На собрании лесных птиц сорока слыла самым умным оратором. Особенно длинные и важные речи любила произносить она по поводу воспитания птенцов.
Ее сосед грач, наоборот, был немногословен, угрюм и строг. Он не говорил длинных речей, не выступал на собраниях, да и посещал их так редко, что никто и не помнил, когда он последний раз был на них.
А сороке словно того и надо было. В ее примерах по поводу варварского воспитания птенцов неизменно был грач.
– Подумать только, – пылко произносила она, – этот варвар вчера своим железным клювом так ударил своего грачонка, что тот чуть не протянул лапки! А как он работать их заставляет! Эксплуататор! Позор эксплуататорам!
Птицы хлопали ей дружно и вздыхали – им было жаль бедных птенцов. Дятел попробовал возразить, но на него все зашикали и запищали.
А сорока так разошлась, что предложила создать добровольное общество по спасению бедных птенцов, председателем которого тут же согласилась стать сама.
И общество было создано. Работало оно с размахом. Совещания, семинары, собрания и планерки проводились ежедневно. Был выпущен плакат – «Мы самые верные друзья птенцам!»
А грач жил своей обычной жизнью. Он трудился с утра до вечера сам и того же требовал от своих птенцов. О существовании общества слышал, но чем оно занимается, знать не знал. Взносы, правда, платил исправно. Да и куда денешься, малиновки пристанут, хуже редьки горькой, отстать, и дело с концом.
Птенцы подрастали быстро. Времени пролетело совсем ничего, а уже они самостоятельно научились добывать себе еду, строить гнезда. Вот уж все чаще и чаще можно слышать:
– Ты посиди, отец, а мы тут и без тебя управимся, что нам стоит крылья распрямить.
Птицы тоже понемногу стали посматривать на них. Дети как дети, не избалованы, здоровые и ловкие, вежливые и простодушные, не гоняются, сломя головы, за модными вещами, охотно оказывают всем бескорыстную помощь.
Совсем иными росли дети самой сороки. Кто больше всех хулиганил? Они. Кто больше всех слонялся без дела? Опять они. А тут поползли слухи о том, что воровать сорочата пристрастились, того и гляди, соколы прилетят и упекут, куда положено.
Одна сорока ничего не видела и не слышала. Она по-прежнему организовывала выпуск бестолковых плакатов. Слушателей становилось все меньше и меньше, а потом и совсем не осталось, надоела бесконечная трескотня с глупыми примерами, но ей и до этого мало дела.
Прилетела она с очередного семинара, уселась на суку и дух переводит. А тут грач со своими грачатами подлетел.
– Здорово, соседка, чего такая грустная?
– Не говори, сосед! Сегодня с трехчасовой речью выступила, измучилась совсем, времени на своих детей не хватает, зато о других пекусь, всю жизнь им посвятила.
– О чьих же других ты печешься?
– Как о чьих? Мало ли птенцов в лесу? Да и твои столько хлопот нам преподнесли.
– Мои?!
– А ты как думал? Они теперь гордость наша, наглядный пример.
– Э, милая, трещишь ты складно, но сдается мне, ты о себе печешься. Так печешься, что детей собственных проглядела. Их минуту назад соколы увели. Да и обленилась, голубушка, даже за собственным гнездом присматривать перестала.
– Что ты говоришь? Горе, какое горе! Моих славных птенчиков потащили в ужасное место эти хищники! Ну, погоди, я так не оставлю, всю общественность мобилизую!
С тех пор и трещит больше всех в лесу.
И у людей случается подобное. На собраниях и заседаниях чего не наговорит иной, а копни чуть поглубже…вот именно!