Гошка Вовиков ужасно любит научную фантастику. И папа любит. А мама терпеть не может. Мама говорит:

— Это не литература. А папа говорит:

— Почему же это не литература? А мама говорит:

— Вообще из-за этой научной фантастики у Гошки в школе не знаю что делается. Горе одно! Папа сказал:

— Ну это, конечно, веский аргумент против научной фантастики.

А Гошка подумал: «Горе, да не одно. Мама знает одно, а на самом-то деле не одно, а два или даже три. И хочешь не хочешь, придется об этом рассказать родителям».

Вот как все было.

У Гошки не очень-то ладились отношения с преподавательницей немецкого Алисой Ивановной. Алиса Ивановна постоянно говорила, что ее предмет требует внимания, постоянной собранности и ежедневного заучивания. Все это как раз было для Гошки трудно. Сказать правду — невозможно. Особенно постоянная собранность. И вообще Алиса Ивановна так часто повторяла «мой предмет», что Гошку просто переворачивало. Что она такого нашла в своем предмете! Почему она так обожает этот свой немецкий!

Однажды, дело как раз было па немецком, Гошка сидел под партой и читал подаренную ему недавно книжку Марка Твена. Было жутко смешно. Гошка еле сдерживался, чтоб не захохотать. И тут как раз он прочитал место, где Марк Твен говорит о немецком языке. Оказывается, Марк Твен, как и Гошка, вовсе не обожал немецкий.

Гошка не стерпел и засмеялся на весь класс. Алиса Ивановна остановила объяснение и язвительно сказала:

— Вовиков, что ты там один веселишься, да еще под партой, пыль глотаешь? Повесели и нас. Гошка вылез из-под парты и говорит:

— Я как раз хотел руку поднять. Только скажите сначала, как вы считаете: Марку Твену вообще-то можно верить?

Алиса Ивановна растерялась. Она, пожалуй, ожидала чего угодно, но только не диспута о Марке Твене, и поэтому, наверное, она так ответила:

— Ну конечно, можно. Он же великий писатель!

— А вот тогда послушайте, — сказал радостно Гошка, — что говорит великий писатель Марк Твен о вашем любимом немецком, с которым вы так носитесь. — И Гошка начал читать: — «Она поступала совершенно как немцы: когда ей хотелось что-нибудь сказать, все равно что — ответить ли на вопрос, произнести ли проповедь, изложить ли энциклопедию или историю войн, — она непременно должна была всадить все целиком в одну-единственную фразу или умереть. Так поступает и всякий немецкий писатель. Если уж он нырнет во фразу, так вы не увидите его до тех пор, пока он не вынырнет на другой стороне Атлантического океана с глаголом во рту».

Еще дочитывая последние слова, Гошка понял, что он сделал что-то явно не то, настолько не то, что просто не знал, куда деться от стыда. Хоть сквозь землю провались! Сейчас ему было уже совсем не смешно. Прощения просить — и то не поможет. Хоть растворись в воздухе!

И тут на помощь пришла спасительная научная фантастика. Последнее время Гошка здорово натренировался на опытах по дематериализации. И вот он взял и приказал себе дематериализоваться.

Алиса Ивановна, придя в себя от первого шока, взглянула на Гошкину парту и, не подозревая о случившемся, строго сказала:

— Вовиков, сейчас же вылезай из-под парты. Я, между прочим, с тобой разговариваю. Молчание.

— Вовиков, сию же минуту вылезай из-под парты, ты слышишь?

Молчание.

Гошкин сосед по парте Шурик Шариков нырнул под парту и с восторженным ужасом закричал оттуда:

— Алиса Ивановна, а его тут нету!

Алиса Ивановна невозмутимо подошла и невозмутимо подняла крышку парты, но тут невозмутимости ее больше не хватило.

— Он пополз под партами, — сказала Алиса Ивановна и быстро стала откидывать крышки у одной парты за другой. Вовикова не было. Алиса Ивановна подошла к шкафу и неуверенно сказала:

— Вовиков, брось свои клоунские штучки и вылезай.

Молчание.

Она открыла дверцы шкафа.

Шкаф был пуст…

А Гошка стоял за дверью класса и в маленькую щелочку следил за тем, как разворачиваются события. Гошка был полон торжественной важности. Даже обида, нанесенная им Алисе Ивановне, стала забываться.

Подумать только! Такая победа! Сегодня эксперимент, над которым он столько бился, наконец закончился удачей. Силой разума, без всякой там химии, он дематериализовался.

«Ну до чего же обидно, что нельзя повторить все сначала перед Алисой Ивановной! Все становится вполовину неинтересным, когда некому смотреть. Вот если б зайти сейчас в класс и сказать: „Алиса Ивановна! Простите меня за Марка Твена, я не хотел вас обидеть, и, между прочим, я только что совершил великое открытие“. И взять и исчезнуть!»

Гошка даже застонал от восторга и так дернулся, что чуть не прищемил себе нос дверью.

«Конечно, Алиса Ивановна сначала бы не поняла, в чем дело, и начала бы: „Вовиков! Брось свои штучки!“ А я, оставаясь невидимым, ей отвечаю: „Алиса Ивановна, забудьте, пожалуйста, мои штучки, раз я совершил такое открытие — я дематериализовался!“ Представляю, что будет делаться в классе! И Алиса Ивановна, конечно, тут же моментально забудет все мелочи и оценит значение моею открытия. Оценит! Хотя она и „без ума“ от этого немецкого, но все-таки она человек понимающий. И папа оценит. А мама ни за что не поверит. Вообще мама никогда не верит ни во что „такое“. Ей надо побольше книжек читать по научной фантастике. Развивать научно-техническую мысль. А она ни за что не хочет. И еще их с папой ругает.

Говорит, забиваете голову всякой ерундой. Но зато какие она печет пироги!»

И Гошка предался мечтам, как бы сейчас переместиться в прошедшее воскресенье.

В воскресенье был мамин день рождения, и Гошка стал припоминать во всех деталях, что было упущено, чтобы уж на этот раз не оплошать.

Например, он ужасно любит яблочный мусс, а из-за того, что так наелся за ужином, мусс он даже был не в состоянии попробовать. Нет уж, на этот раз он будет умнее. Конечно, пироги с грибами и жареные цыплята тоже дело. Но все ж таки не то, что яблочный мусс. А пирог со взбитыми сливками, который бабушка специально испекла в тот день! Это особый пирог, с ним вообще ничто не может сравниться! А он съел всего лишь один кусок, притом совсем маленький. Нет уж, нетушки! Теперь он будет есть только яблочный мусс и бабушкин пирог со взбитыми сливками.

Гошка явственно чувствовал обворожительный вкус пирога со взбитыми сливками, и видел маму в красивом розовом платье, такую веселую, и папу, и бабушку, и всех гостей, и слышал веселую музыку. Видел, как мама с папой под аплодисменты всех гостей танцуют твист. Как будто это не папа с мамой, а старшеклассники на школьном вечере. Гошка просто купался в этом счастливом мире музыки, веселья, добрых улыбок, сладких пирогов и яблочного мусса — в мире полного и беспредельного счастья. Когда выскочивший из класса сосед по парте Шурик Шариков хлопнул его дверью по лбу, Гошка не сразу сообразил, па каком он свете.

Придя в себя, Гошка окликнул мчавшегося по коридору Шурика:

— Как, Шариков, здорово все получилось?

— Отлично!

— Совсем меня не видно было?

— Я то, конечно, видел, но не думай, я Алисе Ивановне ни гугу!

Слова Шурика несколько озадачили Гошку. Разве он не настолько полностью исчез, что Шурик мог его видеть? Ну ничего. Это же первый раз, и потом, Шурик соврет, дорого не возьмет. Может, он и ничуточки его не видел, просто завирает. Вот когда он отработает опыт, даже Шурик ничего не скажет. Главное больше тренироваться! Вот сейчас он прикажет себе дематериализоваться, а материализуется в директорском кабинете. Пусть все знают, каков Гошка Вовиков! Р-раз!..

Давно известно, что Сан Саныч ничему никогда не удивляется, а тут даже он немножечко удивился.

— Вовиков, — говорит Сан Саныч, — ты почему на шкафу стоишь? Там четвертные контрольные лежат, а у тебя небось ботинки нечищеные. — Просто уж не знал, к чему придраться. — Да и потом, что-то я звонка на перемену не слышал. Почему ты не на уроке? Какой у вас урок?

— Немецкий, — едва слышно пролепетал Гошка, переступая от смущения с нот на ногу.

Триумф не получился. Было здорово неловко разговаривать с директором, особенно потому, что Гошка стоял так высоко, и Гошкины ботинки были как раз рядом с директорской головой.

И тут, как назло, в директорский кабинет вошел первый Гошкин враг физкультурник.

— Ага, Вовиков! Так я и знал, что все это сплошное притворство! На уроке, видите ли, он через коня не может перепрыгнуть, а на шкаф вскочить он может!

— А я не вскакивал, — категорически заявил Гошка.

— Ага, не вскакивал, ври побольше. Что ж ты с неба свалился, что ли?

Но тут Сан Саныч строго посмотрел на физкультурника и говорит:

— Товарищ Бычков! Я могу засвидетельствовать, что Вовиков не врет, он действительно прямо… э… э… — И Сан Саныч неопределенно поводил в воздухе рукой. — Он образовался из воздуха прямо на шкафу, и к тому же, товарищ Бычков, я вам ужо советовал не раз изменить вашу лексику. Если учителя так будут разговаривать, что тогда нам ждать от учеников!

Физкультурник Бычков не разделял директорскую точку зрения:

— Разговаривай с ними вежливо, видите ли! Может, еще по-французски? И так завели английские школы да немецкие, по-человечески они, видите ли, уже не понимают! Да они скоро не то что по шкафам будут разгуливать, они скоро верхом на нас кататься будут и еще кнутом погонять.

Продолжая ворчать себе под нос, физкультурник удалился. Гошка продолжал стоять на шкафу, правда сойдя с четвертных контрольных, а Сан Саныч тем временем, встав с кресла, стал расхаживать туда и сюда по кабинету, достал не спеша из кармана портсигар, а из него папиросу, постучал ею по портсигару, и Гошка понял: сейчас будет длинный разговор. Вообще-то Гошка знал, что Сан Саныч совсем не злой. Он придумал новую педагогику, по которой выходило, что ученики совсем вроде бы и не ученики, а его младшие товарищи. Так он всегда говорил. И должно быть полное доверие между учеником и учителем.

Все это было бы полбеды, но вот Сан Саныч любил ужасно долго разговаривать. Как заведет, как заведет! И ни за что тебя не отпустит, пока полностью не признаешь свою вину и еще сам себе не установишь наказание. А пока догадаешься, семь потов с тебя сойдет, изведешься весь, и никакое наказание уже не страшно, лишь бы уйти поскорей.

Некоторые ребята предпочитали, чтоб он лучше злой был. Но когда раскусили эту новую педагогику, стало намного легче жить. Сразу так и говорят: «Мол, Сан Саныч, я все понял, сейчас принесу дневник»; или: «Завтра к вам мать зайдет»; или:

«Да, виноват, извинюсь перед всем классом». А то стой тут, потей, а за углом тебя дружок дожидается, в кино опаздываем.

Так что, как только Сан Саныч остановил свой бег на месте и спросил: «Ну, Вовиков, что же будем мы с тобой делать? Будем отвечать за такие дела?» Гошка, не задумываясь ни секунды, сказал:

— Завтра к вам мать придет.

Сказать-то сказал, уж очень стоять на шкафу было муторно, но вот на деле признаться во всем маме не так просто.

Грустный Гошка слез со шкафа и отправился досиживать немецкий. Он надеялся, что, пока дойдет до класса, прозвенит звонок, но звонка не было, хотя Гошка не спешил, у него даже и мысли не было устанавливать рекорд по скоростной ходьбе.

Гошка заглянул в класс и, стараясь не смотреть в глаза Алисе Ивановне, спросил, можно ли ему войти.

— Ну чего уж там, входи! Все равно весь урок нам сорвал, а завтра, Вовиков, чтоб твоя мать была в школе.

— Уже, — сказал Гошка, и тут как раз прозвенел звонок.

За ужином папа, как всегда, сидел уткнувшись в книжку, тем не менее он, неизвестно как, сразу увидел, что у Гошки что-то стряслось.

— Ну, Егор, давай выкладывай, что у тебя в школе.

Гошка начал издалека:

— Понимаешь, папа, сейчас отрабатываю серию опытов по дематериализации. Сам знаешь, депо нелегкое. И вот…

— А ты начни с конца, так будет интересней слушать.

— Ну вот я и очутился на шкафу в кабинете у Саныча; мама должна завтра к нему явиться.

— Хороши научные опыты, если надо залезать на шкаф, — пробурчал папа. — Да меня бы мой директор с работы бы выгнал за такие опыты!

— Ох, папа, вот ты какой, ей-богу! Сам сказал «с конца», а середину не выслушал. Дело было так…

Но тут вышла из кухни мама с шипящей сковородкой, в папа сразу объявил ей эту новость:

— Он, видите ли, научные опыты делал на шкафу в кабинете директора…

Гошка только вздохнул, объяснять было бесполезно. Мама весь вечер ходила злая.

— Вечно, Гошка, ты впутываешься в истории, все из-за вашей с отцом научной фантастики. Сам тебя к фантастике приучил, а в школу небось не пойдет, а мне стой там перед директором два часа и выслушивай нотации.

— Эх, мама, мне бы твои заботы, — сказал Гошка. — Я тебя научу, как сделать, чтобы не стоять два часа. Сразу признавай свои ошибки. Скажи: просчет в воспитании сына, подтянусь, исправлюсь.

Ночью Гошка долго вздыхал и ворочался с боку на бок. Хоть с мамой все устроилось, под конец они полностью помирились, но Гошке было не по себе. Он впервые понял выражение «тяжело на душе». «Действительно, — думал Гошка, — как будто внутри камень повесили».

Он думал об Алисе Ивановне.

«Если б она дала мне по уху, было бы куда легче. Я бы вот обязательно дал по уху даже и Пашке Сергееву, если б он начал ругать что-нибудь такое, что я люблю, ну хоть научную фантастику. Нравится ей этот самый немецкий. Ну что тут поделаешь! А я как дурак вылез с Марком Твеном. Вот, ей-богу, как иногда писатели подводят, даром хоть и великие!»