В этот день посланец Гонда Теяс так и не спустился с мачты. Когда Агиляр полезла наверх доставить ему обед, Йама попросил сообщить посланнику, что он, Йама, жаждет с ним побеседовать. Однако, когда Агиляр спустилась, с небрежной грацией акробата соскользнув по бакштагу, Йама узнал, что посланник шлет свои извинения, но…

— Он говорит, ему надо о многом подумать, — сказала Агиляр. — Он ведь по-настоящему святой человек. Попросил немножко хлеба и соли, а из питья только речную воду.

— Он может все путешествие провести наверху, брат, — вмешался Элифас. Они в Гонде — странные люди.

Позже Йама остался на носу один и снова стал думать о том, что показала ему книга. Фантом Анжелы хотел, чтобы Йама понял ее историю, но можно ли верить всему, что он услышал? История Анжелы была очень опасна. Это был вопль, взывающий к самому темному уголку души, где, как жаба на дне колодца, затаился звериный аппетит. Лови мгновение! Забудь о долге, забудь об ответственности! Забудь о преданности Хранителям, забудь обо всем, кроме личной выгоды.

Разумеется, Анжела совершила значительные открытия. Но из них вовсе не следует, что люди должны бояться Вселенной. Пожалуй, было бы логичнее, думал Йама, радоваться ее пустому простору. Принимая Вселенную такой, какая она есть, мы воистину становимся ее неотъемлемой частью и не можем по-настоящему прекратить существование, пока она существует. Не следует проводить грань между бытием и небытием, между жизнью и мертвой материей. Все это нити единой вечной ткани. Одни только Хранители сумели выйти за пределы Вселенной — деяние, недоступное никому, кроме богов.

Анжела страшилась невообразимой тьмы небытия, но сам Йама понимал, что бояться ее нечего, ибо ее просто нет. Пураны учили, что точно так же, как время не существовало до рождения Вселенной, не существует оно и после смерти, ибо в обоих случаях нет ничего, чем можно измерить его ход. Смерть это вневременной провал до момента возрождения в бесконечный момент в конце времен.

Анжела это отрицала. Она не доверяла тому, чего не могла понять. Она вообще никому, кроме себя, не доверяла. В ней не было веры — только вера в себя, неповторимую, самодовлеющую и самодостаточную. А потому ей казалось немыслимым, что жизнь Вселенной может протекать без нее. Конечно, ей пришлось провести сотни тысяч лет бортового времени в виде кода, простой последовательности знаков, снова и снова умирать и возрождаться. Однако эти краткие промежутки были ничто в сравнении с миллионами лет небытия между нынешним моментом и концом Вселенной, и машины, которые сохраняли ее личность и каждый раз возрождали ее, были в таком же смысле реальны, как Хранители — нереальны. Чтобы полагаться на технику, полет веры не нужен.

Йама размышлял обо всем этом очень долго, а тем временем «Соболь», подгоняемый свежим ветром, летел по сверкающей глади реки наперегонки с собственной тенью. Команда чинила стаксели, закрепляла талрепы и штанги. Доски палубы выскребли так, что они стали белыми, как соль. Фалерус опустил погрузочные салазки и починил места, поврежденные непогодой и путешествием сквозь плавучий лес. В Гонде не удалось пополнить запасы, а потому кабанчика, который от самого Иза питался объедками, вывели из клетки на клеенку, успокоили песней, а потом повар перерезал ему глотку. Мгновение кабанчик удивленно стоял, пока яркая кровь шумно хлестала в подставленное синее пластиковое ведро, а потом вздохнул, сел и умер.

Тамора помогла разделать тушу и съела свиную печенку прямо сырой. Кости, ребра, голову, язык и сердце сложили в бочки и залили рапой, а кишки промыли и сварили вместе с легкими. После заката все пировали: ели жареные листья бананов, банановые оладьи, свиные котлеты. Не участвовал в пиршестве только посланник, он все еще не показывался, и Йама начинал сомневаться, существует ли он на самом деле.

Эту ночь Йама спал один на треугольном палубном клине над полубаком. На рассвете он проснулся и увидел, что кто-то висит над ним вверх ногами. Он разглядел маленького хрупкого человечка с плоским лицом цвета старого пергамента в обрамлении тонких волос, Йама с изумлением понял, что посланник Гонда принадлежит к той же расе, что и давно исчезнувший комиссар Сенша Дрин.

Посланник улыбнулся и проговорил высоким живым голосом:

— Оказывается, не так уж ты и велик, — и перевернулся на ноги.

— Подожди! — воскликнул Йама. — Мне бы хотелось…

— Я ожидал увидеть кого-нибудь более внушительного, с грозным взглядом или с лавровым венком на голове. Возможно, что ты — вовсе не он.

Не успел Йама ответить, как посланник развернулся и побежал по рее. Он ловко, как настоящий матрос, взобрался по мачте и нырнул в «воронье гнездо».

Ближе к полудню в полумиле по правому борту Йама заметил кружившую над волнами машину, крошечное создание с десятком парных слюдяных крылышек, которые трепыхались и посверкивали в солнечном свете, и клиновидным телом, состоявшим в основном из целой грозди датчиков. Он приблизил ее к кораблю и заставил кругами летать вокруг «вороньего гнезда». Машина издавала негромкое потрескивание, как кипящее на сковороде масло, и время от времени испускала фонтаны искр, которые катились по надутому брюху паруса. Капитан Лорквиталь, сидя в шезлонге, следила за происходящим, но молчала.

В конце концов посланник выскочил из «вороньего гнезда», спустился по вантам, на полпути остановился и прокричал Йаме:

— Полагаешь, я должен быть поражен? Ты просто дурак! Йама отпустил машину. По широкой дуге она полетела вниз, почти коснулась сверкающей глади реки с правого борта, затем резко, как отряхивающаяся собака, затрепетала крыльями, изменила направление и через секунду пропала из виду. Посланник спустился по вантам до самого низа. Одет он был в простую тунику с поясом, которая оставляла открытыми его голые ноги, а в руках держал сделанный из рафии веер в форме листа с изображением стилизованного глаза. Пальцы на ногах были длинными и цепкими. Он шлепнул Йаму веером по голове и, соскочив на палубу, сказал:

— Это за твое нахальство, молодой человек.

Наблюдавшие за этой сценой матросы ухмыльнулись. Тамора покачала головой и отвернулась, а Пандарас, который, скрестив ноги, сидел под навесом и вышивал ворот рубашки, поднял глаза. Капитан Лорквиталь безмятежно пыхтела трубкой в своем кресле. Рядом с ней сидел Элифас, лицо его скрывалось в тени широкополой соломенной шляпы.

— Ну, вот он, я, — заявил посланник. — Задавай свой вопрос.

— Я надеялся, что мы сможем поговорить, господин.

— И о чем ты собираешься говорить? Надеюсь, это что-нибудь важное, или ты еще более глуп, чем выглядишь.

— Может быть, стоит поговорить о моей глупости?

— Ты полагаешь, это меня заинтересует? — спросил посланник. — Знаешь ли ты, кто я?

— Теяс, посланник Гонда к воюющим городам Сухих Равнин.

— А ты, Дитя Реки, должен бы знать, что я обдумываю свою миссию, и не посылать это убогое подобие стрекозы, чтобы оно жужжало вокруг моего приюта. Мне нравится там, наверху. Видно все, что происходит, но можно ни во что не вмешиваться. Мне так далеко видно, что можно подсмотреть даже будущее. Там тебя ждут неприятности, молодой человек. Но зачем я это тебе говорю? Сам не знаю.

Йаме пришло в голову, что Теяс слишком уж вспыльчив для святого человека такого преклонного возраста, да еще принадлежащего к самой старинной расе Слияния, обитающей во втором по счету древнейшем городе мира. Тем не менее он поклонился и сказал:

— Прости меня, я вел себя грубо. Но тебе известно мое настоящее имя, позволь мне думать, что я тебя все же немного интересую.

— Слава о тебе бежит впереди тебя, и, должен сказать, она создает значительно более внушительный и яркий образ, чем действительность.

— Думаю, твой народ разводит голубей, — отозвался Йама. Теяс бросил на Йаму проницательный взгляд.

— Голубей? В Гонде множество странных птиц, но я не слишком-то обращаю на них внимание. В любом случае голуби не разговаривают, по крайней мере наши. Нет, о тебе я слышал по геофону, а еще есть гелиограф, которым я воспользовался, чтобы переговорить с этой скорлупкой, прежде чем подняться на борт. Говорят, что ты за одну ночь преобразил целое племя аборигенов, населяющих крышу Дворца Человеческой Памяти, и что ты начал войну между Департаментами. Некоторые говорят, что ты — предвестник возвращения Хранителей, другие — что ты маг, союзник безбожных еретиков. Лично я думаю, ты — ни то, ни другое. Глядя на тебя, я бы сказал, что ты — не очень удачливый наемник, который отправляется на войну испытать свое счастье.

— Я бы и сам хотел быть просто наемником. Может быть, это звучит странно, но когда-то все мои амбиции сводились именно к этой карьере. Но теперь я не знаю, кто я. Знаю лишь, что я — не то, чем меня хотят видеть люди.

— Действительно? Я бы сказал, в этом твоя главная беда. Разве палка догадывается, что она — мотыга?

— Думаю, да, если ею пользуются как мотыгой.

Посланник чувствительно ударил Йаму по плечу веером.

— Нет, нет и нет. Палка не должна задаваться глупыми вопросами. Она принимает свою природу как есть. Если бы ты больше пытался себя вести как палка и меньше как герой, неприятностей было бы значительно меньше. Что за книгу ты читаешь? Очевидно, Пураны. Только ни в одном издании Пуран нет таких картинок, как в твоем.

— Это очень старое издание. А в последнее время в нем появились дополнения. В этой истории упомянут один из людей твоей расы. Человек по имени Дрин. Он был комиссаром города Сенша.

— Мне кое-что известно о совращении Дрина, — сказал Теяс. Он почесал за своим большим прозрачным ухом, затем сложился пополам, опустился на колени и похлопал ладонью по палубе:

— Сюда. Садись рядом. Может, ты покажешь мне конец этой истории?

Они долго сидели на палубе полубака, в смещающейся тени треугольного паруса. Теяс обмахивал лицо веером, проклинал жару и засыпал Йаму множеством вопросов. Йама отвечал, как умел, и постепенно осознавал, что знает больше, чем ему казалось. Пришел Пандарас, он принес им поесть. Теясу — пресную лепешку и воду, а Йаме — хлеб, гороховую халву, кусочки дыни и сладкого белого вина. Пандарас постоял, послушал и тихонечко присел рядом, снова занявшись вышивкой на воротнике своей рубашки. В конце Теяс сказал:

— Бедный Дрин! Он позволил себе стать тем, чем на самом деле не является. Мы все еще оплакиваем его.

— Я думаю, он не погиб.

На это Теяс резко ответил:

— Даже если бы он стоял сейчас передо мной, я не счел бы его живым.

— Из-за того, что люди Древней Расы превратили его в своего слугу?

— Нет, нет и нет! — нетерпеливо воскликнул Теяс. — Тебе многому предстоит учиться.

— Я и хочу учиться! Я пытаюсь узнать правду о самом себе, пытаюсь понять, как надо тренировать разум, чтобы обрести надежду на успех в этом деле.

— Глупый мальчишка! Никакого разума нет, так что и тренировать нечего. И истины тоже нет, потому нечего пытаться ее достичь.

— Но я слышал, что люди Гонда — великие учителя. Чему же они тогда учат, если не истине? Что они тренируют, если не разум?

— Мы не учим, потому что у нас нет языков. Как же мы можем сказать людям, что делать, если у нас нет языков.

Теяс сказал эти слова со всей серьезностью, но Йама рассмеялся, услышав этот абсурд.

— Я не верю, что ты говоришь правду. Ты играешь со мной.

— Разве я могу лгать, если у меня нет языка? Да ты меня не слушаешь, молодой человек! Я зря трачу с тобой время. Прощай!

Теяс ухватился за штаг и вскарабкался в «воронье гнездо». Пандарас отпустил конец цветной нитки и заметил:

— Он весь — сплошная загадка, правда, господин?

— Он хочет заставить меня думать, — отозвался Йама, — но я не уверен, что понимаю о чем.

— Я всего лишь оруженосец, господин. Куда мне разбираться в высоких материях! Мой народ считает, что в сложных вопросах должны разбираться другие. Мы любим песни, легенды просто потому, что нам нравится их петь и декламировать, а что они означают, предоставляем разбираться другим. Эта женщина, Анжела, ведь она — та самая, которая появилась в оракуле?

— Сначала я думал, что женщина в оракуле — это фантом, но сейчас мне кажется, она скорее похожа на отражение. Внешне — образ абсолютно точный, но воля отсутствует. Все равно что портрет, если бы портрет мог говорить или двигаться. В любом случае Анжела из моей книги — это совсем не та женщина, которая отправилась в свое первое путешествие. Ее много раз копировали, а копии так сильно менялись, что иногда начинали воевать друг с другом.

— Я тоже, бывало, ссорился с братьями и сестрами, — задумчиво произнес Пандарас, — и частенько очень сильно. Клянусь, иногда мы были готовы друг друга убить! С близкими всегда так: или любовь, или ненависть, и никаких переходов.

После обеда, ближе к вечеру, Теяс снова спустился с мачты. Он уселся перед Йамой и Пандарасом и сразу спросил:

— В чем различие между тобой и Анжелой?

Йама и сам размышлял об этом, а потому вопрос не застал его врасплох.

— Она не желала принять свою природу, — ответил он, — а я своей не знаю.

— А ты не так глуп, как притворяешься, — заявил Теяс, — но и не так умен, как сам себя считаешь. Я говорю не о мелких различиях в намерениях, а о поступках. Вы оба вмешались в предназначения других рас. Так кто из вас хуже?

— Я действовал, потому что меня просили, а Анжела — чтобы иметь армию сподвижников.

Теяс многозначительно посмотрел на Йаму:

— Неужели это существенное различие?

— В случае со мной я сам не понимаю, как это случилось. Еще одно непостижимое для меня явление.

Теяс улыбнулся:

— Тогда для тебя, может быть, не все потеряно.

— Но мне хочется в этом разобраться. Тебя радует, что я не умею контролировать свою силу, а меня — пугает.

— А я бы испугался, если бы ты и правда умел ею управлять.

— Несколько раз мне удавалось спастись от своих врагов, но последствия часто оказывались страшнее опасности, которая мне угрожала.

Теяс на это ответил:

— Если сопротивление врагам лежит в твоей природе, значит, так ты и должен поступать. Но я считал, что ты не понимаешь своей природы…

— Анжела хотела править миром. Мне этого не нужно. Даже если другие этого захотят, я откажусь, — улыбнулся Йама. — Удивительно, что я вообще говорю о таких вещах. Мир не принадлежит никому, кроме Хранителей.

— Уничижение паче гордости. Если ты отказываешься нести груз своего предназначения, значит, ты отрицаешь свою природу.

— Господин, твоя раса очень древняя. Она помнит мою?

— Некоторые говорят, что ты из расы Строителей, но сам я этого не нахожу. Они исчезли задолго до того, как в Слиянии возникли Чистокровные расы. От Строителей остались только их творения. Возможно, их вообще никогда не было, ты об этом не думал? Люди воображают, что мир должны построить слуги Хранителей, вот они и выдумывают мифическую расу и награждают ее всеми атрибутами, коими должны обладать строители мира. Но вполне вероятно, что мир сам себя сотворил по воле Хранителей. Ведь если Хранители — боги, то они умеют произносить истинные слова, настолько истинные, что они не отличаются от тех предметов, которые обозначают.

Йама вспомнил о пластине, которую ему показали в Городе Мертвых. На ней был мужчина его собственной расы, а за ним — усыпанное звездами небо. А вдруг на этой пластине изображена выдумка, придуманная кем-то легенда? Кто знает, может быть, все это только миф…

— Слова не есть истина, так? — проговорил он. Теяс шлепнул Йаму по голове веером.

— Ты ведь читал Пураны. В Пуранах много рассказов, раскрывающих природу нашего мира, но только глубокие размышления и сосредоточенность позволяют человеку проникнуть в их истинный смысл. Эти рассказы не являются по своей сути уроком, однако они воздействуют на восприимчивый ум, приводя его в состояние, способствующее озарению. Сами же по себе слова не представляют ничего иного, кроме самих себя. Точно так же и предметы, они — то, что они есть, и ничего больше. Следовательно, слова ничему не могут научить.

— Если учесть, что у тебя нет языка, то ты совсем неплохой учитель.

Тут Теяс снова ударил Йаму веером по голове. Йама стерпел. Пандарас уткнулся в свое шитье и улыбался.

— Глупый мальчишка, — воскликнул посланник. — Если тебе нужен учитель, значит, и учиться ты не способен. — Он поднял свой веер к глазам Йамы. Если ты назовешь это веером, ты будешь противоречить реальности. Если не назовешь, будешь отрицать факт. Итак, как бы ты его назвал?

Йама взял веер из податливых пальцев Теяса, обмахнулся им и отдал назад.

Пандарас тихонько, будто про себя, запел:

Вытянув веер, он отдал приказ.

Жизнь или смерть в движенье одном.

Переплетение блага и зла

Даже богам разделить не дано.

Теяс улыбнулся:

— Твой слуга по крайней мере знает Пураны, можешь у него поучиться.

— Я их не читал, — возразил Пандарас, — просто твоя загадка напомнила мне игру, в которую играют у нас дома.

Теяс потянул за длинные волосы, окаймляющие его подбородок, и произнес:

— Тогда твой народ мудрее меня, ибо я отношусь к этим загадкам серьезно. А теперь мне пора. Через несколько часов я сойду, чтобы следовать к городам Сухой Равнины.

— Я думаю, пройдет больше времени, пока мы причалим.

— Вовсе нет. Ты видишь только то, что хочешь, игнорируя очевидное. Но все же ты начал путь… Если хочешь, изучай Пураны, но я на твоем месте лучше прислушался бы к шуткам твоего слуги. А теперь можешь задать мне еще один вопрос.

Йама лихорадочно стал соображать. У него была такая масса вопросов, что он даже не знал, как подступиться к выбору самого важного, к тому же многие вопросы требовали настолько специфических ответов, что даже мудрый Теяс мог их не знать. Наконец он проговорил:

— Вот о чем я тебя спрошу, господин. Есть ли такое учение, которое никто еще не проповедовал?

— Разумеется, есть.

— Какое?

Теяс положил ладони себе на голову. Веер его повис, закрывая глаза.

— Я ответил на твой вопрос, — сказал он.

— Господин, ты сказал, что можешь ответить, ты ведь человек чести.

— Это не разум, не Хранители, не предметы. — Теяс проговорил это очень быстро, а затем тут же схватился за штаг и взобрался в «воронье гнездо». Оттуда раздались звуки возни, а потом что-то полетело через ограждение. Предмет ударился о полотно паруса, скользнул вниз и упал на палубу.

Это был веер Теяса. Пока Пандарас бежал, чтобы его поднять, посланник поднялся над «вороньим гнездом». Он стоял на сверкающем диске, который со всевозрастающей скоростью уносился к ближнему берегу. Через минуту все исчезло.

Йама был потрясен.

— У него не было никакой нужды путешествовать на корабле, — пробормотал Йама. — Теяс явился только потому, что хотел на меня взглянуть.

Пандарас поднял веер и пропел:

Добрый Теяс истратил впустую

Сокровища слов, ведь бессильны они.

Скорее река обернется горою,

Чем выразит слово чувства мои.