет, Билли, — отказалась Мария. — Если у меня будет с собой пистолет, его могут отнять и им же убить меня. Мне надо, чтобы ты остался здесь и позаботился о Рафаэле с Терезой.

Но Билли удалось настоять на своем, и Мария взяла его пистолет. Когда она уже уезжала на своей пятнистой кобыле, до Билли дошло, что Мария называла его по имени. Значит, она переменилась. В последний раз она обращалась к нему по имени несколько лет назад.

 

6

Завидев капитана, Боливар расплакался.

— Капитан, капитан, — говорил он всхлипывая. Калл привык к этому, поскольку Бол плакал при каждом его появлении. А вот Брукшир, видевший старика впервые, был смущен. Место, в котором ютился старик, представляло собой всего-навсего глинобитный навес.

Вскоре принялась плакать и Джозефета — мать семейства, ухаживавшего за Боливаром.

— Бог послал вас как раз вовремя, капитан, — проговорила она срывающимся голосом. — У Роберто больше не хватает на него терпения и он бьет его.

— Он не должен его бить, — сухо сказал Калл. — Разве Бол заслуживает такого обращения?

— На прошлой неделе он поджег себя, — объяснила Джозефета. — А иногда пытается зарезаться. По ночам он кричит и будит детей.

Калл вздохнул. Бол был белый как лунь. Рыдания все еще сотрясали его тщедушное тело.

— Его нужно подстричь, — заметил Калл. Волосы у старика отросли до самых плеч и делали его похожим на привидение.

— Прошлый раз, когда мы стригли его, он выхватил ножницы и попытался заколоть Рамона, — ответила Джозефета. — Потом он вонзил их в себя. Мне кажется, он хочет совершить грех и наложить на себя руки.

Калл относился к Джозефете с большим уважением. На руках у нее находилось девять или даже десять детей и муж, почти ничем не отличавшийся от них. Деньги, которые Калл платил за содержание Бола, были для семьи едва ли не единственным средством существования.

Калл понимал, что старик с годами стал несносным, но не предполагал, что до такой степени.

Брукшир кипел от возмущения. Старик будет явной помехой им, хоть капитан и утверждал, что они повезут его с собой не дальше Ларедо. Тем не менее им дорога каждая минута, считал Брукшир. Вернее, так считал полковник Терри. И в этом нельзя было усомниться. Полковник ждал, что они схватят Джо Гарзу прежде, чем тот успеет ограбить еще один поезд, особенно из тех, что перевозят денежное содержание военных. Военным не нравилось, когда умыкали их деньги, и они уже намекали, что найдут другой способ доставки, если сопливый мексиканец нападет еще раз.

Один из мальцов Джозефеты привел из-за дома мула, на котором возили Боливара. Мальчик приладил седло, и им не без труда удалось вскинуть Боливара на костлявую спину животного. Брукшир совсем пал духом. Старик не мог даже взобраться на собственного мула. Но капитана это, похоже, не трогало. Со стариком он был терпелив и дал женщине приличную сумму за труды.

— Мне очень жаль, что Бол доставил вам столько беспокойства, — извинился Калл. — Он просто старый и начинает выживать из ума. Может быть, небольшая поездка поднимет его настроение.

Когда они собрались тронуться в путь, к старику и его мулу стали сбегаться дети. У мальчиков и девочек, которых оказалось поровну, глаза были на мокром месте.

— Мы не хотим, чтобы он уезжал, — сказала Джозефета. — Мы любим его. Вот только у Роберто больше не хватает терпения, и я боюсь, как бы не случилась беда.

Беспокойство не покидало Брукшира все утро, но когда они медленно подъезжали к окраине города, жара стала такой нестерпимой, что победила даже его способность беспокоиться. На равнинах была зима, а в Сан-Антонио все еще стояло лето. Ночью маленькая комната в отеле казалась Брукширу ящиком, под которым непрерывно топилась печь. Белье на нем становилось мокрым от пота. Такими же были и простыни. Он потел так, что просыпался в луже. В окна не залетало ни ветерка. Залетали лишь москиты, осы и какие-то летающие жуки. Каждое утро он вставал, чувствуя себя еще более уставшим, чем накануне вечером.

Что же касается капитана, то если жара и беспокоила его, то это, во всяком случае, никак не проявлялось внешне. Вообще, если что-нибудь ему и досаждало, то этого никогда не было заметно Он брал Брукшира с собой, когда ходил к шерифу Сан-Антонио. Калл хотел посмотреть, нет ли у того надежного заместителя, которого можно было бы на время позаимствовать.

— Господин Брукшир представляет железную дорогу, — произнес Калл и замолчал, решив, что сказал достаточно много.

Услышав, что его представляют как самого полковника Терри или кого-то не менее важного, Брукшир ненадолго воспрянул духом и почувствовал себя банкиром — он часто жалел, что не стал им в свое время. К тому же ему было лестно разгуливать со знаменитым рейнджером. Но задолго до наступления вечера пот вышиб из него всякое тщеславие. Радовало только то, что рядом не было его жены Кэти. Кэти неодобрительно относилась к тому, что он потел. Она считала это нецивилизованным. По ее мнению, приличные люди не напиваются, не плюют на людях, не портят воздух и не потеют. Временами, когда летняя жара у них в Бруклине достигала пика, Кэти даже лишала его своей благосклонности, чтобы не отступать от принципов, которых она придерживалась в отношении потения.

Передвигаясь по раскаленному Сан-Антонио или лежа по ночам в своем маленьком гостиничном ящике, Брукшир был рад хотя бы тому, что его супружеская жизнь не протекает в южном Техасе. С таким отношением к потению, как у Кэти, жизнь в Сан-Антонио стала бы совсем бесцветной, ибо здесь при малейшем объятии прошибал бы обильный пот.

Молодой шериф испытывал глубокое почтение к капитану, но заместителя одолжить не мог, поэтому остаток дня капитан провел в поисках лошадей, вьючных мулов и экипировки, которые были необходимы для поездки вверх по реке.

Именно с этого момента Брукшир стал обузой для капитана. Когда полковник Терри отдавал распоряжение своим людям направить капитану телеграмму, он хотел, чтобы в ней было ясно сказано, что Брукшир станет сопровождать его от начала и до конца, то есть до тех пор, пока Джо Гарза не будет убит или схвачен. Полковник не привык бросать деньги на ветер. Брукшир был опытным бухгалтером. Более двадцати лет он вел счета полковника. Он не был допущен лишь к тратам, связанным с любовницей полковника — таинственной женщиной по имени мисс Кора. Никто в конторе даже не видел мисс Кору, хотя было известно, что полковник снимал для нее квартиру на Пятой авеню. Время от времени в контору по ошибке присылали счет то за цветы, то за ювелирные украшения, что неизменно вызывало ярость у полковника.

— Идиоты, это же для Коры, — говорил он, выхватывая счет и запихивая его в карман. Жена полковника, еще одна таинственная фигура, была известна в конторе под именем мисс Элеоноры. В конторе ее считали чопорной и этим объясняли мисс Кору и квартиру на Пятой авеню, цветы и ювелирные украшения.

Встречая ошибочно присланные счета — а приходили они всегда из престижных заведений, — Брукшир позволял себе немного помечтать. Он представлял себя таким же богатым, как полковник, и способным содержать великолепную девицу, принципы которой в отношении потения не столь непреложны, как у Кэти. В мыслях он называл девицу мисс Белль, потому что ему нравилось это имя. Конечно, это была всего лишь маленькая мечта. Брукшир знал, что ему не стать таким богатым, как полковник, и даже если ему обломится немного больше денег, он все равно может не найти девицу по имени мисс Белль, которая согласится жить в квартире на Пятой авеню, принимать от него цветы и украшения. Это всего лишь маленькая мечта.

Капитан Калл, однако, был ошарашен тем, что в погоне его станет сопровождать Брукшир со своими бухгалтерскими книгами. Капитану обещали покрытие всех его расходов, а также значительное вознаграждение в случае быстрого успеха. Экспедиция, даже такая маленькая, требовала расходов, поэтому Брукшир, естественно, должен вести их полный учет. Возникавшие в прошлом проблемы в большинстве своем были связаны хоть и с грязными проделками, но все же цивилизованных конкурентов из Чикаго, или Кливленда, или Буффало. В таких случаях обязанности Брукшира сводились к тому, чтобы держать в узде пинкертонов, которые, в отличие от полковника, не были приучены считать деньги.

Нанять капитана Калла для того, чтобы он схватил Джо Гарзу, оказалось не так просто, как заполучить пинкертонов для поимки тех, кто выводил из строя путевые стрелки. Общим было лишь то, что в обоих случаях тратились деньги полковника. А когда тратились деньги полковника, Брукшир требовал полного отчета.

— А почему? Он что, не доверяет мне? — спросил Калл, когда Брукшир сообщил, что будет сопровождать его.

— Полковник не доверяет самому Господу Богу, — сорвалось с языка у Брукшира Недоверчивость полковника Терри являлась притчей во языцех у них в конторе. Он постоянно заглядывал туда, чтобы проверить их работу. В конце каждой недели, когда Брукшир зарывался в свои приходо-расходные книги, полковник садился рядом, доставал огромную лупу и проверял каждую строчку.

Калл осматривал сытого серого мерина, когда Брукшир сообщил о том, что ему предписано ехать с капитаном. Калл только что приподнял переднюю ногу мерина, чтобы рассмотреть его копыто. Ему предстояло ехать по каменистой местности, и у животных должны быть крепкие копыта. Каллу даже в голову не приходило, что такой человек, как Брукшир, у которого даже шляпа не держалась на голове, собирается отправиться с ним в Мексику. Даже Бол со всей своей немощью для него меньшая помеха. Бол, по крайней мере, привык к лишениям походной жизни и был мексиканцем. Брукшир производил приличное впечатление, но выглядеть приличным — это одно, а иметь опыт — совершенно другое. Калл даже не знал, умеет ли Брукшир ездить верхом.

— Но, мистер Брукшир, — проговорил он. — У вас нет необходимой экипировки и это не ваш профиль работы. Мне известно, что вы семейный человек, а эта работа связана с некоторой опасностью. Честно говоря, мне лучше не брать вас.

— Мне тоже лучше не ездить, но у меня нет выбора, — ответил Брукшир. — Я сижу на жалованье. И платит ее мне полковник Терри, который ждет от меня ежедневных отчетов, а кроме того, и докладов.

— Докладов? — переспросил Калл.

— Да, я должен докладывать ему, — подтвердил Брукшир. Мрачный вид капитана не оставлял никаких сомнений в том, что тот не в восторге от услышанного. — Если вы схватите молодого мексиканца или убьете его, полковник должен узнать об этом сразу же, — добавил Брукшир. — Он очень щепетилен по части своевременности.

— Я рассчитываю, что он также щепетилен и по части результатов, — заметил Калл. — Что, если я не схвачу молодого бандита достаточно быстро? Что, если ему удастся ограбить военных еще несколько раз?

Брукширу стало не по себе от этих вопросов. Он был не единственным в конторе, кто высказывал сомнения, связанные с возрастом Калла. Все, конечно, восхищались репутацией капитана. Когда-то он, несомненно, был лучшим из лучших. Попадись Джо Гарза капитану в расцвете лет, бандит не продержался бы и недели.

Но теперь капитан постарел и выглядел соответственно своему возрасту. Если бы полковник Терри увидел его, он бы, наверное, не стал нанимать Калла, или, по крайней мере, уменьшил его гонорар.

— Надеюсь, я еще не оглох, — сказал Калл. — Не слышу вашего ответа. Что, если я окажусь не слишком быстрым?

— Он тут же откажется от ваших услуг, — проговорил Брукшир.

— Благодарю за откровенность, — усмехнулся Калл. — Я достану вам Джо Гарзу, но я не могу сказать, когда это будет, и сам Бог не скажет тоже. Мексика велика, да и западный Техас тоже не мал. Нас может не оказаться на телеграфном проводе в тот день, когда полковник решит отказаться от моих услуг.

— Капитан, ловите бандита, — тихо попросил Брукшир. — И не слишком беспокойтесь о полковнике Терри. Беспокоиться о нем — моя забота.

— Неужели вы не можете найти другую работу? — спросил Калл. — Не думаю, что эта так уж нравится вам. Ваш полковник, похоже, совсем не сахар.

Брукшир не стал отрицать этого, но от комментариев воздержался. Жизнь научила его быть осторожным с комментариями в отношении полковника. Сделанные в сотнях миль от конторы, они каким-то неведомым образом все равно достигали ушей шефа.

— Мне нравятся преданные люди, — произнес Калл, видя что Брукширу нечего сказать. — Думаю, что вы преданный человек. Но быть преданным еще не значит подходить для такой работы, какая предстоит нам. И совершенно неразумно со стороны вашего босса рассчитывать, что вы выполните работу, которой не обучены.

— Да уж, разумным его не назовешь, — вырвалось у Брукшира. — Но он велит ехать и мне лучше не возражать. Я согласен, что я недотепа. Другого такого, наверное, и не сыскать. Но тем не менее я здесь и должен ехать.

— Пошлите полковнику телеграмму, — предложил Калл. — Сообщите ему, что подхватили техасскую чесотку и что доктор не разрешает вам садиться в седло раньше, чем через шесть недель.

— Что такое техасская чесотка? — спросил Брукшир, гадая может ли он подцепить ее на самом деле. — И как ее можно подцепить?

— Она сама тебя находит, — пояснил Калл, которому вдруг стало забавно. Человек был таким зеленым, что его становилось жалко. Калл не смог представить, как повеселился бы его старый приятель Гас Маккрае, окажись он в компании с мистером Брукширом. Гас исходил бы шутками по каждому поводу, связанному с бухгалтером. И уж несомненно припомнил бы болезни пострашнее техасской чесотки.

— Мне бы не хотелось, чтобы она нашла меня, — заявил Брукшир.

— А мне не хотелось бы, чтобы вам снесли голову этом походе, — возразил Калл. — Стрелять-то вы умеете?

— Могу прицеливаться и довольно хорошо, — заверил его Брукшир. — Меня учили этому на войне, но потом перевели в санитары. С тех пор я никогда больше не целился.

— Когда вы в последний раз сидели на лошади? — поинтересовался Калл.

— Мой опыт по части лошадей в основное ограничен конными экипажами, — признался Брукшир. — Верхом на лошади я не ездил уже много лет. — Правда, однажды я сидел на верблюде, — припомнил он. — Это было на ипподроме. На именинах полковника.

— Что такое ипподром? — спросил Калл.

— Место состязаний, — пояснил Брукшир. — Там выступал Буффало Билл — я видел его три раза. Я видел там даже Сидящего Булла. Подозреваю, что полковник лично знаком с Буффало Биллом и Сидящим Буллом также.

Калл промолчал.

— Вы встречались с мистером Коуди? — спросил Брукшир, только чтобы не молчать. Суровый во время разговора, капитан становился еще суровее, когда молчал.

— Не имел удовольствия, — сухо проговорил Калл, считавший Коуди выскочкой и хвастуном. Спору нет, он убил нескольких бизонов, но в те времена, когда их было не счесть, любой, кто умел держать ружье, мог настрелять их сколько угодно. Однажды в Эль-Пасо Калл смотрел снятое на пленку шоу Коуди, в котором индейцы сиу играли в бейсбол. А почему бы индейцам сиу не играть в бейсбол, заключил Калл после некоторых размышлений над увиденным. Что им остается? Почему бы им также не зарабатывать деньги, гоняя вокруг арены и изображая нападения на почтовые кареты? Коуди не откажешь в некоторой предприимчивости. Он быстро смекнул, что люди, никогда не видевшие живых индейцев, тем более никогда не воевавшие с ними, будут готовы выкладывать любые денежки за такие зрелища. Может быть, в этом и нет ничего плохого, но он почему-то не жаждал знакомства с Биллом Коуди, да и с Сидящим Буллом тоже.

— Так вот, полковник настоял, чтобы я сел на верблюда и сфотографировался, — продолжал Брукшир. Это было невинное событие, всего-навсего именины на ипподроме, но Брукшир почувствовал, что одно лишь упоминание об этом еще ниже опустило его в глазах капитана. Он не предполагал, что занимает в его глазах сколь-нибудь высокое место, но и не мог позволить себе падать еще ниже.

— Вы не ездите верхом и не уверены в том, что умеете стрелять, — произнес капитан тоном, который, как ни странно, нельзя было назвать нелюбезным. — Вашу шляпу каждые пять минут уносит ветром, и жара доставляет вам неприятности. Нам, возможно, придется пересечь пустыню или две, чтобы догнать Джо Гарзу. Возможно, мы никогда не догоним его, а если догоним, он может пристрелить нас обоих.

— Пристрелить вас? — вскрикнул от удивления Брукшир. — Вот уж чему не верю, так это тому, что он может пристрелить вас.

— Может, — ответил Калл. — Говорят, он замечательный стрелок.

— Но у вас же такая репутация, — не унимался Брукшир. — Иначе полковник не стал бы нанимать вас.

— О своей репутации, господин Брукшир, могу твердо сказать только одно, — заявил Калл. — Она не остановит пулю. Поэтому я бы предпочел не брать вас с собой. Мне не хочется, чтобы вам снесли голову.

— Снесли голову? — переспросил Брукшир. — А почему мне должны снести ее? — Брукшир решил, что из-за жары он стал плохо слышать. Он проработал на железной дороге много лет, но никогда перед ним не возникал вопрос о смерти. Бухгалтеров не убивают, даже в таких путешествиях, какое предстоит ему. Даже во время самых яростных беспорядков в чикагских депо он с комфортом отдыхал в гостиничном номере, позволяя себе время от времени прикладываться к бутылочке бренди.

— Снесут или не снесут, а полковник велел ехать, — повторил Брукшир, в голосе у которого поубавилось уверенности.

— Испробуйте на нем техасскую чесотку, пока я занимаюсь этими лошадьми, — посоветовал Калл. — У вас будет достаточно времени, чтобы послать телеграмму.

Брукшир действительно послал телеграмму, только не стал ссылаться ни на болезнь, ни на собственную непригодность, поскольку это могло лишь отправить его на вольные хлеба. После мучительных размышлений и нескольких пробных заходов он свел содержание к одной фразе и запросу:

Капитан Калл не хочет брать меня в экспедицию.

Точка. Прошу указаний. Брукшир.

Ответ последовал немедленно и в такой же краткой форме:

Необходимо настоять на сопровождении Калла.

Точка. Никаких компромиссов. Терри.

Брукшир показал Каллу телеграмму, когда они собирались отправиться за Боливаром. Калл взглянул на листок бумаги и тут же вернул его.

— Я бы на его месте пошел на компромисс, — заметил он. — И дал бы вам возможность прокатиться до Ларедо. Вы могли бы помочь мне с Болом. Он иногда бродит по ночам. Можете взять одну из запасных лошадей.

— А оружие можно? — спросил Брукшир.

— Какое оружие вам хотелось бы иметь?

— Винтовку, я полагаю, — ответил Брукшир. — Или дробовик и несколько пистолетов. Мне кажется, с оружием я буду чувствовать себя спокойнее.

— Прошу, — сказал Калл. — Ружейный магазин прямо через улицу. А мне еще надо заглянуть к кузнецу и купить несколько запасных подков. Попробую отыскать там седло для вас. Через полчаса я буду готов.

Через полчаса, когда Калл вернулся верхом на лошади, к которой были привязаны две другие и два мула, он обнаружил Брукшира вооруженным двумя большими «кольтами», «винчестером» и дробовиком восьмого калибра.

— О Господи, — вздохнул Калл. — А на что вам дробовик восьмого калибра?

— Мне рекомендовал его парень в магазине, — ощетинился Брукшир. Он очень гордился своим крупнокалиберным дробовиком, а капитан почему-то смотрел на него косо, и уверенность Брукшира в себе начала улетучиваться.

Капитан взял ружье и вскинул его пару раз к плечу.

— Потребуется целый мул для перевозки одних только патронов к нему, — заметил он, возвращая ружье Брукширу.

— Парень сказал, что это незаменимое средство самообороны, — возразил Брукшир.

— Я не могу спорить с этим, — проговорил Калл. — Правда, у него такая отдача, что может вышибить дух, но если вы сами останетесь живы после выстрела, то о противнике можно не беспокоиться.

— Револьверы новейшей модели, — удрученно проговорил Брукшир. Чувство собственной непригодности к тому, что он собирался делать, навалилось на него с новой силой. Но жребий был брошен. Капитан Калл отвернулся и стал методично пристегивать поклажу к одному из вьючных мулов.

Затем они отправились за старым мексиканцем, который выжил из ума. К тому времени, когда жара достигла своего апогея, они оставили позади последний из глинобитных навесов и направились через пыльную и тернистую равнину к мексиканской границе. Под Брукширом был худющий гнедой жеребец по кличке Дох.

— Мне непонятна его кличка, — буркнул Брукшир, страдая от того, что спина у лошади оказалась такой костлявой. Он и не предполагал, что в седле так неуютно.

— Просто кличка, — пояснил Калл. — Может быть, она происходит от слова «доходяга», но это всего лишь моя догадка.

Интересно, думал Брукшир, как воспримет полковник Терри счет за Доха. Лошадь стоила восемьдесят пять долларов, что было, по убеждению Брукшира, огромной суммой. Что, если полковник Терри собирался позволить ему лошадь всего за шестьдесят долларов? Тогда за счет чего покрыть разницу?

Калл настоял, чтобы Брукшир расстался со своей широкополой соломенной шляпой и купил более подходящую фетровую. Он настоял также на приобретении грубой одежды, ботинок и даже chapaderos — кожаных штанов, без которых нельзя обойтись в каменистых районах близ мексиканской границы.

В результате этого, вынужден был признать Калл, Брукшир вызывал улыбку не только у него самого, но и у всех, кто попадался им на пути. Эти одеяния почему-то как ничто иное выдавали в нем северянина и откровенно делали его похожим на нью-йоркского бухгалтера, которого запихнули в платье, совершенно ему несвойственное.

Брукшир и сам чувствовал себя в новом облачении стесненно, но, как только они выехали из Сан-Антонио, он обнаружил, что внешний вид доставляет ему не самое большое беспокойство. Новая шляпа была в несколько раз тяжелее его старой любимицы. Она стала таковой, как только он примерил новую, которая не только была тяжелой, но и до боли сжимала ему голову. Дело с головой довершала жара, а с ногами — ботинки.

— Они ведь жмут, — пожаловался Брукшир, но капитан взглянул на него так, словно не имел представления, о чем толкует Брукшир. У капитана ботинки, очевидно, не жали.

К удивлению и неудовольствию Брукшира, сидеть на Дохе для него было все равно что на пиле. Лошадь оказалась слишком тощей, а седло узким и жестким. Голова болела, ботинки жали, и у него все время было такое ощущение, что еще несколько миль езды верхом — и он окажется распиленным надвое. Но ни одно из этих неудобств не тревожило Брукшира так, как вид местности, по которой они ехали. Он даже не представлял себе, что в Америке может существовать такая блеклая и неприветливая местность. Земля была усыпана приземистыми кактусами. Всюду рос густой и колючий кустарник — чапараль, переплетенный не менее колючим мескитом. Несколько раз им попадались гремучие змеи, издававшие угрожающий звон. До вечера было еще далеко, а Брукшир уже устал. Но поглядывая на проползавшую под ним землю, он не мог даже вообразить, где и как они здесь найдут ночлег. Единственное, что не страшило его, так это опасность продрогнуть. Небо совсем не походило на то, что было в его родных местах. Оно было огромным и, вместо голубизны, отливало белизной. Однако делали его белесым не облака, а невыносимый зной.

Капитана не устраивало поведение одного из мулов, который оказался не в меру игривым. Он так резвился, что Каллу в конце концов пришлось спешиться и надежнее закрепить поклажу.

— А змеи ползают по ночам? — спросил Брукшир.

— Только когда охотятся, — ответил Калл. — Я жалею, что выбрал этого мула.

Мул, словно раздосадованный нелицеприятным отзывом о себе, попытался укусить Калла, который шлепнул его перчаткой по носу.

— Будет, пожалуй, лучше, если я заменю его в Ларедо, — решил Калл. — Хорошо хоть Бол успокоился. С ним всегда так во время поездок.

Старик-мексиканец действительно стал намного спокойнее. Время от времени он что-то бормотал по-испански, предаваясь воспоминаниям и испытывая радость от езды на муле.

Брукшир обнаружил, что, несмотря на многочисленные неудобства и предстоящую бессонную ночь, он был не совсем разочарован в путешествии. К одежде просто надо было привыкнуть, как и к ботинкам тоже. Правда, потел он так сильно, что Кэти, наверное, развелась бы с ним, если бы обнаружила в нем такие запасы пота.

И все же это было первое в его жизни приключение, если не считать войны, но тогда он был слишком молод и напуган, чтобы получать от нее удовольствие.

И вот теперь, оставив позади Сан-Антонио, он отправился к мексиканской границе вместе со знаменитым капитаном Каллом на поиски опасного бандита Джо Гарзы. Несмотря на неудобства, поездка обещает быть интересной. Тем более что в его распоряжении имелись целых четыре ствола, и все они были заряжены. Он был предоставлен самому себе на Диком Западе — самому себе, если не считать капитана Калла. Пусть попробует теперь полковник Терри разыскать его и наорать. Он не сможет сделать этого даже с помощью телеграммы, а если и сможет, то не скоро. Капитан говорил, что до Ларедо три дня пути. Брукшир считал, что к тому времени, когда они доберутся туда, он окончательно созреет как наездник и, возможно, как стрелок.

В ту ночь он спал на удивление крепко, так крепко, что вряд ли почувствовал бы змею, случись ей заползти на него. На завтрак у них был только кофе. Между тем капитан посоветовал Брукширу получше познакомиться с оружием, попробовав зарядить и разрядить его несколько раз, чтобы изучить работу всех механизмов. Пока капитан готовил кофе, Брукшир занимался именно этим. Самым простым в этом отношении оказался дробовик восьмого калибра. Надо было только согнуть его и вставить в стволы два огромных патрона.

— Если вдруг придется стрелять, держите его что есть мочи, — заметил капитан. — Сомневаюсь, что какой-нибудь из этих мулов может лягнуть вас с такой же силой, как это ружье.

— Не думаю, что мне придется стрелять из него, — ответил Брукшир.

И действительно, у него не было намерений пускать его в ход, если только не случится чего-то очень серьезного. Он уже собрался было разрядить ружье и убрать боеприпасы в патронташ, как к нему неожиданно подскочил старый Боливар, вырвал дробовик и выпустил оба заряда по ближайшему мулу. Отдача и вправду оказалась столь сильной, что старик хлопнулся на спину, перелетев через лежавшее под ногами седло, и уронил ружье. Мул с вырванным желудком тут же испустил дух, даже не успев дрыгнуть ногами.

— Проклятье, он застрелил не того мула! — воскликнул Калл. — Это был хороший мул. — Он был зол на себя за то, что невнимательно следил за стариком, у которого по утрам всегда разыгрывалось воображение.

— Индейцы! — выкрикнул Бол, вскакивая на ноги.

Калл схватил дробовик.

— Никаких индейцев, Бол, это всего лишь мулы, — в голосе Калла прозвучала жалость. Что могло так травмировать мозг старика, удивлялся он, чтобы тот стал путать мулов с индейцами? Скоро и сам он станет старым, если останется жив. Неужели и для него настанет такое утро, когда он не сможет отличить коричневого мула от коричневого индейца?

— Эта поклажа будет дополнительной нагрузкой на остальных, пока не доберемся до границы и не найдем замену этой животине, — решил капитан, поделив груз между своей лошадью, оставшимся мулом и гнедым доходягой.

Вид убитого мула с вырванным боком отбил у Брукшира охоту пить кофе. На войне он видел много убитых лошадей и мулов, но это было совсем давно.

— Сколько вы отдали за мула, капитан? — спросил он, когда они садились на лошадей. Бухгалтерская книга учета лежала в его седельной сумке, и он хотел внести в нее потерянное имущество, пока не забыл.

— Сорок пять долларов, — ответил Калл.

— Сделаю запись — я же бухгалтер, — пояснил Брукшир. — Мне следовало записать все это еще вчера, но я привыкал к новой одежде и забыл о своих обязанностях.

— Один приличный мул и два патрона к дробовику. Если ваш босс такой скряга, то лучше указать и патроны.

 

7

Джо Гарза впервые отправился в Кроу-Таун когда ему было семнадцать. Ковбой, допившийся до того, что забыл, по какую сторону от границы находится, пристал к Марии прямо посреди Охинаги. Когда Мария попыталась отвязаться от него, ковбой расстегнул штаны и продемонстрировал свое мужское достоинство. Джо стоял перед их домом, всего в нескольких ярдах от происходившего. Он был согласен с гринго в том, что его мать шлюха. А чем еще можно было объяснить ее четверых мужей? Но ему хотелось убить техасца, который был прямо под рукой. Джо сунул за пояс пистолет, прошел мимо Марии, спешившей с опущенными глазами к дому, и остановился возле ковбоя, который пытался застегнуть штаны. Ни слова не говоря, приставил к его лицу пистолет и снес ему полчерепа. Ковбой был настолько пьян, что даже не понял, что с ним произошло. Но Мария поняла. На нее уже тогда пахнуло смертью, когда Джо шел мимо. Он улыбался, но не ей. Она знала, что сын не любит ее. Улыбку у него вызывала смерть, которая вот-вот должна была наступить от его руки. Вскоре улыбка Джо станет частью легенды, которая будет ходить среди гринго: Джо Гарза всегда улыбается, перед тем как убить.

Мария дала Джо свою лошадь и заставила его уехать. Она знала, что гринго вернутся, чтобы убить сына. Он должен был скрыться. Она не обольщалась тем, что он убил ковбоя из-за нее. Джо ничего не делал для других. Он делал все только для себя. Для него неважно было, что ковбой оскорбил его мать. Просто ему в тот момент захотелось убить именно того человека.

Когда с ранчо, где работал убитый ковбой, приехали его напарники, они вначале избили ее арканом, а затем притворились, что собираются повесить на той же веревке. Разыграв повешение, они опять избили ее. Марии хотелось молчать, но они жаждали увидеть ее слезы, и она плакала. Только ради того, чтобы доставить удовольствие тем, кто ее бил. Ибо рассчитывать на то, что она расскажет, где искать Джо, им не приходилось.

Бить ее было легче, чем искать Джо. Она знала, что одними побоями тут не отделаешься. Так и случилось. Поздно вечером, побывав в кантине, мужчины вернулись в ее дом. Мария отдала свою лошадь Джо и уехать не могла. К тому же она все равно бы не бросила остальных детей.

То, что происходило в ее доме, было хуже избиения. Она никогда не принадлежала мужчинам, которые ненавидели ее. Мария была скромной женщиной и даже не предполагала, что придется пережить такой позор и унижение. Она боролась, но без души. Ее душа была в Кроу-Тауне вместе с ее сыном, которого она должна была любить, несмотря ни на что.

Белые мужчины с ранчо по ту сторону границы не знали, чего они хотят. Когда им надоело унижать Марию, они уехали.

Не менее тяжкой, чем позор унижения, была боль от сознания того, что она навсегда потеряла Джо. Оставшись одна, Мария плакала, пока хватило слез. Проходили дни, слезы накапливались, и она опять плакала до полного опустошения. Жив Джо или нет — так или иначе, она знала, что лишилась его навсегда. У нее никогда уже не будет того сына, каким он был до того, как Хуан Кастро продал его апачам. Тот сын был далеко — дальше, чем даже Кроу-Таун. Ему было всего семнадцать, но он уже находился во власти смерти.

Когда Джо вернулся, Мария сказала ему об этом. Джо лишь рассмеялся.

— Мы все во власти смерти, мать, — проговорил он.

— Ты слишком молод, чтобы говорить это мне, — сердито возразила Мария. — Я — не во власти смерти. И тебе я дала жизнь для того, чтобы ты жил. Ты убил всего одного американца. Тебе надо уйти в горы. Белые будут охотиться за тобой не вечно.

— Я не люблю гор, — ответил Джо. Потом он уехал и как раз вовремя. На следующий день нагрянуло четверо блюстителей закона. Самым ужасным из них был шериф по имени Донифан, который лишь наблюдал, пока остальные делали свое дело. Блюстители закона оказались грубее ковбоев. Они привязали Марию за ноги и поволокли вокруг деревни. После этого протащили ее по колючим зарослям. Затем взвалили на мула и стали перебираться вместе с ним на другой берег реки. Воды в реке было много, и их лошадям пришлось плыть. Мул тоже плыл. На середине реки они отпустили мула. Течение понесло Марию и мула вниз по реке. Она думала, что утонет.

В конце концов мулу все же удалось вскарабкаться на каменистый берег. При этом Мария несколько раз больно ударилась головой о скалы. Вслед доносился мужской хохот, не шерифа, а остальных его подручных. Затем они месяц держали ее в тюрьме, где у нее все время был сильный жар от загноившихся ран. Руки у нее были в наручниках — и ей удалось вытащить лишь несколько из вонзившихся в тело колючек. Спать можно было только прислонившись к стене. Если же она ложилась, то шипы еще сильнее вонзались в тело.

Хотя люди шерифа не говорили об этом, Мария знала, что они держат ее в тюрьме в надежде, что Джо попытается освободить мать. Подручные шерифа не знали, что сын не любит ее. Это было известно ей одной. Джо не станет пытаться ее спасти. Он не был предан ей. А вот она ему — была. Она словно не слышала вопросов людей шерифа и упрямо не сообщала, куда отправился Джо. Они не насиловали ее, они морили ее голодом. По нескольку дней они не давали ей ничего или только маисовую лепешку и немного воды. Она совсем ослабела и пала духом.

Когда же они, наконец, выпустили ее, она не смогла даже перейти улицу. Сил не хватило просто подойти к реке, не говоря уже о том, чтобы переправиться на другой берег. Ноги у нее подкосились и ей пришлось ползком добираться до небольшого кустарника, чтобы передохнуть в его тени. Пока она лежала там, в голову стали заползать мысли о смерти. Тело заживет, но заживет ли душа, которая вдруг состарилась. Она перестала быть душой женщины, которой хочется жить и быть такой же, как другие женщины. Ее душе было слишком неуютно в ней, и Мария думала о том, что должна умереть и дать душе переселиться в кого-то другого, перед кем открывается жизнь, а не смерть.

Но на свете были еще Рафаэль с Терезой, и она не могла позволить себе умереть. Пока она пыталась восстановить силы и желание жить, неизвестно откуда появился Билли Уильямс. Он приехал в город, как всегда, в изрядном подпитии и увидел сидящую под деревом коричневую женщину. Зрелище для Пресидио не столь уж необычное, и он уже было проехал мимо, когда заметил, что этой женщиной была Мария.

— О Боже, Мария! — воскликнул он и немедленно принес ей воды. Затем он сходил в дом мексиканской женщины и выпросил немного требухи, но Мария была слишком слаба, чтобы есть.

Видя ее состояние, Билли стал закипать. Руки у нее почернели от наручников, которые не давали циркулировать крови. Тело покрывали загноившиеся раны от уколов колючек.

— Я ненавижу людей шерифа, — проговорил он. — Я ненавижу их вонючие сердца.

Красный от гнева, он вернулся к своей лошади и выхватил винтовку, висевшую у седла.

— Что ты делаешь? — встревожилась Мария.

— Иду убивать этих паршивых псов, — решительно ответил Билли.

— Нет, отвези меня домой, мне плохо, — попросила Мария.

— Ладно, тогда я убью их позднее, — согласился Билли.

Том Джонсон, старший из подручных Донифана, вышел на крыльцо и смотрел, как Билли осторожно усаживает Марию на своего коня.

— Вот уж не знал, что ты мечтаешь о мексиканских шлюхах, Билли, — заметил Том Джонсон.

— Я мечтаю о том, чтобы вырезать у тебя твое вонючее сердце, Том, — сказал Билли. — Я сделаю это, как только отвезу Марию домой.

— У вас, старичков, острые языки, — расхохотался блюститель закона. — Тебе нравятся все шлюхи или только эта?

Он повернулся, чтобы посмотреть, не идет ли полюбоваться зрелищем его помощник Джо Мине. Взгляд его отсутствовал всего секунду, но когда он опять обратил его на Билли Уильямса, раздался хруст, и правое ухо Джонсона онемело. Решив, что на него налетела оса, он схватился за болезненное место и обнаружил, что его ухо болтается на полоске кожи, а по щеке ручьем льется кровь.

— Что ты сделал? — спросил пораженный Том. Старик приближался к нему с большим ножом в руке. Тома пронзил страх. Эти старые следопыты непредсказуемы. Он хотел достать пистолет, но страх парализовал его. Прежде, чем Том Джонсон смог потянуться за оружием, старик уже оказался перед его носом и взмахом ножа перерезал полоску кожи, на которой висело ухо. Поймав его руку, Билли помахал им перед глазами остолбеневшего блюстителя закона.

— То же самое могло бы случиться и с твоим вонючим сердцем, — сказал Билли, сунул ухо в нагрудный карман подручного шерифа, осторожно спиной попятился назад. Он не думал, что Том Джонсон придет в себя и выстрелит, просто ему не хотелось испытывать судьбу.

Все еще в шоке, Джонсон бросился назад в помещение тюрьмы. Джо Минс, сняв ботинок, срезал бритвой мозоль на большом пальце правой ноги, когда вошел Том, по щеке которого текла кровь. Крови было столько, что Джо чуть не отхватил себе палец вместо мозоли. Первое, что мелькнуло у него в голове, — «апачи». Том вышел из тюрьмы всего минуту назад. Разве можно за такое время снять скальп с человека?

— Господи помилуй, Том, где твое ухо? — с ужасом воскликнул Джо.

— В кармане рубашки, — проговорил Тем, не отдавая себе отчета, что ответ у него вышел несколько странным. Но ведь ухо, действительно, лежало в его кармане.

Эти слова будут гулять вдоль границы до конца жизни Тома Джонсона, который окажется крепким орешком и переживет своего друга Джо Минса на целых три десятка лет. А Джо уже в следующем году умрет от укуса гремучей змеи. Однажды вечером он будет возвращаться домой, как всегда, пьяный, и соскочит с коня прямо на свернувшуюся кольцом змею. Обычно змея в таких случаях гремит достаточно громко, чтобы предупредить человека, но, к несчастью Джо, в тот раз она сбросила с себя все погремушки, кроме одной. Если она даже и гремела ею, то Джо не услышал. Обычно люди не умирают от укуса этой змеи, а вот Джо испустил дух через сутки. В Пресидио мало кто лил по нему слезы. Он отличался сварливостью, ибо очень старался выслужиться и часто арестовывал людей за такие мелочи, на которые бывалый помощник шерифа не обратил бы внимания.

Том Джонсон как раз считал себя бывалым, но население этого не находило. Единственное, что помнили о нем, так это то, как он держал свое ухо в кармане рубашки. Том запил. Напившись, он проклинал Билли Уильямса. Доставалось при этом и мексиканской женщине. С нее начались все его беды. Из-за нее он стал посмешищем на всей границе. Если бы ему случилось опять арестовать ее, он собирался поступить с ней гораздо суровее, чем когда-то. А пока он срывал зло на других коричневых женщинах, которых было много в самом Пресидио и за рекой тоже. Каждая, кто попадала в тюрьму к Тому, знала, что ее ждут большие неприятности. Для двух из них пребывание в тюрьме закончилось смертью. Несколько раз Том отправлялся в Охинагу с намерением арестовать Марию и показать, что ей не сойдет с рук насмешка над белым блюстителем закона.

Но по какой-то причине, когда подходил момент, он не арестовывал ее. Вместо этого он брал другую коричневую женщину, привязывал ее к мулу и тащил через реку. Однажды в пьяном угаре он сказал ковбою в баре, что не забирает ее потому, что хочет, чтобы она жила в страхе. Ему хочется, чтобы каждый день она просыпалась с мыслью о том, что он сделает ей в следующий раз.

Билли Уильямс рассмеялся, когда ковбой рассказал ему об этом.

— Он не поэтому не трогает Марию, — возразил Билли.

— А он говорит, что поэтому. — Ковбой был в растерянности.

— Он не трогает ее потому, что знает: в следующий раз я не ограничусь ухом, — проговорил Билли. — В следующий раз я привяжу его к столбу и вырву его вонючее сердце.

— Ого, — воскликнул ковбой, которого звали Бен Грайдсалл. — Ты вырвешь сердце у самого помощника шерифа?

— Вырву, — заверил его Билли.

— Ну, это слишком сильно сказано, — заметил Бен. — Убить блюстителя закона — это для них все равно, что украсть лошадь. У тебя должна быть очень резвая лошадь, если ты сделаешь это. Они будут гнаться за тобой до самой Канады.

— Я не поеду в Канаду, — сказал Билли. — Я отправлюсь в Кроу-Таун.

— Это тоже подойдет. Ты им должен быть очень сильно нужен, чтобы они приехали и взяли тебя там.

 

8

Мария была единственной, кто принимал роды в Охинаге, и вскоре ее помощь должна была понадобиться нескольким здешним женщинам. Поэтому ей нельзя было долго задерживаться в Кроу-Тауне, который лежал в двух сотнях миль к северу от границы среди песчаных холмов. Мария никогда не была там, но знала о его славе — зловещая молва о нем доходила до каждого. В старые времена там, среди песчаных холмов, торговали рабами, ворованными детьми — как белыми, так и цветными, украденными женщинами. Побывать в Кроу-Тауне и остаться в живых считалось подвигом среди молодых приграничных pistoleros.

Много лет назад, когда шла охота на бизонов, огромное стадо с равнин, спасаясь бегством, оказалось среди песчаных холмов. Его преследовали индейцы кайова и команчи, а также самые упорные охотники на бизонов из числа белых. В безумии последней охоты было убито более пятнадцати тысяч бизонов. Огромные горы шкур лежали в ожидании повозок, которые должны были вывезти их на восток. Но цены на кожу упали, и повозки так и не появились. Горы шкур медленно гнили. Веревки, которые связывали их, грызли мыши. Ветер разносил шкуры по пескам. Их трепали волки, койоты и барсуки. Вскоре в них завелись полчища насекомых. Тысячи шкур валялись разбросанными среди холмов. Однажды весной, два года спустя после того, как был убит последний бизон, пастухи увидели на холмах тучи ворон, которых привлекали шкуры или гнездившиеся в них насекомые. По ночам вороны сотнями сидели на кучах, а днем огромными стаями носились в небе. Бывали времена, когда их можно было видеть тысячами, и слышать тоже. Их карканье разносилось на десятки миль окрест.

Индеец по имени Синяя Кожа построил в Кроу-Тауне первую саманную халупу из одной комнаты. Синюю Кожу застрелил vaquero, сбежавший из Мексики после того, как натворил там дел. Он поселился в халупе Синей Кожи и жил там некоторое время, пока не вернулся в Мексику. Бизоньи шкуры продолжали гнить, привлекая все больше ворон.

Потом возле халупы Синей Кожи выстроил хижину баск, кочевавший с овцами. Баска выпороли кнутом в Канзасе за то, что его овцы потравили пастбища для скота. Песчаные холмы Пекоса еще не были пастбищными угодьями. Здесь проходили со скотом только Чарлз Гуднайт и его напарник Ловинг. Баск чувствовал, что здесь его не потревожат, поскольку земли были слишком скудными для выпаса скота. Овцы, и те едва могли прокормиться. Баск погиб от руки знаменитого убийцы Джона Уэсли Хардина, которому случилось проходить мимо и которому просто нечего было делать. Джон Уэсли нашел ворон забавными.

— Если бы здесь была еще пара домов, мы могли бы назвать это городом ворон, — заявил он, обращаясь к своей лошади. Джон Уэсли путешествовал в одиночестве и все разговоры вел со своей лошадью. Он повторил эти слова в Эль-Пасо, и название прилипло к месту.

Позднее, преследуемый законом, он укрылся в Кроу-Тауне. В халупе Синей Кожи проживали два крутых братца из Чикаго. Их надо было кончать обоих или не трогать вообще. Уставший Джон Уэсли выбрал второе и удовлетворился навесом, оставшимся после баска. Земля вокруг Кроу-Тауна кишела паразитами от тысяч гниющих шкур, но они не беспокоили Джона Уэсли. Единственное, что раздражало его в городе, которому он дал название, так это отсутствие в нем жертв. Ему не требовалось убивать каждый день или даже каждый месяц, или каждый год, но он хотел иметь людей под рукой на случай, если придет настроение кого-то шлепнуть.

Он часто уезжал, но возвращался в Кроу-Таун всякий раз, когда нуждался в передышке между сериями убийств. И с каждым годом находил здесь все больше людей и приземистых домиков, ветхих палаток и саманных хибар, которые были еще меньше и грубее, чем та, которую построил Синяя Кожа. В конце концов здесь появилось двенадцать домиков и салун, принадлежавший ирландцу по имени Патрик О'Брайен. Виски поставлялось редко и с большими перерывами. Когда повозки с ним все же приходили, хозяин салуна забивал бутылками весь дом до потолка и даже складывал их снаружи. Посетители были непредсказуемы, и он боялся оказаться без спиртного.

Держать виски во дворе было рискованно. Патрик спал с четырьмя заряженными пистолетами и часто выскакивал на улицу, чтобы разрядить два или три из них в темноту, защищая свой товар.

В Кроу-Тауне, где днем и ночью разносилось карканье ворон, законопослушные граждане появлялись редко. В большинстве своем сюда приезжали отпетые типы, а некоторые из них настоящие сорвиголовы. Немало путешественников ни за что ни про что сложили здесь свою голову, чему свидетелями были лишь вороны, отдыхавшие на ветках хилого мескитового кустарника. Иногда они, словно люди, разгуливали среди строений. Воздух в городе даже в прекрасные весенние дни был пропитан запахом гнили, исходившим от тысяч разбросанных шкур.

За городом находился невысокий песчаный холм с единственным тощим мескитом на вершине. Здесь наспех хоронили тела убитых, большинство которых через день или два оказывались вновь выкопанными вредными животными.

Самым мерзким из них являлся гигантский дикий кабан, который объявился в одно из воскресений и сожрал целых три трупа. Местные жители, возмущенные непорядочностью свиньи, наскоро собрали команду стрелков и обрушили на животное лавину ружейного огня, но, ко всеобщему изумлению, кабан проигнорировал его. Он не сдох и даже не отступил. Он продолжал свою трапезу. Ночью он исчез и не появлялся около месяца. Затем он пришел опять и сожрал несчастного погонщика мулов, которого насмерть забодал его собственный бык. Обычно смирный бык вдруг свихнулся и пронзил рогами погонщика, который нянчился с ним восемь лет.

Тем временем огромный кабан совсем обнаглел. Иногда он проходил через город в сопровождении почетного эскорта ворон, которые шествовали по бокам от него или торжественно вышагивали впереди и непрерывно каркали. Когда кабан растягивался под жарким солнцем, чтобы поспать, несколько ворон обхаживали его, извлекая из его шкуры паразитов. Бедные жители, которым приходилось работать среди песчаных холмов, были в ужасе от этой свиньи, которую между собой называли дьяволом.

Кабан надолго исчезал, но только для того, чтобы появиться вновь, когда люди уже начинали надеяться, что он сгинул навсегда. Самые суеверные из бедняков считали, что кабан ходил в ад получать указания сатаны, спускаясь туда по длинному подземному ходу, который начинался на берегу реки южнее Боквилласа. Его видели в самых разных и отдаленных местах: возле Абилина на востоке, Таскосы на севере и Педрас-Неграса на юге. Старая женщина из Боквилласа утверждала, что видела своими глазами, как он залезал в ход, ведущий в преисподнюю.

Лишь немногие из тех, кто бывал в Кроу-Тауне, привыкали к карканью ворон. Картежники и преступники, которым случалось оказаться в городе, чуть ли не сходили от него с ума. На одного знаменитого шулера, известного на Западе под кличкой Теннессийский Боб, оно подействовало так, что тот выхватил во время игры револьвер и разнес себе череп, имея при этом на руках выигрышную карту. Теннессийский Боб выигрывал в карты от Доджа до Дедвуда и Юмы. Удача не изменяла ему и в Кроу-Тауне. Единственное, что подкосило его, была какофония вороньего карканья.

Настоящее имя Теннессийского Боба было Сэм Ховард. Подобно большинству временных жителей Кроу-Тауна, он объявился здесь потому, что уже достаточно потряс Запад и хотел отсидеться. Профессия бросала его из Мемфиса в Абилин, из Абилина в Додж-Сити, из Додж-Сити в Силвер-Сити, из Силвер-Сити в Денвер, из Денвера в Дедвуд, из Дедвуда в Шайенн, из Шайенна в Томбстоун и из Томбстоуна в Кроу-Таун. Другие отщепенцы — будь то мексиканцы, шведы, индейцы, ирландцы или американцы — кочевали по тому же маршруту, только в другом порядке. Все они сознавали, что на земле остается не так уж много мест, где жизнь ценится так низко, что закон не утруждает себя тем, чтобы сохранять ее там. Зачем посылать рейнджеров или армию корчевать сорняки в маленьком грязном местечке среди песчаных холмов, где обитатели настолько драчливы, что в конце концов сами уничтожат друг друга?

Отщепенцы всех мастей селились в Кроу-Тауне и не опасались, что их достанет закон. Опасались они только друг друга. Немногочисленное женское население тем более не тешило себя иллюзиями в отношении своей безопасности. Они были беззащитны перед любым из обитателей и знали об этом.

Очень немногие блюстители закона шли на риск оказаться среди песчаных холмов.

— Сомневаюсь, что даже Вудроу Калл рискнет отправиться в Кроу-Таун, — говорил Билли Уильямс месяца за два до отъезда Марии. Он обсуждал это дело на кухне Марии с опытным контрабандистом по имени Олин Рой, который специализировался на переправке через границу золота, наворованного коррумпированными мексиканскими генералами, которые боялись оказаться обворованными другими, еще более коррумпированными.

Олин Рой был огромный мужчина, вес которого превышал три сотни фунтов. Ему с трудом удавалось находить скаковых лошадей, которые могли бы перебросить его на нужное расстояние.

— Думаю, Калл поедет в Кроу-Таун, если захочет, — возразил Олин. — Другое дело, захочет ли.

Мария слышала этот разговор. Она не могла его не слышать поскольку Билли с Олином сидели в ее кухне. Олин Рой однажды делал ей предложение и, получив отказ, все еще не терял надежды. Они с Билли расходились только в том, что Билли всегда был пьян, а Олин трезв. Несмотря на огромные размеры, Олин отличался умеренностью в еде. Он мог поглощать без устали только сладкий перец и еще предпочитал сырые яйца, взбитые с подслащенным молоком. Но во время поездок яйца не валялись у него на пути. В знак благодарности за доброе отношение к ней Мария старалась всегда иметь яйца под рукой, когда Олин приезжал навестить ее. Она знала, что великан ценил эти маленькие знаки внимания с ее стороны.

Когда Билли и Олин оказывались в Охинаге в одно и то же время, Мария вынуждена была держаться с большой осторожностью. В ее жизни не было места мужчинам, но мужчины оставались мужчинами, и она хлебнула немало горя с теми из них, кто заблуждался в отношении ее намерений.

Ее первый муж, Карлос Гарза, был таким ревнивым, что бросался с кулаками на каждого, кто хотя бы бросал взгляд в ее сторону. Тогда она была красивой, мужчины часто заглядывались на нее, и поэтому драки были бесконечными. Она пыталась успокоить Карлоса и старалась, чтобы он не вставал с постели неудовлетворенным, но ее любви, хотя она отдавала ее всю без остатка, было недостаточно. Даже если он только что встал с кровати, в черных глазах Карлоса все равно полыхала ревность. Он любил ее, но не мог доверять ей, и, когда она забеременела Джо, он избил ее, обвинив в измене. Карлос не мог поверить, что ребенок был его.

Его недоверие вызывало у Марии боль и полное непонимание. Она была молодой и всецело отдавала себя Карлосу. Мария не понимала, как он может думать, что она способна отдаться другому мужчине. Она не хотела принадлежать никому другому и не могла даже представить себе этого. Только Карлос Гарза был способен возбуждать в ней желание. Он был очень симпатичным и мог зажечь ее лишь одним прикосновением или взглядом. Много раз она умоляла его не глупить и не сражаться с тем, чего нет и не может быть. Но Карлос был глух к ее словам. С ним Мария усвоила ту истину, что немногие мужчины доверяют женщинам. Карлос прислушивался только к своим собственным страхам. Слова Марии ничего не значили, ибо для Карлоса все женщины были обманщицами.

Когда Джо исполнился всего год от роду, Карлос заметил, что на Марию смотрит солдат. Она делала лепешки на дворе под солнцем. Солдат, толстый федерал, сидел на телеге через улицу. День стоял жаркий. Солдат, очевидно, был голодным и всего лишь хотел отведать лепешек. Мария заметила его взгляд, но была слишком поглощена работой, чтобы отозваться на него. Карлос в это время должен был носить воду. Она думала, что он на реке, пока не услышала его гневный голос. Солдат держал в руках ломик, поскольку федералы ремонтировали почту. Она увидела, как солдат ударил Карлоса, и так сильно, что она стала вдовой прежде, чем успела перебежать улицу. Карлос все же был прав в отношении солдата, ибо тот через три недели вернулся в Охинагу и пристал к ней прямо на улице. Мария плюнула ему в лицо на глазах у всех. Она ждала, что будет убита за это, но солдат оказался трусом и не предпринял ничего. Целый год Мария чувствовала себя виноватой, считая, что делала не все, чтобы Карлос был счастлив. Если бы она делала чуть больше, может быть, Карлос не страдал бы так от ревности. Если бы он был жив, то со временем наверняка убедился бы в том, что она не хотела других мужчин.

Но Карл ос умер, сделав Джо сиротой; а ее вдовой. С тех пор она стала очень осторожной с мужчинами, обращаясь с ними с такой же опаской, как vaqueros с быками. Известно, что быки наиболее опасны, когда дерутся. В такие моменты проигравший даже опаснее победителя.

Мария не хотела драки между Билли и Олином. Она ценила их и не желала, чтобы один из них сложил голову в глупой схватке.

— Мне кажется, что ни один из вас не знает этого Вудроу Калла, — заметила Мария.

— Я знаю его и поэтому предпочитаю не иметь с ним дела, — отозвался Олин.

Мужчины смолкли. Имя Калла, похоже, напомнило им о бренности жизни на границе.

— Более того, — добавил Олин. — Я предпочитаю объезжать его за сотню миль, если ему случается оказываться на моем пути.

— А разве не ты продал ему лошадь, которая убила его сына? — спросил Билли.

— Нет, нет, — торопливо проговорил Олин, сожалея, что эта легенда никак не прекратит своего хождения.

— Ну как же, я слышал, что это ты продал ее Каллу, — настаивал Билли. — Все так говорят.

— Та кобыла, действительно, когда-то была моей, — признался Олин. — Тогда я понятия не имел, что у Калла есть сын, которого она может убить.

Смеркалось. Тени вытянулись до самого горизонта. Мужчины все говорили и говорили о вещах, которые уже ушли в прошлое и стали историей. Неприятности случались и у Марии тоже, но она не любила вспоминать о них. Ее охватывало беспокойство, когда она слишком много слушала о прошлом. Она все еще любила посмеяться, немного потанцевать в кантине. Роберто Санчес, ее последний муж, был не очень хорошим человеком, но ей все равно не хватало его. Она бы не отказалась иметь мужа. Ей нравилось быть по ночам со своим мужчиной, а не просто с pistolero или завсегдатаем кантины. Ей хотелось иметь мужчину, не склонного приходить и уходить, а такого, который проводил бы с ней месяцы и даже годы, такого, чьи руки и манеры были бы ей приятны.

Может быть, этому мужчине, если бы она смогла найти его, понравились бы ее манеры и ее смех. Не всем мужчинам нравится, когда женщина радуется. Они словно боялись ее смеха. Неужели только мужчинам позволено смеяться?

Из ее четверых мужей лишь Бенито, третий по счету, смеялся вместе с ней. Карлос и Хуан, ее первые два мужа, были слишком ревнивыми. Хуан к тому же был еще и чрезвычайно свирепым. А Роберто Санчес слишком беспокойным. Он не любил оставаться на одном месте и не мог даже долежать до утра в постели, не говоря уже о том, чтобы находиться рядом с ней месяцами. Но он тем не менее не жил прошлым. Мужчины, жившие прошлым, вызывали беспокойство в ней самой. Жизнь была здесь, в этом доме, во дворе, в городе, в спальне, в ее руках, в ее теле. В прошлом ее не было. Несчастья, которые случались с ней, не убили в ней стремления жить. Они не убили в ней даже желания смеяться.

Билли с Олином стали надоедать ей той легкостью, с которой они обращали свои взоры назад. Мужчины были странными существами. То они слишком суровы, то слишком мягкотелы. Они как дикобразы: колючие сверху, но с нежными животиками.

Бенито, ее третий муж, не был колючим даже снаружи. Он никогда не бранился и даже помыслить не мог о том, чтобы поднять на нее руку. Его единственным недостатком являлась лень. Бенито целыми днями лежал в постели и смотрел на нее своими большими глазами. Если ей случалось оторваться от хлопот и на секунду остановиться возле кровати, он тут же тянул к ней руки.

— И это все, что приходит тебе в голову? — спросила она однажды, польщенная, но едва ли испытывая желание. — Я же старая — почему ты все время хочешь меня?

Бенито пожал плечами и улыбнулся своей детской улыбкой. Он был моложе Джо — не по летам, а по своим чувствам. Джо никогда не был молодым, а Бенито никогда не стал бы старым, даже если бы прожил много лет. Но Бенито мучила зубная боль и очень сильная. Через месяц она стала такой невыносимой, что он чуть не лишился рассудка и больше не тянул к ней руки, когда она останавливалась возле кровати. Мария хотела, чтобы он дал вырвать эму зуб ей или позволил сделать это священнику, или кузнецу, или кому угодно в округе. Но Бенито напрочь отметал такую возможность. У него были красивые белые зубы, составляющие предмет его особой гордости, и ему больше всего хотелось сократить их в целости.

— Значит, ты хочешь оказаться красавчиком на небесах? — спросила Мария, раздраженная его нежеланием расстаться с зубом.

— Да. Я хочу быть самым симпатичным в раю. — Бенито застенчиво улыбнулся. Он решил, что это стоящая цель, хотя видел, что она не устраивает Марию. Ее ноздри раздувались, когда она смотрела на него, раздувались, как ноздри кобылицы.

— Кто сказал, что ты отправишься прямо в рай? — спросила Мария. — Ты слишком ленивый. Ты не вылезаешь из кровати. Без меня ты можешь стать грешником, и тогда тебе придется отправиться в ад.

— Без тебя? Я не хочу, чтобы тебя не стало, — всполошился Бенито. Мысль о возможности остаться без Марии ужасно напугала его. Что он будет делать? Кто позаботится о нем? Все сходились во мнении, что Мария самая прилежная и умелая жена в Охинаге. Одежда у Бенито была простой, но всегда более чистой, чем у других мужчин. Его еда была вкуснее, чем та, что готовили другие жены для своих мужей. Время от времени Мария ходила далеко вниз по реке, выискивая приправы и травы, чтобы придать особый вкус своей стряпне.

Но ему нужно не только ее умение. Были еще ее улыбка, ее прохладные руки, ее нежные груди. Мысль о том, что он может потерять все это, повергла его в панику. «Неужели я не удовлетворяю ее», — задумался он. По ней этого не скажешь, но ведь она женщина. Пойди разберись. Может быть, она просто притворяется. Может быть, она уже нашла себе любовника. Если так, то это скорее всего мясник Гордо Домингуэз. Гордо всегда хотел Марию и, наверное, хочет до сих пор. Наверное, он делает кое-что намного приятнее того, на что способен Бенито. Может быть, Марии так нравятся проделки Гордо, что она собирается сбежать с ним.

Мария увидела тревогу в глазах, которые никогда не были для нее загадкой.

— Ангел может прилететь и забрать меня, — сказала она с улыбкой, только чтобы подразнить его. Ни один ангел никогда не залетал в эти края, и она не собиралась на небеса.

— Ты нужна мне, ангел не может забрать тебя. — Внезапно нахлынувшее на него желание оказалось сильнее зубной боли. Он был так настойчив, что Марии пришлось закрыть дверь и лечь в постель. В Охинаге редко закрывали двери в такую жару. Люди наверняка будут гадать, что происходит у них за закрытыми дверями, подумала Мария.

Но ни умение Марии, ни настойчивость Бенито не смогли заглушить зубную боль. Через несколько дней она стала такой сильной, что он уже не мог оценить ни вкусной еды, ни чистой одежды, ни нежной груди.

— Поезжай в Чиуауа, — сказала Мария. — Там есть дантист.

— Но туда же долго добираться, — стал жаловаться Бенито.

— Не дольше, чем ты мучаешься, — возразила Мария. — Ты можешь умереть.

В конце концов боль стала такой, что в один из дней Бенито все же решил отправиться в Чиуауа. Мария сделала припарку из кукурузной муки, чтобы он приложил ее к зубу, и нежно поцеловала мужа на прощание. Челюсть у него сильно распухла.

— Мне хотелось бы, чтобы ты поехала со мной, — пробормотал Бенито. — Я не люблю ездить так далеко один.

— Но у меня же дети, — напомнила Мария, взглянув на них. Тереза держала крошечного цыпленка, вылупившегося всего день назад. Рафаэль сидел со своим козленком и напевал песню, слова которой были понятны только ему самому. Брат с сестрой были счастливы вместе и никогда не разлучались больше, чем на несколько минут. Иногда Рафаэль верховодил Терезой, но думать за него всегда приходилось сестре. Как ни счастливы они вдвоем, Марии грустно смотреть на них и сознавать, что они никогда не будут похожи на других детей. Они ущербные. Джо тоже был ущербным. Руки и ноги у него нормальные, глаза зрячие, а вот душа больная. Дети почти не страдали от своей неполноценности, тем не менее Марию время от времени охватывало чувство вины. Ни один из ее детей не такой, как другие, и никогда не будет. Она чувствовала, что не знает, как быть матерью. Другим она помогала рожать детей и делала это довольно умело, а у самой у нее что-то не получалось с родами. Она не понимала, какие ошибки с ее стороны могли привести к таким изъянам в ее собственных детях.

Не чувствовала она себя и хорошей женой тоже. Бенито был ленив, а она даже не пыталась переделать его, позволяя ему оставаться таким, каков он есть. Двое из ее мужей убиты, а теперь и третий заболел. Все это подавляло ее. Она старалась изо всех сил, но ее представления о том, что нужно делать, зачастую оказывались неверными или недостаточными.

— Дантисту лучше не делать мне больно, — причитал Бенито. — Я не хочу тащиться в такую даль, чтобы мне сделали там больно.

— Ты будешь благодарить Бога, что съездил, — заверила его Мария. — К тебе придет такое облегчение, что я не смогу отбиться от тебя, даже когда дети будут в кровати.

Позднее она будет горько плакать всякий раз, вспоминая свои слова. Когда она произносила их, она не знала, что они станут последними из всего, что она говорила Бенито, который так и не сможет добраться ни до Чиуауа, ни до дантиста. Меньше, чем в десяти милях от Охинаги под ним будет убита лошадь. Бенито попытается бежать, но убийца заарканит его и затянет на большой валун. Затем убийца отрубит ему кисти рук и ступни ног с помощью мачете. Ослабив веревку, он уедет и оставит Бенито истекать кровью. Бенито проползет почти три сотни ярдов в сторону Охинаги, прежде чем умрет.

Убийцу так и не нашли. Приезжали федералы, но они не очень усердствовали в поисках. Мать Бенито и сестры больше страдали из-за надругательства над ним, чем из-за его смерти. Они считали, что из-за этого душа Бенито будет отвергнута Богом и никогда не найдет себе покоя.

Мария не страдала из-за того, что Бенито не сможет найти покоя. Уж это-то делать он умел. Она не сдержала улыбки, представив его безмятежно лежащим в кровати. Теперь он может лежать вечно. Его не тянуло в дорогу, и это, наверное, то, что больше всего ей нравилось в нем. Он всегда был там, где она оставляла его, — в постели.

Бенито был добрым человеком. Мария знала, что ей станет не хватать его. Он был добрее, чем ее отец, ее братья, ее дядя и все другие мужья в округе. Несправедливо, что его постигла такая жестокая смерть, но, по крайней мере, он пересек границу между тем и этим миром и попал туда, где нет страданий. Мария не верила в ад. Если он существовал, то люди попадали в него при жизни. Его приносили с собой техасцы. Они несли в себе зло, которое выплеснули на нее, когда схватили ее в собственном доме. Вот это был ад, и он настиг ее у родного порога. А Бенито ад не грозил. Он всегда любил покой и теперь обрел его навсегда.

Но он не сможет больше протянуть к ней руку, когда она окажется возле кровати. А она не сможет взять эту руку и направить ее. Мария чувствовала, что убийца, должно быть, знал, чем они занимались за закрытой дверью в то утро. Может быть, именно поэтому были отрублены кисти рук. Кое-кто, как в стародавние времена, все еще делал ожерелья из пальцев. Может быть, руки и ноги Бенито как раз и были отрублены для того, чтобы сделать из них такое ожерелье. Мария не знала этого и никогда не узнает.

Под скорбью у Марии клокотал гнев. Она была верной женой Бенито, и, хотя ее скорбь глубока, гнев оказывался сильнее. Первые два мужа у нее были эгоистами. Со временем они нашли бы себе женщин помоложе. А Бенито не хотел никого, кроме нее, и никогда бы не взял себе молодую. Сознание этого еще сильнее разжигало в ней злость. Когда-нибудь все-таки убийца раскроется. И тогда она обрушит на него всю силу своей мести, даже если это будет стоить ей жизни.

Ей хотелось присесть на кровать и еще раз потрогать руки Бенито. Но теперь это невозможно.

— Как ты думаешь, убийца мексиканец или техасец? — спросила она у Джо дня через два после похорон. Он побывал на месте убийства и осмотрел его, но если и пришел к какому-нибудь заключению, то держал его при себе.

— Какая разница? — Джо любил отвечать вопросом на вопрос.

Временами она едва сдерживалась, чтобы не отвесить ему оплеуху, когда сын был с ней таким наглым. Его насмешки приводили ее в ярость. Он был смышленым парнем, но слишком уж миловидным для мужчины и думая, что смазливость дает ему право быть непочтительным с матерью, Джо был блондином, a guero. И теперь с вызывающим видом смотрел на мать в ожидании ее следующего вопроса. До него не доходило, что она нуждается в помощи. Как не доходило до его отца в свое время. Вместо этого он предпочитал перевернуть ее вопрос и сделать из него другой.

— Разница в том, что Техасом владеют гринго, — пояснила Мария, — а Мексика принадлежит нам.

— Это всего лишь разные названия одного и того же места, — заметил Джо. — Это все должно принадлежать нам. Когда-то это было наше, и мы не должны улыбаться гринго, когда переправляемся через реку.

— Я не улыбаюсь гринго, но Техас не считаю своим, — возразила Мария. — Я женщина, и у меня нет власти ни над чем. Даже мои дети не принадлежат мне. Даже ты.

— Я ничей, — надменно заявил Джо.

Мария вдруг не сдержалась и отвесила ему оплеуху. Он был слишком похож на других мужчин. Он был наглым и ему наплевать на ее скорбь по Бенито — единственному доброму мужу из тех, что у нее были.

Джо не шелохнулся, когда она ударила его; только в глазах прибавилось холода. На голове у него красовалась шляпа — небольшое белое сомбреро, которая слетела от ее шлепка. Джо быстро подхватил ее и внимательно осмотрел, не испачкалась ли она. Он был страшно щепетилен в отношении своего внешнего вида. По его мнению, даже малейшее пятнышко могло испортить шляпу.

— Это был последний раз, когда ты ударила меня, мать, — процедил Джо, аккуратно водружая шляпу на голову.

Мария шлепнула его еще раз, но уже сильнее, и шляпа опять оказалась на полу.

— Ты мой сын, — сказала она, — и я буду шлепать тебя, когда это потребуется.

Джо поднял шляпу и понес на улицу, чтобы отряхнуть от пыли. Потом он исчез и не появлялся с неделю, а когда вернулся, то не стал даже разговаривать с ней. Просто молча достал из седельных сумок грязную одежду и сунул ей, чтобы она постирала. Он приехал на вороном коне, которого Мария никогда раньше не видела, как не видела и седла, укрепленного на коне. На сапогах у Джо были также незнакомые ей серебряные шпоры.

Мария не стала спрашивать его про коня. Она вышла из дома и подошла к Терезе и Рафаэлю, которые играли со своей живностью под деревом во дворе. Рафаэль напевал одну из своих заунывных песенок. Он был уже большим, по характеру своему не шел ни в какое сравнение с Джо, вот только Бог почему-то обделил его разумом. Марию охватила печаль при мысли об этом. Собрав белье, она направилась к реке. Рафаэль пошел вслед за ней со своими козлятами. Тереза остановилась, чтобы поговорить со старой женщиной, моловшей кукурузу. Терезу знала вся деревня. Она была такой проворной и так хорошо ориентировалась на улице, что многие даже не верили в ее слепоту.

Одежды с детей для стирки накопилось столько, что ей трижды пришлось с реки возвращаться за ней. Утро уже было позднее, и на берегу, где женщины стирали белье, осталась одна только старая Эстела. Эстела родила тринадцать детей и всех их пережила. Одни утонули во время наводнения, а остальных унесли болезни. Теперь Эстела жила одна, и стирки у нее было немного. Однажды она рассказала Марии, что пришла к реке потому, что услышала, как из воды ее звали утонувшие дети. После этого она убедила себя в том, что ее дети на самом деле не утонули, а просто живут в реке вместе с лягушками, рыбами и маленькими змейками. Бог дал им жабры, такие, как у рыб, и они могут дышать в воде. Старая Эстела была уверена, что они там, и каждое утро слушала их голоса.

Рафаэль помогал Марии стирать. У него были одна-две простые и посильные обязанности, и он всегда старательно выполнял их. Ему нравилось колотить белье о камень, а затем расправлять его так, чтобы его промывала холодная вода. Время от времени течение срывало какую-нибудь рубашку прежде, чем он успевал придавить ее камнем. Тогда Рафаэлю приходилось нырять, чтобы вернуть ее на место. Завидев его в воде, овцы с перепугу начинали блеять. Иногда к месту стирки приходила и Тереза. Она знала тропинку к реке так же, как и все остальные в деревне. Тереза с Рафаэлем не могли долго находиться порознь. Они слишком нужны друг другу. Тереза не могла заснуть, если Рафаэля не было рядом. Он стал ее глазами, а она его умом. Марии было трогательно смотреть, как заботливо ее дети относились друг к другу.

— Слышишь своих детей, Эстела? — спросила Мария.

— Слышу девочек, — слабым надтреснутым голосом ответила Эстела. — Они там, под тем кустом, где пьют койоты.

Возле куста слышалось журчание воды.

— А вот мальчиков мне не слышно, — пожаловалась Эстела. — Может быть, они отправились в Педрас-Неграс.

— Думаю, что там побывал и мой мальчик, — проговорила Мария, вспомнив о вороном коне и серебряных шпорах.

 

9

Джо Гарза направлялся в Мехико, чтобы подыскать себе ружье получше. Когда ему было семнадцать, через Охинагу проезжал старый золотоискатель, у которого имелся с собой маленький чемоданчик из отличной кожи с золотым тисненым крестом на нем. Джо нравились изящные вещи. Маленький чемоданчик вызывал у него восхищение, и ему очень хотелось узнать, что там лежит. Старый Томас, который однажды работал на немца, сказал, что сеньор Лихтенберг возит в нем свою винтовку.

Джо подумал тогда, что винтовка, если ее возить в чемодане, будет не нужна, когда возникнут неприятности. Ведь если они возникают, то возникают быстро. Апачи, которым продал его Хуан Кастро, могут убить тебя несколько раз и разными способами, пока ты будешь пытаться достать винтовку из кожаного чемоданчика. Джо видел, как они убивали людей, у которых оружие находилось в руках, но которые были слишком напуганы, чтобы выстрелить из него. Эти люди умирали из-за того, что боялись умереть.

Старый немец очень устал, пока добирался до Охинаги, и едва держался на ногах. Вежливо попросившись на постой к Марии, он дал ей золотую монету, от которой та не стала отказываться. После этого он снял свои высокие ботинки и вскоре уснул, никак не побеспокоившись о сохранности своего багажа.

Мария тогда была замужем за Роберто Санчесом, который, вернувшись домой из кантины, обнаружил, что их кровать сдана. Монету у Марии он взял, но тут же набросился на нее с руганью за то, что она оставила их без кровати. Роберто боялся скорпионов и терпеть не мог спать на земле. Какая дурость, подумал Джо. Скорпионы с таким же успехом могут забраться в кровать и укусить человека, что чаще всего и случалось. Роберто скандалил очень долго, но Марии в конце концов удалось убедить его в правильности своего поступка. От них не убудет, если они одну ночь поспят за домом на земле. Она сама расчистит место и убедится, что там нет скорпионов. Роберто Санчес, все еще не выпускавший из рук бутылку с текилой, поплелся вслед за Марией.

Дебильный мальчик Рафаэль играл за домом с цыплятами и напевал свою дебильную песенку. В голосе у него появились плаксивые ноты, когда он увидел, что его мать скрылась в темноте. Тереза сидела возле брата. Уловив в его песне печальную ноту, она подсела ближе к Рафаэлю и приложила пальцы к его губам, стараясь понять, что его так опечалило. Сама она была только рада, что мать ушла из дома. Теперь она могла всю ночь перешептываться с Рафаэлем, не опасаясь, что ее отругают. Тереза любила оставаться с братом по ночам. В темноте она чувствовала, что они с Рафаэлем одинаковые. Никто из них не видел, а то, что Рафаэль напевал песенки, понятные только ему, не имело никакого значения.

Как только Мария с Роберто ушли, Джо вынес чемоданчик в соседнюю комнату, зажег лампу и внимательно рассмотрел его. На чемоданчике был маленький замочек, но он открыл его куском проволоки.

Внутри чемоданчика, в бархатных углублениях, лежала самая красивая винтовка из всех, какие ему приходилось видеть. Ствол был тяжелый, как у большинства хороших ружей. По мнению Джо, это придавало ружью внушительность. Винтовка была не просто винтовкой. Она была так искусно изготовлена, что с ней в руках он казался себе на голову выше всех остальных людей. Приклад из редкого дерева сверкал полировкой, изящно изгибались спусковые крючки. Ни одно ружье никогда не привлекало Джо так, как эта немецкая винтовка. И он немедленно решил, что должен иметь, ее или другую, такую же хорошую, а может быть, и лучше. Если ему придется убить старого немца, он сделает это, но только не сейчас.

Таким же притягательным, как сама винтовка, был маленький оптический прицел, гнездившийся в особом бархатном углублении. Он имел приспособление для крепления к стволу. Джо установил прицел и посмотрел сквозь него. Даже в полутемной комнате, в тусклом света лампы, прицел творил чудеса, приближая отдаленные предметы настолько, что они оказывались перед носом. Джо тихо выбрался из дома и стал прицеливаться при свете луны, решив, что проделает то же самое на рассвете. Иметь прицел все равно, что иметь более зоркий глаз. Винтовка была так хорошо сбалансирована, что Джо не сомневался в том, что поразит любую цель на большом расстоянии. Он мог лежать на крыше в своей деревне и убивать гринго за рекой в Пресидио. А если еще будет сильный ветер, то они даже не услышат звуков выстрелов. Из троих гринго, разгуливающих по улицам, через секунду может остаться один, и он даже не успеет сообразить, откуда стреляли.

Джо все время думал о том, как украсть винтовку. Он мог бы сбежать с ней туда, где его никто не найдет. Он знал горы на юге в огромной излучине реки как свои пять пальцев. Прерия тоже не была ему чужой. Он мог прожить в горах несколько лет, питаясь жареным мясом косуль. Но ведь это не единственная в мире отличная винтовка. В Мехико таких, должно быть, много, а может быть, есть даже получше.

Он просидел у дома матери почти до рассвета, не выпуская ружья из рук. Затем снял прицел, разобрал винтовку на части и аккуратно уложил в чемоданчик. В нем боролись два противоречивых чувства. Одно подталкивало к тому, чтобы взять винтовку и сбежать, а другое заставляло учиться терпению. Среди апачей самыми лучшими охотниками были самые терпеливые мужчины племени. Хотя выжидать трудно, они выжидали. Лучшие охотники не брали первую попавшуюся косулю, они выжидали, когда появится самая жирная. И стреляли только тогда, когда были уверены в успехе. Джо решил поступить так же. Он выстрелит, когда будет уверен, что не промахнется.

Утром, когда старый немец проснулся, Джо вежливо спросил про чемоданчик. Старик сделал удивленный вид, но после нескольких чашек крепкого кофе Марии открыл его и показал винтовку. Он объяснил назначение маленького прицела и показал Джо, как тот устанавливается. Джо притворился пораженным, когда смотрел в прицел.

Позднее старый немец подошел к Джо и спросил, не хочет ли он пострелять с ним из винтовки и посоревноваться в меткости.

— Если мы станем стрелять, то я выиграю, — заявил Джо. Он ничего не имел против старика, пока не увидел, как тот смотрел на его мать, когда она наклонилась, чтобы вытащить клеща из уха их старой собаки. Мать почему-то любила этого старого рыжего пса, несмотря на его сломанный хвост и незаживающую рану от копья.

Джо считал мать распутной и не сомневался, что, случись Роберто Санчесу погибнуть, она тут же найдет себе другого. Только распутная может четырежды выходить замуж, думал Джо, но от этого его ненависть к тем, кто помогал ей в ее распутстве, не становилась меньше. Увидев, что старый Лихтенберг заглядывается на мать, он решил, что когда-нибудь обязательно убьет его. Ну а пока придется преподать ему урок стрельбы.

Джо отнес несколько тыкв подальше к реке и расставил их в ряд на скалистом берегу.

— Но это же слишком далеко, — пожаловался Лихтенберг, когда Джо вернулся. Что-то беспокоило его в этом светлокожем мексиканском парнишке, на лице которого застыло каменное выражение, характерное для некоторых индейцев, особенно тех, что обитали в горах. Мать же у него была что надо. Этим утром Лихтенберг собирался продолжить свой путь, но теперь стал подумывать о том, чтобы задержаться на несколько дней. Может быть, за одну-две монеты мамаша согласится отлучиться с ним ненадолго. Путешествуя по Мексике, он часто покупал коричневых женщин и мог позволить себе еще одну.

Но вначале он покажет мрачному блондину, как надо стрелять.

— Ты первый, — сказал Лихтенберг. — Когда промажешь, стрелять буду я.

Джо выстроил на камнях восемь тыкв. Взяв красивую винтовку в руки, он разнес их вдребезги одну задругой.

Лихтенберг был поражен. Парень никогда, наверное, даже не держал такую винтовку в руках и тем не менее ни разу не промахнулся На такое способны только индейцы, которые, по его убеждению, обладали более острым зрением, чем белые. В прерии индейцы иногда могли разглядеть такое, чего он не видел даже в бинокль. Ориентиры, явные для них сразу, он начинал различать только через несколько часов пути. В этом парне, должно быть, течет индейская кровь, подумал он.

Джо установил еще восемь тыкв. Лихтенберг в свою очередь тоже разнес их все.

— Ничья, — облегченно выдохнул он. В этот день руки у него немного подрагивали, и было бы стыдно оказаться побитым из собственной винтовки, да еще мальчишкой, никогда не державшим в руках немецкого ружья.

— Мы можем пострелять еще? — вежливо поинтересовался Джо. — Я подыщу что-нибудь поменьше.

Лихтенберг не горел желанием продолжить соревнование. Его вполне устраивала ничья, но парень смотрел с таким вызовом, что он, как честный немец, не мог не принять его.

На этот раз Джо насобирал десять маленьких колючих кактусов, стараясь не пораниться их тонкими иголками.

— Хотите быть первым? — спросил он.

— Нет, ты первый. — Лихтенберг уже сожалел, что предложил парню соревнование. Лучше бы он остался в хибаре и ждал, когда уйдет отец семейства. Затем можно было бы попробовать пустить в ход свои деньги. А сейчас старика одолевало дурное предчувствие. Создавалось впечатление, что учителем был мальчишка, который казался более уверенным в себе, чем он. У парня были молодые глаза, привычные к огромному пространству пустыни, которую мог охватить лишь орел в полете. Лихтенберг сомневался в том, что сможет попасть в кактус на таком расстоянии даже с помощью прицела.

Джо поразил все десять кактусов. Винтовку он держал очень ловко и целился всего мгновение, прежде чем выстрелить. Закончив стрелять, Джо вежливо протянул винтовку Лихтенбергу, который взял ее и сделал пять промахов. Дважды пули шли ниже красных кактусов и, попадая в камень, с визгом отскакивали в долину. Остальные три пошли в белый свет. После пятого промаха Лихтенберг бросил стрелять. Он чувствовал, что день будет неудачным Мексиканка не возьмет его монету, конь подвернет себе ногу, его укусит змея или нападут грабители, он не найдет не то что золота, а даже ручья, чтобы прополоскать свой лоток. Его охватила меланхолия. Зачем он вообще приехал в эту вонючую деревню, в эти пропащие края, где ему не подходят ни вода, ни пища? Зачем он оставил свою родную Пруссию? Останься он там, где был знаком с самим Бисмарком, давно уже стал бы министром или богачом, а не усталым странствующим старателем, кочующим из деревни в деревню в поисках крупинок золота. В любой момент его может прикончить бандит или индеец — каждый, кто попадется на пути. А вот теперь он потерпел поражение от парнишки, который стрелял из его собственного ружья лучше, чем он сам. Лихтенберг притащился в халупу Марии и стал укладывать винтовку в чемоданчик. А не пустить ли из нее пулю себе в лоб, мелькнуло у него при виде раскаленной равнины, уходящей за горизонт. Одна пуля — и ему не надо будет продолжать влачить жалкое существование, таскаясь по пустыне на худющей и мрачной кляче.

Но винтовка все же вернулась на свое место, и через несколько минут ему стало лучше. Весело светило солнце, а кофе, который варила Мария, источал отличный аромат. Лихтенберг любил кофе. Он даже подумал, а не отправиться ли ему на юг, на самый крайний, где кофе выращивали в горах. Он решил, что не стоит сводить счеты с жизнью, когда кофе пахнет так вкусно, а рядом находится такая славная женщина. Вот только муж у нее скотина. Он сразу дал понять, что ему не нравится присутствие в их доме Лихтенберга. А от самого несет как от винной бочки. Но жена у него славная. И муж когда-то должен уйти, но даже если он не уйдет, Лихтенбергу никто не запретит просто смотреть на его жену.

Мария же хотела, чтобы ушел немец. Она видела, как он смотрит на нее. Многие мужчины смотрели на нее с вожделением, она ничего не могла с этим поделать.

У ее мужа Роберта была заячья губа. Когда-то он работал на большом ранчо за рекой, где занимался тем, что подковывал коней. Ковбои с ранчо так досаждали ему его заячьей губой, что он возненавидел всех белых без исключения, а кожа у старого немца как раз была очень бледной. И если Роберто в дурном расположении духа перехватит один из похотливых взглядов старика, он запросто может хватить его ножом или топорам, а то и пальнуть в немца из ружья.

Но скорее всего дело может кончиться тем, что Джо украдет у него что-нибудь ценное. Джо был ловким и шустрым воришкой. Несмотря на затасканную одежду, у старика много прекрасных вещей. Великолепная винтовка, например, а в другом кожаном чемодане — набор старательских инструментов. На ремне у него была серебряная бляха, на пальце красовалось кольцо с зеленым камнем. Мария не прикасалась к его меткам, но из одного из них он доставал золотую монету, и там могло лежать еще золото.

Мария знала, что Джо способен украсть любую из вещей постояльца. И мог сделать это из простого любопытства. Ему нравилось рассматривать красивые вещи, особенно оружие. Трудно сказать, что из вещей старого немца могло привлечь воровскую натуру Джо, но если он все же польстится на что-нибудь, то тут и глазом не успеешь моргнуть, как из-за реки придет беда. Избить мексиканца за кражу — самое большое наслаждение для свирепого шерифа Донифана. Напоминание о том, что Мексика государство с такими же правами, как и другие страны, и имеет границу, которую следовало соблюдать, вызывало у него лишь смех. По мнению Донифана, Мексика страна проституток, лентяев, индейцев и бандитов, Он переходил границу, когда ему хотелось, и арестовывал всех, кого хотел. В Охинаге его боялись как огня.

Если Джо решится на кражу, он сделает это и сбежит. И когда со своими головорезами приедет Донифан, от их мести пострадает отнюдь не Джо. Она обрушится на Роберто Санчеса или того, кто первым подвернется им под руку, ведь они приедут не карать виноватого, а расправляться с мексиканцами.

Неприятностей будет гораздо меньше, если старый немец просто уедет, пока Роберто не потерял терпения, а Джо не обворовал его. Но как раз тому, на что больше всего надеялась Мария, как правило, не суждено сбываться. Вот и теперь старый немец не собирался никуда уезжать. Он весь день пил текилу, курил сигары, часто бегал за угол и вытирал пот с лица тонким шелковым платком.

Когда он не пил и не вытирал пот, то смотрел на Марию или разговаривал с Джо.

— А много ли таких винтовок в вашей стране? — спрашивал его Джо.

— О да. Много, — отвечал Лихтенберг.

— Смогу ли я найти что-нибудь подобное в Мехико, если отправлюсь туда? — интересовался Джо.

— Найти-то найдешь, да вот чем платить будешь? Ты ведь самая настоящая голытьба, — усмехался Лихтенберг, пораженный тем, что какой-то малец из грязной деревни может мечтать о том, чтобы отправиться в Мехико и там подыскать себе винтовку.

— Я буду платить деньгами, — ответил Джо.

В мальчишке есть что-то пугающее, подумал Лихтенберг. От его взгляда по коже пробегает холодок. Он напоминал Лихтенбергу одного его давнего знакомого — молодого австрийского графа-убийцу по фамилии Блиер, задачей которого являлось уничтожение венгерских повстанцев. В Австрии было много мятежников, и императору не хотелось тратиться на бесконечные суды над ними. Молодой Блиер убил сорок повстанцев, прежде чем те поймали его и посадили на кол. Граф умирал трудно, но он сделал свое дело, сэкономив императору расходы на сорок судебных процессов.

Лихтенберг не был знаком с графом близко, но встречал его несколько раз и запомнил выражение его глаз. У этого мальчишки Джо были такие же глаза. Они без сожаления могли смотреть на сотни и даже тысячи смертей. Лихтенбергу приходилось наблюдать казни как в Мексике, так и в Европе. Он видел, как трясутся под дулами ружей приговоренные к расстрелу, как рыдают и молят о пощаде те, на чьи шеи опускается петля. Некоторые мочатся в ожидании смерти, других при этом выворачивает наизнанку. Он не мог смотреть без жалости на людей, теряющих человеческий облик, когда приближалась смерть.

А вот граф Блиер смотрел на это без малейшего чувства сожаления. Так же, наверное, смог бы смотреть и этот мальчишка Джо, который победил его при стрельбе из его же собственной винтовки. Джо был очень миловидным. Он был guero, как в Мексике называл и тех, кто был почти белым. В принципе Лихтенберг мог бы предложить монету ему. С пацанами легче договориться, чем с женщинами. Но только не с этим guero, взгляд которого совсем как у знаменитого графа Блиера.

Мария видела, что Джо все время поглядывает на вещи старого немца, а от чемодана с винтовкой просто не отводит глаз. Видела она также и то, что немец смотрит на Джо теми же глазами, что и на нее. Хоть бы он поскорее уехал, думала она, иначе не миновать беды. Но когда хочешь, чтобы мужчина ушел, ему это всегда невдомек, и старый немец здесь не был исключением. Он проторчал у них четыре ночи. Четырежды ей приходилось уговаривать Роберто провести ночь на земле. Мужу это не нравилось. Он клял ее и поносил немца. Правда, ударил он ее всего раз, а немца вообще не тронул.

На пятое утро, когда Лихтенберг уезжал, Джо украл из его сумки шесть монет. Немец был пьян и ничего не заметил. Джо отправился вниз по реке и купил коня, трехгодовалого вороного мерина. Стоило сыну появиться на нем, как Мария тут же поняла, что немец уехал от них обворованным. Теперь оставалось только надеяться, что тот не скоро хватится. Иначе Донифан с подручными будут тут как тут.

— Не знала, что у тебя есть лошадь, — сказала она Джо. — Еще вчера ее у тебя не было.

— Я украл всего шесть монет, — заявил Джо. — Если старик вернется, я просто пришью его, и дело с концом.

— А что, если приедет Донифан?

— Скажи ему, чтобы искал меня в Мехико, — ответил Джо.

В тот же вечер он уехал. Дня через четыре или пять у Марии немного отлегло от сердца. Лихтенберг был за много миль. И даже если он не досчитается нескольких монет, то вряд ли станет возвращаться. А еще через год она прослышала, что старик утонул в Соноре. Пытаясь переправиться через реку, он угодил в поток, который и поглотил его. Vaqueros, обнаруживший его тело, нашел в его седельных сумках серебряную руду, но Лихтенберг уже не мог рассказать ему, где он отыскал серебро.

Весть о смерти немца подняла настроение Марии. В тот вечер она так плясала в кантине, что в нее влюбились сразу несколько Vaquero. Когда она плясала, то становилась такой счастливой, что мужчины просто шалели. Смерть старика придавала ей особенную легкость. Если он мертв, ей не грозит его месть. Только смерть избавляла ее от мужской мести. Будь старый Лихтенберг жив, он мог однажды объявиться и, призвав на помощь Донифана с подручными, забить ее до смерти за то, что Джо украл те монеты.

В огромном городе Мехико Джо Гарза впервые почувствовал, что нашел то, что искал. Здесь он оказался в своей стихии. Улицы по ночам не пустели. В бархатном воздухе носился красивый перезвон церковных колоколов. Молодые священники ходили босыми по улицам. Особенно много их было вокруг огромного собора. Джо не был верующим, но собор ему понравился. Несколько раз он возвращался в него, чтобы, стоя внутри, поглазеть на высокие своды и почувствовать всю его огромность. В Охинаге все потолки были низкими. Ночью, когда он бродил с лошадью на поводу, за ним устремлялись проститутки. Они принимали его за богатого, потому как в Мехико немногие подростки его возраста имели отличных вороных меринов.

На проституток Джо не обращал внимания и не часто заглядывал в кантины. Он приехал за ружьем — желательно, с оптическим прицелом. Чтобы найти такое, ему потребовалось три дня. Ружье продавал старый француз с необъятным животом и пустыми глазами. Джо так и подмывало воткнуть в его живот нож и посмотреть, исчезнет ли после этого пустота. Возможно, умирая, француз оживет на несколько мгновений. Когда Джо показал ему пять монет — одну он отдал за мерина — француз не сказал ни слова. Он просто спрятал ружье и кивком головы показал, чтобы Джо убирался из его магазина.

Вечером Джо ходил по кантинам и высматривал везучих картежников. В кантине неподалеку от большого собора на глаза ему попался небольшого роста человечек с проворными руками, у которого было много золотых монет. Наигравшись вдоволь, тот сложил монеты в небольшой мешочек и дал его проститутке, которая собиралась идти вместе с ним. Когда к нему стала цепляться ее подруга, он грубо отшвырнул ее прочь. Джо отправился вслед за ним, когда тот шаткой походкой вышел из кантины, запустив руку под платье молодой проститутки. Джо вспомнил, что точно также вел себя Бенито с его матерью. Так вели себя с ней все мужчины. Все ее мужья лезли к ней с руками, не заботясь о том, что их видят другие.

Джо шел за ними, пока человечек с проституткой не удалились от кантины на порядочное расстояние. Когда под ногами у него оказалась булыжная мостовая, он заметил, что один из камней выгнал из нее и лежит совершенно свободно. Джо верил в знамения. Выпавший камень означал, что ему пора действовать. Он поднял его, быстро догнал мужчину и ударил его по голове. Схватил проститутку и отнял у нее мешочек с деньгами. Проститутка перепугалась и бросилась наутек.

Джо не стал смотреть, жива ли еще его жертва, вскочил на коня и поскакал на окраину города, где устроился на ночлег. В магазин француза он вошел наследующий день, позванивая монетами. У толстяка на лице не дрогнул ни один мускул, и он молча продал ему винтовку. Затем Джо купил к ней патроны, два пистолета и отличное седло. Постояв в огромном соборе еще раз, он поскакал из города, держа путь на север.

Через десять дней на границе с Техасом западнее Ларедо Джо ограбил свой первый поезд. Все вышло в некотором смысле случайно. Поезд, перевозивший овец, остановился у водозабора. Пара пастухов и четверо машинистов стояли вокруг бака с водой и курили. Джо находился в трех сотнях ярдов от них. Жара была такой, что все расплывалось в мареве, и его никто не видел. Решив, что представился отличный случай попрактиковаться в стрельбе из новой винтовки, Джо привязал коня и подполз поближе. Вначале он застрелил двух пастухов. Пастухов в них узнать было нетрудно. Они носили огромные сомбреро и были такими же лохматыми, как овцы, которых они пасли. Затем он застрелил двоих машинистов — тех, что были самыми жирными из четверки. Джо не любил жирных, их было слишком много на свете. Хуан Кастро и Роберто Санчес — двое из мужей, с которыми распутствовала его мать, — были жирными. Просыпаясь по ночам в детстве, он часто видел жирную тушу на матери. Ее мужья хрюкали, как свиньи, когда лежали на ней. Два застреленных толстяка с железной дороги были лишь небольшой местью за ту боль, которую доставила ему его распутная мать.

Два других железнодорожника бросились бежать, но не к поезду, а вниз по реке, к Ларедо. Джо смотрел, как они бегут, пытаясь определить подходящее расстояние, на котором его винтовка могла бы продемонстрировать все свои возможности.

Когда первый из бегущих был от него в четырехстах ярдах, Джо глянул в прицел и выстрелил. Он целил в шею, но, поскольку мужчина бежал по склону, пуля прошла чуть выше и, пробив голову, разнесла ему лицо. Потом Джо подъехал, чтобы посмотреть на труп. Большая часть лица отсутствовала.

Шестой бежал изо всех сил. Он несся вдоль реки с такой скоростью, что это стало раздражать Джо. Он поскакал прочь на своем вороном мерине, давая понять жертве, что охота окончена. Мужчина замедлил бег, а затем и вовсе перешел на шаг. Джо обошел его стороной и оказался впереди. Он был доволен винтовкой и теперь хотел испытать свои пистолеты на короткой дистанции.

Человек с поезда появился из лощины не более чем в тридцати ярдах от того места, где Джо сидел на вороном мерине. Беглеца охватил ужас. Он стал умолять Джо именем всех святых. Это лишь разозлило Джо. Священник в деревне имел привычку нещадно драть его за уши, рассказывая о святых. Джо начал стрелять в плачущего и умоляющего человека, но с раздражением обнаружил, что из пистолетов это делать гораздо труднее, чем из винтовки. Разрядив две обоймы и выпустив двенадцать пуль, он только и смог, что заставить перестать действовать руку жертвы. Джо с отвращением отбросил пистолеты. Это плохое оружие. Ведь нельзя же допустить, что он плохо целится.

Джо поднялся на небольшой пригорок, с которого просматривалась река, и достал свою великолепную винтовку. Мужчина был в семидесяти ярдах. Джо дважды выстрелил ему по коленям. Он не собирался отрезать ему конечности, как сделал когда-то с Бенито, ему хотелось лишь покалечить его. И вот теперь мужичонка с раздробленными коленями извивался на земле и вопил от дикой боли. Когда тот затих в беспамятстве, Джо подъехал, чтобы взглянуть. Под ногами у мужчины уже была кровавая лужа. Скорее всего, он умрет от потери крови, как когда-то Бенито. Бенито распутничал с матерью, как животное, стоя на четвереньках. Джо видел их в кровати много раз ранним утром. Бенито тыкался в мать сзади, как какой-нибудь бык или пес. Вот почему Джо поехал вслед, заарканил его и отрубил ему руки и ноги мачете, чтобы он больше не мог тыкаться в мать на четвереньках.

Железнодорожник был тут ни при чем, но беда его заключалась в том, что он внешне походил на Бенито. А мать, так та даже не подозревала, что Джо видел ее распутство или что он поехал за Бенито и убил его.

Позднее, поостыв, Джо вернулся и подобрал свои пистолеты. Пристрелив истекающего кровью железнодорожника с десяти ярдов, он прискакал обратно к поезду. Его разбирало любопытство, ведь в поезде он никогда еще не был. К тому же убитые им люди должны были иметь какие-то пожитки, среди которых могли оказаться нужные ему вещи.

То, что он нашел, превзошло его ожидания. Трое из находившихся на поезде имели «винчестеры», и довольно новые. «Винчестеры» он может загнать.

Кроме ружей он нашел двое часов, отличный нож, бритву с ручкой из слоновой кости, маленькую кисточку для бритья и несколько кусочков ароматного мыла, пользоваться которым под стать только избалованным женщинам. Джо удивился мылу. Мужики были как мужики, не чистюли и не щеголи. Интересно, кто из них мог пользоваться таким мылом, недоумевал Джо.

Он нашел также три сотни американских долларов золотом. Деньги вообще заставили его опешить. Трех сотен долларов не набралось бы у всей их деревни. Это было больше, чем он вообще рассчитывал когда-либо заиметь. А ведь то был всего лишь обычный поезд, груженный несколькими сотнями овец.

Если уж такой поезд дал ему урожай из трех ружей, ножа, бритвы, часов, душистого мыла и трехсот долларов, то что можно найти, если устроить налет на поезд со множеством пассажиров? Да если на нем еще окажутся богатые гринго? Что будет у них?

Джо убил людей из поезда только для того, чтобы испытать свою винтовку. У него не было намерения их грабить. Но теперь, когда он все же сделал это, то задумался о том, что было бы интересно ограбить поезд получше, поезд с богатыми людьми, у которых могли бы оказаться интересные вещи.

Пошарив в вещах еще раз и обнаружив две пропущенные им монеты, а также отличный складной ножичек, он приготовился отправиться в Техас. Когда обнаружат тела, непременно решат, что он уехал в Мексику. Техасцы не отличаются большим умом. Он подумал, что может поехать в Сан-Антонио и купить там кое-что на появившиеся деньги.

Собираясь вскочить в седло, он вдруг вспомнил об овцах. В вагонах их было несколько сот. День стоял очень жаркий, а у овец не было ни воды, ни корма. Если он не выпустит их или никто не наткнется на поезд, все они передохнут.

Джо подумал о том, чтобы выпустить их и использовать как мишени для стрельбы. Они будут пастись в нескольких сотнях ярдов, а он будет отстреливать их из своей бесподобной винтовки, представляя, что перед ним гринго. Но у него не так уж много патронов и он не может тратить их на овец. Это его брат Рафаэль не расставался с козами и овцами. Он бы даже притащил их в дом, если бы разрешила мать. Рафаэль со своими курчавыми и грязными волосами сам был похож на овцу. Он даже мычал, как овца. Его песенки напоминали блеяние. Тереза яростно защищала Рафаэля. Как-то раз, когда Джо дразнил его, она схватила нож и ударила его в плечо. Он недооценил слепую Терезу. Услышав, как он насмехается над Рафаэлем, она схватила нож и ударила на звук. Джо сбил ее и пнул ногой, но ущерб ему все же был причинен. Она продырявила ему новую рубашку, которую он сторговал в Пресидио. Его тогда поразило, что слепая девчонка может быть такой ловкой.

Воспоминания о Рафаэле с Терезой и об испорченной рубашке настроили Джо против овец. Он не выпустил их, а лишь несколько раз свистнул, проскакав мимо вагонов, служивших им тюрьмой.

В открытых товарных вагонах сдохло семьсот двенадцать овец. Над ними кружило бесчисленное множество грифов, когда железнодорожники обнаружили поезд. Скопление птиц в небе было видно за пятьдесят миль. Железнодорожникам приходилось обматывать голову мокрыми одеялами, чтобы добежать и отцепить вагоны с дохлыми и разлагающимися овцами. Грифов на стенках вагонов сидело столько, что их приходилось сбивать дубинами. Сцепки вагонов оказались так загажены, что некоторые из железнодорожников падали в обморок, а другие просто убегали. Дышать было невозможно, когда они пытались отцепить вагоны. В конце концов они ограничились тем, что отцепили лишь паровоз, но и тот был засижен грифами.

— Знаешь, как мухи роятся над мясом, — говорил Гуднайт Каллу. Гуднайт в то время был в южном Техасе и заезжал, чтобы взглянуть на происшедшее.

— Да, зрелище малоприятное, — согласился Калл.

— Вот так и грифы роились над поездом, — сказал Гуднайт. — О Гарзе еще не знали в то время, но мне уже тогда показалось, что это его рук дело. Немногие могли ускакать, бросив на погибель семьсот овец.

— Семьсот двенадцать, — уточнил Калл.

— Ну, я не считал и не знаю, почему они так уверены в этом, — проворчал Гуднайт, которого раздражала педантичность Калла даже в таких вопросах.

— Думаю, что железке было известно это с самого начала, поэтому и всплыла такая цифра, — заметил Калл.

— Тогда я сомневаюсь в ее точности, — стоял на своем Гуднайт. — Никогда не встречал железнодорожника, который мог бы сосчитать живой скот, особенно овец.

— Ничего не поделаешь, все овцы одинаковые, — сказал Калл.

— Я не это имел в виду, — продолжал Гуднайт. — Скотина есть скотина. Дело в том, что эти люди не могут считать точно. Я никогда не встречал железнодорожника, способного точно сосчитать, сколько лап у хромой кошки.

Чем больше Гуднайт думал о несовершенстве человечества, чему он часто бывал свидетелем, тем больше это распаляло его.

— Правда, не могу сказать, что этим отличаются одни только железнодорожники, — заявил он. — Люди вообще не умеют считать животных. А вот я — один из немногих, которые умеют.

— И сколько тебе удавалось насчитать за один раз? — спросил Калл. Нетерпимость к недостаткам других всегда выводила Калла из себя, хотя сам он слыл не менее способным по части точности подсчета, чем Гуднайт.

— Одиннадцать тысяч восемьсот четырнадцать голов, — не задумываясь, ответил Гуднайт. — Это были четыре гурта. Я пересчитывал их перед выходом на сборное пастбище возле Пуэбло в Колорадо во время своего последнего перегона. А пригнать должны были одиннадцать тысяч восемьсот сорок восемь. Тридцать четыре головы мы потеряли, вернее не мы, а Билл Старр. Я доверил ему второй гурт, что было ошибкой. Мне нравился Билл, но ему не хватало здравого смысла, как не хватает и до сих пор.

— С ума можно сойти, пересчитывая этих овец, когда они бросаются врассыпную, — проговорил Калл.

Гуднайт гонял фургон в Кларендон, чтобы привезти оттуда кое-что из продуктов и несколько буров для рытья ям под столбы, а Калл верхом на лошади, которая, по мнению Гуднайта, совсем не подходила ему, попался Гуднайту на обратном пути. Джо Гарза только что ограбил свой третий поезд, убив пятерых, которые все были белыми. Но мысли Гуднайта были заняты не молодым убийцей, орудовавшим на границе. Он по-прежнему размышлял о несовершенстве человечества.

— Как ты думаешь, человек становится толковым с годами или он должен таким родиться? — поинтересовался он у Калла.

— Толковым? — переспросил Калл. — Толковым в смысле коров, погоды или еще чего-то?

— Мне кажется, вопрос задал я, — сказал Гуднайт. — Ты известен своей прямотой, так будь прямым. Ты родился толковым или стал таким со временем?

— В двадцать лет я был не очень-то сведущим, — ответил Калл. — Думаю, что сейчас я принимаю более разумные решения.

— Мне кажется, что твоим лучшим решением было перегнать гурт в Монтану, — заявил Гуднайт. — Оно было смелым, потому что индейцы не были усмирены. Они достали твоего напарника и могли достать тебя. Но все равно это было хорошее решение. Монтана ждала и нуждалась в том, чтобы кто-то пришел и привел отары на ее поля.

Калл ничего не сказал. Только бестактный человек мог привести пример с Монтаной. Гуднайту и практически каждому взрослому, кто интересовался торговлей скотом, было известно, каким провалом закончилась его авантюра с Монтаной.

— Оно было бы неплохим, если бы я знал, как обходиться с ранчо, — проговорил, наконец, Калл. — Но я не знал этого. Гас бы смог. Он мог заправлять чем угодно. Но он погиб прежде, чем мы успели начать. И все закончилось полным провалом.

— Я так не считаю, — возразил Гуднайт.

— Только потому, что это было не твое ранчо, — заметил Калл.

— Правильно, не мое, но мне не нравится, когда ты рассуждаешь, как банкир, — продолжал Гуднайт. — С точки зрения банкиров, все мои затеи были авантюрами, включая мое нынешнее ранчо в Пало-Дьюро. Адвокаты отнимут его у меня еще до смерти. Адвокаты с банкирами — как навозные жуки. В конце концов они утащат все, что я построил, как утащили твое ранчо выше Йеллоустона.

— Хотелось бы мне побывать в Йеллоустоне — места там, говорят, просто поразительные, — добавил он. — Если случится оказаться рядом, обязательно заеду. Только для того, чтобы сказать, что видел их.

— Ты должен заехать — места там великолепные, — подтвердил Калл.

Несколько миль Гуднайт молча правил фургоном. После того как они переехали вброд Коу-Крик, ему пришлось крепко отхлестать своих мулов, чтобы заставить их вытянуть фургон на высокий берег.

— Я тоже не новичок в бухгалтерии, — сердито проворчал он, когда Коу-Крик осталась позади.

Калл обнаружил, что ему трудно следить за ходом мысли Гуднайта. Раньше речь не заходила ни о банках, ни о бухгалтерии. Что он хотел этим сказать?

— Банкиры живут бухгалтерией, — проинформировал его Гуднайт. — Они объявляют тебя банкротом, если у тебя нулевой баланс или ты не можешь оплатить по векселям. Ты круглый дурак, если думаешь, как банкир.

— Я не думаю, как банкир, — заверил его Калл. — У меня нет даже банковского счета.

— Это была смелая затея — привести ту отару в Йеллоустон, — сказал Гуднайт. — Ты прошел прямо через земли сиу и чейеннов. Тут нужна была смелость. И не давай банкирам убедить себя в том, что ты неудачник, потому что прогорел на этом. Я прогорал девять раз в своей жизни и могу прогореть еще раз, прежде чем сыграю в ящик. Но я никогда не терялся — ни днем, ни ночью, ни в дождь, ни в ясную погоду — и не считал себя неудачником.

— Интересно, знает ли Рой Бин что-нибудь про мальчишку Гарзу? — спросил Калл.

— Вполне возможно, — ответил Гуднайт. — На воров у него наметанный глаз. От него им нет пощады. Он вздернет любого, если только почует неладное.

Разговор стал утомлять Калла. Он поддерживал его только из вежливости, ведь как-никак он находился на территории Гуднайта. Некоторое время он ехал чуть впереди, думая о семистах двенадцати мертвых овцах. Ему приходилось видеть кости, оставшиеся от табуна лошадей команчей, который был уничтожен полковником Маккензи. Но то были просто кости, обглоданные ветром и солнцем. Семь сотен мертвых овец, сгрудившихся в вагонах, — это совсем другое дело.

— На месте железной дороги я бы просто сжег эти вагоны, — сказал он, осадив коня и поравнявшись с Гуднайтом.

— Ты присоединишься ко мне, если я все же надумаю съездить в Йеллоустон? — спросил Гуднайт, когда они подъехали к его сараю.

— Нет, тебе придется подыскать другую компанию, — ответил Калл. — Я предпочитаю держаться подальше от Монтаны. Ну а к реке ты выйдешь и без меня.

— Я говорил тебе, что никогда еще не терялся — ни днем, ни ночью, — сказал Гуднайт. — А реку могу обнаружить даже с завязанными глазами.

— Не сомневаюсь. Я даже не знаю, зачем я сказал это, — согласился Калл. — Гуднайт знает равнину как свои пять пальцев. Конечно же, он сможет найти реку Йеллоустон.

— Из меня плохой собеседник, до свидания, — добавил он, но Гуднайт уже выгружал буры и не ответил ему.

 

10

Едва ступив в помещение телеграфа в Ларедо, Брукшир понял, что случилась беда, и большая. Его ждало не меньше семи телеграмм, и все от полковника Терри. Даже две телеграммы от полковника были необычным явлением и, как правило, означали объявление войны. Брукшир никогда не думал, что ему не повезет настолько, что от полковника придут сразу семь телеграмм. И все же в жарком городе Ларедо такое произошло.

— Вы что, так и не распечатаете их? — спросил Джонни Уитмен, уже двадцать девять лет служивший оператором на этом пограничном телеграфе. Еще никогда он не принимал семь телеграмм для одного адресата, который не хотел распечатать их и поделиться новостями. Может быть, уже идет война и войска выступили из Сан-Антонио, получив приказ уничтожить всех мексиканцев. Если это так, а Джонни Уитмен очень надеялся на подобное, то в ближайшие месяцы его дела пойдут в гору.

Брукшир видел, что телеграфисту очень хочется, чтобы он распечатал телеграммы и поделился с ним новостями, но ему было не до телеграфиста с его любопытством. Семь телеграмм от полковника Терри могли означать только одно. Мальчишка Гарза опять совершил нападение на поезд, прежде чем капитан Калл смог сделать свое дело.

Если это так, то тогда как минимум одна телеграмма уведомляла Брукшира о том, что он уволен. В таком случае ему больше не надо беспокоиться о яростном темпераменте полковника Терри. Придется только опасаться того же самого со стороны Кэти. Кэти не любит перемен. Он имел работу, и она рассчитывала, что он сохранит ее за собой до конца дней. Известие о его увольнении, безусловно, вызовет у нее взрыв неистовства.

В Амарилло было прохладно, как положено зимой, и Брукшир не возражал против этого. А вот в Сан-Антонио, который располагался в том же штате, почему-то стояла страшная жара. Трудно было представить, что она где-то может быть еще сильнее, но через несколько часов пребывания в Ларедо он вынужден был признать, что ошибался. В Ларедо, который тоже находился в том же штате, было еще жарче.

Их приезд в Ларедо был омрачен еще одним обстоятельством. Стал плакать и завывать Боливар. Когда они преодолели реку и оказались в Нуэво-Ларедо, Боливар понял, что капитан собирается оставить его.

— Нет, capitan, нет! — умолял он. — Я хочу ехать. Я могу сидеть в седле и стрелять.

— Да, мы уже видели, как ты стреляешь, — съязвил Калл. — Ты пристрелил нашего лучшего мула, и без всякой на то причины.

Боливар смутно помнил, как выстрелил мулу в живот из крупнокалиберного дробовика. А причина, по которой он сделал это, и вовсе была ему теперь не ясна. Может быть, мул пытался цапнуть его, мулы ведь кусаются.

— Я думал, что стреляю в дьявола, — сказал Боливар, надеясь убедить капитана в том, что убийство мула было продиктовано неподвластными ему силами.

— Нет, ты думал, что это был индеец, — напомнил Калл. — Тебе придется остаться здесь. Бол, тебя могут подстрелить, если я возьму тебя. Я вернусь за тобой на обратном пути домой.

Вскоре он уже передавал деньги небольшой, усталого вида мексиканке, мало чем отличавшейся от той женщины, которой он платил в Сан-Антонио. Из этого Брукшир сделал вывод, что старик, наверное, был очень хорошим поваром, раз капитан все это время содержал его.

Боливара однако не радовало то, что капитан нашел еще одну приличную семью для ухода за ним. Он хотел гнать с ним по реке, сидеть в седле, стрелять, убивать или быть убитым. При мысли, что опять придется остаться с женщиной и детьми, он принялся рыдать и все еще рыдал, когда капитан с Брукширом уезжали из города.

— Успокойся, ты старый и тебе нужен покой, — говорила Хуанита. Она была не рада старику. Он создавал много проблем. Но она нуждалась в деньгах. Да он был и не таким уж плохим стариком, только слишком уж беспокойным.

Бледный Брукшир с ошалевшим ведом выскочил из телеграфа и понес все семь телеграмм капитану Каллу, который разговаривал с местным шерифом, молодым человеком по имени Джекилл, с длинными, как у моржа, усами. Калл пытался разузнать, что говорят в этих местах о парнишке Гарзе.

К удивлению как Калла, так и шерифа, Брукшир просто сунул все семь телеграмм в руки капитана.

— Не могли бы вы прочесть их? Я слишком волнуюсь, — пролепетал он.

Прежде чем раскрыть первую из них. Калл отвел Брукшира в тень росшего неподалеку дерева. Он видел, что шерифу Джекиллу страшно хочется знать, что содержится в телеграммах, но Калл решил, что лучше быть осторожным, чем вежливым. Чем меньше утечет информации, тем будет лучше.

— Ну что ж, это плохо, — произнес Калл, когда прочел все семь телеграмм. — Он опять взялся за свое и, кроме того, тем же самым стал заниматься кто-то еще.

Он вернул телеграммы Брукширу, и тот быстро пробежал их глазами. Ограблено еще три поезда.

— Целых три! О Господи! — воскликнул Брукшир. Даже одно новое ограбление было равнозначно стихийному бедствию, а целых три означали самую настоящую вселенскую катастрофу. Даже известие о том, что землетрясением сровняло с землей Нью-Йорк, не казалось бы ему столь убийственным.

— Я не вижу ничего о втором грабителе — где это? — спросил Брукшир.

— В телеграммах об этом не говорится. Об этом говорят расстояния, — пояснил Калл. — Как здесь сказано, один поезд был ограблен в Ван-Хорне после полудня, а другой в Деминге на следующее утро. Никто не может преодолеть такое расстояние за двенадцать часов.

Калл расположил телеграммы в хронологическом порядке и зачитал Брукширу результаты нападений: два машиниста и три пассажира убиты возле Ван-Хорна, изъята небольшая сумма денег; два машиниста и два пассажира убиты возле Фолфьюрриас, изъята небольшая сумма денег; три машиниста и четыре пассажира убиты под Демингом в штате Нью-Мексико, пропала еще одна зарплата военных.

— О Господи, помилуй нас, — прошептал Брукшир. — Еще одна потерянная получка заставит военных взбеситься, это уж точно.

— Это пассажиров следовало бы помиловать Господу Богу, — проворчал Калл. — Ведь немногим более чем за неделю, мистер Брукшир, жизни лишилось шестнадцать человек. Я пятнадцать лет воевал с индейцами на границе и потерял шестерых человек. Тот, кого мы ищем, не грабитель, а убийца или двое убийц, как теперь выясняется.

— Если грабителей или убийц двое, то кто второй? — спросил Брукшир.

— Не знаю, — ответил Калл.

— Ну, один из них все-таки еще и грабитель, — заметил Брукшир. — Ведь он взял три получки и массу безделушек.

— Да, он берет деньги, — согласился Калл. — Или они оба берут их, потому что деньги подворачиваются им под руку. Но меня больше беспокоят убийства. Сколько всего было убито до того, как я взялся за это дело?

Брукшир стал вспоминать. Три ограбления произошли до того, как он выехал из Нью-Йорка, одно случилось, когда он был в Чикаго. Нападение на поезд с овцами совершено не на железной дороге полковника Терри, поэтому Брукшир не считал его, хотя полагал, что должен засчитать убитых там. Похоже, что в каждом случае было три или четыре смерти, но он не был уверен в этом. Шестеро погибло на поезде с овцами, и теперь еще прибавилось шестнадцать смертей. Всего набиралось примерно около тридцати убитых, что само по себе даже не укладывалось в голове. Его полк потерял сорок человек убитыми за всю Гражданскую войну. Он, конечно, участвовал не в самых горячих схватках, тем не менее война — это мясорубка, и страшно представить, что какой-то мексиканский сопляк перебьет за несколько месяцев больше людей, чем его полк потерял за войну.

— Мне кажется, что даже Уэсли Хардин еще не убил стольких людей. А Уэсли совершенно отпетый тип.

Возле конюшни, где Калл встретил шерифа Джекилла, в тени лежало огромное бревно, служившее скамьей. На нем примостились два беззубых старца и что-то строгали перочинными ножами. Калл подошел и тоже присел на бревно. Он был недоволен собой из-за того, что не принимал всерьез число погибших. Он побывал в нескольких жарких схватках как с индейцами, так и с мексиканцами, где не погибло ни одного человека ни с одной стороны. Раненые, конечно, были, но закаленного бойца нелегко убить. Правда, на войне крупные сражения уносили сотни и даже тысячи жизней, но приграничные стычки этим не отличались. После одного из самых тяжелых боев с индейцами он мог твердо сказать, что противник потерял двух человек, и то только потому, что сам лично похоронил их.

Калл редко читал газеты и не следил за преступными деяниями Гарзы. Он полагал, что цифра убитых им людей сильно раздута. Убьют, бывало, одного или двух в какой-нибудь мелкой потасовке, и пока история гуляет по городам и деревням, цифра разбухает до двадцати или тридцати. До появления мальчишки Гарзы самым знаменитым преступником на Западе был Крошка Билли, о котором говорили, что в девятнадцать лет за ним числилось девятнадцать жертв. Но Диш Боггетт, бывалый ковбой из компании Хэт-крик, который теперь торговал скобяными товарами в округе Линкольн штата Нью-Мексико, где как раз и орудовал Крошка, уверял Калла, что тот убил всего четверых или пятерых человек. Гуднайт, который находился в округе Линкольн в то время, когда там велась охота за Крошкой, соглашался с этой цифрой.

Если сведения в телеграммах были достоверными, Джо Гарза уже затмил Крошку Билли.

В разговоре с шерифом Джекиллом Калл поинтересовался, знает ли кто-нибудь, как Гарзе удается останавливать поезда. Человек, работающий без банды, должен быть очень изобретательным, чтобы остановить поезд.

— Наваливает камни на рельсы, — объяснил шериф Джекилл. — Ленивым его не назовешь. Работая по ночам, он таскает их до тех пор, пока не построит целую стену.

— Но локомотив, движущийся на полной скорости, может без труда пробить груду камней, — удивился Калл.

— Возможно, но состав может сойти с рельсов, и тогда положение будет совсем плачевным, — ответил шериф.

— Если за тобой увязался Джо Гарза, то твое положение в любом случае плачевное, — заметил долговязый помощник шерифа Тед Планкерт. — Если бы мне случилось вести поезд и я бы увидел кучу камней и решил, что это дело рук Джо Гарзы, я бы лишь прибавил пару, — добавил он.

Шериф был удивлен и смущен замечанием своего помощника. Ему даже в голову не приходило, что Тед Планкерт осмелится высказать какое-либо суждение в присутствии знаменитого капитана Калла. Тед Планкерт ни разу не произносил таких длинных и глубокомысленных речей с тех пор, как Джекилл взял его на работу. Что заставило его трепать языком целых пять минут в то время, как он, шериф, обсуждал серьезные вопросы с капитаном Вудроу Каллом?

— Тед, тебя не спрашивали, — резко осадил он его.

— Придется спросить, он представляется мне потолковее тебя, — отреагировал Калл не менее резко. Ему претила манера Джекилла, льстивая и одновременно высокомерная. Так держаться с ним теперь предпочитали многие молодые стражи закона.

Шериф Джекилл сделался красным как рак. Каллу показалось, что его может хватить удар, так ему было неловко.

— Что ж, машинист может пропахать эту кучу, если захочет рискнуть, — сказал шериф.

— Тут остается либо бежать, либо вступать в схватку, если имеешь дело с Джо, — продолжал помощник Планкерт. — Когда он свалился на тебя, то тут не стыдно задать стрекача.

— У вас постоянная работа или вы можете присоединиться ко мне? — спросил Калл. Помощник нравился ему своей прямотой и трезвым взглядом на вещи.

— Постоянная, но душная, — сказал помощник. — Я был бы не прочь забраться повыше, где бывает свежий ветерок.

— Послушай, Планкерт, кто приглашал тебя к этому разговору? — не выдержал шериф Джекилл. Попытка капитана переманить его помощника возмутила его. Он был не такого уж высокого мнения о Планкерте, но если уйдет его единственный помощник, то делать уборку в тюрьме придется ему самому.

Калл сидел на бревне рядом с беззубыми стариками и размышлял над ситуацией. Оставшиеся в живых утверждали, что грабежи совершала не банда. На хорошем скакуне появлялся один-единственный светловолосый мальчишка-мексиканец и забирал самое лучшее из того, что у них было. Некоторые из пассажиров имели оружие, но в мальчишке было что-то такое, что удерживала их от того, чтобы пустить его в ход. Потерянное денежное содержание военных доходило до миллиона наличными. Украденные часы, кольца и драгоценности исчислялись десятками — а люди, ставшие жертвами налетов, не оказывали никакого сопротивления. Парень останавливал поезда с дюжиной или более пассажиров, грабил их, некоторых убивал и исчезал, но только чтобы вновь нанести удар совершенно в другом месте и в удобное для него время.

Из опыта Каллу было известно, что преступники обычно не были так уж уверены в себе. Они потому и сбивались в стаи, что им недоставало этого качества. Они обычно не отличались также и большими способностями. Если у них что-либо выгорало, то только потому, что обстоятельства оказывались на их стороне. Возможно, мальчишка Гарза был исключением — по-настоящему талантливым преступником.

Брукшир был так расстроен, что не мог находиться на одном месте. Он видел, что капитан Калл сидит на бревне с двумя стариками. Он, очевидно, обдумывает ситуацию. Брукшир старался оставить его в покое, но это было трудно. В любой момент от полковника Терри могла прийти еще одна телеграмма с сообщением о том, что они оба уволены. Полковник обычно, не задумываясь, избавлялся от неугодных помощников.

Спохватившись, Брукшир увидел, что подобрался уже к самому бревну, на котором сидел капитан. Поскорее бы тронуться в путь, может быть, тогда ему станет легче.

— Не выехать ли нам пораньше? — попросил он. — Джо Гарза уходит, наверное, все дальше и дальше.

— Вот именно, наверное, — произнес Калл. — С таким же успехом можно предположить, что он движется в нашу сторону, направляясь вниз по реке.

— Что же нам делать? — спросил Брукшир. — Ведь полковник не будет сидеть спокойно.

— Никто не просит его сидеть спокойно, — проворчал Калл. — Он может сесть на первый поезд, приехать сюда и собственноручно схватить мальчишку, если ему совсем невтерпеж.

— О нет. Он не захочет, — заверил его Брукшир. — Полковник не любит покидать Нью-Йорк — он слишком привязан к своей мисс Коре.

— Вы все еще хотите поехать со мной? — спросил Калл. Брукшир начинал ему нравиться. Человек он был совершенно некомпетентный, и Калл обычно презирал таких, но некомпетентность Брукшира почему-то вызывала расположение. В ней было что-то отважное. Нужно быть смелым человеком, чтобы, не умея ни сидеть в седле, ни обращаться с оружием, все же гореть желанием отправиться по самым разбойным местам Запада в погоню за молодым убийцей, на счету которого уже было почти сорок загубленных душ.

— Я должен ехать с вами, — сказал Брукшир. — Мне так приказано.

— А что, если бы вам это не было приказано? — спросил Калл. — Предположим, вы могли бы выбирать?

— Но, капитан, я не могу выбирать, — напомнил Брукшир. — Я работаю на полковника Терри и не могу выбирать. Я даже не представляю себя делающим выбор. Я не смогу выбирать, потому что не знаю, как это делается.

Капитан лишь посмотрел на него. Брукшир был настолько сбит с толку этим вопросом и его взглядом, что не нашел, что сказать. Зачем было спрашивать, что он стал бы делать, если бы мог выбирать? Он никогда не выбирал. Он пошел на единственную работу, которую ему предложили, женился на единственной женщине, которая согласилась пойти за него. Он был просто мужем и работником на жалованье. Выбор не играл никакой роли в его жизни. За него выбирали другие, более умные люди, начиная с полковника Терри и Кэти.

Капитан Калл тоже был умнее его, в этом Брукшир не сомневался. Зачем тогда ему надо было спрашивать об этом?

Калл гадал, останется ли этот человек в живых. Ответа на такой вопрос не могло быть, но он всегда бился над ним, когда вел людей навстречу опасности. То же самое он мог спросить про себя. Однако с годами он хорошо усвоил, что предсказывать, останется ли тот или иной человек в живых, — все равно, что гадать на кофейной гуще. Время от времени на границе люди, которые имели большой опыт и были хорошо оснащены, садились на коня и никогда уже больше не возвращались. Его старый напарник Гас Маккрае на что уж был опытный, а поехал однажды повеселиться в Монтану и закончил могилой. Никто из ковбоев «Хэт крика» не был таким опытным и умелым, как Гас или чернокожий Дитц, который так долго и добросовестно служил ему, и тем не менее Гас с Дитцем были мертвы, а некоторые из самых бездарных — Соупи, например, или Джаспер Фант — живы-здоровы и даже не кашляли. Никакой опыт и никакое умение не могли гарантировать человеку, что он останется в живых, как не было такого способа, который помог бы командиру заранее предвидеть, кто из его подчиненных погибнет, а кто останется живым. Если просуммировать все чисто арифметически, то Брукшир будет первым, кто падет в бою, а сам он, как предположило бы большинство, будет последним, кто сложит свою голову. Но это совсем на значит, что все будет именно так. У Джо Гарзы, говорят, отличная винтовка с оптическим прицелом. Несколько ковбоев с ранчо Пекоса, передвигавшихся по одному вдали от своих баз, были найдены убитыми из винтовки. Вполне возможно, что Джо Гарза убивал людей, которые не видели его и даже не подозревали, что он находится где-то рядом. Нет никакой уверенности в том, что инстинкт, каким бы обостренным он ни был, подскажет человеку, что молодой убийца, прячущийся за камнем в четырехстах ярдах от него со стороны солнца, держит его на мушке и вот-вот нажмет на спусковой крючок. Если они с Брукширом попадутся на глаза Джо посреди дикой прерии, кто будет первым, в кого он выстрелит, рейнджер или изнеженный горожанин?

— Вы можете ехать со мной, — разрешил Калл. — Но вам придется заботиться о себе самому. Может случиться так, что я не смогу остановиться и помочь вам. Поэтому вам надо привыкать полагаться на себя.

— Капитан, я позабочусь о себе, я же взрослый человек, — обиженно проговорил Брукшир.

Калл встал и протянул ему телеграммы.

— Нам нужен еще один человек, — сказал он. — Думаю, я найму того долговязого помощника шерифа.

— Того длинного парня? — удивленно спросил Брукшир.

— Да, — подтвердил Калл, — вы же говорили, что я могу нанять другого вместо Пи Ая, не так ли?

— Да, конечно, если это не будет слишком дорого, — подтвердил Брукшир. — А откуда вы знаете, что он поедет? У него же есть здесь работа.

— Похоже, что она его не устраивает, — ответил Калл. — Думаю, он поедет.

 

11

Дуби Планкерт зашлась в плаче. Стоя посреди кухни, она как рыба хватала воздух открытым ртом и не могла перевести дыхание. Тед робко постукивал ее по спине, словно поперхнувшегося младенца.

Робость, с которой Тед делал это, начинала злить Дуби Когда Тед вошел и с ходу заявил, что отправляется в Эль-Пасо, а, может, и дальше вместе с каким-то старым рейнджером, о котором она никогда не слыхала, ловить какого-то бандита, до которого ему не было никакого дела, Дуби была поражена в самое сердце. Как он мог, когда она уже четыре месяца носит под сердцем их ребенка, маленького мальчика, если оправдаются ее надежды! Она собиралась назвать его Эдвардом, в честь отца, а все станут звать его Эдди, и он будет светом в их окошке.

За всю свою короткую замужнюю жизнь длиной в восемь месяцев Дуби никогда не предполагала, что Тед Планкерт может покинуть ее по какой-либо причине даже на одну ночь. До сих пор еще не было ни одной ночи, которую бы они не провели с Тедом в постели. Дуби, конечно, понимала, что всякое может случиться: вдруг пропадет дойная корова или сбежит одна из лошадей. В таком случае Тед пойдет искать их и может не вернуться ко времени, когда ей захочется спать. Он может отсутствовать даже до полуночи, как это случалось, когда он должен был стеречь тюрьму, пока не закроются все сапуны и все пьяные с драчунами не разойдутся по домам.

Терпеть отсутствие Теда до полуночи было одним из тех уделов, с которыми приходится мириться, если ты замужем за тем, кто стоит на страже закона. Дуби было шестнадцать, замужем она была за помощником шерифа и собиралась терпеливо нести свой крест, даже если одолевало одиночество и в голову приходили только мысли о том, как было бы здорово, если бы Тед поскорее вернулся, снял ботинки, стянул носки, скинул портки и рубаху, прыгнул в кровать и крепко стиснул ее в своих объятиях.

Дуби необходимо, чтобы объятиям не было конца. Она выросла в нищете, мать ее умерла, когда Дуби было четыре года, а тетка с дядькой, у которых она воспитывалась, были слишком бедны, чтобы уделять ей внимание. Когда на нее обратил внимание Тед Планкерт, она восприняла как чудо, сотворенное небесами, как осуществление ее самой прекрасной мечты. Но самое приятное заключалось в том, что его нельзя было оторвать от нее все ночи напролет, кроме разве что июльских и августовских, когда стояла слишком сильная жара для того, чтобы долго держать друг друга в крепких объятиях.

И вот теперь Тед уезжал, когда не прошло еще и восьми месяцев их совместной жизни. Это был конец всем ее мечтам. Она так и сказала Теду, прежде чем ее стали душить рыдания, от которых перехватило дыхание.

— Перестань, милая. Перестань, — твердил Тед, робко постукивая ее по спине. — Мы только съездим за Джо Гарзой, и все. Как только капитан схватит его, я сразу же вернусь сюда, к своей ненаглядной.

Но ни слова Теда, ни его похлопывания не могли успокоить Дуби. Тед уезжал. Он собирался оставить ее одну на всю ночь, может, даже на несколько ночей. Это конец ее счастью, единственному счастью, выпавшему ей в жизни, и все это из-за того, что какому-то старому рейнджеру надо было сунуть нос не в свои дела и уговорить Теда поехать с ним.

Мало того, что Тед не будет обнимать ее много ночей, он даже не спросил, отпустит ли она его. Что ей нравилось в Теде, так это то, что во всех домашних делах он отводил ей главенствующую роль. Он сделал ее главной еще до того, как они поженились, и даже заявил об этом официально.

— У меня слишком много хлопот как у помощника шерифа, — сказал он, — так что за всем остальным присматривай ты сама.

И Тед был верен своему слову. Если Дуби хотела пойти в церковь в воскресенье, они шли, если ей не хотелось, они не ходили. Если день был хороший и ей была охота поплескаться в реке, Тед шел с ней, снимал сапоги, закатывал штаны и бродил с ней по реке.

Дуби нравилось быть главной. Ее полная лишений жизнь у тетки с дядькой была похожа на существование рабыни. В замужестве же она изо всех сил старалась принимать наилучшие решения в отношении того, что приготовить, когда делать уборку или как лечить Теда, когда тот болел — обычно гриппом.

Она старалась так, что сама стала верить, что все у нее выходит отлично и что Тед на седьмом небе от счастья. Тем больнее для нее оказался момент, когда Тед вошел и сказал, что через час уезжает. Он заявил это будничным тоном, словно сообщал, что может пойти дождь.

Вначале до нее просто не дошел смысл сказанного. Ей показалось, что она ослышалась или все еще спит и видит дурной сон.

Когда же пришлось признать, что все происходит наяву, а не во сне, и что ошибки тут нет, Дуби принялась реветь и доревелась до того, что аж зашлась в плаче. Сейчас ей было хуже, чем даже тогда, когда умерла ее мать. Тогда она была совсем маленькая, да и мать давно уже была больна. Несчастий было так много, что смерть матери почти не имела значения. Имело значение то, что тетка часто колотила ее, тогда как от матери она не получила ни одного шлепка за всю жизнь.

Она сразу же поняла, что теперь, когда Тед не будет держать ее каждую ночь в своих крепких объятиях, жизнь наверняка станет другой.

— Перестань колотить меня по спине! — заорала она, когда к ней вернулось дыхание, а вместе с ним и дар речи. В ней все еще теплилась надежда, что Тед передумает. Они были счастливы в браке все восемь месяцев, да и Тед, наверное, не представлял себе, что его отъезд так расстроит ее. В конце концов ему было незачем, да и некуда ехать, пока не появился этот старикан-рейнджер.

Дуби давно подозревала, что Тед не всегда так думает, как она. Ей просто необходимо дать ему ясно понять, как сильно она переживает и как нуждается в том, чтобы он остался с ней. Одна из ее самых близких подруг, Сюзанна Слан, как-то говорила ей, что мужчины в некотором отношении бесчувственны. Сюзанна утверждала, что они не понимают того, что может ощущать женщина, а самое главное, даже не пытаются понять этого. Дуби никогда так не считала. Может быть, Тед и не понимал, что она чувствует, но он не возражал против ее главенства в семье, и это уже говорило о многом.

Однако теперь, потрясенная и несчастная, Дуби была вынуждена признать правоту Сюзанны. Тед Планкерт совершенно не представлял, что она чувствует.

— Полагаю, что мне лучше подсобраться, — сказал Тед, когда слезы пошли на убыль. — Капитан торопится отправиться в путь.

— Кто такой капитан? — гневно спросила Дуби. — Всего-навсего какой-то старик, о котором я даже не слышала. Не понимаю, почему ты решил, что должен ехать с ним.

— Как, да это же капитан Калл. — Тед Планкерт был ошарашен. Он знал, что жена у него не шибко-то образованная, как, впрочем, и сам он, но не подозревал, что настолько, чтобы не слышать о капитане Калле.

— Я же сказала, что никогда не слышала о нем, — выкрикнула она. — Не слышала, потому что он не живет здесь. С какой стати я должна была слышать о нем?

— Как, ведь это же капитан Калл, — повторил Тед Планкерт. — Каждый слышал о нем. Он самый знаменитый рейнджер в Техасе. — Он все еще был шокирован и несколько смущен ее невежеством. Это было все равно, как если бы она сказала, что никогда не слышала о воздухе, луне или о чем-то подобном. Он всю жизнь прожил на границе и всю жизнь капитан Калл был известен здесь, как воздух или луна.

— Так почему ты должен ехать с ним? — спросила Дуби, приготовившись просить и умолять, если придется.

— Дуби, тут не может быть никаких «почему», — терпеливо объяснял Тед. — Капитан попросил меня поехать с ним, и этого достаточно.

— Если он просил тебя, значит, ты мог сказать «нет», — заметила Дуби, как ей казалось, спокойным и рассудительным тоном. — Он же не президент и не может просто приказать, чтобы ты сорвался с места и бросил жену.

— Дуби, клянусь, что это капитан Калл, — опять сказал Тед. — Ему не говорят «нет».

Дуби молчала. Ей не хотелось злиться, но гнев нарастал в ней помимо ее воли.

— Кроме того, — добавил Тед, — это большая честь, когда тебя просят поехать с ним. Думаю, это самая большая честь, какую мне оказывали или окажут в жизни.

— Что, если ты не вернешься, когда родится ребенок? — спросила Дуби. — Что, если ты не вернешься вообще? Что, если ты даже не увидишь нашего маленького Эдди? Если ты уедешь и погибнешь, у маленького Эдди может никогда не быть отца.

— Мне, пожалуй, лучше собраться. — Тед пытался сохранять спокойствие. На самом же деле он был несколько раздражен. По его глубокому убеждению, на Дуби нашло временное затмение. Вместо того чтобы посчитать за честь, что капитан Калл — самый известный техасский рейнджер всех времен — из всех мужчин Ларедо попросил именно его отправиться с ним вверх по реке, она не нашла ничего лучшего, как только плакать да жаловаться. В конце концов, капитан мог попросить того же Боба Джекилла поехать с ним. Боб был шерифом и имел больше оснований, чтобы претендовать на такую честь. Но капитан Калл обошел Боба Джекилла и выбрал именно его, Планкерта. Этим следовало гордиться, а Дуби ревела, как телка.

Он, конечно, любил Дуби. Да и кто стал бы мечтать о лучшей жене, когда пирожные у нее получались первоклассными и она даже могла починить сапоги, если дыры в них были не слишком большими. Теду очень хотелось верить, что затмение у Дуби скоро пройдет. Она лезла не в свои дела, допуская мысль о том, что он мог бы отклонить предложение капитана Калла. Он не мог отказать Вудроу Каллу по той причине, что жена будет реветь белугой. Это было совсем даже неуместно с ее стороны, думал Тед. В конце концов, ему действительно надо было собираться в дорогу, и он бы не отказался от ее помощи в этом деле. Однако помощи он не дождался. Впустую прошел почти целый час, и ему пришлось торопиться. Одним из последствий спешки было то, что он забыл свой дождевик, что впоследствии причинило ему немало неприятностей.

Дуби Планкерт стояла у задней двери их маленького дома и без всякой надежды смотрела, как Тед и старый капитан, да еще какой-то коротышка-янки уезжают из города. Сердце у нее разрывалось. Ей казалось, что она не вынесет эту боль. Если бы Тед хоть однажды обернулся в седле и помахал ей, боль, наверное, стала бы меньше. Даже когда Тед просто уходил заниматься своими служебными обязанностями, он и то оборачивался и махал ей. Все дело было в том, что она любила его так сильно, что страшно скучала по нему даже тогда, когда он находился всего лишь через улицу от нее. Ее так и подмывало сбегать в тюрьму, только чтобы убедиться, что он все такой же и улыбка на его лице все такая же приятная. Но Дуби не могла позволить себе такой роскоши. Шериф Джекилл недвусмысленно заявил однажды, когда она сунула нос в тюрьму, что он видит ее там в последний раз. Он так отчитал Теда за поведение его жены, что Тед в тот же вечер сказал ей, чтобы она даже близко не подходила к тюрьме.

— Везде свои правила, — говорил он в тот вечер, стараясь быть мягким с женой, но она все еще обижалась. Ей и надо-то было всего лишь взглянуть на мужа да убедиться, что он не изменился.

И теперь, видя, как он едет вдоль реки на север с двумя незнакомыми людьми, один из которых, по ее мнению, был просто старым убийцей, Дуби опять разревелась и ревела, пока хватало слез. Она была уверена, что маленький Эдди тоже плакал внутри нее. Да, правила существуют, в этом Тед был прав, но, похоже, главное из них состоит в том, что мужчины могут уезжать, когда им захочется. Они могут когда хотят захлопывать перед носом двери тюрьмы и других мест и даже не махать на прощание женам, когда уезжают в горы. Им дозволено все и даже больше, насколько ей теперь известно.

Эти правила были ей не по душе, но Дуби все равно хотела, чтобы Тед вернулся. В ту ночь, лишенная его крепких объятий, она постоянно ворочалась и видела много снов, в самом лучшем из которых ей приснилось, что бандит, за которым они отправились, Джо Гарза, прискакал в Ларедо сдаваться, избавив таким образом Теда с рейнджером и янки от необходимости ловить его.

Это снилось ей так отчетливо, что она даже могла почувствовать запах своего мужа, Теда Планкерта. От него исходил запах седельной ваксы. Прошлым утром ему стукнуло в голову смазать ваксой свое старое седло. Она хорошо пахла, эта седельная вакса. Приснившийся запах напоминал Дуби о том, каким хорошим и добрым был ее муж.

Однако же самым приятным в этом сне было то, что Тед не только пах седельной ваксой. Тед был с ней. Он тихо юркнул в их спальню, как делал всегда, когда приходил поздно, снял сапоги, скинул портки с рубашкой и забрался в постель, чтобы крепко обнимать ее не только всю ночь, но и всю жизнь. Дуби пыталась остаться и спрятаться в своем сне, но он вдруг стал зыбким, и она заподозрила, что это всего лишь сон. Она старалась отогнать пробуждение и глубже зарыться в сон, но из этого ничего не выходило. Несмотря ни на что, она проснулась, открыла глаза и поняла, что случилось самое худшее. Теда Планкерта с ней не было.

Его не было с ней, просто не было, и все. В один из дней, когда она не имела ни малейших оснований ждать беды и даже ни малейшего опасения на этот счет, ее жизнь с Тедом Планкертом неожиданно кончилась.

— Нет, милая, это не так. Он просто уехал на работу, — чуть позже говорила ей в то утро подруга Сюзанна. Дуби была так расстроена, что прибежала к ней босиком и с плачем бросилась на грудь.

— Он никогда не вернется. Он никогда не вернется, я это знаю, — повторяла она между сотрясавшими ее рыданиями.

— Он вернется, — говорила Сюзанна. — Он вернется, Дуби. — На самом деле она была не так уж уверена в этом. Всего год назад ее муж, Джон Слэк, считавшийся одним из лучших ковбоев во всей округе Рио-Гранде, уехал однажды утром клеймить бычков, что он проделывал сотни раз за двенадцать лет их совместной жизни, и больше не вернулся — живым, во всяком случае. Бычок, которого он заарканил, свалился прямо под ноги его лошади, летевшей во весь опор. Передние ноги у лошади подкосились, и Джон Слэк упал прямо на голову и сломал себе шею. Смерть наступила мгновенно, и с тех пор Сюзанна стала вдовой.

У тебя хоть есть от него ребенок, с тоской думала Сюзанна, обнимая плачущую подругу. Они с Джоном мечтали о ребенке, мечтали из года в год, но Бог им не давал его. И теперь от Джона у нее ничего не было, кроме нескольких записок, которые он написал, когда ухаживал за ней, и, конечно, воспоминаний о том, как она была замужем за лучшим ковбоем в долине Рио-Гранде. Когда-то кроме ребенка они мечтали также завести ранчо, но теперь Джон был мертв и у Сюзанны не было ни того, ни другого. Ей пришлось переехать в город и пойти работать в магазин, чтобы сводить концы с концами.

Дуби никак не могла успокоиться. Да и какое утешение могла предложить ей Сюзанна, опечаленная собственной утратой. Вскоре у нее тоже потекли слезы.

— Он не вернется. Он никогда не вернется, — без конца повторяла Дуби. Она никогда ни в чем не была так уверена, как в том, что ее муж, Тед Планкерт, покинул ее навсегда. Маленький Эдди так и не увидит своего отца. Муж никогда больше не будет обнимать ее по ночам.

— Я собиралась справить ему новое седло, — сказала Дуби без всякой надежды в голосе. И действительно, она исхитрялась и экономила, как только могла, чтобы выкроить деньги на эту покупку. Ей пришлось уплатить старому Джезасу, местному седельному мастеру, целых восемь долларов. Она обсудила с Джезасом новое седло Теда до самой мелкой детали. Дуби даже взялась шить, чтобы расплатиться за седло. Старый Джезас обещал управиться до весны.

Дуби мечтала о том дне, когда шериф Джекилл уберется из города, а его место займет Тед. Она считала, что Тед будет прекрасным шерифом, а маленький Эдди, возможно, станет его заместителем, когда подрастет. И ей хотелось, чтобы у Теда было седло, достойное шерифа Ларедо.

Теперь надо было проститься и с этой мечтой тоже, хотя Джезас уже начал делать седло. Пускай он закончит его. Быть может, когда-нибудь оно пригодится маленькому Эдди.

— Я ненавижу этого старика Калла. — От долгих и сильных рыданий Дуби ослабела, но не настолько, чтобы лишиться ненависти к тому, кого ненавидела. Она видела старика лишь издали, как и янки тоже, но ненавидела их обоих. Они приехали и забрали у нее Теда. Чтоб их обоих убили, а грифы съели их внутренности.

— Кто он такой, чтобы являться сюда и вот так забирать людей? — спросила она у Сюзанны.

Сюзанна была на десять лет старше Дуби и слышала много рассказов про капитана Калла, так как ковбои постоянно говорили о нем. Но это были в основном чисто мужские разговоры, и она почти не прислушивалась к ним. Появление расстроенной Дуби огорчило и ее. К тому же ей уже надо было идти на работу.

— Мне кажется, он воевал с индейцами, — ответила Сюзанна.

— Жаль, что они не прикончили его, — сказала убитая горем Дуби.

— Не думай об этом, — посоветовала Сюзанна.

Вскоре она пошла на работу в магазин. Дуби, которой было все равно, как она выглядит, возвращалась домой босая. Ей хотелось, чтобы индейцы напали на город и убили ее. Это было бы легче, чем так страдать. Но тут она вспомнила, что должна жить, потому что без этого не мог появиться маленький Эдди. Как ни тяжело, но она должна жить. И делать это ей придется без Теда. Вчера еще он был здесь, а сегодня его уже нет и, наверное, уже больше не будет. Тед был не очень искушенным бойцом. Дуби знала об этом. Он не создан для того, чтобы убивать. А значит, кто-нибудь да убьет его — не Джо Гарза, так другой. Она чувствовала это нутром.

Дуби пришла домой и весь день пролежала в кровати, гадая, кто именно принесет ей известие о смерти мужа и как долго ей придется его ждать.

 

12

В десятилетнем возрасте Марии подарили хромого пони — не настоящего пони, а маленькую пятнистую лошадку, которая в свое время сильно поранилась о колючую проволоку, натянутую людьми с большого ранчо за рекой. Они натянули ее где попало, и лошадка, запутавшись в ее хитросплетениях, так сильно порезала одну ногу, что ей грозила потеря копыта. Обитатели Охинаги все ждали, когда старый Рамон, который был хозяином лошадки, зарежет ее и пустит на колбасу.

Так хотелось жителям Охинаги, но не Району. Самому Рамону, несмотря на его преклонный возраст, хотелось Марию, которой было всего десять лет У Района была жена по имени Кармила — скандальная женщина, которую не любил никто и еще меньше сам Рамен, тридцать лет терпевший ее косые взгляды и ядовитый язык. А теперь еще у нее обнаружилась опухоль в матке. По мере того как опухоль росла, Кармила становилась все злее и ядовитее и напрочь отказывалась ложиться с Рамоном в постель. Она заявляла, что это он сделал ей опухоль в матке, чтобы она не могла больше рожать. Детей у них было уже тринадцать.

Лишенный интимных отношений с женой, Рамон все чаще и чаще обращал свои взоры на Марию, у которой уже набухали груди. Заметив однажды, что Мария каждый день приходит поласкать хромую лошадку, которую он собирался превратить в колбасу. Рамон под влиянием момента подарил ее Марии. Это случилось не потому, что он был щедрым, а потому, что имел далеко идущие планы. Как только Кармила отдаст Богу душу, он собирался пойти к Томасу, отцу Марии, и просить ее руки.

План провалился, так как Томас вместе со своим старшим сыном и зятем попался в Техасе на краже двадцати лошадей. Отряд рейнджеров во главе с капитаном Каллом и капитаном Маккрае схватил их, и спустя час они уже болтались на виселице. Рамон подумал-подумал и решил не забирать назад лошадку, которая не только могла хорошо ходить, а даже бегать рысцой, несмотря на покалеченную ногу.

Когда пришло известие о смерти отца и брата, Мария взяла свою лошадку, которую звала Трехножкой, и ушла с ней далеко вниз по реке, куда еще никогда не забредала прежде. Она никогда не ездила на Трехножке верхом, но любила ее больше всего на свете и каждый день делала ей припарки на больную ногу в надежде, что рана заживет. Но колючая проволока, в которой когда-то запуталась Трехножка, перерезала ей сухожилие, а с перерезанным сухожилием нога не могла поправиться.

На реке, пока она оплакивала отца, Мария питалась побегами мескита и осторожно блуждала среди колючих кактусов. Раз или два ей удавалось ухватить в воде маленькую рыбку, которую она съедала сырой. Однажды в руки ей попала небольшая черепаха, которую она тоже собиралась съесть, но вместо этого продержала ее несколько дней и выпустила. Днем она бродила с Трехножкой, пока та паслась, а в самую жару пряталась в тени и смотрела через реку на ненавистные места, которые звались Техасом и где люди лишали жизни других людей из-за нескольких лошадей. Ей хотелось убить тех, кто повесил ее отца с братом. Она понимала, что это вряд ли будет в ее силах, но все равно поклялась сделать это, если представится возможность.

По ночам она смотрела на звезды, спала мало и слушала реку. Реки были непостижимы для нее. Откуда берется столько воды? Может быть, думала она, река берет свое начало на небе, где живет дождь? Бывали дни, когда она не ела вообще, а лишь пила прохладную воду из реки.

Рамон негодовал из-за того, что Мария исчезла с лошадью, которую он ей дал. Ему хотелось разыскать девчонку и поколотить ее, но он был слишком ленивым, чтобы пуститься на поиски. Рамону было наплевать на то, что Томаса с сыном повесили. Они были отъявленными ворами, и неудивительно, что рейнджеры поймали их и вздернули. Они знали, что им грозит, когда переправлялись через границу. Те, кто ворует лошадей, должны быть повешены. Этот закон действовал по обе стороны границы.

Рамона злило то, что десятилетняя девчонка осмелилась уйти, не спросив никого об этом, да еще прихватив при этом лошадь, которую дал ей он. Его жена Кармила находилась при смерти и в любой момент могла отдать концы. Живот у нее посинел и разбух. Есть она уже не могла. И все, о чем Рамон мог думать в отсутствие Марии, были ее маленькие распускавшиеся груди. Ему хотелось трогать свежие и молодые груди, а не отвисшие мешки, которые были у Кармилы.

Наконец Мария вернулась в деревню. Молодые побеги мескита закончились, а она хотела есть.

Через два дня после возвращения Марии Рамон застал ее на кукурузном поле, где она кормила с руки Трехножку кукурузными зернами. Мария встретила Рамона улыбкой, но тут же увидела, что он настроен отнюдь не по-дружески. Она кое-что слышала о мужчинах и женщинах, поэтому жутко испугалась, когда Рамон, ни слова не говоря, повалил ее на землю и стал задирать на ней платье. Она закричала, и Рамон ударил ее. Она закричала опять, и он опять ударил ее. Мария подумала, что он сошел с ума, когда он стал раздвигать ее ноги. На крик из деревни никто не появлялся. Сил после недавнего голодания у Марии было мало, а Рамон был здоров, как бык. К тому же она была так потрясена переменой в Рамоне, который всю жизнь жил по соседству, что не знала, что делать. Она думала, что болезнь жены свела его с ума. Он вел себя как сумасшедший. Лицо его было перекошено, зубы оскалены, и он был готов ударить ее опять, если она попытается кричать.

Мария сдалась. Ее существо превратилось в одну сплошную боль. Она поразилась удовольствию Рамена, которое вскоре потекло из нее вместе с ее собственной кровью. Все еще не выпуская ее из-под себя, Рамон сказал, что хочет, чтобы она жила теперь с ним. Кармила скоро умрет. И как только это случится, он женится на Марии. Даже когда он валил ее в грязь, Рамон хотел, чтобы она знала, что намерения у него были чистыми.

То, что он сказал, потрясло Марию, пожалуй, даже больше чем то, что он сделал. Она не хотела выходить замуж за Рамона и ни за кого другого Случившееся на кукурузном поле напугало и травмировало ее, но и кое-чему научило. Оно показало ей, чего на самом деле мужчины хотят от женщин. Это было как раз то, что только что проделал с ней Рамон.

Кармила умерла на следующий день. Через два дня после похорон Сильвана, мать Марии, сообщила ей, что приходил Рамон и просил ее руки. Сильвана считала, что отказывать не следует. У Рамона водились деньги — не такие уж большие, но все же больше, чем у них. У Марии было два младших брата и маленькая сестра, Сильване с трудом удавалось прокормить их. Она была невысокого мнения о Рамоне, но считала, что он не хуже большинства мужчин. Если Мария выйдет за него, он, возможно, будет помогать Сильване с оставшимися детьми.

Мария опять была потрясена. Она знала, что мать устала от этой жизни. Всю свою жизнь Сильвана работала из последних сил. Но теперь она потеряла мужа и взрослого сына. Это заставило ее сдаться. Мария знала, каково человеку, когда ему приходится сдаваться. Она испытала это на кукурузном поле, когда испугалась, что спятивший старик может убить ее.

И тем не менее она не собиралась идти замуж ни за него, ни за кого другого.

— Он плохой человек, — сказала она матери. — Он сделал мне нехорошую вещь. — Она не собиралась рассказывать об этом; но не смогла сдержаться.

Новость стала для Сильваны новым горем. Подтвердились ее страхи, которые она гнала от себя последние два года: Рамону нельзя было доверять в отношении Марии. Сильвана плакала, но недолго. Это было лишь еще одно несчастье, которых накопилось столько, что слез не хватало.

— Он не хуже некоторых, — сказала Сильвана.

— Он плохой, он укусил меня! — Мария показала след от зубов Рамона на своем плече.

— Он даже не такой плохой, как твой отец, — настаивала Сильвана. — Тот делал вещи и похуже. Выходи за Рамона, Мария. Это поможет нам прокормиться.

Но Мария не соглашалась даже под страхом голодной смерти всей их семьи.

Сильване пришлось сказать Рамону, что Мария отказалась. Что поделать, она упрямая девчонка, упрямая до того, что может ослушаться мать.

Рамон плохо воспринял это известие. Он поносил Сильвану и считал, что та вообще не спрашивала Марию. Ему всего семьдесят два и он дал девчонке лошадь, хоть и хромую, но все же лошадь. Сколько у них в деревне найдется таких, кто бы мог подарить десятилетней девчонке коня?

После этого Рамон окончательно спятил и стал постоянно следить за Марией. Но ее уже нельзя было застать врасплох, как тогда на кукурузном поле, когда она еще считала, что Рамон ее друг. Наверное, мужчины никогда не станут ей друзьями, если будут хотеть того же, что и Рамон, который никогда больше не испытает удовольствия с ней. В этом она была твердо уверена. Ее брат оставил в доме старый мачете, когда в последний раз отправлялся в Техас. Мачете было тупое, но она наточила его на наждаке так, что оно стало острым, словно бритва. После этого мачете постоянно висело в ножнах у нее за спиной. Всякий раз, когда она водила Трехножку пастись на кукурузное поле, мачете было у нее в руке.

В один из дней, когда Сильвана ушла на реку стирать белье, Рамон тихо пробрался к ним в дом в надежде застать Марию врасплох. Вместо этого он обнаружил ее стоящей на пороге полутемной кухни и двумя руками сжимающей мачете.

Рамон бранился последними словами, но против секиры тогда не полез. Он был слишком неповоротлив, да и подслеповат тоже. Мария могла сильна порезать его, пока он будет пытаться подчинить ее себе. Он может истечь кровью или в рану попадет инфекция. Многие из тех, кого он знал, умерли от инфекции, попавшей в раны, полученные в драках. Рамон не собирался расставаться с жизнью из-за того, что его порезала десятилетняя девчонка.

В тот же день, после полудня, когда Сильвана вернулась домой, Рамон пришел и предложил купить у нее Марию. Девчонка не выходила у него из головы. Он чувствовал, что свет будет ему не мил весь остаток жизни, если он не заполучит ее. Ему так сильно хотелось Марию, что он предложил за нее Сильване две сотни песо. Две сотни песо было неслыханной суммой за такую молодую и неопытную девчонку.

Каково же было удивление, когда Сильвана вместо Марии предложила ему себя.

— Она не хочет тебя, — сказала Сильвана. — И не пойдет за тебя. Бери меня. Я твоя соседка, и мне нужен муж.

Рамон был вне себя от злости. Он хотел девчонку, не мамашу.

— Ты слишком старая, — сказал он. — Почти такая же, как Кармила. Продай мне девчонку.

— Она не пойдет за тебя. А если заставить, зарежет тебя, когда ты будешь спать, — сказала Сильвана. — Мать Томаса из апачей, а Мария вся в нее. Они не боятся резать мужчин.

— Я не знал мать Томаса. — Рамон несколько сник. Он не любил апачей, но все еще хотел Марию и продолжал твердить об этом.

— Нет, она не пойдет за тебя, — повторила Сильвана. — Бери меня в жены. Не такая уж я старая.

Сильвана не ожидала, что предложит себя мужчине, который хотел ее дочь, но в жизни случалось много такого, чего она не ожидала. И это могло бы стать еще одной неожиданностью, которая помогла бы ей прокормить детей.

Рамон плюнул и с отвращением отвернулся. Старухи ему больше не нужны.

На следующее утро Марию разбудил ружейный выстрел. Сердце сжалось от страха. С мачете в руках она выскочила на улицу, но было уже поздно, Рамон застрелил Трехножку. Он не стал пускать ее на колбасу, а просто увел за кукурузное поле и пристрелил ее там.

Мария плакала, пока могла. Когда мать пришла успокоить ее, она перестала плакать и окаменела. Это было еще одним уроком ей в отношении мужчин: им хотелось только одного, и они мстили, когда не получали этого или получали не сполна. Позднее ей придется усвоить, что тот, кто получал то, чего хотел, становился еще мстительнее.

Через несколько недель Рамон передумал и взял к себе Сильвану. А девчонку он стал побаиваться. Как-никак, а в ней текла кровь апачей. Она могла зарезать его во сне. Когда бы он ни посмотрел на нее, он видел ненависть в ее глазах, черную ненависть. Он стал избегать ее, особенно ее ненавидящих глаз. Ее ненависть была слишком черной. Девчонка вполне могла оказаться ведьмой. Ему все больше и больше казалось, что в один прекрасный момент она подкрадется и зарежет его в собственном доме. Она всего лишь грязное индейское отродье, и как только он мог хотеть ее.

Сильвана и в самом деле оказалась не такой уж старой. От нее не исходил такой неприятный запах, как от Кармилы. Она была вполне приличной мексиканкой и слегка напоминала свою красивую дочь. Жениться на ней Рамон не хотел, но привел ее в свой дом. Однако ее отпрыски должны были оставаться у себя. Он давал ей немного денег на их питание, но не хотел, чтобы они путались у него под ногами.

Дети Сильваны, двое мальчишек и одна маленькая девочка, находились на попечении Марии в доме Сильваны. Мария была им матерью. Сильвану они видели редко с тех пор, как та ушла жить к Рамону, хотя до его дома было рукой подать.

Мария не осуждала мать. Она знала, что Сильвана устала от этой жизни Она приняла предложение Рамона, потому что душа ее была сломлена и умирала. Только женщина с умирающей душой могла отдаться такому, как Рамон.

Когда Рамон убил Трехножку, Мария почувствовала, что ее душа тоже может умереть. Она любила свою лошадку больше всего на свете. Но ее душа не умерла. Она осталась жить благодаря ненависти, ненависти к Рамону, а заодно и ко всем остальным мужчинам. Они были насильниками и животными. Мария собиралась жить одна. Она будет растить своих братьев с сестрой и не собирается жить с мужчиной, как другие женщины. Мужчина овладеет ею, если только окажется быстрее и сильнее нее, как это было с Рамоном.

Сильвана родила Рамону еще двоих детей. Большую часть времени они проводили с Марией и другими детьми. Марии было жаль мать, ведь душа у нее была такой израненной. Она помогала матери как могла, но к Рамону относилась с неизменной ненавистью.

Со временем Рамон стал бояться ее как собственной смерти. Однако в отношении всех остальных мужчин Мария была не права, когда думала, что ни с одним из них не сойдется по собственной воле. Годы шли, и однажды в их городе появился Карлос Гарза. Он был пастухом и работал на юге. Она видела, как он смотрит на нее, а когда он заговорил с ней своим бархатным голосом, она почувствовала, что внутри у нее что-то изменилось. Через несколько дней она пошла с Карлосом, и не только по собственной воле, но даже с готовностью. Лишь потом она узнает, что за бархатным голосом Карлоса скрывалась натура ревнивца. Вскоре после их первой встречи Карлос подарил ей коня — маленького белого мерина, который был слишком неповоротлив для него. По причине низкорослости животного Мария назвала коня Чапо.

Через день после того, как Карлос подарил ей коня, они верхом на лошадях отправились с ним далеко вниз по реке, мимо тех мест, где Мария оплакивала своего отца. По пути им попался каньон, огромные скалы которого нависали над рекой. Карлос Гарза был ей особенно симпатичен в тот день. Ее влекло к нему. Такого влечения она еще никогда не испытывала.

Во время той поездки был зачат Джо.

После того как Карлос дал ей Чапо, Мария не расставалась с конем. Чтобы прокормить ребят и свою лошадь, ей приходилось работать в поле, получая за это кукурузу.

Джо было шесть лет, когда Хуан Карлос продал его апачам. Мальчика не было дома два года. Мария уже стала терять надежду, когда Джо неожиданно вернулся. Но, увидев его, она поняла, что с надеждой встретиться с сыном ей все же придется расстаться, хотя и по другой причине. Хуан Карлос продавал прелестное дитя — ребенка, в котором она не чаяла души, а тот, кто к ней возвратился, вовсе даже не был похож на ее сына. Его не узнавал никто. Он был самым красивым мальчишкой в деревне. Девчонки с надеждой заглядывались на него.

Но надежды их были напрасны. Всем, кто возлагал на Джо Гарзу свои надежды, суждено было надеяться напрасно. С десяти лет он часто исчезал из деревни и пропадал по месяцу и больше. Уж не вернулся ли он к апачам, сокрушалась Мария. Неужели индейская кровь в нем побеждала ее собственную? Однажды, когда она спросила его об этом. Джо лишь посмотрел на нее и усмехнулся.

— А почему тебя это заботит? — спросил он.

— Ты мой сын, — сказала она. — Разве это может не интересовать меня? Я уже сломала себе голову.

— Я не хожу к апачам, — заверил Джо. — Если мне придется пойти к ним опять, то только для того, чтобы расквитаться с теми, кто бил меня.

Позднее Мария случайно узнала правду. Джо ходил вниз по реке аж до самого Ларедо, чтобы воровать. Он был вором, и весьма удачливым. О его проделках ей стало известно от Олина Роя. Олин рассказал, что Джо нашел пещеру в горах к северу от Боквилласа. Однажды вечером Олин случайно краем глаза заметил, как Джо нес дорогое седло, украшенное серебром и сверкавшее в лучах заходящего солнца. Олин понял, что седло краденое, потому что всего двумя днями ранее он останавливался в доме идальго, у которого пропало точно такое седло. Старый идальго считал, что его украли индейцы, поскольку не обнаружил следов лошади, которые бы вели к его ранчо или обратно. Никаких следов не было вообще.

Путь от ранчо старого идальго до гор возле Боквилласа был неблизкий. Но Джо тем не менее, был здесь, у реки, и нес седло. На такое способны только апачи. Апачи редко ездили на лошадях. Они ходили пешком и не оставляли следов.

Олин провел ту ночь у реки, надеясь утром разыскать Джо. Но это ему не удалось. Пещер было множество в высоких известковых скалах, которые тянулись на многие мили, уходя в Техас, там, где река делала огромную петлю. В пещерах обитали пантеры и даже встречались медведи-гризли.

Олин рассказал об увиденном Билли Уильямсу, а тот — многим другим. Вскоре о пещере Джо Гарзы стала ходить легенда. В ней утверждалось, что Джо Гарза прячет в ней несметное количество дорогим ружей, диковинных шпор, вычурных уздечек, расчесок из слоновой кости и драгоценных украшений, украденных им из спален богатых владельцев ранчо по обе стороны реки. Река не была для него препятствием. Он преодолевал ее с легкостью, словно какой-нибудь ручей.

Олин рассказал Марии об увиденном, потому что любил ее и знал, что она беспокоится о своем сыне. Он знал также, что с сыном у нее было неладно, с тех пор как Джо вернулся от апачей.

— Он уезжал отсюда на гнедой лошади, которую взял у сына Рамона, — сказала Мария, выслушав рассказ Олина. — А когда вернулся, лошади уже не было. Он уезжает верхом, а возвращается пешком. Или уходит пешком, а возвращается на лошади. Я не могу его понять.

— Может быть, Джо ест лошадей. Апачи это делают, ты же знаешь, — говорил Олин, обсуждая это дело с Билли Уильямсом. — Из Охинаги до Ларедо путь неблизкий, а он шурует там, как в соседней конфетной лавке.

— Пусть он лучше ворует лошадей, чем ест их, — заключил Билли, которому всегда нравился Джо. Он считал его хорошим парнем, только странным. Но быть странным никому не запрещалось. В конце концов, ведь он и сам был странным.

— Жизнь делает странными всех, кто живет долго, — сказал как-то Билли Марии.

Мария не согласилась.

— Я не странная, — возразила она. — Я даже могла быть счастливой, если бы имела хоть небольшую поддержку.

— Ну, так я поддержу тебя, — сказал Билли. — Ты попроси, я сделаю.

— Если бы ты на самом деле хотел помочь, мне не надо было бы просить тебя, — заметила Мария. — Ты бы просто делал, что надо, и все.

Однако на лице у нее при этом была довольная улыбка.

Билли охватило беспокойство. Они только что вкусно пообедали. В какой помощи могла нуждаться Мария? Он хотел спросить ее, но в последний момент передумал. Вместо этого он напился.

У Марии почти не было денег. За работу акушеркой с ней расплачивались продуктами, которых хватало только на то, чтобы прокормить себя и Рафаэля с Терезой. Два ее брата сбежали в Техас, а младшая сестра умерла в одну из зим. Она подхватила болезнь легких, которая свалила ее за неделю. Чтобы Рафаэль с Терезой не сидели голодными, Марии приходилось много и тяжело работать. Когда Джо возвращался из своих походов, у него всегда были деньги. Он держал их в поясе, который носил через плечо. Когда-то она точно так же носила ремень, на котором у нее висело мачете для защиты от Рамона.

Марию злило, что сын не делился с ней деньгами, ни единым песо, чтобы помочь прокормить семью. Кроме акушерства, Мария подрабатывала стиркой и уборкой, чтобы у детей на обед были хотя бы кукуруза с капустой.

Джо нравилось носить одежду, выстиранную матерью. Она делала это умело. После стирки одежда у нее всегда была чистой и мягкой. Чистую и мягкую одежду Джо воспринимал как должное. Ему никогда также не приходило в голову предложить матери деньги за еду. Брата с сестрой он не замечал вообще, если только на него не находило настроение поиздеваться над кем-нибудь из них.

В один из дней, когда Мария была особенно измотана и разозлена, — старик, для которого она готовила еду, пытался залезть своей костлявой рукой к ней под юбку, а когда она отшвырнула его, то плюнул в нее, — она не выдержал и спросила Джо про пещеру.

— Я слышала, у тебя есть пещера, полная сокровищ, под Боквилласом, — сказала она. — Это правда?

Джо посмотрел на нее с наглым вызовом, как делал всегда, когда его спрашивали. Кто она такая, чтобы задавать ему вопросы? Она развратничала с четырьмя мужиками. А может быть, их было еще больше.

— Где ты пропадаешь? — спросила Мария, не дождавшись от него ответа. Ее так и подмывало закатить ему оплеуху или садануть кулаком. Даже убогие Рафаэль с Терезой относились к ней с любовью. Рафаэль не упускал случая, чтобы подойти к ее кровати и промычать какие-нибудь слова ободрения. Если на свет появлялся новый цыпленок, он осторожно приносил его в своих больших ладонях и протягивал матери в подарок. Тереза каждое утро лезла к ней с объятиями. Если Мария была печальна, если из глаз у нее текли слезы, Тереза пыталась утешить ее и вытирала ей мокрое лицо.

— Не расстраивайся, мама, — говорила она. — Я с тобой. Рафаэль тоже. Мы не дадим тебя в обиду.

Марию злило, что даже ее обделенные дети — одна зрением, другой разумом — отдавали ей свою любовь, тогда как Джо, которому Бог дал все: и быстрый ум, и зоркие глаза, и белозубую улыбку, от которой млели даже замужние женщины, — Джо не давал ей ничего и даже не хотел с ней разговаривать. Марии не так уж нужны его деньги. В чем она действительно нуждалась, так это в его поддержке.

— Тебя видели возле Боквилласа, — сказала Мария. — У пещеры, где ты прячешь свои сокровища.

— У меня нет никакой пещеры, — сквозь зубы процедил Джо. — И езжу я в Педрас-Неграс, а не в Боквиллас.

Мария подумывала о том, чтобы выследить, где у Джо пещера. Она не поверила, когда он сказал, что ее нет у него. Его деньги нужны были ей не для себя, а для детей. Она слышала, что в Мехико есть доктора, которые творят чудеса, делая слепых зрячими. Ей очень хотелось свозить Терезу к таким докторам и открыть для своей маленькой девочки красоту этого мира.

Мария слышала также, что есть доктора, которые помогают тем, у кого не в порядке с умом. Она хотела показать Рафаэля таким докторам, чтобы он когда-нибудь смог думать, как все остальные люди.

Ей очень хотелось взять детей и отправиться на поиски великих докторов в большой город Мехико, но у нее не было денег. У Джо деньги были, но Мария знала, что он никогда не даст их ей. Джо не отличался щедростью и всегда был безразличен к ней и к брату с сестрой. Небезразличен он был только к самому себе.

— Ты никому не помогаешь, — с горечью заявила она ему однажды.

— Я помогаю себе, — отрезал Джо.

— А разве ты на свете один-единственный? — спросила Мария.

Джо не ответил. Он ушел, как делал всегда, если она спрашивала его о чем-нибудь.

В тот день, когда Мария уехала в Кроу-Таун предупредить Джо о том, что капитан Калл, знаменитый охотник за людьми, специально нанят, чтобы убить его. Билли Уильямс уже протрезвел и готовил еду для детей Марии. Настроение у него было мрачное. Ему следовало поехать вместе с Марией, хотя он был почти так же слеп, как Тереза. Он бы поехал, если бы Мария попросила об этом. Но ему следовало сделать это и без ее просьбы. Правда, он уже слишком стар для таких мест, как Кроу-Таун. Поездка туда могла бы закончиться для него смертью. Но она может также закончиться смертью и для Марии. Теперь беспокойство не будет покидать его до того самого момента, пока он не увидит ее вновь. Неужели она отказала ему только потому, что он был из Техаса? Похоже, что это так, поскольку все ее мужья были мексиканцами. Но все же подлинной причины он не знает. Может быть, он допустил какую-нибудь ошибку, которая заставила Марию отвернуться от него? Он ел свое фриджоле в полном унынии. Он был стар и уже здорово опоздал. Больной парень Марии что-то напевал, маленькая слепая девчушка без умолку трещала. Будет уже хорошо, думал Билли, если Марии просто удастся уцелеть и вернуться из Кроу-Тауна живой и невредимой к своим ребятам. Ему же надо тем временем оставаться трезвым и заботиться о детях.

Однако позднее, когда дети Марии спали на своих маленьких соломенных тюфяках, на Билли вновь навалилась тоска по его утраченной любви, которая теперь уже навсегда останется безответной. Вынести эту тоску было невозможно, во всяком случае, трезвым. И он опять напился.

 

13

— Теперь ты жалеешь, что не поехал, не так ли? — спросила Лорена.

Пи стоял за домом и с тоской смотрел вдаль. Уже давно надо было запрячь повозку и начать новый день, а он все стоял и смотрел на уходившую за горизонт равнину. С утра задул северный ветер, и ехать в школу будет холодно. Но не это беспокоило Лорену. Почти месяц после того, как Калл уехал без него, Пи Ай работал с настроением. Но затем настроение стало подводить его. Обычно он был уже на ногах и хлопотал на кухне, растапливая печь, поднимая детей или начиная готовить завтрак, прежде чем она заканчивала кормить грудью Лори и выбиралась из-под одеял. Лорена привыкла рассчитывать на эти лишние десять минут в кровати, которые давали ей возможность собраться с силами перед предстоящим днем. Но она могла рассчитывать на них только потому, что Пи был достаточно сознательным, чтобы встать пораньше и взяться за домашние дела.

Он по-прежнему вставал первым и первым принимался хлопотать по хозяйству, но делал это без настроения и словно во сне. Все валилось у него из рук. Занятый своими мыслями, он путал детскую одежду, каша у него пригорала, и вместо того чтобы экономить ей время, он отнимал его у нее, заставляя исправлять его ошибки.

Эта рассеянность не покидала его и на протяжении всего дня. Клэри жаловалась, что, дав сена лошадям, он забывал про коров. Отправившись, как обычно, в поле, он, вместо того чтобы работать от зари до заката, как требовалось от хорошего хозяина, возвращался домой в середине дня. Вернувшись из школы, Лорена часто находила его в сарае, где он, взяв упряжь, которую надо было починить, так и стоял с ней в руках ничего не делая и словно погруженный в сон.

Недели три Лорена старалась не трогать его. Бывали дни, когда она сама не могла сосредоточиться на делах.

И тоже забывала о некоторых из них или делала их плохо, или просто ленилась. Она не была склонна устраивать трагедию из людских слабостей, потому что и сама была человеком и имела свои слабости.

Но со временем эта заторможенность Пи Ая стала выводить ее из себя. У каждого из них были свои обязанности, и она хотела, чтобы он выполнял их так же, как и она свои. Тяжелый труд был основой их существования. В прошлом, когда Пи Ай уезжал с Каллом, им приходилось трудиться больше обычного, чтобы, вернувшись, Пи мог удостовериться, что они все живы, а ферма стоит как стояла. Худо-бедно, но они справлялись с этим. Переделать все полевые работы было им не по плечу, но в остальном дела у них шли хорошо, так что с возвращением Пи Ая они еще долго не могли приспособиться к его присутствию. Вернувшись, Пи неизменно обнаруживал, что скот не пал, амбар не сгорел и все необходимое делалось, как надо.

Брать на себя дополнительную ношу, когда Пи Ай отсутствовал, — это одно, а взваливать ее на свои плечи, когда он был здесь, — совсем другое. Но досаднее всего была причина его страданий: он жалел, что не поехал с капитаном Каллом.

Шагнув из двери во двор, где дул пронизывающий ветер, Лорена повторила:

— Теперь жалеешь, что не поехал, да?

— Я жалею, что поехал капитан, — промолвил Пи Ай. — Лучше бы он бросил это дело.

— А чем бы он тогда стал заниматься? — спросила Лорена. — Он ничего не умеет делать, кроме как убивать людей.

— Это несправедливо, Лори, — сказал Пи Ай. Чего он не любил делать, так это спорить со своей женой Лореной по поводу капитана Калла, своего старого командира. И тем не менее сейчас он занимался именно тем, что спорил с ней, да еще на холодном ветру.

— Но это так, — возразила Лорена. — Во времена индейских беспорядков, возможно, была потребность в таких людях, как он, но те времена давно прошли.

— Ты же знаешь, что нужда в таких людях еще есть. Вспомни, что сделал Синий Селезень. И это лишь один из примеров, — произнес Пи Ай.

— Я не хочу вспоминать, что сделал Синий Селезень, — встрепенулась Лорена. — Я научилась выбрасывать такие вещи из головы. К этому меня приучила еще Клара.

— А при чем здесь Клара? Он никогда не трогал ее, — недоуменно проговорил Пи Ай. — Он тоже старался не вспоминать те ужасные времена, когда Синий Селезень — один из самых отъявленных головорезов-индейцев, терроризировавших равнины, — похитил Лорену. Гас Маккрае вызволил ее, и она осталась в живых. Оправившись от потрясения, она стала его женой. В те времена подобное часто происходило с людьми, жившими на границе. Сам он побывал более чем в двадцати стычках с индейцами, самой страшной из которых для него оказалась самая первая. Местные жители запомнили ее как сражение за каменные дома. Индейцы подожгли прерию и увели их лошадей, оставив их пешими в местах, где легко можно было умереть от голода. От голода они не умерли, но Пи Ай с тех пор был глуховат на левое ухо из-за того, что ошалевший от ужаса рейнджер в густом дыму саданул из своей винтовки, не подозревая, что всего в ярде от него целится с колена Пи Ай.

Времена были тяжелые, и Пи Ай сомневался, что занимался бы сейчас мирным фермерским трудом, не будь тогда у них во главе капитана с Гасом.

Клара Аллен, однако, жила в Небраске и, насколько ему было известно, ее не похищали такие головорезы, как Синий Селезень.

— Кларе тоже было несладко, — настаивала Лорена. — Кроме того, что случилось со мной, с людьми происходят и другие несчастья. Бог забрал у Клары троих мальчиков — всех, что у нее были. Вот у нас их трое. Каково бы нам было, если б все они умерли?

— Типун тебе на язык, — вздрогнул Пи Ай. — Пошли обратно в дом.

Разговор отрезвил его. Конечно, потерять детей было хуже, чем наполовину оглохнуть в бою. Сам он даже не допускал мысли о том, что может потерять детей. Лори права, как всегда. Удел у женщин тоже нелегкий, даже если им не приходится участвовать в боях.

— Клара страдала побольше моего, — заметила Лорена, опечаленная собственными словами. — Но осталась добрейшей души человеком. — Теперь, когда Клара постарела и выдала замуж своих дочерей, ее, похоже, все сильнее одолевали воспоминания о прошлых страданиях, если судить по тем письмам, которые она присылала Лорене. Хорошо еще, что она любила лошадей и держала табун, которым надо было заниматься.

— Если бы я потеряла троих детей, я бы сломалась, — продолжала Лорена. — Даже если бы я потеряла одного, и то бы не выдержала, наверное. А Клара лишилась троих, да еще мальчиков, и не сломалась. И все, что она делала для меня, она делала, преодолевая свое собственное горе.

— Я ничего не говорю плохого о Кларе, — стал оправдываться Пи Ай. — Если бы не она, мы могли бы не встретиться и у меня бы ничего этого не было. Я обязан Кларе и всегда буду благодарен ей. Я был гол как сокол. Она помогла мне встать на ноги. И я не из тех, кто забывает добро. Но точно так же мне помог капитан Калл. Теперь он попросил помощи у меня, а я взял и не поехал. Это неправильно, хотя я знаю, что, если бы я поехал, это было бы совсем неправильнее.

— Совсем неправильно, — поправила его Лорена.

Совершенно неожиданно и помимо ее воли из глаз Лорены хлынули слезы, слезы гнева и боли. Этим бедам из-за Калла никогда не будет конца! Во всяком случае, пока жив капитан, они не кончатся…

— Поезжай! — выкрикнула она. — Поезжай! Я хочу, чтобы ты поехал. Все равно ты не будешь принадлежать ни мне, ни детям, пока жив этот капитан. Поезжай! А если тебя убьют, то туда тебе и дорога!

Пи Ай ошарашенно смотрел на нее.

— Я не хочу ехать, — проговорил он. — И уже говорил тебе почему. Так же, как и капитану. Именно по той причине, что у меня семья, я и не хочу езжать.

— Не хочу ехать, — опять поправила его она.

Пи Ай был совершенно сбит с толку. Он видел ее слезы и гнев, но ведь не грамматическая ошибка была тому причиной.

— Я не поеду, — заявил он. — Я не поеду. И даже не хочу этого. Я просто переживаю из-за капитана. И не могу ничего поделать с собой.

Лорена повернулась и пошла в дом. Она устала от разговоров на эту тему и больше не сказала ему ни слова до своего отъезда в школу. Но печальный взгляд, которым он проводил ее с детьми, весь день не давал ей покоя. Вернувшись домой, она тут же поспешила а сарай, где он тщетно пытался выправить подкову. Пи Ай и в добрые-то времена не отличался большим умением обращаться с инструментами. Бывало, что даже Клэри удавалось отремонтировать то, перед чем пасовал он.

Но его вид с подковой в руках, которую он, похоже, совсем испортил, растрогал ее. Он не отличался сноровкой, да и хорошими физическими данными тоже. Удивительно, как он только выжил, побывав там, где физические данные имели такое большое значение. И тем не менее сам факт отсутствия у него достаточной ловкости там, где другие преуспевали, казался ей трогательным. И не только сейчас, а всегда. Пи Ай был мужчиной, за которого она могла что-то сделать, и он позволял ей делать это за него. Он воспринимал ее указания с благодарностью, тогда как большинство других, кому она пыталась давать указания, даже по самым мелким и незначительным вопросам, неизменно взвивались на дыбы и начинали злиться, а в некоторых случаях просто становились агрессивными. А вот в Пи Ае не было агрессивности. Он мягко уступал и всегда относился со вниманием, когда она или Клэри пытались показать ему, как надо выполнять какую-нибудь простую работу.

— Я это сгоряча сказала, что если не вернешься, то туда тебе и дорога. Мне жаль, что так получилось. Я просто была не в себе, — проговорила она.

Когда Лорена извинялась перед ним, что происходило каждый раз после того, как она выходила из себя, а выходила она из себя довольно часто, Пи Ай расстраивался еще больше. Лорена не должна извиняться. В его глазах она всегда была права. Если они в чем-то расходились, то из них двоих не прав был он. А в случае с капитаном он не прав дважды: по отношению к Лорене и детям — если бы поехал, а по отношению к капитану — потому что не поехал.

Но в этот раз ему, похоже, совсем было худо. Капитан казался ему совсем старым, когда они встретились у поезда. Ему на самом деле было уже много лет и следовало бы перестать гоняться за бандитами в таком возрасте. Конечно, обычные бандиты, которых еще много разгуливало по Западу, не представляли для капитана никакой проблемы даже в таком возрасте.

Но все дело было в том, что этот Гарза не походил на обыкновенного бандита. Пи Ай встретил Чарлза Гуднайта, когда ездил к кузнецу в Квантаки, и Гуднайт был удивлен, увидев его.

— А я думал, ты поехал с Каллом отлавливать парнишку Гарзу, — сказал он угрюмо.

— Нет, у меня семья стала слишком большая, — ответил Пи Ай. Чарлз Гуднайт был суровым мужиком даже когда находился в хорошем расположении духа, а тем, кто впадал к нему в немилость, приходилось совсем туго.

— У меня родился еще один ребенок, а жене надо учить детей в школе, — продолжал Пи Ай, чувствуя, однако, что всякие объяснения тут бесполезны. Какие бы причины он ни придумал, они все равно не стали бы для Гуднайта уважительными. Тот все равно воспринял бы их так же, как и капитан: как оправдание человека, у которого кишка стала тонка для таких рискованных дел.

— Мне наплевать на подробности. — Гуднайт критически рассматривал копыто лошади, на которое кузнец только что посадил подкову.

— Так вот, капитан уехал с человеком с железной дороги, — пояснил Пи Ай. — Парень, за которым его снарядили, совсем молодой, и я сомневаюсь, чтобы он доставил капитану много хлопот. Как говорится, молодо-зелено.

— Ты умалчиваешь о кое-каких фактах. — Гуднайт так задрал ногу лошади, что та едва не упала. Он был здоровенным мужиком и, несмотря на преклонный возраст, все еще мог поднять едва ли не любую лошадь, если в том была необходимость.

— Какие факты? — спросил Пи Ай. — До нас на ферму доходит немного новостей.

— По прикидкам, Джо Гарза убил свыше тридцати человек, и это только те, кого нашли, — произнес Гуднайт. — Могут быть еще и те, которых не нашли и никогда не найдут. Он стреляет из немецкой винтовки с оптическим прицелом, да так, что валит наповал на расстоянии пятисот ярдов, а это дальше, чем видит большинство людей. Так можно перестрелять половину всех путевых обходчиков к западу от Пекоса. Кто найдет путевого обходчика, если его застрелили в пятидесяти милях от блок-поста? Да и кто спохватится, что его нет? Они и так пропадают без конца.

Пи Ай видел винтовки с оптическими прицелами. Они появились уже давно, но не подходили рейнджеру из-за того, что из них нельзя было быстро произвести выстрел, поэтому он лично никогда не пользовался такой винтовкой. И то, что человека можно убить с расстояния в пятьсот ярдов, ему трудно было себе представить, если только то был не феноменальный выстрел, подобный тому, что сделал знаменитый Билли Диксон в бою под Эбоуд Уоллз. В большинстве случаев, которым он был свидетелем, смертельные выстрелы производились с расстояния не более тридцати ярдов. Очень часто это расстояние было даже еще меньше. Пятьсот ярдов — это примерно как от школы Лори до Ред-Ривер. Он лично сможет увидеть быка или бизона на таком удалении, но это еще не значит, что он попадет в него, если станет стрелять.

— Боже милостивый, я ничего не слышал об этом, — пролепетал Пи Ай.

— Тебе следовало бы отправиться со своим капитаном, — заявил Гуднайт. — На этот раз ему может понадобиться опытный помощник.

— Ладно, я обещаю, — сказал Пи Ай, которому вдруг стало дурно. Мистер Гуднайт был, очевидно, прав. Ему следовало поехать.

— Думаю, капитан справится с этой задачей, — виновато добавил он.

— По моему, Вудроу Калл просто дурак, если бросается в таком возрасте за молодыми убийцами, — отрубил Гуднайт. — Мне столько же лет сколько ему, и у меня нет никакой охоты гоняться за ними.

Пи Ай молчал. В нем нарастало чувство вины. Ему было дурно от одного только неодобрительного отношения к нему старого рейнджера.

— Он опасен, этот парень? — спросил Пи.

— Всему племени команчей понадобится год, чтобы перестрелять тридцать человек, и то это должен быть удачный год, — ответил Гуднайт с непонятным торжеством, глядя на Пи Ая.

Затем, словно ему вдруг надоели его мысли, а может быть, и сам процесс размышления, Гуднайт опустил ногу мерина и вскочил на него.

— Всегда бывает шанс оказаться в проигрыше, — заключил он. — Для меня этот шанс оказался связанным с адвокатами. Я никогда не выигрывал ни у одного из адвокатов, даже у самого тупого. А они тоже грабят, только с помощью закона. Им не надо стрелять из немецких винтовок с оптическими прицелами.

Пи Ай встречал лишь двух адвокатов. Один из них жил в Куане и выправлял им купчую, когда они с Лореной покупали ферму.

— Всегда бывает поездка, из которой не возвращаешься, — сказал Гуднайт и развернул коня, собираясь тронуться в путь, но затем повернул обратно, привстал на стременах, сунул руку в карман и, вынув несколько монет, протянул их кузнецу.

— Ты что, так и дал бы мне уехать, не заплатив тебе? — спросил он молодого кузнеца.

— Да, сэр, — ответил кузнец Джим Пиплз, которому и в голову бы не пришло спрашивать у Чарлза Гуднайта про деньги.

— Было бы чертовски досадно, — заявил Гуднайт, — если бы мне пришлось возвращаться в такую даль, чтобы расплатиться. Если хочешь, чтобы дело шло, научись говорить.

— Да, сэр, — проговорил обалдевший Джим Пиплз. Он даже не предполагал, что Чарлз Гуднайт станет разговаривать с ним, а тем более читать ему мораль. Это было все равно, как если бы мораль ему стал читать сам Господь Бог или, по меньшей мере, пророк Моисей. Джим Пиплз был баптистом. Он читал Библию каждый вечер, да и по воскресеньям тоже, но, несмотря на это, не считал, что знает, как выглядит Господь Бог, а вот пророка Моисея мог представить себе довольно отчетливо. По мнению Джима, Моисей был очень похож на Чарлза Гуднайта.

Гуднайт перевел взгляд на Пи Ая. Этот человек совершил поразительный переход длиной в сотню миль, совершенно раздетый, по земле чейеннов, чтобы, отыскав Калла, привести его туда, где умирал его раненый напарник Гас Маккрае. Этот переход был, по мнению Гуднайта, большим делом. Немногие на его веку удавалась совершить нечто подобное хотя бы раз в жизни. И лишь единицы совершали такое более одного раза, насколько ему было известно. Он сам водил людей в походы, и многих. Люди, столь верные, каким был Пи Ай по отношению к Каллу, шли со своим капитаном до конца, и лучшие из них полегли в боях. Гуднайт сам был женатым, но бездетным. Он частенько задумывался над тем, что это значит — иметь своих отпрысков. Как это отразилось бы на нем как на вожаке, на его способности сняться с места и выступить, а выступив, идти и не сдаваться, на его отношении к опасностям жизни рейнджера? С ним этого не случилось, но он не предполагал, что жизнь его стала бы проще, если бы ему было о ком беспокоиться. В моменты опасности он иногда вспоминал о жене, но в основном всегда его мысли были заняты его людьми. Он не слишком беспокоился о жене и никогда не считал себя хорошим мужем, ибо постоянно был занят. Его жена была деловитой женщиной и, наверное, была бы счастливее с кем-нибудь более оседлым. Не ему никогда не приходилось беспокоиться о детях, а вот человеку, стоящему перед ним, действительно надо было думать о них.

— Полагаю, что твоя жена не одобряет этого, — заявил он.

— Не одобряет чего? — не понял Пи Ай. Его несколько удивляло то, что он так долго разговаривал с Чарлзом Гуднайтом, который прослыл по всему Западу своей нелюбовью к долгим разговорам.

— Тебя и Калла, — сказал Гуднайт. — Женщинам не нравится, когда им приходится делить мужей с кем-то еще, как я заметил.

— Меня не надо делить, я предан им обоим, — ответил Пи Ай.

— В таком случае было бы отлично, если бы Калл жил у тебя, — продолжал Гуднайт. — Дело в том, что он останавливается у меня, когда бывает здесь, а это не лучший вариант для него. Однако у тебя он не останавливается. Теперь он преследует в Мексике парня с немецкой винтовкой и чертовски хорошим глазом, если ему удается убивать людей с пятисот ярдов.

Пи Ай не знал, что сказать. Капитан Калл был в опасности большую часть своей жизни, но Пи Аю и в голову не приходило, когда он был с капитаном, что его могут убить. Хотя Гуднайт считал, что капитана вполне могут убить.

— Вы думаете, Джо Гарза может убить капитана? — спросил Пи Ай.

— Да, думаю. — Гуднайт развернул коня и поскакал прочь.

После извинения Лорены Пи Ай вместе с ней вернулся в дом. За ужином дети сидели непривычно притихшие. Перед сном Лорена читала им сказки. Маленькая Лори тоже любила сказки. По крайней мере, ей нравилось слушать голос матери, когда та читала. Ее маленькие глазки блестели, она размахивала ручонками, но вела себя во время чтения очень тихо.

Вечер прошел великолепно, но посреди ночи Пи внезапно проснулся и почувствовал, что дрожит, как при ознобе. Ощущение было такое, словно сама смерть забралась к нему в постель. Когда он попал с Гасом в ловушку в Монтане и смерть была для него реальностью, он не очень-то задумывался о ней. Приходилось слишком многое делать, чтобы остаться в живых, и беспокоиться о смерти было некогда. Но в последний день своего долгого, холодного и голодного выхода к своим ему стало казаться, что он уже на том свете. В предрассветных сумерках последнего утра он почувствовал, что рядом с ним идет, направляя его, его друг, чернокожий ковбой Дитц. Дитц был мертв. Если он с Дитцем, значит, и сам он тоже, должно быть, мертвый.

Но это было не так. Через несколько часов Пи Ай набрел на табун, и Дитц, если только он был с ним, вернулся туда, где положено находиться духам.

Теперь же, когда Лорена была под боком, а в доме по лавкам лежали пятеро детей, смерть представилась ему совсем по-иному. Далеко на юге, за мексиканской границей, она, возможно, уже смотрит в глаза капитану Каллу. В следующий раз она может унести маленькую Лори, когда у той будет круп. Лорену она может забрать, когда та будет рожать их следующего ребенка. Каково это будет, если кто-то из них умрет?

Лорена знала, что Пи Ай не спит. Она проснулась еще до него, разбуженная тем, что, ворочаясь во сне, он задел ее ноги своими ногтями. Ему было лень стричь их, и он делал это только после ее неоднократных напоминаний.

Но не это потревожило ее. Ей приснился дурной сон из того прошлого, когда она ходила по рукам дурных мужчин. Лорена всегда старалась выбираться из таких снов как можно скорее. Лучше бороться с этими воспоминаниями наяву, когда на твоей стороне находятся мысли о муже и детях, чем позволять снам уносить тебя в пучину боли и страха.

— Лори, мне страшно, — прошептал Пи Ай. — Я даже похолодел от страха.

Лорена обняла его. И действительно, он был в холодном поту.

— Может быть, у тебя то же самое, что и у Джорджи, — сказала Лорена. У Джорджи уже несколько дней был сильный жар.

— Я согрею тебя. — Она теснее прижалась к нему.

— Мне холодно внутри. — Однако он был рад, что Лорена придвинулась к нему. Это было как чудо, когда она впервые позволила ему овладеть собой. И до сих пор ему казалось чудом, что он, никогда не поднимавшийся выше звания капрала, может быть желанным для такой необыкновенной женщины, как Лорена, которая будет отдавать ему все тепло своей души и тела. Да, она была щедрой. Из жалоб других он знал, что не все женщины столь щедры с мужчинами. Он обвил ее руками и прижал к себе, благодарный и согретый, но по-прежнему испуганный.

Лорене нравилось, что она способна утешить его одним лишь своим объятием. Жаль только, что она опять беременна. Это было несколько преждевременно, ведь она еще не успела прийти в себя после рождения Лори. Но, несмотря на связанные с этим неудобства, ее по-прежнему влекло к мужу.

Лорена знала, что Клара Аллен поступила мудро, посоветовав ей выйти замуж за Пи Ая. Тогда она не собиралась выходить замуж или делить с кем-то постель, да еще и желать кого-то при этом. Слишком часто ей приходилось отдаваться мужчинам, которых она не желала и даже презирала. И слишком часто была вынуждена отвергать любовь приличных людей, таких, как Диш Боггетт. Впрочем, в Огаллале были и другие, которым она не могла ответить взаимностью.

Почему она смогла ответить на чувства Пи Ая, она так и не поняла. Может быть, потому что этого хотел бы Гас, будь он жив. Он и Пи были друзьями. Но скорее всего, это глупое предположение. Гас был таким же ревнивым, как и любой другой мужчина. Он любил Клару, но и ее не обделял вниманием. Пи Ай ходил у него в капралах, а Клара была ее лучшей подругой. Что-то другое влекло ее к Пи Аю. Наверное, то была его простая и бесхитростная натура. И она по-прежнему влекла ее к нему, что было больше, чем простое благословение судьбы, которое многие получают в своей жизни. Больше, чем имела сама Клара, в жизни которой не было места мужчинам с тех самых пор, как умер ее муж.

Тем труднее ей было уступить и позволить ему исполнить свой долг перед старым капитаном Каллом. Она, возможно, еще уступит, вынуждена будет уступить, но не без борьбы, в которой женское начало выступает против мужского. Вот именно, женское против мужского. Ее тело, душа, чувства и страсти, их общие с Пи Аем дети, их совместная жизнь на ферме, в которую она вложила свои деньги и энергию, — все это восставало в ней против старика с ружьем и того образа жизни, с которым следовало покончить. Тот образ жизни требовал преданности одного бойца другому и своему командиру, но Лорена относилась к этому без благоговения, особенно когда это касалось Пи Ая. Ее муж был мирным человеком. Такому никогда не следовало бы быть рейнджером и иметь дело с насилием. Достаточно других, у кого насилие в крови. Старику Каллу не следовало привлекать такого, как Пи Ай, который жил в мире и согласии с собой и мог часами вынимать колючки кактуса из ребячьих рук, занимаясь каждой из ладошек до тех пор, пока в них не оставалось ни одной занозы.

Пи Ай не был создан для военной жизни и с радостью променял ее на жизнь с ней. Больше всего ему нравились летние дни, когда Лорене не надо было ездить в школу и когда они вместе могли заниматься какой-нибудь несложной работой на ферме. Чтобы она могла разводить сирень, он ездил за саженцами чуть ли не на край света, а потом помогал ей укрывать их от февральских морозов и мартовских ветров.

Она просто обязана победить, стучало в голове у Лорены. Крепко сжимая его в своих объятиях, она хотела, чтобы он знал, что с ней у него будет еще больше счастья, больше детей, если он захочет того, и больше ее любви.

Но, даже обнимая ее. Пи Ай смотрел куда-то в пространство.

— Я как будто ужасно боюсь чего-то, — произнес он. — Я ужасно боюсь чего-то, Лорена, — шепотом повторил он. Пи Ай всегда боялся разбудить детей. Его голос, когда он говорил шепотом, был точно таким же, как у Джорджи, когда тот нашептывал ей на ухо свои маленькие секреты.

Лорене стало страшно за себя. Она всего лишь женщина и может только то, что может. Она знала, что сердце Пи Ая принадлежит ей, а не капитану. Но капитан присутствует в жизни Пи Ая гораздо дольше, чем она. Он появился в ней первым, и не вчера, а без малого тридцать лет назад. Это был факт, с которым она не могла ничего поделать. Она могла изменить привычки мужа, и она их изменила, но изменить его прошлое ей было не под силу, а собака-то как раз и зарыта в его прошлом.

— Я должен поезжать и найти капитана, — прошептал Пи Ай. — Он старый человек, а я нет.

— Поехать, — поправила его Лорена. Но что толку исправлять его грамматику, если он направится к Каллу? Правильная грамматика не спасет его, а спасать его надо, и немедленно.

Страх Пи Ая стал передаваться и ей. Он завладел ими обоими, мужем и женой. Пи уезжал не в первый раз, и всякий раз это раздражало Лорену. Но никогда так не пугало. Она не любила, когда он уезжал, но всегда знала, что он вернется. Почему им казалось, что эта поездка должна закончиться по-другому, не могла объяснить ни она, ни сам Пи Ай. И теперь они лежали, одинаково встревоженные и испуганные.

— По крайней мере, заработаю немного денег, — неуверенно проговорил Пи Ай.

— Мне наплевать на твои деньги, — голос у Лорены дрожал. — Они не могут обнять меня, не могут сделать мне ребенка и не могут быть отцом Гасу, Джорджи, Бену и девчонкам.

— А в этом и не будет необходимости, — сказал Пи Ай, — ведь я вернусь.

— Я не верю тебе в этот раз. Если ты уедешь, то больше уже не вернешься. Мы никогда больше не будем лежать вот так в постели. Я состарюсь, и у меня не будет тебя, а у детей не будет отца.

Пи Ай ничего не сказал. В голове у него лихорадочно закружились мысли, одна из которых была та, что капитан, может быть, уже мертв. А это означало бы, что ему не надо ехать. Но если бы капитан был убит, то он бы уже услышал об этом.

Лорена тоже не произносила ни звука и в голове у нее тоже все перемешалось. Если Пи Ая убьют, ей, наверное, опять придется отказывать Дишу Боггетту. Он держал магазин в Мехико и все еще был неженатым, во всяком случае, до последнего времени. Если Пи Ая убьют, он вскоре прослышит об этом и тут же прискачет свататься. Он совсем даже неплохой человек, но она никогда не хотела его и не захочет ни за какие коврижки. Хоть бы все это прекратилось, думала она, я сойду с ума, если так будет продолжаться.

Утром оба они были такими разбитыми, как после трех дней непрерывной работы, Клэри пришлось одной заниматься и хозяйством, и малыми детьми.

— Что случилось, мама? — встревоженно спрашивала она. — В чем дело, папа?

И ни от одного из родителей не могла добиться ответа. Когда Клэри ушла доить коров, Лорена предприняла последнюю попытку.

— Почему ты думаешь, что сможешь найти его? — спросила она. — Уже почти месяц, как он уехал. К этому времени он мог уже проехать половину Мексики или даже добраться до Тихого океана.

— Я рассчитываю найти капитана, — ответил Пи Ай. — Люди всегда знают, когда он поблизости. Рой Бин или кто-то еще будут знать, где он.

— Тогда отправляйся сегодня же, — сказала Лорена. — Поезжай сейчас. Я не вынесу еще одной такой ночи, как прошлая. Уезжай прямо сейчас пока я не отправилась в школу.

Пи Ай взял плащ, подхватил винтовку и пошел седлать коня.

— Ты собираешься ехать верхом? — спросила Лорена, когда он вернулся. — Ты мог бы сесть на поезд, ведь он-то поехал поездом.

— Нет, я поеду верхом. На границе я могу не найти подходящую лошадь, — ответил Пи Ай. Пеструшка в белых пятнах с огромным животом была ему подходящей лошадью.

Пи Ай поцеловал на прощание каждого из детей. Все они ревели, причем Клэри громче остальных, хотя была уже почти невестой. Мальчишкам было жаль расставаться с отцом, а Лори плакала, потому что плакали все остальные.

Лорена пошла собираться в школу. Одевалась она медленно, очень медленно. Также медленно и аккуратно складывала учебники. Обычно она просто бросала их в сумку и разбиралась уже потом, в школе. Но этим утром она укладывала их медленно и аккуратно, словно от того, как они будут уложены, зависела вся ее жизнь.

Вновь оказавшись во дворе, она едва нашла в себе силы, чтобы поднять на мужа взгляд. Его глаза, хотя и встревоженные, были все теми же честными и бесхитростными, которые когда-то заставили ее перестать быть ко всему безразличной. Она быстро поцеловала его, крепко обняла и долго стояла, не разжимая рук, затем, двигаясь на негнущихся ногах, помогла детям забраться в коляску, села сама и поехала в школу. Обернувшись, дети смотрели на своего отца. Лорена не поворачивалась. Она неотрывно смотрела не лежавшие впереди равнины.

Пи Ай положил в мешок немного соли и перца, сунул в переметную сумку плоскую кастрюльку и постоял с минуту у двери дома, задумавшись о том, когда увидит всех их вновь — тех, кого любил и которые теперь почти скрылись из виду на северном горизонте.

Затем вскочил на Пеструшку, проверил, хорошо ли приторочена винтовка и, развернув коня на юг, по направлению к Мексике, двинулся на помощь капитану Вудроу Каллу.

 

14

По пути в Мексику Калл заехал попрощаться с Боливаром. Старик провел под его началом много времени, и при встрече с ним на капитана нахлынули воспоминания, хорошие и плохие, о роте рейнджеров и компании «Хэт крик». В памяти ожили образы Гаса и Дитца, Пи Ая и Ньюта, который был его сыном. Калл смог признать это только после смерти, настигшей парня в Монтане. Даже теперь, когда прошло уже несколько лет, Калл все еще не мог вспоминать об этом без боли. Он произвел на свет сына, но не был ему отцом, хотя тот провел в компании «Хэт крик» почти всю свою короткую жизнь. Он жил с ними, но как наемный рабочий, а не сын капитана. Теперь уже слишком поздно, чтобы изменить что-либо. Это была рана, которая болела каждый раз, когда он прикасался к ней. Боливар, которому не так уж много оставалось жить на этом свете, был так прочно вплетен в воспоминания Калла о своих прошлых днях, что ему совсем не хотелось оставлять его, хотя Боливар был слишком старым и дряхлым для опасных поездок.

Но, оставляя его, Калл словно оставлял позади свою жизнь.

— Capitan, колокол! Я все еще могу звонить в колокол! — воскликнул Боливар. В глазах у него стояло отчаяние, а голос вибрировал. Он видел, что capitan собирается уезжать без него. Двое гринго уже сидели в седлах, а их мул был навьючен и готов в дорогу. Это означало, что capitan уезжает и, наверное, уже никогда не вернется назад.

Боливар имел в виду обеденный колокол возле платной конюшни в Лоунсам Дав, которая когда-то принадлежала Каллу и его напарнику Гасу Маккрае. Боливар собирал их на свои не очень вкусные обеды, ударяя по колоколу кривым ломиком. Постепенно выживая из ума, он иногда звонил в колокол независимо от того, приготовлен обед или нет. Колокол у него часто звонил, когда вокруг никого не было и в помине, кто бы мог прийти и отведать приготовленной им пищи. Когда он бил в колокол кривым ломиком, жизнь не казалась ему горестной. Колокол звонил так громко, что чуть ли не делал его глухим, но он тем не менее продолжал нещадно колотить в него. Жизнь Боливара была полна горестей, и он нуждался в чем-то таком, что заставляло бы его забывать а них, даже если в результате он становился глухим.

Калл, как и Боливар, сожалел, что кампании «Хэт крик» больше не было. Теперь их объединяло одно только сожаление, которое не могло вернуть им друзей. Одних уже не было в живых, а другие были разбросаны по равнинам и рекам, Ньют, Дитц и Гас были мертвы, да и Боливара, как предчувствовал Калл, уже не будет в живых, когда он вернется в Ларедо.

— Этот старик нуждается в стрижке, — сказал помощник шерифа Планкерт, когда они покидали Нуэво-Ларедо. Седые волосы у Боливара отросли до самых плеч.

— Последнее время он пытался заколоть ножницами того, кто его стрижет, — пояснил Калл.

— По мне, пусть он лучше зарастет волосами, чем давать ему что-то такое, чем он может повредить кого-нибудь, — включился Брукшир, вспоминая с сожалением, как Боливар выхватил у него дробовик и пристрелил их лучшего мула. Брукшир был только рад, что Боливар остался. Он опасался, что Калл может поддаться на уговоры и взять его с собой, что наверняка не понравилось бы полковнику Терри.

То, что капитан Калл сразу же переправился на мексиканский берег реки, несколько удивило помощника Планкерта. Он лично предпочел бы продолжать двигаться по техасскому берегу. Сам он не чувствовал себя уютно, когда находился к югу от границы и особенно вблизи самого Ларедо. Будучи помощником шерифа и имея собственный значок, Тед Планкерт участвовал в повешении нескольких мексиканцев. Двоих мексиканцев ему пришлось пристрелить лично, а нескольким задать серьезную трепку. В конце концов, это была его работа, и граждане ждали от него исполнения его обязанностей. Ему было известно, что из-за своего рвения он был не только непопулярным, но и вызывал ненависть у тех, кто жил к югу от границы. Помощник Планкерт знал также, что мексиканские семьи зачастую были очень мстительными и шли на все только для того, чтобы отомстить за убитых или пострадавших близких. Помощник был готов ясно дать понять каждому, кто бы ни спросил его, что ему было бы спокойнее на техасском берегу реки.

— Здесь есть хорошая дорога до Дель-Рио, — сказал он и тут же получил от капитана щелчок по носу.

— Мы едем не в Дель-Рио, — резко произнес Калл. — Я предпочитаю где можно избегать селения. Там быстро разносятся слухи. А нам не надо, чтобы Гарза знал, что мы идем.

Планкерт ничего не ответил, но позиция капитана показалась ему несерьезной. Не пройдя и пяти миль от дома, он стал здорово сомневаться в капитане.

Он никогда не предполагал, что капитан вот так возьмет и бросится в Мексику. Он знал, конечно, что им придется пересекать границу, но он полагал, что это случится не раньше, чем они пройдут несколько сот миль вверх по реке. Дурная слава о нем как о помощнике шерифа, имела ограниченное распространение. Через пять или шесть сотен миль вверх по реке они вряд ли встретили бы мексиканца, который имел бы на него зуб. А теперь они были в самой гуще его врагов, и это начинало беспокоить Планкерта.

Кроме того, у него было несколько часов, чтобы получше разглядеть своих попутчиков. В Ларедо он был так заворожен славой капитана, что едва ли осмелился поднять на него глаза. Калл был настолько знаменит, что людей ослепляло одно только его имя, как оно ослепило и самого Планкерта.

Однако теперь, когда они ехали по голой и пыльной равнине, ореол героя несколько потускнел, и помощник шерифа с некоторым разочарованием увидел рядом с собой старого и не очень ловкого человека, которому с трудом удавалось задирать ногу, чтобы попасть в стремя. Серое лицо капитана имело усталое выражение человека, который был уже не молод и не отличался крепким здоровьем.

Путешествующий же с ним янки был, безусловно, просто дешевым пижоном. В своих новых сапогах, шляпе и штанах, сгибающийся под тяжестью всевозможного оружия, он выглядел глупым клоуном. И то, что Калл мог отправиться за убийцей с таким человеком на хвосте, заставляло Планкерта усомниться в способности старика разбираться в людях.

Помощник почувствовал вдруг сильное желание передумать. Ему захотелось признаться в своей ошибке, вернуться домой и, подобравшись к своей жене Дуби, целовать ее, пока она не взовьется от желания. Сейчас же он отправлялся в долгое путешествие с сомнительным исходом. Когда теперь ему вновь удастся насладиться сгорающим от нетерпения телом Дуби? С чего это он решил, что ему хочется ехать? Все это из-за ослепительной репутации капитана. Усомниться в нем было все равно, что усомниться в солнце.

Теперь, когда они ехали рядом, капитан не казался непогрешимым, да и чересчур деятельным тоже. Он просто ехал и старался говорить как можно меньше. Помощник задумался над тем, как сообщить капитану о том, что он передумал. Но ни один из способов подачи этого не казался ему приемлемым ни для капитана, ни для его земляков. А они-то как раз и представляли главную проблему. Пренебрежение шансом поехать с капитаном могло навсегда испортить реноме Планкерта как среди людей шерифа, так и среди простых граждан вдоль всей границы. Но его репутация может остаться и неподмоченной. Надо только найти какую-нибудь подходящую причину для своего возвращения домой. Захромала лошадь, например… Но та, проклятая, шла как ни в чем не бывало и даже не думала хромать.

Когда помощник шерифа был целиком погружен в свои думы, замышляя возвращение к истосковавшейся жене, капитан Калл неожиданно повернулся в седле и пристально посмотрел на него:

— Хотите дать деру, помощник? — спросил он. Ему показалось, что помощник стал скисать, и делал это очень быстро. Если человек собирается дать деру, лучше если он сделает это сразу. Похвального в таком поступке ничего не было, но и преступного тоже. Как и Пи Ай, помощник тоже был женат. А они отправлялись в погоню за юнцом, который мог перестрелять их всех.

— Дать деру? — переспросил ошарашенный Планкерт. Старик самым неожиданным образом прочел его мысли.

— Да, это как раз то, о чем я спросил, — подтвердил Калл. — Хотите вернуться к своей жене?

— К Дуби? С чего вы взяли? Она прекрасно обойдется и без меня, — ответил он.

— Значит, вы не хотите бросить это дело? Вы уверены в этом? — спросил Калл.

— С чего вы взяли, капитан, конечно, нет. Я взялся за дело, и я остаюсь с вами, — возразил Тед Планкерт. Он сам себе поражался, чувствуя, что не может не соврать. То, что он говорил сейчас капитану, было совершенно противоположным тому, что он чувствовал в данный момент, противоположным тому, что собирался сказать. Но он ничего не мог поделать с собой. Сказать правду было невозможно, во всяком случае, когда капитан Калл смотрел на него своим тяжелым взглядом.

— Что думаете вы, Брукшир? — спросил Калл. Несмотря на свое первоначально скептическое отношение к Брукширу, он стал прислушиваться к суждениям этого человека по некоторым вопросам. В отношении людей Брукшир оказался не таким уж дураком, как в отношении шляп.

Один сапог Брукшира так натирал ему пятку, что он ни о чем больше не мог думать. Интересно, думал он, останется ли от его пятки что-нибудь, когда они остановятся на ночевку этим вечером. В довершение ко всему у него опять стало появляться ощущение, что его уносит ветром. Он уже полагал, что может справляться с ним, ибо оно не одолевало его с тех пор, как они достигли Сан-Антонио, местность вокруг которого сплошь поросла кустами. Но сейчас они были не в Сан-Антонио. И кустов вокруг не было тоже. Мексика оказалась, на его взгляд, еще пустыннее, чем Техас, пустыннее и безрадостнее. Прошлой ночью он незаметно смотался в Нуэво-Ларедо и купил себе на несколько минут мексиканскую девушку, но ничего, кроме разочарования, не испытал. Девушка хоть и была не очень дорогой, но и не очень упитанной тоже, и в глазах у нее все время стояло печальное выражение. Поразила его также и нищета Нуэво-Ларедо. Он читал о Хуаресе, императоре Максимилиане и ожидал увидеть хоть какую-то роскошь. Даже в Канаде, которую он не любил, время от времени встречалось что-то от роскоши, по крайней мере в Монреале. А в Мексике она, похоже, отсутствовала напрочь. Здесь были одни лишь печальные женщины и дети, да еще старики, бросавшие на него неприветливые взгляды.

— Вы ведь покупаете их дочерей, а может быть, их жен, — сказал Калл, когда он заикнуться о косых взглядах.

Теперь капитан интересовался его мнением о помощнике Планкерте, а оно-то как раз и отсутствовало у Брукшира. С его точки зрения, человек этот выбран в спешке, но это еще не значило, что он был плохим.

— Это же затея ваша или вашего полковника, — напомнил ему Калл. — Как вы думаете, мы должны оставить этого человека или отослать обратно?

— Капитан, я не могу вернуться домой. — Тед Планкерт был близок к панике. У него было такое ощущение, словно его самые потаенные мысли вдруг оказались выставленными на всеобщее обозрение, что всегда претило ему. Когда капитан пригвоздил его своим тяжелым взглядом, он вспомнил, кем был: помощником шерифа, хорошо известным не только в Ларедо, но и по всему Техасу. Опомнившись, Тед Планкерт разозлился на Дуби. Это из-за нее он заколебался этим утром. Она так ревела накануне отъезда, что размягчила его и сделала не таким решительным, как обычно. Если бы Дуби относилась к нему повнимательней, то не вела бы себя так, когда ему предстояло серьезное дело. А разве может быть что-нибудь серьезнее того дела, дня которого он понадобился капитану Каллу?

Из-за Дуби он чуть было не совершил ошибку, которая могла навсегда дискредитировать его как стража закона, и он собирался отчитать ее как следует, когда вернется домой. Сам он мог считать сколько угодно, что капитан выглядит старым и скованным, но на границе это было отнюдь не всеобщим мнением. Большинству людей, конечно, не доводилось лично видеть капитана вот так, как сейчас Теду. Большинство знало о нем понаслышке, как о знаменитом рейнджере, который долго защищал границу к югу от Ларедо.

Капитан оберегал границу от плохих мексиканцев, плохих индейцев, да и плохих белых тоже. Теперь жизнь на границе стала более или менее спокойной. Однако долгие годы сама мысль о капитане Калле позволяла многим лучше спать по ночам. Они не скоро забудут с нем, а большинство из них никогда и не узнает, что ему стало трудно задирать ногу в стремя.

Теперь, когда Тед Планкерт решительно подтвердил свое намерение ехать, он уже и представить не мог, как ему только пришло в голову помышлять об отказе. Он никогда ничего не бросал в своей жизни, если не считать хлопковой фермы, работу на которой он не выбирал. Ему просто случилось там родиться.

— Я пришел, чтобы быть с вами, капитан, — сказал Тед. — Я давно ждал такой возможности и теперь не собираюсь отказываться от нее.

Калл отвернулся и решил оставить все как есть. Многие колебались, когда шли навстречу опасности. Они слишком много думали о своей смерти или увечьях и страданиях, которые могли никогда и не выпасть на их долю. Вот что бывает, когда человек слишком много размышляет, даже иногда и с тем, кто отличается определенной смелостью. Часто тот же человек, оказавшись в бою, успокаивается и сражается довольно хорошо. Пи Ай сам по себе всегда был надежным, если не сказать, блестящим бойцом. И тем не менее он нервничал больше других в роте, пока не начинались боевые действия. Он, пожалуй, был слишком хрупким и нежным для жизни рейнджера. Калл убеждался в этом не раз, но никогда не доходил до того, чтобы отправить его назад. Во время преследования индейцев или бандитов у Пи Ая случались головные боли, прихватывало сердце, расстраивался желудок — и все это из-за нервов, как был убежден Калл.

Калла опять охватил гнев, что Пи не пошел с ним. Но он знал, что злиться ему не следует. Пи Ай давно уже отработал свое, и даже больше в опасных поездках с Каллом. И если теперь он предпочел жену с детьми и фермой — это было его право.

На ночь они расположились на поросшем кустарником плато в десяти милях южнее реки. Заметив мелькнувшую тень, Калл выстрелил, не целясь, и на ужин у них был молодой поросенок. Поев, Калл сидел в сторонке, размышляя над предстоящими задачами. Он еще не вполне решил, где ему вести охоту, то есть заняться ею всерьез. Наверное, ему надо отсечь Рио-Гранде от большой излучины и начать охоту там. Парнишка купил свою чудо-винтовку в Мехико и остановил один поезд в Коауиле, а другой в техасском Ван-Хорне. Это говорило о том, что он любит путешествовать и умеет преодолевать расстояния. Говорят, что сам он из бедной деревни севернее Боквилласа. Не всякий мексиканский парень отправился бы в Мехико, чтобы заполучить там немецкую винтовку. Это наводит на некоторые размышления.

— У вас бывают какие-нибудь неполадки со здоровьем перед боем, капитан? — Помощник Планкерт обратился к капитану, хотя тот сидел в стороне. С янки ему не хотелось разговаривать, и он ограничивался только словами «да» и «нет», когда Брукшир спрашивал его о чем либо.

— Нет, я бы не сказал, что у меня появляются колики в животе, — ответил Калл.

— Тогда вы смелый человек, — вступил в разговор Брукшир. — Когда я был на войне, то боялся все время. Правда, я был санитаром и ни в кого не стрелял. Но по ночам мне все равно снились кошмары.

— А про что были эти кошмары? — поинтересовался помощник.

— В основном про то, как надо мной низко проносится огромный снаряд и сносит мне голову, — сказал Брукшир. — Именно такое случилось с человеком, которого я знал. Он был из Хобокена, а звали его Джонни Лоув.

— Значит, такая судьба, — заметил Калл.

— Да, я бы сказал, судьба, — проговорил Брукшир. — В то утро, когда это случилось, он отдал мне свой бисквит. Сказал, что слишком нервничает, чтобы есть. Боялся, что схватит желудок, если он съест сладкое. Джонни правил повозкой, на которой мы возили раненых. Он уехал, а я остался в столовой доедать его бисквит. Как раз, когда я пил кофе, мимо проезжал генерал Грант. Это был единственный раз, когда я видел генерала. Потом я и Джеки О'Коннор поехали по дороге, распластавшись на дне повозки. Снаряды летали вокруг нас, как утки. Большинство из них попадало в деревья, превращая их в щепки. Не проехали мы и пяти минут, как увидели кучу ребят, стоявших вокруг повозки, на которой уехал Джонни. Мы подумали, что они смотрят на убитого республиканца, но нет, это был Джонни и без головы. Вместо нее торчала лишь красная кость, выступающая из шеи.

— О Господи! — воскликнул Тед Планкерт. — Это ужасно. Одна только кость?

— Да, красная кость, — подтвердил Брукшир. — Наверное, это был конец его позвоночника.

— О Господи, — опять сказал Тед. — Его шейная кость? — Его смущало, что кость была красная. Безусловно, все кости находятся внутри, где у тебя кровь, но при мысли о том, что они могут быть красного цвета, его все равно начинало тошнить.

Калл слушал и усмехался про себя — не потому, что случай не вызывал у него содрогания. Лишиться головы — незавидная участь, янки ты или нет. Но дело в том, что в бою происходили также и забавные вещи. И пожалуй, самое смешное из того, что ему приходилось видеть, как раз и случалось в боях. Он всегда находил, что в бою смеются лучше, чем где бы то ни было, ибо если ты дошел до смеха в бою, значит, можешь считать, что заслужил его. А если просто смеешься в салуне, смех не пронимает тебя так глубоко.

В данном случае Калла развлекали мысли о том, как потешился бы его старый напарник Август Маккрае, если бы увидел команду, с которой он отправлялся на охоту за преступником. У Августа было хорошо развито чувство юмора, даже слишком хорошо, как часто казалось Каллу. И тем не менее ему недоставало его смеха. Гас любил посмеяться над своими напарниками по любому поводу, а уж над зрелищем, которое являли собой Калл, Брукшир и долговязый Тед Планкерт, просто хохотал бы до упаду.

— Джо Гарза стреляет из винтовки, а не из пушки, — заметил он. — Чтобы лишить вас головы, ему придется воспользоваться ножом или пилой.

Помощник Планкерт пропустил мимо ушей слова о ноже с пилой. Капитан, наверное, просто шутил. Насколько ему было известно, Гарза еще не отрезал ни одной головы, но ведь кроме этого было достаточно и других, хотя и не столь страшных увечий.

— Говорят, что из своей винтовки он попадает вам между глаз, даже если вы находитесь в миле от него, — сказан помощник, слышавший, как многие утверждали, что Гарза убивает людей на расстоянии одной мили.

— Полмили, наверное, — сказал Калл. — Я сомневаюсь, что он будет метить между глаз. Если он соображает, то будет стрелять по корпусу. Это более крупная цель.

— Ладно, пусть будет полмили. И как вы собираетесь справиться с ним? — спросил Тед.

— Я рассчитываю, что его не хватит надолго, — ответил Калл. — Он молодой и, скорее всего, нетерпеливый. Нас тут трое, а он один. Он может потерять терпение и допустить крупную ошибку.

— Дело-то еще в том, что нескольких: пассажиров он пристрелил из пистолета всего футов с пяти, — напомнил им Брукшир. — Я не сомневаюсь в его умении стрелять из винтовки, но он опасен также и на близком расстоянии.

— Он останавливает поезд, вытряхивает всех из него и заставляет их отдавать ему часы и заколки для галстука, — вслух размышлял Тед Планкерт. — Некоторые из пассажиров вооружены. Почему ни один из них не попытался выстрелить в него? Тогда остальные могли бы на него наброситься.

— Я и сам задумывался над этим, — сказал Брукшир. — Казалось бы, что всегда должен найтись хоть один, кто рискнул бы оказать ему сопротивление. Ан нет, они просто стоят там, как овцы, и позволяют обирать себя.

— Это эффект репутации, — пояснил Калл. — Когда у тебя появляется такая известность, как у этого желторотого, люди начинают считать тебя лучше, чем ты есть на самом деле. Они думают, что побить тебя невозможно, тогда как на самом деле побить можно любого и любой может совершать ошибки. Я еще никогда не встречал уголовника, который бы не делал ошибок. Думаю, что их было меньше всего у Синего Селезня, но тот был исключением.

— Джо Гарза не сделал ни одной ошибки, по крайней мере, до последнего времени, — заявил Брукшир.

— Почему? Я бы сказал, сделал. Он нарушил закон — закон вашего полковника, в частности. В этом и заключалась его ошибка, и теперь мы охотимся за ним, — сказал Калл.

— Я имел в виду тактические ошибки, — произнес Брукшир. — Он как будто знает, когда нападать, а когда нет. Если на поезде едет рота солдат, он не появляется.

— Это просто здравый смысл, — проговорил Калл. — Я бы тоже не стал высовываться, если бы увидел роту солдат на поезде. Для этого не надо быть генералом Ли.

Помощник Планкерт все еще думал о кровавой кости, что торчала из шеи убитого солдата. Когда в голове у него появлялась какая-то тревожная картина, от нее было трудно избавиться. Она словно застревала в шестеренках его мыслительного механизма. Застрять могла и хорошая картина, наподобие тех с молодым телом Дуби, что не выходили у него из головы перед женитьбой.

Но плохие картины застревали сильнее всего и сидели там дольше всех. На одной из таких картин Тед Планкерт видел, как его засасывает в зыбучие пески. Такие пески встречались возле Рио-Гранде, и помощник боялся их хуже смерти. Картина, в которой ты не можешь дышать оттого, что песок забивает тебе рот и нос, была плохой, но не до такой степени, как кровавая кость, торчащая из шеи человека. Лучше бы Брукшир никогда не рассказывал эту историю. Янки хлебом не корми, только дай поговорить о чем-нибудь таком, о чем культурные люди предпочитают помалкивать.

— И как выглядел генерал Грант? — спросил Калл. Его всегда интересовали великие воины. Грант и Ли, Стоунволл, Джексон, Шерман.

— Он выглядел пьяным и был пьяным, — ответил Брукшир. — Он выиграл войну, во время которой был постоянно пьян.

Калл не сказал ничего, но опять вспомнил своего старого напарника. Гас Маккрае тоже мог сражаться пьяным. И таким иногда сражался даже лучше, чем трезвым.

— Я бы чувствовал себя лучше, если бы кто-нибудь стащил у мальчишки эту винтовку, — заметил помощник Планкерт. — Миля — это очень большое расстояние для стрельбы.

— Полмили, — опять поправил Калл.

Брукшир задумался, будут ли ноги у Кэти еще толще, когда он вернется домой.

— Мне все же хочется знать, кто же этот второй грабитель, — проговорит он. — Тот, который напал на поезд в Нью-Мексико.

— Мне бы тоже хотелось знать это, — откликнулся Калл.

 

15

В Кроу-Тауне Джо жил с тремя проститутками. Но они были нужны ему не для развлечений — он никогда не развлекался с женщинами. Белую проститутку звали Бела. Она приехала на юг из Додж-Сити с шулером по кличке Красная Нога. Кличка появилась в результате того, что другой шулер вышел из себя и попытался вонзить нож ему в сердце. Но будучи пьяным и слишком разъяренным, он так сильно размахнулся, что сковырнулся со стула, на котором сидел, и в конце концов смог вонзить нож лишь в ногу своего врага. Красная Нога тоже был сильно пьян и вначале даже не заметил, что его нога была проткнута насквозь. Он обратил на это внимание только тогда, когда кто-то показал ему, что его правый сапог полон крови. Он посмотрел вниз, увидел, что сапог действительно заполнен кровью, и упал в обморок.

Несколькими днями позднее он и Бела покинули Додж-Сити и двинулись в Кроу-Таун, о котором молва говорила, что он вот-вот начнет процветать и превратится во второй Додж. Красная Нога с Белой планировали открыть в нем бордель и разбогатеть. Но приехав, они тут же увидели, что Кроу-Таун и не собирался процветать. Слухи оказались ложными. Население было темным и слишком бедным для того, чтобы поддерживать существование борделя или любого другого дела, кроме салуна.

Слоняться по свету больше не было сил, и Бела с Красной Ногой осели в Кроу-Тауне. Красная Нога беспробудно пил и к тому же имел склонность впадать в беспамятство в самые неподходящие моменты. Он вырубался даже за игрой в карты, а карты являлись его профессией.

Джо Гарза был совсем другое дело. Бела, немало повидавшая за свои двадцать восемь лет, никогда не встречала такой мужской красоты, какой отличался Джо. Походка, зубы, руки у него были просто прелесть. Красная Нога старел и становился ненадежным. Бела сделала ставку на Джо и добилась своего. Он заинтересовался ею и позвал жить в своем доме или в доме, который считал своим. В Кроу-Тауне дома чаще всего принадлежали тем, кто лучше стрелял. Джо не пришлось убивать никого, чтобы приобрести дом. За неделю до появления Джо Кроу-Таун посетил убийца Пекос Фредди, визит которого закончился убийством трех мексиканцев: отца, матери и брата двух молодых проституток, которые теперь жили вместе с Джо и Белой. Молодые проститутки Мариета с Габриелой так убивались из-за смерти своих родных, что поначалу им было все равно, где и как жить, да и жить ли вообще. Они знали, что скоро умрут, если останутся в Кроу-Тауне, но для того, чтобы выбраться отсюда, у них не было ни денег, ни средств передвижения, ни надежды.

Когда появился Джо, они просто уступили ему свой дом, двухкомнатную лачугу с низкими потолками, в надежде, что он позволит им остаться. Он позволил, а вскоре осчастливил тем же самым Белу, но в свою постель и даже в комнату не пускал ни одну из них. Женщины втроем спали на полу в большой комнате. Но даже это было лучше, чем спать с Красной Ногой, решила Бела, ибо Красная Нога был ненадежен еще и в том отношении, что часто мочился в постель. Он объяснял это тем, что однажды лошадь лягнула его в причинное место. Бела знать об этом ничего не хотела, она знала только, что каждое утро просыпается в луже. На полу дома мог оказаться случайный скорпион или змея, но они, по крайней мере, были сухими.

Джо позволил женщинам остаться потому, что кто-то должен был готовить ему пищу и стирать одежду. Бела стряпала, а Мариета с Габриелой содержали в чистоте его платье. Джо Гарза был самым чистоплотным обитателем Кроу-Тауна. Он требовал, чтобы его одежда стиралась как можно чаще. Это было трудновыполнимое задание в условиях города, где почти не было воды. Каждые три дня Мариета с Габриелой привязывали тюки с одеждой и постельными принадлежностями к маленькому ослику, потерянному кем-то, и отправлялись за одиннадцать миль по пескам к реке Пекос, где стирали одежду, сушили ее на кустах чалараля и везли обратно Джо, возвращаясь в Кроу-Таун к полуночи. Мариета с Габриелей были покорными и на многое не рассчитывали. Обе занимались своим ремеслом с десяти лет. Хождение к Пекосу и стирка для Джо казались им самым легким занятием, о котором приходилось только мечтать. Их не беспокоило, что Джо не интересовался ими. Он был guero, a gueros часто бывали странными.

Белу однако тревожила холодность Джо. Она знала по опыту, что, если мужчина не хочет тебя, он тебя бросает. Джо был единственный в Кроу-Тауне, у кого водились деньги. Если он бросит ее, что она будет делать? Красная Нога теперь ненавидел ее. Он был мстительным человеком и несомненно попытается выместить на ней свою злобу в ту же минуту, как только уедет Джо. В порыве злости он как-то сказал, что привяжет ее к дереву и будет держать привязанной, пока вороны не выклюют ей глаза. На самом деле Бела не верила, что вороны могут выклевать человеку глаза, но угрозы Красной Ноги воспринимала всерьез. Он вполне был способен сделать ей что-нибудь ужасное и наверняка сделает, если у него появится для этого возможность.

Однажды Беле пришло в голову, что вкусы у Джо могут быть необычными. Ей попадались мужчины с изысканными вкусами. Чаще всего это были те, кто предпочитал лишнюю женщину в постели. Может быть, Джо понравится, когда они все трое одновременно окажутся в его постели.

Если в этом был хоть малейший шанс на успех, Бела хотела испробовать его. Она поговорила с Мариетой и Габриелой, но обе отнеслись к этому скептически.

— Три женщины одновременно? — удивилась Мариета. — Ему не нужна даже одна.

— Это так. Но, может быть, он предпочитает троих, — стояла на своем Бела.

Габриеле, самой молодой из них, идея не понравилась вовсе. Проституция и без того была плохим занятием, а то, что предлагала Бела, еще хуже. Габриела занималась проституцией с десяти лет, но никогда не смотрела на мужчин. Однажды собственный дядька заставил ее смотреть на него. Он выкручивал ей руки и бил до тех пор, пока она не посмотрела на него, но обычно она просто смотрела в сторону и притворялась, что ее нет в постели. Иногда, когда она смотрела в сторону, мужчины потихоньку забирали назад деньги, которые давали ей. Деньги у Габриелы долго не задерживались. Вначале, пока был жив, их забирал отец, а теперь их забирала Мариета.

— Если он не хочет нас, он не будет нас кормить, — утверждала Бела. В ее представлении мужчины были именно такими.

Позднее Мариета с Габриелой обговорили это между собой. Им не хотелось разочаровывать Белу, которая хорошо отнеслась к ним, когда они переживали скорбь по убитым близким. Девушки не любили Кроу-Таун. Ветры зимой здесь дули холодные, в воздухе все время стояла пыль, а мужчины были грубы. Но в Мехико у них не было никого и ничего и ни одной из них не хотелось туда возвращаться.

— Если он не хочет нас, он не будет нас кормить, — сказала Мариета, повторяя Белу. Она была согласна с мнением Белы. Бела старше и знает о мужчинах больше, чем они.

Следующим вечером они разделись по команде Белы и остались в одних ночных рубашках. Рубашки у девушек были всего лишь из тонкого хлопка, тогда как у Белы она оказалась из шелка. Она купила ее давно в Канзас-Сити. Когда они вошли к Джо, он протирал ветошью свою замечательную винтовку. Он встретил их неодобрительным взглядом и ничего не сказал.

— Мы все трое в твоем распоряжении, — проговорила Бела застенчиво. По тому выражению, с которым он посмотрел на них, Бела поняла, что идея ее оказалась неудачной. А она ведь заикалась о ней Красной Ноге, чтобы посмотреть на его реакцию, и убедилась, что замысел мужчине по душе.

— Три проститутки всегда лучше, чем одна, — сказал Красная Нога. — Я вообще люблю проституток. — Это было правдой. Проститутки в Додж-Сити неплохо подзаработали на этой его склонности.

Однако Джо отнесся к такой идее совсем иначе, и более чем прохладно.

— Я не хочу трех баб, — сказал он, обращаясь к Беле. — Ты должна готовить, Мариета стирать. Габриеле не надо ничего делать.

— А почему это ей не надо? — спросила удивленная Бела. Она уже и так ревновала Габриелу, а теперь ревность просто вспыхнула в ней.

— Потому что она симпатичная, — отрезал Джо, обрывая разговор.

— Он влюблен в тебя, — позднее говорила своей сестре Мариета. — К тому же он богатый. У него есть полная пещера денег.

Джо действительно любил смотреть на молодую и красивую проститутку Габриелу. Ему нравилось, что она была такая скромная. Именно такой должна быть женщина. Но в то же время как женщина она была ему не нужна.

Днем Джо частенько заглядывал ненадолго в маленький и грязный городской салун. Поначалу здесь ему часто досаждали перелетные шулеры и другие мошенники. Они слышали о нашумевших ограблениях и знали — или думали, что знают, — о его богатстве. Им хотелось, чтобы он пошел грабить вместе с ними, чтобы они тоже смогли стать богатыми. Джо был гораздо удачливее, чем любой из них. Его боялись, и им хотелось, чтобы их тоже боялись. Они пытались заводить с ним дружбу, предлагали войти с ними в долю. Каждый из них знал банк, который можно было бы легко ограбить, или станционную контору, или еще что-то в этом роде.

Джо плевать хотел на все их предложения. Он не верил ни одному из этих людей, да и не нуждался в них. В городе был слегка прихрамывающий, но шустрый парнишка по имени Пабло. Ему было двенадцать, и Джо дважды брал его с собой на дело, чтобы было кому держать лошадь, пока он занимался грабежом. Он не любил привязывать лошадь, но не решался оставлять ее на свободе. Если придется в спешке уносить ноги, то необходимость отвязывать или искать ее не принесет ничего хорошего. Пабло был решением этой его проблемы, и к тому же ему очень нравился Джо. Когда на него пал выбор ехать с Джо, Пабло был самым счастливым ребенком на свете. И работу свою он делал исправно, неизменно приводя лошадь в самое удобное для посадки место. Пабло считал Джо величайшим из всех живущих на свете людей и, не задумываясь, отдал бы за него жизнь.

Кроме услуг Пабло и трех проституток, Джо ничего больше не надо было от людей Кроу-Тауна. Они были грязными и тупыми, а на его взгляд, только выдающиеся личности могли иметь шанс в жизни и только они заслуживали его. Большинство тех, кто залетал в Кроу-Таун, все время валялись здесь пьяными. Напиваться их заставляло карканье ворон. Джо вороны не раздражали, ибо он любил их. Он считал их умнее большинства людей. Новички, свихнувшиеся от карканья, вони помета и хлопанья тысяч крыльев, иногда хватались за оружие и начинали палить го воронам. Они разряжали по ним свои пистолеты или винтовки и, конечно же, промахивались. Они промахивались даже из дробовиков. Джо ни разу не видел, чтобы упала хоть одна ворона. Птицы были настолько умны, что не теряли ни перышка, когда обезумевшие люди палили по ним.

Бывая в салуне, Джо сидел в одиночестве за маленьким столиком возле двери. Ему нужно было иметь возможность быстро покинуть заведение, когда какие-нибудь глупые белые устраивали поножовщину или поднимали стрельбу.

Джо в салуне пил кофе. В те дни, когда пыль вызывала у него кашель, он добавлял в кофе ложку виски. Как-то он снял отличное меховое пальто с джентльмена, ехавшего в личном вагоне, и теперь, когда дул холодный ветер или налетала пыльная буря, он поднимал воротник пальто и чувствовал себя прекрасно. Люди завидовали ему и, не будь он бдительным, наверняка бы убили его, чтобы забрать пальто. Но он был бдительным и любил, когда ему завидовали.

Кроме пальто у него было также хорошее одеяло, принадлежавшее ковбою, которого он застрелил с огромного расстояния. Это был его самый дальний выстрел с тех пор, как он вернулся с винтовкой из Мехико. Когда Джо ехал, чтобы обобрать труп, он измерил расстояние. Оно составляло почти шестьсот ярдов. Завалить гринго с такого расстояния мог далеко не каждый. Обнаружив, что у ковбоя было отличное одеяло, Джо порадовался еще раз. Человек был не молод и лежал с раскрытым ртом. Джо заметил, что челюсть у него была вставная, и забрал ее вместе с одеялом.

Ковбой уже подъезжал к Пресидио, когда его сразил выстрел Джо, сделанный в последних лучах заходящего солнца. Никто в Пресидио не заметил приближавшегося человека и никак не отреагировал на то, что он свалился с коня. Джо выждал до наступления темноты чтобы сделать замер расстояния и обчистить жертву, значительная часть черепа у которой была снесена пулей У ковбоя при себе был огромный пистолет Джо взял его и еще сильнее размозжил голову мертвецу. Затем достал из переметной сумы чашку и наполнил ее мозгами убитого. Когда стало еще темнее, он принес чашку, полную мозгов, в город, подошел к тюрьме и аккуратно поставил чашку за дверью. За дверью находился помощник шерифа с одним ухом, который крепко спал, сняв сапоги. Джо собирался перерезать ему горло, если тот проснется, но помощник не просыпался, и Джо не удержавшись, украл у него сапоги. Положив в чашку с мозгами и вставную челюсть убитого ковбоя, он с легким сердцем отправился домой. Ему было еще далеко до того, что делали апачи с убитыми белыми. Беспокоило только то, что он в тюрьме видел кошку. Она открыла глаза и смотрела на него, пока он ставил чашку. Будет жаль, если кошка съест мозги и испортит сюрприз, приготовленный им для крутого шерифа и его одноухого помощника.

Позднее Джо узнал, что кошка не съела мозги. Одноухий заместитель проснулся, посмотрел на чашку и тут же наделал на пол. Потом он обделался еще раз, но уже на улице. Помощник вначале подумал, что это работа апачей, но потом вспомнил, что апачей поблизости больше не было. В Мексике всех их поубивали федералы, а те, что остались в Соединенных Штатах, свезены в индейские резервации. Многие на границе уже не помнили ни самих апачей, ни того, что они делали с людьми. После того, как Джо оставил мозги убитого ковбоя в тюрьме, люди стали говорить, что он дьявол, а не просто guero или мексиканский парнишка, который был почти белым. Лишь некоторые из стариков помнили еще апачей и их ножи.

Однажды, когда Джо находился в Кроу-Тауне уже три недели, Бела принесла ляжку антилопы, которую она купила у старого охотника Бена Лили. Старик все время бродил по Западу и истреблял медведей с пантерами. Начав свою пожизненную охоту в Луизиане, он двигался теперь по западному Техасу, убивая на своем пути медведей и пантер. Часть добычи он съедал, а остальное продавал, чтобы купить патроны и опять убивать пантер и медведей. Он задался целью истребить пантер и медведей на всем пространстве от побережья Мексиканского залива до Канады. По его подсчетам, он не сделал еще и половины дела. По просторам Дикого Запада еще разгуливали тысячи пантер и медведей, и Бен Лили был намерен уничтожить их всех. Антилопы не интересовали его, но у них было вкусное мясо и их можно было выгодно продавать в таких дырах, как Кроу-Таун.

Вид у Белы был испуганный, когда она вошла с ляжкой. Собираясь жарить ее, она никак не могла унять дрожь.

— Почему ты такая испуганная? — спросил Джо.

— Я видела старого Бена, — проговорила Бела.

— Он помешан на охоте, а не на таких, как ты, — сказал Джо. Он был голоден и хотел, чтобы Бела поскорей успокоилась и приготовила поесть.

— Дело не в нем, — пояснила Бела. — Вчера здесь появился Уэсли Хардин и уже прикончил того ниггера, что работал у кузнеца. Однажды, когда я была в Форт-Уэрте, Уэсли приставил к моей голове пистолет.

— Зачем? — спросил Джо. — Чтобы не платить тебе?

— Ему не за что было платить мне, — ответила Бела. — Ему просто нравится видеть людей напуганными. Для него все равно, кто это, мужчина или женщина. Ему просто нравится видеть, когда люди боятся.

Позднее с винтовкой в руках Джо отправился в сапун. Он никогда не оставлял без присмотра свою винтовку. В Кроу-Тауне были одни воры, и он не хотел рисковать своим прекрасным приобретением.

За соседним столом сидел худощавый тип. Других столов в салуне не было. Человек был одет в грязное черное пальто. Кожа на его лице была покрыта красными пятнами и висела клочьями там, где над ней сильнее всего поработали солнце и ветер. Сквозь редкие серые волосы на его черепе проступали многочисленные шрамы и ссадины. Руки оборванца тоже были покрыты шрамами. Одна нога его непрерывно подергивалась, пока он пил свой виски. Вместо отличной винтовки у него был самый обычный пистолет, небрежно сунутый за пояс.

Тем не менее убийца Джон Уэсли Хардин был первым гринго на пути Джо, которого он не воспринял как пустое место. Тот даже глазом не повел, когда Джо вошел в салун со своей знаменитой винтовкой. Появление Джо не произвело на него впечатления и не вызвало интереса, что само по себе уже было необычно. Редко кто из обитателей Кроу-Тауна и даже из тех, кто просто проходил через городишко, упускал возможность хотя бы украдкой бросить взгляд на Джо Гарзу.

А вот убийца Уэсли Хардин даже не взглянул на него. Он жевал табак и сплевывал на пол, хотя в салуне для этого стояли две медные плевательницы.

Как только Джо сел, Джон Уэсли Хардин поднял глаза — но не на него. Он посмотрел на местного кузнеца, которого звали Лорди Бэйли. Лорди вошел с большим молотком в руке и направился прямо к столу Хардина. Это был здоровенный мужик с густой черной бородой, такой длинной, что ему приходилось, работая в кузнице, затыкать ее под фартук Кузнец не боялся никого, даже самого Уэсли Хардина. Когда он подошел к столу, за которым сидел знаменитый убийца, вид у Лорди был мрачный, хотя Джон Уэсли встретил его довольно приветливым взглядом.

— Мне придется выложить пятьдесят центов, чтобы выкопали могилу тому ниггеру, — сказал Лорди. — Ты застрелил его, тебе и платить.

— Зачем хоронить ниггера? — возразил Уэсли Хардин тоном, который Джо слышал впервые. Это был тон сумасшедшего. Хардин смотрел с невозмутимым видом, но одной рукой потирал запястье другой. Джо подумал, что кузнецу не стоило разговаривать с убийцей в такой пренебрежительной манере. Он, скорее всего, будет убит за свою грубость, и поделом. Деньги он берет немалые, а работает не очень-то умело.

— Всех надо хоронить, — пояснил Лорди. — Думаешь, мой ниггер должен валяться просто так и вонять на весь город?

— Оттащи его куда подальше, — посоветовал Уэсли Хардин. — Придет та большая свинья и съест его. Это сэкономит тебе пятьдесят центов.

— Я уже уплатил пятьдесят долларов за этого ниггера, — заявил Лорди. Он стал словно прутик подбрасывать в воздух свой огромный молот и, не глядя, ловить его снизу. — Думаю, что ты должен вернуть мне эти пятьдесят долларов и пятьдесят центов, — добавил он. — Пятьдесят долларов за ниггера и пятьдесят центов за то, чтобы закопать его. Давай выкладывай.

— Ты дурак, если заплатил деньги за ниггера в наши дни, — усмехнулся Уэсли Хардин. — Ниггеров больше не надо покупать. Это даже незаконно. Эйб Линкольн освободил их. Все, что тебе нужно делать теперь, это просто брать их, когда видишь подходящих.

— Я заплатил за ниггера, и ты мне должен, — настаивал Лорди. — Так что выкладывай денежки.

— Ты невежественный подонок и к тому же не знаешь законов. — Уэсли Хардин стал заводиться. Нога у него задергалась сильнее. — Ты покупаешь ниггера, которого не надо покупать, а потом приходишь и портишь мне утро из-за того, что я пришиб его, — продолжал он. — Я мог бы самого тебя пришить семь раз прежде, чем твой молоток успел бы упасть тебе на ногу. Кстати, не играй здесь со своим молотком. Потолок слишком низкий. Иди на улицу, если тебе хочется поиграть с ним.

Он достал свой неприметный револьвер и наставил его на кузнеца, но тот слишком разошелся, чтобы отступать.

— Ты задолжал мне, выкладывай деньги, — в третий раз повторил он.

— Ты, подонок, я уже слышал это, — угрожающе произнес Уэсли Хардин. — Если хочешь жить, проваливай. А если предпочитаешь сдохнуть, то подбрось еще разок свою игрушку.

— Не думаю, что ты такой уж ловкий убийца, как хвастаешь, — парировал Лорди, соображая, успеет ли он раскроить ему голову молотом прежде, чем тот нажмет на курок.

— Я нисколько не хвастаю. Могу только сказать, что в последний раз меня держали в тюрьме девять лет и сто шестьдесят раз избивали за это время. Я выдержал, и вот он я. Они стегали меня за то, что я не покорялся. И я никогда не покорюсь. Могу пришить тебя и еще девять таких же, и глазом не моргну. Я уже оставил около сорока вдов, по моим подсчетам. Правда, сюда надо приставить еще и нескольких холостяков. Ты можешь попробовать меня в деле в любой момент, когда захочешь.

Лорди решил, что риск слишком велик.

— Мне очень хотелось бы раскроить тебе череп, но я оставлю это удовольствие капитану Каллу, — проговорил он. — Правда, не знаю, станет ли он беспокоиться из-за такого паршивого старого пса, как ты.

— Вудроу Калл? — удивился Уэсли Хардин. — Зачем ему убивать меня? Он арестовывал меня только раз, да и то лишь из-за мелкой драки, в которую я встрял в Лампасосе. Он не шериф Кроу-Тауна. И даже не живет здесь.

— Да, но направляется сюда, — заметил Лорди.

Новость, похоже, заставила Уэсли заволноваться. В его тоне прибавились сумасшедшинки.

— Направляется в Кроу-Таун? Капитал Калл? — переспросил он. — Ну, это круто для такого старого дерьма.

— Он идет, но не за тобой, — пояснил Лорди. — Ты больше не интересуешь его. Ты всего лишь развалина-мокрушник, доживающий свои последние дни.

— Тогда зачем он идет сюда? Он что, надеется очистить город? — недоумевал Уэсли.

— Он идет за güero, — сообщил кузнец. — Он идет сюда за Джо.

Джо не улыбнулся и даже не подал виду, что слышит разговор. Но был очень доволен. Билли Уильямс много рассказывал ему о подвигах капитана. Однако страха перед этим человеком Джо не испытывал. Ни один гринго, каким бы знаменитым он ни был, не может помешать его планам, во всяком случае, надолго. Но ему было занятно и приятно оттого, что его грабежи и убийства заставили американцев послать за ним самого талантливого и удачливого охотника за бандитами. Это вызывало у него чувство удовлетворения, потому что означало, что он здорово напугал американцев и достаточно навредил им.

Джон Уэсли Хардин заметил Джо, когда тот входил в салун. Действительно, красивенький мальчик, слишком красивенький, чтобы уцелеть, подумал Хардин. И одежда на нем слишком чистая. В таких местах это вызывает раздражение. Винтовка, которую он носил с собой, была редкой, тут уж ничего не скажешь. Хотя сам Джон Уэсли никогда не применял винтовку. Он обычно убивал с близкого расстояния, делая два-три выстрела из пистолета и метя жертве в корпус. Ему нравилось смотреть, как тяжелые пули выбивали дух из людей. Ему нравилось наблюдать их ужас, когда они падали и видели, как под ними растекается лужа крови. Он любил также следить за тем, как они умирали. Так им лучше запоминалось, что убил их лично Джон Уэсли Хардин. Он никогда не убивал из засады или с большого расстояния. Однако это интересно, что Вудроу Калл пустился в такую даль за этим парнем, этим güero. Он должен был сильно насолить богачам, чтобы они призвали на помощь старого рейнджера.

Уэсли взглянул на парнишку и встретился с парой его холодных голубых глаз.

Кузнец Лорди Бэйли все еще стоял рядом с Уэсли со своим огромным молотом. Он, наверное, круглый дурак, подумал Джо. Ему надо скорее уносить ноги, пока жив.

— И все же ты должен мне, — упрямо твердил Лорди. — Я не вижу причин, чтобы простить тебе убитого негра.

— Ненавижу таких идиотов, как ты, — отреагировал Джон Уэсли Хардин. Он взвел пистолет и выстрелил кузнецу в живот. Затем выстрелил еще раз, теперь уже в то место, где борода Лорди уходила под фартук. Затем взвел курок в третий раз и опять выстрелил в живот кузнеца.

Лорди отшатнулся назад, но не упал. Он был удивлен. Хардин, вроде бы, стал уже успокаиваться. Лорди не ожидал, что Уэсли будет стрелять. А теперь в нем три дырки. Кузнец был ошеломлен; Лорди собирался жить, но, видимо, упустил момент, когда можно было уйти. Ничего, кроме недоумения, он не чувствовал.

Джо Гарза сидел, не шелохнувшись. Его не удивило то, что запаршивевший старик пристрелил кузнеца. Сам он сделал бы это гораздо раньше. Но лучше не обращать на себя внимание, пока у того в руках пистолет.

— Подожди, не умирай, — обратился Уэсли Хардин к кузнецу. — Ты забыл рассказать мне, откуда знаешь, что сюда направляется Калл.

Он был слегка недоволен тем, что насмерть застрелил человека, не выудив из него всю информацию. Многие люди, как только обнаруживали, что в них пару раз выстрелили, приходили в такой ужас от предстоящей смерти, что лишались способности говорить.

— Знаменитый Ботинок сообщил мне об этом, — сказал Лорди. То, что он все еще мог говорить, на какое-то мгновение придало ему уверенности. Может быть, он вовсе и не застрелен. Эта мысль была столь приятной, что он на секунду поверил в нее. Молот выпал из его руки, и он наклонился, чтобы взять его. Но рука не слушалась. Он видел молот, но не мог поднять его. Тогда он сел, сделав это как можно осторожнее. Ему хотелось только одного — взять свой молот и уйти.

— Не рассаживайся здесь подыхать, ты, чертов ублюдок, — приказал Уэсли Хардин. — Иди на улицу и подыхай там. Никому не нужно, чтобы ты загнулся здесь.

— Ох, — едва шевельнул губами Лорди, обеспокоенный тем, что нарушает правила приличия. Он хотел подняться, но вместо этого медленно повалился набок и упал на грязный пол.

— По-моему, я сказал тебе, чтобы ты не подыхал здесь, ты, урод! — Уэсли начал выходить из себя. Кузнец только и делал, что раздражал его и не подчинялся его приказам. — Если ты еще не пришит до конца, то я могу принести кол, может быть, он научит тебя хорошим манерам, — добавил он.

Лорди Бэйли понял, что сделал серьезную ошибку, притащив негра в город, который часто посещал Уэсли Хардин. Всем было известно, что он не любил негров.

— Не надо было… — проговорил кузнец, но тут язык перестал повиноваться ему, и он почувствовал, как внутри что-то оборвалось. Он перевернулся на спину и закатил глаза.

Подошел бармен Патрик О’Брайен и посмотрел на Лорди.

— Он умер, и мы остались без кузнеца.

— Ну и хорошо, он мне не нравился, — процедил Уэсли Хардин. — Он думал, что я должен заплатить за его ниггера, чертов идиот! Вытащи его отсюда, парень, — сказал он, адресуя свой приказ Джо. — А то скоро он провоняет здесь все, если его вовремя не убрать.

Джо выдержал взгляд Уэсли, но не произнес ни звука.

— Черт возьми, в этом городе что, одни упрямые ослы? — Лицо Уэсли налилось кровью.

Патрик О’Брайен слегка забеспокоился. Многие из его посетителей имели на своем счету одно-два убийства, но никогда еще в его баре не сидели сразу двое таких опасных людей, как Уэсли Хардин и Джо Гарза, на каждом из которых висело немало мокрых дел. Вот и сейчас, день еще только начинался, а на полу у него уже валялся труп.

Содержателю салуна пришло в голову, что Уэсли Хардин — этот самодовольный, ни с кем не считающийся тип, — может не понимать, насколько опасен Джо Гарза.

— Это Джо Гарза, — сказал он. — Тот, по чью душу послали Калла.

Джо посмотрел Хардину прямо в глаза. Он хотел изучить этого человека и предпочел бы не убивать его. Но это зависело от Хардина. Хотя прикончить его в случае необходимости Джо мог бы даже финкой. Он наблюдал, как Хардин стрелял в кузнеца. Ему удалось пристрелить Лорди, но делал он это довольно медленно, думал Джо. Апачу, чтобы прикончить человека ножом, потребовалось бы вдвое меньше времени. Там, где дело касалось убийства, Джо всегда примерялся к апачам. И сейчас он был уверен, что сможет оказаться сзади Хардина и перерезать ему горло, сделав лишь одно движение и один взмах.

Но он не хотел убивать этого человека и понимал, что было бы неразумно недооценивать его только потому, что он был старым и шелудивым гринго. Уэсли Хардин убил слишком многих, и то, что он был не слишком быстр с кузнецом, еще не означало, что он станет действовать также, когда на карту будет поставлена его собственная жизнь. Хардин был убийцей, как и он сам. Так что недооценивать его не стоит.

Уэсли Хардин встал, взял кузнеца за ноги и медленно поволок на улицу. Стоило двери отвориться, как вороны тут же подняли гвалт. Кузнец был тяжелым, и Хардину пришлось заткнуть пистолет за пояс и тянуть труп двумя руками.

— О’Брайен, возьми своего осла и оттащи эту тушу подальше, — приказал он, вернувшись. От натуги грудь его ходила ходуном, а лицо стало пепельно-бледным.

— Уэс, тебе надо сдерживать свой нрав, — с упреком заметил Патрик О’Брайен. — Это был единственный кузнец на всю округу.

Критика Хардину не понравилась.

— Я могу перестрелять всех мужиков, баб и детей в этом вонючем негритянском гнезде, и тогда тебе не понадобится кузнец. Как ты на это смотришь? — спросил он и повернулся к Джо. — А ты можешь помочь мне стереть с лица земли это отхожее место, если ты такой ловкий убийца, — сказал он Джо. — Будешь убивать мужиков, а я займусь бабами и детишками.

— Уэс, в городе всего двое детей, и оба они мои, — произнес О’Брайен и на всякий случай взял в руки дробовик. Когда Уэс Хардин находился в раздраженном состояния, оружие лучше было иметь наготове.

— Я не с тобой разговариваю, ты, грязная свинья! — дико закричал Уэсли Хардин, уставившись на хозяина салуна. — Я разговариваю со знаменитым молодым убийцей.

Хардин психовал, но глаза его, когда он посмотрел на Джо, были ясными и холодными. Он дергался, но контроля над собой не терял, во всяком случае, до такой степени, чтобы перестать трезво оценивать людей и обстановку.

Юнец güero ответил ему ничего не выражающим взглядом. В его глазах прочитывалась только отстраненность — глубокая, как небо.

— Зачем им понадобилось посылать Вудроу Калла за таким щенком, как ты? — спросил Хардин, стараясь не придавать своему голосу оскорбительного звучания.

— Потому что я краду деньги у американцев, — ответил Джуои.

— Ты прав — все дело тут в деньгах, а не в убийствах, — согласился Хардин. — Им наплевать, кто кого кокнул в этих диких краях. Им это не стоит ни цента, когда мы тут убиваем друг друга. Зачем им беспокоиться? Убивайте себе на здоровье. А вот поезда, на которых янки возят свои деньги, лучше не трогайте. Сколько ты уже награбил? — продолжал он спокойным голосом. — Я слышал, что около миллиона и что это деньги военных.

Джо холодно окинул его своим отстраненным взглядом. Неужели старый мокрушник действительно рассчитывает услышать от него, сколько он добыл денег?

На самом деле он закопал деньги военных всего лишь в нескольких милях от того места, где украл их. Джо не знал, сколько их там было, знал только, что с такими большими мешками далеко не уедешь. Ему также хватило ума не закапывать их в одном месте. Он рассовал деньги по змеиным норам. Его научили находить их все те же апачи. Они часто питались змеями, когда не было ничего лучшего.

Тащить столько денег в свою пещеру у него не хватало ни времени, ни желания, да деньги не очень-то и интересовали Джо. Его пещера предназначалась для красивых вещей. В одной из лавок Педрас-Неграса он стянул две сотни джутовых мешков. Владелец лавки был поражен: зачем кому-то понадобилось воровать мешки, когда в лавке было и оружие, и топоры, и другие ценные вещи.

Джо взял мешки для того, чтобы заворачивать в них свои сокровища. Для этой же цели он забрал дорогие простыни у богатого владельца мехового пальто. Он не собирался спать на них, они были нужны ему, чтобы заворачивать свои серебряные вещи, которые могли запылиться в пещере. В другой лавке в Сан-Антонио он нашел отличные деревянные бочонки и нанял старика Хосе Рамоса, чтобы тот на своем осле помог ему отвезти их в горы. Там Джо оставил бочонки в одной из пустующих пещер, чтобы обмануть Рамоса, а затем вернулся и постепенно перетаскал их в свою пещеру, которая находилась в трех днях пути от той.

Там он уложил свои хорошо упакованные сокровища в бочонки, где им не угрожали крысы и другие вредители. У него уже скопилось больше сотни часов и почти столько же колец. Жаль только, что в поездах ему редко попадались женщины, у которых всегда находились более изящные вещицы, чем у мужчин. У них были расчески из слоновой кости, колье, браслеты, а в ушах болтались даже драгоценные камни. Забираясь в пещеру, он целыми днями разворачивал свои сокровища, держал их в руках и смотрел, как они играют на свету. Это было гораздо интереснее, чем деньги.

Сознание того, что у него есть драгоценности и что он может в любой момент пойти и полюбоваться ими, приносило Джо большое удовольствие. Позднее он стал красть даже малоценные вещи: дамские гребни или ножи для бумаг и только потому, что ему нравилось прикасаться к слоновой кости или перламутру, из которых; они были сделаны.

Однако он не собирался обсуждать ценность своих сокровищ с таким мокрушником, как Уэсли Хардин. Он решил, что ему не нравится этот любопытный замшелый гринго, которого интересовали те же вопросы, что задавала ему мать. Убийца был всего лишь человеком, с которого нельзя спускать глаз, вот и все.

— Ты, похоже, сегодня неразговорчивый, да, парень? — спросил Уэсли Хардин. Он, конечно, не рассчитывал, что güero вот так возьмет и расскажет ему, сколько денег награбил в поездах. Но все равно молчание юнца его задевало.

— Ты бы помолчал, Уэс, — пробурчал Патрик О’Брайен. — Мои уши уже устали тебя слушать.

— Радуйся, что можешь слышать меня, — это значит, что я еще не пристрелил тебя, Пат, — усмехнулся Хардин. — Теперь я могу поносить старого Лорди сколько угодно, но он уже не услышит ни звука.

Джо подхватил винтовку и двинулся к выходу. Лучше смотреть на молодую красивую проститутку Габриелу, чем лицезреть этого шелудивого старого головореза, решил он.

— Эй, подожди. Я хочу дать тебе маленький бесплатный совет, — бросил вдогонку ему Уэсли Хардин. — Говорят, ты склонен к воровству, а воровать в этих краях опасней, чем убивать. Запомни одну вещь: когда воруешь, держись подальше от Роя Бина. Он не может пройти мимо вора. Если поймает тебя с деньгами, то тут же вздернет, а деньги приберет. Насколько я знаю, он повесил пятерых только за то, что они имели деньги, которые были нужны ему самому.

— Меня он не повесит, а вот я сам могу вздернуть его, — бросил в ответ Джо. Он сказал это только для того, чтобы не оставлять задиристые слова Хардина без ответа. Но когда он задумался над тем, что сказал, идея ему понравилась. Рой Бин слыл судьей-вешателем. Закон не заботил Роя Бина, во всяком случае, так говорил ему Билли Уильямс. Самого Джо закон заботил еще меньше. Он не мог винить судью за это. Ему было плевать также и на то, что судья был несправедлив.

— Думаю, я-таки повешу его, — повторил Джо. — Это может оказаться приятным.

Джон Уэсли Хардин был поражен, а поразить его было трудно. Этому желторотому щенку только что пришла в голову мысль, которую он давно уже должен был реализовать сам. Этот старый хрыч уже многие годы просто напрашивается, чтобы его повесили.

— Ну что ж, это оригинально, — заметил Уэсли Хардин. — Думаю, такой случай попадет в газеты, а старому Каллу могут дать пинка под зад за то, что позволил этому случиться.

— Ты знаешь Знаменитого Ботинка? — спросил Джо. Старик был прославленным охотником, выслеживавшим диких зверей. Никто не знал, где он живет. Предполагали только, что где-то в Сьерра-Мадре. Билли Уильямс знал Знаменитого Ботинка многие годы и считал его лучшим следопытом из всех когда-либо существовавших на свете. Знаменитый Ботинок мог, если нужно, выследить пролетевшую птицу. Его уважали даже апачи, а они мало кому уступали по этой части. Они считали себя непревзойденными ищейками, но признавали, что если и есть кто-нибудь лучше их, то это только Знаменитый Ботинок. Некоторые из апачей думали, что причиной феноменальных способностей Знаменитого Ботинка было его родство с орлами. Кто-то из них видел, как Знаменитый Ботинок приносил в свой бивак орлиные яйца и поедал их. Именно орлиные яйца, считали апачи, были причиной того, что он обладал таким сильным зрением. Никто на Западе не мог видеть так далеко и так четко, как Знаменитый Ботинок. И белые, и мексиканцы, и даже индейцы со всех концов границы прибегали к его помощи в прошлые времена, чтобы отыскать своих украденных или проданных в рабство детей. Не было случая, чтобы Знаменитый Ботинок не смог отыскать ребенка, даже если выходил на след много месяцев спустя после пропажи. Вернуть ребенка он мог не всегда, ибо для этого требовались уже другие способности, но находил всегда. Человеку, который мог проследить путь птицы и даже добраться вслед за орлами до их гнезда, ничего не стоило выследить партию налетчиков, пришедшую за рабами.

— Я встречал Знаменитого Ботинка несколько раз, — произнес Уэсли Хардин. — Если встречу опять, убью обязательно. А если бы знал, что он где-то поблизости, то уже вчера отправился бы на охоту за ним.

— Зачем? — спросил Джо. — Он уже старый и бояться его нет необходимости.

— Старый-то он старый, да зрение еще не подводит его, — ответил Хардин. — Представить, что я по ошибке пришил какую-нибудь шишку, и закон опять сидит у меня на хвосте. Если они наймут Знаменитого Ботинка, он обязательно выследит меня, а если их окажется больше, чем я смогу перестрелять, то опять окажусь за решеткой. И тут уж они забьют меня до смерти.

Он вдруг повернулся к Джо спиной и задрал рубашку. Вся спина его была исполосована шрамами.

— В тот раз, когда я попытался свернуть шею надзирателю, они назначили мне пятьсот ударов плетью. Правда, запомнил только двести из них.

— Со мной у них это не пройдет, — проговорил Джо.

Уэсли Хардин засунул подол рубахи в штаны, повернулся к Джо и усмехнулся.

— Если тебя засунут в тюрьму, то смогут делать с тобой все, что захотят, — зло бросил он. — Если захотят отстегать тебя плеткой, то отстегают.

— Меня не засунут в тюрьму, — возразил Джо. Покрытая шрамами спина произвела на него впечатление.

— Тогда тебе лучше убить Знаменитого Ботинка, и как можно скорее, — сказал Уэсли Хардин. — Вот тебе мой совет.

— Почему именно его? Мы с ним даже не знакомы.

— Он наемник и работает на любого, кто платит, — пояснил Уэсли Хардин. — Вудроу Калл может заплатить ему, чтобы он нашел тебя. Если он пойдет по следу, тебе не скрыться. Знаменитый Ботинок не ошибается.

Джо Гарза усмехнулся.

— Я тоже, — произнес он, взял винтовку и вышел.

 

16

Когда Знаменитый Ботинок решал предпринять прогулку, то обычно это бывало надолго. Он не любил гулять там, где паслись федералы, потому что федералы убивали индейцев. Присутствие федералов отвлекало его и делало прогулку не такой приятной. Поэтому и на сей раз, чтобы избежать встречи с ними, он пошел по прерии на север, пока не выбрался из Мексики, а потом повернул на восток, намереваясь добраться до Рио-Рохо и пожить несколько недель там, где некогда обитал его народ. Надвигалась старость, и он знал, что вскоре наступит день, когда его дух отправится к предкам. Поэтому его тянуло в места, считавшиеся родными для его племени. Он был убежден, что люди кикапу продолжали бы жить вдоль реки Бразос и на Рио-Рохо, не будь команчи и кайова такими неуживчивыми.

Но команчи и кайова не любили народ кикапу, как и любые другие народы, и с ними было нелегко жить рядом, когда они не жаловали тебя. Они убили так много людей кикапу, что старейшины решили: племени лучше убраться из этих мест, иначе вскоре из него совсем никого не останется.

Теперь, когда сгинули и команчи и кайова, Знаменитый Ботинок мог посетить землю своих отцов без каких-либо неприятностей. Он шел на восток к северному перевалу, за которым лежала Великая равнина. Ему хотелось пройтись вдоль нескольких рукавов Бразоса — Соленого, Прозрачного, рукава Двугорбой Горы, Собачьего — и посмотреть, далеко ли сместилась река по сравнению с тем временем, когда он был ребенком. В детстве ему нравилось смотреть, как Бразос проделывает себе новые русла.

Двигаясь на восток возле Агуа-Приста, Знаменитый Ботинок пересек след, который так напугал его, что ему захотелось забиться в какую-нибудь нору. Этот след не встречался ему уже многие годы и принадлежал сжигателю людей Мокс-Моксу. Апачи называли его Невидимая Змея за его привычку сжигать застигнутых врасплох людей. Особенно ему нравилось сжигать маленьких детей, но сжечь он мог любого из пойманных, когда на него находило желание сжигать.

Мокс-Мокс, по кличке Невидимая Змея, останавливался помочиться на тропе, по которой шел Знаменитый Ботинок. Знаменитый Ботинок тут же решил, что ему лучше поспешить, пока Мокс-Мокс не обнаружил его, и шел двое суток без передышки.

Добравшись до Рио-Рохо, он еще две недели шел на восток вдоль ее широких песчаных берегов. На старой реке ему стало лучше. Невидимая Змея не ужалила его, и теперь ему хотелось установить контакт со своим дедом, который жил и умер на низких песчаных берегах Рио-Рохо.

Но проходили дни, а дух деда не встречался Знаменитому Ботинку. Старик не любил команчей, и Знаменитый Ботинок решил, что духу деда надоело в страхе ждать, когда они схватят его, и он покинул свой дом, чтобы поселиться где-нибудь в другом месте. Скорее всего, он установит контакт с духом своего деда по пути на юг, среди рукавов Бразоса. А может быть, этого не случится, ведь дед его был непредсказуемым человеком. На его нетерпение и непредсказуемость жаловались все его жены. Дед уходил, когда ему хотелось, и никому не сообщал, куда направляется или когда вернется назад. Отправившись на юг, он мог передумать и повернуть на север. Для него не существовало границ и пределов. Эта привычка перешла к Знаменитому Ботинку, который тоже ходил туда, куда хотелось и когда хотелось. В какое-нибудь утро он мог проснуться и уйти на три месяца бродить по прерии.

Однажды в молодости он решил пойти на север и посмотреть места, откуда прилетают и куда возвращаются утки и гуси. Он знал, что птицы могут передвигаться гораздо быстрее, чем он, и что ему придется спешно проделать огромный путь, если он хочет застать их на севере в гнездах. Он отправился ранней весной, надеясь оказаться на севере к тому времени, когда туда возвратятся птицы. Ему говорили, что гнездятся они на краю света. Об этом рассказывал ему старый апач, который тоже интересовался птицами. Старый апач полагал, что утки, и гуси, и даже журавли улетают на край света каждую осень, чтобы вить там свои гнезда и высиживать птенцов.

Знаменитому Ботинку очень хотелось посмотреть на это. В своих снах он видел место, куда слетались гнездиться все утки и гуси. Там, конечно, будет много шума, ведь слетается столько птиц. Но все равно туда стоит сходить.

Планы Знаменитого Ботинка разрушила его нелюбовь к холодам. В прерии было довольно холодно и еще холоднее на равнинах севернее Рио-Рохо. Но эти холода не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось в конце осени на дальнем севере. Он дошел до конца равнины и попал в царство лесов. По мере того как дни становились короче, над головой все чаще стали появляться вереницы гусей, и он подумал, что, должно быть, приближается к великому гнездилищу на краю света.

Но затем ему показалось, что он уже на краю света, хотя до гнездилища так и не добрался. Он прошел дремучие леса и оказался там, где деревья были не выше его, а сам он большим ростом не отличался. Впереди на горизонте деревьев не было вообще, лишь изредка торчали какие-то одинокие растения. Впереди, похоже, был только снег. Если питаться еще можно было жирными птицами и медлительными кроликами, то идти по снегу становилось все труднее. Беспокоило также то, что растительность исчезает на глазах. А без дров для костра его ждала смерть от холода. К тому же была еще только осень. Настоящие холода его ждали впереди.

Добравшись до последнего деревца, Знаменитый Ботинок нехотя остановился и с тоской посмотрел на север. Может быть, до края света осталось дня два пути, думал он. На такой риск он еще мог пойти, но идти дальше по голым местам, когда наступали великие холода, глупо. А небо над головой было темным от уток и гусей, которые летели туда, куда так тянуло Знаменитого Ботинка. Всю ночь он слышал, как они перекликаются, приближаясь к родным местам. Он сетовал на гусей, считая, что они могли бы оценить, как далеко он забрел, движимый интересом к ним, и что какой-нибудь из самых больших гусей мог бы спуститься и помочь ему добраться туда. Старый апач утверждал, что видел однажды белого гуся, достаточно большого, чтобы нести человека. Знаменитый Ботинок не знал, как относиться к его рассказу, так как старый апач был немного чокнутым и к тому же увлекался крепкими напитками, которые вполне могли из обычного гуся сделать в его глазах такого, на котором можно летать. Но даже если такой гусь существовал, он тоже должен был лететь на свою родину. Страдая от холода, Знаменитый Ботинок провел целый день у последнего дерева в надежде, что большой гусь увидит его и, признав в нем большого почитателя птиц, подхватит и унесет в свое гнездо. И там он увидит, что такое край света.

Но большой гусь не прилетел, и Знаменитому Ботинку пришлось уносить ноги, пока они не превратились в ледышки. Через несколько дней ему крупно повезло и он убил небольшого медведя. Сделав из медвежьей шкуры мокасины, он поспешил на юг в надежде добраться до леса, пока не поднялись вьюги. Через три дня после того, как он оказался в густых лесах, поднялся сильный буран, но у Знаменитого Ботинка было с собой достаточно мяса медвежонка, которым он питался, пока бушевала буря.

Спустя месяц, находясь все еще далеко от дома, Знаменитый Ботинок увидел в небе над прерией все тех же гусей и уток, которые опять возвращались на юг. В их голосах ему послышалась насмешка, когда они пролетали у него над головой. На какое-то время ему стало горько, и он решил, что больше не любит никаких птиц вообще. Их не трогало, что он шел целый год, чтобы только взглянуть на их гнездовья. И он решил не проявлять больше интереса к этим неблагодарным созданиям, оказавшимися неспособными оценить его порыв.

Но вернувшись на Сьерра-Мадре и наблюдая за орлами, что гнездились недалеко от его дома, Знаменитый Ботинок постепенно перестал обижаться на птиц. В присутствии великих орлов он даже немного устыдился сам себя. Два-три орла знали его и позволяли ему сидеть рядом — не слишком близко, но и не так далеко, чтобы он мог видеть их глаза, когда они наблюдали за долинами далеко внизу. Их достоинство заставило его почувствовать, каким он был глупым, рассчитывая заинтересовать уток и гусей или каких-либо других птиц своими передвижениями. Он считал себя великим ходоком — ведь не зря же его звали Знаменитым Ботинком, но что это значило для любой из птиц? Гуси и огромные аисты за час пролетали расстояния, которые он покрывал за день. Орлы с ястребами могли видеть гораздо дальше, чем он, и даже такие мелкие птахи, как воробьи, могли делать то, чего не мог он: они могли летать. В этом было их величие, и его передвижения не могли произвести на них впечатления.

Знаменитый Ботинок был благодарен орлам за то, что они позволяли ему сидеть поблизости и приходить в себя после долгого путешествия. Ему нужно было избавиться от тщеславной мысли о том, что он такой же, как птицы. Он не заслуживал того, чтобы увидеть великие места гнездования и взглянуть на край света. Он был всего лишь человеком и принадлежал земле, а не небу, и не умел делать того, что делали птицы.

Возвращаясь с Рио-Рохо через Квантаки, он напал на след лошади, которая везла его старого приятеля Пи Ая по руслу небольшого засохшего ручья. Знаменитый Ботинок знал Пи Ая еще с тех времен, когда границу охраняли рейнджеры. Он где угодно мог различить след Пи Ая, который любил налегать на левое стремя, и левый след лошади поэтому отпечатывался сильнее, особенно от заднего копыта. Ему было странно видеть, что Пи Ай направляется на юг, ведь у него была женщина и несколько детей, да еще и ферма. И тем не менее он уезжал от всего этого. Знаменитый Ботинок знал, что женщина Пи Ая была учительницей, и хотел, чтобы она когда-нибудь научила его читать странные следы в книгах. Это были единственные следы, которые он так и не научился разбирать. Долгие годы он носил с собой маленькую Библию. Ее дал ему старый человек, который возил много таких книжек в своем фургоне и раздавал их индейцам. Старого человека звали Маршалл, и он оказался среди апачей, когда там находился Знаменитый Ботинок, пытавшийся уговорить старого шамана по имени Черепаха вернуть маленькую белую девочку, которую тот захватил во время налета. Черепаха не отдавал девочку. Его собственная жена усохла до такой степени, что не проявляла к нему никакого интереса, и ему нужна была молодая. Деньги, которые предлагал Знаменитый Ботинок — те, что дала семья маленькой девочки, — не были так важны для Черепахи, как сама девочка. Черепаха терпеливо объяснял это Знаменитому Ботинку, который и так все понимал без объяснений. Его собственная жена когда-то тоже потеряла к нему интерес, вынуждая его тратить время на поиски девушек, тогда как он лучше бы употребил это время на то, чтобы сосредоточиться на других вещах. Но тогда он был моложе, и отсутствие женщины часто мешало ему сосредоточиться.

Так что он принял объяснения Черепахи и не пытался вызволить девочку, хотя ее семья очень страдала и хорошо заплатила ему, чтобы он разыскал их дочь.

А вот мистер Маршалл, белый человек с Библиями, не принял объяснения Черепахи, хоть они, по мнению Знаменитого Ботинка, были вполне резонными. Маршалл пытался выкупить девочку у Черепахи, хотя тот прямо сказал ему, что не продаст ее.

Когда Маршаллу стало ясно, что ему не удастся выкупить девочку, он разозлился и стал говорить плохие слова, которые плохо отражались на самочувствии апачей. И тогда молодой апач, которого звали Длинный Шип, оправдал свое имя, выхватив штык, подобранный им после боя, и пронзил им насквозь мистера Маршалла, который вскоре скончался. Все согласились, что Длинный Шип поступил правильно. Белый человек проявил неуважение к ним и заслужил, чтобы его проткнули штыком. Лошадей, что таскали фургон белого человека, апачи могли съесть, а вот на что употребить груз книжек с бессмысленными следами в них, они не знали. Маршалл успел рассказать им, что книжки пришли от Бога, который создал всех белых. Белых было много, и они были богатыми. Значит, Бог у них могущественный, если создал все это. Он может разгневаться, если плохо обращаться с книгой, в которой он оставил свои следы. Но апачи не имели представления, что им надо делать, чтобы обращаться с книгой хорошо. По случайному стечению обстоятельств кто-то вырвал из книги несколько страниц и бросил их в костер. Бумага горела так хорошо, что апачи решили использовать книги для разведения костров. Если Бог, создавший белых, обидится, им придется терпеть его гнев. Но через несколько дней после того, как они стали разводить костры книгами, апачи решили, что Бог слишком занят созданием белых, чтобы обращать внимание на то, что делали апачи. После этого они расслабились и вскоре забыли о Боге вообще. Они забыли даже о Маршалле, хотя ели его лошадей и находили их вкусными.

Вместо маленькой белой девочки Знаменитый Ботинок получил Библию. Он предпочел бы получить девочку, но взял Библию и корпел над ней долгие годы, когда у него выдавалось свободное время. Таких странных следов, как в Библии, он не встречал никогда. После долгого изучения он мог видеть, что маленькие отпечатки были не похожи друг на друга, как не были похожими следы разных зверей. Даже гусеницы и змеи оставляли отпечатки, не похожие на следы других тварей.

Но несмотря на все старания, Знаменитому Ботинку так и не удалось разобрать следы, которые, как он предполагал, должны были вести белых в мир духов. Знаменитому Ботинку хотелось увидеть Бога белых людей на картинке, но такой картинки в книге не оказалось, и он так и не смог представить себе этого Бога. Если он был таким же ругателем, как его проповедник Маршалл, тогда он зря проявлял к нему такой интерес.

Однажды Знаменитый Ботинок показал Библию старому судье Рою Бину — белому человеку, которому нравилось вешать людей. Закон Знаменитый Ботинок соблюдал всегда и страха перед Роем Бином не испытывал. Он никогда не крал, а Рой Бин, как известно, больше всего не любил воров, предпочитая им даже убийц. Знаменитый Ботинок убивал редко, а точнее, всего один или два раза, когда был молодым и не всегда мог держать свои страсти под контролем. Теперь он стал старым и держал свои страсти под таким контролем, что их уже нельзя было назвать страстями. Если к чему-то он еще был неравнодушен, так это к полету орла. К счастью, на его родине в горах Сьерра-Мадре было много орлов, за полетами которых он мог наблюдать бесконечно.

— Как же, да это Библия. В ней говорится о Боге и его ангелах, — сказал Рой Бин, когда Знаменитый Ботинок показал ему книжку. Рой Бин был, как водится, пьян и не жаждал ввязываться в беседу с разговорчивым индейцем.

— Что такое ангел? Я никогда не видел ничего подобного, — удивился Знаменитый Ботинок.

— Это не дано никому из живущих на этом свете, — брюзгливо проинформировал его Рой Бин. — Пока они не попадут в рай, — добавил он.

— А что такое рай? — поинтересовался Знаменитый Ботинок.

— Это место, куда попадаешь после смерти, если ты хороший, конечно, — сказал Рой Бин. — Ты не очень хороший, да и я тоже, так что сомневаюсь, что кому-то из нас удастся увидеть когда-нибудь ангела.

Еще после нескольких наводящих вопросов Рой Бин проговорился о том, что ангелы — это мужчины с крыльями. Знаменитый Ботинок всегда подозревал, что где-то должны были существовать люди с крыльями. Если бы он не побоялся замерзнуть до смерти, когда был возле края земли, то, наверное, увидел бы, как летают там эти мужчины с крыльями. Может быть, они помогли бы ему даже отрастить свои собственные крылья, чтобы он смог слететь с края земли, как это делают великие орлы с утесов Мадре.

Потом Рой Бин напился так, что лишился дара речи. Но прежде, чем язык у него перестал ворочаться, Рой Бин успел возмутиться тем, что Знаменитый Ботинок называл слова Библии следами. А Знаменитому Ботинку, действительно, казалось, что они напоминают некоторые следы, такие, как у сороконожки или у некоторых мелких птичек, добывающих себе корм у края воды.

— Это слова, а не следы, ты, чертов индеец! — настаивал Рой Бин. — Это такие же слова, какими я говорю с тобой.

— Но слова сделаны из дыхания. Как они могут жить в такой штуке, как эта книжка? — не поверил Знаменитый Ботинок.

Он с таким же успехом мог задать свой вопрос орлу или луне, ибо Рой Бин в эту минуту потерял не только интерес к разговору, но и сознание тоже.

Знаменитый Ботинок хранил книгу еще несколько лет, но так и не научился разбирать ее мелкие следы. В конце концов он оставил книгу лежать на земле, куда прилетел золотистый орел, повырывал из нее страницы и устлал ими свое гнездо. Знаменитый Ботинок не жалел, что отдал книгу золотистому орлу. Орел нашел для нее лучшее применение, чем он сам.

При виде следов Пи Ая он вспомнил о том, что женщина его старого приятеля была учительницей, которая хорошо понимала слова в книгах. В голове Знаменитого Ботинка возникла идея. Он мог бы отправиться на несколько недель к Пи Аю домой и попросить его женщину рассказать ему о том, как слова попадают в книжки, и научить его отличать одно слово от другого по одним только их следам. Ведь это, наверное, то же самое, что отличать по следам одно животное от другого. Может быть, женщина Пи Ая не только сможет объяснить слова, но и рассказать, что представляет собою Бог белых людей. Среди его народности кикапу уважение к богам заставляло людей вести себя достойно, во всяком случае, большую часть времени. А вот сказать то же самое о белых было нельзя. Большинство из них вели себя так, как будто они не знали Бога и подчинялись только своим собственным страстям, когда решали, как поступить.

Обнаружив след Пи Ая в высохшем ручье у Квантаки, Знаменитый Ботинок увидел, что Пи Ай опережает его всего на день пути. Он знал, что как путешественник Пи Ай был довольно ленив. Он побаивался змей и не любил двигаться в темноте, без чего не обойтись, если хочешь покрыть большое расстояние. К тому же, ложась спать, он не скоро вставал. Поэтому, несмотря на то, что Пи Ай ехал верхом и имел день в запасе, Знаменитый Ботинок решил, что нагонит его где-то возле Прозрачного рукава Бразоса. Так оно и вышло.

Он тихо пришел на стоянку Пи Ая ранним утром, когда в небе все еще мерцали звезды, а луна только собиралась отправиться на покой. Знаменитый Ботинок не любил никого беспокоить, поэтому сидел тихо, пока Пи Ай не начал ворочаться. Как все белые, он развел слишком большой костер, больший, чем было нужно. Несколько углей еще тлели. Знаменитый Ботинок подложил сучьев и небольших веток, и вскоре огонь занялся сам собой, и костер запылал вновь.

Услышав потрескивание огня, Пи Ай с трудом продрал глаза. Рядом с костром сидел Знаменитый Ботинок и смотрел на него. Это был все тот же тщедушный старичок, с тем же самым пестрым платком на голове, что был повязан на нем, когда Пи Ай видел его в последний раз несколько лет назад.

— Твоя женщина поможет мне научиться читать? — спросил Знаменитый Ботинок, чтобы начать разговор.

— Ну, это уж наверняка, — ответил Пи Ай. — Она собиралась научить меня, но у меня столько дел на ферме, что я так и не сподобился, хотя знаю, как писать свое имя.

— Тогда я пойду с тобой, — решил Знаменитый Ботинок. — Мы можем учиться вместе.

— Ты подкрался совсем неслышно, не так ли? — сказал Пи Ай. — Если бы это были старые времена, а ты бы был команчем, то я бы уже лишился скальпа. Там есть кофе, если хочешь, можешь приготовить, — добавил Пи Ай. Знаменитый Ботинок не был команчем, и Пи Аю не грозило оказаться со снятым скальпом. Эта мысль явилась для него столь расслабляющей, что он решил подремать еще пару минут, пока Знаменитый Ботинок готовит кофе. И он действительно задремал, а, когда, наконец, проснулся, солнце светило ему прямо в лицо, и у него возникло ощущение, что он проспал больше, чем тару минут. На костре поджаривался кролик, а он точно помнил, что не добывал никаких кроликов. Значит, это Знаменитый Ботинок поймал его, освежевал и теперь готовил на костре, что должно было занять у него больше, чем пару минут, хотя старик всегда отличался мастерством по части приготовления пищи в походе.

— Если ты преследуешь кого-то, то так тебе никогда не догнать их, если, конечно, они не калеки, — заметил Знаменитый Ботинок. — Съешь этого кролика и поехали.

— Ладно, ты можешь идти со мной, — согласился Пи Ай, поспешно встряхивая сапогами на случай, если за ночь в них заползли какие-нибудь жуки или скорпионы. Было бы безопаснее не снимать сапоги на ночь, но, когда он делал это, сапоги начинали жать ему ноги, да так, что приходилось, вставая, долго топать ими, чтобы они прекратили свою пытку.

— Дело в том, что уроки чтения нам придется пока отложить. Я еду не домой, — продолжал Пи Ай. — Я еду искать капитана. Я выехал поздно и не имею понятия, где он находится. Ты был бы идеальным спутником, потому что можешь засечь его, если нам случится напасть на его след.

— Он не любит расставаться со своими денежками, — изрек Знаменитый Ботинок, памятуя о том, что капитан Калл не слишком щедро платил своим следопытам. — Я не уверен, что он заплатит мне, если я помогу тебе разыскать его. Ему может показаться, что я слишком старый, чтобы нуждаться в деньгах.

— Это будут не его деньги, однако. Сейчас он работает на железную дорогу, — неуверенно проговорил Пи Ай. — С ним едет янки, который и заплатит тебе.

Пи Ай хорошо помнил, что капитан, хотя и ценил Знаменитого Ботинка как великого следопыта, всегда считал, что тот заламывает слишком высокую цену за свои услуги. Из-за денег у них не раз возникали споры, и в конце концов Знаменитый Ботинок перестал работать на рейнджеров.

Пи Аю стало не по себе. И надо же было вспомнить об этом конфликте, когда он только что стал успокаиваться после расставания с Лори и детьми. Было бы совсем неплохо продолжить путешествие со Знаменитым Ботинком. Ведь старик совсем не против того, чтобы заниматься приготовлением пищи, и оказал бы неоценимую помощь в поисках капитана.

И тем не менее, судя по прошлому, здесь была проблема. Капитан мог не прийти в восторг при его появлении вместе со Знаменитым Ботинком.

— Где, ты считаешь, может находиться капитан? — спросил Знаменитый Ботинок.

— Где-то на границе, — ответил Пи Ай. — Он должен поймать бандита по имени Джо Гарза.

— О-о, — проговорил Знаменитый Ботинок. — Сын Марии.

— Чей сын? — переспросил Пи Ай.

— Есть такая женщина в Охинаге, — сказал Знаменитый Ботинок. — Джо ее сын. Думаю, он пошел по плохой дороге.

— Полагаю, что да, — отозвался Пи Ай. — Чарли Гуднайт говорит, что он убил больше тридцати человек. А если Чарли Гуднайт так говорит, значит, это правда.

— Я был в Охинаге, когда федералы убили первого мужа Марии, — сообщил Знаменитый Ботинок. — Она хорошая женщина, но ей не везет в жизни. Боюсь, что крутой шериф убьет ее когда-нибудь.

— Какой шериф? — спросил Пи Ай. — Эта женщина живет в Техасе или в Мексике?

— В Мексике, но крутому шерифу плевать на это, — сказал Знаменитый Ботинок. — Он убивает многих из тех, кто живет в Мексике. Однажды он хотел повесить меня за то, что я украл лошадь, хотя я не езжу на лошадях.

— Тогда почему он решил, что ты украл ее? — спросил Пи Ай.

— Я ел ее, когда он поймал меня, — ответил Знаменитый Ботинок. — Эту лошадь ужалила в нос змея, нос распух так, что лошадь не могла дышать и сдохла.

— Я бы умирал с голоду, но не стал бы есть укушенную змеей лошадь — проговорил Пи Ай.

— А я и не ел ее носа, — откликнулся Знаменитый Ботинок. У этих белых, даже таких, как Пи Ай, были нелепые предрассудки. Единственным источником опасности для него тогда стала не дохлая лошадь, а крутой шериф Донифан. Донифан отконвоировал его назад в Пресидио, намереваясь вздернуть на виселице. Но тут случился пожар, охвативший салун и часть церкви. Донифан испугался, что огонь перекинется на тюрьму. День был ветреный, и все заволокло дымом. Воспользовавшись дымом и неразберихой, Знаменитый Ботинок сбежал. Именно Мария Гарза дала ему тогда немного вяленого мяса, чтобы он смог побыстрее вернуться в Мадре куда крутой шериф никогда не совал свой нос.

— Где ты умудрился добыть этого кролика? Я за весь день вчера не видел ни одного, иначе сам бы подстрелил его, — сказал Пи Ай, с удовольствием поедая вкусное мясо и раздумывая о предстоящем пути. До границы было далеко, и путь к ней проходил по пустынной местности. Было бы совсем неплохо иметь такого попутчика, как Знаменитый Ботинок, который мог также в любых условиях добыть дичь и приготовить ее.

Надо было учитывать еще и то, что сам он был неважным следопытом и знатоком равнин, Чарли Гуднайт говорил каждому встречному, что никогда не блуждал — ни днем, ни ночью, ни в дождь, ни в ведро, а вот Пи Ай не мог сказать о себе этого. Он блуждал очень часто, и особенно в пасмурную погоду. А когда шли дожди, дело обстояло еще хуже. В такие дни он даже умудрялся путать север с югом. Сейчас он надеялся найти путь к границе, просто считая реки. А когда доберется до границы, что ему делать дальше? Он не сможет даже узнать, а какую сторону подался капитан и находится ли он в Техасе или в Мексике. В обычные времена он мог бы обнаружить его, просто выспрашивая о нем у местных жителей. Капитан был человеком, которого люди замечали. Но на большей части границы никто не жил. Если капитан был уже в Мексике, Пи Ай сомневался, что сможет найти его. Эта мысль не давала ему покоя с того самого момента, как он покинул дом. Что, если, бросив ферму и семью, он так и не успеет найти капитана, чтобы помочь ему? Что, если юнец Гарза переплюнет капитана и ранит его, пока он, Пи Ай, все еще будет блуждать в десятках миль от него? Капитан может быть даже убит, и если такое случится, Пи Ай знал, что никогда не простит себе его смерти.

Если же с ним пойдет Знаменитый Ботинок, то о многом можно будет не беспокоиться. Знаменитый Ботинок мог отыскать кого угодно и где угодно на Западе и сделать это быстрее других Даже капитан, считавший его слишком дорогим, быстро признал, что старому индейцу нет равных, когда надо идти по следу.

— Думаю, что все дело в зрении, — говорил капитан. — Он может видеть лучше нас.

Это замечание было высказано в напряженный момент, когда всем в отряде рейнджеров показалось, что они видят в прерии далеко впереди индейцев, привставших на колено среди травы. Все, включая капитана и Гаса Маккрае, долго всматривались и пришли к выводу, что впереди были индейцы, готовившие им ловушку. Знаменитый Ботинок взглянул разок и покачал головой.

— Это не индейцы, — сказал он. — Это полынь.

Так оно и оказалось, когда они добрались до того места, где им мерещилась ловушка.

— Пойдем со мной на границу, — предложил Пи Ай. — Если капитан заплатит тебе недостаточно, тогда я компенсирую это уроками чтения или чем-нибудь еще, когда вернемся домой.

Он надеялся, что Лорена не будет сильно возражать, если он вернется живым и невредимым, хоть и вместе со стариком.

— Хорошо, — согласился Знаменитый Ботинок. — Если твоя женщина будет учить меня читать, я не возьму с капитана денег.

У Пи Ая как будто камень свалился с сердца, когда вопрос об оплате нашел, наконец, свое решение. Правда, свое слово еще должна была сказать Лорена. Пи Ай быстро доел кролика, оседлал лошадь и через десять минут был готов тронуться в путь. День стоял яркий, и серая равнина на юге вдруг перестала казаться унылой.

Знаменитый Ботинок, как обычно, шагал далеко впереди.

 

17

— Мне не нравилась война, — говорит Брукшир. — И я никогда не понимал, из-за чего она ведется. Никто не объяснял мне этого. На меня просто напялили форму и послали на фронт. Моя мать плакала и сестра тоже плакала, а отец приказывал им заткнуться, потому что я шел исполнять свой долг.

Они остановились на ночевку на поросшей кустами равнине, далеко продвинувшись в глубь территории Мексики. Калл решил отклониться на запад к городу Чиуауа. По пути им попался небольшой отряд федералов, которые сказали, что Гарзу видели в Чиуауа. Калл не очень-то поверил этому, но все равно подался западнее, чтобы держаться подальше от реки. Слишком много людей бродили или проживали вдоль реки. Даже на больших, в сотни миль, пространствах, где не было ни жилья, ни деревень, там все равно можно было встретить индейцев, путешественников, старателей. За свою бытность на границе Калл встречал человек пятьдесят одних только фанатиков-одиночек, охотившихся за сокровищами Коронадо. О самом Коронадо Калл знал не так уж много, только то, что тот был первым белым человеком, рискнувшим отправиться в путешествие по Мексике. Это было очень давно, и Калл не был уверен, что точно знает, где проходил путь Коронадо. По некоторым сообщениям, его маршрут доходил на западе аж до Джилы, другие считали, что он шел прямо до Рио-Гранде. А некоторые даже утверждали, что он начал свое путешествие в Веракрусе и закончил его в Галвестоне.

Но каким бы маршрутом он ни шел, Калл сомневался, что на пути ему встретились огромные богатства. Он мог найти немного серебра, если заходил в страну навахо, но сам Калл за сорок лет пребывания на границе встречал только нищих, у которых не было никаких сокровищ.

Решение держаться подальше от реки казалось ему разумным. К тому же он никогда еще не заходил так далеко в глубь Мексики, и ему хотелось посмотреть на нее. Брукшир, естественно, беспокоился, и, чем больше он это показывал, тем меньше спешил Калл. Он искал следы. Планкерт пытался помогать ему в этом, но вскоре стало ясно, что следопыт из него никакой. Если он кого и выслеживал до поездки с ними, так это заблудившихся молочных коров. Помощник шерифа все больше и больше скучал по домашнему уюту, и особенно по песочному печенью Дуби, которое она делала каждое утро и подавала его, горячее и маслянистое, когда он вставал с постели.

— Как вышло, что вы не участвовали в войне, капитан? — Приближающееся столкновение с вооруженным противником оживляло в памяти Брукшира былые картины. Он вспоминал, как кричали солдаты, у которых приходилось прямо на поле боя отнимать конечности. Вспоминал звуки, которые издавала пила, когда хирурги пилили кости. Слышал тяжкие стоны в госпитальных палатках по утрам, где солдаты встречали новый день — кто без руки, кто без ноги или без обеих, кто без глаза или без чего-то еще. За годы спокойной жизни в Бруклине он уже почти забыл об этом.

— Кому-то надо было оставаться здесь и держать в узде команчей, — ответил Калл. — Иначе бы они сбросили поселенцев назад в море. Они уже и так оттеснили их на сотни миль, несмотря на то, что мы все время стояли у них за спиной. С юга нам тоже угрожала опасность.

— И до сих пор угрожает. Нам следовало просто присоединить к себе Мексику — и дело с концом, — сказал Планкерт. — Если бы она принадлежала нам, мы бы заставили ее народ подчиняться нашим законам.

Калл проигнорировал это замечание, посчитав его невежественным.

— Жаль, что мне не пришлось побывать на войне, — добавил Планкерт. — Я бы с удовольствием прибил нескольких янки.

— Невежливо говорить такое в присутствии янки, — заметил Калл. — Господин Брукшир сражался за свою сторону, и его нельзя винить в этом.

— Да нет, я имел в виду других янки, — стал оправдываться помощник, смущенный тем, что капитан отчитал его на глазах у маленького толстенького янки. Теперь, когда его рацион был ограничен одним фриджолес, он несколько утратил свою округлость, но продолжал оставаться типичным северянином в глазах Планкерта.

— А этому чертову Эйбу Линкольну не следовало давать рабам свободу, — сердито добавил он, раздосадованный тем, что никто не принимает его сторону, даже капитан, ради которого он оставил свой дом.

— А какого мнения придерживались вы по этому вопросу? — поинтересовался Брукшир, обращаясь к капитану.

— О, я рос в бедности, — ответил Калл. — У нас никогда бы не набралось денег на раба.

Было время, когда Гас Маккрае хотел покончить с рейнджерством и броситься назад на восток сражаться против янки, вбив себе в голову, что попираются свободы Юга и что они вдвоем должны идти сражаться за них — и все это при том, что там, где они находились, сражений было хоть отбавляй.

Самого Калла никогда не влекло на ту войну. Лучшим из тех, кто в то время ходил под его началом, был негр Дитц, погибший впоследствии от руки маленького шошона в Вайоминге. Он знал людей, владевших рабами и издевавшихся над ними, и без всякого сомнения пошел бы сражаться против таких рабовладельцев. Но он не мог встать на сторону северян, чтобы сражаться против своей части страны, и поэтому оставался там, где он был, и делал то, что делал. Да и вряд ли кто мог представить себе более жестокие бои, чем те, что они вели с команчами. Беда Гаса Маккрае была в том, что ему нравились фанфары и парады. Он даже пытался уговорить Калла взять в отряд рейнджеров трубача.

— Трубача? — переспросил Калл. — Да у половины солдат нет даже приличных седел и едва ли наберется по сорок патронов на брата. Где уж тут тратить деньги на трубача?

— Это могло бы произвести впечатление на команчей. Они-то как раз знают, что это такое, — возражал Гас. — Твоя же беда, или одна из бед, в том, что ты не умеешь показать себя, Вудроу. Разве ты не слышал, что такое esprit de corps?

— Нет. А что это и сколько оно стоит? — поинтересовался Калл.

— Я сдаюсь! Esprit de corps не покупают, его насаждают, и хороший трубач мог бы положить этому начало, — отвечал Август.

Спор происходил к северу от реки Канейдиан, когда они преследовали труппу налетчиков из племени команчи, которые, честно говоря, оказались искуснее и быстрее их. Лошади рейнджеров выбились из сил, да и сами люди изголодались до того, что в феврале шарили в ледяной воде реки в поисках какой-нибудь рыбешки или замерзшей лягушки или любой другой живности, на которой можно было найти хоть кусочек плоти. За два дня до этого они съели сову. Люди срезали полоски кожи с седел и жевали их, только чтобы почувствовать что-то во рту. А Гас стоял на ледяном ветру, все время задувающем их костер, и толковал о трубаче.

Они так и не поймали налетчиков, увезших с собой двух белых детей, и так и не наняли трубача. Но и через десять лет, когда Гражданская война уже закончилась, а борьба с индейцами пошла на спад, Гас Маккрае все еще продолжал мечтать о трубаче.

О той большой и ужасной Гражданской войне Калл получил представление, насмотревшись на тех, кто с нее возвратился. Воевать с янки отправились несколько рейнджеров, служивших под его началом. Вернулись они уже не теми и рейнджерами быть не могли. Один из них, по имени Рубен, потерявший глаз и руку под Виксбергом, сделал больше других для того, чтобы Калл мог живо представить себе эту бойню.

— Капитан, вы не знаете, — говорил Рубен, печально поглядывая на Калла одним глазом. — Когда мы сталкиваемся с команчами, нас может быть десять или пятнадцать, а их пятнадцать-двадцать, и все мы стреляем один в другого. Но в том большом сражении, где был я, с каждой стороны участвовали тысячи и тысячи, грохотали пушки, стоял дым, среди мертвых и живых людей носились обезумевшие лошади. Ко мне подскочила лошадь, на которой от седока осталась только нога в стремени, — это было ужасно. У меня остались один глаз и одна рука, но я — один из счастливчиков. Из всех, с кем я начинал воевать, в живых остались только трое.

Брукширу не давало покоя ограбление поезда в Нью-Мексико. Кто мог быть вторым грабителем? Ответа на этот вопрос у него не было, как не было его и у капитана Калла.

— Вторым грабителем может быть кто угодно, — объяснял ему Калл. — Это свободная страна. Любой может ограбить поезд, если ему удастся остановить его. Поезда проходят по довольно безлюдным местам. Если бы я решил стать преступником, я бы не смог придумать ничего более легкого для начала, чем ограбление поездов.

— Я всегда старался жить честно, — вступил в разговор Планкерт. — Однажды, правда, украл несколько пеканов и разгрыз их, но тогда я был еще мальчишкой.

Пребывание в глубине Мексики вселяло в него чувство некоторой безысходности. Он всегда плохо ориентировался на новой местности, что и было одной из причин его безвылазного проживания в Ларедо. Город хорошо снабжался, и ездить куда-либо не было нужды. А теперь, когда он женился на Дуби, не надо было даже переправляться через реку к девицам.

Но его захватило желание стать рейнджером и осуществить свою давнюю мечту. И вот теперь он оказался в самом сердце страны, которую не любил, с двумя попутчиками, ладить с которыми было не так легко, как с Дуби. В довершение ко всему, один из них был янки. Временами, двигаясь по пустынной местности, где за целый день они не встречали ни единой птицы, ни кролика и не ели ничего, кроме вяленого мяса и фриджолес, да еще строго экономили воду, помощник начинал подумывать о том, а удастся ли ему вообще вернуться когда-нибудь к Дуби и своему приятелю Джеку Дину, который любил охотиться на диких кабанов. Его захватило и понесло в далекий путь что-то такое, чего он никак не ожидал. Он даже не знал, что капитан находится в Ларедо и что он охотится за Джо Гарзой. Все произошло так, словно вихрь пролетел через Ларедо и унес его с собой. А вот будет ли другой вихрь, чтобы отнести его назад домой? В минуты отчаяния ему казалось, что такого ветра в его жизни уже не будет. Он чувствовал, что сделал непоправимую ошибку. Чтобы дать себе шанс вернуться, нужно было проявлять величайшую осторожность. Но уверенности и надежды в себе он не чувствовал.

Они въехали в город Чиуауа ветреным днем, когда на улицах стояли сплошные вихревые столбы пыли. Старухи на базаре, где они остановились, чтобы запастись провизией, стояли замотанными в большие черные шали, покрытые пыльным слоем. Одна из старух убила трех ящериц и предлагала их на продажу. Планкерт содрогнулся. Неужели люди могут опуститься до того, чтобы есть ящериц, подумал он и тут же сказал об этом Каллу.

— Я ел ящерицу, — сказал Калл. — Приходилось есть даже рысь и скунса.

Помощник всю жизнь провел в населенных пунктах, и ему было невдомек, что может есть человек, будучи голодным, по-настоящему голодным.

Брукшир направился к телеграфу, а Калл отыскал цирюльника, и они с Планкертом стали бриться. Каллу нравилась эта процедура, а вот Планкерт весь изнервничался. Помощнику шерифа нелегко было отдать себя в руки мексиканца, который в любую секунду мог перерезать ему горло. Но мексиканец сработал чисто и не доставил никаких неприятностей. Хотя, конечно, город Чиуауа был далеко от Ларедо, в окрестностях которого любой мексиканский цирюльник с радостью перерезал бы ему горло.

Еще одна странная сторона путешествия состояла в том, что ты оказывался среди людей, которые никогда о тебе не слышали. Тед Планкерт провел в Ларедо всю свою жизнь, и каждый в Ларедо знал его как облупленного, даже мексиканцы. Он жил там, когда родилась Дуби и продолжал жить, пока она не выросла и не вышла за него замуж. Находиться там, где люди не знают тебя, было непривычно, но пока никто не проявлял к ним интереса.

Когда Брукшир вернулся с телеграфа, он держал в руках шесть телеграмм и имел бледный вид.

— У вас плохой цвет лица, — заметил Калл. — Будь я вашим доктором, я бы первым делом прописал вам держаться подальше от телеграфов. Каждый раз вы возвращаетесь оттуда с больным видом.

— Для этого есть причины, — сказал Брукшир. — Куча новостей и ни одной хорошей.

— Какая самая плохая?

— Самая плохая та, что умерла моя жена, — сказал Брукшир. — Кэти умерла… Я никак не ожидал такого. — Не справившись с собой, он заплакал. Слезы закапали даже на телеграммы, и он поспешно сунул их рядом стоящему, которым оказался Планкерт. Кэти больше нет, жизнь жены оборвала пневмония. Ее уже похоронили. Он никогда больше не увидит ее и не поговорит с ней.

— Это, действительно, плохая новость, — сказал Калл. — Мне очень жаль, что так случилось. Теперь я буду вынужден отправить вас назад из Амарилло. А вы могли бы помочь нам.

— Слишком поздно… Кэти уже нет, — пробормотал Брукшир.

Это было самое сильное потрясение за всю его жизнь. Они с Кэти обсуждали несколько раз его смерть, поскольку он был на четырнадцать лет старше и, естественно, должен был умереть первым. Так они предполагали и об этом не раз вели разговоры. Он привык считать, что она-то всегда будет в добром здравии, заниматься своим шитьем, возиться с кошкой и кормить его вечерами после работы. По воскресеньям они обычно обедали вне дома.

Брукшир не раз задумывался над тем, как это все произойдет, когда однажды наступит день и он уйдет из жизни. Если Кэти и будет горевать, то недолго. Вскоре она справится с собой и вновь восстановит свой неплохо отлаженный образ жизни. Она, конечно, будет помогать сестре заниматься детьми, ибо своих у них не было. Дети сестры часто оставались в их доме, и через раз с ними случались какие-либо происшествия или болезни. В такие моменты Кэти была незаменима. Она знала, как определить, сильный ли у них жар и какое им дать лекарство. Брукшир не мог сравниться с ней, когда дело касалось детских болезней. А она никогда так не раздражалась на него, как в тех случаях, когда он давал детям не то лекарство или неправильно определял его дозу. Она настаивала на том, чтобы он научился дозировать детские лекарства, даже несмотря на то, что у них не было своих детей.

Теперь все перевернулось с ног на голову. Умерла Кэти, а не он. И узнать ему об этом пришлось среди песков и холода мексиканского городишки, куда полковник Терри послал его делать дело, для которого он, Брукшир, совершенно не подходил.

— Ты мои глаза и уши, Брукшир, — сказал ему полковник в день отъезда. — Смотри, чтобы капитан не терял времени зря и не разбазаривал деньги. Я хочу остановить мальчишку Гарзу, но не хочу лишних расходов. Ты опытный бухгалтер, и я полагаюсь на тебя. Учет веди аккуратно.

Полковник, лишившийся на войне руки, не снизошел до рукопожатия с ним при расставании. Он редко пожимал руки своим служащим, считая, что так передаются болезни, и вообще избегал этого ритуала, если только перед ним не был президент, губернатор или мэр Нью-Йорка, или кто-нибудь еще в этом роде.

И вот теперь, когда Брукшир был слишком далеко от дома и старался точно исполнить свой долг, Кэти подхватила что-то и умерла раньше него. Она никогда больше не посетует на его неправильную дозировку, когда будут болеть дети ее сестры. С этим было трудно смириться, по-настоящему трудно. Брукшир попытался взять себя в руки, но не смог. Слезы текли и текли.

Планкерт быстро протянул телеграммы Каллу. Ему было странно видеть, как янки убивается по жене. Он слышал, что северяне прохладно относятся к женам, а этот почему-то никак не мог унять своих слез. Старые мексиканские женщины на базаре, молча кутаясь в шали, наблюдали за Брукширом так, как будто тоже удивлялись его слезам.

— Если хотите, мы задержимся на день, — сказал Калл. — Я знаю по себе, как трудно находиться в пути, когда сердце скорбит.

— Нет, прочтите телеграммы, — возразил Брукшир. Теперь, когда Кэти умерла, единственным, за что он еще мог уцепиться, был его долг. Ему надо думать о долге или он пропадет.

Калл взял протянутые Планкертом телеграммы и прочел их. За последние годы с чтением у него стало значительно лучше. В доме у Чарли Гуднайта были книги, штук пятнадцать, а может быть, двадцать. Калл всего лишь раз был у него дома и не обратил бы на них внимания, если бы не книжка, которую только что прислали по почте. Она называлась так: «Техасский ковбой, или Пятнадцать лет на хребте испанского пони», а на ее обложке красовался мужчина, сидящий на пони, который явно не имел испанских кровей. Авторам книжки был Чарли Сиринго — один из тех никчемных типов, который немного ковбойствовал, немного ходил в рейнджерах, а в основном играл в карты и постоянно пьянствовал, по крайней мере, в те годы, когда находился в поле зрения Калла.

Приходилось только удивляться, что такой человек написал книгу, но тем не менее это было так.

— Я хочу, чтобы ты почитал ее и сказал, есть ли в ней правда. Сам я считаю, что это все небылицы, — сказал ему Гуднайт.

Калл прочел книгу и согласился с Гуднайтом. Ничего, кроме выдумок, в книге не было. А что еще можно было ожидать от такого хвастуна, как Сиринго?

Однако выдумки Сиринго заставили Калла почувствовать интерес к книгам. Он даже собирался заехать к Гуднайтам и взять у них еще одну. К тому же он слышал, что у них появилась книга, написанная генералом Круком, которого он видел однажды и не считал его способным заполнить свое произведение таким враньем, как Сиринго.

Калл внимательно прочел телеграммы. Затем перечитал их еще раз, чтобы дать Брукширу время прийти в себя после известия о смерти жены. Четыре телеграммы были от полковника Терри. В первой он лишь спрашивал:

«Где вы находитесь? Точка. Немедленно сообщите».

Вторая была примерно в таком же духе:

«Важно, чтобы вы немедленно сообщили, где находитесь».

Третью телеграмму Калл изучал дольше других. В ней сообщалось, что поезд был остановлен в Месилле, возле Силвер-Сити в штате Нью-Мексико. На нем следовало всего трое пассажиров, и все они были убиты, а тела их сожжены. Свидетеля из племени зуни убили и скальпировали, но не сожгли. Джо Гарза здесь был ни при чем. Местный следопыт сказал, что в деле участвовало семеро.

В четвертой телеграмме полковник предлагал подкрепление. Калл, если он берется за дело, может нанять столько людей, сколько ему нужно, чтобы схватить Джо Гарзу, а затем пойти в Нью-Мексико и ликвидировать возникшую там угрозу.

Пятая была от Гуднайта и удивила Калла, во-первых тем, что Гуднайт соизволил побеспокоиться, а во-вторых, тем, что он смог догадаться, куда Калл направляется, чтобы там его уже ждала телеграмма. Конечно, Чарли Гуднайт не был дураком, иначе не протянул бы так долго. Телеграмма от него была такой же немногословной, как и ее автор:

«Мокс-Мокс жив. Точка. Он идет по твою душу. Точка. Твой помощник в пути. Точка. Его ведет Знаменитый Ботинок. Точка. Мокс-Мокс спалил четверых моих ковбоев. Точка. Ты этого можешь не помнить. Точка. Если понадоблюсь, позови. Точка. Гуднайт».

Последняя телеграмма была с печальным известием о смерти жены Брукшира. Калл сложил их все и спрятал в карман рубахи. Ту, где говорилось о Мокс-Моксе, он собирался изучить позднее. Мокс-Мокс был выродком из мест к северу от Санта-Фе. Новость о том, что он жив и, очевидно, имел банду, была неожиданной. Все считали, что он был убит лет десять назад в Юте местными индейцами. Калл помнил слух о его гибели и помнил также четверых ковбоев Гуднайта, которых Мокс-Мокс убил и сжег в свою бытность мелкой шавкой в нашумевшей банде убийц Синего Селезня. Гуднайт преследовал его тогда, гнался за ним через весь штат Нью-Мексико, Аризону и до самой Юты, но потерпел одну из немногих своих неудач. Мокс-Мокс пропал в каньонах. Вскоре после этого распространился слух о его гибели от рук индейцев юта. С тех пор о нем не было слышно ни слова. И вот теперь оказалось, что он жив, находится в Нью-Мексико, имеет банду и шерстит поезда. Это серьезно усложняло поиск.

Уравновешивало неприятные известия и скрашивало ситуацию известие о Пи Ае, который все же не изменил своим принципам и остался верным своему командиру. А если с ним идет старый Знаменитый Ботинок, то Каллу даже не придется искать своего помощника. Подойдет время, и парочка сама найдет его.

Брукшир, еще не вполне пришедший в себя после трагического известия, выжидательно смотрел на Калла. Кэти умерла, и ему оставалось думать только о своей работе. И ему хотелось поскорее приступить к ней. А пока его интересовало мнение Калла относительно остальных телеграмм.

— Мы идем за новым грабителем, да капитан? — спросил он.

— Он не грабитель, он — убийца, — ответил Калл. — Он убивает людей и затем сжигает их. А иногда не утруждает себя и сжигает их заживо.

— Он сжигает людей! — воскликнул потрясенный Планкерт. — Сжигает их заживо? — Он слышал, что в старые времена индейцы пытали и сжигали людей, но сейчас ведь совсем другие времена.

— Да, в некоторых случаях сжигает их живьем, — подтвердил Калл, — хотя я мало знаю о нем. К тому времени, как он развернулся, я уже почти перестал заниматься охотой на преступников. Он убил нескольких людей Гуднайта, но это было в Колорадо. Я никогда не был там. Зовут его Мокс-Мокс, — добавил он.

— А что означает это прозвище? — спросил Брукшир.

— Просто имя, — ответил Калл. — Ваш полковник хочет, чтобы мы подсуетились и схватили его после того, как разделаемся с желторотым Гарзой. Есть и хорошие новости, — продолжал капитан. — К нам едет Пи Ай, так что у нас будет подкрепление. Он ведет с собой следопыта, или, вернее, следопыт ведет его. Я знаю старика, он индеец кикапу. Среди следопытов ему нет равных, но и стоит он немало. Не знаю, захочет ли ваш полковник оплачивать его.

— А почему бы и нет? Сколько стоит ваш следопыт? — спросил Брукшир. Ноги у него подкашивались, голова болела, и все существо его просилось хоть ненадолго оказаться в хорошем гостиничном номере, где ему принесли бы бренди и он мог бы поспать на простынях и не чувствовать, как ветер с песком всю ночь шевелит ему волосы, и не слышать, как воют койоты. Теперь, когда они были хоть в заштатном, но городе, ему вдруг страстно захотелось укрыться в четырех стенах от ветра, песка, неба и оказаться подальше от Калла с его напарником, который с откровенной неприязнью относился к нему и разговаривал с ним лишь по необходимости.

И все же он был человеком на жалованье. Даже несмотря на смерть Кэти, которая была ему хорошей женой, он не мог распоряжаться собой. Полковник Терри ждал от него действий и докладов.

— Запомните, Брукшир, я — человек, который любит держать руку на пульсе, — говорил полковник, когда он уезжал в Техас. — Телеграммы от вас должны приходить постоянно.

— Я не знаю, во сколько оценивает себя Знаменитый Ботинок, — сказал Калл. — Если бы он мог писать, то счет у него был бы готов через минуту после его появления. Первым делом он вам заявит, что за здорово живешь он не работает.

— Мне бы хотелось получить хотя бы общее представление о цене, — повторил Брукшир, не понимая, почему женщины в запыленных шалях так пристально смотрят на него. Тоска по гостиничному номеру становилась все сильнее, но по выражению глаз капитана он видел, что этому не бывать. Взгляд капитана ясно показывал, что он не намерен медлить.

— Теперь мы имеем двоих бандитов-убийц, — проговорил Брукшир. — С кого из них начнем?

— С Джо Гарзы, — ответил Калл. — Меня для того и нанимали, чтобы я схватил его. А сжигатель — это другое дело. Теперь в Нью-Мексико должны быть свои правоохранительные органы. Пусть они и останавливают его.

— А что, если они не смогут? Это придется делать нам? — спросил Планкерт, в голове у которого вот-вот могла застрять еще одна дурная картина. Одна такая картина со сгоревшими людьми уже сидела у него в мозгу, и он никак не мог избавиться от нее. Она застряла в нем после того, как он помогал однажды вытаскивать тела двух старух, сгоревших во время пожара. Он до сих пор не мог забыть запах сгоревшей человеческой плоти и обуглившиеся лица пострадавших. Это был самый ужасный случай за время его пребывания в качестве помощника шерифа. Мысль о существовании убийцы по имени Мокс-Мокс, для которого сожжение людей является обычным делом, сильно встревожила помощника и опять заставила его почувствовать, как пагубный ветер судьбы все дальше уносит его от дома. Взглянув вначале на капитана, а затем на Брукшира, он почувствовал себя рядом с ними мальчишкой. В отличие от него его спутники были уже немолоды. Они были даже старше шерифа Джекилла, его босса. Тревожило также и то, что они находятся в городе, населенном одними мексиканцами, хотя этим мексиканцам и ничего неизвестно о нем. Его подхватил опасный ветер странствий, и он почувствовал, что никогда не вернется домой.

— Я хочу купить пару биноклей, если только удастся их найти, — проговорил Калл. — Затем мы запасемся провизией и отправимся в путь.

— Куда мы поедем дальше? — продолжал интересоваться Брукшир. — Мне бы хотелось послать телеграмму полковнику Терри.

— В Пресидио, — ответил Калл. — Мне кажется, что Гарза — выходец из тех мест. Там же может объявиться и Знаменитый Ботинок. Тогда к нам присоединится Пи Ай.

— Как он может объявиться там? — спросил Брукшир. — Когда мы сами не знали, что поедем туда.

Калл усмехнулся.

— В этом-то и состоит искусство следопыта, — пояснил он. — Оно не только в том, чтобы просто смотреть на землю и читать следы. Знаменитый Ботинок будет соображать, наблюдать за птицами, беседовать с антилопами и прикидывать. Пи Ай не следопыт. Одному ему понадобилось бы месяцев шесть, чтобы найти нас.

В оружейной лавке Калл купил два полевых бинокля, которые хоть и не отличались высоким качеством, но устраивали его. Собравшись уже уходить, он вернулся и купил еще две запасные винтовки. Калл редко обременял себя запасным снаряжением. Одеяло, винчестер и фляжка — вот все, что обычно требовалось ему в походе. Однако на этот раз он посчитал нелишним иметь пару запасных ружей. Телеграмма Гуднайта заставляла крепко задуматься о том, что их ждало впереди, и принимать в расчет Мокс-Мокса. Калл не собирался идти за ним, но все может обернуться так, что Мокс-Мокс сам придет за ними.

К тому же у Пи Ая никогда не было надежного оружия, а Знаменитый Ботинок вообще редко ходил вооруженным, поскольку оружие ограничивало скорость его передвижения. Так что лишняя пара винчестеров им не помешает.

Выйдя из лавки, Калл отдал квитанции Брукширу, который аккуратно сложил и спрятал их в карман рубашки. На улице стало заметно холоднее, а небо приобрело свинцовый оттенок. Время близилось к вечеру, и Брукшир опять стал тешить себя надеждой на то, чтобы провести ночь в отеле. Однако капитан об отеле не вспоминал и крепил провиант на вьючных животных.

Тед Планкерт вдруг сошелся во мнении с Брукширом, когда тот нерешительно заикнулся ему о том, что было бы неплохо провести одну ночь в постели внутри помещения.

— Да, я о многом забываю, когда нахожусь в каком-нибудь доме, — поддержал его помощник шерифа.

Но как только Калл убедился, что тюки закреплены надежно, он сел в седло и посмотрел на спутников, стоявших возле своих скакунов.

— Я вижу, мы не остаемся на ночь. Да, капитан? — спросил Брукшир.

— Ваш босс ведь хочет результатов, не так ли? — вопросом на вопрос ответил Калл.

— Так, — проговорил Брукшир.

— Сегодня полнолуние, и нам надо воспользоваться этим, — сказал Калл. — Лошади отдохнули. Мы должны успеть добраться до Рио-Кончо.

— А это далеко, капитан? — спросил Брукшир.

— Миль пятьдесят, я полагаю, — ответил Калл. — Если не этой ночью, так завтра днем, но нам все равно придется пройти их.

Ни Брукшира, ни Планкерта такая перспектива не обрадовала. Хотя, конечно, надо было учитывать, что Брукшир потерял жену и не мог немедленно оправиться от такого удара. Но было полнолуние, и Калл не хотел упускать его.

— Господин Брукшир, я думаю, нам лучше продолжить свой путь, — настаивал Калл. — Я понимаю, как вам тяжело, но задержками в пути вашу жену не вернуть. Будет лучше, если мы поедем добывать результаты для вашего босса.

— Это хорошо, — согласился Брукшир. — Это как раз то, чего хочет полковник.

— Я уверен, что к западу от нас парнишки Гарзы нет, думаю, что нет его и к югу, — задумчиво проговорил Калл. — Сдается мне, что он должен быть на северо-востоке. Там мы и начнем нашу охоту. До сих пор мы не подвергались опасности, но через день-другой все может измениться. Я хочу, чтобы вы оба были настороже. Не забывайте про его немецкую винтовку. Мы поедем по открытой местности, поэтому вы должны быть очень внимательны.

— Вы думаете, Джо Гарза знает о том, что мы посланы за ним? — спросил Брукшир.

— Подозреваю, что знает, — отозвался Калл. — Если он не знает этого сейчас, то к тому времени, когда мы пересечем реку, узнает обязательно.

— А как он узнает? — спросил помощник.

— Трудно сказать, — пожал плечами Калл. — Он умный молодой бандит и, думаю, найдет способ проведать, что мы на подходе.

— Как вы думаете, он попытается отстрелять нас? — спросил Планкерт и заметил, что капитан нахмурился. Янки Брукшир, и тот уже сидел в седле. Вид у него был несчастный, но он все же взобрался на свою лошадь.

Тед Планкерт тоже поспешно вскочил в седло.

— Я не знаю, что Гарза попытается сделать. Поехали в Техас, там будет видно, — заключил капитан, разворачивая свою лошадь.

К тому времени, когда в небе взошла полная луна, город Чиуауа остался далеко позади. При лунном свете ландшафт казался пустынней и безрадостней любой голой местности из тех, где Брукширу пришлось побывать в Техасе. Не было ничего, за что можно было зацепиться глазом, только луна в небе и земля под ногами. Поднимался ветер. Клубы пыли иногда вздымались так высоко, что свет луны едва брезжил сквозь них. Затем пыль оседала, и опять ярко светила луна — так ярко, что Брукшир мог разобрать время на своих часах. К полуночи они достигли Рио-Кончо, но капитан как ехал, так и продолжал ехать, направляясь в Техас.

У Брукшира опять возникло ощущение, что его уносит ветром, но теперь это ощущение пришло к нему смешанным с усталостью и печалью. Мысль о том, что он никогда больше не увидит Кэти, болью отдавалась в его сердце. Эта боль пронзала его так глубоко и сильно, что он уже не боялся оказаться унесенным ветром. Это было бы даже хорошо, если бы его унесло ветром. Тогда ему не придется предстать перед полковником и объяснять чрезмерные расходы, которые неизбежно возникнут.

У себя в Бруклине, сидя на жалованье, Брукшир никогда не обращал на луну особого внимания. Время от времени на пикниках он мог полюбоваться, как она светит над Ист-Ривер или Гудзоном, если они забирались в такую даль. Но для него не имело никакого значения, была ли луна полной, или торчала в небе в виде осколка, или ее не было вообще.

Но теперь, когда они оказались посреди черной мексиканской пустыни, Брукшир увидел, что капитан был прав. Полная луна в бесконечном небе Мексики светила так ярко, что ехать можно было, как при дневном свете. Брукшир продолжал сидеть на жалованье, но теперь он был еще и охотником, преследующим очень опасного человека. Он направляется в Техас с капитаном Вудроу Каллом и, очевидно, правильно делает, что начинает уделять больше внимания луне.

 

1

Лорена читала письмо от Клары, когда вошла Клэри и сказала, что к ним приехал господин Гуднайт.

Клара в своем письме настоятельно советовала ей взяться за латынь, что вызывало у Лорены большие сомнения. С английской грамматикой дела у нее теперь обстояли вполне прилично, а вот потянет ли она латынь? С тех пор как уехал Пи Ай, ребенок почти все время болел, и она ложилась измученная и вставала измученная от переживаний за младенца и Пи Ая.

— Господин Гуднайт? — Хотя школа была построена на его деньги, Лорена всего раз или два встречалась с Гуднайтом, который никогда не бывал у них в доме. — С чего бы это? Ты уверена, что это он? — Она чувствовала себя не готовой, и не только к изучению латыни. В данный момент у нее просто все валилось из рук. Обычно письма от Клары взбадривали ее, а это, наоборот, заставило почувствовать свое несовершенство. Она считала себя толковой сельской учительницей, но латинский язык воспринимала как нечто такое, чем должен заниматься человек более утонченный, чем она — жена фермера с пятью детьми, без денег и с кучей повседневных житейских забот. Ведь латынь — это уже сфера изящной словесности, до нее ли Лорене.

«Образованность — это, наверное, лучшее из того, что мы имеем. Это единственное, что всегда остается с нами», — писала Клара в своем письме, наряду с новостями о своих девочках и лошадях. Несмотря на то, что Лорена читала это предложение уже несколько раз, она вновь пробежала его глазами уже после того, как Клэри принесла свою новость. Она чувствовала нетерпение дочери, но ей не хотелось откладывать письмо и идти встречать Чарлза Гуднайта, пионера освоения этих мест.

— Мама, он ждет — он уже снял шляпу! — Клэри было досадно за мать. Господин Гуднайт стоял на заднем крыльце со шляпой в руках. Почему она сидит здесь, как истукан, и перечитывает письмо, которое уже и без того читала раз пять или шесть? Покормив Лори, мать даже не удосужилась прикрыть грудь, хотя младенец уже спал. Что с ней происходит?

— Мама! — смущенно произнесла Клэри.

— Ладно, не ругайся. Меня уже достаточно ругали в моей жизни, — отозвалась Лорена. Она застегнула платье и положила письмо под книгу — это была Аврора Ли, которую она заказывала в Канзас-Сити, — и пошла к кухонной двери, где в терпеливой позе застыла знакомая фигура пожилого грузного мужчины с посеребренной густой шевелюрой и такой же седой бородой. За спиной у него виднелась огромная серая лошадь.

— Я была занята. Извините, что заставила вас ждать, — сказала Лорена, открывая ему дверь. Она слышала, что Гуднайт был суров с женщинами, но не замечала этого по отношению к себе. Несмотря на ее прошлое, он одобрительно относился к ней как к учительнице. Не всякий, кто мог так запросто выписать чек на строительство школы, был столь терпимым.

— Я не хотел беспокоить вас, мэм, — начал Гуднайт.

— Входите, я угощу вас пахтой, — проговорила Лорена, пропуская его в дверь.

Гуднайт сразу же вошел и уселся на кухонный стул.

— Знаю, что у вас много дел, поэтому буду краток. Хотя от пахты не откажусь, — добавил он. — Если бы я вырос в иных условиях, я бы только и пил ее всю жизнь.

Лорена налила ему большой стакан. Он отпил половину и, не допив, опустил руку. Клэри не вытерпела и заглянула в дверь. О господине Гуднайте ходило много слухов, а она видела его всего лишь раз, во время пикника, на котором он пробыл совсем недолго, и она даже не смогла рассмотреть его как следует.

— Эта симпатичная молодая леди, как я понимаю, помогает вам учить детей в школе, — заметил Гуднайт.

— Да, она мне настоящая помощница, — подтвердила Лорена, вогнав Клэри в краску своей неожиданной похвалой, да еще высказанной в присутствии такой знаменитости. — Я слабовата в некоторых арифметических действиях, — призналась Лорена. — Клэри схватывает дроби лучше меня.

Гуднайт допил оставшуюся половину пахты и поставил стакан на стол.

— Мне, даже если я буду гоняться за дробями с утра до вечера, вряд ли вообще удастся схватить их, — усмехнулся он и внимательно посмотрел на Клэри. Трое мальчишек, заслышав на кухне незнакомый голос, сгрудились сзади старшей сестры и тоже пытались через ее спину заглянуть в дверь.

— Придется попросить молодежь извинить нас, стариков, — твердо сказал он, — но мне надо поговорить с вашей матерью с глазу на глаз.

— Ох! — вырвалось у Клэри, и она тут же отпрянула от двери, уводя за собой мальчишек. Джорджи ей пришлось тащить насильно за воротник, так как у него появлялась дурная привычка таращиться на гостей.

Лорену вдруг охватила тревога. Неужели что-то случилось с Пи Аем?

— Нет, с вашим мужем все в порядке, насколько я знаю, — успокоил ее Гуднайт, заметив испуг в глазах женщины. Она была симпатична ему, а порой даже вызывала у него восхищение. Было известно, что с самого начала работы в школе она не пропустила ни дня занятий, приезжая туда на своей коляске и в грязь и в холод. А грязь даже ему досаждала больше, чем холод, как, впрочем, и Мэри, его жене. С юбками и высокими ботинками в грязь сплошное мучение, жаловалась ему Мэри, и он ничуть не сомневался в том, что это именно так. Сидящая же перед ним женщина находила в себе силы справляться со всеми трудностями и всегда относилась к своим обязанностям добросовестно. Однако дело, по которому приехал Гуднайт, не давало ему покоя. Оно беспокоило его с тех самых пор, как только стало известно, что опять объявился этот тип Мокс-Мокс, сжигающий людей. У Лорены было трудное прошлое. Он знал об этом, но считал, что это его не касается. Жизнь не простая штука. Хотя Гуднайт и привык строго судить людей, может быть, даже слишком строго, как считала его жена. Но в случае с сельской учительницей у него не появлялось желания что-либо вспоминать и осуждать. В Панхандле было много женщин с изломанными судьбами, но хорошая учительница вышла только из нее. Прошлое Лорены касалось лишь ее да ее мужа. Гуднайт сам не был святым и не собирался спасать этот мир.

— Вы уверены, что он не убит? — не удержалась и спросила Лорена. После отъезда Пи Ая она несколько раз видела его во сне, и каждый раз он был либо мертв, либо смертельно ранен.

— Если он и убит, то мне, во всяком случае, об этом ничего не известно, — ответил Гуднайт.

— Тогда что привело вас ко мне, господин Гуднайт? — продолжала Лорена. — В чем причина вашего визита?

— В Мокс-Моксе, — произнес Гуднайт.

И только тут Лорена поняла, почему Гуднайту, известному на Западе своей способностью брать быка за рога, потребовалось столько времени, чтобы перейти к сути дела. Ее первым желанием было броситься и запереть детей в спальне, чтобы они даже не слышали имени, которое только что произнес Гуднайт.

В то же время она почувствовала себя слишком плохо, чтобы подняться со стула. Такого страха, какой пронзил ее при упоминании этого имени, она не испытывала уже много лет.

Гуднайт видел, что женщина вошла на кухню слегка раскрасневшейся от волнения. Но стоило ему только произнести имя Мокс-Мокса, как румянец тут же исчез с ее лица, словно из ее тела вдруг выжали всю кровь.

— Но его же убили, разве нет? — спросила Лорена.

— Я тоже так думал, но теперь не уверен в этом, — вздохнул Гуднайт. — Сам я никогда его не видел, а вы, как я полагаю, знакомы с ним. Поэтому я и решился побеспокоить вас, несмотря на то, что это связано с неприятными воспоминаниями.

Он помолчал, давая ей возможность взять себя в руки. Но это оказалось непросто и требовало времени. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами и не произносила ни звука. Страх на ее лице был слишком очевидным, чтобы скрывать его. В конце концов, чтобы чем-то заняться, он встал и налил себе еще стакан пахты.

При виде Гуднайта, который сам наливал себе пахту, Лорена пришла в себя и поблагодарила Бога, ибо в голове у нее уже начал было возникать дикий вопль, вобравший в себя все крики прошлого. Она покрылась холодной испариной и едва справилась со сковавшим ее страхом. Все те часы, которые она находилась в плену Мокс-Мокса и его хозяина, Синего Селезня, она не могла шелохнуться, и ужас, испытанный ею за это время, никогда не покинет ее. Одного имени Мокс-Мокса оказалось достаточно, чтобы он вновь возник в ее памяти. Гуднайт, должно быть, знал это, иначе не стал бы так долго тянуть.

Но этот человек сидел в ее кухне, и от нее требовалось проявлять гостеприимство. Несмотря на страстное желание немедленно собрать в кучу детей и бежать в Небраску или еще дальше, она понимала, что должна взять себя в руки и помочь Гуднайту ради собственных же детей.

— Извините, я так испугалась, что даже забыла о правилах приличия, — проговорила она, ухватившись за край стола обеими руками, чтобы унять дрожь. Но страх вцепился в нее сильнее, и она продолжала дрожать.

— Не такой уж это труд — налить себе стакан пахты, — заметил Гуднайт. — Мне жаль, что я доставил вам столько неприятностей.

— Но, может быть, здесь что-то не так? Ведь Мокс-Мокс убит, — настаивала Лорена. — Пи Ай слышал об этом много лет назад. Его убили в Юте или где-то поблизости. Разве нет? Он убит. Все так говорили.

— Я сам преследовал его до самой Юты, — ответил Гуднайт. — Он сжег четверых моих ковбоев в Колорадо. Троих шестнадцатилетних ребят и четвертого, который был со мной на протяжении двадцати лет. Я гнался за Мокс-Моксом, но потерял его и до сих пор сожалею об этой неудаче. Два-три года спустя до меня тоже дошел слух, что его убили индейцы юта.

— Да, его убил индеец юта. Так мне говорил Пи Ай, — подтвердила Лорена.

Гуднайт видел, что она все еще дрожит от страха. Ему хотелось успокоить ее, но он не знал, как это делать. Выпив второй стакан пахты, он посмотрел на кувшин и решил не наливать третий.

— Полагаю, Мокс-Мокс все-таки жив, — произнес он. — Иначе кто же тогда палит людей в Нью-Мексико?

— Палит? Каких людей? — Лорена все еще сидела неподвижно, ухватившись за край стола и едва сдерживалась, чтобы не подскочить и, собрав детей, броситься бежать, пока не пришел Мокс-Мокс и не схватил их всех.

— Какие подвернутся, — сказал Гуднайт. — Он остановил поезд, снял с него троих пассажиров и сжег их. Это было три недели назад… Сжигателей людей не так уж много. Братья Саггсы сожгли двух фермеров, но капитан Калл поймал братьев и повесил несколько лет назад.

Гуднайт помолчал немного и добавил:

— Мокс-Мокс — единственный известный мне бандит, у которого вошло в привычку сжигать людей.

Лорена молчала, но в ушах у нее опять послышались крики.

— Если я правильно помню, когда Синий Селезень похитил вас из отряда Хэт Крик, Мокс-Мокс все еще ходил с ним, — продолжал Гуднайт, осторожно подбирая слова. Он знал нескольких женщин и детей, побывавших у бандитов в заложниках. Некоторые из них часто и подробно рассказывали о пережитом, другие никогда не вспоминали о нем, но все они были глубоко травмированы им.

Привыкший говорить прямо, Гуднайт знал тем не менее, что бывают моменты, когда лучше помолчать. Эта женщина, работающая не покладая рук, чтобы выучить детей поселенцев в школе, которую он построил, побывала в заложницах не у команчей, а у Синего Селезня — одного из самых жестоких выродков, которые когда-либо появлялись в Панхандле. А Мокс-Мокс в разные времена водился с Синим Селезнем. Сам он никогда не встречал ни того, ни другого. Эта женщина наверняка видела одного из них, а может, и обоих. Ему хотелось услышать обо всем, что было известно ей, или хотя бы столько, сколько она сможет рассказать.

Гуднайт редко чувствовал себя так неловко, пытаясь получить нужные ему сведения. Лорена была не из болтливых и не любила демонстрировать свои чувства. Она так вцепилась в край стола, что кончики пальцев у нее побелели, а руки продолжали подрагивать, но на крик она не срывалась и не плакала, хотя и продолжала безмолвствовать.

— У Мокс-Мокса белая кожа, и он маленького роста, — заговорила она. — Один глаз у него косит. Зато другой все время наставлен на тебя, и этого достаточно.

Гуднайт выжидал, стоя у плиты.

Лорена сделала глубокий вдох. Ей показалось, что она задохнется, если не вберет побольше воздуха. Ощущение было такое, как в тот день, когда Синий Селезень переправил ее через Ред-Ривер и отдал в руки Ермсука и Манки Джону со всех их бандой.

Но не Мокс-Мокса. Его тогда еще не было. Он появился позднее, когда именно, она не могла вспомнить. Тогда она не считала дни, ибо не думала остаться в живых, да и не хотела этого или полагала, что не хочет.

Мокс-Мокс приехал с тремя мексиканцами и украденным белым ребенком. Мальчику было лет шесть, и он плакал всю ночь.

Когда Гас Маккрае вызволил ее, она была не в состоянии говорить, и никому с тех пор не рассказывала об этом времени, а если и рассказывала, то лишь немногое.

Она, в частности, никогда никому не говорила о маленьком мальчике.

— Мокс-Мокс хотел сжечь меня, — почти прошептала Лорена. — Я расскажу вам, господин Гуднайт. Сегодня я все расскажу вам. Но больше вы не спрашивайте меня об этом никогда. Договорились?

Гуднайт кивнул.

— Он маленький, — продолжала Лорена. — Совсем не такой, как Синий Селезень. Один глаз у него смотрит в сторону. Он хотел сжечь меня и уже обложил хворостом и полил виски, чтобы я лучше горела. А глаза мне замазал жиром, сообщил, что самые страшные мучения наступают, когда они начинают поджариваться.

— Но он не поджег вас, — вмешался Гуднайт. — Что-то помешало ему, к нашему с вами счастью.

— Синий Селезень не дал ему сжечь меня. Я была нужна ему в качестве приманки. Он дал ему навалить кучу хвороста, облить меня виски и обмазать жиром, но не дал подпалить, потому что хотел использовать меня как наживку, чтобы поймать Гаса Маккрае. Но вместо этого ему самому пришлось уносить ноги, после того как Гас перестрелял половину его выродков.

— А что Мокс-Мокс? — спросил Гуднайт. — Думаю, он не стал ввязываться в бой с капитаном Маккраем, а сбежал так же, как и его хозяин.

— Да… он удрал со своими мексиканцами, — начала Лорена и запнулась.

— Я никогда не рассказывала этого… И не знаю, смогу ли, господин Гуднайт, — проговорила она.

— Не надо, — остановил ее Гуднайт. — Остальное доскажу я. Он не стал жечь вас, но сжег мальчонку, не так ли?

— Откуда вы знаете? — удивленно посмотрела на него Лорена.

— Я нашел то, что осталось от того ребенка, и похоронил его, — сказал Гуднайт. — А через полгода этот дьявол сжег моих ковбоев.

— Хорошо, что об этом знаю не только я, — вздохнула Лорена.

— Да, мне тоже было известно об этом. Я нашел останки малыша. А примерно через год у меня появились родители мальчика. Они все еще разыскивали его.

Лорену затрясло так, что Гуднайту пришлось подойти и положить ей руку на плечо. Прикосновением руки ему удавалось успокаивать лошадей. Может быть, думал он, это возымеет такое же действие и на женщину.

— Вы не сказали им, что произошло, ведь так? — дрожа, произнесла Лорена.

— Пришлось сказать, что их сын утонул в Южной Канадской реке, — ответил Гуднайт. — Я обычно стараюсь придерживаться истины, но эти несчастные люди уже год разыскивали своего сына, и мне показалось, что правда окажется слишком тяжелой для них. Ребенок все равно уже был мертв. Они захотели увидать могилу, и я провел их. Хорошо еще, что они не захотели откопать его.

— Вы правильно сделали, — откликнулась Лорена. — Вам не следовало говорить больше того, что вы сказали.

Они замолчали. Лорена все еще дрожала, но уже не так сильно.

— Тогда я не была матерью, — нарушила она молчание. — Теперь я мать. Мокс-Мокс сделал с ребенком то же самое, что хотел сделать со мной. Он исхлестал его плеткой, облил виски, вымазал жиром, навалил хвороста и поджег.

Она все-таки рассказала об этом. Рассказала впервые за все время и вскинула глаза на старожила равнин Гуднайта.

— Неужели индейцы тоже поступали так с теми, кого ловили? — спросила она.

— Поступали, — ответил Гуднайт. — Но вы сказали, что Мокс-Мокс белый.

— Он был белый — злобный маленький белый человечек, — тихо произнесла Лорена. — Он хлестал того ребенка, пока на теле малыша не осталось живого места, а потом сжег его.

— Нечасто встретишь, чтобы два выродка такого калибра, как Мокс-Мокс и Синий Селезень действовали сообща, — заметил Гуднайт. — Хотя вы говорите, что у Мокс-Мокса была своя банда?

— Да, из трех мексиканцев, — пояснила Лорена. — Они уехали с Мокс-Моксом после того, как Синий Селезень не дал ему спалить меня.

Гуднайт хотел было открыть рот, но Лорена быстро продолжила:

— Я все еще слышу крик этого ребенка, господин Гуднайт, — говорила она. — И всегда буду слышать, ведь я теперь мать. Он был такого же возраста, как Джорджи… такого же возраста…

Она зашлась в плаче и, зажав руками рот, выскочила из кухни.

Гуднайт вновь посмотрел на кувшин с пахтой и вновь решил воздержаться от следующего стакана. Несмотря на то, что в своем преклонном возрасте ему следовало бы привыкнуть к страданиям и ко всем несчастьям, что встречались человеку на жизненном пути, Гуднайт не мог переносить горьких женских слез по умершим детям или мужьям. У него не было своих детей. Его детьми были его ковбои, но они не были его плотью, вот в чем, наверное, заключалась вся разница. Он вышел через заднюю дверь и стоял на холодном ветру возле своей лошади, дожидаясь, когда молодая хозяйка придет в себя и сможет вернуться к своим материнским заботам.

К нему подошел маленький мальчик, вышедший из дома.

— Моя м-м-мама плачет, — сообщил он, не отрывая глаз от Гуднайта. — По его виду нельзя было сказать, что данный факт сильно расстраивал его. Он просто докладывал о нем.

— Ну что же значит, ей так надо. Пусть она поплачет, — откликнулся Гуднайт.

— Моя м-м-маленькая сестренка все время плачет, а я не плачу, — заявил маленький Джорджи.

Появились еще двое мальчишек — один побольше, другой поменьше, и оба босые, хотя на улице было холодно. Затем с младенцем на руках вышла уже совсем большая девочка. Вид у нее был испуганный.

— Почему мама так плачет? Она никогда так сильно не плакала, — проговорила она славно про себя.

И действительно, когда ветер на секунду утихал, до Гуднайта доносились неистовые рыдания Лорены. Он предполагал, что так, наверное, рыдали пленницы в самые страшные минуты своей судьбы. Но самому ему не приходилось бывать ни в плену, ни в женской шкуре и поэтому оставалось только строить догадки.

— Я привез плохие новости. Боюсь, что они сильно расстроили ее, — объяснил Гуднайт. — Сейчас она должна успокоиться.

Но пока этого не происходило. Ну что же, думал он, люди лишались рассудка из-за менее страшных вещей по сравнению с тем, что пришлось перенести этой школьной учительнице.

— Хоть бы она перестала, — сказал мальчик постарше.

— Это не из-за папы, ведь правда? — спросила Клэри.

— Нет. У меня нет причин думать, что у него неприятности. — Гуднайту редко приходилось общаться с молодежью, и от этого он чувствовал себя скованным. А может быть, причиной тому были рыдания Лорены, которые все еще слышались между порывами ветра.

— Вы когда-нибудь п-п-плакали, мистер? — спросил осмелевший Джорджи.

— Редко, сынок, очень редко, — ответил Гуднайт.

— Это потому, что у вас б-б-борода? — Джорджи нравился этот старый дядя, несмотря на все его немногословие.

— Да, думаю, что все дело именно в этом, — согласился Гуднайт.

Наступило молчание. Ветер стих на короткое время, но рыданий уже не слышалось.

— Она перестала. Как вы думаете, мистер Гуднайт, мне пойти посмотреть на нее?

— Нет, давайте подождем. Думаю, она выйдет и позовет нас сама, когда захочет нас видеть.

Они еще постояли с минуту под порывистым ветром.

— На улице холодновато, чтобы ходить босиком, — заметил Гуднайт. — У вас что, ни у кого нет ботинок?

— У нас по одной паре на двоих, — ответил мальчик постарше. — Мама хочет, чтобы мы зря не носили их и надевали только в школу.

— А у вас есть лошадки для д-д-детей? — спросил Джорджи. — Мне так хочется лошадку.

— Джорджи, это же мистер Гуднайт! — в ужасе воскликнула Клэри. Джорджи дошел до того, что откровенно выпрашивал подарок, пока их мать в доме заливалась слезами.

— Все правильно, мисс, — успокоил ее Гуднайт. — Ковбою нужна лошадь.

— Так у вас есть хоть какая-нибудь подходящая, м-м-мистер? — продолжал приставать Джорджи.

Клэри решила, что задаст ему хорошую трепку, как только представится возможность. Она хотела пойти посмотреть, как там мать, но не решалась оставить Джорджи одного с мистером Гуднайтом. Неизвестно, что еще он может попросить у него.

— Мне придется внимательно пересмотреть свой табун, — развеселился Гуднайт. — Я же не могу дать такому ковбою, как ты, первую попавшуюся лошадь.

— Пусть она будет к-к-коричневая, если у вас есть такая, — проговорил Джорджи. — К-к-коричневый мой л-л-любимый ц-ц-цвет.

Разволновавшись, он стал заикаться еще сильней.

— Пожалуйста, возвращайтесь в дом, — пригласила Лорена, появившись в дверях. — Мне жаль, что из-за меня вам пришлось стоять на ветру.

— Это не первый ветер, под которым мне пришлось выстоять, — заметил Гуднайт. Хотя на лице Лорены все еще были видны следы слез, но она успела привести себя в порядок и выглядела даже более спокойной, чем тогда, когда он только приехал к ним.

— Вы, дети, идите в спальню. Ты тоже, Клэри, — велела Лорена. — Мне надо еще минутку поговорить с господином Гуднайтом. Затем мы постараемся вернуться к нормальной жизни.

— Ма, Джорджи выпрашивал лошадь у мистера Гуднайта, — выпалила Клэри, которой хотелось вначале доложить о плохом поведении брата, а потом уже идти в спальню.

— Там, куда поедет мистер, лошадей предостаточно, — отреагировала Лорена. — Не отвлекай меня больше. Иди в спальню.

— Я отправляю детей в Небраску, — проговорила Лорена, как только за ними закрылась дверь спальни. — У меня там подруга, они поживут у нее, пока все успокоится. Честно говоря, я думала, что все это уже кончилось, иначе бы духу моего здесь не было, — добавила она. — Мокс-Мокс сказал, что, если когда-нибудь у меня будут дети, он придет и сожжет их точно так же, как сжег того маленького мальчика. Это было последнее, что он заявил мне перед тем, как уехать со своими мексиканцами.

— Мне надо было уже давно остановить этого типа, — заметил Гуднайт.

— Однако вы не сделали этого, — сказала Лорена. — А ему удалось сжечь четверых ваших ковбоев. И я не хочу рисковать своими детьми.

— Вас можно понять, — согласился Гуднайт. — Они у вас замечательные. Особенно этот маленький говорун. Он уже сейчас знает, что ему надо.

— Он поедет в Небраску вместе с остальными, — продолжала Лорена. — Как только я соберусь, мы сядем на поезд, и их здесь больше не будет. Мокс-Мокс ужасный тип, но он не сможет добраться до моих детей.

— Я думал, что уже все бешеные собаки перебиты в этих краях, — вздохнул Гуднайт. — И его считал убитым, иначе бы не сидел сложа руки. Но, может быть, так оно и есть. Возможно, что объявился какой-то другой выродок.

— Я не могу полагаться на это и рисковать своими детьми, — отрезала Лорена. — Я и так виновата в том, что ушел мой муж. Он не тот человек, чтобы убивать, и это не его дело — охотиться за убийцами вместе с капитаном Каллом.

Гуднайт почувствовал себя неловко. Он тоже приложил руку к тому, чтобы Пи Ай пошел вслед за Каллом, хотя это его, Гуднайта, не касалось. Когда только он научится не совать свой нос в чужие дела, в который раз задавал он себе один и тот же вопрос. Женщина права. Пи Ай не был киллером и не его это дело заниматься такими типами, как Джо Гарза или Мокс-Мокс.

— И вот еще что, — сказала Лорена. — Я думаю, что мы должны закрыть школу, пока эта история не кончится. Если появится Мокс-Мокс, он может сжечь всех детей. Он способен на это — закроет нас в школе и спалит всех до единого. Я не хочу подвергать риску ни своих детей, ни чужих.

— Что, если я поставлю в школе охрану? — спросил Гуднайт.

— Нет, — возразила Лорена. — Это бесполезно. Если бы я знала, что Мокс-Мокс жив, я бы никогда не открыла школу. Только когда он будет мертв и я узнаю об этом, только тогда наступит время учебы. Но не раньше, чем я узнаю о его смерти.

— Тогда я тоже двинусь на поиск и остановлю его сам. Так я буду точно знать, что с ним покончено, а значит, и вы тоже.

— Пусть лучше это сделает капитан Калл, — заметила Лорена. — Я понимаю, что беру на себя слишком много. У меня нет права приказывать и даже предлагать вам что-либо. Но вы пришли и спросили, что я знаю, и я все рассказала. Я видела этого субъекта, а вы нет. И я бы на вашем месте предоставила это дело капитану Каллу.

— Но он сжег моих людей, — возразил Гуднайт. — И ответственность за них несу я, а не Калл.

Лорена не ответила. Она чувствовала, что и так зашла слишком далеко, хоть и считала, что сказала то, что думала.

К тому же мысли ее уже были заняты тем, как приготовиться к бегству. Для этого надо было собрать детей, найти соседей, которые согласились бы на время взять к себе скотину, или нанять человека, чтобы он пожил в их доме и присмотрел за хозяйством. Писать Кларе не было времени. Лорена чувствовала, что не сможет даже вздохнуть спокойно, пока не отправит детей в безопасное место. Для Клары это, конечно, будет неожиданностью, когда с поезда на нее свалятся пятеро ребятишек. Но Лорена была уверена, что Клара хорошо примет их. После того как ее дочери повыходили замуж, Кларе, судя по ее письмам, было очень одиноко. Так что появление в ее доме детей не должно стать для нее таким уж нежелательным событием.

— Подозреваю, что вы считаете меня слишком старым для такого дела, — раздраженно проговорил Гуднайт и сам удивился своему раздражению. Но та определенность, с которой молодая женщина предпочла ему Калла, задела сидевшего в нем бойца или просто мужчину. На протяжении долгих лет освоения Запада Калл всегда был главным, какие бы тяжелые и неприятные задачи ни стояли перед ним. Он был тем, кто справлялся с любой работой. И до сих пор тешил себя мыслью, что все еще продолжает оставаться таковым, хотя такая самоуверенность начинала слегка раздражать Гуднайта.

— Нет, просто я не считаю вас убийцей, — пояснила Лорена. — Я знаю, что вы убивали, чтобы выжить, но вы не убийца. Мокс-Мокс убийца и капитан Калл тоже. Так что убийца должен идти за убийцей. Вот почему я дала такой совет. А ваш возраст тут ни при чем. Кроме того, вы нужны здесь, — добавила она. — Эти края заглохнут без вас. Вы построили здесь школу и начали строить другие. Вы открыли больницу и заплатили за то, чтобы здесь создали суд. Вы нужны людям. А капитан Калл не нужен никому.

— Ну почему, богатые нуждаются в нем, — возразил Гуднайт.

— Да, потому что он убийца. Только поэтому. Он такой же бесчувственный, как Синий Селезень и как сам Мокс-Мокс.

— Ему надо вначале поймать другого выродка, — напомнил Гуднайт.

— Мне пора собираться, господин Гуднайт, — заявила Лорена, поднимаясь со стула. — Я должна еще съездить в школу и отпустить учеников. Они захотят узнать причину и мне придется объяснять ее. Затем мне предстоит найти того, кто присмотрел бы за хозяйством и собрать вещи. Я хочу отправиться в Амарилло сегодня вечером, чтобы моих детей не стало здесь как можно раньше.

— Вам придется вывернуться наизнанку, чтобы успеть все это сделать, — сказал Гуднайт. — Думаю, я смогу договориться, чтобы поезд подобрал вас в Куане, и пришлю фургон с парой ковбоев, чтобы они отвезли вас и помогли сесть на поезд.

— Премного вам обязана, — поблагодарила Лорена. — А не могли бы вы снабдить меня оружием? Муж оставил мне лишь дробовик. Правда, он ничего не знал про Мокс-Мокса. Я никогда не рассказывала ему о нем.

— Я могу дать вам какое угодно оружие, но сомневаюсь, что оно понадобится вам после того, как вы сядете на поезд и отправитесь в Небраску, — заметил Гуднайт.

— Это мои дети едут в Небраску, а не я, — ответила Лорена.

— А вы не с ними? — удивился Гуднайт. — Как же так, мэм? Ведь он чуть не сжег вас. Я, конечно, сомневаюсь, что он находится где-то ближе, чем в шестистах милях отсюда, но и шестьсот миль могут быть пройдены. Если кто-то имеет право быть напуганным, так это вы. Так почему бы вам не уехать с детьми?

— Потому что я должна найти своего мужа и вернуть его домой, — сказала Лорена.

— Подождите, не спешите, — начал Гуднайт. — Если вы не против моей помощи, то почему бы не принять ее в виде одного из моих ковбоев, который знает эти края, сможет найти вашего мужа и привести его назад?

— Замужем за ним я, а не один из ваших ковбоев, — заявила Лорена. — Пи Ай хороший человек, он нужен мне. К тому же он никого не послушается, кроме меня. За исключением капитана, конечно. Я найду его, и он послушается меня, особенно теперь.

Несокрушимый Чарлз Гуднайт на этот раз почувствовал себя побежденным. Он умел различать решимость, когда встречался с ней. Перестав настаивать, он все же пообещал прислать двух ковбоев с фургоном, чтобы отвезти ее к поезду в Куану. А когда уже собрался уходить, сказал Лорене, что хочет подарить по коню каждому из ребят, когда они вернутся.

— Уж очень мне понравилось, как держится этот ваш маленький говорун, — повторил он.

— Не забудьте прислать мне винтовку, — напомнила Лорена. — Я не хочу отправляться на юг безоружной.

 

2

Направляясь в Кроу-Таун по пустынной равнине, Мария желала одного — чтобы путь ее никогда не кончался. Так уж повелось, что радость от жизни ей случалось испытывать только тогда, когда она находилась в одиночестве. Со времен Трехножки она всегда любила уходить одна, уводя за собой свою лошадь.

Чтобы обойти Пресидио с его жестоким шерифом, она два дня ехала вверх по реке и только потом направилась в Техас. Она видела оленей и антилоп, много антилоп, но не встретила ни одного человека. Было холодно, и северный ветер пел свою нескончаемую песню. По ночам она уговаривала своего коня, которого звала Кузнечиком за его пугливую манеру резко прыгать в сторону, лечь на землю, чтобы она могла заснуть рядом, согретая его теплом.

Дважды она видела поезда, проходившие по бескрайней равнине. Казалось, что они не идут, а ползут. Неудивительно, что Джо удавалось грабить их. Локомотивы тянули за собой всего по два-три вагона. Они были похожи на игрушечные паровозики, медленно уходившие за горизонт. Мария ездила на поезде всего лишь раз, когда торопилась к умирающей матери. Поезд гремел так сильно, что в нем она не могла ни о чем думать.

Кузнечику не нравились новые места и он то и дело шарахался от всякой всячины. Однажды его напугало перекати-поле, и он даже несколько раз взбрыкнул. Марию веселила его пугливость. Она не боялась, что он может сбросить ее с седла. Капризы Кузнечика лишь доставляли ей удовольствие. Он был недоволен, что она увела его так далеко от кукурузного поля, но, когда наступала ночь, послушно ложился на землю, чтобы ей не было холодно.

Двигаясь на восток по равнине, заросшей полынью и хилым чапаралем, Мария удивлялась себе. Зачем она едет в такую даль ради сына, который любит только себя? Ей давно следовало бы приучить себя к мысли о том, что он для нее отрезанный ломоть. Она хорошо понимала всю безнадежность затеянного ею и жалела о том, что не осталась дома с Рафаэлем и Терезой, которые платили ей за любовь любовью. Несмотря на их ущербность, с ними она была счастливой матерью и видела, что они тоже счастливы с ней.

А вот Джо был другим. Она никогда не видела с его стороны нежных чувств и все время мучилась мыслью о том, что он не может простить ей Хуана Карлоса, который продал его апачам. Да этого, как ей помнилось, он был хорошим мальчиком, с которым она любила шутить и которого все время тискала и ласкала.

Но когда Джо вернулся от апачей, до него нельзя было дотронуться, и улыбка больше не появлялась на его лице — если только он не смотрел на себя в зеркало. Неужели в этой перемене виноваты одни только индейцы, с удивлением размышляла Мария. Может быть, эта холодность была в нем и раньше. Может быть, она передалась ему от деда — холодного старика, который за семь лет не сказал своей жене, бабушке Марии, ни слова, считая ее виноватой в смерти их первого сына. То, что было в Джо, могло прийти к нему от того старика.

Путь в Кроу-Таун, проходивший по огромной пустынной равнине Техаса, вывел ее к Пекосу с его крутыми и обрывистыми берегами. Вдоль него она ехала на север целых два дня, прежде чем набралась храбрости переправиться на другой берег. С того времени, когда люди шерифа привязали ее к мулу и чуть не утопили в Рио-Гранде, она стала бояться воды и ничего не могла поделать со своим страхом.

Но Кроу-Таун находился восточнее Пекоса, и она знала, что рано или поздно должна будет переправиться через реку. Если она утонет, Джо может никогда не узнать о том, как она отправилась его спасать. Почему она считает, что должна рисковать жизнью ради того, чтобы предупредить Джо о знаменитом охотнике, гоняющимся за ним? Только потому, что дала возможность появиться на этом свете? Значит ли это, что она будет вечно страдать из-за такого сына? Будет ли ее долг всегда таким тяжелым и неоплатным?

Кузнечику Пекос не нравился тоже. Каждый раз, когда появлялся открытый участок берега и Мария пыталась направить коня к воде, он взбрыкивал, фыркал, крутился и всячески противился этому. Поскольку Мария сама боялась воды, она несколько раз уступала своей пятнистой лошади и продолжала ехать по западному берегу реки.

Становилось все холоднее и холоднее. Тучи были серыми, как полынь-трава. Мария просыпалась настолько окоченевшей, что едва могла сесть на лошадь. По утрам колючки чапараля покрывал иней, а вода в Пекосе отливала свинцом.

Однажды утром Мария все же решилась переправиться на другой берег. Она чувствовала, что, если не переправится сегодня, ей придется сдаться, оставить свои попытки быть хорошей матерью для Джо и вернуться домой. Предупредить Джо она должна была во имя памяти своего отца и своих братьев. Самому ему, наверное, все равно. Он, может быть, даже рад потягаться с капитаном Каллом. И, наверное, чувствует себя польщенным, что привлекли такую знаменитость, чтобы убить его.

Марии редко приходилось стегать свою лошадь, но в то утро она сломала о бедное животное засохшую ветку мескита и била Кузнечика до тех пор, пока он не решился прыгнуть в темную реку. Вода была такой холодной, что у нее перехватило дыхание. Онемевшие пальцы выпустили повод, и она обеими руками обхватила шею Кузнечика, пока тот лихорадочно выбирался из воды и поднимался по прогалине на восточном берегу.

За весь путь она ни разу не позволила себе развести костер, считая, что в Техасе это делать неразумно. Костер мог привлечь к ней нежелательных людей. Ими могли оказаться ковбои, бандиты или люди шерифа.

Но в это утро, чтобы не замерзнуть до смерти, ей пришлось развести огонь. Ее мокрая одежда покрылась ледяной коркой, руки и ноги лишились всякой чувствительности, и ей стало ясно, что без костра не выжить. Воздух при дыхании обжигал легкие холодом. Она наломала маленьких веток мескита и развела небольшой огонь, пока Кузнечик в сторонке грыз обледеневшие пучки травы.

Неожиданно он вскинул голову и заржал. Заставить его замолчать не было сил. Она знала, что в Техасе водятся дикие лошади и надеялась, что он ржал из-за одной из них. В переметной суме у нее был револьвер, который ей дал Билли. Она достала его, но тут же поняла, что вряд ли сможет выстрелить, ибо окоченевшие пальцы не слушались ее.

Затем из пелены снега с дождем вынырнул Знаменитый Ботинок, и она вздохнула с облегчением. Старый кикапу, как всегда, передвигался чуть ли не рысцой.

Знаменитый Ботинок сразу же увидел, что Мария замерзает, и решил сварить кофе, который, к счастью, у нее был с собой, так же как и старый погнутый чайник. Она дрожала от холода. Разведенный ею костер был слишком мал, чтобы согреть ее.

Когда Мария увидела, что Знаменитый Ботинок варит кофе, она почувствовала, что спасена. Старик был со странностями. Он появлялся и исчезал, когда этого никто не ждал. Но он многое знал и умел. Однажды он предложил Марии отвести ее подальше в Мадре и спрятать там от людей шерифа, которые не давали ей покоя. Мария отказалась. Никакие люди шерифа не оторвут ее от детей. Если ей придется когда-нибудь прятаться в Мадре, она уйдет туда с Рафаэлем и Терезой.

Затем Кузнечик заржал опять, повернув голову в сторону севера, откуда ветер нес снежную крупу.

Возникшая в глазах Марии тревога была понятна Знаменитому Ботинку. По Техасу разгуливало много плохих людей. Он дал ей чашку горячего кофе, который не только отогреет ей руки, но и согреет ее изнутри.

— Я путешествую вместе с Пи Аем, — сообщил Знаменитый Ботинок. — Его женщина будет учить меня читать. Он отстал, потому что лошадь у него не слишком резвая. Я искал место, чтобы переправиться через реку и тут увидел тебя.

— Кто этот человек? Я не знаю его, — сказала Мария.

— Он друг того капитана, помнишь?

— Того капитана, который повесил моего отца? — спросила Мария.

— Того самого, — ответил Знаменитый Ботинок. — Теперь он ищет Джо. Ты знала об этом?

— Зачем бы я мерзла здесь, где меня может схватить любой техасец, если бы не знала об этом? — откликнулась Мария. — Я еду предупредить Джо, а ты приводишь ко мне одного из тех, кто собирается убить его. Лучше бы ты дал мне замерзнуть.

— Пи Ай не знает тебя, — заверил ее Знаменитый Ботинок. — А Джо все равно в Кроу-Тауне, куда мы не сунемся, чтобы не схлопотать пулю в лоб от одного из бандитов, которых там пруд пруди.

Кофе немного согрел Марию. Оловянная чашка была такой горячей, что ей приходилось держать ее подолом юбки, чтобы не обжечь пальцы. Когда до нее дошел смысл того, о чем толковал Знаменитый Ботинок она пришла в ярость.

— Зачем ты ведешь людей убивать моего сына? Я думала, что ты мне друг.

— Я ходил на Рио-Рохо, — сказал Знаменитый Ботинок. — Искал там своего деда, но его дух ушел оттуда, и я не знаю, где он находится теперь. А шел я к тебе в Охинагу, думал раздобыть у тебя немного кукурузы. Потом мне попался Пи Ай — мой старый друг. Он не знает, куда ему идти, а я не хочу, чтобы он заблудился и заболел. Вот и взялся помочь ему.

— Мне все равно, заболеет он или нет. Я не хочу, чтобы он убил моего сына, — повторила Мария. — Где сейчас твой Пи Ай?

— В нескольких милях к северу, — ответил Знаменитый Ботинок. — Ему захотелось посидеть у костра и выпить еще кофе, а я пошел к реке поискать место для переправы.

— Вот переправа, — ты нашел ее, — заявила Мария. — А теперь убирайся вместе со своим убийцей.

Знаменитый Ботинок почувствовал раздражение. Он подложил ей веток в костер, сварил ей кофе, а теперь она требует, чтобы он убирался. Пока она говорила ему это, он вспомнил о том, что почти вылетело у него из головы в последнее время. Обнаруженный им след Мокс-Мокса перепутал все мысли в его голове.

Возле северного перевала он заходил навестить старую Хозяйку Коз, которая обладала способностью заглядывать в будущее. Мария тоже знала ее. Когда в Агуа-Приете умирала ее мать, Мария пришла к старой Хозяйке Коз, чтобы узнать, сколько матери осталось жить. Хозяйка Коз ходила к реке, ловила лягушек и читала по их внутренностям. Знаменитому Ботинку казалось странным, что внутренности лягушек могут показывать будущее, но он знал, что это правда. Старая Хозяйка Коз слишком часто оказывалась права. Она жила со своими козами в маленькой избушке из жердей недалеко от реки. Знаменитый Ботинок всегда заглядывал к ней, когда ходил через северный перевал, считая полезным поддерживать отношения с людьми, которые могли видеть будущее. Впрочем, когда гадалке надо было заглянуть в далекое будущее — не просто на день, неделю или месяц, а на годы вперед, — Хозяйка Коз не полагалась на лягушек. Она убивала одну из своих коз и читала по ее внутренностям.

В этот раз она сказала ему, что сын Марии убьет свою мать, если в ближайшее время его не убьют самого. Хозяйка Коз узнала это по внутренностям лягушки и озадачилась так, что убила козу, чтобы проверить предсказание. Но внутренности лягушки и внутренности козы показывали одно и то же: сын Марии убьет свою мать.

Хозяйка Коз любила Марию. Она помнила и любила еще ее мать. Ей не нравилось то, о чем говорили внутренности, как не понравилась это и Знаменитому Ботинку. Ему не хотелось верить предсказанию, но он знал способности Хозяйки Коз.

— Ты могла ошибиться, — предположил он. — Мы все иногда ошибаемся. Может быть, внутренности пытаются обмануть тебя.

— Может быть, — согласилась Хозяйка Коз.

— Они когда-нибудь пытались обмануть тебя? — спросил Знаменитый Ботинок.

— Нет, — ответила Хозяйка Коз. — Но иногда я сама путаюсь и не вижу очевидного.

— Может что-нибудь изменить будущее? — спросил Знаменитый Ботинок. Ему редко выдавалась возможность потолковать с Хозяйкой Коз, которой было известно много такого, о чем хотелось знать ему.

— Да, звезды, — сказала Хозяйка Коз. — Звезды могут изменить будущее. Но я не думаю, что они сделают это для Марии.

И вот теперь за Пекосом он сидел с мокрой и замерзшей Марией. Он знал то, что было известно Хозяйке Коз, а Мария нет, хотя это касалось ее жизни и смерти. Она не хотела, чтобы он привел убийц к ее сыну, но, если он не сделает этого, причем достаточно быстро, сын может убить ее.

Это была дилемма, которая ставила в тупик Знаменитого Ботинка. Обычно ледяная крупа освежала его, но этим утром он не чувствовал в себе бодрости и не знал, что делать.

Мария постепенно согревалась и все больше злилась. Она была благодарна старику за то, что он не дал ей замерзнуть, но, узнав, что тот ведет помощника капитана Калла, перестала испытывать к нему благодарность. Ей хотелось, чтобы он увел помощника как можно дальше от этих мест.

— Я хочу, чтобы ты ушел, — сказала Мария. — Этот помощник может оказаться здесь в любую минуту. Если он увидит меня здесь одну, то быстро смекнет что к чему и расскажет об этом капитану.

— Капитан сообразит и так, — заметил Знаменитый Ботинок. — Я не смогу обмануть его. На то он и капитан Это его профессия — убивать людей.

— Возможно, но это не значит, что ты должен помогать ему, — настаивала Мария. — Пусть он сам схватит Джо, если сможет.

— Ладно, я пойду, — пробурчал Знаменитый Ботинок с недовольным видом.

— Спасибо за кофе. А сейчас уходи, — согласилась Мария. — Я не хочу, чтобы этот человек видел меня. Я должна помочь своему сыну.

— Если будешь в Хуаресе, обязательно загляни к Хозяйке Коз, — сказал Знаменитый Ботинок, возмущенный до глубины души. Он не дал женщине замерзнуть, а она прогоняла его прочь. И все это из-за мальчишки, который в один прекрасный день убьет ее. Она, похоже, не понимает, что Знаменитый Ботинок должен зарабатывать себе на жизнь. Кроме того, ему очень хочется научиться читать следы в книгах. Женщина Пи Ая может научить его этому, если он останется с Пи Аем и поможет ему вернуться домой.

Но он не мог сказать ей всего этого, не раскрывая предсказаний Хозяйки Коз.

— В следующий раз, когда будешь переправляться через реку, разводи побольше костер, — посоветовал он и вспомнил про следы, которые видел возле Агуа-Приеты. — Мокс-Мокс, или Невидимая Змея, все еще жив, — сказал он. — Тебе надо быть осторожной. Не дай ему напасть и спалить себя.

— Невидимая Змея? — переспросила Мария. Она что-то слышала об этом человеке и его злодеяниях, но никогда не видела его.

Крайне раздосадованный, Знаменитый Ботинок пошел назад вверх по реке искать Пи Ая. Он обрадовался Марии, когда обнаружил ее насквозь промокшей и замерзающей, но она накричала на него и привела в смятение. Если он доставит капитана Калла к Джо, это может спасти ей жизнь, но это же самое заставит Марию возненавидеть его, несмотря на то, что Джо плохой сын и не желает ей добра. Знаменитый Ботинок был в полном замешательстве и не знал, что говорить Пи Аю.

Мария сидела у костра, пока не высохла. В какой-то момент ей показалось, что она видит на севере всадника. Возможно, что это был тот человек, которого вел Знаменитый Ботинок. Она не знала, что ей делать, и подумала о том, чтобы попытаться скрыться на своем Кузнечике. Но затем человек исчез, если это вообще был человек. Да она и не уверена, что видела его. Возможно, это была всего лишь антилопа. В воздухе все еще стояла снежная пелена, и в пяти шагах уже ничего нельзя было разобрать.

Всадник не появлялся, и она, завернувшись в пончо, двинулась среди песчаных холмов в направлении Кроу-Тауна. Ледяная крупа стучала по кустам чапараля, но вскоре среди этого шороха послышалось карканье ворон, да и сами они стали появляться на кустах чапараля и тощих деревцах черного мескита. Вороны поднимали шум, когда она проезжала мимо, и Кузнечику это не нравилось. Он предпочел бы убраться от них подальше, но Мария не позволяла ему этого. Вскоре вороны были повсюду вокруг них: и на кустах, и в воздухе. Казалось, что по мере приближения к жилью их становилось больше, чем ледяной крупы в воздухе.

Поселение, когда она приблизилась к нему, оказалось всего лишь кучкой жалких халуп, большинство которых не поднималось выше холмиков песка. Над крышами некоторых из них вился дымок, смешивавшийся в воздухе с ледяной крупой и воронами.

Найти дом Джо оказалось легко, потому что за ним паслась его вороная лошадь, стреноженная длинной веревкой. Растительности на дворе было немного, и ей приходилось довольствоваться несколькими чахлыми кустиками полыни и одним-двумя клочками травы. Завидев Кузнечика, вороная вскинула голову: они встречались, когда Джо был последний раз в Охинаге. Вороная заржала, и на крыльцо выскочила молодая миловидная мексиканка. Увидев Марию, она быстро вернулась в дом. Через секунду из дома вышла белая женщина. Они была в одном: халате и подрагивала от холода, но терпеливо ждала, когда Мария заговорит.

— Мой сын здесь? — спросила Мария, все еще оставаясь в седле. — Джо Гарза, — добавила она на случай, если женщина не поняла, о ком она говорит.

— Джо, да, — сказала Бела. — Он здесь, но он еще не проснулся.

— Разбудите его и скажите, что приехала его мать, — проговорила Мария. — У меня есть кое-какие новости для него.

— Вы можете войти. Но я не буду будить его, — откликнулась Бела. — Он не любит, когда его будят.

Мария слезла с Кузнечика и протиснулась в маленький домик. От белой женщины исходил запах немытого тела. Много песка и мало воды, подумала Мария. Впрочем, она не похожа на дурную женщину, эта белая. Она была немолода и испугана.

Внутри на соломенном тюфяке сидели две толстые мексиканские девицы и кутались в одно одеяло.

В доме находилась еще одна комната. Низкая дверь в нее была закрыта, но Мария распахнула ее и вошла. Джо, ее мальчик, спал под несколькими одеялами. В полумраке комнаты его лицо было таким детским, что какое-то мгновение она видела перед собой только своего сына, которому дала жизнь и которого любила. Он был всего лишь мальчишкой. Может быть, еще можно спасти его, помочь стать человеком.

— Джо, просыпайся, тебе надо уезжать, — тихо произнесла она, дотрагиваясь до его плеча.

Джо проснулся, открыл глаза и посмотрел на нее. Надежда, вспыхнувшая было в Марии секунду назад, тут же съежилась и исчезла. Глаза Джо были бездонным омутом холода.

— Это моя комната. Я не люблю, когда сюда заходят женщины, — проговорил Джо. — Убирайся.

Мария почувствовала охвативший ее гнев и непреодолимое желание дать ему пощечину, чтобы он очнулся или хотя бы понял, что ему грозит опасность. Она пять дней провела в седле и переправилась через ледяную реку ради него, а у него не нашлось для нее ничего другого, кроме взгляда, холодного, как черные воды Пекоса. Терпеть такое от своего собственного ребенка она не могла.

— Это ты должен убираться, черт тебя возьми! — закричала Мария и отвесила ему затрещину. — Вставай и проваливай. За тобой послали известного убийцу Калла. Уходи в Мадре и побыстрей, иначе тебе конец!

— Ты уходи, — ответил Джо. — И не приходи, когда тебя не просят. И больше не поднимай на меня руку. Ты глупая женщина. Ты ехала в такую даль, чтобы сказать мне то, что я давно уже знаю сам. Мне известно про капитана Калла.

— Тебе ничего не известно про него, — сказала Мария. — Ты слышал лишь его фамилию. Он лишил меня отца. Он лишил меня братьев. Теперь он заберет моего сына и только потому, что сын у меня глупый и думает, что не может умереть.

— Ни один старый гринго не убьет меня и ни один старый гринго не заставит меня бежать в Мадре, — возразил Джо.

— Тогда ты мертвец, если так думаешь, — настаивала Мария. — Я поеду домой и скажу брату с сестрой, что ты умер. Они любят тебя, несмотря на все твое безразличие к ним.

— В таком случае ты солжешь, — усмехнулся Джо. — Я не собираюсь умирать. Умрет Калл, если придет сюда. Он умрет даже раньше, чем успеет сообразить, что наступает его смерть.

Мария повернулась и пошла прочь. В соседней комнате в напряженном ожидании сидели три другие обитательницы этого дома. Она видела, что все они напуганы, две толстые девицы и усталая женщина с неприятным запахом.

— Есть здесь какой-нибудь мужчина, с которым он считается? — спросила она. — Может ли кто-нибудь заставить его послушаться?

— Если кто-нибудь и может, то только Джон Уэсли Хардин, — ответила Бела. — Джон Уэсли убил тут многих. Думаю, он нравится Джо. Но Джон Уэсли сумасшедший.

— Мне наплевать на это. Где он? — спросила Мария.

— Он никогда не спит. Наверное, в салуне, где же еще, — сказала Бела. Заезжая мексиканка пугала ее. Взгляд у нее был гневный. Когда она появилась из пурги, одежда на ней и волосы были покрыты ледяной коркой, но она словно не замечала этого. Она вошла и разбудила Джо, чего никто никогда не делал. Была она его матерью или нет, но вид у нее угрожающий. Габриеле даже захотелось спрятаться под одеяло. Немногие женщины осмеливались приезжать в Кроу-Таун. И эта, вынырнувшая из ледяной пурги, вполне могла быть ведьмой.

Мария вышла из дома. Голова у нее разламывалась от боли. После купания в ледяной воде у нее вполне мог быть жар. А когда такое случалось, ей было трудно, контролировать свои мысли. Она не знала, где находится Калл, но по ее представлению он был совсем близко и мог сегодня же прийти и убить Джо, если она не примет срочные меры. Над крышей одного из приземистых и неуклюжих строений вился дымок. Может быть, это и есть кантина. На крыше строения, выстроившись в ряд, сидели вороны. Они опоясывали всю крышу. Время от времени одна из ворон взмывала в воздух, делала круг и возвращалась на прежнее место в ряду.

Мария услышала фырканье и, обернувшись, увидела, что по пятам за ней идет огромная бурая свинья. Пистолет, который ей насильно сунул Билли Уильямс, был при ней. Она достала его и наставила на свинью, которая была не просто огромной, а гигантской. Руки у нее теперь не были такими окоченевшими, как тогда у реки. Свинья фыркнула опять, но не бросилась на Марию. В Охинаге ей приходилось видеть, как свиньи бросаются на людей, когда бывают злыми на что-то. Мария не знала, была ли эта свинья чем-то озлоблена и могла ли она броситься на нее.

Свинья остановилась и посмотрела на Марию, но от нападения опять воздержалась. Мария повернулась и пошла к кантине. Идти было трудно. На улице лежали целые барханы песка. Лошадей возле салуна не было, но из-под перекошенной двери пробивался свет. Может быть, он там, в кантине, этот сумасшедший, которого может послушать Джо.

Когда она была уже у кантины, сзади опять послышалось фырканье. Мария обернулась и увидела, что огромная свинья несется к ней с бешеной скоростью. Не раздумывая, она наставила на нее пистолет и выстрелила. Делая это, она хотела лишь отогнать свинью, ибо знала, что громкие звуки иногда пугают животных. Когда в Охинаге звонил церковный колокол, свиньи с козами всегда начинали разбегаться. Попасть в свинью в такую погоду она не надеялась. Последний раз она стреляла из пистолета, когда еще был жив Бенито. Он любил пострелять и давал ей тоже, хотя зорко следил, чтобы она не расходовала слишком много патронов.

К удивлению Марии, свинья ткнулась носом в землю и замерла почти у самых ее ног. Затем она перевернулась на спину, и из носа у нее потекла кровь. Мария подождала, не встанет ли она. Но гигантская свинья дернула несколько раз ногой и околела, оставшись лежать перед кантиной огромной лохматой горой.

Дверь салуна отворилась, и на пороге появилось двое мужчин. Один был тощим и шелудивым. Второй прихрамывал и казался постарше. Вид у обоих был совершенно ошарашенный. Огромная свинья лежала дохлой, а над ней стояла запорошенная снегом женщина с пистолетом в руке.

Шелудивому картина явно не нравилась, а тот, что постарше, был откровенно поражен.

— Ты убила нашу свинью — что ты за штучка такая? — спросил шелудивый.

— Я мать Джо, — объяснила Мария. — Если ты его друг, то пойди и скажи ему, чтобы он уходил в Мадре. Сюда направляется капитан Калл. Я не знаю, где он, но думаю, близко.

— Как близко? — спросил Уэсли Хардин.

— Я не знаю. Его помощник уже здесь за рекой, — ответила Мария. — Знаменитый Ботинок ведет его к Каллу.

— Этого старого индейца давно пора пристрелить, — заметил Уэсли Хардин.

— Она пристрелила свинью дьявола, — проговорил Красная Нога. — Я не могу поверить в это. В нее стреляли сотни людей и все без толку. А тут вдруг приходит эта женщина и от нечего делать заваливает ее.

— Сдается мне, что в жилах этого семейства течет кровь убийц, — проговорил Уэсли Хардин. — А вообще тут слишком сильный ветер, чтобы стоять и разглагольствовать по поводу дохлой свиньи.

Он пристально посмотрел на Марию. Мелькнувшее в его взгляде помешательство напомнило ей старого Рамона во время одного из его приступов.

— Заходи в помещение, но я заберу у тебя пистолет, — заявил Уэсли Хардин и потянулся к ней.

Мария отвела руку назад.

— Зачем тебе мой пистолет? — спросила она.

— Я не люблю находиться внутри небольших помещений с женщинами, которые палят из пушек, вот зачем, — сказал Уэсли Хардин. — Ты только что завалила местную свинью и можешь сделать то же самой со мной, если я тебе не покажусь.

— Не сделаю, если поможешь моему сыну, — возразила Мария. Она все еще держала руку за спиной, поскольку он продолжал тянуться за ее пистолетом.

— Нет, спасибо, я живу для себя, — ответил Уэсли Хардин.

— Капитан Калл убьет его, — проговорила Мария. — Да и тебя тоже. Можешь не сомневаться.

— Нет, ему платят не за меня, а только за твоего парня — возразил Уэсли Хардин. — Калл экономный. Он не кончает любого, кто этого заслуживает. Он убивает только того, за кого ему заплачено.

Хардин вдруг взбеленился, и его шелудивое лицо пошло красными и белыми пятнами.

— Какого черта я мерзну здесь на ветру! Отдай свою пушку и заходи, если хочешь поговорить о сыне.

— Если я войду, то только с пистолетом, — заявила Мария.

Шелудивого вдруг перестал интересовать ее пистолет, и он опять уставился на убитую свинью.

— Надо найти какой-то способ, чтобы брать деньги с тех, кто захочет прийти и посмотреть на свинью, которую ты пристрелила, — сказал он и, поеживаясь от холода, пнул дохлое животное, продемонстрировав свои рваные ботинки с торчавшими из них пальцами. — Эти техасцы суеверны, — добавил он. — Они думают, что эта свинья была дьяволом. Я давно мог бы убить ее и убил бы, если бы она меня беспокоила. Но я считал, что интереснее оставить ее в живых, тогда людям, по крайней мере, есть чего бояться.

Мария вошла вслед за ним в приземистое строение. О пистолете он больше не вспоминал. В салун тянулся кровавый след, хотя убитая свинья лежала снаружи на песке.

Помещение было заплеванным и пропахло табаком и виски. Хромой снял сапог, и из него потекла кровь. Вид у него был неважный. Его трясло, а носок был насквозь пропитан кровью.

— Что у него с ногой? — спросила Мария.

— Будет знать, как мошенничать с картами, — ответил Уэсли Хардин. — Какие еще новости, кроме того, что сюда направляется Вудроу Калл?

— Мокс-Мокс объявился, — сообщила Мария. — Знаменитый Ботинок видел его след.

— А, Мокс-Мокс, — проговорил Хардин. — Он не потревожит меня. Я позаковыристей, чем он. Однако это плохая новость для тех, кто попадется ему на пути. Таких злодеев еще поискать.

После долгой и трудной дороги вид у Марии был неприглядный, но она тем не менее заметила, что шелудивый смотрит на нее с вожделением, и крепче сжала в руке пистолет.

— Там в углу есть кровать, — показал Уэсли. — Заползай вместе со мной.

Мария подумала, что именно этого он хотел, когда зазывал ее в салун. Насколько ей было известно, убийц не очень-то интересовали женщины. Их интерес был в другом. В этом она убедилась на примере Джо.

Хорошо, что у меня есть пистолет, еще раз подумала она, но вслух ничего не сказала.

— Ну и хороша же ты, — продолжал Хардин. — Заявляешься сюда, убиваешь нашу лучшую свинью, да еще просишь помочь твоему сыну-убийце, а ползти со мной в кровать не хочешь, хотя я прошу тебя довольно вежливо. У тебя что, есть какой-нибудь старый прыщ, с которым ты развлекаешься в постели у себя в Мексике?

Мария вспомнила, как Билли Уильямс отговаривал ее от поездки в Кроу-Таун. Обращаться к этому убийце вообще было глупо. И с чего она решила, что он сможет помочь.

— Тогда доллар с четвертью, — предложил Уэсли Хардин. — Красная нога заплатит тебе. Он мне должен. Если он хочет набросить семьдесят пять центов за себя, его очередь будет вторая, а ты станешь на два доллара богаче еще до завтрака.

Мария повернулась и пошла к двери. Убийца обжег ее взглядом, но догонять не стал. Он тасовал карты.

Она обошла убитую свинью и направилась к дому Джо. Протиснувшись внутрь лачуги, она почувствовала, что руки и ноги у нее задеревенели от холода, хотя ходить ей пришлось недолго. Немолодая женщина плакала, девицы тоже всхлипывали. Дверь в комнату Джо была распахнута. Самого его не было, как не было и его винтовки. Мария выскочила из дома, надеясь, что он еще не успел скрыться из виду. Может быть, он позволит ей хотя бы выбраться вместе с ним из этого проклятого города?

Но Джо нигде не было видно, как не было видно и ее Кузнечика. Джо уехал и украл ее лошадь. Мария решила, что она, наверное, самая глупая мать в мире, если бросилась посреди зимы в самое логово техасцев ради такого мальчишки. Теперь она была без лошади и без сил в городе, полном лихих людей, куда скоро заявится Калл и где поблизости бродит Мокс-Мокс.

Собственная глупость заставила ее расплакаться. Она знала своего сына и не должна была давать ему возможности украсть ее лошадь. Теперь ей не миновать беды. Она помнила злобный взгляд убийцы. Ей опять придется переплавляться через реку и возвращаться назад, но на этот раз уже без лошади, которая согревала бы ее по ночам.

— Он сказал что-нибудь, когда уходил? — спросила она у белой женщины, когда слезы у обеих подошли к концу. — Может быть, он просто пошел подстрелить антилопу, — добавила она.

— Он не сказал ничего. Он вообще ничего не говорит по утрам, — ответила Бела. — Я не хочу, чтобы он выходил из себя, поэтому никогда ни о чем не спрашиваю. Он начинает беситься, если его спросишь о чем-то.

— Да, он думает, что кто-то короновал его на царствование, — произнесла Мария. — У вас есть чем подкрепиться?

Вид у белой женщины стал совсем беспомощным.

— У нас совсем нечего есть, — сказала она. Все лицо у нее было в разводах от слез. Она тоже совершила ошибку, оказавшись в этом городе, подумала Мария. Наверное, белая женщина совершила много ошибок в своей жизни. Теперь она немолода, от нее дурно пахнет и находится она в дурном месте, где, к тому же, сидит голодная. Ей, должно быть, совсем нелегко здесь, да и толстушкам тоже.

— Я иду в Мексику. Хотите вернуться со мной домой? — спросила Мария у девушек. Возвращаться втроем было бы легче. Затем она вспомнила о свинье, которую пристрелила, и решила пустить ее в пищу.

Девушки были еще совсем молоды и всего боялись.

— У нас никого нет в Мексике, — пояснила Габриела. Ее сестра не раскрывала рта и сидела, словно немая. — Здесь у нас тоже нет никого. У нас вообще никого нет.

— Вы не знаете, у кого можно одолжить лошадь? — спросила Мария. — Я убила свинью, но она слишком большая, чтобы ее можно было дотащить сюда. Я могу разделать ее, но не могу дотащить. Мне нужна лошадь.

Дома она всегда сама разделывала свиней и коз. Ни один из ее мужей не годился для этого. Бенито даже не пытался заниматься разделкой туш. Он не любил вида крови, от которой ему становилось дурно. И в конце концов сам оказался разделанным и брошенным истекать кровью.

— Я возьму лошадь Красной Ноги, — сказала Бела. — Правда, он морит ее голодом, и я не знаю, сможет ли она дотащить свинью.

Тут до нее дошел смысл того, о чем говорила Мария. Она убила свинью! Она убила дьявола!

— Она убила свинью! — обратилась Бела к своим сожительницам. — Она убила свинью!

Вид у девушек был совершенно изумленный. Они обе испытывали ужас перед этой свиньей, особенно когда ходили в кусты. Свинья наблюдала за ними и любила то, что оставалось в кустах после них. У Мариеты это не укладывалось в голове. Только ведьма могла убить такую свинью.

Мария пошла с Белой за лошадью. Привязав веревку к ногам свиньи и погоняя тощую клячу, медленно потащила тушу к дому Джо. Лошадь боялась убитой свиньи и все время шарахалась из стороны в сторону. Если бы не веревка, привязывавшая ее к свинье, она непременно сбежала бы.

Во дворе не было дерева, чтобы подвесить тушу, но это не смущало Марию. Ей нужно было выпустить кровь, это удавалось легче сделать из подвешенной туши, но подвесить ее было не на чем. Тогда Мария нашла в доме нож, наточила его об камень и стала спускать кровь в ржавое ведро. Справиться с таким количеством крови было нелегко. В конечном итоге ею оказались заполненными три ведра, обнаруженные в доме. Она вырезала печень и «сладкое мясо» и стала разделывать тушу на части. Кровь все еще была теплой, и вскоре Мария оказалась залитой ею с ног до головы. Белая женщина и девушки разволновались при виде такого количества мяса. Об убитой свинье прослышали другие женщины и пришли посмотреть, как ее разделывают. Среди них были две старые мексиканки, чьи мужья работали на железной дороге, пока не отдали Богу душу. Женщины жили в Кроу-Тауне, потому что были слишком старыми и немощными, чтобы уехать. Но они знали, как делается вяленое мясо, да и ножи у них были получше, чем тот, что смогла отыскать Мария. Она сказала, что они могут взять мяса, так как его было гораздо больше, чем ей требовалось в дорогу.

Ветер стал холоднее, но женщины были так возбуждены, что не замечали этого. Их главный враг — свинья — мертва. Все они были в крови. В какой-то момент к месту разделки подошел Уэсли Хардин и стоял несколько минут, наблюдая за возбужденными и перемазанными кровью женщинами. Он стоял молча и смотрел. Черные от крови руки женщин все глубже и глубже врезались в огромную тушу свиньи. Женщины были такими голодными, что отрезали кусочки печени и ели их сырыми. Мария не обращала на них внимания. Ей хотелось лишь запастись необходимым количеством мяса и отправиться назад в Охинагу, где ее ждали Рафаэль с Терезой, по которым она сильно скучала. Мясо будет наполовину сырым, потому что она не сможет прокоптить его как следует, но оно не даст ей умереть с голоду, пока она будет идти домой.

К полудню все женское население города собралось за домом Джо и помогало Марии разделывать гигантскую свинью. Каждая из женщин уносила свою долю мяса, а затем возвращалась и помогала Марии вялить на маленьком костре ее часть. Женщины были побиты жизнью и далеко не молоды. У большинства из них впереди была только смерть. Мужья их либо сбежали, либо поумирали, бросив их в этом проклятом месте, слишком беспомощных, чтобы выбраться отсюда. Все они, даже самые древние, продавали себя, или пытались продаваться мужчинам, проходившим через Кроу-Таун.

Сейчас они были оживлены, и не только из-за перепавшего им мяса. Свинья держала их всех в постоянном страхе. Она превращала их сны в кошмары и заставляла испытывать ужас, когда им приходилось сидеть на корточках в кустах. Они видели, как она ела мертвецов на кладбище, и знали, что их после смерти постигнет та же участь. Никто не побеспокоится закопать их поглубже, хотя свинья разрывала даже самые глубокие могилы.

Теперь этого больше не будет — и все благодаря Марии. Она явилась сквозь пургу и прикончила их врага — огромную свинью. Они полоскались в ее крови, даже ели сырой ее печень и шарили в ее кишках, которые выплеснулись на землю, стоило только Марии полоснуть по ее брюху. Старая индейская женщина, мужа которой много лет назад убил Синий Селезень, умела чистить кишки. Она резала длинные белые свиные кишки на куски длиной в фут и опорожняла их в ведро.

— Не ешь это, там могут быть люди, части людей, — сказала Бела. Она не любила эту старую индейскую женщину из племени команчей, которую звали Найче.

Старая Найче была крошечной усохшей женщиной. Довольная, она стояла по колено в свиных потрохах, вытягивала кишку за кишкой, резала их на части и чистила обрезки над ведром.

Бела знала, что в утробе свиньи могли находиться останки людей. При мысли о том, что они попадут в ведро Найче, ей становилось дурно.

Пока женщины были заняты работой, по одному или парами стали подходить мужчины, чтобы понаблюдать за спектаклем. Никто не произносил ни слова. Они стояли на ветру и молча смотрели как окровавленные женщины режут мясо.

Продолжая работать, Мария краем глаза видела, что все они поглядывают на нее и отнюдь не ласковыми глазами. Она понимала, что ей надо уходить из города этим же вечером, как только у нее наберется достаточно вяленого мяса на дорогу. Она была здесь новой женщиной. Следившим за ней мужчинам давно надоели их женщины, если они у них были вообще. За исключением двоих мексиканских девушек, все они были изношены и сердца в них давно поумирали. Они были сломлены и больше не обращали внимания на то, что с ними делали мужчины, которые пользовались ими до тех пор, пока не заездили окончательно. Женщины радовались, что свинья была мертва, но их радость будет недолгой. Через день или два, или через неделю они опять станут теми же сломленными, безразличными ко всему существами.

Мария знала, что скоро мужчины Кроу-Тауна начнут преследовать ее. Она расшевелила их женщин, и они не простят ей этого. Большинство мужчин не любили, когда женщины оживлялись, будь то из-за убитой свиньи или из-за чего-то другого. Мужчинам жилось гораздо легче, когда женщины были сломлены, когда не осмеливались выражать свои чувства, будь то радость или печаль. Удивляться этому не приходилось, такими уж были мужчины.

К середине серого и холодного дня работа была закончена. От огромной дикой свиньи не осталось ничего, кроме шкуры, копыт и костей. Старая Найче унесла даже свиные глаза. Она бросила их в ведро с содержимым кишок и заковыляла к своей маленькой лачуге. Затем вернулась и захватила горсть очищенных обрезков. Изобилие потрохов делало ее счастливой. Оно напоминало ей о временах массовой охоты на бизонов, когда она ходила среди гор потрохов.

В конце дня, когда зимнее солнце начало опускаться за горизонт, а сыпавшая с неба крупа превратилась в обильный снегопад, Мария почувствовала, как в ней нарастает горькая обида на своего сына. Он посмеялся над ее усилиями, которые она затратила, чтобы предупредить его, да еще и украл у нее коня. Она не ждала от него благодарности, когда ехала в Кроу-Таун. Джо никогда не был благодарным людям, что бы они ни делали для него. Но она не предполагала, что он украдет ее лошадь и оставит пешей посреди зимы в окружении лихих техасцев. Это было жестоко и заставляло задуматься, уж не желает ли он ее смерти. Обратный путь в Охинагу был неблизким и полным опасностей. С Кузнечиком у нее было больше шансов вернуться домой целой и невредимой. Без лошади ей придется туго. Она может замерзнуть или попасть в руки жестоких людей.

Лошади в Кроу-Тауне были. Она видела их своими глазами. Некоторые из мужчин приезжали посмотреть на разделку верхом на лошадях. Но у Марии не было денег, чтобы купить лошадь. Если же она украдет одну из них и будет схвачена, ей не миновать виселицы. Она не сомневалась, что они повесят ее, когда схватят. Если не найдется дерева, они будут растягивать ее между двумя лошадьми, пока у нее не оторвется голова. Она видела, как это делали федералы. Так они поступили с Раулем, братом Бенито. Привязав его между двумя лошадьми, они тянули их в разные стороны до тех пор, пока у Рауля не оторвалась голова. Мексиканское повешение, так называли это техасцы, хотя сами тоже делали так, если рядом не было деревьев.

Мария решила отправиться пешком. Так она сможет хоть спрятаться в полыни. Она осмотрела комнату Джо, пытаясь найти что-нибудь полезное. Может быть, он оставил какие-нибудь деньги, думала она, но денег в комнате не было. Габриела с Мариетой пытались остановить ее, ибо боялись Джо.

— Он не любит, когда кто-то заходит в его комнату, — говорила Мариета. — Он побьет тебя, когда вернется.

— Я тоже могу побить его, — возразила Мария.

Из того, что могло пригодиться в пути, она нашла лишь одеяло и неплохой нож. Мясо, которое можно было унести, она уложила в мешок. Пока шли сборы, в доме стали собираться женщины Кроу-Тауна. Они надели всю свою одежонку и держали в руках свертки с мясом. Не пришла только старая Найче. Бела тоже надела свое пальто. Мариета с Габриелой были без пальто и выглядели испуганными.

Бела сказала за всех:

— Мы хотим пойти с тобой. Мы не хотим оставаться здесь. Мы все умрем, если останемся здесь.

— Может случиться, что, если вы пойдете со мной, умирать придется более мучительной смертью, — предупредила Мария. Ей не хотелось тащить за собой женщин через проклятые земли между Кроу-Тауном и Мексикой. Мяса надолго не хватит. В пистолете у нее осталось всего три патрона. Женщины не пышут здоровьем. Если не потонут в реке, то будут умирать от холода или голода, или просто от отчаяния. Мария говорила правду: умирать в Кроу-Тауне не сладко, но еще хуже умирать зимой в приграничье. В Кроу-Тауне у них хоть будет кров над головой.

И тут она вспомнила о железной дороге. До нее всего два дня пути или чуть больше. Женщины могли бы осилить это. И тогда их мог бы подобрать какой-нибудь поезд. Как заставить поезд остановиться, она не знала, но думала, что, если они будут махать мужчинам, которые ведут его, он, может быть, остановится.

По крайней мере, это была надежда. Мария могла понять женщин, которые не хотели умирать в Кроу-Тауне. Место для этого здесь было неподходящее. Вороны тучами носились в воздухе вместе с хлопьями снега и разгуливали по улице. Несколько штук сидели на голых ребрах гигантского скелета свиньи. По мере усиления мороза их карканье становилось еще громче. Марию тряс озноб. Ей следовало бы отлежаться ночь в постели Джо, но она боялась мужчин, которые не посмотрят на то, что у нее жар. Они могут схватить ее и держать до тех пор, пока она не станет такой же, как все женщины в этом городе. Ее сердце тоже может окаменеть, как окаменели их сердца.

Мария не могла позволить такому случиться. Она нужна своим детям. Даже сейчас ее беспокоило, что Билли Уильямс не сможет как следует позаботиться о них. Рафаэль, наверное, похудел. Он иногда забывает поесть. Тереза порою бывала неосторожной и обжигалась о плиту. Что, если она сильно обожглась? Кто будет ее успокаивать по ночам и помогать справляться с болью?

— Я отведу вас к железной дороге, если вы найдете в себе силы, — предложила Мария. — Это все, что я могу сделать для вас. Дальше мне придется оставить вас и идти домой к детям.

Когда подошло время отправляться, Мариета с Габриелой расплакались. У них не было теплой одежды, без которой они боялись идти.

— Мои ноги коченеют, даже когда я в доме, — проговорила Мариета. — Я не хочу идти по снегу.

— Я буду дожидаться Джо, — сказала Габриела. — О нем больше некому позаботиться.

— Джо считает ее красивой, — пояснила Мариета. Ей было обидно, что предпочли ее сестру. Джо ей больше не нравился. Но ноги у нее мерзли даже сейчас, когда она сидела в доме. Кто-то говорил ей, что когда ноги отмерзают, их надо отрезать, и она боялась, что лишится их, если пойдет с женщинами. Об этом ей рассказывал Красная Нога, который изредка посещал ее. Он платил ей всего дайм, но и это были деньги. Красная Нога любил располагаться сзади нее, и она могла слышать, как он пыхтел ей на ухо. Он рассказывал, что отмороженные ноги отпиливают пилой.

— Мы с Габриелой лучше останемся, — подтвердила Мариета.

— Не будь размазней, — попыталась образумить ее Мария. Они были совсем еще девочками, ненамного старше ее собственной дочери, и ей не хотелось оставлять их на растерзание грубым мужчинам. Если уж забирать с собой женщин, то надо забирать и девушек тоже.

— Эти мужики будут ездить на вас, пока вас не вырвет, — предупредила Мария. — Я замотаю ваши ноги так, что они не замерзнут.

Пока девушки сидели с испуганным видом, она разрезала несколько мешков на полосы и обмотала ими ноги девушек. Затем нашла старые кожаные ковбойские штаны, заношенные до дыр, и, нарезав из них ремней, закрепила ими обмотки из мешковины. Она не думала, что девушки обморозятся, ибо со снегом приходили не самые сильные морозы.

Когда Мария была готова, страх охватил и остальных. На дворе было темно и бушевала вьюга. Некоторые предлагали дождаться утра, но Мария даже слышать об этом не хотела.

— Вы что, хотите устроить парад? — зло спросила она. У нее хватало забот и без этих заартачившихся баб. — Вы знаете, что мы такое для этих мужиков, — продолжала она. — Посмотрите себе между ног — вот что мы такое для них. Вот из-за чего они даже согласны оставить нас в живых. И вы думаете, они дадут нам спокойно уйти?

Тут она вспомнила о старой Найче. Она была из индейцев команчей и могла бы помочь им в пути. Наверное, женщины не позвали ее с собой. Когда Мария спросила об этом, несколько женщин ответили, что не знают, где та живет. Наконец, Бела объяснила Марии, как найти Найче.

Увязая в снегу, Мария добралась до маленькой лачуги из глины и веток, где жила Найче. Лачуга была сооружена из хилых веток мескита, стянутых сверху в пучок. Между ветками зияли дыры, но Найче позакрывала их гнилыми бизоньими шкурами. Сооружение было крайне ветхим и таким низким, что забираться в него приходилось на четвереньках. Внутри было полно дыма, несмотря на гулявший здесь ветер, но Найче, похоже, не обращала на это никакого внимания. Она сидела возле ведра с требухой и время от времени проворно шарила в нем рукой.

— Я уже не вижу так хорошо, как раньше, — объяснила Найче, когда к ней подошла согнутая в три погибели Мария. — Здесь слишком много дыма.

— Мы уходим. Ты должна пойти с нами, — сказала Мария. — Я доведу вас до железной дороги. Это не так уж далеко. Здесь неподходящее место для женщины.

Старая Найче покачала головой.

— Поезду некуда везти меня, — проговорила она. — Весь мой народ мертв.

— Он не весь мертв, — возразила Мария. — Билли Уильямс говорит, что в резервации много ваших людей. Поезд может отвезти тебя к ним, если ты поднимешься и пойдешь со мной.

— Нет, в мире теперь одни белые, — убежденно произнесла старая Найче. — У меня в доме так много пищи. Ты добыла ее для меня. Я хочу остаться здесь и есть ее.

— Возьмешь еду с собой, я помогу тебе нести. — Мария понимала, как трудно спасти такую старую женщину, как Найче, но хотела попытаться. Женщины Кроу-Тауна были слишком отчаявшимися. В глазах же этой старой женщины из племени команчей, даже наполовину выеденных дымом, было больше жизни, чем в любой из них. Ее, похоже, не приводила в отчаяние жизнь в ветхой лачуге из веток мескита, покрытой гнилыми шкурами бизонов, которые с трудом защищали ее от холодного дыхания северного ветра.

— Давай пойдем, — уговаривала Мария. — Я не знаю, что с тобой станет, если я оставлю тебя здесь с этими мужиками.

— Меня не беспокоят мужики, — ответила Найче. — Посмотри. Я покажу, что у меня есть.

Она наклонилась и стала рыть руками землю возле небольшого костра.

— Этот огонь не уходит, — говорила она, разрывая землю. — Я позволяю ему уходить только летом, когда жарко. А когда приходит северный ветер, я позволяю огню гореть, чтобы не замерзли мои скорпионы.

Возле самого костра открылось углубление, освещаемое сиянием тлеющих углей. Мария заглянула в него и увидела, что все оно заполнено скорпионами. Она не любила скорпионов и считать не стала, но их было много в гнезде у Найче; были здесь еще и какие-то длинные твари с красными лапами. Чтобы скорпионы не разбегались, над их гнездом старая Найче соорудила крышу из небольших палок и барсучьей кожи.

— Когда они кусают меня, мне не больно, — объяснила Найче. — Если мужчины плохие, я иду и кладу скорпионов в их одежду. Я сделала так старому Томми, потому что он украл мой табак. Когда он был пьяный, я подложила ему в штаны трех скорпионов, и они ужалили его туда, где он был мужчиной.

Старая Найче усмехнулась. Зубов у нее оставалось всего ничего. Марию тоже забавляла месть старухи и ее находчивое решение держать под рукой скорпионов. Билли однажды говорил ей, что апачи держат скорпионов, потому что им нужен их яд.

— Ты из апачей? — Мария вдруг усомнилась в ее происхождении.

— Нет, но я была выдана за апача. — сказала Найче. — Я жила в Боске-Редондо, но мне не понравилось там, и я сбежала.

— Убегай опять, — настаивала Мария. — Я возьму тебя к себе домой. У меня двое убогих детей. Девочка слепая, а у мальчика не в порядке с головой. Пошли ко мне, я буду заботиться о тебе. Мы оставим остальных на железной дороге, а тебя я возьму с собой в Мексику.

Но Найче опять покачала головой.

— Проходит мое время, — ответила она. — Оно придет, когда закончится пища, которую ты дала мне. Я не хочу уйти и пропустить его. Когда пропускаешь свое время, потом не находишь покоя. Кроме того, я люблю ворон, — добавила Найче. — У меня есть такая, что приходит ко мне и рассказывает всякие тайны. Вот почему я знаю, что мне надо оставаться здесь и ждать своего времени. Она сейчас здесь, моя ворона.

Мария больше не могла ждать. Она поняла, что не уговорит старуху, а до рассвета ей нужно было как можно дальше уйти от города вместе с другими женщинами. Если по-прежнему будет валить снег, то мужчины, возможно, поленятся пуститься за ними в погоню. Она могла надеяться только на это. Женщины, которых она уводила, были уродливыми, грязными и затасканными, но между ног у них все же было то, что положено женщинам, и мужчинам не захочется лишаться этого. Может быть, они бросятся в погоню, а может, нет. Но Мария должна идти, и идти немедленно.

— Хочу дать тебе совет, — сказала она Найче. — Не напускай своих скорпионов на убийцу со струпьями на голове. Ему наплевать на то, что ты женщина. Он ужалит тебя посильнее, чем твои скорпионы.

Старая Найче ничего не ответила. Она неотрывно смотрела на дым, который погубил ее глаза, а потом опять запустила руку в ведро с требухой.

Мария выползла наружу. Снег прекратился, и это напугало ее. Ей надо спешить и побыстрей расшевелить женщин. На крыше лачуги Найче сидели несколько ворон. Интересно, какая из них та, что рассказывает старухе тайны, подумала она. Но выяснять это было некогда. Снег прекратился. Ей надо забрать женщин и двух перепуганных девушек и уходить.

 

3

Когда Мокс-Мокс и его семеро спутников въехали в Кроу-Таун, он заставил своих людей повернуть лошадей обратно и пустить их вскачь по ветхой халупе Найче, чтобы растоптать старуху насмерть.

Сначала лошади робели, не желая скакать по мескитовым кустам. Тогда Мокс-Мокс указал на небольшой барханчик, примерно в сотне ярдов от хижины.

— Ступайте на верхушку бархана с лошадьми и завяжите там проклятым глаза, — скомандовал он. — А затем направьте их на эту халупу и пришпорьте как следует.

Старая Найче слышала все это. Пока люди Мокс-Мокса завязывали глаза лошадям, она попыталась незаметно выползти из хижины, но Мокс-Мокс наблюдал за ней, держа наготове свинцовый арапник, и хлестал ее до тех пор, пока старуха не заползла обратно в хижину и не начала ждать стука копыт, которые навсегда погрузят ее во тьму. Вскоре она услышала тяжелый конский топот. Закаркали вороны. Найче попыталась приготовиться, но вдруг начала жалеть о том, что не отправилась с Марией, и это острое сожаление мешало ей как следует собраться.

Однако стук копыт становился все сильнее, готова она была к встрече с ними или нет. Тогда Найче быстро разрыла свой неглубокий тайник, запустила в него руку, загребла горсть скорпионов и сунула их под одеяло. Может быть, один из них вонзит свое жало в Мокс-Мокса. Лошади приближались. Скорпионы все еще были зажаты у нее в руке, когда они пронеслись сквозь хилое сооружение из веток мескита.

Копыта не сразу принесли смерть, хотя переломали ей оба бедра и одну руку.

— Она еще шевелится — повторите заход, — велел Мокс-Мокс. Семерка развернула коней и понеслась опять, а затем опять. Ничего не видевшие лошади были напуганы, и всадники вскоре перестали гонять их туда-сюда. Орудуя шпорами, они просто бросали своих животных на груду поломанных прутьев, пока шкуры и ветки мескита не превратились в труху.

— Думаю, это научит ее, — сказал Хергардт, немец по происхождению и самый огромный из семерых. Кроме того, он, по общему признанию, был самым тупым в их компании. Тупость его доходила до того, что сапоги у него чуть ли не постоянно были надеты не на ту ногу. Он был здоров как буйвол и, не глядя, натягивал их по утрам с такой легкость, с какой большинство надевает носки, а потом весь день удивлялся, почему у него болели ноги.

Хергардт ездил на огромном гнедом жеребце. Все другие уже спешились и принялись сооружать погребальный костер, а Хергардт все продолжал топтать своим конем старую Найче.

— Чему это научит ее? — спросил его Мокс-Мокс, глядя на тело погибшей женщины. Копыто лошади сломало ей шею. — Я могу жарить тебя неделю, но ты от этого не станешь умнее, — заметил Мокс-Мокс. — Горбатого может исправить только могила.

Мокс-Мокс нашел Хергардта в Сан-Франциско, когда вернулся после нескольких лет, проведенных на море, куда уходил, чтобы скрыться от Гуднайта, который гнался за ним до Великого соленого озера. Мокс-Мокс знал, что дорога назад на юго-запад ему пока заказана. Гуднайт был слишком упорным. Мокс-Мокс пустил слух о собственной гибели от рук индейцев юта и на семь лет ушел в море.

Хергардт зарабатывал на жизнь борьбой, когда Мокс-Мокс высадился в Сан-Франциско. Он боролся со всеми желающими и брал доллар за схватку. Мокс-Мокс занялся им и вскоре довел таксу до десяти долларов за схватку, хотя борцом Хергардт был далеко не блестящим и частенько проигрывал менее здоровым, но подвижным соперникам.

— Тебя тоже следовало бы сжечь, но боюсь, что это ничему тебя не научит, — проворчал Мокс-Мокс. — Хватит топтаться по ней. Она уже давно окочурилась. Пора поджигать костер, Джимми.

Джим Камса поджег ветки. Это был молодой индеец чироки из Миссури, очень стремительный в движениях, даже слишком стремительный, считал Мокс-Мокс, которому нравилось наблюдать, как слаженно работают его люди, когда случалась драчка. За шестерыми из них он поспевал, а вот Джимми Камса — Быстрый Джимми, как они называли его, — ставил его в тупик своей стремительностью. То он был далеко впереди, то через мгновение оказывался у него за спиной.

— Видя, как ты сжигаешь людей, я что-нибудь да усвою, Мокс, — возразил Джимми. — И прежде всего то, что возле тебя нельзя задерживаться слишком долго.

— Ты крутишься возле меня около года. Что держит тебя, если я тебе не по нраву? — спросил Мокс-Мокс.

Джимми Камса не ответил. Он смотрел, как горит поверженная лачуга. Ветхая одежда на старухе тоже занялась огнем.

Он знал, что вывел Мокса из себя, когда не ответил на его вопрос, но Джимми было наплевать на это. Он не принадлежит ему и не обязан отвечать на его вопросы. Джимми был осторожен с Мокс-Моксом, но не боялся его. Он верил в себя как в проворного наездника, бегуна и такого же стрелка. Из пистолета он стрелял не особенно хорошо, зато выхватывал его так быстро, что сбитые с толку люди начинали испуганно палить как попало или делали другие глупости, которые заставляли их проигрывать схватку.

Мокс-Мокс убивал коротышек, потому что они напоминали ему самого себя, — такова была теория Джимми. Длинных же он убивал, потому что завидовал им. Он мог быть убийцей, а вот быть высоким ему не дано. Как не дано быть блондином, потому что волосы у него были рыжими, и он никогда не мог посмотреть вам прямо в глаза, потому что один из его собственных глаз всегда смотрел в сторону. Смотрел как-то под углом. Мокс-Мокс ненавидел свой рост, сокрушался из-за того, что оспа посекла ему лицо, и сожалел, что не блондин. Но больше всего ему досаждал его кривой глаз. Свои величайшие и самые изощренные жестокости он припасал для людей с хорошо поставленными, ярко-голубыми глазами. Когда Мокс-Моксу попадался такой человек, будь то мужчина или женщина, он норовил обойтись с его глазами как можно более жестоко. А если этот человек с идеальными голубыми глазами к тому же еще был высоким и блондином, то тем было хуже для него или для нее.

Неужели огонь такой горячий, удивлялся Джимми, что даже мертвые чувствуют, как он жжет? Он видел, как извивались трупы, когда Мокс-Мокс жег их. Это могло означать, по мнению Джимми, что даже мертвые обладают чувствительностью, достаточной, чтобы реагировать, на пытку огнем.

Скорее всего, Мокс-Мокс убил старую индейскую женщину из-за ее роста. Она была такой же маленькой, как он сам. У горящей плоти сладкий запах: — это усваиваешь, если ездишь с Мокс-Моксом. Теперь уже неважно, из-за чего он убил старуху, главное, что она уж точно была мертвой. Из тонких прутьев ее лачуги не получилось настоящего погребального костра, и Джимми знал, что старуха сгорит не до конца.

Мокс-Мокса, похоже, не очень интересовал костер и то, как горела старуха. Она была мертвой и не могла кричать и умолять. Когда люди кричали и умоляли, Мокс-Мокс превращался в кусок льда. Еще не было случая, чтобы он пощадил хоть одного из тех, кого он вознамерился сжечь, по крайней мере, на памяти Джимми. Как бы громко они ни умоляли и какие бы деньги ни предлагали ему.

Пеон слез с коня и стал мочиться в огонь. Это был еще один карлик, хоть и повыше Мокс-Мокса, но ненамного. Он вырос на болотах Миссисипи и был похож на старого вороватого болотного пса.

Двоим мексиканцам не терпелось поскорее покончить со сжиганием, отправиться в кантину и выпить. Отерос неотрывно смотрел на горизонт, как будто все время ждал, что вот-вот там появятся люди шерифа с веревками наготове, чтобы вздернуть его.

Отерос тоже не боялся Мокс-Мокса. Он был с ним только потому, что восхищался его деловой сметкой. Они встретились в тюрьме Сан-Луиса. Мокс-Мокса вот-вот должны быть повесить за убийство ребенка. Благодаря своим длинным рукам Отеросу удалось схватить за шиворот тюремщика, когда тот шел мимо их камеры с тарелкой сдобных булочек для матерого медвежатника. Потом ему осталось только дотянуться до пистолета тюремщика и размозжить ему голову. Мокс-Мокс достал у него из кармана ключи, и они сбежали. С тех пор Отерос не разлучался с Мокс-Моксом.

— Мне не нравятся эти вороны, — сказал Отерос. — Зачем мы приехали сюда? В Техасе слишком много органов.

— Он имеет в виду правоохранительные органы, — пояснил Пеон. Он понимал Отероса с полуслова и любил его, несмотря на то, что тот был самым свирепым из всей семерки и мог запросто прикончить и своего, и чужого, когда выходил из себя, что случалось совсем нередко.

— Он считает, что в Техасе слишком много шерифов, — повторил он на случай, если до Мокс-Мокса не дошел смысл его слов.

— Может, в Техасе и много шерифов, но в Нью-Мексико все еще слишком много апачей, — отозвался Мокс-Мокс. — По мне, лучше любой из шерифов, чем какой-нибудь одноглазый апач с луком. Шерифа я прикончу, а вот апач, скорее всего, прикончит меня.

— Тебя, но не меня, — буркнул Отерос. — Я убил много индейцев и убью еще больше, если увижу.

— Тогда поди, убей Гуднайта, если хочешь испытать, что такое старый матерый волк, — проговорил Мокс-Мокс. — Сукин сын гнался за мной через всю Америку и погонится опять, если узнает, что я жив.

— Так он и узнает, если мы будем бродить в этих краях и жарить людей, — заметил Джимми Камса.

— Мы не будем слишком увлекаться этим, пока жив Гуднайт, — согласился Мокс-Мокс. — Поскольку мне очень хочется прикончить того мексиканского сопляка, который увел из-под нашего носа деньги военных. Мы грабанули три поезда, но ни разу не взяли ни одной их получки. Этот пацан перещеголял нас по части денег. Если бы мы взяли получку, мы могли бы нанять достаточно людей, чтобы вычистить штат.

— Штат? — переспросил Джимми. — Ты хочешь перебить всех людей в целом штате? Вот уж не думал, что у тебя такие амбиции, Мокс.

— А какой бы ты выбрал из штатов, если бы пришлось выбирать? — поинтересовался Пеон.

Но Мокс-Мокс и не думал покорять штат. Он имел в виду армию, которую смог бы поставить под ружье, имей он миллион долларов. В Хуаресе поговаривали, что сопляк Гарза нажился не меньше чем на миллион на поездах с получкой военных.

— Наверное, Вайоминг, — ответил Мокс-Мокс. — Я бы смог захватить его и стать губернатором. Затем я вздернул бы всех грязных сукиных сынов, которые мне пришлись бы не по душе.

— Если ты вздернешь всех, кто тебе не по душе, тогда там вообще никого не останется, — усмехнулся Джимми Камса. — Я что-то не замечал в тебе особенного любвеобилия, Мокс.

— Это уж точно. И ты как раз идешь к тому, чтобы оказаться вздернутым в числе самых первых, — проворчал Мокс-Мокс.

Иногда Быстрый Джимми позволял себе чуть больше презрения, чем полагалось, когда говорил с боссом. Джимми сам не благоволил к большинству компании, но, попав в город, где они решили подыскать себе женщин, держался на пару с Педро Джонсом. Отец Педро был северянином, а мать происходила из индейской глубинки, расположенной южнее Мехико, на побережье океана. Педро возил в своей переметной суме морскую раковину. Вечерами у костра он частенько сидел, приложив раковину к уху. Ему нравилось слушать море, у которого он вырос. Слабое эхо прибоя напоминало ему о том времени, когда его жизнь не была такой собачьей.

Педро стал преступником по случайности, когда жил в Веракрусе. У него было туго с деньгами и, чтобы сэкономить, он стал душить проституток, которых посещал. Подобная практика казалась ему разумной. Проституток в Веракрусе было полно, и он задушил всего нескольких, да еще одной-двум проломил голову. А последние разы он вообще убивал только потому, что был пьян, но власти не приняли во внимание этот довод. Влюбленная в него проститутка помогла ему совершить побег из тюрьмы, и он отправился на запад, пересек Мексику, повернул на север и попал в Аризону, где его нашел Мокс-Мокс. Потом Педро убил старую женщину, которая хотела взять с него слишком много за ужин. Хоть она была и совсем дряхлой, власти тем не менее посчитали это преступлением, и ему пришлось пуститься в бега по Джиле.

Мануэль сидел с Педро в тюрьме и бежал вместе с ним. Простой конокрад, Мануэль был слишком ленив, чтобы убегать достаточно далеко, когда воровал лошадей у гринго. Он оставался с Мокс-Моксом и его бандой, потому что не любил странствовать в одиночку. Привычка Мокс-Мокса сжигать людей казалась Мануэлю противной, и он всегда отъезжал на пару миль и пытался вздремнуть, пока люди горели на костре. Но банду он не покидал, потому что она решала проблему его непобедимой лени и помогала оставаться на свободе. Он мог разводить костры и готовить пищу. В этом и заключались его основные обязанности как члена банды. Его редко звали на мокрые дела, и сейчас он с большой неохотой гонял своего коня через лачугу старой индейской женщины, которой он совсем не знал. Ему казалось, что это опасно, когда семеро бегущих лошадей одновременно бросаются на лачугу, даже такую маленькую, как эта. Как-никак, а лошади на бегу часто падают. Его собственный брат размозжил себе череп как раз из-за того, что лошадь под ним упала на каменистой почве.

— Говорят, что Джо Гарза может подстрелить человека на расстоянии в милю, — задумчиво проговорил Джимми Камса. — Говорят, он не промахивается.

— Я тоже не промахиваюсь, — откликнулся Мокс-Мокс. — Ты мажешь потому, что не целишься. Палишь себе в белый свет как очумелый, и все тут. Думаю, что если бы не я, тебя бы уже припечатали. Пойдем поищем кого-нибудь, кто знает, где этот бешеный парень. Я хочу убить его, пока он не увел из-под нашего носа еще одну получку. А потом отправимся кончать Гуднайта.

Когда они подошли к салуну, Отерос с Мануэлем остались стоять снаружи. Педро Джонс вошел, но тут же вернулся назад. Он не любил помещений с низкими потолками. Пеон зашел внутрь в надежде, что Мокс-Мокс купит ему виски, хотя тот и не упоминал об угощении. Хергардт и Джимми тоже вошли в салун. Голова Хергардта оказалась в дюйме от потолка, когда он распрямил спину.

В салуне было три человека: белый с пятнистым лицом, хромой и ирландец. Мокс-Мокс сразу же узнал Джона Уэсли Хардина по фотографиям, которые не раз видел в газетах. Встреча явилась для него неожиданностью. Мокс-Мокс не предполагал, что может войти в салун посреди песков и носом к носу столкнуться с такой знаменитостью.

— Ты Хардин? — как равный к равному обратился он.

— Не твое дело, косоглазый урод, — буркнул Хардин, окинув банду безразличным взглядом. Подскочивший Красная Нога тут же сообщил ему, что они насмерть затоптали старую Найче.

— Значит накрылась последняя баба, — заметил Хардин в сторону Патрика О'Брайена. — Судьба прокляла этот город. Если бы я был на твоем месте и имел дело в таком городе, как этот, я бы постарался убраться отсюда.

— Уэс, мне только что доставили партию виски, — заявил Патрик. — Сейчас не время менять место.

Мокс-Мокса так поразил оскорбительный ответ Джона Уэсли Хардина, что он молча проглотил его и сел за стол, велев ирландцу принести виски. За грязным столом было всего два стула и второй занял Джимми, которого развеселила реплика знаменитого убийцы. Такие слова в адрес своего босса он воспринимал как музыку. Про Мокс-Мокса точнее не скажешь, «косоглазый урод», да и только.

Хергардт остался стоять. Он, похоже, просто не замечал своего положения. Заметил это Джон Уэсли Хардин.

— Ты слишком велик, чтобы находиться внутри. Иди наружу и подожди, — приказал он Хергардту. — Или хотя бы сядь. Ты загораживаешь свет. Я едва вижу свои карты.

— Для меня нет стула, — пояснил Хергардт.

— Тогда садись на пол, чертов немец, — возвысил голос Хардин. — Если ты не уберешься, то скоро будешь радоваться нескольким дыркам в своей печенке.

Он вытащил из-за пояса пистолет и положил его на стол. Несмотря на полученное оскорбление, Мокс-Мокс почувствовал, что его восхищает безрассудная смелость Хардина. Он не случайно считается на юго-западе самым отважным убийцей. Редко встретишь человека, который говорит все, что ему захочется. И репутация у Хардина, конечно, выше, чем его собственная. Хардин имел привычку убивать и побывал за это в тюрьме, но выжил и привычке своей не изменил. Мокс-Мокс решить оставить оскорбление без внимания. Ему хотелось получше узнать Хардина, но еще больше хотелось, чтобы Хардин признал его за равного. То, что его назвали косоглазым уродом, не было для него новостью. За годы плавания по морям, когда он чаще всего оказывался самым низкорослым на корабле, он слышал и не такое.

— Не надо задираться, Хардин, — миролюбиво сказал он. — У меня здесь семь человек, и мы охотимся за сопляком Гарзой.

— Если так, то семеро мало, — пробурчал Хардин.

— Ну, а если прибавить меня, то восемь, — ответил Мокс-Мокс.

— Нет, не так. Ты должен вычесть мексиканцев, потому что они наверняка не умеют стрелять, — возразил Хардин. — Затем отними этого верзилу, который загораживает мне свет, по той простой причине, что я сейчас убью его, если он не сядет. Несколько дней назад я пришил кузнеца на этом самом месте, а он не был таким громилой и не загораживал столько света.

— Сядь, Гардт, разве ты не слышишь, что говорит господин Хардин?

— А еще лучше, если он вообще свалит отсюда, — заметил Уэсли Хардин. — Тогда бы мне не пришлось смотреть на эти три сотни фунтов дурачины, которые только мешают сосредоточиться на игре.

— Я могу составить компанию, если не хватает игрока, — сказал Джимми Камса. У человека по имени Уэсли Хардин была забавная манера речи. Если бы он предложил поработать на себя, Джимми согласился бы без всяких раздумий. В его нынешней банде разговаривали мало, хотя Педро в определенные моменты становился словоохотливым.

— Только тебя тут не хватало, проклятый чироки, — буркнул Хардин. — Или ты чокто?

Джимми Камса лишь молча посмотрел на него. У этого человека был на редкость грубый язык. Он что, не понимает, что их здесь значительно больше, или ему наплевать на это?

— Гарза сейчас здесь? — поинтересовался Мокс-Мокс. С таким непредсказуемым человеком, как Джон Уэсли, лучше всего сразу переходить к делу. Он может в любую секунду сорваться и убить Хергардта, а Хергардт очень полезен, когда надо поднимать тяжести.

— Парня здесь нет и, более того, здесь нет и его матери, — ответил Хардин. — Она пришла сюда, убила большую свинью, которая жрала трупы, а затем смоталась вместе со всеми бабами, кроме той старухи, что ты только что убил со своими паршивыми головорезами. Какая-никакая, а она была последней женщиной в Кроу-Тауне, и вас никто не просил убивать ее, — продолжал Хардин. — Мы не любим незваных гостей, которые топчут наших женщин.

— Ты сукин сын, — уважительно произнес Мокс-Мокс, которого стала задевать грубая речь Хардина.

— Ты, наверное, совсем одичал в своих бегах и не понимаешь, что тебя запросто можно пришить, — откликнулся Хардин. — Меня дважды вешали и лишь в последний момент, когда я уже был почти готов, перерезали веревку. Меня могли прирезать ножом, если бы воткнули мне его в печенку или глотку. Меня могли убить пулей и, будь она тридцатого калибра или больше, то наверняка бы сделала свое дело. Меня могла укусить ядовитая змея, ударить молния. Я мог бы свалиться пьяным и разбить себе голову о камень.

Он помолчал, но только чтобы взглянуть на карту, выпавшую ему из колоды, которую он только что перемешал.

— Этот туз не из этой колоды. Он уже шестой или седьмой по счету, — заявил Хардин, откладывая карту в сторону. — А вот в чем я сомневаюсь, так это в том, что меня убьет такой косоглазый, как ты, или сопливый чокто, или эта тупая немецкая наковальня, которую ты притащил сюда.

— Может, ты оставишь эту наковальню нам? — добавил он, окидывая Хергардта оценивающим взглядом. — Нам нужен кузнец, а этот, похоже, сгодится. — И великодушно изрек: — Я не буду убивать его, пока он обдумывает это.

— Тогда ты никогда не убьешь его, потому что он будет обдумывать это до скончания века, — откликнулся Джимми Камса. — Хергардт не умеет думать, и он не сможет подковать лошадь, даже если у него будет неделя для такой работы.

— Он не может обуть даже себя, — подтвердил Мокс-Мокс.

— Тогда уберите его со света, раз он такой никчемный, — проворчал Хардин.

— Гардт, сгинь, — велел Мокс-Мокс. — Иди на улицу и выкопай яму, что ли.

— А ты не тот ли, кого Гуднайт гнал до Юты? — спросил Хардин, присматриваясь к Мокс-Моксу. — Старик Чарли все еще лягается. Мне кажется, когда он услышит, что ты в Техасе, обязательно приедет и опять загонит тебя назад в Юту.

— Нет, теперь мы достанем его, — сказал Мокс-Мокс. — Но вначале я намерен убить желторотого Гарзу, потому что он взял мои деньги.

— Тогда тебе вначале придется достать Вудроу Калла, — проговорил Хардин. — Его послали за Джо Гарзой.

— Кто послал? — удивился Мокс-Мокс.

— Железка, конечно, — ответил Хардин. — Думаю, он появится со дня на день. Калл не потревожит меня, потому что это не принесет ему денег, а вот тебя он схватит даже задаром и повесит, как полагается.

— О ком он толкует? — спросил Джимми Камса.

— О старом рейнджере, — пояснил Мокс-Мокс. — Только он меня не колышет. Ему не удалось поймать Синего Селезня, не удастся и меня.

Уэсли Хардин вдруг вскочил из-за стола и что было мочи саданул Хергардта пистолетом по виску. Удар оказался точным. Хергардт рухнул как подкошенный прямо за стулом Джимми Камса. Разъяренный взгляд Хардина впился в Мокс-Мокса. Джимми Камса уже было выхватил свой пистолет, но в последнее мгновение передумал, решив, что это было бы неразумно с его стороны.

— Как будто быка завалил. Надеюсь, что пистолет остался цел, — произнес Хардин, к которому опять вернулось спокойствие. Он осмотрел пистолет, взвел курок и вновь положил перед собой на стол. — Каллу не удавалось схватить Селезня, но меня он прихватывал пару раз, когда у меня были драчливые времена. Я, правду сказать, был довольно несносным в свое время. Потом Калл поехал и вздернул братьев Саггсов там, в Канзасе. Саггсы были такие же пакостники, как и ты, если не хуже.

— Ты еще узнаешь, какой я пакостник, пес шелудивый! — ругнулся Мокс-Мокс, уставший от оскорблений. Кроме того, все это слышал Джимми Камса, и Мокс-Мокс вынужден был отвечать, чтобы тот не решил, что его босс боится знаменитого мокрушника.

— Ах да, ты поджариваешь кое-каких цыплят, которых стаскиваешь с поездов время от времени, — усмехнулся Хардин. — Думаю, что в большинстве своем это всего-навсего жирные янки. Ты можешь зажарить их хоть сотню, на меня это не произведет впечатления.

Гневная реакция Мокс-Мокса лишь веселила Хардина.

— А что на тебя произведет впечатление? — спросил. Джимми Камса. Он чувствовал, что Мокс-Мокс скоро не выдержит, и хотел выяснить для себя несколько вопросов прежде, чем начнется побоище.

— Ну что ж, у тебя три проблемы, — не отвечая, заключил Хардин. — Джо Гарза, Чарли Гуднайт и Вудроу Калл. — Можешь брать их в любом порядке, как тебе нравится. Но когда убьешь хоть одного из троих, возвращайся сюда, и я покупаю выпивку тебе и всем твоим дерьмовым мексиканцам.

— Ты думаешь, мы не сможем, да? — спросил Джимми.

— Да, думаю, — ответил Хардин. — Вы просто куча недоносков.

— Про нас писали в газетах, — пытался защититься Джимми. — Газеты говорят, что на всем Западе нет хуже бандитов, чем мы.

Его самого стало раздражать отсутствие всякого уважения со стороны Уэсли Хардина.

— Полагаю, вы хотите, чтобы я согнулся перед вами в поклоне, потому что про вас написала какая-то вшивая газетенка, — проговорил Хардин. — Да такие, как вы, стоите грош за кучу в базарный день, и мне наплевать, что там пишут в газетах. Если хотите сидеть здесь и выпивать, делайте это тихо. Может быть, тогда я не зашибу больше никого из вас, как зашиб этого болвана.

— Нет, если нам тут не рады, мы уйдем, — сказал Мокс-Мокс, вставая из-за стола. — Когда я вернусь, я принесу тебе три головы, и тогда вам придется извиняться за свое грубое поведение, мистер Хардин.

Хардин изучал свои карты и не удостоил его взглядом.

Мокс-Мокс подождал немного, но Хардин, казалось, забыл об их существовании.

— Почему бы нам не вернуться и не прибить его? — спросил Джимми Камса, когда они вышли из салуна. Лошади застоялись. На грязном снегу дымилось несколько куч помета. Педро, Пеон, Мануэль и Отерос — все были пьяны. Они сходили за задворки салуна и угостились спиртным из подсобки Патрика О'Брайена, опорожнив по бутылке на брата.

— На Хардина надо смотреть как на чокнутого, — ответил Мокс-Мокс. — Иметь его живым — все равно, что иметь еще одну пушку. Она может убить любого в любой момент. Если Калл забредет сюда, Хардин может за нас прикончить его. То же самое он может сделать с Гуднайтом.

— Я думал, ты хочешь прикончить Гуднайта собственноручно, — проговорил Джимми.

— Правильно. Но если Уэсли Хардин сделает это первым, я не стану писать в штаны.

— Я думал, ты хочешь сделать это сам, — повторил Джимми.

Мокс-Мокс взял свою лошадь и ушел. Он завел ее за салун и тоже угостился двумя бутылками виски Патрика О'Брайена. Пока он расправлялся с ними, на крыльцо вышел сам Патрик и поднял руку.

— Это уже шесть бутылок, за которые ты должен мне. Четыре выпили твои люди. Я продаю виски с заднего хода.

— Полагаю, это очень удобно, — сказал Мокс-Мокс и отдал деньги. Ему не хотелось портить отношения с ирландцем. Он знал, что обижать содержателей салунов — последнее дело.

Более важная причина, по которой Мокс-Мокс завел свою лошадь за салун, заключалась в необходимости найти что-нибудь такое, что позволило бы ему сесть в седло, не подпрыгивая на глазах у всех, как обезьяна. Это он тоже нашел — небольшой осколок песчаника фута в два высотой. Обычно он использовал пригорки, чтобы достать до стремени, и всегда помнил, как неловко быть коротышкой.

Когда Мокс-Мокс вернулся из-за салуна, все его люди сидели на конях, кроме Хергардта, который только что выполз из дверей и, сев на снег, затянул немецкую песню. Эту песню он затягивал всегда, когда ему было плохо. Ухо, в которое его съездил Хардин, было в крови.

— Вставай, Гардт. Мы едем ловить мексиканца, — сказал Мокс-Мокс.

Хергардт неуверенно встал на ноги, но тут же грохнулся навзничь, не успев ступить и шага к своей лошади.

Мануэлю с Отеросом удалось поднять его на ноги, но Педро Джонсу и Джимми Камса пришлось помогать им, чтобы забросить его на коня. Хергардт схватился за повод, но тут же выронил его, и Педро Джонсу пришлось вести его лошадь.

Когда Мокс-Мокс выезжал со своей семеркой из Кроу-Тауна, прутья мескита от жилища старой Найче все еще тлели. Все так же каркали вороны и дул холодный северный ветер.

 

4

Брукшир целый год проучился в Принстонском колледже. Он был недостаточно башковитым для этого и знал, что он недостаточно башковит, зато его мать была достаточно амбициозной, чтобы вознамериться сделать из него ученого мужа. Она сшила ему хороший костюм, чтобы хоть немного скрыть его простоту, наскребла денег и отправила учиться.

Они были небогаты, но его отец имел приличную работу на железной дороге. Он был мастером в паровозном депо Куинса. Тогда еще это депо не принадлежало полковнику Терри.

Брукшир продержался в Принстоне всего год. Даже его мать была вынуждена признать печальный факт отсутствия у него достаточного количества мозгов. Впоследствии она вспоминала о провале своего сына в Принстоне только в самые горькие моменты, которые наступили в ее жизни после того, как она обнаружила, что его отец, как и полковник Терри, имеет припрятанную в Куинсе любовницу.

Пересекая Рио-Кончо с капитаном Каллом и помощником Планкертом, Брукшир не случайно вспомнил Принстонский колледж и задумался о нем. Ветер все крепчал, а снег превратился в ледяную порошу, которая жалила его лицо, как стая пчел.

В Принстонском колледже они много говорили о цивилизации. Само собой разумеется, что посещающие колледж относили себя к ее носителям. Нью-Джерси, где находился колледж, тоже считался цивилизованным местом, однако Брукшир не часто вспоминал цивилизованные ландшафты Нью-Джерси и цивилизацию вообще, пока не оказался посреди колодной Рио-Кончо с капитаном Каллом.

До сего времени цивилизация для него была всего лишь вычурным словом, которое любили смаковать проповедники, профессора и политики. Теперь она больше не была для Брукшира пустым звуком. Она была тем, что он оставил позади, и воплощала собой мягкие постели, газовые обогреватели и уютные кирпичные дома, защищавшие от ветра. Она воплощала также мясо, нарезанное ломтиками хорошо обученным мясником и приготовленное его женой Кэти, которая теперь умерла и оставила его без своих бифштексов.

Ничего из того, что профессора в Принстоне могли бы назвать цивилизацией, не существовало на Рио-Кончо. Более того, на всем пространстве, где они находились, не было ни единого живого существа, кроме них. В Чиуауа на них хоть таращились старухи, закутанные в пыльные шали. Здесь же были только камни, небо и ветер. Когда наступала ночь, им по часу приходилось собирать редкие хворостинки, чтобы разжечь маленький костер.

В ночь, когда налетела пурга, было так холодно, что даже капитан Калл не пытался притворяться спящим. Они сгрудились возле костра, стараясь сохранить огонь. Временами порывы ветра были такими, что едва не уносили с собой все пламя.

Брукшир никогда не думал, что ему может быть так холодно, и при этом вспоминал, что еще месяц назад умирал от жары в Ларедо.

— Всего несколько недель назад мне было жарко, как никогда, — сказал он капитану, — теперь же, как никогда, холодно. Здесь что, не бывает умеренной погоды?

Помощник Планкерт перестал разговаривать вообще. Каждый раз, когда он открывал рот, воздух так обжигал зубы, что они начинали болеть.

— Да, климат здесь умеренным не назовешь, — проговорил Калл. У него болело колено. Накануне утром его лягнул мул. Обычно ему хватало прыти, чтобы уворачиваться от таких пинков, но на этот раз он почему-то сплоховал. Но больше всего капитана беспокоило то, что, когда наступали холода, у него начинали распухать суставы пальцев. Большую часть жизни он не придавал значения погоде и никогда не позволял ей мешать его работе или передвижениям. Придет время, и погода переменится, а работа не может ждать. Теперь, похоже, погода сильно мешает ему. Когда ударили морозы, у него вдруг распухли запястья и еще сильнее — суставы пальцев. Такое уже было с ним прошлой зимой, правда, в меньшей степени, и доктор в Амарилло сказал, что у него артрит. Единственное, что посоветовал доктор, это носить медный браслет, но Калл пренебрег его рекомендацией. Теперь капитан жалел об этом. Суставы у него по утрам распухали так, что с трудом удавалось застегнуть штаны и затянуть седельную подпругу. Навьючивание мулов тоже перестало быть для него простой задачей. Он хотел перепоручить это дело помощнику Планкерту, но тот не умел вязать такие узлы, которые бы не развязывались.

Накануне днем они заметили оленя — крупную самку. Мясо у них было на исходе. Калл выдернул из чехла винтовку и попытался выстрелить, но обнаружил, что распухший палец не пролезал к спусковому крючку. Когда же ему наконец удалось справиться с ружьем, самка уже была в двухстах ярдах, и Калл промахнулся.

Сидя с Брукширом и помощником возле трепетавшего огня, Калл потирал выпирающие костяшки своих пальцев. За последнее время они не стали менее распухшими, и мяса на них тоже не прибавилось: ведь приходилось жить на солонине да изредка — черепахах, жестких, как кожа. Калл взглянул на указательный палец и поразился его толщине. В нем, наверное, сидит заноза, подумалось ему. Шипы мескита могли вызывать воспаление в суставах. Но, рассмотрев палец внимательно, он не обнаружил на нем никаких чужеродных следов.

Это внушало беспокойство. Ни Брукшир, ни помощник не отличались большим умением стрелять. Сам он тоже не являлся каким-то особенным стрелком, но всегда мог добыть мясо, когда в этом была необходимость. Ему пришло в голову снять с винтовки скобу предохранителя. Это придется сделать, если холода не спадут и погода не принесет облегчения его суставам. Он не мог припомнить в прошлом, чтобы холод так досаждал ему даже тогда, когда он провел зиму в Монтане на Милк-ривер, где температура в сорок градусов ниже нуля была не редкость.

— Что ж, никто из нас не становится моложе, — заметил Брукшир.

Калл никогда не задумывался о возрасте. Чарли Гуднайт любил поговорить об этом, но Калл находил такие разговоры скучными. Он был всегда самим собой, не больше и не меньше, как и любой другой. До тех пор, пока он мог сняться с места и отправиться в поход, когда это было необходимо, возраст для него не имел значения. Он по-прежнему был способен в известных пределах делать то, к чему имел склонность. Однако вот сейчас он был склонен убить крупную олениху, но не убил. Он, конечно, не был выдающимся охотником и промахивался в стрельбе по оленям и раньше. Но этот промах был особенно тревожным. Они вступали в родные края молодого бандита, мальчишки с острым глазом и немецкой винтовкой, снабженной оптическим прицелом. И распухшая костяшка, которую надо запихивать в скобу предохранителя, не прибавит ему шансов в поединке с Джо Гарзой.

— Как надо замерзнуть, чтобы обморозиться? — нарушил молчание помощник Планкерт. Хотя ему не хотелось открывать рот и испытывать ломоту в зубах от холодного воздуха, но в последнее время его постоянно тревожил вопрос об обморожении, и он был вынужден спросить об этом. Отправившись с капитаном, он совершил самую большую ошибку в своей жизни. Если придется замерзнуть до смерти на Рио-Кончо, это послужит ему хорошим уроком. Но он все же не хотел, чтобы такое случилось.

— Мы не обморозимся, — успокоил его Калл. — Можно втиснуться между мулами, если еще похолодает.

Помощник Планкерт переживал личную трагедию, о которой ни словом не обмолвился со своими попутчиками. За день до того, как задул ледяной ветер, он надел на себя всю одежду, какая только при нем была и ходил в двух парах штанов и нескольких рубашках. При таком количестве одежды ему оказалось трудным расстегнуть замерзшими руками все пуговицы, когда приспичило посреди ночи. Он-то думал, что снял все, когда ударила струя, а оказалось, что нет, и большая часть того, что из него вылилось, попало между двумя парами штанов. Мороз крепчал, и штаны превратились в ледяной панцирь. Слабый костер едва согревал руки и на ледяной панцирь не производил никакого впечатления.

Вскоре после этого стихийного бедствия на помощь ему пришел янки Брукшир и одолжил пару лишних перчаток, которые захватил с собой. Брукшир заметил, что руки у помощника мерзли так, что тот не мог держать поводья, и предложил ему перчатки, а помощник с благодарностью принял их. Брукшир понимал также, что когда наконец помощник окажется под боком у своей жены Дуби, то будет еще более благодарен ей за теплое тело.

— Вы жалеете, что поехали со мной, господин Брукшир? — спросил Калл. О сожалении помощника ему было известно. Тот давал понять это каждым своим движением и каждой репликой. А вот Брукшир оказался не так прост. Он приспосабливался к тяготам гораздо быстрее, чем ожидал Калл. После того, как они оставили Ларедо с его пеклом, Брукшир ни разу не пожаловался и старался исправно выполнять свои обязанности. Калл пришел к тому, что стал восхищаться им. Ведь после комфортабельной жизни в городе ему, наверное, было нелегко оказаться в таких условиях, как сейчас, на Рио-Кончо. И все же тем, кто страдал больше всех, оказался помощник, выросший в этих краях.

— Нет, я не жалею, — ответил Брукшир. — Кэти теперь на небесах. И я там скоро буду. — На глаза у него навернулись слезы, но он быстро смахнул их. — Так, по крайней мере, у меня одинаково страдают душа и тело. А потом, неплохо сейчас побыть подальше от полковника Терри. Представляю, как он злится, ломая голову над тем, что с нами сталось. Боюсь, как бы он не разогнал всю контору.

Если ему когда-нибудь все же удастся вернуться в Бруклин, мелькнуло в голове у Брукшира, он сядет на поезд и отправится в Принстонский колледж, чтобы с полдня побродить между его корпусов. Наверное, среди его выпускников были такие, кто побывал на Западе и вернулся, хотя сам он не слышал об этом. Конечно, даже с большой натяжкой Брукшир не мог причислить себя к выпускникам колледжа. Ему не хватило для этого ума и пришлось пойти работать в контору. Но сейчас ёму захотелось побывать там еще раз и вновь увидеть серые здания колледжа и огромные деревья. Если он все-таки отправится туда, это произойдет только потому, что ему удалось выжить в краю, где никому не пришло бы в голову рассуждать о цивилизации. У всех бывают периоды, когда надо просто суметь выжить, но не всем это удается. Было бы совсем неплохо еще раз взглянуть на Принстон после Рио-Кончо. Если ему повезет жениться еще раз и завести ребенка, то вполне может случиться так, что он пошлет его учиться в Принстон. Если найти себе умную женщину, то у ребенка тоже, возможно, будет достаточно ума для Принстонского колледжа. Брукшир стал размышлять о ребенке и о том, какое ему дать имя. В конце концов, он решил, что ребенок будет мальчиком и назовет он его Вудроу, в честь капитана Калла. Правда, это ему еще надо будет обсудить со своей новой женой.

Утром следующего дня они подъехали к Рио-Гранде, на берегу которой располагалось небольшое селение. Калл смутно припоминал это место. Он с Гасом когда-то повесил нескольких конокрадов неподалеку от него на техасском берегу. Селение называлось Охинага, насколько он помнил. Они с Гасом отвезли тела родным. Другие капитаны рейнджеров считали такие действия глупостью, поскольку грозили засадой или местью. Но Калл с Гасом иногда шли на это, когда селения были рядом. В большинстве случаев повешенные были единственными в них, кто бы мог устроить засаду, да и женщинам становилось легче, если не приходилось искать тела своих мужчин.

Калл никогда не думал, что вернется в Охинагу. Он вспомнил горечь и злобу, стоявшие в глазах некоторых деревенских женщин, хотя они стояли в их глазах всегда, независимо от того, привозил он им мертвые тела или нет.

И вот теперь судьба опять занесла его в Охинагу. Когда они направлялись к колодцу в центре маленькой площади, Калл с удивлением увидел старого Билли Уильямса, стоявшего возле маленького саманного домика. Билли, похоже, принюхивался к воздуху — это была старая привычка следопытов, — но совсем удивительным было то, что он держал за руки двоих детей: большого мальчика и девочку лет десяти-двенадцати, которая производила впечатление слепой. Да и сам Билли не выглядел слишком зрячим. По виду же мальчика можно было предположить, что у него на все в порядке с головой.

Калл завернул коня и подъехал к стоявшим. Он никогда не был в восторге от Билли Уильямса, но после трех тяжких ночей у холодной реки ему было приятно встретить старого знакомого.

— Вот так встреча, здравствуй Билли, — сказал Калл. — Ты ли это?

— Вудроу, где ты пропадал? — недоуменно воскликнул Билли. — Мы ждем тебя уже неделю.

Это была неприятная новость.

— С чего бы это вам ждать меня? — спросил Калл.

— Как с чего, все знают что ты идешь за Джо, — ответил Билли Уильямс. — На Западе только об этом и говорят.

— Было бы лучше, если бы Запад заткнулся, — пробурчал Калл. — Ты знаешь Джо Гарзу?

— Знаю, — согласился Билли, не видя смысла отпираться. И добавил: — Это его брат и сестра. А это дом, где он вырос. Его мать уехала.

— Так это твои дети? — спросил Калл, удивленный сообщением. Он слышал, что у Билли была женщина в Мексике.

— Нет, не мои, — пояснил Билли. — Я лишь присматриваю за ними. А это помощник Планкерт из Ларедо?

— Да, это он.

— Зачем ты его тащишь за собой, он же совсем никчемный, — поморщился Билли. — Я бы не нанял этого парня и дерьмо выгребать, даже если бы его у меня была полная конюшня.

— Мне был нужен человек, — вздохнул Калл. — Я надеялся, что он окажется бойцом.

— Нет, он всего лишь тюремщик, — сказал Билли. — Меня несколько раз арестовывали в Ларедо, и каждый раз это был шериф Джекилл. Планкерт может только разливать бобовую похлебку, когда они кормят тебя, если кормят вообще.

— Это селение кажется мне знакомым, — начал Калл. — Думаю, я был здесь с Гасом. Помнится, мы повесили троих конокрадов и привезли их тела сюда.

— Да, в этот дом, — продолжил Билли. — Ты повесил отца Марии и еще двоих ее родственников. Мария сейчас уехала из-за этого тоже. Она не забыла.

— В таком случае, я полагаю, она поехала предупредить своего сына. Или его уже предупредил ты?

— Ну, я сказал Марии, что ты едешь. Она решила, что Джо в Кроу-Тауне и поехала туда. Погода испортилась, но ей удалось добраться, это я знаю точно.

— Тебе что, ворона сообщила? — спросил Калл.

— Нет, Знаменитый Ботинок, — ответил Билли. — Он ждет тебя в Пресидио вместе с твоим человеком.

— Что ж, это хорошая новость, — заметил Калл. — Помощник Планкерт может теперь отправляться домой, если захочет. Дальше я бы предпочел ехать с Пи Аем.

Пока мужчины разговаривали, Тереза слушала. Хотя самой ей не было страшно, она могла твердо сказать, что люди боятся того человека, с которым беседовал Билли. Голос старика звучал по-другому, когда он говорил с ним. Сам человек говорил негромко, но голос у него был грубым. Тереза заинтересовалась — ей хотелось, чтобы этот человек задержался подольше. Ей нравилось слушать его голос, хотя он и был грубым. Время от времени она чувствовала, что он смотрит на нее. Ей казалось, что воздух менялся, когда люди смотрели на нее. А по тому, как менялся воздух при взгляде этого человека, он представлялся ей королем. Терезе очень хотелось прошептать на ухо Рафаэлю о том, какой необычный человек приехал к ним в Охинагу. Она была рада, что матери нет дома. Та всегда загоняла ее в дом, когда приезжали незнакомые люди.

Хорошо, что Билли знает этого человека. Может быть, он еще раз навестит их через несколько дней и опять будет разговаривать с Билли.

— Если ты заботишься о его брате с сестрой, значит, ты должен быть другом Джо Гарзы, — сказал Калл.

Он чувствовал, что маленькая девочка наблюдает за ним, хотя понимал, что этого быть не могло, она ведь слепая. Но при этом необычно прелестный и привлекательный ребенок. В ее быстро меняющемся выражении лица мелькало что-то особенное. Он знал, что слепые дети часто отличаются острым умом, и подозревал, что эта девочка тоже относится к числу таких. Быть слепым — это, конечно, горе для каждого. А девочке из такой бедной деревни вообще надеяться не на что, даже если она и станет красавицей. Может быть, какой-нибудь мужчина и возьмет ее замуж из-за одной только красоты, предположил Калл.

— Я знаю Джо, — признался Билли. — Знал его еще подросткам. Тогда он был приятным. А с тех пор, как он занялся убийствами и грабежом, я вижу его редко и сомневаюсь, что он стал лучше.

— Я тоже так думаю, — выжидательно произнес Калл, надеясь, что у Билли проскользнет какое-нибудь полезное сведение.

— Джо умный и опять же жил у индейцев, — продолжал Билли. — Он сбежал от апачей, и они не смогли выследить его. Найти Джо будет непросто, если он сам не решит прийти и бросить тебе вызов.

— Его сможет выследить Знаменитый Ботинок, если железная дорога пойдет на расходы, — сказал Калл. — Думаю, что Ботинок еще не потерял формы.

Калл смотрел на оживленную девочку и жалел, что у него нет с собой игрушки, чтобы подарить ей, — ленты, медальона или какой другой безделушки. Она, конечно, не сможет увидеть ее, но сможет ощупать.

У мальчика лицо было одутловатое, и он все время подвывал. Это заставило Калла задуматься об их матери. Какой надо быть, чтобы произвести на свет красивую светловолосую девочку, идиота и убийцу? Он лишь смутно припоминал тех троих, которых они с Гасом повесили за кражу лошадей. На границе тогда было полно конокрадов, да и сейчас еще, наверное, немало. Многие из преступников, с которыми ему приходилось иметь дело, не сохранились в его памяти. Только насмешкой судьбы можно было объяснить то, что спустя столько лет он вновь вернется к тому самому дому, куда они с Гасом когда-то привезли три трупа.

Было все еще очень холодно, и Брукширу не терпелось переправиться на другой берег, чтобы узнать, есть ли телеграммы от полковника Терри. Калл же не мог прохлаждаться слишком долго, теша себя надеждой, что Билли Уильямс проговорится о чем-то важном для их дела. Вполне могло быть, что старый Билли просто ничего толком не знал о молодом убийце.

Капитан решил напоследок попытать счастья и задать еще один вопрос.

— Я слышал, что есть какая-то пещера, — сказал Калл. — Говорят, Гарза стаскивает туда награбленное. Ее видел кто-нибудь из тех, кого ты знаешь?

— Нет, — ответил Билли. Он знал, что должен быть осторожным в речах. Если Мария выяснит, что он ляпнул что-то лишнее и тем самым выдал Джо его преследователям, она выгонит его из Охинаги или убьет, чего доброго. — Я не думаю, что есть такая пещера, — солгал он.

— Он набрал много добра, — усомнился Калл. — Где-то же оно должно храниться.

Билли не ответил. Насколько ему было известно, у Джо было с десяток пещер. Олин Рой видел однажды, как он нес в горы седло, но ближе этого никто к сокровищам Джо не подбирался.

— Поеду-ка я лучше поищу Пи Ая, — заключил Калл. Он еще раз взглянул на маленькую девочку, полную жизни, и повернул коня.

После этого Тереза отвела Рафаэля к овцам и рассказала о необычном человеке, который приезжал к ним. Рафаэль, конечно, тоже присутствовал при этом, но он часто не понимал многое из того, что происходило в его присутствии, пока Тереза не разъясняла ему. Она гладила цыплят и помогала Рафаэлю кормить только что родившихся козлят.

— Мне кажется, что он король, — говорила Тереза брату. Она не совсем понимала, чем занимался король, но из двух книжек с рассказами, что прочла ей мать, одна была о короле. — Думаю, что он действительно король.

 

5

Знаменитому Ботинку не хотелось идти в Пресидио.

— Злой шериф арестует меня, — говорил он Пи Аю. — Он думает, что я украл лошадь. Хоть это было давно, он все равно припомнит.

— Нам нужны патроны, — напомнил ему Пи Ай. — Если у нас не будет патронов, мы оголодаем и никогда не найдем капитана.

Переход, через Пекос дался им нелегко. Было очень холодно, и антилопы не подходили на расстояние ружейного выстрела, вынуждая Пи Ая расходовать зря боеприпасы. Последние тридцать миль они прошли вообще без пищи.

— Сейчас ты работаешь на капитана, — уговаривал Пи Ай Знаменитого Ботинка. — Ты вроде как его помощник. Донифан не осмелится арестовать помощника капитана Калла.

Но злой шериф Донифан и его одноухий помощник все-таки пришли в оружейную лавку Пресидио и наставили на них винтовки. У Донифана были длинные усы и еще в запасе два пистолета. У одноухого помощника было красное от пьянства лицо. С тех пор как Билли Уильямс отстрелил ему ухо, жизнь у него стала нелегкой. Люди насмехались над ним, а его босс Донифан не проявлял никакого сочувствия. Впрочем, каждый на границе знал, что Донифан просто неспособен проявлять сочувствие.

— Мы ждем здесь капитана Калла, — объяснил Пи Ай, когда увидел направленные на них винтовки. — Мы оба его помощники. Нас наняли помочь капитану усмирить Джо Гарзу.

— Этот индеец — конокрад, — заявил Донифан. — Однажды пожар помог ему сбежать от меня, но больше ему ничто не поможет.

— Его зовут Знаменитым Ботинком потому, что он всюду ходит пешком, — сообщил Пи Ай. — Он не стал бы красть лошадь хотя бы потому, что она ему не нужна. Единственное, для чего она могла бы понадобиться ему, так это для еды.

— Кража лошади для еды — все равно кража, — отрезал Донифан. — Топайте к тюрьме.

— Я не украл ни одной лошади в своей жизни, — возразил Пи Ай. — Почему вы арестовываете меня?

— Потому что ты находишься в одной компании с конокрадом, — ответил шериф. — И тоже можешь оказаться на поверку таким же.

Пи Ай двинулся к тюрьме, чувствуя себя виноватым перед Знаменитым Ботинком. Ему следовало пойти в город за патронами одному. Но он не прислушался к совету старика и оказался в дураках. Почти каждый раз, когда он пропускал мимо ушей чьи-то советы — будь то Лорены, или господина Гуднайта, или капитана Калла, — у него появлялись причины сожалеть об этом.

Донифан посадил пленников в разные камеры.

— Как только я повешу этого краснокожего ниггера, а сделаю я это очень скоро, ты будешь свободен, — заявил Донифан. — Подозреваю, что ты тоже преступник, но пока не могу этого доказать.

На следующий день несколько человек пришли в тюрьму поглазеть на Знаменитого Ботинка. Каждому из них Донифан говорил, что поймал его после побега. Шериф решил продержать старика с неделю, чтобы все убедились, что от него не уйдет ни один преступник, а затем уж публично повесить индейца в назидание другим. Обычно он просто выводил таких во двор и вздергивал. Старый индеец с пристрастием к конскому мясу у него обычно не удостаивался публичной казни. Но Знаменитый Ботинок был единственным, кто сбежал из тюрьмы Донифана, и он хотел, чтобы на всей границе знали, что шериф покарал беглеца.

Неоднократные заявления Пи Ая о том, что Знаменитый Ботинок работает на капитана Калла, лишь раздражали Донифана. И чтобы продемонстрировать свое раздражение, он два дня не давал старику еды. А когда Пи Ай попытался поделиться с ним своей похлебкой, Донифан перевел Знаменитого Ботинка в дальнюю камеру, куда передать еду было невозможно.

— Почему ты моришь его голодом? — спросил Пи Ай. — Вся его вина лишь в том, что он ел сдохшую лошадь, да и то было несколько лет назад.

— Он уклонился от закона — моего закона, — ответил Донифан. — Он заслуживает худшей участи, чем смерть от голода, и он получит ее.

Знаменитый Ботинок молчал. Говорить со злым шерифом — все равно, что мочиться против ветра. Он стал жалеть, что покинул Мадре. Его жизнь истекала, и было жаль, что конец ей положит злой шериф. Он надеялся умереть возле Рио-Рохо, хотя и не установил еще контакта с духом своего деда. Вдоль этой реки обитало много душ кикапу, и лучше было бы испустить свой дух там, а не в тюрьме злого шерифа.

И все же Знаменитый Ботинок был достаточно старым и пережил многих людей своего племени и потому знал, что мало кому удается выбрать место своего ухода из жизни, как и появления тоже. Только самые мудрые старцы в племени могли определять, где и когда принять смерть. Это под силу лишь мудрейшим, но даже им недостаточно одной только мудрости для этого, надо еще, чтобы была удача. Удача, по его мнению, в жизни человека значила больше, чем мудрость. Знаменитому Ботинку казалось, что именно счастливчикам удавалось умирать в нужное время и в нужном месте.

Сам он был счастливым, ибо выжил не только среди мексиканцев, но и среди белых. И те и другие ненавидели индейцев, но ему удалось прожить долгую жизнь. Сожаление вызывало только то, что не удалось удержать последнюю жену. Она разочаровалась в нем и бросила его как раз тогда, когда он только начинал оценивать ее по достоинству. Он долгие годы скучал по ней и скучает поныне, когда вспоминает ее.

Ему хотелось бы также научиться читать. Теперь уже не сбудется его мечта о том, что жена Пи Ая покажет ему, как это делается. Одноухий помощник, который ненавидел его меньше, чем злой шериф, дал ему обрывок старой газеты с книжными следами на нем. Знаменитый Ботинок старался напоследок что было сил, но так и не смог постичь смысл следов на бумаге. Ему не хватало изначальных пояснений, и он сдался.

Каждый раз, когда Пи Ай упоминал капитана, взгляду шерифа Донифана, который и с самого начала не был теплым, становился еще холоднее.

— Я сомневаюсь, что он появится здесь, а если все же появится, я тоже могу посадить его под замок, — заявил он Пи Аю. — Твой капитан всего лишь престарелый охотник-любитель, а не представитель закона. К тому же он слишком дряхлый, чтобы схватить того мексиканского парнишку.

— А вот Чарли Гуднайт так не считает, — сказал Пи Ай, надеясь, что может быть это имя произведет на него впечатление, но на Донифана, похоже, ничто не производило впечатления.

— Он такая же развалина, — презрительно отреагировал Донифан. — Этим старым бизонам давно пора отправиться щипать травку на полянке. Шустрые бандиты им уже не по зубам и, если они подвернутся мне под руку, я отправлю их домой на печку.

Теперь, когда за Джо Гарзой началась такая охота, у Донифана созрел план схватить его собственноручно. Мать мальчишки уже побывала в его тюрьме однажды. Правда, самого Донифана тогда не было на месте. Он доставлял заключенного в тюрьму штата. Сейчас она уехала в Кроу-Таун, чтобы предупредить сына, но, когда она вернется, Донифан непременно арестует ее. И то, что однажды учинили над ней его помощники, покажется ей детской игрой по сравнению с тем, что устроит ей Донифан. Затем он найдет ее сына и убьет его. Он не будет арестовывать его и отдавать под суд. Вместо всего этого будет пуля или две.

Донифан не считал, что подорвет свою репутацию тем, что отправит на тот свет Джо Гарзу. Он был уверен, что так лишь укрепит ее. После этого каждый убийца на границе будет знать, что с шерифом Донифаном надо считаться. Люди перестанут говорить только о старичках вроде Вудроу Калла и Чарли Гуднайта, и, когда разговор будет заходить о беспорядках на границе, в первую очередь им будет приходить в голову Джо Донифан. В следующий раз, когда понадобится федеральный представитель, чтобы вычистить Кроу-Таун или любое другое преступное гнездо, его имя будет фигурировать в числе первых.

Шериф Донифан пребывал в мечтах о славе, когда в сопровождении янки появился капитан Калл. Одноухий помощник Том Джонсон, увидев его, поспешил предупредить своего шерифа.

— Мне кажется, это старик Калл, — сказал он. — Я никогда не видел его, но думаю, что это он.

Донифан, не ожидавший появления старика, несколько опешил. Он встал и надел шляпу. Как-никак этот человек когда-то был великим рейнджером, и, если Донифан выкажет ему немного почтения, от него не убудет.

Калл на своем веку повидал слишком многих провинциальных шерифов, чтобы заинтересоваться тем, что говорили о шерифа Донифане. Пресидио был мелким городишком в медвежьем углу на границе и не привлекал к себе внимание крупных преступников. Его шериф, очевидно, пожинал свою славу, арестовывая мелких воришек и тех, кто, напившись, стрелял в своих лучших друзей. Работа шерифа в провинции в основном сводилась к этому. И когда в ружейной лавке ему сказали, что Донифан арестовал Пи Ая со Знаменитым Ботинком, Калл не стал сильно раздражаться. По крайней мере Пи Ай со старым следопытом здесь.

Ступив в помещение тюрьмы, он не обратил внимания на протянутую руку Донифана.

— Выпусти этих людей — ты не имел права арестовывать их, — резко бросил Калл. — Они были посланы помочь мне усмирить Джо Гарзу, и тебе не следовало вмешиваться в это дело.

Шериф Донифан удивился, что старик взял такой резкий тон в разговоре с ним. Этот тон пришелся ему не по нраву. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали в его собственной тюрьме. Янки выглядел ягненком, а вот Калл не был похож на доброго дедушку.

— Я сам знаю, кого мне арестовывать, — отрезал Донифан. — Этот индеец будет повешен через несколько дней. Он известный конокрад. Уверен, что вы сами вешали таких пачками.

— Знаменитый Ботинок никогда не ездил на лошади и уж тем более никогда не крал лошадей, — заявил Калл. — Это известно всякому, кто хоть что-нибудь знает об этих местах. Пи Ай был моим помощником тридцать лет и ни разу не нарушил закон.

— Он приехал в город с преступником, для меня это уже нарушение закона, — все сильнее раздражался Донифан. Кто такой этот старик, чтобы приходить в его тюрьму и отдавать приказы?

— Вот, — сказал Калл и протянул ему телеграмму. — Это от губернатора Техаса. Я слышал, что ты упрямый человек, поэтому попросил господина Брукшира связаться через полковника Терри с губернатором. Я сделал это, как только узнал, что ты посадил этих людей в тюрьму. И сделал это только для того, чтобы сберечь время. Мы запаслись провиантом и нам надо ехать. Возле Сан-Анджело произошло еще одно ограбление поезда.

Донифан взял телеграмму, но вспыхнувшая в нем злость не дала прочесть ее. Старик Калл обошел его, даже не удосужившись поговорить с ним.

Он смял телеграмму и швырнул ее на пол, не читая. Даже Том Джонсон, хорошо знавший вспыльчивый характер своего босса, не ожидал от него такого. К ним никогда еще не приходили телеграммы от губернатора. Им даже не снилось такое — во всяком случае, ему. И вот теперь, когда Джо Донифан получил такую важную бумагу, он скомкал ее и выбросил, даже не поинтересовавшись, что в ней написано.

Том торопливо поднял телеграмму и расправил ее. Она была от губернатора и предписывала шерифу Донифану отпустить людей Калла и оказывать ему всяческое содействие.

Калл впился глазами в шерифа, лицо которого налилось кровью. Он обзавелся телеграммой на всякий случай, ибо знал, что местным шерифам во всем мерещится посягательство на их права. А из того, что говорили о Донифане, Калл сделал заключение, что он самый несговорчивый из всех. Поэтому и попросил Брукшира связаться с его боссом и, пока шел обмен телеграммами, запасся провиантом. Капитан предложил помощнику Планкерту освободить его от обязанностей, и вновь Планкерт, страдавший от холода и меланхолии, отказался, считая, что теперь, когда они оказались в Техасе, все должно измениться к лучшему. Он решил остаться с капитаном Каллом, чего бы это ему ни стоило.

Калл не предполагал, что Донифан окажется настолько упрямым, что ослушается приказа губернатора Техаса. Но, похоже, так оно и было.

— Шериф, она от губернатора, — сказал Том Джонсон. — Разве вы не хотите прочесть, что в ней написано?

— Нет, не хочу. И когда я скомкал что-то, я хочу, чтобы оно оставалось скомканным! — Шериф был страшно недоволен своим помощником. — К черту губернатора и к черту тебя! — бросил он в сторону Калла. — Ты не имеешь права приходить сюда и приказывать, чтобы я выпустил преступников из своей собственной тюрьмы.

— Они не преступники, ты перегнул палку, — тихо возразил Калл. — Выпусти их.

— Я выпущу твоего человека, когда повешу индейца, а повешу я его тогда, когда сочту нужным, — заявил шериф Донифан.

Калл заметил связку ключей от камер, висевшую на крючке у стола шерифа, подошел, снял ее со стены и направился к камере, где сидел Пи Ай. Краем глаза он заметил, что шериф потянулся за пистолетом, но не отреагировал на это, ибо не предполагал, что тот будет стрелять. В конце концов, капитан был к шерифу спиной, и в комнате находилось пять свидетелей.

Третий ключ из перепробованных открыл камеру Пи Ая. Затем Калл нашел ключ, который освободил Знаменитого Ботинка.

— Они мертвецы, если сделают шаг из своих камер, — сказал Донифан. — Я не потерплю побега.

Брукширу, наблюдавшему за происходящим с порога, показалось, что капитан допустил ошибку. Шериф был несговорчивым человеком и напоминал в этом отношении полковника Терри. То, что капитан игнорировал шерифа, заставляло Брукшира нервничать. Если шериф нажмет на курок, все перевернется. Донифан может перестрелять их всех и может застрелить даже своего собственного помощника. Он казался человеком, не отдающим отчета в своих действиях, как это бывало и с полковником Терри. Не просчитался ли капитан, подумал Брукшир. Но если было так, то это, казалось, не заботило Калла.

Но в следующее же мгновение капитан неожиданно саданул Донифана винтовкой. Его резкий удар пришелся шерифу прямо по шее. Секундой ранее у Калла не было никакой винтовки, они стояли в пирамиде возле стены. Каким-то образом капитан, обычно двигавшийся медленно и скованно, оказался перед шерифом и, не обращая внимания на взведенный пистолет, выхватил из пирамиды винтовку и ударил ею шерифа.

В ту же секунду капитана словно подменили. Он не ограничился одним ударом, хотя Донифан рухнул как подкошенный и выронил свой пистолет. Капитан продолжал наносить ему удары винтовкой. Когда шериф попытался увернуться, он с такой силой пнул его в ухо сапогом, что Брукшир не удивился, если бы голова шерифа взмыла вверх, как футбольный мяч.

— Остановитесь, капитан, с него достаточно! — крикнул Пи Ай, хотя знал, что эти призывы бесполезны. Калл редко приходил в такую ярость, но когда приходил, остановить его было невозможно. Когда-то в Огаллале капитан набросился на сержанта, хлеставшего арапником Ньюта. Прежде, чем утихла его ярость, капитан чуть не разнес голову сержанта о наковальню. Гас Маккрае остановил его только тогда, когда накинул на него веревку и оттащил от окровавленного сержанта с помощью своего коня.

Сейчас не было ни Гаса, ни веревки, ни коня, но Пи Ай понимал, что капитана надо как-то остановить, иначе Донифану придется распрощаться с жизнью. Когда Калла охватывала ярость, заставить его перестать действовать было все равно что остановить ураган. Увидев, что капитан поднимает окровавленную винтовку для очередного удара, который может стать смертельным для шерифа, Пи Ай бросился на Калла, так как ничего другого ему не оставалось.

— Помогайте, все помогайте мне! — выкрикивал он, пытаясь вытянуть из рук Калла винтовку, которая была готова вот-вот окончательно выбить дух из Донифана.

Одноухий Том Джонсон попытался схватить капитана за локоть, но немедленно получил удар в зубы и отлетел назад. Пи Ай сосредоточился на винтовке, стараясь не допустить, чтобы она раскроила череп Донифана. Ему удалось повиснуть на руке, которая держала винтовку, но он знал, что это продлится недолго.

— Кому-то надо накинуть на него веревку! — крикнул Пи Ай, бросая отчаянный взгляд на Брукшира.

— Сюда, подгони сюда свою лошадь и дай мне веревку! — закричал из дверей Брукшир помощнику Планкерту, который, несмотря на растерянность, пришпорил своего коня и, загнав его на крыльцо тюрьмы, бросил Брукширу конец веревки.

— Я набрасываю на него, а ты тяни! — Потрясенному Брукширу все же удалось сделать петлю и, рванувшись к свалке, накинуть ее на ногу капитана, занесенную для очередного пинка.

— Тяни! — завопил Брукшир. Ему никогда не приходилось видеть, чтобы человеком владело такое кровожадное неистовство. От одного только вида окровавленного тарифа у него перехватывало дух и неистово колотилось сердце. Но он понимал, что, если не накинет петлю на Калла, шерифу придет конец.

Помощник Планкерт захлестнул конец веревки вокруг луки седла и сдавал лошадь назад до тех пор, пока не обнаружил на другом конце веревки капитана Калла. В руках тот держал окровавленную винтовку и, казалось, хотел огреть ею Брукшира. Но этого не случилось. Стряхнув с себя Пи Ая и освободившись от веревки, капитан сломал винтовку о перила и бросил обломки на улицу.

Вернувшись в помещение, Калл затащил окровавленного и бесчувственного шерифа в камеру, где сидел Знаменитый Ботинок, и запер ее на ключ. Выйдя из тюрьмы со связкой ключей, он швырнул их в колодец, рядом с крыльцом. Когда капитан проходил мимо, Пи Ай, Брукшир и одноухий отшатнулись от него, как от разъяренного медведя.

— Когда он придет в себя, скажите ему, что в следующий раз, если он наставит на меня свой чертов пистолет, то пусть лучше стреляет, — бросил Калл одноухому помощнику шерифа. — Я не стану терпеть его беспардонные угрозы.

— Да, сэр, — ответил Том Джонсон.

В душе он не был уверен, что шериф Донифан когда-нибудь придет в себя. Люди умирали от гораздо меньших увечий, чем те, которые перепали ему. У шерифа шла кровь изо рта, и не так уж слабо. Одна сторона его лица казалась вогнутой, а усы превратились в полоску крови.

Калл понимал, что вновь оказался во власти бешенства драки, но не стал притворяться, что сожалеет о своем нападении на шерифа, который с пистолетом в руках грозил застрелить его людей, наплевав на распоряжения губернатора. При мысли об этом он едва сдержался, чтобы не вытащить шерифа из камеры и не прикончить его.

Вместо этого капитан поднял телеграмму, которую уронил перепуганный помощник и положил ее на стол шерифа.

— Напомните ему, что я выполняю распоряжение губернатора, — сказал Калл. — И прочтите ему, что там написано.

— Да, сэр, — повторил Том Джонсон. — Я напомню ему. Думаю, что на этот раз он будет слушать.

— Да, если ему будет чем слушать, — буркнул Пи Ай. — Капитан один раз очень хорошо приложился к его уху.

— Продовольствие у нас есть, пора ехать, — распорядился Калл. Сам он уже отошел, а вот его люди все еще смотрели на него странными глазами — все, кроме Знаменитого Ботинка, который нашел недоеденную порцию бобов и жадно поглощал ее.

Пи Ай перехватил неодобрительный взгляд капитана.

— Ему двое суток не давали никакой пищи, вот почему он набросился на бобы, — поспешно объяснил Пи.

Знаменитый Ботинок не мог понять, почему глупые белые не дали капитану прибить злого шерифа. Это было очень неразумно, с его точки зрения. Шериф чуть было не пристрелил их всех и может попытаться сделать это опять, если останется жив. Хотя Знаменитый Ботинок сомневался, что он будет жив после всего того, что ему перепало от капитана. Гнев капитана напомнил Знаменитому Ботинку о старике по имени Драчливая Птица — предводителе команчей, который тоже был подвержен приступам необузданной ярости. Когда Драчливая Птица выходил из себя, он мог покалечить любого, кто подворачивался под руку, включая собственных соплеменников. Он был великим бойцом, но дрался так яростно, что переставал контролировать обстановку и просто крошил всех, кто оказывался рядом. Однажды, находясь в таком запале, он страшно изувечил своего родного брата.

— Ты нужен нам, чтобы помочь найти мальчишку Гарзу. Можешь взяться за это дело? — спросил Калл. На полу тюрьмы было немало крови. Одноухому помощнику придется как следует поработать шваброй, подумал капитан.

— Да, — ответил Знаменитый Ботинок. — И вам даже не придется платить мне за это. Женщина Пи Ая будет учить меня читать. Этого мне достаточно, если еще и еда в дороге будет вашей.

— Будем считать, что ты нанят, если жена Пи Ая согласна, — заключил Калл. — Поехали.

Помощник Планкерт, который в ответ на призывы Брукшира без труда загнал лошадь на крыльцо, никак не мог стащить ее вниз по ступенькам. Пи Аю пришлось огреть ее пару раз, и она сиганула с крыльца так, что чуть не сбила стоявшего в ожидании мула с поклажей.

Калл к этому моменту уже окончательно взял себя в руки и торопился отправиться в путь, не желая терять светлого времени. Все были подавлены, кроме Знаменитого Ботинка, который уже ушел на полмили вперед, двигаясь своим обычным быстрым шагом.

Брукшир испытывал такую слабость, что едва взобрался на коня. При виде того, как капитан вдруг ударил шерифа и продолжал нещадно колотить его, он испытал потрясение, с которым не могла справиться его нервная система. От усталости в голове опять появилась тоскливая мысль о том, как было бы хорошо провести ночь в приличном отеле. Но это им пока не светило. Пресидио с его отелем уже остался позади.

Но больше всего Брукшира беспокоил провал в его памяти. Во время всего инцидента он внимательно наблюдал за капитаном, опасаясь, как бы тот не просчитался в отношении шерифа, и тем не менее его глаза почему-то подвели его. Он так и не уловил момента, когда капитан, стоявший возле камеры, миновал шерифа и оказался у пирамиды с винтовками. Либо это произошло слишком быстро, либо его мозг просто отключился на какое-то мгновение, за которое капитан переместился от дверей камеры к шерифу и нанес ему удар стволом винтовки. Это попахивало мистикой и не поддавалось объяснению.

Сомнений не было только в одном: полковник Терри, будучи мудрым человеком, не ошибся в своем выборе. От мальчишки Гарзы потребуется нечто большее, чем винтовка с оптическим прицелом, когда капитан настигнет его. Если парень умный, ему лучше сдаться и не подвергать себя такому наказанию, какое только что выпало на долю несчастного шерифа Донифана.

Одноухому Тому Джонсону и собравшимся на помощь горожанам потребовалось три часа, чтобы выловить из колодца связку ключей. К счастью, в оружейной лавке был большой магнит, которым собирали гвозди, и с помощью этого магнита, привязанного к длинной веревке, ключи, наконец, оказались поднятыми на поверхность.

Шериф Донифан все еще был без сознания, когда открыли камеру. Следующие семь дней он приходил в себя только временами. Правая его скула была сломана в нескольких местах. Все зубы с этой стороны были выбиты, а с другой стороны их пришлось выдернуть, чтобы челюсть могла закрываться.

Сломаны были также три ребра и одна нога. Нога срослась неправильно. Местный доктор был так обеспокоен состоянием его челюсти, что в спешке неправильно собрал ногу, сделав шерифа хромым на всю жизнь. Через месяц после избиения Донифан ушел в отставку. Никто, включая жену, не мог смотреть на его обезображенное лицо. Он укрылся в доме и целыми днями сидел в спальне, закрыв занавески и бесцельно строгая палки, пока от них не оставались одни стружки. Сильнее всего бывший шериф страдал от собственного бездействия, проявленного им в роковой момент своей жизни. Он держал пистолет, взведенный и направленный прямо на старика. Пристрелить его можно было в любой момент и оправдаться тем, что Калл помогал известному преступнику совершить побег. Мешала, конечно, телеграмма губернатора. Помощник Джонсон сохранил ее для всеобщего обозрения. Но Донифан мог сказать, что не видел ее и имел основания сомневаться в ее подлинности.

Но как бы там ни было, он не выстрелил. Он позволил старику забить себя чуть ли не до смерти одной из своих же винтовок, в собственной тюрьме, на глазах пятерых человек. Он не выстрелил. Он просто стоял там, как истукан. Такое поражение бывший шериф Джо Донифан был не в силах вынести. В следующий раз он поднял пистолет спустя немногим менее чем через год после избиения, когда преследование Джо Гарзы уже давно закончилось, чтобы выпустить из него пулю сорок пятого калибра себе в голову. Его жена Марта в это время месила на кухне тесто для пирогов. Услышав прогремевший в спальне выстрел, она облегченно вздохнула.

 

6

Возле тюрьмы Дуби Планкерт бывала только за тем, чтобы узнать, нет ли каких-нибудь новостей о Теде. Шерифу Бобу Джекиллу, известному своей ленью, было все равно, доходят до нее вести о Теде или нет, и жив ли вообще его помощник или уже погиб. Он не побеспокоится перейти улицу, чтобы сообщить ей весть, даже если получит ее.

Дуби, однако, знала, что вестей, скорее всего, нет никаких. С того самого дня, как Тед уехал, о нем не было слышно ни слова. Дуби стало казаться, что они вообще не жили вместе. Она даже стала забывать кое-какие моменты их супружеской жизни, хотя началась она меньше года назад. Ужасное одиночество, в котором она оказалась после отъезда Теда, сводило ее с ума.

Но зато Дуби была уверена, что, когда Тед, наконец, вернется домой, они будут самой счастливой парой на свете. И тогда уж она будет знать, что ей делать в следующий раз, когда в город приедет какой-нибудь престарелый шериф и попытается забрать у нее мужа. В следующий раз она будет сражаться и победит. В следующий раз она не позволит мужу уехать.

Но промозглые дни сменяли друг друга и не приносили никаких вестей ни от Теда, ни о Теде, и она стала впадать в отчаяние. Каждый день она ходила на маленькую почту за оружейной лавкой в надежде получить письмо. Тед был не мастак писать письма. Больше одного предложения у него никогда не выходило. Но, проезжая через какой-нибудь город, где была почта, он все же мог черкнуть пару слов, чтобы она знала, что он жив.

Она знала, что Бобу Джекиллу не нравилось, когда она появлялась возле тюрьмы даже тогда, когда там дежурил Тед. Но тюрьма была тем местом, куда скорее всего могло прийти известие о Теде. И она вновь и вновь шла к тюрьме, чтобы заглянуть в приоткрытую дверь и спросить, что слышно о Теде. Капитан Калл был известным человеком, и рано или поздно сведения о нем и о его команде должны будут просочиться.

По ночам страхи становились совсем ужасными. Что, если Тед заблудился? Что, если вся команда погибла от голода или от рук индейцев? Ей было известно, что в Мексике до сих пор водились дикие индейцы, — что, если они убили Теда в таком месте, где никто никогда не найдет его тело? Что, если у нее родится ребенок, который вырастет и не услышит о Теде Планкерте ни слова за всю свою жизнь?

Дуби заставляла себя держаться от тюрьмы подальше, но в дни, когда ее особенно одолевало беспокойство или после особенно тревожных ночей, это было трудно. Казалось, что ноги сами несли ее к тюрьме — единственному месту, где могли быть новости.

Дуби даже не предполагала, что шериф Джекилл может истолковать это превратно. Ей казалось, что он должен был понимать, что единственной причиной, по которой она донимала его, была ее любовь к мужу и отчаянное желание узнать, что с ним. Всем в Ларедо было известно, как Дуби Планкерт любит своего мужа. Они были самыми счастливыми молодоженами во всей округе.

Дуби пару раз ловила на себе плотоядные взгляды шерифа, но относила их на счет того, что становится настоящей женщиной. Мужчины всегда так смотрят на женщин. Сюзанна Слэк, ее лучшая подруга, говорила, что так уж устроен мир. Мужчины смотрели на Сюзанну такими же глазами, хотя она была старше. Но Дуби все же казалось, что шериф Джекилл и все другие мужчины Ларедо могли бы смотреть на нее чуть уважительнее, когда стало заметно, что она беременна. Им не следовало бы бросать такие неуважительные взгляды на женщину, которая собирается стать матерью.

Когда до нее дошло, что шериф смотрит на нее гораздо откровеннее, чем обычно, и даже продвигается к ней, она попыталась выскочить из двери тюрьмы на спасительную улицу, но чуть-чуть опоздала. Боб Джекилл схватил ее за руку и поволок в камеру с лежанкой. Тюрьма опять же оказалась совершенно пустой. В ней не было ни одного арестованного, ни единой души, к которой могла бы воззвать Дуби.

— Раз таскаешься сюда без конца, то теперь заткнись, — говорил Джекилл, когда волок ее в камеру. Дуби открыла рот, чтобы закричать, но получила такой удар в лицо, что в глазах стало темно. Он стоял у дверей камеры и смотрел на нее таким же взглядом, как и в тот момент, когда она ступила в тюрьму, полная надежды услышать что-нибудь о Теде.

Дуби не хотелось получить еще один удар, который мог прийтись по животу и причинить вред ребенку, поэтому она возобновила свое сопротивление только тогда, когда оказалась прижатой к лежанке в камере. Ей никогда не приходило в голову, что она может увидеть какого-то мужчину, кроме мужа, со спущенными штанами, но шериф Джекилл был именно в таком виде и стаскивал с нее панталоны. Дуби попыталась вцепиться в него ногтями, но вновь получила удар, от которого лишилась сознания. Когда в голове у нее немного прояснилось, шериф Джекилл уже лежал сверху и делал то, что имел право делать только ее муж.

Пронзенная ужасом, она сдалась. Теперь все пропало, даже ее ребенок. Шериф Джекилл уничтожил в ней все святое и лишил ее будущего. Теперь не имело значения даже то, вернется Тед или нет, поскольку он никогда не простит ее. Скорее всего, он даже не поверит, что она ходила в тюрьму только за тем, чтобы узнать о нем. Даже если он все же вернется, им уже не видать счастья.

Дуби впала в такое отчаяние, что шерифу стало противно. Быстро удовлетворив свою похоть, он велел ей убраться из тюрьмы и больше здесь не появляться.

Платье на ней он не порвал, лишь превратил в клочья панталоны. Дуби не знала, что сделали его кулаки с ее лицом, но по улице она могла пройти прилично одетой. Кто-то из прохожих пытался заговорить с ней, когда она торопливо шла к дому. Дуби даже смогла выдавить из себя «доброе утро», хотя утро было совсем не добрым. То, что произошло с ней за эти считанные минуты, сделало его последним утром в ее жизни.

Дуби любила Теда Планкерта всем своим сердцем и никогда бы не сделала ничего, что могло опозорить его. Сознание того, что она не должна запятнать позором их супружескую жизнь, помогло ей набрать решимости. Ей надо умереть как можно быстрее, пока эта решимость не покинула ее. Она подумала о том, чтобы оставить Теду записку, но тут же отказалась от этой мысли. Она не сможет ничего объяснить. Пусть уж лучше Тед думает, что она просто свихнулась от одиночества и тоски по нему. Она не станет взваливать на плечи мужа эту ужасную правду.

Неудержимым потоком хлынули слезы. Теперь она знала, как быстро можно потерять все хорошее в жизни. Утрачена ее семейная жизнь. Потерян ребенок. По сравнению с этим ее собственная смерть кажется совсем незначительным событием. Она стремилась только поторопиться с ней. Ей не хотелось, чтобы кто-то пришел и помешал ей сделать то, что она должна сделать. Бросившись на кухню, Дуби быстро откопала там крысиный яд.

Ларедо был наводнен гигантскими коричневыми крысами, которые обитали под домами, а также под огромными кустами кактусов. Иногда мексиканцы затыкали крысиные норы и поджигали кусты кактусов. Когда огонь прогорал, они выкапывали крыс и ели их.

Дуби находила это ужасным. Она ненавидела крыс и считала, что обязана держать свой маленький дом свободным от них. Для этого ей приходилось аккуратно рассыпать крысиный яд всюду, где только могли оказаться крысы. Время от времени под домом оказывалась дохлая крыса, от которой исходил неприятный запах, но в основном крысы убегали подыхать к реке.

Дуби была спокойна в отношении того, что ей предстояло, пока не попробовала есть крысиный яд. Она взяла большую ложку и попыталась проглотить его как овсянку, которую готовила по утрам Теду, но подавилась. Смешавшись со слюной, яд прилип к зубам и небу и не проглатывался. Спокойствие покинуло Дуби, и она запаниковала. Что, если она не сможет умереть, и Теду придется вернуться к опозорившей его жене, которая беззаботно отдалась похотливому шерифу Джекиллу? Тед Планкерт никогда не сможет превозмочь это. Он вообще не должен этого знать. Это будет ужасной ошибкой, если она позволит ему узнать правду. В голову пришла мысль о том, чтобы повеситься, но она пугала неопределенностью исхода, ведь Дуби никогда не умела вязать по-настоящему крепкие узлы. Если попытка окажется неудачной, ее могут найти и вынуть из петли живой.

Тед объяснял ей, что вода помогает крысиному яду начать действовать. Когда крысы едят яд, он вызывает у них жажду, и они бегут к реке. Затем вода приводит его в действие, и крысы подыхают.

Вспомнив, о чем ей рассказывал Тед, Дуби взяла большую коробку крысиного яда, прихватила кружку и выскочила через заднюю дверь. Река находилась всего лишь через две улицы. Она шла торопливо, надеясь, что никто не заметит ее и не остановит с разговорами. Добравшись незамеченной, Дуби принялась набивать рот ядом и запивать его водой. Затем ей пришло в голову, что яд можно смешать с водой, и она стала зачерпывать воду кружкой и смешивать ее с ядом. После этого дело пошло быстрее, и яд начал действовать — Дуби почувствовала боль в животе. Боль была такой, словно кто-то вцепился в нее острыми когтями. При мысли о том, что ее ребенок тоже чувствует эти когти, по лицу Дуби потекли слезы. Но она продолжала зачерпывать яд и смешивать его с водой. Она пила, черпала и пила. Это был ее способ оградить Теда от позора. Чем сильнее вонзались когти, тем увереннее становилась Дуби в своей победе. Тед будет горевать, когда узнает о ее смерти, но ему не придется переживать позор от того, что с ней случилось. Он переживет ее смерть со временем, но ни один из них не сможет пережить того, что произошло в тюрьме.

Руки у Дуби стали трястись, и она начала просыпать яд, когда пыталась зачерпнуть его кружкой. Какое-то количество его попало в реку и окрасило воду в желтый цвет.

Занятая поглощением яда, Дуби ничего не замечала вокруг, но, когда когти стали разрывать ее внутренности, она случайно увидела в нескольких шагах от себя дохлую крысу. Из открытой пасти торчали уродливые зубы. Крыса почти вся находилась в воде, и ее коричневая шерсть была мокрой. Может быть, эта крыса сдохла от того же самого яда, который сейчас пила Дуби.

Всего через несколько минут она будет такой же мертвой, как эта крыса, подумала Дуби, и тоже может оказаться в воде. И будет такой же мокрой, как это противное животное. Но ей не хотелось этого. Она не хотела, чтобы ее нашли промокшей и всю в грязи. Она стала отползать подальше от воды. От яркого солнца заболели глаза. Она свернулась в клубок, чтобы спрятать от него глаза. Но в таком положении боль в животе стала невыносимой. Она попыталась распрямиться, но боль оставалась такой же сильной, независимо от того, лежала она или сидела, сворачивалась в клубок или распрямлялась. На секунду Дуби захотелось отказаться от своей затеи и броситься к доктору, чтобы он избавил ее от этой боли. Но ноги уже не держали ее, и она стала кататься по земле и вскоре опять оказалась у кромки воды. Нога ее зацепила коробку с ядом, но из нее почти ничего не высыпалось, потому что она была пустой. Дуби съела и выпила с водой почти все, что в ней было. Теперь ей было совсем плохо. Боль раздирала когтями и колола иголками все ее тело. Она попыталась кричать, но рот был залеплен ядом и из него вырвался лишь слабый звук.

Звук продолжал слабеть, став не громче крысиного писка, и вскоре прекратился совсем.

 

7

Ночью, когда разыгралась сильная снежная буря, Мария думала, что все они замерзнут. Костры, которые она разводила, шипели и гасли на ветру. Две старые мексиканки были едва живы. Марии приходилось постоянно возвращаться и искать их. Одну из них она отыскала в трех милях позади группы. Хворост для костров удавалось находить с большим трудом. Все было покрыто ледяной коркой. Руки и ноги у нее замерзли так, что утратили всякую чувствительность.

— Не заставляй меня идти дальше. Я лучше останусь здесь и умру, — сказала Чери. Ее настоящее имя было не Чери, но она так замерзла и так давно перестала пользоваться своим настоящим именем, что теперь это уже не имело никакого значения. В Кроу-Таун ее притащил Патрик, содержатель салуна, который тут же променял ее на другую. Все пять лет, которые она провела там, ей приходилось так туго, что она даже не помышляла о том, чтобы найти в себе силы и перебраться в другое место.

Женщины были убеждены, что все они умрут. Они не верили, что смогут добраться до железной дороги, и перестали бороться за жизнь. Габриела с Мариетой одеревенели и не чувствовали под собой ног. Бела все время порывалась остановиться, и Марии приходилось постоянно подталкивать или тянуть ее за собой.

Они даже не переправились через Пекос. Мария оттягивала этот момент в надежде на потепление. Голова ее была занята только тем, как спасти женщин, которых она почти не знала. Сейчас для нее важнее всего было довести их до железной дороги. Она вытащила их из города, где им нельзя было оставаться, и теперь чувствовала, что должна заставить их найти в себе силы, чтобы продолжать двигаться, несмотря на сильный холод. Самой ей часто приходилось в трудные времена призывать на помощь всю свою волю к жизни. Когда техасцы изображали, что вешают ее, она пыталась избавиться от этой воли, чтобы легче было умереть. Так она хотела обмануть своих мучителей. И потом, когда они унижали ее, ей тоже хотелось избавиться от желания жить. Тогда ей казалось, что лучше умереть. И когда разочаровывалась в своих мужьях, в каждом по очереди — кроме Бенито, в котором она никогда не разочаровывалась, — по ночам ей иногда хотелось перестать дышать, чтобы не видать утром того, кто неделю за неделей и год за годом приводил ее в отчаяние.

Как раз в такие времена. Билли Уильямс оказывался ей настоящим другом. Он увлекал ее в кантину и заставлял пить, пока у нее не возникало желание пуститься в пляс, или заставлял плясать, пока не возникало желание выпить. Каким-то образом Билли удавалось заставить ее смеяться. Мужчинам редко удавалось заставить ее смеяться. С женщинами Мария смеялась, с детьми — тоже, а вот с мужчинами это было редкостью. Смеялась она только с Билли Уильямсом.

Недостаток веселья в своей жизни Мария относила на счет мужчин. По складу своего характера она могла быть счастливой женщиной, если бы этому не мешали мужчины. Она винила себя в том, что позволяет им вмешиваться в свою жизнь, но без этого ее жизнь была бы пустой или, по крайней мере, в ней чего-то недоставало. Пожелав мужчину однажды, она хотела, чтобы он был рядом всю жизнь. Ей нравилось получать удовольствие самой и доставлять его другим. Но, когда она доставляла мужчинам это удовольствие, они сначала нуждались в нем, а затем словно испытывали досаду из-за того, что она становилась им необходима. Когда такое происходило, жизнь превращалась в пытку. Мария не понимала, почему мужчины испытывают обиду на тех женщин, которые доставляют им больше всего удовольствия. Это совершенно глупо с их стороны обижаться на все то доброе, что исходит от женщин. Но тем не менее они обижаются.

Вспоминая Билли Уильямса и все те случаи, когда он заставлял ее смеяться, Мария забывала о холоде и не замечала ледяной корки на ветках мескита, которые ломала, чтобы поддерживать огонь. Она разложила три костра и следила, чтобы они не погасли. Женщины слишком обессилели и замерзли, чтобы помогать ей в этом. Она посадила их внутри маленького треугольника, образованного кострами. Но холод был такой, что даже три костра не могли согреть их. Было слишком холодно, а женщины были слишком уставшими и поникшими. Мария знала, что должна сделать еще что-то, иначе они отчаются и начнут умирать.

Она вспомнила о тех вещах, о которых говорила с женщинами из своей деревни, когда они все вместе стирали белье или стряпали, готовясь к какому-нибудь празднику. В такие моменты у них развязывались языки, и разговор заходил о разных сторонах любви. Ни об одной из женщин, сгрудившихся между кострами, нельзя было сказать, что она испытала это чувство в последнее время. Мужчины, наверное, пользовались ими, особенно молодыми, но то было другое. Они, возможно, не смогут вспомнить, когда же любовь приносила им радость, но Мария решила заставить их попытаться. Рассвет наступит не скоро, а ночь коротать им придется лишь с тремя маленькими кострами, трепещущими на ветру. Должно быть что-то еще, что согреет их. Может быть, она сумеет заставить женщин разговориться о том, что они пережили. Может быть, воспоминания о временах, когда жизнь приносила им радость, вызовут у них стремление пережить эту морозную ночь.

— Расскажи мне о своем первом мужчине, — сказала Мария, обращаясь к Беле.

— Что? — переспросила Бела, решив, что ослышалась.

— Хотелось бы услышать о твоем первом мужчине, — сказала Мария и посмотрела на Чери. — И о твоем тоже. Мой первый был вакеро. Он приехал в город верхом на лошади, и, когда спрыгнул с нее и пошел в кантину, его шпоры звенели, как колокольчики. Услышав этот звон, я поняла, что хочу быть его женщиной.

— О Господи, — вырвалось у Чери.

Мария подождала. Мариета с Габриелой не обратили на нее никакого внимания. Они даже не слышали слов Марии. Но у самой старой из женщин — худощавой старухи по имени Мэгги — мелькнула искра интереса. Это была та самая Мэгги, за которой Марии приходилось несколько раз возвращаться. Однажды Мария обнаружила ее стоящей на коленях под небольшим кустом. Она жалась к нему, словно надеясь найти защиту or пронизывающего ветра.

И все же она отошла немного и взглянула на Марию с любопытством.

— Ну и как, ты заполучила своего вакеро? — спросила Мэгги.

— Да, он был моим первым мужем, — ответила Мария. — У нас были счастливые моменты, но потом он стал несносным. Я все еще помню, как звенели его шпоры, когда я впервые увидела его. И теперь, когда я думаю о нем, в памяти у меня возникают шпоры.

— Я вначале была замужем за циркачом, — задумчиво приговорила Мэгги. — Он выступал в основном как жонглер. В воздухе у него одновременно могли находиться семь гантелей, когда он был трезвым.

— Где вы жили? — спросила Мария.

— Какое-то время в Бостоне, — ответила Мэгги. — Затем он увез меня в Новый Орлеан. Он собирался жениться на мне, но так и не собрался. В новом Орлеане было ужасно много комаров. Они так доставали меня, что лучше было утопиться, чем терпеть их укусы.

— В Хьюстоне их тоже много, — заметила Бела. — Там кругом одни болота.

— Джимми слишком много пил для жонглера, — продолжала Мэгги. — Пропьянствует, бывало, всю ночь напролет, а потом, на следующий день, не сможет поймать две-три гантели. — При воспоминании у Мэгги вырвался смешок. — А гантели эти были тяжелые. Я не могла жонглировать даже двумя. А если бы хоть одна свалилась мне на голову, то я неделю не смогла бы ходить прямо.

— Когда убегаешь с мужчинами, нельзя рассчитывать, что они женятся на тебе, — проговорила Бела. — Это ошибка, которую я постоянно совершаю. И вот теперь я старая дева.

Несколько женщин посмотрели на нее, когда она сказала это. Бела поняла, что ее последние слова прозвучали странно, и усмехнулась.

— Ну, я хотела сказать, что так и не вышла замуж, — пояснила она.

Теперь, когда Мэгги разговорилась, ей было неинтересно слушать других.

— Гантели падали на голову Джимми так часто, что ему нельзя было даже помышлять о выступлении на канате, — проговорила она. — К тому же у него не было для этого никаких задатков. Но ему хотелось быть звездой цирка. Я советовала ему держаться подальше от каната, но он не слушал меня. К тому времени я связалась с наездником, а Джимми нашел себе высоченную желтокожую женщину, но она оказалась с норовом, а Джимми не хотел иметь никаких дел с женщинами, у которых был норов.

— А у тебя не было норова? — спросила Мария.

— Нет, я была совсем еще молоденькой и влюбленной дурой, — ответила Мэгги. — И делала все, что хотелось Джимми. Перечить ему я не смела, а вот высоченная желтокожая смела.

Мэгги слушали все, даже Мариета с Габриелой. Мария не ожидала, что разговорится именно Мэгги. Она считала ее слишком отчаявшейся. Но это оказалось не так. В ней еще теплилась жизнь. Всеобщее внимание к ее рассказу вселяло в Марию уверенность.

— И каков был твой наездник? — спросила Мария.

— Просто наездник, — ответила Мэгги. — Он мог стоять на голове, когда лошадь неслась во весь опор, а вот обращаться с женщинами не умел. Я устала от цирковой жизни и сбежала с контрабандистом. Он был моим первым мужем и взял меня в море. С ним мы вволю покачались на узкой корабельной койке. Иногда корабль качало в одну сторону, а нас — совершенно в другую, и на вахту мы отправлялись прямо из койки. — При воспоминании об этом у Мэгги вырвался смешок. — Это было сорок лет назад, когда я вышла за Эдди, — сказала она. — Даже удивительно, что я еще помню о нем. Его поймали на контрабандной перевозке негров и повесили.

— Разве это было преступление — перевозить негров? — спросила Чери. — Я думала, что в те времена можно было покупать и продавать их, когда захочется.

— Можно было, но Эдди не покупал их, — сказала Мэгги. — Эдди тайно перевозил ворованных ниггеров. В ушах у меня до сих пор стоит вой негритянок, доносившийся из-под палубы. Эдди с ребятами нещадно стегали их, чтобы заставить замолчать, когда заходили в порт, но они продолжали выть. Из-за этого Эдди и попался. Я говорила ему: вози самцов. Самцы так не выли. Но Эдди никогда не слушал меня, и в итоге его шея оказалась в петле.

— Мужчины никогда не слушаются, — согласилась Бела. — Я могла бы сделать Красную Ногу богатым, если бы он послушал меня, когда у нас был салун в Додже. Тогда я говорила ему: пора перебираться в Дедвуд. Говорят, что чуть ли не каждый, кто открыл салун в Дэдвуде в те времена, стал богатым. Там, где шахты, всегда есть свободные деньги.

— Но вместо этого мы оказались в Кроу-Тауне, — добавила она. — Красная Нога прослышал, что там начался бум, но, когда мы приехали, никакого бума, естественно, не было и в помине.

Мэгги уже так разошлась, что не могла дождаться, когда Бела закончит свой рассказ.

— Цирк был в Сан-Луисе, когда Эдди повесили, — сказала Мэгги. — Я добралась до Виксберга на одном пароходе, а дальше отправилась на другом, на котором был поезд.

— Поезд? — удивилась Чери. — Зачем поезду находиться на пароходе? — Она решила, что старуха просто завралась. Она грешила этим и в Кроу-Тауне, рассказывая сплошные байки. Но Чери ничего не имела против этого. Может, старая карга на самом деле верила в то, что рассказывала. Все равно делать им нечего, пока они сидят тут и мерзнут. Так уж лучше послушать байки о мужиках, что перебывали у старухи за ее длинную жизнь.

— Это был не целый поезд, а только локомотив, — пояснила Мэгги. — Его перевозили куда-то вверх по реке. Мне все казалось, что он может сорваться и перевернуть пароход. Из-за этого я даже не спала. Но мы все же добрались до Сан-Луиса, и первым, кого я увидела, когда сошла на берег, был Джимми. Нос у него был почти что отрезан. Его пришили, но неудачно, и он так и остался кривым после этого.

— Это было делом рук той женщины? — спросила Мария. Она слышала, что среди апачей такое случалось.

— Нет, это был канат, — сказала Мэгги. — Он продолжал изображать из себя канатоходца, а с головой было не в порядке после стольких ударов гантелями. Он сорвался и налетел носом на канат.

— Что такое цирк? — поинтересовалась Мариета, не понимавшая разговоров обо всех этих гантелях и жонглерах.

— Ты когда-нибудь бывала в Дедвуде? — спросила Бела. — Меня до сих пор тянет туда.

— Нет, я работала на речном пароходе, — ответила Мэгги. — Ходила вверх-вниз по реке, пока не устала от плеска воды за бортом. Затем вышла замуж за другого дурака, который закончил на виселице, и тогда я вышла за Росса. Вскоре мне самой уже хотелось, чтобы его повесили. Он бил меня так, что я не могла перевернуться в собственной постели. Кулаки у Росса были, как кирпичи.

— И как ты избавилась от него? — спросила Салли. Салли была примерно одного возраста с Белой, и над верхней губой у нее сидели две большие родинки.

— Росс наступил на гвоздь, получил заражение крови и умер, — сказала Мэгги. — Это спасло меня. Он переломал бы мне все кости, если бы не тот гвоздь.

Мэгги усмехнулась и опять закудахтала. У нее был вид порочной старухи, но она продолжала жить и испытывала желание поговорить.

— Я не пошла на похороны Росса, так как не считала себя обязанной ему, — продолжала она. — Но через несколько дней мне пришлось хоронить одну из своих подружек. Через три дня после этого ко мне подошел священник, что читал молитву на похоронах, и предложил мне стать его женой. Такой я была хорошенькой в свое время. Я никогда не думала, что священники могли так любить, пока не попала в объятия преподобного Джона.

— Они могут — один из них увивался и за мной тоже, — откликнулась Бела.

Мэгги с Белой продолжали судачить, а на Марию стала наваливаться усталость. Три дня она вела женщин, подталкивая, ободряя и возвращаясь назад за ними. На ней лежали поиски хвороста и разведение костров. Она слышала, как Мэгги с Белой рассказывают о своих священниках, но постепенно теряла нить их рассказов. Женские голоса убаюкивали. Лучше женские голоса, чем тишина и мороз. Марии тоже хотелось бы рассказать кое-что о себе, но сделать это придется уже в другой раз, когда они доберутся целыми и невредимыми до железной дороги. Веки у Марии стали такими тяжелыми, что она уже больше не могла следить за кострами. Она повалилась набок, и пончо сползло с ее плеч.

Салли, которая была ближе всех, встала и накрыла им Марию, плотно запахнув его так, чтобы оно не сползало. Из кучи хвороста, что собрала Мария, она подбросила в костер несколько сучьев. Мария возвращалась, за Салли, когда та замерзала, и Салли не хотелось, чтобы Мария мерзла во сне.

— Она вымоталась, — сказала Мэгги и продолжила рассказывать любопытные подробности о преподобном Джоне, священнике из Сан-Луиса, который любил ее, когда все еще было при ней.

 

8

Когда Лорена сошла с поезда в Ларедо, первое, что она увидела, была похоронная процессия, а первым человеком, с которым заговорила, был Тинкерсли. Когда она вышла с маленькой железнодорожной станции и остановилась при виде похоронной процессии — казалось, что весь город шел за фургоном, в котором находился гроб, — усталого вида пожилой человек в залоснившемся коричневом пальто задержал на ней взгляд, остановился и пригляделся внимательней.

— Не может быть, Лори! — воскликнул он. — Неужели это на самом деле ты?

Наверное, хоронят мэра, предположила Лорена. Ей еще не приходилось видеть столь длинной процессии в таком мелком городишке, как Ларедо. Даже в Огаллале с трудом удавалось собрать столько желающих пройтись за гробом. Она еще раз взглянула на мужчину, окликнувшего ее по имени. У него было всего несколько зубов, под глазами висели огромные мешки, на голову была надета хоть и щегольская, но не новая шляпа, над которой поработала крыса или какой-то другой грызун.

— Лори, это я, Тинкерсли, — сказал мужчина. — А это ведь ты? Скажи мне, что это ты!

— Я Лорена, и у меня теперь есть муж, — ответила Лорена. Тинкерсли когда-то заправлял проститутками и игорным бизнесом. Он, несомненно, продолжал заниматься этим и сейчас, хотя и не так успешно, как в те времена, когда его знала Лорена. Тинкерсли привез ее в южный Техас, когда она была начинающей проституткой. Во время потасовки в гостиничном номере Сан-Антонио он укусил ее за верхнюю губу, на которой до сих пор оставался едва заметный шрам.

И вот теперь он был в Ларедо и наблюдал за длинной процессией. Лорена заметила знакомый блеск в его глазах, когда он смотрел на нее, и захотела тут же погасить его.

— Я приехала сюда, чтобы найти своего мужа. Он с капитаном Каллом. Во всяком случае, я так надеюсь, — пояснила она. — Кто умер?

— Ее звали Дуби Планкерт. К ней очень хорошо относились в этом городе, — сказал Тинкерсли. — Она нравилась и мне, хотя мы встречались лишь однажды. Вот почему я отрядил своих проституток для ее отпевания. Я заправляю веселым бизнесом в этом городе, — продолжал он. — Они захотели устроить Дуби большое отпевание, и я выделил им шестерых девиц, оставив при деле всего двоих, чтобы они позаботились о клиентах, пока не закончатся похороны.

Лорена заметила проституток, сбившихся в кучку на некотором удалении от катафалка. Впереди них за гробом шли несколько женщин более благопристойного вида.

— Странно, что проституткам позволили петь на церковных похоронах, — заметила Лорена. — Эта женщина тоже была проституткой?

— Нет, она была женой помощника шерифа. Он, как и твой муж, тоже поехал со стариком Каллом, — объяснил Тинкерсли. — Шериф Джекилл изнасиловал Дуби, и она отравилась. Жаль, конечно. Шериф мог бы купить себе проститутку и пощадить бедную миссис Планкерт.

Молодая женщина, должно быть, оказалась в отчаянном положении, подумала Лорена. Она, видимо, не хотела, чтобы ее муж узнал о случившемся. Лорена оставила чемодан на станционной платформе и присоединилась к процессии.

После некоторых колебаний ее догнал Тинкерсли. Она не стала останавливать его. Действия Тинкерсли уже не имели для нее никакого значения, хотя он поступил довольно великодушно, позволив своим проституткам петь на похоронах. Не бесплатно, конечно, но все же позволил.

— Чем она отравилась? — спросила Лорена.

— Крысиным ядом. Она выпила с водой целую коробку яда, — сообщил Тинкерсли. — Когда ее нашли у реки, она еще была жива. Доктор заметил, что панталоны на ней были разорваны, а на лице имелись следы ударов. В тюремной камере нашли лоскут от ее белья и вывели шерифа на чистую воду.

Лорена пожалела, что поезд привез ее в такое время. Лучше бы ей не знать о смерти миссис Планкерт. Хоть они с ней никогда не встречались, но Лорена тоже была здесь одинокой и тоже натерпелась от здешних мужчин, которые были нисколько не лучше шерифа. Положение у нее тогда тоже было безвыходное, и, чтобы выжить, приходилось ставить на карту все. А в те страшные времена, когда ее схватил Синий Селезень и отдал банде Ермсука, где она попала на костер к Мокс-Моксу, единственным ее желанием было умереть, и поскорее. Хотя мучения, выпавшие на долю миссис Планкерт, не казались ей столь ужасными, Лорена понимала, что для молодой женщины они оказались невыносимыми, раз она поспешно покончила с собой. Ей, наверное, пришлось пережить полное крушение своих надежд и испытать бесконечное отчаяние. Лорена знала, что такое отчаяние, и не хотела, чтобы что-то напоминало ей об этом, даже если это было чувство, испытанное молодой женщиной, которую она никогда не встречала.

Смерть миссис Планкерт лишь подтверждала, что отчаяние всегда где-то рядом. От него нельзя застраховаться. Она знала, что, если с Пи Аем или с кем-то из детей что-то случится, ей вновь придется испытать его.

— Лори, ты не знала ее и тебе не обязательно участвовать в похоронах, — сказал Тинкерсли.

— Я хочу участвовать в похоронах, но не хочу, чтобы ты сопровождал меня, — ответила Лорена.

— Но ты же не знала эту женщину, — повторил Тинкерсли, которому вдруг захотелось остаться рядом с ней. Увидев Лорену, он вновь пожалел о том, что когда-то потерял ее. Он даже ездил в тот маленький городок под названием Лоунсам Дав, где она, по слухам, работала, надеясь вернуть ее. Но было уже поздно. Она отправилась со стадом коров и ковбоями в Монтану.

И теперь, когда она вдруг сошла с поезда и оказалась прямо перед ним, он не хотел больше терять ее. Когда Лорена сказала, что не хочет, чтобы он сопровождал ее на похоронах, Тинкерсли отстал на несколько шагов, но не выпускал ее из виду.

Кладбищем служил голый кусок земли, покрытый пылью и без единого кустика или деревца, которые бы прикрывали его наготу. Большинство надгробий были деревянными, многие из них стояли покосившись или вовсе попадали на землю. У одной из проституток — маленького стройного создания с вьющимися волосами — оказалось красивое сопрано.

Когда она пела «Милость Господня», ее голос взлетал выше, чем у всех остальных певиц, среди которых находились пять ее товарок и несколько церковных хористок. Голос у нее был чистым, как утренний воздух. Они спели «Вечная опора» и «Будет ли круг вечным». Три песни на похоронах — это много, подумала Лорена. И все же, несмотря на пронизывающий ветер, хор не торопился расходиться. Закончив последнюю песню, женщины вопросительно посмотрели по сторонам: не спеть ли им еще. Странно, подумала Лорена, что никто не спешит покинуть кладбище.

В конце концов, молодая проститутка с красивым голосом переговорила с одной из хористок, и женщины запели «Есть дом за рекой».

Молодая девица пела так, словно знала, что чувствовала миссис Планкерт. Так, во всяком случае, казалось Лорене. Голос у девушки был столь сильным и звонким, что заглушал пение всех остальных. Одна за другой хористки смолкли, и над головами собравшихся одинокой птицей парил лишь голос белокурой проститутки, оплакивавшей утраченную жизнь женщины, которую она никогда не знала и даже, наверное, никогда не встречала.

Когда песня закончилась, плакальщицы отвернулись от могилы, и старый мексиканец с лопатой стал засыпать ее землей.

— По крайней мере, у нее были достойные похороны, — сказал Тинкерсли, поравнявшись с Лореной, когда она спешила назад к станции, где оставила без присмотра свой чемодан. Тинкерсли старался: завести хоть какой-нибудь разговор, чтобы оправдать свое присутствие возле Лорены.

— Отстань от меня, Тинкерсли, — бросила ему Лорена. — Ты не принес мне ничего, кроме боли, когда мы были вместе. И я не хочу видеть тебя рядом с собой. Я здесь, чтобы найти своего мужа.

— Но я покупал тебе красивые платья, — запротестовал Тинкерсли. — Я водил тебя по самым дорогим магазинам Сан-Антонио.

— Только, чтобы продавать меня подороже, — напомнила Лорена. — Отстань, Тинкерсли. Я не хочу вспоминать об этом.

— Лори, я все время надеялся, что мы сойдемся, — настаивал Тинкерсли. — Я знаю, что поступил с тобой плохо. Я вернулся, чтобы найти тебя, но ты уже уехала с Гасом Маккрае на север.

Лорена шла молча и не обращала на него внимания. Он тащился за ней и умолял ее до самой станции, но Лорена не произнесла больше ни слова. Она почти не замечала этого человека в засаленном пальто и не слушала его оправдания и уговоры. Ей ничего так не хотелось сейчас, как оказаться вместе со своим мужем. Многие мужчины могли днями и ночами искать оправдания своим поступкам, но Пи Ай был не таким. Когда ему случалось причинить ей боль, он признавал свою сшибку и сам мучился из-за нее так, что ей приходилось успокаивать его. Она была вынуждена каждый раз убеждать его в том, что совершенная им ошибка была сущим пустяком, а вовсе не смертным грехом, как ему кажется. Семейная жизнь не всегда бывает гладкой, вот и все.

Теперь, когда похороны закончились, она хотела разузнать, где может находиться капитан Калл. Ей надо было догнать Пи Ая и вернуть его домой, пока какой-нибудь негодяй не причинил ему вреда.

Вечером в маленькой холодной комнатке ветхого отеля мысли Лорены вновь вернулись к умершей женщине и ее похоронам. Она вспомнила молодую проститутку с красивым сопрано и ощутила, как у нее защемило сердце. В доме неподалеку молодая проститутка с ангельским голосом опять была проституткой. Церковные хористки, которые разговаривали с ней на похоронах, не позволят себе этого в повседневной жизни. Она была всего лишь одной из девок Тинкерсли, как когда-то сама Лорена.

Все, кроме музыки, было неправдой в этих песнях, которые пела девушка, думала Лорена. Ни проститутка, ни умершая, над чьей могилой она пела, не знали в жизни никакой милости, не было у них также ни опоры, ни круга, который бы оградил их от несчастий.

Что касалось дома за рекой, то тут Лорена ничего не знала. Она хотела лишь найти своего мужа и забрать своих детей из Небраски. Ей нужно было, чтобы шестеро живых душ, за которые она несла ответственность, вернулись в свой дом, где она могла бы присматривать за ними.

В конце дня на почте старый телеграфист рассказал ей о том, что для Калла пришло несколько телеграмм, в которых ему предписывалось поспешить в Сан-Анджело, где Джо Гарза всего неделю назад совершил очередное нападение.

Следующим утром за завтраком — Лорена была единственной женщиной в маленькой столовой отеля — ей случилось подслушать разговор, который привел ее в волнение. За одним из столов беседовали двое техасских рейнджеров, и она услышала, как они упоминали имя Калла.

Рейнджеры отнеслись к ней неодобрительно, когда вошли и увидели ее одну в столовой, но Лорена не для того отправила своих детей и проделала весь этот путь, чтобы смутиться под неодобрительными взглядами служителей закона.

Она встала и подошла к их столу.

— Извините меня, но я слышала, что вы упомянули имя капитана Калла, — сказала она. — Мой муж у него в помощниках, и я была бы благодарна, если бы вы сообщили мне что-нибудь о его группе.

Мужчины были удивлены. Более крупный рейнджер стучал ложкой, размешивая кофе в чашке. Он всегда чувствовал себя неловко, когда ему приходилось разговаривать с женщинами в общественных местах.

— Нам мало что известно, мэм, — сказал он наконец. — Калл чуть не убил шерифа в Пресидио. Еще неизвестно, выживет ли тот. Калл вытаскивал из тюрьмы своего помощника и рассвирепел. В тюрьме был его помощник и старый индеец, с ними он обычно выслеживал бандитов.

— Этот помощник мой муж, но он не должен был угодить в тюрьму, он никогда не нарушал законов, — удивилась Лорена.

— В тех местах, где царствует Джо Донифан., не надо быть большим нарушителем закона, чтобы попасть за решетку, — возразил здоровенный рейнджер. — Он арестует тебя за плевок, если ты ему не понравишься.

— Очевидно, Каллу он тоже не понравился, — заметил второй рейнджер.

— Спасибо за сведения, — поблагодарила их Лорена.

Она вернулась за стол в приподнятом расположении духа. Пи Ай жив и находится с капитаном. Хоть капитан ей не нравился, но он достаточно опытен и побеспокоится о безопасности Пи Ая, пока она не найдет его.

Когда рейнджеры уходили, взгляды их не были столь неодобрительными. Они даже приостановили свой разговор и приподняли шляпы.

 

9

На второй день вечером, после того, как команда выступила из Пресидио, взяв направление на восток, Калл, Брукшир, двое помощников и Знаменитый Ботинок уже в сумерках выбрались из каньона Марривилл и остановились на ночевку. Зимнее солнце окрашивало оставшийся позади каньон в красный цвет.

— Тот старик, что убивает медведей, идет сода со своими собаками, — заметил Знаменитый Ботинок. — Я видел его следы на Соленом притоке Бразоса, но тогда он шел на север. Странно, что он идет этим путем.

— Если это Бен Лили, то он ни у кого не будет спрашивать разрешения, куда ему идти, — сказал Пи Ай. Старый охотник на медведей дважды появлялся на их ферме на Ред-Ривер, когда направлялся в каньон Пало-Дьюро бить пантер. Он убил последнего медведя в Пало-Дьюро много лет назад, но там еще оставались пантеры, и время от времени Бен Лили, давая себе передохнуть от пожизненной охоты на медведей, отправлялся туда бить пантер.

— Его я накормлю, а вот собак не стану, — сказал Калл. — Столько собак не требуется даже для охоты на львов, а медведей в Техасе уже почти не осталось ни одного. Он перебил их всех.

Через несколько минут послышался лай шести или семи собак. В тишине безветренной ночи трудно было определить, как далеко от них находился Бен Лили со своей сворой.

— Он, как и я, без лошади, — сообщил Знаменитый Ботинок. — Сомневаюсь, что ему в его годы удастся прикончить льва. Он совсем уже старый.

— Кто это такой? — спросил Брукшир. Человек, о котором шла речь, ему неведом, хотя в этом ничего странного не было. Полгода назад он едва ли слышал о Техасе, а о тех, кто в нем жил, и говорить не приходилось. Теперь он знал нескольких техасцев лично и еще нескольких понаслышке.

— Он охотник и, кроме этого, больше ничем не занимается, — пояснил Пи Ай. — И, как мне кажется, никогда не занимался.

— Говорят, он перебил всех медведей в Луизиане и Арканзасе, перед тем как прийти сюда, — добавил помощник Планкерт. После того, как они покинули Пресидио, настроение у него несколько улучшилось. Путь их лежал в Сан-Анджело, от которого было не так уже далеко до Ларедо. Если им повезет и они быстро схватят этого мальчишку, то недели через две он уже будет подъезжать к дому. Теперь, когда они находились к северу от границы, жизнь уже не казалась ему такой мрачной. А когда он окажется дома, то спланирует свою жизнь так, чтобы никогда больше не попадать в Мексику. Если будет необходимо, они переберутся с Дуби еще севернее, в Сан-Антонио или даже в Остин, чтобы ничто не заставило его вновь пересечь границу.

Когда сумерки сгустились и в небе появился полумесяц, лай собак Бена Лили послышался ближе.

— Если он так много путешествует, то, может, знает что-нибудь, — предположил Брукшир. — Он идет с востока, а последнее ограбление как раз и произошло на востоке, если только не было другого, о котором мы еще не знаем.

— Он ничего не знает, поскольку обращает внимание только на медведей и львов, — пояснил Калл. — Люди его не интересуют. Если прямо перед ним будут грабить поезд, когда он идет по следу медведя или пантеры, он даже не остановится, чтобы взглянуть.

За долгие годы Калл много раз сталкивался с этим охотником, но не мог припомнить, чтобы хоть раз от него был хоть какой-то прок. Бен Лили был настроен только получать информацию, а не давать ее. От него не было пользы ни для человечества в целом, ни для отдельных людей. Даже собаки ему безразличны. Ему нравилось только убивать медведей, а на пантер он охотился лишь затем, чтобы убить время да подзаработать денег, когда фермеры хотели избавиться от хищников.

Ближе к полуночи лошади с мулами заволновались и стали рваться на привязи. Калл встал и пошел успокаивать их. Когда они затихли, он прошел с милю на восток, собираясь перехватить собак. У Бена Лили их было обычно штук восемь-десять, а если столько собак ворвется в лагерь, они могут так напугать лошадей, что те переломают себе ноги. У Калла при себе был только пистолет. Ничего серьезного он не ждал. Собаки Бена Лили были пугливые, поскольку редко видели человека.

Руки болели, и Калл пожалел, что у него нет виски, хотя никогда не был пьющим. Вот Август, его старый напарник, так тот пил крепко. Но последние несколько зим, особенно если случалось бывать в избушке на ранчо Гуднайта, Калл стал пропускать стаканчик-другой, чтобы уснуть. Доктор в Амарилло заверил его, что стаканчик-другой будет только на пользу. Но даже после виски он просыпался часа в два ночи и ходил вокруг домика до рассвета.

Следующий стаканчик обычно ждал его в салуне судьи Роя Бина, до которого было три дня пути. Калл еще не решил, заезжать ли ему к судье. Он не был таким несговорчивым, как Бен Лили — таких несговорчивых, как Бен Лили, больше не было, — но визит к судье мог обойтись ему в копеечку. Рой Бин был с причудами, и все его разговоры крутились вокруг денег. С другой стороны, он знал почти все, что происходило на границе. Им придется отклониться от своего маршрута, чтобы заехать к нему. Поезд был ограблен недалеко от Сан-Анджело. Гарза мог, конечно, добраться за это время до Мексики или вернуться в Кроу-Таун. Следующим в череде ограблений может оказаться поезд, вышедший из Сальтильо, или из Тукумкэри, или откуда угодно.

Пока Калл размышлял о Рое Бине с его причудами, собачий лай послышался вновь. Теперь собаки были дальше, чем в последний раз. Возможно, они бежали впереди старика-охотника, преследуя пантеру, которая сделала петлю.

Когда Калл стал устраиваться, чтобы побыть в одиночестве, — он все еще любил посидеть ночью в одиночестве, удалившись из лагеря на часок или два, — в лунном свете появилась приближающаяся фигура Знаменитого Ботинка. Калл почувствовал раздражение. Ему нужны были эти часы одиночества. Они помогали ему прояснить голову и обдумать свои действия на несколько дней вперед, какую бы кампанию он ни вел. Почему этому старому индейцу не лежится?

— Теперь эти собаки идут на восток, — сказал Знаменитый Ботинок. — Они, должно быть, преследуют оленя.

— Нет, они бы давно уже загнали его, если бы это был олень, — возразил Калл. — Столько собак довольно быстро загонят оленя насмерть.

Знаменитый Ботинок проигнорировал возражение, которое счел не очень правильным. Это вполне мог быть крупный, упитанный олень, который не собирался погибать только из-за того, что на его пути оказался Бен Лили со своими собаками. Олень мог также начать свой бег, едва заслышав собак. Но Знаменитый Ботинок считал, что спорить с капитаном бесполезно. Калл не принимал возражений ни от своих подчиненных, ни от кого-либо другого.

— Сегодня утром я видел следы двух волков, — заметил Ботинок. — Собаки, наверное, идут по их следу.

Едва Знаменитый Ботинок произнес это, как с того направления, откуда доносился лай, послышались выстрелы. Выстрелов было много. Во времена индейских войн Калл мог безошибочно вести подсчет выстрелов, так как это позволяло определять численность противника. Но теперь он разучился делать это и мог только предположить, что выстрелов было не меньше сорока. В промежутке между ними они слышали, как визжала одна из собак. Очевидно, она была ранена.

Прозвучало еще четыре или пять одиночных выстрелов, и наступила тишина.

— Кто-то перестрелял этих собак — вот, что я думаю, — сказал Знаменитый Ботинок, испытывая легкое возбуждение. Град выстрелов был неприятным сюрпризом. Так быстро перестрелять целую свору собак могли только несколько человек. Но кто из людей станет стрелять собак посреди ночи?

— Послушаем с минуту, — произнес Калл. — Может быть, стреляли в зверя, которого гнали собаки. Если так, то тогда это были собаки не Бена Лили, Бен ходит один и стреляет из винтовки. А мы слышали в основном пистолетные выстрелы.

Они прислушивались минут пятнадцать. Выстрелов больше не было, и собаки не лаяли.

— Скорее всего, стреляли в собак, — подтвердил Калл. — Хотелось бы знать зачем. Пойдем в лагерь.

Когда Калл вернулся в лагерь, все трое помощников крепко спали. Причиной тому, очевидно, было потепление, впервые позволившее им забыть о холоде.

От Брукшира с Планкертом ничего другого ждать не приходилось, а вот Пи Ай вызвал у капитана недовольство. Промашка была небольшая, но тем не менее это была промашка. Останавливаясь с Пи Аем на ночевку, они всегда договаривались о том, кто будет спать первым и кто вторым. Никогда прежде, каким бы уставшим Пи Ай ни был, он не ложился спать, не обговорив с ним этот порядок. Калл, конечно, сам был виноват в том, что покинул лагерь, не назначив часового. Но он поступал так часто, и Пи Ай никогда не смыкал глаз до его возвращения.

На Пи Ая это было не похоже. Раньше он не позволял себе засыпать там, где им грозила опасность. Это опять заставило Калла задуматься о том, а правильно ли он поступил, склонив Пи Ая к новому походу. Капитан сделал это по привычке. Пи Ай был последним из его подчиненных и одним из немногих, на кого он мог положиться. Вполне естественно, что он обратился именно к нему и также естественно то, что его встревожил отказ Пи Ая.

Теперь, когда Пи Ай был с ним, Калл тревожился еще больше. Пи Ай не был похож на самого себя. Все дело, наверное, в том, что он уже не был тем рейнджером, которого Калл знал и на которого так долго рассчитывал. Он был фермером и мужем с привычками фермера и мужа, а не бойца. Может быть, он был прав, когда решил остаться с семьей. Преданность заставила его изменить это решение. Глупо и слишком поздно. Если он не чувствовал в себе сил быть прежним рейнджером, тогда ему лучше было остаться дома.

Как только Калл вернулся в расположение лагеря, Пи Ай тут же проснулся и почувствовал, что допустил промах.

— Ох, дрянь, я отрубился! — в сердцах воскликнул он. — Тогда как мне надо было стоять на часах.

— Ничего, Знаменитый Ботинок был на ногах, и я тоже, — успокоил его Калл. — Кто-то только что перестрелял собак Бена Лили, если только они на самом деле принадлежали ему. Если нет, тогда я хотел бы знать, кто может гоняться по этим местам со сворой из восьми или десяти собак.

Пи Ай был настолько смущен своей промашкой, что едва понимал, о чем говорит командир. Он не собирался спать, когда Калл уходил из лагеря. Капитан по вечерам всегда покидал лагерь на один-два часа. Когда он возвращался, они с Пи Аем вырабатывали график дежурства на остаток ночи. Пи Ай обычно дежурил первым.

Но этим вечером он просто не справился с собой. Капитан, правда, не стал заострять на его промашке внимание. И даже переменил тему разговора, но Пи Ай знал, что Калл не забудет этого. Одно только то, что он не стал выговаривать ему, приводило Пи Ая в полную растерянность. На самом деле он пребывал в растерянности с того самого момента, как капитан вытащил их из Пресидио. Пи Аю следовало бы радоваться. С помощью Знаменитого Ботинка ему удалось быстро найти капитана, и теперь они примерно знали, где находится мальчишка Гарза. Дело скоро будет сделано, и он сможет отправиться прямо домой, назад к Лори и детям.

Но радости в душе Пи Ай не ощущал. Вместо этого была одна только неловкость. То ли сказывалось раздражение, которое он вызвал у капитана своим первоначальным отказом ехать с ним. То ли капитану с годами становилось see труднее угодить. Хотя ему всегда было трудно угодить.

Но что бы там ни было, отношения между ними уже не были прежними и это еще сильнее заставляло Пи Ая скучать по дому. Он чувствовал, что поступил глупо, оставив семью. Капитан быстра нашел бы себе другого помощника, кроме того, с ним был янки Брукшир. Янки довольно успешно справлялся со своими обязанностями. Он разводил костер по вечерам, и делал это хорошо. Другой помощник, хоть и не умел навьючивать поклажу на лошадей и мулов, зато ловко снимал ее. Так что Пи Аю почти ничего не оставалось делать. Ночные дежурства как раз и были той сферой, где мог пригодиться его опыт, но он позорно заснул и даже не слышал выстрелов, которыми прикончили собак Бена Лили, если это действительно были собаки Бена Лили.

Настроение у Пи Ая было мрачнее мрачного. Он больше не чувствовал себя полезным человеком. Это чувство часто возникало у него и дома. Лори справлялась со своими обязанностями так же хорошо, как капитан со своими. А от Пи Ая ни в чем не было проку ни для одного, ни для другого. И зачем только он понадобился капитану?

Калла настолько встревожила стрельба, что он разбудил Брукшира с Планкертом и затушил костер. В прозрачном воздухе ночи на огромной равнине даже такой маленький костерчик может быть замечен опытным глазом примерно на таком же расстоянии, на каком натренированное ухо улавливает собачий лай.

Калл мог иногда определять калибр оружия по звуку выстрела, если стрельба велась медленным темпом, но те, кто перебил собак, стреляли отнюдь не так. За одну-две минуты они сделали около сорока выстрелов. Калл предполагал, что огонь вели шесть-семь человек, но это была лишь догадка. Их могло быть десять и больше, а могло быть всего трое или четверо.

Знаменитый Ботинок не вернулся в лагерь. Он редко нуждался в указаниях и мог рыскать всю ночь, когда нужны были сведения.

— А где наш индеец? — спросил Брукшир. Старик вызывал у него симпатию, хотя к делу это не имело отношения. Заметив в багаже у Брукшира пару книг, он стал донимать его просьбами, чтобы тот научил его читать. При этом старик, похоже, считал, что сможет тут же начать читать, как только ему объяснят, как это делается. Он даже стащил Брукшира с коня, чтобы показать ему следы нескольких животных и объяснить их принадлежность. По его представлениям, Брукшир должен был так же быстро научить его чтению. Когда Брукшир попытался объяснить, что это разные вещи, Знаменитый Ботинок стал терять терпение. И тогда Брукшир сделал ошибку, упомянув о предложениях. Знаменитый Ботинок тут стал просить объяснить ему, что такое предложение. Брукшир прекрасно понимал, о чем идет речь, но никак не мог объяснить это старому индейцу.

Однако старик понравился ему. Его поражало, что человек в таком возрасте мог передвигаться пешком быстрее, чем вся остальная команда, ехавшая верхом. Весь день он семенил своей странной рысцой далеко впереди.

Все четверо прислушивались до конца ночи, но стрельбы больше не слышали. Перед самым рассветом Каллу послышался какой-то крик или вопль. Но кому он мог принадлежать — определить было трудно.

— Может быть, это орел? — спросил он Пи Ая. — Говорят, орлы кричат, но я никогда не слышал.

Пи Аю звук показался совсем слабым и он не мог сказать, что это было.

Когда начало рассветать, Калл повел их на восток.

— А как же Знаменитый Ботинок? — спросил Брукшир. — Разве мы не подождем его?

— Он следопыт, нам не надо ждать его, — пояснил Калл. — Он найдет нас сам.

Примерно через час Знаменитый Ботинок, действительно нашелся. Он ждал их в небольшой лощинке и имел при себе Бена Лили. Старый охотник был всклокоченным, грязным и взбешенным.

— Это был сжигатель людей, — сказал Знаменитый Ботинок и засеменил вверх по лощине. — С ним семь человек.

— Он сжег мою лучшую собаку, — пожаловался Бен Лили. — Девять убил, а одну сжег заживо.

— Так вот что мы слышали, — проговорил Калл. — Это визжала собака, когда ее жгли.

— Он хотел сжечь меня, — продолжал Бен Лили, — но я спрятался в змеиной норе. Его люди постреляли моих собак, а старого Флопа заарканили и сожгли.

— И не для того, чтобы съесть, — добавил Знаменитый Ботинок. — Вы скоро увидите.

Бен Лили сидел на камне, растрепанный и с потерянным видом. Калл предложил ему одну из вьючных лошадей, чтобы поехать с ними, но старик даже не ответил. Он сидел на камне, раскачивая головой, и что-то бормотал.

— Я думаю, он спятил, — тихо проговорил Знаменитый Ботинок.

— Он всегда был таким, — возразил Калл. — А теперь он старый, да еще и лишился своих собак. На его месте я бы бросил это занятие, но я не на его месте.

Калл подошел к старому охотнику, оглушенному свалившимся на него несчастьем. В руках у старика был древний винчестер. Ничего другого, кроме двух патронташей, у него, похоже, не было. Бен Лили пользовался славой великолепного стрелка, имевшего на счету свыше двух тысяч убитых медведей и бесчисленное множество горных львов. Калл помнил его острые и коварные глаза. Однако этим утром они казались мутными.

— Он сжег старого Флопа, — бормотал Бен Лили. — Старый Флоп был моим лучшим псом.

— Вам повезло, что он не сжег вас, мистер Лили, — сказал Калл. — Вам бы лучше побыть пару дней с нами, пока не выяснится, где он и куда направляется. В следующий раз вы можете не успеть забраться в змеиную нору.

Старик покачал головой. Он носил драную шапку из шкуры волка, которую то снимал, то надевал.

— Я пойду в Санта-Фе, — заявил он. — Мне надо найти других собак.

— Они вам не понадобятся, если вас схватит Мокс-Мокс, — заметил Калл. — Вам лучше остаться с нами, пока мы не остановим его.

— Мне надо найти других собак, — повторил Бен Лили. — Без них я не смогу загнать ни медведя, ни льва.

— Я не могу взять вас против воли, мистер Лили, но с вашей стороны было бы разумнее поехать с нами, — настаивал Калл. — Этот человек не просто убийца. Он сжигатель людей.

Бен Лили не обращал внимания на уговоры. Он смотрел на юго-запад в направлении далеких гор. Его глаза казались затуманенными и уставшими, но Калл знал, что они мгновенно проясняются, если в поле зрения у старика окажется лев или, еще лучше, медведь.

— В тех горах полно львов, но там нет медведей, — проговорил он. — Пойду-ка я, пожалуй, в Вайоминг. Медведь в Вайоминге есть.

Он встал и посмотрел вокруг себя так, словно только сейчас заметил, что находится среди людей, а не собак.

— Этот ублюдок перебил моих собак, — повторил он. — Лучше я пойду в Санта-Фе.

Он перевел взгляд на северо-запад и уставился вдаль.

— Ты мог бы добраться с нами до Роя Бина, — предложил Калл. — У него обычно бывают собаки.

— Нет, я не люблю Роя Бина, — ответил Бен Лили. — Да и собаки у него просто шавки. Один настоящий лев запросто разгонит их. Я не хочу охотиться с собаками, которые бегают от львов.

— Тогда будь осторожен, — предупредил Калл, но старик либо не слышал его, либо не счел нужным ответить. Вскинув на плечо винчестер, он выбрался из ложбины и направился на север. Хотя движения его казались скованными, он упорно шел в избранном направлении и вскоре исчез из виду.

Брукшир не мог привыкнуть к тому, как вели себя люди на Западе. У старика не было ни одеяла, ни каких-либо других вещей. Спички у него, конечно, где-то лежали, но, как бы там ни было, он отправился за сотни миль посреди зимы с одним только винчестером и двумя патронташами по местам, где разгуливали двое жестоких убийц.

— Он все время охотится? — спросил Брукшир.

— Да, всю свою жизнь, — ответил Калл. — Мне не приходилось слышать, чтобы он занимался чем-то еще.

— Если бы он родился в наше время, ему бы пришлось найти себе другое занятие, — сказал помощник шерифа Планкерт. — Во всем мире не нашлось бы столько хищников, чтобы удовлетворить его аппетит. Я даже не видел дикого медведя. Однажды приезжал цирк с маленьким медвежонком, но он был ручной.

— Вы правы, — заметил Калл. — Что касается медведей, то тут мистер Лили уже не найдет себе работы, если только не отправится на Аляску.

Калл с грустью смотрел, как фигура Бена Лили с винчестером на плече скрывается среди поросшей полынью равнины. Вряд ли ему доведется встретить старика еще раз. Калл никогда не питал к нему нежных чувств. Они вряд ли обменялись сотней слов за все эти долгие годы. Бен Лили говорил только о том, на кого и как он охотится в данный момент, а за кем охотился Калл, было известно, и капитан не любил распространяться на эту тему.

Но Бен Лили был одним из первопроходцев Запада, к которым относились Гуднайт, Рой Бин и некоторые другие. Никто из них не отличался покладистым нравом, хотя Гуднайт в последнее время стал гораздо дружелюбнее, чем того ожидал Калл. Но все они, а также такие, как Гас Маккрае, старый Кит Карсон, братья Бент, Шанхай Пирс и капитан Марси, которые уже ушли из жизни, были частью истории завоевания Запада. Гас Маккрае объявил завоевание оконченным еще до того, как компания «Хэт крик» формировал Йеллоустон. Через несколько дней после этого он предпринял еще одну вылазку и был убит. Гас был прав и не прав одновременно. Закончилась история завоевания, но не освоения Запада, которое во времени команчей, чейеннов и апачей тоже не давалось без борьбы.

Теперь, когда и освоение можно было считать свершившимся фактом, Бен Лили, Гуднайт, Рой Бин, да и сам он, стали просто отголосками тех времен. А когда уйдут они, не будет даже отголосков, останутся одни воспоминания.

Калл сел на коня, чувствуя, что начинает тосковать по Бену Лили — человеку, которого никогда не любил. Как ни странно, но пару раз в жизни он испытывал тоску даже по своим врагам. И одним из таких был Пинающаяся Птица — предводитель команчей. Тоска по Гасу Маккрае, который всю жизнь был его другом, — это одно, а вот тоска по Бену Лили — это что-то другое. Она создавала ощущение, что он пережил свое время. А это было как раз то, чего капитан никак не ожидал. И вот теперь он стал ловить отголоски прошлого, что совершенно неуместно в условиях, когда по Западу все еще разгуливают люди, которые сжигают других людей и безвинных животных.

Как ни жаль, но скоро от того Запада, каким он был, останутся одни только Хардины и Мокс-Моксы. В конце концов, они станут единственными, кто не осядет на земле.

Через несколько миль Знаменитый Ботинок показал им сожженную собаку. Это был крупный пес с примесью дога, как показалось Каллу. Его лапы были связаны вместе, а пасть стянута проволочной петлей. Огонь был недостаточно сильным, и собака сгорела не до конца, но обуглилась основательно. У нее почернели даже зубы.

При виде собаки Брукшира вырвало. Планкерт мельком взглянул на нее и быстро проехал мимо. Ярдах в пятидесяти он остановился, но продолжал сидеть спиной к группе. Пи Ай посмотрел и совсем смешался. За время службы рейнджером ему приходилось видеть зрелища похуже этого, и он знал, что люди способны причинять зло другим. Это был старый урок, хорошо усвоенный им еще во времена индейских войн.

Пи Ай понял, что он просто устал от этого, устал от таких зрелищ и воспоминаний. Он постоянно ощущал в себе эту усталость с того самого момента, когда ему пришлось оттаскивать капитана Калла от шерифа Донифана. Ему не хотелось видеть, как капитан убивает человека, даже если человек и заслуживал. Ему не хотелось видеть ни сожженных собак, ни сожженных людей, ни разорванные пулями животы, или что-то подобное этому. Что ему хотелось видеть, так это Лорену, свою жену, с ребенком на руках за обеденным столом. Ему хотелось видеть своих троих маленьких сыновей и свою взрослую дочь Клэри, на которую уже поглядывали все парни в округе. Ему хотелось держать в руках свою жену, а не хоронить трупы людей, погибших от рук преступников. Пора бы всему этому уже закончиться. Во всяком случае, там, где это касалось его. Его никогда не привлекало подобное, а теперь у него еще и не было времени для этого. Его ждали другие дела.

Знаменитый Ботинок принялся разглядывать следы. Калл спешился и тоже взглянул на них. Следы уходили на восток — восемь всадников и две подменные лошади.

— Они не торопятся, — заметил Знаменитый Ботинок.

— Зачем им, — откликнулся Калл. — Если они будут торопиться, то могут пропустить что-нибудь из того, что Мокс-Мокс любит жечь.

Он не знал, как ему поступить дальше. Бандиты находились от них милях в двадцати пяти, и их было восемь. Если Мокс-Мокс не поленился остановиться и сжечь собаку Бена Лили, значит, у них не было никакой цели, хотя, если подвернется возможность грабежа, они не преминут воспользоваться ею.

Калла подмывало немедленно отправиться за Мокс-Моксом. Хотя он был нанят не для этого, но Мокс-Мокс стоял между ним и тем делом, за которое ему платили. Кроме того, восемь бандитов представляли опасность для любого, кто бы ни встретился им на пути. Если они развлекались сжиганием собак, значит, не ждут отпора или преследования.

Однако нельзя было забывать, что те, с кем он ехал, были в основном непроверенными людьми. Пи Ай, очевидно, будет сражаться, как всегда, хорошо, когда подойдет время, а другие могут просто стать помехой. Брукшир много тренировался в стрельбе по мишеням, пока они ехали. По неподвижным целям это получалось у него совсем неплохо, но ему, конечно же, не приводилось стрелять по живым мишеням, да еще когда они отвечают ему огнем. Помощник Планкерт тоже вызывал сомнения. По его же собственным словам, он редко в своей жизни покидал Ларедо. И как он поведет себя в быстротечном бою — одному Богу известно. Скорее всего, подставится под пулю.

— С Мокс-Моксом едет большой человек, — сказал Знаменитый Ботинок, обнаружив очень глубокий след. — Его лошадь устала везти его.

— Это хорошо. В большого человека легче попасть, — заметил Калл. — А когда мы в него попадем, у них уже не будет такого большого превосходства.

Брукшир чувствовал, что опять возвращается во времена войны. Причиной этому была сгоревшая собака. На войне вид убитых лошадей с развороченными животами и выпавшими внутренностями действовали на него сильнее, чем вид погибших людей. Он не знал, почему. Просто действовал, и все.

Во время поездки с капитаном Брукшир часто думал о том, кого они преследовали. Джо Гарза убивал, и много, но убивал пулей. Брукширу становилось страшно, когда он представлял, как, спрятавшись где-то за камнем, Джо целится в него через оптический прицел, готовясь послать в него пулю, которая оборвет его жизнь. И все же это всего лишь мгновенная пуля. Кэти, умирая от болезни, страдала, наверное, больше, чем будет он мучиться от пули.

Но человек, который сжег собаку, этот Мокс-Мокс, был другим. Если Джо убийца, то этот еще и маньяк. Брукшир наблюдал капитана Калла довольно продолжительное время и имел возможность убедиться в его способностях. Капитан был несколько скован по утрам, но упорно двигался к цели. Ему не было свойственно безрассудство, уж это Брукшир мог утверждать определенно. Калл всегда консультировался с ним, когда нужно было принять решение. Брукшир был уверен в его способности найти и подавить Джо Гарзу. Он не сомневался, что капитан сможет сделать это и сделает весьма профессионально.

Мокс-Мокс же был маньяком и имел с собой семерых. Ему мало просто убить человека пулей. То, чем занимался Мокс-Мокс, не шло ни в какое сравнение с ограблением поездов, изъятием ценностей у пассажиров и потерей прибылей полковником Терри. Если мысль о Джо Гарзе пугала его, то при мысли о Мокс-Моксе он испытывал ужас.

Калл знал, что ему предстоит принять рискованное решение. Он мог попытаться настичь Мокс-Мокса вместе со своими людьми и ударить по нему всеми наличными силами, какие у него были. А мог пойти один и, если повезет, расправиться с бандой самостоятельно. То, что он будет один против восьмерых, не очень беспокоило его. Драться умело могли немногие: среди восьми, возможно, найдется только один, который будет опасен. Синий Селезень был опасным, а Мокс-Мокс, судя по тому, что рассказывал о нем Гуднайт, — просто подлым и жестоким. Как убийца он не представлял из себя ничего особенного. От Гуднайта он ушел тогда только потому, что в запасе у него была неделя. Чтобы разделаться с Мокс-Моксом и его людьми, надо лишь определить, кто из них умеет драться. Его следует убить первым.

Единственным источником информации Калла в данный момент был Знаменитый Ботинок. Старый следопыт отошел на восток и, присев на корточки, дымил своей трубкой. Калл подошел к месту его перекура. Настала гора принимать решение.

— С ним едет гигант, говоришь? — поинтересовался Калл. — Кто еще есть у него?

— Трое мексиканцев, которые слишком много работают своими шпорами, — сказал Знаменитый Ботинок. — Лошади у них все время взбрыкивают, когда они пришпоривают их. Сам Мокс-Мокс маленький. Он оставляет совсем слабые следы.

— Итак, трое мексиканцев, гигант и сжигатель, — заключил Калл. — Получается пять. Что насчет остальных троих?

— Есть еще чироки, — продолжал Знаменитый Ботинок. — У него самая лучшая лошадь, и она совсем свежая.

— Почему ты думаешь, что он чироки? — спросил Калл.

— Потому что я знаю его, — ответил Знаменитый Ботинок. — Однажды я выслеживал его. Он украл женщину, которую хотел взять в жены Кванах Паркер. Его зовут Джимми Камса. Он очень быстрый. Прошло уже два года, как я шел за ним по следу, но у него все та же лошадь. Он хорошо ухаживает за ней. Думаю, что как убийца Мокс-Мокс и в подметки ему не годится.

— Если ты выслеживаешь его, то почему Кванах не расправился с ним? — спросил Калл.

— Я не знаю, — ответил Знаменитый Ботинок. — Я шел за ним до Таос-Пуэбло. Но Кванаху пришлось уехать на несколько дней куда-то на поезде. Думаю, что он встречался с президентом. А когда вернулся, ему было не до Джимми Камса.

— Еще остаются двое, — напомнил Калл.

— Я не знаю, откуда они взялись, — признался Знаменитый Ботинок. — У одного лошадь едва тащится от слабости, да и сам он не очень хороший наездник. Второй — маленького роста и едет немного в стороне. Может быть, оттого, что Мокс-Мокс не очень его любит.

К ним подъехали остальные. У Брукшира вид был нездоровый. Помощник Планкерт выглядел испуганным. Пи Ай внешне казался достаточно спокойным, но Каллу было ясно, что душа у него не лежит к тому, что он делал.

Калл решил не бросать своих людей. Когда подойдет время ударить по Мокс-Моксу, он оставит их, но прежде они должны оказаться в более безопасном месте. Если он отправит их к Рою Бину в сопровождении Знаменитого Ботинка, они могут добраться, а могут и не добраться. Даже если они будут ехать только ночью, опасность все равно может поджидать их. Бен Лили шел ночью и тем не менее потерял своих собак и чуть было не лишился жизни.

— Поедем к Рою Бину, — предложил Калл, — и узнаем, что известно ему. Затем я, возможно, оставлю вас на несколько дней и посмотрю, что можно сделать с этими убийцами.

Они немедленно тронулись в путь, но все утро Калла терзало желание броситься вслед за убийцами, пока они были не так далеко, но он боялся за своих людей. Все они были взрослыми и могли бы позаботиться о себе сами. Ему часто приходилось оставлять своих людей в опасных ситуациях. Однако в этот раз он чувствовал, что ему не следует оставлять их. Ему не хотелось вернуться и найти их сожженными, подобно собаке Бена Лили.

Брукширу полегчало, когда капитан сказал, что останется с ними. Оглядываясь по сторонам, он не видел ничего, кроме бескрайней прерии, Запад распахивал перед ним одну бесконечную равнину за другой. Когда казалось, что горизонту уже некуда отодвигаться, он просыпался и видел его еще дальше. У Брукшира был компас, но он не пользовался им. Капитан Калл являлся его компасом. Без него Брукшир вряд ли нашел бы в себе силы двигаться по этой голой земле к вечно отодвигающемуся горизонту. В какой-то момент он просто остановился бы, сел и стал ждать смерти.

И еще он видел сожженную собаку. Если капитан покинет их, все дело сведется просто к тому, чтобы продолжать двигаться до тех пор, пока они не доберутся до города, где может оказаться отель и железная дорога. Пустота и ощущение, что тебя уносит ветром, уже не будут единственными источниками страха для него.

Где-то здесь бродит сжигатель людей. Он, очевидно, находится внутри того же самого кольца горизонта, которое в данный момент окружает их. Брукшир был бесконечно благодарен капитану за то, что тот не бросил их. Бухгалтер уже перестал бояться смерти, которая наступает от пули.

Но Брукшир видел собаку Бена Лили и не хотел умереть, как эта собака, на костре.

 

10

— Этот индеец должен мне пятицентовик. Если он у тебя на оплате — раскошеливайся, — заявил Рой Бин, как только Калл и его команда появились перед ним, еще не успев спешиться. Он сидел на слабом зимнем солнышке возле своего салуна, закутанный в бизонью шубу. В руке у него был взведенный пистолет, а на коленях лежала винтовка, ствол которой торчал из-под шубы. Рядом стоял дробовик, прислоненный к стене салуна.

— Неужели есть такая выпивка, которая стоит всего пять центов? — поинтересовался Калл.

— Он задолжал мне не за выпивку, а за бальзам, — пояснил судья. — Однажды он приковылял сюда на больной ноге, и я дал ему немного бальзама, чтобы он подлечил ее, но забыл взять с него деньги. Это был отличный бальзам. Он лечит все, вплоть до мужской слабости.

Калл отдал Рою Бину пятицентовик. Пока ему полностью не оплатят его счет, каким бы ничтожным он ни был, судья вряд ли расстанется с какой-нибудь информацией.

— Я наступил на маленький кактус с колючками, похожими на змеиные зубы, — сказал Знаменитый Ботинок. — Он дал мне немного своей мази, и я хожу до сих пор. Я отдам пятицентовик, однако сейчас его у меня нет.

— Спишем его на счет босса Брукшира. — Калл не удивился тому, что в салуне «Джерси Лили» их прежде всего ждал счет, выставленный несколько лет назад. — Занесите его в свою книгу, Брукшир, — сказал Калл: — Я не сомневаюсь, что полковник будет рад внести пятицентовик в пользу человека, который позаботился о том, чтобы наш следопыт был здоровым.

У Брукшира пропал интерес к бухгалтерскому учету, и он бросил вести записи в книге, хотя в Пресидио они сделали значительные закупки. Пару раз он даже вырывал из нее страницы, чтобы разводить костры во время стоянок. Еще где-то по пути вдоль бескрайней Рио-Кончо он перестал чувствовать себя живущим в мире, где бухгалтерский учет что-то значил. В том мире живет и всегда будет жить полковник Терри, который, как и старый судья, не замедлит потребовать свой пятицентовик и даже пенни. Но Брукшир уже выпал из мира гроссбухов и оказался в мире пространства и ветра, морозных ночей и звездного неба — в мире людей, которые убивают пулями, и людей, которые просто так, для удовольствия, сжигают собак. Для того чтобы делать по вечерам свои записи в книге, Брукширу приходилось вначале оттаивать чернила, а затем свои пальцы. Трудно было различать строчки книги при свете костра на стоянке, но еще хуже обстояло дело с каллиграфией. В отношении нее полковник тоже был строг. Он не любил корпеть над записями в книгах учета и не раз, разбирая почерк, говорил об этом.

Теперь, когда Брукшир стоял перед салуном судьи Бина, а позади была вся Мексика, строгости полковника уже ничего для него не значили. Теперь Брукширу надо было беспокоиться о том, чтобы костры, которые он разводил на стоянках, горели всю ночь и не требовали для этого много дров. Капитан Калл был не менее строг в этом отношении, чем полковник в отношении каллиграфии.

— Ждешь объявления войны? — спросил Калл у судьи. — Что-то уж слишком ты вооружился.

— Я всегда жду погибели, — ответил судья. — И всегда держу несколько ружей наготове на случай, если она придет в виде, доступном для моих пуль. Однако подозреваю, что скорее она придет в виде болезни. Я восприимчив к болезням, а болезнь не застрелишь, черт бы ее побрал.

— Если это все еще салун, мы хотели бы выпить виски, — сказал Калл. — Пришлось померзнуть, пока ехали.

Не успели они выбраться из каньона, как сзади налетел северный ветер и как следует пощипал их, хотя они ехали все время спиной к нему.

Судья неохотно встал и провел их в помещение. Когда он сидел, пригревшись, в своей бизоньей шубе, то не любил, чтобы его беспокоили. Большинство разговоров, даже в самую холодную погоду, у него происходило снаружи, причем он говорил из глубины своей шубы.

В салуне был всего один стол, да и то такой перекошенный, что стакан с виски, поставленный на высокий край, быстро съезжал на низкий и оказывался на полу, если посетитель вовремя не успевал подхватить его.

Калл купил виски всем, только Пи Ай воздержался. Что касалось выпивки, Лорена была очень строга. В те времена, когда Пи Ай был холостым ковбоем в Монтане, он часами просиживал по вечерам в салунах. Женившись, Пи Ай поначалу продолжал захаживать туда временами, особенно, если нервничал, но Лорана быстро положила этому конец, и Пи Ай теперь редко пропускал стопку, независимо оттого, дул северный или нет. От пива он, однако, не отказался. Оно, к счастью, у Роя Бина было. Знаменитый Ботинок попросил текилы — этого добра в салуне тоже было полно, — и выпил почти целую пинту, как будто это была вода. Помощник Планкерт заснул как раз в тот момент, когда судья вновь наполнял его стакан. Стакан быстро съехал на край стола, но судья сам успел поймать его.

— Я вылью это обратно в бутылку, пока твой человек не очнется, — пояснил Рой Бин.

У судьи были бегающие, лукавые глазки. Слухи утверждали, что он никогда не дружил с законом. Калл был не единственным, кто удивился, когда Рой Бин стал судьей. Но если быть честным, то никто не мог точно сказать, какой именно из законов нарушил новый судья. Некоторые считали, что он тайно переправлял золото богатым мексиканцам, другие полагали, что он утех же мексиканцев крал его. Калл считал слухи о золоте преувеличением. Рой Бин жил слишком далеко от тех мест, где золото можно было использовать или закладывать. По мнению Калла, Рой Бин больше походил на ловкого игрока. А быть судьей в местах, где мало кто уважал закон, уже само по себе являлось игрой.

— Надеюсь, ты поймаешь Джо Гарзу на следующей неделе, — сказал Рой Бин. — А еще лучше на этой.

— Я поймаю его, но не уверен, что в эти дни, — отозвался Калл. — Последний поезд он ограбил возле Сан-Анджело, и теперь наверняка рванул куда подальше. Еще неизвестно, сможет ли Знаменитый Ботинок взять его след.

— Не так уж много метких стрелков найдется в здешней части страны, — заметил Рой Бин, — а этот оказался метким и портит мне всю коммерцию. Если признаться, то прибыли мои пошли вниз, — мрачно добавил он.

— Неужели? — удивился Калл.

— Этот сопляк отстреливает людей, которые могли бы быть моими посетителями, — объяснил судья. — Есть и другие причины. Я привык сидеть снаружи и обдумывать свой бизнес, не беспокоясь о том, что кто-то может взобраться на холм в миле отсюда и припечатать меня за здорово живешь.

— Тут нет ни одного холма в пределах мили, да и попасть из винтовки можно не дальше, чем с полумили, — успокоил его Калл. — Я еще не видел винтовки, которая бы била дальше, чем на полмили.

— Да, но ты сам не очень-то меткий стрелок, да и знать всего не можешь! — резко бросил Рой Бин. — Чарли Гуднайт всегда думал, что знает все; так же полагал твой чертов напарник, и ты такого же мнения о себе.

— Что ж, я знал, что я не снайпер, — мягко отозвался Калл. — Не знал только, что тебя беспокоят убийцы. Есть места поспокойнее, если ты из тех, кому убийцы не дают заснуть по ночам.

— Я видел многих головорезов, но мне совсем даже не нравятся мексиканские сопляки, у которых винтовки стреляют так далеко, — пробурчал Рой Бин. — Если ты приведешь его ко мне, он у меня вмиг окажется вздернутым на веревке.

— Этот парнишка не единственная причина, по которой ты должен кемарить в доме, да еще заперев предварительно дверь, — сказал Калл. — Слышал о Мокс-Моксе?

— Да, Уэс Хардин говорил, что он где-то поблизости. Кого он зажарил теперь?

— Лучшего пса Бена Лили, — ответил Калл.

— Уж не Флопа ли? — Рой Бин заметно опешил. — Зачем ублюдку понадобилось жечь собаку?

— А зачем он жжет людей? — произнес Калл. — Затем, что это нравится ему, вот и все.

— А самого Бена он достал? — спросил судья.

— Нет, но они перебили всех его собак. Я едва удержался, чтобы не броситься за ними, пока они не наделали других дел.

— Иди за ним, — проговорил Рой Бин. — Оставь своих людей здесь. Им, похоже, нужно оттаять. Я наполовину сброшу цену на виски, пока они будут гостить у меня.

«Охранять, ты хотел сказать», — подумал Калл, но вслух ничего не произнес.

— У Мокс-Мокса семь человек, — заметил он.

— Хардин говорил, что молодой чироки — единственный из них, кто умеет драться, — сообщил Рой Бин. — Не торопясь, возьми его на мушку и сними первым. Вот тебе мой совет.

— Быстрый Джимми, — подсказал Знаменитый Ботинок.

— Да, Хардин говорил, что в нем есть стремительность, — продолжал Рой Бин.

— Я не знал, что ты дружишь с Джоном Уэсли Хардином, — усмехнулся Калл.

— Я не дружу — у него нет друзей, — ответил Рой Бин. — Он приходил сюда посмотреть, нет ли у меня проститутки. Мамочка Джо Гарзы пришла в Кроу-Таун и увела всех женщин. Хардин потерял покой и приходил навестить меня.

— Когда? — спросил Калл.

— На прошлой неделе. Он говорит, что Кроу-Таун вымирает без женщин.

— Мать Джо Гарзы приходила в Кроу-Таун и увела женщин? — переспросил Калл. — А куда она повела их? Ее не было дома, когда мы проходили через Охинагу. Билли Уильямс присматривал за ее детьми. У нее прелестная маленькая девочка, но она слепая.

— Я не встречал ее, но думаю, она красивая, — сказал Рой Бин. — Билли влюблен в нее всю свою жизнь, но она непреклонна. Олин Рой тоже сохнет по ней, и тоже безуспешно.

— Я думал, что Хуэрта или кто-нибудь другой уже прикончили Олина, — заметил Калл. — Контрабанда — опасное занятие, а для дилетантов — вдвойне.

Калл припомнил маленькую слепую девочку с оживленным выражением лица, стоявшую рядом с Билли Уильямсом. Он редко замечал детей, но слепую девочку запомнил и даже мог живо представить ее облик. Интересно, какая у нее мать, думал он. Немногие из женщин отважились бы отправиться в Кроу-Таун. А эта женщина не только отправилась, но и увела оттуда всех женщин, которые были в этом городе. Она произвела на свет слепую девочку, дебильного мальчика и Джо, и если верить Бину, прочно владела симпатиями Билли Уильямса и Олина Роя, которые не отличались постоянством своих привязанностей. Олин был контрабандистом, хорошо говорившим по-испански, а Билли Уильямс — просто бродячим пьяницей.

И тем не менее некоторые женщины обладали способностью прибирать к рукам тех мужчин, о которых этого не подумаешь. Пи Ай, к примеру, всегда казался заядлым холостяком. Насколько Калл помнил, он никогда не ходил по женщинам, когда им приходилось заезжать в города. И вот Пи Ай уже женат, и, похоже, удачно.

— Не пойму, что там произошло с женщинами, — поинтересовался Калл. — Она, что, просто приехала в город, а потом взяла и уехала вместе с ними?

— Нет, — объяснил Бин. — Она приехала на пятнистом пони, но Джо украл его, и она с женщинами ушла пешком.

— Я встречал ее, когда она была на подходе к городу, — сообщил Знаменитый Ботинок. — Была пурга, и она сильно замерзла, после того как переправилась через Пекос. Я развел ей костер, но она была обижена на меня и не позволила мне остаться с ней.

— Она знала, что ты работаешь на меня? — спросил Калл.

— Да, и она не хочет, чтобы ты убивал Джо, — ответил Знаменитый Ботинок. — Она не хочет, чтобы я выслеживал его для тебя.

— Я не думал, что ты знаешь ее, — заметил Калл.

— Ее зовут Мария. Она спасла мне жизнь, когда однажды злой шериф хотел повесить меня. А в этот раз она была сильно обижена на меня, — повторил он. — Я развел костер и ушел.

— Он неблагодарный сын, если украл лошадь и оставил ее пешей в таком месте, как Кроу-Таун, — сказал Калл. — Немногие женщины решились бы поехать в Кроу-Таун.

— Или стали бы переправляться через Пекос, — продолжил Пи Ай, — особенно когда по ней идет шуга. Я бы назвал ее отважной.

— Что ж, мальчишка — ее сын, — проговорил Калл. — Даже если он украл у нее коня, она все равно не пожелает ему смерти.

— Я не знаю, как она ко всему этому относится, — заявил Рой Бин. — Ее сын — вор и убийца. Тебе лучше схватить его, пока не поздно, и убить Мокс-Мокса, если будет время.

— Здесь действует твоя юрисдикция, судья, — напомнил ему Калл. — Меня наняли убрать Джо Гарзу. Мне бы хотелось знать, куда его мать повела женщин.

— Уэсли говорил, она повела их к железной дороге, — сообщил Рой Бин. — Он был в плохом настроении и сказал, что пристрелил бы ее при первом же появлении, если бы знал, что она собирается увести проституток.

— А где сам Хардин, раз уж мы разговорились об убийцах? — спросил капитан.

— Понятия не имею, — он ушел, — ответил Рой Бин. — Я не его слуга.

Судья достал бутылку бренди и запросил непомерную цену, но Брукшира это не остановило, и он прикладывался к бутылке, пока не помутнело в глазах, — для чего, впрочем, потребовалось не так уже много времени. Теперь капитан Калл вел речь еще об одном убийце, довольно известном на этот раз. Даже в Бруклине были люди, которые слышали о Джоне Уэсли Хардине.

Брукшир продолжал пить бренди до тех пор, пока капитан, сидевший в двух футах, не стал двоиться у него в глазах. Помощник Планкерт посапывал во сне, который сразу же сморил его, как только они оказались в тепле салуна. Брукширу казалось, что они движутся по спирали, каждый виток которой все дальше уводил их от цивилизации и выдавал нового убийцу. Вначале было лишь ограбление поезда, а теперь они имели дело с тремя убийцами, которые в общей сложности перебили не меньше народу, чем было солдат в роте. Убийцы плодились, а капитан Калл нет. Он по-прежнему был один, даже когда двоился в глазах.

— Говорят, у парнишки Гарзы есть пещера, полная добра, где-то в глубине Мексики, — сообщил Рой Бин. — Говорят, он прячет в ней награбленное.

— Думаю, это просто слухи, — отозвался Калл.

— Приятные, однако, — заметил Рой Бин. — Если бы мне удалось найти пещеру с драгоценностями, я бы смог оставить свое судейство и переехать в Англию, где все вечера проводил бы на выступлениях мисс Лили Лангтри.

Судья Бин перестал интересовать Калла. Вся полезная информация, которой он располагал, поступила к нему от Джона Уэсли Хардина и касалась матери Джо Гарзы. Если существовал какой-нибудь способ отыскать Джо, он, очевидно, был связан с его матерью, а не с пещерой. Рано или поздно Джо мог вернуться домой. То, что он украл у нее лошадь, еще ни о чем не говорило. Матери закрывали глаза и не на такое со стороны своих чад. Джо может решить однажды вернуть пони домой. Он знает, что его преследуют, и, возможно, захочет, чтобы мать спрятала его.

Вскоре вся компания спала, кроме Пи Ая. Знаменитый Ботинок выпил вторую пинту текилы, свернулся клубочком под столом и крепко заснул. Брукшир тоже спал, уронив голову на руки. Планкерт посапывал, свесив голову набок и уронив шляпу. Пи Ай, выпивший всего стакан пива, был немного мрачен, но не пьян.

Старый судья взял свою дурно пахнущую шубу и отправился во двор.

Калл сделал знак Пи Аю, и они вдвоем тоже вышли на свежий воздух.

— Я собираюсь отколоться, — сообщил Калл. — Мне не хочется поступать так, но нам приходится иметь дело сразу с двумя опасностями, и я не думаю, что они выстроятся в ряд, как домино, и будут дожидаться, когда мы придем и сшибем их.

Пи Ай чувствовал, что капитан собирается уехать. Его всегда охватывало беспокойство, когда Калл отправлялся решать какую-нибудь задачу в одиночестве. Когда его не было рядом, дела всегда почему-то шли не самым лучшим образом. Несколько лошадей могли одновременно повредить себе ноги, или у кого-то вдруг возникал плеврит, или охотники не могли добыть дичь.

— Думаю, это расстроит Брукшира, — заметил Пи Ай, заметивший, что бухгалтер приобрел в глазах капитана большой авторитет.

— Подозреваю, что да, — согласился Калл. — Но он взрослый человек и знает, как разводить костер. Тебе же надо смотреть, чтобы ты не засыпал во время несения дежурства, — добавил он мягко. — У остальных нет такого опыта, как у тебя. Ты же не хочешь, чтобы кто-нибудь незаметно напал на вас.

— Нет, конечно, особенно когда вокруг разгуливает сжигатель, — ответил Пи Ай. — Куда ты хочешь, чтобы мы отправились?

— Поезжайте туда, где мы были, только сделайте круг через Мексику, — посоветовал Калл. — Так будет безопаснее. Во всяком случае, меньше придется опасаться Мокс-Мокса. В той деревне, что сразу напротив Пресидио, живет мать Джо Гарзы. Думаю, что именно там мы схватим его.

— Что, если он окажется там раньше, чем вернешься ты? — спросил Пи Ай.

— Стоп, — сказал Калл. — Обогните деревню южнее и разбейте лагерь на Рио-Кончо. От деревни до вас должно быть не меньше, чем полдня пути. Я найду вас, это будет нетрудно.

Но меланхолия Пи Ая не проходила, а лишь становилась сильнее. Капитан уезжал в одну сторону, его посылал в другую. То, что капитан оставлял его отвечать за людей, свидетельствовало о доверии. А в том, что они разделялись, не было ничего особенного. Такое часто случалось в прошлые времена.

«Это не конец света, — часто говорила ему Лорена, когда пыталась поднять ему настроение после какой-нибудь ссоры или ошибки. — Это не конец света, Пи. Надо просто встряхнуться и продолжать жить дальше».

Пи Ай чувствовал, что Лорена не понимала, как тяжело он переживал их ссоры и свои ошибки. Она возвращалась к своим хлопотам по дому или к школьным занятиям, и ссора вылетала у нее из головы. Она так быстро вновь становилась веселой, что Пи Ай начинал чувствовать себя одиноким. Душевные раны не затягивались у него так быстро, особенно если причиной их был он сам. В то время как Лорена с детьми продолжали свою прежнюю жизнь и суетились вокруг него так, как будто ничего не случилось, он еще долго чувствовал себя чужим в доме. Правда, чаще всего это продолжалось не больше, чем до следующего дня, пока кто-нибудь из детей не запрыгивал к нему на колени или не прибегал со своими проблемами.

Пока капитан собирался в дорогу — в Пресидио они купили пару дополнительных ружей, и капитан взял одно из них с приличным запасом патронов, — Пи Ай почувствовал, как к горлу подступает такой же комок, какой он ощущал дома, когда Лорена пыталась убедить его в том, что это еще не конец того мира, в котором он живет.

Лорена могла говорить ему что угодно, но это все равно не избавляло его от ощущения, что мир может рухнуть. С возрастом он все острее чувствовал, как трудно узнать человека. Лорена и капитан позволяли ему занимать в их жизни определенное место. Но Лорена и капитан, будучи полноценными людьми, не понимали, каким неполноценным он чувствовал себя. Ему было далеко до них и по части ума, и по части силы воли. Они, возможно, знали его, а вот ему казалось, что он никогда не узнает их как следует. Часто по ночам, когда он, лежа в постели, прислушивался к дыханию Лорены и ощущал исходившее от нее тепло, на глазах у него выступали слезы оттого, что он не знает свою жену. Не знает и никогда не узнает. Однако он был благодарен ей за то, что она позволяла ему находиться рядом, и радовался тому, что у них были дети и ферма.

Хоть это не гарантировало незыблемость его мира, Пи Ай не стал делиться своими чувствами с капитаном. Когда тот собирался двинуться в путь, то делал это быстро.

— Встретимся на другой стороне реки, — сказал Калл. — Если с Мокс-Моксом не придется иметь слишком много хлопот, я не думаю, что буду отсутствовать больше недели.

— Не пренебрегай никакими убийцами, — наставлял его Рой Бин, который опять закутался в бизонью шубу и держал в руке взведенный пистолет.

— Вам не следовало бы держать этот пистолет взведенным, — посоветовал Пи Ай, наблюдая, как лошадь капитана быстрой иноходью уносит его на восток. — Вам может присниться дурной сон, вы дернетесь и прострелите себе колено.

— С неба могут также посыпаться шлюхи, но я сомневаюсь в этом, — буркнул Рой Бин.

 

11

Джо Гарза наблюдал за отъездом капитана Калла в телескоп, который он снял с поезда из Сан-Анджело. Телескоп принадлежал старику с длинными седыми волосами, который так сильно возмущался, когда Джо забирал его, что владельца пришлось пристрелить. Джо не собирался никого убивать, когда останавливал поезд, ему хотелось лишь пополнить свои богатства. Если бы старик мирно расстался с телескопом, Джо не стал бы убивать его. Старик утверждал, что он учитель астрономии и что телескоп необходим ему для того, чтобы изучать звезды. Он направлялся в Форт-Дейвис, где звезды, по его утверждению, были видны лучше, и предлагал Джо все свои деньги за то, чтобы тот оставил ему телескоп.

— Поймите, я не смогу достать другой, во всяком случае, в этих краях, — говорил старик. — За этим мне пришлось посылать в Англию.

Джо посчитал его просто сварливым, поэтому пристрелил старого брюзгу, взял телескоп, а заодно и деньги тоже. Если не считать нескольких хороших часов, телескоп был единственной стоящей вещью в этом поезде. Джо надеялся, что чем дальше он продвигается на восток и чем ближе оказывается к городам техасцев, тем богаче должна быть добыча. Но в случае с поездом из Сан-Анджело эта теория не подтверждалась. На нем ехали в основном ковбои, направлявшиеся на дальние ранчо, у которых не было ничего ценного при себе. Иногда Джо попадались отличные шпоры, но у этих ковбоев они не представляли собой ничего особенного. Даже седла у них были беднее бедного. Так что он взял телескоп с маленькой подставкой для него, убил старика и уехал.

Той ночью он смотрел в телескоп на звезды и должен был признать, что старик говорил правду. Телескоп делал звезды гораздо ближе. А когда Джо направил его на луну, результат оказался еще лучше. Он мог видеть на ней даже нечто похожее на горы. Поверхность луны напоминала места, где его держали апачи. Они были совершенно голые.

Но наилучшее применение телескоп находил, когда Джо смотрел на людей. Он спрятал пятнистого пони своей матери в балке прежде, чем направить телескоп на дверь Роя Бина. После небольшой регулировки он увидел, как знаменитый капитан Калл вышел со своим долговязым напарником и стал собираться в дорогу. Видно было, что капитан взял запасную винтовку, и даже то, что судья Рой Бин держит свой пистолет взведенным.

Джо не понравилось, что капитан оставил своих людей. Их было четверо, трое все еще находились внутри дома. Если они останутся, ему придется убить их, прежде чем он сможет повесить судью. Но убивать их нельзя, пока знаменитый охотник капитан Калл не отъехал на достаточное расстояние, чтобы не услышать выстрелов.

Это означало, что ему придется ждать, а ждать Джо не любил. Ему не терпелось повесить судью и, отправившись вслед за капитаном, пристрелить его. После того как с капитаном будет покончено, он собирался поехать в Охинагу и выкрасть брата с сестрой. Ему не давало покоя, что мать уделяет им так много внимания. В его намерения входило выкрасть их и отдать сжигателю, если только удастся разыскать его. Если Мокс-Мокс пожелает спалить их, туда им и дорога. Они все равно убогие, слишком убогие, чтобы быть достойными той заботы, которой мать окружает их. Эти чада — плоды ее распутства, и он покажет ей, как он относится к ее неприглядному поведению. Если они не заинтересуют сжигателя, Джо отвезет их в глубь Мексики и продаст кому-нибудь в рабство. Он завезет их в такую глушь, где мать никогда их не отыщет. Если не найдется желающего получить двух рабов, он может отвезти их к своей пещере и сбросить с обрыва за ней.

К счастью, люди капитана Калла не стали задерживаться в салуне. Долговязый вернулся в него и вывел их. Это были двое белых и Знаменитый Ботинок. Белые едва держались на ногах. Один из них был таким пьяным, что с трудом сел на лошадь. Но в конце концов они все же двинулись в путь. Знаменитый Ботинок переправил их через реку и повел на север. Очевидно, капитан Калл послал их схватить его, когда он окажется дома. Ничего глупее не придумаешь. Он не собирается идти домой, а если и пойдет, то белым, которые из-за пьянства не могут сесть на коней, никогда не поймать его. Он может приехать и выкрасть брата с сестрой, пока они будут опять пьянствовать в кантине. Они не только не увидят его, но даже не узнают, что он был там.

Знаменитый Ботинок, конечно, может обнаружить его следы и добраться до него, поэтому его лучше прикончить. Старик был последним из следопытов, способных найти его пещеру. Джо было известно, что среди гринго о ней ходят легенды, и скоро за ней начнется охота. Но пещера находилась далеко в горах, на отвесной стене каньона, куда не проехать на лошади. Без Знаменитого Ботинка сокровища долгие годы будут в безопасности.

Когда после отъезда капитана Калла и его людей прошло несколько часов, Джо достал винтовку и посмотрел через прицел на судью Роя Бина. Старый Бин сходил в салун и принес себе бутылку виски. Он сидел спиной к зданию и держал на коленях пистолет. Бутылка с виски стояла на маленьком камне рядом с ним. К стене салуна был прислонен дробовик, а из-под шубы выглядывал ствол винтовки. Старик прихватил с собой какую-то газету и читал ее в лучах заходящего солнца. Газета была большой и, когда судья держал ее перед собой, видны были только его ноги.

Джо навел винтовку и выстрелил в судью через газету, целясь пониже, туда, где должен был находиться его живот. Судья вскочил и стал бешено палить из своей винтовки в воздух. Джо выстрелил ему в плечо, чтобы тому не так удобно было стрелять, а затем в ногу, чтобы повалить его на землю. Старику удалось подползти к дробовику, прислоненному к стене, но когда он потянулся за ним, Джо выстрелил ему в руку, удивляясь тому, как долго старик сопротивляется, несмотря на попадание в живот. Судья был крепким орешком. Тем хуже для него. Джо сел на пятнистого пони своей матери и подъехал к салуну. Винтовка с дробовиком находились на виду, а вот пистолета он не видел. Джо подумал, что пистолет, наверное, был закрыт газетой, которую судья читал в тот момент, когда он выстрелил ему в живот. Сейчас газету уносило ветром. Несколько ее страниц зацепились за кактусы, росшие между салуном и рекой.

Рою Бину удалось привалиться к стене салуна. Пистолет оказался у него в руке, но когда он наставил его на Джо и попытался выстрелить, у него ничего не вышло. Старик тяжело дышал — он сделал еще одну попытку, но пистолет заглох. Курок не нажимался. Джо достал свой пистолет и был готов к выстрелу, но ему не хотелось убивать Роя Бина пулей. У него были другие планы.

Рой Бин так разозлился на свой пистолет, что стал колотить им по стене. Он понял, что судьба сыграла с ним злую шутку. Он слишком долго держал пистолет взведенным, и курок заржавел. Ему казалось, что пистолет у него был взведенным лет десять или больше — иначе как глупостью такое поведение не назовешь. И вот молодой мексиканец настиг его. Смертельно раненный в живот, с простреленным плечом, покалеченной ногой и разнесенной рукой, он не мог даже забраться в дом, где у него была спрятана острая финка. Молодой мексиканец подъехал к нему вплотную и сделал петлю из сыромятной веревки.

— Ты что, наглый щенок, собираешься повесить меня? Проваливай отсюда, — заявил Рой Бин. — Здесь вешаю я. К западу от Пекоса закон — это я, или ты не слышал об этом, ты, дубиноголовый?

В следующее мгновение его горло оказалось сжатым так, что он не смог больше произнести ни слова. Прежде чем судья успел сообразить, Джо Гарза соскользнул с коня, накинул сыромятную петлю ему на шею и дернул так, что чуть не сломал ему адамово яблоко. Рой Бин почувствовал жгучую обиду на Вудроу Калла, который мог бы остаться со своими людьми на несколько дней и дождаться, пока Джо Гарза уйдет из этих мест. Мальчишка перехитрил капитана Калла, и вот что из этого вышло!

Но дикая боль в горле оборвала дыхание и заставила забыть обиду. Джо вскочил на своего пони, и Рой Бин почувствовал, что его затягивают на крышу собственного салуна. Мальчишка захлестнул веревку за печную трубу и заставлял своего коня пятиться назад, медленно поднимая судью вверх. Когда ноги судьи оторвались от земли, он попытался сунуть руку под веревку, но та не поддалась, и он почувствован, как обжигающая желчь переполнила его горло.

Рой Бин корчился и извивался. Ему казалось, что, если бы сделать хоть один вдох, он еще мог бы освободиться от петли и остаться живым. Но лошадь под Джо медленно пятилась назад, затаскивая Роя Вина все выше и все сильнее затягивая петлю на его шее. Веревка была, как стальной обруч. Рой Бин дернулся еще раз. Мелькнула мысль о том, что на крыше он сможет обрести опору, но тут же пришла другая — о простреленной руке, и надежда исчезла. Легкие вот-вот должны были разорваться. Окружающий воздух казался черней водой. Человек Калла был прав в отношении пистолета — не надо было держать его взведенным все эти годы. Мексиканец подал лошадь еще на один шаг назад, голова судьи стукнулась о балку крыши и черная вода затопила для него весь мир.

Когда старик стал затихать, Джо спрыгнул с коня и подобрал разбросанные листы газеты. Ветер разнес их по сторонам, но Джо не пожалел времени и собрал их все до единого. Газета была пробита пулей и порвана шипами кактуса, но Джо аккуратно сложил ее и спрятал в переметную суму. В газете была фотография леди, увешанной драгоценностями. Может быть, он однажды остановит поезд и в нем окажется эта леди с драгоценностями, которые пополнят его пещеру.

Затем он вошел в салун и огляделся в поисках чего-нибудь стоящего. Старик все еще дергался и извивался. Слышно было, как он бился снаружи о стену. В салуне, впрочем, ничего особенного не нашлось. Единственное, что он посчитал стоящим, была серебряная рамка, которую он решил прихватить с собой.

Рамка стояла на ящике из-под виски возле кровати старика. Женщина на фотографии, вставленной в рамку, показалась Джо той же самой особой, чей портрет красовался в газете и чьи украшения он собирался рассмотреть на досуге. Но при тусклом свете каморки установить сходство было трудно, и он взял фотографию с собой.

Кроме ящиков с виски, в салуне ничего не было. На гвозде, вбитом в дверь, висел старый нож. От множества затачиваний его лезвие стало похожим на серп луны.

Джо воспользовался им, чтобы вспороть на судье одежду. Рой Бин был мертв и висел рядом с собственной дверью. Джо хотелось посмотреть, попала ли в него его первая пуля. Отверстие от нее находилось чуть ниже пупка. Джо решил, что старик был здоров, как бык, если так долго продолжал жить с подобным ранением.

Прежде чем уехать, Джо встал на седло, вскарабкался на крышу и как следует привязал веревку к трубе. Ему хотелось быть уверенным в том, что судья Рой Бин будет висеть у своей собственной двери, когда в салун «Джерси Лили» заглянет следующий посетитель, чтобы опрокинуть стаканчик виски.

 

12

Чарлз Гуднайт сидел после полуночи на кухне и смотрел на огонь в камине. Зима в прериях всегда была суровой, но эта выдалась особенно холодной. То и дело шел мокрый снег, а затем наступили морозы. Еще до Рождества прошли три обильных снегопада. Такое случалось редко. Ковбои все дни проводили в седлах, стараясь не дать скоту уйти далеко от ранчо. Сам Гуднайт находился в седле по пятнадцать часов в сутки.

Его жена Мэри гостила у своей сестры. Иначе бы ему не избежать упреков в том, что он работает слишком много.

В отсутствие жены кухня переставала быть кухней. Кроме камина здесь была плита для приготовления пищи, на которой он лишь изредка поджаривал себе бифштекс и съедал его с крепким кофе. Мули, работавший поваром на его ранчо, готовил на кухне в большой ночлежке, где жили и питались ковбои, и, подобно большинству полевых поваров, терпеть не мог подсказок и ограничений. Гуднайт, время от времени обедавший со своими ковбоями, имел обыкновение высказывать все, что он думает о поваре. Но одновременно он понимал, что если у него войдет в привычку высказывать свое мнение относительно качества приготовления пищи, то в один прекрасный момент ему придется встать из-за стола и уволить Мули. А это стало бы совершенно нежелательным поворотом событий, ибо повар в Панхандле был редкостью и Гуднайту пришлось бы ехать в Амарилло, если не дальше, чтобы найти ему замену.

Ветер, завывавший в трубе, рвал языки пламени в маленьком кухонном камине. Северный ветер дул почти весь последний месяц, день за днем покрывая прерию тонкой ледяной коркой, в которую превращался сыпавшийся с неба мокрый снег.

Гуднайт редко спал больше трех часов в сутки. Большую часть ночи он просиживал на кухне за крепким кофе, занятый подсчетами и размышлениями. Когда Мэри была дома, она спала всю ночь, как бревно, а если и просыпалась, то только затем, чтобы посетовать, что он много жжет керосина в лампе.

— Я не могу считать в темноте, — обычно говорил он ей, показывая на бухгалтерские книги.

— Так же, как и при дневном свете, — парировала Мэри. — Ты не силен в подсчетах, Чарли. А для того чтобы просто сидеть и думать, лампа не нужна. Погаси ее и сиди в потемках, сколько тебе угодно. Ведь лампа не нужна, чтобы думать?

Обычно он подчинялся, предпочитая не ссориться. Ссориться с Мэри было опасно, особенно когда она была в полусонном состоянии. Если перебранка становилась слишком оживленной, Мэри могла проснуться окончательно, и тогда ссора грозила продолжаться весь следующий день. Мэри была способна скандалить целую неделю и даже больше, если ее разозлить. Такие ссоры требовали большого расхода сил и вынуждали его как можно больше времени проводить в седле. Если вспыхивала ссора, она была, как пожар в прерии: ни доводы, ни терпение не могли потушить ее, пока она не перегорала само собой. Много раз, когда ему казалось, что ссора уже утихла, достаточно было одного невпопад брошенного слова, чтобы пожар вспыхнул вновь и сожрал еще несколько гектаров его времени.

Но в этот раз Мэри не было, и некому было сетовать на большой расход керосина. Не было никого. Роясь днем в столе в поисках неоплаченного счета на скобяные товары, он натолкнулся на старую книгу клеймения, бравшую свое начало задолго до того, как он со своим напарником Оливером Ловингом создал первое ранчо в Колорадо.

Просматривая ее теперь на кухне под завывание ветра, рвавшего языки пламени в камине, он в очередной раз убеждался в бренности профессии скотовода и человеческого существования вообще. В живых уже не было не только его напарника Оливера Ловинга, но и большинства тех скотоводов, чьи тавро значились в этой книге. А те, кто остались в живых, в большинстве своем потерпели крах в скотоводческом бизнесе и теперь занимались земледелием или торговлей в мелких городках, разбросанных на огромном пространстве когда-то неосвоенного Запада. Многие из них были хорошими и способными людьми, но их не хватило надолго. Некоторые нашли смерть под копытами обезумевших лошадей, некоторые утонули, переправляясь через бурные реки. Других унесли болезни, ставшие результатом долгого пребывания под дождем и снегом.

Книга содержала свыше четырех сотен знаков, которыми скотоводы клеймили свой скот. Перелистывая страницы, Гуднайт насчитал всего восемь из тех, что продолжали существовать со времени освоения Запада. Их владельцы были самыми крепкими из крепких или самыми удачливыми из удачливых.

Гуднайт знал, что сам он тоже относится к тем, кому повезло в этой жизни. Больше двадцати лет он воевал с индейцами и не получил даже царапины. Пули обрывали жизни тех, кто сражался с ним плечом к плечу, но никогда не задевали его. Он гонял стада через сотни миль пространства, лишенного воды, но не погиб от жажды; в кромешной мгле останавливал обезумевшие стада и ни разу не попал под копыта; бывал в барах и в других злачных местах, где уголовники могли застрелить любого только за то, что тот не так приподнял свою шляпу. И тем не менее, не ломая шляпу перед каждым встречным, он не получил пулю в лоб.

Но удачливым он считал себя не потому, что не потерял ни капли своей крови, а потому, что не пролил чужой или пролил только тот минимум, без которого нельзя было обойтись в тех условиях, в которых ему приходилось действовать. Он убил троих команчей, одного кайова и повесил троих закоренелых конокрадов, что является весьма скромным послужным списком по меркам, бытовавшим на границе во времена его молодости.

Такой человек, как Вудроу Калл, вою жизнь занимающийся борьбой с преступниками, имел на своей совести гораздо больше жизней.

Именно Калл не выходил у Гуднайта из головы, когда он сидел на кухне возле маленького камина. В тот вечер, съев на ужин непрожаренный бифштекс, он достал из-за двери винтовку и почистил ее. То же самое он проделал и со своим кольтом 45 калибра, который перестал носить год или два назад, когда обилие поселенцев сделало этот приграничный атрибут необязательным, если только дело не касалось поездок на большие расстояния, Гуднайт знал, что именно его присутствие на этом ранчо вместе с женой и подручными ковбоями повлекло за собой приток в Панхандл других поселенцев. Тоненький ручеек их вскоре превратился в мощный поток, образовавший города и села, где воцарился закон, и оружие постепенно перестало быть предметом повседневного пользования.

Его ковбои, конечно, продолжали носить пистолеты, заявляя, что они нужны им против змей, но на самом деле лишь немногие из них могли попасть в гремучую змею даже с близкого расстояния.

Гуднайт полагал, что их заставляет носить пистолеты тоска по прошлым временам. Им не хотелось расставаться с ощущением того, что они все еще живут на Диком Западе. Это была безобидная ностальгия, и до тех пор, пока они не причиняли вреда себе или скоту, он не запрещал им носить оружие.

Но Панхандл больше не был Диким Западом. Ковбои могли играть и красоваться пистолетами сколько угодно, приспосабливая их к обыденной жизни и тренируясь в быстром выхватывании своих игрушек. Но все дело заключалось в том, что они были пастухами, а не боевиками, и не дай Бог им столкнуться на своем пути с настоящим убийцей из тех, что когда-то можно было встретить на каждом шагу в этих краях. Если такое произойдет, любой из его ковбоев будет убит. Работа с арканом, клеймение и погоня за отбившимися лошадями не готовили их к таким встречам.

Гуднайт чистил винтовку, смазывал кольт, а из головы у него не выходила Лорена, молодая учительница, отправившаяся на поиски своего мужа, который, в свою очередь, отправился по его настоянию на помощь капитану Каллу. Гуднайту не нравилось это дело, не нравилось до такой степени, что он не спал уже три ночи. Если бы Мэри была дома, с ней бы случилась истерика, узнай она, сколько он сжег керосина в лампе на кухне.

Как ни прискорбно, на Западе все еще были лихие люди и огромные необжитые просторы, где они могли развернуться. Местность между Пекосом и Джилой все еще была преимущественно ничейной. Ее необжитость, как магнит, притягивала к себе убийц, и, по крайней мере, двое таких орудовали на ней уже сейчас. Мокс-Мокс, скорее всего, был мелким бандитом с кучкой конокрадов в качестве компаньонов, но именно он бросил в костер четверых ковбоев и сжег их заживо возле Пуэбло в штате Колорадо. И был намерен проделать то же самое с Лореной.

Гарза хоть и не отличался такой патологией, как страсть к сжиганию людей, но тоже был закоренелым убийцей, беспощадно расправлявшимся с каждым, кто попадался ему на пути.

Гуднайту было не по себе от этих мыслей. Он сделал серьезную ошибку, когда набросился на Пи Ая у кузнеца. Он был слишком прямолинеен и вел себя так, как будто все оставалось таким, как прежде. А Лорена между тем перестала быть проституткой, и ее мужу тоже не надо было оставаться техасским рейнджером. Если бы не встреча у кузнеца, эти двое людей — гордость их округи — были бы сейчас дома со своими детьми и занимались собственными делами: муж — хозяйством, жена — школой. И, что важнее всего, оба были бы в безопасности.

А теперь об этом не могло быть и речи. Сейчас они находились посреди пустынного Пекоса, где также разгуливали Мокс-Мокс с молодым Гарзой.

Может быть, Вудроу Калл сможет устранить их. В свое время он ликвидировал немало бандитов и довольно серьезных. Но он не вездесущий и не может творить чудеса. Он всего лишь человек, пытающийся в одиночку найти двоих убийц среди огромной страны.

Гуднайт предполагал, что ему никогда больше не придется брать в руки оружие. За последние двадцать лет у него не было ни одного серьезного столкновения с преступниками. Он считал, что такого рода конфликты ушли в прошлое. А уж у Мэри не оставалось никаких сомнений в этом. Если бы она была дома, он не смог бы даже почистить винтовку без скандала, и притом шумного. Мэри верила в профессионализм: скотоводы должны растить скот, банкиры ворочать деньгами, рейнджеры иметь дело с преступниками, а жены вести домашнее хозяйство без вмешательства со стороны мужей.

Но Мэри не было дома, и она не могла остановить его. Впрочем, это никогда ей не удавалось, когда он считал, что должен сделать дело.

— Тебя, я вижу, не остановят ни гром, ни молния, — заметила она однажды, когда он собирался в непогоду отправиться в Колорадо.

Погода опять была неблагоприятной, но Гуднайт никогда не позволял ей вмешиваться в свои планы. Никто из живших в прерии не мог позволить себе такой роскоши, если собирался добиться результата.

В четыре часа утра Гуднайт повесил на пояс пистолет, прикрепил к седлу винтовку и пошел в загон ловить коня. С неба опять сыпал мокрый снег. До рассвета оставалось еще три часа, но он не мог усидеть на месте. Он решил ехать и вскоре был готов отправиться в путь.

На кухне в ночлежке горел свет. Мули, несмотря на все свои недостатки, не был ленив. Он уже был на кухне и начинал готовить завтрак для ковбоев, из которых проснулся только мастер Уилли Баском. Зевая во весь рот, он сидел на своей койке и пытался натянуть задубевшие сапоги.

— Завтрак не готов, я только что встал, — заявил Мули, как только Гуднайт переступил через порог.

— Поджарь немного бекона. Мне надо ехать, а я не люблю делать это на пустой желудок, — попросил Гуднайт. — Надеюсь, это не слишком нарушит твой порядок.

— Я обычно жарю бекон в последнюю очередь, но полагаю, что вы здесь босс, — отозвался Мул и.

— Последний раз вроде я выдавал тебе зарплату, — подтвердил Гуднайт и сам налил себе кофе, поскольку Мули не удосужился сделать это. Вскоре на сковороде шипел и потрескивал бекон. Подошел Уилли Баском и взял предложенную ему кружку кофе. Сапоги он натянул, но был не рад столь раннему подъему.

— Я думал, что мы начнем клеймить не раньше завтрашнего дня, — протянул он. — Наверное, я просчитался на день.

— Нет, мы клеймим завтра, — сказал Гуднайт. — Я не люблю уклоняться от работы, но это всего лишь клеймение, и вы справитесь сами.

— А почему бы и нет, — согласился Уилли Баском.

— Куда вас несет в такую погоду? — спросил Мули, как все повара, страдающий любопытством. Он вовсе не считал, что вмешивается в чужие дела, он просто не признавал существование каких-либо дел, которые бы не касались его.

— Я еду охотиться на волков, — сообщил Гуднайт, покончив с беконом и допив кофе. Ковбои только начинали выползать из своих постелей.

— Бисквиты будут готовы через несколько минут, — сообщил Мули. — Вы можете подождать и еще немного поесть — все равно в такой темноте нельзя разглядеть волка.

— Нет, обойдусь без бисквитов, — ответил Гуднайт.

Несмотря на непогоду, ему не терпелось отправиться в путь. Под седлом у него стоял его лучший конь, крупный чалый по кличке Лэси. От попоны на коне шел пар от таявшего на ней снега.

— У него при себе пистолет, — заметил Мули, когда Гуднайт вышел. — Больше я не стану предлагать ему бисквиты, если он будет вечно спешить.

— Я уже пять лет не видел его с пистолетом, — удивился Уилли Баском.

Когда ковбои закончили завтракать, Гуднайт проехал на юг уже много миль. Снег усилился, но он не замечал его, слишком занятый своими мыслями.

 

13

В Охинагу Мария пришла на окровавленных ногах. От железной дороги, по которой поезд увез семерых женщин на восток, ей пришлось идти босой. Кондуктор вначале не хотел брать их, но потом сжалился и не оставил женщин умирать на морозе.

К тому времени ботинкам Марии пришел конец. Мокрый снег и острый лед сделали свое дело, и они развалились. Мария разрезала мешок, в котором несла вяленое мясо, и обмотала им ноги, но мешковина была тонкой и износилась после нескольких миль пути.

Дальше Мария шла босиком, стараясь обходить кактусы и как можно меньше резать ноги об острый лед и камни. Еда кончилась у нее через три дня пути. После железной дороги она не встретила ни одной живой души.

Кондуктор предложил подбросить ее до Форт-Уэрта. Какая ему разница — одной женщиной больше или одной меньше? Он сказал, что она дура, если собирается идти в Мексику в такую непогоду. Мокс-Мокс только что похитил двоих детей на ранчо возле Комстока и может оказаться где угодно. Он может появиться со своими людьми в любой момент и схватить ее. Ходили слухи, что он уже сжег детей — девятилетнего мальчика и шестилетнюю девочку. Если Мария окажется в его руках, ей придется несладко.

Кондуктор разозлился, когда увидел, что женщина не собирается воспользоваться его предложением. Она лишь бросила на него невыразительный взгляд, когда он предложил ей сесть на поезд. Ему не нравились мрачные женщины. Кто она такая, чтобы отказываться от бесплатного проезда до Форт-Уэрта?

— Мои дети не живут в Форт-Уэрте — мне все равно придется возвращаться назад, — сказала Мария, стараясь быть вежливой, ведь он как-никак согласился взять семерых женщин.

— Ты же босая, — уговаривал кондуктор. Несмотря на изнурительную дорогу, мексиканка была симпатичной. Отогревшись в тепле вагона и перекусив, она может подобреть и, кто знает, отблагодарит его за то, что он сделал для ее подружек.

— У тебя же нет обуви, — повторил он. Ему хотелось силой затащить ее в вагон. В конце концов, это спасет ей жизнь.

— Да, но у меня есть ноги, — ответила Мария, заметив, как он смотрит на нее, — мужчины всегда остаются мужчинами. Она хотела попросить немного еды, но, встретив его взгляд, повернулась и пошла прочь от поезда. Мужчины всегда остаются мужчинами — ей придется поискать еду в другом месте.

Но она не нашла ее. Лишь вид гор придавал ей силы и помогал двигаться дальше. К западу от гор находились ее дети. Однако переход через каньон Марривилл дался ей с большим трудом. На его противоположную сторону ей пришлось взбираться ползком.

За день пути до дома она заметила вдали троих ковбоев и пряталась в кустах полыни, пока они не скрылись из виду. Они работали на большом ранчо и могли вспомнить ее. А это грозило неприятностями. Она же была слишком слаба, чтобы вынести их. Если они будут чересчур жестокими с ней, она может забыть о своих детях и умереть. А ей все еще хотелось отвезти их к докторам, которые бы поправили ум Рафаэля и сделали зрячей Терезу.

Однако надежда эта теперь казалась весьма зыбкой. Она была одна посреди прерии, выбившаяся из сил, голодная и без денег. Даже если ей удастся добраться до дома, у нее все равно не появятся деньги для того, чтобы осуществить задуманное. Но именно эта надежда, какой бы несбыточной она ни была, придавала ей силы и заставляла ее переставлять израненные и опухшие ноги по каменистой и промерзшей земле. У Рафаэля и Терезы больше нет никого, кто бы мог подумать о том, каким может стать их будущее, если они попадут к знаменитым докторам, которые знают, как лечить глаза и поправлять голову.

Наконец Мария увидела изгиб реки. Она переправилась через нее далеко за Пресидио, ибо не хотела, чтобы теперь, когда она почти добралась до дома, ее обнаружил злой шериф.

Тереза услышала шаги матери и со всех ног бросилась к ней навстречу, подняв переполох среди своих цыплят. Вслед за сестрой потащился Рафаэль любимым козленком на руках.

Когда Мария все еще стояла, обнимая детей, посреди дороги, подошел Билли Уильямс и сообщил ей, что капитан Калл избил злого шерифа винтовкой.

— Джо Донифан заслужил это, — сказал Билли. — Ему пришлось уйти со службы. Теперь ты можешь ходить по Пресидио сколько угодно и никого не бояться.

— Ты видел Калла? — спросила Мария.

— Думаю, да, — ответил Билли. — Калл с янки и помощником шерифа из Ларедо подъехали прямо к этому дому, как только оказались в деревне.

Мария видела, что дети ее здоровы. Волосы у Терезы были расчесаны не очень тщательно, и рубашка на Рафаэле не отличалось той чистотой, какая получалась после ее собственной стирки. Но они были здоровы, Билли неплохо сработал. Она улыбнулась ему, чтобы не показаться неблагодарной. После случая на железной дороге она плохо думала о мужчинах. Однако этот мужчина, с которым она оставила детей, хорошо позаботился о них, хотя она никогда не была с ним в постели. Несмотря ни на что, он был приличным человеком и хорошо относился к ее детям. Она никогда не забудет этого. Как только силы вернутся к ней, она попробует помочь Билли. Он был старым, много пил, ходил в грязной одежде и был не очень здоров.

Сейчас, однако, ей стало страшно за Джо. Капитан Калл отыскал их деревню и даже ее дом.

— Его привел сюда Знаменитый Ботинок? — спросила она. Старому следопыту нельзя было доверять. Он очень любил деньги.

— Нет, старик не появлялся здесь, — ответил Билли. — Знаменитый Ботинок и помощник шерифа сидели в тюрьме у Джо Донифана, когда приехал Калл. Джо не хотел выпускать их. Он наставил на Калла пистолет, и тот стал охаживать его винтовкой.

— Ты что-нибудь говорил Каллу про Джо? — в голосе Марии прозвучала подозрительность. Когда дело касалось Джо, она никому не доверяла.

— Нет, с чего бы я стал? — успокоил ее Билли. — Ты что, принимаешь меня за блюстителя закона?

— Извини, — сказала Мария. — Пойдем в дом, мне надо согреть воды и поесть немного.

Билли с Терезой приготовили ей суп, но у нее был жар, и она едва притронулась к еде. На следующий день Билли зарезал козленка и дал ей немного нежного мяса. Однако жар у нее стал еще сильней. Она горела в огне больше недели, не в силах встать с кровати. Билли с Терезой ухаживали за ней, давая понемногу суп и протирая влажными полотенцами ее лицо.

В бреду она видела Джо повешенным на скале, где погиб Бенито. Сам Бенито виделся ей младенцем, пытающимся сосать ее грудь. Она видела, как капитан Калл бьет винтовкой злого шерифа, который превращается в Джо. В конце концов оказывалось, что капитан бьет Джо.

Когда жар спал и глаза у Марии прояснились, она увидела, что Билли спит на грязном полу у ее кровати. Рядом с ним стояла бутылка виски, из которой было отпито совсем немного. Бутылка упала, и виски вытекало на пол. Билли спал с открытым ртом. Марии он показался сильно постаревшим по сравнению с тем, каким она видела его в момент своего возвращения. Лицо его было серым и совершенно лишенным жизни.

Утро выдалось холодным, и Мария, поднявшись с постели, накрыла Билли своим пончо.

— Мама, приезжал человек и смотрел на меня, — сообщила Тереза, обрадованная тем, что ее мать встала на ноги.

— Какой человек? — спросила Мария.

— Гринго — тот, который охотится за Джо, — сказала Тереза. — Я чувствовала, как он смотрел на меня.

Марии опять стало страшно. Калл уничтожил злого шерифа и теперь охотился за Джо. Зачем он приезжал к ее дому и смотрел на ее дочь?

— Сиди дома, если он приедет опять, — приказала Мария. — И не позволяй ему смотреть не тебя. Он плохой человек. Он хочет убить Джо. Никогда не давай ему смотреть на себя.

— Он сказал, что я красивая, — возразила Тереза. — И не сделал ничего плохого.

— Он был прав — ты красивая. — Мария обняла дочь и присела на стул у стола. Пришел Рафаэль с козленком на руках и стал напевать ему песенку. Мария еще долго продолжала держать дочь в своих объятиях. Придет время, и Тереза станет женщиной, но ей хотелось, чтобы это время, наступило как можно позднее. Она крепче прижала к себе дочь. Рафаэль пристроился рядом со стулом и усадил козленка на колени. Мария погладила волосы сына.

Ей хотелось, чтобы такой была вся их жизнь, чтобы она всегда находилась вместе со своими детьми в тепле своей кухни. Если бы такой была вся жизнь, тогда она была бы счастьем. Если бы Тереза всегда оставалась ребенком в ее руках, она бы никогда не узнала горькой женской доли. Мария уткнулась дочери в шею. От Терезы все еще пахло ребенком, но не за горами время, когда она станет женщиной. А вот Рафаэль перестал меняться. Если она не найдет доктора, чтобы поправить ему голову, он навсегда останется ребенком и не узнает горечи, которая выпадает на долю мужчины.

Тереза росла и хорошела, не менялись только ее глаза. Девочка слышала комплимент капитана Калла и запомнила его. Она не вечно будет находиться в объятиях матери и пахнуть как ребенок. Мария собиралась держать ее возле себя как можно дольше. Джо она может потерять. Рафаэль может на всю жизнь остаться младенцем. Но у Терезы было все, не было только зрения. Однажды она выпорхнет из материнских объятий и во всей своей красе ступит в мир печали и горя.

Марии хотелось, чтобы это случилось не скоро.

 

14

Калла не покидало ощущение, что кто-то следует за ним по пятам, но если так, то этот кто-то был очень ловок. По прошествии двух дней ощущение стало таким сильным, что Калл дважды сделал петлю. Если это был мальчишка Гарза, его можно было застать врасплох или хотя бы наткнуться на его след и определить, один ли он.

За четыре дня пути он петлял еще трижды, но не застал Джо Гарзу врасплох и даже не обнаружил его следов.

И тем не менее ощущение преследования не покидало его. Оно превратилось в убеждение, хотя ни один из его маневров не принес ни малейшего подтверждения присутствия хвоста. Кто бы ни преследовал его, он должен был ехать на лошади, а лошади оставляют следы. Но следов не было. Если это мальчишка Гарза, тогда он должен был обладать феноменальным умением передвигаться по равнинам. Холодной ночью Калл сделал круг, надеясь заметить отблеск костра на привале, но костра тоже не было.

Это раздражало, потому что заставляло не доверять собственной интуиции. Может быть, он дал маху как следопыт или ему стали мерещиться несуществующие вещи? Никогда еще, следуя своей интуиции, он не приходил к столь полному фиаско.

Теперь оставалось только проявлять величайшую осторожность. По ночам он не разводил костров, спал мало и держал лошадь под седлом, а поводья не выпускал из рук, когда ложился отдохнуть. В светлое время дня старался, чтобы вокруг было как можно больше свободного пространства, и держался подальше от любого укрытия, за которым мог находиться убийца с отличной винтовкой, имеющей оптический прицел. Часто и резко разворачивал коня, надеясь, что сзади блеснут шпоры или удила уздечки. Но отблесков не было.

Вокруг никого не было, и тем не менее он знал, что он не один.

Затем в голову пришла мысль, что мальчишка может передвигаться не на лошади, а бегом, как Знаменитый Ботинок или самые выносливые из апачей. Если это так, то он действительно был отчаянным парнем. Даже самые опытные не рискнули бы отправиться пешком по такой местности в зимнее время года. И уж совсем немногие смогли бы обходиться без костра в морозные ночи.

У самого Калла ужасно болели суставы рук по утрам. Трое суток он даже не снимал седло с коня, ибо боялся, что не сможет вновь затянуть ремни распухшими пальцами. Когда лошадь паслась, он ходил вместе с ней. В одну из ночей спать пришлось стоя на ногах и привалившись к лошади для тепла. Предохранительные скобы он снял с обеих винтовок: суставы пальцев распухли так, что не проходили в них.

На пятый день он пересек след Мокс-Мокса и его людей. Они направлялись к Форт-Стоктону. След был совсем свежий — банда только что прошла. И действительно, незадолго до этого Калл заметил, как на северо-западе блеснул какой-то предмет амуниции.

Проверив обоймы в обеих винтовках, Калл достал из переметной сумы запасной кольт и, повернув на северо-запад, погнал коня по легко различимому следу банды, споря сам с собой о времени нападения.

День был в разгаре, и он мог нагнать их сегодня же: конь под ним был отдохнувшим. Если ему удастся убить Мокс-Мокса и чироки, остальные могут просто разбежаться. Но для этого надо, чтобы стало достаточно светло, и чтобы расстояние было небольшим. Он ведь не пользовался немецкой винтовкой с оптическим прицелом и мог быть уверен в меткости своей стрельбы, только если освещение и удаление были подходящими. Если он атакует ночью, как однажды Гас атаковал лагерь Синего Селезня, действовать придется наугад, а безрассудства в атаке он, в отличие от Гаса Маккрае, никогда не признавал.

Через час стало ясно, что догнать банду не составит труда. Она тащилась столь медленно, что Каллу вскоре пришлось поотстать и свернуть на запад, чтобы не оказаться обнаруженным. Тогда он решил сблизиться с бандитами и нанести им удар, когда они остановятся на ночлег. Ведь они не подозревают, что он преследует их, и могут не сразу выставить часового.

Уголовники оказались даже ленивее, чем подозревал Калл. До вечера еще было далеко, а они уже разбили лагерь. Последние три мили Калл вел коня на поводу. Он был один против восьмерых и хотел быть максимально готовым к тому, что должен был сделать.

Он не мог рассчитывать, что как молния ворвется в лагерь и перебьет всех восьмерых или хотя бы покалечит их так, что они не смогут оказать сопротивления. Прежде всего ему надо попытаться уничтожить самого опасного врага — Джимми Камса.

Когда до лагеря оставалось около двухсот ярдов, послышался детский крик. Эта была неприятная неожиданность — Мокс-Мокс, должно быть, прихватил ребенка на какой-то из ферм или одном из ранчо, что попались на его разбойном пути. Уголовники еще даже не разожгли костра и наверняка не могли начать жечь ребенка.

Но ребенок продолжал кричать, пока Калл ползком подбирался ближе. Детские крики звенели в ушах, оживляя в памяти другие, слышанные им много лет назад. В одну из его первых вылазок против враждебных индейцев, когда он был еще молодым рейнджером, их отряд внезапно напал на небольшую кучку команчей около Уичито и отбил у них двух юных белых пленниц. Перед тем, как рейнджеры устремились в атаку на лагерь, одна из захваченных девочек тоже кричала. Старуха команчи била ее палкой. Калл застрелил старуху — единственную женщину, убитую им за все время боев. От холода и побоев маленькие пленницы лишились рассудка. Та, которую била старуха, со временем поправилась и вышла замуж. К другой рассудок так и не вернулся.

Когда Калл приблизился на достаточное расстояние и посмотрел из-за низкой гряды на лежавший внизу лагерь, откуда доносились крики ребенка, он увидел Мокс-Мокса возле двоих детей, мальчика и девочки, которые были связаны между собой коротким куском цепи. Мокс-Мокс яростно стегал мальчика плеткой по лицу. Девочка от ужаса не могла даже плакать, а мальчик издавал вопль при каждом ударе плетки. Калл прежде всего поискал глазами Джимми Камса и тут же убедился, что не сможет взять его на мушку — чироки находился среди лошадей, собираясь стреножить их на ночь. Трое мексиканцев, гигант и низкорослый человечек, стояли без дела и являли собой легкие цели. Сам же Мокс-Мокс находился за спиной у гиганта, который наблюдал, как тот бьет мальчишку. Восьмого Калл не замечал, и это обеспокоило его.

Каллу еще никогда не приходилось видеть, чтобы ребенка били так жестоко. То, что делала с девочкой старуха команчи в Уичито, выглядело обычной поркой по сравнению с тем, что он видел сейчас. Калл понял, что действовать надо быстро. Иначе мальчик может остаться без глаз и даже лишиться жизни. Времени на размышление не было. Надо стрелять, если он хочет спасти ребенку зрение, а может быть, жизнь. Чироки с Мокс-Моксом были скрыты от глаз, но времени на ожидание не было. Жизнь мальчика могла оборваться в любую секунду.

Первым Калл выбрал гиганта, надеясь, что тот рухнет и позволит ему сделать прицельный выстрел по Мокс-Моксу. Но гигант лишь пошатнулся и только слегка приоткрыл своего босса. Калл все же рискнул выстрелить и попал в Мокс-Мокса, но тот не упал. Не успев навести винтовку в третий раз, он услышал, как рванули лошади и понял, что Джимми Камса уходит от него. Чироки повис между двумя скачущими лошадями и оказался совершенно скрыт от глаз.

Он опять выстрелил в Мокса и попал ему в плечо. В следующее мгновение Мокс-Мокс тоже сказался среди коней. Трое мексиканцев и маленький человечек бросились к своим винтовкам, которые лежали на седлах. Но, очевидно, из-за алкоголя, бежали они недостаточно быстро, и Калл несколькими выстрелами уложил их на землю — скорее всего, не наповал, но уложил.

Мокс-Мокс был не таким ловким наездником, как Джимми Камса. Даже с неповрежденным плечом он вряд ли смог бы удержаться между двумя скачущими животными, но зато ему удалось другое: он перепугал оставшихся лошадей, и они подняли облака пыли. Калл навскидку выстрелил в одну из лошадей Джимми Камса, она упала, но не увлекла за собой чироки. Индеец вцепился в другую лошадь и вскарабкался в седло. Калл выстрелил еще раз, но расстояние уже было слишком большим, и пуля лишь чиркнула о землю на излете рядом с Джимми.

Один из упавших мексиканцев вскочил и побежал к своей лошади, но на ней уже бросился наутек Мокс-Мокс. Калл выстрелил в мексиканца и, не целясь, послал следующую пулю в Мокс-Мокса. Из-за поднятой пыли того почти не было видно, но ему показалось, что он попал ему в ногу. В это время гигант зашевелился, и Каллу пришлось выстрелить в него еще раз. Все время не давала покоя мысль о восьмом — где он мог быть? Почти одновременно с возникшим вопросом он увидел его пытающимся подтянуть штаны, на порядочном удалении от лагеря. Он справлял нужду и теперь оказался стреноженным собственными брюками. Расстояние было большим, но Калл тщательно прицелился и уложил его.

Мокс-Мокс и Джимми Камса выскочили из-под огня, но все еще яростно нахлестывали коней. Может быть, они будут продолжать свое бегство, а может быть, вернутся и вступят в схватку. Это зависело от того, насколько серьезно ранение у Мокс-Мокса и был ли он расположен драться. Джимми Камса сбежал от Кванаха Паркера, сбежит и сейчас, но, может быть, и нет.

Калл перезарядил винтовки, сунул одну из них за пояс и с пистолетом в освободившейся руке двинулся в лагерь, ведя за собой лошадь — повод пришлось держать в зубах. Из шести поверженных мертвым оказался только справлявший нужду. Когда Калл подошел и перевернул его, он увидел перед собой юнца с черными зубами. Остальных пришлось прикончить из пистолета, что, впрочем, не заняло у него много времени. Ситуация была не той, когда можно брать пленников или возиться с ранеными преступниками, которые даже если и оправятся от ранения, то только для того, чтобы оказаться повешенными.

Освободить детей оказалось нетрудно. Короткая цепь, на которой они сидели, была прикручена к ним проволокой. Маленький мальчик все еще стонал, лицо у него было залито кровью. Калл смыл ее водой из фляжки одного из убитых. Один глаз ребенка опух и закрылся. Вероятно, в него угодил свинцовый конец плети. Однако сам глаз уцелел. Другой тоже не пострадал. Лицо было сильно рассечено в нескольких местах, но мальчик был юн и раны со временем могли затянуться.

Маленькая девочка схватила Калла за ноги и держалась так крепко, что ему пришлось разжимать ей руки, чтобы поднять с земли.

— Хочу к маме, — твердила она. — Хочу к маме.

Мальчонка перестал стонать и, казалось, впал в оцепенение, однако его уцелевший глаз смотрел на Калла с благодарностью.

— Он говорил, что выбьет мне глаз плеткой, — проговорил мальчик. — А Марси грозился сжечь.

— Его нет — он не выбьет тебе глаза и не сожжет твою сестру. Ты можешь встать на ноги?

Мальчик поднялся. После пережитого зверства и голода ноги у него подкашивались, но идти он мог.

Лошадь, которую ранил Калл, встала на ноги и била копытом о землю в сотне ярдов от них. Она была под седлом и могла сгодиться для детей. Калл четко сознавал, что им надо уезжать, и уезжать немедленно. Гребень, который перед боем служил укрытием для него, может сослужить такую же службу и для Джо Гарзы, который, если он шел по пятам, наверняка слышал стрельбу. Все, что мальчишке тогда останется сделать, это подползти к нему и открыть стрельбу. Джо не понадобится даже оптический прицел. Калл с детьми были как на ладони.

— Постойте минутку. Мне надо поймать этого коня, чтобы мы могли ехать, — сказал Калл детям и оставил их одних. Девочка рванулась за ним, но брат схватил ее за руку и удержал.

Калл быстро поймал раненую лошадь и с облегчением увидел, что она не была покалечена. Пуля попала ей в холку, и рана сильно кровоточила. Но он мог остановить кровотечение, и лошади должно было хватить сил довезти двоих детей до Форт-Стоктона, который находился в сорока милях отсюда.

— Мистер, у вас есть бисквит? — спросил мальчик, когда Калл вернулся с лошадью. — Мы с Марси ничего не ели. Этот косоглазый не давал нам ни крошки.

Калл быстро пошарил в сумках убитых и, обнаружив немного вяленого мяса и нескольких засушенных черепах, дал детям.

— Это пока все, что я могу сделать для вас, — сказал Калл. — Нам надо уезжать отсюда. Вы можете ездить верхом?

— Думаю, да, — сообщил мальчик с гордостью в голосе. — Папа дал мне Сивку в три года, а сейчас мне уже девять.

Раны на его лице продолжали кровоточить. Рубашка на груди была залита кровью. Но этим Калл сможет заняться позднее, когда они будут в безопасности.

— Мы должны ехать. Здесь небезопасно. Человек, который стегал вас, может вернуться.

— Почему вы не пристрелили его, мистер? — спросил мальчонка.

— Я пытался и, кажется, попал в него, — ответил Калл.

— Лучше бы вы убили его, — проговорил мальчик. — Он хотел сжечь Марси.

Калл собрал пончо убитых и, закутав детей, посадил их на раненую лошадь. Все эти дни дети, очевидно, страдали от холода. Девочку трясло так, что Калл подумал о том, чтобы привязать ее к лошади, но в последний момент передумал. Это ни к чему, если произойдет еще одна стычка.

Он взял несколько одеял и всю еду, какую смог найти. В последнюю минуту ему попалась задняя нога антилопы, завернутая в какую-то мешковину. Это была удачная находка. Отрезав от нее две полоски, он дал их детям пожевать в дороге.

Раненую лошадь он решил вести сам. Мокс-Мокс с Джимми Камса были где-то впереди и, возможно, готовили засаду. Сзади находился Джо Гарза. В таких условиях животных лучше держать под рукой.

— Как тебя зовут? — спросил Калл мальчика, садясь на коня.

— Боб, — ответил тот. — Бобби Фант.

— Да что ты говоришь? Ты сын… Джаспера? Джаспер Фант твой папа?

— Да, он наш папа. А откуда вы знаете, как его зовут, мистер? — спросил мальчик. Раны у него перестали кровоточить и покрылись корками запекшейся крови.

Калл присыпал рану на холке лошади песком, и кровотечение у нее почти прекратилось.

— Твой папа как-то работал на меня, — сообщил Калл. — Мы вместе ездили в Монтану. Я даже не знал, что он обзавелся семьей. Последний раз он давал о себе знать из Небраски.

— Нет, теперь мы живем в Комстоке, — пояснил мальчик. — Послушайте, вы капитан Калл? — Глаза его стали расширяться. Даже пострадавший глаз открылся от удивления.

— Да, я капитан Калл.

— Папа все время вспоминает вас, — сказал мальчик. — Он говорил, что, если кто-то схватит нас когда-нибудь, он позовет вас, и вы найдете бандитов, даже если это будут индейцы.

— Это просто счастливая случайность, что я нашел вас, — проговорил Калл. — Держи крепче сестру, чтобы она не упала с лошади. Нам, возможно, придется ехать всю ночь, Боб. Если не будем останавливаться, то к завтрашнему дню сможем добраться до города, где вы будете в безопасности и откуда я смогу отправить вас к вашим родителям.

— Хочу к маме, — повторяла его сестренка. — Хочу к маме…

— Ты скоро будешь с ней, — успокоил ее Калл. Несмотря на два пончо, которые были на ней, малышку по-прежнему колотил озноб.

— Смотри, чтобы она не упала, — опять предупредил капитан мальчика.

— Она не упадет. Дома у нее есть свои пони, — ответил тот.

Калл взял повод и, не мешкая, двинулся вперед, стараясь держаться подальше от гребней и балок. Хорошо, что Форт-Стоктон был не так далеко. Погода стояла морозная, и дети, которых долгое время держали на холоде и которым не давали есть, могли заболеть. Им необходимы тепло и помощь врача. Для детей Джаспера Фанта они держались удивительно стойко. Их отец постоянно жаловался на здоровье по всякому поводу и без повода. Он был в компании «Хэт крик» и совершал переход в Монтану. Больше всего Джаспер боялся утонуть, но и малейший насморк вызывал у него целый поток жалоб.

Наступила ночь, но Калл продолжал движение, останавливаясь лишь для того, чтобы проверить рану на холке у лошади. Прижавшись к груди брата, девочка крепко спала. Сам же Бобби крепился из последних сил.

— Нам надо продолжать двигаться, — сказал ему Калл. — Жуй мясо и дай сестренке, если она проснется.

— У меня отмерзают руки, — пожаловался мальчик. — Хоть бы не было так холодно.

— Держи руки под одеялом, — посоветовал Калл. — Я не могу остановиться и развести костер. Мокс-Мокс может обнаружить нас.

— Жаль, что вы не убили этого косоглазого, — проговорил Бобби.

— Ничего, у меня еще будет такая возможность, — пообещал Калл.

Калл ехал, повязав старый платок вокруг шеи, чтобы хоть как-то защититься от пронизывающего ветра. Он знал, что маленький бой был проведен им плохо. Бобби Фант правильно сетовал на то, что он не пристрелил Мокс-Мокса. Крики мальчишки заставили его пороть горячку там, где этого не следовало делать. Разумнее было бы, чтобы мальчик потерпел еще несколько секунд. Здоровяк мог бы отступить в сторону и дать ему возможность сделать прицельный выстрел по Мокс-Моксу. Подожди он еще минуту, прежде чем начать стрелять, у него, может быть, даже появилась бы возможность взять на мушку Джимми Камса.

Но он поспешил и в результате своей спешки убил шестерых неумех, дав сбежать двоим по-настоящему опасным бандитам. Поступить так мог только глупец. Он спас детей, но не ликвидировал угрозу. Ему не следовало выпускать из виду главную цель, которая сводилась к тому, чтобы убрать Мокс-Мокса. Джимми Камса, возможно, не менее опасен, но не он возглавлял банду и не он истязал детей ради собственного развлечения.

Как ни горько, но надо признать и то, что стрелял он не очень хорошо. Только юнец со спущенными штанами был убит наповал с первого выстрела, да и то, наверное, по счастливой случайности. Все другие потребовали двух и более пуль. Такая стрельба никуда не годится. А ведь у него были все преимущества: в его сторону не было сделано ни одного выстрела, стрелял он менее чем с пятидесяти ярдов, и напал он внезапно.

Калл винил во всем свои распухшие суставы. Не был он также уверен и в своем зрении. Окажись бандиты посмелей, ему бы не поздоровилось. Если бы Джимми Камса с Мокс-Моксом укрылись за каким-нибудь бугорком и стали отстреливаться, исход боя мог быть другим.

Калл часто прокручивал в голове проведенные бои. Четких правил, по которым они проходили, было не много. Как только начиналась стрельба на поражение, всякая тактика и разработанные планы оказывались забытыми. Люди действовали и реагировали так, как подсказывали им их инстинкты. Не всегда помогал даже предшествующий опыт. Ветераны многочисленных боев иногда допускали дикие и необъяснимые ошибки. Даже те, кто во время боя оставались спокойными, совершали поступки, в которых сами потом не могли разобраться, если, конечно, оставались живы.

Но худо или бедно, а дело сделано. Детей, по крайней мере, он отбил, и они будут жить, если ему удастся поскорей доставить их в тепло.

Дорога не кончалась, а холод становился все сильнее. Его плохая стрельба не выходила в него из головы. Август Маккрае в сходных обстоятельствах, наверное, легко расстрелял бы всех из пистолета.

К утру дети замерзли так, что Каллу пришлось остановиться и рискнуть развести костер, для которого он с трудом смог набрать негнущимися пальцами веток. Ноги у детей заледенели, и им грозила обморожение. К счастью, поблизости было много кустов, и хвороста оказалось достаточно. Он развел два костра и посадил замерзающих детей между ними. Запекшаяся кровь на лице мальчика покрылась корочкой льда. Первое время он держался стойко, а теперь, когда худшее было позади, впал в шок и лишился дара речи. Его маленькая сестра замерзла так, что не могла даже плакать.

Калл подбрасывал в костры ветки и следил, чтобы пламя не ослабевало, пока дети спали. Сам он лишь время от времени подсаживался к огню на несколько минут. Холод стоял такой, что вряд ли кто из бандитов мог отважиться на вылазку против них. Но уверенности в этом не было, и он не мог позволить себе расслабиться возле тепла. Когда он склонялся над костром, его начинала мучить сильная усталость. Он привык спать урывками, присев на корточки или прислонившись к лошади. Спать приходилось даже верхом, если местность была ровной, а лошадь надежной. Воюя с индейцами, он старался выработать в себе способности и выносливость своих врагов.

Ему хотелось научиться всему, что могли делать команчи или апачи. Гас посмеивался над ним и говорил, что ни один белый не может жить так, как живут индейцы, или передвигаться с такой скоростью, как они, или неделями обходиться без пищи и воды.

Гас, наверное, был прав. А если Калл не мог тягаться с лучшими из индейцев, когда был молодым, то теперь вряд ли может рассчитывать на победу в единоборстве с одним из них. Джо Гарза был мексиканцем, а не индейцем, но мексиканцы мало чем отличались от индейцев. К тому же ходили слухи, что Гарза несколько лет жил в горах у апачей, так что холод вряд ли был для него помехой, раз он не был помехой для самого Калла.

В такой неясной обстановке нельзя уступать усталости или слишком долго дремать у костра. Он может проснуться от того, что ему перерезали горло.

Утром мороз был такой сильный, что седла покрылись льдом. Дети от холода не могли даже есть. Он решил, что ему лучше привязать их к лошади. Появившееся было на востоке солнце вскоре заволокло темными тучами, и мороз ничуть не ослабел.

Раненая лошадь застоялась и едва передвигала ноги. К счастью, через час езды на северо-западе появилось несколько струек дыма, ясно видневшихся в морозном воздухе. Дым поднимался над крышами Форт-Стоктона.

Через некоторое время дым появился и на востоке. Этот дым двигался на запад и шел от паровоза. Самого паровоза Калл не видел, но знал, что там проходит железная дорога.

Раненая лошадь замедлила шаг, незадолго до полудня остановилась совсем и больше уже не двигалась с места. До города оставалось не больше пяти миль. Лошадь пришлось оставить. Отдохнув день-другой она, возможно, дойдет сама. Калл пересадил детей на своего коня, но мили через две тот поранил копыто об острый лед и захромал.

Но до города было уже недалеко. Девочка немного ожила и время от времени спрашивала, где ее мама. Бобби Фант с ужасными ранами на лице молчал весь день. Калл медленно вел охромевшую лошадь за повод. Ему не хотелось оказаться в ситуации, когда бы пришлось нести детей на руках, оставив винтовки и снаряжение.

В двух милях от города им встретились двое овцеводов, забивавших овец для продажи в Форт-Стоктоне.

— Откуда вы взялись, люди? — воскликнул старший из них, завидев Калла, который вел хромавшую лошадь с двумя детьми верхом на ней.

— Из такого далека, что были бы очень признательны, если бы вы подбросили нас куда-нибудь, где эти дети могли бы согреться, — ответил Калл. — Мы были бы более чем признательны, — добавил он. — Мы бы неплохо заплатили, если бы вы взяли нас в свой фургон и довезли до города.

— Мистер, вам ничего не надо платить нам. Мы и так собирались везти эти туши в город, — сказал младший из овцеводов.

Это были заросшие волосами мужчины в лохматых бизоньих шубах. Возле них бегали три огромные собаки. Именно лай собак вывел Калла на фургон. Однако овец поблизости не было, в фургоне лежало лишь шесть освежеванных туш.

Калл предпочел идти за фургоном, ведя на поводу свою хромую лошадь. Молодой овцевод сообщил, что в центре города есть гостиница.

— Не Бог весть что, но с кроватями, — пояснил он. — Кто сделал такое с лицом этого мальчика?

За ночь лицо Бобби Фанта распухло, из некоторых ран все еще шла кровь и замерзала на его щеках.

— Человек по имени Мокс-Мокс, — сообщил Калл. — Я стрелял в него, но не думаю, что убил.

— Тогда его должен убить кто-то другой, — сказал старший. — Я много повидал на равнинах, но никогда не видел, чтобы так обходились с ребенком.

Калл понес Бобби Фанта в маленькое здание гостиницы. Молодой овцевод на минутку спрыгнул с фургона и подхватил девочку, которая по-прежнему звала свою мать.

На входе в здание стояла женщина и смотрела на них через застекленную дверь гостиницы. Калл разглядел лишь, что у нее были светлые волосы. Первым вошел овцевод с девочкой на руках. Когда Калл протиснулся в дверь с Бобби Фантом, девочка уже была на руках у женщины, которая шепотом успокаивала ее.

Калл не мог слышать, что она говорила ей на ухо. Внезапное появление этой блондинки за дверью несколько озадачило капитана, тем более что она показалась ему знакомой. Мелькнула мысль, что это мать детей. Однако до вчерашнего дня он даже не знал, что у Джаспера была жена, да и откуда она могла знать, что они окажутся в Форт-Стоктоне.

Когда женщина посмотрела на лицо Бобби Фанта, у нее перехватило дыхание.

— Это дело рук Мокс-Мокса, не так ли, капитан? — спросила она, слегка прикасаясь пальцами к ранам на лице мальчика. — Вы убили его, капитан?

— Я подстрелил его, — ответил Калл. — Скорее всего, не смертельно, но достаточно для того, чтобы я смог позднее поймать его.

— Отнесите мальчика в мою комнату, — сказала женщина. — Я только что с поезда и собиралась принять ванну. Вода уже согрета. Я посажу их обоих в ванну. Так они согреются быстрее. Затем я промою мальчику раны.

Она стала подниматься по лестнице с девочкой. Калл поблагодарил молодого овцевода и тоже пошел наверх с мальчиком на руках. Как только он ступил в тепло гостиницы, его стала разбирать усталость, да такая, что ему даже трудно было пройти один пролет лестницы с ребенком на руках. Откуда эта женщина знает, кто он такой, устало размышлял он, и как она могла узнать про Мокс-Мокса?

И только когда, задержавшись на площадке с девочкой на руках, блондинка посмотрела вниз, он сообразил, кто она такая. Это была не мать детей, это была жена Пи Ая.

— О Господи, я прошу меня извинить, — смущенно пробормотал он. — Я не узнал вас.

Калл не мог припомнить, когда он видел ее в последний раз. Скорее всего, это было в Небраске. Она тогда была еще совсем молода. С тех пор минуло много лет, и она, естественно, стала старше. Но то, что она стала старше настолько, что он не узнал ее, не укладывалось у него в голове.

— Вы не должны чувствовать себя неловко, — возразила Лорена. — Вы не дали Мокс-Моксу сжечь этих детей и вывезли их. Этого достаточно.

Он отнес мальчика в ее комнату, где над ванной уже поднимался пар.

— Положите его на кровать, — сказала Лорена. — Об остальном я позабочусь сама, а вам лучше немного отдохнуть.

— Да, вымотался.

На самом деле он вымотался настолько, что едва смог донести ребенка до кровати.

— Встреча с вами стала для меня полной неожиданностью, — добавил он, чувствуя, что должен сказать что-то еще, но не нашел, что именно.

— Я приехала сюда в поисках мужа, — пояснила Лорена. — И надеялась, что он с вами.

— Нет, не со мной, но я знаю, где он. Это недалеко.

Лицо женщины просветлело, когда она услышала эту весть. Капитан спустился вниз и взял ключ от комнаты. Однако позднее не мог вспомнить, как получал его и добирался до кровати.

Много часов спустя его разбудило беспокойство о лошади. Он совершенно забыл о ней, как только вошел в гостиницу, оставив животное стоять на улице. За окном стояла кромешная темнота. Интересно, подумал он, позаботился ли кто-нибудь о его лошади.

 

15

Лорена провела с детьми весь день, отлучаясь только однажды, чтобы найти доктора для Бобби. К счастью, глаза мальчика не пострадали, и он видел прекрасно, а вот некоторые порезы на его щеках были такими глубокими, что от них навсегда могли остаться шрамы.

Лорена спала мало и не рассчитывала на другое, пока был жив Мокс-Мокс. Одного взгляда на лицо Бобби Фанта было достаточно, чтобы лишиться всякого сна. В памяти тут же возникал маленький мальчик, которому не довелось спастись, и он угодил на костер Мокс-Мокса вместо нее. Его предсмертные крики стояли у нее в ушах, а в памяти все еще жил душераздирающий страх, который она испытывала, ожидая, когда наступит ее черед. Страх был столь невыносимым, что все остальное, что делали с ней бандиты, отступало на задний план. С годами она приучила себя не вспоминать об этом страхе. Если он хоть на час всплывал в ее памяти, она оказывалась парализованной и переставала быть учительницей, женой и даже матерью.

Когда она выглянула из дверей гостиницы и увидела капитана Калла, ее поразил его измученный вид. Пи Ай упоминал ненароком, что капитан уже не тот, каким был, но она даже представить себе не могла, что он выглядит так плохо.

Лорена не видела его с того самого утра, когда много лет назад он уехал из дома Клары Аллен с телом погибшего Гаса Маккрае. Он тогда уже не был молод, но тот, кто вошел в гостиницу в Форт-Стоктоне, выглядел настоящим стариком. Конечно, ее дочери Клэри уже пятнадцать, а Калл уезжал от Клары в Техас с телом Гаса за два года до того, как она стала женой Пи Ая. Они не виделись с капитаном целых двадцать лет, и ей следовало быть готовой к тому, что он постарел.

Она просто не предполагала, что он может выглядеть таким скованным и измотанным. Конечно, ему пришлось проехать немалое расстояние с двумя детьми, да еще по такому морозу. Он, наверное, находится в пути с тех самых пор, когда Пи Ай отказался ехать с ним. Тут и молодого свалит усталость.

Прошел день, но Калл все еще был слишком уставшим, чтобы спуститься вниз. Робко постучавшись в дверь Лорены, он поинтересовался, не сможет ли она попросить хозяйку гостиницы принести ему поесть. Он попросил ее также разузнать про коня. В конюшне ли он и дали ему овса или нет?

Лорена принесла Каллу поесть и сообщила, что о коне позаботился местный шериф. Копыто у животного повреждено совсем незначительно, и через пару дней лошадь сможет стать под седло. Калл успокоился. Он не мог простить себе, что бросил коня на улице.

— Здесь было так тепло, что я чуть не свалился в обморок, — оправдывался он. — Я даже не помню, как добрался до кровати. Обычно я не забываю поставить коня в стойло.

— Вы спасли двоих детей, — напомнила ему Лорена. — А о вашем коне здесь было кому позаботиться.

— Нет, это мой конь, — возразил Калл. — Я всегда сам присматриваю за ним.

— Мой семилетний сын может расседлать и накормить лошадь не хуже вас, капитан, — заметила Лорена. — Но мой семилетний сын не смог бы вырвать двоих детей из лап Мокс-Мокса.

Калл понял намек и больше не вспоминал про коня, опасаясь вызвать раздражение Лорены.

Но о своем упущении он тоже не забывал. Через полтора дня, почувствовав себя достаточно отдохнувшим, он отправился в конюшню, чтобы самому осмотреть коня. Он чувствовал, что должен ехать, ибо ни одна из задач, которые он поставил перед собой, не была решена. Мокс-Мокс был жив, а если и не был, то доказательств этому не обнаружено. Не приблизился он и к решению проблемы Джо Гарзы, с тех пор как выехал из Амарилло. Брукшира скоро хватит удар из-за задержки, а его шефа, полковника Терри, наверное, уже хватил.

На третий день приехал Джаспер Фант с женой, чтобы забрать своих похищенных детей домой. Калл удивился, увидев его совершенно лысым и с брюшком. Его жена была маленькая и подвижная. Звали ее Май.

Оба родителя едва не лишились чувств, когда увидели лицо своего сына. Мать прижимала к себе его голову и плакала навзрыд. Лицо Джаспера налилась кровью.

— Да как же так, проклятый убийца, зачем он сделал это, капитан? — твердил он.

Лорена стояла рядом с Каллом и наблюдала за происходящим. Маленькая девочка обхватила мать за шею так, что та не могла говорить. Джаспер и Мэй провели на поезде двое суток, выехав сразу, как только пришла телеграмма с сообщением, что их дети живы.

Через несколько часов семейство садилось на поезд. Мэй начала было благодарить Калла, но разрыдалась и не смогла произнести ни слова. Джаспер схватил его за руку и не выпускал ее до самого отхода поезда.

— Не знаю, как вас благодарить, капитан, — говорил он. — Мы никогда не забудем, что вы сделали для нас. Мы с Мэй никогда не забудем этого. Если когда-нибудь будете в Комстоке, я очень надеюсь, что вы зайдете к нам.

— Зайду, — пообещал Калл, которому было не по себе от лысины Джаспера. Он помнил, как Джаспер гордился своей шевелюрой во времена их совместных походов.

— Им повезло, — сказала Лорена, когда они с капитаном возвращались со станции в гостиницу. — Когда я была в руках Синего Селезня, Мокс-Мокс хотел сжечь меня. Но Синий Селезень не позволил ему это сделать — я была нужна ему в качестве приманки. Тогда Мокс-Мокс схватил где-то мальчишку и сжег вместо меня.

— Разве, я никогда не слышал об этом, — удивился Калл. — Гас ничего не говорил мне. Даже странно, что он скрыл это от меня.

— Я ничего не рассказывала ему, — объяснила Лорена. — Муж тоже не знает. Перед самым отъездом сюда я рассказала об этом мистеру Гуднайту. Он был первым, кто узнал об этом, а вы второй.

— Вы рассказали Чарли Гуднайту? — спросил пораженный Калл. — Он что, приходил к вам и расспрашивал?

— Да, приходил и расспрашивал, — ответила Лорена. — Когда мы сможем отправиться к моему мужу?

— Он в Пресидио или где-то рядом, — сказал Калл. — Поезда туда не ходят, да и дорога есть не везде. Нам придется ехать верхом.

Калл замолчал. Он понимал, что Лорена имела полное право отправиться за своим мужем. Поездка на такое расстояние, которое она уже преодолела, да еще в то время, когда на свободе разгуливали два знаменитых налетчика и когда нападению мог подвергнуться любой поезд, свидетельствовала о ее необычной смелости. Калл был рад уступить и позволить Лорене забрать Пи Ая домой. Душа у этого человека больше не лежала к такой работе, если то, чем они занимались, можно назвать работой. Будет лучше, если он бросит ее и займется женой с детьми и своей фермой.

— Капитан, надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что я могу сидеть на лошади, — проговорила Лорена, заметив его нерешительность. — Я ехала верхом до самой Небраски со стадом коров, которое вы перегоняли с Гасом. И я три года жила у Клары Аллен на ее конезаводе. Так что верхом я умею ездить, и морозы меня не пугают. Я хочу попасть к мужу. Если вы направляетесь в Пресидио, я хочу поехать с вами.

— Дело не в езде верхом и не в морозе, — замялся Калл. — Мне рассказывали, что вы каждый день ездите на упряжке, чтобы учить детей в школе — я это знаю от Чарли Гуднайта. Он в восторге от вас. Поездка в Пресидио будет не труднее, чем ваши путешествия в школу.

— Тогда в чем дело? — спросила Лорена. — Я могу отправиться сейчас же. Вещи у меня собраны. В чем тогда дело?

В этот момент их увидел шериф Форт-Стоктона, тот, кто позаботился о лошади Калла, и бросился к ним со всех ног.

— Капитан, слышали новость? — спросил он.

— Нет, не слышал, — удивился капитан. — А что такое?

— Джо Гарза прикончил судью Роя Бина, — проговорил худощавый шериф. — Ранил его в живот, а затем повесил на печной трубе его собственного салуна. Вот такая новость.

— Когда? — спросил Калл.

— С неделю назад, — ответил шериф. — Никто не знает точно, в какой день, потому что никого не было, когда это произошло.

— Я был там примерно в это время, но я уехал, — сказал Калл. — Там оставались Пи Ай с Брукширом и помощником шерифа Планкертом, но и они уехали сразу вслед за мной.

— Его обнаружил пастух, — продолжал шериф. — Пришел за бутылкой виски, а тут Бин висит, прямо возле двери своего салуна.

— Значит, этот юнец следил за его салуном, — произнес Калл. — Он, должно быть, умеет прятаться. Я тоже присматривался, но ничего не заметил.

— Пастухи перепугались и подтягивают свои отары ближе к городам, — сообщил шериф.

— Не знаю, поможет ли это им, — усомнился Калл. — Даже если они пригонят своих овец прямо сюда, на центральную улицу, он все равно сможет перестрелять их, раз он умеет так хорошо прятаться.

— Вы уверены, что мой муж уехал оттуда? — спросила Лорена. Страх, сидевший в ней все эти недели, вновь перехватил ей горло.

— Ну, лошадь его была оседлана, и он готовился отправиться, когда я уезжал, — произнес Калл. — Брукшир был пьян, а Планкерт со Знаменитым Ботинком дремали. Но мне кажется, что они уехали. Ваш пастух больше ничего не обнаружил, кроме одного трупа, не так ли?

— Нет, только труп, — ответил шериф. — Старины Бина. Он был задиристым старым петухом, но, видно, откукарекался.

— Мне надо торопиться, — сказала Лорена. — Я не хочу, чтобы моего мужа пристрелили где-нибудь посреди дикой прерии. Там может не оказаться даже пастуха, чтобы найти его.

— Я послал их в Мексику, так что они должны быть в безопасности, — пояснил Калл. — Думаю, Гарза отправился этим путем. Мне кажется, что он шел по моему следу, но мне не удалось обнаружить его. Он чертовски умный парень, раз так ловко подловил Бина.

— Да, песенка судьи спета, — несколько растерянно повторил шериф. Он надеялся, что знаменитый рейнджер захочет обговорить это дело с ним или хотя бы посоветуется, как ему лучше поймать Джо Гарзу. Он со своим помощником Джерри Брауном уже кое-что придумал на этот счет.

Но старый рейнджер с блондинкой не стали долго обсуждать его новость.

— Премного благодарен вам за то, что присмотрели за моей лошадью, — сказал Калл, и они пошли назад по улице. Худощавому шерифу старый Калл показался слишком неповоротливым и медлительным, чтобы поймать такого стремительного бандита, как Джо Гарзу. Это, по мнению шерифа, по силам лишь таким молодым, какими были они с помощником Джерри Брауном.

По дороге в гостиницу Калл молчал. К тревоге за Пи Ая у Лорены стал примешиваться страх, что капитан не собирается брать ее с собой.

— Капитан, я умею ездить верхом, — еще раз повторила она. — Я могу ехать день и ночь, если придется. Мне уже приходилось делать это, когда мы перегоняли тот скот, и сейчас я смогу выдержать.

— Мэм, я возражаю не потому, — начал Калл. — Мне бы хотелось, чтобы вы поехали.

Калл не кривил душой, когда говорил это. Лорена проделала большой путь, не лишенный опасности, и заслужила право увидеться с мужем без всякого промедления. Супружеских уз Калл никогда не знал, но по поведению Лорены, да и самого Пи Ая, мог определить, что они связывают людей довольно крепко. Увидев, как Лорена быстро взяла на себя заботу о детях Джаспера, он стал восхищаться ею.

К тому же в данном случае он не возражал против компании. Раньше он предпочитал путешествовать в одиночестве. Но этой зимой одиночество перестало устраивать его. И сейчас он жалел, что оставил Брукшира, который все больше нравился ему.

— Тогда в чем ваши возражения, если они имеются? — настаивала Лорена.

— Я не уверен, что смогу защитить вас, — вот в чем дело, — объяснил Калл. — Я позволил желторотому мексиканцу проскользнуть у себя за спиной и не смог предотвратить гибель Роя Бина, затем упустил Мокс-Мокса, допустив две оплошности подряд. И теперь я просто не знаю, смогу ли обеспечить вашу безопасность.

К удивлению капитана, Лорена взяла его под руку и продолжала идти молча.

— Вы слышали меня? — спросил Калл, решив, что ему не удалось довести до ее сознания всю рискованность предстоящей поездки.

— Я слышала вас, капитан, — ответила Лорена. — Мне надо найти своего мужа. Вы прежде всего должны побеспокоиться о том, чтобы защитить его. Помогите мне найти хорошую лошадь и давайте отправляться.

Вид у Лорены был решительный, а шаг стал еще стремительней. Сказанные ею слова поразили Калла, но к тому времени, когда они миновали гостиницу, а затем оружейный магазин, он понял, что она была права. Лорена побывала в руках у Синего Селезня, осталась жива и вернулась к нормальной жизни. Более того, она выучилась и стала опорой семьи.

А Пи Ай полагался на него с Гасом, пока не появилась Лорена и не стала для него новой опорой. Пи Ай был достаточно умелым, когда имел ясные указания — и только тогда. Лорене это тоже было известно, конечно. Пи Ай не привык действовать в одиночку. И вряд ли он так быстро добрался бы до Пресидио, если бы с ним не было Знаменитого Ботинка.

Калл выбрал крепкую кобылу для Лорены и купил ей подходящее седло. Через час они, подгоняемые сильным ветром, выехали из Форт-Стоктона.

Худощавый шериф со своим помощником Джерри Брауном стояли посреди безлюдной и продуваемой ветром улицы и смотрели им вслед. Шериф был несколько разочарован. Старый рейнджер совсем не проявлял дружелюбия.

— И куда теперь они едут? — спросил помощник Браун.

— Откуда я знаю, Джерри. Они направляются на юг, — ответил шериф. — Я не спрашивал у них маршрут, а сами они не очень-то распространялись.

— Не часто в нашем городе бывают такие хорошенькие женщины, — проговорил Джерри Браун. — Я не встречал ни одной такой с тех пор, как приехал сюда. А я здесь уже шесть лет. Хотелось бы, чтобы она задержалась подольше.

— Зачем? — спросил шериф, удивленный тем, что его помощник так разоткровенничался. — Ты даже не знаком с ней.

— Не знаком, но мог бы познакомиться в магазине или где-нибудь еще, — сказал Джерри Браун. — Я мог хотя бы просто поздороваться с ней. Я же холостяк, — добавил он, хотя шерифу это было известно.

Но вскоре рейнджера с хорошенькой женщиной поглотило огромное голубое пространство на юге, и холостой помощник Джерри Браун вернулся в тюрьму, где и провел остаток утра, раскладывая в одиночестве пасьянс.

 

1

— Не бросай меня одного, ты, проклятый шакал-чироки! — в сердцах воскликнул Мокс-Мокс.

Ему страшно хотелось убить Джимми Камса, но не было оружия, и, в довершение ко всему, Мокс-Мокс был тяжело ранен. В суматохе бегства от Калла его пистолет выпал из кобуры. Мокс-Мокс лежал на коне навзничь, и она каким-то образом расстегнулась.

Он истекал кровью и непрерывно кашлял, пока они удирали. Он был ранен в легкое и знал, что это плохо. При каждом приступе кашля боль острыми иглами пронизывала его грудь. Затем Джимми Камса подъехал к нему сзади и забрал у него винтовку, хотя она вся была залита кровью. Лишенный пистолета Мокс-Мокс не смог остановить Джимми.

Мокс-Мокс ехал, сколько мог. У него была только одна лошадь, а вот Джимми удалось угнать трех коней, когда поднялась паника. Имея четыре лошади, он мог скакать и скакать.

— Дай мне пересесть, Джим, мне нужна свежая лошадь, — попросил Мокс-Мокс, когда лошадь под ним стала выбиваться из сил, но Джимми как будто не слышал его.

В конце концов лошадь Мокс-Мокса отказалась выбираться из очередной балки. К этому моменту они уже проехали около двадцати миль. Лошадь подалась назад и стала на дне балки, подрагивая от усталости. Опускались сумерки, и Мокс-Мокс едва различал Джимми Камса, который в это время седлал очередную свежую лошадь, крупного гнедого, принадлежавшего раньше Отеросу.

Мокс-Мокс осторожно соскользнул на землю и закашлялся, пронзенный иглами боли. Он пытался достать из переметной сумы спички, когда подошел Джимми Камса и стал помогать ему. Мокс-Мокс отступил, затем пошатнулся и сел на землю.

— Разведи костер, Джимми. Мне холодно, — сказал он, но Джимми опять не ответил. Да он и не помогал вовсе. Он просто перетащил его переметные сумки со спичками, остатками еды и патронов на другую лошадь.

— Разведи костер, — опять попросил Мокс-Мокс. — Я окоченею, если ты не разведешь огня.

— Нет больше никаких костров для тебя, Мокс, — заявил Джимми Камса.

— Почему? Что с тобой случилось? — спросил Мокс-Мокс.

— Со мной? Ничего, — ответил Джимми. — Я не ранен в легкое, и я не умираю. Разводить для тебя костер — лишь зря расходовать спички. Да и времени у меня нет, чтобы тратить его на того, кто все равно умирает.

— Я не умираю, я только ранен, — уверял Мокс-Мокс. — Я буду жить, если смогу согреться.

— Согреешься в аду, Мокс, — бросил Джимми Камса, садясь на лошадь Отероса. — В аду тебе будет так же жарко, как и тем, кого ты сжигал на костре.

Тогда до Мокс-Мокса дошло окончательно, что Джимми Камса не собирается помогать ему. Он собирается бросить его умирать здесь, истекающего кровью, без спичек и в такой холод.

— Мне давно надо было убить тебя, пес паршивый! — выкрикнул Мокс-Мокс. — Надо было пристрелить тебя, когда ты спал!

— Ты не смог бы убить меня даже во сне, — проговорил Джимми. — Даже когда я крепко сплю или валяюсь пьяный, я все равно быстрее тебя. Поэтому меня и зовут Стремительный Джимми.

— Ты, гадкая змея, разведи мне костер! — потребовал Мокс-Мокс.

— Я не змея, — ответил Джимми. — Это тебя называют Невидимая Змея. Только старый Калл увидел тебя и, израсходовав не так уж много патронов, пристрелил.

— Я не убит, я просто ранен, черт тебя побери! — снова закричал Мокс-Мокс. — Разведи мне костер или оставь спички, если ты так торопишься, будь ты проклят! Я сам разведу его.

— Я тороплюсь, — сказал Джимми. — Мне хочется быть подальше отсюда, когда взойдет солнце, Мокс. Старик еще может объявиться. Он убил семерых из восьми, если только Черный Зуб не удрал, в чем я, однако, сомневаюсь.

— Он не объявится, потому что не сможет бросить детей, — предположил Мокс-Мокс.

— Все равно я не хочу испытывать судьбу. Если он приедет, то найдет тебя замерзшим или истекшим кровью. Мне даже в голову не приходило, что такой старик может побить тебя, Мокс, но теперь вижу, что ошибался.

Мокс-Мокс знал, что спастись можно, только подскочив к Джимми и выхватив у него пистолет или уцепившись за поводья. Чтобы выжить, надо было хоть за что-то уцепиться. В балке должен быть хворост, который он может собрать и развести спасительный костер, даже если ему придется делать это ползком. Шатаясь, он встал на ноги и бросился к лошадям. Добраться бы хоть до одной из них, тогда бы он выжил. Но иглы в легких закололи сильнее прежнего, а ноги перестали слушаться. Сделав несколько шагов, он упал, так и не добравшись до лошадей. Когда ему все-таки удалось это, лошадь оказалась той, на которой Джимми гнал все двадцать миль. Она была такой же загнанной, как и его собственная.

На поясе у Мокс-Мокса был маленький нож, которым он обычно резал мясо. Это было его единственное оружие. Ему удалось снять его. Если повезет, он может пырнуть им Джимми, чтобы тот свалился с лошади. Но когда он метнулся с ножом туда, где, как ему казалось, находился Джимми, его там не оказалось. Он взял всех запасных лошадей и выехал из балки. Мокс-Моксу хотелось зарезать его насмерть за предательство, но резать было некого. Он слышал лишь, как стучат копыта уносивших чироки лошадей. Но через секунду звук ослабел, а еще через несколько минут совсем ничего не стало слышно, кроме его собственного дыхания. Во внезапно наступившей тишине оно показалось ему ужасным. Внутри у него булькало, как у коровы или овцы, испускающей дух.

Мокс-Мокс пришел в бешенство. Старик вдруг появился ниоткуда, ранил его, пристрелил всех, кроме Джимми Камса, а теперь и Джимми бросил его истекать кровью и замерзать в балке. Как он посмел, старый дурак! Выдайся хоть секунда, он бы собрал своих людей и схватил Вудроу Калла и сжег бы его. Он мог бы застрелить, или зарезать, или до смерти забить его плеткой. Старому Каллу случайно удалось подобраться так близко и открыть стрельбу. Все это из-за того, что Джимми Камса возился с лошадьми, вместо того чтобы стоять на часах. На самом деле никто из его людей не ожидал нападения. Так им и надо, что они все убиты, — все, кроме Джимми Камса, который теперь ускакал и бросил его умирать.

Мокс-Мокс подполз туда, где стояла его лошадь, ухватился за стремя и встал на ноги. Его единственным шансом было взобраться на лошадь и заставить ее двигаться. Может быть, где-нибудь есть жилье, до которого он сможет добраться и развести огонь. Огонь спасет его. Он всегда разводил чудесные костры, достаточно жаркие, чтобы согревать его самыми холодными ночами, и достаточно жаркие, чтобы сжечь любого, кто подворачивался ему под руки. Если бы ему только удалось добраться куда-нибудь, где он смог бы развести костер, чудесный жаркий костер, хлюпанье в его груди могло бы прекратиться, ему стало бы лучше, и смерть пощадила бы его…

Он медленно подтянулся и с огромным трудом взобрался в седло. Но лошадь не реагировала на шпоры и отказывалась двигаться. Она лишь взбрыкнула, сделала пару шагов и встала как вкопанная, шатаясь от усталости.

Мокс-Мокс не выносил непослушания, даже со стороны лошади. Маленький нож все еще был зажат в его руке, и он в бешенстве стал вонзать его в лошадь со всей силы, какая еще оставалась в нем. Он вонзал его в холку, полосовал ей спину. Затем воткнул его в бок лошади, — он заставит ее идти туда, куда ему надо! Нож вспарывал бок лошади до тех пор, пока она не взвилась и не попыталась подняться по склону балки. Но склон был слишком крутым для нее. В темноте лошадь потеряла опору и покатилась вниз, увлекая за собой Мокс-Мокса. Падая, лошадь сильно лягнула его по ноге. Когда Мокс-Мокс попробовал встать, он услышал, как затрещала его нога, и почувствовал, что она не держит его.

В отчаянии и бешенстве из-за удачи Калла и собственного поражения Мокс-Мокс почти не ощущал холода. Но теперь, когда нога трещала, а в груди клокотало, и он уже не мог больше двигаться, обжигающий холодом ветер стал нестерпимым, Мокс-Мокс подумал о том, чтобы порезать себя и согреться теплом собственной крови. Но когда он на секунду положил нож на землю, чтобы принять более удобное положение, нож соскользнул вниз по склону балки и оказался вне его досягаемости. Мокс-Мокс сполз еще немного, но не смог найти нож.

Кровь, вытекавшая из раны в груди, стала замерзать на рубашке. Он приложил руку к груди — кровь была холодной. Ему нужен огонь, но где его взять. Вдали завыли койоты. Мокс-Мокс прислушался. Ему показалось, что он слышит приближающийся топот лошадиных копыт, и напрягся до предела. Может быть, Стремительный Джимми просто дразнил его? Ведь он известный шутник. Может быть, Джимми вернется и разведет ему хороший трескучий костер? Даже если всадником был старый Калл, направляющийся за ним, он тоже может развести костер и не дать ему умереть этой ночью.

Мокс-Мокс вслушивался изо всех сил. Раз или два ему опять показалось, что он слышит топот лошадей. Но в основном доносился лишь вой койотов. Ветер стих, ночь была безоблачной и очень холодной. Мокс-Мокс вновь попытался нашарить нож. Лучше зарезать себя, чем замерзнуть до смерти. Когда нож все же нашелся, Мокс-Мокс стал сползать, а затем покатился вниз на дно балки. Здесь не было ни кустика, под который можно было бы заползти. Две загнанные лошади убрели куда-то. Это, наверное, была его собственная лошадь, чей топот он слышал в ночи. Спасения от холода не было нигде — раздавался лишь вой койотов да призрачно светились звезды.

 

2

«В Мексике стало холоднее», — подумал Брукшир, попав туда во второй раз, хотя в первый раз ему казалось, что холоднее быть просто не может.

Каждый вечер он очень нервничал, боясь закрыть глаза и замерзнуть во сне. Они разводили огромные костры — вскоре Брукшир истратил на них последнюю из своих бухгалтерских книг, даже корки пустив на растопку, — но огонь не прогревал землю, а земля как раз и была тем, на чем он должен спать.

Отъезд капитана сильно травмировал Брукшира. Не по себе ему было и от приказа возвращаться в Мексику в надежде, что Джо Гарза появится в доме своей матери. Они уже побывали там однажды и Джо дома не сказалось. Если замысел капитана состоял в том, чтобы залечь и дожидаться его, то почему они не сделали это сразу?

Сейчас же Калла — единственного человека на всем Западе, в которого верил Брукшир, — даже не было рядом. Очень часто в жизни Брукшира, когда ему не удавалось справиться со своей тягой к бренди, все начинало идти наперекосяк. Теперь такое же чувство у него появилось вновь. Ему казалось, что дела идут все хуже и хуже. Старого индейца, похоже, сильно раздражало то, что им приходится делать большой крюк на пути в деревню. Он семенил так далеко впереди, что у Брукшира не раз возникало ощущение, что они брошены одни. Полковнику Терри такой способ решения задачи показался бы крайне странным. Полковник хотел расправы лишь над одним бандитом — и быстрой. Он будет вне себя от того, что так много времени потеряно безрезультатно.

Обычно Брукшира прошибал пот при мысли о раздражении полковника. Но потеть в такой холод было невозможно, да и полковник Терри, который раньше посещал мысли Брукшира каждые пять минут, стал теперь появляться в них все реже и реже. А когда все же появлялся, то не так навязчиво. Полковник стал теперь просто воспоминанием из другой жизни. Брукшир не знал, вернется ли он когда-нибудь в ту жизнь и увидит ли полковника вновь.

Однако он послушно ехал вперед, стараясь держать себя в руках и не поддаваться страху перед ветром. Делать было нечего. Они находились в Мексике, и главной задачей было не отстать от Знаменитого Ботинка. Растительность была скудной, и к середине дня он начинал беспокоиться о том, чтобы набрать достаточно хвороста для костра, способного гореть всю ночь. Брукшир старался запомнить каждый куст и каждое дерево, чтобы вернуться за ними, если понадобится развести костер.

Помощник шерифа Планкерт сильно расстроился, когда Пи Ай сообщил ему, что они направляются обратно в Мексику. Это было как раз то единственное, чего он никогда больше не собирался делать. И тем не менее, когда вроде бы подошел момент бросить все и вернуться домой, он, как завороженный, тащился назад через Рио-Гранде вслед за Пи Аем, Брукширом и Знаменитым Ботинком.

Планкерт глянул вдоль реки, когда они достигли ее середины. Там был Ларедо и там же находилась Дуби. Если повернуть налево и проследовать вдоль извилистого потока, он не проскачет мимо дома. Река приведет его прямо к нему — если только какой-нибудь мексиканец не пристрелит его по дороге.

Но в этом-то и была вся загвоздка. Чтобы добраться домой по реке, надо было проехать через те самые места, где он не пользовался большой любовью жителей. Даже на техасской стороне реки имелись такие уголки, где к нему наверняка отнесутся без симпатии.

Крайне уставший, Планкерт был не в состоянии встретить грудью такое отношение к себе. Лучше уж оставаться в составе экспедиции капитана, который обещал отправить его назад на поезде сразу, как только будет покончено с бандитами. Мысль о предстоящем покое и домашнем уюте успокаивала помощника шерифа и заставляла его двигаться вперед.

Пи Ая Мексика не интересовала, но и не пугала. Капитан дал четкие указания, и ему оставалось только следовать им. А чтобы следовать им, ему надо было не отставать от Знаменитого Ботинка. Старик пребывал в необычном раздражении, однако пока еще не сбежал от них. Но даже если он сбежит, Пи Ай не сомневался, что сможет отличить восток от запада и, вернувшись к реке, добраться в конце концов туда, куда ему было сказано.

На третью ночь, когда они разводили костер за небольшим выступом скалы, подошел Знаменитый Ботинок, завершивший свой очередной пробег по прерии, и сообщил, что к ним направляется Олин.

— Он как раз собирался остановиться на ночевку, когда я нашел его и сказал, что у нас уже разбит лагерь, так что он идет сюда.

Пи Ай смутно помнил Олина Роя, который время от времени случайно забредал в те места, где действовал их отряд рейнджеров и иногда останавливался с ними на ночевку. Пи Ай не мог припомнить чем он занимался, если тот занимался чем-то определенным вообще. Ведь не каждый путник в этих краях имел определенное занятие, а если и имел, то не любил распространяться об этом. В памяти Пи Ая сохранилось только то, что это был человек громадных размеров.

— Он хоть немного похудел? — спросил Пи Ай у Знаменитого Ботинка. — Тогда его с трудом возила лошадь.

— Он слишком тяжел для лошади, — подтвердил Знаменитый Ботинок. — Зато его легко выслеживать.

Когда Олин Рой подъехал к их лагерю, он не произвел впечатления ни на Планкерта, ни на Брукшира.

— Благодарю вас, — произнес Олин официальным тоном, когда Брукшир предложил ему кружку кофе.

После этого он просто сидел у костра в своей засаленной одежде и почти не раскрывал рта.

— Холодно, не так ли? — спросил Пи Ай, не зная, как обращаться к этой громаде.

— Бывает холоднее. Мне приходилось терпеть морозы и посильнее, — откликнулся Олин, жалея о том, что дал Знаменитому Ботинку увлечь себя на их стоянку. Они были достаточно вежливыми и великодушными, предложив ему чашку кофе, но все же Олин чувствовал, что ему было бы лучше ночевать одному. Потребность в разговоре у него не возникала, поскольку никаких разговоров не требовалось, когда он привычно проводил ночи в одиночестве. Вести разговоры с совершенно незнакомыми людьми было для Олина утомительным занятием. Хотя, правда, Пи Ай и не был для него совершенно незнакомым человеком, но к легкой беседе он не располагал. Олину легко говорить было только с Марией и Билли Уильямсом. Но даже наедине с Марией он редко отличался большой разговорчивостью. Обычно он просто сидел и слушал, как говорила Мария, или смотрел, как она причесывала свою маленькую дочь.

В такие моменты ему хотелось другой жизни, в которой Мария была бы его женой, а сам он был бы оседлым. Это, конечно, невозможно — Марию он не интересовал.

Но если бы все было именно так, он чувствовал бы себя более счастливым. Никто не трогал его так глубоко, как Мария, хотя он никогда не был ей мужем или членом ее семьи, и не имел удовольствия подолгу видеть ее с детьми.

— В каких местах побывали? — продолжал Пи Ай. Капитан оставил его за старшего, и, как старший, он чувствовал себя обязанным завязать хотя бы небольшой разговор.

— Ну, в Педрас-Неграсе, — нехотя проговорил Олин.

— Я слышал, что это бандитский город, — заметил Планкерт.

— Нет, нисколько, — возразил Олин. — Правда, сейчас там Уэсли Хардин. Любой город, где он расседлывает свою лошадь, становится бандитским. Но он приехал туда всего лишь за проститутками и, думаю, скоро уедет.

— Да как же так, мы слышали, что он в Кроу-Тауне, — сказал Брукшир.

— Он был там, но Мария увела оттуда всех проституток, и ему тоже пришлось уйти. Ему нравятся только те места, где есть проститутки, — пояснил он.

После этого разговор окончательно скис.

Брукширу в голову ничего не шло, кроме огня, который надо было поддерживать всю ночь.

Олину группа у костра казалась странной. За годы скитаний, в основном по Мексике, ему часто попадались странные группы — из англичан или немцев, старателей, торговцев оружием и авантюристов разных мастей. Но эта группа, похоже, направлялась во главе с Вудроу Каллом на поиски Джо Гарзы. Ее члены производили впечатление безобидных людей, о которых не скажешь, что они прирожденные охотники за бандитами. Янки все время дрожал от холода. Пи Ай был старым рейнджером, которому уже давно следовало бы бросить это занятие. Третьего человека Олин не знал. Представляясь, тот так тихо пробормотал свое имя, что Олин не разобрал его. Даже со Знаменитым Ботинком они вряд ли подберутся к Джо ближе, чем на пятьдесят миль, а если и подберутся, тем хуже для них.

У Джо холодная натура. Правда, объяснения этому не находилось, ведь мать у него была великодушной и ласковой. А Джо тем не менее был холодным как лед. Если этим людям стучится оказаться на его пути, он быстро расправится с ними.

— Что слышно с низовья реки? — спросил помощник Планкерт, которому казалось, что прошли уже долгие годы с тех пер, как он покинул свой дом, и ему очень хотелось услышать что-нибудь о Ларедо. Этот великан побывал в Педрас-Неграсе и, возможно, что-нибудь слышало Ларедо. Там вполне могло случиться ограбление банка с тех пор, как он покинул город, могли линчевать кого-нибудь, мог сгореть какой-нибудь магазин, могли отправиться на тот свет один-два известных скотовода.

— В Неграсе мне было не до сплетен, — ответил Олин. — Мне всегда не по себе, когда в городе находится такой человек, как Хардин. Хоть он внешне не производит большого впечатления, но натура у него дикая.

— Есть какие-нибудь новости из Ларедо? — спросил Планкерт. — Я там живу.

— Да, они посадили своего паршивого шерифа Джекилла в его же собственную тюрьму, — откликнулся Олин. — Надеюсь, они повесят этого шакала. Не может быть оправдания насилию над женщиной.

— Боб Джекилл в тюрьме? — опешил Планкерт. — Вот так новость!

Первая половина сообщения Олина так поразила его, что он не вполне воспринял вторую его часть. Известие о Бобе Джекилле, запертом в их тюрьме, оказалось столь неожиданным, что Планкерт просто не успел задуматься над тем, что могло послужить причиной этому.

— Какая-то молодка пришла узнать про своего мужа, а этот негодяй взял и изнасиловал ее, — продолжал Олин. Однажды, во времена войн с индейцами, он видел, как насиловали индейскую девушку из племени апачей, и ему до сих пор было дурно, когда в памяти возникало это зрелище. Он знал, что Мария тоже перенесла нечто подобное в те времена, когда Джо стал убивать. Время от времени у него возникала мысль о том, чтобы отправиться в Техас и отомстить ее насильникам. Те, кто насиловал индейскую девушку, в конце концов застрелили ее. Марии удалось остаться живых. Но мысль о ее страданиях не давала ему покоя. Мария была единственной женщиной, к которой он питал нежные чувства. Она не заслужила подобной участи. Если ему придется столкнуться с ее насильниками, он намеревался лишить их жизни.

Помощника шерифа вдруг охватило дурное предчувствие.

— Женщина пришла узнать про своего мужа… — повторил он. Кто, как не Дуби, могла зайти к Бобу Джекиллу, чтобы узнать про него?

— Вы не припомните, как ее звали? — тревожно спросил Планкерт. В Ларедо было немало молодых женщин, у которых пропадали мужья. Такое случалось довольно часто. Многие из них просто напивались и заваливались в канавы, чтобы проспаться. Вполне возможно, что это была другая женщина, у которой пропал муж, и которая подверглась насилию со стороны Боба Джекилла.

— Нет, конечно, — ответил Олин. — Я не припомню, чтобы слышал ее имя. Бедняжка приняла крысиный яд и умерла. Шерифу хотят приписать убийство, но я сомневаюсь, что он закончит свои дни на виселице.

— О Господи! — вырвалось у Теда Планкерта. Ему стало страшно от того, что этой женщиной могла оказаться Дуби. Он был помощником Джекилла, и кто, как не его жена, могла прийти в тюрьму, чтобы разузнать про мужа.

— Она умерла? — спросил он упавшим голосом.

Неожиданно для всех Планкерт вскочил и, пошатываясь, направился к лошадям с видом потерявшего рассудок.

— Это была моя жена… Боюсь, что это была она… — пробормотал он, затем вскочил на коня и рванул в темноту, на юг.

— Вот несчастье, — вздохнул Брукшир. — По-моему, я видел его жену, когда мы уезжали из Ларедо. Молодушка была что надо.

— Теду не следовало бы гнать лошадь в ночь, во всяком случае, по здешним местам, — заметил Пи Ай. — Вдоль реки много обрывов, с которых конь может запросто сорваться.

— Я всегда презирал этого шерифа, — проговорил Олин. Слышно было, как лошадь уносит Планкерта все дальше не юг. Олин чувствовал себя неловко. Сам того не желая, он сообщил человеку о смерти его жены. Ох уж этот Знаменитый Ботинок с его уговорами присоединиться к их лагерю! Теперь вот он оказался вестником беды. Не будь его, несчастный помощник шерифа таи и пребывал бы в неведении относительно своего горя. Лучше бы Олин провел эту ночь в одиночестве, у своего собственного костра. Он не любил доставлять людям неприятности, но тем не менее только что сделал это.

— Вот дьявол, — проговорил Брукшир. Топот копыт лошади Планкерта был уже едва слышен. Что он собирается делать? Гнать лошадь до самого Ларедо? Ведь это несколько сот миль. И что он сможет сделать, когда приедет туда? Несчастную уже наверняка похоронят, когда он окажется там.

Брукшир вспомнил, что его собственная жена Кэти тоже умерла. Смерть у нее, конечно, была естественной. Она заболела и умерла. Тут не было ни насилия, ни крысиного яда. Но смерть есть смерть, и он, как и помощник шерифа Планкерт, вернется в пустой дом, если, конечно, вернется. Ветер не унимался и был все таким же студеным. Но он уже не пугал его так, как появившееся ощущение, что над их экспедицией нависло проклятие. За это время он потерял жену, а теперь то же самое случилось с молодым помощником, которому совершенно не следовало браться за такое дело. Пока он бесцельно болтался по Техасу и Мексике, его жена в полном отчаянии уходила из жизни.

Поиски Джо Гарзы обходились недешево, а они еще даже и не подступили к бандиту. Теперь они были в Мексике, а капитан Калл — в Техасе. Пока они добились только того, что у них умерли жены. Он знал, что у Пи Ая тоже была жена — когда, интересно, появится вестник и скажет, что и его жена умерла? Она у него учительница, насколько он помнит. Что, если сжигатель людей все-таки уйдет от капитана, как в свое время ушел Джо Гарза, и спалит жену Пи Ая вместе с ее учениками?

Брукширу вспомнились счастливые годы, проведенные с Кэти, и он зарыдал. Обычно он не плакал в присутствии людей, но на этот раз не мог сдержаться. Рыдания сотрясали его плечи и вводили в смущение Пи Ая с Олином, но Брукширу было все равно. Остановиться он уже не мог. Он замерзает, жена у него умерла, а теперь вот такая же участь постигла и Планкерта. В холодной, непонятной и опасной стране он выслеживает бандита. Как такое могло случиться? Он же был бухгалтером в Бруклине. Все началось каким-то непонятным образом, а теперь события вообще утратили всякий смысл и все меньше походили на настоящую жизнь. Недели две эта поездка доставляла ему удовольствие, и он даже радовался, овладевая новыми навыками, — такими, например, как разведение костров. Но удовольствие, закончилось с приходом телеграммы о смерти Кэти. Теперь были только холод, усталость и боль. Куда это все заведет его?

Брукшир вспомнил свое первое впечатление от капитана Калла. Тогда у него возникло ощущение, что этот человек был слишком старым для той задачи, которую на него возложили. Брукшир быстро поверил в Калла, но теперь ему начинало казаться, что он ошибся в капитане и что его первое впечатление правильное. У капитана не было четкого плана. Он позволил себе отвлечься на другого убийцу. Они проехали Мексику, а затем Техас, но насколько он мог судить, не приблизились к Джо Гарзе даже на сотню миль. У них нет никаких результатов, и полковник Терри не замедлит указать им на ошибочное ведение кампании, и будет прав.

Но дело было не только в холоде, лишениях и тактических просчетах. В домах, которые они покинули, умирали жены.

— Назад далеко? — спросил он, чувствуя, что оказался в тисках какого-то безумия. Здесь, где он теперь находился, не было даже намека на рациональность и цивилизованность, которые имели место в Принстонском колледже или в Бруклине. Здесь люди постоянно убивали друг друга. Убийства были частью их повседневной жизни. Убийства, конечно, случались и в Бруклине, но там они были редким явлением. Брукшир чувствовал, что он просто сойдет с ума, если не вернется к привычной жизни.

— Куда назад? — не понял Пи Ай. Он видел, что человек не в себе. Внезапный отъезд помощника Планкерта потряс их всех. Это ужасно, что молодому человеку пришлось получить такую весть, находясь за сотни миль от дома. Такое, наверное, невозможно вынести, когда узнаешь, что твоя жена отравилась крысиным ядом, не говоря уже о том, что наделал шериф Джекилл. Если бы что-то подобное случилось с Лореной, он сам сорвался бы посреди ночи, готовый застрелить первого попавшегося на пути.

Но он не имел права отправлять Брукшира куда бы то ни было. Они должны были двигаться в Пресидио, как распорядился капитан. Эта был четкий приказ.

— Думаю, что мы доберемся до Пресидио дня за три, если не будет неприятностей, — сказал он.

Брукшир не ответил. Он подобрался ближе к костру и сидел, протянув руки к огню. Его по-прежнему била дрожь и сотрясали рыдания.

Знаменитый Ботинок не вступал в разговор белых людей. Он стал уставать от них. Такое часто случалось в его жизни. Белые распоряжались своей жизнью самым странным образом и расстраивались по причинам, которые он не мог постичь. Теперь он уже сомневался, что останется с Пи Аем и дождется встречи с его женой. Ему бы хотелось узнать про следы в книгах, но он был стар и привычки белых утомляли его. А теперь вот один из них почему-то вскочил на коня и ускакал в ночь как сумасшедший. Белых осталось всего двое, и если он выведет их на Джо Гарзу, тот тут же ухлопает обоих. А не подождать ли ему с изучением книжных слов до весны, когда он отправится в Рио-Рохо, подумал Знаменитый Ботинок.

Старый индеец считал, что Джо в Мексике нет, и потерял всякий интерес к тому, что делали белые. Орлы были гораздо интереснее их, и он решил, что через день или два вернется в Мадре и немного понаблюдает за этими птицами.

 

3

Прокладывая свой путь среди песчаных холмов, Гуднайт заметил одинокого всадника, приближавшегося с юга. В пятнадцати милях к западу находился Кроу-Таун, и там, где садилось зимнее солнце, небо над горизонтом было испещрено вороньими стаями.

Поездка по этим местам оживила в его памяти некоторые эпизоды из прошлого, и до появления всадника Гуднайт был всецело погружен в воспоминания. Он ехал тем путем, который много лет назад проложил вместе со своим напарником Оливером Ловингом. Сейчас он находился в том самом месте, где они останавливали скот для отдыха на второй день их девяностомильного перехода, во время которого им не встретилось ни одного источника воды. Здесь, на отдыхе, у него неожиданно сдохла лошадь. Пытаясь выяснить причину, он даже вспорол ей брюхо, но ничего не обнаружил. Лошадь сдохла без всякого видимого повода.

Гуднайт не думал, что ему вновь придется оказаться в этих местах столько лет спустя после смерти Оливера Ловинга, да еще в сумерках холодного зимнего вечера. Однако же пришлось.

Если всадник, которого он заметил, направляется в Кроу-Таун, то он, скорее всего, относится к тому сорту людей, с которыми лучше не встречаться. С другой стороны, если начнешь объезжать всех подряд, потеряешь массу времени, ведь вдоль Пекоса всегда бродит множество людей. А если станешь раздумывать, как обойти того или иного человека стороной, то только этим и будешь занят.

Сторониться людей Гуднайт не привык, а теперь уже был слишком стар, чтобы менять свои привычки. Время было позднее, погода — пасмурная, и он смог разглядеть всадника на самом минимальном расстоянии. Когда до него оставалось ярдов тридцать, Гуднайт увидел, что это был Джон Уэсли Хардин. Секундой позже Хардин тоже узнал его.

— Эй, Чарли, что-то ты поздновато разъезжаешь, черт тебя подери! — крикнул Хардин.

— Да, поздновато и от дома далековато, — согласился Гуднайт. Сам он никогда не конфликтовал с Хардином, но знал его характер психопата, способного убить человека по любому поводу. Шутить с таким надо осторожно. Если шутка не понравится ему, он тут же может схватиться за пистолет.

— Ты все еще занимаешься скотом? — спросил Хардин.

— Да, — ответил Гуднайт. — Все еще занимаюсь. А что?

— Да вот я подумал, не переключиться ли тебе на ворон. — Хардин прыснул со смеху. — Тут столько отличных ворон, и идут они по дешевке. За самую лучшую из них в Кроу-Тауне берут не больше пенни.

— На самом деле меня интересуют на вороны, а Вудроу Калл, — сообщил Гуднайт. — Что-нибудь, слышно о нем?

— Да, и я единственный, кто слышал, — ответил Хардин. — Мне причитается за это, поскольку я располагаю монополией, но тебе, так уж и быть, сообщу бесплатна. Вудроу Калл порешил Мокс-Мокса.

— Неплохая новость, — отозвался Гуднайт. — А это точно?

— Точнее не бывает, — заявил Хардин. — Я был в Педрас-Неграсе у проститутки, потому что мать Гарзы увела всех женщин из Кроу-Тауна. Сейчас направляюсь в Денвер. Думаю, что в Колорадо мне будет лучше, чем в Техасе.

— Где Мокс-Мокс? — спросил Гуднайт. — Мне надо видеть его труп.

— Странно, что ты сомневаешься в моих словах, — пробурчал Хардин, слегка раздражаясь.

— Я не сомневаюсь, Джон. Но мне действительно надо убедиться. Он сжег четырех моих ковбоев, и я должен быть уверен, что с ним покончено. Без этого я не смогу выкинуть его из своей головы.

— Ладно, слушай. Сукин сын замерз в балке, милях в ста отсюда на юг, — сказал Хардин. — Калл расстрелял всех его людей, кроме одного. Через двадцать миль ты это увидишь. Там лежат все, кроме молодого чироки. Они с Мокс-Моксом ушли, но Мокс-Мокс был ранен и вскоре откинул копыта. Думаю, что чироки все еще рвет когти.

— Пусть себе рвет, — отозвался Гуднайт. — Калл неплохо сработал.

— Нет, он сработал неважно, — заметил Хардин. — Ему просто повезло, что он уложил шестерых, стреляя так, как стрелял он. Он посшибал их, но они еще дергались, и любой, окажись он посмелее, мог пришить его самого. Ему пришлось добивать их из пистолета, а это позор, когда стреляешь с такого расстояния из приличной винтовки.

— То, что он смертельно ранил Мокс-Мокса, уже говорит о хорошей работе, — возразил Гуднайт.

— Мокс-Мокс ничего не представлял из себя как бандит. У него не было никакого таланта. Ублюдку следовало бы стать поваром, раз он так любил костры. Я мог бы пришить его за одну секунду, да и всех его людей тоже… Интересно, куда рванул этот чироки? — добавил Хардин. — Он очень шустрый, его надолго хватит.

— Я был бы признателен, если бы ты направил меня к той самой балке, — попросил Гуднайт. — Мне бы хотелось увидеть труп, пока его не растащили хищники.

— Поезжай по моему следу, и через два дня будешь там, — посоветовал Хардин. — Это не больше двадцати пяти миль к югу от железной дороги.

Гуднайту не терпелось отправиться в путь. Перед этим он размышлял о своем бывшем напарнике Оливере Ловинге, который был ему очень дорог и с которым он останавливался на ночевку на том самом месте, где теперь разговаривал с Джоном Уэсли Хардином. Оливер Ловинг, отличный скотовод, уже много лет как умер, а Джон Уэсли Хардин, головорез и бродяга, все еще жил и бузил. Это несправедливо, но такова уж она, жизнь.

— Ладно, я поеду, — сказал Гуднайт. — Премного обязан за известие. Как только увижу, что осталось от сжигателя, поеду домой. Калл выполнил работу, которую я должен был сделать еще десять лет назад.

— Он сделал это по счастливой случайности, — заметил Хардин. — Так и передай ему, если увидишь.

— Это могла быть удача, а могла быть и хорошая подготовка, — не согласился Гуднайт. — Калл всегда отличался тщательной подготовкой.

Хардин опять визгливо хохотнул.

— Ему может не понадобится его подготовка, если он будет так стрелять. В этот раз перед ним оказались олухи. Если он думает, что сможет также легко подобраться к желторотому Джо, то пусть лучше бросает свое ремесло. Он и сообразить ничего не успеет, как сопляк пришьет его.

— Тебе приходилось встречаться с этим парнишкой? — спросил Гуднайт. Он не собирался верить всему, что говорил Хардин, но и отмахиваться от его слов считал неразумным. Уэсли Хардин не раз побывал в тюрьме и, очевидно, знал кое-что об убийцах.

— А как же, конечно. Он появлялся в Кроу-Тауне, — ответил Хардин. — Это было как раз перед тем, как ушли проститутки. Он показался мне довольно заносчивым, и я уже было собрался прикончить его, но потом решил, что день для этого неподходящий.

— Почему это? — поинтересовался Гуднайт.

— Ну, просто неподходящий, и все. У меня уже такой возраст, когда не следует испытывать судьбу. Во всяком случае, когда находишься под хмельком. А я как раз таким и был.

Он хохотнул, раскурил дешевую сигару и растворился во тьме. Гуднайт осмотрелся. — Хардин был из тех, с кем надо держать ухо востро — но увидел только описавший в воздухе дугу огонек. Это Хардин выбросил свою дешевую сигару.

Через два дня Гуднайт нашел балку и осмотрел останки, уже слегка потревоженные хищниками. Обнаружить балку среди множества других ему помогли грифы. Хардин оказался прав. Сжигатель был мертв.

В нескольких сотнях ярдов от него лежала сдохшая лошадь. Гуднайт не сомневался, что она была загнана насмерть. Мокс-Мокс носил приметный ремень — его бляху украшал какой-то красный камень, Гуднайт взял ремень и положил его в свою переметную суму. При следующей встрече с Каллом он собирался отдать ему этот ремень. Если Мокс-Мокс успел до смерти загнать свою лошадь. Калл может не знать, что не только ранил, но и убил его. Ремень должен будет убедить в этом капитана.

После этого, раз уж он забрался в такую даль, чтобы посмотреть на один труп, Гуднайт решил проехать еще миль двадцать и побывать на месте сражения. Долго искать не пришлось. Хищные птицы над ним были видны издалека.

Гуднайт осмотрел за свою жизнь немало мест, где проходили бои. По тому, как были разбросаны стреляные гильзы, валялись потерянные шляпы и лежали тела убитых, он мог определить, как разворачивалась битва и какие в ней были допущены ошибки. И теперь, оказавшись на месте событий, он спешился и после тщательного осмотра был вынужден признать, что Джон Уэсли Хардин был прав, когда говорил, что Вудроу Каллу просто повезло. Очевидно, его спасло лишь то, что он обрушил на своих противников град пуль, пока те не пришли в себя. В нескольких шагах от лагеря было укрытие, и если бы один или двое из них сохранили присутствие духа, они могли бы быстро занять его и принять бой с капитаном. К тому же под руками у них находились лошади. Воспользовавшись этим, человека два из них могли обойти Калла с фланга и разделаться с ним.

Однако вышло так, что им не удалось этого сделать. Осматривая место боя, Гуднайт нашел нечто неожиданное: маленькую тряпичную куклу, какие обычно бывают у маленьких девочек. Мокс-Мокс, должно быть, захватил пленников и собирался заняться своим любимым делом. Но Калл вовремя остановил его и, очевидно, увез детей в безопасное место.

А не следует ли ему отправиться на поиски капитана Калла? То, что Хардин порассказал об этом парнишке Гарзе, не давало покоя Гуднайту. Но через некоторое время он решил оставить все как есть. Мокс-Мокс, а не Джо Гарза сжег его ковбоев. И сам он не рейнджер, ему надо заниматься своим ранчо. Вудроу Калл был рейнджером. Он подрядился на это дело. Пусть выполняет свой долг. А если у него не получится, отрядят кого-нибудь другого.

Кроме всего прочего, из головы у Гуднайта не выходила наглость Мули, его повара на ранчо. Он решил вернуться домой и уволить нахала, даже несмотря на то, что после этого придется ехать в Амарилло искать ему замену.

Гуднайт не привык оставлять трупы лежащими на поверхности. Такое с ним случалось лишь тогда, когда убрать их не позволяли бои. Он закопал останки Мокс-Мокса, от подлости которого теперь не осталось следа. Только кожа да кости. И теперь, сняв с пояса свою маленькую лопатку, Гуднайт проделал то же самое с шестью убитыми.

Затем повернул обратно на север и направился в Квантаки. Пора повесить винтовку на гвоздь. Сжигатель людей мертв.

 

4

Во время нападения на Мокс-Мокса Калл каким-то образом потянул себе шею и теперь, направляясь на юг с Лореной, испытывал сильную боль. Временами боль была такой, что приходилось стискивать зубы. Направо голова не поворачивалась вообще, а налево ее надо было поворачивать очень осторожно, иначе боль из-под лопатки стрелой пронзала его до самого уха.

— Это всего лишь мелкая неприятность, — оказал Калл когда Лорена поинтересовалась его самочувствием, заметив страдальческое выражение его лица.

— Нам надо было купить мазь, когда у нас была такая возможность, — проговорила она. — У Пи Ая тоже часто болит спина. Теперь ему уже не сметать стог, как бывала раньше.

Калл не мог избавиться от ощущения, что их преследуют. Подтверждения этому не было, но и расслабиться он не мог. Но каждый раз, когда капитан поворачивал голову назад, чтобы осмотреть весь горизонт, спину пронзала боль.

Вечером третьего дня им попался небольшой табун лошадей, который перегоняли на север два ковбоя. Один из них, парень по имени Рой Малоне, имел висячие усы и походил на Диша Боггета, отличного ковбоя из компании «Хэт крик», который теперь торговал скобяными изделиями в Линкольне. Табун направлялся на ранчо Чизама, которое находилось в штате Нью-Мексико, недалеко от Линкольна.

— Вы можете переночевать с нами, — предложил Калл Рою Малоне, но тот отрицательно покачал головой.

— Где уж тут останавливаться на целую ночь, когда работаешь на мистера Чизама, — вздохнул Рой. — Он любит, чтобы все делалось быстрее быстрого.

Каллу не помешала бы небольшая помощь. Всю прошлую ночь он один простоял в карауле.

Лорена оказалась неплохим попутчиком. Не успели они расположиться на ночлег, как у нее уже был готов кофе и бекон, которыми они запаслись в Форт-Стоктоне. На следующий день еще до рассвета она приготовила завтрак.

— Этот ковбой ужасно похож на Диша, — заметил Калл за завтраком. — Хотелось бы как-нибудь повидаться со старым другом. Я никогда бы не подумал, что он займется торговлей.

— Интересно, он женат? — спросила Лорена. Когда-то Диш несколько лет был влюблен в нее. Однако она не могла ответить ему взаимностью — просто не могла, и все. Кто-то из проезжавших рассказывал ей, что Диш схватил кувалду и вдребезги разнес огромную бочку с гвоздями, когда узнал, что она вышла замуж за Пи Ая. Заезжий гость говорил, что в Линкольне опасались, как бы он не тронулся умом от горя, хотя к тому времени она уже три года не видела его.

Лорена самой себе не могла объяснить своего холодного отношения к Дишу. Просто к нему не лежала душа. Во времена их пребывания в Небраске Диш приносил ей цветы и делал небольшие подарки. Но это ничего не меняло. А потом она влюбилась в Пи Ая, который ни разу не рискнул сделать ей подарок или преподнести цветы.

— Мне следовало бы оставить Пи Ая в покое, — сказал Калл после того, как они поели. — Тогда бы и вам не пришлось ехать в такую даль.

— Это не будет иметь никакого значения, как только я верну его домой, — отозвалась Лорена.

Калл решил, что ему лучше поспешить, иначе Пи Ай почувствует приближение жены и сорвется им навстречу. Пока же его не покидало ощущение, что он плохо управляет экспедицией. До сих пор это была самая неудачная кампания в его жизни. Пострадало целых три семьи, а дело с поимкой Джо Гарзы еще не продвинулось ни на шаг. В Форт-Стоктоне ходили слухи, что Гарза отправился назад в свою деревню, но подтвердить этого никто не мог, и Калл не знал, насколько можно доверять подобным слухам. Теперь он уже жалел, что взял с собой Брукшира, да и Планкерта тоже. Неудивительно, если полковник Терри был в ярости от длительного ожидания и отсутствия результатов. Эта поездка уже отняла жену у Брукшира и оторвала Пи Ая от фермы. Лорене пришлось бросить занятия в школе. Когда они доберутся до Пресидио, он отошлет всех по домам. С того момента он будет вести охоту на мальчишку один.

Вот если бы только отпустило шею. Калл редко испытывал более сильную боль, чем та, которая пронзала его при каждом резком повороте головы. Да и холод продолжал делать свое дело. Утром руки у него были такими распухшими, что собираться в дорогу стало еще труднее. Даже Лорена, случалось, уже заканчивала седлать свою лошадь, а он все еще возился.

Когда они начали собираться в путь, Калл заметил двух коней, стоявших на приличном расстоянии к северо-западу от места их ночевки.

— Неужели это те ковбои потеряли их? — проговорил Калл. — Если так, то им не поздоровится, когда они доберутся до Джона Чизама. Он из тех, кто сам пересчитывает своих лошадей и требует полного отчета.

Капитан допил кофе. Лорена заканчивала сборы. При дыхании у них вырывались такие клубы пара, что трудно было разглядеть узлы, которые они вязали, чтобы закрепить снаряжение.

— Поеду-ка я посмотрю, чьи это лошади — сказал Калл. — Непонятно, как парни могли дать им отбиться. Эти ковбои показались мне достаточно умелыми ребятами.

Калл бросил коня в карьер и, не проскакав и четверти мили, спугнул двух спавших оленей — самку с олененком, которые стремительно подскочили и понеслись прочь. В прозрачном воздухе лошади казались ему ближе, чем это было на самом деле. Пока Калл следил глазами за оленями, лошадь под ним шарахнулась в сторону от барсука, который выскочил из-за куста прямо ей под ноги. Конь оступился раз, другой, и капитан потерял стремя.

Он почти уже успокоил коня и нащупывал ногой стремя, когда в грудь ему ударила первая пуля. «Беспечность, — мелькнуло в его мозгу, — ах, какая беспечность, вот ты и схлопотал». Он резко развернул коня и рванул из-под луки винтовку, но распухшая от холода рука не удержала ее, и она упала не землю. В этот момент вторая пуля размозжила его колено и, очевидно, пройдя навылет, ранила коня, ибо он заржал и стал взвиваться на дыбы. Третья пуля попала в руку. Надо удержаться в седле. Нельзя оказаться на земле, когда противник так часто и точно посылает пули. Ему показалось, что стрельба ведется из-под одной из отбившихся лошадей. «Какая беспечность, — опять мелькнуло в его голове. — Он стреляет из-под лошади, а я выскочил прямо на него». Затем капитана выбросило из седла, и он полетел к упавшей винтовке. Ему повезло, и винтовка вновь оказалась в его руках. Затвор пришлось передергивать одной рукой. Едва привстав на колено, Калл тут же стал стрелять в направлении стоявших лошадей. Одна из них сорвалась с места и ускакала. Другая стояла на месте, очевидно, стреноженная, чтобы стрелок, скрытый кустами полыни, мог вести из-под нее огонь.

Раздался последний выстрел — и свалил лошадь Калла.

После этого капитану оставалось только ждать и надеяться, что убийца окажется достаточно глупым, чтобы попытаться приблизиться и добить его. После выстрела, прикончившего его коня, с северо-запада не доносилось никаких звуков. Калл понимал, что ему вскоре придется что-то делать, чтобы остановить кровотечение. Он был ранен трижды, причем пулями большого калибра. Его левая рука и правая нога полностью выведены из строя. Кисть практически оторвана, а из дыры в штанах на колене торчали осколки костей. Кровь из раны в груди шла сильнее, чем следовало бы. Если ее не остановить, он скоро потеряет сознание, а в этом случае ему конец и Лорене тоже, наверное.

Калл сгреб горстку песка и, приподняв рубаху, засыпал рану. Песок с пылью быстро пропитались кровью и превратились в жидкую массу, но это был единственный способ остановить кровотечение, и он продолжал сыпать песок и утрамбовывать им рану. Затем капитан приподнялся настолько, чтобы убедиться, что стреноженная лошадь все еще стоит на месте. Подниматься выше было рискованно.

При мысли о Лорене, которая осталась одна на стоянке, его охватил стыд. Мелькнула надежда, что она слышала выстрелы и теперь уедет. К югу находились ранчо. Может быть, ей удастся добраться до одного из них, если убийца не нападет на нее по дороге. Он взял ее с собой и не смог защитить — именно об этом он предупреждал и именно этого опасался. Теперь он, скорее всего, умрет. Пуля, наверное, попала в легкое. При покашливании Калл чувствовал, что она, как орех, сидит внутри него. Калл понимал, что ему не следовало показывать, что он добрался до своей винтовки. Это была еще одна его ошибка. Теперь почти не приходилось надеяться, что убийца обнаружит себя, а если и обнаружит, то поразить его, стреляя одной рукой, будет крайне трудно.

Он провалил все дело окончательно, и вся вина лежала только на нем. Капитан давно уже нутром чувствовал, что за ними следит кто-то настолько умный, что от него, руководителя экспедиции, требуется бесконечная бдительность. Но потерянные ковбоями лошади — явление довольно обычное в этих краях — настолько отвлекли его внимание, что он забыл обо всем и выехал навстречу беде.

И теперь умный парнишка, стреляющий из-под стреноженной лошади, сделал то, чего не удалось ни одному из его противников за четыре десятка лет. Он сразил его, и сразил основательно. Наверное, только оступившаяся лошадь помешала ему вогнать пулю в сердце. Хотя он промахнулся совсем ненамного, если вообще промахнулся. Возможно, что кровь у него фонтанирует прямо из сердца.

Однажды Калл уже был ранен. Ту пулю выпустил в него апач, когда капитан собирался переправляться через Пекос с телом Гаса на обратном пути из Миле-Сити, где скончался его друг. Но та пуля просто застряла у Калла в боку, не зацепив жизненно важных органов. Она досаждала ему временами, но капитан не считал это серьезным ранением и даже не побеспокоился, чтобы извлечь пулю. Апач стрелял с большого расстояния, и пуля была уже на излете, когда попала в него. Она не помешала ему переправиться через реку и похоронить Гаса там, где он хотел.

Теперь же Калл знал, что ранен серьезно, и вряд ли ему повезет остаться в живых. Он не рассчитывал на это и даже не стал бы беспокоиться по подобному поводу, если бы знал, что сможет убить Джо Гарзу прежде, чем умрет. Он чувствовал, что должен убить его. Это был единственный способ, чтобы хоть как-то защитить Лорену. Да и не только ее. Были еще Пи Ай, Брукшир и Планкерт, о которых тоже надо побеспокоиться. Легкость, с которой Джо Гарза, если только это был он, заманил его на дальность прицельного выстрела, и уверенность, с которой он стрелял, оказались для капитана неожиданными. Хотя ведение огня из-под лошади было старым-престарым трюком, которым индейцы пользовались постоянно. Калл нещадно ругал себя за бездумность, с которой принял обычную приманку за лошадей, отбившихся от табуна. Но он знал, что ругай себя хоть год, а реальность все равно останется реальностью и будет заключаться в том, что кто-то — скорее всего, Джо Гарза — легко перехитрил и ранил его, и по всей вероятности, смертельно. Но хуже всего то, что совершенная им ошибка обернется против тех, кто полагается на него. Она может обернуться и против Лорены, и против Пи Ая, и остальных тоже.

Капитану вдруг пришла в голову мысль, что выманить его из лагеря могли Мокс-Мокс и чироки Джимми Камса. Может быть, это Джимми Камса стрелял из-под стреноженной лошади? Но затем эта версия показалась ему маловероятной. Мокс-Мокс, как и большинство уголовников, был беззаботным и ленивым. Он разбил лагерь на открытом месте и не выставил караула. Его действия не отличались ни ловкостью, ни расчетом.

Скрюченный за кустом полыни с бездействующей рукой и такой же ногой, Калл чувствовал, что ему во что бы то ни стало надо покончить с убийцей, пока его самого не настигла смерть. Рана в груди давала о себе знать, хотя кровотечение несколько замедлилось. У него, возможно, есть еще час времени, а может, и больше, но ненамного.

Калл пришел к выводу, что его противник не Мокс-Мокс и не чироки. Они сбежали и будут продолжать бежать. Но был кто-то другой, кто следовал за ним по пятам, ждал его, пока он был в Форт-Стоктоне, а затем опять взял их след, когда они с Лореной выехали из города. Именно ощущение преследования вызывало у него такую боль в спине. Калл был уверен, что это так. Но еще никогда не бывало, чтобы, сделав петлю, капитан не заставал преследователей врасплох. К тому же среди преступников редко попадались такие, которые были бы способны три дня прождать на морозе за городом, пока их жертва не двинется в дорогу. Большинство преступников действовали под влиянием момента. Они редко планировали свои действия, а если и планировали, то при малейшей помехе бросали свои замысли. Многие невинные граждане лишались жизни только из-за того, что налетчик во время ограбления банка, едва завидев кого-нибудь из помощников шерифа, тут же открывал стрельбу. Убитым редко оказывался один помощник. Как правило, такая же участь постигала пожилых леди, судачивших с кассирами, пли торговцев, избравших неудачное время, чтобы сделать вклад.

Калл знал, что слава удачливых бандитов чаще всего была дутой. Обычно в этом им помогала пресса. Люди, уставшие от скуки маленьких городов, придумывали о них живописные истории. Истории попадали в газеты, и вскоре все на границе считали, что тот или иной бандит является неуловимым, тогда как редкий из них обладал какими-нибудь особенными способностями или хотя бы средним умом.

Но человек, который меньше, чем за пять секунд, всадил в него три пули, был исключением. Калл понимал, что его первая ошибка состояла в его нежелании поверить в исключительность Джо Гарзы. Он решил, что это еще один случай дутой славы, и усомнился лишь тогда, когда не смог обнаружить его слежку за собой. Когда мальчишка объявился и убил Роя Бина, стоило ему только скрыться из виду, как Калл окончательно убедился в его незаурядности. И тем не менее он не воспользовался своим открытием. Съев приготовленный Лореной бекон и выпив кофе, он беспечно поскакал взглянуть на лошадей, словно Джо Гарза был самым обычным бандитом.

Утратив бдительность, он теперь расплачивался за это. Так всегда бывает на границе. Если потерял бдительность, тебе конец. Граница редко прощала такую грубую ошибку, какую допустил он.

Калл считал, что всегда был способен проявить больше воли и самообладания, чем другие. Он мог держаться в седле дольше и сражаться упорнее любого из своих соратников, хотя никогда не считал себя выдающимся бойцом, а как стрелок или наездник вообще отличался лишь самыми средними данными. Но он всегда оказывался в состоянии идти вперед в таких ситуациях, в которых останавливались другие. Он всегда боролся до конца, и сейчас обстановка требовала от него того же самого. Даже умирая, он не может бросить бой, пока жив его противник. Если убийца останется живым, значит, все его усилия были напрасны, а те, кто верил в него, окажутся брошенными на произвол судьбы.

Калл рискнул приподняться на секунду и попытаться увидеть стрелка. Стреноженная лошадь была на том же самом месте. И больше ничего. Ни движения, ни шляпы, ни отблеска от ствола винтовки.

Он распластался на животе и стал толкать впереди себя винтовку. Лучше было бы просто отрезать бесполезную руку и бесполезную ногу. С ногой дело обстояло хуже всего. Он не смотрел на колено, но знал, что от него остались одни осколки. При движении они впивались в тело и вызывали острую боль. Раненой руки он не чувствовал и продвигался на одном локте уцелевшей руки. Вскоре винтовка показалась ему ненужной, он отбросил ее и достал пистолет. Если случится стрелять в Джо Гарзу, это, скорее всего, произойдет на близком расстоянии. Иначе он все равно промахнется, тем более что стрелять из винтовки пришлось бы одной рукой.

Каждые несколько минут Калл приподнимал голову и каждый раз раздражался из-за своего зрения. Оно перестало быть острым. Он видел лошадь, но не видел стрелявшего. Это злило его. Его зрение больше не соответствовало той работе, какую он пытался делать. Гас Маккрае или Чарли Гуднайт, известные своей зоркостью, наверняка разглядели бы парнишку под лошадью еще до того, как попали в пределы досягаемости его винтовки. Каждый из них заметил бы, что лошадь стреножена, и не подставился бы под пули. Калл пытался было носить очки, но они раздражали его, и он не взял их с собой. Еще одно небольшое упущение, из-за которого он нарвался на пулю и умирал.

Калл продолжал ползти. Стреноженная лошадь находилась ярдах в двухстах, когда прогремели выстрелы. Испытывая невероятную боль в раненой ноге и оставляя за собой кровавый след, он преодолел около половины этого расстояния и почувствовал, что слабеет. Голова пошла кругом. Ему не добраться до лошади. Он столько не протянет.

К тому же парнишки там может не быть. Вполне возможно, что он посчитал дело сделанным и давно уже убрался оттуда. Калл почувствовал, что силы покидают его. Он полз очень долго, но преодолел только половину пути и не заметил никакого движения впереди.

Тогда он решил высунуться и спровоцировать мальчишку, если тот все еще был там. Может быть, тому захочется посмеяться и выстрелить еще разок. Если повезет, то Калл успеет сделать два-три выстрела из пистолета. А при большой удаче он может даже уложить парня.

Это авантюра, конечно, ведь он никогда не отличался мастерской стрельбой из пистолета, да и Гарза был не настолько глуп, чтобы подойти так близко. До сих пар он доказывал, что был вовсе не глуп.

Но все же то был шанс — единственный шанс капитана. Через несколько минут он может отключиться. Крови вытекло уже столько, что рука потеряла всякую твердость. Жаль, что пришлось бросить винтовку. Она могла бы послужить ему хорошим упором, когда он приподнимется. Но он сделал глупость и бросил ее. Теперь придется балансировать на одной ноге и надеяться, что Гарза не выдержит и обнаружит себя.

Очень осторожно Калл принял сидячее положение. Пистолет в его руке был взведен. Подвернув под себя здоровую ногу, он с минуту отдыхал. Попытка сделать вдох, чтобы унять дрожь, закончилась приступом кашля, во время которого он опять почувствовал застрявшую в груди пулю.

Но капитан собрался с силами, вытер лот, заливавший глаза, обтер окровавленный пистолет о подол рубахи и медленно привстал. Стреноженная лошадь стояла как вкопанная. Под ней никого не было видно.

Слева послышалось какое-то движение, и капитан трижды выстрелил на звук. Звук был похож на шаги человека — Джо Гарза, очевидно, подкрадывался, чтобы прикончить его. Но каково же было разочарование капитана, когда в следующее мгновение он увидел, что это была всего лишь самка оленя, которую он спугнул накануне. Подстреленная, она несколько раз взбрыкнула и убежала, увлекая за собой олененка.

Калл понял, что все пропало. Это было поражение, полный провал. Джо Гарза скрылся. Он, наверное, уже обнаружил Лорену и убил ее. А может быть, он не стал утруждать себя этим — ведь он убил своего преследователя и теперь мог спокойно грабить поезда. Может быть, умный парнишка просто взял да и убрался восвояси.

Так или иначе было ясно, что инициатива находится в руках Гарзы. Калл не видел и не слышал его и не мог повлиять на его действия. Вновь ощутив свою болтавшуюся кисть и раздробленную ногу, он опустился обратно на землю и лег навзничь, спрятав под себя пистолет. Если парнишка все же подъедет, чтобы осмотреть труп, Каллу еще, может быть, удастся выстрелить в него. Капитан почти не надеялся на это. Голова шла кругом, и ему казалось, что он плывет над землей. Пытаясь прогнать навалившуюся дремоту, он твердил себе, что в любой момент сможет поднять глаза и увидеть Джо Гарзу, склонившегося над ним или наблюдавшего за ним из седла. Поэтому надо быть готовым. Но веки не слушались капитана и все время норовили закрыться. Вскоре он уже не мог удержать их открытыми и, помимо своей воли, поплыл в мир, существовавший за его закрытыми веками, где все было окрашено в белый цвет.

 

5

Услышав стрельбу, Лорена быстро достала из сумки пистолет. В Пресидио Калл дал ей одну из своих винтовок, она взяла и ее тоже.

— Вам надо иметь оружие, чтобы вы могли убить антилопу или оленя в случае, если нам придется разделиться, — сказал тогда капитан.

— Я никогда не убивала крупных животных, — ответила Лорена. — Лучше бы нам не разделяться.

Теперь они были разделены. Она взяла пистолет с винтовкой и торопливо забралась в густые кусты чапараля возле их стоянки. Острые шипы царапали кожу, но она, стиснув в руках оружие, забралась в самую середину кустов. Если стрелявшим был Мокс-Мокс и он убил капитана, она покончит с собой или будет отбиваться так, что Мокс-Моксу придется сначала убить ее, чтобы вытащить из зарослей. Она больше не собиралась быть его пленницей, даже если будет вынуждена пожертвовать жизнью, которую хотела посвятить детям. Их придется воспитывать Кларе с Пи Аем. Она не станет жить для того, чтобы Мокс-Мокс смог снова замазать ей жиром глаза.

С пистолетом в руке Лорена сидела в кустах и прислушивалась. После нескольких винтовочных выстрелов наступила тишина. Оставалось только ждать. Выбраться из своего укрытия она не осмеливалась, хотя знала, что от убийц не укрыться, если они придут за ней.

Затем послышались три пистолетных выстрела. Сжавшись в клубок, она вспоминала ту ночь, когда Гас освободил ее из лап Синего Селезня и Ермсука. В памяти всплыли звуки перестрелки и собственное желание умереть, если Гас будет убит. Это ужасное чувство пришло к ней опять. Если капитан Калл погиб и оставил ее Мокс-Моксу, то лучше умереть. Лишь бы хватило сил застрелиться. Не надо только слишком задумываться о детях. О них позаботятся Клара с Пи Аем.

Но проходили часы, а Лорена ничего не видела и не слышала. Нигде не было никакого движения. Она то и дело поворачивалась в колючем чапарале, надеясь заметить приближающихся людей, чтобы успеть приготовиться.

Но никто не появлялся. Прошло еще несколько часов, четыре или больше, судя по ослабевшему солнцу. В конце концов ужас, сжимавший ей грудь, немного отступил. Может быть, никто так и не появится. Может быть, это капитан Калл убил Мокс-Мокса или Джо Гарзу, или того, кто там был. Если бы это было не так, то кто-нибудь уже бы пришел сюда.

Она все время смотрела в ту сторону, куда уехал капитан. Он, наверное, ранен или убит. Иначе бы он вернулся. Она чувствовала, что должна отправиться на поиски, но смогла преодолеть свой страх и выбраться из кустов лишь к вечеру, когда солнце стало склоняться к горизонту. Колючие кусты давали хоть какую-то защиту. Ей не хотелось оставлять их, но она чувствовала, что должна сделать это. Если капитан Калл мертв, пора ей об этом узнать. Тогда придется добираться одной. Она знала, где находится Рио-Гранде. Этим утром капитан сказал, что они будут там через два дня. Ей казалось, что она сможет выдержать два дня пути и найти дорогу, если никто не схватит ее.

Встав на ноги, она увидела одну из отбившихся лошадей. Она стояла там же, где находилась утром. Второй лошади не было. Лорена село в седло и с пистолетом наготове двинулась к животному. Чтобы добраться до него, понадобилось всего несколько минут.

Первое, что она увидела, подъезжая к стреноженной лошади, была убитая лошадь капитана. Неподалеку от нее лежала мертвая олениха. При приближении Лорены от нее рванул олененок. Затем она заметила винтовку капитана. На песке возле нее была кровь. Кровавый след вел дальше к стреноженной лошади. Лорена спрыгнула с коня и пошла вдоль него с пистолетом в руке.

Увидев капитана, лежавшего на спине за кустом полыни, рядом с валявшимся пистолетом, она подумала, что он мертв. Кровь образовала под ним целую лужу и продолжала течь из раны в груди, из оторванной руки и раздробленного колена. Он мертв, подумала она. Ей лучше оставить его и попытаться добраться до реки, чтобы разыскать Пи Ая. Но опустившись на колено, она заметила, что веки его подрагивают. Он открыл глаза и приподнял руку, словно собираясь выстрелить в нее. Только выстрелить было не из чего. Его пистолет лежал в футе от покалеченной ноги.

Калл разглядел, что это была женщина, жена Пи Ая. Ее лицо медленно вырисовывалось из белизны, в которую он был погружен. За ней стояла ее лошадь. Он чуть не выстрелил, приняв ее за Джо Гарзу. Хорошо, что пистолет выпал из его руки.

— Он взял верх надо мной, вам надо уезжать, — прошептал Калл.

— Кто это был? Мокс-Мокс?

— Нет, — ответил Калл. — Мокс-Мокс сжег бы меня. Это был мальчишка. Я так и не увидел его.

Затем капитан потерял сознание. Сил у него хватало лишь на шепот, но все же он был жив. Как он жил с такими ранами и потеряв столько крови — было загадкой, хотя Лорена знала, что бывали случаи, когда люди выживали после самых ужасных ран. Гас Маккрае тоже мог бы выжить, если бы согласился, чтобы ему отняли ноги. Лорена долгое время испытывала боль при мысли, что он не позволил этого сделать. Как будто она перестала бы любить его из-за того, что у него не стало бы ног.

Теперь то же самое, или даже хуже, случилось с капитаном. Если он останется жить, то наверняка лишится ноги и руки. Лорена не представляла, как перенести его так, чтобы он не умер, тем не менее его надо было перенести или хотя бы развести возле него костер. Когда наступит ночь, он замерзнет в своей крови, если рядом не будет огня.

Лошадь капитана была убита, а никаких вьючных животных они с собой не брали. Каллу придется ехать на ее лошади, если он останется жив. Тут Лорена вспомнила о стреноженной лошади, которая все также стаяла в сотне ярдов от них. Может быть, животное окажется достаточно смирным, и она сможет ехать на нем. Тогда капитана можно будет везти на ее лошади, если только удастся посадить его на нее. Она сняла уздечку с убитой лошади капитана и пошла к стреноженной. Лошадь заржала при ее приближении. Неудивительно, ведь она простояла с путами на ногах целый день. Лорена накинула уздечку, и лошадь послушно пошла за ней туда, где лежал капитан.

Затем Лорена вернулась на их стоянку за снаряжением. Оно в основном уже было собрано. Оставалась только взять чайник, кастрюлю да еще несколько мелочей. Она просидела в кустах слишком долго, и теперь было поздно перевозить капитана. Единственное, что она могла сделать для него, так это развести костер побольше и попытаться дать ему немного горячего кофе. Если будет достаточно тепла, он сможет пережить эту ночь.

Последний час светлого времени Лорена собирала хворост. Нужно, чтобы костер горел до самого утра. Капитан время от времени что-то шептал, но так тихо, что она не могла разобрать, что он говорит. Кровотечение из ран продолжалось, и она стала сомневаться, что он выживет. Если не считать судорожного подергивания рук, лежал он почти без движения. А временами замирал настолько, что Лорене казалось, что его уже нет в живых. И только приложив руку к его груди, она определяла, что он все еще дышит.

Воды у них было всего четыре фляжки. Ни реки, ни ручья поблизости не протекало, Лорена знала, что ей следовало бы промыть раны капитана, но боялась тратить воду. Если ей придется остаться с ним здесь на несколько дней, без воды им не обойтись. А если пойти искать источник, то можно не найти обратной дороги.

В конце концов она все же решила пожертвовать одной фляжкой. Вскипятив воду в чайнике, она осторожно подняла рубаху капитана и промыла рану на груди. С рукой и ногой дело обстояло сложнее. Вначале пришлось отрезать рукав и штанину. При каждом прикосновении к раненым конечностям, даже самом легком, капитан начинал стонать. Один раз, когда она задела ногу чуть сильнее, у него вырвался крик.

Удивляться не приходилось. Его колено представляло собой месиво осколков, а рука была ненамного лучше. И все же Лорена знала, что именно рана в груди грозила оказаться смертельной. Кровь из нее теперь шла не сильно, но крупная пуля сидела у капитана где-то возле сердца, и это было хуже всего.

Посреди ночи капитан пришел в себя. Ему показалось, что Лорены нет, но затем он увидел, что она подкладывает хворост в костер.

— Вам следовало бы ехать дальше, — опять проговорил он. — Вы сможете переправиться через реку. Пи Ай недалеко от реки. Надо только полдня держаться вдоль реки, двигаясь в глубь Мексики. Вы найдете его.

— Капитан, я не могу уехать, оставив вас умирать, — сказала Лорена. — Если вы умрете, тогда уеду, но не раньше.

— Глупо, — прошептал Калл. — Я могу протянуть с неделю, но все равно не выкарабкаюсь. Так что буду премного обязан, если вы поедете.

— Неужели я такая плохая компаньонка, — попыталась пошутить Лорена. Капитан дышал с большим трудом, и она в душе не надеялась, что он будет жить.

— У вас есть семья, у меня ее нет, — прошептал Калл.

— Вам не надо разговаривать. Отдохните, — ответила Лорена.

Последовать этому совету было легко, потому что даже шевелить языком и произносить слова было для Калла тяжелой работой. Все равно, что приподнимать фургон, когда меняешь ступицу. Несколько слов, произнесенных шепотом, — и уже нужен отдых.

Ночью небо очистилось и стало еще холоднее. Перед самым рассветом Лорена сожгла последнюю хворостину. Она могла слышать, как дышит капитан. У него появились хрипы. Ей пришлось долго ходить, чтобы собрать хотя бы небольшую охапку хвороста. На какое-то мгновение ей показалось, что она заблудилась, но, к счастью, было еще темно, и ей удалось заметить мелькнувший огонек собственного костра. Она быстро вернулась к нему и, подбросив веток, долго отогревала над огнем замерзшие руки.

Несмотря на полыхавший костер, капитана била дрожь. Помучившись, Лорена стянула с убитой лошади седло и сняла находившуюся под ним попону. У них было три одеяла. Она укутала капитана всеми тремя и набросила сверху попону. Одеяла приходилось постоянно поправлять, так как капитан лежал беспокойно. Ворочаясь, он вскрикивал от боли в руке и ноге.

Лорена знала, что должна выбирать из двух зол меньшее. Она могла попытаться посадить капитана на лошадь и взять с собой или оставить его одного, надеясь, что сможет найти какой-нибудь город и вернуться с помощью прежде, чем он умрет. Скорее всего, смерть будет поджидать его и в том и в другом случае.

Он не был крупным мужчиной. За годы, прошедшие со времени их последней встречи, Калл постарел и стал еще меньше. Она не сомневалась, что сможет посадить его на лошадь, а вот останется ли он жив после этого — вот вопрос. Когда с рассветом немного потеплеет, ей придется делать выбор.

Она попыталась влить в капитана немного кофе, но его трясло так, что почти весь кофе оказался пролитым.

— Надо выпить немного, это согреет вас, — сказала Лорена, но Калл был без сознания и ничего не ответил.

Тогда Лорена решила взять Калла с собой. Если удастся посадить его на лошадь, пока он без сознания, боль, возможно, не будет такой острой. В холодном небе кружило несколько грифов, привлеченных убитыми животными. Лошадь Лорены была старой клячей по кличке Блэки. Капитан специально выбрал ей такую, которая бы не сбросила ее с себя в одно прекрасное морозное утро.

Она оседлала Блэки и подвела ее к убитой лошади. Мороз был настолько сильным, что павшая лошадь еще не начала разлагаться. На ее труп можно встать, чтобы посадить в седло капитана. Это было единственное, чем она могла помочь себе. Ей не хотелось много думать над предстоящей задачей, чтобы не вызывать в себе сомнений.

Подняв капитана, она удивилась, каким он был легким. Клэри, ее пятнадцатилетняя дочь, весила гораздо больше. Перед самым отъездом из дома она, играя с дочерью, попыталась поднять ее. Все, что Лорене удалось тогда, так это лишь слегка приподнять ее и сделать с ней несколько шагов.

Капитан Калл оказался пушинкой по сравнению с Клэри. Абсурд, что такого человека, старого и невесомого, послали за одним из самых отъявленных головорезов. Давно уже следовало бы подыскать кого-нибудь помоложе, а капитана оставить в покое.

Однако эта истина обнаружилась слишком поздно. Когда Лорена несла Калла к лошади, он пришел в себя и посмотрел на нее так, словно удивлялся, что его несет женщина. Но от страшной боли глаза его почти ничего не видели.

— Капитан, вы сможете держаться в седле? — спросила Лорена. — Я привела себе ту, другую лошадь, а вас посажу на Блэки.

Калл поморгал, мир был в дымке. Он увидел черную лошадь, стоящую возле трупа убитой. Лорена несла его так, словно он ничего не весил. Дело было в том, что вес его резко упал за последние годы. Но больше всего поражало его то, что он не стоял на своих ногах. И был ли это он? Ведь он всегда держался на земле сам. Пока Лорена несла Калла к лошади, ему казалось, что он плывет. Чувство было такое, словно он переселяется в другую жизнь, столь непохожую на его прежнюю, в новую жизнь, где, казалось, у него будет даже другое имя.

— Меня не носили на руках с самого детства, — шепотом произнес он.

Лорена вставила его здоровую ногу в стремя. Калл приподнялся с ее помощью, но, когда перебросил раненую ногу через седло, у него вырвался вопль, его вытошнило и вновь бросило в беспамятство.

«По крайней мере, он на лошади, хоть и без сознания», — подумала Лорена. Она разрезала лассо на части большим кривым ножом, что лежал у нее в сумке, и привязала капитана к лошади.

Приведенная лошадь занервничала, когда Лорена села на нее, но вскоре успокоилась и пошла размеренным шагом. Капитан Калл был жив, но это только пока. Нельзя допустить, чтобы какая-нибудь из лошадей сорвалась на бег и стала причиной смерти капитана. Поэтому Лорена вела Блэки за повод и вела ее медленно, надеясь, что капитан время от времени будет приходить в себя и подсказывать ей дорогу, если она собьется.

Калл, действительно, приходил в себя несколько раз в течение дня, но был слишком слаб, чтобы произнести хоть слово. Боль у него в ноге была такой сильной, что сознание капитана прояснялось лишь на несколько минут. Лорена часто склонялась к нему в надежде получить указания, но не могла разобрать его шепот. Он произносил какое-то имя, которого она никак не могла понять.

Остановиться пришлось задолго до наступления темноты. Ей нужно было время, чтобы набрать хворост для костра. Рядом журчал ручей. Надо было вскипятить воду и попробовать еще раз промыть раны капитана. За долгий день езды верхом он промочил штаны. Она знала, что не сможет сменить их ему из-за изувеченного колена. Но его надо было хотя бы положить у костра, чтобы он просох. Из раны в груди все еще шла кровь. Лорена снова очистила ее, а затем занялась седлом, покрытым кровавой и дурно пахнущей массой.

Собрав достаточное количество хвороста, Лорена выпила несколько чашек крепкого кофе. После пары глотков кофе капитан пришел в себя и выпил еще. Из еды у них был только бекон, и Лорена поджарила несколько ломтиков, но капитан смог лишь дважды откусить по кусочку.

— Диллард, — прошептал он. Это имя он бормотал весь день, но оно ни о чем не говорило Лорене.

— Диллард Броли, — проговорил капитан. — Он был парикмахером в Лоунсам Дав.

— Мне никогда не приходилось пользоваться услугами парикмахера в Лоунсам Дав, — ответила Лорена. — Думаю, я не знакома с ним.

— В штаны к нему забралась многоножка и изувечила ему ногу, — прошептал Калл. — Мы с Гасом привязали его к столу и отрезали ему ногу. Мы были вынуждены поступить так, иначе его ждала смерть от заражения крови. Вы должны сделать то же самое: отрезать мне ногу.

— Нет! — воскликнула Лорена. — Город не дальше, чем в двух днях езды. Там есть доктор, который займется вашей ногой.

В бреду поездки Калл вспоминал, на что были похожи раненые ноги Гаса Маккрае перед тем, как он умер. Обе ноги у него почернели, а раны у Гаса были не такими тяжелыми, как у него. За день езды на его раздробленном колене образовался огромный сгусток крови. Пуля попала под самое колено, а затем пошла вверх и разнесла коленную чашечку. Лорена попыталась смыть сгусток, но вид у него был такой страшный, что она решила вначале заняться другими ранами. Осколки костей торчали из сгустка, как острые иглы.

Тогда вдруг Лорена вспомнила одноногого мужчину из Лоунсам Дав. Он иногда заходил в бар и имел надтреснутый голос.

— Диллард — это тот, у кого был хриплый голос? — спросила Лорена.

Калл кивнул.

— Он сорвал его, когда мы отрезали ему ногу. Мы думали, что он потеряет сознание, но этого так и не случилось. Он просто кричал, пока не сорвал голос.

Лорена занялась промыванием раненой руки, надеясь, что капитан забудет о ноге, хотя знала, что боль в ней вряд ли позволит ему сделать это. Она не боялась крови. Кларе иногда приходилось быть акушеркой, и Лорена помогала ей в этом. Она также помогала кастрировать лошадей, когда на ранчо не хватало рук. Помогала также принимать жеребят. Ей самой приходилось пять раз испытывать родовые муки, и она не падала в обморок при виде крови, даже когда ее было много. Приходилось также видеть увечья, и довольно ужасные. Однажды она бинтовала руку фермеру, которому сенокосилкой отсекло кисть, и несколько раз извлекала рыболовные крючки, застревавшие в теле ее собственных детей.

Но она не хотела брать на себя роль того, кто отнимет ногу капитану. Лучше уж дотерпеть до города, где есть квалифицированный врач. Колено имело такой ужасный вид, что она не решалась даже дотронуться до него. И все же не надо забывать Гаса и то, от чего он умер. Сгусток крови на колене капитана был черным.

Лорена размышляла об этом до изнеможения. Измученная, она наконец присела возле костра и задремала.

Проснувшись утром, она увидела, что капитан смотрит на нее лихорадочными глазами. Лорена посмотрела на его колено и тут же отвела взгляд.

— Вы можете истечь кровью, — сказала она.

— Но пока этого не случилось, — прошептал Калл. — Я не такой красавец, как Гас. У меня нет женщины, которую можно потерять. Если я должен лишиться ноги, я лишусь. Мне надо остаться в живых, чтобы убить этого мальчишку.

Лорена почувствовала, как ее охватывает отвращение. Человек стоит одной ногой в могиле. Он едва шепчет, рука у него изувечена, в груди сидит пуля, которая делает его дыхание похожим на сопение. И тем не менее ему все еще хочется убивать. Сочувствие, которое она испытывала к нему, стало исчезать.

— Ради того, чтобы убивать, жить не стоит, — сказала Лорена. — Если убийство — это единственное, что заставляет вас жить, то уж лучше умереть.

Калла удивил гнев, прозвучавший в голосе Лорены.

Лорена сама удивилась этому. Он возник из воспоминаний, из давно минувших времен и из чувств, связанных с Гасом и с Джейком Спуном. Тот самый капитан Калл, который лежал теперь перед ней с изувеченными конечностями и дырой в груди, собственноручно повесил своего друга Джейка Спуна. Если бы Гас Маккрае не прибег к убийству, спасая ее, она бы давно уже погибла от рук жестоких бандитов. У нее не было бы ни семьи, ни детей, ни учеников. Убийство было неотъемлемой частью той жизни, которую все они вынуждены вести на границе. Убийства Гаса спасли ее, но Лорена все еще была разгневана. Не столько на старого и израненного человека, лежавшего у костра, сколько на жестокий образ жизни, который вынуждены были вести люди в их краях. Они с Кларой иногда мечтали вместе отправиться в Англию и посмотреть на цивилизованный мир. Им хотелось побывать на родине Шекспира, увидеть спектакли по его пьесам. Вечерами в Небраске они развлекались, воображая, что скажут, если им случится встретить на улице мистера Браунинга или мистера Карлайла.

И тем не менее она была здесь, не с Кларой в театре или в прекрасном лондонском отеле, а посреди бесплодной прерии без единого жилища на сотни миль вокруг с покалеченным убийцей на руках, который просит ее отрезать его изувеченную ногу, чтобы он смог выкарабкаться и опять убивать. Она выучилась, стала образованной, но участи своей не избежала. Когда она оглянулась вокруг и осознала, где находится, ей вспомнилось, почему она здесь, — потому что этот человек взял ее мужа, чтобы помочь ему убить грабителя поездов, и вновь ощутила в себе гнев.

— Я устала от всего этого, — проговорила Лорена. — Я устала от этого, капитан! Вы не должны были брать моего мужа. Он не убийца. Вы с Гасом — убийцы. Я любила Гаса Маккрае, но не так, как люблю своего мужа. Наши дети любят его и нуждаются в нем. Вам не следовало забирать его у нас.

Калл пожалел о сказанном. Лучше было молчать и ждать, когда наступит смерть. Лорена рисковала своей жизнью, помогая ему, Пи Ай тоже рисковал, а он взял и разозлил ее. Она была права. Ему не следовало звать с собой ее мужа. Он поехал с ним, потерял несколько недель, подвергал себя риску — и все напрасно.

— Мальчишка Гарза — убийца, — прошептал Калл.

— Мне наплевать, — возразила Лорена. — Здесь кругом одни убийцы. Мой муж не имеет к этому никакого отношения. Вы должны оставить его в покое.

Калл вспомнил, с какой яростью набросилась на него Клара Аллен в Небраске, когда он уезжал с ее ранчо и увозил тело Августа, чтобы похоронить его в Техасе. Теперь другая женщина, которая терпит огромные лишения, спасая его, разгневана на него не меньше, чем когда-то Клара. И что такого было в его словах или в нем самом, что вызывало в женщинах гнев?

Но гнев не покидал Лорену. Он видел это по ее глазам, по тому, как разлетались крылья ее носа, по тому, как напряженно она держалась.

— Вы помните, кем я была, капитан? — спросила Лорена. — Я была шлюхой. Два доллара была мне цена да доллар в воскресенье. Я даже не знаю, сколько раз меня покупали. Если собрать всех здесь, то может не хватить всей этой пустыни. Получится целая армия.

Калл хорошо помнил, как Гас и Джейк, и Диш, и многие другие из Лоунсам Дав посещали Лорену. В те времена ковбои проезжали по пятьдесят миль, чтобы нанести ей визит.

— Но теперь я не продажная девка, — продолжала Лорена. — Я замужняя женщина. Я мать и учительница. Я не осталась той, что была, вы можете понять это? Я уже не та. Клара позаботилась обо мне и показала мне другой путь.

Калл не мог понять, в чем дело. Лорена так сжимала кулаки, что если бы не его нынешнее состояние, наверное, пустила бы их в ход. Но ведь мальчишка Гарза был убийцей, и довольно беспощадным. Он убивал часто и безжалостно, насколько это было известно Каллу. Капитана наняли остановить убийцу. Это была его работа. Желание выжить для того, чтобы выполнить свою работу, казалось ему вполне естественным. Однако, трезво оценивая свое состояние, он осознавал, что вряд ли сможет продолжить охоту за убийцей. Ему все равно не выжить — тогда почему так злится эта женщина?

— Я отрежу вам ногу! — сказала Лорена. — И отрежу ее сейчас же! Если умрете, значит, вас убил такой же убийца, как вы сами. Но если останетесь живы, то больше не будете убивать. Я же не осталась шлюхой!

Разгневанная, она думала, что просто возьмет большой нож и отрежет изуродованную ногу. Но взявшись готовиться к предстоящей задаче, она быстро остыла. Горевший огнем Калл был почти без сознания. Сквозь дымку беспамятства в голове у него возникло сомнение, а справится ли она. Им с Гасом понадобилось немало времени, чтобы отнять ногу у Диллара, но тогда они орудовали пилой. Нож не возьмет кость. Если раздроблен сустав, а это, похоже, так и было, она сможет его разрезать. Но для этого ей надо вначале зазубрить лезвие ножа и сделать из него нечто вроде пилы.

— Побейте ножом о камень, и посильнее, — слабым голосом проговорил Калл. — Вам надо зазубрить лезвие, чтобы оно пилило. После того как появятся зазубрины, наточите нож, — шепотом добавил он. — В сумке у меня есть брусок.

Лорена нашла брусок и стала бить ножом о камень. В конце концов на кромке лезвия появилось несколько маленьких зазубрин. Затем она несколько минут затачивала нож. Капитан Калл в это время лежал с закрытыми глазами. Лорена надеялась, что он был без сознания. Вскипятив в чайнике воду, она лила ее на колено, пока не исчезла большая часть черного сгустка. Резать придется по суставу, а для этого ей надо было видеть его.

— Капитан, мне не следует делать это, — проговорила Лорена. — Я не знаю, как надо отрезать конечности.

— Если я умру, то от пули, а не от ножа, — прошептал Калл. — Вашей вины тут не будет.

— Это вы так считаете, — возразила Лорена. — А резать придется мне. И если у меня не получится, все муки совести достанутся мне.

За время замужества ей не раз приходилось видеть, как Пи Ай откладывает принятие решения. Он тянул и медлил, склонялся то в одну сторону, то в другую, взвешивал все «за» и «против». Обычно эти колебания длились несколько недель и даже месяцев, пока Лорене не надоедало видеть его мучения. И тогда она взвивалась и принимала решение сама, жалея, что не сделала этого раньше.

Сейчас для нее наступил такой же момент. Капитан едва жив. Нога у него изувечена. Надо либо тащить его дальше в надежде на врачей, либо резать самой.

Не говоря больше ни слова, она решила — резать. Взявшись левой рукой за его бедро, чтобы нога не двигалась, она сделала разрез. Калл застонал. Слишком ослабевший, чтобы кричать, он простонал еще раз и погрузился в горячее забытье.

Лорена была рада, что он лишился сознания. Она не хотела, чтобы он смотрел на нее своими лихорадочными глазами, наблюдая за тем, как она трудится, отнимая у него ногу. Это был труд, и самый тяжкий, если не считать роды. Руки ее моментально оказались в крови по самые локти. Рукоятка ножа стала скользкой, ее без конца приходилось обтирать. Мягкие ткани были разрезаны, а вот кость не поддавалась. Она пилила и пилила, но на кости оставалась лишь царапина. Вновь началось сильное кровотечение, и ей стало казаться, что, пока она отрезает ногу, из капитана вытечет вся кровь.

Лорену охватило отчаяние. Схватившись за нож обеими руками, она пилила изо всех сил. Кровь лилась сплошным потоком и не позволяла видеть, где и что она пилит. Руки отваливались от усталости. Когда она остановилась на секунду, капитан перевернулся. Ей пришлось возвращать его в прежнее положение и смывать кровь, чтобы обнаружить то место, где она пилила кость.

Она возненавидела кровь. Кровь была всюду, на ней, на ее платье, на рубахе капитана. Кровь делала нож таким скользким, что его невозможно было удержать. Ей хотелось схватить камень и им перебить ногу. Плечи болели от усилий, прикладываемых к ножу, боль доходила до поясницы. Ей вспомнилась Клара и то, как они надрывались с ней, извлекая жеребенка из чрева кобылы. Руки у Клары были в крови до плеч оттого, что она пыталась развернуть жеребенка, находившегося в утробе кобылы. Домой она приходила вся в крови, но никогда не опускала рук и редко теряла жеребят. Лорена знала, что гоже не может позволить, чтобы у нее опустились руки. Раз она взялась, значит, должна довести дело до конца. Она пилила и пилила, хотя не верила ни в то, что этому настанет конец, ни в то, что капитан выживет.

Вдруг Лорена поняла, что пилит землю. Земля была такая же окровавленная, как она сама и капитан, но это была земля. С ногой покончено. Лорена так обессилела, что не могла сдвинуться с места. Она знала, что ей надо разорвать платье и сделать капитану повязку, но от слабости не могла пошевелиться. Что делать с отрезанной ногой, Лорена совершенно не представляла. Отрезав ее, она больше не хотела дотрагиваться до нее. Закапывать ее или даже находиться рядом тоже не хотелось. То, что она сделала, далось ей слишком тяжело и довело до такого состояния, когда мысль о смерти начинает казаться спасительной. Ей было знакомо это чувство. Знала она и то, что когда так близко подходишь к смерти, она может затянуть тебя в свой омут. Наконец Лорена встала и сделала несколько шагов, чувствуя, что ей надо оказаться подальше от капитана и от того, что она сделала.

Лорена отошла на некоторое расстояние от костра и села на огромный валун. На ней всюду была кровь Калла и она даже не знала, был ли он еще жив. Скоро ей придется пойти и выяснить это. Но только не сейчас. Ей нужно хоть немного побыть в стороне, иначе она может лишиться рассудка. Она была так близка к смерти, что забыла обо всем остальном. Забыла, что была замужней женщиной, забыла о детях, которых надо растить. Теперь ей пришлось сидеть в стороне и вспоминать себя и свою жизнь. Приходилось вспоминать мужа и детей. Приходилось вытаскивать себя из крови и убийств.

Лорена просидела почти час, чувствуя себя совершенно опустошенной. Капитан, возможно, умирал, истекая кровью, пока она сидела, но ничего поделать с собой Лорена не могла. Она выполнила, что он просил. Ей всегда приходилось делать то, о чем ее просил тот или иной мужчина. Но теперь с этим покончено. Сил больше не было.

Только Пи Ай, ее муж, никогда не просил о том, к чему у нее не лежала душа. Он вообще никогда ни о чем не просил. Иногда ее даже раздражало, что ему так мало надо.

Когда напряжение отступило, она ощутила в себе одно лишь огромное желание — видеть своего мужа. Ей необходимо это. Только отыскав его, она сможет успокоиться.

Поднявшись, Лорена обнаружила, что ноги едва держат ее. Трудно было даже дойти до костра, но она дошла. Капитан Калл был все еще жив и все еще находился без сознания. Не желая прикасаться к отрезанной ноге, она отодвинула ее веткой, разорвала взятое про запас платье и тщательно перевязала обрубок ноги Калла. Затем оседлала коней и собрала все, что можно было собрать. Сходила к ручью и наполнила все фляжки водой, двигаясь очень медленно. Казалось, что силы покинули ее окончательно, а еще предстояло усаживать Калла на лошадь. Хоть бы он умер, мелькнуло в голове, тогда бы ей не пришлось так мучиться с ним. Поднять его на лошадь было нелегко, но, оказавшись в седле, Калл приподнялся и стал держаться сам, хотя вряд ли понимал, где находится. Лорена была уверена, что он еще даже не знает, что она отрезала ему ногу.

Нога лежала возле тлеющего костра, куда она оттолкнула ее. На ней все еще был надет сапог капитана. Лорена задержала свой взгляд на нем, но какой от него прок, если нет ноги, чтобы его носить? Может быть, ей надо закопать ногу? Но она слишком устала, чтобы делать это и даже думать об этом. Ей едва хватило сил, чтобы приторочить к седлу снаряжение. Немало труда понадобилось также, чтобы взобраться в седло. Подавшись вперед, чтобы взять в руки повод, она ощутила непреодолимое желание положить голову на загривок лошади и погрузиться в сон.

— Едем на юг, — слабым шепотом проговорил Калл. Он видел, что Лорена выбилась из сил. Тело его пронизывала пульсирующая боль, но она уже была не такой острой, как раньше.

— Капитан, я оставила вашу ногу, — сказала Лорена, когда они тронулись.

Капитан Калл, казалось, ничего не услышал, и ее слова остались без ответа.

 

6

Наутро, после того как убитый горем Планкерт ускакал в ночь, Знаменитый Ботинок, дремавший на корточках возле костра, услышал неровный шаг лошади. Олин Рой встал рано и уже уехал. Он никогда не задерживался на стоянках.

Брукшир тоже не спал, несмотря на усталость, предутренние часы он обычно проводил, сидя у костра. Холод был такой, что он предпочитал дремать сидя, чем лежать без сна на промерзшей земле.

— Пи Ай здоров поспать, — заметил Знаменитый Ботинок. — Его не разбудит даже медведь, если надумает сюда пожаловать.

— Да ты что, здесь же нет медведей, разве не так? — встрепенулся Брукшир. — Капитан Калл не говорил о медведях, когда мы проезжали здесь первый раз.

— В Мадре, где я живу, много медведей, — задумчиво проговорил Знаменитый Ботинок. — Вдоль реки их осталось не так уж много, но все еще достаточно, чтобы наведываться время от времени к людям. Если придет хоть один, Пи Ай не успеет проснуться, как он съест его, — глубокомысленно добавил Знаменитый Ботинок.

Хорошо, что у него есть оружие, мелькнуло в голове Брукшира. Если медведь заявится к ним на стоянку, он убьет его.

— Мне кажется, что с лошадью, которую я слышу, что-то не так, — сказал Знаменитый Ботинок. — Она не идет, а ковыляет.

Он вскочил и растворился в предрассветной мгле. Брукшир пару раз слышал слабые звуки, но не мог определить, кому они принадлежали. Если старый индеец считал, что это хромая лошадь, значит, так оно и было.

Знаменитый Ботинок вернулся почти сразу же и привел лошадь Планкерта, которая действительно хромала и была без седла и уздечки. У нее была сломана правая лопатка и повреждена задняя нога. Когда Знаменитый Ботинок попытался осмотреть ногу, лошадь заржала от боли.

Ржание разбудило Пи Ая, которому снилось, что была суббота, и он находится дома. Лорена занималась стрижкой детей. Сыновья не любили стричься. Они считали несправедливым, что им так часто укорачивают волосы, тогда как Клэри, их старшая сестра, может отращивать свои сколько ей захочется. Тем не менее Лорена настаивала на стрижке каждые две недели. Она заказала по каталогу машинку для стрижки и специальные ножницы. Дети дружно жаловались, что машинка дергает, но Лорена не обращала на это никакого внимания.

Закончив с сыновьями, Лорена принималась за его шевелюру. Хотя машинка иногда пощипывала, он не возражал против стрижки. Ему нравилось ощущать прохладные прикосновения жены, когда она приглаживала и расчесывала его волосы. У него были небольшие вихры на голове, и Лорена ничего не могла поделать с ними, но в конце каждой стрижки она в течение нескольких минут приглаживала их, чтобы придать ему представительный или хотя бы приличный вид на случай, если им захочется съездить за пятнадцать миль в церковь воскресным утром. Пи Ай предавался приятным воспоминаниям, пока Лорена стригла его. Ему повезло, что у него такая внимательная и любящая жена, которая, несмотря на многочисленные заботы, находила время, чтобы заняться его стрижкой и придать ему аккуратный вид. Он знал, что не отличается красотой — и никогда не отличался, но Лорена тем не менее обратила на него свое внимание. Он не знал, почему она сделала это, и никогда не смел думать, что это будет длиться вечно. Но шли годы, подрастали дети, а их отношения продолжали оставаться прежними.

Видеть Лорену и детей, даже во сне, было так приятно, что просыпаться совсем не хотелось. Воскресный день в кругу семьи снился ему столь явственно, что он даже видел обрезки каштановых волос, разбросанных по всему полу на кухне. Если Лорена замечала особенно привлекательную прядь с головы одного из сыновей, когда, закончив стрижку, подметала пол, то подбирала ее, чтобы сохранить на память, поместив в семейный альбом.

— Послушай, это почти все равно, что собирать скальпы, — заметил Пи Ай однажды, увидев, как она подняла прядь волос Джорджи.

— Нет, это совсем не все равно! — возразила Лорена и вдруг расплакалась. — Мне просто хочется иметь насколько прядей ваших волос, — проговорила она срывающимся голосом. — Это нужно мне для памяти, если с кем-нибудь из вас что-то случится.

Она плакала навзрыд, и Пи Ай чувствовал себя самым несчастным на свете, жалея о своем бездумном замечании по поводу скальпов. Затем слезы прекратились, и он вздохнул облегченно.

— С людьми всякое случается, разве ты не понимаешь этого? — сказала Лорена и расплакалась сильнее прежнего.

И все же, несмотря на неприятный инцидент, каких возникало немало из-за его оговорок, ему было трудно расстаться с этим сном и вернуться в холодный мир Мексики.

Лошадь помощника шерифа Планкерта пришла на стоянку, сильно покалеченная. Но где же сам Планкерт?

— Думаю, что его лошадь упала, — сказал Знаменитый Ботинок. — У нее кровь на голове. Мне кажется, она упала и ударилась о камни.

На голове у лошади действительно была рана.

— Ты можешь вернуться по ее следам? — спросил Пи Ай. — Тед Планкерт, возможно, получил травму.

— Лошадь надо пристрелить и пустить в пищу — она не сможет идти дальше, — заметил Знаменитый Ботинок.

Затем он ушел и отсутствовал несколько часов. Брукшир стал нервничать. Утро перешло в полдень, затем солнце покатилось к закату, а они все сидели и ждали. Брукшир ненавидел ожидание. По крайней мере, когда они двигались, он мог успокаивать себя тем, что они следуют какому-то плану. Это был план капитана, и даже если в какой-то отдельный момент он мог показаться бессмысленным, все равно оставалась надежда, что капитан знает, что делает. Он, может быть, еще схватит или убьет Джо Гарзу и избавит всех от этого бандита. В конце концов, Брукшир видел собственными глазами, как быстро капитан расправился с шерифом Джо Донифаном. Для этого ему понадобилось всего несколько секунд.

А те несколько секунд, которые потребуются ему, чтобы покончить с Джо Гарзой, могут наступить совершенно неожиданно. Стрелки часов будут продолжать вращаться, и наступит такой день, когда капитан и Джо Гарза сойдутся, наконец, в одном и том же месте. И тогда Джо Гарза окажется мертвым или схваченным, а полковник Терри сможет спать спокойно или начать беспокоиться о чем-то другом. Брукшир никогда не был свидетелем такой жестокости, с какой капитан Калл обошелся с шерифом Донифаном. Результаты подобной жестокости он наблюдал во время войны, но никогда не присутствовал в момент ее Совершения.

— Пора бы ему вернуться, — проговорил Пи Ай, имея в виду Знаменитого Ботинка. Он уже пристрелил покалеченную лошадь, но разделывать на мясо не стал. У них еще был бекон и немного оленины, добытой на охоте. Очередь до конины еще не дошла.

До наступления темноты оставалось часа два, когда вернулся Знаменитый Ботинок. На нем редко сказывались последствия длительных переходов, но на этот раз они были видны. Возвращался он не трусцой, как обычно, а медленным и тяжелым шагом. В руках у него был пояс, который он вручил Пи Аю. Пояс принадлежал Планкерту.

— Его лошадь упала с обрыва, — сказал он. — Если бы светила луна, он мог бы увидеть, куда едет, но было темно.

— Что с Тедом? — спросил Пи Ай.

— Он мертв, — ответил Знаменитый Ботинок. — Я похоронил его. У меня с собой был только нож, чтобы выкопать могилу, иначе я бы давно уже вернулся.

— О Господи, неужели он упал с такой высоты? — воскликнул Пи Ай. — Это, наверное, был высокий обрыв.

— Нет, при падении он только сломал бедро, — ответил Знаменитый Ботинок. — Мимо проезжали какие-то пастухи и застрелили его, чтобы снять с него одежду. А этот пояс они, наверное, обронили.

Несмотря на пылающий костер, Брукшира бросило в дрожь. Человек, который находился с ними в пути несколько недель и который еще только прошлой ночью сидел у этого костра, теперь был мертв. Бросившийся в путь из-за ужасной гибели жены, он умер сам и не менее ужасной смертью.

— У него было сломано бедро, и они тем не менее застрелили его? — переспросил Брукшир. — Кто же станет стрелять в человека со сломанным бедром?

— Думаю, что это были просто пастухи, — повторил Знаменитый Ботинок. — Скорее всего, бедняки. Лошади у них были не подкованы. Их было четверо. Мне не знакомы их следы. Думаю, они приехали с юга. Им, наверное, понадобилось его оружие и седло, а он не хотел отдавать и даже выстрелил из винтовки. Вот гильза. Они убили его и забрали одежду, а затем поехали на юг.

— Всю его одежду? — спросил Брукшир.

Знаменитый Ботинок с Пи Аем посмотрели на него так, как будто он задал совершенно глупый вопрос.

— Нам надо трогаться в путь этим вечером, — сказал Пи Ай. — Эти пастухи могут решить, что им нужны еще лошади и оружие. Они могут вернуться.

Знаменитого Ботинка раздражала непонятливость Пи Ая. Разве он не сказал, что пастухи уехали на юг? Он шел по их следу две мили, чтобы убедиться в этом.

— Мы можем стоять где угодно, — проговорил он. — Пастухи уехали.

Брукшир не вспоминал об одежде помощника Планкерта, но предпочитал представлять его тело полностью одетым. Человек добровольно поехал с ними, потерял жену, а теперь и сам оказался убитым. И все это при самых жестоких обстоятельствах. Помощник Планкерт был худощав, а погода стоит холодная. Мертвые, конечно, не чувствуют холода, но Брукширу все же становилось не по себе, когда он представлял, как он лежит там голый посреди холодной ночи. Мысленно он одевал помощника шерифа в одежду, которая была на нем, когда он с рыданиями ускакал от них. Пи Ай со Знаменитым Ботинком были людьми Запада и, несомненно, привыкли и не к таким зрелищам.

Но Брукшир, бухгалтер из Бруклина, не был приучен к ним.

 

7

Джо был удивлен и несколько разочарован тем, как легко капитан Калл подставился под его пули. Он все еще испытывал свою немецкую винтовку на дальность и рассчитывал, что капитан как раз и окажется тем человеком, которого он попытается убить на максимальном удалении.

Он следовал за Каллом с того самого дня, когда повесил старого Бина. Отъехав от салуна, Джо через час обнаружил след Калла и больше уже не терял его. Однако он не подъезжал слишком близко, а держался от него милях в десяти. Но даже при этом вскоре стало ясно, что Калл почувствовал преследование. По его следу Джо видел, что тот несколько раз делал петли, как днем, так и ночью, пытаясь застать Джо врасплох или хотя бы обнаружить его след. Если бы Калл вернулся назад на несколько миль дальше, он бы, конечно, нашел его след — только святой дух путешествует, не оставляя никаких следов.

Но капитан возвращался назад всего на пять-шесть миль. Преследуя Мокс-Мокса и его семерых подручных, он, очевидно, считал, что у него нет больше времени на того, кто висит у него на хвосте.

Своим чутьем старик произвел на Джо большое впечатление: капитан четырежды пытался обнаружить своего преследователя. Это говорило о том, что Калл не дурак. В тот день, когда он напал на Мокс-Мокса, Джо находился далеко позади. Он слышал стрельбу, но она доносилась издалека и совсем слабо. Это могли стрелять охотники.

Джо продолжал двигаться по следу и вскоре наткнулся на место сражения. Здесь ему стало ясно, что Калл не ахти какой стрелок. С другой стороны, он напал на восьмерых и убил шестерых из них, при этом ранив, по меньшей мере, одного из сбежавших. Он не был выдающимся стрелком, но сражался упорно и умел добиваться успеха.

Покинув место сражения, Джо дальше решил следовать за Мокс-Моксом, а не за Каллом. Было очевидно, что Калл направляется в Форт-Стоктон. Его след можно будет найти немного позднее.

Но не проехав, и трех часов по следу Мокс-Мокса, Джо наткнулся на его труп, валявшийся в балке неподалеку от убитой лошади. Старик Калл, очевидно, даже не знал, что убил сжигателя людей, но он это сделал. Теперь Мокс-Мокс не сожжет Терезу с Рафаэлем. Джо придется искать другой способ, что бы избавиться от брата с сестрой. Если не найдется богача, который купит их в качестве рабов — богач может посчитать их слишком убогими, — он может отвезти их в горы, где находится его пещера, и бросить их там на съедение медведям или огромным серым волкам. А может просто сбросить с обрыва. Так или иначе, но он убьет их. Тогда его мать узнает, как он относится к ее развратному образу жизни. Ей придется уделять ему все свое внимание. Она будет стирать его одежду и готовить ему вкусную еду.

Но вначале надо убить капитана Калла. Он старый, но сражаться умеет. Относиться к нему следует с таким же уважением, как к Джону Уэсли Хардину. Они оба относились к тем, кто убивал без колебаний. Перед тем, как повесить старого Бина, Джо встретил пастуха из Чиуауа, который рассказал, что Калл чуть не забил до смерти шерифа Донифана. Все пастухи испытывали страх перед этим шерифом. Он не щадил никого, кто попадал ему в руки.

И все же Калл легко разделался с Донифаном, поэтому подступаться к нему надо осторожно и умело.

Джо три дня торчал возле Форт-Стоктона, дожидаясь, когда капитан покинет город. Он боялся, что Калл может сесть на поезд и скрыться от него. Грабить поезд, на котором едет капитан, было опасно: он может оказаться не в состоянии удержать Калла в поле зрения, а упустить капитана из виду значило бы подвергнуть себя огромному риску. Будь на поезде любой другой рейнджер, он запросто обчистит пассажиров, полагаясь на свою сноровку. А с капитаном Каллом одной сноровки могло оказаться недостаточно.

И тут капитан выехал из города с женщиной. Джо страшно удивило, что старому Каллу была нужна женщина. В рассказах о капитане женщины никогда не фигурировали, и Джо представлял его таким же, как он сам, мужчиной, который не нуждается в женщинах и не любит проституток.

В том, что эта женщина была такой же проституткой, как его мать, Джо не сомневался. Он бы предпочел, чтобы капитан продолжил свой путь в одиночестве. Тогда бы он чувствовал, что ведет поединок с равным. А человек, который ездил с проститутками, не мог быть равным ему.

Затем появились ковбои с табуном, и он изменил свои планы. Раньше он собирался стрелять в Калла с очень большого расстояния, а теперь решил, что лошади помогут ему подобраться ближе. Так возник замысел украсть двух коней и стреножить одного из них возле стоянки Калла. Апачи часто стреляли из-под лошадей. А некоторые из команчей, как рассказывали, могли вести огонь даже из-под живота антилопы или оленя. Однако он не верил, чтобы кто-то, даже команчи, мог подобраться к антилопе настолько близко, чтобы выстрелить из-под ее живота. Даже если на индейце была надета шкура антилопы, и он имитировал ее движения, антилопа все равно чуяла запах человека и убегала. Правда, некоторые олени были довольно глупыми, и с ними такой номер мог пройти.

Джо ожидал от Калла гораздо больше осторожности, чем тот проявил. Он хотел рискнуть и попробовать выстрелить в него с большого расстояния, так как опасался, что если прождет слишком долго, то один из ковбоев может вернуться в поисках пропавших лошадей и нарушить его план.

Но капитан взял и беспечно выехал со стоянки, не замечая, что одна из лошадей не двигалась. Человеку, который всю свою жизнь охотился за людьми, следовало бы знать разницу между стреноженной и свободно гуляющей лошадью. Но капитан проявил неосторожность и быстро оказался в пределах досягаемости выстрела. Его, наверное, подвело зрение. Лошадь под капитаном все время взбрыкивала, поэтому Джо решил, что его первый выстрел пришелся не точно в цель. Однако пуля отклонилась совсем немного, и он считал, что ранение станет смертельным. Затем он прострелил Каллу ногу и руку и убил его коня. Крупные пули наверняка разнесли ему руку и ногу. Даже если ранение в грудь не стало смертельным, старик истечет кровью или умрет от голода.

Женщина его не интересовала. Он видел через прицел, как она заползла в кусты чагараля с пистолетом и винтовкой в руках. Она, наверное, думала, что он придет и станет домогаться ее, а может быть, считала, что капитана убила целая банда и что ей надо спрятаться.

Джо быстро выбросил ее из головы. Она может сидеть в кустах, пока не умрет от голода, ему это безразлично. Его интересовал только Калл. Поводив прицелом, он увидел его тело и сразу же понял, что рейнджер еще жив. Время от времени у него шевелилась ступня, а однажды он приподнял здоровую руку. Джо увидел в ней пистолет и обрадовался. Старик все еще не оставил мысли убить его. Он надеялся, что Джо подойдет, чтобы ограбить его, и тут он пристрелит его в упор. Но Джо не собирался подходить ближе ни на дюйм. Вид у капитана был нищенский, и вряд ли он располагал чем-то таким, что стоило бы тащить в пещеру.

Вообще-то, Джо мог запросто подобраться ближе и пристрелить его. Ему не надо было даже подходить на дальность пистолетного выстрела, чтобы добить капитана. Ему просто не хотелось стрелять еще раз, ведь он почти всегда убивал первым выстрелом.

Ну а если старику все же удастся выжить, это будет даже лучше. Это только прибавит Джо славы. В конце концов, капитан гонялся за ним целый месяц, но даже ни разу не смог увидеть его. Если Калл выживет, он останется калекой. Ногу ему наверняка придется отрезать, да и руку тоже. Для каждого, кто увидит его, это будет означать, что Джо Гарза победил самого знаменитого рейнджера на Западе, победил и оставил калекой на всю жизнь. Каждому будет ясно, что старик остался в живых только потому, что так захотелось Джо. Человека с такими ранениями очень легко добить. Лучше оставить ему жизнь, чтобы другим не повадно было охотиться за Джо в расчете на вознаграждение. Он уничтожил Калла так же легко, как Калл уничтожил шерифа Донифана. Четыре выстрела, включая один в коня, — и король границы превратился в калеку. Капитан Калл больше не будет страшен даже самому бестолковому преступнику и уж конечно никогда больше не подумает бросить вызов такому талантливому парню, как Джо Гарза.

Джо решил переждать ночь и посмотреть, доживет ли Калл до утра. Он видел, как женщина выбралась из кустов и направилась туда, где лежал Калл. Он наблюдал, как она перевозит пожитки, собирает хворост для костра. Она была блондинкой. Волосы у нее распустились, когда она наклонялась за хворостом, но она не обращала на это внимания. Джо видел ее совершенно отчетливо в своем прицеле. В один из моментов она присела, чтобы облегчиться. Джо почувствовал отвращение и перестал наблюдать за ней. Она такая же, как его мать, — всего лишь животное и проститутка.

Утром он увидел, что женщина поднимает капитана на вороного коня. В силе ей нельзя отказать. Когда она подошла, чтобы поймать стреноженную лошадь, Джо находился всего лишь в сотне ярдов, но она не почувствовала его присутствия. Он следовал за ними весь день, рассчитывая, что Калл вот-вот умрет. Но когда наступил вечер, и женщина остановилась на ночевку, капитан все еще был жив.

Утром Джоу наблюдал, как женщина отрезала ногу Каллу. Его поразило, что она взялась за такую тяжелую работу, имея в руках всего лишь нож. Правда, его мать тоже всегда сама резала овец и коз, мясом которых они питались. Она даже резала свиней, когда они у них были. Ее не смущало, что она была вся в крови при этом, как не смущало это блондинку, которая резала ногу Калла. Джо следил за всем, что происходило, через прицел. Старый Калл оказался крепким орешком. Он потерял много крови и все же продолжал жить. Когда Джо четвертовал Бенито, он не ожидал, что кровь хлынет фонтаном. Работая мачете, ему даже пришлось отвернуть в сторону лицо. Потом он выбросил всю одежду и пробрался домой голый. Одежда, на которой была кровь, вызывала отвращение, но отдавать ее матери, чтобы она выстирала ее, он не стал. Мать могла догадаться, что это кровь ее мужа.

Джо не думал, что блондинка сможет отрезать ногу Калла. Она выбивалась из сил. Он видел, как вздымается ее грудь. Временами она останавливалась, чтобы передохнуть, но затем вновь принималась за дело. И когда Джо уже решил, что у нее ничего не получится, кость оказалась перепиленной, и нога отвалилась. Потом женщина ушла со стоянки и села на камень, отдохнуть. На секунду у Джо возникло искушение убить ее и посмотреть сможет ли Калл выжить без ноги и без какой бы то ни было посторонней помощи.

Но Джо не застрелил ее. Он наблюдал, как она садится на лошадь и уезжает, уводя за собой другую лошадь с капитаном.

Ему было странно видеть проститутку, оказавшуюся способной отрезать ногу человеку. Джо следил за ними, пока они не скрылись из виду, затем снял прицел и убрал его в кожаный чемоданчик. Как он представлял себе, капитан умрет где-нибудь по пути на юг.

Теперь ему надо поехать в Мексику и убить людей Калла. Они пришли за ним в его собственную страну, и он хотел, чтобы эта наглость стоила им жизни. Убив их, он, возможно, отправится в свое родное селение, но сделает это так, чтобы никто не увидел, как он приедет туда.

Как только он окажется дома, подойдет очередь умереть Рафаэлю с Терезой. Можно украсть лошадь и, привязав их к ней, отвезти в пещеру, чтобы подразнить немного. Идея сбросить их со скалы нравилась ему все больше. Он привезет их в пещеру, а там посмотрит, что делать.

 

8

На следующий день, после того как Лорена ампутировала ему ногу, жар у капитана стал таким сильным, что она перестала сомневаться в его смерти. Вынянчив пятерых детей, она знала, что такое жар. Но у маленьких он приходит и уходит, как тучи на небосклоне. Когда же дети подрастают, им становится все труднее переносить его, а капитан был стариком и горел, как в огне. Лорена даже не могла припомнить, чтобы Джорджи был таким горячим на ощупь, а Джорджи температурил сильнее всех.

Вскоре понимать речь капитана стало невозможно. Повисший на загривке Блэки, он бормотал что-то нечленораздельное. Нога кровоточила, но не сильно. Бинтовать было нечем. Лорена использовала всю свою сменную одежду до последней тряпки. Лекарства от жара у нее тоже не было. Если Калл умрет, так умрет. Все, что она могла, так это двигаться из последних сил к реке.

Лорена знала, что едет правильно. Она могла определить это по солнцу. Но вокруг простиралась огромная страна, где она никогда не бывала. Она не знала, как не промахнуться и не проехать мимо города, который наверняка был небольшим. Местность была холмистая, и Пресидио можно было увидеть, только находясь на возвышенности. Капитан говорил, что город стоит на Рио-Гранде. Вот и все, что ей было известно.

Она дважды останавливалась и пыталась заставить капитана посмотреть вокруг. Ему достаточно было бы бросить взгляд, чтобы определить, где они находятся и правильно ли она едет. Он говорил, что бывал в тех краях много раз.

Но капитан не мог выпутаться из беспамятства так же, как она из этой страны. Придется продолжать ехать, как ехала, и надеяться, что сможет разобраться, куда повернуть, когда доберется до реки.

Они пережили еще одну холодную ночь. У Лорены не хватило сил, чтобы собрать достаточно хвороста, и костер угас до рассвета. Она накрыла капитана тяжелой попоной и набросила сверху все одеяла, какие были, кроме самого легкого, которое оставила себе, но капитана продолжало трясти. Глядя на него, такого старого, тщедушного и больного, она испытывала жалость и недоумение. Что поддерживало в нем жизнь и не давало умереть? Возле сердца у него сидела огромная пуля. Он лишился ноги и не получил никакой медицинской помощи. Если начнется заражение, смерть станет неминуемой. Рука его тоже была в ужасном состоянии. Но Лорена даже подумать не могла еще об одной ампутации. Ее просто не хватит на это. Любое из трех ранений Калла в любой момент могло оказаться смертельным.

И тем не менее он все еще дышал. Горел в огне, не мог проговорить ни слова, не видел и не слышал, но дышал. Даже если ей удастся водрузить его на коня, привезти в Пресидио и найти врача, то что сможет сделать этот врач? И что у капитана останется в жизни, если он все-таки выживет? Он больше не сможет охотиться за людьми. У него нет ни ранчо, ни фермы. Он всю жизнь промышлял винтовкой, но теперь он никому не будет нужен. Лучше уж умереть — тогда бы ему не пришлось так страдать, доживая свой век калекой.

Калл пошел на то, от чего отказался Гас Маккрае. Он пожертвовал ногой, чтобы сохранить себе жизнь. Многие годы Лорена жалела, что Гас предпочел умереть, и злилась на него из-за этого. Но теперь, при виде Калла, она стала сомневаться в своей правоте.

Странствие среди бесконечных песков с умирающим человеком — или вернее, тем, что от него осталось, — странствие, конечный пункт которого был ей неизвестен, заронило в ней сомнение. Может быть, Гас принял правильное решение. Ведь он был самым умным из всех, кого она знала. У него было богатое и возвышенное воображение. Он не мог излагать свои представления на бумаге, как Диккенс и Браунинг, но он мог высказывать их на словах, и высказывал их Лорене, пока они были вместе. Будучи натурой цельной, Гас всегда оставался самим собой. У него были свои недостатки, и Лорена знала их. Временами он был настолько же эгоистичным, насколько бескорыстным был Пи Ай. Гас знал себя. Он знал, чего хочет, и в решающий час не захотел довольствоваться меньшим.

Может быть, Август Маккрае был прав. Но это навсегда останется загадкой. Останься Гас жив, он, наверное, женился бы на Кларе, а, женись он на Кларе, Лорена осталась бы одна с разбитым сердцем. Ей пришлось бы уехать, поскольку она не смогла бы жить рядом с их счастьем. Она не занялась бы учебой и не подружилась бы с дочерьми Клары. Ей пришлось бы уносить прочь свое горе. Она не вышла бы замуж за Пи Ая и не имела бы детей. Несчастье могло заставить ее вернуться к прежнему распутному образу жизни. К настоящему времени она бы уже погибла, разочаровавшись в жизни. На самоубийство она бы не пошла, но нашла бы способ, как избавиться от существования, которое без Гаса. Клары, ее дочерей и Пи Ая стало бы невыносимым.

Следующим утром далеко впереди появилась сияющая лента реки. Но города не было. Она вышла к Рио-Гранде, но где, севернее или южнее Пресидио и самой Рио-Кончо? Этого она не знала. Она вновь попыталась вывести капитана из забытья и вновь потерпела неудачу. Воспаленные глаза Калла ничего не воспринимали.

Лорена переправилась через реку, помня слова Калла о том, что Пи Ай находится к югу от них. Он упоминал также о старом следопыте Билли Уильямсе из маленькой мексиканской деревушки, который мог показать ей дорогу и даже проводить до места. Калл сообщил ей о Билли перед ампутацией ноги. Он, должно быть, знал, что будет бесполезен, даже если останется жив.

Лорена переправилась и посмотрела по сторонам в надежде увидеть струйку дыма или какое-нибудь жилье. Но не увидела ничего, кроме серой и голой прерии. Оставалось только отправиться наугад, выбрав между двумя одинаково безжизненными сторонами. Лорена выбрала север. Шесть часов она вела туда лошадь капитана, все больше и больше отчаиваясь и убеждаясь, что сделала неправильный выбор. Стало по-настоящему страшно. Этим утром она доела остатки бекона, а кофе у нее оставалось на пару ночевок. Если не попадется селение или хоть какое-нибудь жилье, сил у нее не хватит, и она сломается. Она еще не оправилась от потрясения, полученного во время ампутации, и была измотана до такой степени, что не могла даже спать. А если засыпала, то видела тревожные сны, в которых ее детям угрожала опасность. Ей снилось, что заболела Лори, что лошадь уносит Клэри, что Джорджи упал в колодец. При всем при том она никак не могла согреться, даже если ложилась возле самого костра.

Лорена старалась держаться поближе к реке. Потерять реку означало конец. К вечеру, когда зимнее солнце покатилось к горизонту, она заметила у реки какое-то движение. На берегу был каменистый выступ, и Лорене сквозь дрему показалось, что на нем шевельнулась коричневая глыба. Возможно, это был всего лишь сон, в котором коричневые глыбы вполне могли двигаться.

Лорена подъехала ближе и увидела, что на выступе у реки сидит старая мексиканка, завернутая в коричневое пончо и напоминающая издали коричневую глыбу.

— Я видела этого человека раньше, — сказала она, показывая на лежащего без сознания Калла. — Он был в нашей деревне. Кто отрезал ему ногу?

— Я, — ответила Лорена. — Я была вынуждена.

— Это знаменитый техасский рейнджер. Он убил отца Марии, — продолжала старуха. — И ее брата тоже. Это было давно, еще когда мои дети жили со мной.

— Он наводил порядок, — проговорила Лорена. — Мне нужна еда и нужен доктор. В нем сидит пуля. Я должна найти доктора, чтобы он достал ее.

— В нашем селении нет доктора, — сообщила ей старуха. — Пулю может достать мясник — его зовут Гордо. Но он ленивый, и я не знаю, захочет ли он помочь гринго. Мария умеет все. Она могла бы достать пулю. Но этот рейнджер убил ее отца и ее брата. Вряд ли ей захочется помогать ему.

— Я должна попытать счастья, — настаивала Лорена. — У меня кончились продукты. Где твое селение?

— Поезжай, как ехала, оно недалеко, — ответила старуха.

Почему, интересно, старуха сидит у реки, подумала Лорена. Наступает ночь, а она не собирается домой. Может быть, ей плохо и она нуждается в помощи.

— Если ты устала, можешь взять мою лошадь, — предложила Лорена. — Я могу дойти пешком, если путь не слишком далекий.

— Нет, я хочу провести эту ночь здесь. Здесь живут мои дети. Если ты прислушаешься, то услышишь их голоса.

Лорена прислушалась, но услышала только плеск воды и решила, что старуха, наверное, не в своем уме.

Она проехала еще с милю и вскоре увидела селение. Над ним сиял закат. Здесь насчитывалось всего с десяток строений, но после многодневной поездки по пустынной прерии она была бы рада и одному-единственному дому.

Лошади тоже были рады. Голодные, они, несмотря на усталость, понесли вперед, да так, что Лорене пришлось натягивать поводья. Она боялась, что они растрясут капитана и у него усилится кровотечение.

При въезде в селение навстречу ей вышло несколько коз, огласивших улицу блеянием. Вслед за козами появились большой мальчик и маленькая стройная девочка. Несмотря на холод, оба ребенка были босые. Маленькая девочка поражала своей красотой, но двигалась как-то странно, по-птичьи склоняя голову. И только когда до них оставалось всего несколько шагов, Лорена сообразила, что девочка слушала, а не смотрела. Она была слепой.

За детьми в дверном проеме небольшого дома Лорена увидела женщину с большим ножом в руке, которым она, вероятно, резала мясо на ужин. Высокий пожилой мужчина, слегка прихрамывая, вышел из дома и остановился за спиной у женщины. Своим видом он напоминал американца и, возможно, был тем самым следопытом, который, по словам Калла, мог проводить ее к мужу. Она остановилась, и женщина с мужчиной вышли навстречу, чтобы поприветствовать ее.

— Со мной раненый, — сказала им Лорена. — Ему нужна помощь. Может быть, здесь есть доктор, я была бы признательна, если бы кто-нибудь разыскал его. У этого человека в груди застряла пуля, которую надо вытащить.

Билли Уильямс взял повод лошади Калла. Он был поражен тем, как выглядел этот человек. Ему не раз приходилось видеть раненых, но он не мог припомнить, чтобы кто-то из них выглядел хуже, чем капитан.

— Это Вудроу Калл, — пояснил Билли, обращаясь к Марии. — Кто-то почти прикончил его.

Мария с ножом в руке подошла к лошади и посмотрела на Калла. Многие годы, когда она была моложе и боль от смерти отца с братом была острее, она клялась себе, что убьет капитана Калла, как только ей предоставится такая возможность.

Теперь такая возможность у нее была, стоило только протянуть руку. Они собирались зарезать козу, и Билли только что наточил ее нож. Мария молчала — Билли всегда начинал нервничать, когда она хранила молчание. Ее гнев вызревал в тишине, а затем извергался, как вулкан.

Но Мария не вскинула нож и не ударила капитана. Ее взгляд остановился на блондинке, которая сидела на второй лошади. Нетрудно было понять, что женщина проделала долгий путь. Она была такой же измученной, как сама Мария, когда вернулась из Кроу-Тауна.

— Слезай с коня, — обратилась она к женщине. — Заходи в мой дом и поешь.

На мужчину, привязанного к вороному коню, Мария взглянула лишь один раз. Он был старый и такой израненный, что едва дышал. Хотя он носил имя человека, убившего ее отца и брата, это был уже не тот человек, которому она хотела отомстить. Она хотела убить его, когда он был в силе, которую использовал неправедно. Ей хотелось, чтобы он узнал, что нельзя просто так убивать людей, хороших людей, и не нести за это наказания.

Но тот, кто обладал силой и совершал убийства, не был этим старым и больным человеком, привязанным к вороной лошади. Какой смысл в том, если она пронзит его ножом, ведь она пронзит не капитана Калла, которого так долго ненавидела, а лишь одежду да хилую телесную оболочку, что осталась от ее врага. Она принялась развязывать узлы на веревках, которые удерживали капитана. Узлы были скользкими от крови.

— Занеси его в дом, — велела она Билли. — Расстели одеяло возле лампы и уложи его туда. Я хочу осмотреть его раны.

Билли разрезал окровавленные узлы и снял Калла с лошади. Поврежденная рука капитана стукнулась о луку седла, и у раненого вырвался стон. Тереза подошла ближе и стояла возле Билли, пока он поднимал Калла.

— Это тот человек, который был здесь раньше? — спросила она. — Я слышу, как он дышит. Он что, заболел?

— Да, заболел, — ответила Мария. Она снимала седло с лошади Калла. — Скажи Рафаэлю, чтобы загнал коз во двор. Нам не нужно, чтобы их растащили волки.

Лорена все еще была в напряжении и продолжала сидеть в седле, пытаясь привыкнуть к мысли, что добралась-таки до поселка. Она уже перестала верить, что отыщет хоть какое-нибудь селение или любое другое место, где обитают люди.

— Слезай, — повторила Мария. — Билли позаботится о твоей лошади. Тебе надо помыться и поесть.

Лорена сползла с коня.

— Я проехала большое расстояние, — объяснила она. — И валюсь от усталости.

— Кто отрезал ему ногу? — спросила Мария, только сейчас заметив, что у Калла нет одной ноги.

— Я, — ответила Лорена. — У меня не было выбора.

— Неудивительно, что ты устала, — проговорила Мария. — Заходи в комнату и отдохни.

Комната была маленькой. В ней находились лишь стол с лампой, два простых стула и лежало несколько одеял, раскинутых на грязном полу. Но это был дом, и такой теплый, что через пять минут Лорена задремала.

Большой мальчик принес ей ведро холодной воды из колодца. Лорена плескала водой в лицо, пытаясь прогнать сон. Мария склонилась над Каллом. Старый следопыт был рядом. Они разрезали рубашку и обследовали рану на груди. Затем осмотрели руку капитана.

— Руку тоже надо было отрезать, — сказала ей Мария, когда Лорена присела рядом.

— Я была просто не в состоянии, — проговорила Лорена. — Две ампутации — это выше моих сил.

— У вас прелестная дочь, — добавила она. Маленькая слепая девочка разливала суп из горшка, порхая по дому легко, как мотылек.

— Спасибо за добрые слова, — улыбнулась Мария.

— Ну я бы не решился доставать эту пулю, — промолвил Билли Уильямс. — Она сидит в опасном месте. Тот, кто возьмется вынимать ее, должен хорошо знать, как это делается, а я вот этого как раз не знаю.

— А доктора здесь нет? — спросила Лорена.

— Только мясник, а мясник он и есть мясник, — задумчиво произнесла Мария. — Кто стрелял в него?

— Джо Гарза, я полагаю, — сказала Лорена. — Никто из нас не видел его. Он стрелял из-под лошади. Однако капитан считает, что это был Джо Гарза.

Мария молчала. Теперь ее сын еще больше прославится: он одолел знаменитого охотника на людей. Все девицы на границе будут мечтать о нем, хотя для него это ничего не значит. Он не любит девчонок.

Но Джо отомстил за отца с братом. Он искалечил их убийцу, и ей нет нужды мстить ему дальше. Она даже может помочь ему, хотя извлечь пулю у него из груди ей будет не под силу. Она, наверное, сможет отрезать ему кисть, если не удастся уговорить мясника. Или может послать за доктором, который живет за рекой в Пресидио. Правда, доктор не любит ездить в Мексику, где людям нечем платить за визиты. Но к капитану Каллу он может приехать — ведь это знаменитый рейнджер, а не какой-то там бедный мексиканец.

— Вы знаете Джо Гарза? — спросила Лорена и заметила, как Мария слегка напряглась, когда она произнесла это имя.

— Это мой сын, — ответила Мария.

Лорене показалось, что она ослышалась. Значит, она целых три дня везла капитана через пустыню только для того, чтобы доставить его в дом убийцы.

— Я мать Джо, но мы с ним разные люди, — проговорила Мария, видя испуг Лорены. — Тебе надо отдохнуть, — добавила она. — В соседней комнате есть кровать, где ты можешь послать. А о своем друге не беспокойся. Мы не станем убивать его. Если бы я собиралась сделать это, то не стала бы брать его в свой дом.

От усталости Лорена уже почти ничего не соображала и не слышала. Она все равно скоро свалится, независимо от того, что будет с капитаном.

— Тереза, проводи ее, — велела Мария.

Лорена пошла за слепой девочкой в другую комнату.

— Я постелила вам постель, — сказала маленькая девочка. — А когда проснетесь, я расскажу вам одну историю.

— Правда? Я люблю слушать истории. Спасибо, — откликнулась Лорена и вытянулась на низкой кровати.

— У вас есть дети? — поинтересовалась Тереза.

— Пятеро… У меня их пятеро, — произнесла Лорена и провалилась в сон.

Тереза еще несколько минут сидела рядом с ней на кровати. Она налила ей похлёбки, но тетя даже не притронулась к еде.

— Вы не поели похлебки… проснитесь, — повторяла девочка, дотрагиваясь до ее руки. Но женщина не просыпалась.

Тереза сидела на кровати и прислушивалась к ее дыханию. Она думала об истории, которую расскажет гостье, когда та проснется. Это будет история про большого паука, что живет у колодца. Иногда девочка клала руку на землю и позволяла пауку заползать на нее. Паук никогда не кусал ее, а вот скорпион укусил однажды. Ей очень хотелось рассказать историю про паука, и она с нетерпением ждала, когда тетя проснется.

 

9

Когда Джо грабил поезд под Сан-Антонио, он сделал открытие. Он открыл для себя, что ему гораздо интереснее держать людей в страхе, чем убивать их. Он заставил пассажиров стоять еще час возле поезда после того, как ограбил их, сказав, что будет наблюдать за ними в прицел и убьет первого, кто шевельнется раньше этого времени. Охваченные ужасом люди стояли гораздо дольше. Он забрал у них часы и велел следить за временем по солнцу. Но люди простояли на холоде почти три часа, прежде чем кто-то осмелился пошевелиться. Они боялись умереть. В конце концов Джо не застрелил ни одного из них. Сквозь прицел ему было видно, как они дрожали — от страха, а не от холода. Двое даже наделали в штаны. Они так боялись его пуль, что даже не решились сбегать в кусты.

Видеть трепещущих пассажиров было приятнее, чем убивать их. Важных персон среди них не было, а убийство ничем не примечательных людей не делало ему чести. Убивать было легко, и это уже не представляло для него интереса.

Расправа над капитаном Каллом стала для Джо таким триумфом, который вряд ли кому-нибудь удастся повторить. Его невозможно повторить, потому что второго такого знаменитого человека, как капитан Калл, просто не существует. Даже если Джо больше не убьет никого и не ограбит ни одного поезда, его слава будет расти и расти вдоль всей границы и по всему Западу. Он положил конец карьере одного из самых известных охотников на людей. Люди будут говорить о Джо Гарзе даже тогда, когда он состарится, и даже если он не совершит больше ни одного убийства и ограбления.

Но пока Джо планировал очередное убийство, собираясь расстрелять трех помощников Калла. Они вряд ли окажутся достойными противниками, зато люди будут знать, что он уничтожил всю команду капитана. Это поднимет его репутацию еще выше.

Джо следовал за блондинкой до самой деревни. Время от времени он доставал свой прицел и наводил его на лошадь с капитаном, рассчитывая увидеть его мертвым.

Но каждый раз замечал, что старик еще шевелится, чудом удерживаясь на этом свете.

Увидев, что женщина повернула вверх по реке к его деревне, Джо отстал от нее и, отъехав на несколько миль от реки, остановился на ночевку. Отсюда он собирался отправиться на Рио-Кончо засечь помощников Калла.

На следующее утро, незадолго до полудня, он обнаружил их лагерь. Отъехав от реки на расстояние диезного перехода, они, похоже, просто ждали Калла и не подозревали об уготованной им судьбе.

Джо удивился, когда увидел только двух помощников и Знаменитого Ботинка. Причины убивать старого индейца не было. С третьим помощником, наверное, что-то случилось.

Некоторое время Джо разглядывал лагерь через прицел, пытаясь решить, какой ему избрать способ нападения, чтобы посеять побольше паники. После небольших раздумий он решил убить вначале лошадей и двух вьючных мулов. Может быть, после этого ему удастся загнать людей в пустыню. Если он напугает их достаточно сильно, то ему не придется даже убивать их. Он может просто гнать их в пустыню, постреливая лишь для того, чтобы они все дальше уходили от реки. А когда они окажутся посреди пустыни и потеряют ориентировку, он может просто уехать, бросив их замерзать и умирать от голода.

Джо решил подождать до следующего утра. Капитан Калл не приедет к ним на выручку. Если Знаменитый Ботинок случайно не наткнется на Джо, выслеживая какого-нибудь зверя, никто не будет знать, что он здесь, и его выстрелы прогремят как гром среди ясного неба.

Утром первым выстрелом Джо убил вьючного мула как раз в тот момент, когда Брукшир пытался достать кофе из мешка на его спине. Мул упал в сторону Брукшира, отбросив его на несколько футов и рассыпав кофе. Прежде, чем Брукшир успел вскочить на ноги, второй выстрел прикончил другого мула.

Пи Ай жарил бекон. От третьего выстрела сковорода с беконом взвилась вверх, обдав его руки шипящим жиром. Он вскочил на ноги и бросился к своей лошади, но четвертый выстрел сразил лошадь прежде, чем он успел схватиться за повод уздечки. Оставалась только огромная кобыла Брукшира, но не успел Пи Ай переступить через своего упавшего коня, который еще дрыгал копытами, как лошадь Брукшира упала на колени, попыталась подняться, но получила очередную пулю. Боль от ожога кипящим жиром была дикой, но Пи Ай знал, что надо срочно бежать в укрытие, иначе ему не придется беспокоиться о такой мелочи, как обожженные руки.

— Беги! — закричал он Брукширу, который с ошарашенным видом сидел среди рассыпанного кофе. — Хватай ружье и беги в укрытие!

Только прокричав это, Пи Ай сообразил, что сам был без оружия. Пистолет он снял, потому что ремень натирал ему бедро, а винтовка была прислонена к седлу. Пистолет оказался ближе, поэтому он повернулся и схватил его. Брукшир подхватил огромный дробовик и запихивал в карман патроны.

— Нет, возьми винтовку, нам нужны винтовки! — крикнул Пи Ай.

Вид у Брукшира был совершенно обалдевший. Решив все же достать свою винтовку, Пи Ай бросился назад и схватил ее. Затем повернулся и побежал вниз к руслу реки. Вскоре за спиной послышался стук сапог Брукшира. Пробежав сотню ярдов, Пи Ай остановился, дожидаясь его. Как Пи Ай ни напрягал слух, он ничего не услышал, кроме топота Брукшира по каменистому берегу.

— Думаешь, это он? — спросил Пи Ай, когда Брукшир поравнялся с ним. — Думаешь, это Гарза?

— Я не знаю, кто это такой, — сказал Брукшир. Умирающий мул, падая, вышиб из него дух. Сам не зная как, он схватил дробовик и припустился к берегу, так и не восстановив дыхание. Остановившись возле Пи Ая, он сделал первый вдох и только тут сообразил, что сделал не самый правильный выбор, схватив дробовик, нести который было все равно, что тащить на себе небольшую пушку. Но ни винтовка, ни пистолет не попались ему на глаза, а стоять, когда вокруг тебя падают подстреленные мулы и лошади, ему не захотелось.

Недалеко от того места, где они остановились, от реки отходил узкий каньон. Ручей в нем пересох, но его отвесные склоны служили лучшим укрытием, чем берега реки. Пробираясь с Брукширом к узкому каньону, Пи Ай вдруг вспомнил, как когда-то в Монтане они с раненым Гасом Маккрае прятались в таком же каньоне, пытаясь отбиться от кровожадных индейцев. Правда, тот каньон, в отличие от этого, был заполнен водой, и он, воспользовавшись этим, проплыл ночью мимо подкарауливших их индейцев и долго шел голым, пока не набрел на табун и не вернулся с капитаном туда, где был Гас. Если бы не глубокий каньон, индейцы прикончили бы их тогда. Послужив однажды, каньон может послужить ему еще раз.

Сняв шляпу, Пи Ай вскарабкался по склону и осторожно осмотрел равнину. Единственным движущимся существом на всем ее огромном пространстве был коршун, пикировавший на куропатку.

Тут Пи Ай вспомнил о Знаменитом Ботинке. Старика не было поблизости, когда началась стрельба. Впрочем, ничего необычного в этом не было. Знаменитый Ботинок редко сидел на месте по утрам. Обычно он еще до рассвета отправлялся бродить или выслеживать какую-нибудь рысь или барсука, в зависимости от того, чьи следы ему попадались. Потом он появлялся опять, словно возникая из-под земли. Если они ехали, Знаменитый Ботинок выходил вдруг из-за какого-нибудь куста или выныривал из балки и молча присоединялся к ним. Иногда он упоминал об интересном следе, который ему случалась увидеть, а иногда за весь день не произносил ни слова.

Однако теперь они нуждались в нем. Сам Пи Ай никогда не бывал в этой части Мексики, а Брукшир, проезжавший здесь с капитаном Каллом, не отличался наблюдательностью и наверняка мог заблудиться без знающего человека.

— Я помню только, что, если идти вдоль этой реки до Рио-Гранде, мы придем в деревню, где живет мать Джо Гарзы, — сообщил Брукшир. Он выровнял дыхание, а его огромный дробовик был заряжен. Правда, подхватить он успел всего четыре патрона к нему и совершенно не представлял себе, что теперь делать.

— Если бы появился капитан… — проговорил Пи Ай. Раньше, когда он с кем-нибудь попадал в переделку, часто случалось так, что откуда ни возьмись, появлялся капитан и брал дело в свои руки.

Однако сейчас были только он и Брукшир, да еще индеец, который мог объявиться, а мог и не объявиться. Лошади их были убиты, так же как и вьючные мулы. Если удастся уцелеть, им придется выбираться пешком. А пешком до Рио-Гранде топать дня три, если не больше. Можно вернуться в лагерь, когда совсем стемнеет и запастись провиантом на дорогу. Они везли с собой достаточно продуктов и боеприпасов. К тому же они находятся у самой Рио-Кончо, и если убийца не оттеснит их от реки, им не придется опасаться, что они заблудятся и умрут от голода.

И все же Пи Ай нервничал, и более того, он был напуган. Когда начался обстрел, он сделал то, что делал всегда при этом: бросился в укрытие. Неожиданный обстрел — это всегда потрясение, к которому он так и не смог привыкнуть. Для того чтобы оправиться от этого потрясения и обрести способность соображать, всегда требовалось какое-то время. Иногда проходила целая неделя, прежде чем удавалось избавиться от шока, но в данном случае у него не было отряда рейнджеров рядом и недели времени, чтобы успокоить нервы и овладеть ситуацией.

— Зачем он перестрелял лошадей и мулов? — спросил Пи Ай у Брукшира. Этот вопрос не давал ему покоя еще тогда, когда он несся со всех ног к руслу реки. — Почему он просто не пристрелил нас? Ведь мы были у него как на ладони. Если не считать вашей огромной клячи, на каждое из животных ему хватило бы по одному выстрелу. Он мог бы уложить нас с такой же легкостью, как и мулов. Я не вижу в этом никакого смысла.

— Я вообще ни в чем не вижу никакого смысла, — отозвался Брукшир. — Вся наша поездка не имеет смысла. Капитан уже должен был поймать этого парнишку, а он все еще тянет с этим. Если это Гарза стреляет в нас, то капитану следовало бы быть здесь. Хотя это, может быть, и не Гарза, — добавил он. — Может быть, это пастухи, которые застрелили Теда Планкерта. Может быть, они вернулись, чтобы поживиться еще.

— Нет, — сказал Пи Ай. — Стрелял один и стрелял так, что я совершенно ничего не заметил. Если бы это были пастухи, их было бы трое или четверо, и они бы просто ворвались, паля направо и налево. К тому же, зачем им было стрелять лошадей. Они бы попытались убить нас, чтобы стать богаче на пару лошадей и пару мулов.

— Может быть, он целил в нас, а попал в лошадей? — предположил Брукшир.

— Нет, он попал туда, куда метил, — ответил Пи Ай. — Он хотел оставить нас пешими, и добился этого. Вот зачем только?

Брукшир впал в полное уныние. Он испытал ужасный испуг, когда вдруг стали падать животные, и продолжал испытывать его, пока бежал и ждал пули на каждом шагу.

Но никакая пуля не ударила в него, и теперь он просто впал в уныние. За время поездки собственная судьба постепенно перестала интересовать его. Он знал, что совершил огромную ошибку, приехав в Техас. Он мало что понимал в той жизни, какой она была в Бруклине, а в жизни, которой жил Техас, он вообще ничего не мог взять в толк или, по крайней мере, в той жизни, которой жили капитан Калл и ему подобные. Они пришли откуда-то в никуда, ничего не добившись на своем пути, а лишь потеряв помощника шерифа Планкерта. Все, чего он ожидал от утра наступающего дня, так это куска бекона и большой кружки кофе. Почему какой-то маньяк вдруг стреляет в того самого мула, который везет на себе кофе, а затем в другого мула и в лошадей, было выше его понимания. Это не поддавалось никакой логике, но соответствовало всему остальному, что он наблюдал здесь со времени своего приезда в Техас. Капитан Калл, который представлялся ему самым разумным и последовательным из людей и который был самым опытным из охотников на всем Западе, за все время поездки не предпринял ни одного понятного шага. Мальчишка Гарза все еще волен делать все, что ему взбредет в голову, и, в частности, стрелять в мулов и лошадей. Единственное, что совершил Калл за все время их поездки, это избил до смерти шерифа. Надо признать, конечно, что поймать одного шустрого парнишку на такой огромной территории — задача нелегкая, но для того и наняли такого профессионала, как Калл, который занимается этим всю жизнь. Если он не справится со своей работой на сей раз, ему придется бросить заниматься этим делом.

Брукшир больше не верил — как, похоже, и Пи Ай тоже, — что капитан все еще контролирует ситуацию. Он не верил, что капитан возьмет и появится в нужное время и в нужном месте и положит конец преступной карьере Джо Гарзы. Пока капитан искал его в Мексике, Джо ограбил поезд в Техасе. Теперь, когда капитан пропадал где-то в Техасе, Джо оказался в Мексике и прикончил мула, который возил кофе. Это провал. Когда об этом услышит полковник Терри, он лопнет от злости и будет на этот раз прав.

Брукширу было все равно, живой он или уже мертвый. Холод выморозил в нем волю к жизни. Кэти, его прекрасная жена, умерла. За последние недели у него было время припомнить, какой она была прекрасной женой. Ему становилось все труднее представлять себе Бруклин, свою контору, великолепные котлеты, что готовила Кэти, кота и их уютный домик. То, чего он боялся в то первое утро на продуваемой ветром станционной платформе в Амарилло, случилось на самом деле. Его унесло-таки ветром и занесло в пересохший каньон в Мексике, где днем и ночью холод, все время ветер, песок в еде и в кофе, никаких домов и никакого уюта. А теперь он так устал, что долгое возвращение против ветра туда, где он когда-то был, и к тому, кем он однажды был, больше не казалось ему стоящим делом. Пусть уж придет молодой убийца и прикончит его. Может быть, он даже успеет выстрелить из своего дробовика восьмого калибра, хотя вряд ли ему удастся сразить Джо Гарзу так же легко, как старый Боливар сразил их несчастного мула.

— Что нам делать дальше? — спросил он Пи Ая, не рассчитывая получить ответ. Но что-то же надо было делать. Не будут же они просто стоять весь день на дне каньона, где, к тому же, был страшный сквозняк.

— Дождемся темноты и вернемся за припасами, — сказал Пи Ай.

Так они и сделали — весь день простояли на сквозняке в пересохшем устье ручья. А когда не стояли, то сидели на корточках. Пи Ай хотел дождаться наступления полной темноты и тогда уже отправиться в лагерь за провиантом и боеприпасами. Это было самое долгое, скучное и промозглое ожидание в жизни Брукшира. Погода стояла пасмурная, и он был лишен даже возможности наблюдать за движением солнца. Развлечься было совершенно нечем, а Знаменитый Ботинок все никак не возвращался оттуда, куда ушел.

— Это начинает тревожить, — заметил Пи Ай. — Я бы не хотел оказаться в Мексике без проводника, даже если под боком есть река, по которой можно выйти.

— Разве реки недостаточно? — спросил Брукшир.

— Достаточно, пока он не отогнал нас от нее, — ответил Пи Ай. — Но у меня появилось ощущение, что он хочет прогнать нас отсюда. Вот только не знаю почему.

Когда наконец наступила полная тьма, они пришли в лагерь, где не нашли ничего — лежали только убитые животные. Исчезло все: запасное оружие, сковорода с кофейником, седла, мешки, одеяла — все. Не осталось ни спичек, ни ножей, ничего. Брукшир наступил на ложку, которая упала в золу от костра. Убийца лошадей, очевидно, не заметил ее. Но это было единственное, что укрылось от его глаз. Брукшир отдал ложку Пи Аю, который сунул ее в карман рубашки, хотя им нечего было есть ею.

Когда Пи Ай увидел, как обчищен лагерь, его опасения усилились. Ни один бандит не пренебрежет возможностью ограбить лагерь и заберет то, что ему понравилось. Один возьмет оружие, другой провиант, третий может забрать седло или хорошее одеяло. Но такого еще не бывало, чтобы бандиты брали все. Ведь им надо постоянно находиться в движении. Они не хотят перегружаться вещами, которые им не нужны или не нравятся.

Однако этот бандит забрал все, и не потому, что нуждался. Их снаряжение ничем особенным не отличалось. Он забрал его потому, что не хотел, чтобы им воспользовались они. Он хотел заставить их мерзнуть и голодать.

— Неужели у вас не найдется даже спички? — спросил Пи Ай. Брукшир изредка курил трубку и подумал, что одна-две спички завалялись, в кармане его рубашки, но на поверку оказалось, что нет.

— Думаю, что я использовал последнюю этим утром, — сказал он. — Я уже выкурил трубку к тому моменту, как он пристрелил мула.

— Предстоит померзнуть, — отозвался Пи Ай. — Единственное, что мы можем, так это укрыться от ветра и переждать ночь, сидя на корточках.

— Мы можем пойти, — предложил Брукшир. — Нам все равно придется уходить. Почему бы не выйти этим вечером? Так мы, по крайней мере, будем меньше мерзнуть.

Они едва покинули пределы лагеря, как раздался первый выстрел. Пуля ударила в камень у самых ног Брукшира и с визгом отскочила в темноту. Вторая пуля сбила ветку куста у локтя Пи Ая. Они остановились. От неожиданности и испуга оба не могли произнести ни слова. Нападавший видел их, или слышал, или то и другое вместе. Хлопки выстрелов прозвучали совсем рядом. Убийца лошадей, очевидно, находился ярдах в пятидесяти от них.

— Нам надо быстрей возвращаться к руслу реки, — проговорил Пи Ай.

— Нет, пусть уж лучше он убьет нас, — откликнулся Брукшир. — Он все равно сделает это. Ему известно, где мы. Мне кажется, он слышит нас. Он забрал наши патроны и продукты, а теперь просто играет с нами. У нас нет ни единого шанса, и он знает это. Я уже так намерзся с тех пор, как приехал в Техас, что мне совсем не светит провести еще одну холодную ночь на корточках лишь для того, чтобы утром все равно схлопотать пулю. Он может пристрелить меня прямо сейчас и не заставлять дрожать всю ночь.

— Нельзя сдаваться, Брукшир, — уговаривал Пи Ай. — Пошли к реке. У нас еще есть оружие и, пока мы живы, всегда остается шанс. Нас двое, а он один. Мы еще можем одолеть его или же утром может появиться капитан и отпугнуть его.

— А что, если он уже убил капитана? — спросил Брукшир. — Я лично так и думаю. Капитана нет уже пять дней, а вы же сами говорили, что он никогда не опаздывает.

— Обычно не опаздывает, — согласился Пи Ай. Мысль о том, что капитан может быть убит, приходила ему в голову, но он сделал все возможное, чтобы прогнать ее прочь. Во время войн с индейцами капитана не раз считали погибшим. В ряде случаев Пи Ай сам испытывал подобные опасения. И все же капитан всегда появлялся. Если они не сдадутся, капитан еще может объявиться.

— Пойдемте к каньону, — настаивал Пи Ай. — Потерпите еще одну ночь, Брукшир. Если мы двинемся по направлению к бандиту, он застрелит нас, а если пойдем обратно, может отпустить.

— Куда обратно? — спросил Брукшир. — Обратно можно только в Чиуауа, но мы загнемся от голода задолго до того, как попадем туда. По мне лучше умереть от пули, чем от голода. Это даже лучше, чем дрожать еще одну ночь. Я устал дрожать. Я так и скажу этому Джо Гарза, если увижу его. Полковнику Терри у меня тоже найдется, что сказать, если приведется вернуться в контору: Джо Гарза может ограбить хоть все поезда на свете. Нед Брукшир увольняется. И пусть я никогда больше не получу другой работы на железной дороге, но будь я проклят, если буду и дальше слоняться по этой Мексике, замерзая до смерти.

Это были не просто слова. Его унесло ветром, но он не шляпа и попытается вернуться назад. Если не удастся, так тому и быть. Вся эта затея была ужасной ошибкой. За это время умерла Кэти. Капитан Калл, считающийся непобедимым охотником на бандитов, на этот раз оказался побежденным. Брукшир больше не намерен пассивно страдать. Он был уверен, что сможет идти три дня даже без пищи. По реке он сумеет добраться до деревни, а там наймет повозку и доедет до какой-нибудь станции, откуда поезд довезет его до Нового Орлеана или до Чикаго, а оттуда домой. Он повидал великий Запад и не пришел от него в восторг. В Нью-Йорке полно бухгалтеров, и полковник Терри без труда найдет ему замену. Но в следующий раз он будет знать, что бухгалтера надо держать там, где ему положено находиться, — в конторе с гроссбухами.

Пи Ай понимал, что должен пустить в ход даже приклад винтовки, но попытаться вытащить Брукшира. В любой момент может появиться капитан. Джо Гарза может потерять интерес к игре и уехать.

— Брукшир, надо подождать еще всего лишь одну ночь, — повторял он. — Нас двое, мы может переиграть его. Может приехать капитан. Одному из нас может повезти, и он сделает удачный выстрел. Надо держаться вместе. Подождите еще всего одну ночь.

— Все это правильно, — ответил Брукшир. — Но я не могу больше ждать и теперь ухожу. Плевать мне на этого убийцу. Идти вдоль реки смогу даже я. Может быть, даже пробьюсь. Если не пробьюсь, прошу только послать весточку моей сестре.

Расчувствовавшись, он схватил руку Пи Ая и крепко стиснул ее.

— Я не знаю вашу сестру, — отозвался Пи Ай. — И не смогу послать ей известие.

— Ее зовут Матильда Моррис. Она живет в Эй-Авоне, что в штате Коннектикут. Сожалею, что не смог написать ей перед отъездом. Полковник Терри хотел, чтобы я отправился первым же поездом, поэтому все так вышло.

Он взвел оба курка на дробовике и пошел мимо Пи Ая из лагеря. Пи Ай не пустил в ход приклад. Сбить с ног человека — дело непростое. Удар мог оказаться слишком сильным и причинить Брукширу ненужные страдания. Пи Ай не смог заставить себя сделать это.

Брукшир открыто вышел из лагеря и шел широким шагом, стараясь сохранять мужественный вид. В Бруклине, когда ему случалось поздним вечером проходить мимо хулиганов, он обнаружил, что лучше всего это делать смело и без колебаний.

Может быть, этот метод сработает и с Джо Гарзой, если это именно он убил их животных. Брукширу очень хотелось сейчас идти по улицам Бруклина с их добротными кирпичными зданиями по сторонам. Одна лишь мысль о добротных кирпичных зданиях вызывала тоску по родным местам. Если бы только вернуться туда, жизнь могла бы вновь обрести смысл, даже без его дорогой Кэти.

Но тоску пришлось подавить. Он был в Мексике, а не в Бруклине. Продолжая идти быстрым шагом, он собирался в случае нападения дать отпор и хотя бы попытаться ранить нападающего.

Но внезапно во время этого бесстрашного движения вперед за спиной у Брукшира раздался щелчок курка, взведенного чуть ли не у самой его головы.

Еще одна ошибка с моей стороны, подумал Брукшир. Он резко обернулся и увидел мальчишку, стоявшего на расстоянии вытянутой руки с пистолетом, направленным ему в лицо. Брукшир знал, что не сможет вскинуть свой дробовик и был так шокирован собственной глупостью, что даже не пытался защититься.

— По крайней мере я увидел тебя в лицо, — произнес он.

Джо Гарза не ответил. Вместо этого он нажал на спусковой крючок. Одного выстрела оказалось достаточно. Джо любил быть экономным.

Пи Ай услышал пистолетный выстрел и понял, что для Брукшира сражение закончилось. Он развернулся и побежал назад к маленькому каньону с отвесными стенами. Это было единственное укрытие во всей округе. Дробовик не выстрелил, Гарза не получил даже царапины. Пи Ай понимал, что ему придется сражаться с ним одному.

Просидев в каньоне около часа, он опять пробрался в лагерь и принялся срезать карманным ножом полоски мяса с задней части туши лошади Брукшира. Он предполагал, что осада может быть длительной. Тогда в Монтане он прошел почти сотню миль, съев за всю дорогу лишь несколько ягод, и не хотел больше испытывать такой голод. Да в этом и не было нужды, когда под боком валялось четверо убитых животных, Пи Ай резал их своим маленьким ножом, пока за пазухой у него не оказался недельный запас конины. Если придется покинуть свое убежище и отправиться в долгий путь, у него хоть будет еда.

Пи Ай хотел выжить и собирался биться до конца. Ему надо думать о Лорене и пятерых детях. Он не может отдать себя в руки на расправу, как это сделал Брукшир. Может быть, его шансы невелики, но во имя своей семьи он будет сражаться до конца.

Пока тянулись холодные часы, Пи Ай испытывал нестерпимое желание еще раз оказаться вместе с Лареной и своими детьми. Он представлял их собравшимися на кухне и беседующими. Лорена держала в руках свою чашку с кофе, а он свою. Клэри вошла с ведром молока. Младшие сидят на своих стульях, скорее всего, не совсем проснувшиеся, а Лори лежит в колыбельке, которую он покачивает ногой.

Пи Аю очень хотелось сказать им всем, как он жалеет, что покинул их. Ему очень хотелось, чтобы они знали, как он мучается от того, что поставил на первое место капитана Калла, а не свою семью. Это было совершенно неправильно. Хотелось сказать им, что никакой другой долг никогда больше не станет для него превыше его долга перед ними перед Лореной и его детьми. Ему было очень горько оттого, что он не может передать им то, что он чувствует сейчас. Если он будет убит, они никогда не узнают, как он любил их и как ему их не хватало. Они никогда не узнают о его чувствах.

Лишенный возможности сказать своим родным то, что сказать было так необходимо, Пи Ай не сдержал слез. Он не понимал, как ему удалось уговорить себя оставить свою семью. И все же он оставил ее. Если бы за свою ошибку пришлось расплачиваться только ему одному, он бы безропотно нес этот крест до конца жизни. Но самым невыносимым было то, что за его ошибку придется расплачиваться Лорене с детьми. Они, несомненно, уже расплачиваются за нее и расплачиваются с того самого момента, как он покинул ферму. Тяжелее всего было думать о том, что они никогда не узнают, как он любил их и как ужасно по ним скучал.

Однако же он бросил их, и теперь ничего не изменишь. Оставалось только сжимать в руках винтовку и ждать, когда придет убийца. За всю свою бытность рейнджером он так и не поднялся выше капрала и никогда не отличался особым умением и исключительными данными, как капитан Калл или Гас Маккрае. Но в этом последнем сражении он должен превзойти себя. Он должен сражаться как никогда. И делать это во имя своей семьи.

Ночь тянулась страшно медленно. На рассвете дрожащий от холода Пи Ай увидел Знаменитого Ботинка, который шел к нему по руслу ручья.

— Брукшир мертв? — спросил он, когда Знаменитый Ботинок оказался рядом.

— Да, Джо застрелил его, — ответил старый индеец.

— Когда же наступит моя очередь? — спросил Пи Ай.

— Он говорит, что, если ты отдашь ему свои сапоги, он отпустит тебя, — объяснил Знаменитый Ботинок. — Он считает, что без сапог ты не сможешь преследовать его.

Пи Аю этот довод показался неубедительным. К тому же он никогда не доверял Знаменитому Ботинку. Старик всегда служил тем, кто больше платил. Намерения отдавать свою обувь у Пи Ая не было.

— Почему он не убил тебя? — спросил он Знаменитого Ботинка.

— Он не хочет убивать меня. Я слишком старый, — сказал в ответ Знаменитый Ботинок. — Капитан Калл находится в Охинаге, но Джо перебил ему ногу. Он считает, что капитан умрет. В Охинагу его привезла твоя женщина.

— Лорена? — воскликнул пораженный Пи Ай. — Ты уверен?

— Это твоя женщина, у нее белые волосы, — ответил Знаменитый Ботинок. — Она отрезала капитану ногу. Джо видел это. Затем привезла его в Охинагу.

— Вот так дела, — проговорил Пи Ай. — А кто, интересно, остался с детьми?

Новость настолько поразила его, что он совсем забыл о грозившей опасности.

— Джо хочет, чтобы я принес ему твои сапоги, — напомнил Знаменитый Ботинок.

— Если шакалу нужны мои сапоги, пусть придет и возьмет их сам, — проговорил Пи Ай. Сознание того, что жена находится от него на расстоянии одного дня пути, переполняло его надеждой. Если ему удастся справиться с убийцей, он может вновь увидеть лицо Лорены. Это был шанс. Он использует все свои бойцовские качества, какие только были в нем, чтобы одолеть убийцу и возвратиться к жене.

Когда-то Гас Маккрае дразнил рейнджеров, подсчитывая, насколько каждый из них был бойцом, словно это можно было положить на весы и измерить на фунты, как это делали с овсом или каким-нибудь другим продуктом.

— Если взять Калла, то боец в нем составляет процентов девяносто восемь. Выньте из него бойца, и он станет таким хилым, что не сможет вскочить в седло. Но это не типичный случай. Сам я всего на сорок процентов боец. Пи Ай, как мне кажется, процентов на двенадцать или около этого, а старина Дитц — процентов на пятнадцать.

Двенадцать процентов не казались Пи Аю внушительной цифрой, но он был намерен использовать их все до последнего, чтобы пробиться к реке, у которой была Лорена. Если она была там, то только потому, что приехала за ним. Она проделала весь этот долгий путь только для того, чтобы забрать его домой. Пи Ая поражало, что Лорена могла пойти на такое из-за него. Но раз она пошла на это, он собирался сделать так, чтобы ее усилия не пропали зря.

— Где Джо Гарза? — спросил он Знаменитого Ботинка.

— Он возле Кончо, — ответил тот. — Если ты пойдешь к деревне, я думаю, он убьет тебя. Если пойдешь в другую сторону, он может тебя отпустить.

— Думаю, что я пойду туда, где моя жена, — сказал Пи Ай. — Если бы она была дома, я мог бы отступить, но если она здесь, в Мексике, я буду драться с шакалом.

— Можно мне позаимствовать твой нож? — спросил Знаменитый Ботинок. — Я тоже хочу нарезать себе немного конины. Я собираюсь отправиться в Мадре и хочу взять с собой немного еды.

Пи Ай одолжил ему свой нож. Через несколько минут Знаменитый Ботинок вернулся и отдал его. За поясом у старика было заткнуто несколько полос конского мяса.

Пи Ай потрогал лезвие и обнаружил, что оно слегка затупилось. Вынув из кармана брусок, он принялся точить нож. Пока Пи Ай затачивал лезвие, в голову ему пришла мысль. Брукшир ушел со своим крупнокалиберным дробовиком. Это было уродство, а не ружье, и только неопытный янки мог взять его с собой в длительную экспедицию. Джо Гарза, как известно, предпочитал изящное оружие, а дробовик восьмого калибра был далек от изящества. Скорее всего, мальчишка пренебрег им и оставил лежать там, где упал убитый Брукшир.

— Ты видел тот большой дробовик? — спросил Пи Ай у Знаменитого Ботинка. — Джо подобрал его, или он все еще там?

— Джо не взял его, он там, — ответил Знаменитый Ботинок. — Он взял только часы.

Пи Аю был нужен дробовик. Он не очень-то полагался на свою винтовку и знал, что плохо стреляет из пистолета. А из дробовика восьмого калибра, если Джо сделает глупость и подойдет на дальность выстрела, он просто не сможет промахнуться.

— На чьей ты стороне? — спросил он Знаменитого Ботинка. — На моей или на его?

— Я ухожу в Мадре, — ответил тот. — Джо может передумать и убить меня, если я останусь. Я не знаю, что он захочет сделать.

Пи Ай не мог больше ни о чем думать, кроме дробовика. В его представлении дробовик стал единственным, что могло спасти его. Ему нужно придумать, как заполучить дробовик, не схлопотав при этом пулю. Пи Ай не мог забыть о жене. Она была недалеко, и он должен до нее добраться. Препятствием на этом пути был Джо Гарза. Пи Ай опустился на землю и снял сапоги.

— Возьми мои сапоги, — сказал он, протягивая их Знаменитому Ботинку. — Скажи ему, что я ухожу.

Во взгляде Знаменитого Ботинка отразилась недоверие. Он взял сапоги, но занервничал.

— Ты не хочешь уходить, — проговорил он. — Тебе слишком нравится твоя женщина, чтобы уходить.

— Правильно, — согласился Пи Ай. — Мне не следовало оставлять ее, а теперь я должен попытаться вернуться к ней.

— Если Джо убьет тебя, можно мне взять твой ножичек? — спросил Знаменитый Ботинок.

Пи Ай отдал ему нож.

— Он твой, так или иначе, — произнес он.

Затем Пи Ай порылся в кармане и достал золотую монету. Знаменитый Ботинок жадный и не устоит перед пятью долларами золотом.

— Это твое, — заявил он. — Когда пойдешь назад к Джо, задержись на секунду там, где лежит тело Брукшира. Мне надо знать, куда подскочить, чтобы взять дробовик. Просто остановись ненадолго и посмотри вниз, как будто разглядываешь чей-то след.

Знаменитый Ботинок забеспокоился. Пи Ай не знает Джо и не понимает, как хладнокровно и с какой легкостью он убивает. Он подумал, что Пи Аю настолько нравится его женщина, что он может оказаться убитым, пытаясь вернуться к ней. Никто не убивает так легко, как Джо Гарза. Пи Ай совершает глупость, это очевидно. Но Знаменитый Ботинок не может торчать здесь все утро и обсуждать это дело. Ему надо в Мадре.

— Я отнесу Джо эти сапоги, — согласился он. — Если буду весной в Рио-Рохо, зайду навестить тебя. Если твоя женщина будет жива, она, может быть, научит меня читать следы в книгах.

— Думаю, она будет рада помочь тебе — сказал Пи Ай. — Она как раз тем и занимается, что учит читать.

Он подождал, пока старик отойдет ярдов на пятьдесят, и последовал за ним, двигаясь по руслу реки. Острые камни резали ноги, но он продолжал продвигаться. Знаменитый Ботинок миновал место расположения их бывшего лагеря. Над ним уже кружили грифы, а несколько птиц наблюдали за этим с засохших деревьев.

Знаменитый Ботинок продолжал идти. Он опять подумал о том, что Пи Ай делает глупость, бросая вызов Джо Гарзе. Чувства к жене затмили ему разум. Джо Гарза убьет Пи Ая задолго до того, как тот доберется до большого дробовика. Но он взял золотую монету. И, оказавшись там, где лежало тело Брукшира, Знаменитый Ботинок остановился и, наклонившись, стал разглядывать следы, хотя никаких новых следов там не было. Он постоял и двинулся дальше, помахивая сапогами Пи Ая.

Сделав два шага, он услышал, как за спиной бежит Пи Ай. Хотя он бежал в одних носках, шум от него шел невообразимый. Пи Ай бежал к убитому. Через секунду Знаменитый Ботинок увидел, что Джо встал. Как только Джо оказался на ногах, Пи Ай стал стрелять в него из винтовки. Вид у Джо был опешивший. Он не ожидал, что старый помощник Калла бросится на него. Джо был без винтовки, она осталась на коне. Но у него был пистолет, он навел его на Пи Ая и открыл огонь. Знаменитый Ботинок видел, что не менее двух пуль угодило в Пи Ая, но Пи Ай продолжал бежать и был уже почти у тела Брукшира. Джо выстрелил еще раз, но промахнулся. Нервы стали подводить его — почему старик не падает? Ведь он дважды попал в него, и основательно, но тот все бежит. Джо выстрелил еще дважды, но оба раза промахнулся.

Пи Ай бежал как никогда в жизни и стрелял на бегу. Направляясь к дробовику, он чувствовал, что бежит к Лорене и к детям. Вспышки от выстрелов Джо слепили глаза, но он не чувствовал пуль, когда они ударяли в него. Он бежал что было сил, стреляя только для того, чтобы сбить молодого убийцу с прицела. Глаза его в основном были прикованы к тому месту, где задержался Знаменитый Ботинок.

Только в самый последний момент, когда Пи Ай уже бежал, Джо вспомнил о большом дробовике. Он оставил его лежать рядом с трупом, и старый рейнджер уже почти там. То, что Джо допустил такую глупую ошибку, вывело его из равновесия. Он выстрелил еще раз, но попал бегущему лишь в ступню. Бегущий был рядом, и Джо не должен был промахнуться. И тем не менее промахнулся. Джо не понимал, как он мог допустить такую ошибку и оставить заряженное ружье возле трупа. Это было большое, уродливое ружье, не заслуживавшее никакого внимания. Но ему не следовало оставлять его. Пистолет был разряжен, и ему оставалось только бежать. Разворачиваясь, чтобы припустить к своей лошади, Джо заметил, как старый помощник бросил винтовку и подхватил огромный дробовик. Затем грохнул выстрел и его словно огрели сзади огромной дубиной, Джо загнулся и упал, но тут же вскочил и побежал дальше. Через плечо он увидел, что старый рейнджер все еще бежит за ним с дробовиком навскидку. Джо уже оттолкнулся, чтобы прыгнуть на коня, когда прогремел следующий выстрел Пи Ая. На этот раз тяжелая картечь разнесла ему ноги. Подстегнутый страшной болью, Джо чуть не перелетел через коня, едва успев уцепиться за седло. Оглянувшись назад, он увидел, что помощник Калла вернулся и схватил винтовку. Доставать свой маузер Джо было некогда. Помощник может убить под ним коня, если он не даст деру. Джо свесился из седла, чтобы прикрыться конем, и пустил его вскачь. Пуля Пи Ая ударила в луку седла, и прежде, чем он прицелился вновь, Джо уже скакал среди высокой полыни и вскоре был вне досягаемости для пули. Он все еще свешивался с коня в ожидании выстрела. Но помощник больше не стрелял. По спине Джо сплошным потоком текла кровь, но он все-таки сумел подняться в седло и вцепился в коня.

Пи Ай вернулся и, порывшись в карманах Брукшира, нашел два других патрона к дробовику. Дробовик внушал ему гораздо больше доверия, чем винтовка или пистолет. Он знал, что поразил Джо из обоих стволов, и, хотя расстояние не позволило ему уложить молодого убийцу наповал, ранен он был весьма серьезно. Раны от картечи сказываются не сразу, но сказываются основательно. К тому же все они находятся у мальчишки сзади, и ему не удастся выковырять картечь из себя.

Пи Ай присел отдохнуть. Неподалеку находилось тело Брукшира. Вскоре подошел Знаменитый Ботинок и вернул ему сапоги.

— Возьми сапоги, — сказал он. — Ты подстрелил Джо так, что они ему не понадобятся.

Пи Аю не верилось в происшедшее. Он был жив и, более того, дважды вкатил Джо по изрядной порции картечи, заставив противника бежать с поля боя. Он обратил в бегство знаменитого убийцу. Мальчишка шесть раз стрелял в него из пистолета, но так и не добился своего. Он еще может увидеть свою жену и подержать на коленях своих детей.

— Как же так, ведь он считается метким стрелком, — проговорил Пи Ай. — Он трижды промахнулся в меня, а один раз попал мне по пальцам ноги.

— Мне не нужен этот нож, — сказал Знаменитый Ботинок, возвращая Пи Аю его карманный ножичек. — Джо оставил возле одеяла свой нож, а он у него лучше.

Пи Ай сунул палец в рану на бедре. Она была глубокой, но вряд ли будет стоить ему жизни, даже если повреждена кость. Ранение в плечо вообще оказалось легким. Пи Ай посмотрел на ступню и заметил, что на ней недостает двух пальцев.

Взгляд его остановился на теле Неда Брукшира. Он помнил, что сестру, которой он должен был засвидетельствовать любовь Брукшира, звали Матильда Моррис. Она жила в городе под названием Авон, а вот название штата он забыл. В том, что это был один из северных штатов, он не сомневался. Лорена поможет найти его. Она же напишет и письмо. Он был уверен, что она не станет возражать против этого.

Мистер Брукшир не подходил для той работы, которую его послали делать, но он был очень приличным человеком, хотя и янки. Пи Аю казалось обидным, что Брукшир не узнает, что Джо Гарза получил свое и пустился в бегство. Что их долгая работа скоро может закончиться. Его полковник скоро узнает об этом, а вот сам Брукшир уже никогда. Ему надо было остаться в лагере. Но если бы он остался, Пи Аю не удалось бы так удачно воспользоваться его огромным дробовиком.

— Мне кажется, что главным образом я обязан своей жизнью Брукширу, — произнес Пи Ай, зажимая пальцем глубокую рану в бедре. — Ведь это он купил дробовик.

— Пожалуй, я возьму и одеяло Джо, — заявил Знаменитый Ботинок.

 

10

Доктор из Пресидио не хотел переправляться через реку и оперировать неизвестно кого в доме какой-то там мексиканки. Если поползут слухи, что он лечит мексиканцев, он наверняка потеряет работу. Но когда Билли Уильямс сказал, что пациентом является Вудроу Калл, доктор согласился.

Когда Билли с доктором приехали, Калл метался в огне беспамятства. Он бредил уже двое суток и все время видел, как маленькая белокурая девочка по имени Тереза ведет его коня в каньон Пало-Дьюро. Спуск был чуть ли не отвесным, но маленькая блондинка так выбирала свой путь вниз по обрыву, что лошадь ни разу не споткнулась.

— Что ж, капитан размазал Джо Донифана, а теперь его размазали самого, — заключил доктор после осмотра Калла. — Сначала я отниму ему руку, а затем, если он еще будет жив, полезу за пулей в сердце.

Врач сурово взглянул на Марию:

— В этой кухне слишком темно, — заявил он. — Пойдите и одолжите у кого-нибудь еще пару ламп.

Мария ничего не ответила. Она знала, что доктор презирает ее. Когда она пришла за лампой к мяснику Гордо, тот встретил ее таким же презрительным взглядом.

— Почему ты не убьешь этого старого гринго? — спросил мясник. — Ведь ты же знаешь, кто он такой.

— Я знаю, кем он был, — ответила Мария. — Джо покончил с этим. Я не могу убить в своем доме больного человека.

— Тебе не следовало брать его в свой дом, — заметил мясник. Это был крупный мужик, который всегда домогался ее. Он произвел на свет двенадцать детей и свел в гроб свою жену. Мясник пожирал Марию глазами, но лампу дал. Мария решила, что попросит Билли Уильямса вернуть ее. Мясник с двумя своими приятелями как-то пытался поймать ее у реки, когда она была помоложе. Она вовремя увидела их и скрылась на своей лошади. Ей не хотелось оказаться схваченной им.

Когда доктор отнимал капитану руку, Лорене стало дурно. Она помогала держать Калла и испугалась, что ей придется покинуть кухню. Но ее помощь была необходима. Билли с Марией одни не могли его удержать.

Тереза из спальни слышала, как стонет капитан. Он стонал, как стонут коровы, когда их забивают. Тереза надеялась, что старик не умрет. Он сказал ей, что у нее красивое имя и что сама она тоже красивая. Его стоны разбудили Рафаэля, который тоже стонал от страха. Странные звуки пугали Рафаэля, но не Терезу. Она знала, что Лорена помогает ее матери и Билли держать старика. Она рассказала Лорене свою историю про паука, а Лорена в свою очередь рассказала ей историю про кролика. Терезе хотелось, чтобы Лорена осталась у них и продолжала рассказывать ей истории. Ей было слышно, как тяжело дышит ее мать, да и Лорена с Билли тоже. Один раз в спальню донесся крик старика: «Дайте мне встать!» Но тяжелое дыхание продолжалось. Они не дали ему встать.

Когда доктор закончил, Калл был без сознания и едва дышал. Доктор не решился доставать пулю, находившуюся у сердца. Он знал, что если операция продлится еще немного, старик может не выдержать.

— Если он протянул так долго, то протянет еще, — заявил доктор. — А если все же умрет, то не зазря. Как-никак он прикончил этого сжигателя людей.

— Что? — воскликнула Лорена. — Капитан Калл убил Мокс-Мокса?

— Да, старина Чарли Гуднайт видел его труп собственными глазами. Вы разве не знали?

— Нет, — ответила Лорена. — Мне кажется, что капитан не знает этого тоже. Он говорил мне, что попал в него, но я не думаю, что он видел Мокс-Мокса мертвым.

— Мертвее не бывает. Старина Чарли видел труп, — повторил доктор. — Почаще меняйте повязки и смотрите, чтобы они были чистыми, — сурово приказал он Марии прежде, чем уйти.

Неожиданное сообщение доктора так подействовало на Лорену, что ей пришлось пойти и сесть на стул, почувствовав слабость в ногах. Ее постоянно преследовали кошмары, в которых один из ее сыновей оказывался в руках Мокс-Мокса и вот-вот должен был сгореть на костре. Теперь этой опасности больше не существовало ни для нее, ни для других родителей на Западе. Опасность, возможно, еще угрожает ее мужу, но это уже другое. Значит, не зря она приложила столько усилий, спасая капитана. Он хоть и не схватил сына Марии, но остановил-таки сжигателя.

— К нам сюда редко доходят новости, — заметил Билли Уильямс. — Надо сказать капитану, когда он придет в себя.

— Я скажу. Ему может стать легче, — проговорила Лорена.

— Как может человек жечь других людей? — произнес Билли Уильямс.

Лорена вспомнила, каким возбуждением горели глаза Мокс-Мокса, когда он стегал человека плетью или готовился спалить его на костре. Она знала, почему ему нравилось жечь людей, но не хотела говорить об этом.

Лорена сидела с Марией на кухне и смотрела, как Тереза играет с белым цыпленком, когда к дому подошел старый индеец, которого она когда-то уже встречала.

— Этот человек обязательна окажется голодным, — сказала Мария, заметив у своей двери Знаменитого Ботинка. — Когда бы он ни появлялся в моем доме, он всегда голоден. Придется приготовить ему что-нибудь. Он развел мне костер, когда я замерзала на Пекосе.

— Нет ли у тебя поесть чего-нибудь? — спросил Знаменитый Ботинок, как только вошел.

— Сейчас как на грех ничего нет. У нас был доктор, — ответила Мария. — Я поймаю курицу и приготовлю ее, если ты подождешь.

Мария увидела у Знаменитого Ботинка одеяло, которое было у Джо, когда тот приезжал в Охинагу последний раз.

— Похоже, что это одеяло Джо, — сказала Мария. — Ты видел его?

— Да, Пи Ай подстрелил его, — ответил Знаменитый Ботинок. — Он стрелял в него из большого дробовика. Джо сбежал. Я не знаю, будет ли он жить после этого.

— Пи Ай подстрелил его? Где мой муж? — Лорена подскочила как подброшенная. Два чуда в один день: капитан Калл убил Мокс-Мокса, а теперь вот стало известно, что Пи Ай ранил Джо Гарзу.

А может быть, чудо только одно, вихрем пронеслось у нее в голове, может быть, Джо убил Пи Ая прежде, чем сбежать.

— Твой муж ранен, — сообщил Лорене Знаменитый Ботинок. — На лошади до него день пути. Не похоже, чтобы он был ранен слишком сильно, но пуля попала ему в бедро, и он не может ходить. Однако он с большим дробовиком. Не думаю, что Джо вернется и побеспокоит его.

— Я еду. И приведу ему коня, чтобы он смог вернуться, — заявила Лорена.

— Подожди до рассвета. Я пошлю с тобой Билли, — предложила Мария. — Он найдет твоего мужа.

Лорене стало неловко, ведь это ее муж ранил, а может быть, даже убил сына Марии. Но прежде, чем Лорена успела хотя бы поблагодарить ее за предложенную помощь, Мария ушла ловить курицу, которую она обещала Знаменитому Ботинку.

Мария остановилась в потемках, испытывая смешанное чувство страха, скорби и стыда. Где сейчас ее сын и в каком он состоянии? Лорена пришлась ей по душе и, главным образом, потому, что проявила такой интерес к Терезе с Рафаэлем. Она попросила Лорену подождать и предложила Билли в качестве провожатого потому, как была уверена, что Джо где-то поблизости. Раны от дробовика редко бывают смертельными, и Джо еще сможет выместить свою злость. Ему ничего не стоит расправиться с Лореной. Даже с Билли ее поездка может стать очень опасной.

Всего лишь тремя днями ранее она узнала от Терезы, что Джо наведывался в их деревню. Он поймал Терезу у поля и сказал, что скоро вернется и увезет их с Рафаэлем в горы, где сбросит с высокого утеса.

Тереза еще не научилась бояться этого мира, а брата тем более. Она считала, что Джо просто рассказывает ей страшную историю, чтобы подразнить ее. Мария же знала, что это была не просто страшная история. Она немедленно вернулась и велела Билли перестать пить виски, держать наготове оружие и больше не разрешать детям болтаться в поле. Она рассказала ему также, почему она так обеспокоена, ибо знала, что Джо не шутит. Он всегда ревновал ее к брату с сестрой и однажды подбросил в постель Терезы ядовитых пауков, а Рафаэлю подложил небольшую гремучую змею. Но пауки не укусили Терезу, и змея мирно уползла прочь, не причинив никому вреда.

Если Джо сказал, что сбросит Рафаэля с Терезой с утеса, значит, он попытается сделать это. Джо был умен, как бывает иногда с порочными людьми, и Мария знала, что ей надо быть настороже, чтобы помешать своему сыну совершить злодеяние. Она не хотела его смерти, ибо не смогла бы перенести горя, которое свалится на нее в случае, если ей придется убить своего собственного ребенка. Но она собиралась припугнуть его. Джо видел ее разъяренной и знает, что это такое. Но ей надо быть очень внимательной. Джо очень коварен. Только Тереза знала, когда он появлялся возле деревни. Он делал это совершенно незаметно, раскрывая свое присутствие только перед своей слепой сестрой. Но послание, которое он передал сестре, предназначалось для матери. Он хотел, чтобы Мария знала, что он намеревается причинить зло ее детям.

Услышав, что Джо ранен, Мария удивилась, почему она не желает ему смерти. Ведь рано или поздно его все равно убьют. Так почему бы этому не закончиться сейчас? Почему материнская пуповина такая крепкая, что стала для нее настоящей пыткой? Джо ненавидит ее, хотя она и не знает почему. Она не сделала ничего, чтобы заслужить ненависть своего собственного дитяти, и уже отчаивалась найти этому объяснение. Его ненависть просто была, как огонь, кровь, страсть, горе, печаль или смерть. Для нее ненависть Джо была еще одной горькой печалью наряду со слепотой Терезы или слабоумием Рафаэля.

Но что, если Джо ранен смертельно? Если он приползет к ней раненый, она попытается вылечить его и не посмотрит на то, что в ее доме находятся рейнджер, нанятый, чтобы убить ее сына, и женщина, чей муж ранил его. Джо все равно остается ее плотью и кровью.

Утром, наблюдая, как Лорена отъезжает от дома с Билли Уильямсом впереди, Мария гадала, что ждет их в конце пути. Знаменитый Ботинок сказал, что Джо трижды попал в помощника Калла. Переправившись через студеную реку, Лорена может обнаружить, что муж, ради которого она проделала весь этот путь, уже мертв. Временами Мария задавалась вопросом, неужели в ее жизни было бы столько же горя, родись она в другом месте. Казалось, что ни одна печаль людская не миновала Охинагу, а ведь это была совсем маленькая деревушка. В городах горя должно быть больше, поскольку там гораздо больше людей. И как только люди выдерживают там такую тяжесть всей той боли, что окружает их?

— Я хочу дать ему немного похлебки. Ему надо есть, — заявила Тереза.

— Кому? — спросила Мария. — Твоему козлику?

— Нет! — удивилась непонятливости матери Тереза. — Кто же кормит козлика похлебкой? Я говорю про старого человека. Ему надо есть.

— Он совсем больной. Я не думаю, что он будет есть, — сказала Мария. Калл только один раз приходил в себя после операции. Он был очень слаб и не проявлял никакого аппетита.

Но через некоторое время она сама удивилась, увидев, что ее слепая дочь сидит рядом с капитаном на кровати и кормит его с ложки.

 

11

— Жаль, что ваш муж не уложил Джо на месте, — сказал Билли Уильямс, когда они направлялись с Лореной вверх по Рио-Кончо. Последние годы он вел спокойную жизнь и отвык от ощущения опасности. Но этим утром он опять почувствовал ее, когда они ехали по бесцветной прерии, ведя за собой двух лошадей: одну для Пи Ая, другую для того, чтобы вывезти тело Брукшира.

Калл пришел в себя, когда они собирались уезжать. Лорена сообщила ему, что он убил Мокс-Мокса, но это имя, похоже, ни о чем не говорило ему.

— Кто это такой? — В голове у Калла все перемешалось и никак не хотело становиться по местам. В памяти всплывали лишь отдельные имена.

Одним из таких стало имя Брукшира. Когда Лорена сказала, что Брукшир убит, Калл почувствовал, что не в силах сдержать слез. За всю свою бытность рейнджером он редко плакал по убитым, хотя таких было немало. Но из-за Брукшира он расплакался и шепотом попросил не бросать его тело. Брукшир погиб за железную дорогу, и она обязана привезти его на родину в Бруклин, который ему не следовало бы покидать.

— Это мои ошибки привели его к смерти, — слабо прошептал Калл. — Я взял его с собой, но не защитил. Пи Ай тоже не смог, наверное, этого сделать.

То, что Пи Ай, а не сам он оказался тем, кто ранил Джо Гарзу, тоже не укладывалось у капитана в голове. Пи Ай всегда был капралом, а теперь он герой, хотя может и не узнать об этом. Сам он потерпел неудачу, а Пи Аю удалось остановить мальчишку. Хотя дорогой ценой, но удалось. Это было странно осознавать. Временами капитан гордился Пи Аем, ведь его товарищ проделал такой долгий путь, чтобы закончить то, что начал Калл. Пи Ай не хотел браться за это дело и был брошен навстречу опасности без должных указаний и поддержки, но все же одолел противника. Калл пытался представить, как все это произошло, но не смог. Мозг отказывался служить ему, как прежде. Раза три или четыре, пока Лорена с Билли Уильямсом собирались уезжать, он забывал о Пи Ае и спрашивал, куда они едут. Затем вспоминал Брукшира и опять начинал плакать. Лорена опускалась на колени возле его постели и принималась терпеливо объяснять ему про Мокс-Мокса, но до него ничего не доходило. Она упомянула Чарлза Гуднайта, и Калл вспомнил его, а вот Мокс-Мокса его мозг не воспринимал.

— Индеец говорил, что Джо сильно ранен. Возможно, он уже мертв, — сказала Лорена.

— Нет, Джо не мертв, иначе я не был бы таким дерганым, — проговорил в ответ Билли Уильямс. — Просто так я не дергаюсь. Джо где-то здесь и у него винтовка. Нам надо быть тише воды и ниже травы.

Лорена не чувствовала страха. Ей нужно лишь найти своего мужа. И никакой убийца не остановит ее. Пи Ай недалеко. К завтрашнему дню она привезет его в Охинагу, где он будет в безопасности. Знаменитый Ботинок неоднократно заверял ее, что раны Пи Ая не смертельны. И все же она должна спешить. Ей не хотелось приехать и убедиться, что раны серьезнее, чем думает индеец, и уже дали осложнения. Лорена хотела спешить и постепенно теряла терпение, видя, как Билли петляет от гребня к гребню, от куста к кусту и подолгу разглядывает землю, когда им нужно только лететь вперед.

Билли видел нетерпение Лорены и не осуждал ее. Но Мария поручила ему оберегать ее, а когда Мария доверяла ему что-то или кого-то, он старался сделать все возможное, чтобы оправдать это доверие. Мария была не из тех, кто легко доверял любому. Билли знал, как складывалась ее жизнь и понимал, что у нее были причины для недоверчивости. Когда бы она ни положилась на него, будь то пригляд за детьми или скотиной, он старался делать все, что было в его силах. И теперь он тоже собирался сделать все возможное, чтобы Лорена и ее муж вернулись благополучно. А это значило, что ему необходимо внимательно следить за появлением Джо Гарзы.

Но больше всего он боялся, что Джо проскользнет мимо и нанесет удар по Марии в его отсутствие. И сделает он это, украв, как обещал, одного из ее детей, или обоих. Он мог даже напасть на свою мать. Джо всегда был дьяволом, но таким, как теперь, он еще не был никогда.

— Я не знаю, почему Джо стал таким, — сказал Билли. — Он просто испортился, а потом стал еще хуже.

Когда Билли Уильямс заговорил о Джо Гарзе, Лорена задумалась о Марии и о том, как должно быть ужасно сознавать, что твой ребенок превратился в убийцу. Сам по себе молодой преступник не интересовал ее. Он чуть не убил капитана и ранил ее мужа. В мире полно отпетых негодяев. Пытаться понять, почему они стали негодяями, — пустое занятие. Лучше принять это как должное и держаться от них подальше. За годы своей распутной жизни ей не раз приходилось убеждаться, какими подлыми были некоторые из мужчин. У одних эта подлость ограничивалась рукоприкладством, а другие шли гораздо дальше. Хотя, по ее мнению, от рукоприкладства до убийства всего один шаг. Она знала нескольких мужчин, которые сделали этот шаг. И чем скорее таких не станет, тем чище будет мир. Однако ее муж не призван приводить их к ответу и больше не будет заниматься этим.

Пи Ай скрывался в каньоне, когда послышался топот приближающихся лошадей. Нервы его были напряжены. Если это пастухи, которые убили Теда Планкерта, то он может стать их легкой добычей. Рана в бедре вызывала сильную боль и не давала пошевелиться. Загнать его в угол не составит труда. Он взвел курки дробовика, достал пистолет и положил рядом винтовку. Правда, лошади еще далеко и, возможно, пройдут стороной. Но ему надо быть готовым к худшему. Знаменитый Ботинок обещал сообщить Лорене о его местонахождении, но старик мог и не сдержать своего слова.

Обратив в бегство Джо, Пи Ай испытал радостный подъем. У него появились неплохие шансы дожить до встречи с женой и детьми. Но проходили ночи и такие же нескончаемые дни, и его уверенность стала медленно убывать. Он едва двигался и потерял много крови. Перевязать раны было нечем и идти навстречу Лорене не было никакой возможности. Оставалось только ждать и надеяться. И пока тянулось томительное ожидание, силы его слабели, а вместе с ними уходила и надежда. Он старался держать себя в руках — ведь он жив и заставил бежать молодого бандита, — но, несмотря ни на что, его осаждали страхи. Наверное, все дело в том, что, оставив дом и присоединившись к капитану, он допустил слишком серьезную ошибку, чтобы ее можно было исправить. Он бросил семью, и наказанием за это может стать его горькая одинокая кончина. Ему, возможно, придется; умереть, так и не поговорив с ними. Если бы его чувства могли обратиться в слова и долететь до жены и детей, они бы узнали, как он жалеет, что оставил их. Тогда смерть не была бы такой страшной.

Достав из-за пазухи голоску конского мяса, Пи Ай принялся жевать. Несколько раз после того, как ушел Знаменитый Ботинок, надежда начинала покидать его, но каждый раз он собирал волю в кулак и гнал от себя отчаяние. Он не должен сдаваться. Лорена рассчитывает на его выдержку. Сухую конину трудно было проглотить, но он должен поддерживать силы на случай еще одного боя.

Пи Ай отложил полоску мяса, чтобы еще ниже сползти по стене каньона. Бедро болело так, что пошевелиться было страшно. Кони приближались. Он слышал только двух. Их медленная поступь заставляла думать, что за ним охотятся. Дробовик был наготове. Когда он попытался сесть прямо, в бедре резануло так сильно, что он на несколько секунд лишился чувств. Такое с ним уже случалось однажды, во время того долгого перехода в Монтане, когда от голода и усталости он терял сознание прямо на ходу. Он шел, и ему казалось, что Дитц, чернокожий ковбой, вернулся из небытия и ведет его. Однако на этот раз он не шел, а лишь пытался сесть попрямее, чтобы удобнее стрелять в того, кто появится, если, конечно, это будет враг. Он отвел руку от ружья, чтобы поднять полоску мяса и убрать ее назад за пазуху. Жевать некогда, но и бросать мясо тоже не хотелось.

Прислушавшись, Пи Ай определил, что лошадей четыре, а не две, как показалось ему вначале. Это напугало его. Появилось четкое ощущение того, что наездники искали именно его.

И тогда, еще не успев сунуть мясо за пазуху, он увидел Лорену, свою жену, стоявшую не далее, чем в десяти шагах от него. Это было чудо. Она словно сошла с небес. Нет, она не привиделась ему. Это была Лорена.

— Неужели, милая, ты нашла меня? — Он редко обращался к ней со столь ласковыми словами. Такое случалось лишь когда у нее был день рождения, или, может быть, на Рождество.

Лорена подошла и взяла из его рук дробовик.

— Возьмите это, — сказала она, передавая ружье Билли Уильямсу, стоявшему всего в шаге от нее.

— Ты столько ехала и нашла меня… и все это посреди зимы, — проговорил Пи Ай, как всегда пораженный заботой о себе со стороны Лорены.

Прежде, чем он увидел ее, Лорена стояла и разглядывала его. Огромный дробовик был взведен, и она боялась, что Пи Ай может случайно от неожиданности выстрелить. Вид у него был неважный. С одной стороны на лице у него запеклась кровь, хотя, скорее всего, она появилась просто оттого, что он тер щеку окровавленной рукой. Пи Ай сильно похудел и кривился от боли. Раненое бедро, очевидно, причиняло ему страдания при малейшем движении.

Но это был ее муж, и он был жив.

— Разве я могла иначе — ведь я твоя жена! — ответила Лорена. Затем она взяла из его руки ужасный кусок мяса, опустилась рядом на колени, стараясь не задеть больное бедро, и обняла его. Это ее счастье, что она нашла его вовремя. Теперь она вернет его детям и себе тоже.

— Мы отвезем тебя домой, Пи, — сказала Лорена. — Больше не будет этой кровавой работы. Для тебя, во всяком случае.

— Все, я покончил с ней. Этим придется заниматься кому-то другому, — согласился Пи Ай.

 

12

Джо доехал почти до самой Охинаги, прежде чем решил остановиться и спрятаться. Раны начали болеть, и он знал, что будет еще хуже, если он не сможет найти кого-нибудь, чтобы извлечь из них картечь. Сам он не мог сделать этого, поскольку все они находились сзади. Картечь плотно сидела в нем, начиная от шеи и кончая икрами ног. Он тщательно обчистил лагерь помощников капитана. Среди их припасов наверняка были медикаменты. Но все пришлось бросить, когда старый помощник Калла рванул к нему с огромным дробовиком.

Джо ненавидел этого помощника. Это был какой-то абсурд, что такой старик набросился на него. Ему надо было пристрелить его вместе с другим напарником Калла еще тогда, когда они ехали по равнине. Он мог сделать это без всякого труда и должен был это сделать. Убивая их животных, пытаясь напугать их и выгнать в пустыню на голодную смерть, он действовал глупо. Ему следовало просто убить их. Но ему и в голову не приходило, что один из них окажется настолько сумасшедшим, чтобы броситься на него. Даже сам великий капитан Калл не набросился на него. Не предполагал он также, что сам окажется настолько глупым, что упустит из виду заряженное ружье. Во время всех своих грабежей он всегда был внимателен и никогда не делал ошибок. Отсутствие у него ошибок укрепляло его репутацию и приводило людей в ужас. Они считали его бандитам, который никогда не промахивается.

А тут он взял и сделал ошибку, и очень серьезную. Старый помощник с виду казался глупым и неумелым. Но это только с виду. Дробовик был у него единственным шансом, и он воспользовался им. Картечь, отравлявшая Джо кровь, стала расплатой за глупость. Он недооценил старика. Апачи редко недооценивали кого-либо. Им было известно, что любой живой человек может стать опасным, если окажется в отчаянном положении.

Джо был в ярости и на помощника Калла и на себя тоже. Еще три-четыре шага, и помощник уложил бы его на месте. Если раны не очистить и не залечить, он может умереть.

Но он жив, и если ничего не случится, то вернется и убьет старого помощника, да и Знаменитого Ботинка тоже. В памяти у него отчетливо отложилось, как Знаменитый Ботинок остановился возле самого тела, где лежало ружье. Тем самым он показал помощнику, куда надо бежать. Не сделай он этого, Джо хватило бы времени, чтобы взять винтовку и убить старого дурака. Помощник, наверное, хорошо заплатил ему, ведь Знаменитый Ботинок очень любит деньги.

Но прежде чем вернуться и разделаться со старым помощником, Джо надо было избавиться от картечи в ранах. Он хотел, чтобы этим занялась его мать. Когда она сделает это, он накажет ее тем, что украдет брата с сестрой. У него не будет времени, чтобы тащить их к пещере и сбрасывать с утеса. Они умрут более быстрой смертью. Он может утопить их или забить камнями. Затем он вернется и прикончит старого помощника, а заодно и Знаменитого Ботинка.

Джо следил за домом матери, когда Билли Уильямс с блондинкой уезжали из него. Его удивило, что блондинка приехала в дом его матери и все еще находилась там. Она, наверное, привезла к матери старого рейнджера.

Джо видел, как Билли повел блондинку с двумя запасными лошадями вверх по реке, откуда он только что приехал. Они, несомненно, отправились за старым помощником. Знаменитый Ботинок говорил ему, что блондинка принадлежит помощнику. Однако зачем им еще одна лошадь? Старого помощника, возможно, уже нет в живых. Джо знал, что попал в него, по меньшей мере, дважды, но если он был жив, то ехать мог только на одной лошади.

Джо следил за ними в оптический прицел. Он мог бы поехать вслед за Билли Уильямсом и блондинкой и убить их, но ему было не до того, раны болели слишком сильно. Казалось, что со спины и с ног содрали кожу. Матери придется разрезать на нем одежду, потому что она присохла к ранам.

Джо видел, как его мать вышла из дома, чтобы проводить Билли и блондинку. Он наблюдал за происходящим через прицел, находясь в миле от дома, и вскоре увидел, что Знаменитый Ботинок тоже находится там. Он появился из дома с одеялом, которое Джо бросил в лагере. При виде одеяла Джо разозлился еще больше. Ему не нравилось, когда люди брали его вещи, а дарить одеяло Знаменитому Ботинку он никогда не собирался. Старый индеец просто взял его, наверное, рассчитывая, что Джо скоро умрет от ран. Джо знал старика всю свою жизнь и никогда не питал к нему никакой привязанности. Старый индеец был ненормальным. Он приходил и уходил, слоняясь по стране без всякой цели и часто исчезая в Мадре. Когда Джо был в плену у апачей, он иногда появлялся в их стане. Апачи тоже считали его ненормальным, иначе ему бы не жить. Они не любили племя кикапу.

Знаменитый Ботинок, наконец, решил отправиться на свою родину в Мадре. Он рассказал Билли Уильямсу, как найти раненого помощника, и делать ему в Охинаге больше было нечего, как, впрочем, и в любом другом поселении. Его тянуло в высокие горы, где он мог следить глазами за полетами великих орлов. Однажды в молодости он убил и съел глаз птицы, надеясь, что орлиное зрение перейдет к нему. Читая следы, ему нужно было видеть такие мелкие детали, какие человеческий глаз не различал. Он думал, что орлиные глаза помогут, но все его старания пропали даром. Глаза у него не стали видеть лучше и, более того, его вырвало от такой еды. Но он не обиделся на орлов. Они были не виноваты, что он оказался таким тупым и пожелал видеть их глазами. Ему нравилось сидеть на скалах и наблюдать, как орлы пикируют в тень глубоких расщелин, добывая себе пропитание.

Знаменитый Ботинок вышел из Охинаги быстрым шагом, ибо торопился на родину в Мадре. Но не успел он отойти от деревни, как увидел знакомый след перед собой. Это был след лошади Джо Гарзы. Знаменитый Ботинок немедленно повернул на север. Встречаться с Джо ему совсем не хотелось. Джо мог передумать и на сей раз убить его.

Он прошел всего несколько миль на север, когда след лошади Джо появился опять. Джо тоже ехал на север. Знаменитый Ботинок подумал, что совершил ошибку, покинув Охинагу так рано. Он немедленно повернул назад и пошел в деревню. Джо, наверное, был ранен не так сильно, как ему показалось. Лучше побыть несколько дней в деревне, пока тот не уедет или не умрет.

Но он прошел всего милю в сторону деревни и опять перед ним возник след Джо. Знаменитый Ботинок не думал, что лошадь бродит сама по себе и просто так появляется впереди каждый раз, когда он поворачивает в другую сторону. Однажды Джо позволил ему взглянуть в свой знаменитый глаз, который он носит с собой и называет прицелом. Этот глаз оказался даже сильнее, чем орлиный. В него Знаменитый Ботинок смог увидеть все то, что надеялся разглядеть, когда ел глаза орла. Но Джо позволил ему заглянуть в него всего на секунду, а затем опять привязал знаменитый глаз к седлу. Если бы Пи Аю удалось убить Джо, старый индеец обязательно попросил бы у него этот чудесный глаз. Он бы помог ему в его работе.

Этого не случилось, однако теперь Джо был зол и охотился на него. Идти дальше не имело смысла. Если его собираются убить, то лучше остановиться и отдохнуть. Он очень много прошел с тех пор, как покинул Рио-Рохо. Поворачивать в другую сторону тоже не имело смысла, поскольку Джо повернет тоже и окажется впереди него. Напрасно он взял его одеяло. Джо это могло не понравится. Но Знаменитый Ботинок собственными глазами видел, как выстрел из дробовика сбил Джо с ног, и он видел, как второй заряд тоже попал в него, когда он прыгал на коня. Знаменитый Ботинок не думал, что человек может так долго жить с таким количеством свинца в теле. Свинец вреден для крови. Молодой и крепкий Джо еще может умереть, но пока все еще тянет.

Знаменитый Ботинок сидел на одеяле Джо и пел песню смерти кикапу, когда Джо появился на своем коне. Впереди у него было все в порядке, но сзади он походил на сырую отбивную. Большая часть его рубашки была вмята картечью в тело. Пи Ай подстрелил его довольно основательно, как и предполагал Знаменитый Ботинок. Свинец скоро отравит ему кровь, если Джо не повытаскивает его или если уже не поздно.

Но у Джо в руках был пистолет, и Знаменитый Ботинок продолжал петь. Ему не повезло, что картечь еще не сделала свое дело. А это означало, что теперь ему придется умереть самому. Смысла затевать разговор с молодым мексиканцем он не видел и продолжал петь, надеясь, что его песню услышат орлы и унесут ее в Мадре.

Джо подошел ближе и приставил пистолет к голове старого индейца.

— Убирайся с моего одеяла, — процедил он. — И верни мне мой нож.

Знаменитый Ботинок слез с одеяла, не переставая петь. Он достал из-за пояса нож Джо и отдал его, затем посмотрел на небо в надежде увидеть орлов, но их там не было. А не попросить ли Джо еще раз дать ему заглянуть в знаменитый глаз, мелькнуло у него в голове. Ему казалось, что если он посмотрит в него, то сможет увидеть, куда отправится его дух, когда Джо застрелит его.

Но Джо не любит давать свои вещи и находится не в том настроении, чтобы разрешить ему это.

Знаменитый Ботинок громко пел свою песню смерти. Ему хотелось, чтобы дух его улетел на звуке. Однажды в стране индейцев юта он побывал в Долине Эха и знал, что звук может улетать далеко и продолжать жить в виде эха даже после того, как человека или животного, которые произвели его, уже не было в живых. Как-то раз он был свидетелем, как Бен Лили подстрелил медведя. Выстрел оказался не из самых удачных, и рыки медведя еще долго разносились по сторонам, пока тот умирал. Знаменитый Ботинок хотел, чтобы его дух взмыл ввысь, где орлы могли подхватить его и унести в Мадре.

Пока Знаменитый Ботинок громко пел в ожидании пули, Джо повернулся и пошел к своей лошади. Когда он появился, на его лице было ледяное выражение того, кто убивает не задумываясь. Но как только одеяло с ножом вновь вернулись к Джо, его лицо изменилось. Он привязал одеяло к седлу и, сев на коня, направил его в Охинагу, не сказав больше ни слова.

Знаменитый Ботинок был так поражен, что не мог остановиться и пел до тех пор, пока Джо не скрылся из виду. Остановиться было трудно, ведь он уже выпустил свой дух на волю и послал его вдаль. Вернуть его и продолжать жить было делом нелегким. Его дух витал в облаках и не хотел возвращаться. Джо уже собирался нажать на курок, но передумал. Это не укладывалось в голове, ведь он убивал так же легко, как Знаменитый Ботинок путешествовал по стране. И все же Джо передумал и уехал. Знаменитый Ботинок перестал наконец петь, но продолжал сидеть, дожидаясь, когда в него опять вселится отосланный дух. Дух возвращался медленно, опускаясь с высот, как подбитая птица.

Когда дух вновь оказался при нем, Знаменитый Ботинок встал, но не обратился лицом к Мадре, а пошел по следу Джо, который вел в Охинагу. Он знал, что это небезопасно. Джо мог передумать еще раз. К нему может вернуться хладнокровие убийцы, когда он вспомнит, что Знаменитый Ботинок показал Пи Аю, где лежал тот огромный дробовик, вогнавший в него картечь, которая теперь отравляла его кровь.

Но Знаменитый Ботинок был любопытным и хотел знать, что замышляет Джо. А больше всего ему хотелось еще раз заглянуть в волшебный глаз. Если набраться терпения, он может еще раз получить такую возможность.

 

13

Джо направлялся к матери в Охинагу, потому что хотел, чтобы она избавила его от картечи. Ему было так плохо, что не захотелось даже убивать старого индейца. Убийство утратило свою привлекательность и больше не возвышало его в собственных глазах. Джо не ожидал, что будет ранен и уж, тем более, стариком, едва державшим в руках винтовку. Слабость была такая, что он едва мог взобраться в седло и не хотел расходовать силы на убийство ненормальных индейцев. Как только мать очистит его раны, и силы вновь вернутся к нему, он тут же разделается с Рафаэлем и Терезой. И тогда он вновь возвысится в собственных глазах. Никогда больше он не просмотрит заряженное ружье и больше не допустит ни одной ошибки. Потом можно будет отправиться поближе к Мехико-Сити и ограбить там несколько поездов. Было бы неплохо пополнить свои запасы серебра и драгоценных украшений.

Вскоре после того, как Лорена с Билли Уильямсом уехали из деревни, к Марии пришел сапожник. У Джорджа, как звали его, была очень молодая жена, даже слишком молодая, по мнению Марии. Ее звали Негра, и выдана замуж она была в двенадцатилетнем возрасте. Теперь, когда ей едва исполнилось тринадцать, она собиралась стать матерью.

Джордж торопил Марию. У Негры уже больше суток продолжались схватки. Мария, привыкшая заботиться о роженицах, уже раз шесть бывала в доме сапожника. Она не любила сюрпризов, хотя получала их довольно часто. Никогда не знаешь, как пройдут роды, пока они не начались. Роды и смерть ничем не отличаются друг от друга в этом отношении.

Но в этот день Марии не хотелось оставлять собственных детей. Если повезет, Билли Уильямс вернется с раненым этой ночью или следующим утром, и Марии хотелось оставаться рядом с Рафаэлем и Терезой на случай, если появится Джо. Дом сапожника недалеко, но все же это другой дом, а Джо очень скор на расправу. Теперь, когда Билли уехал, в деревне больше не на кого положиться. Капитан Калл был в бреду и бормотал что-то нечленораздельное. Иногда сознание возвращалось к нему, но он был так слаб, что не мог поднять головы. Когда ему надо было облегчиться, Мария с Лореной по очереди помогали ему. Он пытался отбиваться от них одной рукой, но они, не обращая на это внимания, направляли его жидкость в кувшин. Теперь, когда Лорена уехала, делать это придется одной Марии. Всякое другое внимание к себе он принимал только от Терезы.

Слишком слабый и страдающий, Калл не мог помочь ей отвести угрозу со стороны Джо. Если Джо заявится, пока она занимается Негрой, он, скорее всего, прикончит капитана — ножом ли, прикладом винтовки или чем-то другим, что окажется под рукой.

— Мария, она кричит так, что мне страшно, — просил Джордж.

Мария собралась идти. Негра лишь на год старше Терезы. У нее узкие бедра, и роды предстоят нелегкие. Если вовремя не прийти на помощь, мать с ребенком могут погибнуть. Мария не могла не помочь родить ребенка только из-за того, что опасалась Джо. Ведь ребенок у Негры вот-вот появится, а Джо пока нет и, несмотря на всю свою тревогу, она должна идти. Отправляясь в дом сапожника, Мария взяла свой острый нож и велела Рафаэлю с Терезой идти вместе с ней. Рафаэль тут же погнал своих коз к маленькому домику, а вот Тереза никак не хотела отходить от Калла.

— Я хочу остаться с ним. — У нее возникла огромная симпатия к капитану, как и у него к ней. Только Терезе удавалось заставить Калла поесть в те редкие моменты, когда он приходил в сознание. Девочка часами не отходила от его постели, нашептывая ему на ухо разные истории и протирая его пылающее лицо влажной тряпицей.

— Тебе нельзя оставаться здесь, по крайней мере, сейчас, — настаивала Мария. — Ты должна быть возле меня. Я надеюсь вернуться после обеда, и тогда ты опять сможешь сидеть со стариком.

— Но он может умереть, если меня не будет рядом, — заявила Тереза. — Я его сиделка.

— А я сиделка Негры, и сейчас нам надо идти, — велела Мария. — Бери своих цыплят и не беспокойся о старике. Он никуда не денется до нашего возвращения.

Уходя, Мария прихватила коровий колокольчик. Корова у них сдохла, и она не могла себе позволить завести другую. Возле дома сапожника Мария повесила колокольчик на шею Рафаэля. Это было нелепо, но она не знала, что еще можно сделать.

— Играйте поблизости, чтобы я могла слышать колокольчик, — приказала она обоим. — Если появится ваш братец Джо, позвоните в колокольчик и бегите ко мне. Смотрите, чтобы он не поймал вас.

Рафаэль шагнул к своим козам, колокольчик звякнул и мальчик замычал. Все необычное пугало его. Колокольчик на шее вызывал у него беспокойство.

— Не задерживайся слишком долго, — сказала Тереза матери. — Я хочу побыстрее вернуться к сеньору Каллу. Он мой друг.

— А вот деду твоему он не был другом, — вырвалось у Марии, но она тут же пожалела об этом. Тереза ничего не знала о перипетиях прошлых лет и, кроме того, ведь Мария сама решила взять Калла в свой дом. Правда, она не ожидала, что Тереза или кто-то другой подружится с ним, но Тереза часто выкидывала неожиданные номера. Однажды она нашла у Джо книжку с рассказами и прикинулась читающей, придумывая на ходу свои собственные рассказы.

— Мне нравится сеньор Калл — не говори о нем плохо. — В голосе Терезы прозвучало осуждение.

— Я говорю не о нем, я говорю о тебе. — Мария притянула к себе лицо Терезы. Часто это был единственный способ привлечь внимание девочки, когда она стояла на своем. Только почувствовав на своих щеках дыхание матери, Тереза начинала прислушиваться к ее словам.

— Я должна помочь Негре родить ребенка, — объяснила Мария. — Будь внимательной и, если придет Джо, убегай. Твой братец не шутит. Я боюсь, что он замышляет нехорошее.

— Я убегу от него, если он придет, — беззаботно бросила Тереза, словно бы даже не представляя себе, что такое может случиться.

— Убегай, но обязательно заставь Рафаэля погреметь колокольчиком, — наказала Мария. — Пусть он позвонит погромче, и я приду. Смотри, не забудь.

Но уверенности, что Тереза не забудет, у нее не было. Тереза не боялась своего старшего брата. Рафаэль опасался, что он может не вспомнить про колокольчик, если испугается. Бывали дни, когда Рафаэль вообще ничего не помнил.

Пока Мария говорила с Терезой, из маленького домика сапожника доносились крики Негры. Мясник Гордо тоже слышал их. Он только что забил свинью и вздергивал ее на крюк, чтобы разделать. Свинья тоже визжала, когда он ударил ее по голове, чтобы забить. Прошлым вечером мясник, потерявший жену, напился от одиночества, и этим утром работа у него не ладилась. Удар сказался неточным, и свинья визжала, пока он не перерезал ей горло. Раньше он не замечал, что предсмертный визг свиньи так похож на крики роженицы.

— Мария, не могла бы ты поторопиться? — умолял Джордж. — Негра умирает. — Он стоял на пороге дома трясущийся и с перекошенным от страха лицом. Марии часто приходилось видеть мужей в таком состоянии. Они не знали, что жены их, как правило, в таких случаях не умирали. Хотя иногда мужья оказывались правы — жены действительно умирали, и их дети тоже.

Мария понимала, что тянуть дальше нельзя. Она должна заняться своей работой, несмотря на не отпускавшее ее беспокойство.

Прошло шесть часов, прежде чем ребенок появился на свет. Схватки у Негры продолжались очень долго, и Мария боялась, что молодая мать обессилит к тому времени, когда пойдет младенец, и не сможет помочь ему. Неподготовленному девичьему организму придется выталкивать ребенка без помощи материнской воли. Воля у Негры была уже на исходе. Мария терпеливо успокаивала ее и уговаривала набраться сил между схватками. Боль приводила Негру в ужас. Ей казалось, что она умирает. Мария успокаивала ее и объясняла, что без этого роды не обходятся.

— Скоро у тебя будет прелестное дитя, — говорила она ей. Наконец отошли воды, и дело двинулось к благополучному концу. Ребенок был повернут правильно и казался не слишком большим. Мария выпроводила Джорджа из дома и осталась с двумя престарелыми сестрами, жившими под одной крышей. Это были сноровистые старухи, но жадные. Каждая из них хотела пережить другую, чтобы завладеть ее пожитками. Они приняли немало родов на своем веку и относились к мучениям Негры с полным безразличием, время от времени потягивая маленькие сигаретки, которые скручивали сами. Весь пол в доме был усеян их окурками. Но дело свое они знали и умело помогали, когда наступали схватки. Звали их Хуана и Хосиа. Из-за внешней схожести многие считали их близняшками. Но каждая из них отрицала это, заявляя, что является младшей.

— Ей было два года, когда я родилась, — утверждала Хуана.

— Она обманщица, каких свет не видывал, — возражала Хосиа. — Ей было уже три, когда родилась я.

Престарелые сестры не вызывали у Марии особой симпатии. Они были грубы друг с другом и часто затевали громкие споры как раз тогда, когда молодым матерям требовался покой. Но они были единственными, кто знал, что надо делать при трудных родах. На жизнь они смотрели довольно скептически, чем часто выводили из себя Марию, которая считала, что кроме горя в жизни всегда есть моменты надежды. Одним из таких моментов является рождение ребенка.

Принимая роды, она всегда загоралась надеждой, как только видела младенца. Может быть, он-то как раз будет расти счастливым и здоровым, найдет себе хорошую жену, выбьется из нищеты, избежит болезней и утрат. Хотя избегали этого лишь редкие. Но каждый раз, когда малыш оказывался у нее в руках, Мария давала волю надежде. Она улыбалась крохе, обмывала его теплой водой и благословляла на долгую жизнь, надеясь, что у него она будет счастливой.

Так было и в этот раз, когда у Негры, наконец, родился ребенок. Он оказался мальчиком. Мария очень устала, но маленькое существо мужского пола ей понравилось. Оно кричало с воодушевлением, в котором была сама жизнь. Мария улыбнулась ему и прошептала несколько ласковых слов. Его тоже назовут Джорджем — в честь отца. Это был славный мальчик, и Мария не могла сдержать улыбки, когда смотрела на него. Мать, обессиленная, спала. Мария подхватила извивающегося в крике малыша и понесла показать отцу. Страдальческое выражение исчезло с лица Джорджа, и он посмотрел на своего сына с удивлением, которое неизменно появляется у мужчин, когда они видят существо, появившееся в результате любовных утех, которым они предавались задолго до этого и о которых почти забыли.

— Славный мальчик. Мне нравится, как он извивается. У вас будет много хлопот, когда он подрастет и начнет ходить, — сказала Мария.

Затем, уже собираясь отнести ребенка назад в дом, чтобы старухи искупали его, Мария поискала глазами своих детей. Несколько раз в минуты затишья между схватками она выходила, чтобы переброситься с ними парой слов. Они сидели вместе с козами между домом сапожника и сараем мясника. Пока мясник разделывал свиную тушу, они были здесь.

— Здесь холодно. Я хочу вернуться к сеньору Каллу, — каждый раз говорила Тереза. Вид у нее был надутый, как всегда, когда мать не позволяла ей поступать по-своему.

— Ты можешь зайти со мной в дом, только сиди на кухне, — предлагала Мария.

— Нет, я не хочу сидеть в той кухне. Я лучше буду мерзнуть, — отвечала Тереза.

Потом начались роды, и Мария забыла о детях. Однажды сквозь крики Негры ей показалось, что она услышала колокольчик. Но роженица требовала полного внимания, и она не могла прислушиваться каждую секунду к колокольчику, когда маленькая комнатка была переполнена криками рожавшей.

Теперь же, когда маленький Джордж благополучно появился на свет, она обернулась, чтобы посмотреть на Терезу с Рафаэлем, и не увидела их. Козы все еще находились на прежнем месте, а детей не было. Она подбежала туда, где они сидели, и увидела в грязи колокольчик. Джо снял его с Рафаэля. Как она могла не догадаться об этом раньше?

От страха младенец чуть не выпал у нее из рук. Она подскочила к Джорджу и сунула ему сына.

— Отнеси его к сестрам, — быстро проговорила она. — Ты видел Джо?

— Нет… а как мне держать его? — спросил Джордж.

Инструктировать новоявленного отца было некогда.

Он как-нибудь сам сообразит, как держать своего сына. Она бросилась к мяснику, который складывал в мешок свиные копыта и уши. Большая часть туши была разделана. Куски ее громоздились на залитом кровью столе, другие лежали на лоскутах мешковины.

— Ты видел Джо? — задала Мария ему тот же самый вопрос.

— На тебе больше крови, чем на мне, а я разделывал свинью, — сказал Гордо с отвращением глядя на ее залитые кровью руки. Но она все еще в теле, да и живет под боком. Когда она отмоется, к ней можно наведаться, прихватив с собой немного колбасы. Можно попросить ее приготовить ему менудо или какой-нибудь другой деликатес.

— Нет, Джо здесь не было, — ответил он.

Но Мария знала, что Джо побывал здесь. Ей срочно требовалась помощь, но рядом был только мясник Гордо.

— Он был здесь и забрал моих детей, — закричала Мария. — Срочно возьми ружье и приходи!

Цепляясь за последнюю надежду, что Тереза ослушалась ее и увела Рафаэля домой, Мария бросилась к своей лачуге с ножом в руке. Калл лежал снаружи, перед задней дверью. Он выбрался из дома с помощью стула, который использовал как костыль. Рядом валялся его пистолет. Но стул был слишком коротким для костыля, и Калл не устоял. Он лежал на спине с открытыми глазами. Из ноги шла кровь.

— Он приходил? — спросила Мария.

— Приходил, и я ничего не смог сделать, — проговорил Калл. — Я ничего не могу, — повторил он таким слабым шепотом, что она удивилась, как он смог сделать эти несколько шагов.

Мария почувствовала, что ее затрясло от страха, какого она еще никогда не испытывала в своей жизни. Перемещать Калла на место было некогда. Она схватила его пистолет.

— Что он сказал, сеньор? — спросила Мария. — Он говорил что-нибудь?

— Нет, — ответил Калл. — Он пришел, посмотрел на меня и ушел. Он ранен.

— Не так, как следовало бы. Мне придется взять ваш пистолет, — бросила Мария.

Калл был совершенно беспомощен. Он хотел застрелить мальчишку, но у него не было сил. Мальчишка просто посмотрел на него наглым взглядом и ушел. Он был довольно мелким, но во взгляде у него сквозил стойкий холод. Калл скатился с кровати, поднялся, опираясь на стул, и нашел свой пистолет. Но все оказалась напрасным. Он был слишком слаб и вскоре упал. Голова шла кругом, в глазах все расплывалось. Подняться он больше не мог, и, даже если бы смог, это ничего бы не дало. Джо Гарза уже ушел. Калл опять потерпел поражение.

Мария тоже чувствовала себя беспомощной, потому что совершенно не представляла, где ей искать своих детей. Джо не мог уйти далеко. С тех пор, как она в последний раз видела Рафаэля сидящим среди коз, прошло не так уж много времени. Но куда он отправился? Если он посадил детей на коня, ей не догнать его. Она не умеет читать следы лошадей, и никто другой в деревне тоже не способен делать это. Джо может увезти их туда, куда она никогда не сможет добраться. Она прибежала в кантину, где сидели два пастуха. Может быть, один из них видел что-нибудь.

Но они были пьяны и взглянули на нее с таким же отвращением, как мясник Гордо.

— Пойди помойся, вонючка, — сказал один из них.

Мария направила на него пистолет. Мужчина выбрал неподходящий момент, чтобы говорить ей о том, что она недостаточно чиста. Когда они хотели ее, она всегда была достаточно чистой для них, даже во время месячных.

Но она не выстрелила в пастуха. Она просто наставила на него пистолет и смотрела, как у того расширились зрачки от ужаса при мысли, что он может умереть от руки грязной женщины. Затем она бросилась на улицу и на бегу услышала, как от реки донеслось тонкое блеяние, похожее на то, как кричит овца, когда ее убивают. Она не раз слышала это, когда мясник забивал овец. Но на этот раз кричала не овца — это был Рафаэль, который жил с овцами и научился кричать, как они. Деревенские мальчишки часто насмехались над ним из-за этого. Они называли его овечьим сыном и говорили, что его отцом был баран. Когда он был сильно напуган, его мычание превращалось в овечье блеяние, оно-то доносилось сейчас до Марии.

Мария побежала на звук. Она вспомнила, что раньше Джо иногда звал Рафаэля на речку поиграть и во время игры топил его. Он говорил, что в реке много рыбы, и предлагал Рафаэлю опустить голову в воду. Как только его голова оказывалась под водой, Джо прыгал на него и пытался утопить. Рафаэля спасало только то, что он был физически сильнее Джо. Может быть, именно это он пытается сделать сейчас — утопить брата с сестрой. Джо наверное, слишком слаб, чтобы отвезти их к далекому утесу, где, по его словам, он собирался убить их.

Мария выстрелила в воздух, намереваясь создать впечатление, что к берегу приближаются мужчины. Она была готова сделать все, что угодно, только чтобы успеть туда раньше, чем он утопит Рафаэля. Вновь послышалось блеяние, и ее стал охватывать ужас. С Терезой, которая была слабее, он мог уже расправиться. Рафаэля ему не утопить, и он может всадить в него нож или пулю прежде, чем она успеет добежать до них.

Мария боялась, что не успеет спасти детей, и одновременно содрогалась при мысли, что окаянная судьба заставит ее убить своего порочного сына. В своих самых приятных и соблазнительных снах она видела Джо исправившимся и вновь ставшим таким, каким он был в раннем детстве. Но затем наступало пробуждение, и сердце заходилось от боли и отчаяния, поскольку Джо уже не был тем маленьким и ласковым мальчиком. Но даже в самом горьком отчаянии она не допускала мысли, что может оказаться той, кому придется лишить его жизни.

Теперь она бежала, испытывая оба этих страха одновременно. Если бы появился хоть кто-нибудь еще: мясник, Джордж, пьяные пастухи, хоть кто-нибудь. Но позади нее никого не было.

Ориентируясь на тонкое блеяние Рафаэля, Мария пробежала сквозь редкие кусты мескита и выскочила к реке, там, где сидела старая Эстела и слушала голоса своих умерших детей. Джо затащил Рафаэля с Терезой в самое глубокое место реки. Рафаэль был мокрым, но живым. Когда Мария подбежала к реке, Джо держал голову Терезы под водой. Ноги у нее были связаны веревкой, но она колотила ими по воде. С головы Рафаэля текла кровь. Джо бил его, пытаясь повалить и утолить, но Рафаэль был слишком силен.

Мария опять выстрелила, дважды. Она не целилась в Джо, а лишь хотела остановить его. Он стоял к ней спиной, и она видела, какие ужасные у него раны. Когда он повернулся, лицо его стало белым. Но он не отпустил сестру, продолжая держать ее в воде, как большую извивающуюся рыбину. Мария увидела, как Тереза приподняла голову и сделала судорожный вдох. Джо вновь погрузил ее в воду, но она забилась еще сильнее. С другого берега на них смотрела Эстела. Она слушала голоса собственных детей и никак не реагировала на то, что на ее глазах топили детей Марии.

Мария влетела в воду и выстрелила еще раз. Пуля ударилась о камень и со свистом отскочила в сторону.

— Отпусти ее! — закричала Мария. — Что ты за зверь, если убиваешь свою собственную сестру?

Джо повернул на секунду голову и посмотрел на нее так, как будто ее здесь не было. Мария терпеть не могла этот взгляд. Она его мать и она здесь, но Джо уже не видел ее, целиком занятый тем, чтобы получше ухватить извивающуюся девочку. Его совершенно не заботило то, что мать угрожает ему пистолетом. Ему важно было утопить сестру.

Джо был рад, что мать пришла. Он хотел, чтобы она видела, что он делает. Поймать Рафаэля с Терезой было нетрудно. Он связал их и забросил на коня, пока кричала жена сапожника. Жаль только, что череп у Рафаэля оказался таким непрошибаемым, что даже после трех ударов камнем Джо не может утопить его. Ну ничего, ноги у братца связаны, и он прикончит его позднее. Сестричка тоже вызывала раздражение. Он не подозревал, что она окажется такой цепкой и будет так отчаянно отбиваться. Несмотря на все его усилия, она все время высовывала голову из воды и хватала воздух. Из-за ран у него не хватало сил, чтобы удержать ее под водой.

Джо не удивился, увидев мать. Она принимала роды и была вся в крови, как какое-нибудь раненое животное. То, что в руках у нее был пистолет Калла, не беспокоило Джо. Его мать не выстрелит в него, а если выстрелит, то промахнется. Когда брат с сестрой будут отправлены на тот свет, он заставит ее очистить его раны от картечи. Как только это будет сделано и его силы вернутся к нему, он отправится в Мехико-Сити и ограбит несколько поездов с богачами. Его мать лечила старого Калла, так как он видел его на кровати в ее доме. Джо уже хотел было убить старика, но в последний момент передумал, почувствовав то же самое безразличие, как и в случае со Знаменитым Ботинком. Зачем убивать такую немощную развалину? Это не прибавит ему славы. Лучше отомстить этой женщине, которая стоит там, наставив на него пистолет.

Мария выстрелила еще раз. Пуля ударила в воду возле Джо, но он даже ухом не повел. Мария уже не надеялась, что сын испугается. Она стреляла в надежде, что кто-нибудь услышит и прибежит посмотреть, из-за чего стреляют. Даже если это будут пьяные пастухи. Джо может остановиться.

Но Джо не останавливался. Ему удалось зажать тело Терезы между ног и теперь он двумя руками засовывал голову сестры в реку. Мария сделала несколько шагов по воде и полоснула сына ножом по плечу. Джо взвыл. Нож задел раны на спине. Он бросил на мать ненавидящий взгляд. Мария ударила еще раз, теперь уже по другому плечу. Она хотела ранить его лишь настолько, чтобы он отпустил Терезу. Когда Джо снова обернулся, Тереза вывернулась из его рук и вдохнула воздух. Извиваясь всем телом, она отпрянула от него и оказалась вне его досягаемости. Джо сделал рывок, но Тереза увернулась. Даже со связанными ногами она была стремительной, как рыба. Джо сделал еще несколько шагов и убедился, что ему не настичь сестру.

Разъяренный, он повернулся к Марии и выхватил свой собственный нож. Сначала он убьет Рафаэля, а потом уже догонит Терезу.

Мария увидела, куда нацелены глаза ее сына, и быстро встала между Джо и младшим сыном. Она все еще держала нож, но больше не собиралась пускать его в ход. Раны, которые она нанесла Джо, были легкими и должны лишь отвлечь его. Она могла бы помочь своему сыну поправиться и остаться в живых. Она извлекла бы картечь из его ран, промыла их и стала бы ухаживать за ним, если бы только он остановился. Однако ему придется это сделать. Она не позволит ему расправиться со своими детьми.

— Прекрати! — закричала Мария. — Ты ранен, ты едва стоишь на ногах! Прекрати это безумие! Пошли домой, я помою тебя, накормлю и спрячу, пока ты не поправишься.

— Помой себя, проститутка, — отозвался Джо холодным тоном. Глаза у него были, как льдинки. Мария высоко занесла нож. Джо не остановится. Он никогда уже не станет человеком. Все, что она может сделать теперь, так это защитить Рафаэля. Холодный взгляд Джо приводил ее в отчаяние. Ее сыну не следует смотреть на нее таким взглядом в ответ на ее заботу и любовь.

Но взгляд Джо уже нельзя переделать, и ей придется смириться с этим. Но она сможет защитить Рафаэля с Терезой и защитит их во что бы то ни стало.

Джо подошел ближе, Мария вскинула нож и попыталась попасть ему по руке, чтобы только не подпустить Джо к Рафаэлю. Она успела заметить нож Джо, но не почувствовала, как он вонзился в нее. Ни в первый, ни во второй, ни в третий раз.

— Оставь брата в покое! — прокричала она. — Оставь его в покое! Не трогай своего брата!

Джо пытался оттолкнуть мать с дороги и схватить брата за волосы, когда в него ударила пуля. Он повернул голову на выстрел. Мария тоже посмотрела туда же. На берегу реки стоял мясник Гордо со своим старым карабином.

— Не убивай ее, ты, шакал! — завопил Гордо. — Не убивай ее, я, может, женюсь на ней!

Тереза, преодолев реку, стала выползать на другой берег. Подскочила Эстела и стала помогать ей. Тереза была перепугана. Ее мать права: Джо плохой. Она слышала выстрелы и сильно тревожилась, не видя, что происходит.

— Где моя мама? — спросила она у старухи.

Глаза у старой Эстелы были подслеповатые и не видели, что происходило на другом берегу.

— Она там, — ответила Эстела. — Мне кажется, я слышу, как она разговаривает с моими детьми.

Джо рухнул спиной в воду. Мария разрезала веревки на ногах Рафаэля, и они вдвоем потащили Джо к берегу, где стоял мясник со своим карабином. Когда до берега осталось совсем немного, Мария тоже рухнула в воду. Она упала в ногах своего сына, и вода в реке окрасилась ее кровью.

 

14

Гордо отнес Марию домой. Она была в сознании, но он видел, куда пришелся нож Джо, и понимал, что ей не выжить. Это злило его, поскольку он уже представлял ее своей женой и с нетерпением ждал, когда окажется с ней в постели. Она ускользнула от него в молодости и собиралась ускользнуть опять, отправившись на тот свет. Это взбесило его так, что он отказался принести тело ее сына-дьявола.

— Он мертв, Гордо, принеси его домой, — попросила Мария.

Мясник проигнорировал ее слова. Он отказался также поднять капитана Калла и занести его в дом. Он положил Марию на кровать и, уходя, плюнул в капитана. Позднее к дому Марии подъехали два пьяных пастуха и тоже плюнули в него. Один хотел привязать к шее старика веревку и тащить его за лошадью, пока тот не испустит дух. Другой возражал, утверждая, что старик испустит дух и без их помощи. Он слишком знаменит, и если они удавят его, техасцы могут узнать про это и затравить их до смерти.

Тереза пробиралась от реки, охваченная страхом. Она боялась, что брат опять схватит ее и засунет с головой в холодную быструю воду, которая лишит ее дыхания. Дважды, пока он держал ее, она думала, что река отнимет у нее дыхание. Но брату не удалось удержать ее, и она убежала от него по скользким камням. Дорога через кусты мескита ей была знакома, и вскоре она добралась до дома. Рафаэль сидел внутри и мычал. Она потрогала его голову и обнаружила, что голова у него была мокрой и липкой. Мать лежала на кровати, где раньше находился сеньор Калл.

— Где он? Он что, ушел? — забеспокоилась она. Мать обещала, что сеньор Калл никуда не денется до ее прихода.

— Он во дворе, — слабым голосом ответила мать. — Джо ранил меня, а Гордо не захотел го мочь мне втащить сеньора в дом. Пойди найди Джорджа и попроси его прийти. Может, он занесет сеньора Калла назад в комнату. Попроси также прийти старых сестер.

Старые сестры и Джордж пришли. Джордж занес Калла в дом и положил его на одеяла. Тереза приготовила поесть, но никто, кроме Рафаэля, не притронулся кеде. Мать ничего не хотела, а сеньор Калл все время молчал, погруженный в свое обычное беспамятство.

Терезе стало страшно за мать. Дыхание у нее было такое же слабое, как у сеньора Калла. Она боялась, что оба они умрут. Было страшно и оттого, что мог вернуться Джо и забрать их с Рафаэлем. Она знала теперь, что Джо плохой, и очень боялась. Мысль о реке, которая чуть не лишила ее дыхания, вызывала у девочки настоящий ужас.

Мария ощущала страх дочери по дрожанию ее маленьких рук.

— Не бойся, — говорила она. — Джо умер. Вам больше не надо бояться. Скоро приедет Билли и позаботится о нас. А до его приезда у нас побудут старые сестры.

Когда пастухи узнали, что Джо мертв и что убил его ни кто иной, как глупый мясник, они очень расстроились. У них тоже был шанс убить его, но грязная женщина наставила на них пистолет и помешала им прославиться, убийством молодого бандита. Выпив с горя огромное количество текилы, они все же сумели убедить себя в там, что это они убили Джо. Мясник только помогал им в этом. Они нашли у реки тело Джо и, всадив в него еще несколько пуль, поволокли его на веревке по улицам деревни. Где-то, может быть, будут считать, что грязный мясник убил знаменитого бандита из ржавого карабина. Но по Мексике и Техасу пойдет молва о двух бесстрашных пастухах, которые, рискуя жизнью, избавили страну от этой напасти. Их слава будет расти, о них начнут складывать песни. И только в Охинаге будет известно, что сделал это деревенский мясник.

Пастухи бросили тело Джо возле кантины и отправились в Пресидио распространять слух о своем подвиге. Им хотелось найти кого-нибудь, кто мог бы сфотографировать их рядом с трупом.

Джордж и его брат привезли тело Джо к матери. Оно было покрыто грязью и пылью после того, как его тащили пастухи. Мария умоляла сестер согреть воды и помочь ей обмыть своего сына. Она хотела видеть его вымытым и одетым в чистую одежду, выстиранную ее собственными руками.

— Он опять стал тем хорошим мальчиком, что был когда-то… пожалуйста, приведите его в порядок, — просила она. Но старые сестры курили, хмурились и не обращали внимания на ее просьбу. Они знали, что мертвый мальчишка был дьяволом. Если прикоснешься к нему, дьявол может вселиться в тебя.

Мария была слаба, но полна решимости привести тело в порядок.

— Убирайтесь! — закричала она на сестер. — Идите крутите свои сигареты в другом месте.

Она велела Терезе согреть воды и промыла раны на голове Рафаэля. Затем с помощью Терезы и Рафаэля переместилась туда, где лежало тело Джо. Тереза принесла ей нож, и она разрезала одежду сына. Силы ее были на исходе, и Марии приходилось часто останавливаться, чтобы отдохнуть.

Пришел на минутку Джордж и помог ей обмыть тело Джо. Он был благодарен Марии за сына и жизнь жены. А вот как жила сама Мария, для него оставалось загадкой. В груди у нее были три глубокие раны, из которых все время шла кровь.

— Мама, у тебя идет кровь, — сказала Тереза. — Я чувствую ее на своих руках.

— Мария, ты ранена. — Джорджу казалось, что Мария не понимает, как сильно она пострадала.

— Я хочу одеть своего сына в чистое, — объяснила Мария. — И хочу сделать это сейчас.

Силы у нее были на исходе, а ей еще надо было обрядить сына.

Однако одной ей было уже не справиться, а Джордж боялся прикасаться к трупам. Его начинало трясти при одной только мысли об этом и неудержимо тянуло домой к своему сынишке. С трудом превозмогая себя, он помог ей лишь надеть рубашку на Джо.

— Мария, просто накрой его, и все, — посоветовал Джордж, уходя.

Пришлось ограничиться одной рубашкой, ибо сил на большее не оставалось. Она попросила Терезу принести одеяло, и они накрыли Джо. Слезы катились неудержимым потоком по щекам Марии. Тереза ощущала их на своих пальцах и пыталась успокоить мать, но та была безутешна. Она старалась быть хорошей матерью, но не смогла сделать из сына человека. Смерть настигла Джо, когда он пытался лишить жизни собственных брата с сестрой. То, что он смертельно ранил ее, не имело большого значения. Жизнь уже убила ее. Ошибок у нее было слишком много и слишком серьезных, хотя она не знала точно, когда совершила их и в чем они заключались. Она рано вставало каждое утро, готовила еду, стирала белье и следила, чтобы дети были чистыми и вели себя хорошо. Но итогом оказались слепота Терезы, слабоумие Рафаэля и необходимость направить нож против собственного ребенка. Марии хотелось избавиться от этой тяжести. Хотелось, чтобы все боли и страдания побыстрее вытекли из нее вместе с кровью, хотелось заснуть сном, где нет сновидений и не надо опять подниматься, чтобы стирать и готовить, постоянно сознавая, что в жизни все не так.

Накрыв Джо, Мария вернулась на свое место и заметила, что старый Калл наблюдает за ней. Судьбе почему-то было угодно, чтобы она умирала в присутствии человека, который лишил жизни ее отца и брата.

Дети выбежали из дома ненадолго. Им было тяжело слышать, каким слабым стал голос их матери, и не хотелось находиться там, где витал страх смерти.

Калл видел, что Мария ползком возвращается к своей постели. Он не знал, что произошло, но видел, что женщина тяжело ранена, и вспомнил про мальчишку, который появлялся в доме и окатил его наглым взглядом.

Марии не нравилось, что старик находится в ее доме. Она совершила еще одну ошибку, взяв его к себе. Если на том свете придется встретить отца с братом, они не простят ей этого. Но Калл подружился с Терезой и, может быть, не оставит ее в жизни, если выживет сам.

Несколько односельчан пришли взглянуть на тело Джо. Мария лежала на постели и не произносила ни слова, не решаясь тратить остатки сил. Тереза с Рафаэлем вернулись и уселись с обеих сторон возле нее. Они были притихшими и напуганными. Мария надеялась на скорое возвращение Билли, который должен был привезти Лорену. Именно ее она ждала больше всего на свете. Мария была матерью и оставляла после себя двоих детей, двоих ущербных детей. Она надеялась, что Лорена окажется достаточно доброй и возьмет их к себе. В деревне не было никого, кто мог бы взять их. Все как один были бедны. Никто не захочет кормить их, содержать в чистоте и стирать им одежду. Тереза была красивой, мужчины скоро заметят и воспользуются этим. Рафаэль будет ходить голодным, его станут дразнить и мучить, а слепая сестра не сможет защитить его. Только дети держали ее в этой жизни. Тереза принесла ей похлебки, но есть она не могла, а лишь смотрела, как Тереза кормит старого Калла и что-то шепчет ему на ухо.

Тянулись долгие часы. Силы Марии таяли, и вскоре, почувствовав отчаяние, она была уже готова попросить Калла, чтобы он поговорил за нее с Лореной. Не попросит ли он Лорену, чтобы она взяла ее детей? Это совсем не просто просить другого человека воспитать твоих детей. У Лорены пятеро собственных, да еще муж может оказаться убитым. Но просить больше некого, и Мария уже собралась сказать Рафаэлю, чтобы он пододвинул ее поближе к Каллу, но тут послышался топот копыт, и в дверях появился Билли Уильямс. За ним стояла Лорена. Билли подошел к ней и опустился на колени. Мария была благодарна судьбе за такого помощника, как Билли. Он вернулся, как и обещал. У него было много недостатков, но он всегда держал свое слово. И вот теперь он привез ей человека, в котором она нуждалась больше всего и который способен помочь ее детям, когда она умрет и больше не сможет окружать их своей материнской заботой. Это было очень важно, что он вернулся, как обещал, — это было самое лучшее, что она желала видеть в жизни от мужчин.

— Что с тобой, Мэри, ты же не умираешь, ведь правда? — Билли был поражен в самое сердце. Он прикоснулся к лицу Марии. Оно было холодным. Он уехал всего на два дня, и вот тебе на!

— Теперь пойди и напейся, Билли, — шепотом проговорила Мария. — Но не забывай моих детей. Говори с ними обо мне, когда будешь видеть их. Делись с ними своими воспоминаниями. Рассказывай им, как я плясала и смеялась, когда была молодая и красивая…

— Мэри, ты все еще молодая и красивая. — У него перехватывало дыхание при мысли, что после всех этих лет Мария уходит от него. Он пропадет. Он не будет знать, что ему делать.

Мария приподнялась, слегка прикоснулась к его щеке губами и провела рукой по его волосам. Они у него все еще были длинными, как у горца.

— Ступай. Билли. Пойди напейся, — опять прошептала Мария.

— Ох, Мэри… — вздохнул Билли, которому надо было так много сказать ей и такого, чего он никогда еще не говорил. Но глаза у Марии были уставшими и печальными.

— Ты иди… послушай меня, — тихо, но настойчиво повторила Мария.

— Ладно, за чем дело стало.

Лорене хотелось, чтобы Билли ушел. Она видела, что умирающая смотрит на нее, и знала, о чем Мария будет ее просить. Но Билли, возможно, был для Марии тем же, чем для нее Пи Ай, и Лорена не хотела торопить его в эти последние минуты расставания с любовью.

Билли поднялся, еще раз взглянув на Марию и, пошатываясь, вышел из дома.

Лорена наклонилась и пощупала пульс у Марии. Он едва определялся. Оставалось только удивляться, как эта женщина еще жива. Но какое-то время назад Лорена удивлялась этому же самому в отношении Калла. Во дворе, привязанный к лошади, мучился от боли Пи Ай. Ей хотелось снять его и привести в дом, но прежде надо было выслушать Марию.

— Ты возьмешь их? — спросила Мария и повела головой сначала в сторону Рафаэля, а затем Терезы.

— Да, возьму, — твердо ответила Лорена, желая положить конец мучительным сомнениям умирающей. Мария обратилась к ней с просьбой, с которой ей самой пришлось бы обращаться к Кларе, случись все по-другому. Она могла бы даже не просить ее об этом и все равно быть уверенной, что Клара примет ее детей.

— Я вернула себе мужа, и я возьму их. Думаю, что мы сможем позаботиться обо всех детях, которые попадут к нам, — сказала Лорена. И это были не просто слова. Она была уверена в этом. Пи Ай вернулся, и вместе они смогут позаботиться обо всех детях, что окажутся возле них.

Мария улыбнулась. Она посмотрела на Рафаэля и приложила дрожащую руку к лицу Терезы.

— Мне надо сходить за мужем. Он ранен. Я скоро вернусь, — произнесла Лорена.

Во дворе плакал Билли Уильямс.

— Я уехал всего на два дня, — сдавленно проговорил он, — и вот тебе!

— Вы не могли знать, что эти два дня окажутся такими, — отозвалась Лорена. — Помогите мне снять Пи Ая. У него сильная боль.

Они сняли Пи Ая с лошади, занесли его в дом и положили рядом с Каллом.

— В этом доме больше негде класть раненых и убитых, — пробормотал Билли Уильямс. Здесь лежали Джо, Мария, Калл, а теперь вот Пи Ай.

Лорена подошла к Марии и увидела, что ее уже нет в живых.

— Счет теперь равный, — тихо произнесла она. — Двое раненых и двое убитых.

— Ох, Мэри… — Билли опустился на пол и закрыл лицо руками.

Лорена устроила Пи Ая поудобнее. Он без сознания, но будет жить. На обратном пути Пи Ай все время расспрашивал о детях. До него никак не доходило, что они не в Небраске. В конце концов, чтобы успокоить его, Лорене пришлось придумать несколько маленьких историй о детях и о том, что они делают.

Устроив мужа как можно удобней, Лорена прошла через маленькую комнатку, накрыла Марию и села поговорить со своими двумя новыми детьми, маленькой девочкой, у которой не было зрения, и большим мальчиком со слабым умом.

 

15

Утром пастухи вернулись с фотографом, которого они отыскали в Пресидио. Им хотелось запечатлеть себя со знаменитым бандитом, которого они одолели. Всю ночь распивая текилу, они рассказывали о великой битве, состоявшейся у них с молодым убийцей. О мяснике с матерью ничего не упоминалось, все рассказы сводились к страшной перестрелке на Рио-Гранде, в которой знаменитый бандит, в конце концов, пал перед силой их оружия.

Билли Уильямс подчинился последнему приказу Марии и пил всю ночь напролет, сидя на пороге комнаты, где лежала покойная Мария. Но виски не разбирало, и когда со стороны реки притащились пастухи с фотографом, громоздкие камеры которого были взвалены на осла, — он собирался сделать много снимков и, продав их американским журналам, сколотить себе состояние, — Билли Уильямс пришел в страшную ярость.

— Убирайтесь отсюда, вы, проклятые козлопасы! — завопил он, хватая винтовку. Пастухи мгновенно протрезвели под бешеным взглядом горца, а когда Билли стал одну за другой посылать в них пули из винтовки, пустились наутек, фотограф, маленький мужичок из Миссури по фамилии Муллинз, тоже бросился бежать, так и не сумев уговорить осла последовать его примеру. Пробежав ярдов пятьдесят, Джордж Муллинз остановился и увидел, как Билли Уильямс сбросил с осла его камеры и, схватив топор, разнес их вдребезги. Джордж Муллинз отдал за них все до последнего цента. Ему даже пришлось влезть в долги, чтобы купить аппараты поновее. И вот в один момент он стал банкротом. Теперь ему будет нечего продать американским журналам, и не будет у него никакого состояния. Джордж Муллинз переправлялся через реку, чувствуя себя заново родившимся на свет и полный надежд. Он возвращался в Техас, не имея ничего, кроме осла.

Весь день со всей округи, как муравьи, стекались желающие поглазеть на труп Джо Гарзы. Но Билли всех заворачивал обратно, стреляя поверх голов или вздымая фонтаны пыли у них под ногами.

— Проваливайте, вы, назойливые мухи! — рычал он на тех, кто осмеливался подойти достаточно близко, чтобы услышать его.

Люди остерегались спорить с ним, но и не сдавались. Где-то рядом лежало тело знаменитого бандита, и они хотели увидеть его, чтобы потом можно было рассказывать об этом своим детям. Они ненавидели старого горца. Он был сумасшедший. Какое он имеет право заворачивать их, когда они так долго добирались, чтобы взглянуть на знаменитый труп. Тело Джо не его собственность!

— Этого негодяя надо посадить под замок, — посетовал один разочарованный зритель, и все согласились с ним.

Но никто не приходил, чтобы посадить Билли под замок. Из странствий по Мексике приехал Олин Рой и помог Билли выкопать две могилы. Олин был молчалив и печален, ведь он тоже любил Марию. Пришли старые сестры и переодели покойную, но к Джо они не притронулись. Лорена заканчивала то, что не удалось сделать с телом Джо обессилевшей Марии. Пи Ай наблюдал за своей женой вместе со Знаменитым Ботинком, который приехал еще ночью, когда Билли поглощал виски. Раны на спине Джо были ужасные, и Олин с Билли полагали, что рано или поздно они должны были свести его в могилу.

— Как же так, ведь он совсем еще мальчишка, — недоумевал Пи Ай. Его всегда удивляло, какими обычными оказывались знаменитые преступники, когда он видел их мертвыми. О них судачили так много, что они начинали представляться гигантами. Но в действительности оказывалось, что они просто люди и самого обычного роста, если не меньше.

— Вот те раз, даже Клэри больше, чем он, — проговорил Пи Ай. Столько погони, мучений и смертей, а мальчишка, который явился причиной всего этого, был мельче его пятнадцатилетней дочери.

— У него были изящные руки, не правда ли? — заметила Лорена. Настроение у нее было подавленное. Вопли и стрельба Билли Уильямса действовали ей на нервы. Она никак не могла забыть глаза Марии, переполненные душевной мукой. Как это тяжело — иметь сбившегося с пути ребенка и оказаться бессильной сделать что-либо или хотя бы понять, почему так случилось. Интересно, какой была бы жизнь Лорены, если бы один из ее сыновей вдруг возненавидел ее так, как Джо ненавидел Марию.

Погружаться в эти мрачные размышления Лорене не хотелось. Ей надо было думать о живых, и она всецело отдавалась заботам о Пи Ае, капитане Калле и двух своих новых детях, стараясь как можно меньше думать о Марии и ее непутевом сыне. Никто не знает, почему такое случается в жизни. У Лорены были хорошие сыновья, и теперь она знала, что ей повезло в жизни. Иметь порочного ребенка, появившегося из твоего чрева, было бы слишком невыносимо, и Лорене не хотелось задумываться об этом.

Когда Пи Ай пришел в себя и разглядел капитана, он поразился его виду. Калл был почти совсем беспомощным. Иногда маленькая слепая девочка кормила его с ложечки, все остальное время он лежал на своей подстилке и не мог пошевелиться без посторонней помощи. Лишенный ноги и руки, он был не в состоянии даже расстегнуть или застегнуть на себе пуговицы.

— Тебе придется помогать ему справлять естественные надобности, — сказала Пи Аю Лорена. — Он терпеть не может, когда это делаю я, но если не помогать, он промочит свой тюфяк. Следи за ним и помогай. У нас нет другой постели.

— Ну, капитан, если таких калек, как мы с вами, будет много, в Панхандле придется открыть фабрику по производству костылей, — попытался пошутить Пи Ай, чтобы завязать разговор с молчавшим капитаном. Но Лорена бросила на Пи Ая сердитый взгляд, а капитан ничего не ответил, продолжая смотреть в потолок.

Пи Ай тут же пожалел о своих словах, которые произнес, не подумав. Несмотря на боль в бедре, он не мог не радоваться. Жена нашла его, и они опять вместе. Ему не придется больше терять ее, и скоро он увидит своих детей. Лорена собирается телеграфировать Кларе, чтобы та отправила их домой, как только сами они смогут двинуться на север.

Брюзгливого доктора из Пресидио удалось уговорить приехать и поправить бедро Пи Аю, но только благодаря тому, что Лорена поехала туда сама и не захотела принимать во внимание какие бы то ни было возражения. Она сидела с суровым видом в кабинете врача до тех пор, пока он не оседлал коня и не поехал с ней. Он сказал, что Пи Ай сможет ходить без костыля через два месяца, как раз к посевной. Плечо у него уже почти зажило, а без двух пальцев, которые ему отстрелил Джо, он вполне обойдется. С Мокс-Моксом и Джо Гарзой покончено, а сам Пи Ай остался живым и извлек для себя хороший урок. Он никогда больше не оставит свою семью.

— С чего это тебя угораздило ляпнуть про фабрику костылей? — шепотом спросила его Лорена той ночью. Эта шутка покоробила ее. Пи Ай никогда не шутил бестактно, а тут вдруг взял и сказал такое в самый неподходящий момент. — Он никогда не простит тебе эти слова и будет прав, — продолжала она. — Ты просто ранен, Пи. Через два месяца ты забудешь об этом. А капитан останется калекой на всю жизнь. До конца своих дней!

— Тебе лучше помалкивать насчет фабрики костылей, — прошептала она еще раз через некоторое время с необычным неистовством в голосе.

Пи Ай чувствовал, что его случайно брошенные слова были самым ужасным из всего, что он говорил в своей жизни, и надеялся только на то, что капитан просто забудет о них. Но капитан говорил так мало, что нельзя было понять, помнил он о них или нет. Капитан просто лежал и лишь отбивался от него единственной и немощной рукой, когда Пи Ай пытался помочь ему справить естественную надобность. При виде его сопротивления у Пи Ая не выдерживали нервы, и первое время он не справлялся со своей задачей. Его неумение выводило Лорену из себя, и она, не обращая внимания на возражения капитана, сама помогала ему.

— Тебе придется научиться этому, Пи, — говорила она. — Капитан беспомощен и какое-то время будет вынужден жить у нас, я полагаю. Я обещала Марии взять ее детей, так что нам надо думать и о них тоже. Каждому из нас придется нести свою ношу. Так что тебе надо свыкнуться с этой мыслью и начать помогать капитану уже теперь, нравится ему это или нет. Ты знаешь его, поскольку работал на него большую часть своей жизни. Он не любит, когда я помогаю ему. Я не знаю, отчего это. То ли оттого, что он просто не любит меня, то ли оттого, что я женщина, или оттого, что я когда-то была… я не знаю. Но каждому из нас предстоит делать все, что в наших силах, и забота о капитане ляжет на твои плечи.

— Эта маленькая слепая девочка может позаботиться о нем не хуже нас с тобой, — заметил Пи Ай. И действительно, внимание Терезы и готовность капитана принимать и заботы были для Пи Ая удивительными. Он никогда не замечал у капитана тяги к детям. Он даже ни разу не заехал к ним, чтобы взглянуть на его детей, а их у него было пятеро.

Тереза приносила капитану еду, садилась рядом и кормила его. Когда он заканчивал есть, она протирала ему лицо влажным полотенцем. Если Каллу хотелось повернуться на бок, он позволял Терезе помочь ему. Она часто шептала что-то ему на ухо, и он отвечал, но таким тихим голосом, что Пи Ай не мог разобрать ни слова. Девочка была быстрой, как ящерица. Она могла молнией пронестись по комнате и выскочить за дверь и при этом никогда ни на что не наталкивалась.

Марию и Джо похоронили в могилах, которые выкопали Билли с Олином. Пришло много людей. Но не ради Марии, а для того, чтобы они могли потом сказать, что видели, как хоронили Джо Гарзу. Билли и Лорена побывали за рекой и раздобыли гробы, простые сосновые ящики. Они пытались разыскать фотографа Муллинза и вернуть ему осла, но Муллинз валялся где-то пьяный, и найти его не удалось. Крушение надежд оказалось для него слишком тяжелым ударом. Билли Уильямс чувствовал себя немного неловко, ведь виноваты во всем были пастухи, а не фотограф. Но они не могли целый день искать пьяного фотографа и привели осла назад в Мексику.

Из их мест на похороны пришли старые сестры и еще несколько женщин. Мужчин было совсем мало. Мясник Гордо прошел мимо с надутым видом. Он все еще злился из-за того, что Мария умерла, и он так и не смог жениться на ней.

— Надо, чтобы было отпевание, — сказала Лорена. У Пи Ая голоса не было, а у Билли с Олином неизвестно, что получится, когда дело дойдет до погребальных песен. Ей вспомнилось пение в Ларедо на похоронах молодой жены помощника шерифа. Пи Ай рассказывал ей, что сам помощник тоже умер. После этого ей еще сильнее захотелось отправиться жить туда, где бы не проливалось столько крови. Вспомнилось, с каким чувством пела тогда проститутка с кудрявыми волосами, словно знала, каково было молодой жене помощника шерифа, если она решилась лишить себя жизни. Несмотря на сомнения в собственном голосе, Лорена решила петь даже одна, если будет необходимо. Она начала «Есть дом за рекой» — в конце концов, река была у них перед глазами, — и к ней вдруг присоединился Олин Рой. У него оказался великолепный баритон, и пел он так проникновенно, что не оставил равнодушными даже зевак из Пресидио, которые стали подтягивать ему.

В ту ночь мрачные мысли не оставляли Лорену. Она никак не могла выбросить из головы ужасную кончину Марии. Заснуть не удавалось, несмотря на все старания. Она лежала на тюфяке рядом с Пи Аем и тряслась от страха, испытывая то же самое чувство, которое заставляло ее желать себе смерти, когда она оказалась в руках у Синего Селезня или когда Мокс-Мокс готовился сжечь ее на костре. Злые люди и обстоятельства могут оказаться сильнее ее. Она вернула себе мужа, а скоро и дети будут рядом с ней, но она не могла побороть в себе ощущение, что отсрочка несчастий временна. На глазах у Клары Аллен умерло трое ее сыновей. Двое детей Марии были с изъянами, а третий, без всяких физических недостатков и красивый, стал преступником. Он убил многих людей, а в конце концов расправился даже с женщиной, которая выносила его. Страх был безотчетным, потому что шел из каких-то неведомых ей глубин. Она и ее семья были в безопасности, но лишь пока. Ее дети еще маленькие, и их могут унести болезни. А один из сыновей может стать таким, как Джо, когда подрастет. Она надеется, что этого не будет, но Мария, наверное, тоже не ожидала такого, когда Джо было столько же лет, сколько теперь Джорджи или Бену.

Страх лишил ее всякого покоя. Она поднялась, затем легла опять. Комната была слишком мала, чтобы по ней можно было пройтись. Она слышала, как дышит Пи Ай и похрапывают во сне капитан с Рафаэлем.

Билли Уильямс с Олином Роем сидели снаружи, пили и курили. Не находившая себе места Лорена решила присоединиться к ним. Виски никогда не привлекало ее, но ей нужно было хоть как-то приглушить свое ощущение беззащитности и невозможности предотвратить события, которые могут оказаться еще страшнее тех, что уже произошли. Ей повезло: она жива и здорова, дети у нее не болеют, а раны у мужа скоро заживут.

Но все это может в одночасье измениться. Ее может настичь следующий Мокс-Мокс, навалиться следующая эпидемия или буря, пожар или война. Мария была доброй женщиной, но судьба относилась к ней отнюдь не по-доброму. Жила она тяжело, а закончила ужасно. Это было предупреждение, но предупреждение об обстоятельствах, которые невозможно предотвратить, или об угрозе, которую нельзя отвести.

Лорена накинула плащ Пи Ая и вышла из дома. На дворе стояла холодная ночь. Мужчины расположились на некотором удалении от дома. Они развели небольшой костер и сидели, уставясь на огонь. Из рук в руки переходила бутылка виски. Лорена направилась к костру.

Мужчины увидели ее и почувствовали себя неловко. Она была любезна с ними, а Билли Уильямса навсегда сделала своим союзником, проявив необыкновенную доброту к Марии. Марии было бы гораздо тяжелее умирать, если бы она не знала, что Лорена позаботится о ее детях.

Билли с Олином провели на границе большую часть своей жизни и помнили Лорену еще с тех времен, когда она была молодой и красивой проституткой в Лоунсам Дав. Оба они навещали ее. Олин Рой вспомнил француза Ксавье Ванза, который был так влюблен в нее, что с горя сжег свой салун и себя вместе с ним, когда узнал, что Лорена уехала на север с компанией «Хэт крик». Никто из них не предполагал встретить ее спустя столько лет, да еще в качестве жены долговязого Пи Ая. В ней поубавилось изящества и свежести, но она оставалась все такой же видной и умелой. Иначе как бы она смогла ампутировать ногу Вудроу Каллу и благополучно доставить его, преодолев сотню миль по пустыне. Не каждому мужчине такая задача оказалась бы по плечу. И вот теперь она направлялась к их костру, набросив на себя большой плащ своего мужа. В лихорадке последних дней никто из них не вспоминал о своих прежних встречах с Лореной. Но теперь в голове у каждого мелькнула одна и та же мысль, а помнит ли она, что они были когда-то в числе ее посетителей?

— Не могли бы вы дать мне немного выпить, джентльмены? — спросила Лорена. — Я продрогла.

— Вот, мэм, мы только что открыли новую бутылку, — с готовностью откликнулся Билли, протягивая ей бутылку. — К ней еще никто не прикладывался.

Лорена взяла бутылку и сделала глоток. Виски обожгло горло, но она присела у костра, поплотнее запахнула плащ и сделала еще несколько глотков. Затем накинула на голову капюшон и отпила еще. Мужчины замолчали при ее появлении, чем вызвали у нее легкую досаду. Ее раздражало, что мужчины чаще всего чувствовали себя неловко в ее компании. С этими она была любезна — почему они немедленно прекратили разговор, стоило ей только появиться? Даже Пи Ай иногда чувствовал себя скованно в ее обществе. Сейчас она делала то же самое, что и мужчины: сидела у костра и пила виски. Почему они молчат?

— Я не собираюсь вмешиваться в вашу беседу, — сказала им Лорена. — У вас нет нужды прекращать разговор только из-за того, что здесь я.

— Мы не говорили ни о чем особенном, — отозвался Билли. — Просто вспоминали Марию.

— Расскажите мне о ней, — попросила Лорена. — У меня не было времени, чтобы узнать ее как следует.

— Она была замужем четыре раза, — сообщил Билли. — Трое ее мужей были убиты, а четвертый сбежал. Я никогда не был высокого мнения ни об одном из них, но это было ее дело, а не мое. А потом свихнулся Джо, — добавил он.

— Она была счастлива когда-нибудь? — спросила Лорена.

— Мэри? Да, мы много танцевали, — ответил Билли.

— Мне кажется, вы оба были неравнодушны к ней, — заметила Лорена. — Похоже, что так, иначе бы вас не было здесь. Кто-нибудь из вас предлагал ей руку и сердце?

— О, да. Я предлагал, — отозвался Билли. — Она не захотела, но мы все равно ладили с ней.

Олин Рой хранил молчание. Его разочарования, связанные с Марией, были слишком глубокими, чтобы их можно было выразить словами.

— Кто-нибудь из мужей относился к ней хорошо? — поинтересовалась Лорена.

Теперь молчали оба. Им было известно немногое из того, что происходило в семейной жизни Марии. Когда она жила с Роберто Санчесом, ее лицо часто украшали синяки. По всей видимости, он бил ее, хотя она никогда не говорила об этом. Карлос Гарза был пастухом и постоянно пропадал на пастбищах с другими пастухами. Хуан Кастро был скрягой. Кроме своего акушерства Мария, пока была замужем за ним, постоянно подрабатывала уборкой у белых людей за рекой. Бенито был просто лентяем, хотя и беззлобный.

Но была ли Мария счастливой когда-нибудь? Оба могли припомнить ее улыбку и смех, и выражение ее лица, когда она была довольна, а также когда была недовольна. Но вот была ли она когда-нибудь счастлива? Этого они сказать не могли.

— У нее были ее дети, — ответил Билли. — Она отдавала им всю себя.

Лорена больше не задавала вопросов. Она чувствовала, что глупо расспрашивать об этом. Эти двое, очевидно, были приличными людьми. И были преданы Марии, а иначе зачем бы они стали торчать здесь, не желая уходить от ее могилы? Но что чувствовала женщина по ночам, когда за ней закрывались двери дома, и она оставалась со своим мужем и детьми, этого они, естественно, знать не могли. Это ушло вместе с ней. Кто может знать, что она пережила, потеряв четверых мужей и одна воспитывая детей? Как могут мужчины знать, какими бы приличными они ни были, что делает женщину счастливой или несчастливой? Сама она знала немного счастья, пока не уговорила Пи Ая взять ее в жены. Почему она чувствовала, что будет счастлива именно с Пи Аем, а не с любым другим, кто годами добивался ее руки после смерти Гаса Маккрае, тоже не поддавалось объяснению. Одно время она вроде бы знала, что привлекло ее в Пи Ае, но сейчас у костра, в Мексике, ей никак не удавалось восстановить свои собственные соображения на этот счет. Однако она оказалась права в том, что благодаря Пи Аю узнала настоящее счастье. Вероятно, ни на один из этих вопросов просто не существовало ответа. Наверное, главную роль здесь играла удача.

Ночь становилась холоднее, звезды еще ярче засияли на темно-фиолетовом небе. Лорена выпила почти всю бутылку виски. Она знала, что утром будет трещать голова, но не придавала этому значения. Гораздо важнее подавить засевшее внутри беспокойство и притупить глубокую внутреннюю тревогу. А для этого нужно было оглушить себя виски, и, в конце концов, она добилась своего.

Но даже несмотря на выпитое виски, Мария не шла у нее из головы. Лорена жалела, что, вынужденные заниматься раненым, они не смогли даже поговорить друг с другом как женщины. Затем Мария сама оказалась пострадавшей и должна была беречь силы для последней борьбы.

В конце концов глаза Марии стали просто-таки преследовать Лорену. Ей хотелось забыть предсмертный взгляд мексиканки, но не давало покоя пережитое этой женщиной. Если бы у них состоялся хоть один небольшой разговор о жизни! Лорене очень хотелось этого, но теперь такое желание было неосуществимо.

Вскоре на востоке, за рекой, белой полосой стал проступать рассвет, и Лорена поняла, что ей надо возвращаться в дом и, какой бы пьяной и невыспавшейся она ни была, начинать заниматься ранеными и детьми. Она никогда уже не узнает того, что так интересовало ее в судьбе Марии. Столь важный для нее шанс разобраться в жизни и в самой себе утрачен навсегда.

Белая полоска на востоке расширилась, и висевшие над ней звезды стали бледнеть. Там, всего в нескольких шагах за местом, где спали козы, на берегу Рио-Гранде, в тесной могиле была похоронена Мария Санчес.

 

1

Калла больше всего смущало то, что он не может встать и выйти из дома, чтобы справить нужду. Костылей у него пока еще не было, да и воспользоваться ими он все равно бы не смог, ибо был слишком слаб. Мочиться приходилось в кувшин, но даже это не всегда удавалось сделать как надо. В его распоряжении находилась только левая рука, суставы пальцев на которой все еще до такой степени были распухшими от артрита, что не позволяли справляться с собственными пуговицами. Чаще всего ему помогал Пи Ай. Но если Пи Ай спал или играл во дворе с детьми Марии, на помощь Каллу приходила Лорена и делала это как нечто обыденное, не обращая никакого внимания на его смущение.

— У нас нет лишней постели, капитан, — сказала она однажды. И это было ее единственным замечанием на сей счет.

В такие моменты Каллу хотелось достать из кармана свой складной нож и перерезать себе горло. Но кто-то предусмотрительно забрал его нож, хотя даже если бы он у него был, вряд ли капитану удалось бы чисто сработать одной левой рукой.

 

2

Разговаривал Калл только с маленькой слепой девочкой Терезой. Она настояла на уходе за ним, и он принял ее помощь, хотя иногда уставал от ее детской болтовни. Девочка много помогала ему, к тому же она была еще совсем ребенком и ничего не видела. Она не могла видеть его обрубки или черный синяк во всю грудь, где сидела пуля, которую не осмелился вытащить доктор. Калл жалел, что тот не сделал попытки, может быть, тогда бы он умер.

Тереза, по крайней мере, не видела его и не знала, каким он был раньше. Она подсаживалась рядом, кормила его и рассказывала свои маленькие истории про пауков и кроликов, пока он ел. Ее речь была быстрой и легкой, как щебетание птицы. Это было единственное, что доставляло ему удовольствие. Он никогда не сетовал на Терезу и не отсылал ее прочь, даже когда уставал или заходился от боли. По утрам он терпеливо ждал ее. Едва проснувшись, Тереза подходила и клала свою прохладную ладонь на лоб Калла, чтобы проверить, есть ли у него жар.

 

3

С того момента, как в него вонзились три пули Джо Гарзы, единственным спасением от боли для Калла стало беспамятство. Он цеплялся за него всеми силами, но забытье становилось все короче и короче. В день ранения ему хотелось остаться жить, чтобы закончить работу, на которую его подрядили. Он никогда еще не бросал дело незаконченным. Оставаться самим собой, оставаться тем, кем он был, значило закончить работу, за которую взялся.

Но первое, что появлялось в его сознании каждый раз, когда он выплывал из тьмы, было ощущение необратимого поражения — поражения, которое никогда нельзя будет исправить. Он не смог закончить работу, никогда уже не закончит и никогда уже не сможет взяться за подобное дело. Он потерпел непоправимое поражение и глубоко сожалел, что не сделал так, как в свое время Гас Маккрае, который дал своим ранам прикончить его. Раны прикончили его таким, каким он был. А он, Калл, предпочел жизнь в том виде, в котором она оказалась бесполезной. Ему было неловко и неприятно, когда его обслуживали другие. Он всегда сам седлал свою лошадь и расседлывал тоже.

А теперь люди ухаживали за ним весь день. Тереза приносила еду и кормила его с ложечки. Лорена меняла повязки на его ранах. А Пи Ай — хоть и сам покалеченный, но с двумя руками, — помогал ему, когда подходило время переодеваться в чистое.

Голова у Калла прояснилась еще не до конца, и он не мог восстановить события в их логической последовательности или хотя бы удержать их в памяти. Он спросил про Брукшира и услышал в ответ, что его тело было передано станционному смотрителю в Пресидио еще тогда, когда Лорена с Билли ходили туда за гробами для Марии Санчес и ее сына. Оно все еще находится там в ожидании распоряжений сверху. Ни у кого не нашлось времени, чтобы доложить полковнику Терри о том, что произошло.

Бывали дни, когда Калл сознавал, что это он убил Мокс-Мокса, все остальное время ему казалось, что это сделал Чарлз Гуднайт. Во всяком случае, Гуднайт упоминался в связи с его гибелью. Не укладывалась в его голове и кончина помощника шерифа Планкерта. Не совсем ясно было также, как погиб Брукшир. Эта неразбериха лишь усугубляла его чувство собственной вины. Два человека, которым не следовало быть с ним и которые оказались втянутыми в экспедицию из-за его неумения разбираться в людях, теперь мертвы. Здесь было о чем сожалеть.

Единственным утешением служило то, что Пи Ай все же подстрелил Джо Гарзу и довел до конца дело, порученное ему, Каллу. Непонятно было также про Марию и мясника — какое отношение ко всему этому имел мясник? Ясно было лишь то, что Джо убил свою мать и что слабоумный мальчик со слепой девочкой поедут с ними в Панхандл, когда он сможет выдержать дорогу. Но никто, похоже, не знал, когда это будет. Калл все еще был слишком слаб, а путь до железной дороги неблизкий, и проделать его предстоит в фургоне. Доктор считает, что Калл еще не готов к путешествию, и Лорена думает так же.

— Я привезла капитана сюда живым, — заявила она, — и хочу, чтобы он пережил обратную дорогу. Нам придется подождать, пока он окрепнет.

 

4

Как-то раз Лорена побывала в Пресидио и вернулась с тремя костылями. Один предназначался для Пи Ая, а два других — для Калла.

Капитан мог только смотреть на костыли. Пока он был способен лишь сидеть, не рискуя свалиться в обморок. Когда он сидел, Терезе было легче кормить его. Так что воспользоваться костылями он еще не мог. Другое дело Пи Ай. Тот тут же оперся о свой костыль и заковылял по комнате.

Пи Ай, похоже, чувствовал себя отлично. По всей границе было известно, что именно Пи Ай произвел те выстрелы, которые остановили Джо Гарзу. Доктор однозначно дал понять, что картечь, выпущенная из дробовика, со временем убила бы Джо. Прикончить убийцу довелось мяснику, но он смог сделать это благодаря Пи Аю. Пи Ай стал героем на обоих берегах реки.

Лорена видела, как грустно капитан смотрит на костыли. За весь день старик не проронил ни слова. Лорена больше не была уверена в том, что поступила правильно, когда спасла ему жизнь. Похоже, что она сделала это лишь для того, чтобы его загрызла печаль. Капитан был стар, и впереди его ждало лишь одиночество. Ясно, что он предпочел бы умереть. Сейчас он просто не представлял, что ему делать со своей жизнью.

— Вы окрепнете, капитан, — сказала Лорена. — И будете ходить на костылях не хуже Пи Ая.

— Сомневаюсь, — ответил Калл. Ему не были нужны костыли. Разве человек на костылях сможет сесть в седло?

Однако позднее Калл понял, что ему незачем садиться на лошадь и некуда ехать, даже если удастся сесть на нее. Эта мысль стукнула в голову, когда Тереза рассказывала ему одну из своих историй про пауков.

Иногда на одну-две минуты Тереза увлекала его какой-нибудь из своих историй, и он начинал проявлять интерес к пауку, или ящерице, или кролику, о которых рассказывала девочка. Но то была лишь короткая передышка между думами о поражении, хотя даже короткая передышка приносила облегчение. Он жил или, по крайней мере, дышал — и все же совершенно не представлял, что с ним будет дальше. И тем не менее слушать рассказы Терезы было лучше, чем думать о позорном провале его попытки поймать Джо Гарзу, или о двух бессмысленных смертях, или о своем бесславном будущем. Пи Ай сказал, что он может поселиться на их ферме и жить вместе с ним, Лореной и их детьми.

Калл не хотел этого, но жить все равно где-то надо.

— Сомневаюсь, что от меня будет какая-нибудь польза, — заметил он в ответ на предложение Пи Ая.

Пи Ай тоже сомневался в этом, но вслух ничего не сказал.

— От вас ничего не потребуется, капитан. Пока, во всяком случае, — проговорил он.

 

5

Знаменитый Ботинок торчал в Охинаге уже неделю. Ему хотелось иметь волшебный глаз, который все еще был привязан к седлу Джо Гарзы. Седло лежало в маленьком сарае за домом Марии. Билли Уильямс приглядывал за сараем, ибо знал, что люди попытаются стянуть все, что только смогут найти из вещей Джо. Джо был известным бандитом, и они будут искать сувениры.

Знаменитому Ботинку очень хотелось заполучить волшебный глаз. Он знал, что такой прибор, который позволяет разглядывать равнину даже при лунном свете, должно быть, дорого стоит. Но ведь он немало поработал на бледнолицых, а пока получил только пять долларов, которые дал ему Пи Ай и которые проходят у него по другой статье. Пи Ай дал их ему за то, что он показал, где лежал большой дробовик. Зарплата же, которая причиталась ему как проводнику, все еще была не выплачена. Капитан Калл тяжело ранен, ему не до того, чтобы думать о долге. Ни у кого не болит о долге голова, кроме его собственной. Билли Уильямс горевал по Марии и пил слишком много виски. Олин Рой уехал. Зрение у Билли Уильямса было ни к черту, и вполне возможно, что ему захочется оставить волшебный глаз себе, если обратить его внимание на эту штуку.

Старик-индеец ждал несколько дней, пытаясь решить, к кому лучше подкатиться с просьбой о волшебном глазе. Его подмывало стащить глаз, но бледнолицые иногда начинали сходить с ума, когда у них крали ненужные вещи. Они могут выследить его и пристрелить. Седло принадлежало Джо, сыну Марии. Оба они мертвы. Волшебный глаз теперь не принадлежит никому, насколько мог судить Знаменитый Ботинок. Взять его не было бы кражей. И все же ему не хотелось делать ничего такого, что привело бы бледнолицых в бешенство.

Капитан Калл не хотел разговаривать ни с кем, кроме маленькой слепой девочки. К тому же он всегда недолюбливал Знаменитого Ботинка и найдет причину, чтобы отказать ему в просьбе о волшебном глазе. Он скажет, что это слишком дорогая вещь или что Знаменитый Ботинок столько не заработал.

После долгих сомнений Знаменитый Ботинок решил подъехать со своей просьбой к Пи Аю, который как раз чинил во дворе сбрую.

— Я хочу пойти в Мадре и навестить орлов, — поведал ему Знаменитый Ботинок. — Если вы не хотите заплатить мне за работу деньгами, я возьму волшебный глаз вместо них.

— Волшебный… что? — не понял Пи Ай.

— Волшебный глаз, которым пользовался Джо, — повторил Знаменитый Ботинок. — Он привязан к седлу.

— А-а, тот старый прицел, — сообразил Пи Ай. — Им никто не пользуется. Я бы точно не захотел таскать его за собой. Думаю, ты можешь взять его, если он тебе нужен.

Знаменитый Ботинок едва смог поверить, что ему так повезло. Билли Уильямс был в кантине. Лорена пошла с Рафаэлем и Терезой на реку стирать белье. Старый индеец тут же отправился в сарай и взял волшебный глаз.

Капитан Калл лежал с закрытыми глазами и дышал, как больной ребенок. Бледнолицые имели привычку оставаться живыми слишком долго, по мнению Знаменитого Ботинка. Капитану Каллу следовало бы испустить дух прямо сейчас. Ему пора посетить иной мир. Он мог бы найти там свою ногу и руку, если бы отправился туда.

Не задерживаясь, Знаменитый Ботинок пошел в Мадре, унося с собой волшебный глаз. Теперь он будет видеть не хуже орлов и сможет следить за их полетом в небе.

 

6

Пи Ай уже забросил костыль, а капитан еще даже не пытался встать на свои. Вид у него был такой несчастный, что у всех, кто оказывался рядом, начинало щемить сердце. В конце концов Лорена освободила маленькую комнату, которую занимала Мария, и уложила в ней Калла. В большой комнате приходилось делать слишком много дел. Она должна была готовить еду и мыть посуду, заниматься детьми и кормить Билли, Пи Ая и капитана, когда тот мог есть. Необходимость ходить вокруг молчащего и страдающего старика каждый раз, когда ей надо было что-то сделать, начинала действовать Лорене на нервы. Когда они привезут его домой на ферму, Пи Аю придется соорудить что-то вроде пристройки к дому. С появлением еще двоих детей дом все равно придется расширять. Лорена смирилась с мыслью, что им придется ухаживать за стариком — у того ведь никого больше не было, — но она не хотела, чтобы он весь день сидел у нее на кухне и смотрел так, словно жизнь ему опостылела. Это плохо отразится на детях, да и ее собственные нервы могут не выдержать. У нее был счастливый дом, и она не хотела, чтобы капитан Калл омрачал его своим несчастьем.

После того как она переселила капитана в спальню Марии, дела пошли лучше. Тереза стала единственной посетительницей капитана. Лорена не одобряла, когда туда заходил еще кто-то, кроме нее самой, да и Калла тоже не радовали другие визитеры. Время от времени к нему заходил Пи Ай и пытался завести разговор, но капитан редко когда отвечал. События прошлых недель перепутались в его голове как неправильно собранная гирлянда. Ему хотелось восстановить их и проследить весь ход погони за Джо Гарзой, чтобы обнаружить, в какой момент он совершил ошибку. Но это занятие не давало никаких результатов. Осуществляя преследование, капитан использовал все имеющиеся у него знания и опыт и старался поступать так, как ему казалось разумным. Возможно, ему не следовало отвлекаться на Мокс-Мокса. Хотя не сделай он этого, двое детей Джаспера Фанта были бы мертвы и, скорее всего, не они одни. По всем признакам Мокс-Мокс был еще хуже Джо Гарзы.

Все сводилось, по заключению Калла, к тому, что в то утро, когда он был ранен, его подвело зрение. Он даже не заподозрил, что вороная лошадь была стреножена. Ему следовало бы отнестись к этому настороженно, но он увидел только двух пасущихся лошадей. Его просто подвели глаза. Лошади движутся иначе, когда они стреножены. Раньше его глаза обязательно уловили бы эту разницу. Но они оказались не в состоянии это сделать. Надо было иметь очки, но ему даже в голову не приходило, что его зрение стало настолько плохим. Он привык доверять своим органам чувств и не ожидал, что какой-то из них подведет. Горько сознавать, что всего лишь пара дешевых очков могла бы предотвратить потерю руки и ноги. Эта мысль не шла у него из головы. Именно глаза явились причиной его нынешнего состояния — так он стал понимать случившееся. Из-за предательских глаз он низведен до положения калеки с двумя костылями, который не может даже сесть на лошадь.

Целыми днями капитан только и делал, что ждал Терезу. Когда она была с ним, он иногда переставал думать о своих ошибках. Тереза играла во дворе с козами и курами, а когда возвращалась, рассказывала Каллу о своих подопечных. Старая наседка со сломанным клювом поймала большую ящерицу. Один из козлят попал ногой в нору, и его укусила змея. Теперь они ждали, сдохнет козленок или останется жить, Рафаэль был в большом расстройстве, и через маленькое окошко в комнату Калла доносилось его тоскливое мычание.

— Как ты думаешь, козленок умрет? — спросила Тереза. Она принесла капитану кофе.

— Наверное, умрет, если он маленький, — ответил Калл.

— Если умрет, я надеюсь, он увидит мою маму, — проговорила Тереза. — Она среди мертвых. Моя мама позаботится о козленке Рафаэля.

— Конечно, позаботится, — согласился Калл.

 

7

Прошел еще месяц прежде, чем Калл достаточно окреп, чтобы выдержать переезд в фургоне до Форт-Стоктона. Пи Ай спал и видел, когда он окажется дома со своими детьми. За все годы, проведенные с капитаном, он никогда не видел его больным. Он понимал, конечно, что три попадания из мощной винтовки могут вышибить дух из любого. Он сам бывал ранен и знает, что это такое. Но Пи Ай настолько привык видеть капитана здоровым и несгибаемым, что до него никак не доходило, что Калл никогда уже больше не будет прежним.

Пи Ай так часто спрашивал Лорену, когда, по ее мнению, капитан будет готов к переезду, что она, наконец, потеряла терпение.

— Перестань спрашивать меня об этом! — бросила она. — Ты допрашиваешь меня пять-шесть раз на день, и я по пять-шесть раз говорю тебе, что не знаю. Я понятия не имею, когда он сможет отправиться в путь. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что он еще не в состоянии выдержать дорогу. Когда его состояние изменится, я не знаю.

— Я бы не спрашивал, дорогая, если бы мог, — смиренно ответил Пи Ай.

— А ты должен мочь! — велела Лорена.

Мысль о том, что ей придется взять в дом старого и немощного человека, начинала беспокоить ее все больше и больше. Ухаживала за ним одна лишь Тереза. Калл дал ясно понять, что не хочет, чтобы этим занимался кто-то другой. Однако ее мальчишкам чужое желание еще не указ. Калл всегда вызывал у них любопытство, и ей нелегко будет отвадить их от него. Придется сделать отдельную пристройку для Калла, но где взять деньги на это?

На Рафаэля смерть Марии повлияла сильнее, чем на девочку. Лорена прониклась к мальчику особой симпатией, а он к ней. Каждое утро, подоив своих коз, он приносил ей молоко в маленьком горшочке. Она часто замечала, как Рафаэль заглядывает в комнату Калла в поисках своей матери, высматривает ее на улице. Иногда он искал ее у реки, где Мария обычно стирала белье.

У Лорены разрывалось сердце, когда она видела, с каким несчастным видом мальчик ищет свою мать. Он был большим, но ласковым ребенком. Его главная проблема заключалась в том, что он не мог следить за собой: все время проливал что-нибудь на одежду, садился в лужи или забывал застегивать пуговицы по утрам.

— Моей мамы нет на реке, — сказала как-то Тереза. — Она среди мертвых. Рафаэль не понимает, где живут мертвые.

— Я сама не очень хорошо понимаю это, — ответила Лорена. — Знаю только, что они там, где их нельзя увидеть.

Позднее она пожалела о своих словах, которые были сказаны слепой девочке, которая и так никогда не видела свою мать.

— Я вижу во сне мою маму, — сообщила Тереза. — Мне снится, что она со мной и моим петушком.

 

8

Билли Уильямс повез их в Форт-Стоктон, когда состояние Калла, наконец, позволило сделать это. Билли знал владельца салуна в Пресидио, у которого был фургон, простаивавший без дела. Он уговорил владельца одолжить фургон, пообещав вернуть его груженным ящиками с виски.

— Ты должен поехать с нами в Панхандл, — говорил ему Пи Ай. Они с Билли крепко подружились, пока выздоравливал Калл. — Поехали в Панхандл. Я сделаю из тебя фермера.

— Нет, я буду скучать по Мексике, — ответил Билли.

Мясник Гордо испытывал раздражение, когда фургон тронулся в путь. Лорена позволила Рафаэлю взять с собой двух козлят. Тереза взяла петушка и трех курочек. Гордо не волновало, сколько коз и кур забрали с собой гринго, он был раздражен из-за того, что они увозили слепую девочку. Она была такой же красивой, как когда-то ее мать, и скоро станет достаточно взрослой для замужества. Правда, она слепая и вряд ли сможет вести домашнее хозяйство и готовить она не сможет, наверное. Но он может готовить себе сам. Приготовление пищи и ведение домашнего хозяйства — не самое главное. Мясник считал, что он мог бы жениться на ней, если бы гринго не увезли девчонку с собой.

 

9

Калл почти не разговаривал, пока фургон катил в Форт-Стоктон. Он держался единственной рукой за его борт и морщился от боли. Пуля в груди все еще досаждала ему, а теперь, когда его трясло на ухабах, беспокоила еще больше.

Время от времени им попадались путники, в основном ковбои. Калла страшили эти встречи. Он не хотел, чтобы его видели вообще. К счастью, путники не проявляли к нему большого интереса. Их гораздо больше волновал Пи Ай. Одержанная им победа над Джо Гарзой была крупнейшим событием на границе со времени Мексиканской войны, но никто из ковбоев не был достаточно старым, чтобы помнить Мексиканскую войну.

Пи Ая смущало внимание к персоне. Но еще больше его смущало, что это внимание уделялось ему прямо на глазах капитана. Пи Ай всегда был всего лишь капралом — это капитан убил Мокс-Мокса и его шестерых людей. Пи Ай не мог чувствовать себя героем, во всяком случае, сидя с капитаном в одном фургоне. Однако капитана это, похоже, не трогало. Он даже не слушал, о чем шла речь. Но Пи Ай все равно испытывал смущение.

— Мокс-Мокс был хуже, чем Джо, — сказал он Лорене.

— Да, хуже, — согласилась Лорена и принялась было рассказывать о том, что была его пленницей, но оборвала себя. Все случилось до того, как Пи Ай стал ее мужем, и ему не надо знать об этом.

 

10

Они въехали в Форт-Стоктон со стороны железной дороги и, когда оказались возле маленькой запыленной станции, увидели персональный вагон, в одиночестве стоявший на рельсах.

— Интересно, что это за шишка пожаловала сюда? — спросила Лорена.

Шишка не заставила себя ждать. Из домика в сопровождении начальника станции появился седовласый коротышка с загнутыми вверх усами и торопливой походкой. Они вышли вместе, но к моменту встречи седовласый оказался на двадцать ярдов впереди начальника станции.

— Я полковник Терри. Я приехал за Брукширом. Почему его нет с вами? — повелительным тоном сказал седовласый, обращаясь к Пи Аю. — Он отправился с вами, мне это известно потому, что это я приказал ему ехать, — выпалил полковник Терри прежде, чем Пи Ай успел сообразить, как ему поделикатнее сообщить, что Брукшир погиб.

— Это был дурацкий приказ, — отозвался Калл. Манера полковника вызывала у него раздражение. В последнее время Калл говорил так мало, что слова прозвучали у него со скрежетом.

— Что такое? Вы кто, сэр? — спросил полковник.

— Я Вудроу Калл, — ответил капитан. — Вашего человека нет в живых. Миссис Паркер вывезла его тело со значительным риском для себя, и теперь оно находится в похоронном бюро в Пресидио.

— Так вот, его сестра подняла страшный шум, требуя, чтобы мы разыскали его. Такой шум, что я приехал сода сам, — сказал полковник. — Он выполнил свой долг?

— Полагаю, что выполнил, — вмешался Пи Ай. — Я бы не ехал в этом фургоне, не купи он тот огромный дробовик.

— Если он выполнил свой долг, тогда его сестре будет назначена пенсия, — сообщил полковник.

— Это был дурацкий приказ, — повторил Калл. — Брукшир был мирным человеком, и его не следовало посылать в погоню за бандитом.

Он посмотрел на полковника и заметил деталь, которая вначале укрылась от его глаз. Правый пустой рукав полковника был аккуратно пришпилен к его пиджаку.

— Подождите, Калл, не торопитесь. Я послал Брукшира вести бухгалтерский учет, — начал полковник Терри. — Ловить бандита послали вас, но, судя по вашему виду, вы провалили все дело.

Пи Ай чуть не выпустил из рук вожжи. Никогда еще в своей жизни он не слышал, чтобы с капитаном говорили так резко.

К его удивлению, Калл улыбнулся.

— Это точно, — проговорил Калл. — Я завалил дело. Но господин Паркер способный человек, и он довел ваше дело до конца.

— Благодарствую, — буркнул полковник, едва взглянув на Пи Ая. Не в его привычках было рассыпаться в комплиментах. — Если Брукшир справился со своим заданием, то где его бухгалтерские книги? — спросил он.

Калл молчал, а Пи Ай не совсем понимал, что полковник имеет в виду.

— А, эти огромные конторские книги? — наконец проговорил он. — Мы использовали их для разведения костров, когда стояли сильные холода. Там, где проходил наш путь, было очень мало хвороста и совсем никакой растопки.

Калл посмотрел на полковника через борт фургона и припомнил, что после небольшой паники на станции в Амарилло Брукшир никогда больше ни на что не жаловался. Такого человека не хотелось давать в обиду.

— Где вы потеряли руку? — спросил его Калл.

— В первом сражении под Манассасом, — ответил полковник. Он заглянул в фургон и увидел, что у Калла отсутствует не только рука, но и нога тоже. Придется, наверное, пересмотреть вопрос о пенсии, мелькнуло в голове у Терри. Бухгалтер, который спалил книги учета из-за какой-то там непогоды, не мог считаться справившимся со своим заданием, по мнению полковника. Во всяком случае, он справился с ним не настолько, чтобы его родственники могли рассчитывать на автоматическое получение его пенсии. Но капитан не из робкого десятка. Как оказалась, он убил сжигателя Мокс-Мокса, являвшего собой еще одну угрозу для железной дороги. Полковник редко пасовал перед кем-либо, но Калл был известной личностью и, похоже, симпатизировал Брукширу. Сейчас не время толковать о пенсиях, решил полковник.

— Сестра Брукшира живет в Авоне штата Коннектикут, — сообщил им полковник, вспомнив, что с Джо Гарзой покончено и главная цель достигнута. Возможно, что в этом есть какая-то заслуга Брукшира. Все равно пенсия такая, что на нее может прожить только вдова или старая дева, да и то если будет экономить.

— Без этих книг будет чертовски трудно свести баланс. — Непорядок в учете всегда вызывал у полковника раздражение.

Он обвел взглядом группу в фургоне. В нем находились Калл, за минусом руки и ноги, мистер Паркер и симпатичная блондинка — очень даже симпатичная, решил он, взглянув еще раз. Еще в нем были грязный старикан в одежде из лосиной кожи; лохматый мексиканский мальчик с глазами, чем-то напоминающими овечьи; прелестная маленькая девочка, которая, похоже, была слепой, да еще нечто вроде зверинца: две козы, три курицы и петух.

У полковника Шеридана Терри — Шерри-Терри, как его звали в армии из-за пристрастия к шерри и портвейнам, — произошла резкая перемена настроения. Похоже, что людям в фургоне пришлось совершить нелегкую поездку, все они были грязными и уставшими. Он одарил блондинку улыбкой, которая когда-то покорила сердце мисс Коры и сердца многих других тоже. Блондинка была красавицей. При желании она могла вы выглядеть лучше Коры, от которой он, кстати, стал уже уставать.

— Похоже, что вам, люди, надо помыться, — заявил он. — Сдается, что вы долго тряслись в этом раздрызганном фургоне. Моя ванна в вашем распоряжении. Вы, мэм, конечно, приглашаетесь первой — вы и молодая леди.

Лорена не обращала внимания на происходивший разговор. Она была слишком измотана двумя сотнями миль непрерывной тряски. Слова полковника звучали бесцеремонно, но этим отличалось большинство мужчин. Она наполовину слала, когда полковник предложил свою ванну. Каждый раз, когда фургон переставало трясти хотя бы на пять минут, она проваливалась в сон. Ей никогда еще не приходилось бывать в персональных железнодорожных вагонах, и тем более, принимать в них ванну. Снаружи вагон выглядел довольно шикарно, жаль, что Тэсси не могла его видеть. Так Пи Ай стал звать Терезу и заразил этим всех, включая капитана.

— Меня зовут Лорена Паркер, а молодую леди — Тереза, — отозвалась Лорена. — Не могу представить, за что мы были бы вам более благодарны, чем за ванну.

— Прошу, это всего лишь в шаге отсюда, — проговорил полковник и протянул свою единственную руку. Лорена оперлась на нее и сошла вниз! Затем он помог сойти Терезе, и они вдвоем пошли за полковником. Манера поведения у него стала более светской, но ходил он все также быстро и вскоре был в двадцати ярдах впереди Лорены с Терезой. Начальник станции, не обладавший такой прытью, шел вместе с женщинами.

— Как вы думаете, все янки ходят так быстро? — спросил он.

 

11

Билли Уильямс загрузил фургон ящиками с виски и на следующий день двинулся назад в Охинагу.

— Не прошло и недели, а я уже соскучился по старой доброй Мексике, — вздохнул он.

— Мне все еще хочется, чтобы ты поехал с нами и попробовал поработать на земле, — сказал ему на прощание Пи Ай.

— С чего это ты? — спросила его Лорена. — Ведь тебя самого воротит от этого дела. Если ты не любишь его, то почему ты думаешь, что оно понравится другим?

Пи Ай не знал, что подтолкнуло его сделать это предложение. Скорее всего, свою роль сыграло то, что Билли Уильямс был холостой.

— Он одинокий, — сказал он жене. — Мы бы составили ему компанию.

— Ты сам бы ходил в холостяках, если бы я не оказалась достаточно смелой, — напомнила ему Лорена.

 

12

Великодушное настроение у полковника Терри держалось несколько дней. Он настояла, чтобы все они возвращались в Сан-Антонио в качестве его гостей и выделил для этого отдельный пассажирский вагон, только для них и коз с курами. Чем больше он видел Лорену, тем больше понимал, как ему надоела Кора.

Перед самым отъездом в Сан-Антонио он вдруг передумал и вместо этого повез их в Ларедо. Ему необходимо было встретиться с губернатором Коауилы по срочному делу.

— Я думаю, у Мексики есть будущее, — сказал тот Каллу. — У них есть минералы. Все, что им требуется, так это железные дороги.

— Долго ли вам пришлось тренироваться, прежде чем вы научились обходиться без одной руки? — спросил Калл. Терри выводил его из себя, но в то же время вызывал любопытство. Казалось, что полковник даже не замечает, что у него нет руки. Конечно, он владеет железной дорогой и держит при себе слугу, который помогает ему одеваться. И все же Калл подозревал, что полковник был из той категории людей, которые всегда остаются прыткими, есть у них слуга или нет.

— Мне потребовалось пять лет, — ответил полковник Терри. — К счастью, шла война, и она отвлекала меня от мыслей о моем увечье. Всю работу делал мой денщик, а я занимался тем, что обдумывал военные операции. Когда идут бои, не будешь слишком беспокоиться по поводу руки.

Калл ничего не сказал. Он не чувствовал в себе прыти и не рассчитывал, что она у него появится. Задержка, связанная с посещением Ларедо, не беспокоила его. Однако она беспокоила Пи Ая с Лореной, которым хотелось побыстрее вернуться домой к детям. У него же в Ларедо было небольшое дело. Ему надо было разыскать там Боливара и посмотреть, не сможет ли тот поехать с ними в Панхандл. Он не мог оставить старика в мексиканской семье, которая была слишком бедной, и которой он обещал забрать Боливара при первой возможности.

В Ларедо он попросил Пи Ая нанять коляску. Пи Ай усадил его, и они переехали на мексиканский берег. Калл уже не помнил, где оставил Боливара, но, расспросив прохожих, они, в конце концов, нашли тот маленький домик.

Женщина, у которой он оставил Боливара, не смогла скрыть своего удивления, когда увидела, каким стал капитан. Он поседел и казался совсем старым.

— Ох, сеньор Калл, — вздохнула она. — Боливар умер. Он умер в тот же день, когда вы привезли его и уехали вверх по реке.

— Вот те раз, — сказал Калл.

У него были с собой деньги, и он щедро расплатился с хозяйкой, но не произнес ни слова, пока Пи Ай вез его назад за Рио-Гранде. Он настолько ушел в себя, что Пи Ай даже не пытался заводить с ним разговоры и молча управлял коляской.

— Это, пожалуй, последний из них, — шепотом проговорил Калл, когда они ехали по Ларедо.

— Последний? — спросил Пи Ай.

— Последний из компании «Хэт крик», — пояснил Калл.

— Капитан, но ведь есть еще я… — пробормотал Пи Ай.

 

13

Как только полковник Терри уехал в Сальтильо, чтобы нанести деловой визит губернатору Коауилы, Лорена пошла на почту и отправила две телеграммы: одну Кларе Аллен в Небраску, другую Чарлзу Гуднайту. Клару она просила отправить детей домой с первой оказией, а Чарлза Гуднайта — одолжить ей сумму денег, чтобы хватило оплатить проезд по железной дороге троих взрослых и двоих детей из Ларедо в Куану. Еще она хотела попросить Гуднайта прислать им фургон с ковбоем, чтобы доехать до дома из Куану, но под конец решила не делать этого. Если уж они доберутся до Куаны, то фургон смогут найти сами. Кто-нибудь да подбросит их. Больше всего ей нужны были деньги, чтобы заплатить за билеты. У нее не было ни цента, и у Пи Ая тоже. Капитан отдал почти все свои деньги мексиканке, у которой оставлял Боливара. И в любом случае Лорена не стала бы занимать их у капитана. Ухаживать за ним она была согласна, а зависеть от его денег не хотела.

Ждать возвращения полковника Терри из Мексики она тоже не собиралась. Когда полковник предложил им с Терезой воспользоваться своей большой медной ванной, он был любезен и тактично удалился в салун, пока они мылись. Но во время долгой поездки в Ларедо полковник стал под разными предлогами приглашать Лорену в свой персональный вагон. Выяснив, что она была учительницей и любила читать, он предлагал ей книги, которые в достаточном количестве водились в его вагоне. В Нью-Йорке у него был человек, который постоянно снабжал его литературой на случай, если гостями полковника во время поездок были дамы. Да и сам он любил полистать время от времени книгу. У него были самые последние романы и все такое прочее, что наверняка могло заинтересовать Лорену.

Лорена была не прочь почитать, но не хотела посещать персональный вагон полковника. Полковник по несколько раз в день заходил в их вагон и никогда не упускал возможности сделать ей комплимент, похлопать ее, привалиться поближе и подышать в затылок или заглянуть ей в глаза. Лорена отгораживалась от него детьми, садилась между Рафаэлем и Терезой, но полковник все равно умудрялся похлопать ее, привалиться и пристально на нее посмотреть. Когда полковник появлялся в вагоне, она прижимала к себе Терезу. У слепой одно преимущество: она не видит мужских взглядов, думала Лорена.

Пи Ай находил странным, что полковник был столь дружелюбным. Из того, что рассказывал о нем Брукшир, он даже не предполагал, что полковник вообще может быть таким. Однако он иногда даже присылал им еду со слугой. Предоставить целый вагон в их полное распоряжение было большим великодушием с его стороны, считал Пи Ай. Он сказал об этом Лорене, но она промолчала.

Перед самым Ларедо Лорена шла по составу, направляясь в вагон-ресторан, чтобы попросить немного черствого хлеба для курочек Терезы. Неожиданно отворилась дверь спального отсека, и оттуда возник полковник Терри. Не сказав ни слова, он схватил Лорену за руку и попытался затащить к себе. Лорена выронила хлебницу, и та разбилась. Полковник был силен. Имей он две руки, Лорене пришлось бы нелегко. Полковник не ожидал отпора, хотя и предполагал, что она пошумит немного, как это бывало иногда с Корой. Но какое это имеет значение? Женщины всегда поднимают небольшой шум. Это часть их игры.

— Ладно тебе, милочка, — сказал он, но в следующее мгновение из руки у него потекла кровь. Лорена схватила осколок разбитой хлебницы и полоснула его по руке. Полковник разжал пальцы. Кровь текла ручьем. Лорена нанесла ему глубокую рану и, судя по тому, как она держала осколок, могла резануть еще раз.

— Зачем, ты, чертовка? — взревел он. — Ты порезала мне руку!

— Вы видели того одноногого человека в соседнем вагоне? — спросила его Лорена. — Вы видели капитана Калла? Так вот, это я отрезала ему ногу кривым ножом. И я с радостью проделаю то же самое с вашей единственной рукой, если вы еще раз попытаетесь фамильярничать со мной, полковник.

В глазах полковника мелькнул страх. С мужчинами всегда так, если причинишь им хотя бы маленькую боль.

— Завтра я должен встретиться с губернатором Коауилы, — срывающимся голосом проговорил он. — Что мне делать с рукой? Не могли бы вы перевязать мне ее? Я и так уже залил кровью весь пол.

— Вам повезло, что на месте руки не оказалось ваше горло, — заметила Лорена. — На этих днях, если меня не оставят в покое, я, наверное, перережу чью-то глотку.

Полковнику Терри стало дурно. Кора могла пошуметь, но она никогда не резала его. Теперь, когда Лорена проходила мимо, полковник предусмотрительно отступал назад. Если притронуться к ней еще раз, Лорена может порезать его еще сильнее, гораздо сильнее, чем уже порезала.

 

14

Чарлз Гуднайт перевел деньги. А Клара Аллен сообщила, что сама привезет детей домой первым же поездом. У Лорены отлегло от сердца. Она надеялась, что Клара поживет у них какое-то время. Клара была тем человеком, с которым она могла отдохнуть душой.

Когда Лорена вернулась с билетами, Пи Ай был поражен. Ведь полковник заверил их, что лично все устроит и сам отвезет их домой в Панхандл.

Капитан Калл не разговаривал с того самого момента, как они вернулись из Нуэво-Ларедо. Известие о смерти Боливара он воспринял очень тяжело. Пи Ай даже удивился, как сильно оно подействовало на Калла. Насколько он помнил, капитан обычно бывал недоволен Боливаром, когда тот работал с ними. У Боливара была мания колотить в обеденный колокол независимо от того, подошло время обеда или нет. Капитана это раздражало тоже. Но теперь он так замкнулся в себе, что даже Терезе не удавалось разговорить его.

— Полковник должен вернуться завтра, — напомнил Лорене Пи Ай. — Он очень удивится, когда узнает, что мы уехали перед самым его приездом.

— Мы едем сегодня — не потеряй билеты, — сказала Лорена, протягивая их мужу.

 

15

Полковник Терри пошел красными пятнами от злости, когда вернулся из Коауилы и обнаружил, что Лорена уехала со всей своей командой прямо перед его носом. Что значил небольшой порез на руке? Это было только начало. Женский гнев иногда сменялся на милость.

— Кто позволил им уехать? Ты, что ли, черт тебя побери? — кричал полковник, пожирая глазами пожилого начальника станции.

— Да как же, полковник… У них ведь были билеты, — бормотал начальник. — Кто же может запретить людям с билетами сесть на поезд… надо только иметь билеты…

— Черт бы побрал эти билеты и тебя вместе с ними! Ты уволен! Чтоб духу твоего не было на моей железной дороге! — приказал полковник Терри.

 

16

В Сан-Антонио Лорена сделала остановку на один день, чтобы показать Терезу глазному доктору. Начальник станции в Ларедо заметил, что девочка была слепой, и назвал Лорене фамилию доктора в Сан-Антонио, который помогал людям с плохим зрением. Сестра его жены, страдающая близорукостью, побывала у него, и он выписал ей отличные очки. До этого она путала сахар с солью, и муж даже собирался бросить ее из-за этого.

Глазной доктор был очень старый. Звали его Ли.

— Я не родственник генералу, — сказал он Лорене, пока кипятил свой инструмент, перед тем как обследовать Терезу. — Люди думают, что я родственник генералу, но я не его родственник, — повторил он, пока остывал инструмент.

Тереза держала в руках своего петушка — врач разрешил ей это.

— Какой на самом деле вред от петуха, если только он не клюется? — заметил старый доктор.

Закончив обследование, доктор Ли отвел Лорену в сторону и сказал, что слепота Терезы неизлечима. Лорена возвращалась на поезд с тяжелым сердцем. Но у Терезы был в руках ее петушок, и она казалась счастливой.

 

17

К северу от Форт-Уэрта случилась задержка. Какой-то старик переезжал через линию на фургоне, полном свиней, и не услышал подходившего поезда по причине своей глухоты. Налетевший поезд сбил насмерть старика и раскидал свиней. Одно из колес фургона застряло под локомотивом вместе с отдавшей концы свиноматкой. Чтобы извлечь их оттуда, потребовалось немало времени. На станции в Сан-Антонио Лорена потратила немного денег Гуднайта и купила книгу мистера Харди. Она читала ее во время вынужденной остановки.

— Она о девочке по имени Тэсс, — сказала она Пи Аю, когда тот поинтересовался, что за книга.

— Надеюсь, она не была слепой, как наша Тэсси, — заметил Пи Ай.

 

18

Калл смотрел из окна поезда на раскинувшуюся вокруг равнину, покрытую густым ковром травы. Тереза что-то тихо говорила ему, пытаясь вовлечь в разговор, но он не мог выдавить из себя ни слова. Зимой, наверное, выпало много дождей, поэтому трава была такой обильной. Это будет хороший год для скотоводов.

Капитан не представлял, что он будет делать в предстоящие годы. Придется жить, но уже перестав быть тем, кем он был. Он чувствовал, что оставил себя далеко позади, в том месте к западу от Форт-Стоктона, где был ранен много недель назад. Тогда он оседлал коня, как в любое другое утро, и выехал проверить двух лошадей, как выезжал по утрам тысячи раз за свою жизнь. Он был самим собой, разве что немного скованным да с распухшими пальцами, но самим собой. Выстрелов он почти не слышал и не почувствовал первую пулю. Та пуля и две другие не убили его. Они отделили его от самого себя. Теперь между Вудроу Каллом, сидящим в поезде рядом с Терезой, и тем Вудроу Каллом, который разводил костер на стоянке в то роковое утро и седлал своего коня, проходила трещина или своего рода каньон.

Трещина была бесконечной, каньон глубоким. Ее нельзя преодолеть и снова вернуться к себе. Последние моменты, когда он был самим собой, прошли у него обыденно: он разводил костер, пил кофе, седлал коня.

Затем ранения отделили его от самого себя, от того Калла, которого он мог вспомнить, но которым больше не мог стать. Он никогда больше не будет прежним. Даже если бы ему удалось сохранить руку и ногу, он знал, что все окончилось бы точно так же. С рукой и ногой было бы, безусловно, удобнее, так как он смог бы зарабатывать себе на жизнь и был бы гораздо меньшей обузой для других. Но даже если бы он сохранил руку и ногу, он все равно бы не стал тем Каллом, который разводил костер и седлал коня. Первая пуля отделила его от того человека. Этот человек — тот Калл, — остался далеко позади, на другой стороне каньона времени. С ним нет и никогда не будет возможности воссоединиться.

 

19

Поезд пришел на маленькую станцию в Куане уже за полночь. Тереза спала. Рафаэль стонал, ему снились дурные сны. Калл кое-как справлялся с костылями, но был так скован после долгого лежания на жесткой полке, что Пи Аю пришлось помогать ему.

Чарлз Гуднайт стоял на платформе. Здесь же была и Клара Аллен. Когда Лорена выглянула из окна и увидела Клару, сердце у нее подпрыгнуло.

— Клара здесь, — сказала она Пи Аю. — Наконец-то мы увидим наших детей!

— О Господи! — вырвалось у него.

Лорена взяла Терезу на руки и не отпускала от себя Рафаэля. Ей не хотелось, чтобы он напугался. В руках он держал козленка, самого маленького.

— Здравствуйте, теперь у нас на два ребенка больше, — проговорила Лорена, помогая Рафаэлю сойти по ступенькам.

— Какой прелестный ребенок! — молвила Клара, подходя ближе, чтобы взглянуть на Терезу в свете станционного окна.

— Вам, наверное, пришлось торопиться, раз вы оказались здесь раньше нас, а мы ведь выезжали из Техаса, — сказала Лорена. Она высвободила руку и обняла Клару. Ей показалось, что Клара сильно постарела и похудела.

Капитану даже с помощью Пи Ая было, трудно спускаться на костылях по ступенькам вагона. Он был смущен тем, что его приходилось встречать и, в частности, Кларе Аллен, которая никогда не любила его. Но она приехала из Небраски, чтобы привезти детей Пи Ая и Лорены. Это была большая услуга с ее стороны, должен был он признать.

— Пи Ай, тебе надо вернуться и взять второго козленка и кур Терезы, — сказала Лорена. — Я не представляю, что Тэсси будет делать, если мы оставим ее петушка.

— Я принесу козленка, — вызвался Гуднайт. Он был рад подвернувшейся возможности помочь. Вид Вудроу Калла потряс его, хотя раненые не были для него в диковинку. Не столько беспокоили отсутствующие конечности Калла, сколько выражение его лица. Правда, на платформе темно. Может быть, при дневном свете он не покажется таким сломленным. — Я не очень ловок с птицами, — замялся он. — Здравствуй, Вудроу.

— Да, здравствуйте, капитан, — спохватилась Клара. — Я заберу кур, Чарли.

— Почему он не умер? — спросила она Гуднайта, когда они оказались в вагоне. Гуднайт уже подхватил козленка и стоял, не зная, что ему делать с курами.

— Я никогда не умел обращаться с птицами, — повторил Гуднайт.

— Я же сказала, что заберу кур, — напомнила Клара, недовольная тем, что он проигнорировал ее вопрос. С Гуднайтом они встретились на станции в Амарилло, куда она с детьми приехала из Омахи. Клара помнила Гуднайта с детства, так как он хорошо знал ее отца. Однажды он был в Небраске и купил у нее десяток лошадей. Она подошла и поздоровалась. Поскольку им предстояло ехать одним и тем же поездом, она надеялась на его помощь с маленькими детьми, но надежды оказались напрасными. От Гуднайта не только трудно было добиться слова, он еще и шарахался от детей, как от диких кошек.

Клара взяла кур за ноги и понесла из вагона. Они были возмущены этим до предела — Тереза никогда не носила их вниз головой. Курочки принялись кудахтать, а петушок протестовать.

— Что случилось с моими птичками? Не держите их так, дайте их мне! — возмутилась Тереза, определив по кудахтанью, что цыплят несут вверх ногами.

И лишь когда она потянулась за своими курами, Клара поняла, что Тереза слепая.

 

20

На полу в дальнем углу станции вповалку спали пятеро детей. Клэри всех их держала в своих объятиях. При виде своей дочери, обнимающей братьев и сестру, Пи Ай дрогнул. Во время грозившей ему опасности он почти что расстался с надеждой увидеть своих детей вновь. И вот они перед ним, все живые, все спящие, на полу железнодорожной станции. Его старшая дочь даже во сне присматривает за ними. Это больше того, что он заслуживает, и даже больше того, на что он надеялся, и он заплакал. Курочки Терезы все еще кудахтали, несмотря на то, что она спустила их на пол. Они разбежались по всей станции, а одна запрыгнула на стол начальника и разбросала его бумаги.

— Эй, кыш! Ты кто такая? — всполошился начальник станции. Он не привык к переполоху в такое время суток. Обычно с поезда из Форт-Уэрта сходили один-два ковбоя, не больше.

— Ой, па, — проговорила Клэри, открыв глаза и увидев своего отца. Проснулся Бен и обвил его руками, а вот Джорджи с Августом оказалось не под силу пробудиться. Они широко зевнули и вновь провалились в сон. Крошка Лори открыла глаза и принялась реветь. Она не знала, что это за незнакомый дядя обнимает Клэри. Затем к ней потянулась мать и взяла ее на руки. Рядом стоял старик, у которого вместо ног были палки. Лори с любопытством разглядывала его, пока мать прижимала ее к себе.

 

21

Гуднайт позаботился о фургоне, и на рассвете ковбой пригнал его, ведя на поводу еще двух коней. К этому времени дети уже были на ногах и гонялись за цыплятами. С Рафаэлем они быстро нашли общий язык, а вот Терезу, которая держала в руках своего петушка, немного стеснялись.

— Должен же где-то быть доктор, который может помочь этой девочке обрести зрение, — сказала Клара Лорене. Не успев приехать в Техас, она уже с ужасом думала о предстоящем возвращении в свой одинокий дом. Она привыкла к детям Лорены, к их смеху и шумной возне. С ними в доме у нее вновь поселилась жизнь, потому что, после того как разъехались ее дочери, дом стал казаться вымершим. В ее возрасте одной ей не под силу вдохнуть в него жизнь. И все же она скучала по своему обиталищу.

Гуднайт оседлал одного коня, ковбой другого. Пи Ай схватился за вожжи упряжки, чтобы не дать хлынуть слезам, которые все еще едва сдерживал при виде своих детей и знакомого окружения.

— Большое спасибо за фургон, — сказал он Гуднайту.

— Не за что, — ответил Гуднайт. Он еще не вполне справился с шоком от перемены, произошедшей с Вудроу Каллом.

— Я скоро верну вам долг, — обратилась к нему Лорена. Пи Аю она не говорила, что заняла деньги, и все хотела обсудить это дело с Гуднайтом наедине, но так и не нашла подходящего момента. Однако Пи Ай сидел с Джорджи на коленях, делая вид, что правит упряжкой, и не слышал слов о долге.

— Мы сегодня клеймим скот, — сообщил Гуднайт. — Вообще-то мы занимаемся этим уже всю неделю. Когда закончим, я подскочу и проведаю вашу компанию.

Он приподнял шляпу перед двумя дамами, повернул коня, тронул его с места, затем опять обернулся к Лорене.

— Миссис Паркер, надеюсь, вы откроете школу, — сказал он.

— Я открою школу, господин Гуднайт, — ответила Лорена. — И открою ее очень скоро.

— Что ж, мне надо ехать, — проговорил Гуднайт. У него так и не дошли руки, чтобы уволить повара Мули, и это не давало ему покоя всю дорогу, пока они с ковбоем направлялись к его ранчо.

 

22

Поначалу они поместили капитана в небольшом амбаре на скотном дворе. Другого места для него не было. В амбаре было довольно чисто, в нем никогда не хранилось зерно, поскольку им пока еще не удавалось вырастить столько, чтобы было что хранить. Сам же дом был так набит, что Кларе пришлось спать в прихожей.

— В прихожей отлично, — уверяла Клара. — Да и нельзя же выселять детей из их спальни ради какой-то престарелой леди.

— Ручаюсь, что в твоем доме никогда не спят в прихожей, — отозвалась Лорена.

— Мой дом больше, — призналась Клара.

Все были поражены тем, как быстро Тереза освоилась на ферме. Каждое утро она приносила Каллу в амбар кафе с беконом и быстро научилась узнавать по голосам всех животных, обитавших на ферме. Почти не бывало случая, чтобы она оступилась. Бен воевал с ней — он не был готов к появлению в их среде еще одной девчонки. Это не входило в его планы. Однако Тереза совсем не уступала ему в этой войне. Соображала она гораздо быстрее Бена и была остра на язык.

— Доктор в Сан-Антонио сказал, что она никогда не будет видеть, — с грустью сообщила Лорена Кларе.

— Но это сказал лишь один доктор, — возразила та.

 

23

Калл был не против амбара. Кроме Терезы, которая часто заходила, чтобы принести ему еду или рассказать очередную историю, он не хотел никого видеть. В его распоряжении была керосиновая лампа, но он редко зажигал ее. Кругом было сено, и он не хотел спалить амбар, случайно опрокинув лампу во сне.

Трое старых ковбоев, один из них бывший рейнджер, заехали навестить его на первой неделе. Они хотели поздравить его с тем, что он избавил страну от Мокс-Мокса. Однако больше всего им хотелось просто повидать его и вспомнить прошлое.

Каллу было неловко с ними, и он лишь слушал, что говорили они, чувствуя себя самозванцем. Он не был больше тем человеком, который жил с ними в те старые времена. Он не был даже тем человеком, который убил Мокс-Мокса. Тот человек и этот калека, живший в амбаре на скотном дворе в Куане, не одно и то же лицо. Тот человек жил где-то в памяти, на другой стороне каньона, за Пекосом. Его унесло ветром, чего когда-то боялся Брукшир, по бескрайней равнине времени.

Ковбоям тоже стало неловко. Капитан явно не хотел их видеть. Они пожалели о своем визите и ушли, опечаленные тем, что случилось с человеком, которого они когда-то считали несгибаемым.

 

24

Закончив клеймить скот, приехал Гуднайт. Он посмотрел на Калла, на его амбар и уехал. Через три дня прибыли две повозки, доверху груженные лесом и сопровождаемые шестеркой ковбоев. За день они построили Каллу домик, в который перевезли немногочисленные пожитки, оставленным им в полевой будке на Пало-Дьюро. Это был всего лишь маленький домик, но он был лучше, чем амбар для овса. Пи Ай помогал строить, но оказался неважным плотником и вскоре так расшиб себе палец молотком, что Лорене в итоге пришлось удалить ему ноготь.

Лорена была благодарна Гуднайту за постройку. Все это время она переживала из-за того, что капитан ютился в амбаре. Но больше всего ее беспокоил невыплаченный долг.

— Я расплачусь с вами, господин Гуднайт, — сказала она. — Может быть, не сразу, но расплачусь. Пока я просто не знаю, когда смогу сделать это.

— Я мог бы собрать кое-какие пожертвования для Калла, но боюсь, что это смутит его, — заметил Гуднайт. — Он теперь сокрушен, но в этих краях есть много людей, которые были бы убиты, скальпированы или ограблены, если бы не он. Или это случилось бы с их близкими.

Долг не давал Лорене покоя еще по одной причине, о которой Пи Ай пока не знал: она подозревала, что беременна.

— Мы намерены вернуть вам долг, господин Гуднайт, — твердо повторила она.

— Если нужно будет подвезти миссис Аллен до станции, передайте мне, и я пришлю ковбоя с коляской, — заключил Гуднайт.

 

25

Иногда, если Тереза сильно настаивала, Калл брал костыли и ковылял в дом, чтобы поесть. С Кларой они почти не разговаривали. И только Тереза подавала ему костыли и помогала встать из-за стола, когда обед заканчивался.

Если Терезы не было больше пяти минут, Калл начинал явно беспокоиться и высматривать ее по сторонам.

— Где Тэсси? — спрашивал он, если Тереза отсутствовала слишком долго. — Разве ее нет здесь?

Тереза всегда отправлялась с ним, слегка придерживая его за руку, когда он возвращался в свой домик.

— Он привязался к ней, — сказала Клара, наблюдая за ними. — И как к женщине тоже.

— Да, — согласилась Лорена. — Он бы недолго протянул без Терезы.

Клара вздохнула. Она знала, что ей скоро предстоит возвращаться домой. Подходило время кастрировать жеребят и отправлять кобыл на конезавод. А ей так не хотелось расставаться с шумным и жизнерадостным семейством Лорены. Спать в прихожей оказалось лучше, чем в своем большом, но пустом доме. По утрам к ней топала маленькая Лори и сворачивалась калачиком у нее под боком. Иногда приходил ее братик Август и просил рассказать сказку. Если приходил Август, то вслед за ним вскоре появлялся Джорджи, и она оказывалась облепленная детьми, которые еще долго не выпускали ее из постели. В Небраске Август и Джорджи спали в ее кровати, а младшая девочка ложилась обычно с Клэри.

Лежа в прихожей и обнимая смышленого мальчугана и говорливую девчушку, Клара мечтала о переменах в жизни. Она понимала, что утратила радость жизни просто потому, что не ощущала ее в своих руках. Ее дочери не произвели ей внуков, чтобы подержать их в руках и взять с собой в постель. Ее собственная жизнь никогда не казалась ей полной, но, по крайней мере, в те годы, когда подрастали ее дети, она ощущала ее вокруг себя.

Теперь это ушло. Дети Лорены были первыми человеческими существами, которых коснулись ее руки спустя много лет. Нет ничего хорошего, что слишком долгое одиночество заставило ее смириться.

— И никаких увлечений? — однажды утром спросила ее Лорена, когда они сидели на кухне и судачили. Дети убежали с Рафаэлем искать его козлят. Один из них пропал ночью, и она не очень надеялась, что он найдется. Слишком уж много вокруг было голодных койотов.

— Никаких увлечений, — призналась Клара. — Думаю, это в порядке вещей. Слишком уж я свыклась с таким образом жизни. И теперь сомневаюсь, что найдется мужчина, который сладит со мной. Даже если такой есть, то он живет не в Небраске, — чуть позже добавила Клара.

Лорена подумала о том, что ее старая подруга выглядит слишком печальной.

— Ты, наверное, разогнала всех своих поклонников. С мужчинами, знаешь ли, надо быть помягче. В отличие от нас, они нежные существа.

— Да, я действительно разбрасывалась, как мне кажется, — сказала Клара. — Но это было уже давно.

Вернулся плачущий Рафаэль. Они нашли останки козленка. У мальчиков были вытянутые лица. Лорена обняла Рафаэля и принялась утешать его. Скоро они заведут несколько коз, и Рафаэль сможет присматривать за ними.

 

26

В день своего отъезда в Небраску Клара пошла к Каллу попрощаться. Он сидел с Терезой возле своего домика и строгал палку. Терезе нравилось ощущать под руками гладкое дерево после того, как Калл срезал с него все шероховатости. Он обстругал ей несколько палочек, и она играла с ними, слегка касаясь их пальцами и иногда прикладывая к щеке.

— Что ж, мне пора на станцию, — проговорила Клара. — Я хотела попрощаться, Вудроу.

Калл надеялся, что Клара зайдет прежде, чем уехать. Он собирался спросить ее кое о чем, но не хотел, чтобы его вопрос слышала Тереза.

— Тэсси, не могла бы ты сходить в дом и попросить у миссис Паркер немного кофе для меня? Я встал с головной болью, а кофе обычно помогает.

Тереза отдала ему маленькую гладкую палочку и пошла по тропинке к дому. Она была босой, день был теплый. Под ногами у нее оказался репейник, и она замерла на секунду, стоя на одной ноге, чтобы вынуть колючку.

— Я слышал, что есть школы для слепых, — сказал Калл Кларе. — Ты что-нибудь знаешь о них?

— Да откуда? — ответила Клара. — Тэсси первая слепая, которую я встретила в жизни. Но я могу разузнать, Вудроу.

— Я был бы очень тебе признателен за это, — оживился Калл. — У меня есть небольшие сбережения, и если бы Тереза смогла учиться, я был бы рад этому помочь. Мне кажется, она очень смышленая.

— Тут ты прав: она смышленая девочка, — подтвердила Клара.

— Если она уедет, все мы, конечно, будем скучать, — проговорил Калл.

— И ты больше всех, Вудроу, — заметила Клара.

Калл не ответил, но его взгляд сказал ей больше, чем Клара могла бы услышать про то, как один человек способен скучать по другому. Она пожала его руку и повернулась к дому.

Секундой позже ее вдруг охватило раздражение. Она обернулась.

— Называй Лорену Лореной, — громко бросила она. — Нет никакой нужды называть ее теперь миссис Паркер.

— Человек пытается, но все невпопад, — горько усмехнулась Клара, появляясь на кухне. Лорена промывала порез на руке Джорджи и не обратила внимания на ее слова.

Однако позднее она вспоминала эти слова и недоуменно размышляла о том, что же Клара имела в виду и почему она была такой рассерженной, когда вошла на кухню.

 

27

Вознаграждение за Джо Гарзу так и осталось невыплаченным. Полковник Терри направил детектива разобраться в обстоятельствах его смерти, и детектив в результате своего расследования обнаружил, что смертельный выстрел — тот, что прикончил Джо Гарзе, — был сделан мясником-мексиканцем в мексиканской деревне Охинаге. Кроме того, мясник заявил затем, что несколько ударов ножом ему нанесла его же собственная мать и что после этого он насмерть зарезал ее, лишив, таким образом, деревню лучшей акушерки.

В виду утраты бухгалтерских книг, что не позволило подсчитать точно расходы на экспедицию, железная дорога ополовинила пенсию Брукшира. То, что осталось, было выслано его одинокой сестре в город Авон штата Коннектикут.

Сестра получила также пространное письмо от миссис Паркер из техасского города Квантаки. Миссис Паркер заверяла скорбящую сестру, что последние слова, которые мистер Паркер слышал от Брукшира, были о ней и о его любви к ней.

 

28

Калл обнаружил в себе способности точильщика инструмента. Даже одной рукой он делал это на редкость умело. Посмотрев однажды, как Пи Ай безуспешно пытается отрезать кусок вяленого мяса тупым ножом, капитан протянул руку и забрал нож. У него был брусок, и вскоре лезвие ножа стало как бритва.

С тех пор Пи Ай с Лореной несли ему все, что нуждалось в заточке. Капитан затачивал ножницы и лезвия лопат, топоры и пилы, косы и шилья и много всяких других инструментов, деталей и приспособлений вплоть до лемехов плугов.

Вскоре об умении Калла прослышали соседи и стали прибывать с корзинами ножей и резаков, которые надо было наточить.

Лорена настояла на том, чтобы капитан заказал себе деревянный протез. Для этого вначале пришлось выписать каталоги. Наконец, Калл выбрал один из протезов, ведь затачивать крупные инструменты удобнее стоя.

Когда протез прибыл, Калл обнаружил, что прежде его надо подправить чтобы тот пришелся впору. Поначалу капитан стеснялся своего протеза и не терпел присутствия кого-либо, за исключением Терезы, когда снимал или надевал его. Девочка быстро научилась подворачивать его штанину и посмеивалась, когда он спотыкался при ходьбе, но Калл не обижался на ее насмешки. С протезом оказалось совсем другое дело. Теперь он мог стоя работать хоть целый день.

Клара Аллен не заставила долго ждать и прислала гору литературы о школах для слепых. Лучшая из них, похоже, находилась в Цинциннати. Калл еще не заводил с Терезой речь о школе. Мысль о том, что девочку придется отпустить от себя, была слишком болезненной для него. Но с Лореной он все же обсудил свою идею. Лорену терзали сомнения. У нее родился еще один мальчик, Томми, и она опять была беременна. В доме негде было ногой ступить. Они рассчитались с Гуднайтом за билеты. Она все еще сама вела все занятия в школе, кроме математики, которая теперь легла на Клэри. Клэри обручилась с Роем Бенсоном и скоро покинет дом. Дела на ферме стали идти лучше, но лишних денег как не было, так и нет.

В вопросе, связанном со школой, Лорену беспокоила не Тереза, которая унаследовала не только замечательную внешность своей матери, но и сильный характер Марии. Лорене хотелось, чтобы Тэсси получила образование, а вместе с ним и возможность заработать себе на жизнь.

А вот как быть с капитаном, у которого нет никого, кроме этой девочки? Он редко общался с детьми Лорены, еще реже с ней самой и даже с Пи Аем. Целыми днями Калл точил инструменты и не видел никого, кроме Терезы. На него было больно смотреть, когда рядом не находилась эта слепая девочка. Зато когда она появлялась, на глазах у него часто наворачивались слезы. Стоило ей удалиться — и взгляд капитана становился совершенно потерянным.

Лорена боялась, что он умрет, если Тереза уедет.

— Давайте подождем еще год, капитан, — предложила Лорена. — Еще хотя бы год.

— Думаю, что так будет действительно лучше, — согласился Калл.

 

29

Как-то раз Чарлз Гуднайт и молодой ковбой по имени Дж. Д. Браун отправились на поиски отбившегося быка. В конце концов они нашли его околевшего на Куинтаки. Животное умудрилось задушиться, запутавшись в колючей проволоке.

Оказываясь время от времени поблизости, Гуднайт непременно заезжал засвидетельствовать свое почтение Каллу и Паркерам.

Калл стоял в своей мастерской и затачивал косу, которую фермер из Силвертона изрядно затупил во время сенокоса. Слепая девочка собирала в кучу цыплят. Цыплят было штук пятьдесят, не меньше, а такого количества разгуливавших коз Гуднайт не видел ни на одной другой ферме. Гуднайт с капитаном постояли с минуту рядом, едва перекинувшись словом. Калл почти не поднимал головы. Закончив с косой, он взялся за корзину, где в ожидании заточки лежало несколько топориков и большой колун.

Пи Ай пахал в поле, но Гуднайт с Брауном все же посидели немного с Лореной за стаканом сбитня прежде, чем уехать. Лорена была на последних месяцах беременности. Воспользовавшись случаем, она отдала Гуднайту двадцать долларов в счет долга за домик, выстроенный для Калла.

На обратном пути через серые равнины молодой ковбой, которому не было еще двадцати, вдруг приуныл. Гуднайт какое-то время не обращал на это внимания, но вскоре ему надоел подавленный вид спутника. Отчего горевать здоровому парню в двадцать лет?

— Что это ты как в воду опущенный, Браун? — поинтересовался Гуднайт.

— Да из-за капитана Калла, наверное, — ответил молодой ковбой, обрадованный возможностью излить свою душу.

— А почему тебя тревожит капитан? — спросил Гуднайт.

— Да как же, разве он не был великим рейнджером? — отозвался парень. — Я всегда слышал, что ему не было равных среди них.

— Да, он отличался исключительной силой воли, — подтвердил Гуднайт.

— Ну а теперь, если посмотреть… чем он занимается? Точит косы в сарае! — воскликнул Браун.

Гуднайт помолчал немного. Он предпочитал, чтобы его ковбои думали о поголовье, а не о том, чего нельзя изменить.

— Вудроу Калл был всегда на коне, во всех смыслах, — наконец проговорил он. — И долго. Но жизнь, сынок, она как лезвие ножа. Рано или поздно люди оступаются и режутся об нее.

— Ну вы-то не оступились, — возразил Браун.

— Откуда ты это знаешь, сынок?

 

30

Осенью следующего года Клару Аллен до смерти забил копытами пегий жеребец-производитель по кличке Мрамор. Его боялись все, кроме Клары. Мрамор, необыкновенно красивое животное, был ее гордостью.

Утром, накануне случившегося, трое ковбоев, включая Чолло, ее старого пастуха и самого опытного работника на ранчо, настойчиво уговаривали ее не заходить на площадку для выгула.

— Он сегодня сумасшедший… подождите, — убеждал ее Чолло.

— Это мой конь — он не причинит мне вреда, — заявила Клара, закрывая за собой ворота. Жеребец напал на нее сразу же. В загон прыгнули четверо мужчин, но не смогли оттащить разъяренное животное. Пристрелить его сразу они не решались, потому как Клара не простила бы им, останься она живой. В конце концов им все же пришлось сделать это, но Клара скончалась прежде, чем они успели вынести ее из загона.

 

31

— Держать конезавод — опасное занятие, — сказал Калл. — Она, должно быть, любила лошадей, иначе так долго не протянула бы.

Лорена заперлась в своей комнате, когда получила известие, и не выходила целый день. Когда стало смеркаться, Пи Ай тихо постучал в ее дверь.

— Оставь меня, — проговорила Лорена хриплым голосом.

Пи Ай повернулся и печально побрел прочь.

— Пи, — позвала Лорена через дверь.

— Что, милая? — спросил Пи Ай с надеждой.

— Покорми детей.

Позднее, когда подошло время ложиться спать, Пи Ай вновь тихо стукнул в дверь спальни.

— Оставь меня в покое, Пи, — услышал он голос Лорены. — Сколько тебя просить об этом?

— Но где я буду спать? — спросил Пи Ай.

— Не знаю… где найдешь, наверное, — сказала ему жена.

Растерянный и встревоженный, он кое-как уложил детей и пошел в маленькую избушку Калла. Тэсси спала в кресле-качалке капитана. Сам капитан сидел на кровати, сняв протез, и точил свой перочинный нож о небольшой брусок.

— Лори тяжело переживает из-за Клары, — произнес Пи Ай.

— Что ж, в этом нет ничего удивительного, ведь Клара вывела ее в люди, — ответил Калл.

В избушке имелось только кресло-качалка, и через минуту Пи Ай присел на пол. Можно поспать в амбаре, поскольку капитан больше не живет там, подумал Пи Ай и решил, что посидит немного и пойдет туда.

— Вы вспоминаете Брукшира, капитан? — спросил Пи Ай.

— Иногда, — отозвался Калл.

— Как ни смешно, но я сошелся с ним только перед самой его смертью, — продолжал Пи Ай. — Вы знаете, он оказался неплохим парнем.

Тереза проснулась, чмокнула на прощание капитана в щеку и пошла в дом ложиться в кровать. Когда она ушла, капитан дал понять, что ему тоже пора на покой. Пи Ай поднялся и направился в амбар. В амбаре жили несколько мышей и небольшая змейка, но Пи Ай вскоре прогнал их. Спать было не на чем, поэтому он пошел в сарай, где хранилась сбруя, и взял пару старых попон, в которые и завернулся, чтобы не замерзнуть.

Где-то посреди ночи послышался скрип амбарной двери. Вошла Лорена и наклонилась над ним. В руках у нее была лампа.

— Мне лучше. Возвращайся, милый, — сказала она.

Тело у Пи Ая зудело. Попоны были в лошадиной шерсти, естественно. И теперь он тоже был весь в ней, что вряд ли можно считать естественным. Во всяком случае, для Лорены, особенно теперь, когда она в плохом настроении. Пи Ай был в лошадиной шерсти с ног до головы и это вызывало у него серьезную тревогу. Лорена была крайне щепетильна в отношении их постели. Однажды она подняла обе ноги и столкнула его прямо на пол, потому что он стриг ногти и поленился стряхнуть обрезки с простыни. Лошадиная шерсть может не понравиться ей даже больше, чем обрезки ногтей.

Но Лорена уже уходила. Он видел, как плыла к выходу ее лампа. Пи Ай с трудом распрямил затекшую спину и попытался стряхнуть с себя шерсть, хорошо понимая, что в темноте ему вряд ли удастся избавиться от нее. Тем более, что Лорена уходила, а ему хотелось ее догнать.

Пи Ай плотно закрыл за собой дверь амбара, чтобы туда не проникли мыши со змеями, и со смешанным чувством беспокойства и облегчения — ведь она все же сказала «милый» — поспешил за женой в дом.