1983 год.

Он вновь проснулся от истошного, детского крика и, вскочив, бросился к детской кроватке. На службе обещали выбить квартиру, в которой будут лучшие условия для растущей семьи, но государственная машина действовала очень медленно. Так и ютились они в маленькой, но очень уютной комнате, предоставленной Николаю министерством внутренних дел.

Его жена уже стояла возле колыбели, и прижав к груди Дениску, пела ему странную колыбельную. Малыш бился в ее руках, и кричал, кричал, казалось, нет конца этому болезненному, детскому страху, поселившемуся в маленьком, измученном сердце. Ребенок не плакал никогда, не было у него слез, только разрывающий душу вопль. Николай подошел к своей Оле, и принял из ее рук худенькое, дрожащее тельце. Малыш, почувствовав крепкое, отцовское объятие, затих, уставился на него испуганными глазенками.

— Олюшка, не стоит тебе поднимать Дениску, он тяжелый уже. Подрос мальчик — тихо улыбнулся мужчина, и подул в пушистую макушку ребенка. Его жена вернула ему измученную улыбку, и Николай заметил дорожки слез, на любимом лице. Ольга погладила себя по животу, в котором рос еще один их ребенок.

— Коля, я очень устала. Он никогда меня не примет. Никогда — тихо сказала она и развернувшись медленно побрела к разобранному, истертому дивану. Дениска вздрогнул, словно понимая о чем говорит эта уставшая женщина, и повернул голову в ее сторону.

— Мама — тихо позвал он, Николай обомлел, а Ольга остановилась, словно окаменев, а потом, резко развернувшись, подбежала к нему, и выхватила из его рук мальчика. Она прижала Дениску к груди и зарыдала в голос. Это было первое слово, которое их сын произнес за все то время, что жил с ними.

— Справимся, мы справимся — как заведенная, шептала женщина. Ребенок уткнулся маленьким носиком в плечо матери и тихо засопел, сомкнув совсем не детские глазенки. Она так и просидела всю ночь, качая свое дитя, не желая размыкать объятий, в которых спал ЕЕ сын.

Дэн

— Зря ты так с девочкой — Глаша смотрит на меня с осуждением, качая седой головой — Она напугана до смерти.

— Няня, я тебя просил уже, не лезь мне в душу — горько усмехаюсь, делая очередной глоток виски. Напьюсь, и снова мне будет сниться Анна, такая, какой я видел ее в последний раз. Прежде чем потерять. Смотрящая на меня полными обиды и слез, синими глазищами, такими же, как у этой суки, которую подсуропил мне подлец, Боря.

— Иди, спи, солнышко — гладит меня Глаша по голове теплой, морщинистой рукой — ты уже достаточно выпил на сегодня. Николай Георгиевич вернется скоро, звонил. Не стоит, что бы он видел тебя в таком состоянии.

— Няня, за что они меня любят? — вдруг спрашиваю, прижав к щеке ее руку — Я же только неприятности принес в их семью. Не дают мне отдалиться от них. Как я не стараюсь, не получается. И Анну я убил. Из за меня она попала в аварию. Если бы я не унизил, не оскорбил ее тогда, может быть до сих пор был бы счастлив.

— Не вини себя, мой мальчик. Видно на роду ей было написано — тихо шепчет женщина, помогая мне подняться на ноги. Тело, словно налилось свинцом, комната кружится в глазах.

— Пусти — кричу, вырываясь из мягких, теплых объятий. От неожиданности, Глаша оступается и на мгновение разжимает руки. Я с грохотом обрушиваюсь на пол, погребая под собой обломки дурацкого, журнального столика.

— Прекрасно — слышу я насмешливый голос Давида, — совсем страх и совесть потерял. Отец стоит в дверях, мечет глазами молнии, положив руку на плечо жмущейся к нему мамы.

— Коля, не нужно — испуганно просит она, глядя, как папа направляется в мою сторону, я уже поднялся, стою, слегка пошатываясь, с вызовом глядя на приближающегося ко мне родителя.

— Что, ударишь меня? — спрашиваю, криво улыбаясь. Дурак. Зачем я вновь вывожу его из себя. Конечно, не ударит. В жизни не тронул меня пальцем. Снова эта идиотская жалость в глазах, глядящих на меня с презрением и брезгливостью.

— Глаша, проводи Дениса в его комнату — хлестко приказывает он. — И передай его даме, что бы зашла ко мне.

— Екатерина спит уже — Глаша напугана, суетливо вертит в руках мокрое полотенце, которым пыталась привести меня в чувства. — Николай Георгиевич, я разбужу если нужно.

— Оставь, устало машет рукой отец, но вдруг хватается за грудь и тяжело опускается в свое любимое кресло.

— Идем, — Давид подхватывает меня под мышки и почти силой волочит до моей спальни.

— Сволочь ты — выплевывает мне в лицо, и кулем сваливает на неразобранную кровать.

— Мерзкая, неблагодарная тварь.

«А ведь прав, собака» — почему — то весело, думаю я, слыша, как громко хлопает дверь, за которой скрылся мой невероятно правильный, младший братец.

Кэт

Слушаю, как засыпает чужой дом. Сон не идет. Мягкая кровать, затянутая балдахином кажется прокрустовым ложем. Комната тоже пахнет лилиями, запах впитался в каждую молекулу воздуха, заполнившего шикарно обставленное помещение. А может, просто мне уже кажется. Я думаю о нем, моем хозяине, который где — то рядом. Странно, почему он так бередит мои мысли, этот желчный, злой мужик, явно меня ненавидящий. Интересно, за что? Липкая, дурная дрема накатывает волнами, заставляя смежить веки, и я проваливаюсь в черную яму душных сновидений.

Крик дикий, звериный, полный боли и ужаса, разрывает тишину спящего дома. Я вскакиваю с кровати и не сразу понимаю, где нахожусь. Накинув легкий халат, поверх, страшно колючего, паутинчато — прозрачного пеньюара, положенного мне в чемодан заботливой Галкой, выскакиваю в темный, пустынный коридор. Неужели никто не слышит? Да нет, это даже не крик, рвущий перепонки вопль, несется из — за двери комнаты в самом конце длинного, идеально обставленного антре. Ноги утопают в ковровой дорожке, которой выстлан пол, она заглушает топот моих шагов. Дверь не заперта, вопреки моим ожиданиям. Легко поддается. Дэн мечется по огромной, измятой кровати, и раздирая горло воет, словно загнанный в ловушку, хищный зверь.

— Денис, что с вами? Вам плохо? — спрашиваю и понимаю, он не слышит меня. Спит. Видно все черти ада раздирают его темную душу. От этих мыслей мне становится стыдно. Лицо мучителя перекошено болезненной гримасой. Чтобы, хоть, как то успокоить, подхожу к кровати, и легко дотрагиваюсь до его плеча. Чувствую железную упругость мышц, играющих под кожей, сведенных болезненной судорогой. Он, вдруг, смотрит на меня невидящими глазам, хватает за запястье и резко выкручивает мою руку, заставляя задохнуться от жгучей боли. Я вскрикиваю от неожиданности, со страхом смотря в безумные, пустые глаза Дэна.

— Отпусти девочку — Глаша тенью просачивается в комнату. — Тихо, тихо, родной — вытащив мою руку из цепких пальцев своего подопечного, женщина качает его обмякшее тело, крепко прижав к груди — Мальчик мой, это просто кошмар — шепчет она, и я вижу, как лицо моего хозяина начинает принимать осмысленное выражение.

— Эта, что тут делает? — вдруг выплевывает, глядя на меня с непередаваемой ненавистью.

— Я думала вам плохо — бормочу, не зная, куда скрыть глаза. Вот же повезло, с первого раза нарвалась на сумасшедшего. «Не пыльная работенка» — так ведь, кажется, Борис сказал, усмехаюсь про себя, но внутри все дрожит от нервного напряжения.

— Мне хорошо — ядовито усмехается Дэн, уставившись на меня потемневшими глазами.

— Иди, Глаша. У меня есть нянька на эту ночь. Так ведь, дорогая? Ты ужасно переживала за меня. Настолько, что явилась в мою спальню в, весьма очаровательном, неглиже.

— Денис, думаю Кате, все же стоит вернуться в свою комнату — Глаша говорит тихо, но убедительно. Как с ребенком, который не хочет слушаться.

- С тобой мы потом поговорим, нянюшка. Не думал, что у тебя настолько куриные мозги, что бы поселить красавицу рядом с моей опочивальней. Иди, не заставляй меня злиться — приказывает, пытающейся возражать женщине. Он послушно кивает головой и исчезает, оставив меня один на один с саркастичным монстром, разглядывающим мое тело, словно товар на рынке. От быстрого бега поясок на халате развязался, и я стою посреди его владений в идиотской, ничего не скрывающей ночнушке. От осознания позора, чувствую, как густая краснота заливает мои щеки.

— Да, проститутка из тебя никакая — весело смеется Дэн, и подвинувшись на кровати, хлопает рукой по смятой простыне, рядом с собой. — Ложись рядом — приказывает хлестко, и видя, что я не сдвинулась с места, хватает меня за руку и с силой тянет на себя. Руку обжигает боль. Видимо, когда он в своем безумии, вывернул ее, то, что — то повредил.

— Что с тобой? — спрашивает Дэн, видя, как я морщусь — Неужели, я не слишком хорош для королевы дешевки?

— Мне больно — чеканя каждое слово, произношу я, глядя прямо в глаза хозяина. — Вы мне повредили руку.

— Прости — наносная бравада с него слетела, и я вижу перед собой измученного, уставшего молодого мужчину. — Я хочу, что б ты провела эту ночь в моей спальне, пока не наступит утро. А потом уйдешь, как мы и договорились.

— Как скажете, хозяин — усмехнувшись, отвечаю, и ложусь на кровать, туда, куда он приказал. — Кто девушку заказывает, тот ее и танцует, не так ли? Я останусь, только потому, что вы оплатили мои услуги — нервно хихикаю. Он, приподняв идеальную бровь, смотрит на меня, как на дурочку. Жалкую, глупую идиотку.

— Не бойся. Я не буду тебя трахать, если ты, конечно, меня об этом не попросишь. Просто полежи рядом.

Он действительно засыпает, почти мгновенно, положив тяжелую руку мне на грудь. Я лежу, ощущая его мускусный аромат, прижавшееся к моему боку горячее, мускулистое мужское тело, и дыхание на своей щеке, пахнущее дорогим виски и чем — то сладким. Чем — то таким, от чего у меня внутри все переворачивается с ног на голову. И мне хочется реветь в голос от унижения, и горячего, жгучего, срамного возбуждения, свившегося в районе лобка, в тугую, стальную пружину.

— Детка, ты вернулась — шепчет он сквозь сон. Разбивая душу на миллионы впивающихся в нее осколков — я больше никуда тебя не отпущу.

* * *

— Слышь, мужик, ты чего тут трешься? — здоровый битюк, охранник вырос словно из под земли, с брезгливостью глядя на плохо одетого мужичка, оценивающе разглядывающего хозяйский лимузин.

— Прости сынок. Больно уж машина красивая, никогда таких не видел — заискивающе ответил он, удовлетворенно наблюдая, как с лица парня уходит напряженное выражение — В нашем селе, разве ж увидишь красоту такую. Твоя?

— Нет, хозяйская. Слушай, отец, давай только не долго. Я ж тоже деревенский, понимаю. Повезло мне, бать, такую работу найти.

«Ох и дурак» — мальчишеское лицо, вызвло в нем жгучую ярость. Шавка хозяйская. Гордится еще, холуй. Он до сих пор не мог забыть, как из сильного, уверенного в себе властителя, в одночасье превратился в мерзкую шестерку. Мужчина подавил желание сплюнуть горькую, тягучую слюну. Воспоминания о годах проведенных на зоне, всякий раз ослепляли его.

— Эй, с тобой все в порядке? — дурак никак не желал исчезнуть с горизонта, мешая мужчине выполнить задуманное. «Видно, сам черт ментяру оберегает» — подумал он, и словно невзначай провел рукой по огромному колесу, закрепив под днищем автомобиля, маленький беспроводной маячок, купленный на «горбушке» на деньги злобной фурии, о смерти которой мечтал с тех пор, как откинулся.

— И, что, хозяин то полный урод, наверное? — хмыкнул, не глядя на охранника.

— Нет мужик. Таких людей, как Николай Георгиевич, единицы. Слушай, вали давай от греха подальше — нахмурился битюк.

— Ладно, ладно — мужчина поднял руки в примирительном жесте. Злоба клокотала, в самом сердце. «Мента я убью первым» — успокаивая себя, решил он, и зашел за угол, под пристальным взглядом холуя.

Этого сопливого лейтенантишку, он возненавидел сразу, едва только увидел на пороге камеры для свиданий. Приперся, гаденыш с документами на усыновление выродка. А потом, сам же и утопил его, смешал с землей на судебном процессе. Двадцать пять лет страха, унижений и побоев от сокамерников он ждал. Месть — блюдо, которое подают холодным. Он уничтожит их, всех, по очереди. Сотрет с лица земли, не оставив следа. От возбуждения мужчина задохнулся, в груди защемило, словно раскаленная игла впилась в сердце, уже в который раз за последнее время. Он тяжело привалился к высокому каменному забору, наблюдая издалека, как Николай Георгиевич вышел на улицу и приветственно похлопал по плечу молоденького охранника, открывшего перед ним дверцу лимузина.