1

Дул ветер. Амур грохотал грозовой тучей — так и жди удара молнии. Разогнал он птиц по заливам, даже катера спрятались в затон от его буйства.

Одна лишь дюралевая лодка раненой чайкой карабкалась с волны на волну. Если лодка падала в яму, Володя хватался за сиденье, и всё-таки его подбрасывало высоко. А когда надвигался чёрный вал, он невольно закрывал глаза, прижимаясь к отцу.

Отец крепко стоял в лодке, одной рукой держась за раму, другой — за руль. Брызги докрасна иссекли его лицо, набились в курчавистые волосы, ручьями стекали по брезентовой куртке. Перед валом под самое небо отец кричал, как настырный драчун:

— Держись, Вовка! — Одолев вал, подмигивал сыну: — Наша взяла!

Перед городом Амур будет километра три шириной, но перебирались через него долго. Наконец завернули в устье речки Жур — приток Амура. Здесь высокие тальники, узкое русло. Ветру негде разогнаться. По воде — густая рябь, она пылала на солнце.

Отец выбрал песчаный мысок и, заглушив мотор, пристал.

Володя оглянулся на Амур. За скачкой волн в седых космах — зелёные сопки, под ними — дома города белыми игрушками. В этом городе мальчик жил. Там осталась его мать. Несколько раз он улетал на самолёте к бабушке в село и не скучал по матери. Тогда улетал в гости, а теперь другое…

Он устал сидеть в лодке, вылез на сырой песок, руки спрятал в карманы брюк. Вышагивал у воды маленький, весь колючий. Чёрные глаза округлились, брови вскинулись.

Отец заговорил громко, словно кому-то доказывал:

— Мы с тобой, сынок, припеваючи заживём в деревне. Электростанцией заведовать будем, двух лаек купим, коня купим и поедем в тайгу на охоту. — А сам, заправляя из канистры бак, не мог найти крышку и нахлебался бензина. Крышка лежала на виду, а он извертелся, не мог найти. — Без нас она долго не проживёт, наша мама, как миленькая приедет следом за нами, вот увидишь… — Отец про сына мало-помалу забывал, говорил всё тише и замолк совсем.

Володя помнил: вчера отец с матерью уже какой раз начали скандал из-за деревни.

Получил отец отпуск на заводе и заявил, что убежит в деревню. И дня не останется в городе! Мать сразу нашла себе дело. Она, когда сердитая, не сидит сложа руки: зазвенела посудой, захлопала дверцей буфета. Надоела ей затея отца поселиться в деревне, сад вырастить да собак держать. Мать терпеть не могла деревню. Она всегда была городской.

Взрослые вдоволь наругались. И утром отец взял Володю к бабушке.

— Вовка! Ну-ка выше нос! — Он вспугнул унылые думы сына. — Давай в лодку. Сейчас увидишь занятную речку.

— Я видел с «кукурузника».

— С самолёта Жур смахивает на контурную карту. Ты с моторки посмотри.

Володя уселся в лодку мокрым петушком, думал: «Ничего хорошего на этой речке…» Но вскоре повеселел.

Густая рябь скользила навстречу, воркуя, хлесталась из-за бортов сизыми жгутами. В мороси и жгутах — дуга. И над лодкой оранжево-синяя радуга. Володя запускал в неё руку, потом нюхал руку и не мог понять, чем она пахла. Будто бы отдавала влажным снегом, и черемухой, и еловой смолой.

На песчаных косах разлеглись толстые брёвна, дыбились коряги. То цапля шагнёт раза два и уже далеко позади лодки. Или сунет клюв в воду, а что достанет — Володя не успевал увидеть. Или покачивается цапля на одной ноге, спрятав голову под крыло, лень даже взглянуть, кто мчится. По крутояру разнолесные релочки, луга пестрели цветами. За релочками и лугами — таёжные сопки.

Кривуны один за другим. За каждым кривуном — диво. Вон серый катер. Дымит, взбивает бурун выше кормы и стоит на месте. Привязан к плоту. Лопни трос — вот бы катер рванулся вперёд! Плоту конца не видно. На кедровых хлыстах — зелёные ветки, сидят кулики и трясогузки.

Вскоре остановились перекусить.

— Благодать какая! — Отец довольно потягивался. — Жур искрит как электрический. — Отец на заводе работал электриком, потому и слова говорил специальные — «искрит», «обрыв». Он развязал рюкзак, выкладывая на брезент провизию, раздумывал вслух: — Кого возьмут на моё место?.. Вот приеду в колхоз да и напишу, пусть не ждут меня на заводе. Теперь уж не вернусь, полный обрыв.

Володя вылез из лодки в кусты черемухи, калины, боярышника. Искал звериные следы. Под ногами цвиркнул бурундук и юркнул на чернотал. Володя полез за бурундуком. Тот забегал всё выше. Володя — за ним. Ловить зверька помешал отец:

— Разве деревенский мальчишка карабкался бы с голыми руками! Бурундук с ветки на ветку — да и был таков! Слазь обедать!

Над речкой трепетало марево, барашки хлюпались об лодку. Володя быстро ел сметану с хлебом, из бутылки пил чай.

— На реке всё вкусно, — посмеивался отец. — Это тебе не дома. Как-нибудь поедем с тобой в путешествие по Журу, вернёшься назад плечистым здоровяком.

— А ты был там, где начинается Жур?

— Бывал… В тайге, на речке вырос, потому они заманивают меня, покоя не дают. Мама наша, сынок, не ягодница, не рыбачка. Этого не может понять.

— Давай возьмём маму на рыбалку, и, когда заснёт, мы подцепим к её удочке здоровенного сазана! Вот тогда обрадуется она и полюбит речку, — фантазировал мальчик.

Отец промолчал, глядя в чащу берега.

— Смородина, что ли, краснеет?.. Бери кружку, узнаем, что там?

Низкие кусты в рясной ягоде. Грозится ягода упасть в траву. Отец обе руки тянул к смородине.

— Вот бы маму сюда! — сказал Володя.

Смородина так и брызгалась под языком — кисло-сладкая, душистая. Мигом набрали полную кружку. Отец разбил рафинад в тряпице, высыпал в миску, туда же — смородину. Ели большими ложками.

2

Отец бросил кусочки хлеба бурундуку и подался заводить старый, обугленный мотор.

— Подкачал бензина? — напомнил отцу Володя.

— Есть бензин.

— Провода на свечах?

— Есть провода на свечах… Контакт! — И отец вытянул шнур стартёра.

Мотор фыркнул — из воды взбурлились газы. Навстречу лодке снова хлынул горячий, душистый ветер.

Одну за другой настигали полосатые, как зебры, створы. В дымке синели сопки, перекатываясь из перевала в перевал.

Под каменным обрывом — зелёная палатка, на быстрине реки весельная лодка стояла на якоре. В лодке четверо мальчишек — смуглые и блестящие от зноя и воды.

— Кто такие? — спросил у отца мальчик.

Отец не слушал, что-то кричал мальчишкам. Заглушив мотор, он ухватился за борт плоскодонки и воскликнул:

— Привет, ракуны! Как ныряем?..

— Ерунда, дядя Аким, — угрюмо ответил Лёня.

Лёня — сын охотника и пчеловода — ладный, гордый. Володя играл с ним когда в последний раз приезжал в деревню. И сейчас удивился, как тот вырос! Лёня тоже вспомнил городского мальчика, однако своим поведением показывал, будто видит его первый раз и не хочет признавать старым другом.

Младший брат Лёни, Шурик, круглолицый, с белёсыми волосами, сидел на поперечине, собрался в кулачок — озяб. Он только что нырял. И Шурик делал вид, что не знает Володю. Остальные ребята Володе не знакомы.

— Значит, у вас тоже принимают ракушки для пуговичной фабрики? — возбуждённо спрашивал отец у Лёни. — И я в детстве нырял на этом месте. Вот чудеса! Будто ничего не изменилось за двадцать лет: и берега, и я всё тот же мальчишка!

Отец разделся и встал ногой на борт моторки — готовился нырнуть.

— В трусы ракушки не клади, дядя Аким, — предупредил Шурик, — а то с охотки наберёшь и не вынырнешь.

Отец слегка подпрыгнул, мелькнул пятками и сгинул в реке.

Круги раздались, лопнула горсть пузырей, и снова начала вязаться в кружева быстрая речка. С берега тревожно свистнул красногрудый зимородок, топтался на сухой палке — весь из одного клюва. Володя смотрел на воду и на ребят. Вода тиха, и ребята выжидательно спокойны.

— Долго сидит на дне. Штук двадцать достанет! — сказал Шурик. От великого любопытства он и дрожать перестал.

— Так и достанет, жди, — ревниво возражал брату Лёня. Он славился выносливым ныряльщиком. Не хотел, чтобы даже взрослый мужчина оказался лучше его.

Володе лестно, что отец долго был на дне Жура, и страшновато: а вдруг он не вынырнет совсем. Тогда как ребята вытянут из глубины такого большого!

Отец шёл ко дну с открытыми глазами, как ныривал в детстве. Появилось дно в камешках; шевелились лохмы водорослей, сновали рыбки. Навстречу бегу воды торчали острые носы ракушек, подёрнутые мхом. Прижимаясь ко дну, отец плавал, словно забыв, зачем нырнул. Сумрачно, и тишина глухая. Загадочно и жутко. Кончился кислород в лёгких, отец выдернул из песка две перламутицы и толкнул ногами дно. Смотрел вверх — над головой солнце. Оно раскалывалось вдребезги и вновь сливалось в радужный круг. Отец шумно вынырнул и бросил в лодку ракушки.

— Всего две!.. — не понравилось Шурику. — Учитесь у меня доставать, дядя Аким. — Поддёрнув трусики, жилистый, настырный Шурик плюхнулся в реку.

Ныряли мальчуганы один за другим. В лодку посыпали перламутицы. Их озорству поддался и отец Володи.

— Ко мне приплыла здоровенная каракатица! — пугал приятелей Шурик.

— Где она? Я на неё верхом сяду! — вызывался отец.

— Ребя, а ко мне сомина заедается, — дурачась, захныкал один мальчуган.

— Ну-ка показывай его! — Мальчишки лягушатами бултыхнулись на дно.

Володя сразу понял: Лёня среди ловцов — за главного. Когда ловцы затеяли спор, кому нырять, а кому остаться на лодке, Лёня, не выслушивая правых и виноватых, одному разрешил нырнуть, а двоим велел подождать. Ловцы насупились, однако не возражали.

Сам он без всплеска вонзался в речку. Долго плавал в глубине и появлялся далеко от лодки. Лёне подавали шест. Он, держась одной рукой за борт, другой вытаскивал из-под резинки плавок перламутицы, вокруг тела торчащие гранатами, и бросал в лодку. Он доставал больше всех перламутиц и находил их там, куда другие ребята не могли донырнуть.

— Хватит купаться, водохлёбы, — сказал отец. — Двинем на ваш табор чай пить. — Он гнал моторку к берегу веслом.

Ловцы, вытянув камень-якорь, плыли на плоскодонке.

Володя с отцом заглянули в зелёную палатку. В палатке было жарко, по углам ныли красные комары. Постель из козлятинок да фуфаек.

На обгоревшем тагане висели два ведра. В них сваренные ракушки разинули створки. Рядом валялся рюкзак, миски с ложками, рыбьи кости. А в тени тальников уже готовая продукция — стопы вымытых створок.

— Давай и мы нырять за ракушками, — сказал Володя отцу. — Здесь я и плавать научусь…

— Оставайтесь, — Володю услышал Лёня. — Тут мы сами хозяева. — Дома — то не тронь, туда не ходи, чуть стемнело — марш в избу. А тут хоть до утра костёр жги.

У берега груда живых перламутиц. Несколько штук уползло на глубину. Шурик доставал их. Перламутицы прятали слюнявые языки да брызгались.

Ребята разожгли костёр, повесили над ним котелок с водой. Потом, вывалив из вёдер створки, мыли травяными вехотками.

Володя тоже нарвал осоки и давай шоркать внутри перламутицы. Она засинела речкой, отливала зарёй. Мальчуган приложил перламутицу к уху. Она шумела тальниками, посвистывала крыльями летящей утки.

Шурик сказал Володе:

— В ракушках бывает жемчуг. Найдёшь — озолотишься! — и захихикал. — Потешный случай был с его жемчужиной, — продолжал Шурик, косясь на Лёню. И начал рассказывать городским.

Иногда нехотя помогал ему и сам герой рассказа — Лёня.

А случай и на самом деле вышел забавный.

Много лет жила перламутица на дне реки, хранила жемчужину под языком. Лёня нырнул и достал эту перламутицу. Она задохнулась на воздухе и выронила в лодку жемчужину — большую, как круглая пуля.

Не раз ребята находили жемчуга с дробину, с картечину. Разбивали. Им надо было знать, что внутри. Внутри бывали простые камешки. Ловцы знали: настоящий жемчуг тот, внутри которого нет камня. А жемчужину Лёни ребята не решались разбить, — любовались ею в тени, на ярком солнце. Она горела углем, и ловцы уверяли друг друга, что жгла руки, или тускнела белым льдом, и тогда жемчужина казалась студёной.

Лёня завернул находку в тряпицу и привёз домой. Взрослые приходили к нему. Одни предлагали в город ехать с жемчужиной да обменять на крупные деньги, другие отговаривали менять: жемчужина, дескать, святая — и без денег принесёт мальчугану счастье. Мать Лёни — хозяйственная — спрятала было жемчужину в сумку с документами. Но отец — охотник и пчеловод — вернул сыну:

— Раз к Лёньке пришла, должна с ним и ходить.

Лёня долго носил в кармане жемчужину. От неё пользы никакой не было. Ну, переливалась радужными огнями, вызывая смутную тревогу в душе, ну, редкость — только и всего.

Побежал Лёня в сберегательную кассу, там девушки склонились над жемчужиной, зарделись, точно от ласковых слов, а на деньги не обменяли. Он — к бухгалтеру колхоза. Старичок с чёрными нарукавниками, катая по столу жемчужину, мечтательно улыбался, молодел лицом, однако не дал рублей.

Тогда Лёня решил подарить жемчуг вьетнамским ребятам. В те дни пионеры собирали посылку.

Вожатая засомневалась в достоинстве жемчужины. К тому же некогда вьетнамцам обменивать её на полезные предметы. Им надо такие вещи дарить, чтобы можно было сразу пустить в дело.

Про Лёнину находку узнала Скупердяиха. Так прозвали скупую старушку в селе. Явилась к мальчугану и давай рядиться.

— Ты ей отдал? — не выдержал отец Володи.

— Нет, — ответил Лёня. — Жемчужину курица проглотила.

— Да как же?

— Я уронил, а курицы налетели кучей малой. Я и не заметил, какая склюнула.

— Не хотел жемчуг попасть к Скупердяихе и упал на землю, — размышлял Володя.

Мальчуганы бросали «мясо» — внутренности ракушек — в реку. Вокруг него белыми искрами вспыхивали чебаки. Чебаки теребили мясо, пока наконец самый нахальный не утаскивал в глубину.

— Щуки да сомы на ракушкино мясо клюют? — спросил Володя у Шурика.

— Иди за мной, я тебе покажу здоровенную щуку. — Шурик подался к вислым кустам чернотала. — Чебака поймали на мясо, а на чебака — щуку. К пасти не лезь, а то как цапнет. Знаешь какие зубы!

Володя присмотрелся к зелёной воде под ветками и нашёл рыбину длиной с метр. Тоже зелёная, вдоль спины чёрные родинки. Щука не убегала, кося глазами в сторону ребят, словно кошка. От запястья хвоста до талины — капроновый шнур.

— За морду привязывали, так откусила верёвку, — шептал Шурик. — С утра до обеда где-то бегала, а потом есть захотела — и поймалась на мою закидушку. Посмотрел бы ты, как она меня водила, до шейки в речку затаскивала.

Мальчуган обманывал Володю. Не он поймал щуку, а Лёня. Но как же не сочинить о таком геройстве перед Володей. Лицо Шурика серьёзное, смуглое, в светлых глазах плавали дробинки зрачков.

Чай пили ловцы ракушек, кому как удобно было — и сидя и лёжа. Пили из алюминиевых мисок, в которых насохли рыбьи кости, гречневая крупа. Пили со свистом, причмокиванием, грызли куски сахара. Володе тоже захотелось попробовать из миски: стеснялся розовой хлорвиниловой кружечки. Достал из рюкзака миску. Она отличалась от мисок ребят, как лебедь от вороны. Вот задымить бы да не мыть с неделю, тогда и чай пить из неё куда приятнее было бы.

Вечером дюралевая лодка пошла дальше.

Прямое русло реки с быстрым течением упёрлось в зелёную сопочку.

«А куда же плыть нам?.. — Володя встал на ноги, глядел вперёд. — Неужели из-под сопки выходит Жур?»

Отец правил лодкой и не замечал тревоги сына. У него свои думы.

Но вот между сопочкой и крутояром прорезалась светлая канавка. Она ширилась, удлинялась, сопочка медленно отворяла реку. А впереди, на долгом склоне высокой сопки, показался сначала один домик с белой крышей, потом второй, третий… Лодка мчалась, размётывая брызги, — ширилась река, разрасталось село.

— Узнаёшь Лобное? — Отец крикнул сыну, махнув рукой на село.

— А вон, под коричневой крышей, школа, где ты учился, — отвечал Володя. — Вижу и бабушкин дом!

Возле плоскодонок моторка сбавила скорость и ткнулась носом в берег.