Гард высунулся из своего укрытия и огляделся.

На этот раз римляне остановились на привал в довольно большом поселении.

«Как славно, что они остановились на привал, — подумал Гард, стараясь не нюхать запахи еды. — Как хорошо, что они не убили Корнелиуса, а, наверное, хотят судить его по закону. Хотя я понятия не имею, какие в Римской империи законы, но они, конечно, есть, и суд наверняка есть. Вот парня в суд и ведут. Это замечательно! Остается дождаться темноты, и... Корнелиуса охраняют всего двое. А римские стражники, как я успел заметить, очень любят спать».

Гард лег на спину, размышляя, как бы так появиться перед Корнелиусом, чтобы он счел его появление чудом.

Темнело, а комиссар так и не мог придумать ничего стоящего.

«Ладно, — решил он. — Мое появление среди ночи само по себе можно счесть чудом. Хватит с Корнелиуса и этого».

Сначала исчез запах еды, потом затихли голоса, и охранники уже уронили головы на грудь.

Комиссар прикидывал, кого из них он уберет первым. Как вдруг из дома вышел... его комбинезон и медленно направился в сторону Корнелиуса.

Зрелище это настолько поразило Гарда, что он не сразу обратил внимание на того, кто находился внутри комбинезона.

Комбинезон был надет на девушке лет двадцати пяти с длинными черными волосами, черными глазами и зубами настолько белыми, что, казалось, они блестят даже в темноте.

Корнелиус хотел вскочить навстречу девушке, но она показала ему пальцем: молчи, сиди тихо!

Корнелиус подчинился.

Несмотря на то что комбинезон был девушке явно велик и сковывал ее движения, она ловко уложила двух охранников. Потом подошла к Корнелиусу, сначала поцеловала его и лишь потом перерезала веревку, которой были связаны его руки.

— Элеонора, — прошептал Корнелиус, обнимая девушку. — Как ты меня нашла?

— Я же говорила тебе, что всегда буду неподалеку. Если ты не испугался полюбить иудейку, неужели ты думаешь, что меня может что-то остановить, когда я захочу отыскать тебя?

Они поцеловались красиво и страстно, как в кино. Элеонора мягко отстранилась и прошептала:

— Сейчас не время. Бежим. У нас еще всё будет. Всё. А сейчас — бежим.

— Куда? Куда мы побежим? Ты же знаешь: твои родители будут недовольны, если ты приведешь меня в их дом. Ты ведь знаешь, что они...

Элеонора приложила пальцы к губам Корнелиуса и прошептала:

— Я все продумала. Видишь, я смогла украсть кожу Божьего посланника? Она — волшебная. Только что она уберегла меня от меча. Ей не страшны ни мечи, ни ножи, ни стрелы. Так вот я скажу родителям, всем скажу, что это ты сохранил волшебную кожу Божьего посланника. И тогда они примут тебя с почестями. Я все продумала. У тебя будет новое имя — Маген.

— Маген?

— Да. Маген значит защитник. Ты ведь мой защитник, правда?

Корнелиус погладил девушку по волосам.

— Правда в том, что я однажды спас тебя. Правда в том, что мы полюбили друг друга. Но правда заключается и в том, что я не смогу отсюда уйти.

— Ты ранен! — воскликнула Элеонора. — Ты не можешь ходить?

«Вот он, его комбинезон — рядом. Два шага. Надо выскочить и... Отнять? Но как? Начнутся споры-разговоры... А если они еще не захотят его отдавать. Убивать этих влюбленных — невозможно. Значит, начнется драка. Шум, крики. Проснутся охранники. Нет, так не годится, — думал комиссар, лежа на дне оврага. — Нужно придумать какую-нибудь историю, чтобы они сами отдали кожу. Причем отдали быстро и с улыбкой».

— Прости, Элеонора, но я должен остаться, — Кор-нелиус вздохнул и добавил: — Мой долг умереть мученической смертью.

— Но почему? Почему?

Даже издалека, из оврага, Гарду казалось, что он видит ужас в глазах девушки.

— Божий Посланник дал мне шанс, и я им не воспользовался. Как же я теперь предстану перед Богом? Я очень виноват, очень. И я должен искупить свою вину. Искупить ее можно одним: смертью.

— Какой ужас, Маген! Ты что? Какой бог может потребовать твоей смерти? О каком боге ты говоришь?

На небе мгновенно, словно их кто-то просыпал, появились звезды. Вообще-то влюбленные, как известно, любят звезды. Но этим двум молодым людям было явно не до романтики.

— О каком боге? — Корнелиус задумался. — Я много думал о нашей любви, Элеонора. Какой бог соединил нас? — скажи. Твой или наши?

Элеонора не знала ответа. Она занервничала и начала лепетать:

— Я... Я... Я не знаю... Я... Наверное, все боги. Я думаю, что все боги должны желать нам счастья.

— Все? — Корнелиус усмехнулся. — А может быть, Он — один? Вряд ли разные боги стали бы договариваться так, чтобы мы полюбили друг друга.

— Но римляне не верят в Единого Бога, — начала Элеонора.

И тут уже Корнелиус ласково прикрыл ей рот рукой:

— А мне кажется, что Бог — один. Вообще, у всех. На всей земле. Я не могу сказать об этом никому, кроме тебя. Тебе — могу. Ты ведь поймешь меня?

Элеонора улыбалась, не зная, что ответить. Корнелиус, впрочем, и не нуждался в ответе, — он продолжал:

— А если Бог — один, и я обидел Его Посланника, не смог помочь... Разве не очевидно, что я могу искупить эту вину только мученической смертью? Я умолял, чтобы меня распяли. Но командир сам не может принять такого решения, он должен посоветоваться с судом понтифов. Понтифы — люди опытные.

Элеонора бросилась к нему, обняла, начала шептать:

— Я не позволю тебе, нет... Это несправедливо, Корнелиус... Почему ты думаешь, что Бог простит тебя за мучения и не простит за любовь? Почему? Ну подумай сам, подумай: не может такого быть, чтобы он соединил нас для того, чтобы ты погиб. Да еще мученической смертью. Не делай так. Пойдем. Может быть, наша любовь послужит людям, и они поймут: Бог — один? Это Бог, соединяющий влюбленных. Другого Бога нет.

Корнелиус отстранил девушку:

— Помнишь, ты говорила мне, что ждешь Мессию?

— Все иудеи Его ждут.

— А откуда вы знаете, что Он придет?

Элеонора помолчала немного и ответила:

— Мы верим в это.

Это было любовное свидание. Странное, страшное, страстное любовное свидание. И хотя комиссар давно уже придумал, какие слова он должен сказать Элеоноре, чтобы возвратить свой комбинезон и умчаться наконец отсюда на Землю, в свое время, в свой век, — он не мог прервать это любовное свидание. Пусть молодые люди скажут друг другу все, что они хотят сказать. Что угодно можно прерывать, но поток любовных слов... Нет, это невозможно.

— Вот видишь, — Корнелиус обнял Элеонору. — Вы верите... Вот и я — просто верю. А вера — это куда больше, чем знания, правда? Знания могут обмануть, а вера — нет.

Корнелиус вскочил. Элеонора встала рядом. Двое влюбленных стояли, освещенные светом звезд.

«Хороший кадр из какого-нибудь будущего фильма», — подумал Гард.

— У тебя ведь есть нож? — спросил Корнелиус.

— Да, — обрадовалась Элеонора. — У нас есть два ножа, — как бы в подтверждение своих слов Элеонора достала ножи. В темноте сверкнули стальные молнии. — Бежим! Мы спасемся.

Корнелиус отошел от Элеоноры — недалеко, на полшага, и произнес тихо, но отчетливо:

— Убей меня.

— Что? — вскрикнула Элеонора.

— Спаси меня, убей, родная. Если честно, я ужасно боюсь распятия, ужасно... А они меня все равно распнут, я знаю: суд понтифов так решит. Спаси меня, убей! Смерть от руки любимой женщины — мучительна. Она непременно приведет меня к Богу. Умоляю тебя: убей!

Корнелиус взял руку Элеоноры — в руке был нож — и медленно подвел руку к своему животу.

«Пора!» — решил комиссар и вышел из укрытия. Он встал, подняв правую руку и сказал тихо, но веско:

—Не смей этого делать! Я здесь!

— Я так и думал, что ты не уйдешь далеко, — услышал комиссар чей-то знакомый голос.

Ночь мгновенно озарилась светом факелов.

В этом свете Гард увидел римский отряд — в полном облачении и при оружии, и командира — во главе.

— Красиво они говорили, правда? — усмехнулся командир, обращаясь к Гарду. — Я так и думал, что ты далеко не уйдешь, что ты вернешься. Либо — за кожей своей. Аибо парня этого спасать. Но вернешься. И я не ошибся. Я никогда не ошибаюсь. — И уже обращаясь к отряду: — Взять их всех!

— Стойте! — закричал Корнелиус.

В этом крике было столько решимости и боли, что римские воины остановились.

— Я рад, что ты пришел, — Корнелиус смотрел на Гарда глазами, полными слез. — Это знак. Это — хороший знак. И ты скажешь Ему, что я не испугался мученической смерти! Ты подтвердишь.

Корнелиус взялся за руку Элеоноры, он хотел принять смерть от нее.

И Элеонора от растерянности не сопротивлялась. Она даже не поняла, что случилось.

Ее рука безвольно держала нож. И этим ножом Корнелиус ударил себя в живот.

— Получилось, — прохрипел Корнелиус.

— Взять этих двоих! — закричал командир. Элеонора схватила за руку Гарда:

— Бежим! Там река. Бежим.

— Стой! — закричали римляне. — Стоять!

«Ну что ж это я все время бегаю, как заяц, — подумал комиссар. — Все бегаю и бегаю. Бегаю и бегаю».

Как они оказались у реки, Гард не помнил.

Элеонора бежала быстро, несмотря на то что комбинезон мешал ей. Комиссар еле поспевал за ней.

Это была горная речка — не широкая, но очень холодная, с быстрым течением.

Реку они переплыли стремительно, и уже через несколько минут карабкались на гору, а на ней — лес, в котором можно укрыться.

Гард первым выбрался на берег и, не оглядываясь, побежал вперед, разрывая кустарники и траву.

Элеонора спешила следом.

Они добежали до леса.

Погони слышно не было. Всё. Им удалось убежать. Ночь помогла. Отчаяние придало им силы. Бог помог... Комиссар упал лицом в траву.

— Такой бег вреден для людей моего возраста, — тяжело дыша, выговорил он.

Девушка не ответила.

Гард перевернулся, чтобы посмотреть, все ли с ней в порядке.

Девушка печально смотрела вниз, на реку. КОМБИНЕЗОНА НА НЕЙ НЕ БЫЛО.

— Где, где... — Гард заикался. — Где... Эта... Ну... Кожа Божьего Посланника?

— Я ее выкинула в реке. Бежать в ней еще можно, но плыть совершенно невыносимо, — Элеонора вздохнула. — Да и зачем она мне? Я ведь хотела, чтобы Корнелиус... Чтобы мои родители... Чтобы его...

Она не выдержала и разрыдалась. Гарду тоже хотелось плакать, но вместо этого пришлось успокаивать девушку:

— Не надо, не плачьте. Душа Корнелиуса сейчас стоит перед Богом.

— Откуда вы можете это знать? — Элеонора отодвинулась от комиссара. — А... Я поняла: вы и есть Божий Посланник? Да? Да? Кто вы?

Гард огляделся по сторонам и понял: вот он мир, который отныне станет его миром.

Комбинезона нет. Ни камеры, ни маячка. А значит, нет надежды вернуться домой.

Впрочем, нет, надежда еще осталась. Как всегда — на чудо. Больше надеяться уже точно было не на что.

Надо как-то жить в этом времени, в этой стране, где на него все охотятся и все грозят его убить.

— Кто вы? — повторила девушка.

— Я? — Комиссар задумался на мгновенье. — Кто я? Я — Гершен. — И он твердо повторил: — Гершен я.