Вместе с казаками Алексею надлежало добраться до слабожанского Харькова, а оттуда, когда войска двинутся на юго-запад, к молдавским Яссам искать себе уже других попутчиков. На четвёртый день пути они были в Великом Новгороде, затем, обогнув озеро Ильмень, двинулись по левому берегу реки Лопыть к её истоку, минули Витебск и на двадцатый день пути были в Смоленске. Через два дня двинулись дальше, и ещё через пятнадцать дней, миновав Орёл, прибыли в Курск.

За день старались проходить по тридцать-сорок вёрст, но, так как в корпусе, кроме конных казаков были пехотные и артиллерийские части, то и это удавалось с большим трудом. Растянувшаяся на многие мили армия двигалась медленно, словно сонная или полуживая змея, ползущая на своём брюхе. Одни части выбивались вперёд, обгоняя другие на десятки вёрст, но в скорости вынуждены были делать привал, ожидая всех остальных. Сказывалась и весенняя распутица, из-за которой движение, порой, и вовсе прекращалось.

Ночами рассёдланных лошадей казаки отпускали на выпас под присмотром мальчиков-пастухов, а сами ложились спать на обозных тюках прямиком под открытым небом. Утром, чуть свет, в больших походных котлах начинали варить щи, главным ингредиентом которых была запасённая из дому квашеная капуста. Если щей не оставалось до ужина, то начинали готовить и вечером. Но, несмотря на основной ингредиент, рецептура щей каждый раз была разной. Варили щи с мясом, с рыбой, с грибами, с репой, картошкой, гречневой или перловой кашей, с яйцом, ушками, и ещё бог весть с чем. В качестве съестных припасов брали с собой и живых, уже откормленных, поросят, забивали их на стоянках, варили в котлах и ели с тушёной квашеной капустой в качестве второго блюда Часто днём по полям и пролескам высылали охотничьи разъезды, чтобы добыть к ужину зайца или куропатку. Запасённые сухари ели, размочив их в щах или квасе. А если хотелось свежего хлеба, то выпрашивали оный у крестьян или на рынках обменивали на добытую ранее дичь. И чуть ли не на каждом привале к казакам прибегали рекруты-пехотинцы, прося дать поесть.

Наконец, спустя сорок пять дней марша, армия подошла к Харькову. Здесь их пути расходились. Дальше армейский корпус двигался на юго-запад, к Яссам, где располагалась ставка генерала-фельдмаршала Потёмкина, а Алексею нужно было на юг, в Крым.

Стояла уже середина апреля, и украинская Слабожанщина встретила пением жаворонков и благоуханием цветущих садов. Дороги уже вполне просохли, и это давало надежду на более быстрое путешествие.

Попрощавшись со старым седым есаулом, к роте которого подвизался, Алексей отправился искать себе новых попутчиков.

Проходя по шумным и колоритным улицам Харькова, он направился к большому и многолюдному рынку. Там, зайдя в пропахшую пивом и луком корчму, завёл знакомство со старшиной чумацкой артели, уже на следующий день готовой отправиться на юг, к Мариуполю.

Так, завалившись на чумацкую мажу, доверху нагруженную зерном и запряжённую парой дородных волов, юный гардемарин отправился дальше.

Взявшие его с собой чумаки были все сплошь из бывших запорожцев. Оружия они уже с собой не носили, но старательно сохраняли свой прежний казацкий облик Одеты они были в белые полотняные сорочки с вышитым воротником, красные шаровары, подпоясанные широким ремнём, украшенным позументом, кожаные жилетки и обуты в высокие остроносые сапоги. На гладко выбритых головах, как и встарь, носили длинный завитой чуб и усы, а сверху- козью или овечью папаху. Направляясь к азовским и черноморским портам, чумаки везли на юг зерно и строительный лес из северных и центральных районов Украины, а назад возвращались с рыбой и солью.

Ночью, как и лошадей, волов отпускали пастись. Утром, часа за три до восхода, трогались в путь и шли до первого привала, когда наступало время завтракать. Потом снова в путь, и следующий привал в обед. Вечером, на закате, ужин и за ним ночлег. Едой чумаков была пшённая каша с салом, хлеб с солью и галушки. Стоянку старались выбирать с пресным водоёмом и наилучшим пастбищем для волов, обходя поросшие полынью солончаки, коих много по левый берег Днепра.

Через двенадцать дней после отъезда из Харькова чумаки добрались до Мариуполя. Дальше они шли на восток к Дону, и Алексею снова пришлось искать себе новых попутчиков.

В мариупольском порту ему удалось встретить одного крымского грека, который на следующий день собирался ехать к своим родственникам в Симферополь. За один серебряный рубль он согласился взять гардемарина с собой. Проведя ночь у него дома, утром, чуть свет, они тронулись в путь. Дороги были сухие, давая двум небольшим простеньким лошадёнкам бежать быстрой уверенной рысью.

Путь их лежал вдоль северного азовского побережья, где по левую руку простиралось безбрежное шумящее море, а по правую открывался вид на столь же безбрежную, дикую скифскую степь. На ночь останавливались в крохотных греческих и татарских посёлках. Один раз заночевали прямо в открытом поле у каменного скифского изваяния. Перекусывали купленными по дороге чебуреками или припасённым ещё из дому пирогом-кубетэ.

На четвёртый день после отъезда из Мариуполя достигли полуострова Чонгар, и дальше пробирались на крымскую землю по косам и отмелям Сиваша. А ещё через два дня были уже в Симферополе.

Наступил май месяц, и в крымской столице было по-летнему жарко и солнечно. По-восточному шумный и многолюдный город, ещё недавно бывший лишь маленькой татарской деревней, встречал узкими витиеватыми улочками, говорливыми базарами, нисходящими с гор реками и бьющими из под земли родниками. Особенно взгляд завораживал вид горы Чатыр-Даг, возвышающейся исполинским шатром к юго-западу от города. После сухих и почти бесплодных степей северного Крыма, покрытых лишь ковылем и полынью, открывшаяся горная панорама казалась особенно диковинной и прекрасной.

На симферопольском рынке Алексей встретил торговца-татарина из Бахчисарая, согласившегося взять его с собой и довести до Севастополя.

Ближе к вечеру, когда рынок стал расходиться, они тронулись в путь и к полуночи добрались уже до Бахчисарая. На утро, угостив своего гостя завтраком из творога с мёдом и горячих пышных лепёшек, татарин повёз его дальше.

От Бахчисарая их путь проходил вдоль берега речки Бельбек, прямиком к морю, а по левую сторону, к югу, открывался безумной красоты вид на гору Мангуп-Кале, изобилующий скалами, утёсами и пещерами. Внезапно, не добравшись до моря трёх-четырёх вёрст, дорога повернула влево и направилась к месту называемому Инкерман. Вскоре, по правую сторону, открылся потрясающий вид на большую Ахтиарскую бухту, вокруг которой и раскинулся Севастополь, а слева виднелось гористое инкерманское плато, наверху которого стояли руины средневековой крепости Каламиты, а внизу, в скалистом уступе, располагался пещерный монастырь святых Римских Пап Климента и Мартина.

Проехав по мосту через речку Чёрную, из устья которой и выходила Ахтиарская бухта, татарин довёз его до Корабельной стороны Севастополя, где Алексей и попрощался со своим последним попутчиком. Дальше, чтобы доехать до ставки Черноморского флота, он нанял уже простого городского извозчика.

Только сейчас, в самом конце своего долгого двухмесячного путешествия, Алексей стал понимать насколько огромна и велика Россия. Столько совершенно разных, непохожих друг на друга земель, городов, народов, со своим климатом, укладом, историей и традициями, объединённых в одну огромную, небывалых размеров империю. Родившись в родовом поместье на Вятке, он знал лишь северную, карельскую и приуральскую Россию, и ему не верилось, что сии диковинные южные земли, больше похожие на Турцию или Грецию, с недавних пор тоже стали российскими.

Прибыв в ставку флота, Алексей направился к Ушакову, чтобы представиться и получить назначение на корабль. Кабинет контр-адмирала оказался полон людьми, и вновь прибывшему гардемарину с час пришлось ждать в коридоре, пока ему не разрешили войти.

Когда юный гардемарин вошёл в кабинет контр-адмирала, там ещё оставался один из капитанов, с которыми тот проводил совещание. Сам флотоводец сидел за массивным дубовым столом, обитым зелёным бархатом, на котором оставалась развёрнутой огромная карта с акваторией Чёрного моря и крымским полуостровом в центре.

Это был невысокий, тонкого телосложения человек, с ясным аристократическим лицом, с набелёнными волосами, стянутыми на затылке в косицу, и такими же набелёнными бакенбардами. На его смолянисто-чёрном мундире с высоким, расшитым якорями, воротником гордо зияли заслуженные награды, среди которых особо выделялись орден святого Владимира четвёртой степени, полученный за борьбу с чумной эпидемией, и орден святого Владимира третьей степени, заслуженный в битве у острова Фидониси. Вокруг шеи была обвита полосатая георгиевская лента с красным георгиевским крестом четвёртой степени.

Когда вошёл Алексей, оставшийся капитан хотел было выйти, но Фёдор Фёдорович жестом руки велел ему задержаться.

— Сергеев-Ронский Алексей Александрович, — сказал контр-адмирал, взглянув на документы гардемарина.

— Так точно, ваше превосходительство, — тут же ответил гардемарин.

Поставив в необходимых местах свои подписи, он вернул их владельцу. Потом поднял руку и указал на стоящего в стороне капитана второго ранга.

— Вот, молодой человек, познакомьтесь: командующий линейного корабля «Святой Георгий Победоносец» капитан второго ранга Поскочин. Извольте поступить в его полное распоряжение, — сказал контр-адмирал и откинулся на спинку стула.

— Будет исполнено, ваше превосходительство, — тут же ответил гардемарин и с благодарностью поклонился.

— Всё, идите, — махнул рукой командующий и снова склонился над картой.

Ещё раз поклонившись, Алексей вышел из кабинета и направился вслед за капитаном Поскочиным.

Но капитан, вместо того чтобы взять его с собой на корабль, первым делом отправил вновь прибывшего гардемарина в карантинный барак. Там его заставили снять с себя всю одежду и отдать её в прачечную, потом как следует вымыться и, вдобавок, хорошенько растереться уксусом. Пережитая в недавнем прошлом эпидемия чумы, поразившая херсонский порт и забравшая многих моряков Лиманской флотилии, была ещё свежа дурной памятью. В карантине он провёл десять дней, не выходя дальше пределов барачного дворика, и по два раза на дню, утром и вечером, подвергаясь тщательному осмотру врача.

На одиннадцатый день за ним пришёл молодой двадцатисемилетний лейтенант, забрал его с карантина и велел следовать за собой. От карантинного барака они направились на знаменитую Графскую пристань, в ту пору бывшую лишь простым деревянным причалом.

С Графской пристани, как с никакого другого места, открывался прекрасный вид на большую Ахтиарскую бухту и уходящую рукавом вправо меньшую Южную бухту.

Совсем рядом, как на ладони, гордо красовались суда героической Севастопольской флотилии, бывшей основой русского Черноморского флота. Ближе всего к пристани в ту минуту стояли пятидесяти-пушечный линкор «Святой Александр Невский» капитана второго ранга Языкова, сорокашести-пушечный линкор «Иоанн Богослов» капитана первого ранга Кумани и сорока-пушечный тяжёлый фрегат «Иоанн Воинственник» капитана второго ранга Баранова.

Корабли стояли так близко, что можно было расслышать, о чём говорят матросы на верхних палубах. Судя по их разговорам, и то и дело раздающимся офицерским приказам, корабли готовились к скорому отплытию.

Чуть дальше, ближе к Северной стороне города, стояли тяжёлые сорока-пушечные фрегаты «Святой Иероним» капитана второго ранга Алексиано, «Покров Богородицы» капитана второго ранга Ознобишина и «Амвросий Медиоланский» капитана второго ранга Нелединского. Судя по оживлённому поведению их экипажей, они также готовились в скорый путь.

Справа, в куда меньших по акватории Южной и Корабельных бухтах, стояли малые крейсерские суда и брандеры. Многие из них также готовились к отплытию.

Отдельно от всех, ближе к бухте Голландия, находящейся на Северной стороне, стоял адмиральский флагман и главная гордость русского Черноморского флота восьмидесяти-пушечный линкор «Рождество Христово». На его верхней палубе было спокойно, отчего можно было понять, что адмиральский флагман не собирается в скорый поход.

Также в стороне от других, ближе к бухте Северной, стоял пятидесяти-пушечный линкор «Святой Георгий Победоносец». Его экипаж также готовился к отплытию.

Усевшись в малую шлюпку, ведомую четырьмя матросами-гребцами, они поплыли к «Святому Георгию Победоносцу».

Это был довольно большой корабль, хотя и один из самых малых в классе линкоров, с тремя мачтами, двумя батарейными палубами и водоизмещением в полторы тысячи тонн. Орудия его нижней батарейной палубы достигали сорокавосьми фунтов веса, верхней батарейной палубы двадцатичетырёх фунтов. На носу и корме размещались более лёгкие двенадцати-фунтовые пушки, а также тяжёлые бомбовые мортиры и самые лёгкие восьми-фунтовые фальконеты. Сделанный из лиственницы корпус, толщиною в два фута, покрытый медной обшивкой, был достаточно прочен, чтобы выдержать попадание ядер из двадцатичетырёх-фунтовых пушек. Уступая в огневой мощи более крупным линкорам, он заметно превосходил их в скорости и манёвренности, являя собой идеальное равновесие этих трёх основных качеств, необходимых для военного корабля.

Подплыв вплотную к корабельному борту, лейтенант приказал стоящим наверху матросам спустить трап. Так, по скрипучим деревянным ступенькам, Алексей поднялся на верхнюю палубу линкора.

Было время обеда, и лейтенант велел ему сначала пойти поесть, а после подойти в офицерскую кают-компанию. После перловой каши и ржаных сухарей с водой, коими кормили на карантине, это было нужным для него решением.

Прекрасно зная, где на кораблях располагается столовая и камбуз, Алексей пошёл к носовой части корабля. Спустившись вниз по трапу, он оказался в пропахшей снедью столовой, где в это время было шумно и многолюдно. Ели гардемарины за одним столом с матросами, нижними чинами и специалистами, но главным их отличием было то, что еду они получали из офицерской кухни.

Получив на камбузе свою порцию, он направился к месту, где уже сидели трое таких же как он гардемаринов. Но тут, совершенно неожиданно, судьба преподнесла ему довольно неприятную встречу. Одним из сидевших за столом оказался его недруг Модест. Решив не подавать вида, что ему эта встреча неприятна, Алексей спокойно поздоровался и сел за стол рядом с ними. Модест также поздоровался, но начал сильней налегать на еду, чтобы поскорее покинуть столовую.

После обеда Алексей отправился в кают-компанию. Там он встретил уже знакомого лейтенанта и самого капитана Поскочина. В кают-компании тоже закончили обедать. Завидев новенького гардемарина, капитан пригласил его в свою каюту. Вместе с ними в капитанскую каюту вошёл и лейтенант.

— Сергеев-Ронский Алексей Александрович, — как бы про себя сказал капитан, беря в руки разнарядку, полученную новым гардемарином ещё в Адмиралтейств-коллегии.

— Так точно, ваше высокоблагородие, — тут же ответил гардемарин.

С полминуты между ними царило молчание, в течение которого капитан оценивающим взглядом рассматривал то Алексея, то предложенные им бумаги.

— Вы назначены вторым заместителем и помощником лейтенанта Морозова. Господин Морозов- второй линейный лейтенант и мой старший помощник. Так что должность сия ответственна даже для опытного моряка, а тем более для новобранца, — сказал капитан и протянул руку гардемарину.

— Сочту за огромную честь, — с гордостью ответил Алексей, сначала пожав руку капитану Поскочину, а затем и лейтенанту Морозову.

Интуитивно он сразу же догадался, кто является первым заместителем лейтенанта, но в тот момент его это не огорчило.

— На сегодня вы можете быть свободны, гардемарин Сергеев-Ронский. Господин лейтенант покажет вам вашу каюту. А завтра утром уже на учения, вместе со всей командой. Понятно? — спросил капитан, обращаясь к гардемарину.

— Так точно, ваше высокоблагородие, — ответил гардемарин.

— А вы, лейтенант, вызовите ко мне советника артиллерийской экспедиции, а потом проверьте, как там идут дела у боцмана. И, пожалуй, всё на сегодня. Сразу после вечернего построения дадим отбой, — махнув рукой, сказал капитан лейтенанту.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие, — кратко ответил тот, и, поклонившись, вышел из капитанской каюты.

За ним, также поклонившись, последовал и Алексей.

Лейтенант показал ему гардемаринскую каюту на четверых человек, в которой как раз оставалось одно свободное место. Велел освоиться и расположиться. Потом ушёл по своим делам, оставив его в каюте.

Уже вечером, на построении, Алексей узнал, что после завтра их корабль выходит в боевой рейд к берегам Турции.

На утро, чуть свет, раздалась учебная тревога. Вскочив со своих спальных мест, под оголтелый звон судового колокола, матросы бросились к мачтам, артиллеристы к пушкам, солдаты к бортам, офицеры и нижние чины к своим служебным постам.

«Поднять якоря!», «Ставить паруса!» — отдал капитан свои первые команды. «Поднять якоря!», «Ставить паруса!» — во весь голос повторили два лейтенанта. «Поднять якоря!», «Ставить паруса!» — также во весь голос повторили четыре гардемарина Боцманматы бросились поднимать якоря, а большая часть матросов поспешила во вантам на реи. Развёрнутые паруса сразу же набрались ветром, и корабль сильно потянуло к выходу из бухты. «Убавить паруса!» — поступила следующая команда, и матросы на всех трёх мачтах зарифили брамсели, а также крюйсель, грот-марсель и фор-марсель, оставив лишь бизань, грот, фок и кливер на бушприте. «Противник по левому борту!» — крикнул смотрящий в подзорную трубу мичман. «Противник по левому борту!» — крикнули лейтенанты и за ними гардемарины. «Внимание на левый борт!» — тут же скомандовал капитан, «Внимание на левый борт!» — завторили подчинённые. Артиллеристы прильнули к орудиям, солдаты морской пехоты встали с ружьями на готове. «Вступить в бой с неприятелем!» — скомандовал капитан, дождавшись пока мнимый противник не подойдёт на достаточное расстояние. «Вступить в бой с неприятелем!» — повторили его команду лейтенанты и гардемарины. С левого борта с оглушительными раскатами стали работать орудия, а чуть позже к ним присоединились ружейные залпы морских пехотинцев. Главным и единственным отличием этой учебной стрельбы от реального боя было то, что как пушки, так и ружья, били лишь пороховыми залпами, без ядер и пуль. Спустя около получаса беспрерывной пальбы последовала команда «Отбой». Затем снова всё повторили, и так, с различными вариациями, шесть раз за день, сделав лишь короткий перерыв на обед.

Вечером, после короткого десятиминутного перерыва, последовало генеральное построение.

По правую сторону первыми стали линейные офицеры- второй лейтенант, мичман и четыре гардемарина. За ними стали штаб-офицеры от артиллерии и штаб-офицеры морской солдатской команды, и следом обер-офицеры от той же артиллерии и обер-офицеры от той же морской солдатской команды Как офицеры, так и рядовые от солдат были облачены в зелёные мундиры пеших войск и всем своим видом и обмундированием походили на сухопутную инфантерию. Дальше стояли унтер-офицерские чины и специалисты. Из них же первыми были штурман, бортовой лекарь, казначей и иеромонах-капеллан. За ними шли кондукторские чины: боцман, тиммерман, подштурманы, старшие рулевые, боцманматы и помощники лекаря Последними с правой стороны стояли разного рода специалисты, как то парусный мастер, канатный мастер, оружейный мастер, конопатчик, бондарь и судовой преподаватель. Напротив них слева, в несколько плотных шеренг, стояли рядовые морской солдатской команды, с набелёнными волосами, в зелёных мундирах, чёрных гетрах и треуголках с белым бордюром, матросы; в грубых стёганых тельниках, высоких чёрных сапогах и круглых чёрных шапках с высокой круглой тульей, и рядовые канониры, одетые почти также как и матросы.

Меж двух рядов, во главе построения, стоял капитан, и рядом с ним первый лейтенант и профос, исполняющий функцию судового полицейского. Профосу помогали два судовых капрала, надзирающих за дисциплиной и отвечающих за телесные наказания. Вместе с капитаном они проходили сквозь строй, помогая ему выделять и благодарить отличившихся или устраивать взбучку тем, кто ошибался или проявлял нерасторопность.

Наконец, после тщательного досмотра и произнесения необходимых выговоров, всем разрешили идти ужинать. После чего дали отбой.