Просыпаюсь рано и начинаю планировать день отдыха и «ничегонеделания». Но вдруг резко вспоминаю, что сегодня моя очередь ехать с классом в бассейн. Чарли просыпается тоже не очень-то счастливым. Он заставляет меня пообещать, что я не надену свою купальную шапочку, а затем начинает очередную кампанию в пользу совершенно новой марки хлопьев для завтрака, которые окрашивает молоко в необычный цвет. В поисках сочувствия я звоню Лейле, но она и слушать не хочет, она с удовольствием пошла бы в бассейн, потому что это намного лучше того, что предстоит ей самой: нужно открыть крупный счет, а клиент известен как нервный и требовательный тип.

Лейла — крестная Чарли, мы дружим с ней уже много лет — с тех пор, когда мы вместе работали в крупном рекламном агентстве, которое, к счастью, перестало функционировать, потому что было совершенно идиотским. Она очень серьезно относится к своим обязанностям крестной мамы и была страшно возмущена, когда я отказалась от обычной процедуры крещения. Она хотела публично «отречься от дьявола»; скорее всего, она видела это в кино, и даже уже купила новую шляпу. Она пришла в больницу, когда родился Чарли, с замечательной ложкой от «Тиффани» с выгравированной надписью «Для Чарли». Видимо, в магазине выразили обеспокоенность, и ей пришлось объяснить, что ложка предназначалась для двухдневного младенца, а не для запрещенного вещества. Лейла работает главным менеджером огромного рекламного агентства, получает кучу денег и прекрасно умеет их тратить. Но ей приходится очень много вкалывать, она все время грозится бросить все, свалить и начать новую жизнь. Ее последняя идея — взять в аренду надел земли на отдаленном шотландском острове. План — купить несколько овец, прялку и вязать замечательные свитера. Она уже начала вязать шарф, но он почему-то все отчетливее приобретает треугольную форму.

Я желаю ей успеха в предстоящем деле, а она говорит, что если в бассейне станет совсем плохо, то мне можно будет пойти в сауну, или на массаж, или еще куда-нибудь. Я думаю, что она плохо представляет себе разнообразие услуг, предоставляемых местным бассейном. Скорее всего, она ориентируется на свой спортивный зал, в котором чего только нет: и ресторан, и фруктовый бар, и удобные кожаные кресла в приемной. В приемной нашего бассейна — потресканный линолеум и одна металлическая скамейка.

Чарли отказывается надевать школьную форму и хочет идти в школу в пижаме, но мне вовремя приходит блестящая идея: я предлагаю ему взять на обед суп во фляжке. Он очень увлечен этой неожиданной новостью, перебирает неимоверное количество вариантов супов, выбирая, какой взять с собой. Мы добираемся до школы, я возвращаюсь домой в рекордно короткое время. Начинаю копать клумбу, из которой планирую сделать маленький огородик, где Чарли сможет выращивать морковку. Через пять минут я понимаю, что земля еще промерзшая, поэтому я оставляю лопату, вожусь некоторое время с травами и болтаю с Баз и Вуди. Они такие милые, что мне очень хочется выпустить их побегать на воле, но я понимаю, что это будет большой ошибкой: в выходные у меня ушел почти час, чтобы загнать их обратно в клетку, и теперь мне не хочется рисковать пропустить плавание из-за того, что я гонялась по саду за кроликами.

Я появляюсь в школе, готовая ехать на занятия по плаванию, а там еще не закончился обед. Работница столовой собирается уходить, и я говорю ей, что еду сегодня с детьми в бассейн. Она отвечает мне, что они скоро закончат, но мне все это не очень нравится. Я предусмотрительно надела купальник под джинсы, чтобы сэкономить время и избежать неловкости в раздевалке: я четко представляла себе, как четырнадцать маленьких девочек удивленно и пристально рассматривают мою огромную попу. Из-за купальника я не могу стоять прямо, потому что лямки впиваются и нарушают кровообращение в руках. Мне приходится ходить, слегка согнувшись, Чарли думает, что я это делаю специально, чтобы насмешить его одноклассников. Миссис Оливер опять болеет, так что с нами едет мисс Пайк. Она выглядит довольной. Мы рассаживаемся в автобусе после небольшой задержки, потому что сегодняшний водитель, которому лет под девяносто, не может сразу вспомнить, как открыть двери. Мне остается только надеяться, что он еще помнит, как доехать до бассейна. Мисс Пайк садится рядом со мной, в руках у нее пластиковый пакет. Он выглядит как-то угрожающе. В подтверждение моих страхов мисс Пайк говорит, что обычно по дороге кого-нибудь тошнит, так что лучше подготовиться заранее. Замечательно.

Мы наконец-то приезжаем в бассейн, дважды проехав кружным путем. Водитель, похоже, очень устал; он говорит, что подождет нас в автобусе и немного поспит. Дети толпой вываливают из автобуса и берут штурмом раздевалки. Появляется инструктор по плаванию, очень сурового вида, стрижка ежиком, свистит в свой свисток и по-армейски марширует. Дети игнорируют все его просьбы построиться в ряд, пока мисс Пайк не хлопает в ладоши и сама не просит их построиться, что дети выполняют незамедлительно. Инструктор явно недоволен. Я иду в дальний конец бассейна и нахожу там двух других инструкторов, которые прячутся. Детей разделяют на «утопающих», «медленно утопающих» и «почти плавающих». Чарли относится к «почти плавающим», и мисс Пайк посылает меня в группу «утопающих»: горький опыт подсказывает ей, что нельзя объединять родителей и детей в одной группе. Мне нравится в группе «утопающих», потому что они идут в детский бассейн, который пятнадцать сантиметров в глубину, и вода теплая. Отец Тома, друга Чарли, который сегодня тоже дежурит, приставлен к группе «почти плавающих», и ему придется идти в главный бассейн с гораздо более холодной водой и все время оттаскивать детей от ныряльной вышки.

В сопровождении постоянных свистков и собственных судорожных хватаний за полистироловые поплавки дети учатся, как правильно держать голову под водой и при этом не вдыхать. Все это проходит замечательно в группе Чарли, где все ребята вполне охотно ныряют. Но одна девочка в моей группе ни за что не хочет этого делать, и у нее начинается истерика. Я никак не могу решить, нужно ли мне вмешаться и не стоит ли ударить инструктора, который смотрит на нее совершенно беспомощно, но тут подходит мисс Пайк и говорит: «Ничего страшного, Сесилия, если ты не хочешь это делать, просто скажи вежливо: нет, спасибо».

Сесилия прекращает вопить и приободряется. Жаль, что мне самой это не пришло в голову: бедняжка была напугана до смерти, а я не сумела помочь. Затем она буквально поражает нас всех, когда говорит, что хочет попробовать, если мисс Пайк будет держать ее за руку. Мисс Пайк садится на колени на краю бассейна и берет девочку за руку, рискуя в любой момент просто грохнуться в воду. Сесилия наклоняет голову очень близко к воде, и раздается гром аплодисментов. Меня это трогает до слез, и я понимаю, что, хотя в основном детские групповые мероприятия проходят в духе Повелителя мух, иногда они бывают по-настоящему добрыми.

Это впечатление, тем не менее, ослабевает по мере того, как урок подходит к концу и мы пытаемся одеть тридцать дрожащих мокрых детей. Огромное количество времени уходит на то, чтобы воссоединить наших подопечных с их собственными носками, и я уверена, что некоторые дети в конце концов оказываются одетыми не в ту одежду, в которой пришли. Похоже, что девочкам это все-таки удается лучше, и только Сесилия не может надеть туфли и снова начинает плакать. Я помогаю ей, и она одаривает меня взглядом безграничной преданности и шепчет мне в ухо, что у нее есть конфеты в сумке и она даст мне одну, если я сяду рядом с ней в автобусе по дороге домой. Я не уверена, что могу одобрительно отреагировать на конфеты, но все равно говорю ей спасибо и обещаю сесть рядом с ней, тем более что Чарли четко дал мне понять, что лучше умрет, чем разрешит мне сидеть где-нибудь поблизости от него. Несмотря на то что он не замечал меня весь день, теперь он решает, что я могу оказаться полезной и завязать ему шнурки.

— Видела, как я плаваю, мама?

— Да, дорогой, ты просто молодец.

— Мы купим шоколадку в автомате, как в прошлый раз?

— В прошлый раз мы были одни, Чарли, а сегодня мы с целым классом, мы же не можем купить шоколад всем.

— У Сесилии конфеты в сумке, она всегда ест конфеты, а потом ее тошнит.

Ну, замечательно просто. Я быстренько договариваюсь поменяться местами и обещаю Сесилии сесть с ней в следующий раз, потому что сегодня мне нужно сесть с Чарли, чтобы он не шалил. К счастью, все это звучит вполне разумно, и она соглашается без возражений.

Водитель автобуса заснул, и нам приходится барабанить в двери, пытаясь его разбудить. Мисс Пайк спрашивает, умею ли я выводить людей из обморока. Я не умею, она тоже. Мы стучим немного тише, я достаю свой мобильник, чтобы быть готовой набрать 999, если он начнет синеть. Слава богу, он просыпается, и, после того как находит очки и вспоминает, как открыть двери, мы все забираемся в автобус. Мне немного стыдно оттого, что рядом с Сесилией садится папа Тома, но это единственное свободное место. Некоторое время я обдумываю, стоит ли его предупредить, но в конце концов решаю, что не нужно; скорее всего, обычно больными детьми занимается его жена, так что немного опыта ему не повредит.

Дорога в школу длится вечность, дети совсем расшалились. Мисс Пайк вынуждена дважды вставать с места и хлопать в ладоши. Папа Тома приобретает обильный опыт по использованию пакетов для тех, кого укачивает. Наконец мы въезжаем в школьный двор, заполненный взволнованными родителями. Кейт говорит: «Ну и вид у тебя», мы рассаживаем детей по машинам и едем домой. Занятие в бассейне совершенно обессилило Чарли, так что мы проводим замечательный спокойный вечер перед телевизором, и даже домашнее чтение он выполняет без пререканий. Укладывание в постель тоже проходит довольно мирно, и только в последнюю минуту он совершает отчаянный рывок к свободе. Оказывается, ему просто жизненно необходимо проверить, не спрятался ли оборотень под кроватью в свободной спальне.

К несчастью, под кроватью он находит давно пропавшую деталь от «Лего», и это меняет все, потому что теперь он может закончить установку опускаемой решетки в замке. Напряженные переговоры заканчиваются конфискацией коварного элемента; если я это не сделаю, он просидит до полуночи.

— Я ненавижу тебя, мама.

— А я — нет. Уже поздно, а завтра в школу. Давай так: мы встанем пораньше, достроим замок перед школой, а на завтрак я приготовлю бекон с хрустящей корочкой?

Последующее молчание означает, что Чарли оценивает преимущества сделанного предложения по сравнению с собственным вариантом продолжать настаивать на своем, рассчитывая, что я сдамся. Я делаю особенно строгое лицо в надежде, что это решит его колебания в мою пользу. Решает.

Я просыпаюсь поздно, и Чарли тоже, он всю ночь проспал в своей постели. Я готовлю бекон в гриле, как всегда, подача дыма превышает норму, и мне приходится отдирать бекон от решетки деревянной ложкой. Скрежет такой невыносимый, что от этого у меня поднимается давление и вскоре начинается страшная головная боль. Бекон объявляется достаточно хрустящим, и с замком «Лего» все в порядке, хотя несколько раз раздаются восклицания «Пидер!» и «Твою мать!». Я делаю вид, что не слышу, потому что обе фразы он позаимствовал у меня, когда мы в последний раз собирали «Лего» вместе; мы отправляемся в школу вовремя, и только в последний момент меня охватывает паника, когда я вспоминаю, что совершенно забыла дать ему с собой поесть. Я наспех делаю бутерброды с сыром, стараясь не думать о тех образцовых мамочках, которые дают детям с собой свежеприготовленную пасту и молодой зеленый салат. В бардачке Чарли обнаруживает пачку жвачки и совершенно счастлив.

— Почему это называется бардачком?

— Я не знаю, просто так называется.

— Очень глупо, его должны называть отделением для жвачки.

— Хорошо, в любом случае тебе нужно ее дожевать до того, как мы приедем. Ты же знаешь, что в школе это запрещено.

— Почему?

— Чарли, перестань задавать глупые вопросы.

— Это не глупый вопрос. Мама, ты грубишь. Ой, смотри, вон Джеймс! Останови!

— Я не могу остановить машину посередине дороги, Чарли.

— Почему же?

Мне удается припарковаться, и я напоминаю ему, что нужно выплюнуть жвачку; у меня даже есть чудесным образом найденная в кармане куртки салфетка. Но у него есть идея получше: выплюнуть ее на крышу проезжающей мимо машины. Он так возбужден обсуждением преимущества своего плана, что проглатывает жвачку, чуть не подавившись и очень рассердившись.

— Ты специально это сделала, мама.

— Я вообще ничего не делала, Чарли, ты сам. Ну все, успокойся. Смотри, Джеймс ждет тебя. — На этом он демонстративно выходит и проводит с Джеймсом брифинг о моем ужасном поведении.

Еду домой и звоню Эдне, чтобы договориться с ней, что она придет и посидит с Чарли завтра, пока я на работе. Эдна живет в деревне одна, после того, как умер ее муж, хотя ее взрослый сын часто заходит к ней — обычно попросить денег. Она не любит свою невестку, которую называет «эта женщина». Не без основания, в общем-то: женщина действительно ведет себя как дура. Эдна добрая и мягкая и просто обожает Чарли. И деньги ей нужны, потому что приходится «подкидывать» сыну. Она любит наводить чистоту, особенно отбеливать и полировать, и может навести блеск на любую поверхность. Так что мне придется подсуетиться, чтобы ничего не выглядело слишком запущенным к ее приходу.

Мы договариваемся, что она придет завтра в семь, как обычно. Она говорит, что все равно рано встает, любит начинать день с раннего утра. Мне остается надеяться, что когда-нибудь буду думать так же. Она предлагает погладить белье, и это просто замечательно. Я мою полы на кухне, а потом забываю об этом и, возвращаясь из сада, иду по мокрому полу: остаются грязные следы. Отлично. Пока я перемываю, снова звонит Эдна и спрашивает, нужно ли что-нибудь купить: она как раз идет за покупками. И вот уже не в первый раз я говорю ей, что англиканская церковь должна официально признать ее святой Эдной, покровительницей всех работающих матерей. Она очень довольна.

Сегодня у Чарли игры после школы, а это значит, что мне придется торчать на холодной игровой площадке, да еще и болеть «за своих». Отец Хэрри Чепмена «вызвался» проводить такие занятия, потому что его жена «имеет виды» на место в родительском комитете. Сегодня у них хоккей на траве, а играть никто не умеет. Чарли совершенно безнадежен, он просто с удовольствием бегает туда-сюда и особенно любит изображать из своей клюшки ружье для подводного плавания. Как раз в ту минуту, когда я, уже не чувствуя ног от холода, собираюсь пойти погреться пять минут в машине, раздается страшный крик, и Чарли бежит ко мне, а кровь хлещет у него из носа. Очевидно, Хэрри так сильно врезал по мячу, что он взлетел вверх и, опускаясь, ударил Чарли по носу. За весь матч это единственный мяч, который Чарли сумел блокировать. Я обнимаю Чарли и пытаюсь его успокоить и тут вдруг понимаю, что мой плащ, только что из химчистки, теперь выглядит так, как будто бы я в нем побывала в какой-нибудь аварии. Чарли как будто сошел с ума, он уверяет, что Хэрри сделал это нарочно, но это совершенно не так, потому что Хэрри, сам чуть не плача, прижался к краю площадки. В конце концов мне удается уговорить Чарли принять извинения Хэрри, и тот выражает ему комплименты по поводу всей этой крови. Таким образом, Чарли возведен в «смертельно раненного, но не сдающегося» героя и возвращается на площадку. Все остальные мальчики аплодируют, и Чарли необычайно взволнован. Наконец-то все это подходит к концу, и мы можем ехать домой. Я стараюсь запомнить, что не нужно больше разрешать Чарли играть в хоккей, иначе мои счета из химчистки приобретут астрономические масштабы.

Весь остаток вечера Чарли не перестает ворчать и говорить, что у него сломан нос. Он звонит бабушке с дедушкой и сообщает им о своей ужасной спортивной травме, и они выражают ему соболезнование. Мама говорит, что нам нужно бы сделать рентген, и мне приходится долго объяснять ей, что он преувеличивает и что нос выглядит абсолютно нормальным. Чего не скажешь о моем плаще. Мама с огромным облегчением рассказывает, как однажды я сделала то же самое из-за раны на подбородке. Я качалась на качелях в саду за домом и решила попробовать проехать головой вперед. Тогда я безнадежно испачкала ее любимый розовый свитер из ангоры.

Эдна появляется в семь утра, а я, к сожалению, еще сплю. Когда она тихонечко входит в мою комнату с чашкой чая, у меня чуть не начинается сердечный приступ. Конечно, для взломщика она слишком маленького роста, да и вряд ли он понесет чай в постель, но меня охватывает какое-то нервное возбуждение, прежде чем я окончательно просыпаюсь. Эдна уходит приготовить тосты, потому что ей кажется, что я не должна уходить из дому, не позавтракав. Я одеваюсь ровно за пять минут, разгоняю дым от тостера деревянной ложкой, быстро целую Чарли на прощание и направляюсь к машине прежде, чем он успевает задать какой-нибудь очень важный вопрос и тем самым задержать меня. На половине пути я вспоминаю, что забыла надеть сережки, и обнаруживаю, что на мне один носок черный, а второй синий. Вот черт! Барни наверняка заметит и не преминет отпустить язвительную шуточку.

Движение оказывается довольно спокойным, и я доезжаю до окраины Лондона в рекордно короткое время. Я решаю побаловать себя сэндвичем с беконом в своем любимом кафе, которым управляет Мэгги, на окраинной улочке Дептфорда. Я познакомилась с ней, когда мы проводили съемки поблизости, а передвижной буфет не приехал. Входя в кафе, я замечаю, что полы мокрые, но слишком поздно, и я плавным скольжением врезаюсь прямо в стойку. Мне удается удержаться от того, чтобы упасть лицом вниз, только благодаря тому, что хватаюсь за кассу, бью по клавишам, и мы все соглашаемся, что, пожалуй, сумма в 1379,98 фунта стерлингов превышает стоимость булочки с беконом. Кафе заполнено рабочими, все отпускают мне комплименты по поводу моего грациозного скольжения. Мэгги объясняет, что они довольно давно так развлекаются, наблюдая, как посетители прокатываются к стойке, и уговорили ее пока не вытирать полы, чтобы еще повеселиться.

Я сажусь за столик, входят двое работников «Бритиш Телеком». Одному из них удается продемонстрировать очень эффектное скольжение, и мужчины за соседним столиком поднимают бумажные салфетки, на которых написано: 5,9, 5,8 и 6,0. Они имитируют спортивное комментирование и говорят, что Иван исполнил тройной тулуп с двойным оборотом при приземлении. Ребята с «БТ» присоединяются к шутке, и общее возбуждение растет в ожидании следующей жертвы. Им оказывается мужчина из соседнего газетного киоска, его результат — 5,9, 6,0 и 6,0. Мэгги говорит, что она лучше вытрет пол, пока кто-нибудь не убился, и мы соглашаемся, что, пожалуй, пора. Я возвращаюсь в машину и понимаю, что, пока я сидела в кафе, движение стало очень плотным, и застреваю в пробке на Оулд-Кент-роуд. Оказывается, она возникла из-за того, что два водителя грузовиков дерутся. Наконец я въезжаю в Сохо, опоздав в офис только на двадцать минут.

Дженни, которая ведет прием, очень рада меня видеть, и мы договариваемся пообедать втроем со Стефом, адвокатом Барни. Это позволит мне войти в курс конторских сплетен и понять, что замышляет Лоренс. Лоренс — исполнительный продюсер, а я — генеральный работяга-продюсер, и Барни вызывает меня на съемки, потому что он ненавидит работать с Лоренсом. Лоренсу замечательно удаются все встречи с агентствами, получение новых заказов и подмазывание ко всем важным персонам, но он настоящий зануда, достает всех во время съемок, потому что всегда очень беспокоится за Барни, опекает его, и все заканчивается тем, что Барни впадает в истерику и отсылает его домой. Я приезжаю в офис раз в две недели на собрание, в основном чтобы сделать приятное Барни. Я много лет с ним работаю, он замечательный режиссер, склонный, правда, к бурным эмоциональным вспышкам. Но ведь они все такие, у Барни же, по крайней мере, всегда полно работы, а потому и я тоже всегда при работе.

Дженни предупреждает меня, что Лоренс опять возился с моим стулом. Он все время возится с ним, якобы чинит. Обычно же происходит вот что: в тот момент, когда я меньше всего этого ожидаю, стул неожиданно начинает опускаться, и я, естественно, вместе с ним — до тех пор, пока колени не оказываются на уровне подбородка. В это время я обычно держу чашку с кофе. Я заменяю свой стул на один из тех, которые стоят у стола Лоренса: они все выглядят одинаково, и он ничего не заметит, пока сам немного не посидит. Дженни считает, что это замечательная идея, а Стеф двигает свой компьютер так, чтобы стол Лоренса был ей лучше виден, и тогда она сможет точно рассказать, что случилось.

Приходит Лоренс; как всегда, он здоровается со мной с выражением ужаса и спрашивает, почему я снова здесь. Ему не нравится, когда кто-либо сближается с Барни, и он считает своей обязанностью постоянно подчеркивать мою ненужность, чтобы прогнать меня. Мы стоим в приемной, ожидая, пока Дженни рассортирует почту, когда вплывает Барни. «Слава богу, ты здесь!» — восклицает он, на что Лоренс недовольно морщится, а потом говорит: «Отличный костюм, между прочим, но ты знаешь, что у тебя разные носки?» — на что Лоренс самодовольно ухмыляется.

— Да, Барни, спасибо, что всем рассказал. Я одевалась в темноте, чтобы не разбудить Чарли. Еще какие-нибудь комментарии по поводу моей внешности будут или начнем?

Барни смеется и начинает неторопливо подниматься по лестнице в свой роскошный кабинет, который занимает весь второй этаж здания. Я замечаю, что Лоренс взбешен, он не понимает, как я могу разговаривать так с Барни; все его собственные попытки заканчиваются тем, что Барни разражается криком.

Лоренс пристально смотрит на меня и садится за стол. Дженни приносит ему чашку чая, и как раз в то время, когда я начинаю подниматься по лестнице, стул самопроизвольно опускается, его колени оказываются выше головы, а сам он отчаянно старается удержать чашку на весу, чтобы не вылить весь кипяток на себя. Замечательно. Я выражаю ему сочувствие и говорю, что с моим стулом происходит то же самое, видимо, дефект дизайна. Замечательно, просто замечательно. На его лице восхитительная смесь бешенства и подозрения.

Я поднимаюсь наверх для разговора с Барни, и мы обсуждаем приготовления к съемкам каши. Сюжет дурацкий, почти как сам продукт. Парень сходит с рыбацкой лодки ранним утром. Он идет по булыжным улицам маленькой рыбацкой деревушки, открывает дверь в свой дом, и потом мы видим его сидящим за столом в маленькой кухоньке: он ест кашу, на лице — счастливая улыбка. Барни говорит, что это самая жалкая идея, которая встречалась ему в жизни, но он, может быть, сумеет сделать из нее что-то стоящее. У меня ужасное предчувствие, что у нас будет заморочка с этой лодкой, но стараюсь сейчас об этом не думать.

Лоренс то и дело поднимается к нам на этаж и просто слоняется поблизости в надежде, что Барни предложит ему присоединиться к обсуждению. В конце концов он так надоедает Барни, что тот просит принести нам обоим чаю, что он и делает. Я не хочу рисковать и не пью этот чай, кто знает, может, он подсыпал в него хлорки. Остаток утра я провожу в борьбе с компьютером и бюджетами, моля Бога при этом, чтобы стул Лоренса еще раз проделал свой трюк, потому что Стеф пропустила эту сцену и поэтому рассердилась. Потом мы обедаем, и меня посвящают во все сплетни, а также гадости, которые подстраивал Лоренс в последние две недели. Так, например, он сказал Барни, будто бы Дженни забыла передать ему жизненно важный документ, а на самом деле она дважды говорила ему об этом, и еще он чуть не навлек неприятности на Стеф, сказав, что она потеряла сценарий, когда сам взял его домой. А еще он купил себе на прошлой неделе пару черных вельветовых брюк, а Барни попросил его поваляться на персидском ковре в своем кабинете, потому что пылесос его не берет, а вот вельвет замечательно соберет весь пух. Мы приходим к выводу, что все просто обожаем Барни. Затем Стеф говорит, что Барни недавно поднял настоящий скандал из-за того, что его новая итальянская настольная лампа смотрится совсем не так, как он предполагал. Мы соглашаемся, что иногда он бывает занудой, но, по крайней мере, он почти всегда обаятелен и на самом деле очень хороший режиссер. Не то что Лоренс, у которого обаяния нет вообще, а в трудной ситуации — он настоящее говно, поэтому ему никогда не стать настоящим продюсером.

Следующий день проходит в звонках, подтверждающих предыдущие договоренности с членами съемочной группы, и в отправке электронных писем. Я провожу уйму времени в Уэст-Энде, покупая миски для каши и кувшины для молока белого китайского фарфора, потому что Барни нужно, чтобы было из чего выбрать, а выбирать он желает не меньше, чем из пары десятков. Вернувшись в офис, я начинаю спорить с Лоренсом по поводу бюджетов. Заходит Барни и спрашивает: «О чем это вы тут спорите?», на что Лоренс отвечает, что у меня совершенно необоснованные расходы на оборудование и что мы выходим за рамки бюджета. Заканчивая свою речь, он понимает, что только что допустил огромную тактическую ошибку. Барни разражается патетической речью, суть которой сводится к тому, что это ОН решает, какой комплект ему нужен для работы, и, если я говорю, что нам нужно то-то и то-то, значит, нам действительно это нужно. Если Лоренс думает, что знает лучше, то пусть он сам гребано делает этот гребаный фильм. А еще лучше, если он найдет себе место в фирме, которая делает сраную работу на нулевом бюджете, а мы потом посмотрим, сколько дипломов он за нее получит. Замечание насчет дипломов — больное место, потому что у Барни их предостаточно, и однажды Лоренс решил, что они будут хорошо смотреться на стенах приемной. Барни же сказал, что они смотрятся ужасно напыщенно, велел снять их и повесить обратно на заднюю стену. Барни сказал тогда Лоренсу, что у него совсем нет вкуса. Рассерженный, Барни поднимается к себе, а мы все тише воды ниже травы ожидаем, пока он успокоится. Лоренс очень зол на меня, сверлит взглядом. Я поднимаюсь наверх, чтобы попрощаться с Барни, он преспокойненько лежит на диване и смотрит телевизор. Он говорит: «До свидания», но глаз от экрана не отрывает.

Приезжаю домой; Чарли спит, Эдна говорит, что свалился, как ягненок. Что-то он никогда так не делает, когда он со мной. Ложусь совершенно измученная и просыпаюсь, как мне кажется, через несколько минут: семь часов, очень холодно, Чарли лежит рядом, свернувшись под одеялом, и громко сопит. Вскоре он высовывает голову и заявляет, что совершенно забыл сказать раньше, но сегодня ему нужно принести в школу самодельную модель корабля викингов, с веслами. Я говорю, что он, наверно, пошутил, а он отвечает, что нет, и начинает сердиться. Мы стараемся изо всех сил и мастерим корабль, используя коробку из-под сухого завтрака, войлок и длинные деревянные палочки для шашлыка, а парус делаем из старого посудного полотенца. Получается очень даже неплохо, но можно было бы обойтись и без этого приключения с утра пораньше.

Мисс Пайк очень тронута, она говорит, что домашнее задание заключалось в том, чтобы подумать, как можно сделать модель корабля викингов. Но у нас получилось очень хорошо, его нужно поставить на выставочный стенд. Чарли очень горд собой. В следующий раз, прежде чем броситься в последнюю минуту выполнять какое-нибудь творческое задание, нужно будет уточнить у Кейт. Вернувшись домой, я решаю продолжить тему искусств и ремесел и покрасить старый стул из ванной комнаты ярко-желтой краской, оставшейся после ремонта моей спальни. Получается очень красиво, и в порыве вдохновения я крашу еще и кафельные плитки, которые сейчас дурацкого зеленого цвета. Быстро наношу краску на кафель и просто заставляю себя остановиться, чтобы не начать красить стены.

Поднимаюсь наверх поработать немного в кабинете, звоню Эдне, чтобы она пришла завтра, потому что мне нужно ехать на студию снимать ролик о каше. Потом срываюсь в соседнюю деревню на сеанс ароматерапевтического массажа к женщине, которую рекомендовала Кейт. Сам массаж замечательный, но мне не очень нравится музыка, которую она ставит: много флейт и звуки китов, переживающих какой-то эмоциональный кризис. Я как-то не уверена, что киты — подходящие животные, способные вызвать положительные ассоциации у человека, задрапированного в полотенца и одетого лишь в трусики.

Массажистка говорит, что у меня очень напряжены плечи, нужно расслабиться. Я понимаю, что это хороший совет, а если бы она еще согласилась забрать Чарли из школы и приготовить ужин, то я бы уж точно максимально приблизилась к полному расслаблению. Она дает мне бутылочку массажного масла и советует добавить его в воду, когда я буду принимать ванну сегодня вечером, а еще бутылочку минеральной воды — ведь необходимо восстановить водный баланс. Я обещаю ей так и сделать и чуть не врезаюсь в изгородь по дороге домой: послушно глотаю воду из бутылки, на руле только одна рука, а тут неизвестно откуда возникает машина прямо на середине дороги. «Вольво», конечно. За рулем — старичок, едва выглядывает из-за руля, сидит на подушках. Он приветливо машет мне, проезжая мимо, я отвечаю ему тем же. К несчастью, именно в той руке, которой я машу, бутылка с водой, так что теперь вся машина мокрая, а брюки выглядят так, как будто я не успела добежать куда надо.

Я чувствую себя даже спокойнее и увереннее, чем обычно, уже переодела брюки, и мне хочется попробовать, подействует ли мое состояние на Чарли, который говорит, что он не устал, не будет принимать ванну, не идет ложиться спать и хочет поиграть в щелчки. Я ненавижу щелчки. Мне бы больше понравились шлепки. Я делаю массаж ему на ногах, ему очень нравится, и он просит помассировать еще и спинку. Расстилаю полотенце на своей кровати, и он ложится. Я начинаю делать массаж, он засыпает, я тоже. Просыпаюсь в десять и обнаруживаю, что масло все до последней капельки вытекло и, кажется, промочило одеяло насквозь. Проверяю автоответчик, там шесть сообщений, все о завтрашней работе. Решаю принять ванну.

Вода горяченная, ванная комната заполняется паром. Осторожно сажусь, потом ложусь, предвкушая долгую приятную процедуру. С удовольствием рассматриваю заново выкрашенные плитки и вдруг замечаю, что краска медленно сползает вниз и собирается желтыми лужицами по краям ванны. Потом она маленькими ручейками начинает стекать в ванну. Выскакиваю и начинаю бешено стирать краску. Испачкав два полотенца, понимаю, что мне нужна хорошая тряпка, иду за ней на кухню, оставляя следы по всему ковру. Я провожу ужасные полчаса с растворителем краски, резиновыми перчатками, средством для чистки ковров и множеством ругательств. Ванна наконец приобретает свой первоначальный цвет, но мне самой требуется жидкость для снятия лака, чтобы отчистить пятна краски с ног, а бутылочка почти пуста. Подошвы остаются бледно-желтыми. Я никогда больше не буду красить кафельную плитку. Никогда.

Заваливаюсь в кровать в страшно возбужденном состоянии и просыпаюсь, как мне кажется, через несколько минут: слышу, что пришла Эдна. Одеваясь, хожу на цыпочках, и мне удается уйти прежде, чем Чарли встанет. Приезжаю на студию рано, чтобы проконтролировать готовность кухни к съемкам; основное установили еще вчера. Монтировщики наверняка что-нибудь сделали не так, нужно еще раз все посмотреть. Барни, конечно же, захочет использовать утренние часы и рассердится, если что-то будет не готово. Декорации смотрятся хорошо за исключением буфета, который они поставили в совершенно не подходящее место. Мне приходится выяснять отношения с монтировщиками, я категорически отказываюсь платить дополнительно за то, чтобы они поставили буфет на то место, где он должен был стоять с самого начала. Они уходят, все еще ворча, но тем не менее поставив буфет на нужное место, и за дело принимается осветитель. Появляется актер и признается, что кашу терпеть не может, его от нее тошнит, и он надеется, что есть ее не придется. Мог бы и сказать об этом на кастинге, потому что весь сегодняшний эпизод о том, как он садится за стол и начинает есть вкусную горячую кашу. Конечно, ему не нужно есть эту кашу целыми мисками, но что будет, если его начнет тошнить прямо за столом?

Подтягивается съемочная группа, болтаются без дела, пока не приходит Барни. Он, как обычно, неторопливо и обстоятельно рассматривает съемочную площадку, потом поднимает скандал из-за кувшина для молока, отвергнув свой собственный предыдущий выбор. Я знала, что так будет, и, очень довольная собой, приношу несколько других на выбор, хоть он и говорил, что это пустая трата времени. Мое самодовольство, однако, быстро исчезает, когда он говорит, что они все бредовые, что у рыбака не может быть кувшина для молока белого китайского фарфора, любому идиоту понятно. Я уже собираюсь запихать кого-нибудь в такси и послать срочно в магазин купить несколько других, стараюсь заставить Барни сказать мне, каким должен быть, по его представлению, такой кувшин у рыбака, но тут он замечает старый голубой, с отколотым краем кувшин на подносе с кофейными чашками, которыми мы пользуемся в студии. Барни говорит, что это то, что надо, слава богу, мир восстановлен.

За время этого кувшинного кризиса вся команда устала, фактически уже время обеденного перерыва, и все ноют, что умирают от голода. Когда я говорю об этом Барни, он отвечает, чтобы я заткнулась. Ворчание команды усиливается. Это опасный момент, потому что, если я не начну действовать быстро, они от слов перейдут к делу, совсем как младенцы, которые, устав, вдруг кусают тебя в самый неожиданный момент. Я спрашиваю Барни, действительно ли он не голоден, проделав уже столько работы с утра; к счастью, он не замечает сарказма и соглашается сделать перерыв на обед. Вся команда заметно обрадовалась, за исключением электрика, который не может найти свои сигареты, потому что их спрятал Кевин. Я разбираюсь с этим, пригрозив Кевину отшлепать его, если он не будет себя хорошо вести. Это была ошибка с моей стороны, теперь все включаются в игру «отцы и дети» и умоляют, чтобы их отшлепали.

Барни смотрит на все происходящее сквозь пальцы и вдруг заявляет, что он не прочь и поработать, если все прекратят дурачиться. Команда быстро заканчивает обед, и все приступают к работе, продолжая, тем не менее, то и дело хихикать и называть меня Мисс Хлыстик. Заказчик так и не появляется, слава богу, и актера не тошнит — ну, почти. Нам все же приходится добавить немного бренди в кашу, чтобы ослабить его рвотный рефлекс. Это срабатывает, и, по счастью, мы заканчиваем прежде, чем он начинает терять координацию движений и его глаза становятся стеклянными. Мы делаем перерыв на чай, а потом еще долго снимаем саму упаковку миски с кашей, что страшно наскучивает Барни, он то и дело выходит на некоторое время.

Мы снова делаем перерыв на ужин и быстро стараемся закончить со съемками упаковки, чтобы успеть до волшебного часа — полуночи, тогда группе придется платить по двойному тарифу. Съемочная группа теперь старается работать как можно медленнее, все не прочь получить «двойную халтуру». Но я уже знаю все их уловки, да и Барни тоже. В конце концов нам удается сделать такое количество кадров, которое удовлетворит любого заказчика, и группа начинает расходиться, все надутые. Барни говорит, что позвонит мне завтра и что мы встретимся на следующей неделе в офисе, чтобы обсудить поездку в Корнуолл, где придется снимать сложные эпизоды. Я с нетерпением жду этого: сочетание лодок, британской погоды и актера, который не любит кашу, должно быть восхитительным.

Возвращаюсь домой и застаю Эдну заснувшей у камина. Она говорит, что Чарли сегодня опять вел себя как овечка и что она подписала согласие на организованный поход. Очень хорошо. Но не кажется ли мне, что пять миль многовато для похода? Конечно, кажется. Я впервые слышу об этом походе и утром звоню Кейт; она говорит, что поход назначен на ближайшие выходные, организован родительским комитетом и явка обязательна. Вероятно, мисс Пайк забыла дать мне бланк раньше. Мы встречаемся в семь утра у паба, взять с собой резиновые сапоги и плащи. Блестяще.

Субботнее утро, мы все собрались около паба, в резиновых сапогах и куртках, с рюкзаками, полными еды для нашего эпического путешествия. Появляется миссис Хэррисон-Блэк и говорит, что она очень рада, что мы все так постарались, и что не нужно беспокоиться, если мы не сможем пройти весь маршрут, просто пройдем, сколько сможем. Роджер шепотом говорит, что, по его мнению, это наглость: с такой попой, как у нее, лучше воздержаться от лекции на тему физической подготовки. Сэлли говорит, что взяла с собой бренди во фляжке на тот случай, если у Роджера наступит упадок сил. На это Роджер отвечает, что если сарказм — это все, что он заслуживает, то он бы лучше остался дома и почитал газеты.

Они всегда так пререкаются, но делают это по-дружески, не так, как другие пары в отвратительном духе «уж лучше бы ты умер». Они познакомились в университете и с тех пор вместе. Они никогда по-настоящему не ссорились, никогда не переживали «трудные времена» и никогда не меняли своих решений. Достаточно для того, чтобы начать их ненавидеть. Роджер — адвокат местной фирмы, но он не зарабатывает много денег, потому что он всегда помогает людям выбраться из трудных ситуаций и при этом никогда не назначает высокую цену. Сэлли работает неполный день в местной средней школе, выматывается полностью. Совмещение воспитания Вильяма и Рози с углубленным преподаванием истории ершистым подросткам — дело нелегкое. Мы с Кейт уже сказали ей, что, если она хоть еще раз расскажет нам историю о трудных подростках, мы и стоять рядом с ней на школьной площадке больше не будем. Как говорит Кейт, лучше вообще не знать. Зато потом, когда Джеймс с Чарли перекрасят волосы в синий цвет и начнут говорить на детройском диалекте наркодилеров, для нас это будет сюрприз.

Люди начинают выдвигаться, держа в руках маршрутные карты. Некоторые из них Настоящие Энтузиасты. Они пришли целыми семьями, в тщательно подобранных походных костюмах и с таким количеством оборудования, что, похоже, смогут взойти на Эверест.

— Боже мой, посмотри на того мужчину, он только что пробежал мимо. У него измеритель — ты знаешь, такой приборчик, который измеряет пульс и начинает издавать сигнал, если приближается сердечный приступ.

— Роджер, дорогой, мне кажется, это измеритель скорости.

— Так вот, оказывается, как он выглядит. Я-то думал, что его нужно пришивать к одежде на груди, а не носить, как часы. Мне тоже нужен такой, раз уж он такой клевый.

— Замолчи, Роджер!

— Ну посмотри, какой он бодренький, бегает без остановки. Полный дурак, во время школьного похода. Ну правда!

Мы соглашаемся, особенно потому, что этот марафонец все время кричит на своих двоих маленьких мальчиков, чтобы они не отставали. На них жалко смотреть.

— Когда мы будем обедать?

Мы только что начали движение от парковки при пабе, и мне приходится объяснять Чарли, что нужно пройти немного подальше. Это сообщение встречено бурей негодования. Кейт открывает пачку жвачки с привкусом вина, и мир восстанавливается. Джеймс, Чарли и Вильям заявляют, что они опьянели от винной жвачки, и начинают идти качаясь. Разрыв между нами и остальной группой неумолимо увеличивается, и Настоящие Энтузиасты, которые начали резво, теперь превратились в маленькие точки на горизонте. Маршрут заворачивает в лес. Под ногами становится все грязнее. Похоже, этот день никогда не кончится.

У мальчиков на сапогах налипло столько грязи, что они едва могут оторвать ноги от земли, и мы останавливаемся, чтобы помочь им очистить обувь. Мальчики начинают ныть, все больше и больше. Роджер предлагает игру в шпиона, жульничает страшно; говорит, что видит тигра и краснокожего индейца. Ребята, похоже, поверили, внимательно всматриваются в деревья. Мы принимаем решение сделать привал, но земля такая мокрая, что не сесть, и мы по-цирковому размещаемся на поваленных деревьях и пьем кофе, пока дети едят. Мы прикладываемся к фляжке Кейт и сходимся во мнении, что сельская природа очень красива. Роджер соскальзывает вниз и теперь сидит в луже грязи; дети считают, что это самое-самое уморительное зрелище, какое они когда-либо видели. К счастью, Роджер не относится к тем мужчинам, которые впадают в ярость, когда над ними смеются пятеро детей и три женщины. Ну очень редкий тип мужчин.

Он говорит, что у него даже брюки мокрые, и на нас нападает очередной приступ смеха. Сэлли наконец перестает смеяться и целует его. Дети считают, что это отвратительно, и изображают, как их тошнит. Мы с Кейт обмениваемся завистливыми взглядами. Теперь, став намного счастливее, мы продолжаем поход и выходим на открытую местность. Проходим мимо одной из семей Энтузиастов, у них в полном разгаре ссора. Родители очень громко выясняют, кто виноват в том, что они забыли кофе, а дети выясняют, чья очередь нести карту. Один из детей, совершенно очевидно, упал в лужу и теперь весь, с головы до ног, в грязи. Мы уже видим основную группу и обогнали еще одну семью, где тоже что-то не так.

Вильям говорит, что, может быть, все закончится, как в сказке про черепаху и зайца, и мы окажемся победителями. Мы хвалим его за умное суждение, но наши шансы победить очень призрачные, потому что, скорее всего, бригада Энтузиастов уже прошла маршрут и принимает дома холодный душ. За умную мысль я награждаю Вильяма маленьким батончиком «Марса». Чарли дуется.

Начинается дождь. Следующие полчаса — сплошной кошмар: все едва сдерживают слезы и ругательства, и конфеты кончились. Я нахожу пакетик мятных леденцов на дне сумки, но, к сожалению, то, что нам действительно сейчас нужно, — это пара четырехместных экипажей. Тем не менее на некоторое время леденцы совершает настоящее чудо. Вильям сообщает, что зубной врач сказал, что они — самые ужасные конфеты в мире, и ему нельзя их есть. Джеймс с Чарли смотрят на него, как будто он — сирота из зоны военных действий, а не ребенок, чьи родители придерживаются определенной политики по поводу потребления сахара. Роджер говорит, что однажды, когда был маленьким, укусил своего зубного врача, и дети смотрят на него с восхищением. Роджер поспешно начинает объяснять, что это было много лет назад, а теперь все зубные врачи хорошие и раздают наклейки. Для детей это звучит не очень убедительно. Сэлли говорит, что Роджер может взять Вильяма с собой, когда в следующий раз пойдет к дантисту. Интересно, у них есть наклейки с надписью «Я сегодня укушу дантиста» наряду с их обычными с «Томми Зубная Щетка»?

Дождь продолжается, и мы еле тащимся. Теперь мы проходим обратным маршрутом, по дороге, ведущей к другому концу деревни. Наконец мы финишируем, и миссис Хэррисон-Блэк говорит: «Ну слава богу, мы уже собирались высылать поисковую бригаду. Ха-ха!» Кейт останавливает ее своим испепеляющим взглядом. По-видимому, она научилась это делать в Школе по подготовке к высшему обществу. Я не очень-то верю, что она действительно ходила в эту школу, но Кейт говорит, что это была идея ее матери, а она сама согласилась, потому что это давало ей возможность провести шесть месяцев в Швейцарии, флиртуя с инструкторами по лыжам. Это обучение не пропало даром, потому что она в совершенстве овладела умением испепелять взглядом, и даже миссис Хэррисон-Блэк отступает назад. В детях неожиданно обнаруживается неиспользованный источник энергии, они бегают кругами и здороваются со всеми своими друзьями. Я приглашаю Кейт и Сэлли с Роджером на ужин; сделаю пиццу. Кейт возьмет напрокат несколько видеокассет, а Сэлли с Роджером предлагают принести вино. Дети очень довольны, а Чарли настаивает на воздушных шариках, чтобы получилась настоящая вечеринка.

Пицца прошла с успехом, и мальчики идут наверх в комнату Чарли поиграть в «Лего». Оттуда постоянно раздается приглушенный грохот, беспорядок в его комнате трудно себе представить, но я стараюсь не думать об этом. Фёби и Рози смотрят по видео «Маленькие женщины», они в восторге. Нам всем нравится, кроме Роджера, который фыркает при каждом сентиментальном эпизоде и говорит, что фильм правильнее назвать «Скучные женщины», и когда вообще начнут стрелять?

Фильм заканчивается, все собираются уходить. Вильям устраивает истерику, цепляется за диван и, всхлипывая, заявляет, что не хочет идти домой. Наконец мне удается его подкупить тем, что разрешаю взять с собой ковбойскую шляпу и лук со стрелами, с которыми Чарли неохотно соглашается расстаться, но только если тот будет бережно с ними обращаться. Вильям торжественно клянется, что будет, они пакуются в машину, и Вильям машет шляпой из окна, пока они едут по переулку. Теперь Джеймс разражается слезами: он тоже не хочет идти домой и тоже хочет поносить ковбойскую шляпу. Фёби говорит, что он глупый мальчишка, и Джеймс пинает ее. Кейт тащит их за руки и за ноги в машину, а Чарли прыгает вверх-вниз, повторяя, что Фёби — самая ужасная девчонка на свете и заслуживает того, чтобы ее пинали. Я говорю ему, чтобы он заткнулся, на что он отвечает, что я очень грубая. Могу стать еще более грубой, но решаю вместо этого проигнорировать все его протесты, надеть на него пижаму и запихать его в постель, прежде чем он предпримет какие-либо отвлекающие маневры.

— Мама.

— Да?

— А завтра пойдем в поход?

— Нет.

— А пиццу сделаем?

— Нет.

— Я ненавижу тебя, мама.

— Спокойной ночи, Чарли.

Он засыпает, как только его голова касается подушки. Я на цыпочках выхожу из комнаты, потому что весь пол усыпан детальками «Лего». Они есть даже в раковине ванной комнаты. Может быть, завтра, пока он не видит, я выброшу их. С этой счастливой мыслью я сваливаюсь в кровать, и мне снится запутанный сон о том, что мы идем в организованный поход через кашу, а Барни кричит, чтобы мы поторапливались, потому что уходит свет. Надеюсь только, что это не будет дурным предзнаменованием завтрашних съемок.