Глава первая (начало)

В которой автор пишет три первых фразы

Как известно, самое трудное: написать первую фразу. Поэтому на всякий случай я заготовил три начала.

Первое было такое.

Роберт Луис Стивенсон принадлежит к тем писателям, о которых слышали все, читали — немногие и почти никто ничего не знает.

Это начало было неплохое, но нескромное: получалось, что никто, мол, не знает, а я знаю.

Имелось в запасе второе начало для повести. Оно звучало так.

Ричард Олдингтон свою замечательную книгу о Стивенсоне назвал «Портрет бунтаря». Прочитайте ее, в ней — вся жизнь великого писателя. Мы же расскажем о сравнительно небольшом, хотя и очень важном, отрезке его жизни — о последних годах на острове Самоа. Это ни в коей мере не жизнеописание, скорее легенда. Туситала, или Сочинитель Историй (так называли Роберта Луиса Стивенсона туземцы), станет главным героем нашего повествования. Впрочем, если быть до конца точным, главным героем станет дом Туситалы. Может ли дом быть героем? По-моему, вполне… Если, конечно, дом живой…

Это начало было куда скромней. Но в нем явно сквозило нечто извинительно-объясняющее. Может, и стоило бы что-то объяснить в этой повести, но не с первых же страниц! Зачем объяснения по поводу того, чего нет? Время объяснений пока не наступило.

И, наконец, у моего рассказа было третье начало. Безусловно, самое замечательное, ибо принадлежит не мне, а моему герою. Если автор возымел наглость взять прототипом главного героя историческое лицо, — тут уж никак не обойтись без эпиграфа. Пусть эпиграф и будет началом.

«Какие трагедии непонимания и несовершенства разыгрываются в мире людей: здесь властвуют возведенная в систему несправедливость, трусливое насилие, предательские злодеяния и нестерпимая слабость. Человек обречен на поражение своих попыток быть нравственным, и все же попытки эти продолжаются, трогая нас своей неутомимостью… Пусть для веры нашей будет довольно, если мы понимаем, что все живое стонет в смертной своей бренности, стойко, неотступно борется — не может же все это быть напрасно. 1888 год».

Эти слова Стивенсона лучшее начало. И хватит для первой главы. А все, что мы в ней не объяснили, объясним позже.

Пока же начало у повести есть и можно переходить к делу.

 

Глава вторая

в которой появляются Джон Сильвер, Туситала и другие, не менее действующие лица

Он почувствовал: кто-то очень настырный и злой выкручивает его легкие, выдавливает из них кровь и когда она уже хлынула горлом и зеленый самоанский день мгновенно канул в темноту — оттуда, из темноты, вышел одноногий человек, одетый в просторный красный плащ.

«Это ты, Джон Сильвер? — испуганно спросил Туситала. — Ты пришел за мной?»

А вокруг уже суетились люди: кто-то укрывал его пледом, кто-то мчался за лекарствами… В углу комнаты стоял высокий, широкоплечий самоанец, на его щеке красовался длинный ножевой шрам.

Но Туситала не видел всего этого. У него перед глазами колыхалось красное марево — красный плащ Джона Сильвера, и, значит, снова предстоял страшный этот диалог, который всегда приносил нестерпимые физические мучения.

— Но почему именно ты, Джон Сильвер, стал посланником моей болезни? — выдохнул Туситала.

Сильвер ничего не ответил, лишь улыбнулся — чуть презрительно и высокомерно.

— Ты, созданный из моей фантазии, чувств и нервов, собираешься увести меня из этого мира? Где справедливость? — продолжал задавать свои вечные вопросы Туситала. — У моей болезни были разные посланники: жестокий ветер хотел выдуть из меня душу — я до сих пор боюсь ветра. Красный туман застилал мне глаза, и мне казалось: я останусь в этом тумане навсегда. Страшные человечки танцевали передо мной жуткий танец, и я чувствовал, как мои легкие раздираются на куски. Так было с самого детства… Но в последнее время ко мне приходишь только ты, Джон Сильвер. И я хочу знать: почему?

— Всему свой срок, создатель. Всему свой срок. Когда-нибудь я приду к тебе и скажу: «Сдается мне, твое время кончилось». И тогда мы уйдем вместе. Ты понимаешь, куда мы пойдем?

— Нет, Джон Сильвер, расскажи. Сколько помню себя — все время болею и все время думаю: куда же девается человек, когда умирает?

Но Джон Сильвер ничего не ответил. Лишь, скрипя костылем, шагнул из темноты, протянув свободную руку к Туситале. Туситала непроизвольно отшатнулся.

Фэнни, увидев, как муж дернулся на кровати, положила руку ему на лоб.

Фэнни — невысокая смуглая женщина, прекрасная той спокойной и величественной красотой, которая не лезет настойчиво в глаза и потому не вызывает случайных слов восхищения, но если уж пленяет — навсегда.

— Как странно, обратилась Фэнни к своему сыну, молодому и чрезвычайно энергичному человеку. — Почему, когда кровотечение из горла у него чуть останавливается, он шевелит губами, будто разговаривает с кем-то?

Ллойд ничего не ответил. Он слишком хорошо знал свою мать и понимал, когда она говорит для того, чтобы получить ответ, а когда — лишь потому, что не в силах сама справиться со своими размышлениями. Фэнни хотела знать о своем муже все, даже его мысли. Впрочем, мысли прежде всего: кто, если не она, защитит Луиса от плохих дум? Ллойд понимал: то, что во время приступов Туситала уходит от нее, то, что творится с ним необъяснимое, приносило Фэнни настоящие страдания.

Туситала вскрикнул, губы его раскрылись. Фэнни наклонилась, почти касаясь ухом его губ, но ничего не смогла услышать, кроме стона.

— Так ты не забираешь меня пока? Не уведешь, добрый Сильвер? — Туситала попытался рассмеяться, но вместо смеха раздался стон. — Я не боюсь тебя, Сильвер, не боюсь смерти, но я не хочу уходить именно сейчас. Подожди немного, и я закончу его! Я создам! «Уир Гермистон» будет лучшей моей книгой! Брэксфильд скажу тебе честно, будет помельче моего лорда Гермистона. У меня получается настоящий шотландский судья, которого можно ненавидеть, но не уважать — нельзя. Впрочем, тебе, наверно, это неинтересно, ты ведь не читаешь книг, Джон Сильвер?

— У меня другая профессия, создатель, — усмехнулся Сильвер. — И я желаю тебе удачи в твоем деле. Да поможет тебе бог или дьявол — не знаю уж, кому ты поклоняешься. Но помни: у тебя мало времени, а ты непростительно отвлекаешься. Когда ведешь корабль, нельзя одновременно пересчитывать звезды.

Перед его глазами стояло черное, густое марево, внутри которого светился огонек трубки Сильвера. И чем больше говорил пират, тем больнее становилось его создателю. Но не было в мире силы, которая могла бы заставить Сильвера уйти прежде, чем Сильвер решит уйти сам. И потому Туситала продолжил этот странный и страшный диалог. В этих диалогах Туситала всегда высказывал очень важное, что-то такое, о чем не то что никому не говорил писал и то не всегда…

— Ну что же делать, Сильвер, если эти люди удумали войну? — спросил Туситала. — Неужели я не сумею отговорить их? Представляешь, они перевели «Дьявольскую бутылку» и теперь зачитываются ею. Так вот, я придумал, как с помощью этой бутылки…

— Делай, как знаешь, — перебил Джон Сильвер, которому было совершенно неинтересно, как отговаривают людей от войны. — Только сдается мне: здесь твоя последняя пристань.

Настала ночь: время борьбы звездного света с бездонной темнотой густых чащ. Свет падал в темноту леса и тонул в ней, но стоило ему прорваться, дотронуться звездными лучами до какой-нибудь одинокой поляны или дороги, как та сразу озарялась почти дневным светом. Звезды то и дело срывались с небесного купола: поглядеть, что же там, в земной темноте, и можно было бы загадывать множество желаний, но в усадьбе Ваи-лима все в эту ночь были заняты другими делами.

На лестнице раздались легкие шаги — если бы снежинки имели ноги, у них была бы такая походка, — и на пороге комнаты, где лежал Туситала, появилась молодая служанка Фаума. Всем своим видом она показывала, что жизнь ее, в сущности, еше только начинается и очень приходится ей по душе. Одета Фаума, как всегда, была в яркую лавалаву, на шее красовалась гирлянда из красных душистых ягод и желтых листьев. Поняв, что ее одеяние смотрится чужим в пропахшей болезнью комнате, она застыла на пороге, испуганно посмотрела на Туситалу и прошептала:

— Любовь! Господин воюет со злыми духами? С каких небес берет он силы, чтобы жить?

Фэнни внимательно посмотрела на служанку.

— Иногда мне кажется, что болезнь родилась раньше мужа. Она стояла наготове и, как только Луис родился, бросилась на него и начала пить соки.

Черное марево перед глазами густело, превращаясь в сплошную непроглядную стену. Сильвер казался частью этой стены красным барельефом на черном фоне. Но вот он сделал шаг, еще один…

— Сдается мне, это твоя последняя пристань, — повторил старый пират.

Туситала смотрел на него не отрываясь. Так, наверное, змея вглядывается в факира, играющего на дудке: в этом взгляде нет страха, но лишь восхищение и безнадежность.

Сильвер сделал еще шаг.

— И будет море, и небо, — прошептал он, — и по вечерам ветер начнет шелестеть кронами деревьев и те станут говорить о чем-то непонятном, но очень важном, чайки будут кричать все так же протяжно и солнце палить все так же жарко. Все это будет, будет! А ты, создатель, уплывешь в совсем иные моря… Но всему свой срок. Прежде чем искать сокровища, нужно, чтобы кто-нибудь их потерял, не так ли? До встречи!

Красный плащ еще долго светился в темноте…

— Ужасно болит голова. — Туситала открыл глаза и сразу увидел улыбающееся лицо Фэнни. — Фэнни, ты, наверное, совсем не спала. Измучилась со мной, да?

Вместо ответа Фэнни наклонилась к нему и поцеловала.

 

Глава третья

в которой дом Туситалы просыпается

Это был дом, который не отгораживал себя от мира, а старался слиться с ним, стать продолжением этого бескрайнего — лесного, морского, земного — мира, который в этот час просыпался. Просыпался вместе с ним и дом Туситалы.

Первым всегда появлялся Суанатуфа. Как бы рано ни вставали другие обитатели дома, Суанатуфа уже работал на огороде.

Огромный, как скала, широкоплечий самоанец, чью грудь никогда не украшало ничто, кроме ожерелья из черных листьев, чью щеку пересекал ножевой шрам, в это утро шел через гостиную со своей вечной мотыгой через плечо.

Но сегодня его уже ждали. Наверху, рядом с дверью, над которой висела ветка розовых кораллов, стояла Фаума.

— Любовь, Суанатуфа! — крикнула она и бросилась по лестнице вниз.

Но Суанатуфа не обратил на ее крик никакого внимания. Даже когда она подбежала и дотронулась до его плеча своими невесомыми пальцами — поверьте, прикосновение пальцев любящей женщины многого стоит, — даже тогда Суанатуфа никак не отреагировал и вышел во двор.

Он вообще никогда не разговаривал, этот странный самоанец. Никогда и никому не рассказывал он, какие сражения так обезобразили его лицо. Никто не знал, был ли Суанатуфа немым от рождения или просто отказался разговаривать с людьми.

Под лучами раннего утреннего солнца листья казались прозрачными и почти невидимыми, но чем выше поднималось солнце, тем плотнее и зримее становились они.

Туситала сегодня проснулся раньше обычного: уезжала Белла, а он так привык диктовать ей, и хотелось перед ее отъездом поработать побольше.

Он подошел к той, кого по всем законам надо назвать «падчерицей», но кого он любил, как родную дочь, и грустно произнес:

— Мне жаль, Белла, что ты уезжаешь. Мне кажется, без тебя работа над «Гермистоном» застопорится.

— Если не будешь отвлекаться на все эти местные распри, ты напишешь еще сто романов, — тоном учительницы начальных классов сказала Белла.

— Ты права, — вздохнул Туситала. — Кстати, я еще хотел сегодня продиктовать письмо в «Таймс». Ты не против?

— Я-то не против, — вздохнула Белла. — Но неужели ты думаешь, что эти письма хоть чему-нибудь помогут? Ну, напишешь ты письмо про то, что братоубийственная война это ужасно. И что дальше?

Туситала не ответил…

В это время в гостиной уже готовились к первому завтраку.

И, как всегда, когда стол был уже почти накрыт, появился Ллойд.

— Любовь, ма! — крикнул он с порога и поцеловал Фэнни.

— За столько лет не могу привыкнуть к этому странному приветствию, — Фэнни что-то поправила на столе. — Любовь, сын!

— А мне нравится: любовь — и все дела!

Фэнни внимательно посмотрела на своего сына и в который раз поразилась: какой же он все-таки мальчишка! В его возрасте другие молодые люди уже делают себе карьеру, а этот… Пробует, правда, писать, но… Впрочем, Луис говорит, что у мальчишки есть талант. Вспомнив про Луиса, Фэнни подумала: можно ведь и до старости оставаться мальчишкой и вообще при таком отчиме требовать от Ллойда серьезности было бы по меньшей мере несерьезно.

— Кстати, не опоздай ко второму завтраку! — грозно сказала Фэнни. — И оденься поприличней, все-таки вождь в гости придет.

…В этот утренний час, когда просыпался дом Туситалы, когда Тихий океан, будто оправдывая свое название, робко стелился у ног, как огромная нашкодившая собака, когда Ваилимский водопад и тот старался шуметь тише, когда гора Ваэа, покрытая утренним туманом, казалась небольшим холмом, когда цветы поворачивали к солнцу свои бутоны и, словно потягиваясь, распускали лепестки, когда вся жизнь представлялась сплошным ожиданием и предвкушением, — в этот тихий утренний час воин Сими приближался к усадьбе Ваилима. Он знал, что ему делать. Его ножи были отточены остро. Сам Лаупепе напутствовал его.

Сими спрятался под окном гостиной. И вдруг увидел, как прямо через окно «вплывает» в дом Туситалы военное каноэ, на котором сидят три размалеванных духа.

 

Глава четвертая

в которой в окно дома Туситалы вплывает военное каноэ, а из окна вылетает древесная лягушка

Услышав шум, Туситала выскочил из своей комнаты на втором этаже и посмотрел вниз. Белла испуганно выглядывала из комнаты, не решаясь выйти. И хотя, как и все в его семье, девушка эта была не из робкого десятка, зрелище, открывавшееся ее глазам, могло испугать кого угодно.

В окно гостиной вплывало военное каноэ, разукрашенное разноцветными листьями. На носу каноэ сидел не то человек, не то дух, лицо которого было размалевано так, будто его обмакнули в палитру художника. Еще двое духов восседали на корме.

Проплыв по воздуху, каноэ ударилось о шкаф и остановилось. Тот, что был на корме — видимо, главный дух, — вскинул вверх руку и заорал нечто нечленораздельное. Двое других последовали его примеру. Тогда главный сорвал с груди ожерелье из ягод — всего на нем висело ожерелий десять — и, не выходя из каноэ, начал рассыпать ягоды вокруг лодки.

На крик прибежали Фэнни и Суанатуфа.

Увидев каноэ, вплывшее в окно, Суанатуфа рухнул на колени, закрыл голову руками, стараясь вовсе не глядеть на пришельцев.

Фэнни замерла у дверей комнаты и скорее удивленно, чем испуганно посмотрела на Туситалу.

— Кто вы? И что все это значит? — спросил Туситала. В голосе его не было и тени страха.

В ответ главный дух повернул к нему свое разукрашенное лицо и дико захохотал.

— Отец, не спускайся к ним. — прошептала Белла, — мало ли кто это и чего они хотят.

Но Туситала уже начал спускаться.

Тогда главный дух три раза ударил веслом о дно лодки, и каноэ чуть «отплыло» назад. Это заставило Туситалу остановиться.

Духи одновременно подняли свои копья и навели их на Туситалу. Туситала сделал шаг — одно из копий оказалось совсем рядом с его сердцем.

— Луис! — вскрикнула Фэнни.

— Все в порядке. — Неожиданно для всех Туситала сел на диван и спокойно развернул газету.

Подобное спокойствие удивило Фэнни и Беллу и возмутило духов. Они одновременно подняли свои копья: казалось, еще секунда — и копья полетят в Туситалу.

— Генри, — сказал хозяин дома, не поднимая глаз от газеты. — Если ты швырнешь копье и попадешь в диван — тебе придется покупать новый. Но поскольку ты никогда и ничего не умел делать хорошо, то вполне можешь попасть в меня. А вот приобрести нового Туситалу, боюсь, будет совсем не просто. Даже с твоими деньгами.

— Да ну тебя, Луис, — расстроенно произнес главный дух, — знаешь, какие деньги я потратил, чтобы нанять белых людей? Никто из самоанцев не соглашался не то что духов изображать, но даже тащить каноэ! А ты меня расколол так быстро.

Фэнни осторожно подошла к каноэ и провела рукой по лбу главного «духа». Краска стерлась, и под ней оказалась загорелая кожа.

— Нет, Генри, ты неисправим. — Фэнни пыталась улыбаться. — Признаюсь: ты меня здорово напугал!

Белла крикнула что-то по поводу того, что как хорошо, мол, уехать из этого сумасшедшего дома, и стрелой вылетела из гостиной.

— Все, ребята, нас раскололи, — вздохнул Генри. — Можете увозить каноэ.

Молча поднялся с колен Суанатуфа. Молча подошел к Генри. Молча — в упор — посмотрел ему в глаза и так же молча вышел.

— Не нравится мне этот слуга, — сказал Генри, — наглый какой-то… И шрам этот бандитский. Ты меня еще вспомнишь: они тебе чего-нибудь устроят.

— Суанатуфа действительно странноват, — согласился Туситала. — За то время, что он работает у нас, он не произнес ни слова. Я раньше думал: немой. Но однажды ночью мне не спалось, и я пошел погулять, вошел в конюшню и услышал, как Суанатуфа уговаривает моего строптивого Джека — ты знаешь этого бешеного коня — слушаться меня, говорит какие-то странные слова о великом счастье возить Сочинителя Историй. Сначала я удивился, даже хотел потребовать у Суанатуфы объяснений. Но потом решил: нельзя же отнимать у человека право быть странным?

— Ты меня умиляешь, Луис. — Генри забыл, что он весь разукрашен и увешан гирляндами, и потому никак не мог понять, почему Луис и Фэнни улыбаются, глядя на него. — Ты напрасно улыбаешься, напрасно, я хорошо плачу слугам, не бью, кормлю нормально. Но позволить, чтобы у какого-то там слуги была от меня тайна? Это уж простите… Фэнни, разве я не прав?

— По-моему, прав Луис, — как всегда спокойно и весомо ответила Фэнни.

Генри Моор не так давно приехал на Самоа и не знал, что в доме Сочинителя Историй был неписаный, но свято соблюдаемый закон: если рядом не было посторонних, домашние могли спорить и даже ссориться друг с другом, но во всех спорах и разногласиях с пришлыми людьми они стояли горой друг за друга.

— Как знаете, — ухмыльнулся Генри, — только я вплыл в ваш дом по спине какого-то туземца с красной повязкой по самые глаза. Он сидел под окном гостиной и явно кого-то выслеживал.

— Туземцы любят меня и не сделают мне зла. — Туситала снова принялся разглядывать газету.

В это время распахнулась дверь и на пороге появился Ллойд.

— Уплыло каноэ, да? Обидно! Как всегда, самое интересное пропустил. Уже вся Ваилима кричит про боевое каноэ, плывущее по воздуху, и армию духов на нем. Говорят, это к войне.

— Слухи на земном шаре везде распространяются с одинаковой скоростью, — рассмеялся Генри. — Скучно у вас, ребята, невыносимо. Магазин мой в Апии работает сам по себе. И чем мне заняться?

Тут Генри поднял свои подведенные краской глаза к потолку, начал философствовать: как все торговцы, он очень любил философствовать.

— Ты знаешь, Луис, на Самоа я еще раз убедился в простой истине: мы в этой жизни всего только наблюдатели, и не более. Вот плывет лист, гонимый ручьем, и как бы ни относился лист к ручыо пусть он его хоть ненавидит, хоть боготворит, — листик все одно несет, мчится он, влекомый потоком, и поделать ничего не может. Ничего! Так же и мы — осенние желтые листья, которые несет в болото забвения, и все, что нам остается, — глядеть по сторонам, впихивать в себя впечатления, которые, если вдуматься, тоже никому не нужны. — Генри перевел дыхание. Когда он начинал говорить длинные речи — совершенно не нуждался в собеседнике. — Вот и приходится розыгрыши придумывать, чтобы хоть как-то развеяться. Деньги платить, чтоб себя и других развлекать. Между прочим, Луис, если бы ты меня так рано не распознал, я бы тебе продемонстрировал еще один сюрприз.

Генри достал из своей сумки сверток, который дергался и издавал странные звуки. Когда Генри все же развернул его, все услышали громкий, резкий звук пилы. В руках Генри держал огромную древесную лягушку.

— Какова тварь, а? — Генри всеми силами старался удержать лягушку в руках. — Я мечтал, как эффектно достану ее и вы все обалдеете от этого звука, а ты…

— Генри, можно подержать? — попросил Ллойд.

— Стой! Не делaй этого! — истошно закричал Туситала, отбрасывая газету. — Генри, признайся, неужели это древесная лягушка?

Вопрос был явно лишним: громкий звук пилящей пилы говорил сам за себя.

— Выброси ее, — взмолилась Фэнни, — ненавижу этот звук. Зашвырни куда-нибудь подальше.

Генри размахнулся, и лягушка вылетела в окно.

— Тут уж выбрасывай, не выбрасывай… — вздохнул Туситала. — Да, Генри, беда пришла…

Генри пытался понять: в шутку говорит Туситала или всерьез. Ему хотелось понимающе улыбнуться, но улыбки не получилось.

— Да, Генри, сразу видно, что ты здесь живешь недавно, — печально произнес Туситала.

— А что? — Голос Генри предательски дрожал.

— Он еще спрашивает: а что? Знаешь ли ты, что каждая, даже безобидная тварь в этом мире обороняется. Любой жучок имеет что-нибудь такое, что помогает ему биться с врагами.

— Может, не надо мне читать лекции по биологии? — взорвался Генри.

— Как знаешь. Только хочу сказать, вдруг тебе это будет интересно: древесной лягушке помогает бороться с врагами ее кожа. Ядовитая кожа. Посмотри, руки еще не гниют? Пожалуй, гниение начнется чуть позже, к вечеру. Извини, Генри, мне искренне жаль…

— Ты меня разыгрываешь, да? Разыгрываешь? — с надеждой спросил Генри.

— Можешь не верить. — Туситала снова принялся за газету. — Сначала у тебя начнет гнить кожа на руках, потом на ногах, потом вылезут волосы, потом ты перестанешь есть, пить и будешь медленно-медленно высыхать. Правда, есть один способ, если я не ошибаюсь.

— Какой?

— Козлиный помет. — Туситала выдержал паузу. — Если как следует вымазать руки козлиным навозом — тогда можно спастись.

— А может, лучше к доктору пойти? — уже совершенно серьезно спросил Генри.

— Делай, как знаешь, — вступила в разговор Фэнни. — Только помни, что время сейчас твой самый злейший враг.

— Слушайте, ребята, — уже не просил — умолял Генри. — У вас ведь есть коза? Даже две. Дайте навозу, ну, пожалуйста.

— Мы вообще собирались завтракать, — еле сдерживая смех, сказал Ллойд.

— Но если ты, Генри, пойдешь к Суанатуфе, — Туситала усмехнулся, — то он, возможно, выделит тебе необходимую порцию.

Генри выскочил из комнаты куда быстрее обычного.

Ллойд зашелся от смеха.

— Мы садимся завтракать или нет? — Туситала был совершенно спокоен. — Пусть еще скажет спасибо, что я денег за навоз не взял. Не появилось еще на свете человека, который мог бы безнаказанно разыграть Сочинителя Историй!

В окно было видно, как Генри что-то говорит Суанатуфе. Суанатуфа долго не может его понять, но потом лопатой кидает ему навоз на руки. При этом вечно хмурое лицо Суанатуфы озаряется детским восторгом.

 

Глава пятая

в начале которой Сими проникает в дом Туситалы, чтобы в конце убежать из него

Сими был воин он ничего не боялся. Сими знал: нет на свете ничего такого, что нельзя было бы уничтожить. Ничего, кроме духов. С ними невозможно воевать, даже думать об этом страшно.

И когда по его спине в дом Туситалы вплыло каноэ с тремя духами, Сими испугался так, как не пугался еще ни разу в жизни. Он спрятал голову в колени и, хотя повязка мешала дышать, сидел скрючившись довольно долго.

Но Сими был молод. А когда человек молод, то, если в нем начинают бороться любопытство и страх, любопытство всегда берет верх. Сими поднял глаза и робко заглянул в дом…

Когда Сими увидел, что Туситала остается спокойно сидеть на диване, не обращая ни малейшего внимания на копья, нацеленные ему в грудь, он понял: этот человек бог. Он сильнее бога — он не боится духов. Когда Сими увидел, как Фэнни подошла к главному духу и дотронулась до его лица, — он опустил глаза. Сими знал: сейчас ударит молния или земля разверзнется. Но ничего этого не случилось, более того: каноэ уплыло, а главный дух остался в плену у Туситалы.

«В этом доме живут боги, — решил Сими, Сочинитель Историй, покоряющий духов, — это даже больше, чем бог. Хотя что может быть больше, могущественней, чем дух? Если Сими осквернит дом Туситалы убийством, злые духи навечно возьмут его в плен, и Сими вечность будет мучиться. А вечность — это так страшно, что даже представить себе нельзя».

Сими настолько увлекся своими мыслями, что не заметил, как из окна дома вылетела древесная лягушка и, разрывая окрестности дикими звуками, упала недалеко от него. Впрочем, если бы он даже и обратил на это внимание, вряд ли бы удивился. Кто знает, что должно вылетать из дома, где живет бог? И почему бы из этого дома не вылетать древесным лягушкам?

Сими размышлял. Теперь он знал точно, что идет на смерть. Даже больше чем на смерть — на смерть, без конца, на вечные мучения шел он, воин Сими. Отступить? Убежать? Но с первых шагов по этой зеленой земле внушали ему: единственная правда для воина — приказ. Изменить этой правде значило изменить себе, значило потерять себя, то есть умереть. Выбора у него не было.

Когда завтрак в доме окончился и все разошлись по своим делам, Сими легко впрыгнул в окошко и скрылся за занавеской.

Едва он затаился, раздался голос Туситалы. Голос лился откуда-то сверху, будто с небес. Слова были как будто знакомые, но смысл их Сими почему-то понимал очень плохо.

«Умереть? А что это, собственно, значит? — диктовал Туситала. — Я хотел бы превратиться в облако и вновь возникнуть в виде травы или цветов; быть все той же удивительной, пульсирующей, чувствующей материей… Сознание, нервные узлы и прочее в этом роде в конце концов всего лишь фикция…»

В гостиную вошла Фаума. Начала убирать со стола. Сими чуть отодвинул занавеску… Нож лежал на его ладони, как приклеенный. Сими поставил руку почти вертикально — нож не упал. Спина Фаумы была совсем рядом, казалось, до нее можно дотянуться…

Вошел Суанатуфа, Фаума радостно улыбнулась и быстро-быстро заговорила:

— Все вокруг только и делают, что твердят о войне. Говорят, рыбаки поймали рыбу без хвоста это к войне. Суанатуфа знает, что такое война? — Фаума попыталась погладить шрам на щеке самоанца, но тот отдернул голову. — Ну почему, почему ты ни с кем не разговариваешь? Будто у тебя язык ветер вырвал. Фауме совсем не с кем говорить, и она…

Но договорить Фаума не успела…

Тревожно повел Суанатуфа глазами. Ноздри его раздулись, как у зверя, почуявшего добычу. Молнией бросился он к занавеске. Удар! От которого у Сими перехватило дыхание. Суанатуфа выволок его, скрюченного бросил на пол.

— Что это?! — закричала Фаума. — Скорее все сюда!

На крик вышли Туситала и Белла.

Увидев двух самоанцев, один из которых, с красной повязкой на лице, валялся на полу, а второй — Суанатуфа крепко держал его, Белла вернулась в комнату. Ей захотелось уехать отсюда и как можно скорей.

— Кто ты? Что тебе надо в моем доме? — спросил Туситала.

Воин молчал.

Туситала сдернул повязку с его лица. Перед ним был очень молодой воин, мальчишка.

— Отпусти его, — сказал Туситала. — Нет ничего унизительней, чем воин, стоящий на коленях.

Суанатуфа еще сильнее вывернул руку Сими.

— Сими не нужен скальп Туситалы, — заговорил Сими. — Сими нужно верить. Он не сделает Туситале зла.

Туситала посмотрел на солнце — оно жарило вовсю и понял, что сегодня поработать вряд ли удастся.

— Тебя зовут Сими? Любовь, Сими!

— Любовь, Туситала!

Услышав приветствие. Суанатуфа отпустил Сими.

— Я же говорил: он пришел с любовью, — улыбнулся Туситала. — Благодарю тебя, Суанатуфа. Ты пришел, как всегда, вовремя. Теперь ты свободен.

Не ответив и даже не кивнув, Суанатуфа вышел. Фаума выскочила вслед за ним.

— Ну и зачем же пришел ко мне Сими? И зачем прятался за занавеской? Дом Туситалы открыт для всех.

Сими никогда не разговаривал с богами и совершенно не знал, как это делается. И потому молчал.

— Может быть, Сими пришел посмотреть «бутылку дьявола» — ту самую, что выполняет любые желания?

Сими решил: вот он, конец. С дьявольской бутылкой он точно не справится.

Но Туситала расценил его реакцию по-своему:

— Я угадал? Чего ж было прятаться? Я показываю ее всем.

Что-то зловещее послышалось Сими в этих словах.

— Нет, — задрожал он. — Сими недостоин. Нет!

Но Туситала уже подошел к шкафу, порылся в нем и достал таинственную бутылку из синего, полупрозрачного стекла. Внутри бутылки шевелилось что-то черное. Сколько ночей потратил Туситала, использовал все свои немногочисленные инженерные знания, чтобы добиться эффекта почти живого существа от обычных черных чернил.

— Тот, кто сидит внутри бутылки, может выполнять любые мои желания, — торжественно произнес Туситала. — Я пожелал, чтобы не было войны между Лаупепе и Матаафой! Войны не будет!

Не отрываясь, словно загипнотизированный, следил Сими за тем, как внутри синей бутылки переворачивался, крутился, дышал черный дух.

Долго не мог Сими произнести ни слова, наконец, потупившись, сказал:

— Злой дух — дух твоей страны. Туситала. У вас свой дьявол, и он не имеет власти над нами. У нас свои духи. Так говорит Лаупепе, Сими верит ему. Будет война. Лаупепе победит Матаафу, потому что вместе с Лаупепе идут белые братья.

— Неужели Сими не боится погибнуть? — спросил Туситала, поднося бутылку близко-близко к лицу Сими. — Если Сими пойдет против моего духа, это может плохо кончиться для воина.

— Сими не знает, что такое страх. Сими знает, что такое позор. И он не хочет испытать позора.

Туситала поставил бутылку в шкаф.

— И будет небо, и деревья станут шелестеть о чем-то непонятном, но очень важном, — вдруг сказал он — Протяжные птичьи крики разольются в тишине, лес будет все так же ярок и многозвучен, а ты рухнешь где-нибудь под деревьями, и в твою голову будут лезть противные черные муравьи.

С Сими никто так не разговаривал. Он почувствовал в себе готовность подчиниться этим словам, а главное, этой интонации — абсолютно искренней и абсолютно дружеской. Но воин подчиняется только приказам, даже если душа его противится этому.

Туситала молчал. Сими понял, что Сочинитель Историй знает, что с ним сейчас происходит. Они молча смотрели друг на друга, пока Туситала не заговорил снова — на этот раз как-то странно — мелодично и очень красиво:

Туситала кончил читать, сел на диван, а Сими все глядел в потолок, беззвучно шевеля губами.

— Эту историю сочинил Туситала? — наконец произнес он.

— Это мое завещание. Знаешь, что такое завещание?

— Сими думает: завещание — это очень красивая история. Как песня. Да?

Тяжело и печально вздохнул Туситала.

Решительной походкой в гостиную вошел Суанатуфа. Следом за ним, куда более робко, шла Фаума.

Суанатуфа молча протянул Туситале открытую ладонь. На ней лежал, переливаясь в лучах щедрого дневного солнца, абсолютно красный угорь.

— Что это значит? — спросил Туситала.

Но Суанатуфа, как всегда, ничего не ответил, лишь провел угрем по лицу Сими.

— Кровь течет по нашим рекам! — крикнул Сими и упал на колени. — По кровавым рекам духи ведут войну в наш дом!

— Господин говорит с нехорошим человеком, — вздохнула Фаума. — Хороший человек не станет прятаться в чужом доме.

Увидев красного угря, Сими вспомнил, зачем он, собственно, пришел в Ваилиму.

«Сочинитель Историй, побеждающий духов, хотел меня околдовать, — подумал Сими. — Но околдовать воина не так просто».

…Если бы Сими вскочил на ноги, Суанатуфа, конечно, сумел бы его остановить, и тогда не было бы впереди тех драматических событий, которые ожидали дом Туситалы и юного воина по имени Сими.

Но Сими прямо с колен прыгнул в окно, и через секунду его уже невозможно было отыскать в густых зарослях Ваилимы.

 

Глава шестая

в которой происходит покушение

Туситала стоял посреди комнаты и играл на флейте: то ли отдыхая от бурных событий сегодняшнего дня (не зная, сколько волнений его еще ожидает), то ли размышляя над будущими страницами «Уира Гермистона»… Все в доме привыкли к этим легким, будто из самого воздуха рождающимся звукам — они означали, что в доме все хорошо и спокойно.

В окне гостиной появилась смуглая рука с топориком. Топорик полетел в дом, ударился о занавеску. Следом прыгнул Суанатуфа. На всякий случай заглянул за занавеску и, никого там не обнаружив, вышел.

На Туситалу это появление не произвело ни малейшего впечатления. Лишь мелодия, которую он играл, стала еще более лиричной.

Через мгновение Суанатуфа появился снова шел он спиной, постоянно кланяясь кому-то, кого из-за двери видно не было. Но вот появился пожилой седеющий самоанец с лицом столь открытым и мудрым, что, глядя на него, невольно думаешь: наверное, этого человека очень любят внуки.

В Ваилиму пришел вождь Матаафа. Туситала отложил флейту и, улыбаясь, сказал:

— Любовь! Приветствую великого вождя в моем доме!

— Любовь! В этом доме один великий вождь — Сочинитель Историй. — Матаафа покосился на Суанатуфу, который, поднявшись с колен, жался около стены. — Думаю, в доме Туситалы Матаафа не нуждается в защите? Мои воины остались по ту сторону дома. Воин Туситалы тоже может удалиться.

Продолжая кланяться и, не отрывая взгляда от глаз Матаафы, Суанатуфа вышел.

— Польщен, что в трудную минуту вождь пришел ко мне за советом.

— Матаафа пришел к Туситале с той единственной целью, с какой один друг приходит к другому: отразиться в его глазах.

— Всегда рад Матаафе, великому вождю великого народа.

— Разве есть народ, который Туситала мог бы назвать не великим? — спросил Матаафа и после паузы продолжил: — Злые духи жаждут, чтобы люди убивали друг друга, тогда они смогут увести к себе как можно больше рабов. Матаафа знает. Туситала не хочет войны, но вот о чем хотел спросить Матаафа…

Появилась Фаума, поклонилась Матаафе, поставила перед ним еду, еще раз поклонилась и убежала.

Матаафа встал и произнес торжественно:

— Матаафа благодарит Туситалу за то, что он никогда не был едящим отдельно — Матаафа не был голоден, но отказываться от еды, предложенной другом, считал оскорбительными и для себя, и для Туситалы. — Так вот что меня беспокоит: сейчас на нашей стороне перевес и нам выгодно начинать прямо сегодня, мое войско готово биться за свободу Самоа… Но Матаафа не хочет войны.

За окном зашевелились кусты. Но, увлеченные разговором, ни Туситала, ни Матаафа не заметили этого.

— Я плохой полководец, — вздохнул Туситала, — я могу выигрывать сражения только на бумаге. Но если есть хотя бы один шанс не начинать это пиршество злых духов — разве можно его не использовать?

Сими снова стоял возле дома Туситалы и слушал голос человека, за скальпом которого он пришел.

После разговора с Туситалой Сими неожиданно для самого себя вдруг понял, что ему совершенно не хочется выполнять приказ Лаупепе. Ему не хотелось убивать (признаться, он не убил еще никого в жизни), но он знал: если не убьет — не станет настоящим воином. Сими легко перемахнул подоконник и спрятался за занавеску.

Когда Туситала и Фэнни еще только приехали на Самоа, Фэнни отгородила довольно большой угол комнаты вместе с одной из дверей. В эту дверь приносили неразобранные сумки, чемоданы и складывали за занавеской. Теперь весь скарб убрали, а занавеска осталась.

Но Матаафа был истинный самоанец. Ему не надо было видеть врага, чтобы знать о его присутствии.

— Повеяло недобрым ветром. — сказал он, повернувшись в сторону занавешенного угла.

— Великий вождь устал, — улыбнулся Туситала. — Для Матаафы в моем доме нет недобрых ветров.

Матаафа больше верил своему чутыо, чем словам кого бы то ни было, но разве мог он оскорбить недоверием дом друга?

Сими видел коричневую спину Матаафы, родинку под левой лопаткой, в эту родинку он и хотел ударить. Промахнуться было невозможно. Нож, как приклеенный, вертикально стоял на ладони. Достаточно было прыгнуть и вонзиться в спину Матаафы…

Распахнулась дверь — в гостиную вбежал Ллойд. Увы — а может быть, к счастью? — он вошел через ту дверь, рядом с которой стоял Сими.

Мгновение — Сими содрал с лица повязку и засунул ее в рот Ллойду, вместо кляпа.

Мгновение — Ллойд связанный лежит в углу комнаты.

Ллойд понял: в следующее мгновение он потеряет сознание.

— Я плохо знаю твой народ, — сказал Туситала. — Но, мне кажется, это добрые и честные люди. Они не должны убивать друг друга.

— Народ океан, — вздохнул Матаафа. — А волны в океане, как известно Туситале, бывают и маленькие и большие.

Сими обернулся на связанного Ллойда и отчетливо понял, на кого поднял руку. Тогда он решил немного повременить с убийством и шепотом, чтобы услышал только Ллойд, сказал:

— Да простит меня Лоиа, сын Туситалы. Сими очень виноват перед ним. Но Сими должен помочь Туситале избавиться от злого друга. Туситала побеждает духов, но не умеет выбирать друзей. Когда Сими сделает то, что поручил ему всемогущий Лаупепе — он будет просить у Лоиа прощения до самого заката солнца. Если, конечно, Сими доживет до заката солнца.

— Я понимаю Матаафу. — Туситала поднялся с дивана. Теперь он стоял между Матаафой и Сими. Как раз между вождем и воином оказалась его высокая, чуть сутулая спина, словно щит, закрывающий Матаафу. — Пусть вождь сам решает: начинать ли кровавый пир духов. Но пусть Матаафа верит: что бы ни случилось, он всегда найдет в этом доме поддержку и помощь. Самоа должны оставаться свободной страной, нельзя, чтобы их поделили на части три великие державы. Этот карлик Лаупепе будет куклой в их руках.

Сими, помолившийся уже всем духам и готовый бросить нож, опустил руку. Туситала закрывал собой Матаафу. Сими мог бы, конечно, рискнуть кинуть через голову Туситалы, но если бы он задел ножом бога? Нет, это было даже страшно себе представить.

— Я рад, что Туситала понимает меня. — Матаафа отошел к окну и повернулся к Сими. Воин видел вождя. Его глаза, в которые старался не смотреть. Он замахнулся для броска.

Ллойд сумел подползти к Сими и ударил его. Нож выпал, но Сими каким-то немыслимым движением успел подхватить его. Ллойд еще раз ударил Сими связанными ногами. Тогда Сими помолился в последний раз всем духам и богам, каких знал, поднял руку с ножом и… почувствовал сильный удар, рухнул на пол и очнулся под ногами Матаафы и Туситалы.

Суанатуфа, который на этот раз чуть не опоздал, уже развязывал Ллойда.

— Матаафа жив? — первый вопрос, который задал Ллойд.

— Я жив, Лоиа. На земле Самоа для Матаафы не осталось безопасных мест.

Туситала поднял Сими и яростно начал трясти его. Голова Сими качалась из стороны в сторону, как недозревший плод на ветке.

— Ты хотел убить гостя моего дома?! — кричал Туситала. — Но ведь я поверил тебе! Ты, подлец, хотел убить Матаафу! Я тебя собственными руками, я…

Ллойд собрал остатки сил и буквально вырвал съежившегося Сими из рук хозяина дома.

Мирно беседуя, в гостиную вошли Фэнни и Генри Моор. Они смолкли на пороге, силясь понять, что здесь происходит.

Приступ ярости у Туситалы прошел. Он рухнул на диван и прошептал, обращаясь к Сими:

— Кто научил тебя убивать из-за угла? Кто научил тебя этому?

Но пришло время Фэнни задавать свои вопросы. И она не преминула это сделать, с властностью и требовательностью в голосе, которые, если верить книжкам, столь свойственны истинным английским хозяйкам.

— Итак, что здесь происходит, я вас спрашиваю? Ллойд, почему у тебя красные полосы на руках, опять занимался какой-нибудь дурью? Почему ты такой запыхавшийся? Почему Луис такой бледный? И, наконец, что здесь делает этот человек и почему его лицо разукрашено черной краской?

Фэнни села в кресло, всем своим видом показывая, что ждет исчерпывающих и немедленных ответов.

Но понадобились всего две короткие фразы, которые произнес Ллойд, чтобы все стало абсолютно ясно:

— Этот идиот связал меня. Он хотел убить Матаафу.

Генри Моор ухмыльнулся:

— Всегда говорил: черномазым верить нельзя. — Тут он заметил Матаафу и добавил: — К вождям это, разумеется, не относится.

Матаафа подошел к Сими, взял его за подбородок, посмотрел прямо в глаза:

— Ты достоин казни и будешь казнен! А твой скальп отдадут на съедение муравьям!

— Может, лучше повесить? — радостно спросил Генри. — Мне кажется, Фэнни, в твоем саду неплохо будет смотреться человек, покачивающийся на дереве. Эдакий маятник, отсчитывающий последние мгновения своей жизни.

— Заткнись, пожалуйста. — не очень вежливо, но по сути ответила Фэнни.

Между тем Сими начал постепенно приходить в себя. Все эти разговоры его почти не пугали. Почти… Если Лаупепе говорит, что «погибнуть на войне — это счастье», если белокожий Роуз считает так же, чего ж бояться? Нет, о другом думал Сими. В суматохе его забыли обыскать, за поясом болтался еще один нож, рука сама тянулась к рукоятке. Но приходилось выжидать момент, чтобы ударить наверняка.

— Слушай, парень, — обратился к Сими Туситала. — Тебе, наверное, забыли объяснить, что убить человека — не то же самое, что съесть яблоко.

«Я должен прыгнуть на Матаафу и вонзить нож ему в самое сердце. Я должен быть быстр и страшен, как стрела», — подумал Сими, а вслух сказал:

— Убить врага на войне — исполнить наказ небес. Так говорит Лаупепе, и Сими верит ему.

Заметив, что Матаафа задумчиво глядит в окно, Сими выхватил из-за пояса нож и бросился на вождя.

Но Матаафа был воин, а значит, умел чувствовать куда лучше, чем видеть. За мгновение до удара вождь сделал шаг в сторону. Сими проскочил мимо, едва не выбив оконное стекло. Матаафа мог ударить его, даже убить, но он поступил по-другому.

Вождь схватил нож за лезвие — из ладони хлынула кровь. Своей кровыо Матаафа умыл лицо Сими, и только после этого сильным ударом заставил воина упасть на пол.

— Завтра с тебя снимут скальп. — Матаафа отвернулся.

Фэнни бросилась к нему:

— У вас может быть заражение крови. Надо немедленно смазать вашу рану и перебинтовать.

— Рану? — удивился Матаафа. — О чем говорит Аолеле? И он показал ей свою совершенно чистую ладонь, с едва заметными признаками крови.

— Заколдованный дом! — закричал Сими. — У великого Сочинителя Историй и такой несчастный дом! Ничего не получается! Ничего!

Туситала встал и поклонился Матаафе:

— Прошу простить великого вождя, что в моем доме…

— Позволю себе перебить Сочинителя Историй, — вздохнул Матаафа, — твои слова продиктованы доброй душой, но они не истинны. Туситала ни в чем не виноват. Мой народ стал очень злым. — Матаафа снова подошел к окну. — Хочу просить Сочинителя Историй об одном: пусть мои воины запрут этого выродка в одном из твоих сараев. Завтра на рассвете мы уведем его в лес и там казним. Я не могу осквернять казнью дом Туситалы.

— Жаль, — вздохнул Генри, — признаться, любопытно было бы поглазеть, как казнят на Самоа. Впрочем, если вы пойдете недалеко, я бы напросился с вами.

— Нет! — снова закричал Сими. — Я не могу умереть, не сделав того, что приказал великий Лаупепе!

Пока воины Матаафы тащили Сими в сарай, он продолжал кричать.

Фэнни подошла к Матаафе, взяла его за руку:

— Матаафа не может сейчас уйти, правда? Если ты уйдешь, получится, что Матаафа больше не верит нашему дому. А наш дом этого не заслужил. Пойдемте в сад, там все накрыто. Мы пообедаем вместе, и тогда уход Матаафы не будет похож на обиду.

— Аолеле мудра. У Туситалы мудрая жена, и я повинуюсь.

…Ночью, заманив одного из воинов Матаафы в сарай, Сими оглушил его выдранной из стены доской и убежал из плена. Искать его в самоанских лесах было занятием бессмысленным.

 

Глава седьмая

в которой вновь появляется Джон Сильвер

Снова кто-то настырный и злой выжимал его легкие, выдавливал из них кровь, и вот она уже хлынула горлом, и зеленый самоанский день снова канул в темноту. Приступ затягивался. Сплошная черная стена стояла перед глазами Туситалы, долгая тупая боль властвовала над ним.

Но вот в темноте обозначилось красное пятно и одноногий человек в просторном пурпурном плаще предстал перед Туситалой.

— Это ты, Джон Сильвер? — прохрипел Туситала. — Мне было так больно в этот раз. Скажи, это конец? Ты пришел за мной?

— Сдается мне, еще не время, создатель. Я пришел напомнить о себе. Я пришел поговорить.

Фэнни увидела, что Луис наконец-то стал шевелить губами, и успокоилась. Ей казалось, что, когда он ведет эти неслышные разговоры, боль отступает.

— Сильвер, мне кажется, я уже спрашивал тебя об этом, но ты так и не ответил, почему вестником болезни, человеком, который ведет со мной эти кровавые разговоры, стал именно ты?

— Неужели до сих пор не понял, создатель? Я — твое проклятие, — усмехнулся Сильвер.

— Ты, созданный мной, — мое проклятие? Как смешно… — Туситале показалось, что он засмеялся.

Стоящие вокруг кровати услышали слабый стон.

— Аолеле, Туситала шевелит губами и стонет, Аолеле, помогите ему! — Фаума была готова разрыдаться.

Фэнни оставалась совершенно спокойной.

— Мы столько пережили приступов, Луис, и этот переживем, правда?

Но Туситала ничего не ответил жене. Он разговаривал не с ней.

— Знаешь, о чем я думаю, Сильвер?

— Знаю, — ответил одноногий моряк.

— Я думаю о том, что всю жизнь занимаюсь, в сущности, только одним — разговорами. На бумаге или воздух сотрясая, все одно — говорю. А деревья, между прочим, растут вне зависимости от наших слов. И океан шумит так непонятно. Думаешь, есть слово, которым можно описать разноцветный закат над океаном? Зачем я говорю, Сильвер? Зачем?

— Сдается мне, твое ремесло строительное, — ответил моряк. — Ты строишь дом. В нем поселятся без тебя, и обживут его без тебя… Твое дело построить…

В гостиную вбежал Генри.

— Вы слышали новость? — крикнул он с порога. — Война началась! — Посмотрев на Туситалу, Генри добавил почему-то шепотом: — Улучшений нет?

— Значит, война? — вместо ответа спросила Фэнни.

— Ты красиво говоришь, Сильвер, — вздохнул Туситала.

— А еще я скажу тебе, создатель: ты снова отвлекаешься, а время идет. Солнце поднимается каждое утро, но каждый вечер его поглощают воды океана.

— Этот факт мне известен, — усмехнулся Туситала. — Только ты не можешь увести меня прежде, чем я закончу «Гермистона»? Не можешь, правда? Скажи, Сильвер…

Генри Моор нервно вышагивал по гостиной.

— Я предупреждал Луиса, — сказал он. — Если люди решили воевать — их никто и ничто не остановит. Кстати, Фэнни, я как раз хотел с тобой посоветоваться: какие товары самые ходовые во времена битв?

Минуту, наверное, Фэнни молча смотрела на Генри, потом сказала:

— Я прошу тебя об одном: не сообщай ему сразу обо всем этом. Такая новость может убить Луиса…

— Я напомнил о себе — я ухожу. — Как бы в подтверждение своих слов Сильвер скрипнул костылем. — Но помни, создатель, скоро склянки на твоем корабле пробьют в последний раз.

Сильвер усмехнулся. Красный плащ его развевался, казалось, он стоит на палубе корабля. Он отвернулся от своего создателя и ушел в темноту. Долго еще в тишине скрипел его костыль, а в темноте светилось красное пятно. Но вот оно погасло, и Туситала открыл глаза.

…Как только началась война, Стивенсоны открыли госпиталь для туземцев, и почти все свое свободное время Фэнни проводила там.

А в усадьбе Ваилима появился новый житель — мистер Роуз. Это был невысокий человек, чья фигура напоминала пивную бочку, на которую сверху поставлена пивная кружка с двумя ручками. Глаза мистера Роуза постоянно бегали, будто он хотел видеть всех и вся. Этот человек ни у кого в доме не вызывал симпатий, особенно после того как начал приставать к Фауме. Но он был приставлен следить за Туситалой — те, кто хотел прибрать к рукам остров, боялись писателя — и обитатели Ваилимы вынуждены были терпеть соглядатая в собственном доме.

 

Глава восьмая

в которой Фаума ссорится с Роузом, Роуз угрожает Ллойду, а Туситала уходит на берег океана

…И вот, когда Суанатуфа, в который уже раз, не обратил на нее абсолютно никакого внимания, когда он прошел мимо, не заметив ее, словно она так же неинтересна, как какая-нибудь пальма, вот тогда Фаума проскользнула в гостиную, крадучись, подошла к шкафу и достала волшебную бутылку.

И в то же мгновение сверху полились звуки флейты. Туситала играл печальную мелодию. Звуки не воспаряли к небесам и не стелились по земле — они проникали в ту область человеческой души, где живет память, чтобы оживлять самые дорогие воспоминания те, что навевают тревогу и грусть.

Фаума поцеловала бутылку, подняла ее над головой — странное существо внутри бутылки зашевелилось, задрожало, — рухнула на колени и начала свою молитву:

— Бутылка, если ты и вправду волшебная, если ты и вправду хоть на что-то способна, дьявольская бутылка, сделай так, чтобы он заметил меня. Небо смотрит на пустыню не видит, заметит прольется дождем; земля смотрит на дерево — не видит, заметит — подставит ветки для гнезда; солнце, великое солнце, смотрит на нас — не видит, заметит вскормит и землю, и лес, и птицу, и всех нас. Бутылка, если ты и вправду на что-то способна, сделай так, чтобы этот человек заметил меня. Заметит полюбит, заметит — полюбит, заметит…

— Уж не о моей ли любви ты молила?

Мистер Роуз стоял на пороге гостиной и, радостно улыбаясь, смотрел на Фауму,

Девушка быстро вскочила на ноги и от испуга выронила бутылку. Бутылка ударилась об пол, отскочила, как резиновая, и тотчас застыла на месте, будто приклеенная.

— Интересная вещица. — Мистер Роуз внимательно смотрел, как шевелится черное существо. — Это та самая штуковина, с помощью которой хозяин дурит голову бедным самоанцам? А из чего она сделана, резина под стекло, что ли? — Роуз снова бросил бутылку об пол. Бутылка подпрыгнула и закатилась за диван.

Фаума с ужасом смотрела, как непочтительно белый господин обращается с волшебной бутылкой. Ей казалось, что черное существо по имени дьявол сердится на него, а может быть, и на нее тоже.

— Ладно, черт с ней, с бутылкой. — Роуз схватил Фауму за руку. — Заметит — полюбит, говоришь? Ну так и что? Я заметил тебя, детка. — Он потрепал Фауму по щеке. — Нет, черт подери, черная кожа и белые зубы дьявольски приятное сочетание.

Роуз захохотал. Фаума сжалась, не понимая, как вырваться ей от этого злого господина. И тут…

— Да уж, более приятное, чем сочетание глупости и умного вида.

Роуз сразу узнал голос Ллойда.

Фаума вырвалась, гневно посмотрела на Роуза и сказала:

— Между Фаумой и белым господином стоит ссора.

Еще раз пронзила Роуза своим взглядом и неспешно вышла.

— Мистер Осборн. — Роуз стремился сохранять спокойствие. — Я предупреждал вас: не надо мне хамить. Это никогда ни для кого не кончалось добром.

— Мой вывод был совершенно абстрактным. Не моя вина, что вы приняли его на свой счет.

— Я всегда предупреждаю один раз, мистер Ллойд Осборн. Вас я предупредил дважды. Этого более чем достаточно.

— Отлично сказано! — засмеялся Ллойд. — Случайно, не цитата из книги отца? — Он засмеялся еще сильнее…

Роуз с силой толкнул юношу на диван.

— Что это значит? — гневно спросил Ллойд.

— Не нравится? — Теперь уже пришел черед улыбаться Роузу. — Паршивых мальчишек, вроде тебя, необходимо хорошенько учить. Позволь, я прочту тебе лекцию об оружии?

— У меня нет времени! — Ллойд попытался встать, но Роуз снова отправил его на диван.

В этом маленьком, кругленьком человечке таилась немалая сила.

— Итак, — начал Роуз, — перед вами пистолет. Систему называть не буду — это не важно. «Как же он работает?» — спросите вы, мистер Осборн. И я с удовольствием отвечу на ваш вопрос. Взводишь курок. — Мистер Роуз проделал эту несложную операцию. — Нажимаешь спусковой крючок, и вылетает маленькая-маленькая пуля. Она делает маленькую-маленькую дырочку, и огромного человека как не бывало. Прекрасно, не так ли?

— Теперь я свободен? — Ллойд говорил совершенно спокойно. Как и все жители усадьбы в Ваилиме, он был уверен: в собственном доме ему ничто не грозит.

Роуза это спокойствие выводило из себя.

— Нет, милый юноша, — сказал он без тени улыбки. — Самое интересное впереди. Когда курок взведен — видите, как сейчас? — пистолет может выстрелить внезапно, как бы случайно. Бывает, кто-нибудь неосторожно рассматривал оружие, а оно возьми да и выстрели… Представляете, какое несчастье? Пуля может попасть сюда, сюда, сюда. — Роуз стал тыкать пистолетом в тело Ллойда.

Ллойд попытался выбить оружие, но толстый Роуз оказался не только сильным, но и ловким.

— Вы неплохо деретесь, — зло улыбнулся он. — Советую бить прямо по этой железной штуке, тогда она выстрелит наверняка, и пуля попадет вам прямо в грудь. — Роуз довольно сильно ткнул пистолетом в грудь Ллойда.

— Если вы не прекратите, я ударю всерьез, — не выдержал Ллойд.

Вместо ответа Роуз резко повернулся и выстрелил в окно. Стекло со звоном разбилось.

— Страшно? — снова улыбнулся Роуз. — Советую запомнить: быть наглым — занятие куда более легкое, нежели быть смелым и умным. Вашей башке это ясно? — И он приставил дуло ко лбу Ллойда.

— Мистер Роуз, — раздался голос откуда-то сверху.

Роуз почувствовал тупой удар в пистолет. Оружие вышибло из рук, а рука противно заныла.

По лестнице спускался Туситала. Его пистолет еще дымился.

— Я видел, что здесь случилось. Ты молодец, мой мальчик, не струсил перед трусом. Мистер Роуз, я, по-моему, уже говорил, что у нас оружием трясти не принято. Итак. Ллойд, позови домашних, принеси самые длинные копья, какие найдешь, и попроси запалить во дворе костер. Простите, мистер Роуз, но вас придется наказать.

Ллойд понял, что начинается очередной розыгрыш Туситалы, и, радостный, умчался исполнять его поручения.

— Вам не страшно, мистер Роуз? — поинтересовался Туситала, перезаряжая пистолет.

Минуту, наверное, Роуз молча смотрел на Туситалу, а потом спросил совершенно спокойно:

— Вы что ж, решили, будто я поверил, что вы меня вздернете на копье? Или, может быть, поджарите на костре? А может, вы решили меня линчевать? Это было бы забавно…

— Сами увидите, мистер Роуз, ждать недолго. — Туситала чувствовал, что спокойствие этого толстяка раздражает его.

— Не делайте глупостей, мистер Сочинитель Историй. Ну, вынудите вы меня уйти из вашего дома. Придет кто-нибудь другой. Представьте, что он начнет интересоваться вашими бумагами, чего я, кстати, не делаю. И вообще, он может оказаться человеком еще более противным, чем я. Поверьте: такое возможно и весьма.

— Только что вы угрожали моему сыну…

— Пасынку, — перебил Роуз.

— Я сказал «сыну». Неужели вы думаете, что это может остаться для вас безнаказанным?

Живя в доме Туситалы не первый день, Роуз знал: есть две вещи, которые угнетают Сочинителя Историй, лишают спокойствия и сна: его недописанный роман, его «Уир Гермистон», и ощущение, что он, Туситала, недостаточно помогает Матаафе. Роуз слышал, как совсем недавно Туситала говорил Фэнни: «Мы здесь занимаемся милыми розыгрышами, воюем друг с другом, а рядом идет настоящая война…»

Профессией Роуза было подслушивать и подглядывать. И он хорошо умел использовать то, что подслушал и подглядел.

— Конечно, — притворно вздохнул Роуз. И, разумеется, улыбнулся. Он надевал улыбки, как галстуки: к каждому случаю подходящая. — Нет ничего проще, когда другие воюют, заниматься розыгрышами в собственном доме и спасать сына от опасности, которая ему, в сущности, не угрожает.

— А вы-то сами что делаете, когда воюют другие? — спросил Туситала.

Внешне он оставался спокойным, но Роуз видел, что слова его возымели свое действие.

— Я работаю. Плохо ли, хорошо ли, но делаю свое дело. Честно.

— Да разве у вас дело, мистер Роуз?

— Несправедливо упрекать человека за то, что у него нет писательского таланта, а есть дар в другой сфере человеческой жизни. Так вот я-то свое дело делаю, а вы? Простите, мистер Сочинитель Историй, но вы больной человек, если вы как следует не возьметесь за «Гермистона», можете попросту не успеть. Я знаю: перед собой вы оправдываетесь тем, что помогаете Матаафе. Как помогаете, позвольте спросить? Госпиталь? Там Фэнни днюет и ночует, а не вы. Статьи? Вы сами знаете, что бумагой войну не остановишь. Деньги? Единственное, пожалуй, но ведь это деньги, которые вы заработали давно, в те времена, когда еще умели по-настоящему работать.

Увидев, что монолог подействовал на Туситалу, Роуз решил использовать главное свое оружие:

— Кстати, вам лучше вообще не соваться в эту войну. Один раз сунулись — хватит.

— Что вы имеете в виду? — тяжело поднял глаза Туситала.

— Может быть, забыли, как уговаривали Матаафу не начинать первым? Как он промедлил из-за вас?

— Откуда вы знаете об этом разговоре?

Высокомерная улыбка укрепилась на лице Роуза.

— Я же вам объяснил, что делаю свое дело честно. А у меня такая профессия, я должен знать немножко больше, чем могут ожидать от меня. Так вот, Матаафа не выступил, когда Лаупепе был слаб, промедлил, и теперь вашему самоанскому другу приходится нелегко, очень нелегко.

— Неправда! — вскричал Туситала. — Матаафа никогда и никого не слушается. Он всегда делает только то, что решил сам!

— Теперь можно успокаивать себя этим. Можно успокаивать себя даже тем, что вы хотели предотвратить войну. Что ж, очень благородно. Вы не хотели крови, не хотели смерти детей… Что вы там еще пишете в своих статьях? Но факт остается фактом, мистер Туситала, Матаафа терпит поражение за поражением, и теперь только идиот может сомневаться в победе Лаупепе. Простите, наверное, я был с вами излишне откровенен, но кто еще скажет вам правду в этом доме? Вас все берегут, все жалеют. — Роуз тяжело вздохнул. Со стороны могло показаться, что весь разговор ему самому крайне неприятен. — С вашего позволения, пойду немного прогуляюсь, а если все же решите меня линчевать — буду к вашим услугам сразу после обеда.

Мистер Роуз широко улыбнулся и вышел.

А Туситала побрел на берег океана.

Волны не лизали прибрежные камни, а бросались на них с яростью, будто завидовали вечной неподвижности огромных глыб, и жаждали унести их с собой в море. Поднялся ветер. Зашуршал, заговорил самоанский лес. С треском упало дерево, стая птиц взмыла в почерневшее небо.

Туситала сидел у самой воды и смотрел в даль океана. Светлый у берега, океан темнел к горизонту и там, у горизонта, сливался с ярко-оранжевым небом, и, где сливались они, пролегла белая, как волны прилива, полоса. Красный глаз солнца, далекий и непокорный, властно глядел па эту картину.

«Чего же стоят мои слова? — снова возвращался Туситала к тому, что мучило его уже много лет. — Ладно бы, они не приносили пользы, но, оказывается, они еще приносят вред. Этот противный толстячок прав…»

И Туситала вспомнил, что не так давно разговаривал об этом. Но с кем? С Фэнии? Нет, другие разговоры он вспоминал. Кто-то недавно мучил его беседами, совершенно искренними и обнаженными. Но кто же, кто?.. Конечно, Джон Сильвер непостижимый вестник его болезни.

Ветер поднимался все сильнее. Глаз солнца наполовину скрылся, высокомерный и ироничный, подмигивал он всему, что было на земле — мол, вы меня еще не знаете, сейчас я вам устрою шутку.

Туситала поднялся во весь свой рост и увидел вдали паруса прекрасного корабля. Это была «Испаньола». Джон Сильвер стоял на носу; красный плащ развевался под ветром. Опершись о костыль, старый пират внимательно вглядывался в береговую линию, словно искал кого-то.

— Я здесь! — крикнул и упал…

Был ветер. Сплошной стеной встал дождь.

Фэнни, Генри и Ллойд искали Туситалу и не могли найти его ни в гостиной, ни в кабинете, ни в саду…

— Я знаю, куда он пошел, — сказала Фэнни. — Есть только одно место, куда он мог отправиться, если этот отвратительный Роуз измучил его своими разговорами.

Они вышли за порог, и сразу дождь сотнями плеток ударил их по спинам.

— Генри, ты с нами? — спросила Фэнни.

Генри Моор, ничего не ответив, быстро зашагал вперед.

Признаться, Фэнни немного удивило такое поведение ее уравновешенного друга, чьи приключения всегда заканчивались там, где начинались неудобства. Но не до размышлений было ей сейчас.

Туситала лежал на берегу океана, подняв лицо к небу. Волны, будто жалея его, падали совсем рядом, лишь обдавая его брызгами.

Фэнни бросилась к мужу, увидела, что Луис шевелит губами, и улыбнулась.

Впрочем, в кромешной темноте ее улыбки никто не заметил. Генри снял с себя плащ. Они завернули в плащ Туситалу и понесли к дому.

 

Глава девятая

в которой Сильвер снова предупреждает

Сильвер склонился над ним:

— Ты звал меня?

— Нет! — закричал Туситала. — Нет! Я просто запутался… Это было минутное, а теперь уходи… Уходи, еще не время…

— Я знаю, что тебя мучит, создатель. Я пришел поговорить…

Было так темно, что хотелось закрыть глаза — в них все равно не было проку. Дорогу Фэнни, Ллойду и Генри освещали лишь вспышки молний да светящиеся насекомые, чей свет был подобен огоньку летящей спички. Насекомые не боялись дождя и носились над их головами в бешеном танце.

Дождь усилился, Но никто не обращал на это внимания. Все были озабочены лишь одним: чтобы плети дождя не задевали Туситалу.

Из темноты шагнул силуэт огромного человека. Генри схватился за пистолет, но волнение было напрасным — то был Суанатуфа.

Суанатуфа легко поднял хозяина на руки и понес к дому.

Фэнни пришлось признать, что они немного заплутали в темном самоанском лесу и, если бы не Суанатуфа, неизвестно сколько бы еще ходили вокруг Ваилимы…

— Знаешь, о чем я сейчас думаю, одноногий пират? — спросил Туситала.

И Сильвер ответил:

— Знаю.

— Я думаю о том, что если когда-нибудь кто-нибудь, кто имеет право спрашивать, спросит у Фэнни: «Зачем были все твои мытарства и вся жизнь твоя зачем?» — она сможет предъявить Беллу, Ллойда и того малышку, которого похоронила в Париже. И это оправдает все, потому что дети — главное наше оправдание. А что смогу предъявить я? Бог не дал мне детей… Как ты думаешь, если «Гермистон» будет действительно великой книгой, он послужит хоть маленьким оправданием тем нелепостям, которые я натворил?

— Послушай, создатель, честно говоря, мне порядком осточертело твое нытье. Уже ничего не изменишь. Ты ведь знаешь: только невеждам кажется, будто море огромно и можно плыть по нему куда заблагорассудится. На самом деле это не так-то просто — изменить свой курс. Во всяком случае, ты, создатель, уже не успеешь этого сделать. Но предупреждаю еще раз: до цели тебе тоже не доплыть!

«Нет, — хотел крикнуть Туситала. — Я должен успеть!» — но у него не хватило сил.

И снова кто-то настырный и злой выкручивал его легкие, выдавливал из них кровь. И вот она хлынула горлом, и Туситала почувствовал, что земля уходит из-под ног, он плыл, барахтался между небом и землей, еще мгновение — и небо расплющит его…

Но он услышал голос Сильвера:

— Еще не время, создатель. Еще не время…

Фэнни подняла голову, оглядела стоящих у постели Туситалы людей и сказала тихо-тихо, почти шепотом:

— В последнее время приступы у Луиса затягиваются. Сейчас ему надо побыть одному.

Все медленно вышли, понурив головы. Фэнни подумала, что именно так уходят из комнаты умершего, но быстро заставила отогнать эти горькие предчувствия.

— Твои приходы участились, Сильвер, — простонал Туситала. — Ты мешаешь мне жить, ты приходишь всегда не вовремя, ты загораживаешь мне мир!

— А миру загораживаю тебя, — усмехнулся Сильвер.

Но Туситала не услышал этих слов. А может быть, сделал вид, что не услышал.

— Зачем я только тебя придумал? — вздохнул он. — Ты измучил меня…

— Хорошо помучить — тоже искусство. — Сильвер затянулся трубкой и выпустил дым прямо в лицо Туситалы. Сочинитель Историй закашлялся. — Сдается мне, ты несправедлив к себе, создатель. Бог дал тебе мучения, чтобы ты не сбился с пути. Для людей вроде тебя сомнения и мучения — тот же парус. Пока есть — корабль плывет, а нет… — И он снова выпустил кольцо дыма…

— Мистер Роуз. — Фэнни в упор посмотрела в глаза мистера Роуза, тот отшатнулся от ее взгляда. — Я только что просила всех выйти, эта просьба относится и к вам. Еще я очень прошу, как врач: не сметь курить в комнате, где лежит Луис!

— Простите рада бога. — Роуз выбросил сигарету в окно и выскочил из комнаты.

— Ничего, Луис, ничего. — Фэнни нагнулась и поцеловала Туситалу. — Мы с тобой столько приступов выдержали, переживем и этот. Ты представляешь, мой родной, родители Лафаэле — ну, те самые люди, которым мы помогли построить хижину, — принесли какое-то чудотворное растение, говорят, оно излечивает ото всех болезней. И теперь ты точно поправишься, Луис, я уверена.

— Может быть, мне и нужны эти мучения, — вздохнул Туситала, — хотя я всегда считал себя веселым человеком.

— Не оттого ли тебе удается оставаться веселым, что так мучаешься в разговорах со мной? — перебил его Сильвер.

Но Туситала не стал отвечать на этот вопрос — даже во время приступа он не любил, когда его перебивали. И он продолжил:

— Может быть, все это так. Но как же устали со мной Фэнни и Ллойд… Всю жизнь мне было стыдно болеть, Сильвер, и всю жизнь я болею.

Сильвер отвернулся от Туситалы. На это нечего было ответить даже одноногому пирату…

В комнату вбежала Фаума, рухнула на колени:

— Я молила небо, чтобы оно помогло Туситале. Все жители молили об этом. Злые духи хотят забрать у нас Туситалу, но небеса не допустят этого…

— Дело сделано, создатель, — шепотом сказал Сильвер. — Я предупреждаю тебя: торопись! Но я предупреждаю тебя и о том, что до цели ты не доплывешь. Вот и все, теперь я могу отчаливать.

— Встань, Фаума. — Фэнни помогла Фауме подняться. — Луису, по-моему, лучше.

Туситала хотел что-то ответить Сильверу, что-то возразить. Но на этот раз одноногий пират исчез мгновенно. Он впервые ушел так стремительно, и от этого Туситале стало не по себе.

Приступ кончился, Туситала хотел открыть глаза, но не смог — слишком велика была усталость. Подумал: «Фэнни будет напрасно волноваться, со мной ведь уже все в порядке», — и погрузился в спокойный, мягкий сон.

Фэнни прислушалась к его мерному дыханию.

— Приступ прошел, — облегченно вздохнула она и сказала, обращаясь к Фауме: — Приготовь мне, пожалуйста, чаю. Я так соскучилась по хорошему крепкому чаю.

 

Глава десятая

в конце которой имеется примечание, объясняющее то, что кажется невероятным и плохо придуманным

Мистер Роуз был не из тех людей, которые отступают от намеченной цели. И когда он увидел Фауму, которая прибиралась в спальне, понял, что судьба предоставляет ему прекрасный случай доказать этой белозубой красотке, кто же здесь все-таки настоящий хозяин.

Фаума на корточках сидела у камина и глядела, как языки пламени слизывают смолу с горящих поленьев.

Роуз подошел к девушке сзади, положил ей руки на плечи.

Фаума испуганно вскочила:

— Между Фаумой и белым господином стоит ссора!

— Это легко исправить.

Фаума попыталась выскочить из спальни, но Роуз преградил ей дорогу.

— Все стремятся убежать от меня в этом дурацком доме. — Роуз улыбнулся собственной шутке. — Запомни, крошка, еще ни одна черномазая не ушла от меня.

— Фаума будет кричать! — Девушка пыталась оставаться спокойной, но руки ее заметно дрожали. — Фаума будет кричать громко, как буря! Все услышат Фауму!

— Кто все, милая ты моя? Твой замечательный господин пошел прогуляться по берегу, хозяйка и молодой наглец — ее сын — ушли сопровождать его.

Фаума сжалась, как кошка, готовая к прыжку.

Роуз, конечно, заметил это. Достал пистолет, подержал его на ладони.

Суанатуфа появился в спальне, как всегда, неожиданно. Точным и сильным ударом он выбил у Роуза оружие.

Но мистер Роуз был человеком запасливым. Уклониться от второго удара Суанатуфы он, конечно, не смог бы. Но он смог предвосхитить этот удар.

Роуз отскочил к окну, выхватил из кармана другой пистолет, направил его на Суанатуфу и чуть дрожащим голосом предупредил:

— Еще одно движение, свиное рыло, и я пробью твою тупую башку! Идиот, ты посмел ударить белого господина! Так вот, у меня хватит железа, чтобы справиться даже с таким буйволом, как ты. Я вам докажу, кто здесь настоящий хозяин!

Если бы все это происходило, скажем, в лесу или, еще лучше, в доме Роуза — Роуз расправился бы с этим самоанцем мгновенно, труп наглого гиганта уже давно пожирали бы акулы. Но убивать слугу в чужом доме, при свидетелях… Нет, пока у Роуза хватит терпения этого не делать. Если, конечно, туземец будет послушным.

Суанатуфа посмотрел на Роуза, потом на Фауму. Жилы на его черной шее вздулись так, что казалось, перережут ожерелье из черных листьев.

Фаума сантиметр за сантиметром приближалась вдоль стены к бельевому шкафу. Резким движением она распахнула его и… вытащила оттуда маленькое копье.

Роуз не зря считался профессионалом, и экипировка у него была профессиональная. Нож как бы сам собой выскочил из-за голенища сапога и удобно устроился в руке. И пока Суанатуфа соображал, не из воздуха ли берет этот толстый, но ловкий человек пистолеты и ножи, Роуз схватил Фауму за волосы и приставил нож к спине с левой стороны, как раз там, где сердце.

Взгляд Роуза остановился на бельевом шкафу, в двери которого торчал ключ.

— Иди к шкафу, сволочь! — заорал он. — И побыстрей, если тебе дорога жизнь этой девки!

Суанатуфа подошел к шкафу и остановился.

— Ну, чего встал? Лезь туда! А потом эта дура запрет тебя, и мы уйдем с ней… Впрочем, тебе совершенно необязательно знать, куда мы с ней пойдем. Хорошо я придумал?

Вопрос относился к Фауме. Но она уже ничего не понимала, сознание покинуло ее, и она упала бы, если б Роуз не держал ее за волосы.

Суанатуфа раскрыл дверь шкафа. Рядом с платьями висела уздечка; Суанатуфа схватил ее и, резко повернувшись, ударил Роуза.

Роуз успел уклониться и от неожиданности выпустил Фауму. Девушка тяжело рухнула на пол.

Суанатуфа бросился к ней. Это была недопустимая для воина ошибка, но Суанатуфа не был бы мужчиной, если бы не совершил ее.

А когда он почувствовал под рукой слабое биение сердца Фаумы и поднял глаза — мистер Роуз уже надвигался на него, молчаливый и страшный. В руке Роуза блестел нож…

Суанатуфа вскочил. Резкий выпад — и на груди туземца появилось красное пятно. Вначале маленькое, оно все разрасталось. По черной груди самоанца текла алая кровь.

Суанатуфа понял, что если Роуз убьет его — он наверняка убежит из Ваилимы; белые люди всегда убегают с того места, где совершают преступление. А значит, Роуз уже не обидит Фауму ни сегодня, никогда впредь. А потому Суанатуфа прислонился к стене и спокойно ждал удара ножа.

Роуз медлил, ему доставляло удовольствие видеть, как он припер этого огромного самоанца к стене, и тот боится — боится! — его.

Роуз пощекотал лезвием горло самоанца. Суанатуфа не сопротивлялся.

Но тут черная тень прыгнула в окно. Неизвестный туземец метил в руку Роуза, но промахнулся — упал на пол. Ударом ноги в голову Роуз заставил туземца затихнуть. Самоанец упал лицом вниз…

Когда Ллойд с Туситалой поднялись в спальню, их глазам представилась картина, которую по меньшей мере можно было назвать странной. Посреди спальни лежало два тела. Одно, без сомнения, принадлежало Фауме. Второе, безусловно, местному жителю, но кому, сказать было весьма затруднительно. А рядом стоял Суанатуфа с копьем, и Роуз с длинным ножом в руках.

Фаума застонала, подняла голову. Суанатуфа улыбнулся.

Туситала подошел к неизвестному туземцу и осторожно перевернул его. Перед ним лежал Сими.

— Проклятый дом. — прошипел Роуз.

Обещанное примечание. (Любопытный читатель! Я подозреваю, что вы открыли «примечание», как только прочли название главы. Напрасно. Читайте по порядку, вдруг будет интереснее.)

Хочу прервать наше повествование, дабы описать спальню Фэнни документально. Конечно, мой рассказ — скорее легенда, нежели документ, и все же подобное описание совершенно необходимо, иначе, чего доброго, вы решите, будто я от бессилия придумал копье в женской спальне и уздечку, висящую среди платьев.

В дневнике Фэнни от января 1891 года имеется следующая запись (я позволил себе ее немножко сократить):

«Моя спальня представляет довольно странное зрелище. Когда я дважды застаю какой-нибудь предмет валяющимся в нижней комнате, я велю принести его сюда, так что его уже нельзя взять без моего ведома. Поэтому среди платьев висят уздечки, ремни, коновязи… Кожаные ремни и детали сбруи висят на стене. Есть тут и совсем несообразные вещи, например, черпак с островов Кингсмил, длинное резное копье, пистолет и коробки с патронами, нанизанные на нитки зубы (рыбьи, человечьи и звериные)… Моя маленькая походная койка кажется попавшей сюда по ошибке».

М.

Ссылка

 

Глава одиннадцатая

в которой молчащий заговорил, а убегавший рассказал о себе

Первым пришел в себя, разумеется, мистер Роуз. И тут же начал кричать на Сими:

— Ты хоть соображаешь, обезьяна, куда прыгаешь? Ты ведь Сими? Да? Я узнал тебя! Так что ж ты…

Сими медленно поднял голову от пола и изо всей силы плюнул в Роуза. Тот дернулся было — ответить на оскорбление, но Ллойд остановил его.

— Я, может быть, и не самый меткий стрелок, — усмехнулся он, — но на таком расстоянии, уверяю вас, не промахнусь.

На лестнице раздался шум шагов, в дверях появились Фэнни и Генри Моор.

Сими встал на колени, пополз к Сочинителю Историй и молча начал биться головой об пол.

— Ты что, с ума сошел? — вскричал Туситала.

— Ну, что я говорил? — обрадовался Роуз. — Эдак я поживу у вас некоторое время и тоже буду вполне пригоден для психушки.

С потрясающим упорством, ни слова не говоря, Сими бился головой об пол.

Туситала попытался его остановить, но безуспешно.

И тогда начала командовать Фэнни:

— Значит, так. Вы, молодой человек, немедленно прекратите это дурацкое занятие и встаньте с колен. Встаньте, встаньте. А теперь сядьте нормально. Если больше некуда — на пол. — Странно, но властному тону Фэнни Сими подчинился немедленно и беспрекословно. — Ты, Ллойд, опусти пистолет — думаю, нашего присутствия достаточно, чтобы не было всяких недоразумений. Первым делом надо посмотреть, серьезно ли ранен Суанатуфа, а после разберемся во всем остальном.

Фэнни осмотрела рану Суанатуфы, убедилась, что ничего опасного нет, промыла ее спиртом, забинтовала, а затем спросила, конкретно ни к кому не обращаясь:

— Ну и что же здесь произошло?

— Мне кажется, я понял, что здесь было, — вздохнул Ллойд. — Толстяк хотел унизить Фауму.

— Что за выражения, молодой человек? — Роуз послал в сторону Ллойда одну из самых ослепительных своих улыбок. — Толстяк… Унизить… Господа, мы же цивилизованные люди, кто она такая, эта черномазая, чтобы о ней так много говорить?

— Фаума — жена Суанатуфы, — произнес Суанатуфа тихо-тихо.

Но его все услышали. Скажем больше, даже, если бы в окно дома Туситалы снова вплыло каноэ, все удивились бы куда меньше, чем услышав голос Суанатуфы.

Суанатуфа оставался совершенно спокойным, лишь шрам на его щеке слегка подрагивал, выдавая волнение. Говорил он не торопясь, четко отделяя каждое слово, словно не верил, что его поймут.

— У этой женщины нет защитников, кроме Суанатуфы. Есть друзья — нет защитников. Суанатуфа нужен Фауме. Суанатуфа называет Фауму своей женой. Если кто-нибудь обидит эту женщину, Суанатуфа отправит его в царство духов!

Фаума упала в ноги Суанатуфы, обняла их и затихла. Суанатуфа сидел, прислонившись к стене, руки его спокойно лежали на коленях.

— Любовь, Суанатуфа! — Туситала встал. — Я приветствую тебя. Твою мудрость и доброту.

Никак не отреагировал Суанатуфа на эти слова, лишь шрам на его щеке задергался сильнее.

Туситала подошел к мистеру Роузу. Роуз тоже вскочил и теперь взирал на хозяина дома снизу вверх. Они были очень похожи на клоунов в цирке — толстый и тонкий.

— Мистер Роуз, — Туситале ужасно хотелось дать Роузу щелбан, прямо так, сверху, наотмашь. Но приходилось сдерживаться. — Мистер Роуз, — повторил он, — я долго терпел, сколько мог соблюдал законы гостеприимства, но я свободный человек и в своем доме имею право схватить за шкирку всякого, кто мне осточертел. Итак, мистер Роуз, я должен подробнее объяснить вашу ближайшую задачу?

— Мой долг повелевает мне… — начал Роуз, но тут вступил в разговор Генри.

— Господа! Ну, нельзя же, ей-богу, быть такими пресными! Выяснить ваши отношения вы успеете! Ну неужели же вам не любопытно узнать, почему Суанатуфа заговорил, почему вернулся этот беглец, который, кстати, наверняка знает всякие военные новости… Так нет же! Сейчас начнут: «уходите — не уйду!», «уходите — не уйду!» Тоска!..

— Мне, кстати, тоже интересно узнать, почему Суанатуфа так долго молчал, — сказал Ллойд.

И все повернулись к Суанатуфе. Но он продолжал сидеть молча, будто все это его совершенно не касалось.

Томительная пауза повисла в комнате. Нарушил ее дикий крик Сими:

— Туситала! Туситала — единственный, кто умеет слышать!

Сими снова рухнул на колени. Голова его моталась на шее, как на ниточке, словно искала, куда опуститься, и все время опускалась на пол.

— Может, он больной? — прошептал Генри.

Вдруг Сими перестал бить свои поклоны.

— Победитель духов Туситала может убить Сими! — Сими говорил, как пел, широко растягивая гласные звуки. Туситала знает правду. Туситала умеет глядеть за горизонт. Больше никто этого не умеет.

Сими замолк так же внезапно, как заговорил.

— Слушай, парень, а ты чего не на войне, место воина на полях сражений?! — поинтересовался Роуз.

— Война захлебнулась, как раненый зверь в собственной крови, — процедил Сими сквозь зубы. — Туситала знал, что так будет. Туситала предупреждал Сими. Но Сими не послушал его.

Сими запрокинул голову и… Что это было? Песня воина? Причитания юноши, впервые увидевшего смерть? Рассказ человека о жестокой трагедии, свидетелем и участником которой он стал? Сими то кричал, то переходил на шепот; слезы мгновенно появлялись и так же быстро исчезали из его глаз; он стонал и плакал, крутился на месте, как юла, и затихал, будто зверь перед прыжком,

О чем кричал он? О чем плакал? О чем пел? О первом враге, которого убил в честном бою, отрезал голову, как и положено по обычаю, но, повинуясь непонятному чувству, поднял голову за волосы, посмотрел в глаза — и до сих пор снится ему по ночам затухающий взгляд убитого им человека. Сими знает, этот сон навсегда, до собственной смерти. Он пел о том, как младенец сосет грудь убитой матери и ни у кого не хватает жестокости убить эту едва зародившуюся жизнь. И о том, как он, воин Сими, снял скальп с убитого врага и понял, что это ребенок. И о том еще была его песня-крик, как белые сотрясатели небес согнали в хижину женщин их большой аинги и подожгли ее… Никаким крикам не заглушить стоящий в ушах вопль женщин, когда вспыхивают их волосы. И о том еще была его песня, как хрустят черепа под копытами лошадей; и как кричит человек, когда с него, живого, снимают скальп, и как продолжает открываться его рот, когда голова уже вскрыта, будто кокосовый орех. И о том кричал Сими, как плачут перед смертью дети и молчат старики…

Он не выдержал собственных воспоминаний, голос захлебнулся, он только и произнес: «Туситала предупреждал, но я…» Слезы душили его, он упал на пол и закрыл голову руками. Единственное, чего стеснялся Сими собственных слез.

Фэнни бросилась к нему, обняла:

— Ну что ты. мальчик, что ты? Это уже прошло, успокойся, миленький. Успокойся. Ты это уже пережил, что ты….

Суанатуфа медленно поднялся со своего места, подошел к Сими, встряхнул его, показал на свой шрам.

Сими испуганно сжался, Фэнни уже собралась защищать его, но Суанатуфа произнес:

— Суанатуфа знает, о чем рассказывал Сими. Суанатуфа простил Сими.

Единственный человек, на которого рассказ Сими не произвел впечатления, был мистер Роуз.

— Слушай, парень, а кто ж все-таки победил в этой войне? — спросил он,

— На войне не бывает победителей! — заорал Сими.

— Запомни, белый человек, — сказал Суанатуфа. После войны остаются только убитые и раненые. Те, кто живые, — тоже раненые. Так говорит Суанатуфа. Но белый человек не поймет его.

— Такие, как ты! — Сими смотрел на Роуза, сжав зубы, и казалось, вот-вот бросится на него. — Такие, как ты, будут считать, что победил Лаупепе…

— А как же Матаафа? — только и выдохнул Туситала.

— Жив. Скрывается.

Мистер Роуз радостно потер руки.

— Короче говоря, если отбросить всякие сентиментальные штуки, все оказалось точно так, как я и предсказывал: Лаупепе стал владыкой, а мы — хозяевами. И теперь, слава богу, я могу покинуть этот сумасшедший дом с чистой совестью.

— Вот это вам вряд ли удастся, — улыбнулся со своего места Генри. — Кстати, предупреждаю: если мы когда-нибудь встретимся, любая тропинка окажется для нас узкой, а стреляю я достаточно хорошо, чтобы попасть даже в такое маленькое сердце, как ваше.

— Уже и на вас подействовала эта психушка под названием Ваилима? А вы мне показались человеком рассудительным. — Мистер Роуз был совершенно серьезен. — Что ж, угрозы я запомню. Позвольте мне забрать свое оружие.

— Еще не всех напугали? — вопросом ответил Туситала.

Роуз вскочил со своего места и ткнулся в дверь. Толкнул ее, потянул на себя, снова толкнул — дверь не открывалась. Он дергал ее, бился — дверь оставалась неприступной. Все с удивлением наблюдали за этой странной дуэлью человека с дверью. Наконец Туситала подошел к двери и, легко толкнув, распахнул ее.

Роуз хотел что-то сказать на прощание, но не нашел слов. На лестнице раздались его быстрые шаги, и Ваилима навсегда избавилась от самого неприятного своего посетителя.

Где он ходит теперь?

…Когда Фаума и Суанатуфа остались вдвоем, Фаума спросила:

— А ты теперь опять будешь молчать? Ну и хорошо. Я уже привыкла.

— Суанатуфа жил плохо, — ответил Суанатуфа. — Ему не с кем было разговаривать. Туситала понял его. У Суанатуфы есть мечта: поговорить с Туситалой.

— А со мной? — Фаума ужасно испугалась своего женского вопроса. — Нет, если хочешь, молчи. Давай молчать вместе, Суанатуфа. Ведь самое главное и так понятно, правда?

Суанатуфа обнял Фауму, они поднялись и пошли в сад. На пороге их настигли звуки флейты. Туситала играл печальную мелодию, но, слушая ее, не хотелось грустить — хотелось думать о хорошем и светлом.

Пройдет много лет, а Суанатуфа и Фаума никогда не забудут эти минуты. И через десятки лет им будет казаться, что именно в эти безмолвные мгновения они сказали друг другу самые главные слова.

 

Глава двенадцатая

в которой Туситала уходит за Сильвером, но наша история не кончается

Фэнни без стука ворвалась в кабинет Туситалы.

— Что случилось? — испуганно спросил он.

Фэнни тяжело опустилась на диван…

Если бы выражение это не было столь затасканным, я бы непременно написал: «улыбка озарила ее лицо», ибо так оно в действительности и было.

— Все в порядке, — вздохнула Фэнни. — Предчувствия дурацкие… Почему-то решила, что тебе плохо. Прости, Луис, я помешала тебе работать.

Туситала встал из-за стола, обнял ее.

— Любовь, Фэнни!

— Любовь, мой Сочинитель!

Отражаясь в глазах друг друга, они были, как всегда, молоды и, как всегда, влюблены. Дорога радости и страданий, по которой шли они рядом полтора десятка лет, казалась им дорогой обретения друг друга.

— Раз уж я все равно оторвала тебя, сыграй мне что-нибудь, — попросила Фэнни. — Ты так давно не играл для меня.

Туситала взял флейту. И все, кто был в это время в Ваилиме, оставили свои дела, вслушиваясь в легкие звуки. А Фэнни вдруг никак не могла объяснить причину этой тоски.

(Все-таки, что ни говори, жестоко устроена наша жизнь, если те, кто нас любит, всегда чувствуют приближающуюся беду раньше нас.)

И раздался голос Сильвера: «Сдается мне, твое время кончилось!», и Фэнни испуганно вскрикнула: «Кто это?», но Туситала еще ничего не слышал, и звуки флейты продолжали спокойно растекаться по воздуху.

— Сдастся мне, твое время кончилось! — повторил Сильвер.

Туситала рухнул как подкошенный, но Фэнни успела подхватить его, она будто знала, что так должно случиться, и руки протянула за мгновение до того, как Туситала упал.

— Сдается мне, твое время кончилось, — повторил Сильвер в третий раз.

— Нет! — закричал Туситала. Фэнни услышала лишь жуткие хрипы. — Нет! Дай мне хотя бы год, ну, месяц, день — один день, что тебе стоит? День! За день, знаешь, сколько можно написать?

— Ты хоть понимаешь, с кем торгуешься? — небрежно спросил Сильвер…

Туситалу отнесли вниз и положили на широкий диван. Он лежал совершенно спокойно, и можно было подумать, что хозяин дома забылся крепким сном.

— Свет маяка! — крикнул Туситала. — Я вижу свет маяка, построенного отцом! Отец… Свет маяка зовет меня!

Страха уже не было. Существовало только одно желание: идти на свет.

Сильвер усмехнулся:

— А теперь ты слишком торопишься, создатель. Зачем? Туда, куда направляемся мы с тобой, не опаздывают. Создатель, один твой вопрос остался без ответа, не так ли? Помнишь, ты хотел знать, почему к тебе прихожу именно я. — Лицо Сильвера сделалось абсолютно серьезным, и он спокойно произнес: — Я — твое проклятье. — Помолчав, давая возможность Туситале вдуматься в смысл сказанного, он продолжил: — «Пятнадцать человек — на сундук мертвеца!» вот самая знаменитая твоя фраза. Она переживет века.

— Но ее придумал не я! — возмутился Туситала.

— Это уже не важно, создатель. Запомни: сколько бы лет ни прошло, стоит кому-нибудь сказать: «Джон Сильвер!» — сразу рядом возникнет и твое имя. Имя певца приключений и интриг, певца пиратов…

— Я написал лишь один роман о пиратах, все остальное — совершенно о другом. Я никогда не был авантюрным писателем, я…

Но Сильвер не дал ему договорить:

— Я! Не ты, а я стану расти в глазах потомков! Я буду становиться огромным и всесильным! Моя жизнь и вот этот костыль закроют все, что ты написал. Самого тебя закроет фигура одноногого пирата Джона Сильвера! — Сильвер захохотал. — Теперь ты понял, кто я такой, создатель? Я слава твоя и твое проклятье!

По щекам Туситалы катились слезы…

— Мама, он плачет. — прошептал Ллойд, — сделай что-нибудь.

Суанатуфа рухнул на колени у постели Туситалы, опустил руки на плечи хозяина.

— Туситала, не уходи в царство духов. — В голосе Суанатуфы была не просьба — мольба. — Ты не можешь так уйти. Суанатуфа долго молчал. Суанатуфа не виноват перед Туситалой. Зачем же Туситала уходит, оставив Суанатуфу одного в безмолвии? Зачем?

Тишина была ему ответом. Такую тишину надо бы, но очень не хочется, называть мертвой.

Плечи Суанатуфы затряслись. Генри подошел к нему сзади, обнял, отвел от постели хозяина.

Фаума стояла у окна. Глаза ее были сухи она знала: когда плачут мужчины, женщина должна оставаться стойкой.

— Это ты, одноногий моряк, виноват во всем, — прохрипел Туситала. — Это ты не позволил мне доработать, дописать, добраться до главного моего сокровища. «Уир Гермистон» погибнет из-за тебя!

— Мы квиты, создатель. Ты тоже не дал мне завладеть моими сокровищами.

— Это не по-мужски — сводить счеты, — застонал Туситала. — Какого черта я создал тебя таким?

Все слышали, как стонет Туситала, но никто не знал, как можно остановить уходящую от него жизнь. Были испробованы все микстуры, лекарства, снадобья — ничего не помогало.

Тогда Сими достал «бутылку сатаны» и взмолился:

— Бутылка, если ты на самом деле хоть на что-то способна, дьявольская бутылка, сделай так, чтобы Туситала не уходил в царство духов. Туситала побеждал духов! Туситала узнал правду! Кто же будет глядеть за горизонт, если он уйдет? Пусть духи подождут — Туситала должен остаться.

Странный дух внутри бутылки замер и никак не реагировал на слова Сими. Тогда Сими затряс бутылку изо всех сил. Он тряс ее с такой яростью, что бутылка выскользнула у него из рук и, казалось, еще не долетев до пола, разбилась на мелкие осколки…

— Но послушай, Сильвер. — В голосе Туситалы задрожала радость. — Ведь я не убивал тебя. Капитан Джон Сильвер не добыл своих сокровищ, но зато он остался жить. Почему же ты хочешь, чтобы я умер?

— А кто сказал тебе, что ты умрешь? Кто сказал тебе такую глупость?

Свет маяка становился все ярче, он был таким теплым и родным, что Туситала ощутил полное спокойствие и даже легкость. Он положил руку на плечо Сильверу и пошел за старым пиратом.

Успел подумать: «Бедная Фэнни, она уверена, что мне сейчас больно», — и вступил в полосу света. И свет поглотил его.

…Ваилима погрузилась в сон, и, казалось, вместе с ней затих этот бескрайний лесной, морской, земной мир. Птицы утром никак не могли проснуться, а проснувшись, пели хриплыми простуженными голосами, будто стесняясь чего-то.

 

Глава тринадцатая

самая маленькая, но, возможно, самая главная

Самое печальное место на земле — дом накануне похорон. Потому что нет и не может быть ничего трагичнее, чем незавершенность смерти. Нет и не может быть ничего печальнее, чем ожидание прощания, после которого не будет встреч.

Матаафа сидел в гостиной Ваилимы, смотрел на погасшие угли камина и думал о том, что построить дом это еще полдела. Зажечь в доме огонь — вот дело, достойное настоящего мужчины. И еще он думал о Туситале — о том, что великий человек велик не столько своими поступками, сколько самим своим присутствием. Стоит такому человеку уйти, и каждому кажется, что в нем самом стало чего-то недоставать.

Его мысли прервал приход Фэнни.

Матаафа вскочил, чтобы успеть поздороваться первым.

— Любовь, Аолеле!

— Любовь, великий вождь! Я узнала, что ты в доме Луиса, и пришла поблагодарить за все, что ты делаешь для него.

— Я? — удивился Матаафа. — Аолеле ошибается. Матаафа ничего не делает для Туситалы. Это все люди, Аолеле, просто люди.

— Я благодарна Матаафе. Прошу прощения у вождя, что не могу разделить с ним стол. Матаафа мудр, он поймет меня и не осудит.

Слегка поклонившись, Фэнни пошла наверх: в эти дни она часто приходила в кабинет мужа, сидела там недолго. Надолго пока еще не хватало сил…

Никто не видел, чтобы Фэнни плакала. Никто не слышал от нее слов печали. Но, едва взглянув на Фэнни, Матаафа понял: это женщина, потерявшая свой огонь. Матаафа знал: такой огонь обязательно должен гореть в каждом человеке, но в одиночку его не зажечь.

Раздумывая так, Матаафа снова сел у погасшего камина.

В гостиную вбежал Сими, упал на колени перед Матаафой и, задыхаясь, сказал:

— Сими видел… Там… Там… Воины Лаупепе!

Это тревожное сообщение не произвело на Матаафу ровно никакого впечатления. Он продолжал сидеть так же спокойно, и Сими подумал, что вождь не расслышал его слов.

Вошел Генри и с порога закричал:

— Я не понимаю, в чем дело, мистер великий вождь! Они пришли, эти люди. Их море! Это черт-те что! Они, по-моему, уже сами забыли, кто из них за Матаафу, кто за Лаупепе. В чем дело?

— Воины Лаупепе пришли рубить Дорогу Скорби к месту последней стоянки Туситалы, — спокойно произнес Матаафа. — И воины Матаафы пришли за тем же.

— Я не понимаю… Лаупепе, Матаафа — вы были злейшие враги, ваши воины уничтожали друг друга и вдруг… — Генри был явно обескуражен.

— Это люди, мистер Моор, — улыбнулся Матаафа. — Это люди.

Ваилима оживала. Дом и его окрестности наполнялись людскими голосами. И сквозь шум голосов был слышен стук топора.

По Дороге Скорби на вершину горы Раэа несли гроб Туситалы. И когда уставали воины Матаафы, воины Лаупепе сменяли их в этом скорбном пути.

На могилу положили камень. На камне выбили слова:

Никогда не раздастся выстрел на этой горе, никогда стрела, пущенная рукой умелого охотника, не взлетит здесь, никогда вооруженный воин не пройдет по Дороге Скорби. Навсегда запрещена здесь охота, и птицы могут спокойно петь на могиле Сочинителя Историй.

 

Глава первая (окончание)

в которой автор понимает, что объясняться уже поздно

Вот и вся история. Что в ней правда? Что вымысел? Признаться, автор, то есть я, хотел в конце повествования объясниться по этому поводу, но что, собственно, объяснять?

В этой повести нет лжи. Есть правда, и есть легенда. И разве в жизни нашей и в памяти не переплетаются они столь прочно, что нет силы, способной оторвать их друг от друга?..

Почти вся эта повесть написана на море. И когда что-то не получалось, я шел к морю, слушал шепоты его и крики. Самое неясное вдруг становилось очевидным, впрочем, это понятно море знает о прошедших годах куда больше, чем мы.

А сейчас я сижу за своим письменным столом, и фонари, отраженные в Москве-реке, кажутся спичками, зажженными в воде. А над столом висит фотография Роберта Луиса Стивенсона — великого писателя. Он сидит перед старомодной чернильницей, склонившись над листом пока еще белой бумаги. А взгляд у него совершенно живой, вопрошающий взгляд.

Все умирает. Лишь взгляд человека остается жить, пока есть те, кто хочет взглянуть ему в глаза.

И это — тоже правда. И тоже легенда.

Пицунда — Москва.