10
— …Тебе нужно научиться сражаться в любой ситуации, — Рамирес вставил тяжелые весла в уключины и уселся на скамью, постелив на нее свой плащ.
— У меня острый меч, — огрызнулся Конан.
Испанец приглашающим жестом указал на лодку. Конан вошел в нее и стал на носу. Оттолкнувшись от близлежащего валуна, Рамирес пустил лодку в плаванье.
— Иногда, Мак-Лауд, самого острого оружия в мире недостаточно для победы.
Лодка покачивалась на небольших волнах, неумолимо удаляясь от берега. Рамирес налегал на весла, напевая протяжную незнакомую песню. Чувство неловкости овладело Конаном, он испуганно посмотрел на испанца.
— Я не люблю лодок и воды. Я мужчина, а не рыба, — гордо, но дрожащим голосом заявил он.
— В своем наряде ты больше похож на женщину. А еще ты похож на хэгиш,
— язвительно заметил Рамирес.
— Что значит «хэгиш»? — поинтересовался Конан, не зная, обижаться ему или нет.
— Хэгиш — это желудок овцы, нашпигованный травами.
— Что вы с ним делаете?
— Как что? Едим его, разумеется.
— Но ведь это отвратительно, — Конан скривился.
Рамирес оставил весла, повернулся к Мак-Лауду и достал из кармана кисет.
— Почему же?.. — сказал Рамирес, нюхая табак. — Это… — он прищурился и громко чихнул.
Лодка сильно закачалась, Конан бешено взмахнул руками, стараясь удержать равновесие.
— Осторожно! Мы сейчас перевернемся! — волна гнева накатила на него.
— Ты, испанец, какого черта…
— Я не испанец, — спокойно прервал его вопли Рамирес. — Я египтянин.
Конан захлебнулся душащей его злостью и, насупив брови, пристально посмотрел на улыбающегося Рамиреса:
— Но ведь ты сказал, что испанец. Ты лжец!
— Я подданный испанского короля.
— Все равно ты лжец!
Глаза Мак-Лауда горели злобой, рука автоматически поползла по бедру, нащупывая рукоять меча.
— Знаешь что! — Рамирес повысил голос. — У тебя манеры осла, пахнет от тебя, как от козла, одет ты, как женщина, и совершенно не понимаешь своих возможностей.
— Что я должен понимать, и вообще — какого черта!..
— Заткнись. Сейчас ты многому научишься и многое поймешь. Смотри сам.
Рамирес качнул еще раз лодку. Правый борт почти зачерпнул темную воду, а затем резко поднялся вверх. Конан потерял равновесие и, перекувырнувшись через голову, полетел в воду. Звонкий смех вырвался из груди Рамиреса и полетел к берегу, чтобы отразиться от прибрежных скал и помчаться далеко в море.
— Помогите, помогите! Я не умею плавать! Помогите! Тону!
Шерстяная юбка и накидка из оленьей шкуры, наброшенная на плечи, постепенно пропитались водой и превратились в свинцовые путы, неудержимо влекущие слабое тело на дно.
— Помоги!.. Помоги… — вопил Конан, захлебываясь и глотая воду.
— Дурак! Ты не сможешь утонуть! Ты не умеешь! Ты бессмертен! — продолжая истерически хохотать, отозвался Рамирес.
Ему явно нравилось это действо, и поэтому он, чувствуя, что выполнил свой долг как надо, поплыл на лодке к берегу, распевая во все горло свои протяжные песни.
Значительно облегченная лодка, легко разрезая невысокие волны, понеслась к обрывистому берегу бухты.
Промокшая одежда сковывала движения. Интенсивная работа руками и ногами измотала Конана — и он стал медленно погружаться в прозрачную холодную бездну. Последний большой пузырь воздуха, окруженный многосотенной свитой маленьких пузырьков, вырвался из его рта и серебристым мягким шаром рванулся вверх сквозь бирюзовую прозрачную жидкость к изломанному зеркалу поверхности.
Соленая морская вода хлынула в легкие. Конан ждал смерти, но она почему-то не приходила. Сердце продолжало громко колотиться в груди, разгоняя кровь по всему странно чужому телу. Во рту был отвратительный привкус морской воды, но скоро Мак-Лауд со всем этим свыкся. Глаза тоже постепенно привыкли и лишь слегка щурились. Представшая картина потрясла его.
Резкие линии солнечных лучей, искривляясь в зеркале морских волн, проникали в зеленоватый полумрак, бросая дрожащие блики на покрытые водорослями валуны и почерневшие от времени и гнили толстые стволы затонувших бревен от разбитых штормами кораблей.
Стаи больших и маленьких рыб проплывали мимо, круглыми бусинками глаз глядя на странного пришельца, неизвестно как попавшего в их молчаливый мир. Хотя нет. Полной тишины там не было. Просто звуки, тихие, шуршащие, глухие и одновременно нежные, воспринимало уже не ухо, а все тело.
Конан извлек из ножен меч и, размахнувшись им, разрезал густой клубок длинных веревок водорослей. В воде меч казался намного легче, но двигать им было труднее, чем в воздухе. Это было весело и странно, и Конан засмеялся, выпуская из легких струю теплой воды. Вместо смеха в ушах зашуршало.
«Дьявол!» — подумал он.
Не в силах осознать до конца происходящее с ним, Конан начал пробираться по густо поросшему дну в сторону чернеющего вдали скального уступа, расчищая себе дорогу ударами меча.
Вскоре Конан вышел из воды бесшумно, как грозный морской царь Келп. Вода тонкими струйками стекала с его мокрой одежды. Волосы перемешались с тонкими стеблями морской травы и облепили лицо.
Рамирес сидел лицом к морю на большой коряге, выброшенной приливом, и грелся возле костра, наспех сложенного из сухих водорослей и сучьев, принесенных сюда морем.
Стараясь как можно тише ступать по мелкой гальке путающимися в мокрой юбке ногами, обутыми в такие же мокрые сапоги из плохо выделанной кожи буйвола, Конан приблизился к сидящему. Рука, крепко сжимающая рукоять меча, медленно поднялась над его головой и мгновенно опустилась. Сталь со звоном врезалась в старое дерево, разбрасывая во все стороны сырые осколки древесины.
Рамиреса на коряге не было. Он словно растворился в сыром воздухе побережья. Конан же не удержался на ногах и упал на колени.
Холодный металл коснулся затылка Конана, срезая прядь мокрых волос. Он застыл на месте и в нерешительности повернул голову. Рамирес, не убирая клинка с шеи, улыбнулся и, погладив свои тонкие усы, проговорил:
— Это просто поразительная неловкость. Твое внезапное нападение было настолько же успешно, как и нападение неуклюжего ребенка.
Испанец одним быстрым движением вернул свой меч в ножны и помог Конану подняться на ноги. Тот попытался что-то сказать, но вместо звука из его рта вырвалась мощная струя воды, заливая расшитый золотыми пряжками и роскошными аграмантами камзол из бордового бархата.
— Черт! — мокрый Рамирес отскочил в сторону. — Ты все-таки умеешь отыгрываться!..
Вода все продолжала выливаться из легких Конана. Хрипя и откашливаясь, он изрыгал теплую воду на мшистые камни. Резкие судороги перехватили грудь, отдаваясь болью во всем теле.
Первый вдох был коротким. Пламя обожгло внутренности — казалось, что воздух хлынул в легкие из кузнечного горна. Сердце бешено колотилось, готовое в любую минуту вырваться из груди. Новый вдох вызвал лишь приступ клокочущего кашля, выбрасывавшего из трахей остатки морской воды.
Еле шевеля языком Конан произнес:
— Это невозможно. Это какие-то дьяволовы дела…
Что-то холодное и скользкое проползло по бедру и упало на камни. Две небольшие рыбешки выпали из-под килта.
— Ты сейчас похож на трубадура, Мак-Лауд, — Рамирес хохотал, как ребенок, с трудом переживая душащие приступы хохота и утирая рукавом набегающие слезы.
— Что ты ржешь, как необъезженный жеребец, — возмутился шотландец, косясь на лежащий на бревне меч. — Я не вижу здесь ничего смешного. Ты — пособник Люцифера. Так? Ты ему помогаешь?
— Господи! — пытаясь отдышаться, протянул Рамирес. Я помогаю одному идиоту-шотландцу Мак-Лауду. Пытаюсь ему объяснить и доказать, что он не умеет умирать. Пойми ты, дубина, что ты не сможешь этого сделать, как, впрочем, и убить меня!
— Я ненавижу тебя!
Конан схватил меч и приставил его к груди Рамиреса.
— Великолепно, — испанец скептически посмотрел на дрожащий кончик клейморы, которая внезапно, повинуясь его быстрому движению, закувыркалась в воздухе, сверкая на солнце. — Это просто прекрасное начало. Раздевайся.
Рамирес расстегнул застежки на своем камзоле и, подняв с земли суковатую палку, подвесил его прямо над пламенем. Конан некоторое время стоял в раздумье, глядя, как мокрый бархат исходит белыми облаками пара.
Солнце постепенно скатывалось в море. Ветер стал прохладней. Сообразив, наконец, что замерзает, Конан сбросил одежду и присел возле костра, хлопая себя по синеющим плечам непослушными ладонями. Испанец одел уже успевший просохнуть наряд и повесил сушиться обмундирование Мак-Лауда, а затем, вынув из лодки свой странный павлиний плащ, накинул его на плечи Конана.
— Быть бессмертным, — поучительно заметил он, — это совершенно не значит, что холод никогда не застанет тебя врасплох. Надо все-таки заботиться о своей персоне. Иначе можно попасть в затруднительное положение.
Подняв с земли сумку, Рамирес извлек из нее небольшую глиняную бутылочку, плотно закупоренную пробкой. Распечатав сосуд, он поднес узкое горлышко к своему длинному носу и, вдохнув аромат напитка, протянул бутылочку Конану. Тот взял и тоже понюхал горлышко.
В нос ударил резкий запах спирта и горькой полыни. Конан поморщился, возвращая бутылочку, но испанец остановил его руку, подталкивая ее к лицу.
— Пей, дурья твоя башка!
Сам не понимая почему, Конан послушался и сделал большой глоток из глиняной посудины. Обжигающий комок, прокатившийся по горлу в пищевод, был похож на проглоченную каплю расплавленного олова. Небо и глотка горели огнем, но зато в груди и животе было тепло. Слезы брызнули из глаз Мак-Лауда. Подскочив на месте, он бросился к воде, делая судорожные глотки и тут же отплевываясь от мерзкого и соленого морского питья.
Рамирес чуть не упал с коряги от хохота.
— Что ты мне подсунул? — пытаясь отдышаться, прохрипел Конан.
Во рту все еще оставался горьковатый привкус полыни, но огонь внутри погас и осталось только приятное тепло, расходящееся от желудка во все стороны.
— Боже мой-ой-ой! — Рамиреса смех сворачивал буквально в три погибели. — Ты решил, что я тебя отравил?! Ха-ха-ха! Господи, какой болван! Это абсент — спирт с полынью. Очень хорошо греет — как снаружи, так и изнутри.
— Спирт?! — Конан бросил недоверчивый взгляд на валявшуюся на гравии и уже бережно закрытую пробочкой бутылочку. — Это гораздо крепче эля. От этой штуки пьянеешь, как от большого кувшина разом.
— Да, — Рамирес кивнул, — только это скорее не выпивка, а лекарство.
— Послушай, — Конан завернулся в плащ Рамиреса и сел рядом. — Объясни мне. Ведь я же не настолько глуп, чтобы не понять того, что произошло сегодня. То есть я, конечно, мало что понял, но…
Испанец подбросил в костер большую охапку мелких веток и сухих водорослей, пристально всматриваясь в разгорающееся с новой силой пламя.
— Почему встает солнце? Почему звезды — это только дырочки в покрывале ночи? Никто этого не знает, Мак-Лауд. Известно только, что ты другой. А я — такой же, как и ты. Люди будут ненавидеть тебя, стараться изгнать, как твои родственники изгнали тебя из твоей деревни. Но этого можно избежать, если ты научишься скрывать свои способности, свою силу. Скрывать все. До тех пор, пока мы не соберемся все вместе.
Рамирес умолк, продолжая смотреть на алые языки пламени.
— Кто я? Кто — все вместе? — Конан озадаченно насупился.
— Таких, как мы с тобой, осталось совсем немного. И с каждым годом нас становится все меньше и меньше. Мы разбросаны по всему бескрайнему миру, но мы соберемся в один великий день и соединимся все вместе в одно.
— Но как мы узнаем друг друга?
— Так же, как я узнал тебя. Мы просто ощутим тягу друг к другу, где бы мы ни находились. И закончим битву, которую ведем с тех пор как родился этот мир.
— А против кого мы должны воевать?
— Наступит время, и ты сам все узнаешь. Ты увидишь лицо того, кто придет за тобой. Но пока я должен выполнить свой долг перед тобой. Научить тебя драться. И драться достойно. И иметь возможность противостоять всем трудностям, подстерегающим тебя в течение твоего бессмертия.
— И ты только ради этого нашел меня?
Недоверие и сомнения вновь охватили Конана.
— Да! — Рамирес кивнул. — Я пришел учить тебя, потому что ты — еще одна надежда на будущее. На то будущее, которое наступит после бессмертия.
— Так чего же ты ждешь?
— Я жду того момента, когда ты поймешь, кто ты, и захочешь идти по предначертанному тебе пути.
— Ты говоришь какими-то загадками, — задумчиво произнес Мак-Лауд. — Какая разница, хочу я или нет, если этот путь мне предначертан?
— Разве можно встретить кого-нибудь на дороге, если никогда не выходишь из дома? Ты должен захотеть стать тем, кем должен стать.
— Должен — значит, хочу, — неуверенно сказал Конан.
— Нет, — вздохнул Рамирес и покачал головой. — Не то.
— А что же тогда?
— Только «да» или «нет». И если «да», то не потому, что неудобно сказать «нет». И я не могу принять решение за тебя. Ну да ладно… Это не главное.
— Слушай, только что ты сказал, что это главное, а теперь…
— А теперь все будет, как будет. Твое решение само найдет тебя.
Уже почти стемнело. Рамирес поднял голову и, посмотрев на звезды, сказал:
— Одевайся и пойдем.
Он забросал костер мелкой галькой и песком и направился к лодке.
Еще во сне Конан услышал нервное похрапывание лошадей, подведенных Рамиресом к самому окну. Открыв тяжелые веки, он приподнялся на локте и осмотрел погруженную во мрак комнату. Уткнувшись носом в меховую накидку, Герда крепко спала.
Быстро вынырнув из-под овечьей шкуры, служившей одеялом, Конан натянул на ноги еще сырые после вчерашнего путешествия под водой сапоги и, коснувшись губами нежной щеки Герды, выбрался через окно на холодный утренний воздух.
— Ты очень много спишь, Мак-Лауд, — сердито заметил Рамирес. — Не я должен будить тебя, а ты сам обязан чувствовать приближение рассвета. Так, как это делают птицы, пробуждающиеся еще до того, как первые лучи солнца покажутся над горизонтом. Ни разу они не ошиблись и не проспали, и ты должен научиться этому.
— Я попытаюсь, — кивнул Конан, забрасывая ногу в стремя.
Рамирес взмахнул арапником, ударяя по кисти руки, вцепившейся в седло. Конан испуганно отпрянул, еле удерживая равновесие на одной ноге.
— Ты что? С ума сошел?
— Твой конь ускакал, Мак-Лауд, — пояснил Рамирес, собирая поводья его коня. — Раньше вставай. Тебе явно вреден комфорт. Сегодня ты будешь сопровождать меня пешком.
— Что? — Конан начал звереть.
— Ты что, настолько ослаб, что легкая пробежка утром тебе не под силу? — ехидно спросил Рамирес.
— Мак-Лауд ничего не боится! — гордо ответил шотландец.
— Тогда вперед!
…Береговая полоса белоснежного кварцевого песка кончилась. Испанец поднял на дыбы разгоряченного коня и, изящно осадив его, спрыгнул на землю. Конан, шатающийся из стороны в сторону с широко открытым ртом, опустился на колени, пытаясь перевести дух. Воздух с надсадным хрипом вырывался из его груди. Рамирес протянул ему меч:
— Защищайся, воин!
Взяв свое оружие и крепко сцепив зубы, Конан поднялся на ноги. Обрушившийся на него шквал резких ударов заставил его начать обороняться. Отразив серию выпадов Рамиреса, он сделал бросок вперед, стараясь достать противника. Изогнутое лезвие катаны Рамиреса змеей обогнуло сталь клейморы и уперлось в тяжело прыгающий кадык Конана.
— Знаешь, почему ты проиграл? — убирая оружие, спросил Рамирес. — Потому что ты разозлился. Никогда не злись.
— По-твоему, я что — должен любить человека, который нападает на меня с оружием в руках и хочет убить?
— Почему бы и нет?
Конан окинул испанца недоверчивым взглядом.
— Ты сумасшедший сукин сын.
— А ты дурак. Ты бессмертен и тебя никто не сможет убить. Так зачем злиться попусту? Вот только если тебе смахнут голову с плеч — тогда все, конец. Ты умрешь. Но пока этого не произошло и чтобы не допустить этого, тебе нужно сражаться спокойно, без страха, ненависти и злобы.
— Попробую. Хотя, по-моему, этому нельзя научиться. Воин должен чувствовать ненависть. Она помогает преодолеть страх и уничтожить противника. Меня так учил Эйн Гусс.
— Твой Эйн Гусс глуп.
Глаза шотландца вспыхнули, но Рамирес поймал его взгляд и проговорил как можно ласковее:
— Ты не понял меня, Мак-Лауд. Твой Эйн Гусс дрался всю жизнь. А ты не должен драться. Ты должен сражаться.
— Я отлично тебя понял, испанец, — зашипел Конан. — Ты все время стараешься унизить меня. Ты издеваешься надо мной!
— Отнюдь. Я пытаюсь сделать из тебя настоящего воина, имеющего огромную силу. Глупо иметь в руках такую мощь и не уметь пользоваться ею.
— Тогда учи, черт тебя побери! — вскричал Конан.
— Обязательно, но только после завтрака. Пойдем домой.
Герда убрала со стола большую миску с обглоданными костями молочного поросенка и на ее место водрузила пузатый кувшин с золотым янтарным элем. Рамирес налил до краев большие оловянные бокалы и, отставив кувшин на край стола, пригубил пенящуюся жидкость.
— Отличный напиток, — он приподнял бокал и слабо кивнул.
— Это рецепт нашего клана.
— Ну что же, люди, которые варят такое пиво, достойны похвалы, — улыбнулся Рамирес.
— Ты говорил, что после завтрака… — залпом осушив свой бокал, проговорил Конан.
— Зачем ты торопишься? Неужели ты думаешь, что можно опоздать стать тем, кем ты станешь все равно? Подожди. Будь спокоен, и все произойдет само собой.
— Но ты заинтересовал меня своими баснями, а теперь…
— Чувства не должны заставлять тебя что-то делать. Наоборот, действия должны порождать у тебя какие-то чувства, которые тут же рассеиваются как дым.
— Но как же я тогда смогу понять, когда надо действовать? — спросил озадаченный Мак-Лауд.
— Этого не надо понимать. Ты просто должен или оставаться в покое, или чувствовать, что ты уже движешься. Не беспокойся, твое тело само знает, что нужно делать. Ты должен только наблюдать.
— То есть как наблюдать? Так, следуя твоим советам, я превращусь в одного из тех идиотов, которые ходят по дорогам, не видя, куда идут, которых кормят из жалости и над которыми издеваются даже пятилетние дети!
— Это пустяки, — успокоил его Рамирес. — Согласен, сначала твое поведение будет не совсем обычно, но зато потом ты сам сможешь выбрать для себя удобную форму существования. Так что не волнуйся, это пустяки.
— Пустяки?!
— Да. Сейчас для тебя есть вещи, которые намного важнее. Смотри внутрь себя и осознавай собственное "я".
— Как же мне это делать, если я — не "я", а наблюдатель, — придрался Конан.
— А ты представь, что наблюдатель — это я.
Перехватив бессмысленный взгляд Мак-Лауда, Рамирес успокоил его:
— Ну, пускай «ты». Какая разница?
— Это сумасшествие, — подвел итог беседы Конан.
— И ты больше ничего не можешь сказать по этому поводу?
— Больше ничего. Только одно мне непонятно. Какое отношение имеет весь этот бред к умению воина владеть оружием и поражать врага?
— Это научит тебя не проигрывать, — объяснил самозваный учитель.
— То есть как не проигрывать?
— Очень просто. Представь себе, что ты — это я. И проиграл я. Может, так тебе будет легче? Тебе покажется, что поражение не твое, а значит, его просто нет. И главное — не огорчайся по этому поводу.
— Это бред. Чье-то поражение всегда есть.
— Нет, поражения никогда нет, потому что никогда нет боя.
— Что? — Конан чуть не подавился элем. — Все, что ты мне сейчас сказал — чистой воды идиотизм. Глупость. Ты отрицаешь очевидные вещи. Что ты твердишь? Я — это ты, ты — это я. Этого никто не сможет сделать. Ясно?!
— Ты все-таки хэгиш, — тяжело вздыхая, сказал Рамирес.
Солнце причудливыми бликами прорывалось сквозь густую крону дубов, бросая солнечные зайчики на небольшие кусты и редкую траву. Холодные струи пота стекали со лба Конана, заливая глаза. В ноющих от усталости мышцах гудела каждая клеточка, делая зажатый в руке меч бесполезной неподъемной железякой, непригодной для защиты, а тем более для нападения. Подняв на Рамиреса усталый взгляд, Конан смущенно улыбнулся.
— Попробуем еще раз, — утешил его Рамирес, занеся лезвие над головой и описывая им резкий полукруг.
Понимая, что он так и не сможет оторвать меч от земли, Мак-Лауд упал на колени, уворачиваясь от клинка, который пронесся над его головой.
Рамирес чуть заметно кивнул и как-то растерянно остановился. Вдохновленный его одобрением, а еще больше — беспомощной позой, Конан словно обрел новые силы. Он быстро сгруппировался, одним прыжком поднялся с колен и собрался было броситься на улыбающегося Рамиреса, но в этот миг дерево, стоявшее слева от него, заскрипело, качнулось и начало медленно падать, разбрасывая во все стороны гнилые сучья и обломанные ветки. Многокилограммовое бревно придавило Конана к земле.
— Ты дьявол, Рамирес! — простонал от собственной неосторожности Конан, с трудом выползая из-под ствола.
Левая рука безжизненной плетью висела вдоль туловища.
— Тринадцать тысяч сто, — смеясь, прохрипел Рамирес. — Юбилей. Поздравляю.
— Что ты все считаешь?
Конан потрогал сломанное плечо. Он никак не мог привыкнуть к ощущениям, возникающим при регенерации. Раздробленные кости срастались, мышцы восстанавливали свою первоначальную форму. Ощущения были такие, словно под кожей копошится целая армия каких-то цепких кусачих жучков с острыми коготками на лапках. Больно и щекотно. Отвратительно. Но полезно.
— Именно столько раз ты сказал, что я дьявол, — пояснил Рамирес. — Я хочу знать, когда тебе это надоест. Вот и считаю.
— На этот раз была чистая случайность… — начал было оправдываться Конан, но внезапно замолчал, и его взгляд упал на гладкий срез ствола. — О-о-о, нет! Ты действительно Дьявол!
— Тринадцать тысяч сто один, — со вздохом заметил Рамирес, опускаясь на траву и начиная по своему обыкновению хохотать.
Великолепный длинный выпад ушел в пустоту, и Конан с трудом удержал руку с мечом. Этот смертоносный порыв остановил звон катаны о шотландский металл. Клеймора замерла, а вместе с ней и Конан, но было поздно. Холодное лезвие катаны касалось затылка. Конан разжал руки, роняя меч.
— Но как? Черт!
— Все та же ошибка, Мак-Лауд. Никогда не пытайся нанести удар во всю длину клинка. Не горячись, — спокойным голосом объяснял Рамирес.
После почти получасовой непрерывной тренировки он сохранял ровное дыхание, словно биться мечом для него было так же естественно, как и дышать.
Конан вновь встал в стойку и, как только испанец шевельнул лезвием, обрушил на него сокрушительный удар сверху. Лезвие клейморы вновь с шумом вспороло пустоту. Конан потерял равновесие и полетел на холодные гранитные плиты перед своим полуразрушенным жилищем. Звериный рык отчаяния вырвался из его груди.
— Опять лишнее, — Рамирес насупился. — Веди себя с честью.
Конан попытался подняться, но, запутавшись в разлетевшихся складках заколотого на груди, как плащ, пледа, вновь растянулся на земле.
Сидящая на ступеньках девушка чуть не выронила из рук клубок пряжи. Ее веселый смех запрыгал по двору, как частый град из набежавшей тучки.
Краска стыда залила лицо Конана. Крепко сжав кулаки, он, словно пружина, подскочил в воздух, но снова запутался и упал.
— Герда, я тебя прошу! Перестань! Пожалуйста!.. — жалобно простонал он.
Рамирес повернулся к ней и, строго наморщив лоб, погрозил пальцем.
— Женщина не должна смеяться над воином. Это не делает ей чести, — проговорил он, и больше ни на мгновение не задерживая на ней внимания, обратился к Конану: — Ты опять собираешься меня убить и ненавидишь. А это ни к чему не ведет. Поймешь ты это когда-нибудь? Ладно, с сегодняшнего дня я дам тебе новое задание. Пойдем.
Огромные вековые дубы покачивали могучими ветками и скрипели на ветру, ломая желтые соломинки солнечных лучей. Лес становился все темнее и темнее, свет с трудом пробивался сквозь густые кроны лесных исполинов. Звуки шагов пытались взлететь, но, запутавшись в листве, гасли, становясь с каждой минутой все глуше и тише.
Неожиданно плотный темно-зеленый полумрак взорвался режущим глаза солнечным светом. Перед глазами возникла огромная поляна, идеально круглая, сплошь поросшая высокой густой травой, доходившей Конану почти до пояса. Посредине поляны красовался гигантский пень не менее трех с половиной ярдов в поперечнике. На идеально ровной поверхности спила не было видно ни одной царапины или трещины, ни одного, даже самого маленького, пятнышка гнили или плесени, хотя само дерево исчезло достаточно давно. Пень был серого цвета.
— Господи, — прошептал Конан, осторожно касаясь пальцами потемневшей древесины, — что здесь росло? Что это было за дерево и куда оно исчезло? Посмотри, Рамирес, ни обломков, ни щепок, ни срубленных веток, какие всегда бывают на месте вырубки. Ничего. И еще… Как его отсюда вывезли?
Лес плотной стеной окружал поляну, словно не решаясь вторгнуться в заповедные пределы. Или, может быть, он охранял это чудо? И Конан с Рамиресом были первыми за многие десятилетия, попавшими сюда. А может быть, даже просто первыми?!
— В каждой стране есть нечто подобное, — присаживаясь на край пня, проговорил Рамирес, — у каждого народа. Но не каждый может, а главное, не каждый умеет этим пользоваться. Это дар Бога, это источник жизни.
— Что же здесь росло? — Конан присел рядом.
Ощущение торжественности и значительности момента охватило Конана, он вдруг почувствовал, что ничтожен и мал, бесконечно одинок в этом огромном мире. Страх коснулся его тела липкими холодными пальцами — и оно задрожало. В холодном море этой нервной дрожи растворялся разум; еще немного — и переставший владеть собой Конан взвыл бы, как…
— По преданию, — голос Рамиреса вырвал его из склизкой бездны, — здесь росло дерево, давшее жизнь всему лесу. Не только этому лесу, а всему лесу на территории Английского и Шотландского королевств. В те времена еще не было даже эльфов и водяных. Так гласит легенда.
— Но куда же оно пропало?
— Говорят, из этого дерева были сделаны трон и стол короля Артура. Но в эту легенду я почему-то не верю, — усмехнулся Рамирес.
— Подожди, — Конан задал еще один вопрос: — А откуда ты узнал об этом месте? Кто тебе рассказал о нем? Ты ведь приезжий, и все это время жил с нами…
— Никто мне ничего не рассказывал, — улыбнулся испанец. — Ты же можешь найти ручей в лесу, когда хочется пить?
— Зачем их искать? Они же встречаются на каждом шагу! И к тому же, там более влажная земля и такие растения, которые…
— Вот видишь. Найти это место так же просто. Надо только увидеть окружающий тебя мир и почувствовать его, как ты чувствуешь прохладу близкой воды. Ты тоже научишься делать это.
— Тебе хочется верить, — Конан поднялся на ноги и поправил ремень, на котором висел меч.
— О-о-о, — Рамирес одобрительно кивнул. — Это уже что-то! Ты начал прислушиваться к моим словам.
— Ты мне сам говорил, что тебя надо слушать. А теперь я и сам говорю себе это, — Конан был признателен Рамиресу за то, что в этом странном месте тот чувствовал себя как дома и вел себя, как будто…
— Прекрасно, — Рамирес поднялся с пня.
Сняв камзол и меч, он положил их к подножию исполина, а сам взобрался на серую площадку. Немного побродив по чудесному кругу, Рамирес остановился в центре, запрокинув голову и широко раскинув руки. Несколько минут он оставался неподвижным. Конану стало не по себе. Он вновь почувствовал себя одиноким, но на этот раз ощущение собственной ничтожности не успело полностью захватить его. Рамирес открыл глаза и кивком предложил Конану подойти к нему.
Положив меч и накидку возле вещей Рамиреса, Конан взобрался на серый помост. Поверхность под ногами слабо вибрировала и была мягкой и теплой, как будто он шел не по жесткой древесине, а по покрывалу, обшитому овечьей шкурой. Конан медленно подошел к испанцу и остановился возле большого пятна сердцевины. Всмотревшись в лицо учителя, он чуть не закричал. Тот старел на глазах, превращаясь в глубокого старца, морщинистого и сгорбленного.
— Сядь, — тихо проговорил Рамирес, кладя руку на плечо Мак-Лауда и вновь становясь прежним.
Юноша внезапно успокоился и, повинуясь этому мягкому приказу, опустился на колени.
— Что ты видишь перед собой?
— Деревья, траву…
— Что еще?
— Голубое небо, облака…
— А еще? — настаивал Рамирес.
— Листья на дубах, желуди почти созрели, солнечные блики и насекомых…
— Ты слеп, мой мальчик, — печально проговорил учитель.
— Почему слеп? — удивился Конан. — Я же сказал, что вижу…
— Ты слеп, Мак-Лауд. Твой взгляд спотыкается о предметы. Он не может блуждать между ними и омывать бытие, как ручей омывает камни, не останавливаясь ни на мгновение.
— Но если я не остановлю взгляд, то ничего не увижу!
— Нет, ты увидишь все. Нельзя остановить взгляд по очереди на всех листьях, их слишком много, но можно их охватить взглядом. Подумай об этом. Ты должен научиться видеть весь мир сразу.
Рамирес слез с пня и начал одеваться.
— Ты уходишь? — Конан испуганно посмотрел на него. — Я сам не найду дороги обратно.
— Тебе это не будет нужно, — успокоил его Рамирес. — Просто сиди и смотри. Тебе не помешает немного побыть одному. Хотя я сомневаюсь, что одиночество вообще возможно. Так что я все равно буду с тобой. Не волнуйся.
— Так значит, ты не уходишь? Ты останешься?
— Я останусь, конечно, — сказал испанец и, махнув рукой, пошел к деревьям, окружавшим поляну.
— Ты придешь за мной?
— Я с тобой.
Из этого разговора Конан понял только одно: ему надо посидеть на пне и подождать. Зачем — он так и не понял, но собрался исполнить волю учителя. В конце концов надо было оставаться воином, а значит, нельзя бояться; тем более, что бояться было некого. И он принялся ждать.
Прошел день, незаметно подкрались сумерки. На поляне ничего не менялось, только вокруг нее лес жил своей нормальной лесной жизнью. Затихая к ночи, прекратился ветер, давая отдых измученным за день густым кронам; затихли птицы.
Конан почувствовал, что его глаза начали слипаться, веки отяжелели. Огромная площадка пня уютно грела тело — и он уснул, а когда проснулся, поляна была погружена в густой молочный туман. Где-то в кронах еще сонных дубов высвистывал последние ноты своей предрассветной песни соловей. И хотя на западе еще слабо просматривались точечки по-утреннему мутных звезд, на востоке небо приобрело серо-голубой оттенок и томилось в ожидании первых розовых лучей.
— Я тебе не помешаю? — неожиданно услышал Конан чей-то голос.
Он обернулся, но на поляне никого не было.
Только туман подбирался к краям пня и, словно ударяясь о невидимую стену, собирался небольшими клубящимися волнами и откатывался назад в траву, где превращался в серебристую пыль мельчайших первых капель росы, оседающих на тонких зеленых стебельках.
— Кто здесь? — спросил Конан.
— Не бойся, — услышал он в ответ тот же голос и удивился, внезапно сообразив, что не может понять, кто говорит с ним: мужчина или женщина, стар этот человек или молод.
— Кто здесь? — Конан вращал головой, пытаясь определить место, откуда исходил звук.
— Ты напуган?
Источник звука не определялся; голос, казалось, звучал отовсюду, даже снизу. Но почему-то Мак-Лауд не испугался. Он поймал себя на странной мысли, что все происходит так, как должно происходить, а значит, бояться нечего. И вообще все, что происходит с человеком — это как восход, одинаковый и разный одновременно, но всегда неожиданный, и поэтому страх бессмыслен и празден.
— Нет, — ответил Конан.
— Тогда почему у тебя так часто бьется сердце?
— Я удивлен.
— Хм… — согласился голос, — бывает.
— Рамирес, выходи, — позвал вполголоса Конан, не надеясь, однако, увидеть испанца. — Зачем прятаться?
— Я не Рамирес. Ты же и сам это знаешь. Понимаешь, друг, меня не видно. Я здесь, но невидим. Извини, если это невежливо, но я хочу просто поговорить с тобой.
— Ну-у, — смутился Конан, — понимаешь ли… Я просто не привык разговаривать с… — он старательно подбирал слова, стараясь не обидеть собеседника, — не видя, с кем разговариваю.
— Хорошо. Давай сделаем так. Если тебе важно на что-нибудь смотреть, то смотри в туман. Он иногда бывает похож на то, что тебе хотелось бы увидеть.
— Может быть, — проговорил Мак-Лауд.
— Да, еще, — смущенно попросил незнакомец, — пожалуйста, не кричи… Ты просто думай. То, что хочешь сказать, проговори про себя, а я услышу. Ладно?
Не очень веря в успех этого предприятия, Конан подумал: «Ты эльф?».
И тут же услышал ответ:
— Нет.
«Тогда гном или тролль?»
— Нет.
«Демон?»
— Нет. Не надо пустых перечислений. Не все ли равно, кто я — ведь ты меня не видишь. Может быть, меня вообще нет.
— То есть как нет? Я же тебя слышу?
— А может быть, и тебя нет, — огрызнулся голос. — И вообще, чего ты пристал? Я ничего не могу сказать, потому что у меня нет названия. На твоем языке меня просто нет, так что можешь звать меня, как захочешь.
— Кажется, я понял, кто ты, — изрек Конан. Ты дьявол, который являлся Господу и смущал его своими речами.
— Ну и самомнение у тебя, — восхищенно заметил голос и, немного помолчав, спросил: — А ты что, смущен?
— Нет, почему я должен быть смущен? Я добрый христианин и твои дурацкие…
— Ладно, ладно, успокойся. Думай обо мне все, что хочешь. Это твое дело, тем более, что это не имеет никакого отношения к тому, о чем я хочу с тобой поговорить.
— А о чем ты хочешь со мной поговорить? — спросил Конан.
Он закрыл уши ладонями, пытаясь определить, звучит ли голос снаружи или в его собственной голове. Откуда у Конана возникла такая странная мысль, он сам, наверное, ответить бы не смог.
— Обо всем, — голос звучал изнутри. — Представь себе, что мы просто два странника, которые встретились на дороге. Расскажи мне о себе. Кто ты и зачем оказался здесь. Расскажи…
— Нет, сначала расскажи ты.
— Ладно. Я изучаю вас.
— Кого это вас?
— Всех вас, людей.
— Шотландцев?
— Пусть так.
— Так, значит, ты шпион? Шпионишь для англичан? — разочарованно заметил Конан.
— Нет. Англичан я тоже изучаю. И других людей тоже. Скажем так: я изучаю всех людей, всех государств и народностей. И поэтому я сейчас разговариваю с тобой.
— И только для этого ты пришел сюда?
— Я сюда не пришел.
— То есть как? Ты же здесь.
— И да и нет. Я везде.
— Послушай-ка, — раздраженно проговорил Мак-Лауд, — перестань говорить загадками!
— Не кипятись! Сейчас я тебе все объясню. Я из другого мира, и на вашей земле никто обо мне ничего не знает.
— Значит, ты лазутчик, которого еще не обнаружили. Шпион какого-то вражеского государства, которое хочет захватить Шотландию, но боится признаться в этом. Ты, конечно, солжешь…
— Ты глуп, Конан. Рамирес прав.
— Откуда ты знаешь испанца? Ты следил и за ним тоже?
— Я тебе уже объяснял, что я из другого мира. И мне наплевать на вашу междоусобную ерунду. Меня здесь вообще нет, и мне нечего делить с вашим народом!
— Тогда почему же я тебя слышу? — немного успокоившись, спросил Конан.
— Ты меня не слышишь. Ты же только что сам убедился в этом. Ты меня думаешь, точно так же, как и я думаю тебя. Понятно?
— Нет. Не понятно, — Конан разочарованно покачал головой, но почему-то успокоился окончательно.
В конце концов, если «его» нет, то чем «он» может угрожать? И поэтому Конан спросил:
— Тогда объясни мне все-таки, что тебе нужно?
— Давай отвлечемся от этой темы, — предложил собеседник. — Расскажи лучше ты мне, что тебе здесь нужно, что ты здесь делаешь?
— Я здесь становлюсь воином, — гордо проговорил Мак-Лауд.
— Как это?
— Меня оставил здесь мой учитель. Он спросил, что я вижу вокруг себя, а потом ушел. Поэтому я и принял тебя за него. Так что я сижу здесь, смотрю… Только ничего не вижу. Ты вот пришел, то есть, извини, не пришел, то есть… Ну, ты понял.
— Так я помешал твоим размышлениям? Я не нарочно. Просто ты уже думал о конкретных вещах, и я решил…
— Да нет! Ни о чем я не размышлял и ничего еще не почувствовал. Только тебя…
— Как ничего? Разве ты не почувствовал, насколько это странное место? Разве это не чудо, что этот пень теплый и на ощупь напоминает шерстяное одеяло, разве не чудо, что он греет и защищает тебя от холода и холодного тумана и прохлада не может пересечь его границ? Разве не чудо, что ты здесь уже почти сутки и тебе не хочется ни есть, ни пить?
— Я об этом как-то не думал, — растерянно признался Конан, и ему стало стыдно, что все это увидел кто-то без тела и из другого мира, а он, сидя собственной задницей на этом чуде, ничего не заметил.
— В вашей легенде говорится, что из этого дерева были сделаны круглый стол и трон короля Артура, который был воином, рыцарем без страха и упрека, без ненависти. Ты понял, почему так рассказывают?
Горячий воздух висел над землей, размывая очертания деревьев вокруг поляны. Птичьи голоса стихли, расплавленные жестоким солнцем, и только звон вибрирующих солнечных лучей наполнял лес. Взгляд Конана упал на землю. Под стеблями высокой травы ползали муравьи. Там, в тени, они не страдали от испепеляющего жара полуденного солнца. Занятые своими муравьиными делами, они не обращали внимания на то, что над ними травяной купол, который помогает им выжить.
И вдруг перед его глазами пронесся нескончаемый поток птичьих гнезд, мышиных нор и человеческих домов, мелькали какие-то странные животные, которых он никогда не видел, их дома, опять дома людей, но сделанные почему-то из снега или из каких-то листьев, как будто… Поток жизни омыл душу и умчался, но он мог вернуться.
«Да, я понял, — подумал Конан. — И еще я понял, что это только легенда».
— Ты будешь воином, — тихо сказал голос.
— Я буду воином, — согласился Конан. — Потому что пришло мое время встать под удар вражеского меча во имя того, кто назвал день моего появления в этом мире, кто послал мне учителя, кто сам является моим учителем и кто показал мне силу, которая поддержит меня всегда и везде, где бы я ни был. Мне надо еще научиться ею пользоваться, но я стану воином.
Оранжевые блики ложились на траву. Уставшие после трудного дня солнечные лучи пробивались сквозь плотную шапку листвы косыми нитями, вышивающими мягкие тени на зеленом бархате поляны. С каждым стежком они теряли свою силу, потому что клубок золотого солнца катился все дальше и дальше, убегая за горизонт.
Фиолетовые клубы сумерек обняли пушистый лес. Ночной холод опускался резкими бодрящими волнами, оседая крупными каплями вечерней росы на широких травинках. Полукруг луны выплыл из лесного мрака, и тусклый желтеющий свет боязливо повис над верхушками деревьев. Поляна преобразилась. Желтый сверкающий ковер лесным озером лежал перед Конаном, а пень, словно белый остров, стоял посреди этого великолепия.
Наклонившись, Конан увидел перед собой только одну капельку, замершую, скованную страхом под великим и бескрайним небом на дне лесного колодца. В капельке отражался полумесяц, такой же желтый и великолепный, как и на небе; и он точно так же дарил свет своему маленькому миру. В капле отражался какой-то город. По его улицам ходили маленькие человечки с крылышками и без них, маленькие барышни в высоких островерхих шапочках. Они что-то пели, играли на маленьких дудочках и танцевали.
Конан прислушался. Ноты капельками упали в бездонное небо. Звуки, льющиеся из росинок, сливались в тоненькие трели, которые сплетались в музыку. Она гремела на весь лес, она гремела везде, где росли потомки великого дерева жизни.
Тело Мак-Лауда, повинуясь этому ритму, задвигалось в странном танце.
— Пойдем домой, мой мальчик…
— Ты уходил отсюда стариком, Рамирес.
— Это было давно. Целую жизнь назад. Пойдем домой.
— И ты опять молод.
— И я опять старик. Пойдем домой.
— А разве мы не дома?
— Конечно, дома. Пойдем домой.
— Пойдем.
Бой был изматывающим. Рамирес наносил удары с неимоверной быстротой. Конан сдерживал атаки испанца, каждый раз стараясь отбросить противника хоть на несколько шагов, чтобы получить вожделенное мгновение передышки. Парируя прямой выпад Рамиреса, шотландец отлетел в сторону, словно листок, подхваченный ураганом. Лезвие клейморы лязгнуло о скальную плиту и застряло в узкой трещине в камне.
Времени для извлечения оружия из ловушки не было. Беспощадный испанец поднес меч к горлу Конана.
— Ты снова мертв, — проговорил он спокойным ровным голосом.
Мак-Лауд опустил меч и выпрямился, тяжело дыша.
— Я опять что-то не так делаю, — прохрипел он, — но никак не могу понять, что именно.
— А что тебя смущает?
— Неужели я слабее тебя?
— Нет.
— Но тогда почему же я не могу остановить твои удары, а ты останавливаешь мои не глядя. Почему через несколько минут боя я устаю, а ты, упражняясь часами, дышишь так же ровно, как и в первые минуты тренировок, и не чувствуешь усталости?
— Я рад за тебя. И горд, — сказал Рамирес. — Ты видишь то, что должен видеть. Ты научился видеть, но ты не умеешь дышать.
— Разве можно не уметь дышать?
— Разве можно так быстро забыть, что с тобой только что произошло? Дело все в том, что ты не умеешь дышать и держаться на ногах. А для того, чтобы этому научиться, тебе нужно совсем немного. Ты просто должен чувствовать каждый вдох вот здесь, — Рамирес постучал кулаком по пряжке пояса, на котором висел его меч. — Представь себе, что у тебя здесь волынка. И ты играешь на ней. Ты надуваешь воздухом мягкий кожаный мешок, который, наполняясь, становится упругим и может звучать. Только это ты звучишь своими движениями. Чем сильнее сдавишь воздух в мешке, тем громче будет музыка. Ты сам волынка и волынщик. Попробуй. Смотри, вдыхай коротко и быстро носом, а выдыхай медленно, словно поешь, через рот. Ну, что ты чувствуешь?
— Внутри появляется какой-то упругий теплый шар. Что это?
— Это ты, но это еще не все. Попробуй почувствовать, что дышишь всем телом, что воздух в тебя поступает и через ноги, и через руки, и через кожу. На это уйдет чуть больше времени, но это необходимо. Почувствуй ногами землю, представь, что это шар, большой и тяжелый, и ты его не можешь поднять. Он лежит на земле и дышит своей поверхностью, и земля отдает ему свою силу. Этот шар — ты. Этот шар — ты и твой меч. Возьми его, и попробуем. Но почему теперь ты стал двигаться медленнее?
— Я стал дышать так, как дышишь ты.
— Когда твое тело привыкнет к нужному ритму и ты сможешь себе позволить не следить за формой своего тела, не думать об этом, а просто дышать движениями, ты сможешь двигаться так быстро, как тебе будет угодно. Ведь в одном выдохе волынки может быть один долгий звук, а может быть и множество коротких. И чем более искусен волынщик, тем быстрее он перебирает руками, поднося к губам дудочки, тем быстрее меняется звук.
— Почему ты опустил меч, Мак-Лауд?
— Мы деремся с тобой целый день, — Конан посмотрел на Рамиреса исподлобья.
— Ты устал? — Рамирес положил меч в ножны и подошел к нему.
— Любой бой не может продолжаться так долго.
— Ты болен.
— Что? Я здоров.
— Ты хочешь знать, почему до сих пор я не победил тебя, хотя мог бы это сделать уже не раз?
— Да. Я думаю, что ты этим унижаешь меня.
— Ты сам унизил себя.
— Нет, мне надоело, что ты издеваешься надо мной.
— Ты болен.
— Я здоров.
— Почему ты опустил меч, Мак-Лауд? Ты не хочешь жить? Да. Я говорил. Я говорил, что нет ни жизни, ни смерти, ни победы, ни поражения. Я говорил, что надо идти туда, куда зовет тебя твое сердце. Но я никогда не учил тебя гордыне. Я говорил тебе, что меч должен думать тобой, а не ты должен думать мечом. Не ты его хозяин, а он твоя душа. До тех пор, пока ты держишь его в своих руках, ты жив. Таково твое предназначение. Потому это не бой продолжается так долго. Неужели ты подумал, что твое предназначение
— бессмыслица?
— Учитель…
— Ты болен. Болезнь — это навязчивая идея. Ты хочешь узнать, когда же наконец ты сможешь победить меня?
— Учитель…
— Ты уже можешь победить. Но сначала надо избавиться от этого желания. Желания победить. И от желания показать свои знания. И от других желаний. И даже от желания избавиться от всех желаний. Если хоть одно желание, хоть одна идея завладеет твоим разумом, он потеряет свободу и не сможет бесконечно двигаться. А с ним остановишься и ты. Ты задумаешься и не сможешь сражаться.
— Рамирес, — простонал Конан, — я никогда этого не пойму. Что же делать?
— Это очень хорошо. Это не нужно понимать. Нужно быть. Быть в том состоянии, как будто тебя нет вообще. Ты этого не поймешь и не почувствуешь, но это почувствует твой меч. Твой меч соединится с твоей душой — и тогда ничего уже не будет стоять между твоим мечом и твоим предназначением. Даже ты сам. Пусть когда-нибудь меч почувствует твою руку, Мак-Лауд.
Два всадника поднимались по узкой тропинке на широкое плато, затерянное в самом сердце величественных гор. Площадка, поросшая густой ярко-зеленой травой и миниатюрными, истерзанными ветром кустами, уходила в пропасть буро-серым утесом, нависшим над глубиной огромным куском омытого дождями и вылизанного воздушными потоками камня.
Спешившись и оставив коней на траве, где те замерли, послушно уткнувшись в зеленый ковер, люди прошли к обрыву и долго смотрели, как из-за большой гряды напротив выплывала огромная грозовая туча. Солнце, испугавшись ее свинцовой мощи, поспешило сдаться в плен, нырнув за серые решетки плотных облаков.
Только черные полоски бесстрашно парили в небе. Это птицы, чувствуя приближение грозы, купались в беснующихся в вышине потоках. Почти не шевелясь, птицы то резко меняли направление, послушные воле разбушевавшейся стихии, то вдруг начинали отчаянно бороться с ней, исступленно дергая крыльями.
Понаблюдав за бесконечным танцем пернатых, стоявшие на краю пропасти люди пошли обратно. Свист ветра в ушах нарастал, вытеснив все остальные звуки. Поэтому, когда сталь ударилась о сталь, ничего не изменилось. Так же выл ветер, так же носились в серой пустоте черные полоски.
Фигурки двух сражающихся на мечах людей протанцевали по плато, а после, оставив траву ненасытным лошадям, перешли на голый утес, возвышающийся над горной страной. На мгновение даже солнце выглянуло из своей темницы. Взглянув на дерущихся, оно сразу же потеряло к ним интерес и скрылось обратно, жалуясь на головную боль от перемены погоды.
Внезапно из рук одного из людей выпал сверкающий меч и, кувыркаясь, полетел в оскаленную пасть каменного провала. Солнце замерло, решив пронаблюдать исход поединка. Меч падал. Подойдя к обрыву, люди склонились, глядя вслед падающему оружию. Так и не дождавшись, пока закончится этот долгий полет, один из стоящих — тот, у которого выбили меч, — рванулся за ним в пропасть.
Оставшийся стоять наверху поступил еще глупее. Открыв в удивлении рот, он закричал:
— Рамирес! — и, бросив свой меч в пропасть, с минуту помедлил и тоже ринулся вниз.
Головная боль у солнца разразилась с новой силой. Оно прорычало сквозь огненные зубы:
— Идиоты!
И, плюнув дождем, убежало за серую стену туч отдыхать от безумств этого мира.
Они шли по песчаному берегу, усыпанному мелкими ракушками и корявыми сучьями деревьев, принесенных сюда приливом.
— Каким ты теперь себя чувствуешь, Мак-Лауд?
— Мир, который вокруг меня, теперь во мне. И я тоже в нем, — ответил Конан, падая на песок. — Я счастлив.
Рамирес расстегнул застежку плаща, и тот бесформенной массой упал с его плеч. После чего испанец сел рядом и принялся стаскивать с ног промокшие сапоги.
— Нам остается запомнить совсем немного, — улыбнулся он.
По ступеням поросших кустарником шхер спустился огромный олень с раскидистым деревом ветвистых рогов на голове. Он грациозно подошел к большему кусту и, беспечно шевеля ушами, начал объедать сочные листья.
— Ты видишь его? — тихонько спросил Рамирес, стараясь не шевелиться и указывая взглядом на благородное животное.
Конан медленно приподнялся на локте.
— Это вожак, — прошептал он.
Рамирес покачал головой и приказал:
— Вставай.
Олень встрепенулся, заметив присутствие незнакомцев. Подняв голову, он спрыгнул на пляж и, не останавливаясь, побежал туда, где виднелась тропинка, по которой можно было подняться наверх, на спасительные уступы шхер. Выбивая из земли сильными копытами небольшие камни и положив рога на спину, он бежал прочь так вдохновенно, словно уходил от настигающей его стрелы.
— Представь, Конан, что ты стрела. Ты начинаешь уходить назад. Ты уходишь назад все дальше и дальше, чувствуя внутренностями пружину тетивы. Это та сила, благодаря которой ты сможешь быть тем, кем ты должен быть. И ты уходишь назад, а сила растет, — Рамирес положил руку на плечо Конана. — Но быть стрелой может любая железка. Представь себя, Конан, вот этим оленем. Ты видел, как он победил. Он обогнал стрелу, потому что его сила — это сила, сохраняющая жизнь. И он быстрее, чем стрела. Вперед, Мак-Лауд!
Рамирес рванулся с места и полетел, подымая тучи брызг, по полосе воды, облизывающей пляж.
— Я чувствую его! Я слышу!.. — закричал Конан и побежал следом.
Легкое гибкое тело стелилось по воздуху, не ощущая собственного веса, словно его несла вперед неведомая сила.
Конан и Рамирес прошли по изнывающему от зноя лугу и, миновав поросший вереском и тоненькими чахлыми кленами холм, углубились в прохладный полумрак леса. Миллиарды листьев плотным занавесом закрывали солнце, не давая ночной прохладе и сумраку уйти из-под их мягкой тяжелой защиты. Ковер из густой травы и широких листьев папоротника, украшенный камнями, скрытыми целиком под бархатом мха, был влажен. Рамирес поднялся на пригорок, Конан последовал за ним.
— Сегодня ты узнаешь, каким ты стал воином.
Он приставил клинок к груди Конана. В один миг клеймора оказалась в руке шотландца и отразила нападение. Еще один выпад, зазвенела сталь, и Конан вновь застыл в стойке, готовый встретить новые атаки. Его ничего не выражающие глаза смотрели куда-то вдаль, за Рамиреса, как будто его вообще не было.
— Очень хорошо, — испанец тоже встал в стойку.
Его тонкие усы приподнялись, обнажая ряд ровных зубов.
Еще раз описала восьмерку древняя катана, пытаясь достать тело Конана, но клеймора успела перехватить последний взмах.
— Отлично. Ты просто молодец, — восторженно произнес Рамирес, останавливая руку над головой.
Улыбка появилась и на губах шотландца. И тут же Рамирес превратился в грозовую тучу, сверкающую молнией меча. Сталь заплясала в воздухе молниеносными разрядами, и Конан снова провалился в бездонную пустоту боя.
Но вдруг что-то произошло. Седая туча блеснула последней вспышкой, которая, встретившись со вспышкой клейморы, растворилась. Голубое лезвие выпало из рук Рамиреса, отлетая в сторону, и испанец упал рядом с ним в заросли папоротника.
Меч Конана лег на его грудь, касаясь острием подбородка. Рамирес замер, но в его лице не было ни страха, ни удивления. Ничего. Оно было таким же, как и всегда, когда он разговаривал с Конаном, словно они все еще продолжали неоконченный разговор. Он лежал на земле и ждал, чувствуя, что его собеседнику предстоит ответить на сложный вопрос.
Напряжение в руке Конана возрастало с каждой секундой.
Мак-Лауд увидел, что его учитель находится во власти одного страшного человека, сжимающего в руках меч. Кто он, этот человек?
Конан вспомнил все, что произошло с тех пор как пришел Рамирес, как тот стал его учителем — и понял, что готов отдать за него жизнь. Поэтому надо было что-то делать, чтобы сейчас спасти испанца.
Черты лица убийцы… Знакомые… Кто же он, этот человек?
Но разве это так важно, кто он? Если нужно просто уничтожить его и его смертоносную сталь, которая, становясь все тяжелее, стремится упасть…
И поэтому Конан подошел и опустил клинок на шею этого человека. Убийца из деревушки Глен-Финен умер. И родился Конан Мак-Лауд.
— Вставай, мой добрый брат, — произнес он, помогая Рамиресу подняться.
Сутулый парнишка принял поводья из рук Конана и отвел коней в просторное стойло.
— Дай им отборного овса. Слышишь, отборного!
Рамирес бросил вслед своим словам серебряную монетку. Паренек ловко поймал ее и, улыбнувшись, отправил в складку одежды под поясом.
— Не понимаю, Конан, зачем мы пришли на этот праздник?
Он пристально всматривался в лица проходивших мимо людей.
— Это ведь ярмарка, Рамирес, — Мак-Лауд сиял, различая в разноцветной толпе бордовое платье своей ненаглядной Герды. — Неужели у вас в Испании… То есть у вас в Египте…
— У нас в Испании… — Рамирес неопределенно хмыкнул. — Наверное, есть… Конечно есть! Просто я не очень люблю эти шумные сборища, — и, встрепенувшись, словно только что проснулся, произнес: — Да! Герда же очень хотела побывать тут. Тогда все ясно.
Они прошли между рядами съехавшихся сюда со всей округи торговцев и покупателей, между импровизированными столами и гружеными повозками.
— Герда очень хотела побывать здесь, — повторил Конан.
Дорогу им преградила шумная группа, следящая за представлением, устроенным бродячими менестрелями и трубадурами. Играя на лютнях и дудочках, в сопровождении больших армейских барабанов артисты пели издевательские стишки об английском короле и его окружении. Зрители весело приплясывали вместе с ними, пытаясь повторить припев липнущей к языку мелодии.
Рамирес прошел сквозь толпу и лениво бросил мелкую монетку к ногам поющих.
— Ты что, интересуешься политикой? — удивленно спросил его Конан, продолжая оглядываться на артистов, когда они выбирались из балагана.
— Нет, — Рамирес покачал головой. — Просто они хорошо играют. Мне понравилась их музыка. А тебе?
— Хм… Меня не интересует ни то, ни другое.
— А что тогда? — Рамирес прищурился. — Герда?
— Конечно, Герда! Я давно хочу тебе сказать, брат… Я хочу иметь семью.
— Мы не можем иметь семью, — покачал головой Рамирес.
— Почему?
— Семья останавливает мысль. Ты тогда не сможешь быть воином, — твердо сказал испанец.
— Нет. Я не могу ее оставить. Она будет несчастна.
— Она все равно будет несчастна.
— Она будет счастлива, когда у нас появятся дети…
Рамирес взял его за руку, останавливая, и тихо сказал:
— У бессмертных не может быть детей.
— Но что я… — Конан вдруг почувствовал, что земля под его ногами закачалась, и тихим испуганным голосом спросил: — Что же я смогу сказать ей?
Он взглядом указал на приближающуюся к ним девушку.
Герда подошла к ним и, опустив на землю мешок, в котором что-то трепыхалось, обняла Конана за шею. Тот подхватил ее на руки и принялся быстро кружить. Девушка громко завизжала, и Конан поставил ее на ноги.
— Они будут жить у нас, — она указала на копошащийся мешок. — Подождите меня где-нибудь неподалеку, пожалуйста. Я пойду купить себе новое платье, ведь сегодня праздник.
Герда двинулась к воткнутым в землю рогатинам, на которых висели разнообразные тряпки. Навстречу ей из-за большой телеги с криком и улюлюканьем внезапно выбежала ватага мальчишек, одетых в огромные, висящие на них мешками отцовские рубахи и сползающие на глаза шлемы. Облепив Герду со всех сторон, они стали кружить вокруг нее, вскидывая вверх деревянные мечи и копья. Девушка, улыбаясь, подняла руки вверх, понарошку сдаваясь в плен на милость победителя.
Щуплый долговязый парнишка, по-видимому, бывший в этой армии вожаком, в лучших рыцарских традициях склонился в почтительном поклоне и, положив на землю свое грозное оружие, приподнялся на носочки и попытался поцеловать Герду в губы. Она отшатнулась, и с хохотом схватив сорванца под мышки, перенесла его к повозке, словно взяла в плен, и отпустила ему легкий подзатыльник.
Мальчишка почесал патлатую голову, напялил на нее упавший шлем и повел свою армию дальше в поход, голося и присвистывая.
— Ух, сорванцы, — прокричала Герда им вслед и, счастливо улыбаясь, пошла своей дорогой.
— Она прекрасна, — восхитился Конан и двинулся вслед за ней.
— Ты должен оставить ее, брат, — тяжело вздохнув, пробормотал Рамирес.
Конан, ничего не ответив, зашагал в сторону дерущихся на импровизированном помосте полуобнаженных борцов. С минуту он наблюдал за зрелищем, после чего, опустив голову, с печальным лицом уселся на толстое бревно.
— Мак-Лауд, — Рамирес возник перед ним из пустоты как привидение, — я родился 2447 лет назад. За это долгое время у меня, кроме всех прочих приключений, было три жены.
— Это твои личные трудности, — огрызнулся Конан.
Не обращая внимания на грубость, Рамирес продолжил:
— Последняя была японкой. Ее отец, Окадзаки Масумунэ, был великим мастером. Он делал мечи. И его мечи единогласно признаны лучшими всеми знатоками. Это был гений. Он сделал для меня этот меч. Единственный во всем мире.
Рамирес извлек катану из ножен и протянул ее Конану. Взяв в руки оружие, Конан почувствовал, что оно намного легче тяжелой и длинной клейморы. Серебристо-голубая сталь играла на солнце, а вдоль лезвия отсвечивала радужная полоса.
В полированной стали отражалось солнце, бросая слепящие зайчики на лицо Мак-Лауда; из этого сверкающего пятна на лезвии на Конана смотрели черные глаза странной формы и словно нарисованные. Тончайшие линии бровей подчеркивали их выразительность. Они прищурились в ласковой улыбке, и в капельках зрачков заиграл яркий свет. Конан задрожал. Он вдруг почувствовал, что держит в своей руке чью-то нежную теплую руку с бьющимся на запястье пульсом.
Клинок задрожал. Видение исчезло.
— Дочь старого мастера была так же единственна, как и этот меч, — продолжал Рамирес, и голос его был тих и печален. — Прошу тебя, Мак-Лауд, отпусти ее.
— Это слишком дорогой подарок, — ответил Конан, возвращая катану. — Подождем, брат. Ты сам научил меня не торопиться.
Не говоря больше ни слова, он поднялся и пошел туда, где к большому шатру подъезжали все новые и новые посетители ярмарки.
Рамирес остановил коня у подножия небольшого холма чуть южнее гряды, за которой отдыхала деревушка Глен-Финен.
— Зачем мы приехали сюда? — спросил Конан, тоже остановившись рядом.
— Неужели ты забыл? — испанец спрыгнул с коня. — Ты что, действительно не помнишь это место?
— Ну, почему? Это то самое место, где… — Конан замялся, не зная, как сказать.
— Да. Черный рыцарь. Именно поэтому я и нашел тебя. Нас очень мало, и мы должны помогать друг другу.
— Я помню тот день, — Конан кивнул.
Громовой голос Черного воина вновь прозвучал у него в ушах, и он поежился, как от холода.
— Было очень больно. Кто это был — в таких странных доспехах?
Рамирес бросил на траву сумку для дичи, уселся на нее, подобрав под себя ноги, и сказал:
— Это Крагеры. Очень древний народ.
— Откуда они? Я раньше о них ничего не слышал.
— Это не удивительно, Мак-Лауд. Их не так много, но физически они значительно выносливее обычных людей. Кроме того, они дики и беспощадны. Они бросают своих детей в ямы с дикими собаками, и те дерутся с ними насмерть. Это гроза всех смертных. Хуже чумы.
— И всем им дано бессмертие?
— Нет, только некоторым.
— Таким, как Черный рыцарь?
— Да. И если он победит в схватке с нами, то обычные люди будут вечно страдать. Потому что мир будет погружен в хаос бессмысленной борьбы за существование. В борьбу ради борьбы.
— И что тогда?
— То, что я сказал. В такой борьбе люди не только гибнут. Они ожесточаются и перестают быть людьми.
— Я понимаю. Но как же тогда сражаться с такими?
— Ну-у… — Рамирес поднял брови, и его лоб покрыла густая сетка морщинок, — надо уметь пользоваться данной тебе силой, быть настоящим воином и помнить о своем предназначении. Дерзать и делать все, что можешь. Ведь в конце концов останется только один. И в зависимости от этого определится, каким будет мир после бессмертия. Твоего и моего.
Свинцовые тучи собрались в небе, предвещая наступление грозы. Рамирес отошел от жарко пылающего камина и сел на небольшой табурет, облокотясь на темные дубовые доски стола. Герда отложила клубок овечьей шерсти и, убрав с лица растрепавшуюся челку, спросила:
— Ты замерз?
— Да. Мои кости чувствуют изменение погоды и не выносят сырости, милая Герда. Я люблю жить на юге, — тяжело вздохнув, проговорил Рамирес, отпивая из глиняной кружки терпкое теплое вино.
— Ты мне обещал дорассказать историю о своих приключениях при испанском дворе, — напомнила девушка.
— Ну разумеется, — он кивнул. — На чем я тогда остановился? Напомнишь?
Первые вспышки молний заблестели тонкими огненными нитями за узкими окошками башни, бросая резкие тени на лица сидящих. Ударил гром. Герда вздрогнула.
— Ты рассказывал о кареглазой красавице Маргарите.
— Так вот, — Рамирес привычным жестом закрутил усы, — я был безумно влюблен в нее. Только о ней и думал. Ни о чем другом. Это было словно в страшном сне.
Герда заулыбалась и напомнила дальше:
— Тогда отец запер ее в верхних покоях дворца. А потом?
— Да, сущий демон был этот герцог, — Рамирес расхохотался. — Но мои друзья устроили мне свидание с ней. Ночь тогда выдалась почти такая же, как сегодня.
Раскаты грома потрясали стены башни. Рамирес замолчал, вслушиваясь в доносящийся гул разбушевавшегося ненастья. Герда удивленно посмотрела на него и спросила:
— Ну а что же было дальше?
— Я взобрался на крышу. Прикрепил к шпилю оставленную мне друзьями веревку…
— Это, наверное, очень высоко?
— Не очень, — Рамирес прищурился. — Как две эти башни.
— Ты испугался?
— Ее окно было под самой крышей. Но что значат какие-то временные трудности, когда идешь к даме сердца? Ветер звенел у меня в ушах, но я был одержим целью и ничего не видел. Только ее божественные черты грезились мне в темноте. Раскачавшись на веревке, я влетел в открытое окно…
— И она бросилась в твои объятья? — восхищенно попыталась уладить девушка исход романтического предприятия.
— Увы, милая Герда, — он покачал головой. — К сожалению, моей прекрасной дамы уже не было, — Рамирес залпом осушил свою кружку. — Но не огорчайся, милая Герда, зато там была другая дама.
— И что же?
— Я представился той даме, которая была в комнате, и она любезно согласилась мне помочь в этом щекотливом деле.
Герда захохотала, а потом, взяв в руки большой кувшин с широким горлышком, спросила:
— Ты еще вина хочешь?
— О да, с удовольствием, — Рамирес протянул кружку.
Отставив кувшин, она приготовилась слушать дальше, а неутомимый рассказчик поднес руку к губам и вдруг замер. Его лицо стало необыкновенно серьезным и сосредоточенным, а взгляд жестким, не видящим ничего и одновременно видящим все.
Ощущение смертельной опасности вместе с холодными порывами ветра ворвалось в узкие проемы окон, поднимая в воздух стаю голубей, живущих на верхних деревянных балках, торчащих из стен башни. Отбросив кружку, Рамирес вскочил с табурета, выхватывая из ножен меч.
— Что случилось? — Герда тоже встала, недоуменно осматриваясь по сторонам.
— Герда! — испанец бросил на девушку беспокойный взгляд. — Беги отсюда! Беги! Быстро!
Раскат грома потряс башню. Она задрожала, словно в лихорадке. Внезапно массивная дубовая дверь разлетелась в щепки, и на пороге, разбрасывая обломки досок, возникла почти восьмифутовая фигура человека. Бешеные порывы ветра трепали его густую черную шевелюру. Крепкое мускулистое тело, одетое в странного вида кожаную куртку с узкими рукавами и черные штаны из грубой, плохо выделанной кожи, наводило на мысли о многих битвах.
Незнакомец встряхнул головой, сбрасывая с волос щепки разбитой двери, и осмотрел помещение. Его глубоко посаженные глаза казались черными точками, горящими ненавистью. Над правой бровью был виден тонкий шрам, заканчивающийся почти на щеке. Он был воспален и кровоточил. Тонкие губы растянулись в ехидной улыбке, обнажая ряды кривых, неправильной формы зубов.
Герда взвизгнула, отскакивая к корзинам с овечьей шерстью. Перебросив гигантский меч из руки в руку, незнакомец медленно вошел в зал. Вспышки молний освещали его ярким белым светом, отчего он походил на Люцифера, покинувшего ад.
Рамирес отступил на шаг, выставляя вперед катану. Его лицо вдруг стало совершенно спокойным, превратившись в маску.
— Мак-Крагер? — спросил он.
— Рамирес, — заревел незнакомец, улыбаясь, и его улыбка, похожая на вход в геенну, не предвещала ничего хорошего, — наконец-то мы с тобой встретились!..
Заглушая своим ревом громовые раскаты, Черный воин занес над головой свой двуручный эспадон и опустил его на стол. Лезвие прошло сквозь толстые дубовые доски, разрезая их надвое, как нагретый нож — масло. Рамирес еще на один шаг отступил от вставшего на обломки стола противника, и катана живым серебром перечеркнула сумрак.
— Где этот горец? — прогрохотал Мак-Крагер, подступая к застывшему Рамиресу.
— Ты опоздал, — безразлично улыбнулся тот. — Я подготовил его для встречи с тобой.
— Да? — Мак-Крагер вновь занес меч над головой. — Ты только зря потерял время, Рамирес. Ему твоя наука не поможет. Он — слабак. Как и ты.
Эспадон рассек воздух над головой уклонившегося в сторону испанца. Лезвие перерубило деревянную балку, подпиравшую потолочное перекрытие, которое, лишившись привычной опоры и не выдерживая собственного веса, скрипнуло и, сбросив со старых бревен облако серой пыли, провисло.
Движение меча Рамиреса было легко и неуловимо. Звериный рык застрял в горле рыцаря, превращаясь в глухой клокочущий хрип. Широко раскрывая рот, он выпучил глаза и схватился руками за перерезанное горло. Из рассеченной артерии сквозь пальцы рекой хлестала густая алая краска, заливая черный костюм.
Увидев фонтан крови, бьющей из страшной раны, Герда издала истошный вопль и заметалась в углу, закрыв лицо руками. Рамирес сделал шаг назад, отступая от раненого врага, и вновь застыл с занесенным над головой мечом.
— Герда, уходи немедленно! — закричал он.
Рыцарь глубоко вдохнул, прочищая залитое кровью горло, и взмахнул мечом, словно отгоняя наваждение. Он отнял руку от горла и вытер ее о штаны. На его шее зиял рваный рубец с неровными пунцовыми краями. Еще раз жадно вдохнув воздух, Мак-Крагер широко и удивленно улыбнулся.
Тяжелый меч вновь со свистом разрезал вставшее на его пути пространство. Два лезвия со звоном встретились.
Рамирес двигался, как тень, один за другим отражая сокрушительные удары Черного рыцаря. Мак-Крагер принялся загонять испанца, ушедшего в непробиваемую глухую оборону, на узкую каменную лестницу без перил, ведущую на несуществующий второй этаж, от которого остались лишь толстые деревянные балки, торчащие из кирпичной кладки, да еще узкий карниз.
Новый удар, и клинок эспадона застрял в рассыпающемся растворе, соединяющем гранитные кирпичи стены. Потеряв всего мгновение, Черный рыцарь попятился, отстраняясь от блестящего кривого лезвия катаны, пронесшегося перед его глазами, и с трудом удержал равновесие. Серебристо-голубое сияние срезало с его макушки клок волос.
— Ну что? — поинтересовался Рамирес. — Дальше?
Взревев, Мак-Крагер вырвал из стены застрявший меч и, вращая им над головой, дико заорал:
— Сейчас ты умрешь, Рамирес!
Испанец взбежал по ступенькам, прыгнул на деревянную балку и начал медленно отступать по ней, цепляясь свободной рукой за шершавые выступы и неровности стены. Черный бросился за ним следом.
Рамирес парировал удары, отступая все дальше и дальше по балке, вжимаясь в холодный сырой гранит. Сталь лязгала по камню, высекая из него фонтаны голубых и желтых искр. Еще шаг — и огромный воин больше не мог достать испанца своим мечом. Не раздумывая, он тоже прыгнул на балку. Дерево, источенное временем, не выдержало чрезмерной тяжести и рухнуло вниз, увлекая за собой кричащего от гнева и бессилия Мак-Крагера.
Истошный вопль Герды заполнил башню вибрирующим гулом. Пытаясь укрыться от падающих сверху обломков, она спряталась под корзинами с распущенной шерстью.
Тело рыцаря врезалось в земляной пол, и два тяжелых дубовых бревна в целой куче мелких щепок с глухим грохотом свалились сверху.
— Герда! — Рамирес бросился вниз по ступеням к обезумевшей от страха девушке.
Гора обломков вздрогнула, ожила, и Люцифер, заключенный в ней, пробудился, чтобы окончить поединок.
Девушка снова закричала.
Эспадон коснулся каменных плит у самых ног Рамиреса, отламывая серый гранит. Стон рвущегося в окна ветра, вспышки молний и раскаты грома, следующие один за другим, создавали для этой битвы истинно адский колорит. Старая башня начала разваливаться, словно не выдерживая накала боя.
Выписывая в воздухе широким клинком восьмерку, Черный наступал, продолжая реветь, как все демоны геенны на шабаше. Его губы, дергающиеся в оскале, произнесли:
— Рамирес, ты же сам знаешь, что я сейчас самый сильный! Зачем же ты…
— Да? — испанец продолжал отступать. — Я знаю, что ты наглый сукин сын. Это все, что я знаю.
Эспадон скользнул по изгибу катаны и, врезавшись в кирпичную стену, разрушил кладку. Груда камней грохочущим водопадом обрушилась на сражающихся.
— Ты мне еще не веришь? — рыцарь злобно захохотал.
— Я пока вижу, что мой удар не улучшил твой голос, — ехидно заметил Рамирес.
Раскат грома заглушил их голоса, прервав разговор. Порыв ветра набросился на людей, стоящих на покатых ступенях, чуть не сбрасывая их с узкой лестницы, ведущей в никуда. Меч Рамиреса, словно подхваченный этим воздушным потоком, ожил, переходя в наступление. Рука подалась — и катана по самую гарду вошла в тело Мак-Крагера, вспарывая ему живот.
Оскалившись и отступая назад по гудящим ступеням, Крагер схватил лезвие катаны и начал вытаскивать его. Покрытый густой кровью меч вышел из внутренностей рыцаря, разрезая до кости тут же срастающиеся пальцы. Медленно отводя от себя окрашенную багрянцем сталь, Черный взмахнул зажатым в другой руке эспадоном и обрушил его на плечо Рамиреса. Холодная сталь рассекла грудь, обнажая кости ребер. Холодный ветер обдавал крупными каплями дождя измученное борьбой тело. Гроза теперь бушевала прямо над развалинами башни, от которой осталась только одна полуразрушенная лестница, ведущая в бездну. Широкое лезвие во всю длину прошло сквозь тело, разнося позвоночник торчащими в разные стороны острыми ушками гарды. Рамирес обессиленно повис на металле, словно пойманная рыба, насаженная ловким рыболовом на ивовый кукан.
По тонким губам гиганта пробежала легкая улыбка.
— Кто эта женщина? — спросил он.
Рамирес повернул к нему голову и, глотая пересохшим ртом влажный воздух, прокричал, перекрывая грохот беснующейся стихии:
— Она моя!
— К сожалению, уже не твоя, — засмеялся ему в лицо Черный.
Он трижды провернул меч в теле испанца и, приподняв Рамиреса, поставил его на колени на последнюю ступень лестницы. Широкое лезвие вынырнуло из тела. Рамирес пошатнулся, пытаясь упасть в чернеющий провал, но противник перехватил его тело, крепко сжав рукой плечо.
— Прощай, — смех Черного рыцаря гремел как гром, — сегодня ты будешь спать уже в аду.
Герда выбралась из-под засыпанных пылью и мелкими камнями корзин и, прячась за валунами гранитных блоков от сильных порывов ледяного ветра, всматривалась в фигуры, стоящие на самом верху чудом уцелевшей лестницы, острым пиком уходившей в ночной мрак, наполненный разрядами молний и громовыми раскатами.
Черный рыцарь широко размахнулся — и лезвие эспадона в один миг отделило голову Рамиреса от тела.
— Я останусь один! — победно взревел рыцарь и потряс над головой окровавленным оружием.
Безжизненное тело испанца повалилось на бок и рухнуло в пропасть на обломки башни.
Герда страшно закричала, но звуки ее слабого голоса утонули в раскатах грома.
Мак-Крагер широко развел руки, ощущая мощный поток живительной силы, тугими струями омывающий его тело. Молнии огнедышащими драконами проносились мимо, разрывая холодный плотный воздух с неимоверным ревом. Один из них пылающим языком лизнул лезвие меча и, соскользнув с пластины гарды, ударился о каменные ступени. Гранит не выдержал и раскололся под ногами опешившего воина. Мак-Крагер успел только взвыть, обрушиваясь вниз в сопровождении фейерверка огненных вспышек.
Как по мановению волшебного жезла Мерлина гроза стихла. Молнии исчезли, а раскаты грома глухим эхом блуждали во мраке ночи, отражаясь от каменных боков засыпающих гор.
Дрожа всем телом от страха и холодного ветра, Герда подошла, пробираясь через развалины, к тому месту, где под обломками лестницы лежал Черный рыцарь. В полумраке, освещенном только чахлым рогом молодого месяца, виднелся край черной кожаной куртки.
Когда девушка склонилась над обломками, большой камень, лежавший возле ее ног, отлетел в сторону — и крепкие пальцы огромной руки сжали ее горло, не давая испугу вырваться наружу безумным воплем.
Из завала появились голова и туловище рыцаря. Обезображенное, все в запекшейся крови, лицо расплылось в широкой зловещей улыбке, сверкающей кривыми зубами.
— Здравствуй, красавица! — прогрохотал он.
Мак-Крагер медленно встал на ноги, продолжая сжимать горло девушки своими железными пальцами, закинул меч на плечо и начал выбираться из развалин.
