Есть глубокий символизм в том, что из всех безусловных рефлексов у человека в коматозном состоянии последним угасает агрессивно-оборонительный рефлекс. Впрочем, человечество всегда привлекал феномен агрессивности, обуздание которой уже в архаичном обществе считалось одной из самых сложных проблем. И до сих пор эта проблема не имеет удовлетворительного решения, несмотря на огромное количество разнообразных методик и рекомендаций.
Исследователи социальной психологии давно пришла к выводу, что склонность к агрессивному поведению досталась нам в наследство от наших животных предков. С точки зрения общей тенденции эволюции (повышение уровня неравновесия) это является закономерной платой за интеллектуальный потенциал. Усложнение условий существования требовало соответствующих моделей поведения: выживание в нестабильной системе, как правило — весьма нетривиальная задача. Имеется вполне определенная зависимость между сложностью организации (то есть оперированием более емкими информационными моделями) и эффективностью использования энергии, что предполагает ее добывание и защиту от притязаний извне.
По известному выражению А. Сент-Дьерди, мозг — такой же орган выживания, как когти или клыки. И чем выше располагается вид на «лестнице агрессии», тем более развитый интеллект ему необходим для поддержания гомеостаза со средой. Таким образом, «интеллект по одной из своих первичных функций — инструмент агрессии. Но вместе с тем — инструмент экономии агрессии, поскольку он обеспечивал достижение целей активности меньшими энергетическими затратами».
Интеллектуальные способности и уровень агрессивности хотя и связаны между собой, но зависимость эта носит нелинейный характер. В дикой природе наиболее развитый интеллект демонстрируют не «профессиональные» хищники, а неспециализированные виды (дельфин, обезьяна, ворона), которые не имеют жесткой фиксации в экологических нишах.
Как мы знаем, в эволюции гоминид очередной кризис неравновесия практически разрушил природные регуляторы вида. На новом витке эволюционной спирали поднялась во весь рост проблема формирование искусственной — «культурной» — среды обитания. Вышедшую из-под контроля инстинктов агрессивность (подстегиваемую постоянно действующими стресс-факторами) можно было уравновесить только железной уздой внешнего принуждения. В этом отношении наш предок более всего напоминал жутковатого уродца из уэллсовского «Острова доктора Моро». Уже не животное, но еще не человек — переходное существо, мучительно балансирующее между звериным естеством и огромным количеством табу, полностью регламентирующих его жизнь. «Не охотиться за другими людьми — это Закон. Разве мы не люди?»
Внутренняя солидарность предчеловеческой стаи достигалась переносом агрессии на представителей других сообществ. Причем в первую очередь — на себе подобных. Оценивая чужака, мы бессознательно «примеряем» его образ на себя (остаточное влияние популяциоцентрического инстинкта). Априорная негативная установка в случае близости обоих образов — собственного «Я» и чужака — ведет к внутреннему конфликту. Надо ли напоминать, насколько людям свойственно проецировать внутренние проблемы вовне? Самые жестокие войны — гражданские…
Доминирование А-поведения внутри стаи уравновешивалось Е-поведением в междустайных отношениях. Геноцид, дополненный каннибализмом, в прачеловеческой истории был скорее нормой, чем исключением. Самый характерный тому пример — полное истребление неандертальцев нашими предками кроманьонцами. Ни один из этих из видов, как сейчас установлено, не имел бесспорного преимущества, что сделало конкурентную борьбу особенно жестокой.
Исчезновение неандертальцев стало тем рубежом (переходом от среднего к верхнему палеолиту), за которым началась эпоха бурного развития вида Homo sapiens. Однако «образ врага», похоже, навечно вошел в арсенал культуры. По мнению Поршнева, именно в верхнем палеолите до крайности обострилось ощущение враждебности всего чужого — наследие смертельной войны с неандертальцами.
Это древнее наследие и поныне с нами. Любой этнический конфликт способен разбудить злобного джинна, сеющего смерть, и тогда толпой овладевает безумие. Причем для каждого этноса характерен свой «стереотип жестокости», автоматически всплывающий из глубин подсознания в моменты обострения межнациональной розни: «Если в Средней Азии принято сдирать с пленного живьем кожу, то в Молдавии можно столкнуться с распиливанием на циркулярной пиле захваченного в плен казака. Обоженные паяльными лампами трупы, выдавленные глаза, вспоротые животы сопровождают в повстанческих войнах действия определенных этнических групп».
Вполне естественно, что с устранением главного конкурента жертвой накопившегося агрессивного потенциала стали сначала соседние племена, а затем и сами соплеменники. Резко повысился уровень стресса — основной мутагенный фактор. Период в 15–25 тысяч лет, когда шло формирование второй сигнальной системы, можно определить как своеобразный филогенетический мост: «на протяжении этого отрезка макроморфология мозга еще менялась, позже — не менялась».
Человек как биологический вид вышел из-под влияния целого ряда прежних форм естественного отбора, но во многих отношениях так и остался незавершенным. Слишком стремителен был последний этап биологической эволюции, чтобы успеть естественным путем разрешить накопившиеся противоречия. Так проблема контроля избыточной агрессивности стала важнейшей функцией культуры: «клетку для себя человек должен соорудить сам, ибо больше некому».
Гераклит назвал войну (вражду) «отцом вещей». Действительно, вся история человеческой цивилизации является непрерывной борьбой против энтропии, следовательно — против равновесия. И столь же непрерывен процесс совершенствования нормативных регуляторов. За преодоление каждого экологического или социального кризиса приходится расплачиваться растущей нестабильностью, которая компенсируется дальнейшим усложнением социума.
Социальный прогресс — это тоже средство выживания. Можно сформулировать своеобразный закон техно-гуманитарного равновесия: чем выше потенциал производственных и боевых технологий, тем более совершенны культурно-психологические средства сдерживания агрессии.
С другой стороны, из теории систем известна закономерность: в кризисной ситуации устойчивость пропорциональна внутреннему разнообразию. Вид Homo sapiens — настоящий рекордсмен по выживаемости, а исключительное внутривидовое разнообразие всегда являлось его отличительной чертой. И даже из самых общих соображений очевидно, что между профессиональным убийцей и праведником должна быть какая-то принципиальная разница.
«Мы очень мало знаем об эволюции тонкой структуры мозга. Нам известна приблизительная одинаковость анатомического строения мозга у людей, но это — не основание для вывода об одинаковости тонкой структуры, об одинаковости элементов унаследованных мозговых сетей, ответственных за те или иные способности и склонности, за силу тех или иных инстинктов».
Поршнев прямо говорит о «таинстве дивергенции, породившей людей». Расхождение признаков тогда достигло своего апогея. При колоссальном давлении неодолимой потребности в подражании и высочайшем градусе агрессивности из аморфного материала предчеловеческой психики выкристаллизовывалось «диковинное диво» Природы, величайшая из ее драгоценностей — Разум. Генезис «человека разумного» остался навсегда запечатлен в предзаданности определенных характеристик, расщепивших изначальное видовое единство пралюдей.
Современное состояние науки позволяет лишь очень незначительно приблизиться к пониманию механизма этой видовой дифференциации. Сам термин «вид» применительно к человеку практически лишен биологического содержания и используется нами скорее в смысле «видовое поведение» (некоторые базовые характеристики которого как раз определяются морфологической спецификой мозга).
Нельзя не признать, что идея врожденной неравноценности людей относительно эволюционной вертикали в наше время не пользуется особой популярностью. Для современной «либеральной» идеологии, например, она вообще относится к числу наиболее табуированных тем. Впрочем, даже «либералы» сочли бы за банальность сентенцию: «мало человеком родиться, нужно им стать». Просто некоторым из нас сделать это гораздо сложнее…
Во всяком случае, в эволюционном плане становление человека было длительным и многоступенчатым процессом. Если прибегнуть к языку библейской символики, то Первый День творения — отделение света от тьмы — соотносится с исходной сингулярностью антропогенеза. Утратив инстинктивную видовую программу, прачеловек поистине познал тьму (отчуждение от природной тотальности) и свет (блаженство нового воссоединения).
Следующий этап — таинство «разделения вод» Второго Дня. «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделит она воду от воды» (Быт. 1, 6). В эзотерической интерпретации это соответствует началу трехчастной кристаллизации Проявленного, трем космическим планам, трем мирам.
Первый мир — Небо, уровень Духа.
Второй мир — Атмосфера, уровень Души (промежуточное состояние между Небом и Землей).
Третий мир — Земля, уровень Тела.
И напрасно иронизирует Давид Маревич: «Очень мутно описан второй день творения в каноническом тексте Книги Бытия. Какую-то непонятную воду отделял Бог от воды же, посередине зачем-то твердь заделал…» На самом же деле речь идет об установлении границы между первым миром и остальными. Проявленная Субстанция (Вода) разделяется на две неравные половины: мир чистого Света «Верхних Вод» и миры «Нижних Вод». На их границе («И назвал Бог твердь небом») происходит «рождение душ», обретающих здесь свою индивидуальную форму.
В предчеловеческом стаде роль самого сильного регулятора поведения играла имитативность реакций. Пожалуй, имитативные рефлексы составляли единственное исключение в инстинктивной сфере прачеловека. Они не только избежали ослабления, но, наоборот, усилились до чрезвычайности. Способность к гипнотическому суггестирующему влиянию была оборотной стороной внушаемости. В этом заключается секрет огромных адаптационных возможностей гоминид, позволяющий им сосуществовать как с животным-тотемом, так и друг с другом.
Однако неравноценность особей по агрессивности неизбежно приводила к образованию между ними отношений соподчинения. Иерархия ослабляла горизонтальные связи первобытной общины, основанные на внушаемости. Между тем агрессивность прачеловека существенно отличалась от обычной животной агрессивности, всегда находящейся под контролем инстинктов. В самом широком смысле любое воздействие на окружающую среду можно интерпретировать как агрессивный акт по отношению к ней. Поэтому воспользуемся более нейтральным (и более общим) термином «воля», рассматриваемой здесь в качестве меры жизненной активности человека, регулируемой мозгом.
Объем воли — интегральная характеристика, куда входит и «информационный суррогат воли — знание того, когда и как ее проявлять». Иерархия первых человеческих объединений — это прежде всего иерархия воль. Контроль со стороны коллективной воли сообщества до поры успешно заменял регулирующую роль инстинктов.
Последний этап биологической эволюции оказался в чем-то подобен первому. «Выворачивание вывернутого», но уже по ту сторону животной природы, также сопровождалось частичным регрессом. Наряду с возникновением предпосылок перехода к новой эволюционной ступени появился комплекс признаков, свойственных более ранним — дочеловеческим — стадиям эволюции головного мозга. Важнейшей среди них была устойчивость к внушению.
Способность противостоять коллективной воле дает значительное преимущество в борьбе за место в иерархии. Разумеется, если сохраняется суггестирующее влияние на внушаемых членов сообщества (в противном случае подобная генетическая мутация была бы нежизнеспособна). Так возникает расщепление на два вида — манипулируемых и манипуляторов, приводящее к поляризации шкалы воли. Причем уровень «личной харизмы» для каждого человека задан от рождения, а его среднее значение для «внушаемых» и «невнушаемых» отличается, по крайней мере, на порядок.
Не позавидуешь судьбе особи, находящейся в полной власти манипулятора-палеоантропа. Образ злобного магического существа, не отличающегося умом и охочего до человечины, сохранился в легендах многих народов (взять хотя бы нашу Бабу-Ягу). Выход из антибиологической зависимости беспрекословного повиновения заключался в формировании еще более искусственных отношений: «у истоков второй сигнальной системы лежит не обмен информацией, т. е. не сообщение чего-либо от одного к другому, а особый род влияния одного индивида на действия другого — особое общение еще до прибавки к нему функции сообщения». Язык можно рассматривать как максимально опосредованный способ коммуникации, окончательно выделивший человека из животного царства.
Третий День творения — создание первых земных биоценозов. «И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду ее, и дерево, приносящее плод, в котором семя его по роду его» (Быт. 1, 12). Язык как самоорганизующая система — тема для отдельного разговора. Мы же отметим очередной эволюционный этап: прорыв в особую семантическую вселенную, управляемую по собственным законам.