Говорят: каждое сражение начинается задолго до своего начала… Это значит — надо тщательно блюсти ритуал, предшествующий бою. Ибо от него многое зависит…
Зависит готовность воинов сражаться. Зависит вера их в своего предводителя.
А более всего — благосклонность судьбы…
Древний бог войны Ангуз — а именно ему, а не Распятому Богу, в глубине души молится перед битвой каждый хайлендер — ревностно следит, чтобы до мелочей соблюдались стародавние обычаи!
Трудно сказать, как повернулось бы дело, если бы Ронар, согласно древнему правилу начала войны, вынул боевой нож из-за отворота правого чулка и переложил его вместе с кожаным чехлом по внутреннюю сторону ноги.
Наверно, Ангуз был бы доволен…
Но — не дотянуться было тану до своего чулка. Да и не было с ним в этой битве традиционного ножа с топазом, вправленным в рукоятку.
Сплошной доспех испанской работы покрывал тело тана, от сапог до макушки облив его блеском полированной стали. И помехой оказался бы шотландский клинок для кованого точно по ноге наколенника.
Четыре комплекта таких лат — франкского образца, но толедской выделки
— имелись в клане Мак-Лауд. А больше едва ли мог позволить себе и королевский двор.
И, действительно, — неимоверно дорог подобный доспех, простому горцу не скопить на него и за дюжину жизней. А король Джеймс небогат, беднее многих из своих подданных.
Итак, тяжкие латы облегли тело четверых ап Форгеймов, а головы их скрылись под глухими шлемами. Не шлем-салад это был с половинным забралом
— любимый наголовник хайлендских рубак. И не шлем-морион, применяемый стрелками, который, обеспечивая хороший обзор, оставляет открытым лицо.
Четыре глухих армэ — горшковидных шлема — венчали головы тана и его братьев. Человека, надевшего такой «горшок», почти невозможно поразить ни в голову, ни в шею.
Однако и сам он немногое сумеет увидеть сквозь узкую щель забрала…
Вот почему редко применяли сейчас армэ — легко в нем уберечь себя, но трудно следить за своими и врагами, трудно удержать нить управления боем.
А утратив эту нить — и себя не сбережешь…
Впрочем, именно на сей раз четверым рыцарям в доспехах высокой защиты надлежало сыграть свою роль… И чем неожиданней будет эта роль — тем неожиданней, быть может, окажется финал спектакля.
Спектакля, где нет зрителей, а расплата за участие в игре — жизнь…
Встали под вековым дубом, высящимся на окраине селения, четыре оруженосца. И каждый держал под уздцы рослого коня, тоже заключенного в сталь поверх стеганой попоны.
А через сучья древнего дерева были переброшены толстые канаты. С одного конца каждого из них была укреплена планка сидения, а за другой конец взялось по несколько здоровенных парней.
Тяжело, со звоном ступая, подошли к лошадям латники. С каждым шагом они глубоко впечатывали в вереск железные башмаки, оставляя на зелени черные шрамы.
А потом сели тан и его братья на планки-сидения. И взлетели вверх, когда потянули дюжие руки за канаты, переброшенные через ветви дуба.
Взлетели, как мальчишки на качелях… Или как казненные — на виселицах.
Взлетели — и опустились в седла с высокими, словно спинки кресел, луками.
Усмехнулись при виде этого старейшины клана: в их время — не так латники на коней взбирались… Когда они, старейшины, были молоды, — любой рыцарь, даже из самых тяжеловооруженных, сам ногу в стремя ставил, сам, без подсаживающих, взгромождал свое тело в седло.
Эх, молодежь изнеженная пошла… К чему только придет Хайленд еще через пару-тройку поколений?!
Как знать… Быть может, и правы старики. Шестнадцатый век на исходе, до конца его меньше лет осталось, чем требуется младенцу, чтобы дорасти до юношеского возраста.
И — отвыкли уже воители от тяжести полной брони, забыли о том, что для их дедов она была привычней, чем тяжесть нарядного камзола.
А с другой стороны…
С другой стороны — разве найдется старик, который не был в молодости сильнее, чем сам Финн Мак-Хумайл? Который бы стоил в бою меньше, чем десяток его никчемных, изнеженных внуков?
Который не жалел бы настоящее — время мельчающих людишек, и не печалился о будущем — времени людишек, вконец измельчавших?
Сначала двигались шагом, сберегая силы коней. И лишь когда до противника оставалось не более полета стрелы, — рванули галопом.
Не очень-то далеко бьет шотландский лук, куда слабее, чем большой лук английских йоменов. Шотландский полет стрелы — от силы четыре сотни ярдов.
Это расстояние конница, летящая во весь опор, преодолеет от силы за пол-минуты.
Пол-минуты — не так уж мало…
За такой срок можно прицельно выпустить три-четыре, а при умении — даже весь колчан стрел. И каждая из них может наповал сразить даже панцирного ратника…
Но не только дальнобойностью уступает лук Единорога луку Льва… [Единорог — традиционный символ Шотландии; лев — Англии.] Пробивной силой
— тоже. Да и меткостью, само собой. И лучникам Фархерсонов не хватило ни мощи рук, чтобы пробить стрелой полудюймовую сталь, ни зоркости глаза, чтобы послать пернатую смерть в щель стыка доспехов.
Перед фархерсоновским войском ровными линиями выстроились шеренги пехотинцев. В пять рядов. Копья — на руку, щиты — перед собой…
И невозможным казалось погнать коня на щетинившуюся копьями стену. Строй пехотинцев плотен, копья — длинны, задние ряды кладут древка на плечи передним, так что на каждого всадника одновременно смотрит два десятка граненых наконечников.
Это остановило бы обычную конницу. Вот именно — обычную…
А встречи с конным клином, во главе которого неслись не люди — железные статуи — не ждали. И не были к ней готовы.
Возможно, лошади встали бы на дыбы, начали отворачивать. Но стальные оголовья коней содержали шоры — наглазники, выдуманные как раз для того, чтобы не дать им смотреть прямо перед собой, не позволить испугаться.
Люди — не испугаются… Человек может заставить себя взглянуть в глаза костлявой старухи без дрожи.
Единственный из всех живых тварей может это он…
…Когда со свистом раздался в стороны вереск и, выставив пики, галопом вылетела вперед четверка сыновей Форгейма, строй пеших копейщиков не дрогнул. Разом выставили они свое оружие навстречу смерти.
Но не было уже никакого толку от их мужества и воинского уменья.
Четыре рыцаря, сомкнувшись настолько тесно, что их колени почти соприкасались, возглавили атаку клана.
И страшен был таранный удар, удесятеренный конским разгоном и тяжестью сплошной брони.
А сзади — рев, топот, клочья грязи из-под копыт, залепляющие лица, и так почти не различимые под шлемами, — скакали остальные Мак-Лауды, вооруженные более скромно и разномастно…
Говорили в старину: если суждено чему совершиться, не спасет от того ни ложь, ни клятва.