Небо на востоке багровело все больше и больше. Вот-вот из-за горизонта вынырнет краешек дневного светила, сметая предутренние сумерки.
Вдалеке завыл волк. И, вторя ему, выла во дворе собака — так, как испокон веков воют собаки над покойником.
Столь велико было горе бессловесной твари, что не чувствовала она рядом, всего в нескольких шагах, присутствия незнакомого человека…
Тогда все обернулось куда легче, чем могло обернуться. Знамя — не просто кусок материи на шесте.
Недаром все воинские уставы строже всего прочего карают за утерю знамени…
Почти победившие Фархерсоны дрогнули, когда в гуще схватки вдруг колыхнулся и исчез их боевой символ — черный барс на белом фоне. А когда он снова поднялся над головами, — не сразу узнали они белое полотнище в красном…
И почти побежденные Мак-Лауды смогли отступить, вывести из боя свои поредевшие силы…
Знамя появилось вновь лишь оттого, что какой-то расторопный воин, обнажив шотландский кинжал-баллок (с мечом было не развернуться в тесноте), несколько раз рубанул узким лезвием по древку копьеца почти вплотную к телу Дункана. Сразу же за ушедшим в живую плоть наконечником.
И на четвертом ударе кинжал с сухим хрустом рассек древко, отделив знамя от тела сраженного врага.
А по Дункану воин рубить не стал, сочтя его убитым. Впрочем, в этом он, по сути, и не ошибся…
И вынес Дункана из битвы конь, следуя за отходящими Мак-Лаудами.
А потом два войска, обезглавленные гибелью предводителей, измученные, израненные, долго стояли друг напротив друга, обмениваясь оскорбительными выкриками.
Но никто не решался вновь ступить на разделявшую их полосу вереска, обильно политую кровью. И от выстрелов воздерживались, хотя оставалось еще сколько-то стрел в колчанах и пуль — в кожаных мешочках при пороховнице.
Никакого перемирия заключено не было. Однако, повыкрикивав ругательства (больше для самоуспокоения: много ли расслышит враг, до которого сейчас — сотня ярдов?) и собрав раненых и убитых — всех, кого удалось, — рати стали удаляться друг от друга.
Сперва — медленно пятясь, лицом к противнику, чтобы отразить возможную атаку. Но чем больше росло расстояние между ними, тем больше воинов поворачивались к врагу спинами.
Не будет больше между ними крови. Во всяком случае, сегодня…
Так два зверя, сойдясь в жестокой схватке близ некой условной линии, разграничивающей их охотничьи участки, все же не дерутся до смертного исхода, как было бы это вблизи логова! Израненные, окровавленные расползаются они — каждый на свою территорию.
Чтобы через неделю или через год сразиться снова…
А в целом все завершилось, пожалуй, так на так.
Ничего не решил этот бой, никому не принес перевеса…
Лекаря не было в деревушке, до него скакать — треть дня. Да и не обойдет один лекарь всех пострадавших.
Ничего, женщинам Мак-Лаудов — как и любого другого клана — не привыкать к ремеслу целителей…
Как мастерство клинкового боя передается от отца к сыну, так и искусство врачевания — от матери к дочери. И ценится оно никак не меньше, чем умение прясть или следить за домом.
Ибо едва ли в Хайленде найдется женщина, которой не пришлось бы бинтовать раны мужчинам своей семьи.
Сперва — отцу или старшему брату. Потом — мужу. Еще через сколько-то лет — сыновьям…
А там и внукам, если доживет она до той поры…
И — не видно конца круговороту.
Случилось так, что в стоящем на отшибе жилище Дункана не было женщины, способной наложить повязку.
Старшим в роду после смерти родителей оставался Дункан. Оттого и не завел он жену, пока не выдал замуж всех своих сестер.
Все же — выдал… И свадьба его должна была состояться через месяц…
Теперь — не состоится.
Но так ли, иначе ли, но в доме его теперь обитали одни старухи — бабушка и две пожилые тетки. Их руки дрожали, глаза были слабы.
А сестры — что ж, сестры ушли в другие дома. И их мужья сегодня тоже не остались невредимыми.
Однако невеста Дункана, прекрасная Дженет, дочь Лина, прибежала в тот же миг, как ее жениха внесли во двор. Хотя ее дом тоже не миновало горе…
Своими тонкими, но крепкими пальцами, привычными и к прялке, и к серпу, она тщетно пыталась извлечь из зияющей раны железо. Но — не смогла. И навряд ли лекарь, если бы за ним все-таки поскакали, добился бы большего.
Изогнутые, вычурные зубцы, украшавшие острие офицерской пики, не были предназначены для того, чтобы усугублять страдания, — ведь вообще не предполагалось, что это острие может быть пущено в ход. Однако теперь они сработали, словно зазубрины остроги.
Вырвать наконечник можно было только вместе с внутренностями…
А впрочем — не все ли равно? Редко излечиваются от раны в грудь. Еще реже — от раны в голову.
От раны в живот — и вовсе никогда…
Но, не желая признать очевидного, осталась Дженет в доме Дункана, чтобы бодрствовать над раненым.
Именно ее светловолосую голову и рассмотрел Конан сквозь бойницу окна. И закусил губу в тоске, потому что нахлынули воспоминания о том, как умирал он в первый раз, и как сидела над его смертным ложем девушка, очень похожая на эту…
Говорили в старину: если того, кто дорог тебе, вздумает похитить Сумеречный Народец — сожми его в объятиях покрепче и не пугайся, если эльфы превратят его в зверя, змею или брус раскаленного железа. Тогда развеются их чары…