Французский материализм XVIII в. был прогрессивным, сыгравшим огромную положительную роль в истории культуры и просвещения Европы, и его антирелигиозная литература не утратила и до сих пор своего значения, несмотря на неумение ее дать историко-материалистическое объяснение сущности религии и ее происхождения. Но специальным вопросам логики французские материалисты XVIII в. уделяли мало внимания. По этой части следует упомянуть прежде всего Этьена Кондильяка (1715–1780), который, сам не будучи материалистом, способствовал его распространению своей переработкой эмпиризма Локка.
Кондильяк более последовательно, нежели Локк, проводит линию эмпиризма в теории познания, психологии и логике. Он вычеркивает внутренний опыт (рефлексию), который Локк наравне с внешним опытом (ощущениями) признавал источником всего нашего знания. Согласно учению Кондильяка, одни лишь внешние ощущения являются единственным источником, из которого образуется все содержание душевной жизни.
В своем сочинении «Трактат об ощущениях» (1754) он отходит от Локка, которому следовал раньше в признании внешнего и внутреннего опытов источниками знания, и строит генетическую психологию, в которой показывает, как все, что имеется в психике человека, возникает из ощущений и является не чем иным, как их видоизменениями. Наглядно на образе оживающей и начинающей ощущать статуи Кондильяк показывает, как сперва появляются у нее отдельные ощущения, а затем постепенно из ощущений образуются переоценки; когда уже имеется несколько перцепций, более сильные из них затмевают более слабые. Так возникает внимание. Далее из ощущений образуется память, а затем и мышление.
Когда два ощущения одновременно появляются раздельно, то происходит их сравнение, и таким образом возникает суждение. На приятных ощущениях душа задерживается дольше, при этом вытесняются все прочие представления и возникает абстракция. Дальнейшее обогащение и развитие мыслительных процессов происходит посредством ассоциации представлений со словами. Таким образом, и само мышление есть не что иное, как преобразованное ощущение.
Однако, проводя в психологии и теории познания последовательную сенсуалистическую точку зрения, Кондильяк отвергает вытекающее отсюда материалистическое решение основного вопроса философии. Он говорит, что, поскольку тело протяженно, делимо, состоит из частей, оно не может ощущать и мыслить. Ощущение и мышление, по его мнению, предполагают единство ощущающего и мыслящего субъекта, и потому ощущать и мыслить может лишь нематериальная душа. Такова непоследовательность и противоречивость философии Кондильяка. Но позже от этого дуализма, видимо, осознав его несостоятельность, Кондильяк перешел к агностицизму.
Несколько лет спустя после появления в свет «Трактата об ощущениях» Кондильяк опубликовал сочинение по логике «Искусство мыслить», написанное им в качестве учебного пособия для пармского принца Фердинанда, воспитателем которого он был. Наряду с этим он выпустил в Париже труд «Логика» (1781), который имел большой успех в России. Уже в 1792 г. вышел в Петербурге русский перевод этой «Логики», выдержавший два издания. Кроме этого перевода Гронского, в 1804 г. в Москве вышел новый русский перевод этого сочинения, принадлежавший Осиповскому. В «Логике» Кондильяк занимает агностическую позицию. Он утверждает, что вещи в себе непознаваемы и тщетны все попытки человека проникнуть в сущность вещей. Кондильяк провозглашает непознаваемость сущности материи, пространства, времени и движения.
В последние годы своей научной деятельности Кондильяк переходит к разработке методологических вопросов логического исчисления (в труде «Язык исчислений», который был опубликован в 1798 г. в 23-м томе Собрания его сочинений).
Видное место в системе воззрений Кондильяка занимает вопрос о взаимосвязи мышления и языка. Этот вопрос в XVII-XVIII вв. одинаково занимал как эмпириков, так и рационалистов. Уже Декарт высказал идею универсального философского языка, которая затем была развита Лейбницем. Гоббс рассматривал мышление в его неразрывной связи с языком, признавая язык логическим инструментом, от которого зависит качество самого мышления. Для Гоббса слово является неотъемлемой стороной мышления (слово у него выступает как носитель понятий, суждений и умозаключений, без которого они не могут осуществляться). В эмпиризме Локка и Беркли слова рассматриваются как символы идей. Высказывалась мысль о создании единого всеобщего языка путем извлечения из многообразных языков чисто логических моментов.
В решении проблемы соотношения мышления и языка Кондильяк стоит на эмпирически-сенсуалистической точке зрения. Он отрицает существование самостоятельной деятельности мышления, независимой от чувственного опыта и отличной от него. Кондильяк говорит, что нет нужды для объяснения мышления допускать какую-то особую интеллектуальную, «рациональную» способность души; для этого достаточно способности души давать вещам знаки и имена. Основа всего человеческого познания лежит в отношении между понятием и словом. Науки суть не что иное, как упорядоченные языки. «Действительным» в собственном смысле слова является лишь то, что дано нам в единичном ощущении, но мы были бы не в состоянии обозреть все многообразие чувственных данных и сохранять это многообразие в памяти, если бы не могли объединять этот материал по определенным группам и снабжать их прочными, хотя и произвольными, метками (в виде слов), которые служили бы нам для ориентировки в огромном материале чувственного опыта. Так нами в процессе познания создается система имен родов высшего и низшего порядков, в которую мы стремимся уложить все единичные вещи и вообще все существующее. Задача наук состоит лишь в том, чтобы примитивный способ обозначения вещей словами заменить более точным и более тонким. Язык науки представляет собой как бы сети, в которые попадают данные чувственного восприятия.
Но мышление, по мнению Кондильяка, не может проникнуть в сущность вещей. Абстрактные понятия суть лишь вспомогательные средства, позволяющие человеку, объединяя, схватывать многообразие вещей, их роль в познании дальше этого не простирается, причем, объединяя, они упрощают подлинную картину мира, огрубляют ее.
Такую же оценку, как общим понятиям, Кондильяк дает и общим положениям, критикуя их значимость в качестве принципов знания. Общие положения не могут быть началами научного знания, потому что сами они являются лишь итогом знания об единичных фактах. Кондильяк придерживается бэконовского учения, что всякое знание об общем приобретается путем восхождения от единичного и частного. Итак, по учению Кондильяка, и общие понятия, и общие положения суть лишь резюме наблюдений над частными фактами.
Кондильяк приписывал большое значение гипотезам в процессе познания.
Взгляды французских материалистов XVIII в. на вопросы теории познания и логики нашли свое выражение в статьях, появившихся в знаменитой «Энциклопедии:», которая вышла в Париже в 28 томах (1751–1773). Затем в Амстердаме появились еще пять дополнительных томов этой «Энциклопедии» (1776–1777). Основателями, издателями и редакторами «Энциклопедии» были Дидро и Даламбер. Статьи в «Энциклопедии» по теории познания и логике были написаны в духе эмпиризма Бэкона и Локка, в духе сенсуализма.
Общее направление «Энциклопедии», поставленная ею задача распространения новых прогрессивных идей и общий дух этих идей освещаются во вступительном очерке, превосходно написанном Даламбером. Темой этого очерка служит вопрос о происхождении и развитии наук. Это – та тема, которую ранее, в XVII в., разрабатывал Фр. Бэкон. Вслед за Бэконом Даламбер развивает мысль о прогрессивной роли наук в развитии общества. Он показывает здесь историческое значение корифеев новой науки. В особенности он восхваляет Бэкона, называя его величайшим философом и преклоняясь перед многосторонностью его знаний. Он высоко ставит также философию Декарта, Локка и Лейбница, подчеркивает значение психологии Локка и физики Ньютона, указывает на великие научные заслуги Галилея, Гарвея, Гюйгенса и др.
В своей теории познания французские материалисты XVIII в. развивают дальше те положения, которые были высказаны предшествовавшими им английскими материалистами. Так, Дидро образование суждения объясняет признанием двух совместно существующих элементов (ощущений или их пучков), причем для образования суждения Дидро считает еще необходимым, чтобы признание этой связи было высказано словами.
Таким образом, суждения, по Дидро, представляют собой сложение ощущений. И вообще, по Дидро, все наше мышление (понятия, суждения и умозаключения) есть в своей основе соединение и сплетение различных ощущений. Являясь выражением сочетания ощущений, человеческое мышление, по учению Дидро, отражает связи предметов в объективном мире, так как ощущения являются образами предметов внешнего мира.
Остановимся подробнее на логических учениях Даламбера. То направление во французском материализме, которое исходило от английского эмпиризма, имело своим первым представителем Вольтера, впервые познакомившего французскую науку с содержанием учений Ньютона. Одним из главных представителей умственного течения, имевшего источник в английском эмпиризме, был Даламбер, изложивший свои философско-логические воззрения в «Элементах философии» (1779 г.) и в «Большой французской энциклопедии», во вводной статье.
Вопрос, который различно решали два противоположных полюса тогдашней философии – рационализм и эмпиризм, Даламбер решает следующим образом: аксиомы не суть источник истины, поскольку при более глубоком исследовании они оказываются тождественными суждениями; если это обстоятельство, с одной стороны, придает им необходимую значимость, то, с другой стороны, обрекает их на бесплодность.
Аксиомы составляют содержание дефиниций. Но дефиниции не обладают никакой творческой силой. Дефиниция не может породить никаких новых истин. Она может лишь помочь выразить и фиксировать определенные общие факты. Подлинными первоначальными основами, по мнению Даламбера, могут быть лишь психические фактические состояния, которые не могут быть выводимы из чего-либо другого и не нуждаются ни в каком ином доказательстве, кроме того, что мы их находим непосредственно в своем внешнем или внутреннем опыте. Для физики подобным исходным пунктом, не подлежащим никакому сомнению, мы обладаем в повседневно наблюдаемых явлениях, для геометрии – в чувственных признаках протяженности, для метафизики – во всей совокупности наших восприятий, в целом для морали – в первичных, свойственных всем людям, склонностях.
В своей критике дефиниции и в своем определении задач философии Даламбер выступает против рационализма. Но его эмпиризму недостает прочной материалистической основы, поскольку гносеологические воззрения Даламбера основываются на антропологизме и психологизме. Считая, что в основе логики должно лежать разложение сложных идей на их элементы, Даламбер полагает, что дальше этого логическое мышление не идет, так как нам неизвестна не только природа каждой единичной сущности, но мы не можем даже ясно дать себе отчет в том, что должно понимать под природой вещи самой по себе вообще. Природа вещи, поскольку она нами рассматривается, состоит не в чем ином, как в развитии простых представлений, которые содержатся в ее понятии. И с этой точки зрения отпадает обычное деление дефиниций на реальные и номинальные. Наши научные объяснения не суть ни то, ни другое: они не суть ни обозначения, даваемые нами объектам, ни знание об их внутренней сущности. Они объясняют природу предмета так, как мы его понимаем, но не так, как он есть сам по себе.
Здесь у Даламбера проскальзывают нотки агностицизма. Вся работа мышления у него сводится в конце концов к установлению того, как та или иная сложная идея у нас образовалась из простых представлений, и задача философии состоит в том, чтобы выработать расчлененную таблицу последних основных представлений, при помощи которой можно было бы обозреть способ всевозможных их сочетаний. Здесь Даламбер вплотную подходит к лейбницевской идее математической логики.
По мнению Даламбера, все наши понятия суть только сокращенные обозначения фактов опыта. С этой точки зрения Даламбер решает вопрос о мере силы, бывший предметом спора между картезианцами и лейбницианцами. Он говорит, что и те и другие неправы, у тех и других одинаковая рационалистическая ошибка – переоценка дефиниции, ее реального объективного значения. Даламбер считает, что и декартовское, и лейбницевское определение меры силы одинаково пригодно в качестве эмпирических формул и в то же время одинаково не годится в качестве метафизических определений. По мнению Даламбера, весь этот спор есть спор о словах, тогда как в действительности это был спор о наивысшем основоположении физики. В силу своего агностицизма, признающего невозможность для мышления в понятиях проникнуть в сущность вещей, Даламбер упрощает вопрос и игнорирует суть спора между Декартом и Лейбницем.
В понятии опыта Даламбер находился под влиянием Локка и Ньютона. От наблюдения в обыденном смысле этого слова, обозначающем случайное ознакомление с данным объектом, Даламбер отличает прием, применяемый эмпирическими науками, который не довольствуется пассивными восприятиями, но подходит к природе со своими собственными вопросами, ставимыми познающим субъектом, причем в этой активности познающего субъекта существенную роль играет применение математики.
Даламбер в своем введении в «Энциклопедию» писал, что все наши знания сводятся к тем, которые мы получаем посредством чувств, отсюда следует, что всеми нашими идеями мы обязаны ощущениям. Затем взгляд на происхождение нашего знания изменился, и сенсуализм стали считать абсурдным мнением. Но, говорит Даламбер, теперь мы возвращаемся к этому учению древних философов в этом вопросе, как мы приближаемся к ним и в решении других вопросов. Но свою основную сенсуалистическую позицию Даламбер затем ограничивает алгебраическими и геометрическими принципами. Он считает, что алгебра имеет дело с идеями, которые мы сами создаем путем абстракции, вследствие чего ее принципы стоят вне всякого сомнения и являются вполне ясными, и это потому, что эти принципы суть наше собственное произведение и заключают в себе лишь то, что мы сами в них вложили.
Под абстрактным понятием Даламбер тут понимает результат чистого мышления, и в этом аспекте он понимает все содержание наук алгебры и геометрии. Таким образом, Даламбер пришел к новому взгляду на роль абстрактного мышления в познании. Теперь он считает, что чем абстрактнее основоположения науки, тем надежнее даваемое ею знание, и, наоборот, чем ближе предмет науки к чувственности, тем проблематичнее и темнее знание о нем. Исходя из этих новых положений, Даламбер говорит о наличии «идеального» момента повсюду в познании конкретных физических явлений. Хотя идею времени мы почерпаем из последовательности наших представлений, однако этим не исчерпывается вопрос о природе времени.