— Проснитесь, пожалуйста, мистер Мак-Лауд…
И снова чей-то голос — уже не столь робкий, но вкрадчивый и почтительный до приторности — вклинивается в видения.
Прочь, голос!.. Еще не все досмотрено…
Еще не все, хотя осталось совсем немногое. Явственно истончается ткань видения, становясь почти прозрачной.
Итак…
Холод и тайна обитают в межзвездных глубинах. Даже когда пронзает пространство невидимый меч Силы — много неожиданностей поджидает его.
Ибо Время не отступило, что бы ни говорил первосвященник.
И Расстояние — тоже не отступило. Точнее, отступило, но — не совсем.
Крепка твердыня островов Ночи. Однако даже ей не остановить Силу. Не остановить. Но задержать ее, исказить ее путь — способна она…
Не только память оказалась стертой у тех, кто шагнул через бездну. Развеяло их по временам и странам — так, что никто не попал в одно и то же место одновременно с другим.
С учетом обретенного ими бессмертия все это оказалось восстановимо: и память, и связи между ними.
Но долго пришлось им рыскать по планете, прежде чем встретиться.
Одни искали встречи для единения. Другие — для убийства.
Все. Видение стало совсем прозрачным — заколебалось и развеялось, как дым.
Хотя у него оставалось впечатление, что это еще не совсем конец. Что-то он еще должен был узнать… Совсем немного, но…
Но теперь вкрадчивый голос — единственная реальность, остающаяся доступной.
— Мистер Мак-Лауд… Проснитесь, мистер Мак-Лауд…
Директор уже собирался с максимальной деликатностью потрясти старика за плечо, когда тот вдруг открыл глаза.
В глазах его была пустота, но не обычная пустота дряхлого беспамятства, а словно… Нет, директор не смог бы ее описать.
Он отшатнулся, как от удара. На миг ему показалось, что он смотрит в два глубоких колодца, а там, вместо дна, вспыхивают далекие искорки мечей и льется кровь…
Впрочем, он быстро овладел собой:
— Опера закончилась, сэр.
Старик обвел глазами зал. Пуста уже была не только сцена, но и зрительские ряды.
— Что… Где я? — он еще не пришел в себя.
Директор не стал отвечать: вопрос явно был риторическим.
Некоторое время Мак-Лауд сидел неподвижно, потом резко встряхнулся.
— О, прошу простить… — он издал неловкий смешок. — Кажется, я…
— Вы слегка прикорнули, мистер Мак-Лауд. Ничего страшного, с кем не бывает…
Мак-Лауд снова коротко хихикнул.
— Да. Действительно. Вижу, я уже совсем старенький…
И после паузы:
— Наверное, пора мне умирать…
Он с большим трудом поднялся, опираясь на спинку кресла и отказавшись от услужливо протянутой руки. Шатаясь, направился к выходу.
От чего он шатался: немощь сыграла свою роль или выпивка?
Сыграла свою роль…
Директор нахмурился. Ему вдруг, ни с того ни с сего, показалось, что Мак-Лауд сейчас тоже «играет роль».
Игрой было нарочито слабоумное хихиканье, походка враскачку, старческая немощь.
Хотя, с другой стороны, — зачем это ему? Да и вообще — какая разница?
Среди молодежи было популярно выражение «двигаться на автопилоте». Мак-Лауд не прибегал к таким сравнениям. Но действительно — он отдался на волю своего тела, как тяжелораненый полагается на волю несущей его лошади, вручая ей свою судьбу…
И сейчас руки его автоматически вели машину (да, он сам еще водит машину! Не так и дряхл он, оказывается…), а мозг был занят другим.
Что недослушал он? Что все-таки ему предстояло узнать?
И действительно ли это важно для него?
Где-то далеко едва различимый голос начал читать размеренно, словно смакуя строки древней летописи:
«…А еще говорят, что…»
Сосредоточенность давалась ему очень дорогой ценой. Поэтому несколько минут спустя ему и самому было мудрено ответить — дослушал ли он этот голос до конца?
И если да, то что говорил голос?
Быть может, вскоре это вновь всплывет в памяти. Или нет.
Катана сказал: «Позови меня — и я приду. Быстро…»
— Катана! — произнес он вслух, подсознательно надеясь на чудо.
Но ничего не произошло. Да ведь и не могло произойти, если вдуматься…
Когда человека призывают — делают это по имени, а не по прозвищу. Но он не помнил теперь имени Катаны — так же, как раньше не мог вспомнить прозвища.
А главное — давно был мертв Катана. Уже около пяти веков прошло с того дня, как Мак-Лауд нашел его обезглавленное тело у подножья полуразрушенной башни.
Тогда он тоже не знал его прозвища. Да и сам Катана — все ли он вспомнил тогда, что было с ними прежде?
Нет ответа. И не будет. Ничего не осталось теперь от Катаны, даже костей в могиле.
Единственное, что осталось все-таки, — это меч его, тоже называвшийся катаной…
"Катана… Так называется «средний меч», располагающийся между «большим» и «малым» мечами — о-дати и ко-дати. Самое распространенное оружие самураев, начиная с первых веков второго тысячелетия н.э. Употреблялась в качестве двуручного меча и для работы одной рукой в паре с боевым ножом вакадзиси. Этот стиль называется риото-дзукай…
(Никогда ему не давался этот стиль. Ну что же, зато кое-что другое ему удалось.
Ведь сколько мастеров — столько и стилей на свете…)
…Гарда, именуемая цубой — обычно небольшая, округлая, бронзового литья. Длина клинка… Вес… Угол изгиба… Форма рукояти…"
И в конце статьи — краткая фраза, которая словно бы и не к месту совсем:
«Меч окружается глубоким почитанием…»
Это в нем опять пробудился специалист. Антиквар, эксперт, торговец оружием…
Такие статейки он по роду своей деятельности читал не раз. Но сам — не писал.
Рука не поднималась…
Пусты твои знания, антиквар. Пусты и суетны.
Будь ты только антикваром — никогда бы тебе не понять, отчего при слове «катана» перед глазами твоими встает уже образ не птицы, а рыбы. Сильной, упругой рыбы, которая, блестя серебристой чешуей, ровно движется против течения.
Ибо не сводится понимание меча к количеству проковок, которое выдержал клинок, к материалу и форме гарды и прочим ВЕЩЕСТВЕННЫМ вещам…