Комната находилась в каком-то высоком, продуваемом ветрами месте, небольшая, квадратная, с белеными каменными стенами и обитым досками потолком с изображением охотничьей сцены. На следующий день после того, как он впервые очнулся, Йама сумел подняться с тонкого матраса на каменном ложе и, шатаясь от слабости, добрел до глубокого узкого окна. Он сумел разглядеть разбегающиеся цепочки скалистых хребтов под густым, пронзительно синим небом, но тут боль сокрушила его волю, и он потерял сознание.

— Он болен, но не понимает этого, — сказал какой-то старик. Говоря это, он повернул голову, обращаясь к кому-то в комнате. Кончик его белой тонкой бороды болтался в дюйме от подбородка Йамы. Его лицо с глубокими морщинами было покрыто мелкими тонкими пятнышками, а вокруг голого темени остался лишь венчик седых волос. Очки с линзами, будто маленькие зеркала, скрывали глаза. Глубокие шрамы избороздили левую половину лица, оттягивая вверх уголок рта в сардонической усмешке.

Старик произнес:

— Он и не подозревает, сколько сил отнял у него нож.

— Он так молод… — промолвил в ответ женский голос и тут же добавил:

— Он все узнает сам, мы же не можем…

Старик наматывал и разматывал кончик своей бороды на палец. Наконец он сказал:

— Я не помню.

Йама спросил, кто они и где находится эта прохладная комната, но они, казалось, не слышали. Может быть, он ничего не произнес. Он не мог пошевелить и кончиком пальца, но это его не пугало. Он был слишком изможден, чтобы бояться. Оба старика ушли, Йама остался один созерцать сцену охоты на потолке. Мысли его все никак не обретали стройность. Охотники в пластиковых латах и ярких куртках гнали белого оленя сквозь лес голых деревьев.

Почва между стволами сверкала россыпями цветов. Видимо, подразумевалось, что на картине изображена ночь, так как стройные ветви, расходясь во все стороны, таяли в темноте. Белый олень выглядел среди них падающей звездой.

На переднем плане молодой человек в кожаной куртке оттаскивал свору гончих от пруда. Йама подумал, что он знает имена псов и как зовут их хозяина. Но тот был мертв.

Позже старик вернулся, приподнял и усадил Йаму, чтобы он смог выпить из глиняной чашки жиденький овощной бульон. Потом Йаму охватил озноб, такой сильный, что он дрожал под тонким серым одеялом. Озноб, сменился жаром и, если бы хватило сил, Йама совсем сбросил бы это одеяло.

— Лихорадка, — сказал старик. — У него гнилая лихорадка. Что-то дурное попало в кровь.

— Ты лазил в гробницах, — объяснил ему старик, — а там множество старинных болезней.

Йама обливался потом; даже матрас стал влажным. Ах, если бы он мог встать, он бы утолил жажду этой прекрасной чистой водой из лесного пруда. Тельмон бы ему помог.

Но Тельмон умер.

Днем в комнату ненадолго заглядывал луч света и вскоре застенчиво ускользал. А по ночам в глубоком оконном проеме шарил ветер, и свеча в стеклянном абажуре трепетала и начинала коптить. Лихорадка кончилась ночью. Йама тихонько лежал, слушая завывания ветра, но голова была ясной, и он пролежал долгие часы, размышляя над тем, что произошло, и стараясь составить целостную картину.

Горящая фейерверком башня доктора Дисмаса. Странная клетка и пылающий корабль. Юный лев, герой войны Энобарбус. И такие же шрамы, как у старика.

Призрачный корабль, бегство, снова пожар. Кажется, что огонь пронизывал все. Он вспомнил доброту рыбаря Кафиса, блуждания среди гробниц Умолкшего Квартала, смерть Луда… Он бежал от чего-то ужасного, но что случилось потом, он совсем не помнил.

— Тебя сюда принесли, — рассказала ему старуха, когда кормила завтраком, — я думаю, откуда-то с реки ниже Эолиса. Дорога неблизкая.

У нее была гладкая, почти прозрачная кожа. Она принадлежала к той же расе, что и Дирив, но была гораздо старше родителей девушки.

Йама спросил:

— Как вы узнали?

Старик улыбнулся за плечом у женщины. На нем, как всегда, были очки с зеркальными линзами.

— Твои брюки и рубашка были в свежем речном песке. Но, думаю, ты бродил и по Городу Мертвых.

Йама поинтересовался, почему он так считает.

— Нож, дорогой, — объяснила женщина.

Старик потянул себя за бороду и заметил:

— Многие носят старинное оружие, оно намного мощнее, чем современное.

Йама кивнул, вспомнив пистолет доктора Дисмаса.

— Но твой нож подернут патиной ржавчины, а это заставляет думать, что он многие годы лежал в темном сухом месте. Разумеется, можно предположить, что ты носил его, не потрудившись очистить, но, думаю, ты не такой легкомысленный человек. Я думаю, ты нашел его совсем недавно и просто не успел почистить. Ты подплыл к берегу и пошел через Город Мертвых и в какой-то старой гробнице нашел этот нож.

— Он относится к Эпохе Мятежа, насколько я могу судить, — заметила женщина. — Это очень опасное оружие.

Старик с любовью произнес:

— Ей можно верить, она забыла больше, чем я когда-либо знал. Ты должен научиться с ним обращаться, иначе он тебя убьет.

— Молчи, — резко вмешалась женщина. — Мы не должны ничего изменять.

— Вероятно, мы и не можем ничего изменить, — отозвался старик.

— Тогда я была бы машиной, — сказала женщина, — а это меня не прельщает.

— Тогда бы ты по крайней мере ни о чем не переживала. Но все равно я буду осторожен. В последнее время мой разум становится рассеян, моя жена тебе не раз еще об этом напомнит.

Они были женаты очень давно. Оба носили одинаковые льняные рубашки поверх шерстяных брюк, у обоих были одни и те же жесты, как будто любовь это нечто вроде игры в подражание, в которой смешивается все лучшее, что есть у обоих участников. Они называли друг друга Озрик и Беатрис, но Йама подозревал, что это не настоящие имена. У обоих в манере поведения чувствовалась лукавая осторожность, как если бы они что-то скрывали, но Йаме чудилось, что Озрику хотелось рассказать ему больше, чем полагалось. Беатрис к мужу была строга, но Йаму окутывала любящим взглядом, и пока он лежал в лихорадке, она целыми часами сидела у его постели, стирая пот полотенцем, смоченным нардовым маслом, поила его настоями меда и трав, баюкала, как собственное дитя. Озрика сгорбили годы, а его высокая стройная жена сохранила грацию молодой танцовщицы.

Прошло несколько дней, и вот муж и жена сидят на каменном выступе под узким окном маленькой комнаты и смотрят, как Йама ест из миски вареный маис. Сегодня впервые с тех пор, как он пришел в сознание, он ест твердую пищу. Они рассказывают, что оба они сотрудники Департамента Кураторов Города Мертвых — управления общественных услуг, распущенного несколько столетий назад.

— Но мои предки остались на службе, дорогой, — объяснила Беатрис. — Они верили, что мертвые заслуживают лучшей участи, чем забвение, и боролись с уничтожением Департамента. Там была целая война. Конечно, нас теперь мало. Большинство считает, что мы давно исчезли, если вообще что-нибудь слышали о нашей службе, но мы все еще сохраняем некоторые из наиболее важных кварталов города.

— Можно сказать, что я заслуженный сотрудник Департамента благодаря родственным связям, — пошутил Озрик. — Вот твой нож. Я его почистил.

Озрик положил в ногах кровати длинный изогнутый нож. Йама взглянул на него и почувствовал, что боится его, несмотря на то что нож спас ему жизнь. Казалось, Озрик положил у его ног живую змею. Он произнес:

— Я нашел его в скальной гробнице у реки.

— Должно быть, он туда попал еще откуда-то, — сказал Озрик и в задумчивости дотронулся до кончика носа.

На пальце не хватало одной фаланги. Он продолжал:

— Я очистил белым уксусом налет от многих веков хранения. Ты должен раз в десять дней или около того протирать нож тряпкой с минеральным маслом, а вот точить его не требуется, и в случае чего починится он тоже сам, конечно, в разумных пределах. В нем вмурована копия личности предыдущего владельца, но я убрал это привидение. Тебе следует тренироваться с ним, как можно чаще брать в руки, хотя бы раз в день, тогда он будет тебя знать.

— Озрик…

— Он должен знать, дорогая, — возразил жене Озрик. — От этого не будет вреда. Чаще тренируйся с ним, Йама.

Чем больше ты будешь с ним работать, тем лучше он будет тебя знать. И чаще оставляй его на солнце или там, где есть перепад температуры; полезно помещать кончик ножа в огонь. Он слишком долго лежал в темноте, потому ты пострадал, когда взял его. Думаю, он принадлежал офицеру — кавалеристу, умершему много веков назад.

Их изготовляли для воюющих в дождливых лесах в двух тысячах лиг вниз по реке.

Йама тупо заметил:

— Но война началась только сорок лет назад.

— То была другая война, дорогой, — мягко объяснила Беатрис.

Йама вспомнил, какое сверхъестественное сияние испускал нож, когда он, разглядывая, поднял его к лицу.

Но когда Лоб поднял нож, случилось нечто ужасное. Разным людям нож показывал свои разные аспекты.

Выяснилось, что Йаму унесли от реки очень далеко, глубоко в предгорья Краевых Гор. До сей поры Йама не представлял себе истинных размеров некрополя.

— Мертвых больше, чем живых, — объяснил Озрик, — а этот город был для жителей Иза местом захоронения со времен создания Слияния. По крайней мере до нашего века, века разложения.

Из разговора Йама заключил, что кураторов осталось совсем мало, и все они — люди старые. В этом месте прошлое было сильнее настоящего. В былые времена Департамент Кураторов Города Мертвых отвечал за подготовку и похороны умерших, которых там называли клиентами, а также за поддержание порядка и уход за могилами, надгробиями, памятниками, изображениями на каменных пластинах и фантомами мертвых. Это было священной и трудной задачей. К примеру, Йама узнал, что существовало четыре способа упокоения останков клиентов: погребение, включая захоронение или помещение в склеп; кремация огнем или кислотой; выставление тела либо в гробу, поднятом над землей, либо посредством расчленения; а четвертый — в воде.

— Последний, как я понимаю, единственный способ, используемый в наше время, — сказал Озрик. — Он, конечно, имеет право на существование, но ведь многие умирают вдали от Великой Реки, а кроме того, поселения часто расположены так тесно, что трупы с верховьев реки отравляют воду в низовьях. Сам подумай, Йама, значительная часть Слияния занята горами и пустынями. Погребение в земле встречается очень редко, ведь места недостаточно даже для сельского хозяйства. Мириады и мириады дней наши предки строили гробницы для своих усопших, сжигая их на кострах или растворяя в бассейнах с кислотой, либо выставляя их тела нашим крылатым братьям. Сооружение гробницы требует много усилий и доступно только богатым, потому что плохо построенные гробницы бедноты тут же становятся добычей дикого зверя. Древесины для костров не хватает так же, как и обрабатываемой земли, а растворение в кислоте всегда считалось небезупречным с эстетической точки зрения. В данных обстоятельствах значительно естественней выставлять клиента нашим крылатым братьям. Когда придет мой час, я желаю, чтоб с моим телом поступили именно так. Беатрис мне обещала. Конечно, конец света настанет раньше, чем я умру, но надеюсь, птицы все еще будут летать….

— Ты забыл о бальзамировании, — резко бросила Беатрис. — Он всегда забывает, — сказала она Йаме. — Он этого не одобряет.

— Нет, я не забыл, но ведь это просто вариант захоронения. Без гробницы бальзамированное тело — просто Добыча диких зверей или экспонат для любопытных.

— Иногда тело превращают в камень, — сказала Беатрис. — Обычно его держат для этого в меловом растворе.

— Кроме того, существует мумифицирование, высушивание вакуумным или химическим воздействием, а также обработка смолами или льдом, — перечислял Озрик, загибая пальцы. — Но ты же понимаешь, я говорю о самых распространенных, ну и наиболее упадочных, декадентских методах, имея в виду способ, когда тело клиента подвергалось бальзамирующему воздействию, пока он был еще жив и надеялся на физическое воскрешение в грядущих веках.

Вместо этого грабители вскрывали гробницу, забирали из нее все ценности; тела пожирали дикие животные или же их использовали как горючее либо как удобрение для почвы. Тот бравый кавалерист, который когда-то действовал твоим ножом в сражении, молодой Йама, по всей вероятности, был сожжен в печи, чтобы расплавить собой металл, содранный с его гробницы. Вполне возможно, что один из грабителей прихватил нож, и тот напал на него. Вот он и выронил нож там, где ты нашел его через столетия. Мы живем во времена обнищания. Я помню, что ребенком играл среди гробниц и дразнил фантомов, которые тогда еще говорили от имени тех, кто больше не чает воскрешения. В глупости заключен свой урок. Только Хранители смогли победить время. Тогда я не чувствовал, что фантомы вынуждены ублажать мою глупость; молодые жестоки, они еще ничего не понимают.

Беатрис выпрямилась, подняла руку и стала декламировать:

Пусть слава, что добычею слывет

Живых, найдет покой па пашем пьедестале.

Пусть подвиг нынешний оковы рвет

Забвенья вечного и смертную опалу.

Деяние пусть времени умерит жадность

И скрасит мерзкой смерти неприглядность.

Йама подумал, что это текст Пуран, но Беатрис объяснила, что он значительно старше.

— Нас слишком мало, чтобы помнить обо всем, оставленном мертвыми, сказала она, — но мы делаем, что можем, и мы очень долгоживушая раса.

В обязанности кураторов входило значительно больше, чем просто подготовка клиентов; в последние два дня Йама узнал кое-что об уходе за гробницами, сохранении утвари, с которой похоронены клиенты, и все это в соответствии с обычаями данной расы. Озрик и Беатрис кормили его овощными бульонами, отваренными кореньями, молодой сочной окрой, кукурузой и зеленым горошком, поджаренным в легком масле. С каждым днем он чувствовал себя все лучше и начал ощущать беспокойное любопытство. Он не сломал ни одной кости, но на ребрах у него были глубокие ссадины, а связки мышц спины и рук порваны. На теле и ногах виднелись многочисленные полузажившие раны, а после лихорадки он настолько ослаб, что порой ему казалось, будто у него высохла вся кровь.

Самые глубокие раны Беатрис прочистила; она объяснила, что в них попала каменная пыль и могут остаться шрамы. Как только позволили силы, Йама начал делать упражнения, которым его обучил сержант Роден. Он упражнялся с ножом, преодолев инстинктивное отвращение. Как советовал Озрик, он занимался с ним каждый день, а в остальное время оставлял на подоконнике, где его непременно найдет полуденное солнце. Вначале ему приходилось не меньше часа отдыхать, выполнив один комплекс упражнений, но он в больших количествах поглощал простую пищу кураторов и чувствовал, как силы к нему возвращаются, и наконец он смог подняться по винтовой лестнице на вершину полого утеса.

Он шел, часто останавливаясь передохнуть, но все же добрался до двери маленькой хижины и оказался на воздухе под высоким, нестерпимо синим небом, после душной комнаты, где он пролежал так долго. Чистый холодный воздух ударил в голову, как вино.

Хижина помещалась с одной стороны плато, венчающего вершину утеса; площадка была такой ровней, что казалось, будто кто-то отсек макушку гигантским мечом.

Вполне вероятно, что так и было в действительности, ибо во времена строительства Слияния, задолго до того, как Хранители покинули свои десять тысяч рас, использовались энергии такой мощности, что можно было двигать горы и формировать пейзажи огромных районов с такой легкостью, как садовник устраивает цветочную клумбу.

Площадка на вершине утеса размером не превышала Большой Зал в замке эдила, невысокие каменные ограды делили ее на крохотные поля. Тут были делянки кабачков, тыкв, батата, кукурузы, капусты и сахарного тростника. Меж грядок вились узенькие тропинки, а сложная ирригационная система труб, емкостей и канавок обеспечивала постоянный полив вызревающего урожая. В дальнем конце площадки Беатрис и Озрик кормили голубей, которые, хлопая крыльями, кружились вокруг каменной небеленой голубятни с башенкой наверху.

Утес стоял на самом краю извилистого хребта, а под ним разверзалась такая глубокая пропасть, что дно ее тонуло в сумрачной дымке. Вдоль хребта виднелись другие скалы с плоскими вершинами, их склоны усеивали окна и балконы. На широком уступе горы, вырезанном в белом скальном массиве крутого склона, уходящего в бездонную пропасть, виднелась россыпь гробниц громадных сооружений со слепыми белеными стенами под остроконечными черепичными крышами среди искусственно созданных газонов и рощ высоких деревьев. На той стороне пропасти громоздились другие хребты, ступенями поднимаясь к небу, а за самым отдаленным, над туманными голубыми и алыми массами, плавали пики Краевых Гор, сияя в ослепительном свете солнца.

Йама осторожно прошел по извилистой тропке к миниатюрной, поросшей травой лужайке, где Озрик и Беатрис рассыпали зерно. Встревоженные его приближением голуби белым вихрем взмыли в воздух.

Озрик поднял в приветствии руку и сказал:

— Это долина владык первых дней. Некоторые утверждают, что тут погребены Хранители, но если это и так, то точное место скрыто от нас.

— Содержать эти гробницы в порядке — громадный труд.

Зеркальные линзы очков Озрика сверкнули сполохом света.

— Они сами себя поддерживают, — сказал старик, — там есть механизмы, не позволяющие людям подходить слишком близко. Когда-то нашей обязанностью было не пускать туда посторонних для их же собственного блага, но сейчас здесь бывают лишь те, кто знает это место.

— Знают очень немногие, — добавила Беатрис, — а приходят еще меньше.

Она протянула длинную худую руку. Ей на ладонь тут же сел голубь, она поднесла его к груди и стала гладить по голове длинными костлявыми пальцами.

Йама заметил:

— Меня перенесли на такое большое расстояние!

Озрик кивнул. Его тощая борода развевалась на ветру.

— Департамент Кураторов Города Мертвых в былые времена владел городом, который простирался от этих гор до самой реки, а это день пути для всадника при очень быстрой езде. Кто бы ни доставил тебя сюда, у него должны были быть серьезные причины.

Внезапно Беатрис взмахнула рукой. Голубь взмыл вверх и закружился над лоскутным одеялом крохотных полей.

Она с минуту наблюдала за ним, потом сказала:

— Думаю, пора показать Йаме, почему он тут оказался.

— Начать с того, что я бы хотел узнать, кто именно привез меня сюда.

— Пока ты не знаешь, кто тебя спас, — вмешался Озрик, — не существует и обязательств.

Йама кивнул, вспомнив, что, когда он спас Кафиса, рыбарь заявил, что теперь его жизнь навсегда под охраной Йамы. Он высказал предположение:

— Может быть, я по крайней мере мог бы узнать обстоятельства.

— Кто-то взял одну из наших коз, — стала рассказывать Беатрис. — Это случилось на лугу далеко внизу. Мы пошли ее искать, а нашли тебя. Пойдем, ты сам посмотришь, почему тебя принесли сюда. Ты так высоко взобрался, а теперь придется спускаться. Думаю, у тебя должно хватить сил.

Спускаться по бесконечной спирали лестницы было легче, чем подниматься, но Йама видел, что если бы не он, Озрик и Беатрис давно уже сбежали бы вниз, хотя он их намного моложе. Лестница заканчивалась балконом, опоясывающим утес на полпути от подножия к плоской вершине. Несколько арок с балкона вели внутрь, и Озрик тотчас исчез за одной из них. Йама хотел было пойти за ним, но Беатрис взяла его за руку и повела к каменной скамье у низкого ограждения балкона. Солнце нагрело древний камень. Йама с благодарностью ощутил это тепло.

— Когда-то нас было сто тысяч, — начала Бетрис, — но теперь во много-много раз меньше. Эта часть — самая древняя из того, что лежит в пределах сферы наших трудов, и она рухнет последней. В конце концов она, конечно, рухнет.

Йама сказал:

— Ты говоришь, как те, кто утверждает, что война в срединной точке мира может оказаться началом конца всего сущего.

Сержант Роден изучал с Йамой и Тельмоном историю самых крупных сражений, рисуя на красном глиняном полу гимнастического зала планы расположения армий, пути их длинных марш-бросков.

Беатрис сказала:

— Когда идет война, все верят, что она кончится победой и положит конец любым конфликтам, но в цепи событий невозможно определить, которое будет последним.

Йама удивленно произнес:

— Еретики потерпят поражение, ведь они восстали против слова Хранителей. Древние реставрировали для них множество старинных технологий, их последователи теперь используют это все против нас, но ведь Древние создания меньшего масштаба, чем Хранители, потому что они — отдаленные предки Хранителей. Как может меньшая идея одолеть более великую?

— Я забыла, что ты молод, — улыбнулась Беатрис. — У тебя в сердце есть еще надежда. Но и у Озрика есть надежда, а ведь он — человек мудрый. Он верит не в то, что мир не придет к концу, это неизбежно, а в то, что к концу хорошему. Воды Великой Реки скудеют день ото дня, и в конце концов все, что хранит мой народ, исчезнет.

— Надо учесть, что вы и ваш муж живете для прошлого, а я — ради будущего.

Беатрис опять улыбнулась:

— Да, но хотелось бы знать, какого будущего? Озрик полагает, что оно может быть не единственным. Что касается нас, то наш долг — сохранить прошлое, чтобы научить будущее. В этом месте прошлое имеет наибольшую силу. Здесь есть чудесные средства, способные прекратить войну в мгновение ока, если ими владеет одна из сторон, или же уничтожить Слияние, если обе стороны возьмут их на вооружение друг против друга.

Живые хоронят мертвых, идут дальше и забывают. Мы помним. В этом наш первый долг. В Изе есть архивариусы, которые утверждают, что могут проследить родословную всех рас Слияния до самых первых людей. Моя семья сохраняет гробницы тех самых предков, их тела и утварь. Эти архивисты считают, что слова сильнее тех явлений, которые они описывают, и что лишь словам даровано бессмертие, а все остальное превращается в тлен, но мы-то знаем, что и слова подвержены изменениям.

Истории меняются, каждое поколение находит в любой легенде свой урок. При каждом пересказе история чуть-чуть изменяется, и так до тех пор, покуда не получится нечто совсем иное. Властитель, одолевший героя, который мог бы принести в мир свет искупления, после множества описаний этих событий превращается в героя, спасающего мир из пламени, а несущий свет становится врагом рода человеческого. Лишь вещи остаются такими, как были. Вещи — это вещи и все. Слова — лишь представление о вещах, а у нас хранятся сами вещи. Настолько они более могущественны, чем представления о них!

Йама вспомнил об эдиле, который так доверяет предметам, сохранившимся в земле. Он сказал:

— Мой отец пытается понять прошлое по тем обломкам, которые от него остались. Может быть, меняются не истории, а само прошлое, ведь все, что остается от прошлого, — это лишь то значение, которое мы вкладываем в эти остатки.

У него за спиной Озрик заметил:

— Тебя учил архивариус. Такое как раз мог сказать один из этих близоруких книжных червей, да пребудет благословение с ними со всеми и с каждым в отдельности. Видишь ли, прошлого на самом деле больше, чем записано в книгах. Этот урок мне приходилось постигать снова и снова, молодой человек. Все обыденное и человеческое исчезает, никем не записанное, а остаются лишь истории о жрецах, философах, героях и властелинах. Множество выводов делается по камням алтарей и святыням храмов, но аркады, где по ночам встречаются влюбленные и болтают приятели, дворики, где играют ребятишки, — они ничего не значат. В этом ложный урок истории. Но все же мы можем взглянуть на случайные сценки прошлого и задуматься об их значении. Это я тебе и принес.

Озрик держал под белой тканью какой-то квадратный плоский предмет. Взмахнув рукой, он сдернул салфетку и показал тонкую прямоугольную каменную пластинку, которую положил в лужицу солнечного света на мощенном плиткой полу балкона.

Йама сказал:

— Мой отец коллекционирует такие картины, но эта, кажется, пустая.

— Вероятно, он собирает их для важных исследований, — сказал Озрик, но мне жаль это слышать. Их настоящее место не в коллекции, а в тех гробницах, где их когда-то установили.

— Меня всегда удивляло, почему, прежде чем начать действовать, они должны напиться солнечного тепла, ведь их помещают в темноте склепа.

— Гробница тоже пьет солнечный свет, — объяснил Озрик, — и распределяет его между своими компонентами в соответствии с необходимостью. Картина реагирует на тепло живого тела, и в темноте гробницы она проснется в присутствии любого зрителя. Вне гробниц, без своего обычного источника энергии картинкам тоже требуется солнечный свет.

— Потише, муженек, — шепнула Беатрис, — она просыпается. Смотри, Йама, и познавай. Это все, что мы можем тебе показать.

По пластинке, смешиваясь, бежали разноцветные блики, казалось, они трепещут под самой поверхностью. Сначала блеклые и бесформенные — просто пастельные Ручейки в млечной глубине, — они постепенно расцвечивались все более ярким сиянием и наконец сложились, вспыхнув серебряным светом, в четкое изображение.

На мгновение Йаме почудилось, что пластина превратилась в зеркало и оттуда с жадностью смотрит его собственное взволнованное лицо. Но когда он приблизился, человек на картине повернулся, словно беседуя с кем-то за пределами рамы, и Йама увидел, что это лицо принадлежит человеку значительно старше его самого, увидел морщинки в уголках глаз, суровую линию рта. Но форма глаз и круглые синие радужки, но абрис лица и бледная кожа, но грива вьющихся черных волос — все, все было, как у него! Он вскрикнул от удивления.

Теперь человек на картине с кем-то разговаривал и вдруг улыбнулся невидимому собеседнику. Эта улыбка, быстрая и открытая, всколыхнула всю душу Йамы. Человек отвернулся и изображение скользнуло с его лица на вид ночного неба. Это было не небо Слияния: на нем, будто алмазы на черном бархате, сверкали яркие россыпи звезд. В центре картины застыл клубок тусклого красного света, и Йама заметил, что звезды вокруг него, образуя четкие линии, будто втягиваются в эту красную бездну. Изображение сместилось, звезды черточками мелькнули на небосклоне, на миг картина остановилась на пучке ярких лучей, рассекающих чистейший цвет фона, затем померкла.

Озрик завернул пластинку в белое полотно. Йаме тут же захотелось убрать эту ткань, увидеть, как в глубине пластинки вновь расцветает картина, вдоволь насмотреться на лицо незнакомца, незнакомца, который принадлежал к его расе; он хотел разобраться в рисунке созвездий за спиной своего давно умершего предка. От возбуждения у Йамы стучало в висках.

Беатрис вложила ему в руку отороченный кружевом квадратик. Платок. Лишь тогда Йама заметил, что плачет.

Озрик сказал:

— У нас здесь расположены самые древние гробницы во всем Слиянии, но эта картина старше любого предмета в Слиянии, ибо она старше самого Слияния. Она демонстрирует первую стадию создания Ока Хранителей и те земли, по которым ступали Хранители до того, как ушли через Око и канули в далекое прошлое или вообще в иную вселенную, что тоже вполне возможно.

— Мне хотелось бы увидеть гробницу. Я хочу знать, где вы нашли эту картину.

Озрик ответил:

— Картина хранилась в Департаменте Кураторов Города Мертвых очень, очень давно. Если она и была когда-либо установлена в гробнице, то это было столько времени назад, что никаких записей не сохранилось. Твоя раса ступала по земле Слияния при самом его создании — и вот шествует снова.

Йама сказал:

— Уже второй раз я слышу о том, что меня ждет какое-то таинственное предназначение, но никто не хочет объяснить, почему именно меня и что это за предназначение.

Беатрис обратилась к мужу:

— Он разберется во всем достаточно скоро. Мы не должны больше ничего рассказывать.

Озрик подергал себя за бороду:

— Мне известно далеко не все. Например, что сказал лжец или что находится дальше конца реки. Я пытаюсь запомнить это снова и снова, но не могу.

Беатрис взяла ладони мужа в свои и объяснила Йаме:

— Однажды он был ранен и теперь иногда путается в том, что может случиться, а что уже случилось. Помни о пластине. Это важно.

Йама взмолился:

— Я знаю меньше вас. Позвольте мне еще раз взглянуть на картину. Возможно, там есть еще что-нибудь.

Беатрис перебила:

— Может, узнать твое прошлое и есть твое предназначение, дорогой. Только познав прошлое, ты можешь познать самого себя.

Йама улыбнулся: именно под таким девизом Закиль имел обыкновение вести свои бесконечные уроки. У него складывалось впечатление, что кураторы мертвых, библиотекари и архивариусы настолько похожи между собой, что они искусственно преувеличивают разницу, раздувая ее до смертельной вражды, совсем как братья, которые ссорятся и дерутся по пустякам, просто чтобы утвердиться как личности.

— Ты видел все, что мы могли тебе показать, Йама, — сказал Озрик. — Мы, как можем, сохраняем прошлое, но вовсе не претендуем на то, чтобы понимать все, что сохраняем.

Йама сказал официальным тоном:

— Благодарю, что вы показали мне это чудо. — Но сам подумал: картина доказывает только, что другие, похожие на него люди существовали в далеком прошлом; его значительно больше занимала мысль — а есть ли они сейчас? Очевидно, что должны существовать, он сам этому доказательство. Но где? Что разыскал доктор Дисмас в архивах своего Департамента?

Беатрис поднялась плавным, грациозным движением.

— Тебе нельзя оставаться, Йама. Ты действуешь как катализатор, а здешним местам опасны перемены.

— Если бы вы указали мне дорогу, я бы сразу отправился домой, отозвался Йама, но почти без всякой надежды: почему-то ему представлялось, что кураторы держат его в плену и не позволят уйти.

Однако Беатрис улыбнулась и мягко сказала:

— Я поступлю еще лучше, дорогой, я сама отведу тебя.

Озрик произнес:

— Сейчас ты здоровее, чем когда сюда прибыл, но полагаю, полное здоровье к тебе еще не вернулось. Позволь моей жене помочь тебе, Йама. Не забывай нас. Мы служили, как могли, и я чувствую, послужили хорошо.

Когда ты дойдешь до цели, вспоминай о нас.

Беатрис вмешалась:

— Не надо обременять мальчика. Он слишком молод.

Еще рано. Полагаю, он достаточно взрослый, чтобы понять, чего хочет. Помни о том, что мы — твои друзья, Йама.

Йама поклонился в пояс, как учил эдил, и повернулся, чтобы следовать за Беатрис, а ее муж остался сидеть в пятачке солнечного света. Зеркальные линзы очков по-прежнему делали непроницаемым его лицо. У него за спиной в обрамлении стройных колонн тянулись голубые, неведомые людям хребты, а на коленях лежала обернутая полотном картина.

Беатрис провела Йаму по длинной спиральной лестнице, потом сквозь вереницу огромных залов, где, до половины скрытые в каменном полу, стояли машины размером с целый дом. Еще дальше виднелись широкие круглые пасти шахт, куда уходили длинные узкие трубы из прозрачного, как стекло, металла. Уходили и терялись в белесой мгле глубиною не меньше лиги. В прозрачных трубах медленными всполохами возникали гигантские молнии. Подошвами Йама чувствовал глухую вибрацию, на тон ниже, чем звук.

Ему хотелось остановиться и рассмотреть эти машины, но Беатрис торопила, она провела его вдоль темных базальтовых стен длинного зала, который освещался белыми огненными шарами, висевшими под сводчатым потолком.

Некоторые участки пола оказались прозрачными, и глубоко под ногами Йама смутно различал огромные машины.

— Не смотри туда, — предупредила Беатрис. — Нельзя, чтобы они проснулись раньше времени.

В зал выходило множество коридоров. Беатрис провела Йаму по одному из них, и они оказались в крохотной комнате, которая начала трястись и гудеть, как только закрылись дверцы. На миг Йаме почудилось, будто он шагнул в пропасть, и он ухватился за поручень, идущий вдоль стены комнаты.

— Сейчас мы летим по подземному ходу, — пояснила Беатрис. — В наше время большинство людей живут на поверхности, но в древности они выходили туда только для игр и встреч, а жилье и рабочие места помещались под землей. Это — одна из старых дорог. По ней ты доберешься до Эолиса меньше чем за час.

— Такие дороги есть повсюду?

— Когда-то были. Теперь нет. Мы поддерживаем в рабочем состоянии некоторые из них под Городом Мертвых, но многие больше не действуют, а в районах вне пределов нашей юрисдикции положение еще хуже. В конце концов все разрушается. Когда-нибудь и Вселенная рухнет внутрь самой себя.

— В Пуранах говорится, что Храшпсли поэтому и ушли через Око. Но если Вселенная не погибнет в ближайшее время, тогда вообще непонятно, почему они ушли. Закиль никогда не мог этого объяснить. Он всегда говорил, что не мне ставить Пураны под сомнение.

Беатрис засмеялась. Смех ее был как переливы старого хрупкого колокольчика.

— Сразу видно библиотекаря! Но Пураны содержат множество загадок, и нет ничего дурного в том, чтобы признать, что не все ответы на них очевидны. Вполне вероятно, они недоступны нашему слабому интеллекту, но библиотекарь никогда не признает, что какой-либо из хранящихся у него текстов может оказаться непостижимым.

Он должен ощущать себя их владыкой и не допускает возможности поражения.

— Па картине показано создание Ока. В Пуранах есть сура, по-моему, сорок третья, в которой говорится, что Хранители заставили звезды устремиться в одну точку, и они перестали излучать свет, потому что он был слишком тяжелым.

— Может быть, и так. Ведь мы о прошлом многого не знаем. В былые времена находились такие, кто говорил, будто Хранители поместили нас сюда для собственного развлечения, как некоторые расы держат для забавы в клетках птиц. Но я и повторять не хочу такую ересь. Все, кто в нее верил, благополучно отправились в мир иной уже очень давно, но и сейчас подобная мысль еще опасна.

— Возможно, она справедлива или содержит в себе долю истины.

Беатрис рассматривала его живыми горящими глазами.

— Не надо горечи, Йама. Ты найдешь то, что ищешь, хотя, может быть, и не там, где ожидаешь. Ну вот, мы почти на месте.

Комнатка бешено затряслась. Йама упал на колени.

Пружинистый мягкий пол был обтянут искусственной тканью, гладкой и тонкой, как шелк.

Беатрис открыла дверь и повела Йаму по длинному, вырубленному в скале коридору. Целый лес стройных колонн поддерживал высокий потолок, а из узких щелей разливался тусклый свет. Когда-то здесь находилась мастерская каменотесов, и Беатрис вела Йаму мимо незаконченных резных панно и верстаков с разбросанными на них инструментами. Все заброшено уже не меньше столетия. Кругом целые горы пыли. У дверей она вынула темную повязку из какой-то мягкой ткани и сказала, что должна завязать ему глаза.

— Мы — тайный народ, ведь мы не должны существовать. Наш Департамент давно уничтожен, а мы выжили лишь потому, что умеем прятаться.

— Я понимаю. Мой отец…

— Мы не боимся разоблачения, Йама, но мы так давно скрываемся, что информация о нашем местонахождении имеет для некоторых людей большую ценность. Я не могу взваливать на тебя этот груз, он опасен. Если тебе потребуется снова нас найти, ты найдешь. Я тебе это обещаю. В ответ я прошу тебя поклясться не рассказывать о нас эдилу.

— Он пожелает знать, где я был.

— Ты болел. Теперь поправился и вернулся. Эдил будет так счастлив тебя видеть, что не станет расспрашивать слишком подробно. Обещаешь?

— Если только мне не придется ему лгать. Думаю, я покончил с ложью.

Беатрис осталась довольна.

— Ты с самого начала был честен, сердце мое. Расскажи эдилу все, что пойдет ему на пользу, но не больше.

А теперь иди за мной.

Чувствуя на глазах тяжелую ткань повязки, Йама взял тонкую горячую руку Беатрис и позволил вести себя дальше. Шли долго. Йама ощущал доверие к этой странной женщине, а в голове его роились мысли о человеке его собственной расы, умершем много веков назад.

Наконец она разрешила ему остановиться и вложила в правую руку что-то тяжелое и холодное. Постояв в тишине, Йама решился приподнять повязку и увидел, что стоит в темном сводчатом проходе, облицованном каменными блоками, меж которых пробиваются толстые корни деревьев. Луч света падал из дверного проема на верхние площадки каменной лестницы с истертыми ступенями. В руке Йама держал древний металлический нож, который он нашел в гробнице на берегу реки — или который сам его нашел. Вдоль внешнего края лезвия пробегали, тихо потрескивая, блески голубых искр.

Йама оглянулся в поисках Беатрис, и ему показалось, что легкое белое облако только что скрылось за углом. Он кинулся следом, но уперся в каменную плиту, перегораживающую ему дорогу. Йама вернулся к свету. Место оказалось знакомым, просто он не узнавал его, пока не поднялся по ступеням и не вышел в развалинах в саду эдила с нависающим над зарослями рододендронов высоким замком.