К вечеру на улице похолодало. Опустившееся до самого горизонта солнце не грело. С моря дул холодный, пронизывающий ветер. Епископ Вагер, поеживаясь, плотнее завернулся в добротный суконный плащ с меховой оторочкой. «Эх, годы уже не те», — думал епископ, окидывая вечерние улицы Альтенбурга тяжелым взглядом из-под кустистых, белых как снег бровей. В молодости он, бывало, в одной сутане зимой по улице ходил, спал где придется, согреваясь одной молитвой. А сейчас слабоват стал для таких подвигов: кровь не греет и старые кости побаливают. Слаб человек, к теплу тянется.

Вид с балкона епископского дома открывался великолепный. Отсюда с горы можно было разглядеть половину города вместе с портом. Взгляду Вагера открывались узкие городские улочки, представала во всей своей красе новая церковь, построенная на углу Кожевенной и Линейной улиц, хорошо видны выдававшиеся в море деревянные мостки в порту и стоящие у них корабли. А в хорошую, ясную погоду можно было разглядеть остров Узень, темневший за проливом. Епископ любил смотреть на свой город с балкона, это было одно из тех немногих удовольствий, которые он мог себе позволить.

Похлопывая себя по плечам, Вагер повернулся к двери. В это время в порт входили пять кораблей. Длинные узкие суда с дьявольскими фигурами на носах, с красными щитами, развешанными по бортам, подгоняемые сильными гребцами, быстро шли к берегу. Закатное солнце бросало ослепительные блики на гребни волн, искажало картину, от этого казалось, корабли не плывут, а летят над волнами. Фееричное зрелище.

Епископ это уже не видел или не обратил внимания. Годы брали свое, глаза частенько изменяли старику, приходилось щуриться, когда вдаль глядишь. Вагер вернулся в комнату и плотно задернул за собой занавесь. Здесь, в помещении, было тепло. Плотные занавеси на дверях и окнах защищали от ветра, в камине горел огонь. Единственное, по полу ощутимо тянуло сквозняком, но это ерунда. Какое это может иметь значение, когда можно подойти к камину и вытянуть к огню озябшие руки.

Лето кончилось, на дворе осень, проклятая осень. Скоро пойдут дожди, а затем начнется зима. Еще одна зима на этом негостеприимном берегу Варяжского моря. Надо не забыть: через две недели предстоит поездка в Велиград к маркграфу Белуну. Хитрый и наивный язычник наконец-то прозрел, отрекся от заблуждений и собирается искупать свои грехи крещением диких пруссов.

— Слава Господу, — изрек Вагер. На его глазах еще одна цитадель язычества и ереси дала трещину и готова рухнуть к ногам смиренных пастырей Христовых. Вагер знал, что говорил, он своими глазами видел, как продвигается святое дело евангельской проповеди в этих диких землях. Тяжел труд сподвижников, многое им пришлось вынести, неся свет в заросшие мхом сердца славян и данов, но тем больше радость, когда своими глазами видишь, как постепенно, но неуклонно растет влияние Святой Церкви.

С каждым годом все больше язычников приходит к проповеди, все больше славян принимает крещение. Правда, многих приходится приводить к истинной вере силой, преодолевая сопротивление сидящих в них бесов. Ничего, главное — терпение, терпение и еще раз терпение. Вагер не был дураком, он понимал: большинство новообращенных не приняли Христа сердцем, семя евангельской проповеди не дало всходов на камнях их душ.

Это поколение потеряно для Божьего слова, но не потеряно для Церкви. Они только называются христианами, продолжают носить требы идолам, участвовать в бесовских обрядах и игрищах. И грешить продолжают, как и прежде. Ничего, и эти полуязычники могут еще послужить святому делу, а их дети и внуки с младенчества впитают любовь и мудрость веры Христовой, душой и телом будут принадлежать Церкви. Свободные от демонов преисподней, они с радостью понесут свет веры другим, пока еще прозябающим в неверии народам.

От размышлений о будущем этой земли епископа оторвал отец Рейнольд. Священник с поклоном вошел в комнату и остановился у порога, смиренно ожидая, когда епископ разрешит ему говорить. Выждав для порядка, Вагер кивнул вошедшему и прошел к массивному, богато украшенному резьбой и драгоценными инкрустациями креслу на возвышении. В свое время это кресло и серебряный крест в двадцать фунтов весом ему подарил отец нынешнего императора Оттон Великий в честь успеха миссии по крещению ободритов и строительства первой церкви в твердыне безбожников Велиграде.

— Ваше святейшество, — еще раз поклонился Рейнольд, осеняя себя крестным знамением, — из сборщиков десятины, отправленных в земли славянского маркграфа Белуна, вернулись только отец Иохим и купец Даур.

— Может, еще время не вышло? Маркграф ободритов крест целовал, что наведет порядок на дорогах.

— Все сроки вышли. Господь забрал их в лучший мир.

— Сроки вышли, — бесцветным, чуть усталым голосом повторил епископ.

Как ему надоели эти вечные неприятности со славянами! Проклятое племя! Гордые, беспокойные, кичащиеся своей силой и древностью родов, исподволь точащие зубы на власть императора и Церкви. И добро бы они по лесам да болотам прятались. Нет, бесовство даже в Альтенбург проникает. Только два дня назад в Нижнем городе поймали идолопоклонника. Соседи донесли, что у него дома адские кумиры стоят. Услышав такую новость, епископ искренне возмутился.

Если в отношении язычников он предпочитал действовать мягко, ненавязчиво, добрым словом и делом подталкивать их заскорузлые души к свету, то с отпавшими от святой церкви, с отрекшимися от веры разговор был другой. Вагер прекрасно помнил, и ныне убиенный безбожными пруссами архиепископ Адальберт всегда его учил следовать заветам святого Мефодия: село, в котором произошло языческое жертвоприношение или хотя бы была принесена присяга языческими божками, должно быть целиком продано в рабство.

Иначе поступать нельзя, нельзя проявлять слабость, надо жестко карать отступников, дабы не давать повода усомниться маловерам и слабым духом. Люди должны видеть и верить — Церковь милостива к своей пастве, но беспощадна к двоеверцам. С благословления епископа двор идолопоклонника предали разграблению, его семью обратили рабами, а самого повесили на городской площади.

— Ваше святейшество, что прикажете делать? — тихо спросил Рейнольд, его глаза светились мольбой и тайной надеждой.

— Мы сами пойдем к маркграфу Белуну и проведем расследование, — улыбнулся Вагер.

«Что так беспокоит брата Рейнольда?» — думал епископ. От него не укрылись ни умоляющий взгляд, ни горечь, звучавшая в голосе клирика. Ах да! Родной брат Рейнольда Клаус не вернулся из марки полуязычников. Да будет земля ему пухом. Тем более надо брать Рейнольда с собой, он землю рыть будет, но убийц брата найдет. А затем, когда свершится правосудие, отца Рейнольда надо включить в святую миссию, что пойдет к пруссам вместе с рыцарями Белуна. Силы, благочестия, веры и желания нести крест язычникам у него хватит. Один из самых достойных священнослужителей Альтенбургской церкви.

— Едем через две седмицы, берем рыцарей барона Хельмштока и две сотни копейщиков, — добавил епископ.

На круглом лице отца Рейнольда отразилось понимание.

— Я оправдаю ваше доверие, — клирик согнулся в поясном поклоне.

— Можешь идти, брат Рейнольд. Благослови тебя Господь!

Священник еще раз поклонился и, шепча про себя молитву, поспешил покинуть помещение. Оставшись в полном одиночестве, епископ подпер голову кулаком и задумался, а не зря ли он доверял этому славянскому вождю? Не хитрит ли Белун, заявляя о желании нести крест пруссам? Ведь он в своей земле даже и не пытался языческое бесовство вывести. В Велиграде прямо у графского дворца языческое капище высится. Большое каменное здание с резными изображениями демонов на стенах, а внутри идолы стоят, и сатанинский огонь горит неугасимо. Сколько епископ требовал извести бесовское капище — бесполезно. Не похож маркграф на раскаявшегося язычника, не похож, но тогда зачем он войско собирает? Может, хочет от империи отколоться? С него станется, и разбои на земле Белуна участились. Так за размышлениями епископ незаметно провалился в сон.

На улице послышался шум. Пронзительно завизжала женщина. Вагер открыл глаза, до его слуха донеслись приглушенный топот множества ног, звон железа, отрывистые команды на славянском языке. «Что там стряслось?!» — недовольно поморщился Вагер, поднимаясь с кресла. На лестнице послышались быстрые шаги, короткий возмущенный возглас. Затем в комнату вбежал послушник, совсем еще мальчик, на его безбородом полудетском лице застыла маска ужаса:

— Язычники в городе! Их много!

Епископ попытался подняться на ноги, но тут его пронзила страшная боль в сердце.

— Господь! Не… — только смог вымолвить Вагер, падая на пол. Послушник застыл на месте как вкопанный и, не отрываясь, смотрел на искаженное предсмертной гримасой лицо умершего от сердечного приступа князя Церкви. Так их и нашли ворвавшиеся в Старград русы.

Корабли приближались к берегу. Четкий барабанный ритм, отдававшийся в ушах гребцов, подстегивал, заставлял вкладывать все силы в каждый гребок. Люди слились с кораблем, превратились в одно многорукое и многоголовое существо. Единство духа слаженной корабельной команды. От носа ладьи разбегались широкие пенные валы, за кормой тянулись буруны. «Сирин» летел, как огромная деревянная птица, как живое существо, перебиравшее по воде своими ногами-веслами. Да он и был живым, любой моряк вам скажет.

Пять кораблей русов вошли в морской заливчик, на берегу которого стоял Старград, и, выстроившись линией, рванули к берегу. На берегу еще никто ничего не понял. Город слишком давно не подвергался набегам норманнов или варягов. Люди забыли, что и на берегу они не всегда могут считать себя в безопасности от свирепости морских разбойников. Только несколько моряков, сгрудившихся на корме астурийского нефа, громко спорили: что означает фигура в виде распростершей крылья птицы с женским лицом на носу второго справа корабля. Нет, не видели они стремительной высадки на берег варяжских дружин, иначе давно уже бежали бы со всех ног к спасительным городским стенам.

За сотню шагов от берега кормщики скомандовали убрать весла. Дальше лодьи шли накатом, постепенно гася скорость. Воины готовились к схватке, в последний раз проверяли, не натирает ли кольчуга, подтягивали подбородочные ремни шлемов, снимали с бортов щиты, разбирали сложенное у мачты оружие. Десятники строили своих людей на носовой палубе. Без лишней суеты и путаницы к тому моменту, когда корабль подошел к берегу, дружинники уже были готовы к бою. Князь Славомир занял почетное место — на самом носу. Рядом с ним держались ближние бояре и самые лучшие бойцы. Острие клина, готовое разрубить вражеский строй, как топор морскую пену.

Подчиняясь веслу кормщика, «Сирин» скользнул между причалами и ткнулся носом в прибрежную гальку. Легкий толчок — корабль со скрипом прополз полшага по дну и остановился. В этот момент князь уже перепрыгивал через борт прямо в набегавшие на берег волны. За ним на берег хлынула вся сотня. Только один десяток немного задержался, в их обязанности входило заякорить корабль, чтоб его не унесло в море, пока люди сражаются на берегу.

Дружина ободритов, не задерживаясь ни на мгновение, на ходу построилась атакующим клином. Два десятка бойцов сразу же разошлись в стороны, разгоняя мешавшихся зевак и освобождая место на пристанях. Попытавшийся было заступить русам дорогу стражник согнулся пополам, получив удар рукоятью меча в живот. Два его товарища были моментально обезоружены и сбиты с ног, понятное саксам дружеское предупреждение: не мешать.

Все пять кораблей пристали к берегу почти одновременно. Выплеснувшиеся с них на берег дружинники, не задерживаясь на берегу, пятью железными потоками побежали к городской стене. На мирных горожан, торговых гостей и моряков внимания не обращали. Разве что отодвигали щитом с дороги, если у тех не хватало ума самим отступить в сторону.

Длиннобородый купец в меховой шапке и длиннополой суконной, расшитой золотом хламиде долго и нудно выговаривал приказчику за нерасторопность. Почтенный торговец считал ниже своего достоинства уйти с середины дороги, наоборот, по его мнению, все остальные должны были проявлять почтение и не мешать ему учить своего человека уму-разуму. Шедшие по улочке горожане действительно обходили упершего руки в бока старого Хоки, а ораву бегущих вооруженных людей купец даже и не заметил. Не успел он удивиться, куда это приказчик рванул, даже не дослушав поучение, как его чувствительно огрели щитом по спине и отшвырнули с дороги прямо в глубокую, зловонную лужу.

Вслед русам летели проклятья и пожелания убираться в преисподнюю. Особенно выразительно и образно ругались те, кого столкнули с дороги, ушибли или у кого опрокинули груз, случайно раскатили по земле товар. Пока еще никто не понял, что это нападение. Ободритов и люблинцев принимали за дружину бедного ярла, пришедшую в город наниматься охранниками. Тут неизвестно откуда прозвучал громкий пронзительный вопль:

— Норманны! Викинги напали!!!

Моментально вспыхнула паника. Дорога перед русами сама собой очистилась, старградцы бросились бежать кто куда. Многие рванули к городским воротам. Вскоре там образовалась давка. Озверевшая, напуганная, обезумевшая толпа надеялась спрятаться за стенами, никто никого не слушал, попытавшуюся навести порядок городскую стражу оттерли в сторону и остервенело топтали. Те, кто был посообразительнее, успели оглядеться по сторонам и, поняв, что пришельцы идут к городу, побежали вдоль берега туда, где крепостная стена дугой выходила к самому морю и на каменистом мысу возвышалась сторожевая башня.

Трое рабов, надрывавшихся над тяжеленным, окованным железом сундуком, бросили свою работу и, переглянувшись, побежали вслед за варягами.

— Вы куда? — крикнул им вслед молодой бритый невольник, сидевший на земле, прислонившись к высокой корзине.

— Наши пришли. Хозяев резать будем, — бросил на ходу один из рабов, высокий мускулистый мужчина в рваной рубахе и кожаных штанах, видавших и лучшее время.

— Идем! — парень вскочил на ноги, подхватил прислоненную к корзине дубинку и огрел ей по голове озиравшегося по сторонам приказчика. Тот рухнул как подкошенный. Парень потрогал ногой бездыханное тело и, засунув в рот два пальца, громко, залихватски засвистел. Пробегавший мимо епископский кнехт громко ойкнул, затормозил, уклоняясь от летящего ему в голову горшка, и побежал еще быстрее. Драка с взбунтовавшимися рабами явно не входила в его планы.

Вскоре к группе бывших рабов присоединились еще несколько десятков их товарищей по несчастью. Сначала они хотели идти в город и, воспользовавшись беспорядками, вернуть долги своим мучителям. Дело того стоило, кроме того, можно было привлечь на свою сторону находившихся в городе невольников. Затем, вдосталь пограбив и перебив своих бывших хозяев, неплохо бы присоединиться к варяжской дружине. Эти не предадут и в цепи заковывать не будут.

Среди рабов было много славян, и они надеялись найти общий язык со своими земляками-единоверцами. Но, увидев, что творилось у ворот, бывшие невольники решили, что Старград подождет, тем более на берегу пока еще достаточно подходящих для мести мучителей и рабовладельцев.

Одним из первых в руки восставших попался отец Деметрий — один из ближайших помощников епископа Вагера. Почтенный клирик в недобрый час решил пройтись по пристаням и лично выбрать свежую рыбу себе на ужин. Давно разучившийся бегать и перемещавший свои восемь пудов живого веса исключительно медленным шагом Деметрий при первых же минутах паники попытался спрятаться между ларями, выгруженными сегодня с данского судна. На его беду, щель оказалась гораздо уже, чем надо, и преподобный отец застрял между сундуками.

Проходившие мимо рабы заметили торчащие из-под рогожи ноги клирика. Один из них, тот самый, которого отец Деметрий в свое время чуть не запорол до смерти за разбитый горшок, сразу же узнал сапоги и жирные ляжки своего хозяина. Клирика под радостные возгласы толпы вытащили за ноги из укрытия, растянули на земле и принялись пороть кнутом. Славившийся своим жестоким отношением к рабам отец Деметрий мучился долго. Только на двухсотом ударе окровавленная отбивная, бывшая недавно почтенным клириком и правой рукой епископа, испустила дух.

Возбужденная толпа бесчинствовала на берегу до самого заката. Только утолив свою жажду мести, бывшие рабы выбрали два корабля, при свете факелов загрузили их припасом и отчалили. Плыть они решили на восход в земли велетов-лютичей. По слухам, там очень не любили христиан и были готовы дать приют вырвавшимся с того света людям.

Русы немного не успели. Когда они добежали до ворот, там уже бурлил жуткий человеческий водоворот. Обезумевшая толпа пыталась продавиться в город, звучали истошные вопли, мольбы, брань. На земле лежало несколько затоптанных тел. Рагнара, впервые увидевшего такое, непроизвольно передернуло. Он только негромко выругался и стиснул черен меча. Вид толпы завораживал, казалось, это некое многорукое, серое существо, огромная медуза, пытающаяся заползти в город.

Дружинники остановились в сотне шагов от стены, дальше идти было бесполезно. Через толпу не прорваться. Можно, конечно, прорубить себе дорогу мечами и топорами, но зачем это нужно? Воинам претило такое дело, это не по Прави. Нельзя убивать безоружных просто так.

— Что делать будем, княже? — негромко спросил сотник Мочила, поворачиваясь к Славомиру.

Князь ничего не ответил, его взгляд был устремлен на городскую стену. Невысоко, около шести саженей, рва нет. Навес над заборолами местами обвалился, и сторожевых воинов не видно. Веревки с крючьями бойцы прихватили, можно и на стены подняться. Ничего сложного в этом нет. Если в отношении людей Славера князь мог сомневаться, то его дружина целый месяц училась по стенам родного Велиграда лазить. Славомир уже собрался отдать команду, как ему на помощь пришел боярин Чекмарь. Люблинский воевода сложил ладони у рта, набрал полную грудь воздуха и, запрокинув голову, заревел:

— Перун!!! Руби саксов!

— Перун! Руби! Пир Радегаста! Перун! Слава! — подхватили остальные дружинники, на ходу принимая правила этой веселой игры.

Услышав прямо за спиной грозные возгласы варягов, горожане оставили свои попытки просочиться сквозь узость ворот и бросились врассыпную. Некоторые попадали на землю, закрыв головы руками. Только трое, по виду молодые бароны или рыцари, схватились за мечи и встали в воротах, готовые не пропустить русов в город. Их самоотверженный порыв пропал втуне. Запели тетивы, и все трое саксов рухнули на землю, утыканные стрелами.

Путь свободен. Сотня Мочилы во главе с князем первая вошла в город. Здесь на темных улочках, зажатых с обеих сторон стенами домов и заборами, следовало действовать с оглядкой. В городе оставался сильный отряд саксов, если они успеют собраться вместе, русам не поздоровится. Но пути назад не было. Велев боярину Чекмарю оставить одну полусотню на городской стене, Славомир разделил остальных воинов на два отряда и приказал идти к Верхнему городу разными дорогами.

Людей на улицах оказалось немного. Слух о нападении русов летел по Старграду, опережая варяжскую дружину. Горожане попрятались по домам. Немногие встречные при виде дружинников спешили убраться на боковые улочки. Несмотря на опасения Славомира, о сопротивлении никто и не думал — здесь, в ремесленной части города, жило много крещеных русов. Большинство справедливо полагало, что пришельцы их не тронут. Если кого и грабить, так это знать и богатых купцов, живших в Верхнем городе.

Город прошли быстро, без задержек, за очередным изгибом улицы показались стены внутренней крепости. Ворота закрыты. Из-за невысоких зубцов стены выглядывали немногочисленные защитники.

— Вперед! Руби! — Князь быстро сообразил: стена не высокая, давно не ремонтировалась, к ней вплотную примыкают дома и сараи.

Места в городе мало, строились на любом свободном клочке земли. И воинов на стене немного, похоже, это только караульный отряд. Ворота они успели захлопнуть, а приготовиться к осаде и собрать вместе всех, способных носить оружие, еще нет. Времени на правильную осаду и приступ почти нет, если дать противнику опомниться, будет большая резня.

Дружинники без лишних напоминаний рассыпались десятками вдоль стены и полезли вверх. Ободриты и люблинские вагры поддерживали друг друга, пока одни взбирались на стены, другие выцеливали из луков вражеских воинов, не давали им резать веревки и сбивать лезущих вверх русов.

С боковой улочки донесся лошадиный топот, и к воротам вылетела конная полусотня. Воины тут же спешивались и присоединялись к своим товарищам, идущим на приступ. Три десятка бойцов подобрали подходящее бревно (в соседнем дворе лежала целая куча еще не распиленных на дрова стволов) и принялись бить им в ворота. При этом один десяток работал с тараном, а остальные с поднятыми щитами держались рядом, прикрывая товарищей от летящих сверху камней и дротиков.

— Князь, мы захватили ворота. Славер лезет в детинец с полуденной стены, — выпалил прямо в лицо Славомиру, свесившись с коня, молодой сотник.

— Добро, — улыбнулся князь. — Так люблинец хочет первым в Верхний город войти?

— Уже входит. Когда мы уехали, они на стену поднимались.

Рагнар вместе со своими людьми выбрал для приступа участок стены с примыкавшим к нему почти вплотную добротным двухъярусным домом. Пологая, из добротного теса крыша как будто специально напрашивалась для такого дела. Ударом ноги вышибить калитку, открыть ворота. Хозяева попрятались в доме и не пытались помешать русам. Заливавшийся злобным лаем дворовый пес при приближении чужаков с глухим ворчанием убрался в будку. Быстро понял — с этими людьми лучше не связываться.

Поленница дров у боковой стены поднималась выше человеческого роста. Удобно — как лестница. Дальше двое ребят просто подхватили на руки жилистого, легонького Змейко и закинули его на крышу. Тот первым делом закрепил веревку за конек и помог подняться Рагнару с Малютой. Дальше люди взбирались на крышу один за другим.

— Все? — Рагнар огляделся по сторонам. Да, все на месте, никто не отстал, никого не забыли.

Трое бойцов уже поднимались на стену, а двое с длинными копьями стояли рядом, готовые при первой же необходимости прийти на помощь товарищам. Зубцы стены всего на полторы сажени возвышались над крышей дома, можно было снизу дотянуться копьем до слишком шустрого сакса. Но и противника пока не видно. Ухватившись за веревку, Рагнар в мгновение ока взлетел наверх. Перекинуть ноги через верх стены и встать на заборолах, на лету выхватывая меч. Неплохо. Быстро поднялись.

А вот и саксы. К варягам бегут двое воинов, здоровые кабаны. Рагнар шагнул им навстречу, но его опередил Змейко. Дружинник, пригнувшись, коротко рубанул первого стражника. Здоровенный, источающий на перестрел вокруг себя запах лука мужик истошно закричал, выронил топор и согнулся, зажимая руками вываливающиеся из живота кишки. Второй противник дернулся и остановился, словно налетел на невидимую стену, с изумлением глядя на торчащее у него из груди древко сулицы. Больше саксов на стене не оказалось.

Десяток Рагнара спустился на землю по ближайшей лестнице. Здесь их попытались остановить. Примерно полтора десятка кнехтов, большинство без брони, вооруженные копьями и чеканами. Русы врезались в строй противника плотной, ревущей, ощетинившейся копьями и мечами массой. Потеряв в скоротечной схватке половину своих, саксы не выдержали и бросились бежать. У людей Рагнара потерь не было. Помогла привычка действовать строем, прикрывая друг друга. С какой бы стороны противник ни бросался на русов, его встречали широкие надежные щиты и разящая сталь.

Разобравшись с препятствием, Рагнар двинулся в глубь города. Задерживаться у стен он не стал, и так всем ясно — с защитниками Верхнего города разберутся без его помощи. А вот и подмога. Со стороны ворот донесся сухой треск. Затем через короткое время мимо десятка дружинников проскакали их конные товарищи. Последнее препятствие пало. Единственным местом, где противник еще пытался сопротивляться, был епископский терем. Но и здесь оказалось достаточно выбить ворота, чтобы кнехты и немногочисленные рыцари побросали оружие. Старград пал.