Было воскресенье. Я ощущала необыкновенную легкость и решила отправиться в город поискать одежду для новорожденных. Я и не думала совершать покупки, так как мама и Дориан настойчиво советовали не делать этого: покупка одежды для не родившегося ребенка — плохая примета. Я не считала себя суеверной, однако решила не испытывать судьбу. Все сошлись на том, что поиск — это нестрашно. Я осматривала ряды маленьких платьиц, розовых и желтых кофточек, голубых шортиков и свитерков с рисунками всех мыслимых животных. Я смотрела на кеды, туфельки, сандалии, перчаточки, шляпки, жилеточки и носочки, до того крошечные, что мне едва удавалось засунуть в них большой палец. Признаюсь, что я не знала, кто у меня родится, однако большую часть времени провела в отделе одежды для девочек. Это потому, что вещицы в нем были невероятно красивыми, а незадолго до этого я открыла для себя, что питаю слабость ко всему красивому.
В конце концов я заставила себя отвести взгляд от розового и направилась в голубой отдел, и тут, у ряда с брюками я увидела знакомое лицо. Я точно не помнила, где я видела эту женщину, и подумала, что это могла быть мать одного из учеников, которой мне не следует попадаться на глаза. Женщина не заметила меня, так как была слишком увлечена тем, что примеряла брюки на малыша, который так и норовил вылезти из коляски. Я продолжила рассматривать маленькие рубашки, надеясь, что, если мне не удалось узнать ее, может, она распознает меня.
Она расплачивалась на кассе за покупку, когда мальчик повернулся ко мне лицом. Я громко вздохнула, и женщина, стоявшая рядом со мной и заметившая мое состояние, а видимо, и побледневшее лицо, вежливо спросила, все ли у меня в порядке. Я быстро ответила, что со мной все хорошо, но я солгала. Это был ребенок Ноэля — его глаза, его лицо, его волосы. А эту женщину я встретила в баре около двух лет тому назад. Это была Лора, любовница Ноэля. Я стояла как вкопанная и, вероятно, походила на кита, которого выбросило на берег и который ждал, что ему помогут сдвинуться с места. Она подняла голову, когда стала уходить, и заметила меня. Наши взгляды встретились. И когда безразличие сменилось ужасом, я поняла, что она узнала меня. Она почти бегом бросилась к двери. Не успев понять происходящего, я уже бежала за ней и выкрикивала ее имя. В середине торгового центра она остановилась. Она не стала оборачиваться, а просто ждала меня. Когда я догнала ее, я увидела такое же покрасневшее лицо, какое порой бывает у самой. Она качала коляску и смотрела прямо перед собой, будто стояла перед невидимой командой, которая вот — вот расстреляет ее. Мы обе понимали, что игра была окончена, но, к сожалению, ни одна из нас не знала, в каком направлении нам идти дальше. Ребенок Ноэля был неугомонным. Ему хотелось знать, с какой стати его толкают туда — сюда, вместо того чтобы дать попутешествовать в более занимательных направлениях. Мы постояли рядом несколько секунд, но эти секунды показались вечными.
Наконец я произнесла ее имя:
— Лора.
— Эмма.
— Думаю, нам стоить выпить по чашечке кофе, — сказала я.
— Послушайте, Эмма, нам действительно не о чем разговаривать, — пробормотала она.
— Думаю, есть о чем, — давила я, поняв по тону ее предыдущей реплики, что в глубине души она со мной согласна.
* * *
Позже в кафе ее сын, мой племянник, расслабился. Но мы, взрослые, походили на бомбы, которые вот — вот взорвутся и обрушат информацию. Мы заказали кофе и присели.
— Как его зовут? — спросила я, глядя на племянника.
— Ноэль, — сказала она, вздыхая и, возможно, браня себя за то, что она, дура, додумалась назвать сына в честь человека, который бросил ее.
— Он красивый, — сказала я. Ноэль был привлекательным мужчиной, а его сын — просто восхитителен. — Спасибо, — ответила она, хотя я сомневаюсь в том, что это вежливое слово было сказано от всей души ввиду сложившейся ситуации.
— Ноэль знает? — спросила я.
— Нет, — просто ответила она.
— Почему?
— Вы собираетесь рассказать ему? — спросила она, не боясь переходить к непосредственной теме разговора. — Да. Нет. Не знаю. — Я была ошеломлена.
— Почему вы не сказали ему? — снова рискнула спросить я, надеясь все же получить ответ.
Ее глаза наполнились слезами. Мое сердце обливалось кровью. Может, потому что я была беременна и гормоны давали о себе знать, а может, потому что она являлась матерью, и я тоже собиралась ею стать. Как бы там ни было, когда я увидела ее слезы, зародившаяся во мне враждебность исчезла. Я сжала ее руку, и плотину прорвало. Слезы текли ручьем, и я ждала, пока они не иссякнут. Ноэль — младший был слишком занят поглощением морковной палочки и не замечал страданий мамы. Она объяснила, что узнала о своей беременности лишь после того, как Ноэль решил порвать с ней. Она часто подумывала признаться ему. Однако решила, что он предпочел ей церковь, хотя и знала, что он любит ее, но не видит иного выхода, кроме как следовать пути, который исключал как ребенка, так и ее. Она сочла, что жестоко продолжать усложнять ему жизнь. Ведь этот малыш был свидетельством многочисленных ночей страданий и страшных мук, которые имели место в их отношениях. Она была рада получить от судьбы ребенка. Она всегда хотела стать матерью и еще давно определила для себя, что, если Господь должен будет отнять у нее любимого, возможно, он подарит ей ребенка. Я не определилась, и хотя совершенно очевидно, что она любила Ноэля и чувствовала, что поступает правильно, я не могла закрывать глаза на то, что у моего брата был сын, а он не знает об этом. И хотя ее аргумент был весьма убедителен, я считала, что Ноэль имеет право все знать.
Мы вместе дошли до стоянки. Она поинтересовалась моей жизнью и, как мне показалось, порадовалась за нас с Шоном и моей беременности. Видимо, Ноэль проболтался ей о нашей безответной любви. У машины она умоляла меня поговорить с ней, прежде чем я решусь на разговор с Ноэлем. Она дала мне номер своего телефона, и, хотя мое раскрытие ее тайны явилось не более чем следствием случайной встречи, она, казалось, ощущала себя ответственной за мое сложное положение. Нетрудно было понять, почему Ноэль полюбил ее. Она была спокойной, доброй, милой и дружелюбно настроенной, даже когда пребывала в ужасе. С ней мир переворачивался вверх дном, и, хотя до этого мы виделись лишь раз, на прощание мы обнялись.
* * *
Шон сидел в свободной комнате, которая уже давно превратилась в его кабинет. Я помчалась наверх так быстро, насколько мне позволяли отекшие ноги. Я шлепнулась на стул перед его столом. Он поднял на меня голову, ухмыльнулся и подумал, сколько же денег я могла потратить.
— Ноэль отец.
Шон встал, как будто до него только дошло, что он сидит на чем — то остром.
— Извини? — произнес он, смотря на меня сверху вниз.
— Я столкнулась с Лорой и ее годовалым сыном, Ноэлем — младшим, в городе.
Шон сел.
— Ноэль — младший, — повторил он, и я кивнула в знак согласия.
Я рассказывала ему о встрече, а он сидел с отупевшим ‚видом глядя в пустоту и время от времени почесывая голову.
— Вот это новость, — повторял он до тех пор, пока я не попросила его прекратить.
Я спросила у него, как мне поступить. Но сама я понимала, что Лора права — рассказать Ноэлю о сыне было равносильно тому, что приставить к его виску пистолет. Шон спорил, что, если я не признаюсь Ноэлю, мы отнимем у него шанс узнать своего единственного сына. Мои мозги кипели. Я хотела поговорить с мамой, но тогда и с ней случилось бы то же самое, а от этого ситуация бы только усложнилась. Мы с Шоном часами вели дебаты по этому поводу. Мы оба прекрасно понимали, что говорим о деликатнейшем деле. Я не могла уснуть. Всю ночь мне было дурно, время от времени у меня кружилась голова, даже, несмотря на горизонтальное положение. Я ощущала такую слабость, что мне было трудно поднять к лицу руку.
* * *
Воскресный ужин стал кошмаром. Ни Шон, ни я не могли решиться на разговор е с родителями. Мама списала все на мое плохое самочувствие.
— Вполне естественно. Я не могла уследить за Ноэлем.
Я кивнула.
— А какова твоя отговорка, Шон?
— Работа. — А! — ответила она и сказала, что сама устала.
Отец был слишком занят наблюдением за проигрышем Дублина в матче по хоккею на траве, чтобы осведомиться о причине нашего молчания. Видимо, отчаянная ситуация, разворачивающаяся на игровом поле, оказалась куда важней.
В тот вечер, когда позвонила Клода, я не стала рассказывать ей. Не потому что у меня не было желания, а потому что несправедливо было посвящать во все друзей, в то время как Ноэль пребывал в неведении. Мы с Шоном ходили кругами. В одну минуту он приводил довод в пользу того, чтобы открыть правду Ноэлю, в другую же— чтобы не признаваться. Я не отставала от Шона. Мы понятия не имели о том, что нам делать. Впервые за долгое время Ноэль был по — настоящему счастлив. Перемены в нем, которым мы явились свидетелями, невозможно было игнорировать. Он нашел свое место в церкви и среди людей, которые нуждались в нем, как в воздухе. Он заново открыл для себя свой путь и предназначение. Он пребывал в мире. Кто мы такие, чтобы отнимать у него все это? И в то же время как я могла утаить от него такую новость?
Была середина недели, и отец Рафферти проводил исповедь. Я осталась в школе, чтобы проверить сочинения; что должна была сделать еще на выходных. Часы показывали начало шестого. Я не думала обо всей этой истории, потому что мысли о ней влекли за собой вопросы, а я задала себе их такое количество, что хватило бы на целую жизнь. Я зашла в церковь, надеясь на отсутствие прихожан. Мне повезло. Я протиснулась в кабинку и опустилась на деревянную скамейку для коленопреклонения. Как и мой разум, колени были зажаты между камнем и чем — то не менее твердым. За семь месяцев мой живот увеличился до таких размеров, что я и представить не могла. Я выгнула ноющую спину и тут же поняла, что живот застрял в кабинке. Изготовители сего предмета явно не рассчитывали на беременных посетительниц. А что еще можно было ожидать от Католической церкви? Я пообещала себе, что не стану спорить по поводу изъянов церкви, ведь мне предстояло обсудить более важное дело. В скором времени заслонка отодвинулась, и моему взору предстал отец Рафферти, с закрытыми глазами, кивающий головой и поднятой в знак благословения рукой.
— Отец Рафферти, — начала я.
Он молчал, склоняя голову в ожидании обычного вступления.
— Отец Рафферти, — повторила я несколько более твердым тоном, но все же с уважением. Он тут же застыл, открыл глаза и сосредоточился.
— Эмма? — спросил он.
— Да, — ответила я, радуясь тому, что мне удалось привлечь его внимание, не стуча по решетке. А ведь именно это я и намеревалась сделать в следующее мгновение.
— Чем я могу тебе помочь? — поинтересовался он, понимая, что я пришла не за прощением. — Мне нужен ваш совет, — наклонившись вперед, прошептала я. Хотя, кроме нас, в церкви не было ни души. — В чем дело, Эмма? — спросил он, приблизившись к решетке.
Отец Рафферти побледнел.
— Лора, — пробормотал он чуть позже.
— Да, — ответила я, не удивляясь тому, что Ноль открыл ему тайну. Несмотря на разницу в возрасте, эти двое всегда понимали друг друга.
— Он не знает, — сказал он, тут же осознав причину моего прихода.
— Так и есть, — ответила я. — Лора узнала обо всем после того, как они расстались. Она не призналась ему, потому что знала, что душа его принадлежит Церкви.
— Она замечательная женщина, — сказал священник, глядя в пол, чтобы я не могла видеть его глаз. Но его голос выдавал грусть. — А теперь? — спросил он, поглядев на меня в ответ.
— А теперь я не знаю. Я столкнулась с ней и Ноэлем младшим, он копия Ноэля — так же по — телячьи облизывается. Отец Рафферти грустно покачал головой, однако я уловила едва заметную улыбку.
— Я не знаю, как поступить, — продолжила я, моля его об ответе.
Его слабая улыбка исчезла, и он взялся руками за голову массируя виски. Борись с собственной головной болью, я оперлась на другое колено, надеясь на скорый ответ, посланный ему Богом.
— Нельзя скрывать от него такое. Сокрытие явится не только грехом перед Господом, но и противоестественным поступком. — Отец Рафферти потряс головой, продолжая держаться за нее, как будто слова причиняли ему боль.
— Ноэль покинет Церковь. Он не станет рисковать репутацией Церкви, — сказала я, отражая мысли Рафферти. — Да, так и будет, — подтвердил он тоскливо. — Жаль не его, а нас, таких хороших людей еще поискать.
Я заметила, как его рука слегка затряслась, но по его голосу я не могла понять, было ли дело в эмоциях или в возрасте.
— Мне очень жаль, — сказала я.
— Мне тоже, ответил он. Он взглянул на меня и попытался выдавить улыбку, но в его усталых глазах я разглядела Ноэля. Возможно, отец Рафферти и был стар и чересчур увлечен концом света, но когда — то и он был молод и сталкивался со страхами, желаниями и страстями, которые пережил мой брат. Он понимал, чем это обернется для Ноэля, лучше кого бы то ни было. Он также понимал, что Ноэлю давался шанс стать настоящим отцом. И я не знаю, испытывал ли он сожаление или радость по поводу шансов судьбы, но в тот момент он выглядел потерянным. Мне хотелось плакать.
— Отец, — произнесла я ни с того ни с сего.
— Да.
— Пожалуйста, помолитесь со мной, — сказала я, не веря собственным ушам. Я даже не была уверена, что помню молитву целиком.
— Да, — ответил он с сияющим видом.
И я зачитала «Отче Наш, изо всех сил надеясь на его поддержку до того, как я достигну середины молитвы, которую я совершенно не знала.
— Отче Наш, сущий на Небесах, да святится Имя Твое… — „Пожалуйста, вступи“.
— Да прибудет Царствие Твое…
— Яко же на Небе и на земле.
„Он начинает. Спасибо тебе, Боже! Так, теперь я просто стану говорить тише и пробормочу середину.
— На — на — на — на — на — на — на — на, и не введи нас ла — ла— ла — ла — ла — ла, но избави нас от лукавого. Аминь.
Отец Рафферти склонил голову.
Я скрестила пальцы в надежде, что он не решится на следующую молитву.
Он не решился. Он благословил меня и улыбнулся.
— Спасибо, Эмма.
— Пожалуйста, проговорила я с облегчением, но все же понятия не имея о причине своей просьбы. С другой стороны, все мои поступки отличались странностью, и я забеспокоилась, что дело не только в гормонах. — Мне нужно идти, сказала я, пытаясь подняться.
— Надеюсь на скорую встречу, — ответил он.
— Да, — вежливо отозвалась я, изо всех сил пытаясь встать.
Он закрыл заслонку, и я осталась одна, продолжая стоять на коленях. Было такое ощущение, что меня зажали в тисках.
„О, черт…“
— Отец Рафферти! — окликнула его я и постучала.
Заслонка снова отодвинулась, и я увидела его.
— Эмма?
— Я застряла, — оскорблено простонала я.
Отец Рафферти хихикнул, и потом он, упершись ногой в дверь исповедальни, вытащил меня.
* * *
Мы с Шоном решили, что рассказывать Ноэлю о сыне по телефону не стоит, ведь он все еще находился где — то на Западе и проводил свои курсы для будущих волонтеров. Мы чувствовали, что такую новость необходимо сообщить лично. Естественно, сказать „мы решили“, я имела в виду „я решила“. Поскольку я не могла лететь в самолете, роль гонца была отведена последнему.
Потом Шон признался, что когда он пересекал Атлантику, его беспокоил вовсе не Ноэль с его проблемами и даже не подозрительно малая высота, на которой летел самолет. Хотя ни одно из перечисленного его не радовало. Весь полет он размышлял о собственной жизни и о новых требованиях к ней.
Когда позже он описал боль, которую пережил в период нашей совместной жизни, надо признать, я почувствовала себя эгоисткой. Я даже не замечала, что у него стресс. И вообще, люди редко замечают самые потаенные страхи других. Шон рассказал, что, после того как осознал реальность будущего отцовства, его охватил неминуемый, всепоглощающий ужас. Наверное, паника в таком случае являлась для мужчин обычным делом. Но как бы то ни было, стать отцом — не шутка. Однако в случае с Шоном все оказалось намного серьезнее.
Большую часть своей жизни Шон избегал вопроса о том, что всегда оставлял женщин. До последнего времени он считал эту тактику выигрышной. Однако теперь, когда он размышлял о своем будущем отпрыске и находился в ожидании, вопросы и страх, внушенный уходом его матери из семьи, только росли в его душе. И стены, которые он выстраивал годами, стали рушиться. По мере моего увеличения в размерах росли и его страхи. Будет ли он таким же, как она? Вдруг ему окажется не по силам воспитать ребенка? Не станет ли он таким же никчемным отцом, какой никудышной матерью оказалась она? Его отец часто говорил, что они похожи; у Шона были ее глаза и ухмылка. Не унаследовал ли он ее неспособность быть достойным родителем? Он не затрагивал эту тему в разговорах со мной; он попытался отмахнуться от очевидных страхов, но они не уходили. В итоге Шон лишь подлил масла в огонь. Он старался быть благоразумным. Ведь в конце концов он был сыном своего отца. Однако вопросы, которые никогда не донимали его раньше, стали душить его. Почему она ушла? Он знал причину ее ухода от отца. Их брак родился из долга, а не из любви. Она забеременела Шоном, и на тот момент брак казался единственным решением. Отец клялся, что она любила своих детей, однако если бы это было правдой, неужели она не забрала бы детей с собой? Отец Шона говорил, что в семидесятые годы стать матерью — одиночкой было сложнее. Но если причина действительно заключалась в этом, почему она не попыталась встретиться теперь. Раньше ему было на это наплевать. С самого начала после ее исчезновения он, конечно, страдал, как и любой ребенок. Но через некоторое время он привык к ситуации, осознав, что в семью пришло счастье. Не было затяжных ссор, непрекращающихся криков, и через некоторое время Шон ощутил радость и почувствовал себя в безопасности, поняв, что ее возвращение стало бы для всех стрессом. Ему было хорошо без нее. Но теперь, находясь на пороге отцовства, он спрашивал себя: не говорило ли то, что он так быстро забыл свою мать, о его способности покинуть самых близких, как сделала она.
Эти страхи дополнялись его послужным списком. До сих пор его отношения представляли собой мимолетные интрижки, волнующие кровь, однако без каких — либо признаков душевности. Он любил меня — он это знал. Он полюбил меня задолго до того, как его чувство обрело очертания. Сначала ему стало интересно: быть может, он всего лишь жаждал отношений, какие были у его друга? Однако в глубине души он знал, что это не так. Ему пришлось нелегко. Потом его друг умер, и он винил себя, так как понимал: смерть Джона освободила ему дорогу. Шон попытался отдалиться, но это оказалось не возможным. Теперь же он впервые обладал всем, чего желал, но он не был Джоном: он не отличался постоянством; он не стоял первым в ряду мужчин, жаждущих стать отцом. Он был безнравственным, он не умел строить отношения.
Итак, по дороге к Ноэлю его терзали все эти мысли и воспоминания, и к моменту обеда он дошел до полного изнеможения. Стюардесса, которая подала ему джин с тоником, доброжелательно справилась о его самочувствии. Он кивнул, давая понять, что в порядке, но на самом деле он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться.
Он попытался заснуть, но попытка оказалась тщетной. Шон поплелся по проходу, сожалея о последнем выпитом бокале. Его разум отказывался подчиняться ему.
Он заволновался.
„Вдруг я не справлюсь? Вдруг сбегу?“
Затем он вспомнил о причине поездки. Что он скажет Ноэлю? Как он представит другу новость, от которой тот, не дай бог, сам преставится? Индикатор ремня безопасности мелькал над головой Шона, и командир самолета объявил, что они входят в зону турбулентности. Вдруг он почувствовал тошноту. Примерно в этот момент он и задумался над тем, какого черта он дал согласие вмешаться в жизнь моего брата, в то время как совершенно очевидно, что терял контроль над собственной. Если бы он открыл мне свои страхи, я бы сказала ему, что причины для беспокойства нет, что он один из самых надежных людей, которых я знала, и что он похож лишь на отца. Я бы сказала ему, что наши отношения коренным образом отличались от отношений его родителей и что ребенок лишь укрепит наш союз. Но опять же ввиду гормонального скачка я вполне могла послать его куда подальше. Несмотря на это, в глубине души я знала, что мы станем семьей, и наша история будет иметь не менее счастливый конец, как и у всех на земле. Шон был или слишком добр, или слишком напуган, потому что боялся переложить на меня груз своих проблем. Жаль. Мне больно думать, что его одолевали страхи, когда он один летел в Нью — Йорк, ничего не сказав мне.
Шону все же удалось поспать, но недолго. Где — то над Атлантикой он отодвинул подальше тревоги и сосредоточился на предстоящей миссии.
Приземление оказалось не таким мягким, как хотелось бы, но все-таки ему было приятно чувствовать под ногами твердую землю, несмотря на то, что полотно горячего воздуха окутало его при выходе из самолета. На дворе стоял май, и в Нью — Йорке была необычайная жара. Шон чуть не упал в обморок, но, невзирая на это, пошагал дальше. Взяв с собой лишь ручную кладь, он радовался тому, что ему не пришлось выстаивать у карусели целый час, ожидая чемоданы.
Он подошел к такси и протянул записку с адресом старику в неопрятном костюме. Шону повезло: водитель говорил по-английски, и как выяснилось, проживал в Нью — Йорке более полугода. Мужчина рассказывал о дорожной пробке в Амстердаме и накричал на велосипедиста, подрезавшего его. Радио играло на всю громкость, а кондиционер не работал. Возможно, из-за жары и длительного перелета, но через несколько минут Шон уже спал. Таксист разбудил его. Он указал ему на впечатляющее четырехэтажное здание, правда, по американским стандартам, старое.
Шон протянул деньги и вылез из машины. Он стоял, глядя вслед отъезжающему такси, после чего направился к двери. Там меня явно не было, но Шон так хорошо умел рассказывать, что слушатель чувствовал себя участником происходящего. Так что если не забывать о том, что ниже приводится не стенографический отчет, то разговор был примерно такой:
— Жаркий день, — сказала она.
— Да. Я ищу Ноэля…
— Отца Ноэля? — перебила она.
— Верно, — спохватился Шон, впервые за тот день улыбнувшись. По крайней мере, на этот раз он приехал по адресу.
— Он в закусочной, что на углу, — ответила она, показывая пальцем.
Шон поблагодарил ее и снова вышел в жару, сняв пиджак и закатав рукава.
Он увидел Ноэля сквозь окно, не успев даже перейти улицу. Ноэль выглядел хорошо и был одет в обычную одежду. Его волосы немного отросли. Он сидел и смеялся с мужчиной, сидящим напротив него, пребывая в неведении о бомбе, которая вот — вот упадет на него. Шон подумал было уйти и отложить разговор. Можно было бы сначала заселиться в гостиницу, возможно, принять душ и переодеться, поесть, чтобы набраться сил. Потому что чем ближе он подходил к окну, тем жарче ему становилось. Желудок снова донимал его.
„Боже, надеюсь, у меня нет язвы“.
Шон вошел тихо, но колокольчик на двери выдал его. Ноэль автоматически поднял голову и отвернулся, после чего осознал увиденное, и снова обернулся, сконцентрировав взгляд на своем старом друге. Он подпрыгнул, и Шон ответил ему улыбкой.
— Какого черта? — сказал Ноэль, смутившись и одновременно радуясь.
Шон снова улыбнулся, изо всех сил надеясь, что Ноэль ничего не заподозрит прежде, чем это нужно.
Ноэль прищурил глаза.
„Слишком поздно“.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он, обнимая ослабевшего Шона.
— Приехал к тебе в гости.
— Что случилось? — спросил Ноэль, волнуясь за свою семью.
— Ничего, — солгал Шон, улыбаясь другу Ноэля. Мужчина ухмыльнулся в ответ.
— Ты здесь в командировке? — допытывался Ноэль, ведя его к столу.
— Да, — услышал от себя Шон. Он присел.
Друг Ноэля наклонился через стол, чтобы пожать ему руку.
— Я Мэтт, Рад знакомству.
Шон пожал руку Мэтта.
— Я тоже, — сказал он. Ему было не по себе, что солгал, но все же он радовался некоторой отсрочке разговора. — Мэтт доктор — он работал по всему миру.
Шон в который раз улыбнулся.
— Никогда не думали заехать в Ирландию? Новые врачи нам определенно не помешают.
Мэтт рассмеялся.
— Думаю, в них больше нуждаются в странах „третьего мира“. — Он довольно хихикнул.
— Загляните в отделение „скорой помощи“ при больнице Святого Джеймса, и попробуйте сказать потом это еще раз, — сказал Шон, хватая меню.
Ноэль громко рассмеялся, радуясь напоминанию о доме, хотя оно касалось все лишь его паршивой системы здравоохранения.
— Как моя сестра? — спросил он весьма вовремя.
— Хорошо, — искренне улыбнулся Шон. Возможно, впервые за тот день. — Она все увеличивается в размерах. — Осталось уже недолго, — заверил Ноэль.
— Да, — вздохнул Шон и отложил меню в сторону. Он был не в состоянии сейчас есть.
— Поздравляю, брат, — сказал Мэтт.
— Спасибо, — поблагодарил Шон, подумав, что, возможно, Мэтту придется поздравить в скором времени и Ноэля.
Они долго разговаривали с Мэттом. Шон вспоминал о лете, которое мы все вместе провели в Нью — Йорке. А Ноэль был взволнован путешествием в какие — то далекие страны, которые собирался облагородить, предвкушая предстоящие подарки судьбы. Затем Мэтт убежал на свидание с девушкой. Они не стали засиживаться. Ноэль пребывал в возбужденном состоянии, и хотел показать Шону достопримечательности, Шон утверждал, что уже видел все и попросил вернуться домой к Ноэлю. Он воспользовался жарой как предлогом, и Ноэль попался на эту уловку. Они зашагали к гостинице. Ноэль без остановки указывал на красивые здания и шикарные машины. Шон же ломал голову над тем, как расскажет новости. Они дошли до отеля, и Ноэль перекинулся парой слов с портье, в то время как Шон наслаждался прохладой фойе с кондиционером.
— Дома идет дождь, — пробормотал Шон в лифте.
— Дома всегда идет дождь, — рассмеялся Ноэль. Они зашли в номер, и Шон устроился на стуле. Ноэль взбил подушки и сел на кровать. — Так о чем тебе нужно поговорить? — спросил он, сбрасывая туфли.
— Что? — удивленно произнес Шон.
— Ты приехал в Нью — Йорк на сутки и хочешь провести все время в моей спальне? — Ноэль расхохотался.
— Не думаю. Выкладывай.
Шон вздохнул. Конечно, Ноэль понимал, что возникли какие — то проблемы, и он вычислил, что эти проблемы были не его. Неудивительно. Проблемы всегда были чужими, но только не в этот раз. Ноэль с удивлением смотрел на Шона. Время пришло.
— Лора.
Ноэль тут же побледнел.
— Что случилось? — спросил он, явно потрясенный. И ожидая самое плохое.
— У нее есть сын, — услышал Шон собственные слова.
Ноэль замер. Это была проблема, которую он никак не собирался решать.
— Он твой.
Шон не мог решиться поднять глаза на Ноэля. Ноэль не мог оторвать взгляд от Шона.
— Что? — спросил он, хотя явно не желал повторения последней фразы.
Шон пребывал в таком же недоумении.
— В прошлом месяце он был твоим. Эмма сказала, что ему словно приставили твою голову. Губы Ноэля задрожали, руки затряслись. Он не стал спрашивать, шутит ли Шон. Он понимал, что люди не летят за тысячи миль, чтобы поиздеваться над человеком. Вместо этого он разозлился настолько, что лицо покраснело, а взгляд ожесточился. И вот он уже стоял на ногах и направлялся к Шону, который инстинктивно встал, чтобы принять удар. Он упал на пол, недоуменно схватившись за левый глаз.
— Что ты здесь делаешь? — взревел Ноэль.
Мягко говоря, Шон зашел в тупик. Ведь он полагал, что совершенно четко обрисовал причину своего приезда. — Было бы лучше, чтобы я не приезжал? — прокричал он, катаясь на полу.
— Это не твое дело! — ревел Ноэль и начал снова приближаться к нему.
— Ты прав, — сказал Шон, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. — Это не мое дело. У меня своих забот хватает. — С него было достаточно.
Он хлопнул дверью, после чего услышал глухой стук о пол.
Позже Ноэль рассказал мне, что рухнул на пол и долго рыдал. От гнева, мгновенно нахлынувшего на него, не осталось и следа, и теперь он пребывал в одиночестве, потерянный и горько сожалеющий о своей вспышке. Шон не заслужил такого отношения, но, надо думать, в тот день его волновало лишь то, что заслужил он сам. Это было наказание? Не собирался ли Господь таким образом выбить из — под его ног почву? Ой нарушил клятву. Да кто он такой, чтобы надеяться на то, что подобное сойдет ему с рук? Я знаю, он чувствовал себя обманутым и пребывал в отчаянии. Он поднялся с пола лишь с наступлением сумерек и пошел на улицу, которая увела его от гостиницы к его новой жизни. Он не понимал, куда идет, однако был полон отчаянной решимости завершить свое путешествие.
* * *
А в это время Шон наслаждался прохладой гостиничного бара, насытившись едой и потягивая охлажденное пиво. Поврежденный глаз болел, и он видел, как официантка косится на его синяк. Реакция моего брата сбила его с толку, но некоторая крошечная часть его все же понимала Ноэля. Узнать о том, что ты отец, — большое потрясение. А если бы новости преподнесла Лора, как и должно было быть, неужели бы с ней обошлись так же? Шон сомневался в этом. Вот и делай добро людям. Возможно, Ноэль предпочел бы, чтобы Шон не сваливался ему как снег на голову, и даже сам Шон признавал, что гонцом все же должен был стать не он. Даже несмотря на то, что именно от него забеременела сестра Ноэля, вряд ли, однако, это давало ему право доносить новости не самой последней важности. Тем не менее Ноэль был его другом, и Шон надеялся, что Ноэль считает так же.
После часового обдумывания Шон пришел к выводу, что все же расстроен тем, как Ноэль воспринял новость, что у него есть ребенок. Конечно, для Шона это стало шоком, но дело было даже не в Ноэле. Шон вспомнил все свои эмоции, когда узнал о том, что станет отцом. Тогда он почувствовал неподдельную радость, какую не испытывал никогда прежде. И сидя в гостиничном баре у Бродвея, он решил, что никогда не поступит так, как его мать. В тот момент с его души упал камень. Впервые за много недель и, возможно, впервые за все время вообще он ощутил, что по — настоящему свободен.
* * *
Ноэль бродил по улицам Нью — Йорка почти всю ночь. Он сказал, что дошел до Кристофер — стрит примерно в четыре часа ночи. Там он опустился на колени и принялся неистово молиться. Час спустя он отправился домой. Примерно около полудня Ноэль постучал в дверь Шона. Шон в это время укладывал вещи. На пороге его взору предстал растрепанный и кающийся брат. Дверь распахнулась сама, и Ноэль вошел. Шон продолжал укладыват сумку.
— Прости.
Шон повернулся к нему:
— Это ты прости, что рассказал тебе это.
— Я знаю. — Ноэль присел. — Как твой глаз? — спросил он, поглядывая на опухшее лицо Шона.
— Могло быть и хуже, — сказал Шон полуулыбаясь.
— Мне правда очень жаль, — проговорил Ноэль, хватаясь руками за голову.
— Это не конец света, — властно ответил Шон. — Возможно, это даже новое начало, — добавил он несколько мягче, не испытывая никакого желания снова получить тумаков.
— Тебе не кажется, что это моя кара? — спросил Ноэль, тряся головой.
— А тебе? — Шон присел на край кровати.
— Возможно. Нет. Да. Я не знаю, — сказал он, не споря, что данную проблему не решить, простояв всю ночь на коленях.
— Я бы назвал это шансом, — сделал попытку Шон.
— Шансом?
— У тебя сын, мужик, — сказал Шон, улыбаясь, хотя все его лицо болело.
— Так почему Лора не сказала мне? Почему ты? — наконец задал очевидный вопрос Ноэль.
— Просто мне повезло, — попытался сострить Шон. На Ноэля, казалось, это не произвело впечатления, поэтому он продолжил: — Ты выбрал церковь. Она — ребенка. Она не хотела обременять тебя.
— Зато обременил ты, — упрекнул Ноэль, поднимая глаза на Шона.
— Эмма узнала. Она не смогла утаить это от тебя. Если бы она могла приехать сама, то была бы уже здесь, — объяснил Шон, радуясь шансу, который у него отняли раньше.
— Прости, — повторил брат.
— Не надо жалеть. Вообще — то я сделал кое-какие выводы. А кроме того, приятно знать, что ты не само совершенство. Тяжелее всего было в начале, — рассмеялся он.
Ноэль, кивая, улыбнулся.
— Я не со зла.
— Мое лицо говорит само за себя.
Ноэль проводил Шона в аэропорт. Он не уходил до тех пор, пока не началась посадка. У выхода они на прощание обнялись. Шон достал фотографию сына Ноэля и протянул ему. Брат взял снимок и спрятал в карман — будто хотел рассмотреть его в одиночестве. Шон отдал Ноэлю письмо от Лоры. Когда Шон скрылся из виду, привидение, когда — то бывшее моим братом, отвернулось и пошло прочь.