Я просил наборщика набрать, а корректора не исправлять этого слова, стоящего в заголовке, на том основании, что чувствуется в нем такое плотное слияние начального предлога с управляемым существительным, каковое слияние замечается и в самом обычае с народною жизнью. Из двух частей речи народилась одна. Это нарицательное имя, означающее всем известную и для каждого обязательную установленную подать, родственно, по внешней форме и внутреннему смыслу, например, со словами настол (русский калым или плата, полагаемая на стол за невесту), наславленье — сбор в руках духовенства, вещественный знак благодарности за духовное славленые при посещении домов со крестом и св. водою, нахрап и нахрапы — взятые насильем взятки и жадно награбленные состояния вымогателей, нарост — деньги, даренные крестным отцом, или то же, что общеупотребительный назубок и прочее. Все эти старинные слова, подобно приданому, подушному и т. п., издавна склоняются по всем падежам обоих чисел. Говорят, например, смело и не оглядываясь на свидетелей таким образом: не жалел кум наростов крестникам — ударение на первом слоге, чтобы не смешивать с болезненным возвышением на живых телах, — не жалел этих подарков: без нароста никогда не подходил к купели, рассчитывая этим привлечь любовь крестного сына и на щедром наросте достигал того же и у кумовьев. На том же основании и наше составное слово, удалившееся смыслом на неизмеримое расстояние от своего корня (чай — растение, а начай — мелкая взятка, плата сверх условия или за небольшой труд), начинает в живой речи подчиняться всем грамматическим правилам. Кое-где уже дерзают говорить во множественном числе; примерно так: пошли поборы, да взятки, да разные начаи; всем праздникам бывает конец, а начаям конца нет и в год приходится раздать на начай столько, что карман трещит. Хотя от начаев богать не будешь, однако иные семьи давно уже помаленьку живут этими самыми начаями. Стало быть и нам не только обязательно выдать начай, но можно остаться при этом без карманных денег от выданного сегодня начай и быть по праву всегда недовольным частным начаем). Если, в самом деле, кажется странным склонение этого слова в единственном числе, то, минуя бытовое явление, когда эти поборы часты, многочисленны и мелки, мы все-таки не должны забывать, что это слово новое, создавшееся почти на нашей памяти. Оно еще не содержалось так, чтобы могло гнуться и склоняться по грамматическим правилам подобно тому, как, с явною смелостью и решительностью, проделывают то же и с таким же составным существительным «заграница», когда стали туда почаще ездить и интересоваться ею даже и те темные люди, которым известна была до тех пор лишь одна Белая Аравия. Свободные в обращении с родным языком, как ветер в поле, коренные русские люди с природным, старинным давно уже не церемонятся. Например, молоко в нынешней форме своей проводится на севере России по всем падежам множественного числа, вопреки запрета всех наших грамматик, прославившихся противоречиями, недописанными законами и недоделанными правилами. Там твердо уверены, что молоки бывают разные, друг на друга мало или совсем не похожие: пресное и квашеное или кислое, топленое и парное, простокваша и варенец, творог, сметана и сыры, — вообще все молочные продукты, имеющие одно общее название «скопов». Вот по-чему и едет смело и решительно на архангельский базар подгородная баба и дерзко и бессовестно кричит на всю площадь, предлагая свой товар в разнородных сортах и во множественном числе любому учителю и ученику гимназии.

Слово «начай» действительно новое, но составленное по тому же старому закону, как хлеб-соль, да еще и с челобитьем ради спасиба. Оно лишь в середине нынешнего столетия дерзнуло счастливо посоперничать и с притворною ласковостью, и с обманом подсменять заветную и старинную «наводку, наводочку, навино». Год, когда началось повальное московское чаепитие, с точностью определить трудно: говорят, что вскоре «после француза» получила свое начало трактирная жизнь и дикие, домоседливые купцы начали посещать театры, отдавшись обоим развлечениям с неудержимым увлечением и охотою. Изменились люди до того, что давно уже в Великороссии сложилась поговорка, что «ныне и пьяница наводку не просит, а все начай». Исключение представляют два родственные народа: белорусы и малоруссы, за которыми, в числе многих древних привычек, осталась и эта просьба, высказываемая откровенно и напрямик, — «на горилку». На больших дорогах, вблизи племенных границ, эта просьба ямщика, обращаемая к проезжему, смело засчитывается в число этнографических признаков таковых границ. Так, например, по Псковской губернии все просит «начаек». В Витебской и Смоленской тот же почтовый ямщик, почесывая спину и в затылке, выпрашивает на прощанье «навино». Почтовая «наводка» сделалась даже обязательною, законом установленною прибавкою (от 5 до 10 коп.), для едущих даже по казенной надобности, освобожденных от платы шоссейной и за экипаж (по 12 коп.). Право это до того всосалось в плоть и кровь ямщиков на всем пространстве русской земли, что отказ считается невероятным и вызовет неприятные сцены. Обещанная прибавка к наводке наверное обещала ускоренную езду, а приведенная в исполнение по пути натурой тешила и веселой песней и острыми прибаутками и приговорами. Насколько скудна деревня и велика деревенская нужда, можно видеть из того разнообразия указаний, которым наскоро и счет подвести нельзя. Со всех ног мчатся босоногие ребятишки отворять проезжим ворота, выходящие на деревенские поля, а если ворота из деревни на выгоны остаются незапертыми и даже сняты с петель, и нет даже такой работы, те же ребята гурьбой стоят у вереи и ждут подачки, что сбросят: пряники, баранки, медные копеечки, орехи. Не догадался запастись всем этим проезжий, — смелые бранятся, малые во всю глотку ревут и все-таки бегут следом в подпрыжку, пятки сверкают.

В одних местах, как в той же Новгородчине, прямо, без всяких обиняков просят на хлебушко: — подавайте этим, ради Христа Самого подавайте; своего хлеба не хватило им далеко до Николы зимнего, а привозный и продажный купить совсем не на что. В местах посытнее просят на калачики — на сладкий кус, на пшеничные баранки; на Кавказе и за Кавказом — на кишмиш. Красным девицам дают на орешки, горничным — на помаду, барышням либо на булавки, либо на перчатки; солдатам на табачок и т. д. Складывают правую руку в горсточку и вытягивают ее во всю длину навстречу прохожему малые дети, прося на орешки, где их нет, и на пряники, где их пекут, да не дают даром. Суют руку и взрослые, говоря еще проще: «прибавь на бедность». Часто услышишь: «подайте на погорелое», хотя последние бывают двух сортов: правдивое и лживое. А иной «Абросим совсем не просит, а дадут — не бросит»: ему, пожалуй, уж и не такая великая нужда в милостыни, да от дарового не велят отказываться, если уже расходилась милостивая и не оскудевающая рука дающего. Степенный старик с окладистой бородой, с подвешенным на груди планом храма и со внушительным видом, выпевает: «будьте вкладчики в церкву Божию, на каменно строенье» (на кабацкое разоренье. — подсмеиваются остряки). Молодой парень с длинной палкой от собак и с блюдечком, накрытым шелковой тряпицей, для доброхотных даяний, просит «на благовестное колоколе». Подачки или подарков просят даже на свадьбах: «на шильце, на мыльце, на кривое веретено». Выражение «шильцем и мыльцем» вошло даже в поговорку о тех людях, которые, по бедности, пробиваются кое-как, но не выпускают из рук ничего подходящего и ничем не пренебрегают. Малые нищие молят «на хлебец копеечку», большие «для праздника Господня: телу во здравие, душе во спасенье от своих трудов праведных». Это очень длинно и нараспев, и в таких местах, где надо надокучать, чтобы разжалобить, надо долго петь, чтобы обратить внимание. В архангельской тайболе, в самых глухих и совершенно безлюдных местах, ветхие старики-кушники, неспособные за увечьем или старостью к работе, и от долгого житья в пустынном одиночестве даже разучившиеся говорить, мозолистую правую руку, сложенную корытцем, протягивали мне со словами: «не сойдет ли что с твоей милости?» Тут уже нет определенного вида нужды, ибо все нужно, ничего нет, кроме общественной курной избы. Этому, что ни дашь — все ладно: яичко ли, недоеденный пирог. Здесь, пожалуй, за деньгами не очень гоняются, ничему они не послужат, потому что и купить негде и нечего в этой мертвой лесной пустыне. Остался один, не помнящий добра желудок, который и просит хлебушка, а в прочих желаньях не на чем остановиться, все неизвестно, а былое забыто и замерло. Тут все ясно, а потому и коротко. В населенных местах нужда болтлива: она просит распевая и длинными стихами и коротенькою складною речью, всегда уныло и протяжно. Придуманы праздники и с ними установлено, когда и о чем просить: яичка и сыров на Пасху, ветчинки и колбаски на Рождество, блинов на могилах. К этим временам прилажены длинные стихи, распеваемые в Белоруссии особыми артелями так называемых волочебников, в Великороссии мальчиками, разными нищими и т. п. Во всяком случае здесь нужда мудрена: пошла на все выдумки, хотя на самом деле истинная нужда скромна и молчалива.