Приятный человек

Шел второй месяц моей работы в Коммерческом центре советской секции «Экспо-67». Остались позади открытие грандиозной международной выставки под девизом «Человек и его мир», первые впечатления о двухмиллионном городе, прозванном «Западным Гонконгом». Шли обычные оперативные будни: знакомства, беседы, первые встречи в городе с коммерсантами и специалистами, работающими к области нефтехимии, химии, пластмасс.

Через оперативные возможности и анализ обстановки на выставке было известно, что помещения советских организаций оснащены подслушивающими устройствами, телефонные разговоры контролируются. Наши граждане сообщали об их изучении спецслужбами. Работала контрразведка, и не только канадская…

В двадцатых числах июля я выехал во второй по величине город страны — Торонто, где проводилась Международная выставка пластмасс. В коммерческом центре на «Экспо-67» по линии Минвнешторга лишь я один представлял объединение «Теххимимпорт», которое закупало оборудование по производству сырья и изделий из пластмасс. Многолетняя специализация в этой области давала мне возможность завязывать полезные знакомства среди деловых людей Запада, прикрывать свой интерес в работе по НТР.

Среди нескольких полезных связей, заведенных мною на этой выставке, оказался Джеффри Вильямс, вице-президент монреальской консультативной фирмы «Барнетт Дж. Дансон — Ассошиэйтед лимитед». Джеффри был удивительно приятным человеком. Выше среднего роста, спортивного склада. Чуть красноватое лицо — предки его были ирландцами — озарялось открытой улыбкой. Веселый, жизнерадостный, он, казалось, преуспевал и был беззаботным.

Однажды, как это принято в деловом мире, Джеффри пригласил меня на вечерний коктейль в гостиницу, где проживали сотрудники его фирмы, прибывшие на выставку в Торонто, и привел меня в номер к главе фирмы Барнетту Дансону. Против ожидания, на так называемый коктейль собралось всего пять человек.

Это была странная группа людей. Сам Дансон, плотный стареющий мужчина, этакий босс, явно презирающий своих подчиненных. Джеффри — на побегушках, испытывающий унижение от насмешек босса и поддакивающих ему молодых людей, принадлежность которых к какому-либо роду занятий определить было трудно (своих же визиток они мне не вручили).

Дансон не скрывал враждебного настроя к нашей стране. Видимо, антисоветизм у него был в крови. Даже торговая деятельность Советского Союза вызывала у него прилив необъяснимой злобы.

Желание глубже понять идейного противника заставило меня вести с ним дискуссию. Шпаги скрестились. Молодые люди молча внимали своему хозяину. Только у Джеффри на лице иногда проскальзывала неловкость за своего слишком агрессивного босса. Проповедуя неограниченную свободу бизнеса, Дансон безмерно восхварял политические, экономические и торговые достижения южного соседа Канады — США.

Ни до, ни после встречи с этим иностранцем мне не приходилось встречать столь откровенную ненависть ко всему советскому.

Позднее Джеффри, будучи в нетрезвом состоянии, что с ним случалось весьма часто, доверительно обрисовал личность Дансона как человека с жесткой деловой хваткой, политикана с милитаристскими замашками, основной бизнес которого был в США.

Тем более года через три мне было странным узнать, что в канадском правительстве проамерикански настроенный Барнетт Дансон сначала занял место в канцелярии премьер-министра Пьера Трюдо, а позднее — пост министра обороны Канады.

Главная контора фирмы Джеффри находилась в Монреале. Профиль ее деятельности заинтересовал меня. Через нее я надеялся получить некоторую информацию по изготовлению емкостей из стеклопластика большого диаметра. Уезжая с выставки, договорился с Джеффри о встречах в Монреале. Да и повод был уважительный и вполне нейтральный: я пригласил Джеффри с семьей посетить советский павильон на «Экспо».

За последующие месяцы встречался с Джеффри еще раз шесть-семь. Он отличался деловитостью, был он весьма практичен, но в отношении меня бескорыстен. Хорошо зная компании, связанные с его фирмой, он порой давал мне нужные советы и помогал в поисках деловых контактов.

Естественно, я был ему благодарен, тем более что Джеффри старался временами скрасить мое свободное время. Он любил подчеркивать, что в Канаде я — гость, а значит, и его, Джеффри, гость.

Чаще всего инициатива встреч исходила от моего канадского друга. Так было и с ознакомительными поездками на фирмы-изготовители изделий из пластмасс за пределами Монреаля. Как обычно, в пути Джеффри бывал общительным, веселым и внимательным собеседником. Много расспрашивал о различных сторонах жизни в Союзе. Искренне восторгался нашими достижениями.

Во время одной из таких довольно длительных поездок я обратил внимание на тот факт, что визит на фирму не был согласован заранее и для ее владельца явился полной неожиданностью. Это меня насторожило: уж не было ли в приглашений меня в эту поездку еще какого-либо смысла — побыть со мной, лучше разобраться в моих взглядах и особенностях характера? Вспомнилось, что в поездке Джеффри вел себя необычно: мало разговаривал, был задумчив. Во время короткой остановки у дорожного кафе проявил рассеянность, забыв ключи от автомашины на столике.

Пробыв на заводе фирмы не более часа, Джеффри повез меня назад в Монреаль. На полпути он предложил перекусить. За столом заговорил о деловом подходе в нашей стране, что ему казалось странным и непонятным.

Джеффри предложил мне давать консультации фирмам, что, по его словам, могло бы стать для меня хорошим бизнесом. Казалось бы, речь шла о довольно простых вещах: каталогах и проспектах советских внешнеторговых организаций. Моя задача заключалась бы в том, объяснял он, чтобы сообщать о наиболее важном и актуальном. Организацию такого бизнеса Джеффри без вознаграждения брал на себя. Когда я сказал, что в нашей стране такое не практикуется и частным бизнесом нам заниматься запрещено, он был поражен: почему? Странные порядки!

Предложение Джеффри не могло не заставить меня задуматься о наших отношениях. Придя из контрразведки, я старался анализировать поведение иностранцев вокруг меня. Действия Джеффри отличались от общения с другими моими канадскими связями. Настораживало назойливое желание втянуть меня в оплачиваемый бизнес. А может, мне все это казалось и во мне говорила присущая контрразведке подозрительность?

О своих догадках я рассказал коллеге-контрразведчику из совколонии в Монреале. Но данных было маловато. Подобная информация о других советских людях стекалась из различных источников. Мои соотечественники интенсивно изучались спецслужбами. Решили подождать: если Джеффри изучает меня по заданию, это скажется в чем-либо более конкретном.

А пока мне не следовало проявлять особой активности в контактах с Джеффри, предоставив инициативу встреч ему самому. Следовало внимательно следить за его действиями, не избегая общения, — лучше знать, кто тобой интересуется, чем быть в неведении. В общем, рекомендовалось вести себя с ним как с нейтральной связью.

Вскоре после упомянутой беседы Джеффри пригласил меня на дачу на берегу озера Джорджвилл, у южной границы с США.

Поехал я туда вместе с Алексом. На «Экспо» Алекс работал стендистом в советском павильоне, заводя связи по линии НТР. Семья Джеффри — отец, полковник английской армии в отставке, мать, жена, брат с женой — встретили гостей весьма радушно.

Отдых получился на славу: купались в озере, катались на водных лыжах и, конечно, много беседовали. Русских подробно расспрашивали о жизни в Союзе, нравах и обычаях. Попросили спеть русские песни. Вот где пригодился талант Алекса как гитариста. Хозяева подпевали как могли «Калинку», «Полюшко-поле» и другие дорогие нам песни. «Подмосковные вечера», верно, были слышны и на середине озера, и в поселке. Было очень тепло и уютно.

Но Джеффри было этого мало. Уже смеркалось, когда он на своей машине повез нас к соседу. Как он выразился, «к соседу с той стороны», намекая на Америку. Показалось, что Джеффри суетился и явно опасался получить отказ со стороны русских.

В доме соседа царило большое оживление, было много молодежи. Как выяснилось позднее, в основном студенты и молодые ученые. Хозяин дома назвался Джимом Годбером.

Был он вызывающе самоуверен и с замашками мелкого провокатора, стараясь уязвить нас выпадами в адрес Союза. Правда, делал это весело, как бы шутя.

Компания была уже навеселе, хотя пили только пиво. Джим быстро организовал вокруг русских дискуссию, основной целью которой было доказать, что лучшего места, чем Канада и США, на свете нет ни в политическом, ни в бытовом плане.

Случилось так, что меня и Алекса во время спора отделили друг от друга. И весьма скоро я оказался с Джимом наедине. Было заметно, что он стремится продолжить со мной разговор в более спокойной обстановке. Предлогом для уединения он избрал мой интерес к катерам и яхтам, предложив осмотреть эллинг для своего катера.

Джим сменил воинственный тон на спокойный и доверительный. Речь повел о приложении сил каждого, всестороннем использовании возможностей человека. О себе он рассказал, что, будучи американцем, в свои неполные тридцать лет достиг всего: хорошая должность консультанта и совладельца химической фирмы в США, дача в Канаде, первоклассная автомашина и катер, есть невеста, а значит, будут семья и дети. Он миллионер, но его, как он знает, ценят не за богатство, а за умение подбирать для дела людей. Тут Джим заявил, что я вполне подошел бы ему для работы. От Джеффри он якобы много слышал хорошего обо мне, теперь он сам видит это.

Джим предложил подумать над возможностью работать на его фирме. Попросил меня рассмотреть это предложение серьезно и не воспринимать весь наш разговор как пьяную болтовню.

Я отделался шуткой.

Позднее раза два я получал через Джеффри от Джима приветы и напоминание о предложении.

Время от времени в заботах о моем побочном бизнесе Джеффри одолевали новые идеи. Все это не очень нравилось мне, но, откровенно говоря, я особого значения словам его в то время не придавал. Находил объяснение в образе мыслей западного дельца и его неуемной энергии.

Расхолодил меня и контрразведчик, который вяло отреагировал на мою просьбу разобраться в наших с Джеффри отношениях:

— Брось ты мучиться подозрениями — всех изучают. Это вам, военным контрразведчикам, с непривычки все мерещатся происки спецслужб.

Доверившись чуть более опытному коллеге, я, верно, расслабился. Но, как показали события в дальнейшем, напрасно.

Мой отъезд с «Экспо» приближался. Последняя встреча с Джеффри проходила особенно тепло. Он живо интересовался дальнейшей моей, как он говорил, «моего русского друга», судьбой. Интересовался моим местом работы, спрашивал, могу ли я вновь вернуться в Канаду.

Я побывал у него дома. Супруги вручили мне скромный сувенир—две небольшие деревянные фигурки крестьян. Мне не хотелось оставаться в долгу, и я решил подарить пару своих рисунков, сделанных специально для семьи Джеффри. Моими любимыми мотивами были пейзажи с древними и старинными архитектурными памятниками.

Незадолго до отъезда я навестил дом Джеффри и передал его жене две небольшие цветные акварели, обработанные пером, — храм Покрова-на-Нерли под древним Владимиром и мавзолей Гур-Эмир в Самарканде.

 

«Важан», «Турок» и «Спец»

По линии «X» информационное задание на «Экспо-67» предусматривало добывание документальных материалов и образцов новой техники, а в оперативном плане — заведение и разработка контактов в среде канадских ученых и специалистов на объектах авиационной, электронной и химической промышленности, причем с преобладанием основных усилий на химию. НТР была хорошо известна тесная связь канадских фирм с американскими компаниями — объектами проникновения разведки, выход на которые предполагалось осуществлять с территории Канады.

Канада занимает особое положение во взаимоотношениях с США. И не только с точки зрения НТР. Три аспекта придавали особый статус интересам СССР к этой стране: политический, военный и экономический. Советской стороне была весьма небезразлична роль Канады в системе международных отношений и ее политический курс в отношениях с другими странами, особенно США. В военном отношении советскую сторону беспокоило выгодное стратегическое положение Канады: она была северным соседом СССР через Северный полюс, а значит, представляла реальную угрозу в планах НАТО и тем более НОР АД.

Мои разведывательные интересы были не столь глобальными: задания, объекты, люди. За шесть месяцев на «Экспо» мне удалось кое-что сделать по добыванию информации и образцов. Тяготея к морской тематике, перед отъездом в Монреаль я изучил несколько заданий по линии судостроения, электроники и химии.

В старой части Монреаля я познакомился со специалистами фирмы, выступающей консультантом в области судостроения. В то время наши строители морских и речных судов работали над проектом «река—море» и вели серьезные исследования в области создания судов, которые могли бы плавать по рекам и выходить в море.

Наших судостроителей интересовало создание судна оптимального водоизмещения с точки зрения безопасного движения по реке и морю. И оно было создано — в 2000 тонн. В конце шестидесятых и начале семидесятых такие суда в России и Европе стали нормой. Но усовершенствование продолжалось. Вот это и предстояло мне осветить, коли оказался в стране с отличными судостроительными традициями.

Один из специалистов фирмы увлекался историей мирового судостроения и оказался моим гостем в павильоне СССР на «Экспо». Франко-канадец «Бимс» отличался живым и темпераментным характером. Его страсть к пополнению коллекции о судах всех стран мира не знала границ. Он по-детски радовался, получая все новые и новые плакаты, фотографии, брошюры, которые я доставал для него через специалистов на стенде «Морской флот и судостроение». Но пиком его восторга стали маленькая модель сухогрузного судна, набор значков с изображением судов и книга об истории морских флагов разных стран.

На фоне таких взаимоотношений «Бимс» подбирал для меня открытые и не очень материалы. Они были фирменного распространения и принадлежали крупным судостроительным компаниям Канады и США, а из европейских — Англии, ФРГ, Италии и восточных — Японии.

Собранное мною досье в несколько сот страниц освещало тенденции развития судостроения этих стран, характер новых его направлений. Тут были мнения экспертов мирового класса, оценки финансовых специалистов, политиков в области деятельности крупнейших мировых судовладельческих компаний, прогнозы банков и судостроителей на годы вперед, мировое мнение в области судостроения и эксплуатации судов.

Из более конкретных вещей — чертежи компоновки двигательных систем в кормовой части судов различного водоизмещения. Из специфичной тематики — новинки в области строительства судов на подводных крыльях, применяемых канадской пограничной службой в качестве патрульных на побережьях Атлантического и Тихого океанов. Материалы по военной тематике исходили из исследовательских центров министерства обороны Канады. Были ли они весьма секретные или нет, трудно судить, но интерес для наших судостроителей все это досье представило.

В сборе информации по морской тематике помог мне и мой новый друг — Джеффри. Специализируясь на переработке пластмасс, он подготовил для меня объемный материал по изготовлению изделий из стеклопластика, в том числе корпусов судов и емкостей большого диаметра.

Тема стеклопластика была приоритетной для создателей авиакосмических изделий, так как этот материал вплотную приближал конструкторов к композитным материалам — заменителям металлических деталей и узлов. Например, будущий «Шаттл» — космический корабль многоразового использования — на 10–15 процентов состоял из композитных материалов, значительно облегчая конструкцию.

Стеклопластики оказались интересными и с другой стороны — создания легких, но высокоэффективных бронежилетов.

Однажды у стенда «Нефть и химия» в нашем павильоне появилась любопытная личность — изобретатель специальных тканей. По договоренности с моим «помощником» на этом стенде, такого рода посетители направлялись ко мне, в кабинет коммерческого представителя.

Формально советская сторона не имела права вести коммерческую работу в павильоне, и наша коммерческая секция при Советском павильоне на «Экспо-67» располагалась в центре Монреаля в здании Плас Виктория. Но, посещая павильон, люди искали возможности установить с советской стороной и деловые контакты. Так появился кабинет коммерческого представителя, в котором мы поочередно дежурили.

«Важан» — выходец из Чехословакии, оказался один на нашей грешной Земле. Война отняла у него всех родных — они погибли в гитлеровских концлагерях. Чудом оставшись жить, он эмигрировал за океан и вскоре стал известен среди деловых кругов как изобретатель-одиночка. Работал он в весьма необычной области — производстве технических тканей. «Важан» имел образование инженера текстильного оборудования, и его изобретательским хобби стали высокопрочные и термостойкие ткани. Комбинируя сочетание волокон — от льняных до синтетических и металлических, — он добивался особых качеств ткани за счет необычного их прядения. Это тоже были своеобразные композитные материалы. Мы много беседовали с «Важаном». Его жизнь явилась передо мной как печальная жизнь одинокого человека, страсть которого к изобретательству сжигала его целиком. Позднее, побывав у него в Оттаве, я увидел не дом добропорядочного конструктора с именем и тугим кошельком, а «пещеру» отшельника, стол и полки нескольких комнат которой были лабораторией исследователя.

Людей такого склада ума я уважал, завидовал им и любил с ними общаться. Я подметил одну их особенность — желание найти собеседника, умеющего слушать. С годами «умение слушать» стало моим профессиональным инструментом в общении с нужными людьми. Я научился не только слушать, но и управлять беседой, ставя профессионально грамотные вопросы из той области науки и техники, с которой часто не был знаком. Здесь срабатывал «фактор интуиции», подспорьем которому была смесь обширных знаний из различных направлений научно-технической мысли, инженерная подготовка и жизненный опыт общения с авиацией, военно-морской техникой и вооружением, химическими отраслями.

За годы учебы в военно-морском училище я проникал в тайны металлургического процесса на заводах, наблюдал производство артиллерийских вооружений и изготовление снарядов, порохов и взрывчатых веществ к ним, был знаком с различными системами наведения на цель и взрывателями к боеприпасам. И все это для военных кораблей и береговой обороны. Я получил знания по смежным вооружениям: ракетной технике (в училище был один из «фау», которым немцы обстреливали Лондон), минно-торпедному оборудованию. И, конечно, по специфическому оружию массового поражения: атомному, химическому, бактериологическому. Зная основы этого оружия, мы разбирались и в системах защиты от него.

Такая «универсальность» знаний — огромное подспорье в работе разведчика, тем более по НТР.

«Важан» не мог жить спокойно, пока существует угроза возрождения «коричневой чумы», унесшей в годы войны все его еврейское семейство.

— Анатолий, неонацизм недооценивают. И вы, советские, тоже. Придет время, и в вашей стране появятся молодые сторонники Гитлера.

— Только не в нашей. Мы помним войну…

Я спорил с «Важаном», но жизнь очень скоро дала мне понять, что моя страна так же мало защищена от неонацистских проявлений, как и любая в Европе и вне ее. «Важан» был прав: «чума» бродит по миру.

— Ваша коммунистическая партия, — говорил он, — может кому-то нравиться или нет, но она сделала главное — организовала победу над Гитлером.

И мы чокались легким рейнским вином — другого «Важан» не признавал.

— В моем окружении есть политики и банкиры, бизнесмены и специалисты, но часто они упрощают угрозу неонацизма.

— Конечно, Жан, — высказывался и я, — самоуспокоение Запада и желание натравить Гитлера на СССР стоило жизни пятидесяти миллионам.

— В твоем лице я благодарю твой народ за защиту людей нашей маленькой Земли от фашизма…

Это была старая тема в наших беседах: Земля беззащитна перед угрозой безумного поведения людей, а с приходом в наш дом авиации она «уменьшилась» в размерах.

Забегая вперед, скажу, что в августовские дни шестьдесят восьмого года, когда начались «чешские события», я виделся с «Важаном» и прочел в его глазах печальный укор:

— Скажи мне, Анатолий, почему именно на танках вы вошли для спасения своих завоеваний в Европе?

Что я мог ответить старому человеку, жизненный опыт которого был велик по сравнению с моим? Мне не хотелось думать и говорить в защиту действий своего правительства, как нас инструктировали в посольстве.

Информация изобретателя-одиночки стала поступать ко мне вместе с образцами пластин для бронежилетов, которые «Важан» разрабатывал по заказу ФБР, ведя переговоры с КККП.

Однажды «Важан» упомянул о работе над тканью для специальных противопожарных скафандров — это якобы было задание военно-воздушных сил США. Я обратил внимание на характеристики ткани: возможность работы в горящем жидком топливе из авиационных двигателей. «Важан» только что приступил к работе по заказу.

Перед отъездом на Родину я договорился встретиться, если окажусь в Канаде снова. А предпосылки к дальнейшей работе в этой стране были.

Менее всего мне была знакома технология получения сырья для электронных элементов — транзисторов, интегральных схем и, тем более, твердотельных генераторов.

Когда в поле моего зрения появился бывший гражданин СССР — специалист в области производства высокочистых материалов для электроники, я воспользовался консультациями инженеров-стендистов из раздела «Электроника» в нашем павильоне. Один из них подсказал мне три направления советских интересов в этой области, точнее, наших узких мест: получение сверхчистого сырья, очистка воды для этих целей, испытание изделий из этого сырья.

Канадского специалиста я назвал «Турок» — его родные сколько-то столетий назад были выходцами из Турции. Перед войной он был активным комсомольцем в одной из советских республик, присоединенных к СССР, ушел на фронт добровольцем, затем плен и работа на немецких заводах.

После прихода в Германию Красной Армии «Турок» работал вольнонаемным в одной из воинских частей советской оккупационной армии казначеем. Он очень хотел возвратиться домой, но судьба предостерегла его — может быть, от сибирского ГУЛАГа.

Офицеры части возвращались из отпуска в Союзе и рассказали «Турку», что бывшие пленные после возвращения в Россию вновь оказываются за колючей проволокой, ибо по законам военного времени приравнивались к предателям. Один из его хороших знакомых офицеров не советовал «Турку» возвращаться на Родину.

И тот подался на Запад. Я попросил Центр проверить сведения и получил подтверждение: факты полностью совпадали. Более того, «Турок», бежав на Запад, оставил деньги кассы полностью вместе с письмом, объясняющим причины ухода.

Когда я услышал от «Турка» его историю, всей душой понял мотивы побега. Деревня и так лишилась в войну мужиков, а тут новое государственное наказание. Наше сельское хозяйство начало разрушаться не в результате «неверных» действий Никиты Хрущева, а раньше, когда в деревне каждый третий был или убит, или покалечен войной, или побывал в плену — работников не осталось. По-настоящему колхозы в большинстве районов России так и не смогли поднять. В стране праздновали «День металлурга», «День химика», «День учителя» и так далее, но не было «Дня колхозника». Не было до середины шестидесятых годов.

После бегства у «Турка» были трудные месяцы инфильтрационных лагерей в американской зоне оккупации и, наконец, приезд в Канаду. Здесь, на шахтах провинции Манитоба, он несколько лет и работал. Об этом времени он не любил рассказывать — труд был не только тяжелым, но и унизительным. Типичная судьба эмигранта из Европы.

Вырвавшись из цепкой и жесткой системы низкооплачиваемого труда, «Турок» закончил технический колледж и стал работать специалистом по электронике, поступил на работу в престижную фирму.

Наш контакт с «Турком» начался с его интереса к Родине. Человек пытливого ума, он быстро понял мой интерес к его личности, как носителя информации. Он подсказал кое-что по технологии производства сверхчистых материалов, в том числе с использованием ионообменных смол для очистки воды. Для работы с ним я получил из Центра вопросы, которые он осветил, правда, устно. Поведал «Турок» и о новых тестерах для проверки интегральных схем.

В шестьдесят восьмом году, когда я восстановил с ним контакт в Оттаве, «Турок» откровенно признался, что считает работу со мной опасной. Нет, он не сказал, что его персоной заинтересовалось КККП, но я почувствовал в его словах предупреждение: пока было время «Экспо», он мог не докладывать о контактах с советскими людьми, но теперь… Я спросил его:

— Есть трудности на работе?

— Пока нет, но могут быть…

— Какого характера?

— Ты же знаешь: я давал подписку-обязательство, в котором одним из пунктов было требование докладывать о всех контактах с советскими людьми. Моя фирма работает по заказам канадского министерства обороны и для США.

— А был ли уже подход к тебе со стороны спецслужб?

— Пока — нет. Но все идет к тому. Я чувствую это по поведению руководителя отдела кадров.

Я не думал, что «Турок» блефовал. Наши отношения были искренними. Терять его не хотелось. Понял я и другое: он не хотел участвовать в игре против меня, занимавшегося особой неофициальной деятельностью.

— Мой друг Анатолий, — подвел «Турок» итог на последней встрече, которая проходила в ресторанчике в районе Халл, что лежит напротив столицы Канады, но в провинции Квебек, — я работаю в частной компании, ты видел моих детей — их пять. Я не могу стать угрозой их благополучию.

— Но ты говорил, что выучить детей в Канаде серьезная проблема. Кроме того, есть возможность возвратиться в СССР, жить и работать там по своей специальности, учить детей бесплатно.

— Прости, но эта наша встреча последняя. Вот если лет через пятнадцать, когда мои дети будут устроены…

Это был конец. Конец моим оперативным надеждам в этой области заданий. По опыту я знал, что моих оперативных контактов время от времени настигает сомнение. Но в этом случае, зная его судьбу, я не имел морального права быть настойчивым. Я обосновал необходимость прекращения работы с «Турком» и сообщил об этом в Центр.

Событием, определившим мою оперативную судьбу на ближайшие годы, была встреча с начальником НТР, который посетил «Экспо-67».

Резидент группы сотрудников на «Экспо» сообщил мне, что начальник в шифротелеграмме просил организовать встречу со мной. Он совершал «турне» по резидентурам в Канаде, США и Мексике.

Этот человек, сменивший легендарного Квасникова, в свое время утвердил мое досрочное возвращение из Японии, поверив шефу НТР в токийской резидентуре. И вот теперь я должен был предстать перед ним с отчетом о проделанной на «Экспо» работе. По крайней мере так я представлял нашу встречу.

От нее я не ожидал ничего хорошего. О начальнике ходила слава как о жестоком, безапелляционном и с претензией на бонапартистские замашки. Утверждал он себя в коллективе весьма оригинальным способом.

На одном из совещаний достал Устав вооруженных сил Министерства обороны, по которому мы, чекисты, служили, как военные, и заявил:

— Судя по Уставу, я являюсь командиром дивизии, несмотря на мое звание полковника. И вас столько, сколько офицеров в полнокровной дивизии…

Ошеломленные чекисты молчали.

— Властью, мне данной, буду сурово карать за любые неподчинение, проступок и непрофессионализм.

В этих словах, которые мне дословно передали коллеги, сказались в высшей степени амбициозность и неуважение начальника к творческому коллективу разведчиков НТР, который был не только одним из самых крупных в разведывательном ведомстве КГБ, но и общепризнанно самым дружным.

У разведчиков есть такая поговорка: «В разведке, как в бане, все равны». Молодой разведчик в силу различных обстоятельств может добиться результатов, которые далеко не всегда сопутствуют опытному.

Не хотелось бы поминать недобрым словом моего начальника, но жизнь имеет не только положительные стороны. И хотя преждевременно он сошел в могилу из-за, как мне представляется, чрезмерного честолюбия, нужно несколько слов сказать об этой личности. Были и такие в разведке.

В пятидесятые годы начальник, тогда рядовой оперативный работник, работал в США под руководством одного из талантливых разведчиков НТР. Они дружили семьями. Но в Москве, когда наш герой стал во главе НТР, он удалил из числа своих заместителей того самого своего руководителя по американской резидентуре. С горечью рассказывал мне старый разведчик о том, как поступил с ним его бывший подчиненный:

— Ведь он называл меня другом и учителем. А потом просто выжил из НТР.

Судьба начальника была трагичной. В начале семидесятых он с женой и сыном выехали на своей автомашине в Карелию отдохнуть на озерах. По пути туда остановились с ночевкой. Сидя у костра, начальник держал в руках пистолет и случайным выстрелом убил жену. Был снят с должности, переведен в рядовые сотрудники НТР, работал «под крышей». Умер, не дожив до пятидесяти лет. Последние годы он был очень одинок в нашем коллективе — люди не могли простить ему неуважение к труду рядовых разведчиков.

… И вот к этому грозному начальнику я явился на прием. Начало разговора не предвещало ничего хорошего. Казенное лицо, жесткий взгляд и резкая реплика:

— Говорите понятным русским языком! Что вы повторяете все время: «Офис, офис, офис…» Доложите, как вы понимаете отношения Канады и США?

Кратко я изложил характер контроля США над экономикой Канады, особо отметив засилье американского капитала, привел данные доклада парламентской комиссии, которые говорили, что в канадскую экономику американцы вкладывают ежегодно около сорока миллиардов долларов. Для Канады это 80 процентов всех иностранных капиталовложений и треть всех капиталовложений США за границей.

— Однобокости в развитии отраслей промышленности в стране не замечается, хотя в определенной степени Канада — сырьевой придаток США и находится в дискриминационном положении в отношении заработной платы, которая значительно ниже, чем в США…

— Зарплата и вербовочный контингент? — как бы сам себе задал вопрос начальник.

Уж не знаю, что случилось, но мрачность его вдруг исчезла, и он приветливо сообщил мне:

— Вернетесь в Москву, и чтобы через пару месяцев быть в Канаде снова…

Это окрыляло: речь шла о работе в течение трех-четырех лет. И я стал готовиться к оперативным делам с позиции Оттавы. Там находилась моя будущая «крыша»: для советской стороны — торгпредство, а для канадской — коммерческое бюро при Посольстве СССР в Канаде.

Моим активом из полезных оперативных контактов были «Бимс», «Важан», «Турок». И — «Дрозд» — так в оперативной переписке был закодирован Джеффри.

Но остались еще контакты так называемого влияния, то есть канадские и американские бизнесмены высокого ранга. Я получил визитные карточки от крупных руководителей концернов «Дюпон», «Шелл», «Юнион карбайд», канадских национальных «Стелко», «Алкан» и «Петроканада», глав отраслевых ассоциаций — металлургической, нефтяной, химической и алюминиевой.

Эти люди посещали «Экспо», причем часто с семьями. Я договорился с одним из моих «помощников» — «Спецом», крупным советским специалистом в области нефти, чтобы он показывал павильон женам и родственникам крупных бизнесменов, а я брал на себя самих деловых людей.

«Спец» знал английский язык, работал в США, был умен, элегантен и галантен с женами высокопоставленных бонз делового мира. Все они признавали в нем блестящего гида и джентльмена.

Мои задачи были скромнее: по-деловому показать и рассказать занятым людям то, что им было особенно нужно в нашем павильоне. Некоторые из них прислали мне благодарственные письма, рукописно исполненные ими лично. Это считалось знаком высокого уважения к адресату.

Полученные таким образом визитки и письма сослужили мне в дальнейшем добрую службу. Их показ в отделениях компаний, фирм и организаций, расположенных в Монреале или Оттаве, имел магическое значение. Ведь в конце благодарственного письма имелась фраза: «…в случае необходимости обращайтесь ко мне», а иногда и добавление: «…или в наше отделение в Канаде».

Неприятный осадок оставили мои отношения с коллегой по резидентуре на «Экспо» Александром Ивановичем, который специализировался на вопросах контрразведки.

В конце июня он посетовал мне, что не может найти подхода к шефу полиции Монреаля. Речь шла об обеспечении безопасности павильона, который уже не раз пытались поджечь или подложить под него бомбу. Это действовали экстремистские силы антисоветски настроенных украинских и других общин Канады, да и Америки тоже.

Поджоги удавались. Сгорели картины, книги, национальные костюмы. У молодой женщины обгорели руки и лицо: при пожаре она спасала реквизиты со стенда. Канадские газеты возмущались варварскими методами антисоветчиков, но были не в силах противостоять им. Нужна была «жесткая рука» спецслужб, полиции.

Я предложил Александру Ивановичу использовать «Спеца». Вскоре нас вызвал руководитель резидентуры, и мы обсудили план установления контакта с шефом полиции Монреаля. Он предусматривал использования регулярных визитов жены шефа в советский павильон с ее знакомыми и родственниками, чиновниками полиции и их женами, представителями администрации города.

Неделю «Спец» был гидом этих групп и уже в ближайшую субботу получил от жены шефа полиции приглашение посетить их загородный дом. Приглашение было с благодарностью принято. Естественно, «Спец» оговорил право быть на вечернем рауте не одному. Вторым человеком оказался Александр Иванович. С этого момента наш павильон оказался под пристальным вниманием двух профессионалов: контрразведчика от советской стороны и шефа полиции — с канадской. Но если полицейский действовал официально, то Александр Иванович свою принадлежность к КГБ не афишировал. Дело спорилось — безопасность обеспечивалась.

Для Александра Ивановича я стал, кажется, самым приятным человеком. Он предложил мне поощрить «Спеца» деньгами, пообещав выдать ему за полезную работу 200 долларов. Перед закрытием павильона Александр Иванович сам сказал об этом «Спецу». Естественно, тот, готовясь к отъезду, рассчитывал на эту сумму. По тем временам она была значительной.

Через несколько месяцев, уже в Москве, я узнал, что обещанная сумма «Спецу» вручена не была. Александр Иванович приехал с последней группой. Я встретил его в коридоре штаб-квартиры на Дзержинке и увидел, что от былой радости при общении не осталось и следа. Он был сух, официален, как-то по-мелкому суетлив. Это меня насторожило. Через контрразведчиков я узнал, что Александр Иванович в отчете о работе по обеспечению безопасности павильона все заслуги по выходу на шефа полиции и дальнейшей работе с ним приписал лично себе.

Ну, что обо мне не сказал ни слова — Бог с ним: это моя работа. А вот умаление заслуг «Спеца»… Я обиделся. И даже не за него, а за службу, которая в лице Александра Ивановича выставила себя «трепачом» перед моим «помощником».

Я подготовил рапорт на денежное поощрение «Спеца» за работу по линии «X». По правилам рапорт должен быть завизирован у руководства управления КР. Таким образом, начальство Александра Ивановича узнало о причастности «Спеца» к делам в павильоне, и он был поощрен.

В первых числах ноября я вылетел в Москву и продолжил работу во Внешторге. Стал готовиться к выезду в долгосрочную командировку в Канаду, теперь уже в Оттаву, в торгпредство.

В то время по линии «X» в Канаде была всего одна должность и прикрытием ее служило торгпредство. В мои обязанности старшего инженера «по крыше» относилась экспортно-импортная работа по поручению нескольких торговых объединений Минвнешторга СССР, интересы которых я официально представлял в Канаде. Среди них были «Теххимимпорт» — нефтехимическое, химическое оборудование и процессы, «Союзхимэкспорт» — химическая продукция, в том числе парфюмерия. Особенно активно предполагалось использование официального поручения из «Лицензинторга».

Подготовка шла полным ходом, но все же я вылетел в Оттаву не так скоро, как требовал мой начальник по НТР.

 

Странные визитеры

Прошло полгода. В первых числах мая я, теперь уже с семьей, прибыл в Оттаву. Хорошо спланированный полутораэтажный город утопал в молодой весенней зелени, а его бульвары, скверы и улицы привлекали внимание прекрасно взращенными тюльпанами всех тонов и расцветок.

Удалось восстановить связи, заведенные на «Экспо», но не получившие развития из-за их проживания вне пределов Монреаля, в частности в Оттаве.

Небольшой город, политический центр страны, создавал определенные трудности для ведения оперативной работы. Интересующие разведку лица были представлены главным образом чиновниками правительственных учреждений, а из нужных НТР фирм — лоббистами при канадском парламенте.

Работа по заведению связей в основном строилась с использованием возможностей торгпредства. Были затруднения с подысканием мест встреч, которые бы не использовались ранее.

Довольно быстро почувствовал, что изучение меня спецслужбами Канады продолжается. В маленьком коллективе торгпредства из двенадцати человек, включая секретаршу и завхоза, каждый из сотрудников представлял несколько внешнеторговых объединений.

Казалось бы, все это удобно для меня при знакомстве с новыми полезными людьми. Но и канадской контрразведке облегчалась задача по подводу к сотрудникам торгпредства своих людей, например агентуры из числа специалистов и коммерсантов.

Однажды в торгпредстве появился Питер Паркин, президент крохотной посреднической фирмы из Монреаля. Торговое название ее претендовало на коммерцию в мировом масштабе: «Уорлд уайд пэтэнтс корпорейшн». Паркин, украинец канадского происхождения с весьма слабыми задатками коммерсанта, изо всех сил старался оправдать доверие правления фирмы (а может быть, и не только фирмы) и втянуть советскую сторону в деловые отношения при торговле лицензиями. Не имея достаточных средств, фирма привлекла в качестве основного пайщика некоего Жака Мозана.

Мозан был франко-канадцем лет пятидесяти, бывший архитектор с ярко выраженными аристократическими замашками, но по характеру добродушный и безобидный. Он занимал на фирме пост председателя правления, а потому время от времени предлагал торгпредству грандиозные проекты. В перерывах между активной деятельностью на фирме Мозан по два-три месяца лечился от шизофрении. Естественно, его болезнь тщательно скрывалась от торгпредства.

В прошлом в провинции Квебек Мозан был довольно модным архитектором. Его больное воображение иногда подсказывало ему интересные, но нереальные по выполнению замыслы. Например, он предлагал развернуть в Канаде массовое производство шампанского по советской лицензии, но на виноградном сырье, привозимом из Южной Америки. Это предложение напоминало идею «шахматной столицы» Остапа Бендера, ибо предусматривало вначале заполонить шампанским Канаду, затем — США и даже Латинскую Америку.

В противовес широко разрекламированной сети «Кентукки чикен», продающей жареных кур, Мозан предлагал создать мощную систему продажи русских пирожков, изготовляемых на советских автоматах.

Но наибольшее беспокойство Мозан принес сразу пяти советским учреждениям в Канаде — «Аэрофлоту», «Интуристу», «Морфлоту», торгпредству и посольству. Он предложил проект создания световой рекламы, которая даже днем могла быть видна с воздуха на расстоянии в сотню километров. За эту идею Мозан боролся со всей решимостью шизофреника.

Именно он первым из канадцев рассказал мне об интересе к моей личности со стороны канадской контрразведки. С возмущением говорил он о попытке привлечь его к сбору сведений «о его русском друге». Пользуясь случаем, я спросил Мозана, а не могли ли другие сотрудники его фирмы согласиться на такую работу с КККП? Мозан ответил, что в этом отношении его беспокоит лишь Паркин, который ранее имел какие-то контакты с полицией. И действительно, Паркин двумя годами позже сообщил мне о своих, как он выразился, «невинных» с ней связях.

Появление этого коммерсанта в стенах торгпредства не могло быть случайным. И канадские, и американские деловые круги ревниво относились к работе в их регионе новых конкурентов, тем более из Советского Союза, к которому, по известным причинам, они не питали особых симпатий. Тем более их настораживали наши попытки продвинуть на рынок передовую технологию и технику.

Это была целенаправленная кампания по блокированию Канадой и США продвижения советских товаров. Дальше продукции сувенирного характера деловой мир этих стран не хотел нас пускать.

Усилиями американцев была сорвана демонстрация самолета «ЯК-40» на ежегодном авиационном салоне в Канаде. Американо-канадская фирма «Фергюсон» много сделала для того, чтобы помешать нашему «Трактороэкспорту» поставлять фермерам этих двух стран отличный трактор «Беларусь», конкурентов которому на этом рынке не было — трактор средней мощности, в 65 лошадиных сил здесь не производился.

По тракторам и станкам советского производства возбуждались судебные дела. Нашу страну обвиняли в демпинговых ценах на стекло и турбины для гидроэлектростанций.

И все же мы продвигались на канадский рынок.

Фирме Паркина мы решили не мешать работать над нашими предложениями, а тем временем устанавливали прямые контакты с потенциальными покупателями наших лицензий на ноу-хау и различное оборудование.

Время показало, что такая тактика была оправданной. Паркин и Мозан ездили на переговоры в Москву, но серьезные компании не желали иметь дело с безвестным посредником между ними и «Лицензинторгом».

Тем временем переговоры напрямую позволили продать крупнейшим в стране фирмам-производителям стали и алюминия лицензии на передовую технологию. Компания «Стелко» («Стил компани оф Канада») приобрела право на внедрение в свое производство высокоэффективной системы охлаждения доменных печей, а мировой концерн «Алкан» («Алюминиум компани оф Канада») — на разливку алюминия в магнитном поле.

С оперативной точки зрения «невинные» связи Паркина с КККП меня устраивали — мне было известно, кто меня изучает и докладывает в эту спецслужбу.

Стала ли фирма во главе с Паркиным сдерживающим фактором в торговле советской стороны с Канадой? Нет и нет. Через нее не прошло ни одного контракта, однако регулярное пребывание людей фирмы в стенах торгпредства позволяло получать некоторую информацию об устремлениях «русских коммерсантов» на этом рынке. Прорабатывая отдельные поручения Минвнешторга, мы давали запросы и этой фирме. На что жила эта фирма, было не ясно, но, забегая вперед, можно предположить, что она приносила пользу спецслужбе Канады.

Сообщение Мозана о его беседе с представителем КККП в отношении меня могло носить для этой службы оперативно значимый характер. Она могла проверить мою реакцию на появление человека, имеющего связь с канадской контрразведкой. Не была ли эта попытка проторить дорожку от меня к людям спецслужбы на тот случай, когда сложится благоприятная обстановка в процессе разработки меня их силами?

В Оттаве произошли еще две встречи с людьми, значение которых в изучении меня спецслужбами Канады можно было оценить лишь позднее, да и то косвенно.

Дело в том, что история Канады внешне менее блистательна, чем у стран Старого Света. Европейцы, прибывая на вновь открытую землю, привносили в ее жизнь дух тех мест, выходцами из которых они были. Вот почему через сто лет после провозглашения канадского государства в стране преобладал, в частности в архитектуре церквей, европейский стиль двухсот-трехсотлетней давности. На улицах Оттавы, Монреаля, Торонто, городов центральных провинций страны и маленьких городков можно было видеть отличные копии «древних» церквей и соборов Европы, но построенных в довоенное и послевоенное время.

В Монреале я частенько заглядывал под прохладные своды кафедрального собора Нотр-Дам — «слепка» со знаменитого парижского. Весьма знаменательно, что во время работы «Экспо-67» чудесная его акустика и вместительное помещение на две тысячи человек привлекли внимание монреальской общественности как к месту, которое больше всего подходило для концерта донских казаков, выступавших в Канаде по культурной программе советского павильона.

А капелла знаменитого хора была оценена знатоками как выдающееся явление в «культурном наследии России». Примечательно и то, что в истории собора это был первый случай, когда нецерковному хору было разрешено выступать под сводами Нотр-Дама, главного храма провинции Квебек. А она, как известно, отличалась особым влиянием церкви на все стороны жизни. «Волшебная сила искусства» победила церковные условности.

Бывал я и в грандиозном храме Сент Джозеф, красиво вписавшемся в северный склон горы, от имени которой пошло название Монреаля. Строительство этого храма велось более тридцати лет, и его архитектура сочетала в себе черты всемирно известных соборов Петра и Павла в Лондоне и Святого Петра в Риме. Внутреннюю отделку храма завершали уже во время работы «Экспо-67».

Работа со связями требует от разведчика, по моему определению, создания «атмосферы комфортабельного общения». Действительно, гражданину любой страны приятно, если знакомый ему иностранец живо интересуется культурным прошлым и настоящим его страны и разбирается в этом.

Такой фон общения создает у интересующей нас связи чувство удовлетворения от встречи, а значит, желание продолжить их. В оперативном плане это означает развитие личных отношений, нейтральной средой которых может быть, например, архитектурное наследие страны пребывания. Замечено, что далеко не все канадцы увлекаются книгами или театральной жизнью страны. А вот памятниками, архитектурой, историческими местами — да. Это доступно каждому жителю Страны кленового листа.

Под легендой увлечения живописью я посещал укромные уголки Монреаля и его окрестностей. Навещал я такие местечки, где какую-либо другую легенду использовать было бы весьма затруднительно. Монреаль — это прекрасная и полноводная река Святой Лаврентий, ее набережные вдали от центра города, уголки патриархальной старины и заповедные места с кленовыми рощами и полянами с некошеной травой…

Зарисовки подкрепляли легенду. Наброски при желании можно было увидеть не только дома, но и в автомашине, на полях рабочего дневника. Такое «хобби» может быть серьезным подспорьем в изучении города, разработке проверочных маршрутов, подборе мест по операциям связи. В десятках стран легенда живописца отлично работала — и в Европе, и в Америке, и в Африке, и на Востоке.

Она позволяла посещать художественные салоны и выставки, мастерские художников и антикварные магазины. Любимыми разделами крупных универмагов стали те из них, где можно было посмотреть краски и кисти, карандаши и холсты, рамки… А в книжных магазинах — от серии дешевых пособий «Как рисовать» до мемуарных воспоминаний и альбомов с репродукциями, «Легенда живописца» напоминает модное платье, которое всяк может надеть, но не всякий в состоянии эффектно носить его.

В свободное время я делал зарисовки соборов, а во время проверок от наружного наблюдения осматривал внутреннее, весьма скромное в католических церквях, убранство, слушал органную музыку и церковный хор. В Оттаве зарисовку церквей продолжил, используя редкие выезды с семьей за город.

Видимо, в Монреале и затем в Оттаве канадская контрразведка обратила внимание на мое «тяготение» к церкви. Иначе чем можно объяснить появление вскоре после приезда в Оттаву нашей семьи «проповедника-на-общественных-началах».

Однажды в квартире раздался звонок. На пороге стоял худой, бледнолицый, лет сорока человек в темной одежде и с фанатическим блеском в глазах. С ним была такая же бледненькая и хрупкая девчушка лет десяти, которая застенчиво жалась к этому человеку. Тоненьким голоском девчушка пропела какой-то псалм, и проповедник начал говорить. По первым его словам было видно, что он из религиозной братии.

Его призывы были просты: в лоно Бога никогда не поздно вернуться, но чем скорее, тем лучше. В его рассуждениях фигурировали два основных тезиса: наука в лице дарвинизма не может доказать присутствие в эволюции человека существенного звена между обезьяной и «гомо сапиенсом», а это означает, что вмешалась божественная сила. И другой тезис: Бог простит любую заблудшую душу.

Проповедник был предельно вежлив, даже в моменты моих откровенных насмешек. По теме беседы он оставил брошюру и удалился. Но не навсегда. Через некоторое время пришел снова и более решительно попытался вовлечь меня в обсуждение брошюры, а когда его вежливо поблагодарили и попросили удалиться, — разразился бранью в мой адрес, всех русских безбожников и советского строя в целом. Естественно, проповедник был выставлен за дверь решительным образом.

Можно было бы подумать, что визит — случайность. Но из беседы с привратником дома и моими коллегами по прикрытию в торгпредстве и в разведке мне удалось узнать, что другим свои услуги, ни этот, ни другие проповедники не предлагали.

Стояла ли за этим контрразведка? Время показало, что свой интерес она могла иметь. Например, расчет на знакомство его девочки с моими детьми, которое могло быть продолжено в городе. Через детей — более тесное общение и со всей нашей семьей.

Теперь о другом визите. Как-то мне на глаза попалось объявление в воскресном приложении к газете «Оттава ситезен»: американская художественная школа предлагает заочное обучение. Без всяких обязательств любой человек может пройти конкурс, для чего достаточно сообщить о своем желании. Адресату будет выслана специальная тестовая брошюра.

Мне не пришлось учиться живописи, восполнял я этот пробел в какой-то мере самообразованием с помощью учебных пособий, мемуаров художников, альбомов, посещением музеев и выставок в Союзе и за рубежом. А тянуло меня к масляным краскам и особенно к акварели, как утку к воде.

Вот и в тот раз искушение было велико. Конечно, серьезно думать о заочном обучении было нельзя — не за тем прибыл в Канаду. Но привлекала возможность получить более-менее объективную оценку квалифицированных людей своим способностям. Не заблуждался, что придется сделать скидку в оценке таланта на то обстоятельство, что в мотивах руководства школы должны быть и коммерческие расчеты.

Ответ не заставил себя ждать. На двенадцати страницах хорошо оформленной брошюры излагались тесты на чувство композиции, формы и ситуации, типажей и юмора, а на последней предлагалось подготовить рисунок по собственному усмотрению.

Примечательной была первая страница, которая предлагала рассказать о себе. Это была своеобразная анкета с двенадцатью вопросами и несколькими подвопросами. Ответы могли дать довольно полное представление о степени увлеченности этим видом искусства. Правда, при необходимости некоторые вопросы можно было обойти. Так я и поступил.

С заполнением тестовой брошюры не торопился. Не до того было. Месяца через полтора-два мне домой позвонил представитель школы и попросил принять его для продолжения разговора об обучении.

Представитель оказался приятнейшим человеком, почти моим ровесником, обходительным и мягким в общении — в общем, коммивояжер от искусства. Он попросил показать мои рисунки, сделанные за последнее время. Внимательно рассмотрел их и одобрил. Затем передал несколько журналов, выпускаемых школой, а также рекламный проспект с лучшими работами бывших учеников школы, выполненными в цвете или в черно-белой манере.

«Коммивояжер» расспрашивал подробно об истоках моего интереса к живописи, условиях работы в этой области и возможностях обучения в России, в частности заочно. Он расхваливал, но не очень назойливо, успехи на поприще живописи тех, кто решился заочно окончить курс обучения в американской школе. Настойчиво рекомендовал заполнить тестовую брошюру, подчеркивая, что это не налагает на меня никаких обязательств. В то же время отмечал, что шансы быть принятым у меня имеются, и весьма хорошие. Советовал не беспокоиться об оплате, говоря, что могут быть представлены льготные условия, а в особых случаях может взиматься почти символическая плата. Что это за «особые случаи», посетитель не пояснил.

Не исключая, что приход «Коммивояжера» ко мне домой мог быть связан с заданием канадской контрразведки, я держался с ним в рамках делового общения.

Человек такой профессии мог бы меня заинтересовать в оперативном плане, как связь с перспективой разработки его в качестве наводчика.

Во-первых, инициатива знакомства исходила от него. Затем, его приход в дом не мог остаться незамеченным — привратник обязательно спросил его, в какую квартиру идет. Трудно предположить, что в доме, где проживает десяток советских семей, такие визиты останутся вне подозрения контрразведки, для которой привратник самый что ни на есть помощник. Нужно было рассчитывать на худшее.

Через некоторое время я все же направил в школу тесты, которые получил обратно с довольно высоким общим оценочным баллом. Мне сообщалось, что я зачислен на заочное обучение, к письму прилагался счет на оплату и правила обучения.

Конечно, оно не состоялось, но в некоторой степени самолюбие мое было удовлетворено. Несколько звонков «Коммивояжера» с просьбой продолжить разговор о скидке в оплате были оставлены без внимания.

Но самым знаменательным событием в оттавский период, имевшим значение в последующем, была случайная, как тогда казалось, встреча с Джеффри Вильямсом. Произошла она на вокзале в Оттаве.

Мы встречались в Оттаве и Монреале раза два-три. Встречи были деловые. Правда, стала заметна его новая тактика в общении — лесть. Джеффри и раньше бывал всегда внимателен ко мне, но тут… Его предупредительность не имела границ, а восхищения деловыми качествами своего «русского друга» чередовались с комплиментами в адрес широты моих взглядов.

Лесть — сильное оружие, но в малых дозах и в умелых руках. Приходилось все это сносить, иронически посмеиваться, и в душе и в открытую, над способностью Джеффри в глаза говорить такое.

Но встречи с ним были «приятными» и по другой причине — к тому времени он был единственным из канадцев, с которым удалось сойтись довольно близко. Джеффри стал своеобразным «окном в мир людей Страны кленового листа».

 

Пуговицы — стратегический товар

Работа с «Важаном» осложнялась тем, что он приглашал меня в свой дом, а это в разведке не принято. Разве что в Африке, где разведчикам просто негде встречаться.

Дом «Важана» неподалеку от дома-резиденции самого генерал-губернатора Канады, наместника английской королевы в бывшем доминионе. Дом губернатора охранялся особо. У меня не было сомнений, что дом «Важана» был в поле зрения охраны.

Встречались мы с ним в самом городе и на другом берегу реки Оттава в Халле, во франкоязычной части Канады провинции Квебек. Я получил сведения о технологии высокопрочных тканей для промышленных нужд и стал наводить «Важана» на мысль о его работе по контракту с ВВС США.

В его доме я увидел фотографию хозяина в весьма необычном виде. Он был одет в скафандр и стоял среди горящего топлива на фоне бомбардировщика, о чем говорили могучие двигатели, общая конструкция самолета и опознавательные знаки ВВС США.

«Важан» пояснил: это он испытывает скафандр для тушения горящего топлива. Скафандр предназначен для нужд стратегической бомбардировочной авиации США, если аварии происходят при взлете или посадке. Его скафандр позволял работать в открытом пламени 12 минут вместо 2 минут у всех других конструкций.

Информация о специфике изготовления ткани для этого уникального скафандра, ее образцы, фотографии скафандра и его отдельных частей вместе с изображением участника испытаний оказались у меня.

Центр остался доволен полученной информацией, но запрошенных средств на оплаты информации резидентуре не выделил. В шифровке говорилось традиционное: «После испытаний на полигоне наших ВВС скафандру будет дана оценка». Для меня такой ответ означал: ждите, а лучше не ждите. Я понимал, что пока будет изготовлен и испытан скафандр, получена официальная оценка его полезности, пройдет долгое время. И я вынужден был запастись философским терпением.

«Важану» было под семьдесят. Я честно объяснил ему ситуацию. Речь шла о не ахти каких суммах, и «Важан» махнул рукой на необязательность меня и моего Центра.

Отъезд из Оттавы в Монреаль прервал наши отношения с «Важаном». К этому времени он передал все, чем был богат, даже исследования в этой области в различных странах — его личное досье, которое я перефотографировал и ему вернул.

В Монреале он бывал редко, и встречи с ним свелись к дружеским отношениям. За годы моего пребывания в Канаде «Важан» заметно постарел, и наши беседы теперь велись в основном вокруг семейных дел. «Важан» гордился своей дочерью, которая появилась у него уже после шестидесяти лет. Он стал путешествовать, предпочитая острова Центральной Америки. В конце семьдесят первого года мне попалась на глаза газетная заметка, в которой говорилось, что местной полицией задержан канадский изобретатель. «Важану» предъявила иск канадская налоговая инспекция, с которой шутки плохи.

С «Бимсом» я надеялся возобновить общение, бывая в Монреале. И, как мне представляется, поторопился.

Мой официальный статус сотрудника посольства отпугнул его. Он дал понять, что отношения на «Экспо» — это одно, а теперь — другое. Если бы я дождался перевода в Монреаль для работы в филиале торгпредства, наши отношения могли бы быть продолжены. «Бимс» недвусмысленно дал понять, что его надежды на деловые отношения не оправдались. Русская сторона не предприняла практических шагов по линии, например, «Лицензинторга». И когда я все же перебрался в Монреаль, было уже поздно — источник был потерян.

Мне всю оперативную жизнь везло на «первооткрывательство»: в Японии — химическое направление, во Внешторге — «японское», в Канаде — линия «X». Начинать приходилось фактически с нулевой отметки. В Оттаве «традиция» продолжилась.

Я разобрался в специфике работы исследовательских оборонных центров Министерства обороны страны: атлантическом, тихоокеанском, саффильдском и в тех, что были в Оттаве.

Интересен был институт оружия в городе Валкартье в провинции Квебек. Здесь велись работы по новым вооружениям и снаряжению к ним — взрывчатым веществам и пиротехнике. От традиционных видов вооружения этот институт готовился перейти к исследованиям и разработке в област июля я выехал во второй по величине город страны — Торонто, где проводилась Международная выставка пластмасс. В коммерческом центре на «Экспо-67» по линии Минвнешторга лишь я один представлял объединение «Теххимимпорт», которое закупало оборудование по производству сырья и изделий из пластмасс. Многолетняя специализация в этой области давала мне возможность завязывать полезные знакомства среди деловых людей Запада, прикрывать свой интерес в работе по НТР.

Среди нескольких полезных связей, заведенных мною ни ракетной техники, систем наведения, лазерному оружию.

В библиотеке Карлтонского университета в Оттаве насчитывалось более полумиллиона томов по науке и технике, около 200 тысяч микрофишей, среди которых диссертации и рефераты. Интерколлектор вуза связывала его со ста научными библиотеками Канады и США. Это теперь, когда резко снизил уровень эмбарго, можно выходить в систему интерколлектора даже по телефону. И никого не испугает запрос из России. А тогда — закрывалось от Страны Советов все и везде. Как остроумно заметил Никита Хрущев, Запад объявил стратегическим товаром даже пуговицы, ибо их могли пришивать к солдатским штанам.

А пока я искал подход к научно-техническому богатству университетов. Сделать это можно было через студентов, преподавателей и служащих.

Студенты всего мира «болеют» одной и той же «болезнью» — неустойчивым социальным положением. Будущее их чаще всего неопределенно, моральное состояние во многом определяется материальными затруднениями. Студент пользуется учебной литературой, живет в общежитии и за все платит, платит, платит. Одно жильё более тысячи долларов в год. Все это можно взять «на вооружение». Искал я пути выхода и на информационный массив в Национальном исследовательском центре Канады. В моих «помощниках» были советские молодые ученые, которые проходили стажировку в этой стране. Среди них выделялся «Филипп», который с большим энтузиазмом относился к заданиям по линии НТР. Ему удалось получить информацию из ДДС — Документального центра Министерства обороны США. Под возможности «Филиппа» было разработано информационное задание по НИЦ США. Тысячи страниц научно-технической информации удалось поучить «Филиппу». И по сей день я с благодарностью вспоминаю его как специалиста, гражданина и человека. Думаю, с его творческим подходом к любому делу сегодня он достиг успехов на ниве российской науки. Если только его природная скромность и неумение расталкивать локтями коллег не помешала его росту.

От другого «помощника» удалось получить сведения из Форта Дитрих, лаборатории в США, известной зловещими исследованиями в области химических и бактериологических средств массового поражения. Среди материалов оказались сведения о контактах Форта Дитрих с Саффильдским центром, в частности, в области тех же химико-бактериологических исследований.

Эта информация повлекла за собой новое задание: уточнить местоположение Саффильдского центра в провинции Альберта. Это удалось. Точные координаты полигона оказались в наших руках.

А еще через некоторое время общественность Канады узнала о гибели сотен овец на пастбищах провинции Альберта вблизи полигона этого Центра. Средства массовой информации в Канаде и других странах мира подхватили версию о якобы имевших место отравлениях химическим и бактериологическим оружием. Опровержение Министерства национальной обороны Канады только подлило масло в огонь: парламентская комиссия провела расследование, и теперь имена Саффильда и Форта Дитрих ставились рядом — как центров по производству оружия массового поражения на химической и бактериологической основе.

Позднее активные мероприятия советской разведки не раз изобличали исследовательские центры министерства обороны Канады в подготовке эффективных вооружений в рамках программ НАТО.

Через «помощников» мы вышли на ТИС — Техническую информационную службу Канады и получили материалы по спецсмазкам для ракет, эксплуатируемых в северных широтах. Моя традиционная тематика — химические покрытия для военных и гражданских нужд — обогатилась новыми материалами о тенденциях исследовательских работ по авиакосмическим покрытиям — антикоррозионным и термостойким. Порадовал меня материал о работе над созданием композитных материалов на основе карбидных углеродов, которые могли работать при температуре чуть ниже 2000 °C и были меньшими по весу. Речь шла о соплах для ракетных двигателей. Но это все было еще в проекте.

Сложилось так, что основными источниками информации стали мои «помощники». Не все они были равными по эффективности «Филиппу». Как я понял в дальнейшем, когда стал контактировать с КККП в крупномасштабной игре нашей разведки и канадской контрразведки, спецслужба Канады не зафиксировала тесные отношения с моими «помощниками».

В последние оттавские месяцы я как представитель «Лицензинторга» начал переговоры с концерном «Алкан». Они послужили мне прикрытием для поиска возможностей получения образцов приборов, предназначенных для производства алюминия. Для ракетной техники тоже.

Кроме официальных контактов с этой видной корпорацией судьба свела меня с ней еще дважды по линии «X». Это случилось в Монреале.

«Добудьте напалм…»

Организационный период, который переживал коллектив филиала торгпредства в Монреале, заботы оперативного порядка довольно основательно сократили встречи с Джеффри. Но даже те немногие беседы, которые бывали с разрывом в несколько месяцев, показывали его стремление обрабатывать меня.

Джеффри с «неподдельным» восхищением следил за ростом в моем лице «истинного бизнесмена», появление которого в Канаде «явно пошло на пользу обеим сторонам». «Истинному бизнесмену» в разной форме преподносилась мысль о том, что деловые рамки торгпредства все же малы для «талантливого делового человека, который на Западе смог бы широко развернуться». Джеффри «угрожал» мне возможностью стать на Западе миллионером.

О самом Джеффри мне было известно не так уж и много, вернее, о его непосредственной работе на фирме. О деловой занятости его складывалось неопределенное впечатление.

Однажды он пригласил меня посетить его фирму — впервые после нескольких лет знакомства. Контора фирмы размещалась в отдельном здании на тихой улочке Драммонд в самом центре Монреаля. В помещениях не царила привычная для таких учреждений деловая атмосфера, служебные кабинеты, хорошо обставленные и явно пригодные для активной работы, выглядели необжитыми. Позднее, анализируя работу с Джеффри, мы сделали предположение, что группа фирмы под общим названием «Барнетт Дансон» могла быть прикрытием разведывательной работы ЦРУ в Канаде.

«Барнетт Дансон» была не единственной, которую представлял Джеффри. Одновременно он был управляющим канадской фирмы «Темпформ системз лтд». Позднее ему удалось проникнуть в уважаемое в научном мире и среди специалистов канадское Общество инженеров пластмассовой промышленности, где Джеффри был возведен в ранг генерального председателя 31-й ежегодной технической конференции общества. Этот человек с признаками алкоголизма, от которого он лечился, о чем мне рассказала его жена, едва ли мог занимать какой-либо пост без помощи покровителей.

Но анализ был сделан позднее, а пока деловые встречи, хотя и редко, продолжались. Предположению о том, что Джеффри меня изучает, особого значения не придавалось — достаточно интенсивное изучение со стороны спецслужбы Канады испытывали все члены совколонии.

Меня все же беспокоило, чего добивается Джеффри, почему он ищет согласия на тайные деловые отношения, причем неадекватно хорошо оплачиваемые?

Я решил основательно поговорить с заместителем резидента. И снова получил отказ всерьез принять мои предположения. И все под тем же тезисом: «Всех изучают, нечего паниковать…»

Правда, прибавился еще аргумент:

— Будешь настаивать, могут и отозвать из страны. Подумают, что ты действительно попал в разработку, — доверительно предупреждал замрезидента.

Как ни печально сознавать, но в то время существовала такая тенденция: разведчику, заметившему повышенное к себе внимание со стороны спецслужб, грозило отстранение от оперативных дел и досрочное отправление в Союз. Если же к разведчику подходил сотрудник спецслужбы с предложением встречаться или, не дай Бог, вербовочным, то немедленный отъезд из страны был обеспечен. В шестидесятые годы высылали разведчиков из США, Англии и других стран за то, что их активная работа становилась предметом пристального внимания и беспокойства спецслужб. Те же устраивали провокации в расчете на недоверие нашего руководства к своим подчиненным.

Опытный замрезидента знал о такой практике и по-дружески предостерегал меня от необоснованной уверенности в серьезности разработки меня канадцами.

Через корпорацию «Алкан», где у меня сложились по линии «крыши» хорошие деловые отношения с ее вице-президентом, я получил информацию о технических данных газоанализаторов для улавливания мельчайших следов различных веществ. На заводах корпорации они по специальному заказу изготовлялись фирмой «Ли инструмент» и использовались для обнаружения фтористых соединений. Относились анализаторы к категории эмбарго.

Я получил задание из Центра на доставку в Союз двух газоанализаторов, которые нужны были для производства твердых ракетных топлив. Определялась сумма — 20000 долларов, сроки выполнения и путь доставки образцов — морем.

Газоанализатор был размером с обычный холодильник. Привезти пару их с завода в Оттаве было несложным делом — оба помещались в автомашину типа «Стейшен вагон». Образцы были под запретом КОКОМ. Решили неожиданно появиться на фирме, оплатить наличными и транспортировать «товар» в Монреаль под защиту консульства.

Оплата наличными немало удивила сотрудника «Ли инструмент», с которым я вел переговоры. В большинстве фирм Запада такое не принято. Сотрудник знал о запрете КОКОМ, но пошел на сделку, видимо, из-за более высокой, чем в его стране, платы. Газоанализаторы через несколько недель теплоход «Пушкин» увез в Ленинград.

Научные исследования в вузах Канады координировались комитетом при тайном совете по науке и промышленным исследованиям. Среди организаций, которыми он ведал, был Национальный исследовательский совет Канады, вроде АН СССР.

Через контрразведчиков узнал, что КККП работает в среде студентов, проводя профилактические мероприятия, имеет своих информаторов и контролирует настроения не только политического характера, но и отношение студентов к советским людям, работающим в Канаде. Иначе зачем держать целый отдел сотрудников, занятых советской колонией в Монреале. Профилактические встречи со студентами спецслужба использовала для привнесения подозрительности в отношении советских, формируя психологический барьер между ними и студентами. Особенно эффективно использовались публикации в средствах массовой информации сведений и обстоятельств провалов советской разведки в различных странах. Пока я был в Канаде, таких кампаний КККП провело несколько: и против КГБ, и против ГРУ.

Законопослушное население чутко реагировало на такие кампании, даже простые контакты с честными гражданами становились затруднительными. Некоторые знакомые предпочитали больше не иметь дела со мной, другие откровенно заявляли о своих опасениях.

Филиал торгпредства располагался в восточной части Монреаля. На бульваре Папа Пий IX стоял двухэтажный деревянный особняк, который остался нам в наследство от «Экспо-67». Около шести месяцев здесь жили три семьи, а затем я выехал в весьма удобный дом на Пайн-авеню.

Звонок из генконсульства застал меня за просмотром утренних газет. Дежурный произнес традиционную фразу: «Вас вызывает Павел Федорович…»

Павел Федорович Сафонов — генеральный консул, был человек во многих отношениях необыкновенный.

В нем полностью отсутствовали чувства кастового дипломатического чванства, амбициозности и превосходства элитарного МИДа. На дипломатическую работу он пришел из Внешторга еще во время войны. Сафонов был один из первых тридцати комсомольцев, которые начали строить город на Дальнем Востоке, названный Комсомольском-на-Амуре. Не имея высшего технического образования, он возглавлял в этом городе сборочный цех авиационного завода. Во время войны он выезжал в США на приемку боевых самолетов. У него были золотые руки, светлая голова и большая душа доброго человека. Добрый десяток лет, до самой его смерти, моя семья дружила с этим дорогим мне человеком.

В высшей степени порядочный и принципиальный, он был любимцем всей советской колонии в Монреале. Его усилиями в консульстве был создан отличный дружный коллектив. В обращении он был прост, в отношениях с людьми — человечен.

Так вот. Меня вызывал Павел Федорович. На самом деле это был вызов в резидентуру. Обычно, придя в консульство, я вначале шел в резидентуру, а потом — к Сафонову, если вызов действительно был от него. В этот раз вызывал «Михалыч» — мой резидент в Монреале и заместитель резидента КГБ в Канаде.

— Тургай, вчера я был в Оттаве. Для тебя есть задание — я сделал выписку из оперативного письма. Вот посмотри…

«Михалыч», как мы звали его в глаза, передал мне листок с пометками. Нужны были компоненты высокоэффективного напалма нового поколения. Того самого, который американцы применяли во Вьетнаме.

Еще в училище я изготовлял в лаборатории напалм из трех компонентов.

Теперь речь шла о четырех составляющих. В задании приводились названия компонентов и фирм, их производящих. Некоторые из них были американскими.

Я засел за справочную литературу, одновременно обдумывая легенды подхода к фирмам-изготовителям, чтобы, не дай Бог, они не подумали, что меня интересуют именно компоненты напалма. «Изюминкой» легенды должна была стать мысль, что закупка химических веществ нужна для ярко выраженных обычных промышленных целей. Образцы — это только начало, гласила бы легенда. Я же провожу переговоры о закупке большой партии. Конечно, это блеф, но неправдой в нем было только то, что фирма-изготовитель не знала истинных намерений советской стороны. Внешне — это были обычные коммерческие переговоры с надеждой на выгодный заказ.

Мне предстояло посетить четыре фирмы, среди которых была хорошо знакомая «Алкан». Необходимо было в сжатые сроки закупить образцы, не насторожить при этом канадскую спецслужбу и успеть собрать все четыре компонента к очередному рейсу теплохода «Пушкин». Напалм на языке химиков — отвержденное горючее. Эдакое студнеобразное вещество, в составе которого гели, углеводороды (бензин или бензоиды), инициирующее вещество — алюминий, который зажигает «адскую смесь». От нее нет спасения ни на земле, ни на воде и в воде. Прилипая к железу, она прожигает его. Что же говорить о человеке!

И тогда и сейчас я уверен: против силы нужна другая сила, иначе более сильный начнет «стрелять» первым.

От корпорации «Алкан» я надеялся получить порошок алюминия. Для этого использовал свое знакомство с одним из руководителей. В пятницу под вечер я посетил главный офис «Алкана» в деловом центре Вилла Мария и во время переговоров по делам «Лицензинторга» попросил устроить мне встречу с сотрудниками отдела корпорации для изучения возможности закупки продукции антикоррозийных покрытий на основе алюминия.

К этому времени я разобрался, что алюминиевый порошок может быть антикоррозийным покрытием, но чем больше его дисперсность, то есть измельчение, тем сильнее сцепление порошка с металлом, а значит, выше его качества по защите от коррозии. Это была легенда.

Мой знакомый из «Алкана» позвонил руководителю химического отдела, попросил принять меня, ответить на все вопросы и, если нужно, снабдить нужной информацией. Я спустился на несколько этажей в кабинет руководителя отдела, показал ему каталог с продукцией корпорации, где был нужный мне алюминий. В каталоге он проходил под звездочкой: особый заказ. Но в разговоре я мельком упомянул, что якобы вице-президент корпорации, у которого я только что был, благосклонно воспринял мой интерес именно к этому сорту алюминия. Я понимал, что едва ли руководитель химического отдела будет переспрашивать своего вице-президента.

Нужного мне алюминия я попросил ни мало ни много десять килограмм. Тот удивленно посмотрел на меня:

— Господин Максимов, наши заводы выпускают алюминиевого порошка такого качества всего пятьдесят килограммов в год. Из них 80 процентов закупают вооруженные силы США.

— А зачем им столько? — наивно спросил я. — Мне-то он нужен как наполнитель к красителям для антикоррозионных покрытий…

Руководитель отдела пропустил мою тираду мимо ушей и сказал:

— Для напалма.

— Сколько же напалма можно изготовить из него? Наверное, какие-нибудь килограммы? Я ведь не специалист…

— Ну нет. Весь Вьетнам обрабатывается напалмом, в котором наш алюминий. А это сотни тонн.

Собеседник запнулся, поняв, что сказал лишнее. Но приказ был отвечать на вопросы возможного клиента.

— Как вы представляете себе транспортировку десяти килограммов — это ведь большой объем?

— Сколько же в стандартной упаковке?

— Пятьсот граммов — это почти сто литров по объему…

Руководитель отдела передал мне характеристики алюминия и данные по его применению. Естественно, сведений о применении алюминия в напалме не было. За образцом я заехал через день и сразу же произвел оплату. Алюминиевый порошок был весьма дорог, но, конечно, не для американской армии.

Контакт же с «Руком», как я про себя назвал руководителя отдела, я продолжил для получения консультаций. В работе с ним сказалось мое знакомство с вице-президентом «Алкана», его женой и крупные сделки моей страны с этой корпорацией. Я, видимо, слыл в иерархии его связей как выгодный клиент.

Все четыре компонента были отправлены очередным рейсом теплохода «Пушкин» в Ленинград. Компоненты безопасны, пока их не смешают. Но все же их поместили в отдельный трюм, содержимое которого можно было выбросить за борт, если возникнет угроза пожара.

Очередную поездку в Оттаву для встречи с торгпредом и обсуждения текущих дел по Внешторгу я совместил со встречей с резидентом. Мне уже передали, что он мною интересуется.

— Тургай, — начал резидент, благожелательно поглядывая в мою сторону, — нужно очень серьезно поработать. Вот смотри…

В шифртелеграмме были изложены условия явки. Из Европы едет на несколько месяцев специалист «Артур», который будет работать в одной из конструкторских фирм. Его нужно встретить в Монреале, обсудить конкретные условия связи и передачи материалов, которые он будет фотографировать, передать деньги и назвать места двух тайников.

— Готовь условия явки, три-четыре тайника и сигналы к ним, — определил резидент мою работу на ближайшее время.

— Илья Николаевич, у меня уже есть места тайников и встреч.

— Проверь, обсудим через месяц. Чтобы не дразнить «наружку», специально в Оттаву не приезжай, только вместе с работниками вашего филиала. В общем, не обостряй отношения с «наружкой», будь для них «спокойным клиентом». Помнишь случай с Володей?!

С Володей, контрразведчике монреальской «точки», случилось следующее. Во второй половине лета Володя собрался уезжать из Канады. Он уже отправил теплоходом «Пушкин» жену, ребенка и вещи. Уже с очередным рейсом пришел в Монреаль «Пушкин», и Володе оставалось дня три-четыре ходить по канадской земле.

В тот день я сидел в кабинете резидентуры, работая над очередным оперативным документом. В кабинет кто-то вошел: о Боже! Человека нельзя было узнать — все лицо представляло сплошную кровавую массу…

— Володя? — узнал по одежде я его. — Это ты? Что случилось? «Михалыч», иди сюда…

Вошел «Михалыч», фронтовик и в прошлом танкист. Он только присвистнул, и мы выслушали исповедь Володи.

— Побили, гады… — промолвил он распухшими губами.

В центре Монреаля возвышалось полукруглое здание — Дворец искусств, в котором регулярно проводились выступления театральных артистов и концертные программы. Володя решил пойти на концерт. Припарковал автомашину в тихом месте и пошел покупать билет.

Когда он возвратился и стал садиться в автомашину, его зажали с двух сторон дюжие молодцы, втолкнули в автомашину и избили.

С этого момента и до отплытия Володя сидел дома, а на теплоходе две недели до Ленинграда в каюте. И все время лечился. Мы понимали, что это была месть местной «наружки» активному сотруднику резидентуры. Но знали и другое: она не делала ничего похожего. Виноват в таком отношении к нему был сам Володя. Не раз он врывался в резидентуру и с порога возбужденно кричал:

— Ну я сегодня им показал! Погонял «наружку» по Монреалю. Они меня попомнят.

Попомнили. Не раз ему говорили, что не дело быть «ковбоем» на улицах города, тем более без оперативной нужды, но он пропускал замечания мимо ушей. И вот развязка: вместо круиза домой на теплоходе — усиленное лечение.

Моя концепция «в отношениях» с наружным наблюдением была другой: максимум доброжелательности. Я поставил себе задачу — считаться у его сотрудников «удобным объектом наблюдения».

«Наружка» во время слежки тратит гораздо больше усилий, чем я, даже если иду по прямой. Ее сотрудники вынуждены беспрерывно маскироваться, используя толпу, магазины, углы улиц. Тот же путь для них в два раза длиннее. Если я бывал в кафе, то не торопился, а давал «НН» допить свой кофе. От наружников из КГБ я знал, что они страдают двумя болезнями: расширением вен на ногах и язвой желудка из-за отсутствия горячей пищи. Бывало, я даже угощал сотрудников «НН» за городом водкой.

Может, я заблуждаюсь, но мои «случайные» исчезновения в сложном потоке автомашин на улицах Монреаля или при проезде на желтый свет светофора не доставляли хлопот «наружке». Если это случалось не часто, они, видимо, «оправдывали» мое исчезновение дорожными причинами. Может быть, есть что-то наивное в моих рассуждениях, но «схема» работала.

…Итак, мне предстояло подготовиться к явке с источником из Европы. В резидентуре находился пакет с местами явок. Вопрос только в том, чтобы их проверить, — был случай, когда при подготовке к «Экспо» в ожидании гостей со всего света здание кинотеатра сломали и явка не состоялась.

Тайники тоже были приготовлены заранее. Но я не знал, будет ли у «Артура» автомашина. Если нет, нужно предложить тайники в пределах города, где-нибудь на окраине, в парковой зоне.

Проверить место явки было не сложно: предлог для проезда мимо него всегда можно найти. Но проезжать нужно именно в час явки. И вот я еду мимо кинотеатра — традиционного места многих явок, осматривая его. Судя по всему, кинотеатр процветает — значит, не будет снесен еще какое-то время. Но проверить нужно еще перед отправкой шифртелеграммы. Район спокойный, мест для криминальных элементов нет, подходы хорошо просматриваются. В пятидесяти метрах — станция метро и автобусная остановка. Кажется, место подходит. Выбрать время лучше всего после полудня, часа в четыре, когда еще не очень много людей, но и не слишком пусто.

Монреаль, или, как мы его еще называли, «Остров Монреаль», простирался на сорок километров с востока на запад. Вдоль берегов двух рек проходит узкая шоссейная дорога по красивейшим местам. Ехать по ней одно удовольствие: старые деревни с крохотными церквушками чередуются с парками и лесными зонами — все в черте города. Когда едешь вдоль реки Святой Лаврентий, видишь широкую гладь воды, особенно красочную в закат. Если движешься по верхней дороге, внизу лежит весь город с рекой на заднем плане. Город хорош, когда солнце только что село и день еще не угас. Огни в высотных домах уже зажжены. Пройдет минут десять — пятнадцать, и очарование исчезнет — город будет обозначен только огнями зданий и улиц.

Вот на этой дороге, удобной для прогулок на автомашине и пешком, были выбраны все четыре тайника, из них два запасных. Все они вполне подходили для скрытия закладки и выемки материалов. Тайник с названием «Забор» — угловой столб. Обычный проволочный забор территории частного владения. Домов рядом нет, зато есть кусты и поворот дороги, скрывающие действия людей. Или «Камень» — одинокий булыжник на обочине дороги, тоже скрытый ее изгибом. Оба места удобны, но только летом. Зимой здесь все занесено снегом, и «Забор», и «Камень» будут недосягаемы с дороги. «Мост» и «Дерево» могут быть использованы в любое время года. Но подходить к ним удобнее на автомашине.

Мне было известно, что «Артур» пробудет в Монреале, а может быть, и вне города, три месяца, причем в летне-осеннее время. Значит — «Забор» и «Камень».

Условия явки, тайников и встречи были отправлены на согласование в Центр. Место и дату явки «Артур» будет знать наизусть и выйдет на нее. С тайниками ознакомится, а подробности узнает от меня во время встречи.

В июле явка состоялась. Я опознал «Артура» по фотографии. Вещественный пароль им был изменен: вместо фотоаппарата определенной марки «Артур» держал в руках бумажный пакет. Формально я мог к нему не подходить — условия не были соблюдены. Но я узнал его по фото, были еще словесные пароли.

Как поется в песне: «Трус не играет в хоккей…» — и я решился провести явку до конца. Все прошло гладко. Мы обменялись паролями и прошли в заранее подобранный мною ресторанчик.

После традиционных приветствий, когда мы немного привыкли друг к другу и неловкость прошла, я все же спросил «Артура»:

— Почему вы без фотоаппарата?

— Я ведь ехал в Канаду через несколько стран, поистратился… Денег у меня было в обрез. Пришлось продать фотоаппарат, уже здесь, в Монреале.

— Деньги я принес, передам в конце встречи. А пока расскажите, как устроились на новом месте, как с окружением на работе и дома?

— Живу в гостинице фирмы. Работаю программистом, в комнате один. Могу фотографировать «Миноксом», он сохранился. Пока ни с кем не общаюсь — присматриваюсь, да и работы много. Служба безопасности меня не трогает.

Мы побеседовали об осторожности при фотографировании и обсудили тайниковые операции: через месяц и через два. Оговорили сигнал об отъезде «Артура» в Европу — чтобы зафиксировать событие.

На всякий случай к встрече с «Артуром» я приготовил три суммы: основную в несколько тысяч долларов, еще тысячу и еще пятьсот — и все в разных карманах.

Обстановка подсказала бы мне, какую вручить.

Тайниковые операции прошли без приключений — «Артур» был аккуратен и точен. Но длились они не один час, как в теории, а несколько. «Артур» принимал сигнал о том, что я забрал фотопленки из тайника, уже в городе, часа через полтора после события. Связано это было с тем, что у меня автомашина, а он пользовался городским транспортом. Фотопленку проявили и отправили в Центр.

Через три месяца со дня прибытия «Артура» в Канаду сигнал о его отъезде не поступил. Он появился только глубокой осенью. Это заставило поволноваться меня, резидентуру и Центр. Имея координаты «Артура» в Канаде, мы все же не стали рисковать и от звонка ему на работу и домой отказались. Исходили из того, что если он задержался из-за работы, то все же сигнал выставит при отъезде, а если попал в поле зрения спецслужбы, то наш звонок может ему навредить.

Жаль, что не были оговорены еще два-три тайника — материалы у него наверняка накапливались, но, не имея связи с резидентурой, «Артур» не имел права рисковать и везти их в Европу. Сработало правило: главное — безопасность источника информации.

Осенним днем «Михалыч» остановил меня в фойе консульства:

— Зайди ко мне.

Я прошел в помещение резидентуры.

— Тургай, еще задание по линии «X». По твоей инициативе Центр подготовил.

Месяца за три до этого я узнал, что американская фирма «Даург крон», исследователь и производитель волоконной оптики, изготовила световод длиной в десять метров. Интерес к этой тематике я помнил еще в бытность работы в отделе НТР и в Японии. Но тогда речь шла о световодах длиной в два-три метра. Вспомнилось, что наши судостроители интересовались световодами для подводных лодок.

Вот на это сообщение и пришло задание из Центра. Я собрал сведения о филиалах и торговых представителях фирмы «Даург крон» в Канаде. Один из них находился в Монреале, но, как оказалось, чисто ширпотребовского типа. В одном он мне помог: дал подробный каталог изделий фирмы, где были и сведения о волоконной оптике, правда, много меньшей длины. Я сделал вывод, что фирма еще не готова выйти на рынок со световодом длиной в десять метров.

Позвонил на фирму в США, и меня связали с коммерческим отделом. Там сообщили, что есть изделие, но только в 10 метров. Более длинные ожидаются.

— А какой длины ожидаются? Какие сроки изготовления партии в 5–7 штук?

— В 12–13 метров будут готовы через полгода, но о сроках поставки еще рано говорить. Оставьте телефон.

— Я меняю офис и буду вам звонить снова. Как быстро вы можете выслать световод длиной в 10 метров?

— Через четыре дня получите. Оплата на таможне в Монреале. Сумма… Как ваше имя?

Через пять дней я появился на монреальской таможне и, предъявив визитную карточку, получил посылку со световодом. В декларации на налог заявил, что изделие фирмы «Даург крон» предназначено для медицинского оборудования. Это означало, что налог будет максимальным. С оперативной точки зрения выплата налога в 40 процентов избавляла меня от проверки изделия по разным спискам, в том числе и КОКОМ. Вся операция на таможне заняла не более десяти минут. Через полгода я еще раз повторил получение световода большей длины, потом еще раз — 15 и 18 метров.

Жил я рядом с медицинским факультетом Макгилльского университета, рядом с его библиотекой. Вскоре стал бывать там и просматривать студенческий журнал, который, кажется, назывался «Макгилл ревью». В горе журналов, как в стоге сена, я нашел интересные сведения о научных работах в стенах университета по заказам Министерства обороны Канады.

Среди студентов ширилось антивоенное движение, одной из сторон которого было удаление из университетских лабораторий заказов по военной тематике. Как там писали: за деньги милитаристов. Студенты говорили, что США пытаются втянуть Канаду в военные авантюры, в том числе и во Вьетнаме.

Журнал предавал гласности тематику контрактов, их суммы, сроки и названия организаций заказчиков в Канаде и США. Мне удалось побеседовать с организаторами студенческого антивоенного движения «Макгилл — вне военных программ». Один из активистов движения, «Галл», поплатился учебой в университете.

Он был франко-канадцем, остро переживающим отставание провинции Квебек в экономическом развитии от англоязычной Канады. Думаю, позднее он стал одним из тех, кто примкнул к «Фронту освобождения Квебека».

В наших беседах затрагивались многие вопросы, в том числе и отношение «Галла» к прямому восстанию. Я объяснил ему опасность и бесперспективность таких действий, которые только осложнят жизнь франко-канадцев, говорил, что нужно оказывать поддержку лидерам в правительстве Квебека типа Шарбоне и Бурасса. Но молодая кровь требовала действий, конкретных и с результатами, как при колке дров.

«Галл» рассчитывал через меня предать гласности сведения об исследованиях в университете по военной проблематике. Я обещал, но вмешиваться в это дело не мог. Мои задачи были другие — собрать информацию о таких работах, а уж Центр решит, что с ними делать. Но о желании «Галла» я в Центр сообщил.

От «Галла» были получены сведения о военных исследованиях в области космоса и электроники для него, навигационном оборудовании и ракетной технике. А из других университетов — по программе Саффильда — о химическом и бактериологическом оружии, защите от него и кое-что по психотропным веществам.

Меня заинтересовала программа, если мне не изменяет память, ХАРП — исследование ракетной техники на больших высотах. Она была по близкой мне теме — дипломной работе в военно-морском училище: об активно-реактивных снарядах. А в ХАРП исследовался обстрел в высоких слоях атмосферы. Макгилл работал по этой программе с космическим институтом в Торонто, испытания проходили в провинции Квебек на полигоне в Валкартье. Интерес к программе проявляли американцы из НАСА — гиперзвуковые скорости и ВВС США — ракета «Найк».

«Мой» активно-реактивный снаряд выстреливался из обычного орудия и за счет реактивности повышал потолок стрельбы процентов на двадцать. Канадцы и американцы рассчитывали повысить дальность и точность, используя для запуска ракеты американское орудие калибром 406 миллиметров на полигоне острова Барбадос и еще где-то в Калифорнии.

«Галл» рассказал, что работы то ли уже засекречены, то ли будут, ведутся переговоры о направлении большой группы ученых Макгилла в США.

Я обобщил сведения и направила Центр справку, основным выводом которой было: канадцы и американцы намереваются увеличить дальнобойность артиллерийских орудий кораблей ВМФ США и Канады за счет применения ракет при стрельбе.

Морская тема в беседах с «Галлом» была продолжена. От него удалось узнать о работах в университетах в области биологии, химии и медицины в интересах военных, о заказах американских фирм по ядохимикатам и нервно-паралитическим газам, о работах одного из университетов в Монреале и в провинции Альберта совместно с Саффильдским центром.

Любопытна была и информация о психотропных веществах, в частности, об исследованиях по их применению в одном из монреальских госпиталей. Неизвестно, как использовалась в Центре информация моего молодого источника — «Галла», но позднее в средствах массовой информации Канады и США были подняты вопросы правомерности испытания на больных психотропных веществ, тем более без их согласия.

Работая в службе активных мероприятий, я понял, что тоненькая ниточка моей информации о психотропных препаратах могла превратиться в узел противоречий между общественностью Канады и США и военными ведомствами этих стран, финансирующих этот проект.

Тема применения психотропных веществ остро дебатировалась в научных кругах двух стран, стала предметом специального расследования в парламентах, в Монреале дело было доведено до судебного иска в адрес госпиталя, ЦРУ и министерств обороны Канады и США. Волна возмущения общественности перекатилась через океан в Европу и даже в Японию. Но нигде не говорилось, что в развертывании этой кампании замешаны русские, тем более — КГБ.

Контакты с «Галлом» пришлось прекратить — началась эпопея с «Фронтом освобождения Квебека», экстремистские действия которого ни мной, ни нашей службой, ни правительством не одобрялись. Советская сторона была убеждена в пагубности для Квебека сепаратистских настроений. Хотя в политических играх и для Москвы, и для других стран Ольстер в Англии и Квебек в Канаде — это поле проявления «мудрости политиков».

Конечно, я не все знаю, но попытки приписать участие «руки Москвы» в трагических событиях в Монреале во время проявлений экстремизма «ФОК» не имеют основания. Более того, всем службам, работающим в Канаде — КГБ, ГРУ, нелегалам, — было запрещено вмешиваться в дела канадцев И прежде всего в дела франко-канадцев. По линии посольства, торгпредства, Морфлота, Аэрофлота, Интуриста прошли категорические запреты бывать в местах скопления людей, а после рабочего дня вообще в городе.

В резидентуре запрещено было проводить какие-либо встречи с источниками в городе и даже просто со знакомыми канадцами — Центр боялся, что работу разведки увяжут с событиями в Монреале.

Мы сожалели о таком приказе, ибо именно в это время раскрывалось истинное лицо канадцев, и нужно было заводить полезные связи — чувства людей обнажились, время установления отношений на основе симпатий могло быть минимальным: одна встреча — и полезный контакт заведен.

Опыт работы западных спецслужб в России в августе 1991 и октябре 1993 года наверняка обогатился возможностью установления нужных контактов в тревожные дни. Теперь у них, видимо, другая трудность: разобраться с новыми контактами. На это уйдет не один год. А нашей контрразведке не один год придется выискивать шпионов, которые стали таковыми после тщательного «просеивания» спецслужбами Запада их полезных контактов. Но такая уж судьба всех разведок: в мутной воде ловить свою рыбку. Едва ли это можно опровергнуть.

 

Начало «двойного агента»

Весной семьдесят первого года, после трех лет работы в Канаде, мы с семьей вылетели в отпуск на Родину. Отдыхали в Пицунде. Дни отдыха пролетели быстро.

И вот последние, визиты в родное управление «Т» — НТР. Отчитался за работу, ознакомился с новыми заданиями и переговорил со своим куратором по оперативным делам о дальнейшей работе с контактами из канадцев.

Тогда я не представлял, что они станут тупиковыми, что после моего отъезда из Монреаля никто из резидентуры их на связь не возьмет. Разве что по линии торгпредства, Например, представителя фирмы, которая закупила у меня три кинофильма: «Белое солнце пустыни», «Бриллиантовая рука» и «Далеко на западе» — об участии советских военнопленных в восстании против немцев на английском острове Джерси.

За неделю до отъезда меня вызвал начальник нашего управления Михаил Иванович Липатов. Приход в разведку его и нашей троицы-североморцев совпали. Тогда Липатов был майором, теперь — генерал-майором.

В органы он был направлен с партийной работы. И хотя Липатов был не один, кто оказался в разведке таким путем, его отличали от других бывших партийцев доброе отношение к людям, искреннее участие в судьбе человеке, забота о подчиненных. Михаил Иванович обладал чертами, которые позволяли людям уважать партийные кадры.

— Привет «канадцу»! — обежав стол, пожал мне руку Михаил Иванович. — Когда назад? Отпуск хорошо отгулял? Не надоело жить за океаном?

Зная привычку начальника забрасывать собеседника вопросами, отвечал коротко. Вызов к генералу не был чем-то особенным, но и не часто рядовой разведчик беседовал с руководством такого уровня перед отъездом в страну.

В это время в управлении уже начала складываться система иерархии, когда прямых контактов рядовых с руководством становилось все меньше. Во времена создателя НТР Квасникова рядовой оперработник докладывал вопрос о работе с агентом или разработкой лично ему. Непосредственный начальник участвовал во встрече НТР на равных.

В борьбе за бюрократические привилегии дело доходило до анекдотической ситуации. В первые дни отпуска Михаил Иванович случайно встретил меня в коридоре и пригласил к себе переброситься парой слов. Ну, была у него привычка — поговорить со свежим человеком «оттуда». Выходя из его кабинета, я столкнулся с начальником своего отдела, курировавшего Канаду. Генерал пришел в ярость и приказал мне ждать его возвращения в его прихожей. В беседе начальник пригрозил выгнать меня из органов за «шастание к руководству для решения своих личных делишек». Он так обиделся, что за весь отпуск со мной не побеседовал.

…Многозначительно посмотрев на меня, Михаил Иванович сказал:

— Тебя хочет видеть Борис Семенович…

И в мыслях не было, что мною может интересоваться заместитель начальника разведки.

— Да, да, замнач ПГУ. О чем разговор, там узнаешь. И успеха тебе.

Из кабинета я выходил более чем озадаченный. И Михаил Иванович хорош, хотя бы намекнул в чем дело. Одно успокаивало — Михаил Иванович был весьма любезен, а его прощальное рукопожатие говорило, что ничего неприятного, кажется, не предвиделось.

На другой день без четверти десять я был в приемной Бориса Семеновича Ивакина. Кабинет замначальника разведки был даже меньше, чем у Липатова. Его владелец, плотный человек лет пятидесяти с внимательным и доброжелательным взглядом, располагал к себе прежде всего улыбкой.

Генерал предложил сесть, поинтересовался семьей, отдыхом, сроком отъезда. Внимательно выслушал ответы, видимо, привыкая к собеседнику.

— Скажите, вы докладывали о довольно пристальном внимании к вам со стороны канадской контрразведки?

— Да, — и я перечислил аргументы в пользу такого предположения.

— А почему именно к вам? Может быть, что-либо позволило особенно интересоваться вами? — генерал сделал ударение на «позволило интересоваться».

— Думаю, их внимание привлекла открытость моих взглядов и независимость суждений, свобода в общении.

— И это все? — генерал, видимо, предполагал, что в моем поведении в стране могло быть что-то не так.

— Борис Семенович, я взял за правило в общении со связями быть самим собой — иначе запутаешься и в мыслях и в делах. Не лукавить, хорошее в нашей жизни защищать, плохое осуждать, не цитировать классиков, а при случае выдавать их мысли за свои…

— Ну, хорошо. Теперь о главном. — Задумчиво, как бы взвешивая то, о чем пойдет речь, Борис Семенович начал объяснять задачу. — Мы хотим начать игру с канадцами. Можно ли заинтересовать их собой до такой степени, чтобы они сделали вам вербовочное предложение?

Поворот дела был более чем неожиданный.

— В основе воздействия на меня Джеффри Вильямса, как представляется, агента КККП, а по профессии бизнесмена, лежит попытка навязать мне внеслужебную и хорошо оплачиваемую коммерческую сделку. Он знает о наших порядках, но продолжает делать мне различные предложения. Именно здесь лежит большая степень вероятности…

— Уверены?

— Уверен, было несколько достаточно выгодных для меня предложений, согласие на которые давало бы мне материальные выгоды. Например, консультации по торговле с нашей страной или…

Борис Семенович перебил:

— Что, с вашей точки зрения, нужно для того, чтобы реализовать идею внедрения в агентурную сеть КККП? Как главное условие?

В голове мелькнула шальная мысль:

— Свобода действий и максимум конспирации, Борис Семенович.

— Хорошо. Теперь о вашем будущем. За него не беспокойтесь. Оно будет вам гарантировано при любом исходе дела.

— Борис Семенович, мне доверяют серьезное дело…

— Хорошо, хорошо… Есть еще щепетильный вопрос. Готовы ли вы, в случае оперативной необходимости, выступить в роли предателя?

Генерал внимательно смотрел на меня. Его взгляд даже не спрашивал меня, справлюсь ли я? Он терпеливо ждал обдуманного ответа. Я не хотел и не мог упустить шанс возможной оперативной удачи. Бесенок авантюризма заплясал во мне:

— Если вы считаете, что я справлюсь, я готов.

— А вынесут ли родители, родные? Ведь могут быть публичные разоблачения, суд, телевизор…

— Я сотрудник разведки. Если мне доверяют и считают способным выполнить такое дело, у меня нет оснований отказываться. Родные поймут…

— Хорошо, — приятно улыбаясь, сказал генерал. — Сейчас я кое-кого приглашу…

Он снял трубку.

Через несколько минут в кабинет вошли начальник внешней контрразведки Боринов и его заместитель Калугин.

— Итак, — начал Ивакин, — Анатолий Борисович согласен поработать с канадской контрразведкой. По его мнению, успешному ходу операции будет способствовать нескованность его инициативы — свобода действий, как он выразился. Думаю, такую свободу в определенных пределах он получит. Какие у вас вопросы?

— А что будет заложено в основу его «предательства»? — спросил Боринов.

Я понял, что общие черты плана работы с канадцами уже намечены.

— Может быть, политические колебания? Будет ругать нашу систему… — предложил Калугин, — пусть слушают, как он кроет ее в беседах с женой.

— Но он уже начал линию поведения на материальной основе, — возразил Борис Семенович. — Может, ее и продолжить? А что думает сам исполнитель?

— Материальная основа наиболее перспективна, а главное — более разнообразна, — высказался я. — А что, если попробовать построить материальный интерес вокруг иконы, якобы вывезенной в Канаду для продажи?

— Ну вот и договорились, — обращаясь к Боринову, сказал замнач разведки. И ко мне: — Подробности плана действий обсудите в управлении «К».

Так на основе интереса Джеффри ко мне было принято решение оказать «помощь» ему, а следовательно, стоящей за ним службе, активизировать разработку советского человека.

Предполагалось, что в случае удачного развития событий игра может проводиться довольно длительное время с целью выявления задач, методов, форм и средств работы спецслужбы Канады, сковывания ее сил и отвлечения внимания. В будущем — изучение сотрудников спецслужбы, продвижение дезинформации, организация вербовочного подхода к таким сотрудникам за рубежом или во время легендированного вывода в Союз.

В любом случае проникновение в агентурную сеть сулило возможность в удобный момент компрометации канадской спецслужбы.

Несколько дней готовился и утверждался план работы по операции, уточнялась стратегия и тактика создания вербовочной ситуации. Операция получила название «Турнир». На ее реализацию было получено согласие не только руководства комитета, но и Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева.

За день до отъезда в Канаду я оказался в приемной председателя КГБ в Главке. Но многочасовое ожидание встречей с Андроповым не завершилось. В июле 1971 года я с семьей возвратился из отпуска в Монреаль.

Еще перед отъездом в отпуск Джеффри интересовался возвращусь ли я в Канаду, и, если возвращусь, просил позвонить ему. Присутствие всей моей семьи в стране можно было использовать в качестве предлога для посещения дачи Джеффри, где обстановка способствовала дальнейшему втягиванию его в игру.

Расчет строился на том, чтобы в беседах затронуть вопрос о даче, позавидовать ему, а главное, высказать безысходность моего положения: большая семья — тут уж не до дачи, автомашины и той жизни, которая мне представлялась.

Позвонив Джеффри, я встретился с ним и во время деловой беседы навел его на эту мысль.

Уже начинала набирать силу чудесная золото-багряная канадская осень, в отличие от нашего «бабьего лета» называемая здесь «индейским». Дача располагалась на берегу озера длиною километров десять, половина его уходила за границу в Америку. Сама же граница обозначалась двумя таможенными зданиями, стоящими на противоположных берегах. Движение по озеру не возбранялось, но в отдельных случаях таможенная стража задерживала и досматривала лодки.

Нас ждали, готовился обед. А пока Джеффри предложил мне, жене и старшим детям прокатиться на моторной лодке. Сын и дочь немедленно согласились, а жена хотела остаться с младшим сынишкой. Но Джеффри настойчиво просил жену принять участие, и она согласилась.

И вот моторка несется по глади озера. Сын почти сам управляет ею. Все ближе условная граница между США и Канадой: пятьсот, четыреста, триста метров… Джеффри обращается к моей жене:

— Нина, вон за теми таможенными домиками всю вашу семью ожидает отличная жизнь. Там — Америка. Там — деловые люди, подобные вашему мужу, весьма нужны. Не хотите ли и вы стать гражданкой Америки?

Я делал перевод, но, задавая вопросы, Джеффри фактически обращался ко мне. Улыбка сияла на его приветливом лице: вроде бы и шутка, вроде и нет. Оставались считанные метры до границы…

Когда есть задание вовлечь Джеффри в игру, подальше его не пошлешь, даже деланно не следовало возмущаться. Да и вопрос о Штатах возник неспроста — ведь семья была в сборе, в Канаде. Вопрос не праздный, и нельзя было лишать его (и стоящих за ним) надежды «на благоприятный исход» в разработке русского. Напряженность разрядила моя шутка: — Джеффри, можно было бы побывать в Штатах, да нас ждет обед. На голодный желудок такие вещи не обсуждают.

За столом разговор вращался вокруг дачи Джеффри. Я высказывал желание приобрести дачу по приезде в Союз. Назывались приблизительные оценки в рублях, которые переводились в доллары, делались намеки на скромные финансовые возможности моей семьи.

После короткого отдыха все пошли купаться. Мы с Джеффри поплыли к середине озера. Он продолжил разговор о даче: действительно ли она в России стоит так дорого? Я ответил: очень дорого — и дача, и кооперативная квартира, покупка которой самая насущная проблема нашей семьи, а это кабала на многие годы. Мимо проходила парусная лодка, и я воскликнул: — Вот проплывает мимо «моя несбыточная мечта». У нас все это безумно дорого. А меня всегда тянуло к путешествиям под парусом. Но сейчас, когда семья разрослась до пяти человек, все это только мечта…

У меня действительно был интерес к парусу, яхтам, моторкам. В Канаде выписывал журнал о них, иногда покупал литературу по теме, бывал в яхтклубах, которых было довольно много по берегу Святого Лаврентия, дома же делал наброски «будущих» яхт.

Материальные затруднения и поиски путей выхода из них демонстрировались и другими способами. Получив из Москвы план кооперативной квартиры, мы с женой, естественно, обсуждали его. Подключили к беседам знакомых в совколонии. Особое место в обсуждениях занимала будущая меблировка квартиры. Зная, что контрразведка «навещает» и подслушивает дома советских граждан, я не сомневался: им известно обо всех этих увлечениях. Поэтому информация, полученная Джеффри в тот день на даче, должна была дополнить мозаику «тайных желаний» нашей семьи.

Проникнуть в мою квартиру или сделать закладку «жучка» в спальне, на балконе было «делом техники» и не составляло особого труда — мы жили в обычном доме среди канадцев со средним достатком.

Еще в семидесятом году по линии торгпредства было разрешено снимать квартиру в городе. Инструкция требовала — не более тридцати пяти квадратных ветров За следованием ее пунктам строго следила специальная комиссия. Она рисовала планы наших квартир за подписью «треугольника» — руководства, профкома, то есть партийной организации, месткома, то есть профкома В Москву посылались по специальной форме обоснования «законности» наших действий. Как и всякая форма она носила всеобъемлющий характер в масштабе Союза. О, это был образец бюрократического творчества! В ней не хватало только графы, на какие средства я жил до революции.

Унизительная опека, заставлявшая сотрудников совколонии лицемерно именовать блага в тридцать пять метров заботой правительства, оборачивалась не менее унизительными объяснениями с канадской стороной.

Не раз ко мне, да и другим, приходили представители канадских правительственных структур по социальной защите населения, объясняли, что с двумя детьми мы не имеем права жить в таких стесненных условиях что по канадским законам разнополые дети не могут жить в одной комнате, требовали подыскать другую квартиру.

Естественно, бюрократическая система Союза не могла учитывать законы какой-то Канады. На знамени бюрократии и у нас, и во всем мире значится: «Все, что вышло не из-под нашего пера, — это от лукавого». Двадцатидвухэтажный дом был весьма удобен. Стоял он на склоне горы и имел два выезда, разнесенные по вертикали, — на первом и восьмом этажах. Семиэтажный гараж, прилепившийся к дому, венчался стеклянной постройкой — бассейном с сауной и солярием на крыше Зимой ярко освещенный бассейн, особенно в снегопад придавал этому месту фантастический вид, вызывая восторг наших ребятишек. Мы же радовались, что семьи устроены по-человечески.

Правда, для нас, разведчиков, бассейн и другие прелести стеклянной постройки были редкими радостями — выбирались мы туда от случая к случаю.

Выезды из дома на две улицы создавали оперативные удобства: возможность скрытого ухода в ночное время. Перепад в восемь этажей создавал некоторые трудности для контролирующих подходы к дому. Мы предполагали, что за тремя семьями едва ли станут держать два стационарных поста, да еще круглосуточно. Косвенно все говорило, что наши догадки верны.

Через дорогу от дома находился прекрасный парк на Королевской горе. Удобна была близость генконсульства, где находилась наша резидентура.

Квартира была удобна так же условно: ни прихожей, ни коридора. Комнаты смежные, а вместо кухни — китчинет, такая «щель» между плитой, холодильником и шкафами в один метр площади. Китчинет отделялась от общей комнаты решетчатыми деревянными створками.

За эти же двести долларов, что выделяло нам торгпредство за тридцатипятиметровое благополучие, на окраине города можно было снять отдельный дом в 5–7 комнат, меблированный, с террасой и огромной кухней, гаражом и с ухоженным участком. В таком доме могли бы жить две семьи, экономя государству почти две с половиной тысячи долларов в год, но…

Но беспощадная иррациональная система, думающая только о букве инструкции, а не о человеке, категорически запрещала любые отклонения от указаний свыше. Считая, что она стоит таким образом на страже финансовых интересов государства, система присвоила себе право выступать от имени государства и диктовать условия, лишенные здравого смысла. Логика систему не интересовала.

Однако система просчиталась — она не оговорила сумму за метраж. Вот почему мы снимали квартиры в довольно комфортабельных домах.

… А тогда, на берегу озера, я думал, что оставшаяся часть дня, может быть, пройдет без приключений. Но я все же плохо знал Джеффри, ибо он решил свозить нас на соседскую ферму. Автомашина двигалась по проселочной дороге, петляя среди вековых дубов. Чувствовалось, что мы двигались в направлении американской границы. Неожиданно, как бы шутя, Джеффри сказал:

— Вот мы и в Америке! Может быть, не будем возвращаться в Монреаль? Есть у меня здесь знакомый, который уже сегодня примет вас всех на ночлег, а уж завтра подумаем о возвращении.

С деланным гневом, благо предлог был достаточно серьезный, я возмутился, сказав, что Джеффри, сам того не ведая, ставит под удар всю мою карьеру:

— Не сносить мне головы, если моё руководство узнает, что я нарушил границу США. Это же политическое дело! И никакие оправдания не помогут!

Как всегда, приятно улыбаясь, Джеффри заявил, что он пошутил и что граница еще далеко.

Он отвез нас на ферму, где мы осмотрели отлично организованное хозяйство по разведению племенных коров. На ферме работало всего три человека: фермер — отставной военный, его жена и сын.

В тот же вечер, но уже без приключений, мы возвратились в Монреаль.

 

Политика и разведка

Первый день пребывания советского премьер-министра Алексея Николаевича Косыгина в Оттаве начался с происшествия. Когда он и канадский премьер — министр Пьер Трюдо появились на Парламентском холме, их встретили случайные посетители этих мест — радушно, по-канадски гостеприимно, приветливо.

Неожиданно через барьер ограждения перепрыгнул молодой человек лет двадцати. Он бросился к Косыгину и повис у него на плечах.

Я видел эти кадры по телевидению не один раз. Косыгин с ношей на плечах продолжал двигаться и спокойно разговаривать с Трюдо. Прошло секунд десять, пока опомнились канадские и советские охранники. Парня схватили, скрутили и оттащили в сторону. У Косыгина в это время ни один мускул на лице не дрогнул.

Нападавший оказался венгром, родители которого выехали в Канаду в 1956 году после известных трагических событий в Венгрии.

В день нелепого нападения на советского премьера радио, телевидение и пресса притихли: все ждали его реакцию. Одна из вечерних газет поместила фразу русского генерала — начальника охраны Косыгина, который критически оценил действия КККП. Он обратился к своим сотрудникам, говоря: «Следите за этими разукрашенными куклами. Действуйте сами». Генерал намекал на ярко-красные парадные мундиры сотрудников охраны. Эти слова были помещены в газете на русском и английском языках.

Вечером того же дня Косыгин, советский посол, главы резидентур КГБ и ГРУ, а также представитель ЦК из делегации премьер-министра обсуждали вопрос: как отреагировать на случившееся? Посол и КГБ считали, что нужно подать ноту протеста канадскому МИДу. ГРУ и ЦК помалкивали.

Блестящее решение принял Косыгин: сделать вид, что ничего не произошло. Один этот шаг советского премьера покорил сердца канадцев. Газеты, радио и телевидение не жалели слов в адрес благородства и мудрости русского государственного деятеля.

Фактически под этим углом зрения и прошел визит Косыгина в Канаду. Были подписаны документы о сотрудничестве в области политики, экономики и торговли. Среди них был документ, предусматривающий обмен парламентскими делегациями.

Косыгин был одним из немногих интеллектуалов в советском руководстве. Энергичный, прекрасно образованный, экономически грамотный и опытный хозяйственник, он выглядел «белой вороной» в плеяде интригующих друг друга партийцев в окружении Леонида Брежнева, которых со временем народ окрестил «кремлевскими старцами». Среди них ему места не нашлось, и вскоре после визита в Канаду советский премьер подал в отставку, оказавшись и тут «белой вороной»: из Политбюро никто добровольно не уходил.

Визит Косыгина совпал с попытками Пьера Трюдо получить большую экономическую самостоятельность от США. Ему приходилось трудно. Один из его визитов в США вылился в демонстрацию Белым домом явного пренебрежения к главе государства, каким был «Северный сосед США».

На этом фоне, и как попытку закрепить визит в Канаду Косыгина, наши парламентарии решили начать планомерные наезды в эту страну. Была подготовлена первая группа, но наш посол получил от канадского МИДа просьбу не форсировать события. Ответ из Москвы был категоричным, более похожим на окрик: «Есть решение ЦК — мы едем…»

Приехали. Никто эту делегацию на правительственном уровне не принял, в средствах массовой информации визит русских не освещался. С тем и уехали. Видимо, в Москве не знали, что решения советского ЦК для канадской стороны не обязательны.

Косыгин улетел в Москву, а для всех советских ведомств в Канаде наступила пора сбора откликов на результаты визита. Посольство и консульство работали в политических, экономических, общественных и культурных кругах. Торгпредство — среди делового мира, остальные — по своим направлениям: Морфлоту, Аэрофлоту, Интуристу…

Мы, сотрудники резидентуры, работали по линии «крыши», и по заданиям разведки. А они конкретны и не должны содержать сведения, почерпнутые из открытых источников — газет, радио, телевидения, поэтому «технология» в наших чекистских рядах была следующая: сотрудники линии ПР — политической разведки — готовили общую информацию, а остальные разведчики собирали через свои возможности среди оперативных контактов сведения в помощь ПР. Мне, например, давалось задание осветить мнение высокопоставленных деловых кругов. Я ехал к вице-президенту «Алкан» или «Мелчерз дистилларз» — ликеро-водочному «королю» Канады и беседовал с ними на нужную тему. Затем обобщение беседы, и в документе для Центра появлялась ссылка на «источник, близкий к деловым кругам Монреаля…»

Фактически в эти две недели после отъезда Косыгина из страны мы все были заняты такой работой. Я посетил десятки своих знакомых по торгпредству, по крохам собирая достоверную информацию. Работа кропотливая, но…

Нужна ли такая работа? Конечно, нужна, но во всем нужна и мера.

Начало семидесятых было для Канады годами потрясений. Это — восстание «Фронта освобождения Квебека», когда Монреаль был оккупирован парашютно-десантными войсками англосаксов из Британской Колумбии. Город был объявлен на осадном положении впервые за последние сто лет. Это — забастовка монреальских полицейских, явление явно необычное в благополучной Канаде. Это — обострение американо-канадских экономических отношений вследствие попытки канадской стороны перестать быть придатком США в области сырья и рабочей силы.

Для меня в это время главной была работа в интересах операции «Турнир». Одним из условий работы по операции стало приказание быть осторожным при выполнении заданий по линия НТР. Мне было сказано, что все контакты по НТР нужно рассматривать с точки зрения полезности их для операции.

В это время из Центра пришла шифртелеграмма с указанием подготовить условия работы — явку и тайники — для источника из Европы. Резидент решил меня к этой явке не подключать, объяснив Центру, что меня якобы плотно держит «наружка».

Из руководства и вообще среди сотрудников резидентуры о моей работе по операции «Турнир» знал лишь резидент. Мой новый псевдоним, специально для этого дела, был «Николай». Таким образом, со второй половины семьдесят первого года прикрытием для операции «Турнир» стала моя работа по линии торгпредства и по линии НТР. Я понимал, что новые контакты по линии НТР заводить не следует.

Конец семьдесят первого года был труден для советской колонии еще и потому, что усилились антисоветские настроения в самом Монреале. Особенно среди еврейской общины, направляемой сионистскими кругами. Генконсульство на длительное время попало в кольцо пикетирования. По иронии судьбы здание напротив Генконсульства в тупиковой улице занимало монреальское еврейское общество. Представители его день и ночь находились перед дверями консульства. Плакаты, выкрики, угрозы, ругательства на ломаном русском языке, плевки на одежду и в лицо — таким был удел сотрудников советских учреждений в Монреале, наших жен и детей.

Мы понимали, что это политическая кампания, скоординированная сверху, возможно, сионистскими кругами Канады и даже более того. Политика СССР в вопросах арабо-израильского конфликта однозначно была в пользу арабов. Собственно, именно этим была вызвана активизация преследований против советских людей. Волна таких выступлений на антисоветской основе прокатилась по всему миру.

В Монреале проинструктированные раввином-экстремистом Кахане молодчики разгромили наш «Интурист» и «Аэрофлот», сожгли автомашину во дворе генконсульства, подожгли напалмом входную дверь учреждения. Пострадал во время тушения пожара специалист по часам из города Углича, дежуривший в эту ночь в генконсульстве. Он на всю жизнь остался хромым.

Однажды в лифте моего дома я увидел листовку, в которой говорилось, что еврейская община возьмет в заложники русскую женщину и ребенка. Здесь же приводились телефоны всех советских учреждений в Монреале и предлагалось использовать их для срыва работы.

Советская колония притихла. Появление листовки совпало с приездом в Монреаль лидера сионистских экстремистов Кахане. Русские женщины и дети сидели по домам. Мужчины выезжали в город по делам парами.

В эти дни я вспоминал 1952 год, когда в Москве началось «дело врачей», направленное против еврейской интеллигенции. Тогда я, десятиклассник, вступал в драку с теми, кто оскорблял учеников-евреев. Мы взяли под защиту Бориса Шеймана и его маленькую сестру, когда их мать-врача и отца-геолога арестовали по этому «делу».

На «Экспо-67» я посетил павильон Израиля, где в центре экспозиции был зал в память о 6 миллионах евреев, погибших от рук фашистских палачей. Скорбный зал смотрел на меня глазами евреев всех возрастов. Смотрел из-за колючей проволоки. Символом трагедии военных лет и концлагерей стал детский ботинок. Он был в центре зала на высоком постаменте. Один потертый, старый детский ботинок, как символ геноцида.

Я помнил рассказ из трагической жизни маленького портного-еврея, который весело поведал мне, как во время войны фашисты расстреливали его, но пули пролетали выше его головы, и он остался жив, прикинувшись мертвым. Его спасли русские солдаты.

Все это я видел словно наяву. И не могу смириться с тем, что молодые ребята, видимо, школьники, в те дни у советского консульства плевали в меня. Мне было горько, ибо я знал о трагедии их народа во много раз больше, чем эти «патриоты» из еврейской общины.

Я видел на северном склоне Королевской горы бедные жилища простых евреев, их одинокие фигуры в традиционных черных широкополых шляпах с пейсами из-под них, в длинных приталенных лапсердаках и с талмудом под мышкой. А на западном склоне горы, всего в нескольких сотнях метров, жили в отдельных виллах другие евреи — богатые, возле домов которых всегда стояли посты полицейских.

Ко мне в торгпредство приходили еврейские парни и девушки — студенты из университета Сэра Джорджа, которым я безвозмездно передавал на просмотр художественные и документальные фильмы на русском языке. Я бывал на просмотрах этих фильмов, которые организовывали ребята из общества изучения русского языка. Конечно, они не приходили к нашему консульству и не сквернословили на русском языке.

Моими партнерами по торговле в Канаде были выходцы из России: кто с дореволюционного времени, а кто и недавно. Мы много лет торговали с ними тканями и рудой, часами и фотоаппаратами, тракторами и станками. Они также не ходили пикетировать консульство.

Кто нас хотел поссорить? Может быть, это было частью профилактических мер КККП в отношении еврейской молодежи? Я знал в Монреале и других евреев, которые считали, что русское Рождество Христово, которое празднуется в России 7 января, это и еврейский праздник. Их убежденность была обезоруживающе простая: Рождество празднуется в честь дня рождения самого великого еврея, который когда-либо жил, — Мессии Иисуса Христа. Один из них, ученый-биолог, пояснял мне, что Иисус был потомком еврейского царя Давида и родился он в еврейском городе, его называли учитель — «равви», и он учил в синагогах.

Сегодня я вспоминаю синагогу в Феодосии, сожженную фашистами вместе с евреями этого города. И рассказ моего деда о том, как он скрывал от немцев еврейскую женщину с двумя девочками. Я думаю над проблемой еврейства, как всю жизнь думал над значением русской православной церкви в жизни моего народа и церкви вообще в жизни людей Земли.

Мне больно думать, что русский народ дал чуждым духу России силам разрушить десятки тысяч церквей сразу после революции, а затем в тридцатые и шестидесятые годы. Разрушал добровольно, следуя сиюминутной доктрине очередного «изма», который не щадил памятников культуры. Среди них храм Христа Спасителя — памятника в честь героев войны 1812 года и освобождения России от наполеоновского нашествия. Стены этого храма расписывали великие русские художники и среди них русские евреи.

На книжной полке в моем подмосковном доме в Быково стояло десятка три книг четырехтомник Михаила Шолохова, произведения Антона Чехова, одинаково почитаемые в Европе и странах Востока, книги Льва Толстого, толстые тома Мопассана, Золя и Жюля Верна. Тут же стояла скромная по оформлению, но весьма объемная книга избранных произведений Шолома Алейхема, среди которых я неоднократно перечитывал и в детстве даже плакал над печальными судьбами брата и сестры из новеллы «Блуждающие звезды». Из этой книги я впервые узнал о молочнике Тевье и его дочерях. А позднее, уже в Канаде, я увидел замечательный фильм о том же молочнике Тевье и его семье под названием «Скрипач на крыше». О том, как злая сила в лице царских чиновников пыталась поссорить русских с евреями. Но и в этой сложной ситуации люди оставались людьми.

Мне кажется, тот, кто хотел украсть русскую женщину с ребенком, плевал мне в лицо и выражал инспирированную ненависть, не читал о судьбе молочника Тевье и не смотрел фильм «Скрипач на крыше», который был в США удостоен «Оскара». А ведь этот фильм шел на экранах Монреаля как раз во время пикетирования нашего генконсульства.

В конце года мне стало ясно, что в следующем, семьдесят втором году, я из Канады уеду. Четыре года — это трудное время вдали от Родины, не такой яркой в обычной жизни, но своей, многострадальной.

Последним моим заданием по морской тематике было снова по подводным лодкам. Из Центра сообщалось, что в Торонтовском университете в одной из лабораторий проводятся исследования по увеличению скорости подводной лодки за счет изменения скорости ламинарных течений. Назывался автор с польской фамилией и точное место его работы.

Я нашел автора в Торонто, созвонился и узнал от него, что сведения, точнее, его реферат, находится в Монреале. Сославшись на то, что в Монреале проездом, попросил его порекомендовать меня тому, кто имеет реферат в этом городе. Автор сказал, что реферат закрытый и что его можно найти только в изданиях Национального исследовательского центра Канады. Я пообещал ему выслать «мою» работу по этому вопросу, но из ФРГ. Это решило проблему: он позвонил своему другу из НИЦ, и тот передал мне копию.

Когда я пришел за ней, меня встретил отставной военный, кабинет которого был заставлен томами с информацией из НИЦ. Для меня контакт с этим человеком грозил разоблачением: я выдавал себя за скандинава, говорил со славянским акцентом и хотел получить закрытую информацию. Решительно и немного развязно я спросил рукопись. Она уже была отксерокопирована. Получив ее, я стремительно исчез из опасного места.

Так было выполнено последнее задание НТР в Канаде.

В эти дни, мне так представляется теперь, КККП искало контакт со мной наедине. Как-то я разбирал почту и нашел квитанцию на оплату штрафа за нарушение дорожных правил: якобы делал левый поворот в неположенном месте. Ну и что же? Бывает. Я был готов оплатить штраф и несколько дней возил квитанцию с собой. Но что-то меня удерживало: во-первых, я не мог припомнить местечко, где это произошло, — к этому времени округу Монреаля я знал отлично.

Конечно, в квитанции указывался номер моей автомашины, ее модель, цвет…

И все же, где это местечко? Это уже было делом моей чести — прожить в Монреале столько лет и не знать… Стал разбираться. Оказалось, местечко в провинции Квебек, где-то в районе того самого полигона исследовательского центра, что возле Валкартье.

Я позвонил в полицию и заявил, что никогда в этих местах не был и, как иностранец, должен уведомлять о таких поездках заранее и с разрешения МИДа Канады. Добавил, что имею алиби. Просил снять с меня этот штраф. Полиция просила подъехать и выяснить недоразумение. Я отказался. Мне было обещано, что с этим делом разберутся и сообщат результат. Но звонка не было, и, как я понял, дело закрыли.

Осторожность говорила мне, что если бы я оплатил этот штраф, то подтвердил бы свое пребывание в местечке, которое, возможно, запрещено для посещения советскими гражданами.

Что это было: ошибка полиции или провокация? Не могу сказать с уверенностью, но опыт подсказывал: нужно быть весьма осторожным в последние месяцы и дни пребывания в Канаде.

 

Открытка

Из Москвы была прислана икона девятнадцатого века, которую я должен был попытаться продать в Канаде.

Осенью встречи с Джеффри участились. Он уже знал приблизительную дату моего отъезда — в мае-июне семьдесят второго года. Таким образом, в распоряжении спецслужбы, направлявшей работу Джеффри, оставались считанные месяцы. Это должно было подтолкнуть их к действиям.

К этому времени уже несколько знакомых коммерсантов рассказали мне об интересе к моей персоне со стороны КККП. Среди них был Форкис, грек по национальности, имеющий десять приемных детей различных рас и национальностей. Поведал об этом и мой сосед по дому Петр, сын русского эмигранта из Маньчжурии. Упомянул и хозяин бензоколонки. Были и другие сигналы.

Такие доверительные сообщения я рассматривал с двух точек зрения: откровенное желание честного человека предостеречь меня от происков канадской контрразведки или попытка подсказать мне путь к представителю этой спецслужбы, если у меня появится желание вступить с ней в контакт.

Весьма примечательно, что люди, знавшие меня относительно недавно и встречавшие редко, предостерегали, а Джеффри, отношения которого со мной носили длительный и дружественный характер, помалкивал.

Помалкивал и Шилин, бывший корниловец, а в новой обстановке — владелец небольшой автомастерской, специалист по жестяным работам и мастер покраски. Его биография была типичной для эмиграции после гражданской войны. В армии он из нижних чинов был произведен в офицеры, затем бегство в Константинополь, шофер во Франции, слесарь по автоделу в Бельгии — и вот Канада…

К этому времени Джеффри уже перестал испытывать мою политическую благонадежность, а Шилин продолжал. Время от времени он подбрасывал мне антисоветские вопросы, допуская временами резкие выпады. В другое время мне следовало бы прекратить с ним всякие дела, а в нынешнем положении Шилин был своеобразным проводником, по которому полезная для нашего дела «информация» поступала в КККП, в частности, о моей «беспринципности». Прикрывался я в отношениях с Шилиным легендой о его качественной, быстрой и дешевой, работе.

Однажды Шилин передал мне книгу о роли евреев в становлении советского государства. Густо насыщенная антисемитскими выпадами, изданная в Нью-Йорке на русском языке, книга была передана с расчетом на изучение моей реакции на ее антисоветскую направленность.

Прочитал я ее с интересом, но через несколько дней возвратил книгу, сказав, что боюсь влипнуть с ней в неприятную историю и что вынужден был «скрыть» ее от своего окружения.

Шилин пытался втянуть меня в оформление фиктивных счетов, которые предъявляются страховой компании. Делал он это со знанием специфики вопроса, всесторонне объясняя «технологию» и убедительно аргументируя возможность подзаработать таким образом на страховании автомашины или при ее ремонте. Пытался он склонить меня к массовой закупке водки, виски и коньяка в посольском кооперативе для перепродажи. Клиентуру он брал на себя.

Согласись я на «водочную аферу», и для посольства, и для меня такая коммерция была бы чревата последствиями более чем неприятными.

В Канаде существует правило: доход от продажи спиртного в стране — это привилегия правящей партии. Например, советская сторона продавала в страну «Столичную» по шестьдесят центов за почти литровую бутылку. А в розничную продажу она поступала по шесть долларов.

Считалось, что в стране правит «полусухой» закон. Купить крепкие напитки, да и вообще вино, можно было только в специальном магазине службы контроля за алкоголем. В Оттаве на триста тысяч жителей такой магазин-склад был всего один. При покупке хотя бы одной бутылки каждый заполнял специальный бланк с указанием фамилии и адреса — это была мера против спекуляции, ибо магазин работал всего несколько часов в день — с полудня до семнадцати часов и был закрыт в субботу, воскресенье и в праздничные дни.

Легкие вина можно было приобрести и в субботу, но лишь в магазинах с правом продажи таких вин согласно лицензии. Выпить рюмку можно было в баре или ресторане, но после двенадцати, а вот взять бутылку на вынос — об этом нельзя было и думать: мера контроля была одна — значительный штраф или лишение лицензии. Партия у власти в Канаде умеет защищать свои интересы, опираясь только на финансовые рычаги.

Предложение Шилина было отвергнуто. Чтобы не показаться слишком неразборчивым в средствах материального обогащения, от подкрепления основы через «возможности» Шилина по реализации водки было решено отказаться.

Однажды Джеффри предложил мне поужинать месте с женами в ресторане «Ритц». Пришлось ответить, что такие выходы мне не по карману. Да и экономить надо — скоро отъезд домой.

— Понимаю, — сочувственно закивал он, — дети. И накормить, и напоить, и выучить… Но вы какой-то странный человек. Пренебрегаете вашими способностями и обрекаете себя на незаслуженно скромную жизнь.

Намек «благодетеля» был более чем прозрачен. Конкретное предложение не заставило себя ждать. На очередной встрече Джеффри выложил следующий план:

— Толи, давайте создадим коммерческую фирму. Я вложил бы в нее 80 процентов, а вы — 20 от необходимой первоначальной суммы. Если вы не располагаете свободными деньгами, я готов ссудить их до первых прибылей.

— Но ведь не принято это у нас — я на государственной службе…

— Вы боитесь огласки? Но ведь есть прекрасный выход — «молчаливый партнер» с анонимным счетом в банке.

И снова Джеффри говорил, что с моей энергией, знаниями, способностями я мог бы добиться в Канаде многого и быстро. Ссылаясь на близящийся отъезд, я отказался от предложения, посчитав его слишком рискованным.

Отказ от этого и других заманчивых предложений был связан с тем, что по оперативному замыслу я должен был убедить канадскую контрразведку в возможности сотрудничества с ней на материальной основе. Однако согласия на работу с ней за деньги до отъезда не должен был давать: мы не были готовы передать канадской стороне что-либо за деньги. Мы были уверены, что едва дадим согласие на предложение Джеффри нарушить правила работы советского человека за рубежом, появится фигура из КККП…

А пока в начале ноября Джеффри предпринял очередную попытку вовлечь меня в коммерческое дело. На этот раз связано оно было с живописью. В отличие от «молчаливого партнера» с постоянным доходом в этом случае мне предлагалась разовая сделка:

— Послушайте, Толи, у меня есть идея. Нарисуйте новогоднюю открытку, а я берусь найти издателя в Канаде или США, который заплатит на нее не менее двадцати пяти тысяч долларов. Мне же будет достаточно 5–7 процентов комиссионных. Ну, как идея?

— Это несерьезно, Джеффри, — ответил я, — в самой Канаде найдется немало художников, которые за такую сумму нарисуют открытку более профессионально. Да и не принято у нас заниматься частным бизнесом.

«У нас не принято…», — думаю, это наиболее часто встречающаяся формулировка, характеризующая все стороны пребывания нашего брата за рубежом. Правда, запрет на побочный бизнес государственного служащего вполне оправдан. Объективность в работе чиновника страдает, если он занят чем-либо еще, кроме основных своих обязанностей. Правила в этом отношении весьма строги и в Японии, и в США, и в Англии.

Даже сам факт замысла о работе «налево» в системе Минвнешторга и других совучреждений за рубежом строжайше наказуем вплоть до изгнания «паршивой овцы» из «стада» госслужащих без права когда-либо еще занять пост в госучреждении. Как разведчик, я бы был изгнан из рядов чекистов, если бы принял такое предложение. В основе этих правил лежит положение: такой сотрудник за рубежом уязвим перед спецслужбами противника.

Конечно, о наших строгих порядках знали в канадской контрразведке и строили свои расчеты на моем «добровольном» согласии или привлечении на основе компрматериалов, согласись я на отклонение от «правил поведения советских граждан за рубежом».

С оперативной точки зрения я мог согласиться в момент подхода ко мне канадцев с вербовочным предложением лишь при условии «железных» гарантий моей безопасности со стороны лиц, стоящих выше руководства спецслужбы.

Джеффри настойчиво гнул свою линию и никак не хотел признавать, что я отказываюсь от заманчивого предложения с открыткой:

— Ведь это сугубо личное дело. Не вмешивается же ваше правительство в частные дела граждан? Подумайте только: вместо работы профессионала — открытка, созданная советским коммерсантом! Это же сенсация…

— Нет уж, избавьте меня от такой сенсации. Я не люблю разговоров вокруг моей персоны, — возразил я, надеясь, что Джеффри расценит ответ так: заработать я не прочь, но негласно и с максимальной осторожностью.

Заботы Джеффри обо мне, моем бизнесе сводились к одному и тому же — под любым предлогом втянуть меня в коммерческое дело и всучить мне деньги, поставив тем самым в зависимость. Он плел вокруг меня паутину, кончик которой держала канадская контрразведка.

 

Икона

Джеффри чувствовал, что мне «нужны» деньги. Но понимал и то, что в целях безопасности мне далеко небезразлично, каким путем я их получу.

Для подтверждения легенды материальной заинтересованности дома мы с женой часто заводили разговор о деньгах. Подсчитывали суммы, которые мы будем иметь до отъезда. Возникали «споры» и «мелочные обвинения» в транжирстве. Был даже подготовлен тщательно аргументированный список с указанием цен и очередности закупок. Внешне он не отличался от списков в других семьях, но в нем была «изюминка» оперативного значения — список по объему закупаемого превосходил в несколько раз наши возможности в расчете на зарплату до отъезда.

Удалось убедиться, что список побывал в руках сотрудников контрразведки.

Закономерен вопрос: а была ли в курсе игры жена? Была, и не возражала. Ознакомлена она была с условиями игры в общих чертах и ровно настолько, сколько требовалось для ее участия. В основном оно сводилось к поддержанию «оперативно значимых разговоров» в нужном месте и в нужное время, что она и делала с успехом.

Конечно, придумывание нужных тем для бесед принадлежало мне, как и инициатива их проведения. Мы никогда не оговаривали сценарий беседы, но супруга активно подключалась в нужное время. По моему взгляду она понимала, что идет разговор для «подслушивающей публики». Мы не позволяли себе расслабляться даже на лоне природы, зная о возможности подслушивания наших разговоров на расстоянии. Только раза два с соблюдением максимальных мер осторожности мы заранее оговорили характер беседы. Один из таких разговоров должен был состояться на квартире Джеффри, куда мы были приглашены в гости.

…Даже когда нашим женам нужно было поговорить о чем-то важном, они терпеливо дожидались возможности сделать это вне дома. А ждали они иногда не один день. Жены привыкли не затрагивать вопросов о жизни наших людей ни дома, ни в автомашине. Сплетни и пересуды могли повредить нашим людям — жены знали об этом. Говорили мы обычно о чем-либо важном в шумном месте на улице.

О тревожной жизни наших жен мы узнавали по невеселым штрихам. Приехав в последний отпуск в Москву, на другой день дома я сказал жене, что еду на работу в управление на Дзержинке. У жены округлились глаза, и она указала на телефон. Через секунду мы заулыбались, но это было не так уж и смешно.

Тревожная жизнь жены разведчика из сплошных ожиданий и неизвестности посеребрила голову моей супруги через короткий срок после рождения третьего ребенка и задолго до возраста, про который о женщине говорят, что она «ягодка опять». А ведь ее мать стала седеть ближе к семидесяти…

Преждевременно ушла из жизни супруга нашего друга, семью которых мы много лет знали. Три командировки в разные полушария земли, сложные климатические условия и вечная нервотрепка от наших дел свели ее в могилу, так и не дав увидеть детей семейными, насладиться внуками…

Предполагалось, что с помощью подслушивающей техники контрразведка знала о «заботах» нашей семьи и должна была скорректировать свои действия с использованием факта «финансовых нужд» и моего упорного стремления найти способ их удовлетворения с максимальной осторожностью.

В наших с женой беседах все чаще фигурировали цифры в 1500–2000 долларов, якобы недостающих «до полного списка». Не называя икону своим именем, обсуждали возможность выручения за нее денег. И рассчитывали на сумму в 2000 долларов.

Когда икона оказалась в квартире в Монреале (а это случилось почти сразу же после нашего возвращения из отпуска), я предпринял меры, чтобы КККП зафиксировала факт ее появления. В начале осени было установлено, что икона спецслужбой обнаружена.

Чтобы понять, копался ли кто-либо в вещах, нужно разработать, как мне представляется, безотказный прием с использованием просто расчески. Обращали ли вы внимание на разнообразие расчесок? Они отличаются не столько цветом, сколько важной для нашего дела частотой зубьев. Расческа с зубьями всегда при вас, как линейка с делениями.

Нужно запомнить ряд простых чисел: 3, 5, 7, 11, 13, 17, 19… Две-три цифры — это своеобразные координаты любого предмета, особенно на плоской поверхности. Углы бумаг или предмета следует зафиксировать с помощью трех чисел. Если расстояния большие, то откладывается длина расчески и прибавляется нужное число зубьев.

Просто, если приложить чуть-чуть усилий, и тогда будет удобно контролировать интерес к вашим вещам и дома, и в гостинице. Можно применить этот прием и во время переговоров, когда вас выводят из помещения под благовидным предлогом, чтобы заглянуть в ваши бумаги. Для грубой прикидки может послужить и ваша ладонь, пальцы которой — те же деления на линейке.

С иконы я сделал слайдовый снимок и в маленьком ателье, на Сант Лоране заказал несколько цветных фотографий.

Теперь нужно было навести контрразведку на мысль, что я ищу пути сбыта иконы. С этой целью я побывал в русской православной церкви Святого Николая, которая, по иронии судьбы, размещалась в здании бывшей синагоги. Не называя себя, я спросил служителя, не нужна ли для церкви икона «Распятие Христа на кресте», написанная в России более ста лет назад? Пояснил, что она в отличном состоянии и ее размер 35 на 40 сантиметров. Служитель попросил показать икону.

Через несколько дней, когда было подозрение о слежке за мной, я снова посетил церковь и показал тому же служителю фотографию. Последний большого интереса к иконе не проявил, но узнав, что я прошу за нее 2000 долларов, с усмешкой предложил приобрести ее долларов за… триста. Для проверки цены иконы посоветовал посетить один из многочисленных антикварных магазинов на Сант Катерине — главной улице торговой части города.

В антикварном магазине, громко именуемом «салон», оценить икону по фотографии отказались. Пришлось показать оригинал. Но вместо просимых 2000 мне предложили 600 долларов. В других магазинах — и того меньше. Сделка не состоялась.

Да и не могла состояться, так как цель «дела с иконой» заключалась в том, чтобы КККП уверовала в мое желание иметь большую сумму, которая равнялась почти полугодовому моему жалованию.

Приближался Новый год. В последних числах декабря, на Рождество, Джеффри неожиданно пригласил меня с семьей на сугубо семейный праздник. Были близкие Джеффри люди и, кроме двоих, все мне знакомые. Из незнакомых — господин средних лет, которого Джеффри представил как своего коллегу по работе. «Коллега» вел себя весьма сдержанно, а Джеффри с ним — настороженно-предупредительно.

Вскоре я заметил, что «Коллега» внимательно наблюдает за мной, моей женой, с которой даже переговорил (позднее она сказала, что этот человек интересовался, не без сожаления ли она покидает Канаду). Из дома «Коллега» отбыл задолго до ухода остальных гостей, не исключено, что он торопился попасть на свой семейный праздник.

Мы предположили, что и неожиданное приглашение меня в контору фирмы на Дроммонде, и эта встреча с «Коллегой» на Рождество были своеобразными смотринами «объекта разработки».

Другое незнакомое лицо, точнее незнакомка, была мать жены брата Джеффри Джейн Твист, о которой так много пришлось слышать. Шестидесятилетняя канадская художница ежегодно проводила по три-четыре месяца среди эскимосов и создала замечательную галерею образов этого народа. Ее открытки и альбомы пользовались в Канаде и США заслуженной популярностью.

Дело есть дело, и присутствие в кругу семьи Джеффри художницы подсказало путь втягивания его в «дело с иконой».

Вскоре после Нового года на одной из встреч я попросил Джеффри помочь мне достать специальный раствор для чистки старых масляных картин. Джеффри живо заинтересовался, с какой целью это мне нужно, точнее — что за картина? Под «давлением» любопытствующего Джеффри мне «пришлось» поделиться своими заботами, связанными с продажей иконы. Упомянул и о визите в церковь, и к антикварам, где предложили слишком малую сумму.

Джеффри немедленно обещал раздобыть необходимый раствор. Однако на очередную встречу его не принес, а попросил саму икону — якобы для подбора наиболее полезного для таких целей раствора. Я же под предлогом, что не хотелось бы вмешивать в это сугубо неофициальное дело лишних людей, отказался ее передать. Когда Джеффри предложил найти на икону покупателя, я передал ему фотографию и сообщил свое желание выручить за нее 2000 долларов.

В феврале Джеффри, побывав в США, сообщил мне, что покупатель нашелся. Им оказался знакомый Джеффри бизнесмен — собиратель русских икон, человек богатый. Он готов был приобрести икону по фотографии и за требуемую сумму.

— Наконец-то! — радостно хлопнул меня по плечу Джеффри. — Вот теперь я вижу человека дела.

Обеими руками он крепко сжал мои руки и вкрадчиво добавил:

— Вы получите гарантии, что об этом никто не узнает. И с не совсем понятной убежденностью и возбужденностью он добавил:

— Вы получите такие гарантии, которые вам даже прийти в голову не могут. Судя по всему, Джеффри готовил меня к встрече с представителями контрразведки. В последующие дни Джеффри с организацией сделки не торопился, явно чего-то выжидал.

По нашему замыслу икону продавать не следовало. Если бы она была продана за сумму 2000 долларов, контрразведке стало бы ясно, что моя потребность в деньгах на данном этапе удовлетворена, а природная осторожность подскажет мне нецелесообразность заниматься еще чем-либо с целью накопительства денег.

С отводом Джеффри от «дела с иконой» помог случай. Как-то он неудачно пошутил:

— А если я расскажу в советском торгпредстве о том, что вы торгуете иконой? Ведь вам не поздоровится?

— Конечно, — кисло ответил я, — но не совсем так. Едва ли вам поверят на слово. — И, хмуро потупившись, сделал вид, что мне такой оборот дела неприятен.

Была ли это случайность или задумка спецслужбы по отводу Джеффри от иконы, но больше я об иконе с Джеффри не разговаривал. Его это тоже устраивало. Однако через некоторое время он спросил меня о ней. В ответ ему было сказано, что она уже продана, хотя и значительно дешевле ожидаемой суммы. Правда, я ехидно добавил, что сделка состоялась без хлопот с американским коллекционером. Джеффри такой ответ вовсе не огорчил. Все говорило о том, что такой оборот его даже радует. «Исчезла» икона и из моей квартиры.

Мы понимали, что Джеффри исполняет в этой работе по заданию контрразведки роль наводчика, а затем разработчика. Можно было предположить с большой степенью уверенности, что рано или поздно он выведет на меня профессиональных контрразведчиков. Но мы понимали и другое: профессионалы должны подойти ко мне под убедительным предлогом и не с пустыми руками.

Вот почему Джеффри не торопился с раствором, не выводил меня на американца — любителя икон. В его задачу входило главное: выявить основу возможного сотрудничества и создать предпосылки к подходу канадской контрразведки.

Для Джеффри и контрразведчиков моя «неудача» с продажей иконы значительно дешевле, чем я якобы предполагал, означала шаг вперед в разработке советского.

Слушающие из спецслужбы могли докладывать, что в преддверии нашего отъезда из страны, в заботах по закупке нужных вещей я «терпел» неудачу — средств для реализации «списка» явно не хватало…

 

«Моменталка»

Новый, семьдесят второй год, начался спокойно. Настроение было хорошее — впереди возвращение на Родину. Морозная сухая погода усиливала чувство схожести канадской природы с нашей, русской.

В немногие субботние или воскресные дни я с семьей выезжал за город. Нашим любимым местом была Яблочная долина к югу от Монреаля милях в двадцати. В солнечные дни это место просматривалось даже из окна моего дома. Среди равнины вдруг вставали, как зубья дракона, скалы, покатые с одной стороны и обрывистые с другой. Зимой на склонах этой скалы-горы целые семьи из Монреаля катались на лыжах и табаганах, гуляли по узким, протоптанным в глубоком снегу тропинкам. На мангалах с сухим спиртом жарились хот-доги. В близлежащей деревушке продавался отличного качества яблочный сидр.

В таких поездках наша семья не имела каких-либо особенных привязанностей к другим семьям. Нина умела держаться ровно со всеми женщинами советской колонии, что было не так просто. Она охотно оставалась с детьми, когда родители хотели провести время где-нибудь в городе. Женщины относились к ней хорошо хотя бы за то, что она многих научила шить на швейной машинке. Через всю нашу совместную жизнь прошла основная профессия жены: вначале — портниха, затем — модельер.

Уже в конце зимы мы выбрались в Яблочную долину. Разожгли мангал. Мои два сына и мальчик с девочкой моего коллеги Владимира с огромным удовольствием уплетали все, что им ни предлагали: от хот-догов до яблок, купленных здесь же у местных жителей.

Мы, взрослые, выпили традиционного сидра и чуть-чуть водки. Возвращались уже к вечеру. Сухая дорога стрелой вела к городу, и тут я почувствовал, что у меня двоится в глазах: разделительная линия на шоссе, встречные автомашины… И выпили мы чуть-чуть… Может быть, я расслабился? А может, шутку сыграла смесь сидра с водкой? Сосредоточился, но опьянение не проходило. Нужно было освежиться, хотя бы снегом — впереди был город со светофорами и полицией, а за спиной спали на заднем сиденье уставшие дети и жена.

В то время до нашей резидентуры доходили из Центра слухи о коварстве западных спецслужб, которые подсыпали нашим разведчикам препараты, расслабляющие психику. Подумалось и об этом. Но до сих пор у канадской контрразведки не было основания предпринимать такие шаги в отношении меня. Я не вел себя грубо при проверке от «наружки», практически не использовал отрыв от нее, если только дорожные ситуации не способствовали этому.

Осторожно, уже в полной темноте, я привез семью домой.

А через несколько дней мне пришлось выполнять несвойственное ни мне, ни разведке мероприятие.

После девяти вечера я возвратился с работы и рассчитывал провести время в кругу детей. Но не тут-то было. Как это было принято среди живущих в одном доме советских семей, осторожный стук в дверь означал: вызывают для разговора в коридор.

Стучал взволнованный Владимир. Мы вышли на лестничную площадку, для безопасности поднялись на несколько этажей. Тут он мне в самое ухо сказал:

— Есть приказ «Босса»: возвратить вот это моему источнику.

Голос Владимира дрожал от возбуждения — он явно нервничал.

— А ты сам?

— Боюсь! За мной уже не один день плотно ходит «наружка».

Приказ есть приказ, и я спросил, где встреча и как выглядит человек. Владимир описал место и личность источника, но когда он назвал время, то тут уже разволновался я. Если даже через пять минут я выйду в город, остается всего сорок минут!

Обсуждать что-либо было бессмысленно — нужно действовать. Но все же уточнил:

— А «Босс» знает об этих минутах, которых почти нет?

Владимир кивнул. Я схватил пакет и стремглав бросился домой, на ходу обдумывая план действий. Через три минуты уже сидел в автомашине на одном из этажей гаража.

Решение было предельно простым: использовать момент неожиданности при выезде из верхних ворот гаража, где проходило авеню с четырьмя рядами движения и, что особенно важно, в одну сторону. Метров через сто авеню уходило под горку и разделялось на три улицы, одна из которых вливалась в мощную трассу, идущую с севера на юг.

Ворота гаража открывались автоматически и по сигналу водителя. Двигались они вверх секунд десять, но уже через пять-шесть секунд моя автомашина могла проскочить на улицу. Подъехав изнутри к воротам и выключив фары, я вставил ключ в замок для открывания и, высунув голову из окна, стал слушать шум от движения автомашин. Вот прошли вправо последние автомашины — значит, светофор, который был метрах в пятидесяти слева, перекрыл движение. Через шестьдесят секунд светофор зажжется и на зеленый свет пойдут автомашины. Значит, через секунд сорок я должен открыть ворота.

Вот нетерпеливые водители газуют у светофора — я начал открывать ворота и перевел рычаг скорости с первой на вторую. Ворота приоткрылись, и машина выпрыгнула на авеню, по которой уже катился поток в четыре ряда. Где-то сзади скрипнули тормоза, кто-то загудел, увидев перед собой лихача в моем лице, но я уже несся к заветной развилке, а с нее стремительно повернул вправо, затем еще вправо, пока не оказался практически в противоположном от начала движения направлении. Оставалось минут тридцать. Такой «скачки» я не припомню. Тем более такого грубого отрыва. Я отсекал предполагаемую «наружку», используя прием «еллоу драйва», то есть проезд на желтый свет светофора, а дважды даже «ред драйва». Хорошо, что асфальт был сухим, а то несдобровать бы мне: рисковал материалами, которые необходимо было во что бы то ни стало вернуть источнику в этот вечер. Такое в разведке бывает…

Метрах в двадцати от места встречи я бросил автомашину и через запасной вход вошел в таверну. Вблизи него должен был сидеть канадец. Расчет был на то, что после получения материалов он выйдет через главный вход на многолюдную улицу. На это ему потребуется не более десяти секунд. Дале если «наружка» у меня «на хвосте», она не успеет подтянуться ни к «моему» входу, ни к главному.

Канадец сидел за столиком один. Я его узнал сразу по характерным признакам, которые описал Владимир. И еще — журнал на столике. Хорошо, что он не раздевался — значит, не будет потери секунд на одевание. Я присел рядом.

— Я — от Владимира. Вот материалы, — и я положил ему пакет на колени. — Быстро уходите через главный вход и смешайтесь с толпой. Проверьтесь от «наружки».

Канадец проявил выдержку, оставаясь спокойным и невозмутимым. Он прикрыл пакет журналом, встал и, неся пакет, журнал и шляпу в руке, пошел к выходу. Я остался за столиком и следил за обстановкой. Движение канадца ко входу казалось мне вечностью. И последующие минуты в таверне длились невыносимо долго. Но, к моей радости, чего-либо подозрительного или настораживающего я не обнаружил.

Медленно ехал я по вечернему городу, только теперь обращая внимание на прелести мягких огней жилых домов. Теплый свет из окон двух- и трехэтажных коттеджей источал уют и спокойствие. А перед глазами все еще мелькали повороты и светофоры, красные задние огни автомашин и яркие фары встречных. Я медленно отходил от «ковбойской скачки» на моем «форде».

Кажется, спокойствие пришло, но я-то знал: сегодняшний день придет ко мне в ночное время бессонными часами. Я буду «просматривать» эту операцию до мельчайших подробностей — так уж привык разделять все на плюсы и минусы, как бы отчитываясь перед самим собой.

А пока меня потянуло на философские рассуждения. Сегодня тема — время. Все действия укладывались в десяток секунд — у ворот, до поворота на развилке улиц, от автомашины до таверны, от столика до выхода канадца на улицу…

Разведка с временем обращается бережно. Это один из важнейших факторов в ее работе. Здесь все важно: год и сезон, месяц и день недели, время суток и рабочего дня, минуты и секунды конкретного часа. Сезон — это состояние дороги, месяц — это время летних каникул или рабочий период, день недели — это суббота с ее спортивными правилами, а время суток — это толпы на улицах или пустынные авеню. За минуту можно оторваться от «НН», а за секунду передать незаметно материал «из-рук-в-руки» или «из-рук-в-пакет». И все это — время.

Нервный Владимир поджидал меня у своей автомашины в гараже. В двух словах я обрисовал моментальную передачу материалов канадцу. Владимир облегченно вздохнул и стал меня благодарить. А на другой день в резидентуре я узнал, что Владимир просто не решился выехать на «моменталку», опасаясь не успеть провериться от «наружки». Задержка произошла из-за трудности фотографирования материалов на папиросной бумаге. После фотографирования пленку нужно было проявить и проверить, что же получилось. Материал был ценным и на возню с ним ушли драгоценные минуты и часы. Когда до встречи оставалось менее часа, было принято решение грубо вырваться в город.

Я понимал Владимира: он работал «под крышей» дипломата, а я — сотрудника торгпредства. Во всем мире дипломата считают потенциальным шпионом, а вот работу деловых людей меньше ассоциируют с такого рода делами. Видимо, это связано с тем, что дипломат проникает в секреты государственные, а деловой человек — в частные. В конечном счете спецслужбы — это инструмент государства, а службы безопасности могут быть в любой частной структуре. Эдакое своеобразное разделение труда в области защиты секретов.

Через Монреаль двигался поток советских специалистов в Чили — экономическая, политическая и культурная помощь правительству Сальвадора Альенде, новому президенту этой страны. Из Москвы летели группы ученых-геологов и горных инженеров, медики и педагоги. Все советские организации в Монреале встречали и провожали наших людей чуть ли не каждый день.

Транспортные самолеты — гиганты «Ан-22» из военной авиации дальнего действия — летели вдоль кромки льдов Гренландии на Кубу, а оттуда — в столицу Чили Сантьяго.

В один из таких дней я пришел в консульство около десяти часов утра и встретил там возбужденных сотрудников: обсуждалась страшная новость — при подлете к Канаде над Атлантическим океаном пропал «Ан-22», везший грузы и десяток пассажиров, среди которых женщины-медики. Экипаж не вышел на очередной сеанс связи при пролете мимо Гренландии.

Первыми начали поиски канадские военные летчики и моряки. К ним присоединились рыболовецкие суда. Канадское радио непрерывно передавало информацию из района поисков. Были трудности погодного характера и из-за расстояния почти в тысячу километров от канадского побережья.

Во главе с генералом из Москвы прилетели представители наших ВВС — группа связи для работы в контакте с канадцами. Тогда я подумал: ведь можем же мы дружно работать даже с «врагами» по НАТО, а они с нами. Но почему лишь когда случается беда? Газеты захлебывались от радостной вести: визы советская сторона получила за несколько часов.

Поиски продолжались. Были замечены в океане и подобраны колесо шасси, ящики с маркировкой советских организаций, личные вещи экипажа и пассажиров. Предположили, что самолет при попытке сесть на воду разрушился и мгновенно затонул.

Недели через две поиски прекратились. Надежды на спасение людей не оставалось…

 

Бюро «Клода»

Приятной неожиданностью стал ночной звонок одного из моих хороших знакомых из числа франко-канадцев. Случилось это недели за три до отъезда на Родину.

История наших отношений с «Клодом» была не столь эффективна, сколь запутана. Сторонник отделения Квебека от Канады, «Клод» тяготился проживанием, как он говорил, «под сапогом британского солдата из паратрупс». Это чувство особенно обострилось в нем после временного оккупирования Монреаля пятьюстами парашютистами из Британской Колумбии. Такова была реакция федерального правительства на экстремистские действия боевиков из «ФОК», которые пошли на террористический акт, убив министра труда из правительства провинции.

«Клод» осуждал терроризм, считая, что чистая идея сепаратизма скомпрометирована. Естественно, я поддерживал его в этом, явно удовлетворяя жажду «Клода» иметь хорошего собеседника. Но перейти грань личных отношений и начать получать от него информацию, которой он был богат, не удавалось.

Дело в том, что «Клод» был совладельцем небольшого специализированного консультативного бюро в области передовых достижений науки и техники: атомной, электронной, авиационной, космической, судостроительной, металлургической и, конечно, моей любимой химии. В задачу бюро входила подготовка обширных обзоров, естественно, за вознаграждение, которое каждый раз оговаривалось отдельно. Главным коньком бюро было обоснование тенденций развития на стыке отраслей науки и техники в той или иной области знаний. Причем свои аргументы бюро дополняло конкретными документами, которые далеко не всегда носили открытый характер. Последнее особенно интересовало меня.

Я понимал, что бюро имеет свои источники информации и в нужных случаях прибегает к прямому промышленному шпионажу. На мой взгляд, это был «информационный Клондайк».

«Клод» осторожничал, хотя отдельные советы, правда, не документального характера, давал мне: название фирм и имена специалистов, некоторые технические параметры оборудования и процессов, особенно в химии. Я старался застать «Клода» в бюро одного и искал возможности ознакомления с системой его досье по волнующим меня областям информации. А «Клод», чувствуя мой интерес, дразнил меня, давая полистать отдельные досье.

Он говорил, что собранные сведения — это его капитал, которым он не хотел бы ни с кем делиться: ни за деньги, ни даром. Мои уверения в том, что получение от него материалов останется между нами, его не убеждали.

В бюро работало трое: «Клод» и его жена, партнер — тоже франко-канадец, молчаливый молодой человек, вечно сидящий за картотекой и печатной машинкой.

Как-то «Клод» в шутку сказал:

— Если уеду из Канады насовсем, то оставлю тебе все мое богатство…

— Что — уже есть идея с отъездом? И почему?

— После провала с отделением Квебека в самостоятельное государство меня тянет во Францию. Хочу заняться более спокойным делом. Например, дизайном или индивидуальным строительством — я ведь по образованию строитель. Но хочу быть строителем-созидателем.

Категоричность была чертой характера «Клода», и такие слова, как «хочу», «будет», «я принял решение…», были нормой в его образе мышления и поведении.

— А какие досье? Их можно продать? — забеспокоился я, думая, какую сумму может запросить «Клод».

— Конечно, кое-что будет реализовано. Мы поделим досье с моим партнером в соотношении 1:2.

— Значит, жена имеет полноценную долю, — догадался я, думая, как присоединиться к реализации досье.

— А почему — нет? Она вложила в это дело аккуратность, понимание наших задач, порядок в досье, умение привлечь клиента…

— И что же достанется мне? — шутливо, но с намеком на серьезность вопроса, спросил я.

— Тебе — все остальное. У меня нет сомнения, что твое правительство могло бы купить все эти досье, но боюсь, что ваши бюрократы, как в каждом государстве, быстрее провалят сделку, чем расстанутся с долларами.

— Гарантом выступлю я, — попытался прервать тираду «Клода».

— Не смеши меня. Гарантия может быть только одна — обмен досье на живые деньги! Или я не прав?

«Клод» был прав. Наша сторона требовала серьезных гарантий качества покупаемого информационного товара. А что могли дать списки-описи из досье?

…И вот этот звонок после часа ночи.

— Приезжай и забирай… Дверь открыта, — коротко прозвучало в трубке.

Сон мгновенно слетел, а в трубке уже были гудки.

Мысль работала четко: провокация? «Клод» не из тех, кто на это способен. Согласовать с «Боссом», как мы назвали нового руководителя резидентуры вместо «Михалыча»?

Это ночью-то? Итак, еду или нет? Еду… Подслушивающие телефонный звонок от «Клода» расшифруют только утром, доложат — еще позднее, часов в 9—10 утра. Утром ехать, даже рано, нет смысла — может уже работать пост «НН» вблизи дома. Нужно ехать сейчас, немедленно. Так думал я, а руки уже одевали меня во все спортивное. Схватил огромные пакеты и менее чем через полчаса оказался вблизи дома, где располагалось бюро «Клода».

Сделав круг по кварталу, припарковал автомашину в тихой улочке. По-моему, «наружки» не было. Полиции тоже не видно. Дверь в бюро действительно была открыта. Я проник в помещение, быстро привык к полумраку и свету уличных фонарей. В системе размещения досье я разобрался, тем более что полки стояли почти пустые. Ну, да ладно — на наш век хватит. Так: космос отсутствует, а жаль. Химия — тома три-четыре. Нужно посмотреть, что брать. Атомная тема — кое-что есть. И электроника, судостроение, металлургия, горное дело — фактически нет…

Света с улицы хватало, и я стал просматривать досье по атомной проблематике. Смотрел, конечно, только заголовки и направленность рубрик. В одном досье была подборка материалов об исследовательском центре атомной энергетики в городе Чок-ривер более чем в двухстах километрах от Оттавы. Была не была: беру! Дома разберусь. А когда разобрался, обрадовался. Материалы содержали современное видение проблемы ядерной и космической физики, физики твердого тела, аппаратуры для гамма-лучей и вопросы стандартизации радиоизотопов.

Другие досье подбирал уже легче — тематика была более знакомая, а чувство восприятия обострено до предела. Решил, что у меня будет только один заход, — рисковать не хотелось. Меня в этом случае больше устраивала русская поговорка «От добра добра не ищут», — а не «Чем больше, тем лучше». Жадность и в нашем деле может сгубить.

Твердые корочки досье я оставлял, а содержимое запихивал в пакет, беспокоясь, чтобы ручки не оборвались. Дошел до автомашины и положил на пол пакеты. Нервозность сказалась только в салоне: я лихорадочно закрыл на замки все двери, а некоторые проверил не раз. Про себя твердил: «Никому не дам войти в автомашину…»

Уже по пути домой я посмотрел на часы — в бюро я пробыл не более пятнадцати минут. Пришел и запоздалый страх, не страх, а чувство осторожности, когда хочется сделать дело и не провалить его. Я решил, что до утра пакеты положу в кладовку, которую каждый из живущих в доме имеет в помещении гаража. Это было помещение-клетушка размером в один квадратный метр, с решетчатой дверью и замком в виде цепи, которую обычно автомобилисты ставят на руль автомашины. Если документы обнаружат, можно будет заявить, что подбросили.

После восьми утра я въехал во двор консульства и занес пакеты в резидентуру. Текущие дела в торгпредстве увлекли меня, и вызов в консульство прозвучал неожиданно. О досье я собирался доложить «Боссу» в конце рабочего дня. Конечно, я не должен был так поступать — ведь операция была не согласована, «Босс» был в этих вопросах весьма щепетилен.

В резидентуре меня ждал разъяренный «Босс»:

— Вы что себе позволяете? Откуда эти материалы? Где вы были вчера? С кем встречались? Почему я не в курсе дела?

Я как мог удовлетворил любопытство «Босса», который по существу был прав. Он немного успокоился, поняв, что ситуация с бюро требовала немедленного разрешения. Но когда «Босс» услышал от меня, что в свое время, когда активизировался «ФОК», Центр запретил мне встречаться с франко-канадцем «Клодом», он снова разгневался:

— Ваше счастье, что все обошлось и что ваш отъезд через считанные дни…

Материалы из бюро ушли в Центр обычным путем и получили положительную оценку, о чем я узнал уже в Москве.

Нового руководителя мы прозвали «Боссом» за глаза. Он в значительной степени оправдывал это свое прозвище. Нелюдимый, даже угрюмый, резкий в словах и поведении, он избрал главным аргументом своей правоты угрозу «Отправлю домой!»

Как-то один из нас сказал ему:

— Чем вы пугаете нас? Отправкой домой? Так ведь: до-мой, на Ро-ди-ну…

«Босс» оказался мстительным человеком и всем все припомнил. Он представил резиденту в Оттаве отрицательные характеристики практически на всех сотрудников монреальской «точки». Досталось и мне, но я в это время был уже в Москве. О характеристике «Босса» узнал много позднее, когда наш резидент Илья Николаевич приехал в отпуск в Москву. Получив мою характеристику из рук «Босса», Илья Николаевич переделал ее, как он говорил мне, «с точностью до наоборот…»

 

Подход

В Монреаль пришла весна. С безоблачным небом и глубокими тенями на рыхлом от теплых солнечных лучей снегу.

Джеффри настойчиво допытывался о точной дате нашего отъезда на родину. Отплытие на пароходе должно было состояться в мае. На это время были заказаны билеты.

Обстановка вокруг меня и семьи была беспокойной: замечено нарушение телефонной связи в квартире, однажды был услышан какой-то кодированный разговор, посторонние шумы… Необычной была и слежка. Ее действия стали менее скрытными — создавалось впечатление, что ее вели не кадровые сотрудники-специалисты по слежке. К жене, когда она с детьми гуляла на улице, неоднократно обращались посторонние, среди которых были и русского происхождения. Они навязчиво старались вступить в контакт, предлагали какую — то неопределенную помощь и настойчиво пытались всучить детям подарки.

Мы предполагали, что досрочный отъезд потребует от местной контрразведки ускорения разработки. «Общение» посторонних с женой говорило о том, что ее «приучают» к канадцам, которые в любой момент могут обратиться к ней — ведь общение с рядовыми канадцами наших из совколонии ограничивалось встречами с «аборигенами» в магазинах и на приемах.

Возможно, жену готовили к тому, чтобы «знакомый» канадец мог вступить с ней в контакт от моего имени и вызвать куда-либо.

Озадачивало поведение наружки — канадские контрразведчики пытались максимально сузить круг лиц, занятых советскими, то есть обходиться своими силами из числа сотрудников по работе против совколонии в Монреале.

Однажды к нам на квартиру явилась пара молодых людей. Они намеревались снять квартиру после отъезда русских. Молодой здоровяк и его подруга неожиданно перешли на русский язык и стали ругать Советский Союз, наши порядки, советских людей вообще. Они внимательно следили за нашей реакцией и явно подталкивали к скандалу. Только вызов управляющего домом прекратил провокацию.

С осложнением обстановки для действий канадской контрразведки было решено ускорить наше отплытие — первым рейсом парохода 29 апреля.

Числа десятого Джеффри узнал об этом и заметно разволновался, высказал сожаление, что приходится расставаться раньше времени.

— Толи, если вы окажетесь в Европе, дайте знать и я приеду на встречу с вами. Вы сможете подать мне весточку из России о времени и месте пребывания в Европе?

Я отделался общими заверениями.

Через день-другой Джеффри по телефону сообщил мне, что вынужден срочно выехать в командировку на западное побережье Канады в Ванкувер и очень сожалеет, что не сможет проводить меня на пароход. Похоже было, что таким образом Джеффри выводился из разработки.

Однако начиная с 20 апреля Джеффри стал регулярно звонить мне якобы из Ванкувера. Он справлялся о ходе моей подготовки к отъезду, уточнял, где я буду и в какое время. И делалось это под предлогом еще и еще раз переброситься словом с «русским другом». Звонил на работу, звонил домой…

Дня за четыре до отхода парохода я отправился в Оттаву. Нужно было выполнить в торгпредстве и посольстве необходимые в этих случаях формальности. Как обычно, за сорок восемь часов подал нотификации.

Хмурым пасмурным утром пешком прошел я от дома до монреальского вокзала. Там обратил внимание на странные действия следящих за мной: они буквально мозолили мне глаза своими белыми плащами. Не по сезону светлые, они резко контрастировали с одеждой других пассажиров. Чувствовалось — что-то затевается. На мгновение мелькнула мысль — может, не ехать? Но только на мгновение.

В вагоне поезда, напоминающего наши электрички, но комфортабельнее, находилось всего три человека. На Западе есть такое правило, правда, неписаное: не подсаживаться к посторонним, если есть свободные места в других отделениях вагона. Это характерно и для поезда, и для ресторана, кафе и так далее.

Когда я сел в вагон, в тамбурах появились те, в белых плащах. Это еще более насторожило меня. Поезд тронулся. Минут через пятнадцать в вагон вошел еще один человек. И хотя свободных мест было предостаточно, он сел напротив меня. Трое встали и удалились. «Белые плащи» маячили в тамбурах. В вагоне нас осталось двое.

Было ясно — это подход! Теперь нужно было занять правильную линию поведения: не насторожить и не вспугнуть. И хотя подход ожидался, пришло волнение. Сдерживать его не следовало, по крайней мере внешне, чрезмерное спокойствие могло насторожить незнакомца.

Передо мной сидел странный человек: франко-канадец, очень худой, длинный, узкоплечий и сутулый. На сплюснутом с боков лице резко выделялся тонкий горбатый нос. Близко расположенные глаза словно вдавлены вглубь глазниц. Взгляд внимательный, несколько настороженный. На вид ему было лет сорок.

— Отвратительная погода, не правда ли? — сказал он, внимательно вглядываясь в мое лицо.

— Действительно, отвратительная, — подтвердил я, думая о его следующем шаге.

После небольшой паузы «Незнакомец» мягко сказал:

— А ведь у нас есть общие знакомые среди бизнесменов. Я немного знаю о вас по их рассказам, знаю много хорошего. Вы скоро уезжаете. Не мог бы я с вами побеседовать о, возможно, полезном для нас обоих деле?

— Кто вы и чем я могу быть вам полезен, какие у нас могут быть общие дела, если я вижу вас в первый раз? — удивился я.

— Не торопитесь, выслушайте меня, господин Максимов. Я руководитель подразделения КККП, занимающегося советской колонией в Монреале.

Обращаюсь к вам от имени канадского правительства…

Да, это был подход. Причем подготовленный. В голове мелькнула мысль: значит, сработало, Джеффри вывел на меня КККП. Внешне же пришлось изобразить возмущение. Я привстал, якобы пытаясь уйти. Главное теперь — взять нужный тон.

— Успокойтесь, господин Максимов. Поверьте, я ваш друг, — продолжал «Незнакомец» вкрадчиво, чуть коснувшись моего колена. — Наша беседа ни к чему вас не обязывает, только выслушайте, а решать будете сами. Так вот. Один наш общий друг сказал мне, вы не прочь пополнить свои денежные сбережения. Это естественное человеческое желание. Итак, у вас есть товар, а у меня — деньги. Но это не все. Если вы согласитесь поддерживать с нами контакты, я готов предоставить вам письменные гарантии высокопоставленных лиц канадского правительства.

Ай да Джеффри! «Друг» мой сработал на славу. Он убедил канадскую контрразведку о «больших денежных затруднениях», которые я испытывал. И видно было это по тому, как решительно действовал «Незнакомец». В его словах чувствовалась уверенность и нотки понимания проблем, стоящих передо мной, а в поведении — предельная корректность и доброжелательность, ярко выраженные расположение и внимание к собеседнику.

Главное — взять нужный тон и не показать особенной заинтересованности беседой. Внешне волнение не унимать. И я спросил:

— И какой же товар вы имеете в виду?

— Информацию, — как-то обезоруживающе по-детски, удивляясь моей непонятливости, ответил «Незнакомец». — Причем не военную и даже не экономическую. Просто рассказать о своих товарищах по работе в Канаде, их привычках и наклонностях, сильных и слабых сторонах характера, материальной обеспеченности, ну и прочие мелочи.

Я молчал. «Незнакомец» достал из бокового кармана длинный конверт, положил его на колени и открыл. Там лежала пачка новеньких, будто только что отпечатанных долларов:

— Здесь 2000, и вы можете получить этот пакет сейчас, если я смогу за него отчитаться перед своим начальством, естественно, вашей информацией.

— Как вы легко решаете человеческие судьбы! Сунули деньги и решили, что уже купили информацию, — возразил я, «волнуясь» и не унимая «естественную» дрожь в руках.

А тот продолжал:

— Я знаю, на вокзале в Оттаве вас будут встречать. Подумайте хорошенько, соберитесь с мыслями, ведь все равно уезжаете. Вознаграждение можно выплатить и в рублях. Размер его будет зависеть от количества и полноты информации.

— Почему вы решили подойти ко мне с таким предложением? Вы уверены, что я его приму? Ведь за передачу таких сведений снимают голову, а у людей она одна. Видимо, вы не подумали об этом, прежде чем сделать такое предложение? — распаляя себя, возразил я.

— Не торопитесь с выводами. Мы же предлагаем обсудить вопрос о вашей безопасности, о гарантиях. Я имею в виду министра иностранных дел Шарпа, премьер-министра провинции Квебек Бурасса, министров Пелетье или Шарбоно. Более того, может быть, вы хотите остаться в Канаде или США? Конечно, с семьей. Давайте встретимся дня через два или три, в полдень на вокзале в Монреале. Под часами, у касс. Хотел бы вас увидеть. Через три дня. И еще. Даже если мы не встретимся больше, я рад был с вами познакомиться. До свидания. — «Незнакомец» встал и вышел.

«Плащи» исчезли из тамбуров.

Смешанное чувство радости и тревоги охватило меня: задуманное — реализовано, КККП уверовали в легенду материальной заинтересованности и подошли. Но был ли это человек из КККП, а может быть, из ЦРУ? И все ли верно я сделал? Ведь наверняка беседа записывалась на магнитофон, а значит, ее будут анализировать.

От Оттавы до Монреаля миль сто двадцать, в тот же день я возвратился домой без каких-либо приключений.

Оставшиеся до отплытия дни я провел «в глубокой озабоченности и раздумье»: стал неразговорчивым на работе и дома, внешне выглядел невеселым, задумчивым. Каждый день заходил в знакомую таверну на полпути от работы к дому. Сидел там в одиночестве за кружкой пива и сосредоточенно думал. Позволил себе выходить в город по делам отъезда не в пиджаке, а в простой вязаной кофте. Однажды даже вышел на работу небритым. В общем, своим видом показывал, что-то меня гнетет.

Все это время слежка продолжалась. Меня сопровождали практически открыто. В действиях следящих было что-то такое, что говорило: только пожелай, подай знак, и мы предложим встречу. И опять это была не профессиональная слежка, которая не один год работала против меня, частенько психологически давя своим присутствием.

За день до отплытия, то есть в день встречи, назначенной «Незнакомцем» в поезде, Джеффри рано утром позвонил мне домой, а за час до встречи — на работу. Он «тревожился» о трудностях сборов, опять сожалел, что не может проводить лично на пароход, передавал привет моей жене, а между тем спрашивал о моих планах на этот, последний день.

Возле здания, где я работал, было весьма «оживленно». На обычно пустынных в будни прилегающих к торгпредству тротуарах «толпились» следящие, стояло несколько их автомашин.

Без четверти двенадцать я был дома. На встречу, конечно, не пошел. Ведь главным на этом этапе игры был тот факт, что КККП осуществило подход. Теперь было важным избежать с нашей стороны конкретных шагов, не дать вовлечь меня в «сотрудничество», пока я в Канаде.

На передачу канадской стороне конкретных сведений санкции я не имел, как и самих разработанных в Центре «сведений».

Через десять минут после полудня в квартире раздался телефонный звонок:

— Господин Максимов, я жду вас. Вы придете продолжить разговор?

— Поздно уже обсуждать что-либо. Да и о чем говорить-то…

— Напрасно вы не пришли. Но, надеюсь, вы никому не докладывали о нашей встрече в поезде? — с тревогой в голосе спросил «Незнакомец».

— Я не самоубийца.

«Незнакомец» как-то удовлетворенно хохотнул. Я бросил трубку и вздохнул тоже удовлетворенно.

Две недели плавания через океан позволили осмыслить события последних дней и месяцев. Со всей очевидностью становилось ясным, что отъезд из Канады не обрубает те невидимые нити, которые уже в определенной степени «связали» меня со спецслужбой этой страны. Предложение в поезде не возвращаться на родину подытожило неоднократные попытки Джеффри подтолкнуть меня остаться жить в Канаде или США. Можно было предположить, что за спиной КККП стоят спецслужбы США. Ведь для них я был еще более нужным человеком, чем для канадцев.

Начиная с 1967 года, еще со времен «Экспо», и особенно в последний год канадская контрразведка исподволь, не торопясь плела паутину, на все лады испытывала меня, мою политическую устойчивость, на невозвращение, в материальном отношении… Наметив как «объект для разработки», они уже не выпускали меня из поля зрения.

Напрашивался вполне обоснованный вывод — появление меня за рубежом не останется незамеченным.