И вот снова пришел март. Перед днем годовщины Джона я так как следует и не поспала, В девять часов позвонила мама. Я знала, что это она, поэтому не стала снимать трубку. Я помешивала кофе, а автоответчик пищал:

— Эмма, это мама. Возьми трубку. Я знаю, что ты проснулась, Эмма! — Тишина. — Папа сказал, что ты не собираешься посещать поминальную мессу по Джону. Что подумают его родители? Я знаю, что тебе больно и ты любишь его, но ты взрослый человек и нельзя… Послушай, все будут ждать тебя. Поспеши, дорогая. Я перезвоню через час. — Она повесила трубку.

Я знала, что мама права, но убедила себя, что болею. Голова действительно раскалывалась. Я не хотела идти на мессу, но она была права: я взрослый человек. Но я не ощущала себя таковым. Я упоминала раньше, что горе по своей природе эгоистично. На похоронах мы плачем по себе, по своей боли, утрате, своим страданиям, и эта особенность не утрачивается ни через неделю, ни через месяц, ни через год. Проблема в том, что по прошествии определенного времени эгоистичное поведение, а, следовательно, и само горе становится неприемлемым. Мне не хватало этой роскоши, но мама опять же была права. У меня имелись обязанности. Я отправилась в туалет, и меня вывернуло наизнанку. Я поклялась, что больше не выпью в одиночку бутылку водки. Я приняла душ и стала одеваться, когда позвонил Шон. Он сам вошел в квартиру, предварительно допросив Ноэля на предмет местонахождения запасного ключа. Я спустилась. Он варил кофе.

— Бурная ночь? — спросил он.

Видимо, я выглядела плоховато.

— А по мне не видно? — ответила я и присела, ожидая, что он нальет мне кофе. — Я сказала, что не собираюсь идти на службу, — произнесла я несколько минут спустя, испытывая раздражение оттого, что никто и не думал обращать внимание на мое решение.

— Да, сказала, — согласился Шон, в то время как я наблюдала за Леонардом, гоняющимся за собственным хвостом. Я недоумевала: почему хвост до сих пор представляет для Леонарда такой интерес? — Я знал, что ты передумаешь, — сказал он, вытирая стол, на который пролил молоко.

Я хмыкнула:

— Если я оделась, это не означает, что я передумала.

Шон улыбнулся и посмотрел в мое опухшее лицо, которое я пыталась прикрыть руками. — Означает. Кроме того, меня заставила прийти твоя мама. Эта женщина грозила мне физической расправой, если я вдруг появлюсь без тебя. Ох жестокая!

Я тоже улыбнулась. Шон был прав: мама оказалась жестокой женщиной, и они все говорили дело. Я должна была пойти. Это не тот случай, когда у меня имелся выбор. Родители Джона отнеслись с пониманием к моему решению не принимать участие в следствии, но теперь речь шла о другом.

— В таком случае, думаю, что мне следует накраситься.

Шон кивнул:

— Не помешает.

Я отправилась в спальню и присела у туалетного столика. Я взяла фотографию где мы были с Джоном. Мы смеялись. Он обнимал меня и шептал что — то на ухо. Жаль, что я не помнила, что именно. Конечно же, я всегда ходила на поминки просто несколько минут назад я вела себя как негодяйка. Как я могла не пойти? Как я могла не помянуть его в этот день? Я подкрасилась и поцеловала его изображение. «Не верится, что прошел уже год».

Я спустилась вниз, где Шон уже ожидал меня с моим пальто в руках. Он зааплодировал.

— Пошли, — сказала я, и он отправился за мной.

* * *

Мессу проводил Ноэль. После ее завершения мы собрались в доме родителей Джона. Играла музыка; люди выпивали, чтобы помянуть его. Мы смеялись и наслаждались общением. Моя мама спела песню, а отец подыгрывал ей на расстроенном пианино. Мы очень долго беседовали с матерью Джона. Она рассказывала о том, что он делал и говорил, будучи совсем малышом, а я — о том, как мы жили с ним вместе. Шон и Ричард спели «Уилли Макбрайд», Кло рассказывала анекдоты, а Энн и Ноэль обсуждали стоимость развода.

В ту ночь я лежала в постели, размышляя о дне, которого так боялась. Он прошел великолепно, потому что впервые за этот год все люди, для которых смерть Джона стала утратой, вспоминали его вместе, с теплотой и юмором. Все было к месту, все было правильно.

* * *

Я потерялась в огромном саду. Меня окружали экзотические цветы, растущие в мягком зеленом песке, Я созерцала эту сюрреалистичную обстановку. Особенно мое внимание привлекал горящий куст, стоящий поодаль. Не зная, где я и что делаю, я направилась к багровому солнцу, повисшему над деревом с ветвями, похожими на паучьи лапки. Почему — то солнце казалось мне знакомым. Когда я шла, мне чудилось, что из шишковатых ветвей появляются листья. Я не испытывала страха; мне было слишком тепло, чтобы бояться. И вот я уже взбиралась на горку — мой взгляд был прикован к багровому солнцу, которое теперь вращалось передо мной. Гора под ногами выровнялась, и когда я стала приближаться к дереву, которое теперь стояло в цвету, оно ожило от легкого ветерка. В густой листве затанцевали голубые маки. Листья же продолжали вылезать из вишнево — розовых ветвей. Багровое солнце запрыгало, словно мяч, с которым играет невидимая, но сильная рука. Оно вдруг полетело на меня. Я не растерялась. Я поймала его и подбросила. Джон поймал его и улыбнулся:

— А я — то думал, что ты боишься летящих мячей.

Он ухмыльнулся и, направляясь ко мне, перебросил солнце через плечо. Оно отскочило и вернулось на прежнее место.

Мы стояли и смотрели друг на друга в лучах ярко — багрового света. Все было в полном порядке. — Где ты был? — спросила я, как будто он только что вернулся с гулянки.

— Неподалеку, — ответил он с улыбкой.

— Я скучала по тебе.

— Я знаю. Шутка ли — уже год прошел. — На его лице сияла ухмылка, как в детстве, когда он думал, что знает все на свете.

— Хороший сегодня день, — сказала я без всякой на то причины.

Он огляделся и согласно кивнул:

— Да, так и есть.

— Я все еще люблю тебя, — нечаянно вырвалось у меня.

Джон рассмеялся, и мне показалось, что его глаза засияли.

— Ты всегда будешь любить меня.

Я рассмеялась в ответ. Он всегда был чертовски самоуверен.

— Я занималась сексом с другим мужчиной — несколько стыдливо призналась я.

— И тебе понравилось? — спросил он без всякого намека на возмущение.

Мы оба шли, но я постоянно останавливалась, чтобы вглядеться в знакомые черты.

— Да. Но по большому счету это было ужасно.

Он кивнул, давая понять, что нам совсем необязательно обсуждать эту тему. Мы находились совсем близко друг к другу, но наши тела не соприкасались.

— Я думала, что уже не увижу тебя, — сказала я.

— Я всегда здесь.

Я осмотрелась по сторонам.

— Где?

— Там, где ты захочешь.

— Чушь собачья, ты мертв.

— Ты знаешь, что я хочу сказать.

И Джон сорвался с места, а я продолжала тащиться за ним. Я окликнула его. Но он не ответил. Я все же постаралась и настигла его. И тут я заметила, что необычная листва вокруг нас исчезает. Зеленый песок привел нас к голубому маковому дереву. Он присел и жестом предложил последовать его примеру. Мы посмотрели на багровую аллею, которая превращалась в фон из компьютерной игры, в которую мы, бывало, играли часами.

— Прости, — сказала я.

Джон остановился и с серьезным выражением посмотрел на меня.

— Ты не виновата, — успокоил он. А что еще ему оставалось? — Если бы… — робко прошептала я.

Он снова смеялся. Его широкая улыбка и большие глаза напомнили мне о былых временах. — Если бы да кабы — росли в лесу грибы. — Он хохота над собственными словами, и я почувствовала, как он взял меня за руку.

Я удивилась, что чувствую форму его руки, силу, пульс. Я с силой сжала ее, и он ответил тем же. — Куда ты теперь? — спросила я.

— Только стукни каблучком, — сказал он. Он улыбнулся и мое сердце стало рваться на части.

— Мне снится сон, — предположила я, поймав единственную слезу, упавшую из моих глаз на ладонь. Джон огляделся по сторонам, и на его лице появилась усмешка.

— Ты всегда отличалась богатым воображением.

— Но я как будто в реальности. Это же ты. Я знаю, что это ты.

Я подтолкнула его локтем, и он упал на дерево.

— Мне нужно кое в чем признаться, — начала я через некоторое время.

— Ты влюбляешься в другого, — улыбнувшись, сказал он.

— Что? — закричала я обезумев. Мое признание относилось к его матери и тому, что мы мало общаемся.

— Нет! — закричала я. — Да кто ты такой, чтобы говорить о моих чувствах?

— Только ты и могла поссориться с мертвецом. — Он веселился.

— Только ты можешь раздражать окружающих даже после смерти, — ответила я. Мы рассмеялись, однако мне все равно было грустно, что он думает, будто я могу полюбить другого. Джону, видимо, казалось, что я не готова признаться ему в этом, поэтому он отвлек мое внимание, взяв меня за руку и начав шептать о воспоминаниях. Затем невероятно долго мы сидели молча, нам было хорошо. Я чувствовала, что время истекает, и в душе понимала, что мне пора уходить.

— Мне нужно идти, — вздохнула я.

— Я догоню тебя в пути, — сказал он вставая.

Джон протянул руку, и я держалась за нее, пока он помогал мне подняться. Я притянула его к себе, и мы обнялись, как старые друзья или родственники в аэропорту. Я ощущала биение его сердца и дыхание на своем плече.

— Непременно, — прошептала я без слез, страха, тоски или сожаления.

Я отпрянула и помахала ему на прощание. Потом он исчез.

«Я влюбилась в другого мужчину! Если бы! Ну и придурок! И кроме того во всем виновата лишь я, что бы он там ни говорил».