Дэн

Кэт исчезла, я не нашел ее там где оставил. Только бокал из под шампанского, с отпечатком светло розовой, какой — то девчачьей, помады, оставленный на барной стойке, как доказательство, что мне не привиделась эта непонятная девушка, вызывающая странную бурю эмоций. Окинув взглядом зал, полный жующих и веселящихся людей, чувствую гулкую пустоту внутри, словно из меня вышел весь воздух. Я знаю это чувство, и боюсь его до одури. Потеряв Анну, я ощущал себя именно так. Вина за то, что не уберег ее, выжигала внутренности. «Автомобильная авария» — равнодушно сказал мне следователь. И тогда я впервые познакомился с тяжелой, оглушающей пустотой.

— Что, брат? Потерял красавицу — насмешливо спросил Давид, будто появившийся из — под земли, вырывая меня из страшных восспоминаний. — Где ты только находишь таких дурочек? Хотя, она милашка, конечно.

— О, это очень легко — едва скрывая раздражение, выплюнул я в самодовольную физиономию братца — Я ее купил. С потрохами. У Борюсика.

— В смысле? — ошарашенно спросил Давид, пытаясь найти в моих словах какой — то скрытый смысл, которого не было. Я с трудом сдержал смех, глядя в вытянувшееся лицо родственника.

— Да, расслабься, а то тебя сейчас кондрашка расшибет, — хлопнул я его по плечу, и медленно пошел к бару, за очередной порцией коньяку.

— Совсем с ума сошел? — злобно зашипел Давид, усаживаясь на высокий стул рядом со мной — Такого я даже от тебя не ожидал. Притащить проститутку на семейный праздник. Отец тебя в порошок сотрет, если узнает.

— Ну, если он и узнает, то я, по крайней мере, точно буду знать, кто ему доложил — хмыкнул я, делая глоток великолепного напитка, который огненным смерчем пронесся по пищеводу, вытесняя отвратительную пустоту.

— Ты много пьешь, Дэн. Родители будут недовольны — Давид поморщился, глядя, как я, беру еще одну порцию алкоголя. В голове приятно зашумело.

— Да плевать я хотел на ваше недовольство — говорю насмешливо, но в голосе сталь. — Сегодня я намереваюсь напиться в хлам. Знал бы ты, как мне осточертело, что вы лезете в мою чертову жизнь, навязывая свои стереотипы — уже кричу, привлекая внимание гостей, глядящих на меня с неприкрытой жалостью, которую я ненавижу. И, вдруг чувствую прикосновение легкой руки к моему плечу, от чего сердце пускается в пляс, и я едва не падаю с высокого барного табурета.

— О, моя дама сердца вернулась — улыбаюсь издевательски, глядя в серьезные, разноцветными крапинками глаза. — Где ты шлялась, дорогая. Я то подумал, грешным делом, что рыбка сорвалась с крючка. Она молчит, смотрит на меня с отвращением и, как мне кажется жалостью, от чего сердце заполняет лютая ярость. Ненавижу, когда меня жалеют.

— Ваша мать просила помочь ей отнести подарки — спокойно говорит Кэт, — Прости, я не знала, что ты рассердишься.

— Не думаю, что ты заслуживаешь таких эмоций с моей стороны — зло выплевываю в милое лицо. Давид пожирает глазами покорную шлюху, которая почти плачет. В глазах застыли хрустальные слезинки. Возбуждение тугим комком свивается внизу живота. Хочется заломить ей руку за спину, и трахнуть прямо здесь, у гребаной барной стойки, на глазах у жирующей толпы. — Мы едем домой, — хриплю, не обращая внимания на брата, который с интересом наблюдает за тем, как я унижаю несчастную девчонку. Я сам себе противен.

— Да, Катя, думаю это самое правильное решение. Водитель отвезет вас домой, пока родители не заметили, как этот безобразник надрался — ухмыляется Давид. Она смотрит на него с благодарностью. Черт, а ведь он прав, как, впрочем, и всегда. Я беру ее за руку, и тащу к выходу из ресторана. Она не сопротивляется. Безвольно подчиняется. Внутри меня растет глухое раздражение. Она лучше меня эта дешевая блядь, я знаю, чувствую. Но поделать ничего с собой не могу. Потому что знаю, кто я на самом деле. Живу с этим всю свою жизнь.

Кэт

Ненавижу. Я ненавижу его. Больной ублюдок, считающий себя королем мира. Он спит рядом, по — хозяйски положив руку мне на бедро, а я сижу и боюсь пошевелиться. Странно, но вместе с тем, мне почему — то его жаль.

— Спаси меня — шепчет он, сквозь сон, и вдруг, обхватив меня руками, прижимает к себе. Я чувствую запах дорогого алкоголя, жар его тела. Почему мне не хочется отстраниться? Он вдруг выныривает из своей дремы и отталкивает меня от себя, как паршивую собачонку. Лицо Дэна пересекает кривая ухмылка. Неестественная, как и вся его жизнь.

— Ну, как тебе моя семейка, Кэт? Понравилась? — Приятные люди — тактично отвечаю, боясь вызвать новую вспышку гнева у хозяина.

— Я не просил тебя давать оценок. Достаточно простого да или нет — буравит меня он, ледяными глазами.

— Да, хозяин — покорно отвечаю, умирая от желания вцепиться в наглую физиономию моего нанимателя.

— Приехали — наконец, говорит Ден, после двадцатиминутного ледяного молчания. Автомобиль останавливается возле циклопических размеров, особняка, украшенного белоснежными колоннами, и утопающего в буйно цветущей, сочной зелени. Дом прекрасен. Я стою, замерев от восторга, разглядывая величественное строение, пока Денис безуспешно ковыряется ключом в замке. Дверь распахивается сама, и он, потеряв равновесие, буквально падает в руки стоящей на пороге пожилой, миловидной женщины, которая с непередаваемой любовью глядит на этого хищника, в человеческом обличии.

— Ох, Динька — притворно серьезно говорит она строго — Опять ты за старое взялся.

— Я еще не бросал, няня — смеется он, и я от удивления едва не вскрикиваю. Столько любви и нежности в его голосе я еще и не слышала, за все то время, которое провела рядом. — Ты знала, что я приеду, и потому напекла моих любимых пирожков? Запах одурительный. Я голоден, как тигр. В этом — дурацком ресторане, подавали только идиотских устриц, терпеть их не могу.

— Идем уж, горе — улыбается женщина, но вдруг замечает меня и с вопросом смотрит на своего воспитанника — Что ж ты, паразит этакий, девушку свою у порога держишь?

— Ничего, она привыкшая — говорит он стальным голосом — Это Кэт, и она не моя девушка, Глаша. Приготовь ей комнату. Думаю, для нее уже достаточно впечатлений на сегодня. Не так ли, дорогуша? — прожигает меня ледяным взглядом Дэн, заставляя поежится.

— Отдельную? — тихо спрашивает няня, с чудесным, каким то неимоверно теплым именем Глаша.

— Я, кажется, ясно выразился — он вновь тот же холодный, ершистый человек, нацепивший саркастичную маску — ты же знаешь, я уже пять лет сплю один. Глаша молча кивает головой, смешавшись под его взглядом и торопливо покидает нас, что — то бурча себе под нос. Огромный холл украшен цветами, от запаха которых у меня тут же начинается аллергия. Я не люблю лилии, нежно любимые мамой, ими пахли похороны моего отца. Тяжелый, душный аромат, навсегда связанный с чувством утраты и горя.

— Ты голодна? — вдруг, совершенно по — человечески спрашивает Денис. — Няня печет невероятные пирожки с рисом и печенью. Пойдем, я тебя накормлю. Рот тут же наполняется голодной слюной. Когда же я в последний раз ела? Выпечка прекрасна, я жую, набив рот, а он сидит напротив меня в кухне и задумчиво смотрит, как я с жадностью расправляюсь с кусками теста, наполненными божественно вкусной начинкой.

— Катя, я должен извиниться перед тобой. Скорее всего, тебе придется вернуться.

От неожиданности я давлюсь и начинаю некрасиво кашлять. Все мои надежды рассыпаются в пыль, и я с трудом сдерживаю слезы.

— Не пугайся, деньги я не потребую назад — усмехается Дэн. — Сегодня, оставайся здесь, а завтра уезжай.

— Да, хозяин — спокойно говорю, но в душе моей бушует вулкан. Странно, но мне, почему — то, совсем не радостно. Чувство тревоги, никак не хочет покидать мою душу.

— Простите, я не желала разочаровать вас — шепчу, и понимаю, что человек, сидящий передо мной, невероятно устал, буквально убит, раздавлен, скрывая все свои чувства в панцире показной бравадой.

— Вряд ли у тебя это получилось бы — вновь, нацепив на себя маску холодного безразличия, ухмыляется Дэн — Разочароваться можно только в том, кто тебе не безразличен. А ты, обыкновенная, маленькая шлюшка, купленная мной у подонка Борюсика. Хотя, нужно признать очень даже аппетитная.

— Вот и прекрасно — выкрикиваю я в застывшее, красивое лицо моего мучителя — потому что вы мне омерзительны. Ненавижу!!!

— Ого, детка. Какие эмоции я вызвал в тебе — смеется он, глядя, как я глотаю обиженные слезы — Ненависть, прекрасное чувство. Сильное. Гораздо сильнее выдуманной любви. Я не могу отвести взгляд от него, хозяина, который расслабленной походкой, обходит меня и встает за спиной. Чувствую сильную руку, на своей шее, и умираю от страха. — Расслабься, Кэт — приказывает Дэн, другой рукой распуская мои, собранные в хвост, волосы — ты слишком напряжена, горячо шепчет. Я боюсь дышать, забыла, как это делается. Горячие мужские губы, скользят по шее, вдоль линии позвоночника, порождая жгучее, какое — то животное желание, которого я еще ни разу в своей жизни не испытывала.

— Дыши, Кэт, — насмешливо шепчет он, — я не люблю мертвых проституток.

Я становлюсь пунцовой и делаю судорожный вдох, когда его рука проникает мне под блузу и начинает играть с моим соском. И умираю, распадаясь на молекулы, ощущая себя игрушкой в руках сильного, уверенного в себе самца. Ну и пусть, мне все равно. Дэн резко выдохнул, развернул меня к себе, легким движением раздирая на груди тонкую ткань.

— Сладкая куколка — шепчет он, припадая ртом к моей груди. О Боже, обхватываю руками его голову, лишь бы он не отстранился, продолжил сладкую, болезненную муку.

— Не останавливайся, звериный рык вырывается из груди, и я чувствую, к между ног становится мокро и очень горячо.

— Из тебя выйдет толк, Борюсик прав был — издевательски ухмыляется он, резко отстраняясь от моего тела. — Горячая штучка. И сиськи зачетные. — Он нетвердой походкой подходит к бару, и наливает в пузатый стакан янтарный виски, явно наслаждаясь моей растерянностью и разочарованием.

— Почему вы остановились? — спрашиваю, не очень надеясь на ответ.

— Потому, что не хочу тебя, твою мать — рычит он, а я вижу, что лжет. Брюки в районе ширинки только не трещат по швам, с трудом выдерживая железную эрекцию моего господина. — Проваливай, давай, Глаша покажет тебе твою комнату. И сделай милость, исчезни до того, как я проснусь. Ты мне надоела.

И я подчиняюсь, словно побитая собачонка, буквально выбегаю из кухни, придерживая руками на груди, в конец, испорченную блузку. Глаша сидит в холле, примостившись на уголке дивана.

— Пойдем, девочка — манит она меня рукой, глядя с жалостью. Поджав губы, молча показывает уютную комнату, в которой мне предстоит провести ночь.

— Спасибо вам — говорю, что бы разбить стену молчания.

— Прости его, дочка. Мой мальчик пережил такое, что невозможно передать словами — уже у порога говорит она, повернувшись в мою сторону — Терпение нужно и понимание. Денька замечательный.

«Но, я то здесь при чем?» — хочется выкрикнуть мне, но я лишь молча кивая головой, в очередной раз, подчиняясь правилам моего хозяина. Любопытство в его владениях неуместно.

* * *

— Опять ханку жрешь? — истерически визжит неопрятная бабища, встряхивая пегими, похожими на паклю волосами. Он бы давно убил ее, если бы не позорно не зависел от подачек, которые красавица кидает с барского плеча.

— Иди в задницу, дорогая — ухмыльнулся мужчина, но опасливо встал из — за стола, спорить с ней себе дороже. Она ездила к нему на зону, таская набитые под завязку «сидора», и мужчина испытывал подобие благодарности к обездоленной «заочнице», которую смог очаровать проникновенными письмами. Дура, отвратительная, уродливая сука. Мужчина сглотнул горькую, вязкую слюну, принимая из рук бабы молоток. С каким бы наслаждением, он опустил его на ее неухоженную башку. Снова, и снова. Мужчина улыбнулся. Та, мать выродка, была другая. Смотрела на него своими огромными, оленьими глазами и внимала каждому слову. Он подчинил ее сразу. Властвовал над ее телом и разумом. Мужчина вздрогнул, чувствуя, как от воспоминаний, просыпается жгучее возбуждение и прикрыл глаза.

— Что замер? Гвоздь забить уже не в состоянии? — грозный оклик сожительницы, впивается в мозг, словно нож. Нож, которым он убил ту суку, посмевшую ему перечить. Жаль, что он не прикончил тогда и ее ублюдка, из за которого она так изменилась. Перестала его любить. Так же, как когда — то его любимая мамочка, родившая крикливую девчонку. Он сразу почувствовал себя ненужным, отверженным.

— Ты должен любить сестричку — говорила мама, гладя его по голове, но в то же время, не сводя влюбленного взгляда с уродливого младенца, кряхтящего в кроватке. Сестренка задохнулась, не без его помощи. На тот момент ему исполнилось десять лет. Младенец не сопротивлялся, когда он прижал к маленькому личику подушку. Только, почему — то, его не стали любить больше. Мать совсем забыла о нем, заливая свое дурацкое горе, вонючей, мутной самогонкой. А отец просто ушел, предал его.

— Да, что с тобой такое сегодня? — она не довольна. Как там ее зовут. Зина кажется. Да, точно, Зинаида. Дурацкое имя. Суку звали Алена, Аленушка. Так ее звали воспитатели в интернате. В том интернате, куда его сдали родственнички, после смерти мамули. Допилась болезная, умерла от отека мозга.

— Давай уж молоток, горе, сама забью — ломовая. Точно, подобрал ей определение. Сексуальное возбуждение крутит его тело, так, что в глазах пляшут чертики. Мужчина отбросил в сторону инструмент, и задрал юбку своей женщины, обнажая полные, целлюлитные ляжки. Зинаида, ощерившись в улыбке, сама легла на грязный пол и раздвинула перед ним ноги.

— Алена — выдыхает он, погружая член в теплую, мягкую, податливую женскую мякоть.