1

Иваныч — отец Лёни, Шурика и Тани — зимой охотился в тайге на зверей, летом работал колхозным пчеловодом. Он привёл Володю с отцом за село к реке, чтобы увезти их на свою пасеку.

Лодку Иваныч сделал из трёх досок грубовато, наотмашь, зато крепко и без течи. Он вынес из зарослей шиповника подвесной мотор, замасленный, облепленный комарами. Пока привинчивал мотор к лодке, Володин отец любовался разливом Жура.

Жур надвигался от зелёной сопки, слегка туманистой, то ли задымлённый кострами, то ли в росной поволоке. Под лохмами кустов взыгрывала рыба, на стремнине, выпрыгивая высоко, пламенела на солнце.

— Помнишь, Иваныч, как мы с тобой щук и сомов тягали? — тревожно спрашивал отец. — Как черёмуху ломали, черти, помнишь? Ты знаешь, Вовка, сколько рыбы в разливе! Касатки, чебаки, караси, краснопёры… А по берегам черёмуха, боярка, смородина… Теперь мы дудки вернёмся в город. Так и напишу на завод.

— Ты уж какой день пишешь заявление, — упрекнул Володя отца.

Несколько вечеров отец просидел над листком из школьной тетради. Написав: «Главному энергетику. Заявление», чертил кружочки, короткие схемы каких-то приборов, но больше не мог добавить ни одного слова.

— Надо бы сразу отрезать, да сил нету, — сознался отец. — Ты посуди, Вовка, кто я был на селе? Мальчишка! Ну, лихо на коне скакал, умел сено косить, рыбу ловить. Только и всего. На заводе я вырос. На заводе у меня, мальчишки, гордость появилась: по моему повелению станки работали, моей получки ждала мать с ребятишками. Я их кормил. На заводе выбрали меня комсоргом… — Отец засмотрелся на сучок в борту лодки..

Володя не уходил от него. Иваныч перестал греметь у мотора.

Отец погладил жёсткие волосы сына, тихо добавил:

— Без меня завод не развалится, но каково мне будет без завода… Сажусь писать заявление и вижу старичка мастера, который учил меня на электрика. Покачивает он головой, будто бы корит, и молчит… — Отец ещё думал о матери Володи, но ничего не сказал про неё. — Оставь мотор, Иваныч! — встрепенулся отец. — Давай разденемся и бродом потянем лодку.

Отвязав плоскодонку, он погнал её задом наперёд. С кормы править нельзя: там Иваныч с мотором. Упираясь ногой в поперечину, отец широко взмахивал тальниковым шестом. Давил на шест всем телом — и лодка, сбиваясь в клёкоте, рвалась из воды.

— Умеем работать шестом! — ликовал отец. — Руки вот поослабли. Ничего, окрепнут! Вовка, щука!

Куда показывал отец, там клуб мути.

— Вон и другая!

Мальчик видел полуметровых и меньше рыбин. Стояли они под кустами. Вдруг вспыхивало облако тины — щуки нет.

Отец хлестал им вдогонку шестом.

— Видел, Вовка, ты видел? — кричал сыну. — Здесь я громадного угря оглушил. Плыву утром так же, он сопит у коряги.

— Было такое… — вспомнил Иваныч. — Мы с тобой этого угря тащили в деревню на палке.

Мотор завёлся — скрежетал, тарахтел, словно дробил камни. По реке промчались с ветерком и юркнули в извилистую протоку. Лодку оставили, шли глубокой тропой. Неба не видно, и по сторонам зелёная хмарь. Было душно и сыро; ни птиц, ни зверушек.

— Это и есть тайга? — спросил Володя. — Как отличить тайгу?

Иваныч начал спокойно:

— Гляди-ка, Володя, вон повырваны, навалены лиственницы, липы. — Иваныч показывал направо. Лесное одиночество да кропотливое пчеловодство сделали молодого мужчину спокойным на слово. — Тут ясени, там ёлка. Лимонник и виноградник укутали деревья.

— У лимонника ягода целебная, — вставил отец. — Притомился, съешь горстку ягоды — и откуда силы возьмутся шагать дальше. В детстве узнал и всё помню.

— Чай заваривать лимонником тоже к добру, — добавил Иваныч. — Нет ягоды, так и кусочки плети можно бросить в котелок. Бывало, сварим на охоте грудину кабана или лопатку косули да заправим лимонником — куда с добром запах! Пахнет и лавровым листом, и чёрным перцем, и ещё чем-то таёжным, аппетитным. — Иваныч улыбнулся Володе. — Так вот я и говорю тебе. В тайге шурум-бурум. Тут и коряги, и чаща, и деревья растут разные. Ягод и грибов уйма. Осенью листва опадёт, травы слягут, тогда и промышляй зверя да птицу.

— С каких-то пор в Сибири повелось называть лес тайгой, — заметил отец. — Однородный или смешанный лес — всё равно тайга.

Перед спутниками — густые берёзы. На тонких белых стволах вскинуты высоко зелёные гривки. Берёзы, как в белом огне, насквозь прозрачные.

— Этот березняк я не назову тайгой, — сказал Иваныч. — Берёзовая роща, а по-нашему — релка. С человеком тоже бывает так: у одного жизнь — берёзовый лес, у другого — тайга. Человек сам не понимает, что к чему наворочено в его жизни, и со стороны не разберёшь…

— Это ты про меня, — заметил отец. — Верно, у меня жизнь — тайга, но поселюсь в деревне, будет и берёзовая релочка, так, сынок?

Володя подумал:

«Без мамы не будет релочки…»

Утром заглянул отец в почтовый умывальник, а там письмо.

— От мамы, — сказал сыну.

Бабушка появилась в ограде с недомытой тарелкой, опустилась на лавочку.

— Что же она пишет? — спросила, покашливая.

Отец осматривал конверт со всех сторон, который раз перечитывал адрес.

— Письмо, да не мне, Вовке. Читай вслух. — Он подал мальчику конверт и навалился плечом на ствол яблони. Лицо его изменилось, будто состарилось.

На бумаге — строгие чертёжные буквы. Ровные строчки, ни одной помарки, сразу видно — писано для маленького. Володя читал бегло.

Мать передавала привет бабушке, наказывала сыну не ходить на речку и в лес. Ждала домой. О Володином отце и словом не вспомнила, точно не было его на свете.

Когда мальчик закончил читать, бабушка взяла из его рук письмо. Глаза её искали хоть намёк об отце.

— Жива и здорова мама твоя, Светунец, и слава богу, — скучно проговорила.

Отец тоже подержал письмо, заметил:

— Буквы как против ветра бегут. У неё всегда меняется почерк, если на душе тяжело.

Тропа потянулась вверх, к седловине сопки. Володя топал мелко, низко клонился к земле, невольно хватаясь за кусты. Задыхался. Иваныч подбадривал его:

— У кривого дуба спуск, внизу моя пасека.

Поднялись на гребень сопки, пахну́ло прохладой. Внизу строгими рядами ульи. Рядом с ульями бревенчатая изба. За избой густой лес.

Отец отдыхал на валежине, весь в испарине, добрый.

— Не уйду отсюда, Иваныч, пока не выгонишь. А то возьми меня в помощники?

Залаяли собаки, взахлёб, не злобно.

— Псы наверняка волкодавы? — спросил отец друга.

— Хлеборезы, — поскучнел тот. — Волчонка боятся. Ходит тут один.

При хозяине собаки визжали, скулили, носясь вдоль натянутой проволоки. Обе чёрные, худые. Хозяин отвязал собак.

Спутники присели на крыльцо.

Вокруг ульев старые липы, дубы, берёзы. Ярко цвели разные травы. Над травами и пасекой густо мельтешили пчёлы. В ложбине, под ясенями, позванивал и курлыкал ручей. Отец послал Володю с ведром за водой.

В запруде вода так прозрачна, что даже не заметно её. Листья клёна и ясеня как бы повисли в воздухе. Вода студёная. Когда Володя нёс, из ведра валил пар.

Мужчины знаками торопили мальчугана.

— Волчонок!.. — Отец показывал на поляну.

Володя сразу увидел волчонка. Он стоял в тени кустарника. Светло-серый, тощий, ушастый. Поблёскивал чёрным носом, шевелил надбровьями косоватых глаз.

Зашумели кусты, выскочили собаки. Волчонок исчез. Собаки лаяли зло, рвались к поляне и, поджимая хвосты, оглядывались на хозяина.

— Взять его, взять!.. — приказывал собакам отец и бросал камни на поляну.

— Давно приходит сюда этот волчонок, — сказал Иваныч. — Нагонит страха на псов и убежит. Правильно делает, а то лаять разучатся.

— Так и ходит один волчонок? — воскликнул Володя.

— Один. Ни волчицы, ни щенят по логову.

— Может, убили всех?

— У нас волк — редкость. Охотники за ним не гоняются: домашним животным волк не вредит. Подбирает диких — раненых да больных. Впервой вижу, чтобы волчонок лез на человека. Обычно прячется в чаще.

— Странный зверёныш… — раздумывал вслух отец. — Другие от человека бегут, этот же — к человеку, будто его в доме вырастили.

Мужчины взялись набивать обручи на кедровые бочата: завтра качать мёд. Потом заливали расплавленный воск в круглые дырочки бочат и вертели, катали их. Воск затягивал стыки между клёпками. Пронырлив мёд. Вода и масло не протекут, а мёд найдёт щель. Тяжёлый.

Управились уже при свете костра. И долго сумерничали на крыльце. Собаки дремали в ногах людей. Взрослые вспоминали, как были мальчишками. Володя думал о волчонке, глядя в ночные кусты. Он будто слышал, как бегал волчонок по тайге, и глаза его не светились жутью, и рыка его никто не боялся пока. Бегал одинокий волчонок, скулил, и никто ему не откликался.

2

Утро выдалось хмурое. Блёклое солнце облокотилось на макушку сопки, точно задумалось: надо ли подниматься выше, вдруг польёт дождь. Сумрачный день пчёлам на руку: работать не жарко и нектар долго держится на цветах. В работе пчела не злюка. Самый подходящий день качать мёд.

Веровна — жена Иваныча — привела на пасеку своих, да ещё и чужих ребятишек медовые рамки носить с точка в избу, пустые — назад. Рослая, черноглазая Веровна распахнула дверь замусоренной избы, с задымлённой печкой, поморщилась:

— Надо порядок навести, после за мёд браться. — Шурика с Володей спровадила наломать веник, Лёню — развести костёр и согреть воды. Остальных заставила дров нарубить.

Ребята кинулись делать, что наказала Веровна. Они готовы сопку своротить, только бы поскорее начать медокачку.

Вскоре зажелтели широкие доски пола — натёрты голиком, намыты кипятком. Сразу посветлело в избе, словно раздались окна да заглянуло солнце в них. Румяная хозяйка долго никого не пускала в избу. Одна Таня ходила по жёлтому полу робко, как по льду, и оглядывалась — не остаются ли следы от босых ног.

Пол высох. Хозяйка сказала:

— Теперь можно и мёд качать.

Иваныч с отцом Володи пошли рамки из ульев выбирать. Шурику с ребятами в избу носить. Веровна будет срезать печатку с рамок. Лёня и Таня, как самые степенные, крутить медогонку.

— Таньке с Лёнькой интересное дали… — завякал Шурик.

— Не порть праздник! — цыкнула на брата Таня. — Покручу, и ты будешь.

— Мне потом не надо. Я первым хочу.

— Как возьму ремень! — осерчала Веровна и запоглядывала вокруг себя, чем бы отмутузить Шурика. — Неделю поболел ангиной, но вредности нажил на сто лет. Надевай сетку и марш к отцу!

Шурик подался к ульям с открытой головой. За ним отправились и другие носильщики рамок — кто в сетке, а кто в платке.

— Бригада — ух! — работает до двух! — воскликнул Иваныч. — Напротив летка не стойте. Пчёлы не любят, когда им мешают трудиться.

Помощники шарахнулись в одну сторону. Сбились в кучку, обалдевшие от грозного гуда, густого полёта пчёл. Володе так и чудилось: пчёлы заползают в брюки, за воротник… Вспомнил погоню ос на голубичнике. Ему хотелось превратиться в мышонка да юркнуть в траву. Шурик сидел у летка — и ничего!

Иваныч, подняв из улья рамку, чёрную от пчёл, сметал их веничком. Отец дымил из дымаря. Мёд так и лился. Жидкий — ещё сегодня добытый в тайге. Иваныч подал рамку Володе, как гостю, тот понёс к избе на вытянутых руках. За ним помчались Шурик и деревенские ребята.

— Не растянись, не урони, — трындели под ухо. Завидовали.

Оказывается, почётно нести первую рамку. Веровна приняла у него рамку и, взяв широкий нож из кастрюли с кипятком, с обеих сторон рамки смахнула в таз снежно-белую печатку. Шурик кинулся за печаткой, но мать тюкнула его по затылку.

— Ты, что ли, рамку принёс? Володя, бери пенки. Руками бери — и в рот.

Пенка заполняла Володин рот разливанной сладостью, прохладой и цветочными запахами. Он вникал в эти запахи и не видел выжидательных глаз мальчишек, как у них сохли губы.

— Теперь вы пробуйте, — сказала Веровна ребятам.

Спутались шустрые руки, похватали в тазу, что было. Отведали мёду ребята и кинулись на точок за рамками, да скоро охладились. Одного пчела цокнула в спину, у другого щека напухла. Забыли сорванцы, что перед ульями бегать нельзя. Пчела, как собака, гонится за тем, кто убегает, думает — воришка.

Трусцой да шагом сновали помощники. Иваныч едва успевал готовить им рамки, Веровна — срезать пенки, Лёня — крутить медогонку. Из нижней горловины бака мёд — зелёно-жёлтый — тёк в сеточку, из сеточки в ведро, из ведра Веровна переливала цветочный мёд в бочата. Мальчишки хватали из-под ножа пахучие пенки, напивались холодной воды и снова ели сочные пенки.

Мало-помалу начало прибывать в тазу. Мальчишки насытились мёдом вдоволь и перестали бегать взапуски на точок. Рядились до драки, кому нести рамки. Рамки накапливались в избе и под ульями.

— Налопались мизгири — и работать лень! — слышала перепалку ребят Веровна. — В другой раз, такие бесстыжие, сначала потрудитесь, а после уже мёдом накормлю.

Иваныч пришёл в избу, снял с головы сетку, которую носил шляпой, не закрывая лицо. Спросил у жены, сколько бочат налито мёду, сам попробовал пенок и скомандовал:

— Хозяйка, обедать пора!

3

Мальчишки побежали к запруде, и откуда у них взялась резвость! Шурик ухитрился на бегу выпрыгнуть из штанов и забрёл в студёную воду.

— Разве можно купаться тут? — колебался Володя.

— Всё можно! — кричит Шурик. — За мной, ребя!

Подоспел Лёня.

— Ты чего выдумал! — замахнулся ведром на брата. — Намутишь, напрудишь, а нам пить. — Зачерпнул воды и окатил Шурика.

Ринулись мальчишки на Лёню — вырывать ведро. Кому оно доставалось, тот и гонял ребят. Прибежала Таня звать Лёню с водой. И Таню окатили. За Таней примчалась Веровна. Отняла ведро, велела «лопать» не приходить.

Шумел лес. Над сопкой кружил коршун.

— Давайте играть в войну! — предложил кто-то.

— А в какую войну?

— Во вьетнамскую, — заявил Лёня. — Тайга будет джунгли, а мы вьетнамцы.

Вояки наломали веток орешника, натолкали под ремни брюк, накрутили из папоротника лохматые шляпы и завопили, как индейцы.

— В атаку! — скомандовал Лёня.

Побежали за ним «красные» и один «белый» — Володя.

Володя бежал в глубину леса. За ним трещали кусты, сопели «враги». Бежал до тех пор, пока не остановилась погоня. Он упал на валежину плашмя. В горле сухота, в груди стукота, рубаху на плече разорвал.

«Думают, раз я городской, так и должны нападать на меня…» — обижался Володя.

Он очутился на полянке.

В низкой траве сидел волчонок, тот самый, который прибегал на пасеку. Сидел в пяти метрах от мальчика — долгоногий, грудь узкая. Торчали большие уши, глаза серые, как бы стеклянные. Володя не испугался, хоть и наслышан был про волков. Волки, дескать, коров «режут», свиней уводят живьём в лес — ведут за ухо, а хвостом подгоняют. И на человека нападают.

Обо всём этом забыл мальчуган, ему было жалко себя и волчонка хотелось погладить. Зверь и мальчуган некоторое время не шевелились, словно чего-то ждали друг от друга. Волчонок посматривал на порхающего махаона и на мальчика: кто же интереснее? Прыгнул за махаоном. Не поймал. И поскакал в чащу, клацая зубами, ворча. Володя пустился вдогонку. Подзывал свистом.

Игра неожиданно кончилась: кто-то из мальчишек заголосил. Володя побежал на крик.

Это Шурик хотел спрятаться в крапиве.

— Что за рёв, а? — Сквозь кусты к мальчишкам пробиралась Веровна. Она турнула на пасеку мокроглазого Шурика, за ним спровадила и деревенских ребят.

4

После обеда развеяло хмарь, на небе заслепило солнце.

Мальчишки таскали рамки вяло, озираясь по сторонам. Им бы что другое делать, а не рамки одни и те же… Хорошо бы после сытного обеда купаться или на дерево залезть.

— Ты что натворил!.. Не я ли тебе говорила: не крути лихо.

Мать ругала Шурика. Вынимая из медогонки рамки, так и этак рассматривала их. От большой скорости соты в рамках потрескались, вывалились. Ладно бы соты, и детка — червячки — повылетала, белым-бело пошла в цедилку.

— Ну не охламон ли! — убивалась мать. — Целый рой пчёлок сгубил. Тебя бы так за вихры повертеть!

Шурик молчал, косясь на цедилку.

— Откуда у меня такой ребёнок? Другие дети как дети, а этот так и норовит напакостить. — Веровна подремонтировала рамки и сунула Шурику. — Неси к отцу. Пускай одобрит твою подмогу.

С полудня на цветах высох нектар. Пчёлы собрались на пасеке, грабили открытый улей, зло гонялись за ребятами. Махнул рукой — пчела уже ноет над ухом. Лучше бы сразу вонзила жало — и делу конец, а то ноет и ноет… Бежать нельзя и спрятаться негде на точке: присядешь или замрёшь столбом и ждёшь, когда тюкнет.

— Раздумал я ходить у тебя в помощниках, — сказал Володин отец Иванычу. — Лучше возьмусь за колхозную электрику.

— Остервенели пчёлы без работы, — заметил Иваныч. — Придётся оставить медокачку, завтра докачаем.

Лёня принёс из ручья воды. Иваныч зачерпнул полный ковш, напился, отдохнул и ещё попил. Спросил у ребят:

— Ночевать будете или домой побежите? (Ребята сидели на ступеньке крыльца.) Если домой, то налью вам мёду полное ведро — заслужили!

Подумали ребята, что завтра будет такой же нудный день, но, если принесут домой много свежего мёда, матери похвалят. К тому же на пасеке — воля да Иваныч, бывалый охотник, чего-нибудь расскажет вечером. Он никогда не отпускал помощников без рассказов. И мальчишки негромко согласились остаться.

— Тогда надо грибов насбирать, нажарить засветло, — сказала Веровна.

Мальчишки убежали в лес. Покрикивали, пересвистывались, чтобы не заблудиться. Скоро вернулись к избе, несли грибы в подолах рубах и фуражках. Взапуски рассказывали, как искали грибы, и никто никого не слушал. На крыльце целый ворох насыпали грибов. Запахло дремучими пнями, прелой листвой. Володя вернулся к избе последним. Рядом с ворохом вывалил и свои грибы.

— Это что такое? — улыбнулась Веровна.

— Под дубом росли. Дубовики, там ещё есть!

— Муходуры, — ляпнул Шурик.

— Отрава, — Танюшка отодвинула Володины грибы от общих.

— Мухоморы, поганки!.. — потешаясь, завопили мальчишки.

Веровна цыкнула на них и сказала:

— Я сама иногда путаю дубовик с ложным. Городскому мальчику вовсе не мудрено обмануться. Ложный смахивает на обыкновенный дубовик — и крапчатым цветом шляпки и ножкой. Я надламываю шляпку, если засинеет, значит, съедобный, а не ядовитый. Или ещё называют у нас этот гриб сатанинским.

Веровна перебирала грибы мальчика; ребята сидели перед ней на корточках, слушали.

— Да у тебя не все поганки. Вот и скрипица, и рыжики, и волнушки розовые, даже беляночка, три лисички. А больше не видел? Обычно лисички стайкой растут… Вот гриб — всем грибам гриб! Ай да молодец, Володя! Как же ты его нашёл?

Точно хрустальную вазу, Веровна держала перед собой гриб — сочный и хрупкий, с нежной бахромой по краям шляпки. Снизу шляпки и до короткой толстой ножки — молочно-белые пластинки, как натянутые струны. Казалось, задень их, и они зазвенят.

Груздь настоящий!

— Я этот груздь нечаянно нашёл, — воспрянул духом Володя. — Стою и слежу за поползнем. Слышу: сзади меня зашелестело, оглянулся — ни мышонка, ни птички, только старые листья поднялись мохнатой шапкой. Я копнул — груздь. Это он рос и шелестел.

— А пахнет хорошо! Листоватым сеном и лесом после дождика пахнет. — Веровна протянула к носу Володи гриб.

И Таня попросила «нюхнуть».

Ребята рылись в ворохе грибов: может, сорвали да не заметили свои грузди.

Веровна распорядилась:

— Шурка с приятелями дрова рубить марш, Лёня картошку в огороде рыть, а мы с Володей грибы чистить будем.

Они снимали с грибов травинки, листики, паутину, обрезали корешки с чёрной землёй и клали грибы в воду. Грибы плавали, на шляпках спасались муравьи, крохотные букашки.

После Веровна с Таней крутились на улице у печурки. Грибы шкворчали и шипели в котле, отдельно варилась картошка. Тут же ребята дожидались ужина.

Закатывалось солнце. На лужайке зачернела ольха. От ручья выползал туман табачным куревом. Над пасекой летали редкие пчёлы. Наверно, дежурные проверяли, все ли работники вернулись из тайги.

Когда наелись, Веровна спросила у гостей, где лягут спать.

— Стели на чердаке, — сказал Иваныч.

Ребята сбегали к стожку и принесли листоватого сена. Поверх сена расстелили палатку, в изголовья — ватный спальник, накрылись суконным одеялом.

На чердаке тепло, но не душно. Сумрак пробирался в щели дранковой крыши. Издалека донёсся тяжкий вздох.

— Дерево упало, — заметил Иваныч. — Дотянул старик до ночи и упал…

— А волка убивали? — спросил Володя у пасечника.

— Целился один раз, однако не выстрелил и теперь не жалею.

— Это когда ты у волка отнял козла? — спросил Шурик.

— Помнит мой рассказ! — Иваныч пошумел сеном, выше наталкивая в изголовье, и начал: — Как-то зимой иду в охотничью избушку. Вечер, мороз. Настроение никудышное: за целый день никого не добыл. Вышел на марь, смотрю — следы здоровенного козла и волка. Час назад как пробежали. По следам читаю — козёл притомился, но волк гонит бодро. Надо следить, решил. Волк задавит козла — тут и самого подстрелю.

Пасечник привстал на коленях, словно собрался бежать за зверями. Хоть и называли его колхозники серьёзно — Иванычем, но был он молодой, азартный. Володе показалось, что в темноте синью блеснули его глаза.

— Мчусь по кочкам глубоким снегом. А следы впереди горячие — ещё сухие травинки качаются, с веток пылится снег. Вот-вот должен догнать козла волк. Я — волка. — Иваныч начал рассказывать громким голосом, прерывисто, точно в погоне задыхался.

И ребята один за другим поднялись, придвинулись к нему.

— Волк гонит козла не след в след, он петли накидывает. Чует поверху, знает, что именно здесь, а не там пробежит зверь. Я, ребятишки, держусь за волком. Глядь — он свернул в сторону. С лёжки сорвался другой волк — и за козлом. Мой, значит, где-то будет поджидать усталого напарника и козла. Я бегу — во рту пересохло, ноги отнимаются. И бросить нельзя: козёл уже шагает и останавливается… Поймал его волк в ключе, на льду. Увидел меня зверь и метнулся в тальники. Я вскинул ружьё и не выстрелил. Не верил, что попаду… Лежит передо мной здоровенный козёл — целёхонький, с крепкими рогами, как спит. Только горло малость замарано кровью. Вот тебе и фарт — неожиданная добыча! Я выпотрошил козла, шкуру снимать не стал — темнело. Взвалил на спину и понёс в избушку. В избушке отрезал кусок печёнки, хотел перекусить.

— Прямо сырой! — воскликнул Володя.

Его кто-то толкнул, не мешай, дескать.

— Свежая печень для охотников — лакомство, — пояснил Иваныч. — Козлиную не мог есть: горчила и запах нехороший. Ну, думаю, обдеру козла и грудинки сварю. Ободрал, а на спине козла язвы, на боках чёрные пятна… — Иваныч снова лёг на постель и продолжал нехотя: — Стало совестно мне перед волками… Долго гнали они больного козла, может быть, заразного. Не тронь козла волки, он бы заразил других животных, и началась бы повальная смерть. Выходит, волки спасли от болезней многих зверей в тайге. А какие честные волки! Что бы одному сожрать козла! Задавил и не трогал — ждал, когда прибежит напарник. Меня чуял и всё-таки не трогал…

— Куда вы дели того козла? — опять спросил Иваныча Володя.

— Унёс туда, где взял. Собаки у меня не было, зачем добру пропадать. Волки не подошли. Съели колонки да птицы.

Иваныч, помолчав, сказал:

— Там, где люди выбили зверей, волк не нужен. В нашей тайге зверьё пока ещё водится и волка надо беречь.

Мальчишки робко пошевелились, выжидали, не расскажет ли ещё что Иваныч, и вдруг уснули. Иваныч тоже задышал глубоко.

Володя слышал, как в тайге шелестели зверьки: бегали колонки, зайцы и волчонок. Осторожно росли грузди.

И отец не спал, смотрел в сетчатую крышу. Глаза большие и чёрные как бы прислушивались к ночным шорохам.

Володя заскучал по матери. Мысленно представил, что она делает дома. Наверно, журнал читает «Вокруг света».

— Мама сейчас думает, что мы с тобой у бабушки, а мы на пасеке. Лежим на чердаке, — зашептал отцу.

— Она знает, где мы и что делаем, — ответил отец сыну. — Ей душа говорит. — Он накрыл одеялом Володю. Но долго ещё им не спалось.