самая маленькая, но, возможно, самая главная

Самое печальное место на земле — дом накануне похорон. Потому что нет и не может быть ничего трагичнее, чем незавершенность смерти. Нет и не может быть ничего печальнее, чем ожидание прощания, после которого не будет встреч.

Матаафа сидел в гостиной Ваилимы, смотрел на погасшие угли камина и думал о том, что построить дом это еще полдела. Зажечь в доме огонь — вот дело, достойное настоящего мужчины. И еще он думал о Туситале — о том, что великий человек велик не столько своими поступками, сколько самим своим присутствием. Стоит такому человеку уйти, и каждому кажется, что в нем самом стало чего-то недоставать.

Его мысли прервал приход Фэнни.

Матаафа вскочил, чтобы успеть поздороваться первым.

— Любовь, Аолеле!

— Любовь, великий вождь! Я узнала, что ты в доме Луиса, и пришла поблагодарить за все, что ты делаешь для него.

— Я? — удивился Матаафа. — Аолеле ошибается. Матаафа ничего не делает для Туситалы. Это все люди, Аолеле, просто люди.

— Я благодарна Матаафе. Прошу прощения у вождя, что не могу разделить с ним стол. Матаафа мудр, он поймет меня и не осудит.

Слегка поклонившись, Фэнни пошла наверх: в эти дни она часто приходила в кабинет мужа, сидела там недолго. Надолго пока еще не хватало сил…

Никто не видел, чтобы Фэнни плакала. Никто не слышал от нее слов печали. Но, едва взглянув на Фэнни, Матаафа понял: это женщина, потерявшая свой огонь. Матаафа знал: такой огонь обязательно должен гореть в каждом человеке, но в одиночку его не зажечь.

Раздумывая так, Матаафа снова сел у погасшего камина.

В гостиную вбежал Сими, упал на колени перед Матаафой и, задыхаясь, сказал:

— Сими видел… Там… Там… Воины Лаупепе!

Это тревожное сообщение не произвело на Матаафу ровно никакого впечатления. Он продолжал сидеть так же спокойно, и Сими подумал, что вождь не расслышал его слов.

Вошел Генри и с порога закричал:

— Я не понимаю, в чем дело, мистер великий вождь! Они пришли, эти люди. Их море! Это черт-те что! Они, по-моему, уже сами забыли, кто из них за Матаафу, кто за Лаупепе. В чем дело?

— Воины Лаупепе пришли рубить Дорогу Скорби к месту последней стоянки Туситалы, — спокойно произнес Матаафа. — И воины Матаафы пришли за тем же.

— Я не понимаю… Лаупепе, Матаафа — вы были злейшие враги, ваши воины уничтожали друг друга и вдруг… — Генри был явно обескуражен.

— Это люди, мистер Моор, — улыбнулся Матаафа. — Это люди.

Ваилима оживала. Дом и его окрестности наполнялись людскими голосами. И сквозь шум голосов был слышен стук топора.

По Дороге Скорби на вершину горы Раэа несли гроб Туситалы. И когда уставали воины Матаафы, воины Лаупепе сменяли их в этом скорбном пути.

На могилу положили камень. На камне выбили слова:

К широкому небу лицом ввечеру Положите меня, и я умру. Я радостно жил и легко умру, И вам завещаю одно — Написать на моей плите гробовой: Моряк из морей вернулся домой, Охотник с гор вернулся домой, Он там, куда шел давно.

Никогда не раздастся выстрел на этой горе, никогда стрела, пущенная рукой умелого охотника, не взлетит здесь, никогда вооруженный воин не пройдет по Дороге Скорби. Навсегда запрещена здесь охота, и птицы могут спокойно петь на могиле Сочинителя Историй.