И прииде к Новугороду архиепископ Аким, и требища разори, и Перуна посечь, и повеле брещи в Волхов. Он же, плаваша всквозе великий мост, вверже палицу свою на мост, и рече: «на сем мя поминают новгородская дети»; ою же и ныне, безумно упивающеся, утеху творят бесом.

Новгор. 2 летопись, под 988 годом, стр. 1 и 2.

Всякий знает, что «задать карачуна» значит то же, что пришибить, убить или злодейски замучить кого-либо, уничтожить что-либо в корень. Это слово, при случае, заменяет слова: мат и капут (как говорят просвещенные горожане по-немецки), извод (как понимают крестьяне наши по-русски). Все это каждый из нас знает, но не всякому известно существование старинного русского слова, означающего определенное в году время. В последнем издании 1888 года новгородской летописи (по синодальному харатейному списку), под 1143 годом записано: «стояние вся осенена дождева, от Госпожина дни до Корочюна, тепло, деже (дождь) и бы вода велика вельми в Волхов и всюде, сено и дръва разносе». Уже по одному этому летописному указанию, записанному новгородским грамотеем в столь древние времена, легко догадаться, что слово «карачун» происхождения очень старинного, и притом славянского корня.

Корень этот заключается в глаголе «коротать», по прямому указанию начертания этого слово в летописи (в обоих случаях к сохранением звука о). До сих пор во многих местах Великороссия именем Корочуна зовется день Спиридона-поворота, т. е 12 декабря, или «Солноворот». Тогда наступает конец наростанья темных ночей и, по народному календарному выражению, солнце идет на лето, а зима на мороз. Столь важное время с обычными молитвенными гаданьями и практическими предсказаниями из опытных наблюдений начинает хозяйственный период, который кончается на днях равноденствия. На сорок мучеников, 9 марта, кончается зима, начинается весна, знаменуясь прилетом жаворонков на проталины. Все время, когда длятся самые короткие дни, старинные новгородцы называли корочуном, до последнего дня, когда начинают убывать ночи. Имя этого дня и придано всему длинному предыдущему периоду времени. Действует очевидная, но непонятная (темная) сила, укорачивающая светлую половину суток. Когда христианство, вступив в борьбу с язычеством, между прочим сменяло имена богов именами святых, на месте Корочуна встал «Поворот-Спиридон», и все предшествовавшее время с канунным заговеньем 14-го ноября стало позднее называться филиповками (от дня св. апостола Филиппа) и рождественским постом, как предшествующим дню Рождества Христова (у карпатских славян также до сих пор корочуном называются святки. Понятным становится изумление новгородского летописца столь продолжительной дождливой погоде и странному физическому явлению запоздалой зимы, непонятному и чудесному в глазах современника, когда и климат был суровее, и погода устойчивее. Очевидно одно, что кто-то борется с той злой силой, которая умерщвляет жизнь природы, напускает леденящие лютые морозы. Ведьмы-вьюги заслепляют глаза, злые метели засыпают все пути и тропы — ни входу, ни выходу, ни света в очах. При это невидимо происходит и борьба света со тьмой, добра со злом, с преобладанием последних над первыми. Царствовал, хозяйничая над землей в это время этот самый Корочун-подземный бог, повелевающий морозами. По толкованию знатока славянской мифологии Киркора, подземный бог воевал со светлым богом Перуном, и зная, что родится «божич» (красное солнышко), оборачивался в медведя, набирал стаи волков (метели) и гонялся за женою Перуна (громовницей, или калядой, или пятницей), которая пряталась между ивняками и на деревьях, и там родила сына «Дажбога». Этот-то и сокрушал лютого врага, сменяя долгие ночи такими же светлыми днями на тепло.

Значение этой таинственной силы, производящей непонятный переворот, когда «солнце пошло на лето, а зима на мороз», не только понималось, но требовало обрядового чествования даже в более позднейшие времена, например, при последних московских царях. Основываемся на изустном предании, не многим известном, и приводим нижеследующее сообщение, заимствованное из «Нового Времени». 12 декабря звонарный староста московского Успенского собора был допускаем в Кремлевский дворец, перед светлые царские очи, для донесения о годовых суточных переменах. Так 12 декабря объявлял он царю, что «отселе возврат солнцу с зимы на лето, день прибывает, а нощь умаляется». За эту радостную весть великий государь жаловал ему двадцать четыре серебряных рубля. 12 июля, тот же звонарный староста приходил к царю с известием, что «отселе возврат солнцу с лета на зиму, день умаляется, а нощь прибавляется». За эту весть его обыкновенно запирали на сутки в темную палатку на Ивановской колокольне. «В действительности этого курьезного обряда не дозволяет сомневаться общее изустное предание старых звонарей Ивана Великого, переходившее с давнего времени и сохранившееся до наших дней» — добавляет корреспондент.

В силу этих представлений о смене тьмы на свет среди пустынных болот и в дремучих лесах России, при вое голодных волков, щелкающих железными зубами, сохранилось имя покинутого бога и живое о нем представление. До сих пор верят, что в самый день св. Спиридона тримнеийского медведь поворачивается в берлоге с одного бока на другой. До сих пор во время святок непременно стараются сами люди наряжаться медведями. Словом — память о старом боге Корочуне жива и за справками об его более определенном существовании стоит лишь отправиться к белорусам. У них Корочун в живой речи и до сего дня — злой дух, сокращающий жизнь, а в переносном смысле — нечаянная и преждевременная, в молодых летах, смерть: «Корочун его возьми!» — до сих пор там побраниваются со зла. Там еще не свыклись с «Поворотом», как великороссы, но Корочуна хорошо помнят. Это — сстарый дзед (дед) — сива борода». Он носит эту седую бороду длинною; сам ходит в белой шубе, но всегда босоногим и без шапки. В руках он держит тугой лук и железную булаву, и когда рассердится, то ударяет ею в пень, вызывает вихри и рассылает их по земле, а самым стуком производит трескучие морозы. Зато и зовут его кое-где «морозом» и «зюзей». Молитва ему такая: «Хадзи кунью есть: на чугунную бороду железным кнутом». Это темное мифическое выражение значит так: «не мешай уродиться хлебу и всему тому, что можно положить сковородником (железным кнутом) в чугун или на сковородку (железную борону). При этом и священнодействие в полной форме: в самый вечер каляды за ужином или «куцьей» бросают первую ложку праздничной кутьи за окно для умилостивлении сердитого бога с вышеупомянутым ласкательным приговором. А затем во время колядок чествуют его обязательно и безбоязненно тем, что водят живого медведя с козой, благодаря местечку Сморгонам, где князь Радзивилл научил обучать этих неповоротливых, но понятливых зверей затейным пляскам. Нет под боком цыгана с живым медведем — сами наряжаются зверем, выворачивая кожухи наизнанку. В замену предложенного нами толкования, Я. Никольский, написавший рецензию на эту книгу (в Воронежских Филологических записках) предлагает свое. Он спопутно сделал легкий упрек за доверие к Далю, конечно не сообразивши того, что на доверии к своему прислужливому уху, при легком напряжении памяти, очень просто достигнуть того же результата, производя слово корочун от коротать, подобно словам лгун, говорун, драчун, и т. п. С большою самонадеянностью рецензент уверяет, что слово произошло от старинного слова «карак» — нога, и находит его одного корня со словами: «окорок, окорочь, корачиться (да заодно уж) и корячиться, корточки, закорки, корча и даже каракатица». Чтобы закрепить свое авторитетное мнение, он вспомнил, что в одной из былин «князь Владимир от посвиста Соловья-разбойника ползает на корачках, а княгиня ходит раскорякою», заглянул мимоходом в «Этнографический Сборник» 1864 г., а там в окончательное подкрепление ему указано сибирское поверье, что 12 декабря Спиридон начинает выворачивать ноги молодым курицам. Не погнушавшись на этот раз начисто отвергнутым им Спиридоном-поворотом, рецензент поворотил неожиданно в противоположную сторону. Он толкует (сославшись также по словарю Даля на южных славян, где у сербов карачити значит ходить, у хорват корак — шаг, и проч.): «при желании, чтобы кого-либо взял карачун, подразумевается не смерть, а то ужасное состояние, когда человек жив, но не может делать движений или же двигается с большим трудом ползком, что всего резче проявляется при параличе. Не отсюда ли и народное название этой болезни кондрашкою, переделанное затем в Кондратия Ивановича?» С своей стороны считаю себя обязанным сделать последнее замечание. Г. Киркор, несомненный и призинанный знаток литовской и белоруской народности, отождествляя Карачуна с Ситивратом, Зюзей, Морозом, как подземного бога, рассказывает (мною повторенный) миф о борьбе его с Перуном, — миф, легкомысленно приписанный моему изобретению. А что в посуле карачуна любому недоброхоту заключается пожелание гибели, смерти — это тоже верно и по словарю белоруского языка. Верно также и то, что к некоторым выражениям прилаживается двоякое объяснение, на выбор производящего (чему указаны и в этой книге примеры). Так между прочим, пока мой судья путался в финских лесах и словах, разыскивая кулигу, нашел ее в болоте у Москвы-реки («на низкой местности близ непросыхающих луж»), объявился сам черт не из этого болота, а живьем из купеческой семьи той же Москвы (см. в настоящем издании дополнение к ст. «У черта на куличках»). «Опасно искать ученым взглядом того, чего бы найти хотелось», — сказал искушенный многолетним опытом Даль.