Выставляю в заголовке эту мировую, всесветную пословицу, конечно, не для толкования ее, а собственно потому, что один из рецензентов моей работы упрекнул в пропуске ее, а сам поспешил дать неверное объяснение. Имея в виду только те «крылатые слова», которые требовали толкований или давали повод к пояснительным рассказам, я намеренно не коснулся «Vox populi vox Dei», как такого изречения, которое ясно всем, как Божий день. Судья мой советует для наглядного объяснения этого выражения отправиться в северную Русь и указывает на тамошние церкви, или собственно на ту к ним пристройку, которая называется трапезою. В этой пристройке собирался народ, сходившийся на погост помолиться, поговорить о своих делах и постановить мирское решение, обязательное для всех. Под церковным кровом решение это, как бы освященное, являлось уже в то же время, как бы Божиим гласом, исходящим из храма Божия. На самом деле вот какие данные получаются из актов об этих трапезах и вот о каких фактах они свидетельствуют.

В деревянных храмах северной России, представляющих собою изумительные образцы самостоятельного и самобытного народного зодчества, на западной стороне собственно храма (обыкновенно холодного), и вплотную к нему пристраивалась эта вдвое и втрое большая часть церкви — трапеза. Стены ее вытесаны и гладко выскоблены; крыша покрыта скалой и тесом с рубцами на плотно, чтобы не было ка пи. Спереди, при входе, построено подпапертье с крыльцом на столбах и с двумя лестницами, в северную и южную стороны. И крыльцо, и лестницы забраны досками в брусье. Из трапезы в церковь вели двери с полотенцами и туда же смотрело одно длинное окно со ставнями, когда кончалась служба, чтобы отделить эту пристройку от священного места. Четыре окна выходили на улицу, пятое, побольше, служило дымоволоком, так как трапеза была курная. Отступя от стены на такое расстояние, чтобы можно ходить кругом, стояла печь, которая чадила и грела. Среди трапезы построены скамьи с «аричелинами» (дощатыми спинками), на которых садились мирские люди, когда сходились на совет по всяким делам (конечно, лишь в зимнее время). Здесь выслушивались указы и приказы, сказывались вести обо всем полезном и любопытном и «о всякой нуже, чтобы ведома была народу». Тут в древние времена происходили пиры-братчины и пиры-поминки по умершим родителям. Трапеза, во всяком случае, представляла, совершенный особняк от церкви, хотя и была прирублена к ней вплотную: сторож, охранявший церковь, тут в трапезе и спал. Он обязан был мыть пол только два раза в году: к Христову Рождеству и на святую Пасху и топить печь осенью, зимою и весною каждый день еловыми дровами. Где не было земских изб, там, естественно, церковные трапезы заменяли их место, не внушая к себе исключительного почтения, каким пользовался самый храм. По актам, касающимся церковно-общественного быта холмогорской и устюжской епархий, доказывается это обстоятельство наглядным образом. В одном случае разбора дела не стеснились тяжущиеся принять церковную трапезу за съезжую земскую избу. Так например своевольничал отец с детьми: косил чужой луг и травил скотом огород. Обиженные пожаловались земскому судье на тех «сильных людей». Главный обидчик схватил жалобщика за ворот и хотел удавить. Дети его выступили с ножами и кричали: «бей да режь его!» Свидетелей было много и все подтвердили единогласно, что был крик: «возьмите да убейте!». В другой раз пришел в трапезу поп безобразно пьяным, бранил всех ненадобною бранью скаредно, и за горло хватал, и л пол ударил. Вырвал у одного старичка костыль, волочил старца по полу, по трапезе, бил кулаками: «о голову руку свою расшиб до крови и кровь его на стол текла и на пол». По словам другого акта: в трапезах вообще бывали «поносы большие во весь рот».

Довольно рискованно предполагать, чтобы «из этой передней части Божия храма исходивший» глас народа назывался, по его правдивости, «гласом Божиим». Подобные факты скорее можно причислить к несметному сонму доказательств случайной пословицы «Суд людской — не Божий».